Колючка

Глава 7

Утром, пока Валка еще спит, Лаина помогает мне одеться, вся сплошь улыбки и любопытные взгляды. Наверняка сейчас гадает, что на свете могло разбудить меня в такую рань, потому что Валка всегда спала до последнего.

– Мне погулять с вами, миледи? – Когда я была принцессой, горничная ни разу такого не предлагала.

Я качаю головой, сейчас мне очень нужно побыть одной. Я почти не спала, сон гнали прочь и роящиеся внутри надежды на новую жизнь, и беспокойные мысли о том, что Валка без раздумий продаст Кестрина Даме, едва утвердится в своем положении – скорее всего, как только выйдет замуж и понесет дитя.

Но я хотя бы придумала способ помешать ей: отыщу колдуна, являвшегося мне дома, и с его помощью предупрежу принца об истинной природе его суженой. Может, я ничего и не знаю о колдуне и о том, где его искать по прибытии, но утро все равно дарит надежду разобраться со всем в свое время. В конце концов, он служит королю. Кто-нибудь при дворе обязательно его знает.

А пока мне нужно привести мысли в порядок и подумать о том, как устроить себе желанное будущее. Как компаньонке Валки, место при дворе мне обеспечено, но я бы с удовольствием оставила все связанное с политикой позади. Мне еще предстоит понять, как этого добиться, но думаю, что Валка будет только рада отослать меня подальше.

Я выхожу из нашей спальни в уже пустую гостиную, солдаты давно поднялись и ушли. На улице вижу, как Мелькиор и Филадон что-то вдумчиво обсуждают с командиром Саркором около нашей кареты, а солдаты уже собирают все к отбытию. Я шагаю вдоль отряда и вдруг в испуге застываю. К телеге с припасами еды накрепко привязан белый конь.

Я подхожу поближе и встаю в паре шагов, он качает головой в мою сторону и наблюдает.

– Прости, – бормочу я. – Думала, ты убежал. Надеялась – а ты, значит, не смог выбраться из упряжи.

Жеребец тихонько фыркает, поворачивая ухо к солдатам, загружающим телегу. Те едва удостаивают меня взглядом.

Теперь придется самой как-то освобождать его. Выпустить белого, предостеречь принца, суметь убраться подальше от дворца. Все это нелегко, и еще сложнее придумать, куда податься после. Может, получится стать еще чьей-то компаньонкой или давать уроки, хотя без знания языка будет нелегко. Нужно постараться поскорее выучить менайский. Я бреду дальше, солнце разливает первые лучи по вершинам дальних гор, небо светлеет, а ответов на все тревожные раздумья по-прежнему нет.

Когда я возвращаюсь в Приграничный Дом, от завтрака на столе остается один поднос с едой. Я сажусь и набираю себе холодного мяса и хлеба. Вскоре является Валка. Я насмотрелась на нее за вчерашний день, но снова невольно вздрагиваю от вида самой себя, от того, как она поджимает губы и тянется за куском хлеба. Валка принимается есть, а я с интересом смотрю, как она жует, как играет свет у нее на лбу и щеках. Моему телу так явно не хватает Валкиной мягкости, округлости форм, не тронутой шрамами кожи. Она снова тянется за едой, и я прикасаюсь к рубцу на когда-то моих костяшках новыми пальцами, бледными на фоне ее руки. Она шарахается прочь.

– Знаешь, откуда это у тебя? – Ее испуг меня даже забавляет.

– Не понимаю, о чем ты, – отвечает Валка резким голосом.

– Я собирала шиповник, чтобы приготовить отвар для Джилны. Оступилась на краю оврага и съехала прямо под откос. А внизу росла ежевика, и я распорола руку о колючки. Мать была в ярости. – Я потираю костяшки, вспоминая, как было больно.

Валка глазеет на меня и молчит. Не знаю, напугало ее внезапное дружелюбие или отвратило. А может, она теперь гадает, у всех ли шрамов такое безобидное прошлое. Или почему мой рассказ не заткнула удавка. Но в разговорах с Валкой наказания, кажется, можно не бояться. Я встаю и иду к двери. Пусть теперь немного поварится в понимании того, сколько всего ей нужно знать о моей жизни, чтобы спектакль удался.

Лейтенант Балин и его солдаты уже на улице, готовятся прощаться с принцессой. На идущую к карете меня едва смотрят.

Валка вскоре выходит и принимается с лучезарными улыбками провожать отряд.

– Лейтенант Балин, благодарю вас и ваших людей за помощь, оказанную мне в этом долгом пути. – Она бросает взгляд на карету и меня внутри. – Прошу вас, сообщите матушке, что оставили меня в добром здравии.

– Ваше Высочество, – Балин глубоко кланяется, – для меня было великой честью сопровождать вас. Я лично передам королеве ваши слова.

Спустя несколько минут все солдаты уже на конях и скачут домой, оставляя за собой плотное облако взбитой копытами пыли, плывущее над дорогой.

Валка садится в карету, оглядывая все будто в первый раз.

– Желаю, чтобы ты убрала свои вещи, – говорит она, неприязненным взмахом указывая на свертки ткани в уголке моей скамьи.

Я недоуменно смотрю туда и вижу свою дорожную накидку и подаренный королем теплый плащ, который был на мне в день отъезда. Валка и не представляет его ценности. Я тихонько злорадно ликую и сладко улыбаюсь, заворачивая королевский дар в свой простенький плащ.

– Разумеется.

Валка фыркает и садится рядом со мной, оставляя вторую скамью пустовать.

– А где Лаина? – удивленно спрашиваю я, когда Мелькиор и Филадон поднимаются в карету и устраиваются напротив нас.

Валка раздраженно перебирает пальцами.

– Я отослала ее обратно. Она грубила и ничем особо не помогала. Не было нужды везти ее дальше.

Ну конечно. Я смотрю в окно и больше не заговариваю. Лаина рано или поздно заметила бы неладное. Теперь Валке ничего не грозит.

Принцесса и ее лорды оживленно беседуют все утро, то и дело касаясь дворцовых забот Менайи.

– Вы упоминали нездоровье принца Кестрина, – замечает Валка, когда разговор ненадолго затихает.

– Ему неожиданно стало дурно с месяц назад, – рассказывает Филадон, – когда наш король гостил у вас.

– Накануне он выезжал охотиться, и вдруг… – вступает в рассказ Мелькиор.

– За принцем ходят лучшие целители короля, – продолжает Филадон, будто никто ничего не говорил. Непонятно, зачем было так перебивать Мелькиора. – Они заверили нас, что он поправится.

Хоть что-то хорошее.

Мелькиор любезно улыбается, но слегка поджатые губы все же выдают, что пренебрежение Филадона не ускользнуло и от него. И как будто чтобы досадить нижестоящему лорду, он продолжает:

– Хворь принца Кестрина несколько походила на ту, что забрала нашу королеву. Мы поначалу боялись, что потеряем и его тоже.

– То есть королева умерла неожиданно? – спрашивает Валка.

Мелькиор кивает:

– Слегла одним днем, а уже другим ее не стало, дражайшая леди. Королевы лучше нее у нас не было никогда.

Филадон согласно кивает, но в тяжелом взгляде сквозит раздражение.

Я гадаю, какое место Филадон занимает при дворе: он походя унижает Мелькиора, а лорд вместо ответных выпадов лишь болтает дальше, тщательно сдерживая гнев. Верховный командующий, Мелькиор точно должен стоять выше всех остальных придворных чинов.

Кто же тогда Филадон и почему именно он выбран встречать нас?

Некоторое время спустя, пока солдаты накрывают походный стол в сторонке от тракта, Филадон поворачивается ко мне:

– Леди Валка, вы молчали всю дорогу. Может быть, вам нездоровится?

– Нет, все в порядке, – заверяю я, усмехаясь про себя. Я могла бы и побеседовать, обратись ко мне кто-нибудь. Зато часы молчания ушли на раздумья и планы. Но, раз уж он соизволил заговорить со мной теперь, я не собираюсь упускать такую возможность.

– Только, пожалуйста, милорды, прошу вас не звать меня леди Валкой. Мне слишком непривычно. Мою матушку тоже зовут Валка, поэтому дома меня называли леди Торнией.

– Разумеется, миледи, – соглашается Филадон с легким поклоном.

Мелькиор повторяет его движение с выражением вежливой скуки.

Валка бледнеет от злости и бросает на меня яростный взгляд.

– Благодарю вас, милорды. – Я улыбаюсь ей. Новой жизни – новое имя. Пусть она стала принцессой, зато я могу избавиться от ее личины, а она обречена всю жизнь провести под моей.

До конца стоянки я снова молчу, улыбаюсь, киваю в ответ на редкие обращения и наслаждаюсь простым, но сытным обедом из хлеба, сыра, фруктов и холодного мяса.

Вскоре после еды мы возвращаемся в карету и движемся дальше. Каменистый перевал уступает место редким лесочкам, а вскоре взгляду открывается все больше и больше склонов с пышными травами и поздними полевыми цветами, которые подолгу тянутся между совсем уже редкими елочками и дубами. Через день-другой мы наверняка спустимся к равнинам.

Мы прибываем на ночлег в небольшой придорожный трактир аккурат под вечер, когда солнце уже в полушаге от горизонта. Умывшись в своей комнатке, я пробираюсь к загонам, в которых привязаны все наши лошади, и выискиваю белого жеребца. Конюхи ушли в дом ужинать, оставив лошадей, но могут приглядывать за ними через двери кухни. В глубине загона виднеется белый. Смотрит на меня, подняв голову, живыми внимательными глазами. Сердце болит за него.

– Не представляю, как тебя освободить, – бормочу я, опираясь о деревянную балку. Ночью оставят дежурить кого-то из солдат, и даже сейчас мимо дверей то и дело снует прислуга с кухни – слишком часто, чтобы я решилась выпустить жеребца. – Валка из тех, кто сдаст тебя живодеру, как только поймет, что не может объездить. Жаль, что ты не смог убежать на волю в тот раз.

– Я предпочел остаться, принцесса, – отвечает он глубоким мягким голосом.

У меня глупо открывается рот. Что?

– Ты сейчас… ты говоришь?

Мое изумление как будто бы забавляет коня.

– Да, – подтверждает он.

Я вижу, как шевелятся его губы, хотя и не совсем в лад со звуками, стоящими у меня в ушах. Но он говорит, говорит вслух, произносит звуки, невозможные для лошади.

– Но как?

– Полагаю, это должно быть очевидно.

Я прижимаю руку ко лбу, словно так можно унять круговерть мыслей. Но все по-прежнему кажется невероятным, если только не…

– Колдовство?

Он склоняет голову, ну совершенно как благовоспитанный придворный.

– Тебя прокляли? – допытываюсь я, снова хватаясь за балку между нами.

– Нет, – отвечает он с веселыми нотками в голосе. – Отнюдь. Умение говорить в моей природе. Я просто предпочитаю не щеголять им перед вашим видом.

– Тогда как ты… почему ты здесь?

И почему подобное создание не соизволило подать голос для того, чтобы обрести свободу?

– Я попался в трудное время, был сам не свой, – отвечает жеребец. – А твой брат просто выкупил меня, едва узнал, что я не даю себя оседлать. – И продолжает, будто невзначай: – Этот твой братец – дурень дурнем, между прочим. Я было разочаровался в человечестве, но тут наконец появилась ты.

У меня вырывается смешок, потом еще один, резкий и сдавленный. Так я отчаянно стараюсь проглотить хохот, чтобы не привлекать внимания людей с кухни. Моего брата обзывает дурнем говорящая лошадь, а я, значит, надежда человечества? Похоже, я теряю рассудок. Может быть, так мстит Дама – отнимает у меня ясный ум, обрекает всю жизнь скакать за бабочками – безобидной, безопасной. И бесполезной.

– Нужно было уходить, – говорю я мягко. Безумна я или нет, но он все еще здесь, а Валка не оценит коня, на котором нельзя ездить.

– Я остался, потому что ты мне нравишься. В тебе есть милосердие и справедливость.

– Это совсем не повод. Что бы там во мне ни было, я едва ли смогу тебя защитить. Так что принцесса наверняка…

Я снова изумленно смотрю на него. Принцесса, назвал он меня, впервые заговорив. Твой брат, сказал он.

– Я знаю, что с тобой случилось. В тот день я оставил ваш отряд и уже ушел в лес ниже по реке, когда твою жизнь отняли и отдали ей. Я был не в силах вмешаться, но стал свидетелем содеянного.

Голос у него глубокий, спокойный, такой настоящий. Это никакое не наваждение, просто нечто, неведомое мне доселе.

– Поэтому ты остался с нами, – заканчиваю я тихо. – Но объясни же, как ты говоришь? Что ты такое на самом деле?

– Я – Конь, мое племя существует издревле и отличается от ваших вьючных созданий так же, как ты сама. Твой конюх почти не промахнулся, сказав, что меня пригнали с Пышных Равнин, я был рожден не намного южнее тех мест. Во времена, давние даже по людским меркам.

Он встряхивает гривой и косится на двери кухни, но там по-прежнему тихо.

– Ты уже придумала, как снять заклятие?

– Снять?

– Ну конечно! Ты ведь хочешь его снять, не так ли?

Я собираюсь с духом.

– Сначала хотела, но… но у меня было время подумать, так что больше не хочу.

– Так что больше не хочешь, – повторяет он, словно слова могут поменять от этого смысл.

– Не хочу.

– Почему? – Если лошади способны всем своим видом выражать ошеломление, думаю, это выглядит именно так.

– Не придется быть той, кем я была. Понимаешь? У меня никогда и не получалось, я терпеть не могла двор, а теперь могу просто оставить все позади. Могу сама выбирать себе жизнь.

Белый пристально смотрит на меня, а когда заговаривает вновь, я слышу нотки разочарования:

– Ты не чувствуешь долга перед своим народом?

К щекам приливает кровь.

– Мой народ остался дома. Кем бы я ни была, я не смогу помочь им из Менайи.

– Менайцы и есть твой народ. Они тебя выбрали. Хочешь подсунуть им гадюку вместо себя?

Я застываю, думая о Валке и о дворцовой жизни.

– Она не причинит вреда больше, чем дозволит королевская семья. А если они дозволят хоть что-то – значит, скорее всего, и сами не лучше ее. Я бы не смогла с ними бороться. Она в любом случае справится лучше меня. Она понимает в политике.

– Желающие власти редко в самом деле заслуживают ее. Она принесет стране одни несчастья. Ты же изо всех сил старалась бы не навредить. – Он пытается быть терпеливым.

Я качаю головой:

– Вал…

И замолкаю, потому что удавка впивается в шею, пережимает дыхание и кровь. Я повисаю на ограде, хватаясь рукой за горло и широко открывая рот. Наконец воздух снова врывается внутрь с хриплым свистом.

– Принцесса? – мягко спрашивает конь.

Я выпрямляюсь, убираю руку и пробую снова, будто ничего не случилось. Голос звучит сипло и сдавленно.

– Она не злая от природы. Просто черствая и мелочная. И станет беспокоиться о платьях и украшениях больше всего прочего. А принцессе в таком не будет отказа. Есть в правителях черты похуже неравнодушия к брошкам.

Если бы только знать, что Валка не предаст принца, меня совсем ничего не тревожило бы. Но она предаст, хотя бы потому, что теперь тоже во власти Дамы. Я не могу помешать ни той, ни другой, зато могу предупредить принца. И точно могу сделать это, не возвращая своего прошлого.

– И тебе совершенно безразличны собственное имя и статус?

– В жизни так много всего кроме имен и статусов. – В моем голосе звенит напряжение. – Настоящей принцессой я все равно никогда не была.

Хотя бы это удавка позволяет заявить вслух.

– Да, – соглашается конь, немного подумав. – Ты никогда не желала власти. Это лишь делает тебя лучшей принцессой, чем прочие.

Настырный говорящий конь, кто бы мог подумать.

– Почему тебе вообще так важно, кто я?

– Я думал, это важно тебе. И, думаю, еще станет, когда ты поразмыслишь. А на это у тебя теперь, кажется, предостаточно времени. – Он отворачивается и идет к остальным лошадям. – Приходи поговорить снова, принцесса.

Я смотрю ему вслед, вижу, что остальные лошади не отличают его от своих – говорящего коня с обостренным благородством. И не представляю, что со всем этим делать.

Я возвращаюсь в дом и весь ужин кручу в голове нашу беседу. Почти не уделяю внимания Валке и лордам, но едва ли они это замечают. И даже лежа в постели, я все еще не могу уразуметь, почему белого коня все это остановило, когда до свободы было рукой подать. То есть копытом в его случае.

Постепенно я проваливаюсь в тревожное забытье, и мне снятся равнины. В безлунной ночи они освещены лишь мерцанием звезд. Травы вокруг сначала кажутся низкими, но, пока я иду, вытягиваются и начинают оглаживать плечи. Двигаться становится трудно, я шагаю прямо и целеустремленно, но не представляю куда, потому что едва вижу что-либо над волнами стеблей.

И к оврагу выхожу так неожиданно, что падаю вниз, лечу с откоса под градом мелкого щебня. Ущелье совсем узкое, с десяток шагов, каменные склоны возносятся надо мной отвесными стенами. Я осторожно поднимаюсь на ноги, отряхиваю с ладоней песок. Взгляд мой притягивает бледный лучик света далеко в расщелине. Добравшись до него, я вижу жерло подземного хода.

Он ведет прямо всего несколько шагов, за углом – все то же мерное свечение. Повернув, я выхожу к яркому свету. В скале вырублена просторная комната. Она совершенно пуста, кроме огромного каменного возвышения в середине. Над пьедесталом висит лампа, что дает это ровное яркое свечение – благодаря скорее световому камню, чем пламени. Я с опаской подхожу ближе, но больше в пещере никого нет, а вход за моей спиной – единственный.

На пьедестале покоится неглубокая чаша, до краев наполненная мерцающей водой. Я нерешительно гляжу в нее, памятуя о прошлой встрече со своим отражением. Но ничего странного в этот раз нет, в воде отражаюсь я.

Я сама. Воздух вырывается из груди, будто от удара под дых. На меня смотрит лицо, всю жизнь бывшее моим. Я не могу отвести взгляда, а образ меняется, мои черты расплываются, волосы темнеют до черных. На меня смотрят карие мужские глаза.

Мне становится дурно, будто от качки, когда я узнаю в мужчине того самого колдуна. Он хмурит брови, по лицу пробегают тени, и губы шевелятся, выговаривая мое имя: Алирра.

Я мотаю головой и хватаюсь пальцами за края каменного стола. Колдун подается ближе, в его чертах сквозит растерянность, и я снова вижу свое имя на его губах.

Нет. Я бросаюсь прочь от возвышения, путаюсь в собственных ногах, спешу к выходу. Проскочив сквозь него, падаю в удушливый мрак. В отчаянии тянусь в пустоту, чернильная тьма застилает глаза, заливается в рот. Пальцы, скрюченные в когти, вцепляются в край чего-то, я срываю с себя одеяло, в щели ставней сочится лунный свет, а в мою грудь наконец-то вновь льется сладкий ночной воздух.