Компаньоны

Глава 7. Сынок Арр Арра

Мургатройд Бакенбарды Котлетой Каменный Молот вздохнул и с такой силой дернул себя за густую черную бороду, что на его ручище заиграли мускулы. Он скрипнул зубами и дернул еще раз.

Жест был привычным для старого воина, и в самом деле очень старого, — старейшего дворфа в твердыне Фелбарр, насколько можно было судить. Бакенбарды Котлетой прожил богатую приключениями жизнь, воевал с королем Эмерусом против Обальда и орков и даже находился в Мифрил Халле, когда состоялось легендарное возвращение короля Бренора на поле боя, чтобы встретить атакующие орды Обальда в долине, именуемой Долиной Хранителя, у западных ворот крепости. Однако ни в одном из сражений Каменный Молот не снискал особой славы, и его величайшим достижением, похоже, стало долголетие.

Конечно, среди обитателей твердыни Фелбарр его уважали, никто не спорит, но это новое дело, которое ему поручили...

Бакенбарды Котлетой служил теперь тренером: занятие весьма почтенное и уважаемое, если не считать того, что его учениками были дети. Старшим из его теперешних воспитанников было по двенадцать лет, и эти старшие, вверенные его попечению, неизменно оказывались худшими бойцами в своей возрастной группе.

— Сынок Арр Арра не слишком-то впечатляет, — заметил Роки Боевой Венец, кузен короля в третьем поколении.

Старый Каменный Молот и хотел бы поспорить, но ему оставалось лишь вздохнуть и снова дернуть себя за бороду, поскольку напротив них маленький Арр Арр, которому только что исполнилось девять, вел бой с пареньком из клана Аргут, подающим надежды и крупным десятилеткой.

Бриун Аргут выбросил щит вперед и влево, оттеснив юного Арр Арра на шаг. Не теряя темпа, без всяких колебаний, Бриун прыгнул вперед, развернулся и стремительно нанес яростный поперечный удар своим оружием — деревянным топором.

Арр Арр увернулся — еле-еле! — и, споткнувшись, отступил на несколько шагов. Бриун Аргут наседал, нанося сильные рубящие удары, заставлявшие младшего соперника все время терять равновесие.

— Он на голову выше Малыша Арр Арра, — заметил Бакенбарды Котлетой, но Роки лишь фыркнул, показав, насколько смехотворно это оправдание.

— Ну да, и на год старше, — сказал Роки. — Думаешь, дело в этом?

Озабоченность в его голосе сильно задела Бакенбарды Котлетой, поскольку за этим мальчишкой, известным всем в твердыне Фелбарр как Малыш Арр Арр, наблюдало множество глаз. Ибо всегда, насколько можно было вспомнить, Круглые Щиты служили начальниками стражи твердыни, в этом состояла гордая традиция бесстрашных воинов и преданных слуг династии Боевого Венца. Реджинальд Круглый Щит, отец Арр Арра, был одним из наиболее популярных и уважаемых дворфов твердыни вплоть до самой своей гибели от рук мерзких орков, когда Малыш Арр Арр только-только начинал ходить.

Все в Фелбарре желали Малышу Арр Арру успеха, желали поддержать традицию отца и предков. В конце концов, на кону стояла безопасность клана, надежность, зависящая от преемственности поколений, ведь он был сыном сына сына сына капитана.

Но Малыш Арр Арр не подавал особых надежд, и даже сам король Эмерус отметил это во время последнего визита на тренировочную площадку к Бакенбардам Котлетой.

Роки Боевой Венец шумно втянул в себя воздух, когда щит Малыша Арр Арра в самый последний момент взлетел кверху, чтобы отразить удар топора, который наверняка оглушил бы ребенка.

Бакенбарды Котлетой тоже вздрогнул, но быстро опомнился. Его многоопытный взгляд подметил нечто такое, чего не замечал прежде, и интуиция подсказывала ему совсем иное, нежели говорили глаза.

Юный Реджинальд боролся с искушением вонзить острие своего деревянного топора в незащищенную подмышку Бриуна Аргута.

«Как отреагировал бы девятилетний дворф?» — спрашивал себя Бренор. Неуклюжесть атак — и не только Бриуна, он еще был весьма грозным бойцом по сравнению с остальными в этом классе — постоянно усыпляла бдительность старого короля дворфов в юном теле.

Но в конце концов, они бывали на тренировочной площадке всего лишь раз в десять дней, и это только примитивные начальные тренировки. Задачей Мургатройда Каменного Молота было просто дать юным дворфам почувствовать, каково это — наносить и получать удары, впервые попробовать уход перекатом, рубящий удар и работу щитом, да и любой другой из тех кирпичиков, которыми вымощен прямой путь к дворфскому боевому искусству.

Для Бренора, однако, сколько бы он ни напоминал себе об этом, само занятие представлялось до отупения простым. Он уже вполне привык к своему новому телу, данному ему на многие годы.

Бриун Аргут прыгнул вперед и нанес мощный рубящий удар сверху, который, впрочем, не мог достичь цели. Бренор видел это и знал обманное движение для последующего удара щитом.

Он начал двигаться одновременно с Бриуном, хитроумно замаскировав свой финт под скольжение и потерю равновесия. Когда Бриун ринулся в атаку, Малыш Арр Арр «упал» вперед-вбок, спрятав голову за поднятым щитом, и перекатился за спину набегающему противнику.

Он удержался от соблазна поддеть пролетающую мимо ногу Бриуна и заставить парнишку растянуться на полу. В конце концов Бриун нравился Бренору, который считал его перспективным молодым бойцом и совершенно не хотел ставить его в неловкое положение.

— Ха, здорово он запутался в собственных ногах, да? — заметил Роки Боевой Венец. — Иначе, уж будь уверен, парнишка Аргут раскатал бы его в блин! — Роки рассмеялся, видимо представив себе эту картину, поскольку раскатать в блин бойца означало уронить его на землю, заставить распластаться под ударом щита, и это действительно было одним из самых смешных моментов, какие можно наблюдать на тренировочных площадках.

— Угу, — отозвался Бакенбарды Котлетой, но без уверенности, и закивал, но явно не в знак согласия с собеседником.

— Да, Увин была бы убита горем, узнай она, что ее единственный сын, наследник рода Круглого Щита, просто олух, которого раскатали в блин, — не унимался Роки. — Можно не сомневаться: старина Арр Арр сейчас ворочается в гробу.

Но хитрый старый воин Бакенбарды Котлетой сомневался.

— Ему просто скучно, — проворчал он.

— А? — переспросил Роки Боевой Венец и вслед за ветераном перевел взгляд на площадку, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бриун Аргут устремился в завершающую атаку, которую Бакенбарды Котлетой описывал подросткам как «убийственную ярость».

Деревянный топор Бриуна так и летал в воздухе: удары слева, справа, сверху, выпады — снова и снова. Аргут постоянно наседал, шел напролом, атаковал беспрерывно, все время вынуждал Арр Арра пятиться, и ему почти удавалось достать соперника каждым из сокрушительных ударов.

Почти... но ни разу не удалось.

Роки то и дело принимался сопеть, явно ожидая, что Малыш Арр Арр вот-вот пропустит один из них.

Бакенбарды Котлетой подавил понимающий смешок и кивнул. Он ничуть не удивился, когда Бриун Аргут наконец угомонился, так и не сумев прикоснуться к Арр Арру, который все время отступал. Наставник щелкнул по висящему рядом с ним колокольчику, дав знак к окончанию поединков, и вскоре отпустил двадцать своих учеников.

— Ему хорошо удавалось сохранить свою безбородую голову на плечах, — признал Роки. — Но он ни разу даже не попытался достать Аргута.

— Да, Бриун Аргут подает большие надежды. Достаточно скоро он завоюет себе место в щетинистой группе, — согласился Бакенбарды Котлетой, именуя этим давним прозвищем старшую группу, состоящую из подростков, у которых уже начинали пробиваться маленькие бородки. Ветеран огляделся по сторонам и перевел взгляд на Роки Боевого Венца. — Слушай, будь другом, — попросил он, — присмотри, чтобы они отправились по домам. Мне нужно кое-что сделать.

— Следующей идет щетинистая группа, верно? — уточнил Роки. — Я надеялся увидеть сестричек Опустившийся Молот. Говорят, они обе могут хоть сейчас вступать в боевой отряд.

— Да и еще раз да, эти могут, — подтвердил Бакенбарды Котлетой. — Кулак и Фурия, так я их зову. Кулак и Фурия, и не позавидуешь тем, кого я ставлю против них! А теперь будь другом и отправь малявок по домам. Может, ты еще застанешь следующую группу за разминкой. Я быстро.

Роки кивнул, и Бакенбарды Котлетой торопливо ушел. Это был осторожный старый дворф, понимающий, что теперь надо поспешить.

Вскоре после боя Бренор шел по тихим туннелям твердыни Фелбарр. В опущенной правой руке висел учебный топор, к левой был пристегнут щит.

Еще один день.

Еще один потерянный день.

Так, во всяком случае, он воспринимал это, поскольку давным-давно приспособился к этому новому телу. Теперь оно снова полностью принадлежало ему, так же как то, мускулистое и в шрамах, с которым его душа рассталась в глубинах Гаунтлгрима. Он даже был похож на себя, себя прежнего, на Бренора Боевого Топора в возрасте девяти лет! Он был поражен, впервые заметив это сходство. Разумеется, он размышлял об этом, не понимая, как «дар» Миликки способен был влиять на такие вещи. Мог ли он родиться дворфом с синей бородой? Или даже женщиной? Кэтти-бри об этом не сказала, объяснила лишь, что они снова родятся где-то на Фаэруне от родителей их собственной расы. Насчет пола или предполагаемой внешности она не даже не упомянула.

Вот будет сюрприз для Дзирта, если он снова повстречает Кэтти-бри и обнаружит, что она — и не «она» вовсе, а рослый молодой парнишка!

Бренор выбросил эти неприятные мысли из головы. Сейчас он снова был самим собой, по-другому и не скажешь. Его отражение было привычно ему; руки были теми же молодыми руками, что принадлежали, как он помнил, Боевому Топору в бытность подростком. И это юное тело полностью подчинялось ему, даже лучше, чем когда он в первый раз был в этом возрасте. Во время индивидуальных тренировок ему открылась правда: он мог исполнять такие движения, которые девятилетнему Бренору и не снились. Понимание боя осталось при нем, и все столетия тренировок проследовали вместе с ним через царство душ в эту новую физическую оболочку.

Конечно, ему пришлось присоединиться к занятиям Мургатройда Каменного Молота, поскольку в твердыне Фелбарр они были обязательными, но он опасался, что эти тренировки на самом деле притупляют его реакции и приведут к потере навыков, полученных за многие годы упражнений и практики, которыми он был переполнен до отказа.

И конечно же, всегда существовала вероятность, что он забудется во время одного из этих нелепых учебных боев и нечаянно унизит или даже сшибет с ног какогонибудь славного юного дворфа.

Вздохнув, Бренор свернул в пустынный переулок подземного комплекса, где обитали городские воины. Закинув на плечо деревянный топор, он думал о другом оружии, со множеством зазубрин...

Нападающий появился из-за угла, тяжелая коренастая фигура бросилась к нему, вскинув для удара толстый дубовый щит. Не успев даже обдумать движение, не успев подумать вообще ни о чем, кроме того, чтобы убраться с дороги, обескураженный Бренор нырнул вперед-вниз, точно так же, как во время боя с Аргутом. Щит его взметнулся кверху, чтобы прикрыть голову и облегчить перекат, и он, перекувырнувшись, сразу вскочил на ноги, а дворф, или же кто или что там это было, пронесся мимо.

Однако, в отличие от тренировочного боя, Бренор не собирался так просто пропускать этого типа мимо себя. Он метнулся вперед, его деревянный топор обрушился на промелькнувшую лодыжку нападающего. Будь у него нормальное оружие, он отрубил бы глупцу ногу, но с учебным топором Бренор избрал иную тактику: зацепил им ногу нападавшего и изо всех сил дернул. Когда выяснилось, что его усилия тщетны из-за разницы в массе и что не удастся подсечь ногу противника, Бренор стремительно метнулся вперед.

Высвободив топор, он снова рубанул им ногу нападавшего, и опять тот почти не отреагировал, к этому моменту уже восстановив равновесие. Тогда учебный топор взлетел заостренной стороной кверху, прямо между ног противника, ударив того в пах, и, когда враг, как и ожидалось, привстал на цыпочки и устремился вперед, Бренор ударил по пролетающей мимо ноге так, что она запнулась о стоящую впереди ногу противника.

Теперь нападающий покачнулся, и, пока он пытался восстановить равновесие и развернуться, оказалось, что маленький дворф летит к нему, со всего маху врезается, карабкается кверху и перекатывается прямо через него, и при этом прекрасно успевает прижать рукоять деревянного топора к его горлу.

Бренор перекатился через плечо, вцепившись в концы рукояти обеими руками, словно от этого зависела его жизнь. Впрочем, так оно и было.

Нападавший просипел что-то неразборчивое, падая навзничь; Бренор прыгнул на него сверху, и они вместе повалились на пол.

Бренор понимал, что не может надеяться ни выбить дух из этого типа, ни даже отцепиться от него и убежать. Несмотря на все свое мастерство, он не мог победить противника настолько тяжелее и сильнее себя, и уж точно не с учебным топором. Поэтому он вцепился зубами в ухо врага, вгрызся в толстую ткань, наподобие маски скрывавшую его лицо, и, рыча, упорно держал.

Его жертва разразилась потоком брани вперемешку с долгим, раскатистым «Арр!» и попыталась высвободиться из удушающего захвата, а у Бренора не было надежды противостоять силе этого взрослого.

Или все-таки была?

Его мысли мгновенно обратились к трону Гаунтлгрима, и он ощутил, как сила Клангеддина вливается в его вены, укрепляет мышцы. Тогда он выпустил ухо и сосредоточился на топорище, крепче прижимая его к горлу жертвы, передавливая трахею, несмотря на безуспешные попытки нападавшего оттолкнуть его.

Но затем из памяти трона явилась мудрость Морадина, напоминая, что ни один ребенок-дворф его лет не смог бы победить в такой ситуации. Стойкостью перед натиском безумной жертвы он выдавал свою великую тайну.

Лучше так, решил он, чем быть убитым в пустом переулке.

Нападающий снова зарычал, как показалось Бренору, но потом он понял, что «арр» на самом деле было «Арр Арр!», произнесенное голосом, который старый дворф в теле подростка, конечно же, узнал.

Вскрикнув, Бренор прекратил сражаться и позволил нападавшему на него Каменному Молоту вырвать из своих рук деревянный учебный топор. Когда Бакенбарды Котлетой, внезапно освобожденный, стал подниматься, Бренор откатился в сторону, вскочил и отпрянул подальше.

— Клянусь богами, вот крысеныш! — выдавил Мургатройд, задыхаясь и кашляя на каждом слове. Он перевернулся и сел, воззрившись на юного дворфа, который уже снова был на ногах, приняв оборонительную позу, готовый ринуться в схватку или удрать в мгновение ока.

— Ты чуть шею мне не сломал, — сказал старый дворф, потирая горло, а другой рукой ощупывая кровоточащее ухо.

— За что? — обратился к нему Бренор. — Учитель, за что? Может, я рассердил вас?

Бакенбарды Котлетой рассмеялся, хотя оказалось, что при этом он непрерывно кашляет.

Бренор не знал, что и думать.

— Я знал, что ты жульничаешь в боях! — победно объявил Бакенбарды Котлетой. — И жульничаешь не в свою пользу, чертов олух!

Бренор пожал плечами, все еще не понимая.

Мургатройд поднялся, и Бренор чуть отодвинулся, готовый пуститься наутек, но старый дворф бросил ему его учебный топор и, похоже, расслабился.

— Ты и не пытаешься сделать так, чтобы твой отец мог гордиться твоими успехами в бойцовских классах, — пояснил Бакенбарды Котлетой. — Твой отец, понимаешь? Арр Арр, капитан гвардии. Лучший воин, какого когдалибо видел Фелбарр.

И снова Бренор лишь пожал плечами и беспомощно воздел руки вверх, не понимая.

— И ты не потому проигрываешь свои бои, что другие дерутся лучше, нет, — обвиняюще продолжал старик. — Ты проигрываешь, потому что не пытаешься победить! Я видел это и знал! — Он снова потер кровоточащее ухо и сплюнул на булыжную мостовую — в слюне тоже была кровь из поврежденного горла. — И ты только что доказал это.

— Б-Бриун — крепкий орешек, — с запинкой промямлил Бренор, пытаясь придумать подходящую причину.

— Ба! Ты вполне мог сбить его с ног. Ты только что завалил меня!

Бренор не знал, что ответить.

— Я сражался... мм... за свою жизнь, — пробовал объяснить он. — Вы меня ужасно напугали.

— Дерутся всегда за жизнь, дурачок! — выбранил его Бакенбарды Котлетой, подошел ближе и ткнул Бренора кривым старым пальцем. — Всегда! Ты выигрываешь сто боев, а проигрываешь всего один — и ты покойник, как твой отец.

Бренор начал было отвечать, но передумал.

— Ты проигрываешь на занятиях только потому, что не хочешь выиграть. Хорошо, а как насчет Увин? Как она скажет Арр Арру, чтобы он покоился с миром под своей каменной пирамидой, если его единственный ребенок — трус, а?

При этих словах глаза Бренора сузились, и ему опять пришлось призвать на помощь мудрость и сдержанность Морадина, чтобы снова не накинуться на непочтительного ветерана. Он не знал, что делать дальше. Он не мог оспаривать наблюдения Каменного Молота, хотя, разумеется, старый воин не мог разгадать истинную причину незаинтересованности Бренора. Тот сдерживал себя вовсе не от скуки и уж вовсе не из трусости, а потому, что у него была тайна, которую он не мог открыть. Пока не мог.

— Теперь я видел тебя, Малыш Арр Арр, — продолжал Бакенбарды Котлетой. — Видел, на что ты способен, и не намерен больше позволять тебе бегать от боя и дурачить нас мнимыми ошибками и спотыканиями. Твой отец будет гордиться тобой, говорю я тебе, или же вот этим самым топором плашмя я отхожу тебя по заднице! Слышишь меня?

Бренор смотрел на него, не зная, что ответить.

— Ты меня слышишь? — настойчиво повторил Бакенбарды Котлетой. — А, Малыш Арр Арр?

— Реджинальд, — поправил Бренор. Да, пришло время заявить о себе.

— А?

— Меня зовут Реджинальд. Реджинальд Круглый Щит.

— Малыш Арр Арр...

— Реджинальд, — настаивал Бренор.

— Отец твой был Арр Арр... — начал Бакенбарды Котлетой, но Бренор перебил его:

— Мой отец мертв и лежит под холодным камнем.

Мургатройд лишился дара речи и тупо уставился на дерзкого юнца.

— Но я здесь, и больше никогда не смейте думать, что он не сможет гордиться мною. Мое имя Реджинальд. Реджинальд Круглый Щит, из Круглых Щитов Фелбарра. Вы хотели, чтобы я не забывал об этом, поэтому и напали на меня в темноте. Хорошо, я буду помнить, но на свой манер и под своим собственным именем!

— Крысеныш! — повторил Бакенбарды Котлетой, но с видом скорее удивленным и довольным, нежели рассерженным.

— Поэтому через десять дней ставьте против меня их всех, — потребовал Бренор. — Начните с Бриуна Аргита, а потом давайте всех остальных — по одному, или по двое, если захотите, или по трое, а то и всех сразу! А когда я уложу их всех, одного за другим, знайте, что ваши занятия ничему не научат сына Арр Арра. И тогда вы переведете меня в следующую группу.

Бакенбарды Котлетой долго молчал, оценивающе разглядывая его.

— В следующей группе юноши, не дети, — предостерег он.

Бренор ответил наставнику таким же взглядом в упор. Он сам удивлялся своему гневу, глубокому и сильному, своему волнению и злости, причиной которых стали вовсе не скука подготовительных боевых тренировок или непочтительность этого старикана, налетевшего на него в темноте. С одной стороны, Бренор чувствовал себя глупо, избрав такой путь, а с другой — не имел никакого желания сходить с него. Ни малейшего.

— Вам нечему учить меня рядом с этими детьми, — заявил он.

Поза Бакенбардов Котлетой стала менее агрессивной. — Значит, думаешь, что сможешь уложить их всех, да?

— Хоть всех разом, если захотите.

— Возможно.

Бренор не дрогнул. Он лишь пожал плечами, начиная уставать от этого разговора.

— Вы лучше посадите в зал жреца, — вполне искренне сказал он. — Им точно понадобятся исцеляющие двеомеры Думатойна.

Бакенбарды Котлетой хотел ответить, но лишь поднял руку и вновь потрогал свое окровавленное ухо, а затем хрюкнул, издав нечто среднее между рычанием и фырканьем, повернулся и вышел из проулка.

Бренор Боевой Топор еще долго стоял один в полумраке, обдумывая бой и то, что наверняка за ним последует. Больше всего, однако, он размышлял о ярости, клубившейся в его душе. Он явно был не в свой тарелке, причем уже очень давно. Весь этот опыт со вторым шансом на жизнь оказался не таким, как Бренор ожидал: годы шли куда медленнее, чем он мог себе представить, выходя из Ируладуна.

В тот далекий день он шагнул из леса, чтобы отправиться на помощь своему старому другу, Дзирту, другу, с которым они расстались, как казалось Бренору, всего пару дней назад, хотя на самом деле прошли годы, если оценивать время по меркам живых. Но теперь Бренора отделяли от Дзирта почти десять лет уже по его собственному счету, и энергия и энтузиазм, переполнявшие его и подвигнувшие на возвращение вместо заслуженного отдыха в Доме Дворфов, давно угасли.

Он очутился в чужом времени и в чужом месте, ужасающе одинокий и безмерно возбужденный, и впереди было еще больше десяти лет.

Он подобрал свой учебный топор, закинул его на плечо и отправился домой. Он знал, что Бакенбарды Котлетой намерен попытаться наказать его и, вероятно, через десять дней напустит на него сразу весь класс.

Он размышлял, не пойти ли на попятный? Быть может, стоит извиниться перед старым дворфом и объяснить свою вспышку тем, что был напуган и переволновался, угодив в засаду?

Мальчишка сплюнул на камни и на ходу растер плевок подошвой башмака.

— Посылайте хоть всех разом, — пробормотал он едва слышно, и в этот момент Бренор ясно представил себе дюжину подростков, разлетающихся во все стороны, словно солома под ураганным ветром.

Нет, он не намерен отступать, и возможно, когда разберется со сверстниками, удар-другой перепадет и их наставнику — просто в доказательство собственной правоты.

Он толкнул плечом дверь, напугав Увин, которая сердито повернулась к нему.

— Я слышала, твои успехи в учебных боях не слишком велики, — недовольно сказала она. — Ты что, хочешь, чтобы твой отец, сидя подле Морадина, не знал, куда глаза девать со стыда?

— Я хочу убивать орков, а не играть в войну со стадом писклявых сопляков! — прорычал Бренор и ураганом промчался мимо, оставив Увин в такой растерянности, что она даже забыла шлепнуть сына по попе за его тон и пререкания.

Глава 8. Паук

— Куда он делся? — завопил мальчишка, резко тормозя.

Он выскочил из-за угла здания буквально по пятам воришки, рассчитывая в два счета поймать его в ловушку. Но подлый хафлинг просто растворился.

— Лови его! — крикнул приятель подростка, топоча позади.

Компания мужчин, сидящая за столом перед рыбной лавкой, засмеялась над этими двумя и над всеми остальными, выскочившими вслед за ними... и захохотала еще громче над второй группой подростков, выскочившей с другой стороны дома, очевидно думая отрезать путь маленькому хафлингу.

Первый подросток, предводитель шайки, злобно зыркнул на едоков, отчего они, разумеется, засмеялись еще громче. Один из них указал вверх. Главарь отскочил от здания и поднял взгляд, и, конечно же, там была его добыча, она легко и быстро перескакивала с карниза на карниз и уже почти достигла крыши.

— Ах ты крыса! — закричал подросток. Он подпрыгнул, ухватился за карниз над окошком и полез наверх.

Но подобный подъем был делом нелегким, и в считаные мгновения парнишка явно зашел в тупик, как и его приятель, тоже попытавшийся взобраться на стену.

— Как? — спросил третий из группы, поскольку удирающий хафлинг с легкостью перебрался через край крыши, в то время как два подростка старше, выше и сильнее его — и девочка-эльфийка с другой стороны — не смогли даже начать подъем на высокое здание.

Предводитель шайки свалился на землю и выкрикнул: «Крыса!» — вслед исчезающей фигурке.

— Скорее, паук, — поправил один из мужчин с другой стороны улицы, и вся компания снова расхохоталась над неудачной попыткой подростков.

— Паук, — согласилась гибкая и хорошенькая эльфийка, также отказавшаяся от попыток повторить этот кажущийся невозможным подъем и вернувшаяся к своим друзьям. — Эта малявка где хочешь проползет.

— Он у меня будет ползать в грязи, пытаясь убраться подальше от моих башмаков, когда я его поймаю, — пообещал главарь.

— Ах, да выброси ты это из головы, — посоветовала эльфийка. Она смотрела на крышу с нескрываемым восхищением. — Он же еще ребенок. Лет восьми-девяти, и не дурак. — Она хихикнула.

Парень уставился на нее, его губы задвигались так и этак, но не проронили ни слова.

— Он мне нравится, — решительно заявила девочка. — Он забавный. И все, что он взял, — это твой свисток.

— Свисток, который мне дал папа, — возразил парень.

Именно в этот подходящий момент сверху зазвучал тот самый свисток, и все взгляды обратились в ту сторону, как раз вовремя, чтобы увидеть, как похищенная вещица перелетает через край крыши и падает прямо в подставленные руки подростка.

— Он сделал это для того, чтобы доказать, что может, и только потому, что ты ждал этого от него, — сказала юная эльфийка, хихикнула еще раз и направилась вместе с друзьями прочь, остановившись лишь, чтобы добавить: — Выкинь это из головы. Оттого, что ты побьешь маленького хафлинга, легче тебе не станет.

— Паук, — сказал мужчина за столом на другой стороне улицы. — Самое подходящее имя для него, я считаю.

— Да уж, не думал, что увижу когда-нибудь, как лазают по стенке дома, да еще так ловко, — отозвался второй.

— И так быстро, — добавил третий. — Конечно, он удирал, спасая свою маленькую жизнь!

Они еще посмеялись, и дальше разговор пошел про этого загадочного маленького Паука. Однако Дельфантл был большим городом, и никто не знал ни кто такой этот хафлинг, ни откуда он взялся, ни куда направляется. Во время разговора четверо его участников поглядывали на пятого члена компании, вообще не открывшего рта до того момента, как из дальнего переулка послышались крики и маленький хафлинг, Паук, выскочил им на глаза.

Этот пятый, в отличие от остальных четырех, сидящих за столом, тоже был хафлингом. Разодетый в лучшие шелка, в стильном золотом кушаке и модном синем берете, подколотом спереди большой золотой заколкой, Периколо Тополино восседал на своем месте с непринужденной уверенностью, обеспеченой достатком и жизненным опытом, а также мудростью, приобретаемой с возрастом.

Разумеется, эта уверенность не в последнюю очередь основывалась на вполне заслуженной репутации, поскольку немногие в Дельфантле рискнули бы стать на пути у Периколо Тополино.

Он изображал безразличие, но на самом деле жадно ловил каждое слово, сказанное его приятелями. Однако он не смотрел на них, сосредоточившись вместо этого на компании малолетних головорезов напротив.

— Что это за тип? — спросил он наконец, и четверо разом замолчали, услужливо проследив за его жестом, указывающим на главного в этой подростковой шайке.

— Бренан Прус, — хором ответили двое, двое других поспешно согласились.

— Ага, и его матушка работает у лорда во дворце служанкой, и он живет при ней, — добавил один.

Периколо соединил кончики похожих на обрубки пальцев у подбородка и не моргая рассматривал заносчивого юного головореза, который продолжал выкрикивать проклятия, обращаясь к пустой крыше.

Юного головореза, которого, по его мнению, не мешало бы немножко...подучить.

— Так мы его не поймаем, — недовольно сказал Патер, один из мальчишек.

Бренан Прус с ненавистью взглянул на него, заставив попятиться.

— Мы что, весь день будем торчать тут и орать на стенку? — спросил другой, приходя на выручку Патеру, поскольку без такого проявления солидарности разъяренный Бренан мог пустить в ход кулаки, как нередко бывало.

— Я хочу заполучить его, — ответил Бренан Прус тихо и угрожающе.

— Он же ребенок! — запротестовала девушка-эльфийка, стоящая с друзьями поодаль.

— Пошли отсюда, — предложил один из парней.

Бренан Прус сверкнул глазами на эльфийку, но кивнул в знак согласия, поднес возвращенный свисток к губам и пронзительно засвистел, созывая членов своей шайки.

Однако он тут же резко оборвал свист, и на лице его промелькнуло несколько любопытных выражений: сначала недовольство, потом замешательство, и наконец глаза его расширились от страха. Само лицо удивительным образом исказилось, и остальные — и его ближайшие приятели, и компания девочек — не сразу сообразили, что, как бы ни гримасничал Бренан, его губы не отделяются от свистка!

— Устричный клей! — завопил потрясенный Патер, и все вокруг разинули рты от удивления, да так и стояли, потом начали хихикать и наконец расхохотались.

Ибо это была правда. Паук, или как бы там ни звали маленького вора, коварно намазал свисток веществом, добываемым из определенной разновидности моллюсков из Моря Падающих Звезд, исключительно клейким составом, известным как устричный клей, достаточно безобидным, пока не соединится с водой или, в данном случае, с влагой на губах Бренана.

Бренан Прус сопел и хрюкал, тихонько посвистывая при этом в приклеившийся свисток, — к величайшему веселью зрителей.

— Давайте уведем его, — предложил Патер, хотя и сам не мог удержаться от смеха при каждом слове. — Нечего здесь торчать.

Бренан Прус заехал ему в зубы, свистнув при этом, хотя в качестве дополнительного наказания или нечаянно — сказать было трудно.

Несколькими днями позже Реджис прижался к стене спиной и глубоко вздохнул. Он напомнил себе, что специально довел конфликт до такой остроты. Это испытание, которое он выдержит. Все дни и ночи, прошедшие со времени похищения и порчи свистка, он просто водил шайку Бренана Пруса за нос по темным улочкам Дельфантла.

Но теперь, когда миг испытания был близок, вокруг него порхали черные крылья сомнений. Наверное, он слишком мал и слаб для этого. Несмотря на всю подготовку, постоянные упражнения и тренировки, тело его оставалось телом ребенка, да к тому же хафлинга!

Он услышал приближающиеся крики; они загнали его в угол, и в этом бедном районе на берегу великого озера не было высоких крыш. Он инстинктивно огляделся, ища пути к бегству, но, хотя и заметил одну явную возможность, прогнал эту мысль прочь.

Он нарочно раздразнил Бренана Пруса и остальных и привел их сюда.

Но он оставался ребенком, едва девяти лет от роду. Бренан был почти в два раза выше его и уж точно в два раза тяжелее.

— Ты можешь, — прошептал Реджис и подумал о Дзирте и Кэтти-бри, о Вульфгаре и Бреноре и о собственной роли в их компании. Конечно, порой и от него бывала польза, обычно случайно, но чаще он просто тащился сзади, отсиживался в тени, пока героические друзья защищали его.

Так больше не может продолжаться. Он не допустит этого.

Вопль неподалеку от пакгауза, где сидел маленький хафлинг, подсказал ему, что погоня близко, и он поднялся, отряхнулся и шагнул за угол навстречу своим преследователям.

Бренан Прус, бежавший во главе, резко затормозил.

Реджис и глазом не моргнул.

— Что, Паук, не нашлось подходящей стенки? — поинтересовался парень, немного шепеляво, поскольку поранил губы, отдирая от них свисток.

Реджис посмотрел налево, потом направо и пожал плечами, словно это не имело никакого значения.

— Думаешь, я тебя пожалею, потому что ты маленький?

— Ха, да дай ты ему хорошенько! — посоветовал ктото из шайки. — Давайте все наваляем ему как следует!

Пятеро подростков закивали и одобрительно загалдели.

Реджис собрался с духом и не доставил им удовольствия увидеть, как он нервно переминается или прочищает горло.

Хафлинг услышал, как сзади подбегает еще одна группа, возглавляемая девочкой-эльфийкой.

Бренан Прус шагнул к нему, огромный, словно гора.

— Попроси не убивать тебя, — потребовал он.

Но Реджис лишь смотрел на него пристально, не моргая, хафлинг даже сумел криво усмехнуться.

— Последний шанс! — объявил Бренан Прус и сгреб Реджиса за ворот — точнее, попытался, поскольку рука хафлинга взметнулась и отбросила лапу Бренана прочь.

— Крысеныш! — выкрикнул подросток, нанося жестокий хук слева и метя в голову Реджиса.

Но хафлинг, явно не застигнутый врасплох, быстро пригнулся и отскочил. Он знал, каким должен быть его ответный ход, он тысячу раз проделывал это на тренировках, но теперь понял, что не может.

Бренан Прус наседал, обрушив на него шквал ударов, хотя все они до одного были неуклюжими и неловкими, и Реджис снова и снова уворачивался от них.

— Он же маленький! — услышал он позади возглас эльфийской девочки. Она нравилась Реджису, и голос ее почему-то придал ему бодрости.

— Предупреждаю в первый и последний раз, — громко и неожиданно произнес Реджис, и вся болтовня разом стихла, даже Бренан Прус остановился и недоверчиво уставился на него. — До сих пор это была просто игра, — предупредил хафлинг. — Уходи.

— Что?

— Ты просто неуклюжий огр, — продолжал Реджис. — Однажды я уже выставил тебя на посмешище перед твоими дружками. Хочешь повторить?

Бренан Прус издал странный сдавленный звук и ринулся на Реджиса, молотя кулаками. Но хафлинг тоже не стоял на месте, этот маневр он отрабатывал постоянно, днем и ночью. Он бросился противнику под ноги, сгруппировался и сделал подкат, и старший подросток, по инерции двигаясь вперед, попытался перешагнуть через него, чтобы не споткнуться.

Но в том-то и состоял фокус: пока Бренан Прус неловко перешагивал через свернувшегося клубком хафлинга, широко расставив ноги, Реджис извернулся, чтобы его затылок и плечи крепко уперлись в землю, и, выбросив кверху обе ноги, со всей силы впечатал их в промежность противника.

Бренан Прус издал вопль, потом захрипел и попытался отскочить, но Реджис принялся отчаянно брыкаться, молотя пятками по чувствительнейшей части тела своего врага.

Бренан Прус странно подпрыгнул и попытался проскочить боком. Защищая пах, он закрылся руками, безостановочно скуля. Однако было поздно, это знали и он, и его противник, и нога Реджиса ударила точно в цель, заставив парня приподняться на носках и даже немного подбросив его в воздух.

Реджис сгруппировался и снова перекатился, зацепив при этом неустойчиво отставленную ногу Бренана Пруса, который, хватая ртом воздух и пошатываясь, пытался отойти в сторону. Хитрый маленький хафлинг воспользовался принципом рычага и с силой рванул другую ногу Бренана Пруса вперед и вверх.

Подросток рухнул на землю.

Реджис развернулся и прыгнул на поверженного врага, с маху обрушившись коленями тому на поясницу.

Он подобрался к волосатой голове парня и уже почти ухватился за нее, но его схватили за ноги и с силой отшвырнули в сторону. Теперь он извивался и отбивался кулаками, дрался и царапался, но мальчишка, сидевший на нем верхом, был слишком сильным и тяжелым. Сверху обрушился здоровенный кулак, и Реджис вскинул руку, защищаясь, но удар был так силен, что пробил защиту и, угодив хафлингу в нос, заставил того распластаться на земле.

— Он же маленький! — взвизгнула эльфийка.

Но в ответ Бренан Прус, задыхаясь, голосом, исполненным боли, приказал:

— Убей его!

Внезапно все происходящее перестало быть игрой или дракой молодняка за лидерство, ибо за этими словами Реджис безошибочно расслышал смертный приговор.

Он недооценил эту шайку, не представлял, насколько жестокими могут быть улицы Дельфантла.

Он попытался вырваться и убежать, но снова был пойман за ноги и закрутился волчком от нового удара — или, точнее сказать, мир закружился вокруг него.

Он почувствовал, как его подняли на ноги, потом в воздух, и могучий удар Бренана Пруса выбил из него дух.

Периколо Тополино постучал тростью с наконечником из слоновой кости по прилавку, привлекая внимание торговки рыбой. Узнав хафлинга, она выпрямилась, словно по команде «смирно».

— Дедушка, — неуклюже поклонилась она в знак приветствия.

— У вас хороший выбор глубоководных устриц, — заметил обходительный хафлинг.

— Д-да, Дедушка, — заикаясь, ответила она. — Свежайшие. Только сегодня получили.

— Корабли сейчас на Песчаных отмелях, охотятся за окунем, — сказал Периколо. Разумеется, он не удивился, увидев устрицы, равно как и не сомневался в их свежести.

В конце концов, информаторы направили его сюда, и как раз по этому поводу.

Торговка же заикалась, будто ее приперли к стенке.

— Значит, частный ныряльщик, — рассуждал Периколо. — И хороший, судя по всему.

— Да, Дедушка.

— Ты была здесь на днях, когда на той стороне улицы началась такая суматоха? — любезно осведомился Периколо. — Тогда еще свистели без конца?

— Ах да, — ответила она, кивнув и выдавив из себя улыбку. — Я лично отдирала свисток от губ Пруса. Бедный мальчик.

— А тот, за кем гнались? — спросил Периколо. — Тот, которого зовут Паук?

Торговка рыбой с любопытством посмотрела на него.

— Ах да, конечно, — уточнил хафлинг, — я же сам дал ему это прозвище, так что ты не можешь знать его.

— Хафлинг?

— Да, хафлинг. Тот, что взобрался на крышу. Надеюсь, ты его знаешь.

Женщина вдруг сделалась очень озабоченной, она непроизвольно бросила взгляд на устрицы и дотронулась до них рукой. Воистину, этот маленький хафлинг, это существо по прозвищу Паук, весьма ценен для нее, догадался проницательный Периколо.

— Назови мне его имя.

— Паук, вы же сами сказали.

— Его настоящее имя, — уточнил Периколо, добавив к тону легкий оттенок угрозы.

— Понятия не имею, — вздохнула она. — Не знаю даже, есть ли оно у него вообще, поскольку его папаша не из тех, кто думает о такой ерунде.

Периколо прищурился.

— Он сынок Эйвербрина, — выпалила она.

— Эйвербрина?

— Эйвербрин Паррафин. Сын его и Джоли, да только она умерла в родах.

— Паук?

— Ну да.

— Так он и есть этот глубинный ныряльщик?

— Да, похоже на то, как и его мать.

Периколо Тополино кивнул ей и отвернулся, обдумывая информацию, и хотя он не обращал на торговку ни малейшего внимания, но услышал, как она глубоко и облегченно вздохнула. Ему нравилось, что люди так реагируют на него.

Будучи едва четырех футов ростом, он обладал способностью вызывать подобную реакцию почти у всякого в Дельфантле, да и во многих других местах великого Агларонда тоже.

— Положи мне устриц вот сюда, в корзинку, — приветливо сказал хафлинг и полез за кошельком с монетами. Он щедро заплатил торговке за товар. Таков уж был обычай Периколо Тополино — вызывать страх, смешанный с благодарностью, ибо он тот, кого должны бояться и любить.

Такой уж он был.

Все пошло не так, как он планировал. Свой трюк с Бренаном Прусом он исполнил правильно, и старший парень до сих пор пошатывался, ступал осторожно, на цыпочках и морщился при каждом шаге, едва удерживаясь, чтобы не зажимать рукой свою пострадавшую промежность.

Но парень пришел, разумеется, не один, и, несмотря на протесты эльфийки, Реджис оказался в значительном меньшинстве. Хуже было другое, и если с побоями он мог еще примириться, то теперь речь шла уже не об этом.

Они хотели не унизить его.

Не причинить ему боль.

Нет, они пытались убить его.

Двое мальчишек ухватили его за лодыжки и, как он ни извивался и ни дергался, держали его ноги раздвинутыми настолько, чтобы Бренан Прус смог ребром ладони с маху рубануть его в пах, так что у маленького хафлинга перехватило дыхание.

— Что, Паучок, больно? — с издевкой спросил его враг и ударил снова.

Конечно, это было больно, но не настолько, как Реджис воображал. В конце концов, он был совсем ребенком, и это уязвимое место не стало у него еще таким чувствительным, каким станет в дальнейшем.

Однако это было слабым утешением, учитывая, что избиение только начиналось.

Реджис расплакался и обмяк, бессильно опустив руки.

Пощады, однако, ждать не приходилось, и Бренан Прус отступил на шаг и занес ногу, чтобы с маху пнуть хафлинга в лицо.

Реджис выжидал, наблюдая исподтишка, и, когда нога противника начала двигаться, он запрокинул голову и, насколько смог, выгнулся дугой.

Бренан Прус промахнулся, и Реджис проворно изогнулся в пояснице в обратную сторону, подняв голову и бросив взгляд поочередно на лица тех двоих, что держали его за ноги. Руки Реджиса взметнулись, и распрямленные средние пальцы с силой вонзились в носы обоих мучителей. Один из них завопил и выпустил свою жертву, зажав ладонью пострадавший нос.

Реджис дернулся в другую сторону, и второй мальчишка, застигнутый врасплох, потерявший равновесие и тоже с поврежденным носом, не смог его удержать.

Хафлинг исполнил великолепное сальто, приземлился на ноги и что есть мочи припустил к близкому берегу.

Позади вопил Бренан Прус, и Реджис вскоре услышал за спиной топот. Враг и его дружки приближались. Юный хафлинг с плеском плюхнулся в воду и нырнул — и почти уже ушел от погони, но, увы, сильная рука ухватила его сзади за ворот.

Его выдернули из воды, и в лицо ему уставились ненавидящие глаза униженного им подростка. Рассмеявшись коротко и зло, Бренан Прус сунул его обратно под воду и держал там.

Реджис отчаянно сопротивлялся. В какой-то момент он смог высунуться из-под воды и услышал, как кричит эльфийская девочка, и стал молить небо, чтобы она оказалась его спасительницей. Однако даже в эти мгновения ему не удалось приподнять лицо над водой, чтобы глотнуть воздуха.

Бренан Прус не выпускал его.

Реджис сопротивлялся еще довольно долго. Наконец он забился в последней отчаянной и совершенно безнадежной попытке освободиться.

Потом он обмяк и предоставил своему врагу и волнам делать со своим телом что угодно. И все же Бренан Прус продолжал удерживать его под водой; не могло быть сомнений, что подросток намерен убить его.

Реджис не сопротивлялся. Он знал, что может находиться под водой долго-долго. Собирая устрицы для отца, он мог нырять и на пятьдесят, и на сто футов и подолгу оставаться на дне.

Он и в самом деле был глубинным ныряльщиком, хоть и не знал, каким образом и почему. Разумеется, в прошлой жизни он не мог нырять так глубоко, и уж точно в той жизни он в такой ситуации не прикидывался бы, а был бы уже по-настоящему мертв.

Старший подросток наконец-то отпустил его, отпихнув на глубину. Реджис повернул голову, совсем чутьчуть, чтобы слышать крики эльфийки, обвиняющей парня в явном убийстве, и резкий ответ Бренана Пруса, отрицающего это. Он слышал, как зашлепали по воде уходящие прочь подростки, и почувствовал, как отлив увлекает его за собой.

Так он плыл, лицом вниз, расслабляясь в манящих объятиях покачивающей его воды.

Он широко улыбнулся, хотя никто с берега, само собой, не мог видеть этого, ибо хафлинг свершил свое отмщение и, более того, сразился с собственными страхами. Выбил пятками барабанную дробь на мошонке Бренана Пруса.

Он посмотрел в глаза неуверенности и оказался на высоте в поединке со страхом. Да, он едва не поплатился жизнью за свое «мужество», и действительно, лишь удача — эта странная способность задерживать дыхание — спасла его, но в тот момент это не имело для Реджиса значения.

Он встретился со своими страхами и победил их. Он добровольно ввязался в бой, на самом деле даже спровоцировал его, не имея, казалось бы, никаких шансов. Возможно, он не победил своих врагов, зато уж точно победил собственный страх, что, разумеется, было самым главным.

Реджис подумал о Дзирте и о других Компаньонах из Мифрил Халла. Он вспомнил, какую роль слишком часто играл в этой группе — обузы либо беспомощного маленького хафлинга, нуждающегося в защите.

— Но не в этот раз, — пробулькал он, ощущая щекочущее прикосновение всплывающих воздушных пузырей. — Не в этот раз!

Глава 9. Зибрийя

Беззвучная как тень сова, скользящая по небу, наблюдала за двумя десаи, Нираем и Кавитой, бредущими по темной равнине сквозь пустынную ночь. Эти двое жались друг к другу, ища поддержки, явно оглушенные поразительными открытиями, совершенными этой ночью. Они пошатывались, и им никак не удавалось идти прямо.

Но они поддерживали друг друга, и это хорошо, понимала Кэтти-бри. Их семья распалась, и эти двое в будущем понадобятся друг другу. Владеющее трансформацией дитя спустилось на землю и снова приняло иной облик, на этот раз воспользовавшись волчьим телом.

Волк прыжками устремился в темноту, параллельно бредущим людям, потом обогнал их и побежал впереди, проверяя, свободен ли путь, чтобы никакие звери или чудовища не напугали эту расстроенную пару.

Вскоре Кэтти-бри заметила, что они стали держаться ровнее и меньше склонялись друг к другу; похоже, в них зрела какая-то внутренняя решимость.

Она отбросила свою маскировку, когда родители, не замечавшие ее присутствия, смогли видеть лагерь десаи.

Они снова были дома и в безопасности — пока.

Но что будет, когда незересы заявятся снова, разыскивая Рукию?

Кэтти-бри отступила обратно в пустоту ночи, опять ребенок, девочка, маленькая Рукия. Только теперь она поняла, что тоже нетвердо стоит на ногах. Ее дом распался на части, и безопасности, которую обеспечивали родители — пусть даже новые родители, ставшие ими при весьма необычных обстоятельствах, — больше не существует.

И любовь осталась где-то вдали.

Да, любовь, поняла девочка. Она действительно полюбила Нирая и Кавиту. Хотя она и нуждалась в них куда меньше, чем могло бы их настоящее дитя, но любила их так же нежно, как родной ребенок. Она не планировала покидать их так рано. По правде говоря, она надеялась оставаться в их доме лет до пятнадцати, пока не придет пора отправляться в Долину Ледяного Ветра.

Но теперь — что она могла поделать? Она обернулась и оглядела простирающиеся вокруг бескрайние пустоши, Незерилскую империю, в прошлом великую пустыню Анаврок.

— Не бойтесь за меня, мои родители. — Она повторила слова, сказанные ею на прощание, на этот раз для того, чтобы придать уверенности самой себе. — Я иду с богиней, и путь мой хорошо мне известен. Мы еще встретимся.

Ее слабенький голосок зазвучал над пустынной равниной, тихий детский шепот. Ибо Кэтти-бри понимала, что она в беде, одна среди диких земель Незерила, и за ней по следу идут опасные охотники из Анклава Теней. В палатке она уничтожила двух ассасинов. Тогда ее спас лишь счастливый случай. Еще до их прихода она вызвала бурю, использовав заклинание, требующее довольно много времени, чтобы пролился очищающий дождь. Не надумай она заранее создать грозовые облака, не было бы и сокрушительной магии молний у нее наготове.

Другие ее заклинания — стая летучих мышей и магические заряды, даже огненный столп — не справились бы с этими двумя, и та магия была самой сильной из всего, чем она располагала.

Девочка поддернула кверху рукава и взглянула на свои руки. Символ Миликки дал ей силу вызывать бурю и перевоплощаться в животных. Возможно, она могла бы стать медведем и сразиться с ассасинами.

Эта мысль не слишком успокаивала. У превращения в животных были свои ограничения, сообразила Кэтти-бри, как по времени, так и по эффективности. Нет, без готовой бури над лагерем лучшее, что она смогла бы сделать, это отвлечь и поранить ассасинов своими мышами, обжечь их магическими зарядами и огненными трюками, а потом превратиться в сову, бросив мать умирать, а отца — на милость убийц.

Мысль об умирающей матери напомнила ей о других ее способностях — об исцеляющем тепле Миликки. Несомненно, Кэтти-бри понимала, что в этом отношении она наделена большой силой, не меньшей, чем давние последователи богини или даже жрицы. Дни тесного общения с богиней в Ируладуне стали тому причиной.

Она взглянула на другую руку, на магический шрам, напоминающий символ Мистры. В своей прошлой жизни она основательно готовилась, пока упавшие нити Пряжи не повредили ее разум, но к моменту своего ухода она почти ничего не смыслила в Искусстве и в лучшем случае оставалась на уровне начинающего. Она могла жалить магическими зарядами или разлить по земле жир под ногами у наступающего врага, но ее возможности оставались жестко ограниченными, и, хуже того, ей не под силу было расширить свои познания в магии без учителя, наставника.

Она снова оглядела пустую равнину и глубоко вздохнула. В прошлой жизни она была грозным воином, но даже сумей она восстановить эти боевые навыки и обучить свое тело двигаться так же, как прежнее, какая сила и скорость могут быть у ребенка? Уж явно недостаточные, чтобы скрестить клинки с опытным ассасином, да даже и с новобранцем!

Кэтти-бри кивнула, поняв послание Миликки, переданное ей через хитросплетения ее собственных рассуждений. Ей нужно спрятаться. Богиня защитит ее от зверей темной незерилской ночью, но она почти бессильна против исполненных решимости убийц из Анклава Теней.

При этой мысли Кэтти-бри уселась на землю и уставилась на звезды, ее маленькие губы шевелились, бормоча проклятия. Она покинула Ируладун, исполненная надежды и решимости, уверенная, что отыщет своих друзей и Дзирта и вместе они победят. Ни тени сомнения не шевельнулось в ее душе, когда она устремилась навстречу свету реинкарнации.

Но теперь она узнала правду. Доберется ли она хотя бы до Долины Ледяного Ветра? Сумеет ли выжить на протяжении еще пятнадцати лет, а если даже сумеет, то отыщет ли свой путь в этом запутанном и опасном мире? Сумеют ли Бренор и Реджис?

Внезапно дело, в которое они ввязались втроем, представилось безрассудной затеей, прыжком с высокой скалы в мелкую воду.

— Миликки ведет меня, — прошептала она в пустоту ночи.

Где-то вдалеке завыл волк.

Но она знала, что этот вой — не о ней. Мир велик, слишком велик, а она — всего лишь маленький ребенок посреди пустынной и опасной равнины.

Десятью днями позже Кэтти-бри снова летела сквозь ночь в облике совы. Паря в невидимых потоках, она кружила над лагерем десаи. Среди палаток сновали люди; в воздухе разливалось почти осязаемое напряжение, и среди общего шума время от времени раздавались протестующие крики.

Она поднялась выше, над светом факелов, и внимательно прислушалась, уловив наконец голоса, звучащие с чужеземным акцентом. Одновременно она услышала голос Нирая.

Кэтти-бри спикировала вниз и уселась на центральный столб ближайшей палатки, на виду у вождей десаи, своих родителей и небольшой группы теней.

Теней!

Вскоре она поняла, что разговор идет о ней, о неприятном происшествии, после которого два незересских агента остались лежать мертвыми у входа в обгоревшую палатку.

— Рукию! — потребовал один из незересов.

Окажись кто-нибудь поблизости, он удивился бы, услы шав, как сова судорожно втянула клювом воздух.

Кэтти-бри выбранила себя, напомнив, что, дав себя обнаружить, окажет плохую услугу тем десаи, что были сейчас перед нею.

Кавита расплакалась.

— Она умерла, — запричитал Нирай. — Моя маленькая красавица мертва! Гнев Н’асра обрушился на нее! — Он отвернулся и обнял жену, крепко прижав ее к себе.

— Пойдешь с нами! — сказала одна из теней, и крепкий тифлинг шагнул к Нираю. Кэтти-бри, сидящей на палатке, пришлось бороться с искушением вернуть себе человеческий облик, обрушить на тифлинга магию — любую! — и отшвырнуть его прочь, но она еще даже не успела начать внутреннюю борьбу с собой, как трое десаи, три гордых воина, включая султана племени, встали на пути тифлинга.

— Его ребенок мертв, господин Тримайн, — сказал султан. — Убит тем же ударом молнии, что и ваши агенты.

Что еще вы хотите узнать у этого человека?

— Это лишь ваши слова, — ответил тифлинг-шейд.

Султан отступил и жестом пригласил его к выходу:

— Я покажу вам.

Группа из нескольких десаи и незересов двинулась прочь. Кэтти-бри выждала несколько мгновений, наблюдая за родителями, которые остались в лагере и стояли обнявшись и всхлипывая.

В самом деле?

Чуткие уши Кэтти-бри расслышали шепот. Это Нирай говорил Кавите, что она хорошо сыграла свою роль.

Девочка не знала, как все это понимать. Она устремилась в ночь и быстро нагнала незересов и султана, уже покинувших лагерь и направлявшихся к небольшому кладбищу в стороне от поселения.

Сова опустилась на дерево, разглядывая группу. По телу Кэтти-бри разливалась усталость. Она чувствовала, как слабеет магия шрама, предупреждая, чтобы она улетала прочь. Но она не могла. Не теперь, поскольку десаи начали раскапывать одну из могил. Вскоре они достали туго спеленатое маленькое тельце.

— Рукия, — пояснил правитель и осторожно размотал головную ленту погребального покрова, открыв лицо маленькой девочки, умершей совсем недавно.

И снова сова судорожно глотнула воздух: Кэтти-бри знала эту девочку, на пару лет старше ее. Она умерла за пару десятков дней до ее сражения с незересами.

— Могила свежая, — подтвердил один из незересов остальным.

— Зачем вы ищете ее? — спросил султан десаи. — Для чего маленькой девочке...

— Тихо! — рявкнул Тримайн, здоровенный тифлингшейд. Он повернулся к своим подручным, и они отошли в сторонку и начали шепотом совещаться, тайно, как им казалось, — но совиным слухом Кэтти-бри улавливала сказанное ими.

Она разобрала имя «Ульфбиндер» и слышала, как они сообща решили, что, как бы ни важна была Рукия, теперь все кончено и это уже не имеет значения.

Лишь теперь Кэтти-бри начинала до конца понимать, что ее народ только что сделал для нее. Люди пошли на огромный риск, сговорившись обмануть незересских правителей. Племя встало как один, чтобы защитить ее, защитить Нирая и Кавиту.

Переполняемая благодарностью, ошеломленная любовью к ней и ее семье, о которой говорил этот поступок, Кэтти-бри едва нашла в себе силы улететь. Но она знала, что должна сделать это, поскольку магия ее двеомера, меняющего облик, быстро ослабевала.

Улетая прочь от лагеря, она подумывала, не вернуться ли назад к родителям, — в конце концов, незересы считают, что Рукия умерла, — но понимала, что этим подвергнет всех десаи смертельной опасности. Если незересы явятся за Кэтти-бри и найдут ее, то уничтожат и ее, и всех, кого она любит.

Отлетев подальше, она снова стала маленькой девочкой. И заплакала.

— Они ее похоронили, — сказал Тримайн Пэрайсу Ульфбиндеру, когда его поисковая партия вернулась в Анклав Теней.

— Вместе с Алпирсом Де’Нутессом и Унтарисом?

— Они не хоронят наших мертвецов. Завернули их в тряпки и бросили на солнцепеке. Говорят, знали, что мы придем за ними. — Гнев тифлинга возрастал с каждым словом. — Они должны были доставить их к нам! Нет, они вообще не смели к ним прикасаться!

— Ты сказал, Алпирс и Унтарис были убиты ударом молнии, — спокойно заметил лорд Ульфбиндер. — Просто молнии, когда над тем местом бушевала гроза.

— Следовало бы наказать их. Нужно наказать их, — распалялся Тримайн, словно не слыша слов хозяина. — Дайте мне власть, и я покончу с племенем десаи. Прикажите, и я перебью их всех!

Пэрайс Ульфбиндер скептически посмотрел на дюжего вояку и медленно покачал головой.

— Ступай, — негромко бросил он.

Тифлинг широко осклабился.

— Ничего подобного! — одернул лорд Ульфбиндер. — Никакой мести, которой ты так жаждешь! Оставайся в городе. Забудь про десаи. Это не твое дело.

— Но, лорд...

— Не твое дело! — раздраженно рыкнул Ульфбиндер. С отвращением покачав головой, он жестом приказал скудоумному воину удалиться. Племя десаи было немаленьким, и для нападения на него понадобились бы значительные силы. И что в итоге? Подобное решение наверняка спровоцировало бы большое восстание, а это, в свою очередь, вынудило бы Пэрайса держать ответ перед правителями Незерила.

Он представил себе эту встречу, и по спине у него пробежала дрожь. Достаточно просто упомянуть «Тьму Черлриго» и всякие теории насчет Абейра-Торила — и его просто втопчут в грязь.

И все-таки история, рассказанная возвратившимися разведчиками, представлялась ему слишком гладкой. По простому совпадению молния, порождение самой что ни на есть натуральной бури, убила Алпирса Де’Нутесса и Унтариса, едва они приблизились к этой малютке Рукии? И заодно сразила и ее тоже? Сказка, придуманная десаи.

Слишком удобно.

— Тримайн! — окликнул он тифлинга, как раз выходившего из комнаты. Воин оглянулся через плечо, и лорд Ульфбиндер приказал: — Пригласи сюда леди Авельер, немедленно.

Мгновение тифлинг озадаченно смотрел на него, потом поспешно вышел.

Обдумав свое импульсивное решение, Пэрайс кивнул сам себе. Авельер в сложившихся обстоятельствах представлялась наилучшим выбором. Она талантливая провидица и может говорить с мертвыми. И, как и все в Анклаве Теней, способна распознавать магию. Если, как подозревал Пэрайс, эта необычная маленькая девочка все еще находится где-то там, Авельер найдет ее.

— Рукия! — задохнулась Кавита, словно ее ударили под дых. Она вскочила со стула, едва не опрокинув его, и кинулась к входному пологу, где стояла и смотрела на нее ее дочь.

Кэтти-бри не стала поправлять ее — какой смысл повторять свое настоящее имя? — и с готовностью бросилась к матери, и та едва не задушила ее в своих объятиях. — Мы думали, что никогда больше тебя не увидим!

— Я тоже так думала, — призналась девочка. — Но мне ужасно вас не хватало!

Кавита расцеловала ее, прижала к себе и закружила в счастливом танце, продолжавшемся до тех пор, пока у обеих не закружилась голова.

— Я видела, что вы сделали, что все племя сделало, когда явились незересы, разыскивающие меня.

Кавита с любопытством взглянула на нее.

— Я была неподалеку — та сова, что улетела от вас в потайном саду, — пояснила девочка.

— Моя Зибрийя! — По лицу Кавиты струились слезы, и она снова крепко обняла Кэтти-бри — та не стала возражать.

— Зибрийя! — грустно повторил ее прозвище другой голос, и в палатку вошел Нирай. Мужчина кинулся к жене и дочке и, подхватив обеих, повалил на кровать. — Зибрийя, ты пришла домой!

Слабая улыбка Кэтти-бри говорила о том, что у этого счастливого события есть свой срок, и оба ее родителя заметили это.

— Ненадолго, — сказала она. — Это небезопасно для вас... и для меня, — быстро добавила она, когда упрямый Нирай начал возражать.

— Но ты вернешься? — спросила Кавита.

Этот вопрос обжег Кэтти-бри. Она знала, что не должна делать этого, не должна быть здесь. Не сейчас. Она возвратилась на Фаэрун ради одной-единственной цели, не имеющей ничего общего ни с племенем десаи, ни с этими людьми, которые на самом деле не были ее родителями. Она не могла позволить себе так отвлекаться и рисковать. Но она любила их, нежно, так же, как любила...

Кэтти-бри с трудом сглотнула и решительно выдохнула, напоминая себе, кто она такая и как и для чего вернулась.

— У меня все хорошо, — заверила она родителей. — И я благодарна вам за то, что вы и десаи сделали для меня, одурачив незересов.

— Зибрийя! — воскликнул Нирай. Кэтти-бри понимала, отчего он так печален. Она была его ребенком, а какой родитель не сделает то же самое, защищая свое дитя?

— Меня зовут Кэтти-бри, — поправила она, потому что так было нужно, поскольку, не сумей она держать свои чувства в узде, ей никогда не хватило бы мужества вновь покинуть лагерь, а она знала, что должна сделать это.

Кавита прижала ладони ко рту.

— Рукия, — упорствовал Нирай.

Маленькая девочка расправила плечи, но, посмотрев на Кавиту, должна была уступить. В конце концов, что за беда?

— Рукия, — согласилась она.— Но Зибрийя мне тоже нравится.

Улыбка вернулась на лицо Нирая, и он снова поотцовски сильно притянул ее к себе. Кэтти-бри не противилась; по правде говоря, ей было тепло и покойно в его сильных объятиях.

Ей не хотелось уходить, но она должна была. Она мечтала вернуться, но по какой причине?

— Вы же маги, — сказала она вдруг.

Нирай отстранился и взглянул на жену.

— Вы оба, — продолжала Кэтти-бри. — Я видела. Видела, — обратилась она к Кавите, — как ты пользуешься магией, когда хлопочешь по хозяйству.

— Кавита! — сердито воскликнул Нирай, но гнев его был явно наигранным.

— Наверное, ты унаследовала наши способности, и изза этого у тебя и появились твои странные шрамы, — предположила Кавита, и Кэтти-бри кивнула, хотя и знала, что это не так: ее шрамы появились в другое время и в другом месте — заслуженные, доставшиеся дорогой ценой.

— Значит, вы признаете, что вы маги. — Она не столько спрашивала, сколько утверждала. — Вы практикуете Искусство?

Взрослые переглянулись, и Нирай сурово взглянул на нее.

— Никогда никому не говори об этом, — тихо велел он. — Незересы не позволяют бединам обладать такими силами.

Кэтти-бри кивнула и улыбнулась.

— Я маг, — объявила она.

— Ты имеешь в виду, жрица, — поправил Нирай.

— Скорее, друид, — заметила Кавита.

— И то и другое, отчасти, — ответила Кэтти-бри. — И маг. Во времена Магической чумы я изучала магию, когда Пряжа оборвалась.

Ее отец и мать тяжело сглотнули.

— Я только начинала учиться, — пояснила она, — и возможности мои были — и остались — поистине скромными: немножко малых заклинаний, немножко фокусов. Сейчас даже меньше, чем тогда, когда я была больна, потому что не могу вспомнить многое из того, чему научилась.

— Например, огненную стрелу, от которой ассасин испарился из собственных башмаков, — с иронией заметил Нирай.

— Дар магического шрама, а не магическая стрела, — заверила она его. — Бол́ ьшую часть жизни я провела с мечом и луком в руках, пока меня не ранили в бою. И тогда я обратилась к магии.

Кэтти-бри умолкла, понимая, что поражает их. Сначала она заявила, что не приходится им дочерью. Потом улетела от них в облике совы. А теперь чуть ли не в открытую утверждает, что она не только не их ребенок, не только не ребенок вообще, но что она лет на сто старше каждого из них! Она спрашивала себя, разумно ли сообщать им какую-либо правду о себе, ибо какое нежелательное любопытство может возбудить это долгое повествование?

Но потом она заглянула в темные глаза Кавиты, и ее сомнения растаяли. Это ее мать, какими бы странными ни были обстоятельства ее повторного рождения. В этих темных глазах не было ничего, кроме любви к ней.

Ничего, кроме слез, разумеется; и Кэтти-бри не хотела видеть эти слезы. Никогда.

— Я только приступила к серьезным занятиям, когда началась Магическая чума — и поразила меня, и, увы... — Она умолкла. — Но обо мне хорошо заботились, — почти сразу добавила она, движимая инстинктивным желанием помочь своим обожаемым родителям преодолеть боль от крушения надежд и горе от потери единственного ребенка. — Быть может, вы слышали про леди Аластриэль из Серебристой Луны?

Нирай и Кавита снова переглянулись, на лицах их было написано сильнейшее замешательство.

— Я маг, но совсем начинающий. Вы оба искусные маги. Станете ли вы учить меня Искусству? — спросила Кэтти-бри, возвращая их к насущному вопросу.

— И тогда ты не покинешь нас? — спросил Нирай.

— Я буду возвращаться так часто, как только смогу, — услышала Кэтти-бри свои слова и едва могла поверить сама себе.

Но она имела в виду именно это.

— Умный ребенок, — сказала юная заклинательница Иерика леди Авельер, своей более опытной наставнице.

Авельер было чуть больше сорока, но выглядела она прекрасно – изумительно моложавой, со светло-серыми глазами и пышными каштановыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Ей и ее помощницам не составило труда отыскать этого загадочного ребенка из племени десаи, Рукию. Сначала они направились к могиле — предположительно, Рукии, — и простейшее заклинание, позволяющее разговаривать с мертвыми, открыло им истину: труп внутри могилы не был телом девочки, которую они искали.

Духи умерших Унтариса и Алпирса в общих чертах поведали им о схватке в лагере десаи — и это была действительно схватка, в которой ребенок, маленькая девочка по имени Рукия, явно оказался сильнее.

Вскоре после этого леди Авельер и ее подопечные стали очевидцами проявления той самой магии, уничтожившей двух незерилских агентов, когда впервые сумели засечь Рукию в прорицающем пруду. Ее образ и небо к востоку от них вдруг ослепительно вспыхнули от разряда магической молнии.

— Она не боится молнии, — заметила Иерика, — потому что сама вызывает ее.

— Магия друидов, — согласилась другая ученица, Риалле, как и Иерика, едва вышедшая из подросткового возраста. — Как и ее превращения.

Леди Авельер, педантичная как всегда, впитывала все это, пытаясь составить некоторое представление об этом необычном ребенке. Лорд Ульфбиндер, ее дорогой друг Пэрайс, не преувеличивал; теперь она поняла и, конечно, понимала и его интерес! Прежде всего она была учителем, обучала исключительно женщин: Иерику, Риалле и еще трех, доставленных ею на равнины Незерила. Она гадала, каковы могут быть намерения лорда Пэрайса насчет этого ребенка; разве не великолепно было бы присовокупить эту чудесную маленькую Рукию к ее дому магии?

Полыхнула очередная огненная стрела, и от раскатистого грома вздрогнула земля под ногами.

— Берегитесь, когда это дитя поливает свой садик, — со смехом заметила беспечная Риалле, и остальные присоединились к ней, все, кроме леди Авельер, которая напряженно следила за девочкой и ее танцем с помощью магии прорицающего пруда, размышляя о том, чему она могла бы научить ее, а главное — чему сама могла бы научиться у этого ребенка.

Но сначала, разумеется, нужно поймать ее.

Несколько месяцев спустя Кэтти-бри парила в восходящих потоках теплого воздуха в облике огромного ястреба высоко над темно-коричневыми песками Незерила. День был ясным и безоблачным, и под нею простирался целый мир. Она видела змеящуюся реку, которая серебристо блестела в лучах солнца, прокладывая путь к небольшому озеру далеко на северо-западе.

Прямо на севере виднелись далекие очертания Анклава Теней с темными башнями и высокими стенами, целого города, парящего над равниной на перевернутой каменной скале. Из всего, что повидала Кэтти-бри, от таинственных узоров Мензоберранзана до шпилей Серебристой Луны, ничто не могло сравниться с тем, что находилось сейчас вдалеке перед нею. Это место не задевало чувств, но, безусловно, Анклав Теней интриговал, вызывая любопытство и тревожное ощущение неправильности. Каким бы великолепным и невероятным ни было это зрелище, Кэтти-бри не задерживалась на нем.

Палатки десаи сияли белизной на западе. Она представила, как племя живет своей обычной жизнью. Она подумала о родителях и напомнила себе, что в ближайшие десять дней обязана снова повидаться с ними. Она с нетерпением ждала этой встречи; Кавита научила ее нескольким действенным заклинаниям, позволяющим управлять огнем и создавать его.

Эта мысль тоже задержалась ненадолго. Не здесь, не наверху, когда она ястребом скользит в теплых воздушных потоках. Мир казался совсем другим с этой высоты и с этим новым знанием, открывшимся ей. Кэтти-бри вновь посмотрела на реку, потом на запад, где собирались черные тучи. Она даже могла различить опускающуюся темную завесу хлынувшего ливня. Совершенство природного замысла ошеломило ее, ибо даже простейшие механизмы мироустройства были прекрасны. Выпадет дождь, побегут реки, и восходящее тепло вновь подымет влагу в воздух, очищая ее, чтобы она могла пролиться и снова напоить растения и живых существ.

Весь цикл Миликки мысленно представился ей, пока она широко простирала крылья, взмывая вместе с ветром. Жизнь, смерть, непрерывность времени и пространства.

Цикл, и внутри него великое колесо цивилизации, перекатывающееся столь медленно.

Теперь она могла вернее оценить прожитую жизнь, роли, которые ей довелось сыграть, и то, что она и ее великолепные друзья совершили ради этих славных людей вокруг.

Воистину, то была замечательная жизнь, полная радости, и приключений, и смысла.

Но... незавершенная.

Эта мысль заставила ее вспомнить Дзирта. Она не видела его столько лет, хотя за все эти годы ее любовь к нему ничуть не угасла. Она помнила его объятия, мягкость его поцелуя, нежную силу его рук.

Она, Бренор и Реджис вернулись, надеясь снова встретиться с Дзиртом, когда они соберутся все вместе в назначенную ночь, но это не было божественно предначертано. Кэтти-бри знала, что никаких гарантий нет. Сумеют ли все трое выжить в эти первые два десятилетия их второго детства, чтобы прибыть в Долину Ледяного Ветра?

А даже если и сумеют, нет никакой уверенности, что Дзирт окажется где-нибудь неподалеку от Пирамиды Кельвина, что он вообще будет еще жив.

Девочка вспоминала время, проведенное в Ируладуне, свои танец и песню. Она молила Миликки даровать ей уверенность, но богиня не в силах была сделать это. Это было невозможно, потому что в великом театре мира действие идет по собственным законам; актеры в нем — не просто марионетки под управлением богов. Они — Кэтти-бри, Бренор и Реджис — не были орудием в руках Миликки, не находились под ее покровительством, равно как и Дзирт, — во всяком случае, в прямом смысле. Если незересы обнаружат Кэтти-бри и убьют ее, значит быть по сему. Если дубина огра размозжит Дзирту череп — что ж, да будет так.

Миликки вмешалась лишь один раз, перед лицом величайшей катастрофы, вызванной Магической чумой, и смятения, охватившего пантеон. Богиня предложила Кэтти-бри великие дары — силу своего магического шрама и, разумеется, само возрождение. И дала шанс Реджису и Бренору.

Но и только, всего лишь шанс. Неудача погубит их. Слишком сильная вера в некое вмешательство богини погубит их. Неосторожность погубит их.

Да что там, даже простая случайность может погубить любого из них — или их всех.

Миликки сделала все, что могла, создав Ируладун, но это было вовсе не главное; Кэтти-бри ясно понимала это с высоты своего полета, где перед нею простирался бескрайний мир, где великолепный, сложнейший механизм мироустройства потряс ее своей красотой и величием.

Заключив сделку с Миликки, они вновь стали смертными, как и Дзирт, — если даже он остался в живых!

Ируладун исчез, и условия сделки изменить нельзя.

Невезение может погубить их.

Ястреб тряхнул головой, принимая человеческий облик, поскольку магия шрама полностью истощилась.

И теперь это снова была Кэтти-бри, в лиге над землей, в воздухе, и ее человеческие руки не могли поймать воздушные потоки. Мир словно закружился вокруг нее, и она камнем полетела вниз.

Невезение может погубить их.

Глава 10. Патрон

Рубящий удар сверху прилетел как по писаному, до боли предсказуемо для опытного бойца.

Бренор понял, что испытывает просто-таки отвращение, настолько скучным оказался его противник. Это был лучший ученик из его тренировочной группы.

И все же обманное движение Бренора было очевидным, и мысль о том, что подросток с такой готовностью проглотит наживку...

Бренор легко увернулся от удара сверху, одна его рука скользнула на середину боевой палки — сегодня это были просто прямые колья — и резким движением ткнула конец оружия в ребра пошатывающемуся подростку. Продолжая поворот, Бренор очутился прямо перед хватающим ртом воздух юнцом, но вспомнил, что перед ним, в конце концов, еще ребенок, и эта мысль почти остановила его очередной безжалостный удар.

Почти.

Держа палку обеими руками, он с треском обрушил ее на голову юнца. От удара тот отлетел в сторону и рухнул на пол, отбросил свое оружие и схватился за голову обеими руками, заливаясь слезами и подвывая от боли.

Все вокруг открыли рты от изумления, а учитель Бакенбарды Котлетой дал знак еще двум юным дворфам.

Бренор вздохнул и развернулся навстречу на этот раз не одному, а двум нападающим.

Кулак и Фурия, так их звали, сестры из клана Опустившегося Молота, считались одними из лучших в тренировочном классе следующего после группы Бренора уровня. И Бренор должен был признать, судя по тому, как они приближались к нему, что их движения выглядят слаженными и точными.

Он спокойно встал в стойку, широко расставив ноги, и легко отбил двойной удар взмахом боевой палки вниз и влево, одновременно отпрыгнув влево же, чтобы еще больше усложнить задачу. Ближайшая из близняшек, однако, отреагировала почти мгновенно и, сделав два быстрых скользящих шага, кинулась на Бренора, замахнувшись одной рукой и нанеся удар другой.

На этот раз он низко пригнулся, плечом толкнув девицу повыше колена, и она перекувырнулась через него и грохнулась навзничь на грязный пол. От столкновения Бренор немного покачнулся, но не потерял равновесия и уже двигался дальше, проведя сокрушительный апперкот, заставивший вторую сестру застыть на месте и едва не оторвавший ей кончик носа.

Зарычав, она отпрянула назад и вправо, уходя от удара.

Бренор знал, что своим яростным ударом не достигнет цели; задачей атаки было выиграть чуть-чуть времени, чтобы переменить ногу и погасить инерцию. Взмахнув палкой, он изменил направление движения и, выполнив сальто назад, над палкой сделавшей выпад девушки и над ее руками тоже, приземлился всего на шаг правее, но прямо перед ней.

Она еще ребенок, напомнил он себе, к тому же девочка. Но все же, рыча, впечатал свой лоб ей в лицо, а когда она отшатнулась, он выпрыгнул вверх и нанес сокрушительный удар обеими ногами в корпус.

Приземляясь, он повалился набок и тут же вскочил, отбивая атаку первой из сестер.

— Перекат Банго, — сказал сидящий у стены Эмерус Боевой Венец Бакенбардам Котлетой, правильно назвав прием, примененный Бренором против второй из атакующих девиц. — С каких это пор ты стал учить детвору этаким танцам?

— Я не учил, — покачал головой Каменный Молот.

Эмерус Боевой Венец снова обратился к поединку, как раз вовремя, чтобы увидеть, как одна из сестер кубарем покатилась вправо, а вторая съежилась от боли, поскольку Малыш Арр Арр, высоко подпрыгнув, отвлек ее внимание, вынудив поднять руки с оружием над головой, и со всего маху приземлился ей на ногу.

Девушка отшатнулась и начала складываться пополам; хук слева швырнул ее на землю.

— Его отец сидит рядом с Морадином и смеется над нами, — сказал король. Пока он говорил, вторая из сестер сделала сальто в сторону, но снова за этим последовали красивая сбалансированная защита, короткий удар слева и бросок.

— Думается мне, у Арр Арра челюсть отвисла в точности как у вас, — заметил Бакенбарды Котлетой. — И у Морадина тоже.

Они еще долго сыпались на него: длинная череда нападающих, временами по двое, а под конец — сразу вчетвером.

Но сражались они не с Малышом Арр Арром, но с Бренором Боевым Топором, королем Мифрил Халла, великим воином, который задержал орды Обальда в Долине Хранителя, у западных врат Мифрил Халла.

И это Бренор Боевой Топор сел на трон Гаунтлгрима, это он услышал слова Морадина, шепот Думатойна и боевой клич Клангеддина. И хотя сейчас он находился в детском теле, уступая в силе старшим нападающим, его понимание баланса и движения заставляло этих самых нападающих непрерывно кружить и перемещаться, зачастую натыкаясь друг на друга, и всегда неуклюже.

И всякий раз боевая палица Бренора неизменно и больно обрушивалась на головы противников.

В самом начале последнего боя, когда на него яростно набросились четверо, Бренор остановил их атаку и запутал, меняя направление, делая обманные движения влево, потом вправо и снова влево так ловко, что крайние из четверки натолкнулись на тех, кто был в середине.

Он подсек ноги подростку слева от себя, развернулся на пол-оборота и ударом слева достал второго в линии, крутанулся в обратную сторону и отбил выпады двух оставшихся. Потом снова метнулся вправо, и это позволило ему несколько мгновений сражаться с крайним в линии один на один. Он нанес колющий удар, замер на миг и взмахнул палкой справа налево, выбив оружие из рук противницы и заставив ее потерять равновесие, потом внезапно развернулся в другую сторону и оглушил ее ударом по подбородку. В поединке один на один этим бы все и закончилось, но у его противницы все-таки было три союзника, и Бренор взлетел в воздух с разворотом, вскинул оружие над головой и нанес мощнейший рубящий удар, от которого девушка лишилась чувств, а его боевая палка разлетелась на куски.

Он бросился на пол, подхватив оружие противницы — так или иначе, ей она больше не понадобится, — и ухитрился откатиться в сторону и упереть оружие концом в бедро, когда на него бросился следующий в линии.

Будь это настоящее копье, а не тупая палка, этот второй дворф точно напоролся бы на него. Палка согнулась в дугу, но не сломалась. Опрометчивый дворф тоже согнулся пополам и повис на конце учебного оружия, широко раскрыв глаза и тяжело дыша. Он висел так, казалось, целую вечность, не касаясь пола, пока оружие Бренора не опустилось, снова поставив нападавшего на ноги.

Однако на ногах он простоял недолго, схватившись руками за живот, поскуливая от боли и потрясения, и завалился набок.

— Ну что, развлекаешься?! — взревел Бренор, испытывая отвращение ко всей этой нелепой затее. — Да, проклятый Морадин?

От такого богохульства многие в зале охнули, но Бренор едва ли слышал их. Снова вскочив, он накинулся на двух оставшихся, его палица мелькала в воздухе, казалось, хаотично, хотя на самом деле все выпады и удары были точно рассчитаны во времени и пространстве. Всякий раз, нанося удар, Бренор кричал, голос его заполнял все пространство, и два его противника вскоре тоже закричали от боли и ужаса. Они повернулись и пустились наутек... или попытались сделать это.

Пинком по ногам Бренор свалил ближайшего, того самого беднягу, которого он смел с пути подсечкой в самом начале боя. Пробежав прямо по спине упавшего, он заставил того распластаться по земле. Однако последнего противника, девушку, Бренору догнать не удавалось, поскольку она была старше и проворнее, поэтому он замахнулся своей боевой палицей, будто копьем, и метнул ее.

Палица угодила бедняжке прямо в шею, и девушка растянулась на полу в облаке пыли.

— Ну что, довольны? — прокричал разъяренный Бренор Бакенбардам Котлетой и королю Эмерусу.

— Перевести его в городскую стражу, и немедленно, — буркнул король Эмерус Мургатройду Каменному Молоту.

— Но он же еще совсем мальчишка.

— Он будет тренироваться со взрослыми, — жестко бросил король. — Ведите его к новым вершинам мастерства. — Он помолчал и взглянул Бакенбардам Котлетой в глаза. — И приструни его хорошенько. Клянусь тремя богами, я не желаю больше слышать, как сын Реджинальда Круглого Щита оскорбляет Морадина.

— Да, мой король. — Бакенбарды Котлетой низко поклонился.

Так начался новый этап в жизни Бренора, следующие три года ему предстоит провести на тренировочных площадках вместе с лучшими воинами твердыни Фелбарр, где, по правде говоря, и пройдет бо´льшая часть его самых ожесточенных поединков.

Но свирепого юного дворфа этот этап не усмирил.

Лишь распалил еще больше.

Юный дворф Реджинальд Круглый Щит сделался заметной фигурой в твердыне Фелбарр. Во всех городских кланах судачили о «крутом сынке Арр Арра», не называя его больше «Малыш Арр Арр». Ибо, хотя он не бывал еще в деле за пределами тренировочных площадок городской стражи, его сила и мастерство в бою не переставали изумлять, учитывая его нежный возраст и еще детское, неразвитое тело.

Что до самого Реджинальда Круглого Щита, именовавшегося в прошлой жизни Бренором Боевым Топором, шепот, сопровождавший его ежедневно ранним утром по пути на тренировочную площадку и поздним вечером при возвращении домой, никоим образом не льстил его самолюбию, а лишь напоминал о нелепости всего происходящего.

День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, а теперь год за годом он участвовал в пьесе, исполняя свою роль: вундеркинд, так его называли.

— Достойная награда для Арр Арра, — шептались вокруг во время его одиноких прогулок.

И даже:

— Возродившийся Клангеддин!

Довольно долго вся эта болтовня докучала Бренору, особенно самая возмутительная, словно боги дворфов были каким-то образом причастны к абсурду, отправившему его обратно на Фаэрун, вместо того чтобы даровать право сидеть рядом с ними на вполне заслуженном им почетном месте. Теперь, однако, он даже не слышал ни шепота, ни похвал, а если слышал, не позволял словам проникать сколько-нибудь глубоко в свое сознание. Он шел на тренировочные площадки и сражался — зло, без устали и страха, — и возвращался каждый день домой измученный, избитый и в синяках.

Да, прежде всего измученный, потому что изнеможение служило ему защитой от тревожного забытья, в которое он проваливался слишком часто. Даже сны его были отрывочными и нелепыми, и события из прошлой жизни смешивались в них с его теперешним существованием. И, что было хуже всего, в этих снах, как и в его мыслях, слишком часто являлся ему сердитый лик Морадина.

Однажды ночью он сидел у себя в спальне, перебинтовывая свежие раны на предплечье и удивляясь, как это он не сумел поставить такую простую защиту.

— Нет, я сумел, — упрямо сказал он себе, потому что блок был хорош, но его все-таки еще недоразвитым мускулам не хватило силы правильно отбить удар воинаветерана подальше от уязвимой руки, державшей щит. Но он действительно совершил ошибку, не сумев предвидеть это, напомнил он себе. В тренировочном бою он решил обернуть ситуацию в свою пользу, испробовав сложную защиту с помощью деревянного топора вместо более безопасной, со щитом. Будь он старше и сильнее, он должным образом отбил бы этот деревянный меч достаточно далеко, а сам сохранил бы равновесие, дабы влепить дурню «убийственный» удар слева.

Но он не был ни старше, ни сильнее и проиграл бой.

— Не забывай об этом, — посоветовал сам себе Бренор. Пусть и мало что интересовало его в те мрачные дни этой второй юности, больше всего на свете ему хотелось победить их всех, уложить на землю городских стражников одного за другим и встать на вершине этой окровавленной груды.

Зачем?

Во время размышлений он часто упирался в этот вопрос, ярость гнала его мысли все дальше и дальше, пока они не доходили до этой фантазии: полная и решительная победа, кажущаяся бессмысленной.

Что он от этого выиграет?

— О, вид у тебя прескверный, — заметила Увин, его мать, входя в комнату. — Я слышала, однако, что ты хорошо сражался с Приамом Тикбелтом, а он отличный боец, я-то знаю. Сама с ним дралась...

Увин замолчала, и Бренор знал: это потому, что он не удостоил ее даже взгляда из вежливости, когда она болтала. Поняв это, он поморщился, ведь Увин не заслужила такой грубости.

Но все-таки и его матерью она тоже не была. Так он считал теперь и не мог позволить ей продолжать нести подобный бред. Это воспринималось им как настоящее оскорбление и напоминало о том, насколько беспомощным он стал после своего ошибочного выбора в Ируладуне.

Сильная рука схватила его за ухо и рывком повернула голову, так что он оказался лицом к лицу с рассерженной Увин Круглый Щит.

— Смотри на меня, когда я с тобой... — Тут ее голос прервался, перейдя в невнятный возглас изумления и боли, поскольку Бренор, действуя исключительно рефлекторно, как Бренор Боевой Топор, а не Реджинальд Круглый Щит, ударил ее по руке и, схватив за запястье, заставил разжать пальцы, потом дернул за руку вниз и начал ее выкручивать, вынуждая женщину согнуться.

— О! — вскрикнула она, отдышавшись, когда Бренор отпустил ее.

Он отвернулся, смущенный, но все еще злой, и не слишком удивился, когда Увин дала ему подзатыльник.

— Не смей грубить матери! — выговорила она и снова отвесила ему затрещину. — И смотри на меня!

С застывшим от злости лицом он повиновался.

— Я пришла похвалить тебя, а ты пренебрегаешь мною? — недоверчиво спросила Увин.

— Я не хочу от тебя похвал — ничего вообще!

— Клянусь богами!.. — воскликнула выведенная из себя женщина.

— Плевать мне на богов! — взорвался Бренор. Не успев даже понять, что делает, он уже был на ногах, замахиваясь деревянным стулом. Зарычав, он запустил им в противоположную стену. Стул разлетелся в щепки.

— Одумайся, мальчишка! — рассвирепела Увин. — Не смей проклинать Морадина в моем доме!

— Это же все просто дурацкая шутка, ты что, не видишь?

— Что — все?

— Да все! — стоял на своем Бренор. — Вся эта чертова игра им на потеху. Все жалкие попытки достичь жалких успехов, про которые никто не вспомнит и которые никого не интересуют. «Кости и камни» — так обычно говорил один мой друг. Кости и камни, и ничего более. И все наши победные вопли, и все восхваления ушедших сородичей... ну чем не игра? — Он пнул обломок дерева, отлетевший ему под ноги, а промахнувшись, схватил деревяшку с пола и сломал надвое, затем швырнул обломки через всю комнату.

— Прекрати! — потребовала Увин.

Бренор застыл, зло глядя ей в глаза, потом спокойно подошел к другому стулу. С видом величайшего презрения к этой женщине, как бы его матери, он высоко поднял стул и с размаху бросил об пол, разбив в шепки.

Увин разрыдалась и выскочила из комнаты.

Бренор проводил ее ровно настолько, чтобы захлопнуть за нею дверь в спальню.

Он вернулся на прежнее место, хотя стула там уже не было, и поднял бинт, чтобы продолжить свое занятие. Но тут же ощерился, зарычал, сплюнул и запустил бинтом через всю комнату вслед за деревяшкой.

Бренор оглянулся на дверь и лишь тогда до конца понял, что натворил и перед кем, — перед ни в чем не повинной вдовой, которая всегда поддерживала его.

Стыд захлестнул его и заставил упасть на колени, он спрятал лицо в ладони и разрыдался. Бренор Боевой Топор лежал на камнях, усеянных мелкими щепками, и плечи его содрогались от всхлипываний.

Там он и уснул, с лицом, мокрым от слез, и тревожные сны слетелись к нему и принялись кружить над ним на своих черных крыльях. Сны о том, что Кэтти-бри умерла, об орках Обальда, пьющих мед из пивных кружек с изображением пенящейся пивной кружки — символа Мифрил Халла, — и действительно, они пили в стенах Мифрил Халла, и пол в зале был усеян телами дворфов!

Дверь в комнату с грохотом распахнулась, он вздрогнул и проснулся, но долго не мог сообразить, реальность это или очередной эпизод его сна.

Наконец до него дошло, когда король Эмерус Боевой Венец грубо вздернул его на ноги и отвесил пощечину.

Позади короля торжественно стоял Парсон Глейв, молитвенно сложив перед собой руки.

— Что это ты вытворяешь?! — гневно спросил король. — Ч-что? — промямлил Бренор, не зная, с чего начать. — Как ты смеешь позорить своего отца?! — выкрикнул Эмерус прямо ему в лицо. — Как ты смеешь так обращаться с матерью?

Бренор помотал головой, но ответить ничего не мог. Во всяком случае, вслух. Позорить? Это слово звенело у него в мозгу. Могли ли эти двое хотя бы отдаленно понять, что оно означает? Он погиб славной смертью, достойной дворфа, и заслужил место рядом с Морадином, и это место у него отняли, воспользовавшись его чувством вины и глупым выбором.

Позорить? Вот где позор, а не какой-то бессмысленный спор в бессмысленном доме посреди бессмысленной крепости!

Его прошлая жизнь, его прославленное правление в бытность королем Мифрил Халла утратили какое-либо значение! И не из-за его собственного необдуманного, по-дурацки эмоционального решения, а в первую очередь потому, что он вообще был поставлен перед этим выбором. Какой смысл в этом — да и во всем! — если прихоть божества может все изменить?

— Итак, Малыш Арр... Реджинальд?! — прорычал ему в лицо Эмерус Боевой Венец. — Что ты можешь нам сказать?

— Какие же мы все игрушки! — тихо и спокойно ответил Бренор.

Король странно посмотрел на него, потом оглянулся на Парсона Глейва, который открыл глаза, услышав удивительные слова юного дворфа.

— Мы так гордимся собой, — продолжал Бренор. Он беспомощно рассмеялся. — И все наши великие дела — лишь крохи на алтарях смеющихся богов.

— Его отец, — объяснил Парсон Глейв королю. Тот кивнул и снова повернулся к Бренору.

— Вы не знаете моего отца, — огрызнулся на него Бренор. — И отца отца тоже.

Он снова сидел на полу, отправленный туда ударом кулака, и комната неуверенно кружилась вокруг него.

— Твое время на тренировочных площадках истекло, Реджинальд, — объявил Эмерус Боевой Венец. — Ступай сражаться рядом с теми, кто защищает Фелбарр от проклятых орков, а потом вернешься и расскажешь мне об игрушках. Я имею в виду, если будешь жив, чтобы вернуться!

Они резко развернулись, король Эмерус впереди, и Бренор мельком заметил, как он утешающе приобнял Увин, прежде чем Парсон Глейв с глубоким и нарочито громким вздохом закрыл дверь в спальню.

Пожалуй, не было в твердыне Фелбарр места более почитаемого и реже посещаемого, чем это, где пирамиды из камней ряд за рядом уходили в бесконечную темноту огромной пещеры. На кладбище клана Боевого Венца много мест было занято, и постоянно сооружались новые.

Войдя в главный зал кладбища, Бренор услышал, как кирка одинокого могильщика врубается в камень, — размеренное, словно биение сердца, позвякивание раздавалось где-то далеко слева. Он пошел направо, через громадный главный зал, древнейшее из помещений, и через низкий туннель в следующую секцию. Он пересек и ее тоже, и следующую, после очередного туннеля, и еще одну.

Теперь он уже не слышал одинокого постукивания работника, высекавшего очередную секцию, которой не воспользуются еще десятки лет. Если бо´льшая часть этого торжественного места представляла собой завещание из прошлого, то этот неустанный копатель стал обещанием будущего. Твердыня Фелбарр продолжит жить и будет хоронить своих мертвых с почестями и согласно традициям.

Когда Бренор зашел в последнюю секцию по правой стороне старинного кладбища, в голове у него сидела навязчивая мысль.

— Завещание? — с явным отвращением услышал он собственный голос.

Он пришел к могильной пирамиде Реджинальда Круглого Щита, своего отца.

Он не понимал, какие чувства должен испытывать к этому дворфу. Он совершенно не знал его, хотя столь многие прекрасно отзывались о нем. И конечно же, нрав Увин должным образом характеризовал дворфа, решившего взять ее в жены.

Он уставился на табличку с именем своего отца. Своим именем.

— Нет! — решительно возразил он. Это не его имя! Он — Бренор Боевой Топор из клана Боевого Топора, восьмой король Мифрил Халла и десятый король Мифрил Халла.

Ну и что?

— Эх, Реджинальд, — сказал он, потому что чувствовал, что должен что-то сказать. В конце концов, он же пришел сюда, к пирамиде уважаемого воина. — Тебя любовно называли Арр Арр. Может, ты был для Эмеруса вроде Пуэнта, а?

При воспоминании о собственном доверенном телохранителе мысли Бренора обратились к Гаунтлгриму и той последней роковой битве. Казалось, все уже потеряно, но потом подошли дворфы из Долины Ледяного Ветра, и возглавлял отряд Стокли Серебряная Стрела, а замыкал, что даже важнее, старина Тибблдорф Пуэнт — нет, не замыкал, он никогда не бывал в хвосте — шел на острие атаки!

Как всегда, Пуэнт был там, сражаясь бок о бок с Бренором, поддерживая Бренора, помогая Бренору. Без устали, не думая о капитуляции, никогда не теряя надежды и храня в душе заветы Морадина, и преданность, и величие клана Боевого Топора, Пуэнт дотащил Бренора до рычага, положил руку короля поверх него и помог нажать, покончив с угрозой, исходящей от древнейшего из вулканов.

Теперь Бренор плакал, но оплакивал он не Реджинальда, а Пуэнта.

Нет, не одного лишь Пуэнта, понял он, но всех. Традиции, показавшиеся ему вдруг такими странными — даже глупыми. Поклонение богам, не заслужившим этого. Эта последняя мысль глубоко потрясла его.

Он хотел проклясть Морадина, но при этом с неизбежностью проклинал себя.

— Ох, какой же я дурак! — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. Он потряс головой и разразился потоком ругани. — Идиотский выбор, — закончил он. — Я сам от всего отказался.

Сказав так, он кивнул, словно пытаясь убедить самого себя. Ибо на всякую возникающую у него в воображении картину, как Морадин вознаграждает его, тут же находилась другая: Кэтти-бри, или Дзирт, или Реджис. Кэтти-бри, его приемная дочь... как мог он покинуть ее в тяжелый миг, когда она особенно нуждалась в нем?

Он надеялся, что через несколько коротких лет снова увидит ее.

— Нет, — услышал он собственный голос, потому что эти годы будут не «короткими», а бесконечными.

Он сосредоточился на Дзирте. Был ли у него когданибудь друг лучше? Преданнее, включая готовность говорить ему, что он не прав? О, Бренор был любим многими, и среди его клана у него были сотни верных слуг и десятки любящих друзей вроде Тибблдорфа Пуэнта. Но Бренор знал, что Дзирт понимает его лучше всех, и Дзирт никогда не обращался с ним с особой почтительностью, как с королем, но скорее с прямотой, которая зачастую требуется от друга.

— О них были мои мысли, когда я выбирал путь из леса, — сказал Бренор холодным камням. — Я был нужен своим друзьям.

Он беспомощно рассмеялся при мысли о том, к кому обращены его слова. Если он и адресовал их Реджинальду, то этим Реджинальдом был он сам. Он не испытывал родственных чувств к мертвому дворфу, у чьей могилы он стоял, да и откуда им было взяться?

Итак, он пришел сюда, чтобы поговорить с самим собой, поговорить с уже ушедшими и с богами, что ожидали их. Он испытывал потребность объяснить свое решение, но еще, говоря о причинах, побудивших его выйти из Ируладуна, вместо того чтобы войти в пруд, сулящий ему Дом Дворфа, Бренор понимал, насколько неубедительно должны звучать его слова для Морадина, а в особенности для Клангеддина, требующего умирать славной смертью, что король Бренор Боевой Топор, безусловно, исполнил.

А потом глупейшим образом сам все испортил! Он отринул традиции, отрекся от всего, что было дорого дворфам, и все это ради друзей, в чьих жилах не текла кровь Делзун. Он чувствовал, что энергетика того момента в Ируладуне подвигла его на импульсивный выбор, поскольку теперь, когда прошло больше половины времени до назначенной встречи, у Бренора не было ощущения, что с каждым годом он приближается к своей заветной цели, — скорее, годы уводили его все дальше и дальше от нее.

Ибо всякий очередной день, когда эта мерзость, по имени Реджинальд Круглый Щит, продолжала жить на свете, оскорблял Морадина, оставленного ради богини, имеющей больше отношения к эльфам.

Голова его поникла под тяжестью вины. Из глаз струились слезы.

Расстроенный дворф побрел прочь, обратно в туннели, но горькие мысли не оставляли его, они были материальными, словно призраки тысяч умерших дворфов поднялись и тыкали в него своими холодными костлявыми пальцами.

Бренору казалось, что мир утратил равновесие. Он мог винить Миликки, но это казалось ему недостаточным. Мог обвинять себя, но при этом чувствовать укоры совести в собственном вероломстве по отношению к тем, кто любил его в прежней жизни.

А еще он мог винить богов дворфов, как сделал это, когда король Эмерус бросил ему в лицо: «Как ты смеешь позорить своего отца!»

— Какие же мы все игрушки! — пробормотал он снова, и разлившаяся в сердце пустота сковала его.

Он остановился, обернулся к могиле Реджинальда и замотал головой.

— Нет,— решил он, — я не мог взять и выбросить все это прочь, потому что нечего было выбрасывать. Нечего!

И снова Бренор понял, что движется по замкнутому кругу, виня то других, то себя, вплоть до того места, что вызывало в нем полнейшее отчаяние: это не его выбор лишил его всего, чем он дорожил, а в первую очередь сам факт, что подобный выбор вообще был ему предложен!

— Будь проклята ты, Миликки, и твой Ируладун! — бросил Бренор. Он зарычал и топнул ногой по каменному полу. — Будь проклят и ты, Морадин! Ты не пришел и не забрал меня. Я заслужил себе место, а ты не пришел и не забрал меня!

Причина случившегося представлялась очевидной:

потому что Морадину было все равно.

Глава 11. Наставник

Шаста Меховая Нога, владелица постоялого двора в Дельфантле, расположенного ближе других к воде, прервала на время мытье стаканов, оглянулась на завсегдатая своего заведения, как раз сидящего в баре, и многозначительно кивнула.

Ее постоянный клиент, Эйвербрин Паррафин, какоето время глупо таращился на нее, действительно не зная, что делать. Она предупредила его, что в последнее время о нем наводят справки — один влиятельный тип, в частности, — и выражение ее лица ясно дало ему понять, что тот, о ком они говорили, нашел его.

Эйвербрин поднял свой стакан и залпом влил в себя его содержимое, подкрепляя свое мужество. По крайней мере, он надеялся, что это возымеет именно такое действие, хотя, с бренди или без него, этот заросший щетиной хафлинг не мог набраться храбрости обернуться. Он слышал, как стучат по полу тяжелые башмаки, и звук этот приближался к нему.

Разом вспотев, он огляделся — лишь глазами, поскольку повернуть голову не осмеливался.

Он почувствовал, как его похлопали по плечу, и, уставившись в пол, увидел трость из слоновой кости. Он немного повернулся, по-прежнему не поднимая глаз, и в поле его зрения попала пара красивых сияющих черных сапог, нарядные брюки, аккуратно заправленные в них, и затканная золотой нитью перевязь, на которой висела тонкая рапира, — ее искусно украшенная рукоять не оставляла сомнений в том, кому она принадлежит.

Эйвербрин с трудом сглотнул и, собравшись с духом, смог повернуться еще немного и оказался лицом к лицу с самым знаменитым и опасным из хафлингов. Он увидел аккуратно подстриженную бородку клинышком Дедушки Периколо и его потрясающий берет с тугим бортиком и переливчатым восьмиугольным донышком, кокетливо сдвинутый набок, с золотой заколкой на переднем отвороте. Он был сделан из какого-то блестящего синего материала — экзотической ткани, незнакомой Эйвербрину. Ткань была простегана ромбиками, расположенными под углом друг к другу таким образом, что часть из них отражала свет, а часть поглощала.

— Дедушка Периколо, — тихо шепнул он и умолк, быстро потупившись.

— Не рановато ли для выпивки? — поинтересовался Периколо. — Но денек все равно славный! Можно присоединиться к вам?

Эйвербрин так нервничал, что с трудом понимал слова, и ему пришлось довольно долго переваривать их, прежде чем кивнуть, промямлив:

— Как вам будет угодно.

Периколо Тополино сел на табурет рядом с ним.

— Да, один для меня, — сказал он Шасте и указал на пустой стакан Эйвербрина, — и второй для моего друга.

— У нас есть напитки и получше этого, — сообщила Шаста.

— А мне случалось лечить больную голову и после гораздо худших, — весело рассмеялся Периколо. — Если он достаточно хорош для моего друга Эйвербрина, значит хорош и для меня!

От таких слов глаза Шасты широко раскрылись, не говоря уже о Эйвербрине.

— За Джоли! — провозгласил Периколо, подняв стакан. — Жаль, что она умерла в родах.

Теперь Эйвербрин уже смотрел на него с любопытством и недоверием.

— Вы не знали мою жену, — осмелился сказать он.

— Но я прекрасно знал ее важную работу, — пояснил Периколо. — Я ценитель всего качественного, дружище хафлинг.

То, что он выбрал это слово, «хафлинг», изрядно приободрило Эйвербрина, это было ясное напоминание, что они, в конце концов, одной расы — расы, на которую нередко возводили напраслину те, кто выше ростом. Назвать так другого представителя маленького народа означало в конечном счете признать существующее между всеми хафлингами братство.

Эйвербрин поднял свой стакан, чокнулся с Периколо, и они вместе выпили.

— И глубоководных устриц я почитаю одним из деликатесов, — продолжал Периколо. — Признаюсь, я очень долго не представлял в деталях, как они попадают к торговцу рыбой, но уж точно заметил, что их не стало, или, возможно, лучше будет сказать, что они сделались редкостью десять лет тому назад. Теперь я знаю почему. Итак, за Джоли Паррафин! — провозгласил он, отхлебнул еще бренди, а спустя некоторое время заметил: — Должно быть, эта утрата просто опустошила вас.

Эйвербрин ссутулился над стаканом. Он действительно был опустошен, но, надо признать, совсем не по причине любви, даже если таковая и таилась в глубинах его черной души. Потеря Джоли опустошила его финансово, каким жалким ни было бы их богатство.

Без устриц на продажу он сделался нищим, и лишь теперь, когда его сын начал наконец реализовывать свой потенциал глубинного ныряльщика, благосостояние Эйвербрина — и его выбор виски — начали улучшаться.

— И теперь устрицы вернулись, и мне снова указали на вас как на их источник, — сказал Периколо. — Ваш мальчик, полагаю.

Эйвербрин не поднимал глаз, боясь даже думать, к чему идет дело.

— Паук? Так его зовут?

— Слыхал, что его так называют.

— А вы хоть потрудились дать ему имя? — спросил Периколо, и гримаса Эйвербрина ясно ответила на этот, казалось бы, нелепый вопрос.

— Мы зовем его просто Эйвербрин, по отцу, — вставила Шаста.

— Паук, — поправил Периколо, и женщина кивнула.

— Мои источники сообщают, что он перспективный ныряльщик, — поведал Периколо Эйвербрину.

Папаша согласно хмыкнул.

— И все же, несмотря на то что в ваше распоряжение попал такой талант, вы оказались неспособны ни на что большее, как еле-еле выживать, — продолжал Периколо. — Вы вообще понимаете всю ценность сокровища, коим обладаете?

Мысли Эйвербрина закружились, натыкаясь друг на друга. Он испугался, что это угроза: может, Периколо собирается убить его и «усыновить» его сына? Он поднял взгляд — он должен был это сделать, — пытаясь прочесть что-то на этом обезоруживающе улыбающемся лице.

— Разумеется, нет, — сам ответил на свой вопрос Периколо. — Устрицы для вас — всего лишь средство. — Он поднял дорогую трость и постучал ею по стакану Эйвербрина. — Вот для этого. Вот что нужно Эйвербрину. Всеобъемлющий смысл его существования, да?

— Вы что, явились сюда оскорблять меня? — выпалил

Эйвербрин, прежде чем успел подумать, что благоразумнее было бы сдержаться. Он даже наполовину развернулся на стуле, словно собираясь ударить Периколо.

Однако подобные мысли почти сразу покинули его, едва пьяница взглянул в доброжелательное, уверенное ангельское личико богатого хафлинга, которого на улицах все знали как Дедушку Периколо.

Дедушку ассасинов.

Едва Эйвербрин вспомнил об этом, его бравада мигом испарилась, он потупил взгляд и снова уставился на тонкий клинок легендарной рапиры Периколо. Он подумал о том, как, должно быть, будет больно, когда ее острие пройдет между его костлявыми ребрами и вонзится в трепещущее сердце.

— О небо, нет, друг мой, — ответил Периколо, причем настолько беспечно, что Эйвербрин снова уселся поудобнее, хотя и опасался, что слова и тон были лишь уловкой, чтобы усыпить его бдительность.

О, он не знал, что и думать!

— Вы мыслите мелко, потому что живете мелко, — объяснил Дедушка. — Несмотря на все ваши мечты и надежды, вы забываете о них ради одной сиюминутной цели, да? — И снова он поднял трость и постучал по стакану, потом жестом велел Шасте подлить Эйвербрину еще.

— Возможно, в этом и состоит разница между нами, — закончил Периколо. — Вы маленький, а я нет.

Эйвербрин не знал, что ответить. Он отлично почувствовал оскорбление — тем более что это явно было правдой, — но, разумеется, сказать об этом означало в виде трупа валяться на полу, а он совсем не хотел там оказаться.

— А, я ранил вашу гордость! Уверяю вас, что совсем не собирался этого делать, — сказал Периколо. — На самом деле я завидую вам!

— Что?

Когда Эйвербрин выпалил этот вопрос, Периколо взглянул на Шасту Меховую Ногу и рассмеялся, поскольку выражение ее лица ясно говорило, что с таким же успехом его могла задать она.

— Ах, но заканчивать дневные труды с заходом солнца, — пояснил Периколо, — думать о малом, жить малым, возможно, означает жить удовлетворенным. Я, видите ли, никогда не бываю удовлетворен. Всегда отыщется еще одно ненайденное сокровище, неодержанная победа. Удовлетворенность — это не порок, друг мой, но благословление.

Не понимая, издеваются над ним или делают комплимент, Эйвербрин снова сделал добрый глоток из стакана и не успел поставить его на барную стойку, как Периколо дал знак Шасте налить еще.

— Миру нужны мы оба, вы не находите? — спросил Периколо. — И возможно, мы нужны друг другу.

Ошарашенный Эйвербрин уставился на него.

— Ну, возможно, не нужны, но мы оба, безусловно, можем выиграть, заключив... соглашение. Подумайте, у вас есть товар, а у меня — торговая сеть для такого товара. Сколько платит вам торговка рыбой: несколько медных монет, возможно одну-две серебряных, за устрицу? Конечно, она и будет платить вам столько, потому что здесь существует конкуренция. Ваш сын не единственный ныряльщик, хотя, по всеобщему признанию, похоже, весьма способный! Но есть места, не слишком далеко отсюда, где за устрицу из глубин Моря Падающих Звезд можно получить золотой, и я знаю, как туда попасть, — пояснил Периколо. — Вы не сможете сделать это без меня, разумеется, но, по-видимому, и я не смогу обойтись без вас.

— Что вы имеете в виду?

— Он имеет в виду, что твоя жизнь вот-вот здорово полегчает, судя по тому, что я услышала, — осмелилась вставить Шаста.

— Именно так, моя прелесть, — подтвердил Периколо и, обращаясь к Эйвербрину, добавил: — Мы поняли друг друга?

— Я отдаю вам устрицы, что приносит мой парень? — Эйвербрин скорее спрашивал, чем утверждал, поскольку так по-настоящему и не понял, что происходит.

Периколо кивнул.

— А я плачу вам, — ответил он и пристукнул стаканом о стойку, чтобы наверняка привлечь внимание Шасты. — Отныне и впредь мой друг ест, пьет и живет здесь совершенно бесплатно.

На лице у женщины-хафлинга был написан протест, который она не осмеливалась выразить вслух, но Периколо поспешил успокоить ее, добавив: — С этого момента я буду оплачивать все его счета.

Он указал на стакан, который Шаста поспешила наполнить. Периколо, впрочем, остановил ее движением трости.

— Но только для Эйвербрина, да, — предупредил он твердо.

Кровь отхлынула от лица Шасты Меховой Ноги. Периколо убрал трость, и она налила бренди в его стакан. Периколо тростью пододвинул его к Эйвербрину. Прикоснувшись пальцами к своему потрясающему берету, Периколо Тополино удалился.

— Сдается, сегодня у Эйвербрина Паррафина самый счастливый день в жизни? — заметила Шаста Меховая Нога, пока мужчина смотрел через плечо на уходящего Дедушку.

Эйвербрин, который жил одним днем, нередко ел дохлых крыс, найденных в переулках, даже подлизывал лужицы пролитого другими спиртного, конечно, не мог спорить, но неотступный, глубоко засевший страх комом стоял у него в горле.

— Щедро, — заметила Доннола, когда они вдвоем с Периколо шли по улице прочь от таверны, где остался Эйвербрин. Доннола Тополино приходилась Дедушке настоящей внучкой, была подающей большие надежды воровкой и, что еще важнее, богатой светской львицей. Ее основная роль в организации Периколо состояла в том, чтобы быть в курсе всех слухов, касающихся властных структур в Дельфантле, и яркая и живая семнадцатилетняя девушка-хафлинг воистину наслаждалась ею и исполняла ее с блеском.

— У него есть нечто такое, чего я хочу, — пояснил Дедушка.

— Разумеется, но оно могло бы обойтись намного дешевле, тебе не кажется?

— Сколько может выпить один хафлинг? Или съесть? А он не станет много есть, если будет слишком много пить, верно?

Доннола остановилась, и Периколо, сделав пару шагов, остановился тоже и обернулся, взглянув в ее улыбающееся и явно довольное личико.

— И спать? — добавила она понимающе. — Ему позарез нужна не только выпивка, но и кров? Нет, дедушка, тут дело не только в Пауке. Ты испытываешь симпатию к этому Эйвербрину.

Периколо недолго обдумывал ее слова, потом усмехнулся:

— Он мне отвратителен. Это слабак. Среди наших людей такому не место!

— Великодушие, — ехидно заметила Доннола.

— Для Паука — да, — согласился Периколо, снова трогаясь в путь, — потому что я явно ускорил смерть его бесполезного папаши.

Никогда в жизни, даже в прошлой жизни, Реджис не чувствовал себя более свободным, чем в такие моменты. Он скользил, почти невесомый, наслаждаясь скалами и долинами неровного морского дна. Он даже не заботился о том, чтобы не потерять из виду направляющую веревку, привязанную к бую наверху, поскольку знал, что у него не будет проблем с неспешным подъемом из морских глубин.

Реджиса настолько очаровали мелкие рыбки, во множестве снующие вокруг, угри, ныряющие в свои пещеры, и колеблющиеся морские травы, что он едва начал заполнять сумку ценными устрицами.

Он знал, что это не важно. Во всем Дельфантле не нашлось бы и пятерых, кто мог бы забраться на такую глубину, когда от воздуха тебя отделяет почти пятьдесят футов воды, и ни одного, насколько ему было известно, способного оставаться здесь сколько-нибудь долго или, отдохнув, вернуться обратно. Разумеется, другим приходилось полагаться на магические заклинания, как правило с коротким сроком действия, в то время как у Реджиса по какой-то причине не было проблем с тем, чтобы плавать на глубине долго-долго или сразу же вернуться туда, едва глотнув воздуха на поверхности.

Что хуже всего, те, кто отправлялся на такую глубину под воздействием магии, должны были быть очень внимательными при подъеме, иначе их накрывала боль, порой смертельная. Но Реджису повезло и с этим. Он мог быстро всплывать наверх почти без последствий.

Даже если он слишком задерживался под водой, у него никогда не возникало смертельного ужаса от ощущения, что он тонет, что ему немедленно необходим глоток воздуха. Никогда. Нет, если задуматься о времени, проводимом им под водой, то он, похоже, получал какой-то воздух из воды. Конечно, он не мог дышать здесь так же, как наверху, но все же каким-то образом добывал крохи, достаточные, чтобы поддерживать жизнь, пусть и не вполне комфортную.

В толще темных вод Моря Падающих Звезд таились опасности, но он был хорошо знаком с ними и знал, как их избежать. Страхи не могли перевесить это ощущение приключения, свободы и невероятной красоты, открывавшейся перед ним.

В то утро он ушел рано, подарив себе целый день, чтобы плавать и наслаждаться — и чтобы наполнить свою сумку, поскольку Эйвербрин не прощал, если Реджис возвращался без полного мешка устриц.

Солнце низко висело в небе, когда он прошел по разбитым булыжным мостовым нижнего Дельфантла. Эйвербрина не оказалось дома, но это Реджиса не беспокоило. Он знал наверняка, где сможет отыскать своего бедного больного отца.

Шаста Меховая Нога широко улыбнулась юному хафлингу, когда тот появился в ее заведении, и Реджис ответил ей тем же, но лишь мимоходом — лицо его вновь сделалось озабоченным, когда он оглядел общий зал.

— Он наверху, в своей комнате, — заметила Шаста. — В своей комнате? Кто?

— Твой папаша.

— Его комната? — переспросил Реджис озадаченно, потому что они с отцом жили в переулке, где несколько досок были прислонены к стене, это и называлось их домом.

— Ну да, и твоя тоже, я так полагаю. — Шаста кивнула в сторону лестницы. — Третий этаж, третья дверь направо.

— Его комната?

Шаста лишь улыбалась.

Реджис рванул вверх по ступенькам, не замедляя хода, пока не добрался до указанной двери. Он начал было стучать, но остановился и наморщил нос, поскольку услы шал, как внутри кого-то жестоко рвет.

Он уже множество раз слышал этот звук.

Реджис ухватился за дверную ручку, медленно повернул ее и тихо проскользнул в комнату. У противоположной стены возле грязного окна стоял на коленях Эйвербрин, сгорбившись над ведром, задыхаясь и отплевываясь. Через некоторое время он осознал присутствие сына, поскольку повернулся, посмотрел на него и принялся хохотать как ненормальный. Лишь тогда Реджис заметил, что у стены рядом с коленопреклоненным хафлингом стоит не одна, но две полных бутылки виски.

— Ах, сегодня у нас чудеснейший из дней, сынок! — Эйвербрин попытался встать, но потерял равновесие, пошатнулся и, врезавшись головой в боковую стенку, сполз на пол, не переставая безудержно смеяться.

— Отец, что?..

— Ты набрал полный мешок? — осведомился Эйвербрин, сделавшись вдруг смертельно серьезным. — Удачно нырял? Скажи, что да! Скажи, что да!

Не сводя глаз с Эйвербрина, Реджис приподнял свою раздувшуюся сумку. Конечно, он и прежде видел своего отца пьяным. И множество раз. Но вечер еще даже не наступил, и такая степень опьянения поразила его. Две бутылки виски стояли рядышком, суля поддерживать в Эйвербрине накал, пока тот наконец не отключится.

— Как? — спросил Реджис. — Где ты взял монеты?

Эйвербрин вновь захохотал.

— Хорошо, что ты набил его доверху! — объявил он, брызжа слюной при каждом слове. Шатаясь, он побрел к сыну. Его отчаянно мотало из стороны в сторону, и возле непочатых бутылок он шлепнулся. — Этого разочаровывать нельзя!

— Кого этого? Отец? — Реджис приблизился и схватил Эйвербрина за руку, когда старший хафлинг потянулся за одной из бутылок. Эйвербрин выдернул руку и сосредоточил на нем злой взгляд. — Отдай-ка мне мешок, — потребовал он.

Реджис колебался.

— Сейчас не время для глупостей, сын, — предупредил Эйвербрин, протягивая руку к Реджису.

— Тебе нужно поспать...

— Мешок! — закричал Эйвербрин, снова протягивая руку. — А ты завтра с утра — марш отсюда, и наберешь еще один — нет, два! Мы не можем разочаровывать его!

— Кого? — спросил Реджис, но Эйвербрин явно забыл про него и, пошарив вокруг, схватил бутылку и начал на ощупь отыскивать пробку.

Реджис был не такой дурак, чтобы пытаться отобрать ее.

Он выскочил из комнаты, скатился по лестнице и запрыгнул на стул прямо перед Шастой Меховой Ногой.

— Что вы наделали? — спросил он.

— Я? — невинно переспросила женщина.

— Мы не будем платить! — воскликнул Реджис.

— А кто вас просит?

— Но... но...— запнулся Реджис.

— Все оплачено, малыш, — спокойно пояснила Шаста. — Оплачено на веки вечные.

Беспомощно тряхнув головой, Реджис пытался разобраться, что к чему:

— Кем?

— Не забивай себе голову такой ерундой, — посоветовала Шаста. — Добывай себе устриц для твоего папаши и делай, что он скажет.

— Он слишком пьян, чтобы сказать мне что-нибудь толковое.

Один из клиентов заведения рассмеялся, и Реджис подавил в себе настойчивое желание подойти к мужчине и дать ему в нос.

— А это не мое дело, — ответила Шаста Меховая Нога.

— И вы дали ему еще две бутылки, — запротестовал Реджис. — Он же будет пить до...

— Не мое дело! — решительно перебила хозяйка, угрожающе шагнув к нему. — А теперь ступай, пока я не отшлепала тебя по заднице!

Реджис сполз со стула и отступил на шаг.

— Я просто хочу знать, кто платит, вот и все, — тихо сказал он. — Мне нужно отдать ему это. — Он приподнял мешок. — Так велел папа, но отключился и не успел сказать кому.

— Просто давай их мне, — предложила Шаста, протянув руку.

Реджис медлил.

— Дедушка, — сказал сидящий рядом завсегдатай, пока Шаста колебалась. — Так что, выходит, это будут устрицы Дедушки Периколо.

— Ну да, и я передам их ему, — настаивала Шаста Меховая Нога и попыталась выхватить мешок у Реджиса, но мальчик оказался проворнее.

Реджис с трудом сглотнул. Он никогда не встречал знаменитого Периколо Тополино, однако, как и все в этой части Дельфантла и уж точно как все хафлинги в городе, много слышал о нем. В большинстве своем эти истории кончались чьей-нибудь преждевременной и насильственной смертью.

Он продолжал пятиться и, прежде чем сам понял это, выскочил из таверны и очутился на улице. Он посмотрел на последний этаж здания и представил себе отца, вливающего в глотку очередную бутылку. Наверное, его опять рвет.

Давать Эйвербрину столько виски означало подписать ему смертный приговор, Реджис знал это, поскольку навидался таких ходячих трупов в прежней своей жизни в Калимпорте. Дедушка оказал Эйвербрину плохую услугу, какую бы там сделку они ни заключили.

Реджис закусил губу и сдержал закипающую внутри злость. Он должен сделать что-то, предпринять какие-то действия.

Но что? И как?

В конце концов, это был Периколо Тополино, Дедушка ассасинов.

Этой ночью Реджис слонялся по улицам, используя устрицы, чтобы подкупить шатающихся вокруг хафлингов, и довольно скоро очутился на улочке возле дома Периколо — Морада Тополино, как его называли, — красивого, скромных размеров сооружения с большими балконами и ограждениями, украшенными балясинами ручной работы. Дом был трехэтажный, но с учетом роста хафлингов это примерно соответствовало двухэтажному человеческому. Посредине крыши в качестве четвертого этажа была обустроена комната на манер «вдовьей дорожки», поскольку оттуда открывался вид на подножие холма, на бескрайнее Море Падающих Звезд — для тех, кто отчаянно вглядывался, не возвращаются ли корабли, — неизменное скорбное напоминание тем, чьи мужья никогда не вернутся.

Он обошел дом и вышел на главную улицу, к воротам, которые были заперты. Он поискал какой-нибудь звонок, рожок или трещотку, но ничего не нашел. Реджис подумал, не перелезть ли через ограду, но покачал головой, вспомнив, кто был владельцем дома.

Он разглядывал здание и размышлял, не покричать ли. Уже поздно, но это не важно. В конце концов, ему-то какое дело?

В этот момент он заметил в одном из окон движение и увидел, как очаровательная фигурка молодой девушкихафлинга, в лучшем случае полуодетая, проплыла за ним. Этот образ ошеломил его, хотя сквозь кружевные занавеси незнакомка казалась скорее призраком, миражем, фантазией.

Она задула в комнате свечу, и наступила темнота, рассеявшая магию.

— Дедушка, — саркастически хмыкнул маленький ныряльщик, тряхнув головой и размышляя, что делать дальше. Он хотел было перебросить мешок с устрицами через ворота, но сам себя остановил, и это было разумно, поскольку устрицы наверняка пропали бы, пролежи они тут до утра, или, скорее всего, их подобрал бы енот или еще какой-нибудь ночной падальщик. Вздохнув, Реджис понял, что придется-таки отдать их Шасте.

— Дедушка, — повторил он и принялся придумывать план.

На протяжении десяти дней Реджис отдавал свою сумку Шасте Меховой Ноге, поскольку отец был слишком пьян, чтобы иметь с ним дело. Беспробудно пьян.

Эйвербрин таял на глазах. Реджис умолял Шасту, чтобы она перестала снабжать отца выпивкой, но она только отмахнулась:

— Я не мамка для моих клиентов, верно?

— Он помрет, и что вы тогда будете делать?

— Да то же, что и теперь, — огрызнулась она. — Разве что смогу сдать освободившуюся комнату, лишней не будет.

Ее бессердечность больно задела хафлинга и заставила перенестись мыслями в Калимпорт, на много десятилетий назад. Он уже видел такие отношения среди бедняков этого южного города — и людей, и хафлингов, — которых знал как вполне неплохих. Все дело было в нищете. Слишком неимущие, они не могли предложить другим ничего, даже сочувствия. А были и богатые горожане, паши Калимпорта, восхваляемые за их благотворительность, хотя на самом деле золото, столь милосердно раздаваемое ими, по их собственным меркам не значило для них ничего. А бедная женщина могла без всякой шумихи взять в дом осиротевшего ребенка, хотя ей это уж точно обходилось намного дороже.

Но — ура-ура! — все должны восторгаться этими филантропами!

— Я перестану приносить устриц, — сердито объявил он Шасте.

— Тогда будешь объясняться с Дедушкой Периколо.

— Наверное, надо бы.

Шаста смерила его взглядом из-за барной стойки, ее улыбка сделалась насмешливой.

Реджис поймал себя на том, что в горле у него застрял комок.

— Парень, ты живешь сейчас лучше, чем когда-либо, — напомнила Шаста. — Во всяком случае, не в халупе, и еды у тебя вдосталь. Ты любишь свое дело, и это занятие приносит тебе теперь больше денег, чем прежде.

— Вы видели Эйвербрина? — спросил Реджис. — Я имею в виду, не просто, чтобы передать ему эти бутылки с виски? Разве он ест?

— Ест.

— А потом его рвет этим по всей вашей комнате!

Впервые Реджис уловил на лице Шасты намек на симпатию. Она подалась вперед, жестом велела ему придвинуться ближе и очень тихо сказала:

— Это не мое дело, малыш. У твоего отца есть собственный ум, он сам выбрал свой путь, и никто не вправе его отговаривать. Никто — даже ты. Будь же умницей и подумай о себе. Эйвербрин уже давно покатился под горку, еще до твоего рождения. Я столько такого насмотрелась — не сосчитать. Ты можешь сколько угодно причитать над ним, но с пути к могиле его не собьешь.

— Так перестаньте давать ему спиртное, — взмолился Реджис.

— Он все равно его добудет, если не у меня, так на улице. Или ты собираешься уговорить всех трактирщиков Дельфантла? А как насчет дружков, которых он найдет на улице, пойдет с ними в заведение вроде моего, и они купят для него бутылку?

— Если у него не будет монет, не будет и бутылок, — возразил Реджис.

— Опять ведешь к тому, чтобы отказаться от работы?

— Да, если так нужно, — ответил Реджис. Он шмыгнул носом, отвернулся и двинулся прочь.

Сильная рука Шасты легла на его плечо, женщина развернула его лицом к себе, грубо притянув к барной стойке.

— А теперь послушай меня хорошенько, Паук, — сказала она. — И лишь потому, что ты мне нравишься, я говорю тебе это. — Она умолкла и оглянулась по сторонам, словно желая убедиться, что никто не сможет подслушать их, и это, без сомнения, добавило весомости ее словам, когда она заговорила снова: — Ты не понимаешь, кто такой Дедушка Периколо, так я тебе объясню. Не вставай у него на дороге. Никогда, иначе ты заплатишь за это так, что даже представить себе не можешь.

Реджис с любопытством взглянул на нее.

— Я видел вас с ним, — ответил он. — Сплошные улыбки и добродушная болтовня.

— Ага, и я намерена сделать все, чтобы так было и впредь. И тебе тоже советую, для твоего же блага — и блага твоего отца.

— Моему отцу нельзя продолжать в том же духе!

— Тогда ему придет конец куда быстрее, да и тебе тоже, — предупредила Шаста. — Ты теперь работаешь на Периколо. А если ты работаешь на Периколо, то работаешь на него всегда. До конца своих дней. Заруби это на носу, пока не наделал каких-нибудь глупостей.

Реджис хмуро смотрел на нее, но ответить ему было нечего. Она, несомненно, полагала, что он новичок в таких делах, но он вырос в бандитском районе Калимпорта, где процветали типы вроде Периколо Тополино.

Он мысленно выругался. На несколько мгновений он позволил себе помечтать о том, что он стал старше и у него взрослое тренированное тело и он может противостоять таким, как этот Тополино!

Но что он может реально сделать, спросил себя Реджис. Он вспомнил про Бренана Пруса: как бросил тогда вызов собственным страхам и вышел сражаться против подростка старше и крупнее себя, и сделал это, вполне ожидая, что будет побит. Да, это был смелый поступок. Сейчас, однако, все было совсем иначе, куда опаснее.

— Ты должен быть на Пирамиде Кельвина, — тихо напомнил он себе.

— Что-что? — переспросила Шаста.

Реджис покачал головой и пошел прочь. Он уже направлялся к двери, когда его внимание привлек крик с лестницы. Его отец ввалился в общий зал с воплем: «Виски всем!» — к радости остальных посетителей.

Шаста Меховая Нога, однако, быстро охладила их пыл, громко напомнив Эйвербрину, что оплачивается лишь выпитое им лично. Это вызвало язвительные замечания и даже несмелые оскорбления вслед Эйвербрину.

Реджис шагнул к двери. На короткий миг он встретился взглядом с отцом, и тот широко улыбнулся, взбираясь на стул. Потом Эйвербрин отвернулся от Реджиса к Шасте и хлопнул ладонью по стойке.

Она уже наливала ему в стакан виски.

— Это не имеет значения, — сказал себе Реджис, покидая таверну. Все это не имело никакого значения. Он здесь только для того, чтобы подготовить себя к путешествию в Долину Ледяного Ветра, к возвращению к Компаньонам из Мифрил Халла. И он будет готов, мысленно пообещал он.

Все остальное не имеет значения.

Но он оглянулся на постоялый двор, и его захлестнула волна эмоций. Эйвербрин стал его отцом и был достаточно добр к сыну — на свой извращенный манер. Он никогда не бил Реджиса, пытаясь продемонстрировать свою заботу. Эйвербрин очень бедствовал, особенно когда его жена умерла, рожая сына. Но лишь однажды за десять лет, прожитых с Эйвербрином, Реджис слышал, как тот обвинил в своем жалком положении его, да и в том случае протрезвевший на другой день отец слезно извинялся перед ним.

— Это не имеет значения, — повторил Реджис, но уже тише и с раскаянием, поскольку чувствовал ложь.

Разумеется, это имело значение. Должно было иметь. Если нет, то какое право этот жалкий и неблагодарный Реджис имеет хотя бы просто стоять рядом с Компаньонами из Мифрил Халла?

Но что он может поделать?

Он посмотрел на север, в сторону симпатичного Морада Тополино. Предостережение Шасты эхом звучало в его мозгу, и Реджис знал, что она не преувеличивает. Для всех, знавших его, Периколо был Дедушкой, что означало — Дедушкой ассасинов. Такие титулы не присваиваются просто так.

Реджис тешил себя фантазией, как он возвращается в Дельфантл из Долины Ледяного Ветра с Дзиртом и остальными, чтобы как следует поквитаться с Дедушкой.

Однако это была всего лишь фантазия, поскольку Эйвербрин не мог ждать так долго да и сам Дедушка был уже немолодым хафлингом.

Реджис переключился на другую мысль, размышляя: что если в самом деле прекратить или по крайней мере уменьшить добычу устриц? Быть может, получая всего по несколько штук в день, Периколо решит, что его «дар» Паррафинам не принесет ничего, кроме убытков.

Однако и эта возможность представлялась весьма шаткой, ибо что тогда останется Реджису и его отцу? Если он попробует поступить так, Дедушка начнет пристально следить за ними. Им придется либо жить в полной нищете, либо навлечь на себя его гнев.

Реджис вздохнул. Он снова взглянул в сторону Морада Тополино, на этот раз безнадежно.

В следующие десять дней положение не улучшилось. Вечно с бутылкой в руке, Эйвербрин шатался по улицам вокруг таверны, весь в следах рвоты и со множеством мелких ран, поскольку постоянно падал или налетал на стулья и стены. Он также обзавелся кучей синяков и ссадин от чужих кулаков, ибо в пьяном угаре часто оскорблял других.

Однажды днем Реджис возвратился в их комнату с заполненным до половины мешком и застал отца в крайне возбужденном состоянии. Стеклянные осколки и лужица полупрозрачной коричневой жидкости у стены подсказывали, что произошло.

— А, хорошо, что ты здесь, — невнятно пробурчал Эйвербрин, сидящий рядом с лужей. Он рассмеялся и едва не упал. — Что-то у меня ноги немножко дрожат, — продолжал он, пытаясь подняться.

Реджис помог ему встать, и Эйвербрин немедленно привалился к стене для большей устойчивости.

— Будь хорошим мальчиком и принеси мне другую бутылку, — велел отец.

— Нет, — ответил Реджис, и слово это, слетевшее с губ, лишь подкрепило его решимость. Он ничего не мог поделать со сложившейся ситуацией, но, возможно, ему удастся решить проблему иначе.

— Нет? — Взрослый хафлинг враждебно уставился на него.

— Хватит, па, — хладнокровно заявил Реджис.

— Что?

— Ты слишком много пьешь, па, — сказал Реджис. — Надо немножко притормозить. Побольше есть и поменьше пить, да?

Он заметил, что Эйвербрин смотрит на него не моргая.

— И тебе нужно выйти из этой таверны — ты же совсем никуда не выходишь! — продолжал Реджис, пытаясь говорить как можно веселее. — О, сейчас такая чудная погода, солнечно и прохладный ветер с моря. Давай я принесу тебе поесть. Мы еще успеем до заката погулять по берегу...

Его перебил отец, взвизгнув, и Реджис никогда еще не видел ничего подобного по внезапности и первобытной свирепости. Эйвербрин ринулся на него и с силой ударил по лицу, сбив с ног.

— А ну неси бутылку! — завопил пьяница, надвигаясь на него и тяжело топая по дощатому полу. — Ты, крысеныш! Не смей указывать мне, что делать! — Он протянул руку и сгреб оглушенного Реджиса за ворот, поднял его так, что ноги оторвались от земли, и швырнул обратно на пол. На этом Эйвербрин не успокоился, он яростно тряс сына и рычал, брызжа слюной.

Реджис едва слышал слова, настолько его потрясло это внезапное превращение. Наконец папаша отпустил его, швырнув напоследок кубарем к выходу.

— Марш! — приказал Эйвербрин.

Со слезами на глазах Реджис выбрался из комнаты. Он сбежал вниз по ступеням, но не пошел в бар, а выскочил из дверей таверны на улицу.

Прежде чем юный хафлинг понял, куда идет, ноги сами привели его в проулок к замечательному Морада Тополино.

Он дождался, когда солнце село и ночная тьма полностью укрыла землю. И тогда Паук начал свое восхождение. Любовь к Эйвербрину гнала его вперед.

Он вскарабкался прямо на крышу и подобрался к окну «вдовьей дорожки», вслед за лунными лучами заглянув внутрь.

«Что я здесь делаю?» — мысленно спросил он себя. Чего он надеялся достичь? Что бы он ни сделал в Морада Тополино, как это могло повлиять на стремительно скатывавшегося в пропасть Эйвербрина?

Он украдет — много — и, разбогатев, заберет Эйвербрина в другое место, получше, где их положение не будет зависеть от прихотей безжалостного Дедушки и равнодушия хозяйки постоялого двора.

— Да, — произнес он и кивнул.

Его чуткие молодые пальцы пробежали по оконной раме, выискивая проволочные оттяжки или иные возможные ловушки. Как же ему хотелось иметь при себе стеклорез, особенно когда он понял, что окно заперто.

Реджис вытащил из кармана маленький нож, тот, которым выковыривал устриц из-под камней в глубинах Моря Падающих Звезд. Окно было разделено на две части, которые могли заходить друг за друга, впуская внутрь морской ветерок. Он заметил, что верхняя половина чуть заходит за нижнюю.

Он просунул нож в узкий зазор между ними.

Прижавшись лицом к стеклу, он медленно, очень медленно продвигал лезвие вниз.

И вот оно: та самая оттяжка.

Реджис кивнул, он много раз видел именно такие ловушки в Калимпорте. Двигающаяся створка, одна или другая, к которой прикреплена проволочка, оборвет ее. На раме каждой из створок есть маленький кусочек острого лезвия, чтобы перерезать проволочку, когда она туго натянется. Реджис поводил ножом по верхней кромке верхней створки и отыскал это хитроумно запрятанное лезвие. Он с легкостью удалил его.

Нож вернулся обратно, на этот раз нащупывая запорный механизм. Легонько повернув, Реджис открыл замок.

Он медленно опустил верхнюю створку. Безусловно, он предпочел бы поднять нижнюю, чтобы легче было пролезть, но не мог так просто подобраться к утопленному в раме лезвию, поскольку эта створка располагалась перед другой и лезвие ножа должно было находиться между ними. Однако это было не важно. В конце концов, его звали Паук, и это прозвище было вполне заслуженным.

Опустив стекло до половины, Реджис оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что никто не следит за ним, и полез внутрь. Он проскользнул в угол мансардного окна, потом извернулся и протиснулся в комнату через верхнюю оконную створку.

Некоторое время он висел на окне, изучая пол. «Похоже, там ловушка, срабатывающая при нажатии», — сказал он себе, поэтому перебрался по стене в сторону и там легко спрыгнул вниз.

В комнате почти не было мебели, лишь кресло, развернутое к окну, к бескрайней глади моря, и маленький столик возле него — возможно, для обеденного подноса.

Позади кресла виднелась опускная дверь, теперь открытая, и закрепленная лестница, ведущая вниз, в главную часть дома.

В главную часть дома, к богатствам Дедушки.

Реджис начал спускаться, крадучись в темноте. Он шел на цыпочках, бесшумно ступая босыми ногами, запоминая расположение разных коридоров и дверей, останавливаясь и прислушиваясь перед каждой. За поворотом узкого коридора, ведущего в заднюю часть дома, он увидел маленький огонек, просачивающийся из чуть приоткрытой двери. Осторожно, шаг за шагом, двигаясь абсолютно бесшумно, воришка подобрался ближе и заглянул внутрь.

Единственная свеча почти догорела. Реджис увидел огромный стол, слишком затейливо украшенный, чтобы принадлежать мелкому клерку. Решив, что это место, где Дедушка ведет свои дела, хафлинг отважился чуть приоткрыть дверь и заглянуть внутрь.

К его величайшему облегчению, комната была пуста.

К его величайшей радости, она была забита кучей статуй, безделушек, тремя сундуками и множеством других интересных вещей — вероятно, дорогих.

Слишком уж все просто — где-то в глубине души Реджис понимал это. В прежней своей жизни в Калимпорте ему приходилось иметь дело с такими, как Периколо, и он нипочем не проник бы так далеко без малейшего сопротивления. Быть может, все дело в разнице между этими двумя городами, подумал он. Возможно, здесь, в меньшем по величине и более тихом Дельфантле, одной репутации хватало, чтобы гарантированно чувствовать себя в безопасности.

Реджис выпрямился, широко улыбаясь. Он напомнил себе проверить, нет ли ловушек вокруг дверной коробки, но не успел даже начать, как услышал низкое зловещее рычание.

Не из комнаты, но у себя за спиной.

Реджис медленно повернул голову вбок. Теперь его глаза привыкли к темноте, но все же первое, что он увидел, — две пары глаз, горящих позади, почти на уровне его собственных. Хафлинг затаил дыхание и чуть-чуть продвинулся внутрь комнаты. Сочившегося из приоткрывшейся двери скудного света оказалось достаточно, чтобы Реджис разглядел помимо глаз очертания двух могучих псов и увидел сверкающие клыки сторожевых мастифов.

Он не смел пошевелиться, разве что осторожно переместил руку за спиной, взявшись за край открытой двери.

Собаки зарычали, долго и низко, едва ли в десяти шагах от него.

Реджис понимал, что должен двигаться первым и быстро. Разум его кричал, что надо бежать. Но он не мог, как не мог оторвать взгляда от этих жутких глаз.

Одна из собак рявкнула, разрушая чары, и оба мастифа прыгнули, а Реджис влетел в комнату. Он почти успел захлопнуть дверь, когда ближайший пес ударился в нее, и они начали бороться: собака скребла дверь лапами, с силой наваливалась на нее и лаяла.

Хафлинг в отчаянии налег на дверь плечом, и удача была на его стороне, поскольку как раз в этот миг собака отпрянула — но лишь для того, чтобы удобнее было прыгнуть.

Дверь содрогнулась от удара, и Реджис, спотыкаясь, попятился. Теперь обе собаки рычали, лаяли, кидались на дверь и скребли ее лапами.

Нужно было выбираться отсюда! Он метнулся через комнату к единственному окну, распахнул его, но лишь для того, чтобы увидеть решетку.

Он поискал на ощупь запорное устройство, но ничего не нашел. Из-за двери, из холла, донесся еще какой-то шум.

Он стремительно обернулся.

Дверь задребезжала.

Он задул свечу, сам не зная зачем.

Дверь распахнулась.

Взвизгнув, Паук метнулся в угол и полез по стене, чувствуя жаркое дыхание погони. Он опередил собак, оказавшись вне досягаемости для их щелкающих челюстей, но для чего? Что еще он мог сделать?

Но это было уже не важно, поскольку грохочущий огненный шар рассеял тьму и комната наполнилась пламенем. Реджис скорее увидел его, нежели почувствовал, рассудок вопил ему, что он, конечно, горит.

Ибо горело все вокруг, в том числе и сама стена, на которой он висел. Крича от ужаса, он разжал руки, грохнулся на пол и едва не лишился сознания от удара.

Он ощутил острую жгучую боль и почувствовал свирепый жар, охватывающий все вокруг. Нужно было бежать, но он не мог. Он перекатился на спину и уставился в пылающий потолок.

Он подумал о своем бедном отце.

О Дзирте, и Кэтти-бри, и Бреноре, о том, что поклялся встретиться с ними на горе, о славе, которой они опять должны были добиться вместе.

Но он знал, что на этот раз Ируладун не ждет его.

Тяжелые горящие балки наверху обрушились с оглушительным грохотом, взметнулось пламя.

Он даже не услышал собственного крика.

Глава 12. Наставница

Все было как в обычном ночном кошмаре. Она беспомощно падала, и ветер оглушительно ревел у нее в ушах. Она кувыркалась и пыталась выправиться, и от этого лишь еще сильнее переворачивалась.

Закружившаяся, потерявшая ориентацию, Кэтти-бри чувствовала, как по лицу хлещут воздушные потоки — результат ее стремительного падения. Лишь тогда до нее дошло, что она кричит изо всех сил, хотя ее голоса даже не было слышно за ревом ветра.

Она заметила, как сменяются перед ее глазами два цвета, коричневый и синий, коричневый и синий, и воспользовалась этим, чтобы определиться с направлением, отличить верх от низа.

Она вытянулась во весь рост и широко раскинула руки — и постепенно смогла остановить вращение.

Но теперь, когда она снова знала, где небо, а где земля, ее потрясло другое открытие: земля была намного ближе и она стремительно приближалась, а у Кэтти-бри не было энергии, чтобы обернуться птицей или кемнибудь еще.

Она была просто человеком, девочкой, чьи кости превратятся в месиво, когда она врежется в землю.

Увидев сцену, разворачивавшуюся в водах ее прорицающего пруда, леди Авельер охнула и прижала руку ко рту. Она взглянула на восток, но все происходило слишком далеко, чтобы Авельер смогла увидеть девочку невооруженным глазом.

— Сюда! Сюда! Поможем ей! — закричала леди Авельер двум своим ученицам, прогуливавшимся неподалеку.

Молодые женщины — Даймони и Ша’ква Бин — заглянули в прорицающий пруд, взвизгнули и бросились прочь.

— Нет, нет, нет, — сказала леди Авельер ребенку, который не мог слышать ее. Она не хотела, чтобы все закончилось так! В этой малышке было нечто особое, нечто прекрасное и интригующее.

И теперь все рушилось прямо у нее на глазах. Она мучительно напрягала мозг в поисках заклинания, которое могла бы переслать через прорицающий пруд. Да возможно ли это вообще?

Она услышала, как позади нее кто-то ойкнул. Бросив взгляд через плечо, она увидела Риалле и Иерику, перепуганных, с широко раскрытыми глазами. Иерика расплакалась от жалости.

Леди Авельер не хотелось даже поворачиваться обратно, поскольку слезы, застилавшие глаза при виде этой жуткой сцены, мешали ей сосредоточиться. Она понимала, что ничего не в силах сделать, и потому велела себе не смотреть на надвигающуюся ужасную катастрофу.

Но не выдержала и, закусив губу, вновь перевела взгляд на падающую Рукию.

Леди Авельер начала творить двеомер левитации. Вероятно, он окажется бесполезен.

Но она должна была попытаться.

Теперь она даже не чувствовала, что падает. Казалось, она стоит на сильном ветру, раскинув руки, чтобы захватить этого ветра как можно больше.

Но земля стремительно приближалась.

Маленькая девочка начала произносить заклинание, которое разучила всего пару десятидневок назад. Лишь благодаря ему Кэтти-бри осмелилась взлететь так высоко, поскольку, конечно же, прекрасно знала, что трансформирующая магия ограничена во времени и может внезапно покинуть ее.

Она принялась шептать. Преодолевая ветер, она дотянулась до маленького мешочка и достала перо.

Как же широко раскрылись глаза леди Авельер, когда девочка в прорицающем пруду внезапно замедлила падение и теперь парила, плыла, плавно опускалась вниз!

— Наставница! — вскричала Иерика. — Вы спасли ее!

Но леди Авельер знала, что не делала ничего подобного. В отчаянии она невнятно произнесла заклинание, пришлось начать с начала, а рядом не было никого, чтобы завершить заклинание левитации. В любом случае она знала, что оно не сработало бы через простейшее приспособление для прорицания.

Леди Авельер лихорадочно перебирала в уме возможности: Даймони, одна из двух убежавших от нее студенток, была весьма искусна в заклинании левитации. Именно по этой причине Авельер велела ей помыть верхние окна их обиталища в Анклаве Теней.

Может, Даймони подобралась ближе и спасла девочку?

Но, наблюдая за парящей Рукией, леди Авельер могла лишь покачать головой. Даже окажись Даймони на земле прямо под Рукией, та была бы недосягаема для подобного двеомера.

Ответ мог быть только один.

— Она сотворила заклинание, — сказала леди Авельер двум ученицам у себя за спиной. — Наша маленькая Рукия, по-видимому, выучила новый фокус.

— Более могущественный, чем вся тайная магия, что мы до сих пор видели от нее, — заметила Риалле.

— Но уж точно не сильнее магии друидов, — возразила Иерика. — А у друидов есть такие заклинания?

Не зная ответа, леди Авельер быстро произнесла заклинание обнаружения, адресуясь к прорицающему пруду и проверяя эманации вокруг плывущего по воздуху ребенка.

— Тайная, — объявила она.

— Мы давно наблюдаем за ней, — сказала Иерика. — Как могли мы пропустить такую способность, такой уровень тайной силы? А уж исполнить столь сложное заклинание во время подобного падения!..

— Мы не заметили, потому что это нечто новое, — решила леди Авельер. Она повернулась к своим сконфуженным ученицам и жестом велела двигаться к дому. — Нашу маленькую Рукию кто-то обучает.

Она все еще находилась в нескольких сотнях футов над землей, но теперь она плыла, отдавшись на волю ветра, медленно погружалась, будто в глубокую воду. Она наскоро прикинула высоту и скорость снижения и пришла к утешительному заключению, что времени действия заклинания хватит с лихвой, чтобы благополучно доставить ее на землю.

У нее наготове было еще одно заклинание, позволяющее ей управлять движением, но она передумала и покачала головой. Сейчас ей не хотелось ничем управлять.

Она хотела лететь или по меньшей мере плыть, позволяя могучим ветрам нести ее, куда им заблагорассудится.

Кэтти-бри разглядела внизу некие ориентиры, а по мере приближения земли начала замечать движение то здесь, то там. Она видела волков, греющихся на солнцепеке, и оленей, пасущихся далеко в стороне.

Теперь, при плавном снижении, ветер не так ревел у нее в ушах, но на такой высоте нечего было особенно слышать. Отсутствие звуков лишь усиливало у Кэтти-бри ощущение свободы, и она начинала воспринимать этот полет на крыльях ветра, как до этого воспринимала полет в образе птицы, — как приключение не только тела, но и духа. Ей было чему поучиться у этого ласкающего ветра. На земле мир казался таким прочным и неизменным, но здесь, наверху, паря по воле ветров, она начинала понимать, что он постоянно меняется и находится в вечном движении.

Она закрыла глаза и отдалась своим ощущениям.

Вскоре ноги ее коснулись земли, и ей пришлось немного пробежаться. Она глядела в сияющее небо и вспоминала чувство свободы, полета, падения, парения на крыльях ветров.

В этом, поняла она, и была вся прелесть ее общения с Миликки. Все происходящее с нею было наделено способностью развивать ее зрение, ее мышление, ее способности.

Воистину она ощущала на себе благословение божье.

Несколькими днями позже Риалле разбудила задремавшую леди Авельер, сообщив ей, что Рукия двинулась в путь.

— Иерика, Даймони и Ша’ква Бин приставлены следить за ней, — заверила Риалле.

Тем не менее леди Авельер поспешила к прорицающему пруду, на ходу расспрашивая Риалле. Вскоре она уже вызвала образ девочки. Похоже, на этот раз Рукия была волком и вприпрыжку двигалась в сторону лагеря десаи.

Леди Авельер кивнула, не удивившись.

— Когда стемнеет, она пойдет повидаться с родителями и соплеменниками, — предсказала провидица. И она, Авельер, будет там и все увидит. Она уже несколько раз тайно посещала десаи, оставаясь невидимой, знала расположение лагеря и место, где стояла палатка родителей Рукии.

— Как долго мы еще будем играть в эту игру, наставница? — спросила Риалле, и Авельер, обернувшись, с интересом взглянула на нее. — Она учится, — пояснила Риалле. — Судя по всему, она становится сильнее с каждым днем. Ее будет все труднее поймать и сложнее подчинить.

Правота этих слов со всей силой обрушилась на леди Авельер, и она поймала себя на том, что кивает.

— И мы начинаем уставать от этой бурой равнины, — призналась Риалле.

— Мы?

— Мы все, — ответила ученица. — Да и вы тоже, смею предположить.

Леди Авельер непроизвольно улыбнулась, услышав это обвинение. В конце концов, она не учила своих студенток быть безмозглыми куклами, стремящимися говорить ей то, что она, по их мнению, хотела бы услышать. Нет, ничего подобного. Вступить в Ковен Авельер означало высказывать свое мнение, не боясь кары.

И леди Авельер должна была признать, что в данном случае Риалле права.

— Отправляйся в ее секретный сад, — велела она молодой женщине. — Собери всех остальных, даже тех, что идут по следу Рукии, и расставьте ловушки, как мы обсуждали. Пора нам завлечь маленькую Рукию в наши сети. Я увидела достаточно. Мы знаем, в чем ее сила и ее слабость.

Риалле поклонилась и повернулась к двум другим помощницам.

Леди Авельер отправилась к своему прорицающему пруду и принялась наблюдать за продвижением волка. Довольно скоро, едва солнце начало садиться, она увидела в колеблющейся воде белые и коричневые палатки десаи.

Она рассеяла заклинание и подготовила следующее – телепортацию, после чего очутилась в непосредственной близости от десаи и от Рукии. Простой двеомер невидимости, еще один, чтобы предотвратить магическое обнаружение, — и провидица уверенно вошла в лагерь, весьма довольная собой.

— Что там? — спросила Риалле, когда леди Авельер присоединилась к ней возле потайного сада девочки из племени десаи.

Леди Авельер покачала головой и вздохнула.

— Маги, оба, — ответила она.

— Оба? Рукия и?..

— И оба ее родителя, — пояснила леди Авельер с широкой усмешкой. Она наблюдала за Рукией в родительской палатке. Авельер ожидала застать тихую ночь с объятиями и поцелуями — возможно, с парой-другой утешительных историй. А вместо этого увидела урок магического искусства, такой же серьезный и изнуряющий, как и те, что она давала своим собственным, куда более старшим ученицам. Родители Рукии, в особенности Кавита, мать, обучали ребенка «славе Ат’ар Безжалостной, Желтой Богини, носительницы света и огня». Рукия с легкостью создавала огненные веера, и сила ее заклинания была весьма велика. Этот маленький ребенок, всего нескольких лет от роду, явно находился в полушаге от создания огненных шаров.

Огненных шаров, хотя она совсем еще кроха!

При мысли об этом у леди Авельер захватывало дух!

— Ее родители практикуют Искусство? — спросила Риалле. — Но они же бедины. Это запрещено!

Леди Авельер жестом велела студентке замолчать, ибо вопрос был спорный, даже неуместный. Наставница прекрасно знала, что среди бединов есть и такие, кто практикует магию, несмотря на все эдикты Анклава Теней. Это не имело значения — ни для Авельер, ни для правителей Незерилской империи. Запрет существовал лишь для того, чтобы эти пользователи магии таились по углам, а не исполняли первые роли в потенциально склонных к бунту племенах.

Риалле продолжала говорить, но леди Авельер еще более энергичным жестом призвала ее к молчанию. Провидица обдумывала их план в свете новой, только что добытой ею информации о Рукии. Она просчитывала предполагаемый ход событий.

Все будет решать скорость.

Кэтти-бри, обессилевшая после занятий, не вернулась в свой сад ни в ту ночь, ни до позднего вечера следующего дня, когда вновь затрусила среди выветренных скал в образе волка. Этот облик стал у нее любимым из всех животных форм. Ей было так легко на этих... лапах! И все чувства ее становились такими острыми, в особенности слух и обоняние, что она чувствовала себя вполне безопасно, передвигаясь по равнине.

И ей нравилось, как видели мир глаза волка, с их более широким полем зрения. Хотя ей недоставало яркости красок, присущей человеческому взгляду, четкость «более тусклого» мира поразила ее ясно различимой структурой трав и возможностью замечать даже малейшее движение.

Тем не менее, пробираясь к своему убежищу, она не заметила ничего необычного.

Но едва чужой запах защекотал ей ноздри, она сразу поняла: что-то не так. Она огляделась, потом приняла человеческий облик и продолжала осматриваться, начав заклинание для обнаружения магии, имеющейся неподалеку.

Но не успела она толком приступить к нему, как ее обдала волна рассеивающей энергии и голос у нее за спиной произнес:

— Без фокусов, малышка.

Кэтти-бри резко обернулась и увидела красивую женщину в струящемся пурпурно-синем одеянии, пристально глядящую на нее.

Сразу стали видны и другие, их общая невидимость рассеялась. Пять женщин в таких же одеждах, но моложе, парящих над ее садом с раскинутыми руками.

— Сдавайся по-хорошему, детка, — предложила седьмая женщина, возникнув рядом со старшей из группы, которая принялась что-то бормотать, словно творя заклинание.

Когда Кэтти-бри поняла, что ужасные незересы снова нашли ее, глаза ее округлились.

— Мы хотим поговорить с тобой, Рукия, — ласково обратилась к ней последняя из возникших перед нею женщин — чересчур ласково, и Кэтти-бри ощутила давление исходящей от ее голоса магии убеждения. — Мы тебе не враги.

Кэтти-бри хотелось верить в это — она уже почти поверила! — но она понимала, что в этом, разумеется, и состояла цель магического воздействия.

Семеро против одной - семеро поджидавших ее. Она не могла сражаться здесь.

Кэтти-бри сделалась птицей и взмыла ввысь.

Вернее, попыталась, поскольку ей пришлось весьма жестоким образом убедиться, что пять парящих в воздухе магов на самом деле играют роль якорей. Старшая женщина сотворила заклинание, и пространство между этими пятью заполнила сеть как раз в тот миг, когда Кэтти-бри пролетала между ними.

Она врезалась в сеть и сразу запуталась. Вспомнив уроки матери, она поняла, что ее единственный шанс — огонь, даже если в результате она неизбежно опалит перья. Но прежде чем она успела прибегнуть к какому-либо заклинанию, вокруг замелькали искры, когда пять летающих магов воспламенили свои ладони, освобождаясь от сети, и та сама, безо всяких якорей, полетела к Земле, увлекая за собой Кэтти-бри.

Она тяжело рухнула на землю, так что у нее перехватило дыхание, и, оглушенная ударом, снова вернулась в свой человеческий облик, оставаясь при этом связанной.

Но в следующий миг сеть исчезла, и три молодые женщины набросились на нее.

Она превратилась в медведя, думая растерзать их в клочья, щ точнее, попыталась, поскольку едва начала заклинание, как на нее обрушились сразу несколько волн рассеивающей энергии.

Потом пришел черед более коварной магии, воздействующей на разум, лишающей тело возможности выполнять команды мозга, приковавшей ее к месту, Кэтти- бри сопротивлялась и даже сумела отчасти высвободиться из парализующей хватки. Однако это помрачение рассудка дорого обошлось ей. Она ощутила, как ее руки резко заломили за спину и на них немедленно легли магические оковы.

Девочка кричала и отбивалась, но ей лишь недавно исполнилось всего шесть лет, и она физически не могла соперничать со взрослыми женщинами. На голову ей накинули капюшон и повалили на землю, она почувствовала, что ее запихивают в плотный мешок. Принялась брыкаться и не без удовольствия услышала, как одна из заклинательниц вскрикнула от боли. Однако та успела уже слишком глубоко затолкать пленницу в мешок. Остальные засунули туда же ее ноги и накрепко затянули завязки.

Она забилась, и ее с силой пнули. Жестоко пнули, изо всех сил, и еще раз, едва она снова пошевелилась.

— Молчи и не двигайся! — приказала та же женщина, что первой заговорила с ней ^ За каждое слово и каждое движение ты будешь наказана, я тебе обещаю.

Упрямая Кэтти-бри начала протестовать, и ее немедленно пнули снова. Потом кто-то уселся на нее, прижав к земле и не давая пошевелиться.

Дроу Киммуриэль — хозяин своего слова, — сообщил Дрейго Куик Пэрайсу Ульфбиндеру по связи через хрустальный шар. — Он работает с иллитидами, и они вполне сознают, что на самом деле что-то происходит.

— Но они до сих пор не знают, что бы это могло быть, — возразил Пэрайс.

— Они чувствуют расчлененность множественной вселенной. И предупреждают о хаосе и переменах на небесах.

— Загадочные слова — бесполезные слова.

— Пока, — коротко ответил Дрейго Куик. — Дайте им время.

— Вы нашли своего бывшего пленника? Выяснили, действительно ли этот дроу. Дзирт До’Урден, избранный смертный?

Никто не смог найти его, хотя искали многие, включая Джарлакса из Бреган Д’эрт. Этот Дзирт словно исчез из нашего мира. Но это не имеет значения. Он никогда не был особенно важен для меня и уж точно не важен теперь, когда я заключил сделку с Киммуриэлем, а тот даст мне ответы на такие вопросы, о которых Дзирт и понятия не имел.

— Нужен ли нам другой пленник, способный ответить на вопросы?

А нужны ли они нам вообще и были ли нужны когда-либо? — вопросил Дрейго Куик. — Я не стану гоняться за Дзиртом снова, как не стану добиваться отмщения для этой организации дроу, с которой мы оба до сих пор имеем дело.

Пэрайс Утьфбиндер нервно постучал кончиками пальцев друг о друга.

— Вы поделились с Киммуриэлем «Тьмой Черлриго»?

— Разумеется, нет! — ответил Дрейго Куик. — Мы договорились, что я прощаю Бреган Д’эрт нападение на мой дом в обмен на информацию, собранную Киммуриэлем за время, проведенное среди пожирателей разума. Я не планировал и не предлагал никакого обмена любезностями, а лишь хотел продолжить наше торговое соглашение с наемниками-дроу ко взаимной выгоде и ради нашей общей пользы.

— Но возможно, наш сонет — это ключ, который иллитиды могли бы счесть важным для своих поисков божественной правды.

Дрейго Куик умолк, и Пэрайс видел, что застал старого лорда врасплох.

— Что ж, возможно, в будущем, но только с вашего согласия, уверяю вас, — решил Дрейго Куик.

Пэрайс кивнул — именно это он и надеялся услышать. Он распрощался с Дрейго, накрыл хрустальный шар тканью, поднялся и отправился обратно в приемную, где оставил свою гостью.

Возвратившись в комнату, он приготовил напитки для себя и для леди Авельер и уселся напротив гостьи в кресло перед растопленным камином.

— Избранная или вундеркинд? — рассеянно задал он вопрос, который они обсуждали во время предшествующей дискуссии, до того как он, извинившись, удалился, сославшись на срочное дело.

— Не думаю, что мы сможем это выяснить, — ответила леди Авельер. — Конечно, она очень талантлива в Искусстве — похоже, скорее божественном, нежели тайном.

— А божественное может означать...

— Нужно понаблюдать, — многозначительно ответила леди Авельер. — По магическим шрамам тоже ничего не скажешь. Возможно, эта маленькая Рукия причастна к магии совершенно неведомым нам образом, по крайней мере, на теперешнем уровне, но это едва ли означает, что она избранница какого-то конкретного бога.

— За ней стоит понаблюдать, — согласился Пэрайс, и леди Авельер вздохнула с явным облегчением.

— Вы думали, я ее убью? — скептически поинтересовался незересский лорд.

— Такая мысль приходила мне в голову.

— Для чего?

— А для чего вообще возиться с ребенком? Для чего охотиться на этих смертных избранных, которых вы, похоже, боитесь? А если вы боитесь их, разве из этого не следует, что вы предпочли бы уничтожить их?

Пэрайс Ульфбиндер покачал головой:

— Я просто хочу знать, и ничего более. Вы знакомы с моим другом Дрейго Куиком?

— Лордом, живущим за пределами Глумрота?

— Да.

— С которым вы только что говорили. — Она не спрашивала, а утверждала.

Пэрайс бросил на нее лукавый взгляд.

— Вам же известны мои титул и профессия, — поддразнила его провидица.

Незересскому лорду оставалось только рассмеяться. Он доверял Авельер — она действительно знала многое, касающееся его работы с древним сонетом и консультаций с Дрейго Куиком по истолкованию последних событий.

— Несколько лет назад лорд Дрейго поймал необычного дроу, — пояснил Пэрайс. — Бродягу по имени Дзирт До’Урден. По слухам, он — любимое дитя Миликки, и по слухам же — невольный Избранный Госпожи Ллос.

— Какой чудесный набор поклонниц.

— Действительно, — согласился со смехом Пэрайс, отхлебнув из бокала. — Лорд Дрейго упустил своего пленника пару лет назад, хотя за тот год, что этот дроу пробыл у него... э... в гостях, Дрейго в любом случае не узнал от него ничего сколько-нибудь ценного.

— Что ж, возможно, нашу- маленькую Рукию будет легче приручить.

— Что мы знаем о ней?

— Она может менять облик — дар одного из двух ее магических шрамов, полагаю; и дело весьма нелегкое, — ответила леди Авельер. — Лишь могущественные друиды могут достигать такого уровня превращения в животных.

Пэрайс кивнул.

— Она убила Унтариса и Алпирса, как вы и подозревали, — добавила Авельер. — То была не случайная молния, а направленный сокрушительный удар, нанесенный этим ребенком.

— Вы сказали, что эти глупцы пытались убить ее мать. Могу ли я винить ее в том, что она защищала свою семью?

Услышав столь удивительный ответ, леди Авельер явно решила, что он прочел ее мысли. Она запнулась и уставилась на своего друга Пэрайса.

— Алпирс и Унтарис были идиотами, оба, — пожал плечами лорд.

— И она спасла в этой схватке свою мать при помощи довольно мощной исцеляющей магии.

— Из шрама?

Теперь уже леди Авельер оставалось лишь пожать плечами:

— У нее есть две любопытные отметины. Возможно, они имеют отношение к делу; возможно, нет.

— Вы доверяете своей компании учениц? — спросил Пэрайс.

— Безоговорочно, - заверила его леди Авельер.

В конце концов, я отличная шпионка.

Поняв, что она имеет в виду, Пэрайс мог только рассмеяться и поднять бокал за ее, несомненно выдающуюся, способность понимать поступки окружающих.

— Мне бы не хотелось, чтобы молва о Рукии вышла за пределы этой комнаты и вашей башни, — пояснил незересский лорд. — Если в Анклаве Теней станет известно, что это дитя убило двух наших агентов и что она обучалась Искусству под руководством двух бединских магов... да, последствия могут быть воистину ужасными.

— Вы не хотите наказывать ее.

— Я не хочу ни побоища для этого племени десаи, никакой-либо войны вообще, ни интереса кого-либо еще к этой необычной Рукии. Этот ребенок может иметь огромное значение для нас, но она нам не враг — ни теперь, ни, хочется верить, в дальнейшем. Унтариса и Атпирса посылали не убивать, а похитить ребенка, так что эти глупцы заслужили свою участь. И я послал только их, в то время как остальные отправились в такие же экспедиции за другими потенциально избранными смертными, поскольку я не ожидал, что можно стать легко увидеть события, которые вскоре могут начать происходить вокруг этой малышки.

— Каких действий вы ожидаете от меня по отношению к девочке?

— Какой ответ вы хотели бы от меня услышать? - пожал он плечами и снова пригубил напиток, делая вид, будто ему просто все равно.

Лицо леди Авельер расплылось в улыбке.

Она оценивала потенциал своей новой ученицы.