НА СТАРТ

[11]

Столько написано о первой экспедиции на Луну, поневоле спросишь себя: можно ли рассказать о ней что-нибудь новое? И все-таки мне кажется, что официальные доклады и отчеты очевидцев, радиорепортажи и магнитозаписи не воссоздают всей картины. Много говорится об открытиях — и очень мало о людях, которые их сделали.

Как командир «Индевера» и начальник британского отряда, я наблюдал немало такого, чего вы не найдете в книгах, и кое-что — не все — теперь можно рассказать. Надеюсь, когда-нибудь своими впечатлениями поделятся мои коллеги, командиры «Годдарда» и «Циолковского». Но капитан Ванденберг все еще на Марсе, а Краснин где-то между Венерой и Солнцем, так что пройдет не один год, прежде чем мы прочтем их воспоминания.

Чистосердечное признание, говорят, облегчает душу. Что ж, мне и впрямь будет легче, когда я расскажу правду о графике Первой лунной экспедиции, который всегда был окутан покровом тайны.

Общеизвестно, что все три корабля — американский, советский и британский — были собраны на орбите Третьей космической станции, на высоте девятисот километров над Землей, из частей, которые забросили транспортными ракетами. Хотя детали изготовили заранее, на сборку и испытание ушло больше двух лет; к концу этого срока многие, кто не понимал, как сложна задача, стали терять терпение. Люди видели десятки фотографий, даже телепередачи: три корабля в космосе рядом с Третьей станцией, как будто полностью смонтированные и готовые сию минуту уйти в полет. Но эти кадры не показывали, что идет еще тонкая кропотливая работа, установка и всесторонняя проверка тысяч труб, электропроводов, моторов и приборов.

Дата старта не была точно определена. Луна всегда находится примерно на одинаковом расстоянии от Земли, и можно стартовать чуть ли не в любое время — был бы корабль готов. Если говорить о расходе горючего, практически нет никакой разницы, вылетите ли вы в полнолуние, или новолуние, или какой-либо промежуточный день. Мы не хотели гадать, когда полетим, как ни добивались от нас определенного ответа. В космическом корабле столько узлов и деталей, которые могут вдруг выйти из строя; мы не собирались уходить от Земли, пока не выверим все до последнего винтика.

Никогда не забуду последнего совещания командиров, когда все собрались на космической станции, чтобы доложить о готовности. Каждый отряд выполнял свое задание, но экспедиция была совместной, поэтому договорились, что три корабля сядут на Луне в пределах двадцати четырех часов в заранее условленном районе Моря Жажды. Что же касалось подробностей, то тут командиры решали сами. Смысл этого? Ну хотя бы тот, что один не повторит ошибок другого.

— Я буду готов к первой репетиции старта завтра утром в девять ноль-ноль, — сообщил командор Ванденберг. — Как вы, джентльмены? Попросим командный пункт Земли проследить за всеми тремя?

— Что ж, о'кей, — сказал Краснин; его никак нельзя было убедить, что американцы уже двадцать лет не говорят «о'кей».

Я молча кивнул. Правда, у меня шалила одна группа контрольных приборов, но это большой роли не играло: к тому времени, когда баки заправят горючим, приборы будут налажены.

Репетиция охватывала всю программу старта; каждый участник должен был выполнить то, что предстояло ему в полете. Конечно, мы тренировались еще на Земле, на макетах, но лишь здесь можно было устроить всестороннюю проверку. Только не взревут моторы, а так все будет как при настоящем старте.

Мы провели шесть репетиций, разобрали корабли, чтобы устранить неполадки, затем провели еще шесть репетиций. «Индевер», «Годдард» и «Циолковский» были в полной готовности. Теперь только заправиться, и можно трогать…

Не хочу даже вспоминать последние напряженные часы перед вылетом. Глаза всего мира обращены к нам… Время старта назначено с точностью до нескольких часов, испытания завершены, все, что зависело от нас, сделано.

И вот тут-то очень высокое начальство вызвало меня к радиоаппарату для совершенно секретного разговора. Мне сделали предложение, которое — учитывая, от кого оно исходило, — было равносильно приказу. Конечно, сказали мне, первая экспедиция — совместное предприятие, но нельзя забывать, сколь важно для нашего престижа опередить остальных. Хотя бы на час-другой…

Я был потрясен таким предложением и не стал этого скрывать. Работая плечом к плечу с Ванденбергом и Красниным, я успел по-настоящему подружиться с ними. И я прибег к всяческим отговоркам, мол, орбиты уже рассчитаны, теперь ничего не сделаешь. Каждый корабль пойдет наиболее экономным маршрутом, сберегая горючее. Стартовав одновременно, мы и прилунимся в одно время, разница не превысит нескольких секунд.

К сожалению, кто-то предусмотрел и это. После заправки наши корабли в готовности номер один должны были сделать еще несколько оборотов вокруг Земли, прежде чем покинуть орбиту спутника и идти на Луну. На высоте девятисот километров мы делали полный оборот за девяносто пять минут, и на каждом круге лишь одна точка годилась для старта. Если мы стартуем за один оборот до срока, остальным придется ждать девяносто пять минут, чтобы идти за нами. И прилунятся они на девяносто пять минут позже…

Не буду излагать всех доводов, мне до сих пор стыдно, что я уступил, согласился предать товарищей. Тщательно высчитанная секунда настала, когда мы были в тени Земли и на миг для нас наступило затмение Солнца. Ванденберг и Краснин, честные ребята, думали, что я вместе с ними пройду еще один круг, а потом мы все вместе тронемся в путь. В жизни не чувствовал себя таким подлецом, как в ту секунду, когда я повернул пусковой ключ и ощутил рывок моторов, уносящих меня прочь от матери-Земли.

Следующие десять минут мы были заняты только нашими приборами, проверяли, как «Индевер» выдерживает расчетную орбиту. Наконец вырвались из объятий Земли, выключили моторы, и почти тут же ночная тень сменилась слепящим солнечным светом. Теперь до самой Луны — пять суток беззвучного полета по инерции — не будет ночи.

Уже две тысячи километров отделяют нас от Третьей космической и наших товарищей. Через восемьдесят пять минут, в назначенный срок, Ванденберг и Краснин выйдут на старт и ринутся следом за мной. Но догнать меня невозможно. Хоть бы не очень сердились, когда встретимся на Луне…

Включив кормовую телекамеру, я увидел далекое светящееся пятнышко. Третья космическая только что вышла из земной тени. Прошло несколько секунд, прежде чем я сообразил, что «Годдард» и «Циолковский» не парят там, где я их покинул…

Оба корабля шли в километре от меня, не отставая ни на шаг. Мгновение я глядел на них, не веря собственным глазам, и вдруг понял: не только англичанам пришла в голову блестящая идея… «Ах, черти, обманщики!» — подумал я. И рассмеялся. Только через несколько минут я вспомнил о командном пункте и успокоил озадаченных наблюдателей. Все идет по плану — правда, не по тому плану, который объявлен первоначально…

Потом в эфире зазвучали смущенные голоса: мы поздравляли друг друга с успешным стартом. А вообще-то, мне кажется, в душе каждый из нас был рад такому обороту дела. Остальную часть пути нас разделяло самое большее несколько километров, а садились мы так согласованно, что тормозные ракеты трех кораблей одновременно обожгли своим дыханием поверхность Луны.

Ну хорошо, не совсем одновременно. Я мог бы, конечно, с гордостью сослаться на показания приборов, подтверждающих, что «Индевер» опередил Ванденберга на две пятых секунды. Но ведь ровно на столько же Краснин опередил меня.

Учитывая дистанцию — четыреста пятьдесят тысяч километров, — думаю, что вы поместили бы всех троих на верхнюю ступеньку пьедестала почета…

РОБИН ГУД, ЧЛЕН КОРОЛЕВСКОГО ОБЩЕСТВА

Мы прилунились на рассвете долгого лунного дня. Равнину исчертили длинные — на километры — косые тени. Чем выше Солнце, тем они будут короче, а в полдень почти исчезнут. Но до полудня пять земных суток, до ночи — еще семь. Впереди почти две недели дневного света, потом Солнце зайдет, и царицей неба станет голубая Земля.

В первые дни было столько хлопот, что почти не оставалось времени для исследований. Надо было разгрузить корабли, освоиться с необычной обстановкой, как следует овладеть большими и малыми электровездеходами, расставить герметичные купола, в которых нам жить и работать, пока не придет пора возвращаться. На худой конец можно оставаться в кораблях, но там и тесно, и неудобно. Конечно, в куполах тоже не слишком просторно, но после пяти дней в космосе они показались нам роскошными апартаментами; длинные трубы, соединенные с воздухоочистителями на кораблях, позволяли дышать вполне сносным воздухом. Естественно, американцы соорудили себе самый вместительный купол, со всевозможными приспособлениями, включая горячую мойку для посуды. Не говоря уже о стиральной машине, которую они охотно одалживали нам и русским.

Десять дней спустя, уже «под вечер», мы наконец-то завершили организационный период и могли подумать о серьезных научных исследованиях. Состоялись первые несмелые вылазки в неизведанные просторы вокруг базы. Конечно, у нас были подробнейшие карты и фотоснимки района, в котором мы прилунились, но они подчас оказывались удивительно обманчивыми. На карте — маленький бугорок, а для человека в скафандре — целая гора; гладкие равнины местами покрывала глубокая, по колено, пыль, которая чрезвычайно затрудняла ходьбу. Но все это, разумеется, пустяки, и слабое тяготение возмещало многие неудобства.

По мере того как у ученых копились наблюдения и образцы, росла нагрузка на радио- и телевизионные каналы с Землей, и наконец узлы связи перешли на непрерывную работу. Мы дорожили каждой минутой: даже если нам самим не суждено вернуться на Землю, туда попадут собранные нами знания.

Первая автоматическая грузовая ракета прилунилась за два дня до заката, точно по расписанию. Мы приметили на фоне звезд пламя тормозных двигателей, потом оно вспыхнуло снова, уже перед самой посадкой. Собственно посадку мы не могли видеть с базы, для безопасности ракета садилась в пяти километрах от нее. А на Луне пять километров — это за горизонтом.

Когда мы подошли к ракете-автомату, она уже стояла на амортизирующей треноге, чуть накренившись, но целехонькая. И груз был в полной сохранности, от приборов до продовольствия. Ликуя, мы отвезли все на базу и с некоторым опозданием отпраздновали покорение Луны. Люди потрудились основательно, не грех было и отдохнуть.

Славно повеселились, ничего не скажешь. Гвоздем программы был казачий танец в исполнении облаченного в скафандр Краснина. Потом нам пришло в голову устроить состязания, однако мы быстро убедились, что выбор видов спорта сильно ограничен. Нужно ли объяснять почему? Крокет и кегли подошли бы, да нечем играть, а вот футбол, скажем, или крикет начисто отпадали. При таком тяготении футбольный мяч от сильного удара улетел бы за километр, крикетный и вовсе исчез бы бесследно.

Первым придумал подходящий для Луны вид спорта профессор Тревор Уильямс, наш астроном. Кстати, он был одним из самых молодых членов Королевского астрономического общества: Уильямсу исполнилось всего тридцать лет, когда он получил это почетное звание. Труды по межпланетной навигации принесли Тревору Уильямсу мировую славу; менее известны были успехи профессора в стрельбе из лука. Два года подряд он выигрывал первенство Уэльса. И я нисколько не удивился, застав его за стрельбой по мишени, водруженной на груде лунного шлака.

Лук был довольно своеобразный: древко склеено из пластмассы, тетива сделана из стальной мерной проволоки. Откуда только он все это раздобыл? Но тут я вспомнил, что транспортную ракету безжалостно разорили, теперь куски ее можно было встретить в самых неожиданных местах. Однако всего замечательней, пожалуй, были стрелы. Чтобы придать им устойчивость в безвоздушной среде, перья, разумеется, не годились. Тревор сделал стрелы нарезными, а древко снабдил маленьким приспособлением, которое заставляло их вращаться наподобие пули, и они летели прямо.

Даже из такой самоделки можно было при желании пустить стрелу на целый километр. Но Тревор не собирался растрачивать драгоценные стрелы, он предпочитал упражняться в меткости. Странно было видеть, как стрелы летели почти параллельно поверхности Луны. Кто-то посоветовал Тревору быть поосторожнее — не то его стрелы превратятся в этакие лунные спутники и, завершив оборот, его же поразят в спину…

Вторая грузовая ракета пришла на следующий день после первой, однако на этот раз случилась промашка. Посадка-то была безупречной, но, к сожалению, автопилот, нащупывая радаром площадку, допустил одну из тех ошибок, от которых эти простодушные механизмы невозможно отучить. Он выбрал единственную во всем районе совершенно неприступную горку, захватил лучом ее вершину, и ракета опустилась на нее, точно орел на скалу.

До зарезу нужное снаряжение — на высоте ста пятидесяти метров, а через несколько часов наступит ночь. Как быть?

Человек пятнадцать одновременно предложили решение. Пять минут на базе царила суматоха: мы собирали весь наличный запас нейлонового шнура. И вот уже подле ног Тревора, аккуратно свернутый, лежит шнур длиной больше тысячи метров, и мы нетерпеливо ждем. Он привязал конец шнура к стреле, натянул тетиву и для пробы выстрелил в небо. Стрела взлетела на половину высоты горки, затем вес шнура заставил ее вернуться.

— Жаль, — сказал Тревор. — Сильнее не могу. И ведь еще надо приладить какой-то крюк, чтобы шнур зацепился.

Мы уныло смотрели, как сверху медленно падают кольца нейлона. Что и говорить, положение дурацкое. В наших кораблях достаточный запас энергии, чтобы перебросить нас за полмиллиона километров, а какая-то горка нам не под силу! Будь у нас время в запасе, можно бы поискать пути на противоположном склоне, но ведь для этого нужно пройти не один километр. Да и то подъем мог оказаться опасным, если не вовсе невозможным, ведь до темноты осталось лишь несколько часов.

Но не в обычае ученых долго пасовать, и слишком много собралось тут острых (порой даже чересчур острых) умов, чтобы преграда могла устоять против них. Правда, эта новая задачка оказалась помудренее, и лишь трое одновременно нашли ответ. Тревор подумал, потом уклончиво ответил:

— Что ж, можно попробовать.

Подготовка требовала времени, и мы озабоченно смотрели, как тень все выше и выше ползет вверх по нависшей над нами скале. «Допустим, — говорил я себе, — Тревору даже удастся забросить на вершину крюк со шнуром — не так-то просто вскарабкаться туда в громоздком скафандре». Меня никогда не манили высоты, и я был только рад, что нашлось столько охотников совершить восхождение.

Но вот все готово. Шнур смотали так, чтобы он легко разматывался. В полутора метрах ниже стрелы к нему приладили легкий крюк. Хоть бы зацепился на горе — и не подвел нас в решающий миг!

На этот раз Тревор должен был послать не одну стрелу, а четыре; они были прикреплены к шнуру через двести метров. Никогда не забуду это нелепое зрелище: в закатных лучах человек в скафандре нацеливает лук в небо…

Вот метнулась к звездам стрела. Она не прошла и пятнадцати метров, как Тревор положил на тетиву самодельного лука вторую, и та понесла вверх конец повисшей в космосе длинной петли. Третья стрела ринулась следом, и наконец четвертая — могу в этом поклясться — сорвалась с тетивы прежде, чем первая заметно замедлила полет.

Теперь, когда уже не одна стрела поднимала шнур, было не так трудно достичь нужной высоты. Дважды крюк падал обратно, на третий раз он за что-то прочно зацепился, и первый доброволец стал карабкаться вверх. Конечно, здесь он весил всего около тринадцати килограммов, но все-таки далеко падать…

Он не упал. Не прошло и часу, как начался спуск снаряжения, доставленного грузовой ракетой. Еще до темноты мы сняли с горы все самое главное. Увы, моя радость заметно померкла, когда один из инженеров гордо показал мне присланную по его заказу с Земли губную гармонику. Что-то говорило мне: этот инструмент успеет нам всем осточертеть задолго до конца долгой лунной ночи…

Разумеется, было бы смешно винить в этом Тревора. А когда все вместе, пересекая затопившие равнину черные тени, возвращались к кораблю, мы услышали от астронома предложение, которое, не сомневаюсь, немало озадачило тех, кто знакомился с подробными картами в отчете Первой лунной экспедиции.

В самом деле, немудрено и удивиться: с какой стати плоская безжизненная равнина с одной-единственной невысокой горкой теперь на всех лунных картах называется Шервудским Лесом!

ЗЕЛЕНЫЕ ПАЛЬЦЫ

Я очень жалею, что мне не пришлось самому познакомиться с Владимиром Суровым; теперь-то поздно. Небольшого роста молчаливый человек, который хорошо понимал, но недостаточно свободно говорил по-английски — вот каким он мне запомнился. Впрочем, мне кажется, он был отчасти загадкой и для своих же товарищей. Когда бы я ни приходил на «Циолковский», он постоянно сидел где-нибудь в уголке, делая записи или прильнув к микроскопу. Словом, человек умел уединяться даже в маленьком тесном мире космического корабля. Остальных членов экипажа его замкнутость как будто не отталкивала, напротив, они всегда обращались к нему с любовью и уважением. Ничего удивительного: труды Сурова по выведению растений, способных жить за Полярным кругом, сделали его самым известным ботаником в Советском Союзе.

То обстоятельство, что русские взяли с собой на Луну ботаника, вызвало немало улыбок. А между тем что тут странного, ведь были же и в британском, и в американском отрядах биологи! Еще до Первой лунной экспедиции ученые собрали достаточно данных, чтобы заключить, что, хотя на Луне нет ни воздуха, ни воды, там может быть растительность. Одним из самых видных сторонников этой теории был президент Академии наук СССР. Из-за возраста он не мог сам участвовать в экспедиции, и президент принял самое разумное решение: послал Владимира Сурова.

Первым серьезным разочарованием, которое поднесла нам Луна, оказалось полное отсутствие растительности, будь то живой или ископаемой, на площади в тысячу квадратных километров, исследованной нашими отрядами. Даже самые отъявленные скептики, решительно утверждавшие, что на Луне не может быть никакой жизни, несомненно, были бы рады убедиться в своей неправоте. И убедились — пять лет спустя, когда Ричардс и Шэннон сделали свое поразительное открытие на огромной, окаймленной валом равнине Эратосфена. Но это было уже потом, а тогда казалось, что Суров прилетел напрасно.

Однако он не пал духом, трудился так же прилежно, как и все остальные: изучал образцы почв и присматривал за небольшим гидропонным огородом — блестящей паутиной прозрачных труб, которые окружили «Циолковский». Ни мы, ни американцы не стали затевать ничего подобного. Рассчитали, что лучше доставлять продовольствие с Земли, чем выращивать его на месте; во всяком случае, пока не создана постоянная база. Мы были правы с экономической точки зрения, но о настроении не подумали. Маленькие герметические парники, где Суров выращивал свои овощи и карликовые плодовые деревья, стали оазисом, который неудержимо притягивал к себе наши взгляды, едва нам надоела окружающая нас огромная пустыня.

В положении начальника много отрицательных сторон, так, мне очень редко удавалось по-настоящему заниматься исследованием. Подолгу приходилось готовить доклады для Земли, проверять запасы, составлять программы и расписания, совещаться с моими американскими и русскими коллегами; да еще нужно было — это далеко не всегда удавалось — пытаться предугадать очередной затор. В итоге я по два-три дня не покидал базу; товарищи острили, что в моем скафандре уже моль завелась.

Возможно, я именно поэтому так живо помню каждую свою вылазку, помню и единственную встречу с Суровым. Это было около полудня. Солнце висело высоко в небе над южными хребтами; в нескольких градусах от него можно было различить серебристую ниточку Земли. Наш геофизик Гендерсон собрался замерить магнитное поле в заранее намеченных точках, примерно в трех километрах восточнее базы. Все были заняты, а у меня как раз выдалась передышка, и я пошел вместе с ним.

Путь был не очень далекий, скутер брать незачем, тем более что аккумуляторы уже основательно разрядились. И вообще я любил просто пройтись. Не из-за пейзажей — даже к самым великолепным картинам природы в конце концов привыкаешь. Меня неизменно привлекало другое — легкость и плавность, с какой двигаешься на Луне. Я перемещался огромными шагами, упиваясь чудесным ощущением, которое до космических полетов было знакомо человеку только в снах.

Мы сделали замеры и были на полпути к дому, когда я в двух километрах от нас, в районе советской базы, заметил на равнине движущуюся фигуру. Приладив бинокль внутри гермошлема, я пригляделся внимательнее. Конечно, человека в скафандре даже вблизи не узнаешь, но по номеру и раскраске можно было всегда определить, с кем вы встретились.

— Кто это? — спросил Гендерсон; мы сообщались с ним по радиофону.

— Голубой скафандр, номер 3… Очевидно, Суров. Но тут что-то непонятное: он один.

В лунных изысканиях чуть ли не первое правило гласит: нельзя никуда уходить одному. Всякое может случиться… И то, что двоим не страшно, может оказаться гибельным для одного. Допустим, появилась крохотная дырочка на пояснице вашего скафандра — как вы ее залатаете? Смешно? А ведь такие вещи происходили.

— Может быть, с его напарником случилась беда, и Суров пошел за помощью, — предположил Гендерсон. — Вызвать его?

Я покачал головой. Суров явно не торопился. Он ходил куда-то один и теперь не спеша возвращался на «Циолковский». Пусть даже Краснин не прав, выпуская людей поодиночке, все-таки неловко вмешиваться в его дела. Ну а если Суров просто нарушил правила — опять-таки не мне доносить об этом.

В последующие два месяца мои люди часто видели вдали от базы одинокую фигуру Сурова, но он всегда сворачивал в сторону, если кто-нибудь из них подходил. Осторожные расспросы помогли мне выяснить, что нехватка людей принудила командира Краснина пойти на некоторые послабления. Но чем занимался Суров, я не узнал; мог ли я подозревать, что его начальник тоже в неведении!

Когда я услышал в наушниках сигнал тревоги, переданный русскими, моей первой мыслью было: «Я так и знал». Каждой из трех экспедиций уже не раз приходилось посылать на выручку своим людям спасательные отряды, но впервые затерявшийся человек не ответил на вызов корабля. После краткого радиосовещания во все стороны от баз поспешно разошлись спасатели.

Я опять шел с Гендерсоном; естественно, мы направились в ту сторону, где уже видели однажды Сурова. Туда простиралась «наша», так сказать, территория, это было сравнительно далеко от суровского корабля. И, карабкаясь по пригоркам, я впервые подумал, что русский ученый, возможно, занимался там опытами, которые хранил в тайне даже от своих товарищей. Что бы это могло быть?

Гендерсон первым нашел его и тотчас вызвал помощь. Увы, было слишком поздно: Суров лежал ничком в опавшем, сморщенном скафандре. Очевидно, он стоял на коленях, когда что-то пробило пластиковый гермошлем. Следы показывали, что ученый упал замертво.

Когда подоспел командир Краснин, мы все еще разглядывали поразительный предмет, который в предсмертную минуту изучал Суров. Из камня, укоренившись в нем множеством тонких щупалец, торчал покрытый зеленоватой кожицей овал метровой высоты. Да-да, укоренившись: это было растение. Чуть подальше стояли еще два, поменьше, видимо, погибшие — они потемнели и высохли.

«Выходит, — сказал я себе, — на Луне все-таки есть жизнь!» Но тут заговорил Краснин, и я понял, что истина куда удивительнее.

— Бедняга Владимир! — произнес он. — Мы знали, что он гений, и все же посмеялись, когда он рассказал нам о своей мечте. Вот и решил втайне завершить свой величайший труд… Он победил своей гибридной пшеницей Арктику, но то было только начало: он принес жизнь на Луну. И смерть тоже…

Я был поражен, это казалось чудом. Теперь-то весь мир знает историю «Суровского кактуса» (название столь же закономерное, сколь неточное), и он уже никому не кажется чудесным. Записи ученого все рассказали, в них описаны многолетние опыты, как он вывел растение с плотной кожистой оболочкой, которой не страшен вакуум. Длинные корни, выделяющие кислоты, позволили растению приживаться на таких скалах, где даже лишайник не нашел бы себе пищи. А потом уже мы увидели, как осуществилась вторая ступень мечты Сурова: «кактус» его имени преобразил огромные площади каменных пустынь Луны и проложил путь для других растений, которые теперь кормят всех жителей лунных баз.

…Краснин нагнулся над телом товарища и легко его поднял. Ощупал разбитый гермошлем и озадаченно покачал головой.

— Что же произошло? — спросил он. — Можно подумать, виновато растение, но ведь это нелепо.

Зеленая загадка стояла среди ожившей равнины, дразня нас своей тайной и нераскрытыми еще возможностями. И тут медленно, точно размышляя вслух, заговорил Гендерсон:

— Мне кажется, я знаю ответ. Вспомните, что нам рассказывали в школе, на уроках ботаники… Ведь Суров выводил растение для лунных условий, значит, должен был подумать, как оно будет размножаться. Нужно, чтобы семена разбросало очень далеко во все стороны, так больше надежды, что они попадут на подходящий участок и прорастут. На Земле семена разносят птицы, насекомые, животные, тут ничего такого нет. Я могу представить себе только один способ; кстати, некоторые земные растения уже располагают таким механизмом.

Его перебил мой вопль. Что-то с силой, звонко ударило в металлический пояс моего скафандра. Удар не причинил мне никакого вреда, только напугал.

А подле моих ног лежало семя, размерами и видом напоминающее сливовую косточку. В нескольких метрах от него мы нашли второе, то самое, которое разбило гермошлем Сурова, когда ученый нагнулся. Он знал, конечно, что семена созрели, но второпях забыл, чем это грозит. Вспомните про слабую гравитацию на Луне; я сам видел, как «кактус» метал свои семена на полкилометра. Творение Сурова его же и «застрелило» в упор.

НЕ ВСЕ, ЧТО БЛЕСТИТ

Командор Ванденберг рассказал бы эту историю лучше меня, но он далеко, за много миллионов километров. А речь пойдет о его геофизике, докторе Пейнтере, который (во всяком случае, так все считали) сбежал на Луну от жены.

Правда, то же говорили и о многих других (особенно сами жены), но на сей раз это была не шутка. И не то чтобы он не любил жену, скорее напротив: Пейнтер готов был сделать для нее все. На беду, ее желания всякий раз обходились ему слишком дорого. Его супруга была женщиной с экстравагантными вкусами, а таким женщинам лучше не выходить замуж за ученых, даже таких, которые улетают на Луну.

Главной слабостью миссис Пейнтер были драгоценные камни, особенно брильянты. Нетрудно понять, что эта слабость доставляла немало беспокойства доктору Пейнтеру. Как заботливый и нежный супруг, он не только беспокоился, но и принимал меры. И Пейнтер стал одним из ведущих мировых специалистов по алмазам; уточню: как ученый, не как коммерсант. О происхождении, составе и свойстве алмазов он знал, наверное, больше, чем кто-либо иной. К сожалению, можно очень много знать об алмазах и не иметь ни одного. А какая радость миссис Пейнтер от эрудиции мужа — ее не повесишь себе на шею, отправляясь на прием…

Я уже говорил, что геофизика была основной специальностью доктора Пейнтера; алмазы представляли собой, так сказать, побочное увлечение. Он создал много замечательных приборов, позволяющих с помощью электронных импульсов и магнитных волн проникнуть в недра Земли, получить своего рода рентгеновский снимок ее скрытой от глаз толщи. Неудивительно, что его включили в число тех, кто должен был попытаться разведать таинственные недра Луны.

Пейнтер охотно согласился участвовать в экспедиции, но командору Ванденбергу показалось почему-то, что геофизик предпочел бы задержаться на Земле. Кстати, не он один. Иные просто боялись, и ничего нельзя было сделать; из-за этого пришлось забраковать многих отличных людей. Однако на этот раз дело было не в личных переживаниях. Пейнтер только что начал очень важный опыт, речь шла о задаче, которой он посвятил много лет, и ему не хотелось покидать Землю, не дождавшись ответа. Но Первая экспедиция не могла ждать его, и пришлось доктору положиться на своих ассистентов. Правда, он непрерывно обменивался с ними зашифрованными радиограммами, к превеликому неудовольствию узла связи Третьей космической станции.

Столкнувшись с чудесами нового мира, Пейнтер скоро забыл свои прежние заботы. Он без конца колесил по поверхности Луны на одном из маленьких удобных электроскутеров, которые захватили с собой американцы, вооруженный сейсмографами, магнитометрами и прочими хитроумными орудиями геофизика. Доктор Пейнтер хотел за несколько недель узнать о Луне столько же, сколько человек узнал о Земле за сотни лет. Конечно, в его распоряжении была только малая часть из двадцати пяти миллионов квадратных километров лунной поверхности, но если уж работать — так работать основательно!

Он по-прежнему получал телеграммы от своих сотрудников на Земле, а также короткие, но исполненные горячих чувств весточки от супруги. Но ни то ни другое его как будто не волновало. Даже если вы не заняты настолько, что некогда глаз сомкнуть, полмиллиона километров помогают вам как-то по-новому взглянуть на свои личные дела. Мне кажется, на Луне доктор Пейнтер впервые за всю свою жизнь был по-настоящему счастлив (кстати, не только он).

Неподалеку от нашей базы находился великолепный кратер, этакое исполинское дыхало диаметром свыше трех километров. Но на первых порах наши совместные работы сосредоточились в другом районе, и прошло полтора месяца, прежде чем Пейнтер смог получить маленький вездеход и вместе с еще тремя исследователями отправиться на разведку к кратеру. Уйдя за горизонт, они вышли также из зоны радиосвязи, однако это нас не тревожило: если что-нибудь случится, они всегда могут связаться с Землей, а оттуда уже передадут радиограмму нам.

Отряд Пейнтера отсутствовал сорок восемь часов, а это предельный срок непрерывной работы на Луне, даже если вы применяете стимулирующие средства. Поначалу все шло гладко, а потому и не особенно интересно; они добросовестно выполняли программу исследований. Достигли кратера, поставили герметичный купол, разложили снаряжение, произвели все замеры, затем установили маленький буровой станок, чтобы взять образцы пород. И вот тут-то, ожидая, когда бурильный снаряд извлечет из лунных недр аккуратный столбик, Пейнтер сделал свое второе великое открытие. Первое было им сделано десятью часами раньше, хотя он тогда об этом не знал.

Вдоль кромки кратера, выброшенные с глубины нескольких километров могучими взрывами, которые изуродовали лунный лик триста миллионов лет назад, громоздились гигантские обломки коренных пород. Да, буровым станком так недра не разворотишь… Жаль только, что эти исполинские образцы были разбросаны на огромной площади в полном беспорядке; необузданные силы, извергшие их на поверхность, нарушили всякую последовательность пластов.

Карабкаясь по горам этого необычного шлака, Пейнтер тут и там отбивал геологическим молотком посильные ему образцы. Вдруг товарищи услышали громкий крик, и доктор наук подбежал к ним, держа в руках осколки довольно скверного стекла. Прошло несколько минут, прежде чем он успокоился настолько, что смог объяснить, из-за чего поднял такой шум. И понадобилось еще некоторое время, пока отряд вспомнил о своей задаче и продолжил работу по программе.

Ванденберг издали приметил четверку, когда она возвращалась к кораблю. Не похоже, чтобы они особенно устали, а ведь двое суток на ногах… Больше того, даже скафандры не могли скрыть не совсем понятную живость их движений. Сразу видно, что экспедиция прошла успешно. Что же, есть двойное основание поздравить доктора Пейнтера. Как ни туманна полученная с Земли срочная радиограмма, ясно, что опыт Пейнтера закончился полным триумфом.

Но при виде того, что держал в руке геофизик, командор Ванденберг забыл о радиограмме. Он знал, как выглядит неграненый алмаз. Только знаменитый «Каллинен» весом 3026 карат превосходил размерами этот.

— Ничего удивительного, — услышал командир захлебывающийся радостью голос Пейнтера. — Алмазы всегда находят там, где есть вулканические трубки. Но почему-то мне не приходило в голову, что эта закономерность распространяется на Луну.

Тут Ванденберг вдруг вспомнил про радиограмму и отдал ее геофизику. Ученый быстро пробежал текст глазами и разинул рот. После Ванденберг говорил мне, что никогда не видел, чтобы человек был так убит поздравительной телеграммой… Вот она:

— В чем дело? — спросил Ванденберг, глядя на потрясенное лицо геофизика. — Новость-то вроде хорошая!

Пейнтер глотнул раз-другой, словно рыба на берегу, и растерянно уставился на большой — чуть ли не во всю ладонь — кристалл. Затем подбросил его в воздух; кристалл медленно опустился обратно.

Наконец геофизик обрел дар речи.

— Моя лаборатория, — заговорил он, — уже много лет пыталась синтезировать алмазы. Вчера вот эта штука стоила миллион долларов. Сегодня — сотни две, не больше. Я даже не уверен, захочу ли тащить его с собой на Землю…

Конечно, он увез кристалл, у кого хватило бы духу выбросить такого красавца. Около трех месяцев миссис Пейнтер носила лучшее в мире бриллиантовое ожерелье, которое вполне стоило тысячи долларов (стоимость гранения и полировки). Потом процесс Пейнтера был освоен промышленностью, а месяцем позже она получила развод. Основание? Крайне жестокое обращение со стороны мужа. Вы, конечно, скажете — поделом…

ФЕЕРИЧЕСКОЕ ЗРЕЛИЩЕ

Я немало удивился, прочтя в справочниках, что один из самых нашумевших опытов, проведенных нами на Луне, фактически был подготовлен еще в 1955 году, неполных десять лет после того, как вообще стали применять ракеты для исследования высших слоев атмосферы. Ну вот, в 1955 году состоялся эксперимент, в ходе которого на огромной высоте выпустили натриевое облако.

Посмотрите с Земли на небо: даже в самую ясную ночь пространство между звездами не кажется совсем черным. Глаз улавливает очень слабое свечение, которое отчасти вызвано атомами натрия в атмосфере, на высоте примерно двухсот километров. Чтобы набрать спичечную коробку натрия, пришлось бы «просеять» не один кубический километр ионосферы, вот исследователи и решили, что получится великолепный фейерверк, если забросить на ракете в ионосферу сразу несколько килограммов.

Они не ошиблись. Натрий, выброшенный ракетой в небесах над Уайт-Сендом, образовал большое желтое облако, и целый час, пока не рассеялись атомы, точно сиял искусственный лунный свет. Забавный опыт, однако его провели не ради забавы, он преследовал серьезные научные цели. Приборы, улавливавшие свечение, позволили получить новые данные о верхних слоях атмосферы; эти данные легли в копилку сведений, без которых никогда не удалось бы начать космические полеты.

Прилетев на Луну, американцы решили, что не худо бы повторить опыт, разумеется, в гораздо больших масштабах. Несколько сотен килограммов натрия прочертят в лунной атмосфере светящийся след, который легко будет увидеть с Земли в обычный бинокль!

(Кстати, есть люди, которым до сих пор невдомек, что у Луны есть атмосфера. Конечно, слишком разреженная, чтобы можно было дышать, но приборы ее обнаруживают. А роль противометеоритного щита она выполняет превосходно: как-никак ее толщина достигает сотен километров.)

Предстоящий запуск был у всех на устах. Очередная грузовая ракета доставила с Земли натриевую «бомбу». Действие — очень простое: от запала вспыхивал зажигательный заряд, натрий начинал испаряться, и под давлением паров лопалась перегородка, которая через сопло особой формы выпускала натриевое облако в небеса. Запуск должен был состояться вскоре после наступления ночи. Вырвавшись из лунной тени под солнечные лучи, облако засияет ослепительным светом.

Наступление ночи на Луне — одно из самых потрясающих зрелищ в природе. Особенно когда глядишь на медленно исчезающий за горами пламенный диск Солнца и думаешь о том, что пройдет четырнадцать земных суток, прежде чем оно покажется вновь… Но закат не сменяется полным мраком, во всяком случае на этой стороне Луны. Остается недвижно висящая в небе Земля, единственное небесное тело, которое не восходит и не заходит. Отражаемый ее облаками и океанами свет озаряет лунный ландшафт мягким голубовато-зеленым сиянием; и подчас ночью легче ориентироваться, чем днем, когда слепит глаза Солнце.

Даже те, кто был свободен от дежурства, вышли посмотреть. Натриевую «бомбу» поместили в центре большого треугольника, образуемого тремя кораблями; она стояла вертикально, нацеленная на звезды. Доктор Андерсен, астроном американского отряда, проверил запальный механизм; остальные держались поодаль на почтительном расстоянии. «Бомба» выглядела очень грозно, хотя представляла собой не большую опасность, чем сифон для газированной воды.

Были собраны все оптические приборы трех экспедиций. Телескопы, спектроскопы, кинокамеры стояли наготове в ряд. Но это было ничто по сравнению с батареями приборов, которые в этот миг смотрели на нас с Земли. Сегодня ночью все астрономы-любители будут дежурить у себя в саду, слушая радиорепортаж с Луны. Я взглянул на огромную лучезарную планету — похоже, над материками почти нет облаков, видимость на Земле будет хорошая. Что ж, это только справедливо: как-никак их труд лежит в основе всего, что происходит здесь.

До запуска оставалось пятнадцать минут. В который раз я пожалел, что нельзя выкурить сигарету в скафандре без ущерба для видимости. Столько гораздо более сложных задач решено нашими учеными, а вот такой пустяк — до сих пор проблема!

Чтобы убить время (наш отряд не участвовал в пуске бомбы), я включил радио и стал слушать Дейва Болтона. Он неплохо вел репортаж. Блестящий математик, Дейв был у нас главным навигатором. Кроме того, он был боек на язык и любил цветистые обороты; иногда Би-си-си приходилось редактировать его репортажи. На этот раз редакторы ничего не могли сделать — через ретрансляционные станции передача шла прямо в эфир.

Дейв кратко и вполне вразумительно объяснил смысл нашего опыта, рассказал, как светящееся натриевое облако, поднимаясь со скоростью около двух тысяч километров в час, поможет нам судить о лунной атмосфере.

— Однако, — продолжал он, обращаясь к нетерпеливо ожидающим миллионам на Земле, — важно уяснить себе следующее. После запуска «бомбы» первые десять минут вы ничегошеньки не заметите, да и мы тоже. В лунной тени натриевое облако будет совершенно невидимо. И вдруг вспыхнет ярким светом от солнечных лучей, которые сейчас пронизывают космос высоко над нами. Трудно заранее определить силу света, но вы, наверное, увидите его в двухдюймовый телескоп. Пожалуй, даже в сильный бинокль.

В этом духе ему надо было развлекать слушателей еще десять минут; как это удавалось Дейву — выше моего разумения. Но вот наступила великая минута: Андерсон нажал стартовую кнопку. «Бомба» закипела, натрий испарялся, и давление внутри ее росло. Тридцать секунд спустя из длинного узкого сопла, направленного в небо, вдруг вырвался словно клуб дыма. Теперь — ждать еще десять минут, пока незримое облако мчится к звездам. «После такой шумихи, — сказал я себе, — нам просто нельзя сесть в лужу».

Проходили секунды, минуты… Внезапно в небе загорелся желтоватый свет! Ярче, ярче, казалось, некий художник кладет широкой кистью мазки пламени среди звезд. Я пожирал глазами эту необычайную зарю… И вдруг понял, что какой-то мудрец ухитрился побить все рекорды в области рекламы! Мазки складывались в буквы, а буквы образовали два слова — название безалкогольного напитка, достаточно известного, чтобы мне нужно было его расписывать.

Как это сделали? Ответ напрашивался сам. Кто-то поместил в сопло натриевой «бомбы» специальный трафарет, так что струи вырвавшегося пара приняли нужные очертания. Помех никаких, и буквы благополучно проделали свое незримое восхождение к звездам. Мне доводилось видеть на Земле воздушную рекламу, но масштабы не шли ни в какое сравнение. Что бы я ни думал в глубине души об этих ловкачах, нельзя было не восхищаться их изобретательностью. «К» и «А» не совсем удались, зато «О» было гораздо лучше, а «Л» просто безупречно.

Сперва, конечно, все растерялись; к счастью, это длилось недолго, и научная программа была выполнена целиком. Жаль, не помню, как вышел из положения Дейв Болтон; орешек был крепкий даже для его зубов. Правда, половина Земли своими глазами видела то, что он описывал. А на следующее утро все газеты поместили знаменитый снимок лунного серпа с яркими буквами над затемненным сектором.

Больше часа буквы плыли в космосе. Под конец слова растянулись на тысячу километров, и контуры стали совсем расплывчатыми. Потом буквы растаяли в межзвездном вакууме.

А затем начался главный фейерверк… Разъяренный капитан Ванденберг устроил своим людям допрос с пристрастием. Выяснилось, что диверсант — если его можно так назвать — находится на Земле. «Бомбу» готовили там и доставили на Луну в готовом к запуску виде. Немного времени понадобилось, чтобы найти и уволить инженера, который поместил в сопло трафарет. Кажется, он отнесся к этому совершенно спокойно: его материальное благополучие было обеспечено на много лет вперед.

Что же до эксперимента, то с научной точки зрения он принес полный успех. Все приборы действовали безукоризненно, анализируя свечение необычного облака. Ну и подразнили же мы американцев! Боюсь, хуже всего досталось бедняге Ванденбергу. До вылета на Луну он был убежденным трезвенником и пил преимущественно влагу, разлитую в бутылки с осиной талией. Теперь Ванденберг из принципа пьет только пиво, а ведь он его терпеть не может.

КОВАРНЫЙ ПАРАГРАФ

Я уже рассказал, с какими, гм, маневрами был связан старт первой экспедиции на Луну. А получилось все равно так, что американский, советский и британский корабли прилунились почти одновременно. Однако до сих пор еще никто не объяснил читателям, почему британский корабль вернулся на Землю двумя неделями позже остальных.

Нет, я, конечно, знаю официальную версию, сам помогал ее сочинять… Она верна до какой-то степени, но не больше.

Наша совместная экспедиция была успешной во всех отношениях. Только один несчастный случай — да и то смерть Владимира Сурова обессмертила его имя. Наши наблюдения обеспечили ученых работой на десятки лет и сулили полный переворот в представлениях об окружающей нас Вселенной. Ничего не скажешь, мы хорошо потрудились пять месяцев на Луне, можно было со спокойной душой возвращаться на Землю, где нам готовили встречу, какой мало кто удостаивался до нас.

Но сперва надо было, так сказать, прибрать за собой. Помещенные в разных точках приборы продолжали собирать информацию, которую далеко не всегда можно было передать по радио на Землю. Оставлять на Луне всех людей до последней минуты — тоже ни к чему; один экипаж вполне мог справиться. Но кто вызовется быть «дежурным», предоставив остальным пожинать всю славу? Задача нелегкая, а решить ее требовалось быстро.

Снабжение нас не заботило. Автоматические грузовые ракеты могли обеспечить экипаж воздухом, продовольствием и водой на любой срок. На здоровье никто не жаловался, только на усталость. Врачи опасались психических срывов — и этого не было; видимо, каждый был слишком поглощен увлекательной работой, чтобы сходить с ума. Но всем, конечно, не терпелось вернуться на Землю, увидеть родных и близких.

Наши планы начали ломаться, когда «Циолковский» вышел из строя. Внезапно подался грунт под одной из опор корабля. Он не упал, но корпус покривился, и в герметической кабине появилось множество трещин. Можно было попытаться ремонтировать на месте, и мы долго обсуждали это, но лететь на таком корабле было бы слишком опасно. Русским оставалось только «голосовать», чтобы их подвезли «Годдард» и «Индевер». Горючее с «Циолковского» позволило нам взять дополнительный груз. Конечно, будет тесновато, спать и есть придется посменно…

В общем, первым на Землю должен был вернуться либо американский, либо британский корабль. И в последние недели мы с командором Ванденбергом стали косо смотреть друг на друга. Я уже подумывал, не решить ли вопрос жребием?..

И еще одно меня заботило: дисциплина подчиненных. Пожалуй, я выразился слишком сильно — не подумайте, что назревал бунт, просто на всех моих людей напала странная рассеянность, а в свободное время они лихорадочно что-то писали, забившись в разные уголки. Я отлично знал, в чем дело, болезнь и меня не миновала. В нашем экипаже (не только в нашем) не было человека, который не предоставил бы заранее исключительное право на публикацию своих статей тому или иному журналу или газете, и вот теперь истекали последние сроки. Радиотелетайп работал с неослабной нагрузкой, передавая на Землю десятки тысяч слов в день. Еще более пространные отрывки бессмертной прозы диктовались по фоноканалам.

Решить главную задачу помог мне все тот же профессор Уильямс, наш весьма практичный астроном.

— Капитан, — заговорил он, небрежно садясь на шаткий столик, который заменял мне конторку, — насколько я понимаю, нет никаких технических причин, которые принуждали бы нас первыми возвращаться на Землю?

— Никаких, — ответил я. — Речь идет лишь о славе, богатстве и желании поскорее увидеть родных. Техническими эти причины не назовешь. Мы можем остаться здесь еще на год, только бы Земля нас снабжала. Но учтите: если вы это предложите, я охотно задушу вас.

— Зачем же на год! Те, кто останется, последуют за первым отрядом самое позднее через две-три недели. И все будут превозносить их самоотверженность, скромность и прочие качества этого рода.

— Плохое утешение тому, кто вернется вторым.

— Верно. Требуется еще что-то, чтобы оправдать такую жертву. Нечто более осязаемое.

— Согласен. Что вы предлагаете?

На переборке передо мной, между двумя красотками, которых мы стащили на «Годдарде», висел календарь. Красные крестики отмечали, сколько дней мы уже провели на Луне, большой вопросительный знак украшал число вылета первого корабля на Землю.

— Вот ответ. — Уильяме указал на календарь. — Понимаете, что будет, если мы поспешим вернуться? Хорошо, я объясню.

Он объяснил, и я готов был дать себе пинка за то, что не подумал об этом раньше.

На следующий день я сообщил о своем решении Ванденбергу и Краснину.

— Мы останемся и наведем чистоту, — сказал я. — Этого требует здравый смысл. «Годдард» намного вместительнее нашего корабля, он может взять лишних четыре человека, а мы только двоих, да и то будет тесновато. Летите первыми, Ван, избавим несколько человек от ожидания, зачем им без нужды изводиться.

— Это очень благородно с вашей стороны, — ответил Ванденберг. — Конечно, нам хочется вернуться поскорей. И я согласен, ваше решение самое логичное, раз уж «Циолковский» вышел из строя. Но все-таки вы приносите немалую жертву, мне неловко ее принимать.

Я сделал небрежный жест рукой:

— Об этом не думайте. Лишь бы вы не присвоили себе всю славу, мы можем и подождать немного. И ведь мы останемся тут единоличными хозяевами, когда вы улетите на Землю.

Краснин смотрел на меня так внимательно, что я едва не отвел глаза.

— Я не хочу показаться циничным, — сказал он, — но жизнь научила меня быть начеку, когда люди без веских оснований вдруг становятся непомерно щедрыми. Честно говоря, я не считаю ваши основания достаточно вескими. Признайтесь, вы что-то скрываете от нас?

— Ну хорошо, — вздохнул я. — Я-то надеялся, что нас хоть немного похвалят, но вас, видно, не убедишь, что у меня самые чистые побуждения. Основание есть, сейчас вы о нем услышите. Только прошу вас: пусть это будет между нами, к чему разочаровывать тех, кто ждет на Земле. Нас считают благородными героями, отважными искателями знаний — пусть так и будет, это для всех же лучше.

Затем я достал свой календарь и объяснил Краснину и Ванденбергу то, что узнал от Уильямса. Они слушали сперва недоверчиво, потом сочувственно.

— Я и не подозревал, что дело обстоит так скверно, — сказал наконец Ванденберг.

— Американцы этого не знают, — печально ответил я. — Так или иначе, вот уже полвека у нас такой порядок, и не видно, чтобы лучше стало. Ну, мое предложение принято?

— Конечно. Нас это вполне устраивает. До следующей экспедиции Луна ваша.

Я вспомнил эти слова две недели спустя, глядя, как «Годдард» умчался к манящему диску Земли. Проводив всех американцев и — кроме двоих — всех русских, мы почувствовали себя довольно одиноко. Завидовали приему, который оказали нашим товарищам, ревниво смотрели по телевидению триумфальные шествия в Москве и Нью-Йорке… А затем вернулись к работе, выжидая своего срока. Когда становилось очень уж тяжко, делали на клочках бумаги кое-какие расчеты, и тотчас к нам возвращалось хорошее настроение.

Красные крестики шагали по календарю, отмечая короткие земные дни, которые только подчеркивали длительность лунных суток. Но вот все готово: сняты показания приборов, тщательно уложены все образцы и экспонаты. Ожили ревущие моторы, и на секунду мы ощутили тяжесть, которую вновь обретем на Земле. Быстро уходили вниз ставшие уже привычными суровые лунные ландшафты; еще несколько секунд, и не различить всех тех сооружений и приборов, которые мы так старательно устанавливали и которые когда-нибудь пригодятся новым исследователям.

Мы летели домой. Летели в тесноте, но без приключений. Возле Третьей космической застали наполовину разобранный «Годдард»; оттуда нас быстро переправили в мир, который мы покинули семь месяцев назад.

Семь месяцев — решающая цифра, как справедливо подметил Уильямс. Мы провели на Луне больше половины финансового года; этот год для всех нас оказался самым прибыльным в жизни.

Конечно, рано или поздно эту космическую лазейку законопатят. Налоговое управление все еще доблестно сражается, но мы надежно защищены пунктом 57 параграфа 8 «Закона об основных доходах» от 1972 года. Наши книги и статьи написаны на Луне, и, пока там не создали правительства, которое взыскало бы с нас подоходный налог, весь гонорар до последнего пенни — наш.

Если же окончательное решение будет не в нашу пользу… Что ж, остается еще Марс.