Колокол (СИ)

Часть четвертая

Лю сидел за столом и перебирал бумаги. Его лицо было напряжено монотонной многочасовой работой, глаза стали красные и предательски чесались. Лю отложил бумаги в сторону и вновь подошел к доске, на которой была вывешена подробная карта города. Взяв в руки маркер, он начал обозначать черные точки. Недолго подумав, Лю взял линейку и начал тонкими линиями соединять их. Получилось что-то вроде восьмиконечной неровной звезды, с вписанным в нее квадратом. Догадки оказались верными, Лю с досадой бросил маркер и линейку на стол. Былое самообладание сдалось под гнетом тревог. Вот уже шел второй месяц, как он покинул свою страну и находился в Главграде, пытаясь найти концы, найти хотя бы одну ниточку, но все тщетно, каждый раз тайна ускользала из рук, оставляя за собой только лишь этот насмешливый символ Ордена. Они в этот раз потрудились на славу. Лю не раз уже говорил Рашиду, что Орден их уже опередил на много шагов вперед. Все, что удалось достичь тяжелым трудом, кровью невинных людей — все это было напрасно. Лю смотрел на город, карта не могла показать истинное лицо, но он смотрел сквозь нее, стараясь не смотреть в будущее, а будущее, если верить Николаю, было туманным.

В комнату вошел Рашид. Размашистыми шагами он приблизился к карте, долго смотрел на нее, потом достал из-за спины огромный нож и воткнул его в центр вписанного квадрата.

Лю безучастно смотрел на него. Что толку от злости? Что толку от них, если они не могут до сих пор даже приблизиться к штабу перерожденцев. А вот они, они! Эти свиньи, это отродье, забывшие свой род, предавшие своих отцов, матерей, друзей, все они знали, знали и играли с ними.

— Изменился мир за полвека, да, Лю? — прервал самобичевание монаха Рашид.

— Да, ты прав, мы потеряли основные нити, мы уже не властны в этом мире.

— По-моему ты драматизируешь. Посмотри, — Рашид указал на нож, — ты не отметил еще одну точку.

Лю внимательно посмотрел на карту, потом подошел к столу, поднял несколько бумаг.

— Возможно, но данные слишком спорные.

— Может да, а может быть и нет, — Рашид довольно улыбнулся, — переодевайся во что-нибудь современное, сегодня выйдем в город.

Лю с сомнением посмотрел на Рашида, но спорить не стал. Через полчаса они шли по тихой заставленной автомобилями улочке в сторону площади Восстания.

Рашид, помолодев на двадцать лет, шел в хорошо подогнанном сером костюме. Белая рубашка была расстегнута, обнажая загорелое тело южного человека. Это был уже не тот старик, каким его нашел Николай в прошлый раз. Рашид дал себе уговор не терять себя, хватит, лучше смерть.

Лю надел старую кожаную куртку и джинсы. Огромный желтый логотип западного автоконцерна выглядывал из под полей куртки на черной заношенной футболке. Лю всегда так одевался в этой стране. С его внешностью не стоило щеголять, зачем будоражить неокрепшие умы молодежи.

Вдалеке показался небольшой кортеж, который двигался против движения односторонней улицы, не обращая внимания на прохожих, отпрыгивающих от блестящих черных боков колесниц.

Лю и Рашид остановились и, зайдя в небольшую арку, стали ждать.

Проход под аркой уводил в заброшенный двор, откуда тянуло прохладой и сыростью. Рашид потер нос рукой, вместе с запахом сырости, стали доносится дуновения человеческой жизни.

Кортеж остановился за два дома от арки. Десять охранников вальяжно вышли из огромных сараев и окружили толстым кольцом одну из машин. Дверь отворилась, и из машины выкатился маленький человечек. Он был на голову ниже своих амбалов, но весил никак не меньше их. Тяжело дыша, он направился к одному из подъездов, скрываемый спинами мордоворотов.

Толстые пальцы неуверенно сжимали небольшую папку, которая постоянно пыталась вывалиться на тротуар. Было видно, как тяжело ему давался каждый шаг.

— Вот она, тяжелая государственная работа, — многозначительно произнес Рашид, — это тебе не на галерах веслами махать.

Лю кивнул в знак понимания. В былые времена он бы со своими отражениями быстренько было допросил всех, но времена меняются, теперь мы лишь наблюдатели.

Рашид вздохнул и жестом показал то, чтобы он сейчас сделал. Тут уже Лю не сдержал улыбки, все-таки методы Рашида бывали очень полезны в их работе, несмотря на все упреки со стороны товарищей по работе.

Процессия зашла в подъезд, и пара вурдалаков встала возле двери, тупо вертя бычьей шеей.

— Идем, — уверенно проговорил Лю. Рашид с удивлением посмотрел на него, но поняв маневр, широко улыбнулся.

— Как есть войдем или поиграем немного?

— Пока не будем будоражить, — тихо проговорил Лю и движением руки остановил охранников, собиравшихся уже было прикрикнуть на приближавшихся к ним китайца в старой одежде и южного денди.

Прохожие с удивлением смотрели на охранников, которые застыли в немой позе, смотря куда-то в сторону, где никого не было. Дверь распахнулась и тут же закрылась. Оцепенение прошло, вурдалаки вертя головами непонимающим взглядом смотрели друг на друга.

Лю и Рашид не спеша поднимались по ступенькам большой парадной лестницы. Старый дом приглашал их к себе, доброжелательно отвечая на их шаги гулким эхом. Они поднялись на второй этаж. Вурдалаки сидели на старых, обшитых коричневым дерматином диванах и о чем-то в полголоса разговаривали. Они даже не повернули голову, когда мимо них пронесся легкий ветерок. Один только размял шею и выдохнул со злобой: «Сквозняки чертовы, когда все это старье снесут уже».

Дверь зала тихо скрипнула и бесшумно закрылась. Перед взором ветра открылся просторный зал, по центру которого стоял большой овальный стол. За столом восседал весь цвет нации: от председателей основных политических сил, до руководителей каналов и главных редакторов газет. Толстый перерожденец сидел справа от входа, и не переставая вытирал вспотевший лоб и шею бежевым платком. Этот подъем дался ему довольно тяжело.

— Почему мы не собрались в основном здании? К чему вся эта конспирация в хлеву? — возмущенно спросил русый мужчина лет тридцати пяти с неряшливой бородой клинышком с несколько дебильноватым выражением лица и явно выраженным брюшком.

— Ты бы молчал, Пархоменко, забыл, с чьего блюда кормишься, пес?! — неожиданно твердо взревел толстяк, гневно сверля глазами лидера националистического движения.

— Да просто спросил, — согнувшись, проговорил бородач, — место хорошее, я не против, мне даже нравится.

— Чмо, необразованное, — тихо проговорил франт, в золотой оправе, поправив чуть съехавший платок на шее.

— А всяких там гомосеков вот где держал! — вскрикнул вдруг бородач и показал неприличный жест франту.

— Молчать! Вы не на арене! Мне тут не надо играть, играйте вон для них! — завопил толстяк, тыча пальцев в окно, — а ты, Пархоменко, ты у меня быстро вылетишь, если в субботу не соберешь десять тысяч на улице, понял меня?

— Соберу, я же обещал, мои придут, все будет как надо, — ответил бородач, почтительно склонившись в сторону толстяка.

— И чтобы не было как в прошлый раз! — толстяк вытер лицо и бросил платок на стол. Он с раздражением посмотрел на окна, и несколько, ловивших его взгляд подхалимов, бросились открывать окна. — Все мы знаем что нам предстоит в этот месяц, — толстяк говорил монотонным голосом человека, которые уже устал повторять одно и тоже, — и также мы все знаем, какая ситуация сейчас в стране.

— А что, все хорошо. Разве не так? — удивился лидер центриской фракции, вертя недоуменно пустыми глазами.

— A я бы попросил меня не перебивать. Анна Евгеньевна, — обратился он сидящей рядом женщине в черном костюме, — доложите о текущем состоянии дел.

Анна Евгеньевна встала, расправив струящиеся по спине длинные светлые волосы. После того, как взгляд толстяка одобрительно прошелся по ее фигуре, она начала чуть торопливо излагать данные. Все слушали в пол уха, часть стола откровенно обсуждала что-то свое.

— На сегодняшний день активность масс возрастает с каждым днем. Подобную ситуацию мы могли наблюдать много лет назад, — девушка закончила свое щебетание.

— Много лет назад, милочка, мы вытащили эту страну из разрухи, которую нам оставили вшивые революционеры! — гордо возразил докладчице пожилой, уже сильно поседевший мужчина.

— Я прошу соблюдать регламент. Мне не хочется сидеть тут до ночи, — напряженно проговорил толстяк, — я не понимаю вашего оптимизма. На что вы рассчитываете? Думаете, что все всегда будет так, как есть? — неожиданно твердо и издевкой сказал он, обратившись к присутствующим. Все замолкли и ждали, что он скажет, — вы все по-моему забываетесь, что было полвека назад.

— 65 лет назад, если быть точным, — поправил его сутулый интеллигентного вида старичок в красном пиджаке.

— Спасибо, Степан Иванович за справку, но дело не в том, сколько времени прошло, а в том, что не следует повторять ошибок! Так вот, у нас нет сомнения в победе нашего кандидата, тем более что, любой из выдвинутых так и или иначе нас устраивает. Но, настоящее положение по нашим расчетам может привести к новому неконтролируемому нами всплеску активности среди населения.

— Все, все анархисты с нами! — довольно сказал Пархоменко, — верно, Никитич?

Сухощавый мужчина с крючкообразным носом закивал головой.

— Хотелось бы в это верить, но мы придерживаемся другого мнения и рассматриваем также самые худшие сценарии. Наша задача сейчас работать с массами. Пресса — вы должны создавать образ активности населения, критика приветствуется. Дайте материалы по коррупции, по клеймению олигархии. Дайте людям мясо, дайте действие, но только так, будто они сами этого хотели. Я прошу всех понять, понять действительно — то безразличие масс, которое раньше было нам только на руку, сейчас может сыграть с нами злую шутку, когда родится новая сила, и массы обратятся против всех нас. И вас, оппозиция, тоже!

Собравшиеся молчали. Многие обдумывали сказанное, ища аналогии из истории, другая же часть просто сидела, пытаясь хоть как-нибудь понять сказанное.

— Для каждого из вас подготовлена соответствующая инструкция, — толстяк дал указание Анне Евгеньевне, и девушка начала раздавать все именные папки, — программа приблизительная, действовать надо будет исходя из текущей ситуации, но действовать надо немедленно.

Собравшийся «цвет нации» сосредоточенно листали розданные папки, некоторые присвистывали.

— А как быть с финансированием, ведь это потребует дополнительных затрат? — спросил франт.

— Этот вопрос тоже решен. Завтра, максимум послезавтра, предоставьте Анне Евгеньевне приблизительные сметы. Деньги есть. Но не надо наглеть! — толстяк стукну кулаком по столу, — научитесь думать, экономить. Не все деньги решают. Через неделю отчеты мне по проделанной работе — итак каждую неделю. Если появятся вопросы, обращайтесь через Аню. Свободны.

Цвет нации встал, издалека прощаясь с грозным начальником, и начал расходиться.

Когда все вышли, толстяк с горечью произнес:

— С кем работаем, сброд. Идиоты, жадные, тупые свиньи, — он закрыл лицо руками и замер на некоторое время. — Аня, можешь быть свободна.

Девушка попрощалась с шефом и выпорхнула из зала.

Толстяк сидел и смотрел в пустоту зала. Он держал голову руками как тяжелый арбуз. Перед глазами у него вновь возник текст стихотворения запрещенного поэта. Он достал из кармана смятую листовку и еще раз внимательно пробежал ее глазами. Помимо довольно едкой карикатуры и левых лозунгов, по центру мелким шрифтом был напечатан стих:

Унылость лика, смотрящего с экрана,

Убогость фраз, и пустота идей,

Все тоже… и все те же…

Все верное зарыто, осквернено, забыто для людей.

Народ как стадо, во главе бараны,

Идет, бредет… туда, где кинут корм.

Духовность подменяется фанатством,

И ставленая Вера тянет вниз силком…

А в веру, в веру верится с трудом!

За высотой забора не увидать свободы,

Хотя она всегда незримо здесь.

Но что дает свобода, если, если мы…

Рабы… всегда мы ими были,

И навсегда останемся в веках.

С отвращением к самому себе, он швырнул ее в сторону. Из сжатых с силой глаз потекли слезы. Толстяк вышел из-за стола и встал на колени. Он сложил руки возле лица и начал молиться.

Лю с удивлением смотрел на него, культ солнца был запрещен уже более десяти веков, как церковь Перерожденцев вступила на земли сердца мира.

Толстяк закончил молитву и сложил руки крестом на груди, склонив низко голову. Лю переглянулся с Рашидом. Рашид отрицательно покачал головой, но Лю жестом бровей возразил ему.

В воздухе появилось слабое свечение, и из света дневного солнца вышел монах в черных, как угольный пласт одеяниях. Монах создал взмахом руки старинный резной стул и сел напротив склонившегося человека. Лю смотрел на Тимура Михайловича глазами черными, без белков, пронзительными, и в тоже время глаза были доброжелательными, такими, как смотрит, бывало, старый человек на молодое поколение.

Рашид решил не проявлять себя остался вне взора человека, следя за поведением вурдалаков. Вурдалаки посматривали на часы, кое-кто стоял возле двери и прислушивался. Рашид молча взмахами кистей рук обрисовал ситуацию Лю. Лю кивнул, как кивают короли своим подданным, не удалось еще ему избавиться от былой привычки, повелевать и властвовать.

Лю остановил время, воздух замер, звук вопящей, проезжающей вдалеке горгульей колесницы завис на последней ноте, и она постепенно начала уходить тонкими шагами гаснущей волны, оставляя после себя давящую тишину. Далеко в небе зависла в полете серая городская птица, солнечный луч золотой стрелой пронзал пространство зала.

— Посмотри на меня, — голос Лю шел будто бы снизу, из самой земли, поглощая в себя все другие звуки и заполняя собой все пространство. Для человека больше ничего не существовало, только Голос, только величественное эхо слов Бога.

Человек, боясь пошевелиться, боясь сделать неверное движение, медленно начал поднимать глаза от пола. Многотонная гиря тянула его вниз, не смотреть! Только бы не смотреть! Это все сон! Столько лет ожидания, столько лет попыток, но когда ты достиг цели, самое главное не бояться, не бояться.

Тимур поднял застланные слезами глаза и увидел монаха. Тот сидел на огромном троне, который висел в воздухе. Тимур резко склонил голову и поклонился Лю до пола.

— Встань, — прогремело у Тимура в голове. Он встал, ватные ноги не хотели слушаться, и он схватился за ближайший стул, чтобы не упасть. Он смотрел на Лю, а в голове у него вертелся рой мыслей, страхов. — Ты хотел поговорить со мной. Говори.

В горле пересохло, Тимур машинально потянулся к бутылке воды, стоящей на столе, но сначала взглядом спросил разрешения у Бога. Лю разрешил, дав мысленно понять, что Тимур может сесть. Тимур сел. Стул был сейчас больше чем опора, ноги предали его, а сознание пыталось все провалиться в долгий, тревожный сон. Тимур налил воды и начал осторожно пить. Вода изменила вкус, она стала сладкой чуть-чуть, сладость не перебивала тот цветочный аромат, который можно уловить в свежее собранном меде. Он пил мед, но не приторный, воздушный, он пил ветер, пил дыхание цветов на лугу, пил холодный сумрак осенних ночей, пил свежесть зимних морозов.

— Я… я молил Вас выслушать меня, — заикаясь, начал Тимур, — я молил Вас о… о прощении за грехи мои, — Лю жестом показал, что ему все известно. Тимур собрался и выпалил, — Я молю, молю у Вас помощи.

— Что же ты хочешь, чем я могу тебе помочь? — спросил его Голос молчащего монаха. Из черных глаз начали пробиваться языки пламени, отчего миндалевидные впадины глаз начали походить на адский отсвет бурлящих смоляных котлов.

— Я молю Вас дать мне прощение. Я молю Вас об… об искуплении, — толстяк начал рыться в сумке и протянул небольшую записную книжку в сторону монаха. Книжка зависла в воздухе, порыв ветра начала листать страницы, ускоряясь и начиная вращать ее против часовой стрелки. Постепенно пространство зала начали заполнять люди, проекции были плоские, но достаточно четкие, чтобы их можно было бы опознать. Все проекции смотрели на Тимура, как бы он ни старался, но он чувствовал их взгляд, взгляд укора, ненависти, злобы, непонимания, удивления. Он нашел в себе силы и силой выкрикнул — Я готов предать суду божьему каждого из них. Для себя я лишь прошу дать мне возможность искупить свои грехи.

— Предав заслужить прощения? Хочешь ли ты в очередной раз подняться на головах других?! — Голос пронзил его голову острой болью, отчего он схватил ее обеими руками.

— Это не люди! Не надо их жалеть! Они не достойны прощения! Не в моих силах остановить их, и противиться им. Они теперь решают, кто будет жить, а кто умрет. Они решают, что будет с нами, они возомнили себя Богами! Они убивали и Богов, Вас, истинных богов. Только в Вас верую и уповаю на Вашу милость.

— Но ведь ты один из них?

— Да! Я такой же выродок! Убейте и меня первым! Я предал свой народ! Я его продал за… за вот это все! — Тимур соскочил с ретивостью не свойственной тучным людям, срывая с себя золотые украшения, часы, бросая на пол содержимое портфеля.

— Но почему я должен убить их? Люди грешны, алчны, злы. Люди убивают себе подобных ради забавы, ради своей гордыни, злата, власти и оных благ. Почему я должен убить только их?

— Тогда убей всех. Создай мир заново, светлый, чистый, лишенный лжи и мерзости людей.

— Тогда этот будет мир без людей.

— Если Вы ничего не сделаете, мир скоро погибнет. Я знаю это. Скоро, очень скоро целые города и страны будут стерты с лица земли — те! — Тимур повысил голос, — кто не подчинились. Нашу страну уже давно продали. Продали через тридцать лет после революции. Я продал!

— Если ты видишь свои ошибки, почему ты не хочешь ничего изменить?

— Думаете, я не хочу? Я хочу, я пытаюсь всеми силами. Но люди привыкли, их ничего не волнует, не волнуют те идиоты, которых я набрал специально, чтобы показать весь гротеск ситуации, но всем наплевать. Этих коров интересует только корм и их стоило — и все!

— Но они счастливы, почему мы должны лишать их счастья?

— Счастье жить как скотина? Я молю Вас! Молю о помощи, молю о возмездии! Начните с меня, я готов! — Тимур вновь опустился на колени, он был готов принять смерть первым, страха не было.

Лю молчал. Черные, как смола глаза, светились ярким черным светом, заполняя комнату мглой. Вот уже потерялись очертания солнечных стрел, перестал проглядываться потолок.

— Жди третьей луны, — Голос молниеносно влетел в Тимура, и он потерял сознание.

Рашид и Лю сидели в ресторане. Народу было не много, скучающие официанты тихо перешептывались, глядя на странных посетителей. За окном солнечный день сменялся хмурой серостью, небо вот-вот готовилось обрушить на город тонны воды. Яркая вспышка молнии осветила зал ресторана, светильники заискивающе заморгали, приветствуя свою богиню. Глухой удар грома заставил окна старого здания завибрировать басами громовой вальс. Люди на улице спешили закончить свой бег, чтобы не попасть под дождь.

Наконец принесли заказ. Рашид принялся за еду, без удовольствия, он уже давно потерял аппетит, и ел только по необходимости. Лю устало смотрел в свою тарелку и что-то чертил вилкой красным соусом на тарелке. В итоге получились белые иероглифы на красном, как кровь фоне, но в тот же момент соус стер зыбкие начертания. Лю налил себе чая и стал медленно пить.

— Как мы объясним наш контакт с перерожденцем? — спросил его Рашид. Лю молчал, он был поглощен созерцанием дешевого белого фарфора из страны Драконов с нанесенным ликом Пророка.

— Нам не нужно ничего объяснять. Если Комиссия поднимет этот вопрос, то он сам к нам обратился, пока права на обращения у нас никто не отбирал, — ответил ему Лю, поставив чашку в блюдце. Он взглядом смерил заинтересованные их разговором лица официантов, севших за соседний столик и делающих вид непринужденной беседы. Официанты на секунду замолчали и, уставившись в пол, встали и вышли из зала.

— Может и так, но проблем это нам прибавит.

— Проблемы у нас с тобой посерьезней сейчас. Удалось что-нибудь выяснить по поводу взрыва в туннеле?

— Официальная версия говорит о землетрясении, но никто не смог уловить этого случайного события. Акватория пролива хорошо охраняется, Диме не удалось пробиться, не применяя силы. А силу мы применять уже не имеем права. Я вообще не очень понимаю, в чем наша задача сейчас состоит.

— Ты задаешь хорошие вопросы. Я и сам их задаю себе. Перед этим сеансом мы долго обсуждали это с Николаем, но не пришли так или иначе к одному знаменателю. Ты в курсе, что наш последний отчет запретили опубликовывать в прессе?

— Это по поводу первой интервенции и революции? Я думал, что его уже давно издали. Странно, откуда пришел запрет?

— Официально от Совета, но как намекнул Третий Советник, на них сверху сильно давят, требуют прекратить Эксперимент.

— Лю, поправь меня, если я ошибаюсь. Они хотят приостановить Эксперимент?

— Нет, речь идет именно о полном закрытии. Правительства Большой двадцатки приняло решение о запрете публикаций работ об Эксперименте. Предыдущие работы также изымаются. Это мне сообщили люди Первого секретаря партии. Моя Родина не голосовала за это решение.

Рашид задумался. В голове его вертелся один вопрос, он гнал его от себя, ему не хотелось верить, но он зрел, зрел огромными скачками, вытесняя все остальное. Лю угадал его мысли по лицу, в этот раз Рашида оно выдало полностью.

— Ты думаешь, что это похоже на времена Великого Марша, я угадал? — спросил его Лю с хитрой усмешкой.

— Да, даже очень. Помнишь, как они сжигали книги? — Рашид с отвращением ткнул пальцем в ресторанный фарфор. Самодовольная рожа Пророка лоснилась от глянца лака.

— Помню, я все помню. Надо отдать должное Агафону, он в своем отчете очень точно описал всю структуру мирового порядка. Ее пару раз опубликовывали в прессе, после чего ее признали документом, разжигающим вражду, и ограничили доступом в сугубо научных кругах.

— Я помню сей документ, — ехидно улыбался Рашид, — в нем можно было увидеть не только орден Перерожденцев, но и наш Совет, да что там говорить, столько схожих черт, что в пору и самим задуматься, кто ж нами то правит.

— Отчасти ты прав. Надеюсь, что в малой лишь ее части. Николай сейчас отбивает пороги, требуя отмены решения закрытия проекта, но чувствую я, что все это тщетно.

— Доэксперементировались одним словом, да, Лю?

— Ища пути для нового мира, мы открываем тайны старого. Так и должно быть. Наша задача выяснить, что затеял Орден, ведь взрыв в туннеле это не случайность, это часть одного большого плана. Ты же заметил, что в город стягивают постепенно войска.

— Да, заметил. Все больше президент употребляет в своих посланиях воинственную риторику. Мне видится впереди война, я повидал уже сотни войн, многие начинал сам, это война. Вот только мне не понятно кого с кем.

— Одного из противников я знаю — это моя страна, Драконы не согласятся войти в Альянс, но их силы недостаточно.

— Но достаточно, чтобы стереть с лица земли несколько небольших государств не выходя из дома.

— А в чем смысл этой войны?

— А в чем смысл войн? Деньги, власть. Наши правители не могут ничего предложить своему народу. Страна катится обратно, обратно к Наместнику. Но как ты хочешь закрепить власть при полном одобрении народных масс? Только поиском общего врага.

— Возможно, что ты прав, но это было бы очень просто и прямолинейно. Орден уже давно усвоил свои ошибки, он теперь действует гораздо тоньше, его шаги говорят о готовности к долгой, затяжной игре. По сути вторая интервенция Сердца мира уже произошла, только не как в прошлый раз — огнем и мечом — нет, люди сами отдали им все. Отдали свою землю, воду, свои богатства, за иллюзию.

— За иллюзию, — повторил Рашид. Лю был прав, люди выбрали мечту, точнее ту ее часть, малую, мелкую по своей сути, ту часть мечты, которая была всего лишь желанием сытно есть, не более. Все остальное было не важно.

— Иллюзия начала рушиться, миру не требуется столько людей, а вот кто должен уйти, это вопрос. Но решать его не им, — Лю махнул в сторону блуждающих под дождем серых теней под зонтами, — они уже все для себя решили, они и есть истинные перерожденцы.

Рашид удивленно посмотрел на Лю. Такой мысли ему еще не приходило в голову.

— Я не оговорился, — Лю с небывалой для него горячностью продолжил, — именно они предали себя, свой род, свою семью в угоду жалким благам, что вдалбливает в них реклама, кино, что показывают по этому зомбоящику. Ты посмотри вокруг, весь мир становится одинаковым. Люди перестали быть людьми, это теперь лишь материал, это те же овцы, которые пасутся только на том лугу, куда их пригонят. Но они смертельно боятся потерять свое рабство! Они будут убивать друг друга, убивать врагов, которых им покажут и скажут, что это и есть враги, они будут убивать сами себя, только бы не потерять свое рабство.

Лю закашлялся и налил себе еще чая. Он пил медленно, пытаясь остудить горячим напитком свой раскаленный разум, но все было тщетно.

— Я долго учил свой народ иному пути. Я верил в то, что идеи свободы, что люди никогда не предадут свой род, своих предков, свою историю, что все эти по сути идеалистические идеи победят потребительскую сущность людей. Но я ошибался. Я давно это признал, эта зараза поселится и в стране Драконов, дай лишь срок. Мы с тобой такие же как они. Они наше порождение, по нашему образу и подобию. Найти хоть десять различий от нашего мира… Их нет.

— Ты прав, но в одном я с тобой не соглашусь. Да люди овцы, так было всегда. Но они не своей воле такие. Им нужны пастухи, и в каждом столетии они рождаются. Рождаются и перерожденцы, которые видят и используют людей как овец, отправляя их на бойню, решая за них, кем и чем им быть.

— А в чем разница одних пастухов от других? Почему ты думаешь, что твой путь истинно верен? Посмотри на людей — они счастливы. Не это ли главная задача и то, к чему надо стремиться. Люди счастливы в своем рабстве. Мы с тобой тоже рабы, рабы своих идей.

— Тогда зачем все это? Зачем нужна наша работа?

— Это наука. Эксперимент подтвердил правило — природу не изменить, даже если она будет искусственной.

Рашид вертел в руках столовый нож. Следя за игрой тупого клинка от тусклого света старомодных ламп, он смотрел сквозь стены. На восточной стороне города, за широким проливом, отделяющим две части города, город Патрициев и город челяди, в глубине черного, обязанного коричневой клейкой лентой пакета, зарождался огонь. Огонь смерти, смерти, разлетающейся на тысячи стальных осколков, на тысячи летящих с убийственной скоростью стрел. Огонь. Рашид резко метнул нож в стену. Нож, звеня, вонзился в плотные пыльные обои, слегка войдя в ссохшийся слой штукатурки.

— Нам пора, — сказал он Лю. Эхо дальнего грома донеслось до них, слегка обдав горячим ветром глаза. За окном люди шли, ничего не замечая, не замечая того, что их жизнь с этой минуты изменилась навсегда.

Груда искореженного, черного от гари металла торчала посреди площади. Вокруг стоял столб густой пыли, затмевая своей пеленой солнечный свет. Гнетущая тишина пришла вслед за оглушительным взрывом, ворвавшимся в размеренную жизнь города.

Взрыв разорвал как бумагу стальной корпус автобуса, разметав его части повсюду. Люди на тротуарах лежали вповалку друг на друге, многие были в крови, оглушенные, не понимающие, что произошло. Те, кому удалось подняться, пошатываясь, слезящимися от пыли и копоти глазами смотрели в эпицентр взрыва на догорающие остатки стальной машины.

Насколько хватало глаз, все вокруг было в крови, красные от крови лоскуты одежды, разбросанные по площади, безмолвно свидетельствовали тому, что в автобусе были люди. Были. Кто, сколько? Теперь же никого, только пыль, сгоревший металл, да остатки обугленной плоти в лоскутах одежды.

Вой сирен разрывал тишину, но она надвигалась над городом все сильнее, распространяя свое влияние на всю территорию города. Звуки ворвавшихся машин скорой помощи, полиции, пожарных утопали в этом кисельном воздухе, проявляясь лишь небольшими всплесками вырвавшихся нот тревоги.

Дима поднялся с тротуара, старательно массируя колотившие как сотни молотов виски. Контузия знала свое дело, он ничего не слышал, его сильно тошнило и хотелось спать. Дима посмотрел вокруг, несколько женщин и мужчин пытались подняться, но тут же падали обратно, держась за голову. У многих по лицу текла кровь. Липкая жидкость начала заливать глаза, и Дима машинально протер их ладонью, ладонь побагровела от налипшей густой крови. Он осмотрел себя: вроде бы цел, все конечности на месте, только из десятков рваных и резаных ран по всему телу текла кровь. Потеря была не столь большой, чтобы подкосить его, но слабость все же начинала править телом. Он встряхнул головой, пошире разлепил веки. Пройдя чуть вперед, он помог сесть нескольким гражданам, бегло осматривая их состояние — целы, только порезы, ссадины, да оглушение.

Дима направился к эпицентру. Подойдя к кордону, он попытался пройти дальше, но преградивший путь вурдалак, что-то пытался ему объяснить, но не было слышно. Сквозь звенящую тишину отрывками доносилось: «…нельзя… иди к скорой…». Дима достал корочку и развернул ее перед лицом солдата. Тот тут же отдал честь и что-то еще сказал, показывая на машины скорой помощи, у которых спешно осматривали пострадавших, но Дима жестом показал, что с ним все нормально, и вступил за натянутую желтую ленту.

Аккуратно ступая между обломками машин и выкорчеванными осколками дорожного покрытия, Дима приближался к завернутому в узел автобусу. Огонь уничтожил все, все, что могло бы помочь в поиске. Возле автобусу ходили криминалисты, то и дело собирая черные камни в специальный контейнер. Фотограф фиксировал каждый объект, стараясь не пропустить ни одной детали. Подождав, когда они закончат, Дима подошел вплотную к стальному узлу.

Было трудно угадать былую форму машины, но этого не требовалось, надо было определиться с точкой начала взрыва. Подойдя вплотную, Дима достал из кармана изодранного пиджака небольшой флакон и распылил прозрачные капли над остатками кресла. Капли легли ровной пленкой, застыв на поверхности металла слезами росы. Некоторые из них окрасились в бледно-голубой цвет. Дима спрятал флакон обратно и направился прочь. Надо было спешить.

— Николай Борисович, Вы же понимаете, что я и Вы, мы все не решаем эти вопросы. Наша деятельность зависит от решений Международного исследовательского центра. Решение Вам известно, — Марк Ферсман с сожалением пожал плечами, в очередной раз протягивая мне толстую папку Решения МИЦа.

— Марк, я все понимаю. Но разве нет хоть одной возможности оспорить этот документ? Мы же можем вывести этот вопрос на общественное обсуждение. Все-таки вся деятельность центра идет за счет налогоплательщиков, интерес к Эксперименту среди населения очень высокий, пусть люди решают.

— Николай, Николай, — Марк снял толстые очки и начал усиленно протирать их платком. Он делал так всегда, когда хотел собраться с мыслями, — Ты же не первый год работаешь в Исследовательском центре. Неужели ты сам поверил в те идеалы, которые выбиты при входе? Сколько раз нас ставили на место, не припомнишь? А я вот все помню, — Марк вздохнул. Положив очки на стол, он посмотрел на меня печальными глазам, — теперь нас закроют окончательно. Никто не хочет знать правду, запомни это. Тем более, когда правду и так никто не скрывает, надо только открыть глаза.

— Ты думаешь, что это конец?

— Я не думаю, я знаю. Меня уже отправляют на пенсию, на почетную пенсию. Приказ будет в следующем месяце. Вас тоже разгонят, не сомневайтесь.

— Печальную картину ты рисуешь. Ну а как же Эксперимент? Что, все эти годы впустую?

— Ну почему же, нет. Результатов уже достаточно для начала колонизации Надежды, ты сам участвовал в комиссии. Ваши имена вписаны в историю, гордись. Вот только Коля, я тебе как друг говорю, не надо бороться с ветряными мельницами. Нам этот мир не изменить, да и тот тоже, все тщетно.

— Хорошо, но, а как с публикациями? Почему последние не вышли в печать? Их даже засекретили в стенах центра.

— Никто не любит правды, Коля. Никто не любит. У тебя молодая жена, дочь растет, сколько ей уже?

— Шесть месяцев исполнилось на днях, — я улыбнулся, видя перед собой Лену, держащую на руках маленькую Аню.

— Вот-вот. Дети это счастье. Ты сам не молодой уже, скорее ей в деды годишься. Береги здоровье, оно того не стоит — сломают, будь уверен.

— Ну а какая официальная версия, ты ее уже видел?

— Видел что-то краем глаза. Почва уже готовится, всех переключают к подготовке экспедиции на Надежду. А потом тихо объявят о закрытии, а может и не объявят.

Я молчал. Выхода не было. Тупик. Вот так просто, взять и закрыть!

— Иди домой, поздно уже. Да и мне пора, — Марк стал и начал собираться. Надев пиджак, он погасил настольную лампу, — если тебе станет легче, то последний отчет все-таки опубликовали, правда, только на китайском. Дальше он, конечно, не пойдет, но там он вызвал фурор. Здесь же негласное табу, не пытайся пробить этот вопрос, посадят.

Я с удивлением посмотрел на него.

— Да, посадят. Это меня просили тебе и твоим ребятам передать. Статью подберут, не сомневайся.

— Я тебя понял, — сухо ответил я. Вздохнув, я подхватил свой портфель и мы вышли.

Вечерний город мерцал огнями. В воздухе уже призывно звучала зима, отодвигая уже уставшую за два месяца осень. Легка изморозь покрывала землю, прикрывая тонкими белыми нитками остатки пожелтевшей травы.

Холодный воздух освежал, он утолял зарождавшуюся в глубине головы острую боль, боль от безнадежности, боль обиды, боль бессилия.

Что делать дальше? А ничего. Все. Все закончено. К чему все…

Я позвонил Матвею Федоровичу и вкратце изложил суть. Последний шанс растаял в морозном воздухе. Матвей Федорович молчал, слушая меня.

— Ч то думаешь, Матвей Федорович?

— Не знаю. Не вижу пока. Пока дают работать, будем работать.

— Это конечно, но судя по всему, это наш последний месяц.

— А помнишь, как все начиналось? — Матвей Федорович жизнерадостно выпалил пару историй, которые мы рассказывали уже тысячи раз, но они были сейчас уже большим, чем просто хохмами, ранее смешные, теперь они вызывали лишь новый приступ тоски, злости, негодования. Он замолчал, почувствовав это.

— До завтра, Матвей, надо собрать всех, битва проиграна.

— Не теряй надежду, Николай. Помнишь, как нас осаждало войско Атаса Веселого? Нельзя терять надежду. До завтра.

Подойдя к дому, я постарался придать своему лицу более или менее воодушевленное выражение, стараясь скрыть уныние, но врать Лене не хотелось, и я бросил это занятие. «Никто не любит правды — эхом пронеслись слова Марка в моей голове, = а зачем тогда мы копья ломаем? Что даст нам наша стойкая позиция? Кому она принесла добро?». Отогнав от себя рабское мышление, я поспешил домой.

Елена сидела в комнате, смотря на спящую дочь. Девочка уснула совсем недавно. Дверь тихонько скрипнула, послышались осторожные повороты замка. Лена поднялась и направилась в коридор. Бесшумно прикрыв дверь, она смотрела на то, как аккуратно, стараясь не производить лишнего шороха, я снимал ботинки. Поставив их на полку, я подошел к ней. Она прильнула к моей груди и тихо сказала:

— Аня спит. Есть хочешь?

— Да, — честно ответил я, — не отказался бы.

Лена потянула меня в сторону кухни, требовательно указав на дверь ванной, чтобы я помыл руки. Я не стал спорить и добросовестно выполнил задачу. Сложив пиджак на стуле, сел за стол, наблюдая за тем, как Лена собирает на стол. В комнате послышалось легкое сопение, я встал и пошел посмотреть на дочь. Аня спала тихо, чуть сопя маленьким носиком. Поправив одеяльце, я оставил дверь наполовину открытой.

Мы ели молча, я смотрел на Лену, слегка пародируя ее, старясь рассмешить. Она с наигранной серьезностью смотрела на меня, но все же не выдержала и рассмеялась.

— Коля, прекрати, Аню разбудим, шепотом сказала она.

— Она крепко спит, ее пушками не поднимешь. Вся в маму.

— Вот не надо. Кто из нас еще больший соня. Как прошел день?

— Хуже чем обычно. По правде говоря, мы сдали все позиции. Я сегодня говорил с Марком, все бесполезно, решение окончательное.

— Может оно и к лучшему, — Лена встала поставить чайник. Я с удивлением посмотрел на нее. Видя мое недоумение, она ухмыльнулась уголками рта, решив продлить интригу и немного позлить меня. Я заметил это, но принял правила игры. Изображая недоумение с легким налетом негодования, я взглядом настойчиво требовал объяснений.

— Все к лучшему. Подумай сам, что может дальше принести Эксперимент? Хотим ли мы знать будущее, свое будущее? Действительно ли люди этого хотят?

— Не совсем тебя понимаю.

— Ну, смотри, что показал нам Эксперимент?

— Не корректный вопрос, Эксперимент многое дал, что конкретно ты имеешь ввиду?

— Ты сам говорил, что основным результатом Эксперимента является доказательство того, что природа человеческая неизменна, даже если это другой мир.

— Да, именно так, — я начинал понимать, к чему она ведет.

— Пока я сижу дома, у меня есть много времени подумать. Так вот мое мнение, что Эксперимент надо действительно закрывать, так как мы уже увидели свое прошлое. Правду о нашем настоящем мы тоже смогли прочесть в поле Эксперимента, вот только никому не нужна эта правда. Никому. Мы не отличаемся от них, мы такие же. Люди всегда были и останутся рабами — твои слова.

— А увидеть будущее, значит увидеть свою смерть. Ты способная ученица, — сказал я. Все-таки как сильно бывает нужен взгляд со стороны, как умны наши русские женщины, которые могут видеть главное, могут чувствовать сердцем истину, оберегая нас от храбрых, честных, но безрассудных по отношению к себе, к своей семье и роду поступков, которые не принесут ничего и никому, кроме боли и страданий. Я встал и обнял ее, — получается, перерожденцы победили. И в нашем мире тоже.

— Они никогда и не проигрывали в нашем мире Коля, никогда.

Агафон сидел и рассматривал данные последнего отчета. Морща лоб, он наспех помечал огрехи аспиранта.

Владимир и Олег сидели за столом в командном пункте и играли в шахматы. Партия затянулась, вот уже третий час они разыгрывали этот гамбит, но никто пока не смог захватить лидерства. Фигуры на доске таяли на глазах, поле пустело, скоро останется только короли, да пара коней и слонов.

— Давай ничью, не идет сегодня, там можно и до утра мучиться? — предложил Олег.

— Согласен. Мне надо сказать это порядком надоело. У нас еще полчаса до съема данных, предлагаю попить чаю, все равно спать сегодня не предвидится.

— Да, поспать бы не мешало. Тебя жена не пилит еще?

— Жена смирилась, а вот с сыном сложнее. Хочу пару недель отпуска взять, — ответил Владимир, собирая фигуры со стола.

Они встали и направились на кухню. Пройдя мимо инженерной комнаты, Олег жестом позвал Агафона на чай. Тот с нескрываемым удовольствием бросил свое скучное занятие и присоединился к ним.

— Я пойду пока руки помою, — сказал Владимир и направился к туалету.

— Что будем пить? Чай, может кофе?

— Давай чай, кофе уже не помогает, только злит организм.

Олег поставил чайник. Агафон, порывшись в шкафчике, вытащил несколько пачек печенья и банку меда.

— Сладкоежка, — поддел его Олег.

— Да, и не скрываю. Люблю сладкое, для мозгов полезно. Тебе то это ни к чему, я же понимаю, — парировал Агафон.

Олег воинственно выставил ложку вперед, наподобие рыцарских времен. Агафон выхватил свой карандаш, вставая в нелепую, но довольно эффективную стойку Ларса Ясного. Несколько па, выпад, удар, еще удар и ложка со звоном выскакивает и падает на пол.

Дверь лаборатории распахнулась. В холл вбежало двадцать экипированных солдат спецназа. Вышедших на шум лаборантов и инженеров они моментально повалили лицом в пол. Развернув схему, командир группы отправил шесть солдат в главный зал. Путь им преградили Агафон и Олег.

— Что здесь происходит? Кто вы, и по какому праву устраиваете здесь балаган? — спросил Агафон, подходя к командиру.

— Кто мы и что делаем, Вам знать не нужно. Мы выполним приказ при Вашем согласии или без Вашего согласия. Для предотвращения бессмысленных увечий, прошу не мешать нам.

Владимир вышел из уборной. Оценив ситуацию, он бросился в зал управления. Путь ему преградили двое солдат, но он уверенно разоружил их, полученные в Эксперименте навыки оставались навсегда в памяти. Вбежав в зал, он начал программу по выводу людей из поля Эксперимента. Пошел обратный отчет.

— Я нашел распределительный шкаф, — доложил один из солдат командиру.

— Отключить.

— Что?! Как отключить? — Олег и Агафон бросились к солдатам, преграждая путь.

— Дайте людей вывести, всего двадцать минут надо! — попросил вышедший из зала Владимир. Его тут же скрутили, заломив обе руки и положив лицом в пол.

— Отключить немедленно. Выполнять приказ.

Солдаты двинулись к щитовой, когда Агафон и Олег набросились на них, разоружая и валя на пол черных воинов. Несколько инженеров вскочили с пола, бросаясь на ринувшихся на подмогу своим бойцам солдат.

Владимир высвободился из захватов, уложив двумя ударами своих невольников на пол, бросился вперед. Сильный удар сзади подкосил его. Резиновая пуля резанула стальным шаром между лопатками. Он упал. Удар электрошокером, удары дубиной по всему телу, он закрывал голову рукой, она уже не слушалась, болтаясь как оборванная.

Солдаты всех повалил на пол, давя весом и осыпая градом ударов резиновых дубинок.

Дима сидел в кресле, прижимая полотенце со льдом к ноющей голове. Лю в очередной раз предложил ему свою помощь, но иголки вызывали у богатыря неподдельный детский страх.

За прошедшие сутки в разных районах города прогремело более пяти взрывов. Бесчисленные шеренги вурдалаков заполонили город, ставя патрули на каждом углу. В городе объявили комендантский час.

Жители, напуганные, не понимающие, что происходит, сидели по домам, боясь выйти на улицу. Каждый одиноко идущий человек был под подозрением. Каждая проезжающая машины была потенциальной угрозой.

— Вам это ничего не напоминает, коллеги? — довольно весело спросил Рашид. Казалось, что сложившая ситуация его даже забавляет, но это было лишь возбуждение, вызванное яркой злостью.

— Только теперь это начали они, — тихо сказал Дима и переложил полотенце на другую сторону головы.

— Вот и я о том же. Пока мне не понятно, кого они объявят на этот раз врагом. Южную карту разыгрывать бессмысленно, она себя исчерпала еще во времена Великого Марша.

— Я думаю, что мой народ будет мишенью. Все данные говорят об этом. Недавний марш националистов закончился погромами в квартале Драконов.

— Пора тебе Лю менять облик, а то ведь загребут по ошибке, — подмигнул ему Рашид. Лю ответил ему слабой улыбкой, взял со стола черную коробочку и пошел к Диме. Дима опасливо смотрел на Лю, но острая боль ослабляла его детские страхи.

Лю властным жестом показал Диме лечь на кушетку. Он послушно лег на спину и закрыл глаза. Смочив вату в спирте, Лю начал обрабатывать ею виски, шею, кисти рук и ступни.

— Не двигайся, пока я не скажу, — тихо сказал он Диме, — расслабься и прими удобную позу.

Дима поворчав подвигал плечами и, зафиксировав тело, начал представлять себя дома, рядом с женой Катей и детьми. Лю легко вонзил ему в шею несколько иголок, потом пару в кисти и ступни. Волна тепла начала подниматься от ног, согревая собой все тело и вытесняя боль. Дима провалился в глубокий сон.

— Как скоро начнется война? — спросил Лю Рашида.

— Думаю, что через пару месяцев будут полномасштабные действия, дипломаты пока собачатся, а там недолго. С Запада уже призывы, предлагают помощь. Вот, — Рашид протянул прессу, — уже заявляют о вторжении войск через границу, о сожжении приграничных поселков.

— Будем просто смотреть на все это?

— А что нам остается? Нам не разрешено вмешиваться.

— Но и смотреть со стороны на то, как мир себя убьет, мы тоже не можем. После этой войны не будет победителей.

— Что ты предлагаешь?

— Я предлагаю остановить. Устроить небольшую катастрофу, землетрясения, цунами.

— Идея хорошая, вот только здесь мы не можем это реализовать, нужна помощь центра управления.

— Об этом я уже подумал, — Лю показал на Диму, — как очнется, отправим его домой, пусть отдохнет немного.

— Ты знаешь, мы можем не успеть.

— Ничего другого не остается. Лучше даже Диму сейчас отправить домой.

Лю подошел к спящему Диме и, приложив руку к его голове, закрыл глаза. В комнате чуть припал свет. Голова Димы немного дернулась, но сразу успокоилась. Лицо его стало безмятежным, спокойным. Через несколько минут оно превратилось в белую восковую маску.

Лю напряженно всматривался в черноту туннеля. Дима был уже на полпути домой. Надо сказать, он долго не отпирался, усталость подавила в нем стремление докопаться до истины, тем более что истина была гораздо ужаснее, чем можно было себе представить.

Туннель расширял свои границы, открывая взору все новые и новые картины тьмы. Впереди не было ничего, былое терялось вдалеке позади, растворяясь в черном тумане, осколки несбывшегося, которыми было усеяно дно, превращались в прах, поднимаясь облаками серого пепла и уносясь в былое. Дна не было. Не было ни света, не было ни тьмы, не было ничего, не было грядущего. Лю напряженно приближался к нему, стараясь разглядеть малейшие детали, которые он, возможно, упустил, но нет, нет ничего, ничего! Грядущее превратилось в ничто.

Колокол бил глухо, будто за сотней километров. Удары были слабы, через силу, пробивались сквозь кисель тишины частицами. Колокол бил, бил, стараясь ворваться, прорвать блокаду. Его гонг нарастал, стал отчетливее, вот уже появились знакомые ноты, сердце начало биться как прежде, узнав их. Все наладилось. Впереди у дна начала проявляться дымка, открывая за собой свет… И тут в одночасье все кончилось. Пропал туннель, пропал свет, пропали остатки былого, еще не растворившегося в черноте. Колокол перестал бить. Тишина ножом резанула по уху, от чего у Лю зазвенело в ушах. Звон был сильный, переходящий в острую боль, сердце билось хаотично, натужно, силясь прорвать грудную клетку. Тошнило. Глаза налились кровью, стараясь вылезти из глазниц. Острая шпага проткнула сердце, оно дернулось, пытаясь начать вновь. Удары возобновились, но боль пронизала каленой сталью еще, и еще, и еще. Ткань рвалась, сердце умирало.

Лю выдохнул в последний раз и закрыл глаза. Все закончилось, теперь уже навсегда. В глубине умирающего сознания он надеялся, надеялся и верил.

Часы показывали три ночи, когда зазвонил телефон. По привычке я соскочил с кровати моментально, чтобы не разбудить дочь.

— Да. Да я. Нет, не понимаю. Как это отключили? Да… да кто, кто посмел?! — я невольно перешел на крик, отчего Аня проснулась, но не заплакала, она лишь удивленно смотрела маленькими глазами на меня. Лена встала и подошла к кроватке, успокаивая дочь. — Я немедленно выезжаю. Да, буду через час. Какая больница? Ясно. Спасибо.

Я остолбенел. Смотря сквозь Лену, я начал машинально одеваться. Она, уложив Аня, стала собирать бумаги в портфель, но я жестом остановил ее.

— Это больше не потребуется.

— Почему? Что случилось?

— Пошли на кухню.

Мы тихо вышли из комнаты. Подойдя к шкафу, я вытащил две рюмки и бутылку коньяка. Налив себе и Лене, я жестом приказал ей выпить. Она помотала головой, но посмотрев на мое, видимо искаженное ненавистью и болью лицо, поспешно выпила. Я налил еще и выпил.

— Присядь. А, ты уже сидишь, — коньяк начал действовать, сердце упокоилось. Боль сменилась бесконечной тоской, от которой хотелось плакать.

— Коля, ну что случилось, не тяни, тяжело.

— Лю погиб. Рашид в коме.

— Как погиб? Как? Да как же?! — Лена пыталась подобрать вопрос, но сознание не хотело верить услышанному.

— Они были в поле Эксперимента, когда отключили питание.

— Кто отключил? Зачем? — слезы капали большими каплями из глаз. Я с трудом мог смотреть на нее, Лена беззвучно горько рыдала, закрыв ладонями лицо. С трудом сдерживая слезы, я подошел к ней, встал на колени и обнял.

— Это было решение ИХ. Все произошло внезапно. Приехала группа, избили всех. Ребята долго сопротивлялись, они просили дать возможность вывести людей из Эксперимента, но тщетно. Звонил Матвей… из обезьянника. Некоторых инженеров, Агафона с Владимиром и Олегом доставили за противодействие органам правопорядка. Владимиру сломали руку, Олега избили до полусмерти.

— А Дима, что с Димой?!

— Дима успел выйти, это было как чудо, когда он очнулся. У Лю не выдержало сердце, говорят инфаркт, но врачи сомневаются. Рашид в коме. Его отправили в ведомственную. Дима пока слаб, чтобы разговаривать. Завтра попробуем поговорить с ним. Он пока не знает о ребятах. Мне надо ехать. Сначала в КПЗ, там уже Матвей всю бригаду юристов привел, журналистов натравил. Потом в больницу.

— Езжай, обо мне не беспокойся.

Я крепче обнял ее. Лена была сильная, справится, но какой ценой? Какой ценой можно пережить такое? Это предательство. Это целенаправленное убийство. Они победили и добили противника, добили жестоко, мстительно.

Матвей Федорович сидел на скамье возле дежурного. Адвокаты уехали, до утра ничего уже не сделаешь. Он смотрел устало на стену. За эти часы он сильно постарел. Было ощущение, что вся жизнь прошла зря. Мир разрушен. Весь труд жизни разрушен, уничтожен, расколот, изничтожен, растоптан…

«Я старый, мне недолго уже осталось, но зачем ребят так. Молодые еще, им еще жить да жить, — думал Матвей Федорович, — что делать? Что делать?». Горестные мысли прервал звон распахнувшейся двери. Я вбежал в отделение, а за мной заместитель прокурора города.

— Кто главный? — бросился я на дежурного.

— Капитан Серегин, сейчас его вызовы, — поспешно ответил молодой сержант и стал набирать номер, — товарищ капитан, тут заместитель прокурора и еще кто-то.

Я подошел к Матвею Федоровичу. Тот с трудом поднялся.

— Как ребята?

— В целом терпимо, вот только Владимиру в больницу надо, руку посмотреть. Олег весь синий от побоев. Ужас, Николай, я такого никогда и представить не мог. Никогда. За что нас так?

— За правду, Матвей, за правду, будь она проклята.

Появился капитан. По уставшему серому лице было видно, что он сам не в восторге от ситуации. Зампрокурора хриплым голосом начал его допрашивать:

— Кто отдал приказ о задержании? Какие предъявлены обвинения?

— Никаких. Приказ из главка. Привезла группа ФСО-шников, они и передали приказ.

— Всех освободить. Вызвать кареты скорой сюда, немедленно. Под мою ответственность! — заорал зампрокурора.

— Слушаюсь. Вы только формуляр заполните, поймите и нас, мы выполняем приказы.

— Давай сюда этот чертов бланк! — дежурный протянул из окошка бюрократический лист. Зампрокурора быстро и размашисто заполнил его и отдал капитану. Тот кивнул дежурном.

Через две минуты всех привели. Олега вели двое инженеров, Владимир шел сзади, стараясь придержать сломанную руку.

— Олега и Володю к нам в машину, так быстрее доедем. Остальным дожидаться скорой. Матвей, проследишь? — Матвей Федорович кивнул, — Молодцы ребята! Вам есть чем гордиться, вы настоящие люди!

Слабые улыбки озарили мою команду, но этого было единственное, что я мог сказать.

— Юра, спасибо большое, что помог.

Юрий Петрович улыбнулся и сжал своей большой ладонью мою руку.

— Не думай Коля, что мы все такие. Но будьте осторожны, это я уже лично тебе говорю, не делай глупостей, подумай о семье.

— Я тебя понял, Юрий. Еще раз спасибо.

— Пару я отвезу в ближайшую ЦКБ. Завтра поговорим более подробно.

Юрий Петрович сделал руками ободряющий жест, взяв несколько побитых инженеров с собой, вышел к своему служебному бумеру.

Полина сидела в коридоре. В руках у нее был мятый пропуск, которые она постоянно перечитывала, сверяясь, не было ли там ошибки. Осунувшееся бледное лицо смотрело на белую дверь палаты, за которой был ее муж, прикованный к постели, лежащий неподвижно как манекен. Только вчера ей удалось побыть с ним, побыть час, подержать его руку, посмотреть в его окаменелое, посеревшее от недуга лицо, пытаться уловить в нем хотя бы небольшой отклик от все тех слов любви, горести, отчаяния, что она говорила ему. Но он не слышал, ничего не слышал, ничего не чувствовал. Он, который раньше мог только от одного ее прикосновения вспыхнуть как костер, теперь он был холоден. Сначала ей казалось, что он мертв, но прибор упрямо отбивал его пульс, монитор рисовал несложный график сигналов его мозга — и там ничего, только безмятежность, ровная линия голубой воды.

Дверь палаты отворилась. Оттуда вышел врач в сопровождении двух полицейских. Она бросилась было к нему, но один из них грубо отодвинул ее к стенке.

— Иванов! А ну прекратить! — крикнул на него второй.

— Есть, товарищ майор! — хам отошел от нее, поигрывая пристегнутой к поясу дубинкой.

— Доктор, как он? — Полина окликнула уходящего под конвоем доктора.

— Без изменений, — только успел ответить ей врач, и поспешно прибавил шагу под неодобрительный взгляд полицая.

Она села в бессилии, выронив из рук пропуск. Слезы застилали глаза, но плакать уже не хотелось, не могла она больше плакать, не помогало.

— Не потеряйте это, иначе будут проблемы и у Вас, Полина, и у нас, — ответил ей мягкий голос откуда-то сверху. Рука протянула ей одноразовый платок. Она взяла и промокнула им глаза.

— Здравствуйте, Иван Дмитриевич. Спасибо, большое, — она взяла поднятый им пропуск и, вложив его в паспорт, положила в сумочку.

— Понимаете, Полина, как я Вам уже вчера говорил, обвинения, которые предъявлены Вашему мужу, не позволяют Вам находиться здесь.

— Да, я помню. Но я не могу в это поверить. Рашид не мог предать, он не предатель! Что? Что он мог передавать, кому?! Я не понимаю, не понимаю…

— Мне тоже в этом деле не все ясно, но одно я вижу четко: сейчас Ваш муж является обвиняемым государственной измене. Собственно вся группа находится под подозрением. Вы же знаете, что Николая Борисовича Кузнецова, уже перевели в СИЗо. Другие находятся под домашним арестом или в больнице, как Ваш муж.

— Но это же был Международный проект, кому они могли что-то передавать?! Объясните?

— Не могу. Дело открыли, так получилось, что его передали мне. Если хотите мое мнение, то я не вижу в нем состава преступления. То, что инкрементируют Вашему мужу, довольно спорно, так как даже я могу частично найти эту информацию в открытых источниках.

— Но почему тогда вы не расследуете факт отключения установки с работающими в Эксперементе людьми? Почему? — Полина повысила голос, но исполосованное болью горло выдало лишь хрип.

— Официальная версия состоит в том, что отключение произошло из-за аварийной ситуации на подстанции.

— Вы же знаете, что это ложь! — Полина с силой схватила его за руку, на что Иван Дмитриевич спокойно отреагировал, давая женщине успокоиться.

— Это официальная версия, Полина. Поверьте мне, так будет даже лучше.

Полина с удивлением посмотрела на него.

— Вас не удивляет, что так откровенен с Вами?

— Нет, но… пожалуй Вы действительно очень доброжелательно себя ведете. Вы меня что, вербуете?

— И да, и нет, Полина. На самом деле это и не требуется. Ситуация такова, что у Вас нет выбора.

— Простите, но я не понимаю.

— Путь только один — это сотрудничать со следствием. Хотите, чтобы Вашему мужу и Вам, Вашим детям ничего не угрожало?

— Вы мне угрожаете?

— Нет, извольте, как так можно. Я говорю с Вами совершенно открыто. Дайте показания, и все, Вы чисты и не вины. Вот только страну придется поменять, сами понимаете.

— Какие показания? На кого? Я же ничего не знаю, муж не посвящал меня в подробности своей работы.

— Нам нужны показания на Кузнецова Никола Борисовича. Вот они, — он протянул ей небольшую желтую папку. Полина с отвращением одернула руку, но Иван Дмитриевич аккуратно положил ее рядом с ней. — Ознакомьтесь сегодня вечером. Если все будет правильно, тогда мы сможем отправить Вашего мужа на интенсивную терапию, а там глядишь через полгода-год вы сможете гулять по парку, играть с детьми. Ведь это того стоит, жизнь Вашего мужа, и всего лишь небольшая ложь.

— Я не буду этого делать, заберите это, пожалуйста, — Полина с мольбой в голосе протянула ему папку, но Иван Дмитриевич деликатно отодвинул ее рукой.

— Давайте не будем забегать вперед, время все расставит по своим местам. Положите ее пока здесь, а сейчас, я уверен, что Вы бы хотели повидать мужа, не правда ли?

Полина вскочила с кушетки. Он встал и подошел к двум полицаям, стоявшим у входа.

— Подойдите, пожалуйста, сюда, — пригласил он ее. Взяв пропуск, он сделал на нем несколько пометок и передал его обратно. — при выходе, не забудьте сдать его дежурному, хорошо?

Полина тихо ответила на его приветливую лживую улыбку и на подкашивающихся ногах вошла в палату. Острый запах больницы ударил ей в нос, выступили слезы. Полина как в тумане подошла к кровати, сев на стул она упала лицом на Рашида, опутанного проводами, неживого и живого, такого родного и такого далекого, и беззвучно заплакала. Иван Дмитриевич посмотрел на нее через щелку двери, потом что-то тихо сказав одному из полицейских, пошел по направлению к выходу.

Я сидел в сырой камере и смотрел, как небольшой паук работает в дальнем левом углу. Как часто мне приходилось бывать в подобным местах, но в земной жизни — ни разу. Сколько уже прошло дней? Четырнадцать? А может двадцать? Как быстро я сбился со счету. Никудышный из меня граф Монте-Кристо получился. Шок от произошедшего сменился глухой затаенной злобой.

«Бред, ну бред собачий! — вновь и вновь повторял я себе, вспоминая отъевшиеся морды следователей, которые с воинствующим невежеством зачитывали мое обвинение».

А ведь ничего и не сделаешь. Былые регалии потеряли ценность, тех, кто пытался выступить в защиту, поспешно отправили на пенсию. Даже Юру отстранили на время, отправили в отпуск, бессрочный отпуск.

Глядя на рушащиеся судьбы моих коллег, друзей, я не мог себе найти оправдания дальнейшей борьбе. Бороться с кем? Опровергать что? То, что нам «шьют» не подвластно пониманию нормально мыслящих людей, но вот как раз это и делает бессмысленными все наши попытки хоть что-то опровергнуть.

Я пытался думать о хорошем, представлял себе Лену, как она гуляет с Аней по нашему любимому парку, как мы вместе… от этого стало тошно. Тупая злоба от бессилия сковала душу. Я соскочил с койки и начал отжиматься от грязного серого пола. Меня этому учил Лю, «выплесни агрессию, не держи ее в себе, двигайся, движение побеждает боль — говорил о часто». Струи пота заливали мне глаза, руки, не привыкшие к столь сильным нагрузкам болели. Я продолжал, но силы уходили, в один из моментов я просто рухнул на пол. Холодный цементный пол холодил разгоряченное тренировкой тело, успокаивая кипящую кровь и остужая мозг.

Как же мы этого не предусмотрели? Но кто мог в такое поверить? Заработались, ученые, за границами знаний не увидели простейших интриг, простейшего предательства.

Я посмотрел в окно. Вечер начинал свою работу, и жалкий кусок неба, доступный мне за решетчатым окном, медленно наливался темно-синими чернилами.

В коридоре раздались шаги. «Две пары солдатских сапог, один офицер, — считал я про себя, — так, а вот это уже интересно кто?». В стройный топот вмешивался иной, нехарактреный для этих мест звук, будто небольшим молоточком постукивали по полу: цок-цок, цок-цок. Это каблуки! Точно, ошибки быть не могло!

К камере подошли, загремел массивный засов и дверь отворилась.

— Заключенный Кузнецов встать, лицом к стене, руки за голову, — пробасил нечленораздельной скороговоркой офицер. Я послушно встал к стене, искоса пытаясь разглядеть маленький женский силуэт, стоявший чуть позади от входа. Солдат жестко защелкнул на моих руках наручники и грубо усадил на койку. Другой внес стул и поставил перед входом напротив меня. В камеру вошла небольшого роста девушка, разглядеть ее поподробнее я не мог, так как слепящий свет от входа бил хлесткой плеткой по глазам.

— Если потребуется, мы за дверью, — сказал офицер и вышел. Солдаты последовали за ним. Дверь камеры закрылась, и я зажмурил глаза, чтобы дать глазам отдохнуть.

Девушка некоторое время стояла, осматривая камеру. Потом аккуратно села на край стула. Лицо ее напоминало мне моего погибшего друга, но я решил не торопиться с выводами.

— Вы меня не можете знать, но я знаю Вас очень хорошо, — ее мягкий голос с сильно различимым акцентом звучал в темнице наподобие деревянной флейты, отражаясь от серых бетонных стен яркими нотами серебряных струн. Девушка была китаянка, это слышалось и в голосе, манере говорить. Собственно внешность играла в данном случае решающую роль. — мой отец много о Вас рассказывал хорошего.

— Я очень рад услышать столь лестный отзыв, но мне все-таки хотелось услышать Ваше имя.

— Меня зовут Мэй Син, я младшая дочь Лю Сина, вашего коллеги.

— Я приношу Вам свои соболезнования в связи с гибелью Лю, к сожалению, мы не смогли предотвратить это несчастье.

— Это был несчастный случай, — я удивленно поднял брови, но тут же придал своему лицу понимающее выражение. Она заметила это, но не подала виду, — Вы понимаете, что другие версии не могут быть рассмотрены всерьез.

Она сделала неуловимый жест рукой, которым Лю всегда призывал нас верить ему в сложных ситуациях.

— Мы хорошо понимаем и то, что Ваше нахождение здесь большое недоразумение. Мы готовы помочь Вам разрешить этот вопрос скорейшим образом. Чтобы не вводить Вас в заблуждение, мы — это наше государство. Тот вклад, что сделали лично Вы и Ваша команда в развитие науки безусловно оценен нами в наивысшей степени.

— Я очень рад Вашей заботе. Я готов принять от Вас помощь, но с одним лишь условием.

— Вашей команде будет также оказано поддержка в полном объему. Завтра мы перевозим Вашего коллегу в Пекин для прохождения курса реабилитации. Смею Вас уверить в том, что наша методика поможет ему встать на ноги в ближайшие полгода.

— Тогда у меня нет условий. Я готов. Изложите свои, ведь не бескорыстно Вы решились нам помочь?

— Условие наше несложное. Мы хотим, чтобы Вы продолжили свои исследования, вместе с членами Вашей группы, если они хотят переехать, в нашем исследовательском центре.

— А я смогу вернуться потом на Родину?

— Боюсь, что это будет невозможно. Предлагая Вам нашу помощь, мы берем на себя определенные обязательства перед вашим государством. Поймите меня, пожалуйста, правильно.

— Мне все понятно. Какие мои дальнейшие действия?

— Вам придется побыть здесь еще две недели, после чего Вас доставят к нам в посольство. После, в течение недели, Вы будете дома, в новом доме.

— А моя жена?

— Думаю, что она расскажет Вам все сама. Считаю, что мы обсудили все. Буду рада встертиться с Вами через месяц в Пекине. Да свидания.

— До свидания, Мэй. И спасибо Вам большое.

— Спасибо надо говорить моему отцу, он многое предвидел. Так что можете считать, что все идет по плану, по плану моего отца.

Когда она вышла, за дверью послышалось некоторое движение. Цокот ее каблуков пропал, но через некоторое время послышались шаги другой женщины. Мое сердце забилось так часто, что, казалось, оно вот-вот выпрыгнет и бросится к двери, за которой стояла она!

Дверь с лязгом отворилась, и в камеру вошла Лена. Она подождала, когда дверь за ней закроется и посмотрела на меня.

Мы стояли и смотрели друг на друга. Сколько несказанного, сколько ожиданий, тревог, боли пронеслось за эти секунды. Она осунулась за эти месяцы, глаза были красные, видимо от слез.

— Надеюсь, ты согласился? — тихо спросила она меня, когда мы стояли посреди камеры обняв друг друга.

— Да, я согласился. Так будет лучше для всех нас.

— Вот и хорошо, — Лена тяжело вздохнула, выпустив напряжение от ожидания ответа. — Я грешным делом думала, что ты захочешь бороться со своими мельницами. Я бы это поняла.

— Нет, с ветряными мельницами покончено. Все закончилось, начинаем новую жизнь. Когда Вы летите?

— Послезавтра. Я с Аней, Дима с семьей, Володя, Агафон, Олег.

— А Матвей?

— Он решил остаться, говорит, что не в его возрасте менять жизнь, хочет умереть на Родине.

— Да какая же это Родина?!

— Наша, Коля — это наша Родина.