Кольца духов

Глава 1

Фьяметта повернула ком теплой красной глины, держа его в пальцах.

– Вы полагаете, батюшка, оно уже готово? – спросила она с тревогой. – Можно его разбить?

Ее отец накрыл ком ладонью, проверяя температуру.

– Еще нет. И положи его! В руках он быстрее не остынет.

Она вздохнула от нетерпения, но положила глиняный шар на рабочий стол под лучи утреннего солнца, лившиеся сквозь железную решетку окна.

– А вы не могли бы наложить на него остужающее заклятие?

– Вот я наложу остужающее заклятие на тебя, девочка, – засмеялся он. – Слишком уж много в тебе от стихии огня. Даже твоя мать это говорила. – Мастер Бенефорте машинально перекрестился и склонил голову, как положено, когда вспоминают покойников. Смех в его глазах поугас. – Не гори так жарко. Жар до утра сохраняют угли, если их сгрести в кучу.

– Но с ними спотыкаешься в темноте! – возразила Фьяметта. – Что горит жарко, горит ярко! – Она уперлась локтями в стол и, ерзая туфелькой по плиткам пола, посмотрела на плод своих трудов. Глина с золотым сердцем. В воскресных проповедях епископ Монреале частенько повторял, что человек есть прах. А прах ведь та же глина! На нее нахлынуло ощущение, что она едина с шаром на столе. Буроватый, неуклюжий снаружи (она опять вздохнула), но исполненный тайного обещания, если бы только его можно было взломать.

– Вдруг оно получилось с изъяном, – сказала она тревожно. – Пузырек воздуха… грязца…

Неужели он не чувствует его? Чистого, высокого тона, точно биение маленького сердца?

– Тогда ты его опять расплавишь и начнешь все сначала, пока не получится. – Ее отец пожал плечами. – Вина будет твоя, и поделом! Незачем было торопиться залить форму без меня. Ну, металл не пропадет. То есть не должен пропасть. Я тебя поколочу, как настоящего подмастерья, если ты позволишь себе такие штуки, на которые горазды подмастерья. – Он свирепо нахмурился, но не всерьез, как заметила Фьяметта.

Ее тревожила не потеря металла. Но она не собиралась открывать свою тайну, рискуя навлечь на себя неодобрение или насмешки. Когда она услышала шаги отца в прихожей, то тут же поплевала на фигуру, стерла ее рукавом, а символические предметы – соль, засушенные цветы, кусочек самородного золота, зерна пшеницы – смахнула со стола вместе с листком указаний, переписанных самым лучшим ее почерком. Фартук, в который она их смахнула, приютился на краешке стола, жутко бросаясь в глаза. Отец ведь разрешил ей применить только золото, а не… Она прислонилась бедром к высокому табурету, потерла кожаный фартук, прикрывавший ее серое шерстяное платье, и втянула носом знобящий весенний воздух, который проникал в комнату сквозь незастекленное окно. «Но он сработал! Мой первый вклад сработал. Или хотя бы… не навредил».

Тяжелую дубовую входную дверь сотряс стук, и сквозь нее пробился мужской голос:

– Мастер Бенефорте! Эй, в доме! Просперо Бенефорте, вы что, спите?

Фьяметта вскарабкалась на стол, прижала лицо к решетке, заглядывая за край оконной ниши.

– Двое мужчин… дворецкий герцога мессер Кистелли, батюшка. И. – она просияла, – капитан-швейцарец.

– Ха! – Мастер Бенефорте поспешно снял собственный кожаный фартук и расправил тунику. – Может, он наконец принес мою бронзу! Пора бы уж! Никто не отодвинул засовы на двери нынче утром? – Он высунул голову в другое окно, выходившее во внутренний дворик, и взревел:

– Тесео, отвори дверь! – Его седеющая борода металась влево и вправо. – Где этот ленивый мальчишка? Беги открой дверь, Фьяметта. Только подбери волосы под чепчик, ты растрепана хуже прачки!

Фьяметга спрыгнула на, пол, развязала ленты простенького чепчика из белого полотна и принялась зачесывать пальцами черные кудри, которые выбились наружу, пока она была поглощена работой. Затем завязала ленты потуже, но все равно пышные кудри вырывались из-под чепчика сзади и ниспадали заметно ниже плеч. Она пожалела, что поторопилась и не заплела их в косу на заре; прежде чем мчаться разводить огонь в маленьком горне с тиглем в углу мастерской до того, как отец проснется и спустится вниз. Еще лучше было бы надеть кружевной чепчик из Брюгге, который ей прошлой весной подарил отец в день ее пятнадцатилетия.

Стук возобновился.

– Эй, в доме!

Фьяметта, пританцовывая, пробежала по каменному полу прихожей, отодвинула засов, открыла дверь и сделала реверанс.

– Доброе утро, мессер Кистелли. – И чуть смущеннее:

– Капитан Окс!

– А, Фьяметта. – Мессер Кистелли кивнул ей. – Мне нужен мастер.

Мессер Кистелли носил длинные черные одеяния будто ученый муж. Гвардеец, Ури Окс, был одет в ливрею герцогского дома – короткая черная туника с рукавами в красные и золотые полоски, черные чулки-трико. В это мирное утро он не надел ни металлического нагрудника, ни шлема, не взял с собой пики – только меч свисал с его бедра. Каштановые волосы прикрывала черная бархатная шапочка с кокардой герцога Монтефолья. Кокарду – пчела на цветке – ему сделал мастер Бенефорте, и позолоченная медь выглядела совсем как золото, не выдавая относительной бедности капитана. Швейцарец половину своего жалованья посылал на родину матери, шепотом рассказывал мастер Бенефорте, покачивая головой, то ли в восхищении от такой сыновней преданности, то ли осуждая такую, нерасчетливость – Фьяметте это так и осталось неясным. Однако чулки обтягивали ноги капитана Окса без единой морщинки, не повисая складками, как у тощих юных подмастерьев или у высохших стариков.

– От герцога? – с надеждой спросила Фьяметта. Кожаный кошель, свисавший с пояса мессера Кистелли рядом с его очками, выглядел пузатеньким самым многообещающим образом. Но с другой стороны, герцог всегда обещает, говаривал батюшка. Фьяметта проводила их в большую мастерскую, где их встретил мастер Бенефорте, приветственно потирая руки.

– Доброе утро, почтенные господа! Уповаю, вы принесли мне добрые вести о бронзе, которую герцог Сандрино обещал для моей великой работы? Шестнадцать чушек меди, вот как! Не меньше. Все уже устроено?

Мессер Кистелли только плечами пожал на такую настойчивость.

– Еще нет. Хотя, думается мне, мастер, к тому времени, когда будете готовы вы, будет готов и металл. – Он чуть насмешливо приподнял бровь, и мастер Бенефорте нахмурился. Фьяметта затаила дыхание: он умел учуять даже легкий намек на оскорбление, точно охотничья собака – дичь. Однако мессер Кистелли продолжал, погладив кошель на поясе:

– Я принес вам от его светлости деньги на дрова, воск и плату подручным.

– Даже я не такой великий заклинатель, чтобы сотворить бронзу из воска и поленьев. – проворчал мастер Бенефорте. Но руку за кошелем протянул.

Мессер Кистелли чуть повернулся.

– О вашем умении, мастер, речи нет. Его светлость усомнился в быстроте вашей работы. Быть может, вы набираете слишком много заказов в ущерб всем?

– Я должен использовать свое время с толком, иначе моим домашним будет нечего есть, – уничтожающе сказал мастер Бенефорте. – Если его светлости герцогу будет угодно, чтобы его супруга перестала заказывать украшения, ему следует поговорить с ней, а не со мной.

– Солонка! – требовательно сказал мессер Кистелли.

– Тружусь над ней не покладая рук. Как я уже докладывал вам.

– Да, но окончена она?

– Осталось только наложить эмаль.

– И, быть может, действенное заклятие? – заметил мессер Кистелли. – Его вы уже наложили?

– Нет, не наложил! – произнес мастер Бенефорте тоном оскорбленного достоинства. – Ваш господин ждет от меня не призрачного заклятия знахаря или знахарки. Это заклятие неотъемлемое, накладывается с каждым ударом моего чекана.

– Герцог Сандрино поручил мне узнать, как продвинулась работа, – сказал мессер Кистелли чуть уступчивее. – Пока еще не объявлено, но мне ведено сообщить вам под секретом, что идут переговоры о помолвке его дочери. И он желает, чтобы солонка была кончена вовремя для пира в честь помолвки.

– А! – Лицо мастера Бенефорте просветлело. – Случай, достойный моего творения. А на какое время назначен пир?

– На конец месяца.

– Так скоро! А кто же предполагаемый счастливый жених?

– Уберто Ферранте, сеньор Лозимо.

Наступила многозначительная пауза.

– Теперь я вижу, почему его светлость так торопится.

Мессер Кистелли опустил ладони, кладя конец дальнейшим обсуждениям.

– Фьяметта! – Мастер Бенефорте повернулся к дочери и снял с пояса связку ключей. – Сбегай за золотой солонкой в сундуке у меня в спальне. Только не забудь запереть и сундук и дверь.

Фьяметта взяла ключи и вышла чинной походкой скромной девицы – не приплясывать же под взглядом капитана! Зато по лестнице из внутреннего дворика на верхнюю галерею она взбежала, прыгая через две ступеньки.

В большом обитом железом сундуке в ногах кровати ее отца хранились десяток переплетенных в кожу книг, несколько толстых пачек бумаг и заметок, перевязанных лентами (она с тревогой попыталась припомнить, уложила ли она их в прошлый раз строго по порядку) и лакированная шкатулка. Сундук благоухал запахами бумаги, кожи, чернил и магии. Она вынула тяжелую шкатулку, заперла сундук, а потом и комнату железными ключами с бородками прихотливой формы. Она почувствовала, как предохранительные заклятия скользнули на место вместе с засовами – легкое жжение в кончиках пальцев. – Очень мощные, раз их вообще можно ощутить, памятуя, как ее отец стремится овладевать все новыми тонкостями своего искусства. Она спустилась в мастерскую. Ее легкие кожаные туфельки ступали по каменному полу почти бесшумно. Приближаясь к двери, она услышала голос капитана, и его слова заставили ее замереть у косяка.

–.. так матушка вашей дочери мавританка или арапка?

– Да эфиопка же! – вставил мессер Кистелли. – Она была вашей рабыней?

– Нет, она была христианкой, – ответил отец Фьяметты. – из Бриндизи. – В его тоне Фьяметта различила сухость, относящуюся то ли к христианкам, то ли к Бриндизи, этого она решить не могла.

– Она, видимо, была красавица, – учтиво заметил капитан.

– Что так, то так. Да и я не всегда был такой дряхлой развалиной, каким стал сейчас. До того, как мне перебили нос, а волосы поседели.

Капитан Окс виновато хмыкнул, давая понять, что он вовсе не намекал на наружность мастера. Мессер Кистелли, человек тоже далеко не первой молодости, одобрительно усмехнулся.

– Она унаследовала ваш талант в вашем искусстве, мастер Бенефорте, хотя и не ваш нос? – осведомился мессер Кистелли.

– Она бесспорно куда искуснее моего косорукого подмастерья, который годится только, чтобы дрова носить. Ее рисунки и модели очень хороши. Ей я этого, конечно, не говорю, ведь нет ничего мерзее гордой женщины. Я позволил ей работать с серебром. А только что – и с золотом.

Мессер Кистелли испустил надлежащее изумленное «о» и добавил:

– Но я имел в виду ваше другое искусства.

– А-а. – Голос мастера Бенефорте куда-то ускользнул, оставив вопрос без ответа. – Такая напрасная трата усилий обучать дочь, которая все плоды вашего обучения и ваши секреты отдаст мужчине, ставшему ее мужем. Хотя, ежели некие благородные особы будут не доплачивать то, что положено художнику моего ранга, ее знания, возможно, окажутся единственным приданым, какое я за ней дам. – Он испустил тяжкий многозначительный вздох в сторону мессера Кистелли. – Я вам не рассказывал, как папа пришел в такой восторг от прекрасной золотой медали, которую я ему вычеканил для его облачения, что удвоил мою плату?

– Да, несколько раз рассказывали, – быстро вставил мессер Кистелли, – но без толку.

– Он намеревался, кроме того, сделать меня мастером монетного двора, но тут мои враги нашептали ему всякие клеветы, обвинив меня облыжно в некромантии, и я год гнил в темнице замка Святого Ангела…

Фьяметта слыхивала и эту историю. Она отступила на два-три шага, шумно зашаркала подошвами по плитам и вошла в мастерскую. Осторожно поставила ореховую шкатулку перед отцом и отдала ему ключи. Он улыбнулся, обтер руки о тунику и, шепотом произнеся какое-то слово, открыл крышку. Потом отогнул края шелковой обертки, извлек содержимое и поставил среди прямоугольничков солнечного света на столе.

Золотая солонка засверкала, заискрилась, и у обоих посетителей перехватило дыхание. Фигуры были укреплены на овальном основании из черного дерева, богато изукрашенном. Прекрасная нагая женщина и сильный бородатый мужчина с трезубцем в руке (фигуры из золота величиной в ладонь) сидели, сплетя ноги.

– Как иные заливы заходят внутрь земли, – увлеченно объяснял мастер Бенефорте символический смысл этого.

Корабль (Фьяметте он казался более похожим на лодку) возле руки морского царя был самой тонкой работы и предназначался для соли; греческий храмик под изящно задрапированной рукой Земли-царицы служил перечницей. Вокруг мужчины резвились морские кони, рыбы и какие-то непонятные ракообразные; возле женщины радовались жизни счастливые создания суши.

У капитана отвисла челюсть, а мессер Кистелли отцепил очки от пояса, водрузил их на нос и жадно впился глазами в чудесную работу. Мастер Бенефорте, зримо надуваясь гордостью, указывал на мельчайшие, но важные детали и упивался изумлением своих посетителей. Первым опомнился мессер Кистелли:

– Да, но действует ли она?

Мастер Бенефорте щелкнул пальцами:

– Фьяметта! Принеси мне две рюмки и вина – кислого, которое Руберта употребляет для стряпни, а не хорошего кьянти. И еще белого порошка, которым она травит крыс в кладовой. И побыстрее!

Фьяметта убежала, наслаждаясь своей тайной. «Дельфинов нарисовала я! И зайчиков». Позади нее раздался громовой голос мастера Бенефорте, вновь призывающего Тесео, подмастерья. Она пронеслась через дворик в кухню и, прежде чем Руберта успела выговорить ей за спешку, объявила:

– Батюшке нужно…

– Да, девочка, побьюсь об заклад, обед ему тоже будет нужен, а огонь в печи погас. – Руберта ткнула деревянной ложкой в сторону выложенной голубым кафелем печи.

– Только и всего! – Фьяметта нагнулась, открыла чугунную дверцу и повернула лицо так, чтобы взглянуть в темный квадрат. Она на мгновение привела свои мысли в полный порядок.

– Пиро! – еле выдохнула она. Над погасшими углями взметнулись и затанцевали яркие голубовато-желтые языки пламени. – Этого должно хватить. – Она с удовольствием ощутила у себя на языке жар заклятия. Ну, хотя бы одно у нее получается. Вот даже батюшка об этом знает. А если одно, так почему бы и не другое?

– Спасибо, душенька, – сказала Руберта, повернувшись, чтобы взять чугунный котелок. Ароматы, веявшие над доской для рубки, свидетельствовали, что она намерена сотворить чудеса из лука, чеснока, розмарина и весеннего ягненка.

– Не стоит благодарности – Фьяметта быстро положила на поднос все, что требовалось для показа, а рядом поставила две рюмки венецианского стекла – две прозрачные рюмки, уцелевшие из набора, которые разбили возчики, когда они переехали сюда, в Монтефолью, почти пять лет назад. Отец забыл упомянуть про соль и перец, и она быстро сняла баночки с высокой полки, водрузила на поднос и отнесла все это в мастерскую, держа спину прямо.

Улыбаясь про себя, мастер Бенефорте насыпал немножко соли внутрь корабля. На мгновение он словно обратил взгляд внутрь себя, прошептал что-то и перекрестился. Фьяметта потрогала мессера Кистелли за локоть, заметив, что он уже открыл рот, чтобы заговорить: она знала, что сейчас все решается. Гудение солонки, ответившее на шепот мастера Бенефорте, было низким, бархатным, но очень, очень слабым, хотя музыкальным и красивым. Еще год назад она бы его не ощутила. Как вот теперь мессер Кистелли.

– Перец, батюшка? – Фьяметта протянула ему банку.

– Сегодня нам перец не понадобится. – Он покачал головой, а потом положил полную ложку крысиного порошка в рюмку и обвязал ниткой ее ножку. После чего налил вина в обе рюмки. Порошок растворялся медленно, на поверхность поднимались мелкие пузырьки.

– Где этот пентюх? – . – пробормотал мастер Бенефорте, когда миновало несколько минут пустого ожидания. К счастью для Тесео, он не успел раздражиться еще больше: хлопнула наружная дверь, и подмастерье ввалился в мастерскую – шапочка съехала на ухо, один чулок обвисал, шнурки развязались. В подрагивающих руках он сжимал что-то, завернутое в тряпку.

– Мастер, на мусорной куче я только одну изловил, – виновато сообщил Тесео. – Вторая тяпнула меня и убежала.

– Ха! Может, придется взамен попробовать на тебе! – Мастер Бенефорте нахмурился. Тесео побледнел.

Мастер Бенефорте взял у него тряпку, в которой, как оказалось, была заключена крыса – большая, злобного вида, с желтыми обломанными зубами и облезлой шерстью. Тесео пососал прокушенный большой палец. Крыса лязгала зубами, шипела, извивалась и пищала. Крепко держа ее за шкирку, мастер Бенефорте взял тонкую стеклянную трубочку, опустил ее в рюмку с ниткой, набрал немножко ставшего мутно-розовым вина, влил его в крысиное горло и почти сразу опустил зверька на пол. Крыса снова лязгнула зубами, побежала, вдруг закружилась и начала кусать себя за бока. Потом свалилась в судорогах и издохла.

– Теперь смотрите, добрые господа, – сказал мастер Бенефорте.

Его гости наклонились поближе, а он взял щепотку соли и бросил ее в рюмку с нетронутым вином. Ничего не произошло. Тогда он взял щепотку побольше и бросил в отравленное вино. Соль будто вспыхнула, ее гранулы оранжево засверкали, с поверхности жидкости поднялось голубоватое пламя, словно зажгли коньяк, и продолжало гореть с минуту. Мастер Бенефорте неторопливо помешал жидкость трубочкой. Теперь она стала такой же прозрачной и рубиновой, как вино в нетронутой рюмке. Он взял обвязанную рюмку.

– Ну… – Его взгляд упал на Тесео, который пискнул, совсем как крыса, и испуганно попятился. – Ха! Недостойный пентюх, – бросил мастер Бенефорте презрительно. Он посмотрел на Фьяметту, и его губы изогнулись в странно-вдохновенной улыбке. – Фьяметта, выпей!

Мессер Кистелли охнул, а капитан протестующе сжал кулаки, но Фьяметта выпрямилась, одарила их гордой уверенной улыбкой и взяла рюмку из рук отца. Она поднесла ее к губам и осушила залпом. Капитан Окс снова подскочил, когда ее лицо исказилось, и в глазах мастера Бенефорте мелькнула легкая тревога, но она подняла руку, успокаивая их.

– Солено-кислое вино. – Она провела языком по зубам и слегка срыгнула. – На завтрак!

Мастер Бенефорте с торжеством улыбнулся дворецкому герцога:

– Действует ли она? Как будто бы да. Что и засвидетельствуете своему господину.

Мессер Кистелли захлопал в ладоши:

– Чудесно! – Однако его глаза то и дело обращались на Фьяметту.

А она с сожалением подавляла злокозненное желание схватиться за живот, упасть на пол и завизжать. Случай, хоть и мимолетный, был удобнейшим, однако мастер Бенефорте не понимал шуток, если шутили над ним, а его уважение к мести не распространялось на воздаяния за оскорбления, которые он наносил другим. «Такая напрасная трата усилий обучать дочь…» Фьяметта вздохнула.

Мессер Кистелли прикоснулся к золотому великолепию:

– И долго ли это будет сохраняться?

– Солонка – вечно, ибо такова неприступная природа золота. Заклятие очищения – лет примерно двадцать, если вещь как-нибудь не повредят и если ею не станут пользоваться без нужды. Молитва активации будет выгравирована на дне, ибо я убежден, что она переживет меня.

Мессер Кистелли почтительно шевельнул бровями:

– Так долго!

– Моя работа стоит полной цены, – сказал мастер Бенефорте.

Мессер Кистелли понял намек и отсчитал положенное герцогом жалованье, после чего Фьяметта была отправлена запереть в кованом сундуке и солонку, и кошель.

Когда она вернулась, мессер Кистелли уже ушел, но капитан Окс задержался и беседовал с ее отцом, как бывало часто.

– Идемте, Ури, во двор, – говорил мастер Бенефорте, – Взгляните на своего воинственного двойника до того, как я одену его в глиняную тунику. Я кончил накладывать воск всего два дня назад. Глина выдерживалась несколько месяцев.

– Кончили? Я и не думал, что вы так продвинулись, – сказал капитан Окс. – Так вы пригласите герцога осмотреть его нового воина?

Мастер Бенефорте кисло улыбнулся и прижал палец к губам.

– Я бы и вам не сказал, если бы мне не требовалось кое-что проверить напоследок. Я намерен отлить его втайне и приподнести моему нетерпеливому герцогу Монтефолья законченную статую. Пусть-ка мои враги обвинят меня тогда в медлительности!

– Но вы ведь работаете над ней более трех лет, – с сомнением сказал Окс. – Впрочем, всегда лучше обещать меньше и сделать больше, чем наоборот.

– Верно. – Мастер Бенефорте проводил молодого человека в открытый двор. Плиты там все еще укрывал утренний сумрак, хотя по стене прямо на глазах сползала полоса света, по мере того как солнце поднималось по небосводу. Фьяметта шла позади тихо-тихо, чтобы не привлечь внимания отца и не получить какого-нибудь докучного поручения, которое помешает ей послушать их разговор.

Под холщовым навесом стояла бугристая фигура в полтора человеческих роста, закутанная в полотно, будто в саване, призрачная в сером свете. Мастер Бенефорте встал на табурет и осторожно размотал предохранительные полотняные полосы. Первой появилась высоко поднятая сильная мужская рука, держа фантастическую отрубленную голову со змеями вместо волос, искаженную смертной гримасой. Затем спокойное героическое лицо под крылатым шлемом, затем – мало-помалу и вся нагая фигура. Правая рука сжимала узкий изогнутый меч. Выпуклые мышцы словно играли, и под воздетым с торжеством жутким трофеем статуя была будто сжатая, готовая взметнуться пружина. Ее почти прозрачная поверхность была покрыта золотисто-коричневым воском, от которого исходило легкое благоухание меда.

– Поистине, – благоговейно прошептал Ури, подходя ближе, – поистине это магия, мастер Просперо! Он словно вот-вот сойдет с пьедестала. Даже лучше гипсовой модели!

Мастер Бенефорте довольно улыбнулся.

– Тут нет магии, юноша. Чистое искусство, и только. Когда он будет отлит, то прославит мое имя вовеки! Просперо Бенефорте, мастер скульптор. Невежественные болваны, называющие меня просто златокузнецом и медником, будут полностью посрамлены и онемеют в тот день, когда с него на площади совлекут покрывало. «Ювелир герцога»! Ха!

Ури как завороженный смотрел на восковое лицо героя.

– Я правда выгляжу так? Боюсь, вы слишком мне польстили, мастер Бенефорте!

Тот пожал плечами:

– Лицо идеализировано. Персей был греком, а не швейцарцем, не в рябинах, точно сыр. Бесценным для меня было ваше тело – как модель. Отлично сложенное, сильное, но без бугристости, столь частой у силачей.

Ури притворно задрожал:

– Великолепно или нет, но уж больше вы меня не уговорите служить нагой моделью зимой, пока сами сидите, кутаясь в меха.

– Так я же следил, чтобы в жаровне было полно углей. А мне казалось, что вы, горные козлы, к холоду не чувствительны.

– Когда не стоим на месте. Наши зимы заставляют нас трудиться как следует! А вот застывать, извернувшись точно веревка, это меня доконало. Целый месяц отделаться от насморка не мог.

Мастер Бенефорте равнодушно махнул рукой.

– Оно того стоило. А теперь, раз вы уже здесь, снимите-ка правый сапог. Меня что-то беспокоит ступня. При отливке статуи я должен буду загнать металл вниз почти на пять локтей. С головами забот не будет, ведь огонь устремляется вверх, но это же должен быть Персей, а не Ахилл, а?

Капитан покорно снял сапог и зашевелил пальцами ноги. Мастер Бенефорте сравнил плоть и воск, а потом удовлетворенно буркнул:

– Ну, если что-нибудь не получится тут, я сумею исправить.

– В этой восковой плоти видна каждая жилочка, – сказал Ури, наклоняясь ближе. – Я готов удивиться, что вы не изобразили мои заусеницы и мозоли, такой он живой. А из глины он выйдет таким же прекрасным в бронзе? Плоть ведь так нежна! – Он запрыгал на одной ноге, натягивая сапог.

– Ха! Это я могу показать вам наглядно. Мы только что отлили хорошенькую безделицу из золота. Я сколю глину у вас на глазах, и вы сами увидите, сохранятся ли заусеницы моей статуи.

– Ах, батюшка! – поспешно перебила Фьяметта. – Можно я сама его освобожу от глины? Ведь все остальное я делала одна!

Конечно, конечно, он ощутит ее заклятие, если возьмет глину в руки, оно же так свежо!

– Как, ты все еще шляешься без дела? Разве тебе нечем заняться? Или просто понадеялась еще разок поглазеть на голого мужчину? – Мастер Бенефорте дернул подбородком в сторону своего воскового Персея.

– Вы же хотите поставить его на площади, батюшка. И все девицы его увидят, – сказала Фьяметта, оправдываясь. Неужели он заметил, как она подглядывала, пока он лепил модель?

У живого Персея – Ури – лицо стало таким, словно это была для него новая и неприятная мысль. Он вновь взглянул на статую, будто собираясь попросить о бронзовой набедренной повязке.

– Ну, – мастер Бенефорте снисходительно усмехнулся ее смущению, – ты смелая хорошая девочка, Фьяметта, и заслуживаешь награды за кислое вино, которое выпила на завтрак и тем помогла мне сразить этого Фому неверного, Кистелли. Идемте! – И он повел обоих назад в мастерскую. – Вот увидите, капитан. Работать с воском так просто, что это и ребенку под силу.

– Батюшка, я уже не ребенок, – перебила Фьяметта.

– Как будто бы да. – Его улыбка стала пустой. Глиняный шар лежал на столе, где она его оставила. Фьяметта взяла самую маленькую стамеску с полки-подставки на стене, на миг сжала шар в ладонях и вознесла безмолвную молитву. Неслышное гудение заклятия перешло в совсем уж неуловимое мурлыканье. Отец и капитан оперлись локтями на стол справа и слева от нее, внимательно следя за каждым ее движением. Она принялась постукивать стамеской, отбивая кусочки глины. Заблестело золото.

– А! так это кольцо! – сказал Ури, наклоняясь еще ниже. Фьяметта улыбнулась ему.

– Маленькая львиная маска, – продолжал он с интересом, пока ее пальцы осторожно убирали иглой остатки глины. – Только поглядите на эти крохотные клыки! Как он ревет! – Капитан засмеялся.

– В клыки должен быть вставлен рубин, – объяснила Фьяметта.

– Гранат, – поправил мастер Бенефорте. – Рубин будет ярче.

– И дороже.

– Кольцо, по-моему, будет хорошо смотреться на руке вельможи, – заметил Ури. – И вы вернете цену рубину.

– Это кольцо для меня, – сказала Фьяметта.

– А? Но оно ведь будет впору только мужчине.

– Оно для большого пальца, – объяснила Фьяметта.

– Форма, которая обошлась мне в такое количество золота, какого хватило бы на два простых кольца, – вставил мастер Бенефорте. – В следующий раз, давая обещание, я буду точнее.

– И это магическое кольцо, мадонна?

Мастер Бенефорте погладил бороду и ответил «нет» вместо нее.

Фьяметта покосилась на отца из-под защитной завесы ресниц. Он не улыбался, но и не хмурился, но она ощутила, что под личиной равнодушия он внимательно следит за ней. Она резко повернулась, положила кольцо на ладонь капитана и затаила дыхание.

Он покрутил кольцо в пальцах, погладил мизинцем крохотные волны львиной гривы, но не попробовал его примерить. В его глазах появилось недоумение.

– Знаете что, мастер Бенефорте? Вы горько жаловались на своих ленивых и неуклюжих подмастерьев. И сейчас мне в голову пришла мысль… что, если я напишу моему брату Тейру в Бруинвальд? Ему только семнадцать, но он с самого детства работал там на рудниках и в кузницах. Он очень сметливый и пособлял мастеру Кунцу у печи. Так что его не придется обламывать и обучать всему с самого начала, как невежественного мальчишку-подмастерья. Он уже много знает о металлах, особенно о меди. И наверное, успел подрасти и стать куда сильнее, чем был, когда я его видел в последний раз. Именно то, что вам нужно для вашего преславного Персея.

– Вы часто пишете брату? – осведомился мастер Бенефорте, следя, как он крутит кольцо в пальцах.

– Нет… Господи, я же не был дома четыре года! Жизнь рудокопа тяжела и скудна. Даже и сейчас меня пробирает дрожь, когда я вспоминаю эти темные душные туннели. Я два раза предлагал Тейру место в гвардии герцога, но он отвечал, что ему и думать противно о том, чтобы стать солдатом. Я-то говорю, он не понимает, что для него лучше. Но хоть славные знамена герцога не выманили его из той черной ямы, ваша слава искуснейшего художника его прельстит. – Рука Ури сомкнулась на кольце, он отдал его Фьяметте и рассеянно потер ладонь.

– Так он помогал медь выплавлять? – сказал мастер Бенефорте. – Да… Ну что же, напишите ему. Посмотрим, как все обернется.

Капитан улыбнулся.

– Сейчас же и напишу, – сказал он, изящно поклонился Фьяметте, пожелал мастеру Бенефорте доброго утра и удалился быстрым шагом.

Фьяметта села на табурет, держа кольцо, и испустила тяжелый вздох разочарования.

– Вы правы, батюшка. Бесполезно. Я просто не могу творить магию.

– Ты так думаешь? – мягко спросил мастер Бенефорте.

– Заклятие не сработало! Я вложила в него все сердце и душу, и ничего не произошло! Он даже на минутку кольца на палец не надел. – Она подняла глаза, вдруг осознав, что выдала свою тайну, но лицо мастера Бенефорте было скорее задумчивым, чем сердитым. – Но… но я ведь не была такой уж непослушной, батюшка. Вы не сказали, что я не должна накладывать заклятие на кольцо.

– Ты не спрашивала, – ответил он резко. – Тебе известно, что я никогда тебя этому не учил. Магия металлов слишком опасна для женщин. Во всяком случае, так я всегда думал. Но теперь я начинаю думать, не опаснее ли оставлять тебя необученной.

– Я для кольца пользовалась только заклинаниями, дозволенными Церковью, батюшка!

– Да, я знаю… Ты считаешь, что ты так уж непрозрачна, Фьяметта? – добавил он, заметив, как она расстроена. – Я мастер, дитя. Даже другой мастер не сумел бы воспользоваться моими книгами и инструментами так, чтобы я об этом не узнал.

– Но моя магия не удалась. – Она понурила голову.

Он взял кольцо и поднес его к свету.

– Мне следовало бы побить тебя за твои хитрости и обман… – Он отбросил край фартука, свернутого на краю рабочего стола, осмотрел то, что лежало внутри, и неодобрительно сжал губы. – Ты воспользовалась заклинанием истинной любви мастера Клюни, так?

Она горестно кивнула.

– Эти чары не сотворяют истинной любви, дитя. Это было бы неразрешимым противоречием, ибо чувство, вызванное магически, не может быть истинным. Чары лишь позволяют узнать истинную любовь.

– О!

– Но твое кольцо, возможно, сработало, хотя магия мастера Клюни не для упражнений подмастерий. Оно истинно открыло, что красивый, хотя и рябой капитан Окс – не твоя истинная любовь.

– Но… он мне нравится. Он добрый, учтивый. Держится благородно, не как грубияны-солдаты.

– Он просто первый мужчина, которого ты увидела, а вернее, заметила. И уж конечно, ты видела его целиком.

– Я в этом не виновата, – огрызнулась она.

– Все твои хихикающие подружки! Без них ты до такой нескромности не додумалась бы.

– Мне скоро шестнадцать, батюшка. Вы же знаете, соседскую Маддалену в прошлом месяце помолвили. Она уже примеряет свадебный наряд. А утренние новости? Дочке герцога Джулии всего двенадцать.

– С ней чистая политика, – сказал мастер Бенефорте. – И отнюдь розами не благоухающая. Да прикуси язычок, не то, если пойдут слухи, я буду знать, кто в них виноват. Сеньору Ферранте уже не тридцать пять, и говорят о нем всякое. Его второй жене еще не было шестнадцати – твоя ровесница, ты только подумай! – когда она умерла родами два месяца назад. Вряд ли ее судьба кажется тебе такой уж завидной.

– Да нет, нет! И все-таки… вдруг чуть не все выходят замуж. Кроме меня. Всех мужчин получше разберут, а вы меня будете держать при себе, пока я не стану толстой старухой, просто чтобы я была под рукой для вашего чародейства. «Немножечко твоей крови в эту новую чашу из сырой древесины, доченька, одну капельку», пока я с ног не свалюсь. Кровь девственницы. Волосы девственницы. Слюни девственницы. Урина девственницы. В иные дни я чувствую себя магической коровой.

– Твои уподобления слишком уж замысловаты, моя Фьяметта.

– Вы понимаете, о чем я! А тогда помолвите меня с каким-нибудь старым петухом с тощими ногами и лысым, как яйцо.

Мастер Бенефорте подавил смех:

– Что же, богатым вдовушкам неплохо живется.

– Ха! Тут нет ничего смешного, батюшка. – Она замолчала, а потом произнесла тихо:

– Или вы уже попробовали, но меня никто не захотел взять, потому что я такая чернушка. Или бесприданница.

– Мою дочь никто бесприданницей не назовет! – прикрикнул он, на этот раз слишком уязвленный, чтобы сохранить насмешливость, которая выводила ее из себя. Но тут же совладал с собой и продолжал:

– Охлади свою пылающую душу, Фьяметта, пока я не отолью моего великого Персея и герцог не наградит меня, как я того достоин. И в мужья я тебе куплю не какого-нибудь нищего солдата. У твоих подружек-болтушек рты поразеваются и языки отнимутся – почаще бы! – от зависти, когда они увидят свадебную процессию дочери Просперо Бенефорте! – Он отдал ей кольцо. – А потому сохрани эту золотую безделицу, как напоминание, что доверять надо своему отцу, а не своему невежеству. Маленький лев еще зарычит на твоей свадьбе.

«Я же выпила твое отравленное вино. Какого еще доверия ты требуешь?» – Фьяметта опустила кольцо в самую глубину своего кармана и пошла за метелкой, чтобы смахнуть с рабочего стола кусочки глины.