Колды-болды

Замечательная вещь — лычки. Ясное дело, не те лычки, что вручает воевода. Воеводские лычки из карминово-красного атласа, их нашивают на парадный кафтан, чтобы каждый видел: не просто княжий дружинник перед ним, а воин заслуженный, какому в бою честь, а в кабаке уважение. Но такие лычки даются только воинам малой дружины, которые из стольного града выходят лишь, сопровождая князя, а иное время сами ведут жизнь не хуже княжеской.

Крыж, конечно, тоже дружинник, из большого полка. Как говорится, такой же конь, да не из той конюшни. Дружинники большого полка собираются вместе только, когда подходит тяжкая война, а в спокойное время стоят по заставам, где спокойствия никогда не бывает. А уж какая служба выпала Крыжу, лучше не рассказывать. Застава стояла не на кургане, откуда далеко видать, не на излучине реки, где легко пропускать торговые суда и задерживать грабительские будары и кочи, рвущиеся в заселённые хлебные места. Кочевники из заречья хлеба не понимают. Места им достались дивные, изобильные водой, солью и такими почвами, что оглоблю воткни — телега вырастет. Но ещё им достались руки ленивые, так, что способны степняки только с копьём и луком погуливать, да стада пасти, а всё, чем человечество живо, можно у соседей отнять.

Застава Крыжа располагалась ещё неудачнее, на самой границе леса, собственно говоря, уже в лесу, за небольшой, любовно обустроенной засекой. Место, в целом, спокойное, если службу по совести исполнять. Степняки дуриком на засеки не полезут, коннику в таких местах пройти тяжело, а телегам и вовсе хода нет, но только зазевайся, и хоть не вся орда, а только ираулы, идущие о двуконь, просочатся сквозь места, кажущиеся непроходимыми, и вопьются в посёлки, где и войска никакого нет.

Лесная застава не кичилась воинской силой, а в основном сидела в секретах. Противник напарывался на засаду, терял одного-двух джигитов и отходил, не втягиваясь в серьёзный бой. Так было до недавнего времени, но теперь всё изменилось. В лагере оставалась пара дежурных, а остальные было готовы в любую минуту выдвинуться на помощь секретам.

Сейчас в лагере и вовсе оставался один Крыж, чья очередь была кухарничать. Заодно можно было привестив порядок потрёпанные в бою доспехи.

С доспехами на заставе было плоховато. Кольчуги и тяжёлые пластинчатые брони доставались только малой дружине, они же носили и глухие, немецкой работы шеломы. Дружинники большого полка обходились войлочными кафтанами, на которые были нашиты стальные окружья. На головах красовались мисюрки, почти бесполезные в бою, но которые приходилось таскать из-за нехватки в армии шеломов. Зато сапоги были у всех, нельзя же княжьим гридням разгуливать босиком или в плетёных чуньках. У одних, правда, сапоги были сафьянные, у других — яловые, но тут уж, как говорится, господь и леса не сравнял.

Носить войлочный кафтан Крыж не желал. Повидал, что бывает, если удар сабли или сулицы пробьёт войлок. Рана получится обширная, и в ней окажется столько шерсти, что не перетаскаешь. А попробуй не вычистить хорошенько рану; огонь немедленно войдёт в тело и вызовет столь тугую смерть, что и врагу не пожелаешь. Потому вместо войлочной защиты Крыж носил грубый кожан, на который точно также были закреплены стальные пластинки. Конечно, кожан тяжелее кафтана, зато его проще сушить. А воевать приходится и под дождём, о чём рассказчики забывают. К тому же приведёт судьба через реку плыть, намокший кафтан мигом потянет на дно, а в кожане ещё побарахтаться можно.

В одной из последних стычек кожан спас Крыжа от бокового удара сабли. Кто ж его разберёт, степняка, что у него в руке — кривая сабля или махайр с обратной заточкой. Вот и не уберёгся. Раны, почитай и не было, сущая царапина, а кожан оказался распорот на груди, ровно напротив сердца. Ловко метил, собака.

Теперь кожан надо чинить, а это не войлок, его не заштопаешь.

У самой опушки Крыж выбрал подходящую липку, ободрал кору, лыко нарезал тонкими полосками и обушком ножа принялся лощить полоски, добиваясь полной мягкости. Из них можно сплести настоящую, не атласную лычку и прилежно нашить её на кожан, накрепко прикрыв нанесённую рану.

Думается, изначально лычки для того и делались, указывая не любовь начальства, а любовь вражеского меча.

Крыж увлёкся, ни шагов не слышал, ни чужого дыхания, пока не раздался голос:

— Бог в помощь!

Вот ведь, подошёл путник к сторожу незаметно. Места тут такие, одиночке делать нечего, разве что охотнику за пушным зверем: куницей, хорьком… Так не пора, не выкунела куница. Да и не похож гость на охотника — старик, а то и вовсе старец, лет шестьдесят будет. Одет небогато, в армячишко. Но сапоги не хуже Крыжевых. Скорей всего, бортник; им и время тут быть, и место.

— Спасибо на добром слове, — отозвался Крыж. — Справляюсь потихоньку, вашими молитвами.

Гость уселся на обрезок бревна, вежливо отстранившись от котла, в котором доходила пшённая каша со шкварками. Крыж был оставлен не просто караулить лагерь, но и кашеварить на всю заставу.

— Зовут тебя, как? — спросил Крыж.

— Зови Могеем, не ошибёшься.

— Я Крыж, — может, слыхал?

— Как не знать… Крыж ягода знатная, садовая. Сладка и кисла и на вкус хороша. Что ж ты, Крыж, один маешься? Я прежде на вашей засеке гостил, так тут, помню, человек по пятнадцати дневало.

Прежде так было, теперь инако. Степняк прёт, что ни день. Один секрет вырезали, четверых стрелков в ножи взяли. Теперь приходится подмогу держать, чтобы всякую минуту на помощь поспеть можно было.

— В ножи, говоришь, взяли? Как же ваши допустили? Не лапотники, чай, дружина. Бить надо было.

— Как же, побьёшь их, если с ними колдун ходит.

— Тю!.. что-то не видал я прежде такой напасти. И каков чародей из себя? Сам ты его видал?

— Видал, как без этого. С виду степняк степняком. Ростом невысок, ноги колесом, волосы чёрные, чуть сединой сбрызнуты. Но главное — глаза. Смотрит и навылет пронзает. Оружия при себе нет, только нож, вот как у меня. Идёт на наших стрелков и смеётся. А те бьют и только стрелы зря тратят. Не могут попасть и вся недолга. Зато уж набежники за спиной у чародея времени не теряют. Не подойдёт к нашим подмога, весь секрет вырежут. Вот и приходится заставе биться, как на большой войне. Ни сна, ни роздыха не дают поганые. Не знаю, сколько ещё выстоим.

А ты, значит, покуда другие сражаются, тут кашеварничаешь?

— В очередь, всё в очередь. Сегодня кашу варю, завтра в секрет пойду. Баб на заставу пускать не можно, а то не служба будет, а один соблазн, но без обеда тоже никак. Вот и приходится вертеться. Так-то можно было бы жить, окрестные деревни заставу содержат, понимают мужички, что без нас их всех позорят, и потому оброк выплачивают исправно. Хлеб, крупы, всякий овощ. Рыбка перепадает, а мясо больше — лесная дичь. Жили бы нормально, мы бы и сами охотились, а нынче нельзя — опасно живём.

— И всё из-за одного, как ты говоришь, колдуна? — подвёл итог путник.

— Из-за него, паршивца.

— Одного не понимаю, колдуну-то, что здесь надо? Чем его степняки прельстили?

— Кто его знает. Чужая душа — потёмки.

— Обычно чародеи в людские разборки не вмешиваются, незачем им. Оттого многие считают, будто настоящего волшебства на свете нет.

— Как это — нет? Вон, при княжьем дворе этих чародеев, никак, с пяток будет. Ходят важные, брюхом вперёд, бормочут всякое. Я сам видел.

— А чудеса ты от них видел? Нет уж, настоящий чародей — сам себе хозяин, и какой-то князишко, тем более, кочевой, ему не указ. А при высоком дворе только мошенники обретаются, недаром ни один из них на войну не спешит. Думаешь, у степных князьков дело иначе обстоит?

— Ох, дядя, смутительные вещи ты рассказываешь. Давай, лучше, пшёнки поешь, она в самую пору доспела. Ложка-то у тебя есть?

— А как же. Я без ложки из дома ни ногой.

Крыж щедро накидал в миску каши, придвинул гостю.

— Каша-то у тебя знатная, нажористая, жирнющая. Сольцы бы ещё зачуток, совсем бы райская пища была.

— Соль за деньги — строго поправил Крыж.

— А остальное?

— Так я же говорил… Крупки на кашу, морковки покрошить — это с мужиков, а дичину сами добываем. Лес кругом, и народ у нас оружный. Осень, опять же, дичь жирнеет. Две утки на всю громаду — слизнуть, как не было, а в общий котёл, каша сдобной получится.

— У вас тут, я вижу, не жизнь, а малина, лесная, которая ароматней.

— Была малина, пока у поганых чародей не завёлся.

— Говорю тебе, не бывает такого! самозванцы, которые у князя кормятся, те не колдуны, а так, колды-болды. И у хана такие же прехитрые дуралеи. Настоящий чародей на войну не пойдёт, лениво ему.

— Везде-то ты был, всё-то ты знаешь. Может ты и сам колдун?

— Ежели колды-болды, то так и я могу, да и ты, пожалуй, сможешь. Головы людям дурить много ума не надо, а так, как в сказках говорят, это надо чародеем быть.

Из лесу вынырнуло разом пять дружинников. Молча, окружили котёл, Крыж вооружился половником, принялся раскладывать кашу. По тому, как торопливо пришедшие ели, можно было судить, что они тут же отправятся на позиции. Скорей всего, эти пятеро были частью резерва.

— Что там? — спросил Крыж.

— Прут. То на один секрет, то на другой. И не угадать, так просто дуриком лезут или со своим колдуном. Костянина убили, Скара, вон, ранили.

— Какое, ранили, царапина.

— Царапина, а луком владеть не сможешь.

— Значит, так, — распорядился Крыж, — Скар остаётся на хозяйстве, а я иду с вами.

Крыж натянул починенный кожан, дружинники вылизали миски, пополнили запас стрел.

— Я, пожалуй, схожу с вами, — произнёс старик. — Погляжу, что там за чародей орудует.

— Куда тебе?.. У тебя никакого снаряда нет.

— Ничего, я издали погляжу.

Ждать старикана никто не собирался, хотя и препятствовать не стал. Пятёрка воинов бесшумным шагом выдвинулась к позициям. Отсюда можно было подойти на помощь к любому из трёх секретов, на каждом из которых засели по два дружинника. Кустарник и частое мелколесье не позволяли здесь пройти коннице, и, если бы не вмешательство колдуна, на лесных кордонах можно было бы обороняться до второго пришествия.

Расположились со всеми удобствами, разве что костерок не затеплили, чтобы не выдать себя врагу. Вторая пятёрка побежала в лагерь обедать, пришёдшие остались ждать. Пограничная служба в основном состоит из ожидания и лишь изредка из стычек с набежниками.

На этот раз ждать пришлось недолго. Хриплый звук рога означал, что степняки, нарвавшись на секрет, не остановились, потеряв одного или двух джигитов, а продолжают нападение. Такое может быть, если их ведёт в бой колдун.

Через пяток минут показались сбитые с секрета стрелки. Неждан тащил своего напарника, которого крепко зацепило вражеской стрелой.

Бить даже из малого лука из положения лёжа, напрочь невозможно. Лучники рассыпались, укрывшись за еловыми стволами. Вскоре в просветах между деревьями показались враги. Также как, и дружинники, они старались прикрываться деревьями, хотя это довольно трудно, когда идёшь в атаку. Дружинники выжидали, не желая зря тратить стрелы и выдавать свои позиции. Стрелять следовало поодиночке и в упор.

Звонко щёлкнула тетива, один из набежников ткнулся бритым теменем в сосновую хвою, словно кувыркаться собрался через голову. Тут же со стороны степняков посыпались стрелы, впрочем, вполне безвредные, поскольку никто не видел, куда стрелять. Казалось бы, близится привычный разгром, давно отучивший степных воинов ходить лесом, но следом раздался рёв, словно голодный барб вышел на тропу. Да лучше бы, то и впрямь был барб, а не рвущийся в бой чародей. Ему не было нужды прятаться за ёлкой, он пёр напролом, размахивая вычурным посохом и издавая нечеловеческие звуки. Сказители называют их посвистом змеиным, покриком звериным, хотя ни хищный зверь, ни чешуистый аспид звуков таких издавать не могут.

Рогатая шапка невольно привлекала внимание, заставляя целиться поверх головы или вообще куда угодно, но не в колдуна.

Крыж почувствовал, как непроизвольно дрожат руки, и понял, что даже с трёх шагов промажет по владельцу рогатой шапки.

— По рогатому не стрелять! — неожиданно закричал пришедший с дружинниками старик. Голос тонкий, дребезжащий, но такой, что не можно ослушаться.

Дед выскочил из своего укрытия и пошёл на шамана. Увидав противника, рогатый взвыл сугубо и замахнулся посохом. Удар пришёлся в никуда, и в то же мгновение вражий колдун был схвачен за ухо. Колдовская шапка свалилась наземь.

Грозный рык сменился визгом. Шаман дёргался, словно шкодливый мальчишка, пойманный сторожем в чужом саду, и отчаянно пытающийся высвободить ухо. Но дед вцепился в него, как никакому сторожу не ухватить.

— Давай, иди, не рыпайся. И визжать незачем. Чародей ты или свинья супоросая?

Набежники, позабыв осторожность, ринулись выручать вожака, но тут уже не зевали дружинники, устроив стрельбу на скорость. А поскольку стреляли не по колдуну, то и попадали, как следует быть.

Потеряв несколько джигитов, степняки заодно потеряли и мужество, бросившись бежать из негостеприимного леса, который провожал их свистом стрел и визгом пленённого шамана.

Старик приволок узника в лагерь, так и не выпустив многострадальное ухо, хотя под конец шаман уже не пытался дёргаться, лишь скулил жалобно.

— Ну, что, скажешь, этот дурошлёп может быть колдуном? Разве стоящий волшебник позволит над собой такое вытворять? Это не колдун, а колды-болды пустопорожное.

— Почему же его стрелы не брали? — спросил Крыж.

— Стрелы тут не причём. Это ты поверил в колдовство, испугался его воплей, и руки у тебя задрожали. А теперь колдуновские помощники меня испугались и в упор попасть не могли. Да что стрелы… смотри, у нашего колды-болды ножище без толку на поясе висит. Пырнуть меня он не сможет, я начеку, но он и не пытался, ухо рвёт — и все дела.

Словно подтверждая слова старика, пленённый шаман взвыл и с новой силой рванулся на волю.

— Стой смирно, кому говорят! — старик дёрнул шамана и с удивлением уставился на свою окровавленную руку: — Тьфу, бесовская сила! Ухо оторвал.

Свободной рукой старец ловко перехватил уцелевшее ухо и, словно продолжая неспешную беседу, сказал Крыжу:

— Ты бы связал колдунишку, что ему зря уши драть… И ножик забери, себе можешь взять, у степняков ножи хорошие.

— У меня и так нож ихней работы.

— Бери ещё, запас карман не тянет. Но главное ты понял? Нет у врага колдунов. Чародеи, будели обитают такие где, в людские дела не мешаются и к земным владыкам на службу не идут. Незачем им.

— А сам-то ты, дедушка?

— Что я? Я такой же колды-болды, как и этот дурачок, только живу подольше и малость ума поднабрался.

Связанного шамана доставили в острог воеводе. Крыж ожидал начальственного удивления и особой награды. Но воевода лишь брезгливо поморщился:

— Это, по твоему, вражий чародей? Не видал ты чародеев. А это всего лишь корноухий поганский мужичок.

— Видел бы ты, как он стрелы отводил, — поперечил Крыж.

— Стрелять не умеете. Я, малой, такое видел, что тебе и не снилось. Ты у меня тоже навидаешься всякого. Эй, Третьяк, определи-ка молодца в передовой отряд. Нечего ему в лесу штаны просиживать.

— Прямо в этих обносках? — спросил пожилой оружейник.

— Сойдёт и в этих. Он у нас прыщ боевой, сам себя лычкой наградил, да на абы какой, а лыковой.

— Доспех и впрямь сойдёт, хоть и посечённый, — упрямо возразил Крыж, — а лычку не позорь, это награда не от князя, а от вражьей руки. Починять пришлось, где неприятельская сабля достала.

— Ладно, ишь набычился, — усмехнулся воевода. — На слове не обижайся, а доблесть свою завтра в бою покажешь. Поганые к самым стенам подошли. Как бы приступа не было.

Так и получилось, что вместо того, чтобы вертаться к службе в лесном лагере, Крыж пошёл в бой, пусть и не в малой дружине, но всё же среди лучших ратников.

У каждого из них была пластинчатая броня и глубокий немецкий шелом. В руках ратники держали двухсаженные копья. Когда воям приходилось защищаться среди чиста поля, они выстраивались ежом, выставляли наружу копья, и подступа к ним не было. Правда, идти вперёд ежом не слишком удобно, но поскольку противники у большого полка были, как правило, конные, то с копьём или без копья за ними не угонишься.

Пограничный острог не больно приспособлен к осаде. Деревянные оплоты не трудно поджечь, так что проще выйти навстречу врагу и биться в поле.

Так и получилось, что промеж железных кольчуг и пластинчатых броней шагал Крыж в посечённом кожане и с острой сулицей в правой руке. Другие лучники также несли сулицы, иные по пять штук, а у Крыжа была одна. В чащобе метать дротики не с руки, поэтому сулицы использовались наподобие рогатины, а две рогатины воину как бы и не нужны.

День назад степняки с великими трудами были отбиты от стен, но они успели зализать раны и двигались вперёд, намереваясь сжечь острог, мешавший грабить мирные деревни.

Прежде нахрапом враги не лезли, а будели пытались, то быстро бывали биты. Но теперь на их стороне начали воевать колдуны, и положение изменилось.

Чародея Крыж увидал сразу. Лесной шаман рядом с ним не гляделся. Рогатая шапка у этого колдуна сияла золотом, витой посох окован серебром и изукрашен каменьями. Но главное — голос: чудовищные заклинания, в которых не разобрать ни единого слова, и звериного порыка тоже не слышно, а только густой гул, с каким ураган проходит по вершинам елового бора. Противостоять это жути было никак нельзя. Лесной шаман звучал далеко не так страшно, а старик, пришедший неведомо откуда и также непонятно ушедший, вышел навстречу врагу, словно крика нет вообще никакого. Как бы он поступил здесь?

Крыж резко выпрямился, раздвинул плечом кольчужную стену, стоящих в первом ряду воинов, и развалистой походкой лесовика двинулся навстречу раскоряченной, ревущей смерти.

— По рогатому не стрелять, он мой! — удивительным образом Крыжа услышали. Два войска замерли. Выйдя вперёд, Крыж объявил себя поединщиком, бросил вызов грозному колдуну. Смешной, несерьёзный поединщик: залатанный кожаный доспех с немногими железными бляхами, нелепая, ни от чего не спасающая мисюрка, каких уже сто лет в бой не надевают, лук в затворённом саадаке и пучок самодельных стрел. В руке одинокая сулица — метни её во врага и останешься безоружным; не воевать же двумя ножами — своим и подаренным старцем.

И всё же, раз ты вышел вперёд войска, значит, ты поединщик, и, прежде чем начнётся всеобщий махач, именно ты должен сразиться с непобедимым колдуном и вдохновить на битву остальное войско.

Колдун вздел свой жезл. Рушащий сознание горловой рёв усилился. Облачение чародея мало напоминало воинское, но халат, увешанный оберегами, наверняка прошит стальной проволокой, рогатая шапка бережёт башку не хуже шелома, а колдовской посох и бьёт наподобие шестопёра и может пронзить соперника иззубренным остриём.

Крыж вбил сулицу в землю, оставшись практически безоружным. И всё же, он понимал, что действует правильно. Колдовской рёв по-прежнему заливал окрестности, но Крыжа он больше не пугал. От смертельного взмаха посоха Крыж легко уклонился — и не такое видывали! — и, сбив золотую шапку, ухватил шамана за холодное ухо.

Густой рёв оборвался нелепым взвизгом, боевой посох выпал из ослабевшей руки.

Крыж не видел, как развернулось и пустилось наутёк вражье войско. Он следил лишь, чтобы сокрушённый шаман не схватился за нож. Но какое там, вражина дёргался, словно мальчишка, схваченный безжалостным сторожем. Ничего колдовать он не пытался, да и не мог.

— Ты, что ли, колдун? — злобно хрипел Крыж. — Ты всего лишь колды-болды негодячий! Не дёргайся, а то ухо оторвёшь. Давай, шевели ногами, пошли к воеводе на суд и расправу.