Кольцо власти

«Эти немедийские леса! — скрежетнул он зубами — единственное, что он мог сейчас сделать. — Да когда же я, наконец, перестану привлекать внимание проклятых колдунов! Краутвурст, мерзавец! Его козни, чьи же еще! Но как этот сын Сета узнал, где я?»

Сколько ему предстояло простоять вот так, в полной неподвижности? Хорошо, если кто-нибудь поедет по этой дороге и поможет ему выбраться.

«Если сумеет, конечно, — невесело подумал варвар. — Кто знает, какой прочности эта паутина? Может, ее и меч не берет. Так и сгнию здесь, как заяц в силках. Нет! — поправил он себя. — Зайчишку может сожрать волк, или лиса, или рысь, а меня вряд ли укусишь в таком панцире».

Он представил себе, как вместо него и коня останется только лужа бурой жижи и пустая оболочка из паутины, словно осиное гнездо, покинутое своими обитателями. Меж тем солнце поднялось выше, и его лучи, выйдя из-за вершин деревьев, стали припекать варвара. Сначала голову, потом плечи и грудь. Скоро он уже весь жарился, будто на сковороде, не в силах даже утереть пот. Так же плохо было и коню. Киммериец чувствовал, как по телу животного проходили судороги, и жалел жеребца даже больше, чем себя самого.

И никто не проезжал по проклятой дороге. Ни пешего, ни конного! Никого… Конан не мог пошевелить годовой и лишь поводил глазами из стороны в сторону, изнемогая от зноя и неподвижности. В промежутки между нитями залепившей варвара паутины оводы и мухи просовывали жала и кусали лицо и ладони рук. Тучи этих мерзких созданий облепили его, так что через некоторое время он уже не мог ничего видеть, а твари все слетались на запах крови и жалили, жалили беспрестанно.

Варвар уже почти ничего не чувствовал, человеческих сил недоставало, чтобы выдержать бесконечную пытку. Среди жужжания тысяч насекомых неожиданно почудилось, что он слышит стук копыт коня. Он напряг слух. Так и есть! Кто-то скакал по дороге.

«Только бы не проехал мимо, не свернул бы куда-нибудь в сторону», — молил богов киммериец, все еще надеясь на спасение.

Топот копыт приближался, и наконец всадник, судя по звуку, остановился возле него. Но лучше бы не останавливался. При первых звуках глумливого голоса киммериец понял, что его уже ничто не спасет. Всадником был Краутвурст.

— Ну как твои дела, киммерийская вошь? — захохотал колдун, — Ты еще жив или, может, подох уже?

Конан почувствовал укол в спину — видимо, колдун ткнул острием ножа сквозь прорехи в паутине.

— Ха-ха-ха! — залился довольным смехом Краутвурст. — Я мог бы тебя убить, как собаку, но решил, что и тебе не вредно побыть маленько в мешке. Помнишь, гаденыш? — Он снова кольнул варвара ножом, радостно хохотнув. — Но я-то выбрался, а вот тебе придется тут подохнуть. День-два постоишь как истукан, да и отправишься на Серые Равнины. Помучаешься на славу! Ночью будет прохладнее, и ты решишь, что тебе стало лучше. Чушь! Днем опять припечет, и ты хорошенько прочувствуешь, что бывает с теми, кто имеет дерзость замахиваться на мое могущество.

Конан не мог разлепить губы, чтобы плюнуть в рожу довольно хихикающему ублюдку. Он только бессильно скрипел зубами, поминая про себя на редкость недобрыми словами всех известных ему темных богов.

— Ну ладно, — услышал он. — Надеюсь, ты будешь долго мучиться, на славу Сета. Надоело мне тут возле тебя мух кормить. Прощай, киммериец! Вряд ли больше придется свидеться!

Конан некоторое время слышал удаляющийся стук копыт, потом вновь погрузился в забытье, ничего не чувствуя, даже не понимая, что день уступает место ночи и дневной зной сменяет прохлада, как справедливо толковал колдун. Сколько прошло времени, пока он вновь пришел в себя, варвар не знал. Насекомых стало гораздо меньше, и он с трудом разлепил распухшие от укусов веки. Поднял глаза к небу, но звезд не увидел.

«Наверное, облака, — подумал варвар, само ощущение того, что он еще может думать, давало какую-то надежду. — Я еще не сдался! — Он провел пересохшим языком по нёбу. — Вот попить бы…»

Он чувствовал влажный ночной воздух и то, как роса обволокла паутину снаружи. Варвар попытался языком раздвинуть нити, облепившие рот, и почувствовал, что это ему удается. Паутина слегка растягивалась, видимо, под действием влаги. «Кром! — В голове киммерийца мелькнул луч надежды. — Вдруг пойдет дождь, тогда я попробую растянуть эти путы».

И боги словно услышали его! Конан почувствовал, как сверху упала капля, потом другая, потом заморосил вскоре стихший легкий дождик. Паутина, смоченная дождем, стала поддаваться чуть больше, и он сумел даже чуть расправить плечи и немного разогнуть ноги в коленях. Варвар с радостью почувствовал, что и конь его подает признаки жизни.

«Еще, еще, сейчас больше всего на свете мне нужен настоящий ливень! — взмолился он. — Ведь может же пройти сильный дождь или, еще лучше, гроза!»

Он услышал, что где-то в стороне от него раздался шум падающих капель — его невозможно было спутать ни с чем другим.

«Только бы не прошел мимо! Этот проклятый шакал просчитался, его паутина не выдерживает влаги, и в этом мое спасение». — Варвар в нетерпении вращал глазами, словно безумный, надеясь увидеть, как к нему будет приближаться стена дождя.

И вожделенный миг наконец настал. Никогда в своей жизни варвар не желал чего-нибудь так сильно, как обычного дождя, и он пришел. Сначала его обдал поток влажного воздуха, потом сверху вдруг хлынул водопад. Сильные, крупные капли моментально вымочили его до нитки, но он только повторял, моля богов: «Еще, еще!»

Киммериец напряг мускулы рук, и проклятая паутина подалась! Все сильнее и сильнее давил варвар, и нити растягивались все больше и больше, беспомощно провисая. Потребовалось достаточно много времени, пока Конан освободил сначала одну руку, потом другую, потом вылез из кокона по пояс.

Струи дождя хлестали его по лицу, но он, слизывая влагу с губ, поскольку совершенно измучился от жажды, не давал себе передышки, боясь, что дождь закончится, а он не успеет выбраться из жутких пут. Но киммериец и сам успел, и умудрился вытащить из кокона коня. Тот рухнул на землю как подкошенный, едва только варвар освободил его ноги.

«Человек сильнее! — отметил варвар, отбрасывая подальше последние ошметки паутины. — Свободен! Свободен, слава богам!»

Коня варвару поднять не удалось. Бедняга только хрипел, и даже когда варвар принес ему воды из ближайшего ручья, пить не смог. Конан перерезал ему горло, чтобы несчастное животное не мучилось, и, взвалив на себя поклажу, пошел пешком, радуясь неожиданному избавлению.

«Надо будет хоть разок принести жертву Митре, — в порыве чувств решил киммериец, — уж сколько раз спасал Пресветлый. Но как этот ублюдок нашел меня? — снова задумался он над действиями колдуна. — Никаких предметов с шабаша у меня не осталось, так что он не мог увидеть, где я. Загадка…»

Варвар не знал, что Краутвурст воспользовался его шапкой и расставил колдовскую паутину на залах варвара. Ловушка сработала не хуже, чем охотничья собака. Колдун решил проверить западню, возвращаясь от герцога, и был несказанно рад своей удаче. Он спал счастливым сном в одной из деревень, намереваясь завтра же отправиться домой. Теперь ему казалось, что все страхи позади и можно продолжать спокойную жизнь, не опасаясь зловредной подножки судьбы.

А киммериец между тем отмерял большими шагами лигу за лигой, стараясь уйти как можно дольше от проклятого места, откуда он едва не отправился прямиком на Серые Равнины.

«Зря я, пожалуй, продал коней, — подумал он, но тут же рассмеялся: — Они тоже попались бы вместе со мной, как и гнедой. До Хельсингера осталось не так и много. За пару дней дойду».

Дождь прекратился, и от быстро шагавшего киммерийца пар валил, словно от взмыленного коня. К утру он вышел из леса. Впереди раскинулись холмистые луга, пересеченные небольшими рощицами. Вдали виднелись вершины гор, у подножия которых, как он знал, находился Хельсингерский замок.

Киммериец выбрал укромную полянку, развел костер из набранного под раскидистыми елями почти сухого хвороста. Он развесил одежду, чтобы окончательно высушить ее, и уселся, поджав под себя ноги, как туранский жрец. Лицо еще саднило от множества укусов мерзких насекомых, но варвар уже весело насвистывал песенку между глотками доброго амилийского, которым он запасся у гостеприимного хозяина придорожного кабачка.

«Неплохое вино, — смаковал он терпкий напиток, — не обманул. Да и девушка была хороша. Жаль, что вряд ли когда-нибудь удастся навестить кабачок еще раз».

Через некоторое время он уже укладывался на подстилку из веток, спрятавшись от постороннего взгляда и от солнечных лучей в густом кустарнике. Ему не пришлось спать двое суток, и он решил полдня посвятить сну.

«Чем больше спишь, тем меньше глупостей можешь сделать», — вспомнил он слышанную где-то фразу, но где слышал, припомнить не успел, потому что провалился в глубокий сон.

— Хорошо, что ты зашла ко мне, — увидев дочь, сказала Гунхильда, — я как раз хотела поговорить с тобой.

Она сидела в кресле и, склонив голову набок, расчесывала свои длинные густые волосы. Вышитая ночная сорочка, сползшая с плеча, открывала привлекательную грудь и чуть располневшую шею. Белоснежная кожа герцогини была еще гладкой и упругой, как у девушки. Заметив оценивающий взгляд дочери, Гунхильда чуть усмехнулась кончиками губ.

— Как ты считаешь, твоя мать еще может привлечь мужчину?

— Вполне возможно, матушка, — ответила Хайделинда, изумившись в душе, почему мать заинтересовалась ее мнением по этому щекотливому вопросу.

— Что ты словно неживая после монастыря? — спросила мать, поводя плечом, чтобы поправить сорочку. — Посмотри на своего дядю, он на четверть века старше тебя, а сколько в нем жизнелюбия и страсти!

— Да, я заметила, — с некоторым вызовом в голосе сказала девушка. — У вас тут, я смотрю, беспрерывное веселье. Наверное, оно началось около двух лет назад?

— Что ты хочешь этим сказать? — в недоумении подняла голову герцогиня.

— Ничего особенного…

— Нет уж! Раз начала, так договаривай, — с нарастающим раздражением перебила мать. — Ты хочешь сказать, что я совсем не помню твоего отца и только и делаю, что веселюсь?! — Последние слова она почти что выкрикнула.

Хайделинда молчала, глядя на герцогиню, лицо которой покраснело и перекосилось от гнева.

«Наверное, и я, когда злюсь, становлюсь такой же некрасивой, — отметила про себя девушка. — Боюсь, напрасно я завела этот разговор. Что матери оставалось делать? Она еще молодая женщина. Не идти же в монахини…»

— Ты думаешь, мне было легко? — крикнула Гунхильда, швыряя гребень на пол. — Что я, по-твоему, должна была делать? Идти в монастырь, чтобы там высохнуть, как эти служительницы Митры? Так?

Она чуть не слово в слово повторила мысль дочери.

— Прости, матушка, — вздохнула молодая герцогиня, — я совсем не хотела обидеть тебя.

— Не хотела обидеть? — немного успокаиваясь, переспросила Гунхильда. — Тогда зачем говоришь такие ужасные вещи? Я еще привлекательная женщина, а Бьергюльф любит меня, ты же прекрасно видишь это.

Хайделинда вспомнила, как вчера за ужином герцог, не стесняясь окружающих, целовал мать в открытую шею и похотливо залезал рукой в низкий вырез ее платья. Она находила вполне естественным, что Бьергюльф испытывает влечение к ее матери, но проявление этого на людях вызвало у нее неприязненное отношение к обоим.

— Я видела это, матушка, — сказала молодая герцогиня. — А давно он тебя так полюбил?

— Какое тебе дело?! — взвилась, словно от удара хлыстом, Гунхильда. — Откуда у тебя в голове такие мысли?

— Дело в том, — медленно произнесла Хайделинда и, посмотрев на мать, запнулась. Она собралась с силами и продолжала: — Ты только не волнуйся и постарайся понять меня правильно…

— Да о чем ты? — герцогиня не на шутку встревожилась, ее лицо пошло красными пятнами.

— Матушка, — снова начала девушка, стараясь говорить спокойно и медленно, — я узнала в столице, что мой отец погиб… — Она снова остановилась, но потом выпалила одним духом: — Совсем не случайно!

— Как это понимать, «совсем не случайно»? — Теперь герцогиня побледнела, ее изумрудные глаза словно потеряли свой блеск. — Он пропал на охоте, его искали целых две седмицы, но найти так и не смогли…

— Это я знаю. — Хайделинде нелегко давалось каждое слово, но она была решительной женщиной, и если уж что начинала, то доводила до конца. — Говорят, что его околдовал какой-то чародей и… мой дядя…

— Что?! — вскрикнула Гунхильда.

— …мой дядя, — повторила молодая герцогиня, — был заинтересован в его исчезновении.

Хайделинда специально не сказала «заинтересован в смерти», а выбрала более мягкое выражение, чтобы не накалить еще больше и так достаточно напряженную обстановку. Однако ее предосторожность оказалось тщетной.

— Да ты совсем спятила в своем монастыре! — взвизгнула Гунхильда. — Ты соображаешь, что говоришь? Родной брат был заинтересован в гибели твоего отца?! Боги! Ты действительно потеряла разум!

Она соскочила с кресла и, подбежав к дочери, схватила ее за плечи.

— Кто тебе сказал такую чушь? Отвечай! — Она тряхнула Хайделинду, и ее пальцы с силой впились в кожу девушки.

— Успокойся, матушка. — Молодая герцогиня повела плечами, стараясь высвободиться из материнских рук, вцепившихся в нее с неженской силой. — Я просто передала тебе то, что мне сказали в Бельверусе.

— Кто мог такое придумать? — Гунхильда отпустила дочь и закрыла лицо руками, — Ты будешь говорить или нет?

— Нет! — твердо ответила Хайделинда. — Я рассказала тебе это, надеясь на твою помощь.

— В чем я могу тебе помочь? — вскрикнула герцогиня. — Вместе с тобой обсуждать лживые бредни глупых людей?

Хайделинда подумала, что мать взволнована намного больше, чем могли вызвать ее неосторожные слова. Однако все усилия герцогини были направлены лишь на то, чтобы отвести подозрения дочери от своего мужа.

— Скажи, — твердо произнесла Хайделинда, — вы с моим дядей давно… — она запнулась, но все-таки докончила фразу: — В общем ты понимаешь, о чем я?

— Как ты смеешь так разговаривать с матерью? — вскипела Гунхильда. — Этому тебя научили в монастыре? — Она тряслась от гнева, но девушка заметила, что мать не смотрит ей прямо в глаза, как будто стараясь что-то скрыть.

«Амальрик прав, — подумала Хайделинда. — Они сошлись еще при жизни моего отца, и у Бьергюльфа были причины убрать своего брата и соперника!»

— Я хочу знать, от кого ты узнала о подобных мерзостях? — Герцогиня выпрямилась и смотрела на дочь с нескрываемой злобой. — Небось этот воображающий себя ученым аргосец?

— Я не посвящаю посторонних в дела семьи. Эрленд тут совершенно ни при чем! — отрезала девушка, испугавшись, что ее необдуманный порыв навлечет беду на возлюбленного. — Он предан герцогу, и у него нет причин распускать такие слухи.

— Тогда бездельник Ивар? — продолжала допытываться мать.

— Ему это тем более не принесло бы никакой выгоды… — усмехнулась Хайделинда.

— Тогда кто же?

— Я не могу тебе этого сказать, — твердо ответила девушка, к которой вернулось все ее самообладание, — Прошу тебя, не говори о нашем разговоре своему мужу!

— Уж можешь быть уверена, не скажу, — скривила губы Гунхильда. — Чтобы не сгореть от стыда, что моя дочь совершенно спятила, я лучше промолчу об этом!

— Тогда будем считать, что мы ни о чем не говорили. — Молодая герцогиня повернулась и вышла из комнаты, оставив мать в одиночестве.

Разговор оставил тягостное впечатление и только укрепил ее подозрения. Амальрик не солгал! Но неужели мать тоже замешана в гнусном злодеянии?! Хайделинда вдруг ощутила чувство жуткого, ледяного одиночества. Где Эрленд? Скорее, скорее найти его! Она почти бежала по галерее, и стук ее каблучков гулким эхом отдавался в пустынных каменных переходах замка.

Эрленд в это время возвращался в замок из поездки в соседнее графство. Он ехал быстрой рысью по лесной дороге, и на душе его одновременно было и легко, и тревожно. Он испытывал радость от предстоящей встречи с Хайделиндой, с которой не виделся два дня, и в то же время его мысли омрачала обстоятельства, связанные с герцогом Бьергюльфом и загадочным убийством.

Ему хотелось действовать, чтобы уберечь молодую герцогиню от возможных посягательств на ее жизнь — а Эрленд совсем не исключал такого поворота событий со стороны Бьергюльфа. Однако пока было совсем неясно, что делать, тем более что Хайделинду привлечь в качестве своей союзницы в этом деле он не мог. Конан запретил ему даже заикаться об этом, а варвара Эрленд уважал и всегда прислушивался к его мнению. От тревожных мыслей голова у аргосца шла кругом, и он не замечал красоты и очарования расцветших лугов и буйной зелени набирающего летнюю силу леса. Ко всему прочему, с тех пор как они вернулись в Хельсингер, ему ни разу не удалось побыть наедине с Хайделиндой, и это угнетало его больше всего остального.

— Стой! — знакомый голос разрезал тишину, и Эрленд вздрогнул, отрываясь от своих раздумий.

Он взглянул в направлении голоса и увидел варвара, стоявшего на дороге с расставленными в стороны руками.

— Похоже, какие-то думы пленили тебя слишком сильно, — вместо приветствия усмехнулся варвар, — давненько стою так на дороге, а ты и не замечаешь. Если бы не подал голоса, ты в меня непременно бы врезался!

— Привет, киммериец! — останавливая коня, радостно воскликнул Эрленд. — Не представляешь, как я рад нашей встрече!

— Клянусь Кромом, — захохотал в ответ Конан, — до чего же ты вежливый человек, аргосец! Бьюсь об заклад, твои мысли сейчас были явно не обо мне!

— Нет… — смущенно ответил Эрленд, спрыгивая на землю. — То есть да! Но, кроме всего прочего, и ты мне сейчас очень нужен.

— Что-нибудь случилось? — встревожился варвар, протягивая ему руку.

— Пока нет, — ответил Эрленд, — но боюсь, что может произойти в самом ближайшем будущем. Бьергюльф, кстати, очень хочет тебя видеть.

— Сгорает небось от желания? — ухмыльнулся Конан.

— Вот именно. И совсем загорелся, после того как Краутвурст побывал в замке.

— Этот сын шакала… он еще дорого мне заплатит! — сжал кулаки варвар. — Если бы не милость богов, то это охвостье Нергала давно бы отправило меня в потусторонний мир.

— Как это случилось?

— Да вот так, — усмехнулся киммериец и в нескольких словах рассказал Эрленду о событиях последних дней.

— Да, клянусь Солнцеликим, боги тебя не оставляют, — выслушав рассказ Конана, протянул аргосец. — Видно, когда-то ты им пришелся сильно по душе.

— Ха-ха-ха! — покатился со смеху варвар. — Судя по тому, какие приключения довелось мне испытать за свою жизнь, я больше должен нравиться Нергалу или Сету, но если иногда мне все же везет, то отказываться от милости богов не буду, — Он посерьезнел и спросил: — Как там дела в замке? Не собирается твой хозяин устроить большой пир или что-то вроде этого?

— Да у него каждый день праздник! — махнул руной Эрленд.

— Надо же, умеет жить, — усмехнулся киммериец, — хотя и гнида ползучая. Но меня интересует, когда в замке соберется достаточно много народу со стороны.

— Через два дня в Хельсингер съедутся все окрестные нобили, — ответил аргосец, — Будет человек двадцать графов и баронов — сливки здешней аристократии. Да еще их домочадцы, человек семьдесят приедет.

— Ага, — удовлетворенно хмыкнул варвар, — это меня как раз и устраивает. Перстень с тобой?

— Да, — вынимая кольцо из кошелька, ответил Эрленд. — Что ты собираешься с ним делать?

— Хочу устроить твоему хозяину небольшой сюрприз, — усмехнулся киммериец. — Ты сможешь достать мне рясу или, на худой конец, какой-нибудь желтый балахон?

— Постараюсь.

— Кроме того, — продолжал Конан, — тебе будет еще одно поручение. Если, конечно, ты действительно хочешь, чтобы герцог понес наказание.

— Боги его накажут, — серьезно ответил Эрленд, — но я готов сделать все, чтобы помочь им в этом!

— Вот и славно, — со смешком сказал варвар, — Не знаю уж, какие демоны заставляют меня заниматься вашими темными делами, но у тебя-то должен быть и другой интерес, кроме торжества справедливости.

— Ты о чем? — спросил Эрленд, но, быстро сообразив, что хотел сказать варвар, махнул рукой. — Это пока не главное. Надо, чтобы убийцы получили по заслугам, — добавил он, — иначе Хайделинда не сможет чувствовать себя в безопасности.

— Не скажи, — покачал головой киммериец, — если Бьергюльф так и будет править Хельсингером, то рано или поздно твою девушку выдадут замуж за какого-нибудь местного нобиля, и тогда можешь распрощаться со своими мечтами.

— Нет! — выдохнул Эрленд. — Она ни за что не согласится!

— Может быть, и не согласится, — с сомнением ответил варвар, у которого не было иллюзий насчет поведения женщин в подобных обстоятельствах, — но, по-моему, ее и спрашивать особенно не будут. А если девчонка все же с характером и будет упорствовать, вас просто-напросто выгонят из Хельсингера. Что ты тогда будешь делать? Пойдешь бродячим факиром, — усмехнулся он, — или будешь устраиваться при каком-нибудь вельможе? Это вместо того, чтобы быть мужем владетельной герцогини! Но дело даже не в этом. Про саму девушку ты подумал? Она, конечно, как я успел заметить, не избалованная жеманная особа, но каково ей будет стать женой странствующего фокусника?

В этот момент в голове Конана мелькнуло воспоминание давних лет. Испарана, которая просила взять его с собой… Боги, кто бы знал, как сам он хотел этого! Но варвар тогда нашел в себе силы отказаться от этой женщины, потому что думал не о своих желаниях, а о том, что будет лучше для нее. Киммериец взглянул на Эрленда, лицо которого от таких слов вытянулось и помрачнело.

— Не грусти! — Конан похлопал молодого человека по плечу. — Клянусь Митрой, я помогу, но ты должен в точности выполнить все, что я тебе скажу.

— Я готов сделать все… — горячо начал Эрленд, но варвар перебил его:

— Не сомневаюсь. Слушай, что надо сделать. — Он приобнял собеседника за плечи. — Пойдем присядем и поговорим спокойно. Разговор будет серьезным, а мы тут стоим, как на городском базаре.

Они присели на огромный камень, вросший краем в начинающийся здесь косогор. Конан поведал аргосцу свой план. Эрленд слушал варвара, не перебивая, и только в конце разговора спросил:

— А если он не клюнет?

— Еще как клюнет, — уверенно ответил киммериец. — Твоя задача — найти еще парочку вещиц. Дальше все предоставь мне. Очень важно, чтобы на это «клюнули, как ты говоришь, не только герцог с Гунхильдой, но и остальные свидетели наших представлений. Нам надо, чтобы в замке царила обстановка неуверенности, тогда Бьергюльф непременно сорвется. Непременно, клянусь стариной Белом!

— А если взять и просто-напросто отправить ублюдка на Серые Равнины?

— Быстрый какой! И как ты это себе представляешь? — с сомнением покачал головой варвар. Хотя и ему самому такие действия были гораздо больше по душе, но он понимал, что в этом случае поступить подобным образом не удастся. — Ты врываешься в его покои и протыкаешь насквозь? Или нападаешь па герцога, когда он едет в окружении своего отряда куда-нибудь в селение?

— Можно подгадать какой-нибудь случай, — неуверенно сказал Эрленд.

— В общем-то можно, — согласился киммериец, — но я очень в этом сомневаюсь. Убить герцога — дело серьезное. Это тебе не пяток стражников зарезать. Кому они нужны? Женщины нарожают новых. А здесь — мирное время, знатный вельможа. Оглянуться не успеешь, как очутишься в подвалах Бельверуса, даже если сделаешь это и не своими руками. В лучшем случае придется бежать куда глаза глядят. Согласен? — Он посмотрел на собеседника,

— Так, — невесело согласился тот.

— Надо действовать хитро, — веско сказал Конан. — Не все, к сожалению, можно сделать, размахивая мечом. Хотя по мне, так это самый лучший способ, — вздохнул он. — Голова с плеч — и никаких проблем… Но, — варвар перевел взгляд на Эрленда, — дело действительно слишком серьезное, и не мы с тобой одни в нем завязаны. Стало быть, решить его надо так, чтобы ни один пес в Немедии не тявкнул. Понял?

— Почти…

— А вот когда Бьергюльф потеряет спокойствие и сам вытащит меч, — вдохновенно продолжил киммериец, и глаза его заблестели, — вот тогда пожалуйста, режь ублюдка на части. — Он яростно рубанул рукой. — Тогда все возможно, и никто не обвинит тебя… то есть нет, пусть лучше меня, — он ткнул пальцем в грудь, — что, защищаясь, я снес его паршивую голову с не менее гнусного туловища, клянусь Кромом! — довольный представшей перед его глазами картиной, убежденно закончил Конан.

Аргосец с восхищением смотрел на своего старшего товарища, не подозревая, что такой сложный план варвар придумал, может быть, впервые в своей жизни и сам был немало удивлен подобным обстоятельством.

«Если бы Ловкач или Нинус видели меня сейчас, — самодовольно решил киммериец, — они одобрили бы этот план. Даже варвар иногда может придумать что-нибудь стоящее!»

— Да, и еще, — вспомнил Конан, — привези мне сюда чего-нибудь пожрать, и вина не забудь. Зайчатина мне уже здорово надоела, а сколько придется просидеть еще в лесу — одним богам известно.

— Сделаю, — кивнул головой собеседник, — завтра жди меня на этом месте.

— Угу, — хмыкнул варвар, — мне все равно делать нечего, так что могу и целый день здесь просидеть. Смотри только, чтобы лишние глаза тебя не заметили.

— Не маленький, — вскакивая в седло, ответил Эрленд. — Ну, до завтра. — Он помахал киммерийцу рукой и вскоре исчез за поворотом лесной дороги.

— Уф! — Бьергюльф тяжело откинулся на подушки. Протянул руку к стоявшему рядом столику и, взяв платок, вытер вспотевшее лицо и шею. Опершись на локоть, приподнялся и окинул взглядом лежащую рядом Гунхильду. Утомленная его бурными ласками, она раскинула руки в стороны и тяжело дышала, приходя в себя.

— Ты красавица, — проводя рукой по обнаженному телу жены, протянул герцог, — жаль, что мы с тобой не начали этого много раньше.

— Оставь, — Гунхильда поймала его руку, но не отодвинула ее со своего живота, — ты совсем замучил меня. — Она посмотрела на Бьергюльфа преданным взглядом. — Больше нет сил…

— Ну, так уж и нет, — усмехнулся донельзя довольный собой герцог, — немножко-то, может, все же осталось?

Их широкое ложе стояло в углу большой, убранной коврами комнаты. Сквозь окно, полузавешенное тяжелыми шторами, пробивался неяркий вечерний свет. Его красноватые отсветы падали на каменные стены и висящие на них старинные шпалеры, изображавшие фривольные сцены из жизни пастухов и пастушек. Со временем краски выцвели, и тела персонажей приобрели грязный оттенок, почти сливавшийся с зеленоватым фоном, изображавшим траву и причудливые растения.

Только пасущиеся козы, безмятежно наблюдающие за сплетенными телами людей, светлыми пятнами выделялись на выцветших полотнах.

— Надо бы заказать новые шпалеры… — продолжая блуждать рукой по телу Гунхильды, сказал герцог. — Помнишь, какие красивые полотна показывал нам Мозес Шоберский? Надо такие же и в Хельсингер привезти.

— Зато у него жена рыжая, а кроме того, новые шпалеры очень дорого стоят, милый, — возразила женщина, потягиваясь под возбуждающими движениями руки Бьергюльфа, — нам и так предстоят большие расходы.

— Какие же? — склоняясь над ней, спросил герцог. — Вы, женщины, всегда найдете какой-нибудь предлог, чтобы сделать все по-своему.

— Разве ты можешь так сказать обо мне, дорогой? — оплетая руками шею мужа, промурлыкала Гунхильда.

— Сейчас узнаю, — прохрипел Бьергюльф, заводя ее руки назад, за голову, и прижимаясь телом к прохладной коже женщины.

…Когда после они лежали рядом, чуть касаясь друг друга разгоряченными телами, Бьергюльф вновь задал свой вопрос:

— Так какие расходы ты имела в виду?

— Расходы? — встрепенулась Гунхильда.

— Да, — нетерпеливо спросил герцог, — ты говорила о предстоящих нам больших тратах.

— Да, конечно. — Она повернула к нему голову. — Хайделинду ведь скоро придется выдавать замуж.

— Угу, — подтвердил герцог, — я уже присмотрел ей хорошую пару.

— Знаю, знаю, — засмеялась герцогиня, — ты говоришь о Хольгере?

— По-моему, это тот человек, что нам нужен, — уверенно продолжал Бьергюльф. — Богат, знатен, да и здоровьем не обделен, — хохотнул он, повернувшись к Гунхильде. — Ты ведь не хочешь, чтобы твоя дочь не получила в должной мере того, что достается тебе?

— Нет, конечно, — она обняла герцога, целуя его плечи и грудь, — но ведь такого, как ты, все равно больше не сыщешь!

— Это точно, — гордо похлопал себя по груди Бьергюльф, — но Хольгер, кажется, немногим уступит мне.

Он знал это наверняка, поскольку не один раз они вместе с графом забавлялись в парной тем, что не очень пришлось по нраву барону Амальрику. Однако посвящать Гунхильду в эти подробности он, разумеется, не собирался.

— Моя племянница должна иметь достойного мужа, — продолжал герцог, — малышка выросла, что надо, — он прищелкнул языком.

— Она похожа на меня, и… — начала герцогиня, но вдруг замолчала, вспомнив тягостный утренний разговор с дочерью.

— Что ты сказала? — подумав, что не расслышал конца фразы, спросил Бьергюльф.

— Я боюсь, что она не совсем хорошо себя чувствует… — неуверенно сказала Гунхильда, — Сегодня утром она затеяла на редкость странный разговор. Ее мысли…

— Какие мысли могут быть у девушки в ее возрасте? — рассмеялся Бьергюльф, просовывая руку под талию жены и стараясь ущипнуть то место спины, на котором у Гунхильды красовались две прелестные ямочки. — Ей нужен хороший, крепкий мужчина, — достигнув своей цели, продолжал он, — и только об этом она и должна мечтать.

— Отстань, ненасытный, — ласково ответила герцогиня, поворачиваясь к Бьергюльфу, — только у тебя это всегда на уме. У других, может быть, все немного иначе. Подожди, дай я договорю.

— Говори, — усмехнулся герцог, обнимая ее за талию, — я же не закрываю тебе рот.

— Это слишком серьезно, — Гунхильда уперлась руками ему в грудь, стараясь вырваться, — подожди!

— Да что с тобой? — отпуская ее, недовольно спросил Бьергюльф. — Ты, как всегда, преувеличиваешь. Наверное, ей нужны новые наряды?

— Не угадал, — ответила герцогиня и выпалила единым духом: — Хайделинда говорит, что ты был заинтересован в исчезновении старшего брата.

Герцог мгновение пролежал в оцепенении, словно получил удар дубиной по затылку. Потом он вдруг вскочил с постели и метнулся к окну. Выглянув зачем-то наружу, где светлая ночь уже сменила закончившийся день, он обернулся к герцогине. Голый, взъерошенный, с разведенными в стороны руками, в сумеречном свете он походил на огромную тряпичную куклу с трясущейся головой, пришитой неумелым мастером.

— Откуда? Откуда у нее эти мысли?! — задыхаясь, спросил он Гунхильду, как будто боясь, что не сможет до конца выговорить эти слова.

— Ей сказали об этом в Бельверусе, — ответила герцогиня, сжимаясь от страха и прикрывая тело скомканной простыней. Она первый раз видела Бьергюльфа в таком состоянии.

— Это враги! Меня хотят извести! — вскричал герцог, бросаясь к постели.

Гунхильда отпрянула назад.

— Враги! — убежденно повторил Бьергюльф, стараясь взглянуть в глаза герцогине.

— Какие враги? — спросила Гунхильда.

— Ты же понимаешь, что у меня были причины убрать Гюннюльфа?

— Да, конечно, — бессильно склонила голову герцогиня.

— Кто-то хочет нам напакостить, он и распускает грязные слухи! — В голосе герцога звучал неподдельный страх.

— Но кому это нужно?

— Откуда я знаю? — немного успокоившись, сказал Бьергюльф. — Ты спросила у девчонки, кто ей это сказал?

— Она не хочет… говорить об этом, — запинаясь, ответила герцогиня.

— Не хочет… — опустил голову Бьергюльф. — Не хочет — тебе. А если скажет кому-нибудь другому? Послезавтра здесь соберется множество народа. Стоит поползти подозрительным слухам, на меня может свалиться столько неприятностей, что я навсегда потеряю уважение нашей знати! Да просто могу погибнуть! О боги! — Он сжал голову руками.

— Но чего тебе бояться, ты ведь не причастен к исчезновению Гюннюльфа?

— Причастен, не причастен! Кто станет в этом разбираться? Дойдет до королевского дома, и потом уже не отмоешься ничем!

— Что же делать? — всплеснула руками Гунхильда. — Может быть, на время съезда нобилей отправим Хайделинду в дальнюю деревню?

— Да ты что? — замахал руками Бьергюльф. — Будет только хуже! Она седмицу назад была приглашена на прием к королю, ее многие там видели. Если девчонки не будет, досужих разговоров потом не оберешься!

— Да… — согласилась герцогиня.

Ее лицо посерело и как будто обвисло. Герцог, взглянув на нее, понял вдруг, что его жена уже не так молода. Конечно, он понимал, что женился не на юной девушке, но никогда это не являлось ему с такой очевидностью, как сейчас.

«Зачем я все это сотворил? — внезапно промелькнуло у него в голове. — Неужели боги хотят покарать меня за злодеяние?»

— Подожди, — поморщился он, хотя Гунхильда не двигалась и молчала, — может быть, она просто нездорова? А? — с внезапной надеждой спросил он. — В болезненном состоянии всякое может померещиться…

— Я ей так и сказала!

— Вот видишь? Я ее вполне понимаю, — он сжал ладонями щеки, — у нее умер отец, которого она очень любила, мать почти сразу же вышла замуж за другого… Ты понимаешь, в чем дело?

— Успокойся. — Женщина придвинулась к нему и ласково дотронулась рукой до плеча. — Значит, мы объявим, что она нездорова. Так?

— Так.

— Позовем лекарей…

— Правильно, — совсем успокоившись, поддержал жену Бьергюльф, — у меня есть хороший знахарь в Сондбю. Вызову его. Пусть полечит ее травами. Он это хорошо умеет, клянусь Огненноликим.

— Еще, — поддержала его герцогиня, — можно позвать погостить в Хельсингер ее подружек, сестер Хольгера. Они могли бы выведать у Хайделинды, кто ей сказал всю эту чушь.

— Умница, — умиленно посмотрел на Гунхильду герцог. — Так и сделаем. Ну а потом, если наши усилия пропадут даром, я всегда могу отослать ее обратно в монастырь. А сейчас давай спать. Завтра все и решим.

Они улеглись, но сон к герцогу не шел. Он ворочался, с завистью глядя на уснувшую жену, но так и не смог сомкнуть глаз до самого рассвета.

Гости съехались после полудня. Это были достойные мужи, представлявшие всю знать севера Немедии.

Сопровождаемые женами и старшими детьми, со множеством слуг и телохранителей, они въезжали в ворота замка под приветственные крики, вой волынок и стук больших барабанов. Герцог Бьергюльф, облаченный в парадную одежду, стоя на парадном крыльце вместе с Гунхильдой, приветствовал каждого гостя пространными витиеватыми речами, которые для него подготовил Эрленд. Все сегодняшнее утро герцог заучивал два приветствия, и сейчас, крайне довольный произведенным впечатлением, сиял, словно начищенная медная кираса.

Кроме ближайшего соседа Хольгера Ормхагенского, который уже несколько дней как находился в Хельсингере, где пьянствовал и развратничал вместе с хозяином, остальные проделали немалый путь, чтобы встретиться на съезде благородных нобилей, который раз в три года проводил кто-нибудь из местных вельмож. В этот раз жребий пал на Бьергюльфа, и он старался не ударить в грязь лицом. Важным обстоятельством нынешней встречи было прибытие королевского советника, ученого мужа и весьма уважаемого в Немедии человека, Астриса Оссарского. Сам король Нимед прислушивался к его мнению.

Уже целую неделю слуги и рабы Хельсингера под присмотром расторопного Гутторма мыли, чистили а скребли комнаты, в которые годами не заглядывали обитатели замка, готовя их к приезду знатных гостей. Во внутреннем дворе замка, где будет проходить прием гостей, расставлялись огромные тяжелые столы. По случаю теплой и ясной погоды Бьергюльф решил устроить пиршество на свежем воздухе, дабы, с одной стороны, дать гостям почувствовать себя менее скованными, чем в каменных стенах замка, а с другой — облегчить перепившим и переевшим необходимость в очищении желудка, ибо если кого и потянет на рвоту, то это можно будет сделать, соблюдая все приличия, просто отойдя на несколько шагов от стола.

Первыми прибыли граф Мозес Шоберский, сопровождаемый рыжеволосой женой и двумя рослыми близнецами, рыжими, как и мать, и чем-то похожими на чуть оперившихся петушков. Далее — барон Майнхельский, один из самых старых нобилей, помнивший еще старого короля, и только Бьергюльф успел поприветствовать его, как с башни закричали, что приближается королевское знамя. Чуть позднее во двор замка въехал пышный кортеж, сопровождавший Астриса Оссарского. Среди них выделялся Ивар, гарцевавший на черном жеребце и явно расстроившийся, не увидев среди встречающих Хайделинду. Ему, как и всем остальным, с постным выражением лица было сообщено, что молодая герцогиня, видимо, переутомилась в дороге, и хотя будет присутствовать на пиру, но к ее словам надо относиться с осторожностью, ибо иногда она слегка заговаривается.

Старец Астрис, выслушав приветствие Бьергюльфа, высказал похвалу изысканности и изяществу речи герцога, чем привел того в состояние, близкое к экстазу, которое этот развратник обычно испытывал только в общении с женщинами. Сопровождаемый Гуттормом, вельможа последовал в приготовленные для него покои, а Бьергюльф вновь поспешил на крыльцо встречать следующего гостя — барона Арнстейна Фронденбергского (не самого знатного, но зато самого богатого человека на севере Немедии, сколотившего свое состояние на торговле рабами с Пограничным Королевством.

— Все хорошеешь? — приветствовал барон Гунхильду, едва спрыгнув с коня. — Повезло тебе, старина, — хлопнул он по плечу Бьергюльфа и вновь оглядел герцогиню с ног до головы, — хороша! Хороша, ничего не скажешь! — причмокнул губами и, махнув рукой, остановил начавшего было приветственную речь герцога: — Оставь эти словесные кружева для других! А где твоя дочь? — спросил он герцогиню. — Говорят, в мать пошла?

Выслушав слова о недомогании Хаделинды, барон заключил:

— Это все ваши монастыри, Нергал им в задницу! Я всегда говорил, что они до добра не доведут. Свежий воздух, здоровая пища и никаких книг — они только сушат мозги! Вот посмотри, — он указал на упитанную, но не лишенную приятности молодую даму, приехавшую вместе с ним, свою новую жену, — ни одной буквы не прочла в своей жизни, а здорова, как…

Он громко расхохотался вслед за герцогом, который в душе придерживался таких же взглядов. Еще раз хлопнув хозяина по плечу, барон Арнстейн двинулся вслед за Гуттормом.

— Давай, старый козел, показывай, где меня поместишь.

— Да мы же с тобой одного возраста, — возразил Гутторм, слегка поморщившись.

— Разве? — вновь оглушительно расхохотался барон. — Я думал, что ты старше меня лет на пятьдесят, а? Но если ошибся, то прости, — веселье так и било из него ключом, даже Бьергюльф посматривал на него с легкой завистью. — Ну а насчет козла тоже не обижайся, все мужики ведь козлы, это точно. — Он вновь засмеялся и его хохот еще долго раздавался в галереях замка.

Гости все прибывали: Грабнер Швехтенский, Штайнер Дорнахский, Мутезир Химмельфарбский и прочие графы, герцоги и бароны со своими женами и чадами толпами челяди и экипажами — скоро двор замка походил на шумный постоялый двор, и слуги едва успевали распрягать и уводить коней в стойла, а Гутторм чуть не стер себе ноги по самые колени, отводя нобилей и их семьи в отведенные покои. Почти беспрерывно гремели барабаны и выли волынки, встречая каждого гостя праздничным маршем.

— Ф-фу! — выдохнул Бьерпольф, приняв последнего гостя, — Совсем запарился я с непривычки… Речи говорить — это не мечом махать. Ну, аргосец, порадовал, постарался на славу. Тебе понравилось? — повернулся он к герцогине.

— Ты был великолепен, — искренне ответила Гунхильда, глядя на мужа влюбленным взглядом.

— Ты так считаешь? — ухмыльнулся герцог. — Значит, я достоин награды. Я думаю, мы можем немного отдохнуть в нашей спальне, до пира еще много времени.

— Откуда у тебя столько сил? — игриво спросила Гунхильда, прижимаясь к его плечу.

— Слышала, что сказал Арнстейн? Здоровый воздух, побольше еды и вина и никаких книг, — захохотал герцог.

— Он не говорил про вино, — запротестовала Гунхильда.

— Не может быть! — удивился Бьерпольф. — Ты, наверное, просто не расслышала.

Хайделинда действительна была не совсем в хорошем состоянии, но не по той причине, которую называли прибывшим гостям герцог и герцогиня. Она уже два дня не виделась с Эрлендом и начала тосковать по нему. Они договорились, что по прибытии в Хельсингер свои отношения будут держать в тайне и постараются найти время для свиданий где-нибудь в укромном месте вдали от глаз и ушей обитателей замка. Но Эрленд последние дни занимался выполнением нескончаемых поручений герцога по подготовке к празднеству, и встретиться им так и не удалось. Сегодняшним утром герцог разучивал с аргосцем свои идиотские приветствия гостям, и Хайделинда надеялась, что, может быть, позже они смогут улучить свободную минутку. Но все повернулось не так, как она желала, и теперь молодая герцогиня сидела у окна, и доносившиеся со двора удары барабанов и вой волынок раздражали ее донельзя. За время, проведенное в монастыре, она научилась терпеть я ждать, но сейчас отсутствие любимого нагоняло на нее тоску и почему-то тревогу.

Девушка с грустью глядела на проплывавшие по небу белые облачка и, теребя бахрому тяжелых портьер, вспоминала недавние дни путешествия домой, когда никто не вставал между ней и Эрлендом, как они скакали на конях рядом друг с другом, и сладостные ночи в захудалых придорожных тавернах. Неужели для него какие-то дурацкие поручения Бьергюльфа важнее встреч с ней?

Еще этот позавчерашний разговор с матерью! Неужели она ради того, чтобы принадлежать этому пустому и развратному Бьергюльфу, пренебрегла своим мужем, благородным и достойным человеком я — в это Хайделинда все еще отказывалась поверить — знала о готовящемся убийстве? Волынка в очередной раз гнусаво затянула опостылевшую ей от многократного повторения мелодию. Девушка выглянула в окно. Подбоченившийся герцог, кланяясь, приветствовал какого-то старца с белой бородой в роскошном черном камзоле, вышитом серебристыми драконами — совсем как у барона Амальрика.

«Какой-то важный вельможа из столицы…» — подумала Хайделинда.

Она всмотрелась в окружение прибывшего гостя и увидела Ивара, поднимающегося на крыльцо и пожимающего руку герцогу. Девушка быстро отпрянула от окна, чтобы Ивар ее не заметил. Ей не хотелось его видеть. Хайделинда чуть ли не с брезгливостью вспоминала дни, когда после столичных приемов едва не поддалась на его ухаживания. Боги, надо же быть такой слепой и безголовой! По сравнению с Эрлендом он похож на напомаженную обезьяну! Сейчас один только вид лощеного самоуверенного оруженосца короля вызывал у нее отвращение. И неожиданно тоску сменило раздражение: ну почему они с Эрлендом не могут сами распоряжаться своей судьбой?!

«Любовь, если не умеешь ей противостоять и отдаешься… отдаешься с жаром, ведет к падению… сперва она размягчает душу, потом душа ввергается в горячку… человека рвут демоны соблазна, и он может погибнуть в пустоте, сгореть в необузданном огне», — вспомнила девушка слова настоятельницы монастыря.

Тогда, в Соважоне, она относилась ко всем наставлениям воспитательниц с пренебрежением, как и большинство ее подруг, но теперь девушка вдруг подумала, что настоятельница, возможно, и права — ее рвут демоны соблазна, в который ввергла ее страстная любовь к Эрленду.

В дверь постучали. Вошла служанка в белом переднике, повязанном поверх длинного платья.

— Госпожа, пора готовиться к приему. Осталось не так много времени.

— Иди! — сцепив пальцы рук, ответила Хайделинда. — Я вас позову… скоро…

Служанка вышла, но тут же дверь открылась вновь, и на пороге появилась Сюннива. Она прислонилась к косяку и не входила, а стояла молча, глядя на Хайделинду широко раскрытыми затуманенными глазами.

— Входи, — вздохнув, сказала герцогиня. — Я рада тебя видеть.

Девушка подошла и, присев рядом с ней на подоконник, ласковым движением убрала прядь волос, упавших Хайделинде на глаза.

— Ты какая-то подавленная. Что-нибудь случилось?

Ее участливый голос и нежное прикосновение словно разорвали натянутую струну в душе Хайделинды. Сказалось нервное напряжение, не отпускавшее ее в последние дни. С внезапным рыданием девушка бросилась подруге на шею.

— Ну что ты, что ты? — Сюннива погладила ее плечи. — Твоя матушка говорит, что ты сильно переутомилась в дороге. Но это скоро пройдет, я уверена. Пойдем…

Мягко обнимая Хайделинду за плечи, девушка вывела ее в соседнюю комнату, где служанки уже приготовили горячую благоухающую ванну.

— Идите, мы сами справимся, — махнула рукой Сюннива.

Хайделинда, потерявшая интерес ко всему, безучастно позволила подруге раздеть себя и с ее помощью опустилась в горячую воду.

— Ты позволишь мне помочь тебе? — спросила Сюннива.

Хайделинда только молча кивнула. Ей было все равно, вернее, нет, присутствие подруги все же позволяло ей отвлечься от невеселых мыслей. Сюннива мгновенно скинула с себя одежду и опустилась на колени возле ванной, намыливая кусок мягкой ткани.

— Сейчас я разотру тебе тело, и ты будешь чувствовать себя намного лучше, — приговаривала Сюннива, словно няня, успокаивающая маленькую девочку.

Хайделинда безучастно позволяла себя трогать, поворачивать, послушно повиновалась действиям подруги, и постепенно горячая вода и ласковые прикосновения успокоили ее.

— Какая ты красивая, — восхищенно повторяла Сюннива. — Наверное, в монастыре все хотели с тобой дружить?

— Почему ты так думаешь? — Хайделинда, сама того не ожидая, поддержала разговор.

— Ну, — пожала плечами дочь управляющего, — мне творили, что в монастырях девушки часто испытывают влечение друг к другу… ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да, это так…

Искренние похвалы и осторожные ласки Сюннивы тронули сердце Хайделинды. Ей нужно, просто необходимо было отвлечься! И она уступила, сначала равнодушно и почти безучастно, но постепенно позволила подруге все. Потом, приятно расслабленные, они плескались в почти остывшей уже воде. Закончив купание, девушки завернулись в большие мохнатые простыни и присели на скамью. Хайделинда рассказывала подруге о своей жизни в монастыре и многих других вещах. Они долго могли бы просидеть так, весело болтая, если бы постучавшие в дверь служанки не напомнили, что пора собираться на пир. Хайделинда, к своему удивлению, поворачиваясь под ловкими руками служанок, которые одевали и причесывали ее, поняла, что подавленность, которую она только что испытывала, исчезла почти без следа.

В просторном дворе замка огромным прямоугольником разместились столы. Только в противоположной стороне от длинного главного ряда, где сидел хозяин с наиболее почетными гостями, был оставлен небольшой проход для того, чтобы слуги могли обслужить пирующих. Каждый гость со своей супругой, если таковая имелась, восседали за главным столом, располагаясь по обеим сторонам от Бьергюльфа и Гунхильды, а остальные члены их семей рассаживались дальше, согласно старшинству и принятым правилам этикета. Хайделинде досталось место как раз напротив матери и герцога, рядом с сестрами Хольгера, Ортрудой и Артриксой, и младшим братом графа Швехтенского, учтивым молодым человеком лет двадцати, служившим в королевской гвардии в Нумалии. Молодая герцогиня огляделась, ища глазами Эрленда, но его нигде не было видно.

Она откинулась на спинку стула и обменялась взглядом с Сюннивой, которая сидела через дюжину человек от нее рядом со своим отцом. Ивар, как королевский оруженосец, занял место гораздо ближе к главе стола и гордо озирался вокруг, напоминая Хайделинде важного павлина. Заметив взгляд девушки, молодой человек приподнялся и отвесил учтивый поклон. Молодая герцогиня только кивнула в ответ и отвела глаза, рассматривая других гостей. Ее чувства были обострены, но сердце билось ровно и спокойно, как будто ничто про. исходящее не беспокоило и не могло взволновать душу Гости постепенно рассаживались, обмениваясь приветствиями со знакомыми. Слуги расторопно разливали по кружкам вино и пиво в зависимости от вкусов гостей. Гул голосов, смех и звук ножек кресел, двигающихся по каменным плитам, шарканье ног десятков слуг смешивались с карканьем ворон, рассевшихся по краям крыши и чуявших возможность поживиться будущими объедками.

Подождав, пока приглашенные займут свои места, Бьергюльф встал. Он поднял кружку, и его зычный голос раскатился над головами присутствующих. Гул стих, все повернулись в сторону хозяина.

— Благородные немедийцы! — повторил герцог, важно оглядев собрание. — Наш повелитель и первый среди знатных представителей народа Немедии, благословенный король Нимед, поручил мне собрать вас здесь, в моем замке, чтобы мы могли поговорить о делах, направленных на благо нашей великой страны!

Он перевел дух и продолжал:

— Под покровительством Владыки Света, Подателя Жизни, Хранителя Горнего Очага, Светлоликого Митры пусть расцветает и становится все более могучей наша великая Немедия! Слава Митре! Слава нашему повелителю благородному Нимеду! Да здравствует Немедия!

Последние слова потонули в дружном стуке кружек о столешницы. Рев сотни глоток, славящих Немедию, короля и Светлоликого продолжался еще некоторое время, потом пир покатился дальше. Столы ломились, уставленные блюдами с различными яствами, кувшинами с лучшими винами и знаменитыми сортами пива. Было где разгуляться натуре настоящего немедийца, любящего крепко выпить и хорошенько закусить.

Хайделинда, прислушиваясь к щебетанию сестричек Хольгера, атаковавших виконта Швехтенского вопросами о жизни в столице, равнодушным взглядом скользила по сотне жующих, пьющих и горланящих гостей. Некоторые вставали со своих мест и подходили к знакомым и друзьям, которых не видели несколько лет. Отовсюду слышались шутки, иногда весьма соленые, от которых Хайделинда почти отвыкла за время своего отсутствия в Хельсингере.

На пиру У короля Нимеда публика была несколько сдержаннее. Здесь же, где собрались провинциальные вельможи дальних окраин королевства, разговоры велись пооткровеннее, да и почтения к столичному люду было поменьше, несмотря на присутствие королевского посланника Астриса Оссарского. Впрочем, ученый муж, беседующий с одним из настоятелей местного храма Митры, казался настолько поглощенным общением со служителем Солнцеликого, что не слышал едких шуток о столичных чиновниках и королевских приближенных, которые отпускал шумный и языкастый Арнстейн Фрондебергский. Большинство северных нобилей не слыли особыми книгочеями и любителями ученостей и вряд ли даже представляли, чем прославился почтенный Астрис.

Всех интересовало совершенно другое. Мужчины обсуждали виды на урожай и, как обычно, жаловались на лень и безделье своих подданных, бахвалились охотничьими трофеями и продвижением по службе своих сыновей. Несколько лет Немедия не вела войн, поэтому они не могли похвастать ратными подвигами, и многие даже ворчали, что их наследники теряют дух настоящих рыцарей. Жены и дочери нобилей обсуждали сидящих напротив жен и дочерей, их одежду и манеры, сплетничали об удачных замужествах и богатых подарках, хвалились своими драгоценностями. В общем, пир как пир. Хайделинда, будучи еще девочкой, видела не одно такое сборище. Она уловила, что кто-то упомянул ее имя, и прислушалась. Точно. Сидящий наискосок барон Фронденбергский обсуждал со стариком Майнхельским постигшую ее болезнь.

«Что это еще за бред? — удивилась про себя молодая герцогиня. — Он говорит, что я не в себе после послушания в Соважоне… Кто ему сказал такую ерунду?»

Она напрягла слух, и поскольку беседа между баронами велась довольно громко, то из долетавших до нее слов поняла, что это мать герцогини сообщила всем о ее недуге.

«Боги! — ахнула девушка. — Какой стыд! Похоже, все думают, что у меня не все в порядке с головой!»

Она на мгновение почувствовала себя так, словно ее голой выставили на посмешище этим жрущим, пьющим и орущим гостям. Хайделинда вспыхнула, опустив голову и исподлобья оглядывая пирующих: Девушку передергивало от мысли, что она может встретиться с чьим-нибудь участливым взглядом, каким нормальный человек обычно смотрит на сумасшедшего.

«Сюннива! — вспыхнуло у нее в мозгу. — Так вот почему она так ласково смотрела на меня! Она уже знала, что меня считают не в себе, и воспользовалась этим…»

Чувство, овладевшее ею утром, и, казалось, исчезнувшее после общения с подругой, вновь напомнило о себе, стеснив грудь. Хайделинде почудилось, что она задыхается. Она откинулась на спинку стула, пытаясь справиться с волнением.

— Хайделинда! — услышала девушка голос, одной из сестер Хольгера. — Мы так давно не виделись с тобой!

Герцогиня повернулась к соседке. Раньше она различала сестер-близнецов, но сейчас, глядя на обращенное к ней румяное, пышущее здоровьем девичье лицо, тщетно пыталась угадать, кто же это: Ортруда или Артрикса. В детстве они были довольно-таки дружны, Ормхаген был ближайшим от Хельсингера замком, и девочки часто гостили в семьях соседей по многу раз в году.

— Не пытайся, не угадаешь, — засмеялась собеседница, почувствовав ее сомнения. — Теперь нас даже брат путает!

— Трикси, — ответила ей Хайделинда, потому что «знала ее по характерной мимике. — Не думай, что в монастыре у меня совсем повредились мозги, как говорит всем моя мать. Она и вам это сказала?

— Ну что ты? — застигнутая врасплох вопросом, смутилась девушка, но Хайделинда по ее испуганным глазам поняла, что угадала.

— Ну и что именно она вам наговорила? — глядя прямо в растерянное лицо, продолжала молодая герцогиня.

— Ну, герцогиня сказала… — пыталась вывернуться Артрикса. — Да, в общем, ничего особенного. Я и забыла уже…

— Поговорим, когда вспомнишь, — зло сказала Хайделинда и отвернулась.

Ее душила ярость. Надо же, даже ближайшие подруги детства верят во всякую чушь, которую распространяет мать, вместо того чтобы поговорить с ней самой.

— Как поживаешь, Хайделинда? — подошел Ивар и склонился, участливо глядя на нее.

«Еще один! — Девушке стоило больших трудов сдержать резкие слова, готовые сорваться с языка. — Этот хлыщ воображает, что имеет какие-то права на меня! Так бы и врезать ему по смазливой роже!»

Эта мысль рассмешила ее, и девушка вдруг почувствовала, что ей глубоко наплевать на то, в каком виде пытаются представить ее родственнички и друзья.

«Друзья! — повторила она про себя. — Были друзья, а теперь…»

Хайделинда повернула голову к почтительно склонившемуся к ее руке разодетому в бархатный камзол и лопающемуся от собственной значимости Ивару:

— Да вот хвораю, знаешь ли, — постаравшись придать голосу меланхолический оттенок, сказала она, — с головой что-то плохо.

Ивар, не ожидавший такого начала, вытаращил глаза и не знал, что ответить. Хайделинда просто физически почувствовала, как тяжело найти выход из неловкой ситуации этому самодовольному хлыщу, не привыкшему особенно работать головой.

— Ты бы поговорил с кем-нибудь из нормальных девушек, — издевательски продолжала герцогиня, — вот с Артриксой, например. — Она повернулась и указала Ивару рукой на подругу, которую один вид столичного франта привел в состояние восхищенного оцепенения.

— Но… я… — пытался выдавить из себя что-то Ивар, но Хайделинда перебила его:

— Ты такой разговорчивый и учтивый человек. Тебе интересно будет вновь встретиться с подругами нашего детства, да и с молодым человеком из Нумалии побеседуешь. Садись на мой стул, а я пройдусь, подышу воздухом чуть поодаль. Садись, садись, — настойчиво потянула она его за руку, поднимаясь со своего места. Ивару ничего не оставалось, как последовать приглашению.

«Вот и посплетничайте о моей болезни, недоумки!» — мстительно усмехнулась про себя Хайделинда, выйдя из-за стола, и направилась к месту, где сидела Сюннива.

Пир тем временем достиг своей высшей точки. Музыканты старались вовсю, и несколько групп молодежи под руководством столичных кавалеров пытались разучить вошедший в моду новый в Бельверусе танец. Большинство, разумеется, составляли местные девушки, с обожанием глядевшие на лощеных и манерных придворных. Сыновья местных баронов и графов, не выдерживающие никакого сравнения с учтивыми столичными молодыми людьми, столпились кучкой, сопровождая насмешками каждое неловкое движение своих недавних подруг. Хайделинде не хотелось принимать никакого участия в подобных забавах, она пыталась высмотреть среди танцующих пар Сюнниву, но не могла найти ее. Стало темнеть, во дворе появились факельщики. Длинные причудливые тени множества людей зазмеились на каменных стенах замка.

«Куда она делась, мерзавка? — Хайделинда кипела от ярости. Ей хотелось сейчас же выложить все той, которую она сегодня днем посчитала своей самой близкой подругой. — Я выскажу все, что о ней думаю. Коза похотливая… Да и я, правду говоря, не лучше…» — Она сжала кулаки, не замечая направленных на нее ошеломленных взглядов гостей.

Наконец, обойдя прямоугольник столов, Хайделинда увидела подругу. Сюннива с группой молодых людей из свиты королевского посланника самозабвенно отдавалась танцу. Красивый юноша в черном бархатном камзоле, держа девушку за кисть левой руки, показывал фигуры модного танца, а она, смеясь собственной неловкости, пыталась повторить па. Окружавшая пару молодежь весело подшучивала над ними. Хайделинда, встав поодаль, некоторое время мрачно наблюдала за танцующими, пока ее присутствие не заметили. Шутки и смех стихли. Все молча повернулись к молодой герцогине.

— Хайделинда! — радостно окликнула ее Сюннива. — Иди к нам, здесь так весело!

— Тебе есть с чего веселиться? — яростно выкрикнула в ответ Хайделинда, которая уже не владела собой. — Ты — мерзкая предательница!

— Да что с тобой? — недоуменно приподняла брови Сюннива, — Похоже, тебе действительно не помешает отдохнуть. Пойдем, я провожу тебя. — Она подошла к герцогине и хотела обнять ее за плечи.

— Убери руки! Не прикасайся ко мне!

— Хайделинда. — В голосе Сюннивы почувствовались едва сдерживаемые слезы. — Мы же с тобой лучшие подруги… — Она наклонилась, пытаясь заглянуть в глаза девушки. — Давай уйдем отсюда, я отведу тебя в твою комнату.

— Убирайся прочь! — крикнула Хайделинда, оттолкнув ее с такой силой, что Сюннива упала на землю. — Я не желаю тебя больше видеть!

Молодые люди бросились поднимать отчаянно рыдающую девушку, а герцогиня, резко развернувшись, побежала по направлению к дверям замка.

Хайделинду всю трясло, и она уже жалела, что поступила так грубо с бывшей подругой. Оглядывая картину веселья, девушка вдруг увидела Эрленда, который направлялся к ней, выходя из двери, ведущей во двор с внутренней галереи замка. Он шел навстречу, и выражение его лица, поначалу радостное, вдруг сменилось на озабоченное, а потом и на тревожное.

— Что случилось? Тебя кто-то обидел?

— О! Неужели это ты, Эрленд? Похоже, ты наконец-то решился оставить свои чрезвычайно важные дела! — Хайделинда смерила его злым взглядом, глаза девушки полыхнули холодным фиолетовым огнем.

— Милая… — начал было Эрленд, совершенно не понимая, что происходит и почему Хайделинда обращается к нему с такими презрительными словами. Однако, присмотревшись внимательнее к выражению ее лица, охнул: — Да скажи же, в конце концов, что происходит?!

— Ничего особенного. — Она вдруг показала ему язык. — Просто я спятила, ты что, разве еще не слышал об этом?

— Когда? — задал совершенно глупый вопрос аргосец и, не выдержав, рассмеялся — Да это же невозможно! По-моему, ты просто издеваешься надо мной, — произнес он, с показной покорностью склоняя голову. — Но все равно, если я могу чем-то помочь, я все сделаю для тебя, милая!

И от его озабоченных слов, от звучания родного голоса внутри Хайделинды словно лопнула туго натянутая струна. Она поняла, что, конечно же, Эрленда держали вдали от нее действительно неотложные дела — неужели можно было хоть на миг усомниться, что возлюбленный желает увидеть ее меньше, чем она — его? А она бесилась, словно демон, едва не кидалась на людей… Впрочем, почему «едва» — вон как толкнула бедняжку Сюнниву. Конечно, ужасное состояние было вызвано распускаемыми кем-то — девушка уже догадывалась, кем и зачем именно, — идиотскими сплетнями о ее безумии. Но вот появился Эрленд — и все исчезло. Неужели ее беспокоит то, что подумает это скопище чавкающих недоумков, будь они хоть трижды самыми знатными аристократами королевства! Теперь рядом любимый человек, в котором она уверена так же, как в себе самой, — и это все, что ей нужно от жизни.

И, не обращая внимания на находящихся вокруг людей, Хайделинда бросилась на шею аргосцу.

В этот момент вдруг дико, перекрывая звук оркестра цимбал, завыла труба, и громкий голос глашатая возвестил:

— Ценный подарок для герцога Бьергюльфа!

Эрленд и Хайделинда повернулись туда, откуда раздался этот крик, и увидели, как глашатай, неся на вытянутых руках небольшой ларец, величественно подходит к столу, где сидели почетные гости.

— Что ты говоришь? — раздался голос Бьергюльфа, и герцог поднялся, опираясь руками о стол.

— Ценный подарок! Ценный подарок? — зашелестел шепот гостей, которые оставили своя занятия и в наступившей вдруг тишине обратили взоры на герцога и идущего к нему торжественной поступью глашатая.

— Откуда ты это взял? — спросил герцог, удивленный неожиданным событием.

— Монах из Храма Блаженных в Магдебурхе вручил это для передачи господину герцогу! — провозгласил глашатай.

— Монах? — удивился служитель Митры, прервав свою ученую беседу с почтенным Астрисом. — Очень интересно!

Гости помаленьку продвигались вслед за человеком, несущим ларец, любопытствуя, что может лежать в шкатулке, и старясь занять место поближе к герцогу Хельсингерскому, чтобы не пропустить момент вручения подарка из монастыря.

— Чем это я так угодил богам? — подбоченился Бьергюльф, явно польщенный выпавшей ему честью, — Гунхилъда, ты, случаем, не догадываешься?

Гости, уже изрядно накачавшиеся вином и пивом, встретили вопрос ядреными шутками и громким ржаньем.

— Стой! — закричал барон Фронденбергский, останавливая глашатая, который уже было протянул ларец Бьергюльфу. — Надо музыку! Давай марш! — заорал он в сторону оркестра, и гости вразнобой подхватили его крик:

— Марш! Музыку!

Цимбалисты ударили по струнам, и шкатулка наконец очутилась в руках герцога.

— Смотри! — Эрленд сильно сжал руку Хайделинды.

Бьергюльф открыл ларец и тупо уставился на его содержимое Лицо герцога побагровело, глаза вылезли из орбит, он вдруг стал похожим на быка с красными от ярости белками и сведенным в судороге ртом. Казалось, его сейчас хватит удар. Внезапно наступила мертвая тишина, и ее отчетливо прорезал возглас испуганной Гунхильды:

— Что там?

Бьергюльф, не в силах вымолвить ни слова, молча протянул ей ларец. Герцогиня взглянула и отпрянула, словно увидев внутри змею, не в силах сдержать испуганный вопль:

— Боги! Кольцо Гюннюльфа!

Мгновение она стояла, как будто завороженная, потом ларец выпал из ее рук. Перстень, лежавший в нем, покатился по столешнице.

— Что там такое? Что происходит? — послышались возбужденные голоса тех, кто не мог видеть происходящее во главе стола.

— Какой-то перстень…

— Не какой-то, а фамильный перстень герцогов Хельсингерских, — поправил другой голос.

— Как? Он что, пропал? — спросила какая-то дама.

— Вы, бабы, настолько любите сплетничать, — назидательно ответил мужчина, стоявший рядом — по-видимому, ее муж или брат, — что непонятно, как такое известие проскочило мимо твоих ушей. Ты что, не слышала об исчезновении герцога Гюннюльфа около двух лет назад?

— Ну как же? Ты меня за дуру считаешь, что ли? — обиделась его спутница. — Я просто не знала, что пропал не только герцог, но и его перстень…

— Действительно, дура, — мужчина был уже сильно пьян, — кольцо всегда было у него на пальце!

— А… — протянула женщина и повернулась к стоявшей рядом подруге: — Как интересно, Арминия, нашелся перстень пропавшего герцога!

— Дорогой, наверное? Известное дело, фамильная драгоценность!

— Отсюда не видно. Не понимаю, что это Бьергюльф так разволновался. Остолбенел прямо…

Действительно, герцог до сих пор не мог прийти в себя. Он стоял с багровым от напряжения лицом, упираясь руками в столешницу, словно не мог сдвинуться с места.

— Это добрый знак! — возвестил служитель храма Митры. — Боги посылают тебе свое благословение, — повернулся он к герцогу. — Что с тобой? — Он тронул хозяина за рукав, видя, что герцог не двигается и, похоже, даже не слышит его слов.

Вновь наступившую тишину нарушил вскрик. Это Гунхильда отчаянно разрыдалась, закрыв лицо руками.

— Оно было… было у него… на пальце, — сквозь слезы повторяла она, не в силах успокоиться.

Бьергюльф наконец очнулся от оцепенения и, опрокинув свое кресло, выбежал из-за стола.

— Огня! Огня! — закричал он, бросаясь к дверям галереи.

Несколько слуг с зажженными факелами подскочили к герцогу. Оттолкнув одного из них, Бьергюльф, как безумный, помчался дальше. Он не разбирал дороги, словно кабан, продирающийся сквозь заросли.

— Какая тонкая чувствительная натура! — воздел к небу руки старец Астрис. — Кольцо напомнило герцогу о погибшем брате, и его душа не может сразу обрести покой. Так ведь, месьор? — Он повернулся к барону Фронденбергскому.

— Брось ты! — невежливо отмахнулся тот. — Просто хватил, наверное, лишку, вот и расчувствовался. Пьяные слезы! А может быть, живот прихватило, вот и помчался, как борзый пес, — затрясся от смеха барон. — Бывает, если слопаешь слишком много.

Старец Оссарский недовольно пожевал 'губами и отвернулся от барона. Эти северяне — невоздержанные грубияны, и ничто возвышенное им непонятно!

— Ты видел? — Хайделинда невольно прижалась к Эрленду. — Похоже, дядю сильно озадачило появление этого перстня.

Эрлеяд пристально взглянул на нее. Девушка, очнувшись от впечатления, произведенного событием с появлением кольца, тоже посмотрела на него с некоторым подозрением:

— А почему ты сказал мне, чтобы я смотрела? Ты знал, что произойдет?

Эрленд, застигнутый врасплох вопросом, на мгновение замялся с ответом, но бодро ответил, памятуя наказ, данный варваром:

— Да нет, откуда мне было знать? Просто я заинтересовался появлением глашатая и обратил твое внимание…

— Да? — переспросила Хайделинда, насмешливо глядя на него. — Можешь поклясться?

— Понимаешь… — начал Эрленд, теребя руками кожаный пояс.

— Кажется, понимаю, — перебила его молодая герцогиня. — Не этим ли ты так усердно занимался последние два дня? Да и приятеля твоего, этого черноволосого великана, что-то не видно.

— Какого приятеля?

— Да брось прикидываться теленком, — улыбнулась девушка, — Воображаешь, я не заметила, как ты исчезаешь из замка чуть не на целый день?

— Неужели углядела? А я так старался делать это как можно незаметнее!

— Ты думаешь, я совсем уж корова безмозглая? К тому же мы с тобой два дня не виделись. — Хайделинда совершенно успокоилась и теперь просто наслаждалась замешательством аргосца. — Кто как, а я всегда точно знаю, когда ты в замке, а когда тебя нет.

— Прости меня, так получилось. — Эрленд обнял девушку, и она приникла к нему, чувствуя спокойствие и защиту в объятиях любимого. — Но Конан посоветовал не беспокоить тебя… пока… пока все не станет более определенным…

— У нас еще будет время поговорить об этом.

Хайделинда подняла голову, глядя аргосцу прямо в глаза. — Я так соскучилась по тебе, — последние слова она проговорила, снова уткнувшись ему в грудь, — а тут еще эта история… Представляешь, кто-то распускает слухи, что я сошла с ума!

— Милая, — Эрленд сжал девушку в объятиях осторожно, чтобы никто не заметил, целуя волосы возлюбленной. — Милая…

Однако никто и не повернул голову в их сторону. Праздник продолжался. Слегка посудачив о странном поведении герцога, гости вновь предались веселью: молодежь отправилась танцевать, более старшие уселись за столы, налили себе пива или вина и предались беседам о нынешних нравах и воспоминаниям о былых подвигах.

Гутторм отозвал в сторону глашатая, принесшего герцогу странный подарок, и долго расспрашивал его. Тот, напуганный происшедшим, сбивчиво отвечал, кивая головой в сторону замковых ворот.

— Ладно, можешь идти, — разрешил Гутторм, удовлетворившись объяснением, — но лучше всего помалкивай о том, что рассказал мне. Понял?

Слуга с облегчением закивал, радуясь благополучному для него исходу дела.

Утром следующего дня Бьергюльф вызвал к себе Гутторма: — Тебе не кажется, что вчера мои враги пытались выставить меня в дурацком свете перед гостями?

— Успокойся, месьор, никто не придал происшествию особого значения. В конце концов, ничего страшного и не произошло: нашелся фамильный перстень твоего брата, погибшего полтора года назад. Вот и все.

— Может, ты и прав, — задумчиво произнес Бьергюльф. Он плохо выглядел после бессонной ночи и уже не являл собой пример веселого и пышущего здоровьем и жизнерадостностью человека. — Кто-то хочет насолить мне, — продолжал он, — Вообще, мне кажется, это кольцо — подделка.

— Нет, месьор. Я отдал его твоему ювелиру, и он сказал, что перстень подлинный,

— Не может быть! — вскричал герцог. — Откуда тогда могло взяться кольцо? Все люди исчезли, ни одного клочка одежды, ни одного предмета не осталось, а кольцо почему-то сохранилось.

— Но ведь могли украсть его у Гюннюльфа перед самым исчезновением, а теперь с какой-то целью возвратить тебе?

— Какая цель?! — Взъерошенная голова Бьергюльфа затряслась от гнева. — Все ясно как день! Некий мерзавец хочет обвинить меня в гибели брата и распространяет грязные слухи через мою племянницу!

— Ты сказал, что она не в себе. Разве может кто поверить сумасшедшей девице?

— Это я, конечно, здорово придумал, — ухмыльнулся Бьергюльф, несколько успокоившись. — На самом деле у Хайделинды нет никаких признаков безумия. Дело в том, что ей сообщили, будто бы ее отец погиб не случайно, и я тому причиной.

— Вот как? — Гутторм изобразил удивление, хотя такое подозрение возникло у него самого много раньше. — И кто же сказал это молодой герцогине?

— Она не хочет говорить, — развел руками Бьергюльф.

— Что значит — не хочет? — удивился Гутторм. — Ты полный властитель в своих землях и хозяин всех подданных. Допроси ее с пристрастием.

— Да ты что? — замахал руками герцог. — Это совершенно невозможно! Она на виду у короля, да и Гунхильда вряд ли будет рада твоему предложению. Поднимется такой шум, что я окажусь не в состоянии погасить его. Подумай сам, она владетельная госпожа, а не девка какая-нибудь.

«Конечно, боишься лишней огласки, — подумал управляющий, — иначе ни мгновения не колебался бы, и падчерицу уже давно бы вздернули на дыбу».

— Тогда попроси герцогиню еще раз поговорить с дочерью ласково и доверительно. А я спрячусь где-нибудь в комнатах у твоей жены и все, о чем пойдет разговор, передам тебе.

— Что ж, неплохая мысль, — согласился герцог. — Так и сделаем. Пойдем со мной к герцогине, прямо сейчас.

— Хочу тебя предупредить, господин, что у меня тоже есть кое-какие подозрения… — после некоторого раздумья начал Гутторм.

— Какие? — не дав управляющему договорить, быстро спросил Бьергюльф.

— Судя по описаниям глашатая, кольцо принес высокий, могучий черноволосый монах с синими глазами. Очень уж он напоминает мне командира наемников, что сопровождали твою племянницу из монастыря.

— Да ты что? — чуть не поперхнулся Бьергюльф, но взял себя в руки и спокойно добавил: — Мало ли какие бывают монахи… Совпадение, не больше.

«Так, так, — подумал про себя управляющий. — Этого ты мне говорить не хочешь».

Они вышли из кабинета герцога и двинулись по коридору к покоям хозяев Хельсингера.

«Значит, неспроста явился тогда медведь, — размышлял Гутторм. — Голову дам на отсечение: герцог на самом деле замешан в исчезновении своего брата. Как напуган. — Он искоса бросил взгляд на своего господина. — Бледный, растерянный после вчерашнего. Видимо, был в полной уверенности, что не осталось никаких следов, а тут такой случай… — Управляющий почувствовал, как противно заныло под ложечкой. — И я теперь оказался замешан. Но выхода нет. Если пойду против герцога, то останусь на улице голым и босым, если еще с жизнью не распрощаюсь…»

Хайделинда облачилась в костюм для верховой езды и уже направлялась к конюшне, чтобы оседлать своего жеребца и отправиться на прогулку вместе с Эрлендом, как ее догнала запыхавшаяся служанка.

— Госпожа, герцогиня хочет поговорить с тобой.

— Передай, что зайду после прогулки, — на ходу бросила Хайделинда.

— Госпожа, — служанка умоляюще сложила руки, — герцогиня велела немедленно разыскать тебя. Если ты не придешь, меня накажут…

— Ладно, — Хайделинда сжалилась над ни в чем не повинной девушкой. — Пойдем.

Мать сидела в кресле за маленьким столиком и нервно перебирала пальцами нитку бус, лежавшую перед ней.

— Ты хотела видеть меня? — мягко спросила ее Хайделинда.

— Да, — ответила герцогиня. Она помолчала несколько мгновений, словно собираясь с силами, потом продолжала: — Мы с Бьергюльфом считаем, что это ты подстроила вчера появление перстня.

— Я? — Хайделинда изобразила искреннее удивление, что далось ей не так просто. Она знала истинное положение вещей. — Матушка, ты сама подумай, откуда у меня могло появиться кольцо? Я уехала отсюда еще до исчезновения моего отца и вернулась всего несколько дней назад. Ты говоришь о невозможных вещах!

— Тот, кто принес тебе слух об отце, тот и передал перстень, — упрямо продолжала Гунхильда.

— Так ты думаешь, что это как-то связано между собой? — прямо спросила Хайделинда.

Герцогиня почувствовала, что сама себе подстроила ловушку. Она, собираясь с мыслями, молча смотрела на дочь, откровенно усмехавшуюся ей в глаза.

— Значит ли это, что и у тебя возникли подозрения? — нарушила молчание молодая герцогиня. — Может быть, в слухах кроится доля истины?

— Нет! — вскрикнула мать, — Это все плод твоего больного воображения!

— Ну уж и плод. — В глазах дочери светилось торжество. — Но не в этом дело… Матушка, — вдруг тихо и ласково спросила Хайделинда, — как ты могла променять моего отца, благородного и хорошего человека, на этого развратного обжору?

— Что ты болтаешь? — с тоской произнесла Гунхильда. — Я тебе рассказала, как было дело…

— Почему тогда Бьергюльф так напугался вчера?

— Он просто расчувствовался, перстень напомнил ему о брате, — попыталась объяснить герцогиня, но, встретив взгляд дочери, осеклась. На глаза Гунхильды навернулись слезы.

— Мы должны жить мирно и дружно, а ты старался поссорить меня с мужем и вообще вносишь беспорядок в наш дом…

— Матушка, — спокойно отпарировала Хайделинда, — я ведь поделилась только с тобой, но ты сама рассказала обо всем этому ничтожеству, а потом вы вместе с ним объявили меня… не совсем здоровой. Зачем?

— Не смей называть его так! — закричала Гунхильда. Ее злило, что она ничего не может противопоставить словам дочери, — Он все же властитель этих земель! Лучше скажи мне, кто распускает слухи о причастности Бьергюльфа к исчезновению брата?

— Вот что тебе было нужно, — медленно произнося каждый слог, выговорила Хайделинда. — Похоже, вам очень хочется узнать это!

Гутторм, у которого зачесался нос от пыли, скопившейся в бархатной занавеси, прилагал героические усилия, чтобы не чихнуть, но при этом чуть задел скрывавшую его ткань.

— Как? — молодая герцогиня резко повернулась к окну. — Вы сговорились! Бьергюльф подслушивает нас! Ну так получай же!

— Нет! — взвизгнула Гунхильда, но было поздно. Уроки, когда-то данные Эрлендом, не пропали втуне: Хайделинда молниеносно выхватила из-за пояса всегда находившийся при ней кинжал и метнула в портьеру. Раздался сдавленный вскрик, и тело Гутторма медленно повалилось вперед, срывая занавесь с карниза.

— Боги! — воскликнула Хайделинда. — Это ты, старый слуга… Прости, я не хотела… Мне показалось, что в комнате матери прячется герцог…

Гутторм вряд ли уже слышал обращенные к нему слова: его глаза тускнели, жизнь быстро покидала распростертое на полу тело.

— А-а-а! — опомнившись, закричала герцогиня. — Ты убила Гутторма!

На ее крик сбежались множество челяди: служанки стража. Они заполнили комнату и стояли в оцепенении не зная, что следует предпринять.

— Что стоите? — нарушил молчание голос Бьергюльфа, который вошел вслед за людьми. — Взять ее! В подвал! — приказал он, указывая рукой на молодую герцогиню.

— Нет! Она все-таки моя дочь! — Герцогиня бросилась к Хайделинде.

— Поздно ты вспомнила об этом, матушка, — усмехнулась девушка.

— Твоя дочь — убийца! — Герцог торжествующе показал на труп старого управляющего. — Она, конечно, не в себе и, наверное, не понимала, что делала, но арестовать ее необходимо, пока сумасшедшая не перерезала весь замок. Отведите ее в подвал, что стоите! — заорал он на стражников, которые не решались подойти к девушке. — Или вы забыли, собачьи шкуры, кто здесь хозяин?!

Все сложилось очень удачно: эта девчонка теперь у него в руках. Никто не осудит хозяина Хельсингера за то, что он бросил в тюрьму безумную девицу, убившую человека. Конечно, немного жаль верного Гутторма, но, похоже, он знал слишком много, и боги сами распорядились, решив отправить старика на Серые Равнины. Бьергюльф вновь обрел уверенность в себе и немного повеселел.

В это время в комнату вбежали Ивар и Сюннива. которым сообщили о случившемся.

— Отец! — Девушка с рыданием бросилась на тело Гутторма.

Ивар стоял молча, не делая попытки поднять сестру, которая обнимала мертвое тело, шепча побелевшими губами:

— Отец… Как же так?.. За что…

Она повернула залитое слезами лицо к Хайделинде, которую держали за руки два стражника.

— Ты, монастырская шлюха! Ты мстишь мне? — Она вскочила на ноги и метнулась к молодой герцогине.

Все на мгновение оторопели от слов Сюннивы. Девушка подскочила к Хайделинде и попыталась вцепиться ей в волосы, но Ивар, опередив стражников, сделавших движение к сестре, успел схватить ее за локти. Пусти! — вырывалась Сюннива. — Пусти меня! Я выцарапаю глаза этой мерзкой шлюхе, этой гнусной убийце! Предательница!

Она была вне себя, и брат с трудом удерживал ее. Хайделинда побледнела, но не сделала ни одного движения, словно все, что происходило здесь, ее не касалось. Стражники крепко держали руки девушки.

«Ого! — мелькнуло в голове Бьергюльфа. — Предательница… Сильно сказано. Не исключено — эта девчонка что-то знает. Ну ладно, дело терпит. Узнаю после».

— Отведите ее в камеру, — бросил герцог стражникам.

Хайделинда молча позволила себя увести.

— Не плачь, женщина! — Он подошел к рыдающей Гунхильде. — Я выпишу лучших врачевателей, и мы вылечим несчастную девочку.

— Но зачем ты отправил ее в тюрьму? — продолжала всхлипывать герцогиня, в которой, совершенно неожиданно для нее самой, пробудились материнские чувства.

— Она опасна, а камеры можно запереть, там есть решетки на окнах, — веско сказал Бьергюльф. — Но ты не беспокойся, я распоряжусь, чтобы ей там было удобно. Она не какая-нибудь девка, а молодая герцогиня Хельсингерская.

— Девка она, девка! — выкрикнула Сюннива.

Двое служанок помогали Ивару вытащить ее из комнаты, но она отбивалась, извиваясь у них в руках, как безумная.

— Я отомщу этой гадине! — рыдала Сюннива, и ее крики еще долго раздавались в каменных пространствах замка, становясь все глуше и глуше.

Конан снял с вертела здоровенный кусок мяса и бросил на блюдо. Он удобно устроился на небольшой полянке в глуши хельсингерского леса и приготовился с аппетитом пообедать. Пока все складывалось хорошо. Интересно, как прошло вручение перстня? Вчера вечером, он, закутавшись в желтую накидку, которой снабдил его Эрленд, вполне правдоподобно разыграл роль монаха, и теперь ждал вестей о результатах закрученного им предприятия. Киммериец взглянул на небо. Пора бы парочке уже и появиться. Они договорились, что Эрленд с молодой герцогиней отправятся на конную прогулку и расскажут варвару о событиях в замке.

Погода стояла отличная: тепло, сухо, и Конан наслаждался бездельем. Нельзя сказать, что он очень мечтал о таком времяпрепровождении, куда лучше было бы посидеть в таверне, держа на коленях какую-нибудь веселую красотку, однако выбирать не приходилось. К тому же здесь все-таки намного лучше, чем в камере городской тюрьмы, где варвару по милости Краутвурста пришлось коротать ночь.

«Пожалуй, надо сказать Эрленду, пусть раздобудет коня, да заняться этим лысым ублюдком, — размышлял киммериец, не спеша откусывая кусок сочного мяса, — не идти же в Сюндбю пешком, все ноги сотрешь».

Крики соек заставили его насторожиться. Он прислушался. Птицы не обманули: кто-то скакал во весь опор по находящейся шагах в ста от него лесной тропе. Судя по топоту лошадиных копыт, раздававшимся из-за зарослей, всадник был один.

«Их должно быть двое». — Варвар быстро прикрыл еду широким листом лопуха и неслышно скользнул в обрамляющий поляну кустарник.

Топот конских копыт стих — видимо, всадник остановился. Затем послышался звук шагов, хруст веток. Кто-то, не таясь, шел по направлению к лагерю киммерийца.

— Конан! Где ты? — услышал он голос Эрленда.

— Здесь я!

Они вышли на поляну одновременно. Лицо аргосца выглядело усталым и встревоженным.

— В чем дело? — спросил варвар, — Почему ты один?

— Хайделинду герцог бросил в темницу! — почти выкрикнул молодой человек, опускаясь на траву.

— За что можно арестовать молодую герцогиню? — удивился Конан. — Он, похоже, совсем спятил. Расскажи подробно, как все произошло.

Рассказ Эрленда варвар выслушал, не перебивая, только иногда вставлял ругательства — восторженные или злые в зависимости от эпизода.

— Рога и копыта Нергала! — хмыкнул он, услышав про несчастье с Гуттормом, — Шустрая тебе досталась девчонка! На моей памяти не так уж много было женщин, умевших метать нож. Надо же, ухлопала старого таракана с одного броска!

— Что ты смеешься? — Эрленд недоуменно воззрился на своего сообщника. — Тут нет совершенно ничего смешного. Надо спасать Хайделинду! Я спешил к тебе, чтобы все рассказать, но сейчас вернусь в замок и разнесу его по камешкам, но вытащу ее из подземелья!

— Ты прав, конечно, — посерьезнел варвар. — Этим придется заняться. Но, — он поднял палец вверх, — ты не можешь быть в это замешан.

— Почему?

— Да все же ясно, как белый день! Во-первых, вы и убежите вдвоем, то вас будут искать везде, и вряд ли вам удастся уйти далеко. А во-вторых, — Конан немного помедлил, — ты мне нужен в замке, причем важно, чтобы тебя ни в чем не заподозрили.

— Ради каких демонов мне нужно там оставаться если Хайделинда в застенке у этого негодяя?!

— Об этом позабочусь я, — усмехнулся варвар. — От тебя потребуется только помочь мне тайно проникнуть в замок. Это несложно. Ночью сбросишь веревку со стены, — он выложил из обломков веточек подобие чертежа замковых стен, — вот здесь, у этой башни, — ткнул он пальцем. — Это недостаток вашей крепости — из-за крыши башенки не виден кусок стены локтей в двадцать длиной.

Конан за те дни, что он пробыл в Хельсингере, успел досконально осмотреть все его строения и стены. Такая уж у него была привычка, сформировавшаяся за многие годы жизни: никогда не вредно узнать до мельчайших подробностей место, где находишься.

— Скажи, — продолжал варвар, — как охраняются камеры?

— Если в них есть арестанты, то стоят двое стражников, — аргосец, в свою очередь, изобразил из подручных средств план подвальных помещений, — вот здесь и там.

— Тьфу! — сплюнул киммериец. — Считай, бедолагам сильно не повезло. Им придется отправиться на Серые Равнины, а девчонку твою тем же путем, что и пришел, переправлю на волю. Двух коней поставишь у опушки, там, где дубовая рощица. Понял?

Эрленд кивнул.

— Когда смена стражи? — продолжал свои расспросы варвар.

— Эти двое продежурят половину ночи, под утро их сменят.

— Вот и хорошо, клянусь Белом! У нас будет достаточно времени, успеем уйти. Кстати, тебе советую в это время быть на виду, чтобы не возникло никаких подозрений.

— Ночью на виду? — Аргосец почесал подбородок. — Что ж, попробую. А где вы скроетесь?

— Здесь! Чем плохое место? — Конан обвел взглядом поляну. — Но мы поедем не тем путем, каким прискакал сюда ты. Надо будет подсуетиться и сбить собак со следа, но для меня это труда не составит.

— А что потом будем делать? — Эрленд принял план киммерийца с определенным сомнением. — Бьергюльф, несомненно, взбесится от того, что его пленница сбежала, и снарядит большой отряд. Они прочешут все вокруг.

— Не успеет, — усмехнулся варвар. — Пока гости в замке, он поостережется поднимать лишний шум. Герцог как огня боится разговоров о старшем брате, а исчезновение девчонки будет явно с этим связано. Уж я позабочусь. А потом мы ему еще подарочек преподнесем. Ты нашел то, что я просил?

— Совсем забыл об этом. Сейчас принесу, вещи у меня в седельной сумке.

— Давай тащи сюда, — киммериец разлегся на лужайке, щурясь на яркое солнце.

Эрленд вскоре вернулся. В руках аргосца была кольчуга с выкованными на груди пятью подковами и богато украшенный самоцветами эфес от клинка.

— Хм! — Конан оглядел принесенные вещи, повертел в руках эфес, расправил кольчугу. — Ты уверен, что остальные не догадаются, где ты взял эти штуки?

— Абсолютно! — заверил его аргосец. — У герцога Гюннюльфа было два одинаковых меча. Один клинок почему-то лопнул как раз вот здесь, — он показал киммерийцу место излома, — лет пять назад, когда Бьергюльф находился в Бритунии. Хозяин сначала хотел выковать новый, но потом как-то забыл об этом. А из замка он уехал точно с таким мечом. Кто вспомнит об этом? Герцогиня? Вряд ли. Гутторм мертв. Я нашел этот сломанный меч в кладовке всякого старья, в пыли, валяющимся за сундуком.

— А кольчуга?

— С ней могут быть осложнения, потому что у герцога имелось несколько таких кольчуг.

— Все с подковами?

— Угу, — кивнул головой Эрленд, — но кто-то, может быть даже сам Бьергюльф, мог запомнить ту кольчугу, в которой Гюннюльф покинул замок.

— Хорошо, — решил варвар, — ее отложим напоследок. Как долго эти придурки пробудут в замке?

— Какие придурки? — не понял аргосец, — А-а! — хлопнул он себя по лбу. — Ты имеешь в виду местную знать?

— Их, Нергал им в печень!

— Еще несколько дней.

— Значит, надо торопиться.

— Да, — согласился Эрленд. — Но ты уже не сможешь повторить свое переодевание в монашескую рясу.

— Не учи ученого, — засмеялся Конан. — Сразу все и сделаю: вытащу твою девчонку и подарочек герцогу вывешу на видном месте.

— Ты хочешь?..

— Угадал, — снова захохотал варвар. — Не беспокойся. — Он похлопал аргосца по плечу. — Не первый раз!

Бьергюльф сдержал свое обещание: он распорядился, и в камеру к Хайделинде принесли деревянную кровать, зеркало, маленький столик и кресло. Гунхильда, в которой остатки совести и материнского чувства боролись со страхом, пыталась защитить дочь перед герцогом:

— Ты ничего не сделаешь с Хайделиндой? Прости ее, она же еще совсем молодая!

— Ничего с ней не будет, — усмехался Бьергюльф, — посидит там, пока не разъедутся наши гости, а потом привезем лекаря. Может быть, и удастся ее вылечить.

— Почему «может быть»? — всхлипнула герцогиня. — Она ведь здорова, ты прекрасно понимаешь это!

— Нормальные девушки, вернувшиеся из монастыря, не убивают просто так управляющих собственного замка, — вперив в жену тяжелый взгляд, ответил Бьергюльф. — Потом посмотрим, что с ней делать. И не перечь мне! — заметив протестующий жест, прикрикнул герцог. — И не будь такой дурой! Если твоя дочь не угомонится, то и мне, да и тебе тоже, — язвительно добавил он, — может здорово не повезти. Ты меня хорошо понимаешь?

Гунхильда лишь подавленно кивнула в ответ.

— Ну вот, — примирительно сказал Бьергюльф, — на том и порешим. Успокойся! Ничего плохого мы не делаем. Верно? — склонился он к герцогине. — Потом ты с ней постараешься поговорить… А пока, — он задумчиво почесал щеку, — я пришлю к тебе сестричек Хольгера… Да перестань лить слезы! — прикрикнул он на Гунхильду, заметив, что она еще всхлипывает. — Попроси девчонок разузнать у твоей дочери, кто ее надоумил. Пусть побеседуют с ней, они все-таки подруги.

— Да, — опустив голову, ответила герцогиня. — Подруги… Видел, что произошло с одной из них?

— Ничего страшного. Вполне естественная реакция на смерть любимого отца.

— Нет, — возразила герцогиня, — тут совсем другое…

— Ты думаешь, Хайделинда могла и ей рассказать?

— Не знаю, — задумчиво произнесла Гунхильда. — Не знаю, — повторила она, по-прежнему не поднимая взгляда на Бьергюльфа, — Только чует мое сердце, что ничего хорошего нас не ждет…

— Это ты брось! — встрепенулся Бьергюльф. — Можно подумать, ты тоже поддалась бредням спятившей девчонки!

Хайделинду отвели в подземелье и поместили в самую дальнюю камеру. Ей дали какое-то простое платьишко, а ее верховой костюм унесли. Целый день никто не приходил, только два раза приносили еду и убирали тарелки. После этого окованная дверь со звоном захлопывалась, и снова наступала мертвая тишина. Девушку поместили в камеру, окна которой под самым потолком были забраны двойным толстым стеклом, так что никакой шум с замкового двора не проникал в это подземелье. Время тянулось медленно, и Хайделинде казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как ее бросили в подвал.

«Где же Эрленд? — думала девушка, — Неужели он ничего не сможет сделать и спасти меня? Здесь я полностью во власти Бьергюльфа. Что будет со мной дальше?»

Она вспоминала не раз слышанные истории о том, властительные нобили годами держали своих врагов подземельях, и ничто не могло изменить участи несчастных. Многие так и умирали, не увидев больше солнечного света, не услышав пения птиц, не встретив своих Друзей. Проходили годы, и они день ото дня видели только своих тюремщиков — и ничего больше…

Прошло немного времени, лязгнул засов, и в открывшуюся дверь, к огромному удивлению Хайделинды, вошли Ортруда и Артрикса. Девушка жестом пригласила их присесть на кровать. Сама села в кресло, пристально глядя на подруг.

— Простите, что обстановка не вполне подходящая для достойного вас приема, — усмехнулась она, — но ничего другого предложить не могу… Вас прислал Бьергюльф?

— Ну что ты? — смутилась Трикси. — Мы пришли навестить тебя, скрасить твое одиночество.

— И сообщить неприятное известие, — вставила Труди, не замечая, что сестра толкает ее под локоть.

— Какое еще? — устало спросила Хайделинда.

Страшные события последних дней навалились на нее, и девушка внезапно почувствовала страшное изнеможение.

— Что еще могло произойти в этом осином гнезде? — переспросила она.

— Сюннива… — начала Труди.

— Не хочу о ней и слышать! — резко бросила Хайделинда, вздрогнув всем телом.

— Она выбросилась из окна, — брякнула Трикси, которой надоела медлительность сестры.

— Из окна… — как эхо повторила Хайделинда, словно не понимая смысла сказанного.

Сестры переглянулись.

— Боги! — герцогиня всплеснула руками и опустила лицо в ладони. — Она жива?

Собеседницы только покачали головами.

— Сюннива… Сюннива… — Хайделинда повторяла имя подруги, словно стараясь запомнить незнакомое доселе слово.

Труди и Трикси, сидя рядышком, словно две курицы на насесте, только поводили головами из стороны в сторону, ожидая, пока Хайделинда обратится к ним.

— Как… как это случилось?

— Ей дали успокоительный отвар после того, как… — начали сестры, перебивая друг друга, и замолчали, осекшись, не зная как продолжить.

— После того как я убила отца Сюннивы? — спросила Хайделинда.

Обе кивнули.

— Продолжайте.

— Она заснула, а потом… — начала Трикси.

— Да, потом вдруг прибежал слуга со двора и сказал… — перебила ее Труди.

— Нет, ты все не так говоришь, — шикнула на нее сестра. — Ивар зашел к Сюнниве в комнату и увидел, что ее нет.

Они замолчали, глядя на Хайделинду.

— Ужасно… — глухо сказала молодая герцогиня. — Видят боги, я не хотела этого…

— Твоей вины тут нет, — затараторили сестры. — Герцогиня Гунхильда сказала, что Сюннива потеряла разум. — Они снова замолчали.

— Моя мать… — медленно проговорила Хайделинда. — Она считает, наверное, что все вокруг сошли с ума, кроме нее и Бьергюльфа.

— Зачем ты так говоришь? — упрекнула ее Труди. — Мы вовсе не думаем, что ты… Правда, Трикси? — повернулась она к сестре.

— Правда, — ответила та. — Мы, например, совсем не верим, что они говорят про тебя.

— Неужели? — ехидно спросила Хайделинда, которая все еще не могла прийти а себя после известия о смерти Сюннивы.

Она была очень зла на подругу, но теперь думала, что, конечно, не стоило так грубо вести себя с ней вчера вечером.

«Напрасно я накричала на нее, — думала девушка, не слушая тараторящих сестер, — Но теперь уже ничего не вернешь… — На нее снова обрушилось чувство глухого одиночества, которое нередко приходило в последние дни, — Еще эти две гусыни». — Она с раздражением взглянула на своих собеседниц.

— Да, да, — поймав ее взгляд, повторила Труди, — мы совсем не верим, что у тебя плохо с головой, как сказал герцог…

— А во что же ты веришь? — перебила ее Хайделинда.

Сестры переглянулись, как бы не решаясь начать.

— Нам кажется, ты имеешь право подозревать твоего дядю, — начала Трикси.

— Ты видела, как он испугался, когда увидел кольцо? — спросила Труди.

«Ничего не понимаю, — пронеслось в мозгу у Хайделинды. — Неужели эти глупые курицы могли сами догадаться о таких вещах? Нет, тут что-то не так!»

— А что думает ваш брат?

— Наш брат? — недоуменно спросила Артрикса.

— Мы не говорили с ним, — нашлась ее сестра. — Мы решили прийти к тебе, потому что хотим помочь.

«Их подослала моя мать или сам Бьергюльф, сомневаться не приходится», — решила Хайделинда.

— Как же герцог допустил вас сюда? — невинно спросила она.

— Мы сказали, что хотим успокоить тебя, — заученно произнесла Труди.

«Ясно, — подумала Хайделинда. — Интересно, что он хочет узнать?»

У нее было тяжело на душе после всего происшедшего сегодня, ужасного известия о смерти Сюннивы давило, мешая дышать. Девушке не хотелось ни думать, ни видеть, ни слышать никого и ничего, а лишь броситься лицом вниз на кровать и забыться. Но Хайделинда собрала в кулак все оставшиеся у нее силы — надо было довести до конца разговор с сестрами,

— Как же вы можете мне помочь? — изображая непонимание, спросила она.

— Мы думаем, что ты не одна, — выпалила Трикси. — В том смысле, что не только ты знаешь об этом, — встретившись с взглядом Хайделинды, неуверенно закончила она.

— О чем?

— Ну, в общем… — замялась Трикси.

— Да, — согласилась молодая герцогиня, усмехаясь в душе. — Есть человек, который сказал мне о событиях, связанных с исчезновением моего отца.

— Вот! — радостно закричали обе сестры. — Скажи, кто он, и мы поможем тебе связаться с ним!

«Как же, ждите, гусыни, — мстительно усмехнулась про себя герцогиня, которой вдруг стало смешно, несмотря на всю обрушившуюся на нее тяжесть, — нашли дурочку. В молчании единственная моя надежда на спасение. Пока этот развратный мерзавец не узнает, кто мне сказал о его причастности к смерти брата, он не посмеет ничего со мной сделать. А Эрленд обязательно придумает что-нибудь и вытащит меня отсюда».

— Нет, девочки, — ответила она, — этого человека нет сейчас в Хельсингере.

— Да-а? — разочарованно протянули сестры.

— К сожалению, — развела руками Хайделинда. — Но все равно спасибо, что не забыли обо мне. Старая дружба — это все-таки не пустой звук, верно?

— Верно, — разом вздохнули ее собеседницы. — Ну, мы пойдем тогда? — Они дружно встали и направились к дверям. — Мы еще навестим тебя.

— Конечно, я буду рада видеть вас. — Хайделинда обняла каждую из них, — Может быть, я скоро поправлюсь, тогда мы сможем увидеться в другом месте.

Дверь закрылась, и она снова осталась одна. Хайделинда бросилась ничком на постель и долго лежала неподвижно, пытаясь собраться с мыслями, роившимися у нее в голове. Когда в камере стало темнеть, она сообразила, что наступил вечер.

«Почему я должна сидеть в темноте?»

Хайделинда застучала в дверь, призывая стражников принести лампу. Никто не отзывался. Девушка колотила в металл двери, пока не обессилела, но так и не дождалась ответа. Она не знала, что эта камера располагалась в узком боковом ответвлении подземной галереи еще за двумя такими же дверями и звук от ее ударов практически не был слышен в остальной части подземелья.

Разъяренная и подавленная одновременно, она снова бросилась ничком на кровать и, уткнувшись лицом в ладони, зарыдала. Ужас сковывал ее тело, когда приходила мысль о том, что ей придется так провести всю свою жизнь.

«Подожди, — пыталась она успокоить себя. — Это только один день прошел. В замке гости, и матери и герцогу не до меня. Может быть, когда все разъедутся, меня выпустят, и тогда я сразу же убегу отсюда. Или Эрленд поможет мне».

Неизвестно, сколько времени она пролежала так, но когда подняла голову, за окном была полная темень.

«Вот и ночь пришла…» — Девушка села на постель и долго сидела, пока глаза не привыкли к темноте и очертания всех предметов в камере не стали различимыми. Тишина стала совсем невыносимой, и Хайделинда сжала ладонями уши, чтобы защититься от этого безмолвия.

Вдруг ей почудилось, что прозвучал тихий скрип железных петель.

«Не может быть! Это я схожу с ума от тишины», — подумала девушка, вскочив с постели, и прислушалась внимательнее.

Нет, скрип послышался еще ближе, она вроде бы даже различила шаги. Точно! Заскрежетал замок в дверях, и створка стала медленно поворачиваться. Полоска света из коридора заставила Хайделинду зажмурить глаза. Когда она открыла их, то в проеме двери стоял герцог Бьергюльф и за ним — два стражника, державшие высоко над головой светильники. Хайделинда инстинктивно сделала шаг назад.

— Идите! — приказал Бьергюльф стражникам, — Ждите меня в дальнем коридоре. Я сам закрою дверь.

Он поставил лампу на стол и направился к девушке. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Хайделинда сделала еще шаг назад, но уперлась спиной в камень стены. Герцог усмехнулся и сел в кресло, скрестив руки на груди и рассматривая девушку, как рассматривает живой товар покупатель на невольничьем рынке.

Его взгляд, мгновение задержавшись на лице, переместился на плечи, грудь, чуть задержался на животе и спустился к ногам. Потом он поднял глаза и вновь посмотрел на нее долгим оценивающим взором, словно раздевая. На его губах играла похотливая улыбка. Испытывая редкостное отвращение от масленых глаз герцога, девушка молчала, прислонившись к стене.

— Ну и как тебе здесь нравится? — нарушил молчание герцог.

Хайделинда, вздернув подбородок, не ответила.

— Меня интересует только один вопрос, — усмехнулся герцог. — Нет! — поправился он. — Целых два.

— Какие же? — холодно произнесла Хайделинда.

— Прежде чем задать их тебе, моя дорогая, — сказал Бьергюльф, — я расскажу, что будет, если ты мне не ответишь.

Девушка смотрела на него, с трудом сдерживая отвращение.

— Вижу, вижу, что я тебе не по нутру, — захохотал герцог, его смех гулко отдавался в каменном помещении, — ну уж какой есть. Так вот, — отсмеявшись, продолжал он, — если будешь упрямиться, то никогда не выйдешь отсюда. Всем уже известно о твоей болезни, а смерть Гутторма только лишнее доказательство овладевшего тобой безумия. Ты состаришься здесь, станешь дряхлой старухой. Но это еще не все. — В его голосе появились металлические ноты. — Я так или иначе вытяну из тебя все, что мне нужно.

Хайделинда молчала.

— Не хочешь открыть ротик? — насмешливо спросил герцог. — Так вот, я могу приказать подвергнуть тебя пытке, и когда по твоей нежной спинке запляшет плеть, ты скажешь все. Я уверен, что кожа у тебя нежная. Так? — оскалил он зубы в улыбке.

— Мерзавец! — бросила девушка сквозь сжатые зубы.

— Можешь думать как хочешь, — усмехнулся Бьергюльф, — но чем больше будешь упрямиться, тем хуже тебе придется. Кстати, мы не закончили разговор о твоей коже. Она наверняка не хуже, чем у твоей матери. Ты очень похожа на нее, а мне такие женщины очень даже нравятся! — Он причмокнул языком. — Ну что ж, — поднялся он. — Я вижу, что договориться по-хорошему у нас не получается. Видят боги, я пытался сделать все, что в моих силах. — Он сделал два шага по направлению к девушке.

— Не трогай меня, убийца! — закричала она, пытаясь увернуться от его рук.

— Кричи, кричи, малышка, можешь орать сколько влезет. Мне это даже нравится, а никто другой все равно твоих воплей не услышит, — скрипнув зубами, свистящим шепотом сообщил герцог. — А вот какая у тебя кожа — это я сейчас узнаю.

Хайделинда пыталась вырваться, но Бьергюльф был гораздо сильнее. Он, смеясь, поймал сначала одну ее руку, потом другую и сжал запястья в своей широкой ладони.

— Кричи, девочка! — Он дышал ей в лицо, и от винного запаха из его разинутого рта девушку мутило. — Кричи, кричи, — издевался он, свободной рукой рванув ворот ее платья. — О, да у тебя грудь даже лучше, чем я мог представить…

Конан, внимательно осмотрев поляну перед замком и убедившись, что все тихо, быстро и бесшумно, как редко кто умел, пробежал краем лужайку и приблизился к первой стене. Эрленд все сделал как надо: двойной конец веревки свисал, почти касаясь редких стебельков травы, пробивающихся в трещинах каменных блоков. Киммериец, не мешкая, начал взбираться вверх, временами оглядываясь по сторонам. Он карабкался очень быстро. Если бы кто видел его со стороны, то мог бы подумать, что по стене скользит громадная ящерица, Добравшись до верха, варвар сделал на веревке петлю, размахнувшись, набросил ее на зубец внутренней стены и, повиснув надо рвом с водой, начал перебирать руками, продвигаясь ко второй стене.

Пока все шло как надо, чему весьма способствовало затянутое тучами небо. Царила почти полная темнота, и только факелы стражников, воткнутые около сторожевых бышен, отбрасывали неяркие круги света на крепостные стены. Киммериец правильно выбрал место, его не могли заметить ни с одной башни. Перебравшись на вторую стену, он протянул веревку через петлю и, сбросив ее конец вниз, через несколько мгновений уже стоял во внутреннем дворе замка. Было тихо, гости и обитатели Хельсингера, угомонившись, улеглись спать, время от времени со стены раздавались голоса — Только в одном из окон горел свет и слышались чьи-то мужские голоса.

Варвар, стараясь передвигаться вдоль стен, неслышными шагами преодолел расстояние до входа в подземелье Е потянул на себя дверь. На его удивление, она легко открылась, и Конану даже не пришлось использовать свое умение вскрывать замки, которое он не потерял со времен бытности вором в Шадизаре. Киммериец просунул голову внутрь и увидел в нескольких шагах от себя полоску света, пробивающуюся откуда-то сбоку. Он скользнул внутрь и, нащупав рукоять кинжала, медленно двинулся по коридору. Пройдя несколько шагов, остановился и прислушался: неподалеку вели разговор два человека. «Стража, — догадался Конан. — Эрленд говорил, что их двое. Большого труда справиться с ними не составит. Но надо постараться не наделать шума».

Он вытащил из-за пояса пару метательных ножей и, прижимаясь спиной к стене, тихо приблизился к боковому проходу, откуда падал свет. Подойдя к повороту коридора, киммериец осторожно выглянул из-за каменной кладки. Двое стражников, один вполоборота к нему, а другой спиной, сидели в небольшом помещении при свете тусклой лампы, увлеченные беседой.

Мало кто мог соперничать с киммерийцем в метании ножей. Товарищ стражника не сразу сообразил, что случилось с вдруг замолчавшим собеседником, а когда увидел у того в шее торчащую рукоятку кинжала и в испуге обернулся, было уже поздно: второй клинок вонзился в его горло. Варвар пошарил у стражников в карманах, но никаких ключей не нашел.

«Наверное, в камеру девчонки пришел посетитель, — подумал Конан. — С этим как-нибудь справимся. Хуже, если герцог держит ключи у себя, — мелькнула еще одна мысль. — Ну что ж, тогда придется попробовать на прочность хельсингерские тюремные замки».

Конан взял стоявшую на столе масляную лампу и пошел по коридору с железными дверями по обеим сторонам. Эрленд сказал, в какую камеру поместили Хайделинду, и киммериец осторожно пробирался в дальний конец подземелья, стараясь не производить никакого шума.

Он подошел к нужной двери. К его удивлению, она оказалась незапертой. Варвар медленно приоткрыл ее и, войдя в узкий коридорчик, услышал крик Хайделянды и шум борьбы. Он двумя прыжками подскочил к входу в камеру и рывком распахнул дверь. Кто-то, киммериец сразу не разглядел кто, прижав поднятые руки Хайделинды к стене, навалился на нее и шарил другой рукой по телу девушки.

— Слава богам! — вскрикнула Хайделинда, увидев Конана.

Держащий ее человек вздрогнул от неожиданности, но не успел обернуться, как удар кулака по затылку свалил его с ног.

Хайделинда, запыхавшаяся, в разорванном платье, сквозь которое просвечивало тело, бессильно сползла по стене, круглыми от удивления глазами глядя на варвара.

— Что застыла? — усмехнулся он, связывая Бьергюльфа его же собственным ремнем, вырванным из штанов герцога, — Бежим!

Он бросил герцога ничком на кровать и взялся за рукоять кинжала. Мгновение поколебавшись, отдернул руку. Не время! Жаль, но перерезать глотку этому ублюдку придется в другой раз. Схватив Хайделинду за руку, киммериец рывком поднял ее и почти поволок по коридору к выходу из подземелья.

— Быстрее! — прикрикнул он, так как от перенесенного потрясения девушка едва двигалась.

Хайделинда, придя наконец в себя, побежала за киммерийцем по узким галереям подземных проходов.

— Тихо! — Конан приложил к губам палец, когда они выглянули во двор.

— За мной! — убедившись, что никого нет, поманил он девушку, бегом направляясь к стене.

Прыгай мне на спину и держись! — приказал киммериец. — Да покрепче — обидно будет лишиться жизни на пороге свободы!

Хайделинда уцепилась ему за шею, обхватив талию киммерийца ногами, и варвар, напрягая могучие мускулы полез по веревке наверх. Когда они достигли зубцов стены, он оставил Хайделинду наверху, а сам, прихватив что-то лежавшее на кромке, скользнул вниз. Скоро он вернулся и знаком показал девушке, что нужно опять взять его за шею. Киммериец метнул веревку на противоположную стену, закрепил ее и вместе с уцепившейся за него Хайделиндой проделал путь надо рвом. Дальше все было просто, спускаться на землю — это не карабкаться вверх. Спрыгнув на поляну, варвар освободил петлю и сдернул веревку вниз. Смотав ее, он шепнул:

— Теперь бежим по краю поляны к дубам. Пригибайся, чтобы нас никто не заметил. Вперед!

За дубовой рощицей беглецов ждали две оседланные лошади. Варвар отвязал повод от ветки и бросил его Хайделинде:

— Садись быстрее!

Он вскочил на своего коня и пустил его мелкой рысью по краю большой поляны. Девушка поспешила за ним. Они миновали опушку леса и выехали на дорогу, ведущую в Бельверус.

Сбоку на фоне почти черного неба выделялись, подсвеченные факелами на крепостной стене, три белые башни Хельсингера.

— Теперь гони скакуна! — крикнул варвар. — Времени у нас в обрез!

Он пустил свою лошадь галопом, и они поскакали вперед по темной ночной дороге, лишь чуть подсвеченной пробивающимися иногда сквозь облака лунными лучами.

Так они проехали довольно долго в полном молчании. Впереди заблестела вода неширокой реки, они с ходу проскочили ее и помчались дальше. Преодолели еще одну реку, она оказалась чуть глубже, лошади медленно перешли ее вброд, погружаясь так, что вода затекала им на спину. Когда проехали шагов пятьсот от второй реки, Конан вдруг резко осадил своего коня.

— В чем дело? — это были первые слова Хайделинды за все время их бегства.

— Поворачиваем назад!

— Зачем?

— Объясню потом, не мешкай!

Эрленд, как и велел ему варвар, провел почти всю ночь на виду у людей. Вечером он зашел к Арнстейну Фронденбергскому, зная, что вельможа любит пропустить кувшинчик-другой вина. Так и случилось. Увидев аргосца, барон обрадовался, что нашелся приятный собутыльник, и немедленно предложил ему выпить. Через некоторое время появился Мозес Шоберский, которому что-то не спалось, и застолье продолжили уже втроем. Пошли, как водится, разговоры о битвах, охоте, путешествиях и, конечно, о женщинах. Эрленд, веселясь вместе с сиятельными нобилями и изображая беспечного гуляку, чувствовал себя тем не менее как на иголках. Его пи на мгновение не переставал беспокоить вопрос, как там дела у киммерийца. Несколько раз он подходил к окну, выходящему во двор, и всматривался в темноту. Все было тихо, никаких признаков бегства Хайделинды.