Коллекция гоблин

Даттон принял приглашение по одной-единственной причине: он не успел с должной скоростью придумать удачную отговорку. Он не обладал тем поверхностным блеском, который так полезен на вечеринках в уик-энд; он был крупный, застенчивый, неуклюжий человек. Кроме того, он ненавидел эти огромные здания. Они поглощали его. Торжественные, огромных размеров дворецкие его угнетали. Он всегда уезжал в воскресенье ночью, как только мог. На сей раз, прибыв на час раньше, чтобы одеться, он отправился наверх в огромную комнату, до того переполненную драгоценными вещами, что сам Даттон походил на незначительный экспонат в музейном коридоре. Он печально улыбнулся, когда прислужник, несший его сумку, начал возиться с замком. Но вместо могильного шепота, которого боялся гость, склоненная фигура стала источником восхитительного человеческого голоса с безошибочно узнаваемым акцентом. Это положительно успокаивало. «Здесь заперто, сэррр, но, возможно, у вас есть ключ?» И вскоре они согнулись вместе над ужасным рюкзаком, напоминая парочку муравьев, соединивших свои антенны на полу какой-то огромной пещеры. Гигантское ложе с четырьмя опорами наблюдало за ними высокомерно; буфеты красного дерева выражали серьезное удивление; зевнув, открытый камин один мог бы проглотить все его мольберты — в самом деле, почти всю его маленькую студию. Это человеческое начало, ирландское присутствие в такой обстановке явственно утешало — вероятно, нечто вроде руки помощи, подумал Даттон.

Он немного поболтал с лакеем; затем, зажигая сигарету, пронаблюдал, как тот убирал одежду в просторные шкафы, и заметил, до чего аккуратен и осторожен слуга был с маленькими вещицами. Маникюрные ножницы, серебряная коробочка, металлический рожок для обуви, безопасная бритва, даже яркий резак для сигар и точилка для карандашей — все эти предметы, извлеченные со дна мешка, он расставил в ряд на туалетном столике со стеклянной крышкой, и казалось, никогда не закончит с этим. Он все возвращался, переставляя вещи и внося последние штрихи, нелепо задерживаясь с этими мелочами. Даттон наблюдал за этим процессом с увлечением, затем с удивлением и наконец с раздражением. Уйдет он когда-нибудь?

— Спасибо, — наконец сказал Даттон, — достаточно. Теперь я буду одеваться. Когда подадут обед?

Парень ответил ему, но все еще задерживался, очевидно, взволнованный.

— Хватит, я полагаю, — повторил Даттон нетерпеливо, — все вещи достали, мне кажется?

Лицо сразу обратилось в его сторону нетерпеливо. И какие злобные ирландские глаза он увидел!

— Я поставил все вместе в ряд, сэрр, так, чтобы вы ничего не пропустили, — последовал быстрый ответ, когда слуга указал на смешное собрание небольших вещиц и даже снова коснулся их кончиком пальцев. Он считал их одну за другой. И затем он внезапно добавил, с легким интересом, который не казался особенно дружественным:

— Это так легко, видите ли, сэрр, потерять эти маленькие яркие вещи в такой большой комнате.

И он ушел.

Слегка улыбаясь собственным мыслям, Даттон начал одеваться, задаваясь вопросом: как парню удалось создать впечатление, что он подразумевал куда больше, чем сказал вслух. Даттон почти пожалел, что не заставил слугу продолжить разговор. «Маленькие яркие вещи в такой большой комнате». Какое замечательное описание, почти критика!

Он походил на государственного узника в Тауэре. Он посмотрел вокруг, заглянул в альковы, в окна, похожие на амбразуры; гобелены и огромные занавеси угнетали его; затем он задумался, кто еще приедет в гости, кого из дам он поведет к обеденному столу, как рано сможет отговориться и ускользнуть в постель; тогда, среди этих отрывочных мыслей, внезапно возникло занятное острое ощущение — за ним наблюдают. Кто-то, находящийся совсем рядом, следит за ним. Он отогнал непрошеную фантазию, как только она зародилась, списав ее на размер и таинственность древних покоев. Но вопреки всему эта мысль продолжала дразнить его, и несколько раз Даттон ловил себя на том, что нервно оборачивается, чтобы глянуть через плечо. Это не было просто призрачное чувство; не в его характере было созерцание всяческих призраков. Странная идея, надежно угнездившаяся в его мозгу, основывалась, как он полагал, на словах слуги-ирландца — а точнее, на чем-то, так слугой и не произнесенном. Он лениво позволил воображению заняться этим делом. Кто-то дружественный, но любопытный, открытыми всевидящими глазами наблюдал за ним. Кто-то очень маленький прятался в огромной комнате.

Он посмеялся над этим; но на самом деле он чувствовал что-то другое. Некое значительное чувство овладело им: он должен шагать мягко, чтобы не наступить на какое-то крошечное живое существо, мягкое, как котенок, и неуловимое, как мышонок. Один раз, в самом деле, уголком глаза он уловил какое-то движение: будто маленькое крылатое существо пронеслось мимо больших фиолетовых занавесей в другом конце комнаты. Это было у окна. «Птица, или что-то еще снаружи», сказал он сам себе, смеясь, но все-таки передвигался большей частью на цыпочках. Это стоило ему некоторых усилий: он все-таки был слишком велик. Он ощутил теперь более дружественный интерес в величественной, внушительной комнате.

Звук гонга вернул его к действительности и прервал игру воображения. Он побрился и тщательно продолжал одеваться; он был медлителен и нетороплив в движениях, как все большие люди, и к тому же очень любил порядок. Но когда Даттон собирался вставить в воротник булавку, то нигде ее не нашел. Это был ничего не стоящий кусочек меди, но самый важный; у Даттона была только одна. Пять минут назад она лежала в кольце воротничка на мраморной плите; Даттон сам тщательно уложил ее туда. Теперь вещица исчезла бесследно. Он начал горячиться и искать менее старательно. Даттон настолько расстроился, что продолжил поиски на четвереньках. «Проклятущая дрянь!» — ругнулся он, поднимаясь с колен, его рука болела в том месте, которым он задел о нижнюю часть буфета. Складка на брюках утратила свою идеальную гладкость, волосы сбились набок. Он слишком хорошо знал неуловимость подобных маленьких объектов. «Он объявится снова», — попытался рассмеяться он, — «если я не стану уделять этому внимания. Прок…» — он резко заменил прилагательное, как будто почти сказал нечто опасное, — «Непослушная маленькая дрянь!» Он продолжал одеваться, оставив воротничок напоследок. Он прикрепил резак для сигар к цепочке, но маникюрные ножницы, как теперь стало очевидно, тоже куда-то подевались. «Странно», — заметил он, — «очень странно!» Даттон посмотрел туда, где ножницы были несколько минут назад. «Странно!» — повторил он. И наконец, в отчаянии, он позвонил в звонок. Тяжелые занавеси качнулись внутрь, как только он сказал: «Войдите», отвечая на стук; и ирландец с веселыми огоньками в глазах появился в комнате. Он глянул на Даттона то ли с волнением, то ли с надеждой.

— Вы, кажется, что-то потеряли, сэрр? — сразу произнес он, как будто уже все знал.

— Я звонил, — сказал Даттон, немного обиженный этим, — спросить, не могли вы найти для меня булавку на воротничок — на этот вечер. Любая подойдет.

Он не сказал, что потерял свою. Кто-то, почувствовал Даттон, слышит весь разговор, и этот кто-то будет радоваться и хихикать. Что за абсурдное предположение!

— Вроде этой, сэрр, такую вы желали? — спросил юноша, извлекая потерянную деталь из-под воротника, лежавшего на мраморной плите.

— Вроде этой, да, — запнулся Даттон, пораженный до глубины души. Он просто невнимательно посмотрел, конечно, булавка лежала на том же месте, где ее оставили. Он почувствовал себя уязвленным и одураченным. Было совершенно очевидно, что мальчик владел ситуацией, ожидал ее. Как будто булавку взяли и подложили преднамеренно.

— Спасибо, добавил Даттон, наклоняясь, чтобы скрыть выражение лица, когда парень отступил — с усмешкой, вообразил Даттон, хотя ничего и не видел. Почти тотчас же, казалось, он снова вернулся, притащив маленькую картонную коробку, содержавшую целую коллекцию уродливых костяных булавок. Даттону показалось, что все это было подготовлено заранее. Как глупо! И все же на заднем плане маячило нечто реальное и истинное и — абсолютно невероятное!

— Они не пропадут, сэрр, — услышал Даттон то, что парень произнес уже в дверях. — Они недостаточно ярко блестят.

Он решил сделать вид, что не расслышал.

— Благодарю, сказал он кратко, — они вполне подойдут.

Наступила пауза, но парень не уходил. Глубоко вздохнув, он произнес очень быстро, как бы набравшись храбрости:

— Только яркие и красивые вещицы он и забирает, сэрр, если позволите. Он берет их для своей коллекции, и его вообще ничем не остановишь.

Фраза прозвучала с нажимом, и Даттон, слыша это, позволил себе по-человечески подойти к делу. Он обернулся с улыбкой.

— О, он берет эти вещи для своей коллекции, не так ли? — спросил он чуть помягче. Парень выглядел ужасно пристыженным, признание повисло на его губах.

— Маленькие яркие и красивые вещи, сэррр, да. Я сделал все, что мог, но есть вещи, против которых он никогда не может устоять. Костяные, однако, вне опасности. Он и не взглянет на них.

— Я полагаю, он последовал за тобой из самой Ирландии, а? — спросил гость.

Лакей повесил голову.

— Я сказал отцу Маддену, — произнес он, понизив голос, — но это было не самое лучшее решение. Он выглядел так, как будто был уличен в воровстве и боялся потерять место. Внезапно, глянув на Даттона своими синими глазами, он добавил:

— Но если вы просто не обращаете внимания, он обычно кладет все назад на то же место. Он только заимствует вещи, только ненадолго. Сделайте вид, что вы не интересуетесь этими вещами, сэрр, и они тут же вернутся назад, еще ярче, чем раньше, возможно.

— Вижу, — ответил Даттон медленно. — Что ж, тогда все нормально, успокоил он слугу, — я не скажу ни слова внизу. Ты не должен бояться.

Парень глянул на него с благодарностью и исчез, как вспышка, оставив гостя с подозрительным и жутким чувством взирать на уродливые костяные булавки.

Он поспешно закончил одеваться и пошел вниз. Он вышел из большой комнаты на цыпочках, перемещаясь изящно и с осторожностью, чтобы не наступить на что-то очень мягкое и крошечное, почти страдающее, подобное бабочке со сломанным крылом. И из углов комнаты, он определенно чувствовал, кое-кто наблюдал за его движениями.

Испытание обедом прошло достаточно хорошо; за ним последовал также весьма тяжелый вечер. Он нашел возможность пораньше ускользнуть. Маникюрные ножницы снова были на месте. Он читал до полуночи; ничего не случилось. Хозяйка дома поведала ему историю его комнаты, любезно расспрашивая о его удобствах.

— Некоторые люди чувствуют себя там потерянными, — сказала она, — я надеюсь, что Вы нашли все, что пожелали.

И, соблазненный ее выбором слов — «потерянный» и «найденный» — он почти что поведал историю ирландского парня, гоблин которого следовал за хозяином за море, и «заимствовал маленькие яркие и прекрасные вещи для своего собрания». Но он сдержал слово; он не сказал ничего; с другой стороны, она только подивилась бы. К тому же ему все уже надоели, и желание общаться пропало. Он улыбнулся в душе. Все, что этот гигантский особняк мог дать для его комфорта и развлечения: уродливые костяные булавки, ворующий гоблин и обширная спальня, где почивал мертвый король.

На следующий день, в перерывах между теннисом и завтраками «заимствование» продолжалось; вещицы, в которых он нуждался в настоящее время, исчезали. Позже они появлялись. Игнорировать их исчезновение — таков был рецепт восстановления — неизменно на том самом месте, где он видел свои принадлежности в последний раз. Потерянный объект сверкал где-то рядом, проказливо удерживаемый с одной стороны, готовый вот-вот упасть на ковер, и всегда с шутливым, злостным привкусом невинности, который, и составлял сущность гоблина. Его булавка для воротника была наиболее привлекательной целью; затем шли ножницы и серебряная точилка.

Поезда и автомобили словно сговорились удержать его в воскресенье ночью, но он договорился, что уедет в понедельник прежде других гостей, и пораньше отправился в спальню. Он хотел наблюдать. Даттону было весело, он чувствовал, что установил квазидружественные отношения с маленьким любителем одалживать. Он мог бы даже увидеть вещь во время ее исчезновения! Он разложил яркие вещи рядком на туалетном столике у кровати, и при чтении хитро следил за изобильной и привлекательной приманкой. Но ничего не случалось. «Это неверный способ», внезапно понял он. «Как я грубо ошибся!» Он тотчас же погасил свет. Сонливость одолевала его.

…На следующий день, конечно, он сказал себе, что это был сон.

Ночь была очень тихой, и через решетчатые окна слабо скользил летний лунный свет. Снаружи листва слегка шелестела на ветру. Ночной туман тянулся с полей, и пушистая сова откликалась откуда-то из рощи. Помещение погрузилось во тьму, но наклонный луч лунного света опустился на туалетный столик и сиял, искушая, на серебряных вещах. «Это — как будто настройка ночной линии», — такова была последняя определенная мысль, которую он запомнил — когда смех, последовавший затем, внезапно прекратился, и его нервы напряглись, поддерживая внимание в полной готовности.

Из огромного открытого камина, разинувшего зев в темном конце комнаты, раздался тоненький звук — мягче перышка. Слабое волнение, скрытое, дразнящее, буквально сотрясло воздух. Нежное, изящное порхание будто взбалтывало ночь, и в отяжелевшем мозгу человека, лежавшего на большой кровати с четырьмя стойками, эта картина, как бы издалека, запечатлелась в черном и серебряном — крошечный странствующий рыцарь, пересекающий границы фэйриленда, несущий высшее зло в биении крошечного сердца. Прыгая по большому, толстому ковру, он подобрался к кровати, к туалетному столику, намереваясь заняться смелым грабежом.

Даттон лежал неподвижно, как камень, и наблюдал и слушал. Кровь, стучавшая в ушах, немного приглушала звук, но он никогда не пропадал окончательно. Движенье мышиного хвоста или кошачьих усов могло бы быть чуть нежнее этого звука, более осторожного, осмотрительного, аккуратного, едва ли не вдвое ловкого. И все же человек в кровати, так тяжело дышавший, прекрасно слышал этот звук. Он приближался, он был все ближе и ближе, о, такой изящный и чуткий, звук смелого набега крошечного авантюриста из другого мира. Он стремительно промчался мимо кровати. С легкими порханием, восхитительным, почти музыкальным, нечто поднялось в воздухе рядом с лицом человека и вступило в поток лунного света на туалетном столике.

В этот момент что-то заслонило пришельца; человек забеспокоился и упустил момент; смешение лунного света с отражениями в зеркале, в стакане и в ярких вещицах так или иначе затенили ясное видение. На мгновение Даттон утратил надлежащую точку опоры. Раздался слабый скрежет и такой же слабый щелчок. Он видел, что точилка стояла на самом краю стола. Она как раз исчезала.

Но не будь его глупой и грубой ошибки, тогда он мог бы увидеть гораздо больше. Кажется, он просто не смог сдержаться. Он прыгнул, и в тот же самый момент серебряный предмет упал на ковер. Конечно, его неуклюжий прыжок сотряс весь столик. Но, во всяком случае, он не был достаточно быстр. Он увидел, что отражение тонкой и крошечной ручки скрывается в отраженных глубинах стакана — глубже и глубже вниз, и быстро, как вспышка света. Он думает, что видел именно это, хотя свет, по его признанию, был странно изменчив в тот момент сильного и неуклюжего движения.

Одно, во всяком случае, было неоспоримо: точилка исчезла. Он зажег свет; он искал чуть ли не полчаса, затем уступил в отчаянии и возвратился в кровать. На следующее утро он снова приступил к поискам. Но, проспав, он не искал так тщательно, как мог бы, поскольку посреди его утомительных действий вошел ирландец, чтобы отнести его вещи к поезду.

— Вы что-то потеряли, сэрр? — серьезно спросил он.

— О, все в порядке, — ответил с пола Даттон. — Можете взять багаж и мое пальто.

В тот же день в городе он купил другую точилку и повесил ее на цепочку.

© Александр Сорочан, перевод, 2004

Внимание! Файл предназначен для свободного распространения при сохранении без изменений текста и данного сообщения. Все, интересующиеся творчеством Блэквуда, располагающие информацией о нем и его творчестве, желающие принять участие в создании русскоязычного сайта писателя, приглашаются к сотрудничеству.