Коммунизм. Роман

^{Глава четвёртая: Денежный вопрос}

По мишеням я стрелять не люблю. Особенно по статичным. Да и вообще не люблю, так уж, приходится просто. Хотя в оружии есть нечто завораживающее. Аура своя, запредельность цепляющая, философия та же. Но я не фанат.

Однако пострелять в этот день пришлось – именно по мишеням, именно по статичным. Если нужного тебе человека можно поймать только в стрелковом клубе (одно название – на самом деле обыкновенный тир, только для припонтованных) то, хочешь – не хочешь, а надо изображать заинтересованность к стрельбе. Нет, я, конечно, не исключаю, что здесь и просто так можно посидеть, сока попить за столиком, но это означает нарваться на подозрительные взгляды, а мне в моём полуподпольном положение любого рода подозрения крайне не нежелательны. Я обязан сходить за среднестатистическое чмо, олицетворение посредственности, а потому в стрелковом клубе надо стрелять.

В этот раз я неважно пулял, даже поразился. В реальных условиях, когда перед тобой враг, рука твёрже, глаз острее – сам не успеваешь понять, как всё концентрируется и срабатывает. А здесь… Расстрелял первую обойму, снял наушники эти долбанные с очками (от них ещё, пожалуй, меткость ухудшается), нажал на кнопку транспортёра, который щит с мишенью приближает. Гляжу – господи помилуй! – стыд и срам. Самый лучший выстрел – в семёрку. Ещё в пятёрку есть. Остальные не дальше тройки и вообще в молоко. Хорошо, что в Комитете зачёты по стрельбе не проводят, а то бы меня тотчас же на пенсию без содержания отправили.

Тот, кто был мне нужен, находился здесь. Раньше меня пришёл. Стоял у своего коридора, этакий щекастый увалень, смешно гримасничал, сосредотачиваясь, вставал в джеймсбондовскую позу и палил, ещё и успевая издавать какие-то нечленораздельные, но явно героические звуки. Я замедлил шаг, когда проходил мимо, он вскинул на меня глаза – ни единого кивка, ни малейшего знака. Оно и понятно, нельзя. Но когда появится возможность, он подойдёт.

Я присел за столик, подозвал халдея. Всегда напрягаюсь при общении с официантами и разной прочей обслугой. Потому что чувствую себя виноватым. Человек вроде как унижается перед тобой, а ты вот так запросто это принимаешь и должен изображать, что так и должно быть. То есть должен демонстрировать, что мировая несправедливость, породившая такую извращённую систему отношений, тебе мила и близка, что ты её полностью принимаешь и всячески поддерживаешь – походами в злачные места, голосованием на выборах, налогами и ежесекундными вдохами-выдохами. Но надо, чёрт возьми, надо. Особенно в такие моменты.

Заказал текилу, как последняя капиталистическая мандавошка. Типа я такой успешный, весь насквозь частнособственнический, пью текилу в престижном стрелковом клубе почти что для избранных и наслаждаюсь. Это синдромом босяка называется. На девяносто девять процентов капитализм кормится босяками. Это самая благостная для него пища. Босяки мечтают стать капиталистами, и некоторым он порой предоставляет такую возможность. Ну, или хотя бы создаёт видимость этой возможности. Пусть ты менеджер задроченный в такой сраной шарашке, что и близким людям открыться стрёмно, но изображай, что ты крут, что удача тебе улыбнулась, что это только начало, что покорение Джомолунгмы, как в прямом, так и в переносном смысле, уже запланировано в органайзере. В общем, наслаждайся жизнью, босяк, соси вонючие члены у тех, кто похитрее и понахрапистее – а они повыше тебя в социальной лестнице, значит надо сосать – и пей текилу. Потому что это признак успеха.

Впрочем, сейчас я в образе, а потому текила уместна. Я же шифруюсь, я же голимая посредственность. Правда, в глубине души мне был неприятен тот момент, что мне текилу эту всё же хотелось. Даже мысль мелькнула, искре подобная: «А вдруг и в самом деле посредственность убогая?» Отогнал её торопливо.

Он, тот, который был сегодня мне так нужен, через пару минут тоже отстрелялся. Приблизил к себе мишень, удовлетворительно покивал головой – я не видел наверняка, но вроде бы несколько попаданий в яблочко – и как бы тоже решил развеяться. Отошёл в глубь зала, присел за столик. Разумеется, за тот самый, где сидел я.

Подбежал услужливый халдей (а он здесь был воистину услужлив, даже неприятно стало – неужели действительно человек без гордости?), принял заказ на бокал пива и вскоре доставил его на блюдце с салфеткой. Тот, кто был так мне нужен, отхлебнул и откинулся на спинку кресла.

– Хорошо сегодня стрельба идёт! – чуть повернувшись ко мне, похвастался он. – Густо кладу.

– А у меня что-то неважно, – отозвался я. – Может, оружие не пристрелянное дали. Или вообще бракованное.

– Нет, здесь за оружием хорошо следят. Видимо, вы сами такой. Мазила.

Это он типа шутил. Типа прикалывался. Ну ладно, я же в состоянии шутку отличить.

– Очень может быть, – ответил.

Мы помолчали. Народу в клубе было сегодня немного – будний день всё-таки, да к тому же почти утро. В двух коридорах ещё стреляли, три человека кроме нас усасывали напитки за столами. Негромко звучала музыка – этакий приятный буржуазный изилисенинг. Внимания на нас никто не обращал.

– Ну что там у тебя? – спросил наконец мой сосед. – Не дай бог, ерунда какая-нибудь.

– Я за помощью к тебе хочу обратиться, – начал я.

– Финансовой?

– Ну, типа того. Хотя не совсем. Вещь одну у тебя хотел попросить.

– Какую?

– Солярий мне нужен. Та гробина, в которую люди ложатся позагорать.

– Ни хера себе! – присвистнул он. – Так сходи в солярий и позагорай. Ты меня из-за этого искал?

– Мне эта дура для другого дела понадобилась. Для научного эксперимента.

Мой собеседник недовольно отхлебнул пиво из бокала.

– Ну а я-то здесь при чём?

– Ну, у тебя же вроде как салон красоты есть. В котором солярии имеются.

– Салон не у меня, а у моего дяди. Я там просто работаю.

– Для меня это одно и то же. Я думаю, от одного солярия ваш салон не убудет.

– Щекастый малый взглянул на меня так презрительно и недовольно, что не знай я этого человека, то сразу бы засмущался и убежал домой маме жаловаться.

– И что же ты хочешь – чтобы я открутил солярий из салона и отдал его тебе?

– Точно!

– Ты под кайфом что ли?

– Я не ширяюсь.

– Ты знаешь, сколько один такой солярий стоит? Триста тысяч!

– Ну и что?

– А кто их нам вернёт? Ты что ли, гопническая душа?!

Я начинал на него обижаться.

– Чего-то ты прямо как последний буржуй рассуждаешь! Ты послушай, в чём тут дело. Я просто не рассказал ничего, вот ты и не понял. В общем, один мой друг занимается поисками пространственного коридора в параллельную реальность. В Советский Союз. Он уже у цели, опыты показывают, что пространство постепенно раздвигается. Но ему нужен вот этот долбанный солярий, чтобы превратить его в машину для перемещений. Представь, какие после этого для нас откроются перспективы! Войдём в контакт с правительством СССР, начнём переправлять сюда оружие, взрывчатку, фальшивые денежные знаки, опытных инструкторов. Короче, за полгода подорвём всю экономику сраной Рашки, совершим переворот и установим коммунистическую диктатуру. Нам по любому без помощи Союза не справиться. Тут нужны полномасштабные войсковые операции, организация дела совсем на другом уровне, не так топорно, как у нас. Представь: прорвёмся в Союз – и здесь наконец-то Союз построим!

Собеседник смотрел на меня теперь уже насмешливо. Как на форменного дурака.

– Давно такой наивной хрени не слышал.

– Да почему наивной-то?

– Потому. Хрень всё это. Мы только на себя можем рассчитывать. Никаких суперменов из СССР для нас не существует. Никто нам не поможет, кроме нас самих.

– Да почему, ёпэрэсэтэ?! – недоумевал я. – Если существует официальный канал переправки людей в Союз, то можно построить и неофициальный. Всё абсолютно реально! Политбюро должно быть заинтересовано в этом.

– Да ни хрена ты ничего не знаешь про Политбюро. В чём оно заинтересовано, а в чём нет. Ответ отрицательный. Ты, может, и не просёк этот момент сразу, но у нас в Комитете не одобряют эти эскапистские настроения. Они только удаляют нас от цели.

– Да не в Комитете тут дело! – негодовал я, и почти уже в голос. – Это ты зажрался, нэпман! Оброс, блин, соляриями и стрелковыми клубами, сыт, доволен, ничего менять не хочешь. Автоматы по кругу передаём, как сироты какие, на бой выйти не с чем, а ты жиреть собрался, сука!

Человек встал и направился к выходу.

– Брынза! – крикнул я ему в спину, нарушая все писанные и неписанные законы.

В раздражении он обернулся. Тут же поспешил вернуться за свой только что покинутый стул, чтобы окружающие не обращали на нас внимание.

– Я для тебя двоих парней завалил, – выцеживал я сквозь зубы ярость. – Даже не спрашивал, зачем это нужно. Надо – значит, надо. Революционная необходимость. А они нормальные парни были. В ночной клуб приходили – со мной за руку здоровались. Анекдоты рассказывали. Но раз ты попросил, у меня никаких сомнений не было. И жалости никакой. А сейчас ты мне в такой ерунде отказываешь!

– У меня нет денег на твои забавы, – ответил он успокаивающим тоном, словно я вот-вот готов был вгрызться ему в горло. Да я и был готов. – Дядю я кидать не могу и не хочу. У вашей Звёздочки есть оборотные средства, покупайте, играйтесь, я вам запретить не могу. Но не более того. Повторяю сказанное: ответ отрицательный.

Он снова поднялся, на этот раз живее, решительнее и торопливо, почти бегом засеменил к выходу. Недовольно приподнял руку, чтобы взглянуть на часы – они блеснули из-под рукава рубашки. Хорошие часы, дорогие, небось.

– Ты об этом пожалеешь! – крикнул я ему в спину.

Брынза напрягся, будто мои слова догнали его и больно ударили по голове, но не остановился и оборачиваться не стал. Он спешил покинуть заведение.

Следующие минут пятнадцать я нервно допивал текилу и отчаянно материл этого нэпманского ублюдка. Гнида, пидар, сука продажная!

Поворот этот оказался для меня воистину неожиданным. Я и представить не мог, что получу отказ от товарища по Комитету. Да ещё в деле, которое столь важно для всех нас.

У меня оставалось ещё две обоймы и, расправившись с выпивкой, я быстро расстрелял их. Пули ложились гораздо точнее.

Ну где, где я смогу взять эти триста тысяч? На гоп-стоп идти? Ну а что, придётся, раз дело такое. Ладно, может быть, и не триста нужно, у этого гандона солярии пороскошнее да погламурнее, не рядовые, пусть двести, пусть даже сто пятьдесят, но и их где-то надо надыбать. Сам-то я денег никогда не откладывал, сколько было на руках – тратил до последней копейки. Жил по-советски: для чего сбережения в коммунизме, где денежные знаки отменены?

Взбудораженная черепушка лишь одно решение подсказывала, один вариант предоставляла: Белоснежка. Честно говоря, меня ломало у неё просить. Какой-то чужой она мне была, и за все эти месяцы так и не зародилась в сердце искренняя к ней симпатия. Даже просто потрепаться по душам не получалось – сразу скатывался в эмоциональный ступор. Вот что значит энергетические заряды разные, не стыкуются.

Всё же она мой товарищ по партии. Боевая подруга. Эмоции и комплексы надо держать при себе. Здесь рассуждать надо просто: требуется достичь цель – значит, не взирая на трудности, обязан выполнить задачу. Почему вон капиталюги в нашей реальности коммунистов победили? Потому что никогда и не в чём не сомневались. Тупо гнули свою линию и выполняли задания боссов. У них тоже кое-чему можно поучиться.

Решительность, снова заявившаяся ко мне во всей красе и полноте, торопилась тут же упорхнуть, и я не стал позволять ей вольничать. Стремительно вытащил из кармана телефон, отыскал среди имён Вику и нажал на кнопку дозвона.

Связь не устанавливалась, Викуша пребывала вне зоны доступа. Раздосадованный, я принялся названивать ей снова и снова, но с тем же результатом. Красавица либо отключила свой сотовый, либо свалила на шоппинг за границу, как они со своей матушкой любили делать раз в месяц-два. Впрочем, и за границей телефон должен был пахать. Это просто западло, вот как оно называется.

Ближе к ночи она всё же отозвалась.

– Виталик? – у-у ты, лапочка. Невинна, как трусики Мальвины. Ну как такую обругаешь, даже несмотря на то, что все в Звёздочке круглые сутки должны быть на связи?

– Вика, бабло мне надо. – Я понимал, что как-то неправильно начал разговор, не в той тональности и не с теми обертонами, но делать было нечего. – Можно взаймы, а можно и просто так.

– Ой, я не знаю, осталось ли у меня. Я потратилась в последние дни. Тебе сколько надо?

– Триста тысяч для верняка.

– Триста… – ни малейшего удивления. То ли натренирована, то ли действительно не деньги. – Ну, я посмотрю, сколько там на карточке осталось, только, знаешь, мне кажется, триста не наберётся. Тысяч сорок если. Но если хочешь, я у мамы попрошу, она не откажет. Только ей надо объяснить, на что они мне нужны.

– Ладно, не торопись, – я понимал, что это тот же самый облом. – Ты где вообще находишься?

– В Питере. В гости ездила. Знаешь, в Эрмитаж ходила. Там столько интересного!.. Хотя капиталюги относятся к нему наплевательски.

– Ну ладно, до скорого!

– Ой, слушай, а тебе Антон не звонил? Мне только что. Он это… Ну, как бы собирает всех. Как обычно.

– Когда?

– Завтра ночью. Ты понимаешь где?

– Понимаю, понимаю. Пока.

Вот ещё и Гарибальди тему мутит. Видимо, снова приказ от Политбюро. Опять надо Родине послужить.

Почти тут же раздался звонок от Антона. Так и есть. Общий сбор.

Ну ладно, послужим. Раз Родина просит.

В день сходняка я ещё один вариант решил прощупать. Тухлый, конечно, но мало ли. Вдруг чего получится.

Вариант имел отношение к Пятачку. Он, само собой, не миллионер, но и не бедствующий. В «Российской газете», в общем-то, ничего так платили по моим данным. За пять лет добросовестной канители, что Пятачок там утоптал, скопить кое-чего можно было. Просто поговорить надо правильнее, объяснить значимость момента. Так-то он хороший парень.

Думал прямо в редакцию к нему наведаться, но войти в здание не успел, потому что прямо у дверей столкнулся лицом к лицу с ним самим. Борька вместе с фотографом собирался в Дом правительства на пресс-конференцию с министром финансов. Фотографа этого я пару раз прежде видел – смурной такой мужик, но вроде нормальный.

– Ну поедем, поедем, – хлопнул меня по спине Борис, едва я принялся невнятными намёками разжёвывать о цели визита. – На месте поговорим.

Я безропотно уселся вместе с ними в редакционную машину, полагая, что как вылезем, так и перетрём, но, едва машина тормознула у Белого дома, они с фотографом тотчас помчались к вызывающей некоторый трепет и стойкое желание закидать её гранатами резиденции капиталистических министров.

– Ты без… этого? – на ходу шёпотом поинтересовался Пятачок. – А то там рамка.

Про ствол спрашивал. Я был налегке. Да и внутрь заходить не собирался.

У входа вроде как тормознул – мол, здесь вас подожду, – но Борька подталкивал в спину: шагай, шагай. На входе, не предъявляя удостоверения, он бросил охраннику дежурное «Пресса», – и тот даже не предпринял попытки нас остановить, лишь добродушно пожурил: «Уже началось!» – и втроём мы беспрепятственно преодолели его бдительные, но добрые очи. Нехитрый трюк мне понравился – в будущем, возможно, придётся это здание захватывать, так что надо занести в наработки.

В конференц-зале почти такой же добродушный, как охранник, министр – вроде бы Аливердиев была его фамилия, он недавно сменил ликвидированного бойцами Комитета Кудрина, это был наш третий крупный успех после Чубайса и Шохина – уже душил занимательной арифметикой присутствующих журналюг. Мне от такого добродушия даже стыдно стало: вот ведь, за что-то не люблю этих милых граждан. Мы с Пятачком уселись сзади, на предпоследнем ряду, фотограф отправился на передовую ловить моменты.

– Я родом с Кавказа, – объяснял с обаятельным акцентом министр девчушке-журналистке, – а там экономика, в маленьком таком понимании, целиком и полностью базируется на бытовом укладе. Вот не отключает кто-то из соседей электричество, стереосистема там, кинотеатр домашний там, пять компьютеров там, а счётчик он себе специально сломал, чтобы платить по среднестатистическим величинам – соседи приходят к такому зарвавшемуся индивиду и говорят: «Ая-яй-яй, дорогой! Нехорошо поступаешь! Почему мы за тебя должны доплачивать энергопоставляющей компании? Там люди стараются, работают, драгоценное электричество до нашего дома доводят, а из-за того, что у тебя счётчика нет, твоё потреблённое электричество на нас записывают. Ты смотри, уважаемый, мало ли что с тобой может приключиться безлунной ночью!» И сосед отвечает: «Вах-вах-вах, виноват глубокоуважаемые мои, сегодня же счётчик куплю, а пять компьютеров на помойку выкину, потому что там одна порнография, которую приличному человеку смотреть стыдно». Вот так у нас проблемы решаются. Это хороший пример для всей России. По-простому, по-дружески загляните в соседнюю квартиру, посмотрите, что там за электроприборы работают и честно ли за них хозяин расплачивается – и я уверен, он постесняется тех, с кем рядом живёт, обманывать. Вот так и снизятся ваши счета за электричество.

– И всё же, – лопотала девчушка, – может быть, дело не в соседях, а в произволе энергетических компаний? В том, что цепочка поставщиков от электростанции до рядовых потребителей насчитывает по четыре-пять организаций, и каждой надо кормиться?

– Ой, какие слова нехорошие вы употребляете – произвол, ещё там что-то… – морщился министр. – Нельзя так о людях труда, разве можно так. Я вам сугубо как пример электричество привёл, это собственно и не моя стезя. Я сказать вам хочу, что только сообща, всем миром мы можем решить возникающие проблемы. Да, времена нелёгкие, не на всех денег хватает, но о социальной сфере мы никогда не забывали, она всегда у нас в приоритетах ходит. Только ради людей работаем. А вы с какими-то намёками грязными…

Борис записывал всю эту ахинею на диктофон. Едва заметно морщился.

– Сегодня сбор, – сказал он мне. – Знаешь?

– Угу.

– По какому поводу?

– Не в курсе.

Ну, пора и о деле.

– У тебя как насчёт копейки лишней? – поинтересовался я.

– Если действительно речь о копейке идёт, – улыбнулся он, – то имеется. А если же ты фигурально выразился, то не знаю.

– Ну, можно сказать фигурально. Мне тысяч двести нужно.

– Ого!

– Ну, вообще-то триста, но эту вещь, я думаю, и дешевле можно взять.

Пятачок, как и Белоснежка, о целях этого финансового запроса, деликатно не интересовался.

– Ну, не знаю, если очень нужно…

– Очень нужно!

Боря посерьёзнел, задумчиво вглядывался в фигуру кривляющегося министра и вроде как раздумывал.

– Если очень нужно, то дам, – ответил он. – Хотя это и несколько напряжно мне.

– Ну, если напряжно…

– Дам, дам…

Пятачка стало жалко. Копил несколько лет эту пару-тройку сотен тысяч, свадьбу, может, хотел справить, или на что другое собирал, а тут вдруг я нарисовался со своими безумными планами. И ведь не смогу я ему эти деньги вернуть.

– Ну ладно, – сказал я, – не грузись. На следующей экспроприации пожирнее кусок себе оставим.

– Да чего ты! – стрельнул он в меня упрекающим взглядом. – Я же сказал, что дам.

– Не, ну если тебе тяжело это…

– Нормально. Переживу.

– Я ведь не настаиваю, не требую. Сугубо исходя из твоих возможностей.

– Возможности позволяют, – сурово отвечал Боря.

– Ну ладно.

Не возьму я у него ни копейки, понял я в это мгновение. Не смогу.

Пресс-конференция меж тем подходила к концу.

– Есть ещё вопросы? – взирал юноша в очках, пресс-секретарь, в зал.

– Не задашь вопрос? – спросил я у Бориса.

– Да пошёл он в жопу! – отозвался тот раздражённо.

Эмоциональная волна, как показалась, адресовалась мне. Нет, точно у него деньги брать нельзя!

Дискотеки сейчас – фуфло полное. Ладно, если какой ремикс на советскую эстраду врубят, их, в общем-то, частенько ставят, а так, оригинальный музон – одно убожество. У каждого времени своя музыка, свои книги, свои фильмы. У нашего времени нет ни музыки, ни всего остального. То, что сейчас выдают эти дебилы, окопавшиеся от реальной жизни за своими пультами, это не музыка вовсе. Как там это называется? Рэпид блэкдрим? И ещё куча скомпонованных зарубежных словечек, которые не упомнишь? Там ни мелодии, ни даже ритма. Бездарная абстракция. Чем бездарнее – тем лучше. Потому что на дворе – эпоха бездарей.

Нет, у меня не старпёрское сознание. Могу кое-что и кроме советских ансамблей, да англосаксонских хард-рок групп прошлого века послушать. В детстве, помню, в десятых годах, в ночных клубах ещё можно было потанцевать, поразвлечься как-то, получить удовольствие от диджейских находок. А сейчас что? Сам музыку уже никто не пишет, только через пользовательские программы – нажимаешь на выбор кнопку, добавляешь желательного настроения, глубины погружения в подсознание и ожидаемого выброса адреналина. Всё, программа выдаёт продукт. Но ни настроения в нём никакого, ни глубин погружения, а уж об адреналине и говорить не приходится. Бессмысленная последовательность звуков. Блевотина, форменная дрянь! Как они там выбирают в своём кругу лучших – одному богу известно. Я свою послеармейскую работу в ночном клубе в том числе и поэтому не любил – из-за музыки, что там звучала. Наизнанку выворачивала.

Вот под такую дрянь и зажигали. Точнее, делали вид, что зажигаем. Хотя, кто его знает – Белоснежка, так та вроде вполне искренне колбасилась. Пятачок рядом с ней дрыгался, и тоже на вид отчаянно – но он больше, я всё же думаю, для маскировки, и чтобы девушке не скучно было. Кислая вокруг своей оси выдавала обороты, и что-то такое руками изображала. Умирающего лебедя. Её от такого музона точно мутило. Эх, нам бы с ней «Землян» сейчас, «Траву у дома»!

Мы с Гарибальди и вовсе с места почти не двигались. Пятка, носик, топ-топ-топ. Ну, ещё руками туда-сюда. Долго, однако, никто здесь задерживаться не собирался: получим инструкцию и наххаузе.

– Политборо инициирует акцию! – стараясь перекричать децибелы невыносимого саунда, кричал Гарибальди.

Время от времени кто-то был вынужден тупо переспрашивать, так как разобрать командира можно было не всегда.

– Чё? – не понял Пятачок.

– Акцию!!! – терпеливо проорал Гарибальди снова.

– А, ясно.

– Примерно то же самое, что прошлым летом! – напрягал голосовые связки наш лидер. – Конкретных целей нет. Пострелять, пошуметь, показать своё превосходство и неуязвимость. Желательно в районе Садового кольца.

– Насчёт взрывов как? – прокричал я вопрос.

– Можно, – закивал Гарибальди. – Но не увлекаться. Дорогие машины, буржуйские магазины – не больше. Жертв среди мирного населения избегать.

– Мусоров?

– Их можно, но не увлекаться.

– Понятно.

– Когда выступаем? – это Кислая.

– Через три дня. Транспорт надо раздобыть самим. Шайтан, организуешь? Старенькая, но приличная иномарка. Белоснежку напрягать не будем, потому что машину придётся бросить.

Ещё несколько минут мы танцевали молча. Похоже, всё, инструктаж закончен. Я вопросительно посмотрел на Антона – тот взглядом эту самую мысль подтвердил. Всё.

Расходиться ещё рано. Надо с полчаса потусить, чтобы не вызывать подозрений. Мы стали рассасываться по территории танцпола. Я ухватил Гарибальди за локоть и потащил к бару.

– Пойдём, выпьем, – говорил на ходу. – Я угощаю.

Желание попросить у него денег возникло спонтанно. Вовсе не думал, но от него, показалось, исходила правильная аура. В общем, рискнул перетереть.

Выпили по рюмке коньяка.

– Дело такое… – начал я.

Антон молча и внимательно слушал, пока я рассусоливал ему про достижения Костикова, о которых он, впрочем, и сам имел вполне определённые представления, о значимости прорыва в параллельность для всего Сопротивления и для нас лично, расписывал в красках нашу жизнь и борьбу, которые явно станут богаче и насыщеннее, установи мы связь с Союзом, да и много чего ещё плёл, потому что, достаточно неожиданно для себя, почувствовал вдруг то, чего у меня и в помине не было – дар красноречия. На эти несколько минут он милостиво опустился на мою косноязычную сущность.

О предыдущих попытках найти деньги я благоразумно умолчал. Гарибальди, едва я закончил, покивал, посмотрел куда-то вдаль, на отвязно танцующую группу размалёванных девок, а потом задумчиво произнёс:

– Заезжал ко мне Брынза, рассказал о твоём к нему походе.

– Блин, вот гнида!

– Просил присмотреть за тобой, чтобы ты не натворил глупостей.

Всё, кирдык! Вот тебе и красноречие. И зачем я решил довериться Гарибальди? Он же службист, тупой исполнитель, потому его и сделали лидером Звёздочки.

– Тебе не следовало к нему обращаться, – с укором посмотрел на меня Антон. – Это не тот вопрос, с которым надо выходить наверх, в обход всех правил. Ты вообще о Брынзе не должен знать.

– Понятно! – рубанул я. – Пойду домой. Херовый здесь музон.

– Деньги на солярий найдём, – вдруг выдал Гарибальди. – Сколько надо, триста тысяч?

– Может, и двести хватит, – удивлённый, поспешил я его успокоить.

– Есть в кассе такая сумма. Завтра же купим. Правда, что потом будем делать, не знаю. Выходит, надо будет на акции под шумок где-нибудь в магазине бабло увести.

– Да не проблема!

Он помолчал.

– Я всё же полагаю, надо пытаться найти коридор, если есть хоть призрачная надежда, – сказал затем. – Пусть там наверху что хотят думают, а нам это только пользу принесёт.

Чёрт, я был готов расцеловать этого человека!

– Да и Союзе побывать жуть как хочется, – подмигнул он мне.