Глава 12 О том, как потомки любят извращать наследие великих предков

«Могу лишь сказать, что невозможность представить себе, чтобы эта величественная и чудесная Вселенная вместе с нашим самосознающим «я» возникла случайно, кажется мне главным доводом в пользу существования Бога…»

Ч. Дарвин


26 сентября 1942 года. Левобережное Цимлянское городище.


Артюхов медленно обошел провал в полу. Повел лучом фонарика к ногам костяка и назад, к черепу. После чего без выдумки, но с душой, выматерился.

Герман бесстрастно взирал на то, как учёный коллега теряет связь с реальностью – его собственная первая встреча с тем, что не укладывается в привычные представления о прошлом человечества, происходила примерно так же.

«Миша рассчитывал найти здесь подтверждение своим экстравагантным гипотезам о «когтях», и о единственном походе на хазар Святослава Игоревича. И Миша заранее страшился драки с ученой братией. Еще бы! У тех защищены докторские и кандидатские, как минимум, по двум княжьим походам. И, согласившись с его теорией, они как бы распишутся в том, что им дали научные степени за красивые глаза и бутылку армянского. Да, но предъявить миру костяк гиганта – это тебе не походы Святослава, это – переворот во всей научной картине мира. Фантазии Конан-Дойла побивают научный взгляд!».

Все члены группы стояли молча и слушали горестные чертыханья археолога, опустившегося на колени у края могилы. Герман улыбнулся.

«Верно, Миша, твой мозг сейчас пытается привязать находку к чему-то понятному, известному науке. Увы, это не хазары, и не русичи, и даже не ромеи. Это – одна из тех находок, что обычно складываются в музейных запасниках до лучших времен, пока не придумают им объяснение. Чаще не придумывают. Так они там и лежат. А допуск к запасникам получают только люди проверенные, как говорит Никольский – свои. Которые поймут эти находки именно так, как следует».

Фитисов первым стряхнул оцепенение, и тут же напустился на своих людей:

– Не туда повылуплялись, родненькие! Вы разведка или малохольные? Пока наука работает, всё внимание на входы-выходы!

Разведчики поспешно бросились выполнять распоряжения. Суслин с Семечкой исчезли в том коридоре, из которого они только что пришли, а Иван-Абрам и Нестеров заняли позицию у пролома в стене, ведущего вглубь подземелья.

Герман тоже отвлёкся от могилы. Вспомнив, что костяки и захоронения – специализация не его, а Артюхова, он оставил Михаила Капитоновича наедине с находкой. Сам же пошёл осматривать стены. Начал со входного проёма.

Он провел рукой по идеально ровной кромке камня, затем, вынув свою бритву, попробовал просунуть лезвие в стык между плитами. Ничего не вышло – плиты прилегали плотно, словно их, прежде чем уложить друг на друга, подвергали шлифовке.

«Можно назвать это дверной коробкой, если бы речь шла не о граните, а о дереве. Хотя, судя по гладкой, словно лист бумаги поверхности – для тех, кто выдолбил эту погребальную камеру, гранит был не твёрже дерева.

Луч фонарика скользнул дальше.

«Ага, вот и орнамент!», – Герман, прикрыв глаза, попытался сопоставить рисунки на стене с теми, что он видел некогда внутри чёрной тибетской пирамиды.

«Те совсем не похожи, что немудрено, ведь пирамида находится на другом конце света, следовательно, и культура другая, – продолжал размышлять Герман, ведя рукой по холодному камню. – Да, тот орнамент имел смысловую нагрузку, а здесь её нет... А так ли? Изящные рисунки на стенах египетских храмов долгое время считали просто красивым орнаментом и, если бы не умница Шампольон[114], так было бы и по сей день. Может, это тоже не просто орнамент? Вот тут что-то знакомое… Нет, не то! Где же, скажите на милость, единый протоязык? Ну, что за кошмарное чувство своего-чужого дома? Будто вернулся домой, а вещи лежат не так, как я их оставлял, определенно не так…».

– Товарищ профессор! – негромко позвал подошедший Никольский. – Там, похоже, это… гхм…

Кивнув, Герман оторвался от стены и направился вслед за младшим лейтенантом.

«Мне бы какую-никакую малость! – почти молился Герман. – Какую-то крохотулечку! Зацепку! Какое-то, хоть самое слабое, соответствие. На еще один Розетский камень[115] не надеюсь, но хоть что-нибудь…»

Отчего-то сильно зачесались ладони. «Неужели к деньгам?» – усмехнулся Крыжановский. А может, к более ценной находке?..

…Никольский остановился рядом с Фитисовым, который светил перед собой на стену и, тыкая в неё пальцем, старательно шевелил губами. Словно недоросль, водя пальцем по строчкам, ночью с фонариком читает утащенный у матери взрослый любовный роман.

– Вы можете прочесть эти ноты? – спросил хмуро Фитиль.

Герман схватил командирскую руку, сжимавшую фонарик, и стал водить его лучом по стене.

– Ну, каково ваше впечатление, товарищ профессор? Древние люди знали ноты, или мне только так кажется?

Герман не ответил, увлёкшись письменами: он забыл обо всём на свете.

– Понятно, – покорно вздохнул Фитиль, не делая попыток высвободить руку и фонарик.

– Что вам понятно? – ни мыслью, ни взглядом не отвлекаясь от своего занятия, спросил Герман.

– Что мне таки кажется. А ещё, что надо проявить щепетильность, и не отвлекать вас, когда вы заняты, – Фитиль осторожно отнял руку.

Из могилы вылез Артюхов. Учёный находился в столь возбуждённом состоянии, что соображения щепетильности просто не могли прийти ему в голову. Мельком глянув на рельефный рисунок, занимавший всё внимание Крыжановского, он возвестил:

– Кости выглядят так, словно их нашли в другом месте, а потом по одной перенесли в захоронение и собрали, будто детский конструктор. Да-а, с датировкой придётся повозиться, это уж будьте спокойны! Самые трудные для датировки – курганные захоронения! – рука Михаила Капитоновича обвела в воздухе овал. – Ну, это место тоже подходит под условия задачи. Считай, тот же курган. А курган тем и плох, что стратиграфия[116] не работает, да и сохранность костей оставляет желать лучшего. Того и гляди, превратятся в труху. Правда, металлические предметы сохраняются в земле хуже, но тут их все равно нет, хотя что-то определённо лежало возле правой руки погребённого – выемка осталась совершенно отчётливая. Весьма старая выемка…

– Так, может, это и были пресловутые «когти»? – предположил Никольский. – То, что там лежало? Хазары нашли могилу этого… и забрали «когти».

– Очень может быть, – насупился Артюхов. – Но я бы не спешил с предположениями – как уже сказано, всё упирается в датировку. А чтобы определить возраст кургана, надо знать, какая культура и в какое время была распространена в этом месте. И методом соответствия выделить нужную…

– Не томите, профессор, мы не в Москве, чтобы лекции слушать, – напомнил Никольский.

Артюхов покорно выдал вывод без тезисов.

– В том-то и дело, что ни одна известная культура не могла создать подобного! По крайней мере, в этой части света. Будь мы на севере Африки, я бы попытался выстроить теорию. Но тут… Мда…

Герман оторвался от изучения рисунков, и твёрдо сказал:

– Зато мне знакома эта культура. Собственно, по этой причине я сейчас здесь. От этой культуры ничего практически не осталось, а возраст её составляет около четырнадцати тысяч лет.

Артюхов набрал в грудь воздуха, чтобы возразить, но его опередил Никольский.

– Я удивляюсь вам, товарищи ученые! Впрочем, сам я тоже расфантазировался… «Когти», блин! Удивляюсь, как все мы, люди современные и неглупые, не заметили того, что должны были заметить с самого начала! Заметить и понять!

Товарищи ученые обернулись к младшему лейтенанту.

– Чего не заметили? – удивлённо воскликнул Артюхов.

Ухмыляясь несколько надменно, Никольский пояснил:

– А того, что всё это может оказаться происками врагов. Вы огульно принимаете увиденное, совершенно позабыв о ленинском принципе партийности науки! Но, если взглянуть на этот, с позволения сказать, скелет с точки зрения партийности…

У Артюхова плохо получалось вернуться из мира теорий на землю, и он наивно попробовал упорствовать.

– Но, позвольте, молодой человек, если факты противоречат теории, то менять надо не факты, а теорию!

Глаза Никольского преобразились в щелки – точь-в-точь как те щелки меж каменными блоками, куда и лезвие битвы не втиснуть.

– Вы уверены?

Все еще не понимая, Артюхов возмущенно воскликнул.

– Ну, конечно, уверен! Это суть научного познания! И, кроме того, что за крамолу вы усмотрели в древних костях, которые вот-вот готовы рассыпаться?

– И вы еще спрашиваете!? Эти, как вы выразились, кости, есть ни что иное, как искусная подделка фашистов. Или вы не слушали профессора Крыжановского, когда он рассказывал про проклятую религию гитлеровцев – ирминизм? Они ведь считают себя потомками допотопных гигантов… Ну, так вот, предъявив миру этот фальшивый скелет, сработанный, скорее всего, из слоновьих костей, «Аненербе» объявит ирминизм истинной, научно подтверждённой религией! Более того, всю эту землю фашисты объявят своей собственностью на том основании, что здесь, якобы, обитали их арийские предки. И тогда Геббельс начнёт орать на всех углах, что война, которую германский фашизм ведёт против СССР, носит не хищнический и захватнический характер, как оно есть на самом деле, а характер справедливый. Что эта война имеет целью вернуть Германии исконные земли. Вот для чего здесь копаются спецы из гитлеровского «Наследия предков»! И вот почему найденные кости похожи на детский конструктор!

Артюхов в ответ молча хватал ртом воздух. Победоносно взглянув на него, Никольский продолжил:

– Я уже не говорю о том, что подобные псевдонаучные находки посягают на теорию самого Дарвина! На священный постулат классовой борьбы! Ибо дарвинизм – это тот же марксизм, только применительно к биологической науке!

– Во-первых, наоборот, – вмешался Крыжановский. – Марксизм называли дарвинизмом применительно к социальной науке. А во-вторых, дарвинизм не теория, а всего лишь гипотеза. Потому как мало подтверждена научными данными.

– Ну, как это – мало подтверждена!? – возмущённо вскричал Никольский.

– Очень просто, Динэр Кузьмич, – твёрдо сказал Герман. – Чарльз Дарвин всю жизнь сомневался в истинности высказанных им идей. Он никогда не отрекался от Бога и, даже находясь на смертном одре, недоумевал относительно отсутствия ископаемых подтверждений собственной гипотезы о происхождении видов, полагая, правда, что таковые найдутся в ближайшем будущем…

– Ну, вот видите…

– Не вижу, – перебил Герман. – Доказательств нет – как нет, хотя уж полвека прошло. Кстати, из-за отсутствия доказательств именно дарвинисты нередко прибегали к фальсификации оных. Достаточно вспомнить питекантропа[117], а также…

– Труд сделал из обезьяны человека! – взвизгнул Никольский. – Или вы и товарища Энгельса станете оспаривать? А эоантроп[118]? Никогда не слышали об этом величайшем открытии? Кроме того, если не эволюционная теория, что тогда? Замшелая патриархальная сказка про заботливого Боженьку на небесах?

– О-о, эту сказку куда сложнее опровергнуть, нежели любую из существующих научных теорий, – ухмыльнулся Крыжановский. – Опровергателей за века находилось предостаточно, а толку – чуть, лишь себя выставили идиотами.

– Ну, ваши взгляды мне известны. Мы, последователи Дарвина, придерживаемся иной точки зрения. Пусть для её подтверждения материальных доказательств пока не много, но они есть! – продолжал горячиться Никольский. – У попов и того нету – одна слепая вера.

– А про птичку дятла слыхать доводилось? – язвительно спросил Герман. – Эта замечательная птичка – тоже вполне материальное доказательство.

– Какой ещё, блин, дятел?...

– Тот самый, что в поисках жуков долбит клювом деревья! При таком способе добычи пищи любая другая птица погибла бы от мозговых травм, а дятел – ничего, живёт и здравствует. Знаете, почему?

Крыжановский обвёл взглядом присутствующих, и продолжил:

– Потому, что у него в черепе присутствует достаточно сложная система амортизации, защищающая мозг. И эта система никоим образом не могла сформироваться эволюционным путём – на каком-то этапе эволюции дятлы просто вымерли бы либо от голода, либо от сотрясения мозга. Единственное объяснение существования в природе такого необыкновенного организма состоит в том, что он изначально был создан со стойким желанием обрести профессию долбильщика-санитара леса, и снабжён необходимой для указанной профессии защитой. Впрочем, ещё одно доказательство библейских истин – той, где сказано о существовании в допотопные времена племени гигантов, лежит вон в там, в могиле. Впрочем, мы отвлеклись от дела…

– Поражаюсь, как быстро человек, оказавшийся вдали от Родины, забывает о советском воспитании и образовании, – буркнул в ответ Никольский. – Так недолго и до защиты идеологии фашизма дойти…

Герман на эту реплику внимания не обратил. Обернувшись к Фетисову, он указал на стену и попросил:

– Посветите мне немного, у вас фонарь мощнее моего, да и обе руки мне нужны свободными, в блокнот кое-что записать. И тогда я, возможно, смогу прочитать эти ноты… Не только прочитать, но и напеть мотивчик… «Жил отважный великан, он объездил много стран…».

– Давеча я всё порывался выяснить, какой науки вы профессор, – сказал командир разведчиков, выполняя просьбу. – Теперь понимаю…

Фитисов посмотрел вначале на часы, затем на стенку. Нетерпеливо посмотрел, как на перетащенного через линию фронта «языка», который вдруг отказывается говорить. Отказывается, несмотря на невероятную деликатность и чуткость дознавателя.

– Товарищ профессор, – проговорил он, откашлявшись. – Важность ваших трудов мне ясна, но не хотелось бы задерживаться здесь надолго. Чую, фрицы рядом!

Герман кивнул. Его внимательный взгляд следовал за лучом света, преображая и декодируя сложные рисунки в понятные символы. Сложные для непосвященного. «Знания прошлых цивилизаций никто специально не скрывает, нет никакого сейфа, где лежали бы тайны Мира – это первое, что учится понимать Носитель. Древнее запретное знание растеклось вокруг нас как оливковое масло по сковороде».

Никольский подошёл и встал рядом, уставившись в стену.

– Неужели вы действительно можете это прочитать? – спросил он недоверчиво.

– А иначе на кой мы сюда тащились, – огрызнулся Герман. – В древнейшие времена люди говорили на одном и том же языке, вот на этом самом…

– Снова Библию проповедуете? – съехидничал младший лейтенант, но его тут же осёк Фитисов.

– Не мешай профессору, Никольский!

– Да пускай себе мешает, – разрешил Герман, красноречиво потрясая блокнотом. – Я уже закончил!

– Что там?!! – благоговейно воскликнул Артюхов.

– Воля ваша, но мой добрый друг старина Вилигут подложил под религиозную идеологию нацистов гигантскую свинью, – серьёзно сказал Крыжановский. – Да уж, промашечка у него с гигантами вышла. Ибо наш здоровенный приятель из могилы – никакой не божественный воин, а всего лишь раб. Так написано здесь, на стене, и надпись эту оставил ни кто иной, как древние арии. Уже после Потопа они нашли данное место, и нашли скелет, который решили похоронить… Вот, видите, здесь сказано, что «Даже раб наших ушедших божественных предков достоин божественных почестей»…

– Ничего не понимаю, – возмутился Никольский.

– Герман, признаться, я тоже, – подтвердил Артюхов. – Кто этот великан? Когда он жил? Место, где мы находимся… Зачем великан его строил? Не для собственного же захоронения…

Крыжановский вопросительно поглядел на Фитисова, но тот, похоже не собирался возмущаться задержке, ибо сам испытывал интерес.

– Примерно пятнадцать тысяч лет назад на Земле существовала развитая человеческая цивилизация, которая полностью погибла в водах Всемирного Потопа, и по этой причине наша наука практически ничего о ней не знает. Эта цивилизация использовала расу великанов в качестве рабочей силы. Сразу оговорюсь, откуда именно взялись великаны – я не знаю. Зато знаю, что много веков спустя выжившие потомки допотопных людей – арии – пришли сюда и похоронили найденный ими скелет. Само же подземное сооружение создавалось отнюдь не для погребальных нужд – для каких именно, это мы постараемся выяснить…

– Арии – это которые арийцы? – уточнил Фитисов.

– Да, предки всех людей европеоидной расы.

– Выходит, всех, кроме немцев?! – вкрадчиво спросил Никольский. – Немецкие-то предки были рабами-гигантами.

Герман молча развёл руками.

– Очень может быть, – взялся рассуждать вслух Артюхов. – Арийцы жили севернее этих мест, от пяти до трёх тысяч лет назад, но на своём пути в Индию они должны были идти мимо…

– А зачем они шли в Индию? – спросил Фитиль.

– Точно не установлено, но предположительно – спасаясь от наступающих с севера ледников, – пояснил Артюхов. – Обычная причина миграции древних людей.

– Какая-то каша выходит, – посетовал Никольский. – Насколько я понимаю, тот сумасшедший старик, Вилигут, а вслед за ним – лично Гитлер, и вся Германия от мала до велика считают, что в древности нашу планету населяли две расы: гиганты, от которых произошли более низкорослые – Арийцы, и полулюди-полуживотные – Обезьяны. Арийцы для них олицетворяют Божественный свет и Высший разум, а Обезьяны – Адскую тьму и Неземную глупость. Но, несмотря на глупость, Обезьянам вполне хватило сообразительности для составления коварного плана: используя патологическую тягу арийских женщин к полуживотным, Обезьяны решили извести Ариев посредством смешения двух рас. И теперь Геббельс вещает на весь мир, что только нордические народы – светловолосые германцы и скандинавы – являются наследниками древних Арийцев, ибо в меньшей степени скрещивались с обезьяньим племенем. Вот бы Геббельса носом ткнуть в эту надпись! Вот смеху-то было бы! Получается, по дурости, он провозгласил всех немцев не потомками высших существ, а потомками их рабов! Нет, ну в рабстве, само собой, нет ничего постыдного, но это мы, марксисты, так считаем, а Геббельс-то – вот умора! Товарищ профессор, прошу вас, срисуйте эту замечательную надпись как можно тщательнее… Это величайшее научное открытие! И скелетище мы сохраним, ведь теперь ясно, что это – не подделка…

Наверное, Никольский, вмиг поменявший мнение относительно необычной находки, и дальше разорялся бы в том же духе, но его внезапно неподобающим образом прервало заявление красноармейца Абрама Слюсара:

– Там, внизу, свет… Кто-то идёт!

– К бою! Туши фонари, и все – на землю, – немедленно отреагировал Фитисов.

Через мгновение воцаряется тьма, в которой не расслышать даже дыхания. Так продолжается несколько напряжённых минут, затем от дальней стенки доносится звериное ворчание и звук катящихся камней. Кто бы ни приближался, осторожность ему чужда. В провал кулём вываливается серый от пыли и грязи человек. В руках его – мощный электрический фонарь. Следом, по-кошачьи прижимаясь к земле, в дыру проскальзывает еще один человек. Проскользнув, он тотчас накидывается на первого, и принимается его избивать. Более того, он силится вцепиться противнику в глотку зубами. Древний склеп наполняется дикими воплями и немецкими ругательствами. Освободившись с невероятным трудом, человек с фонарём кричит:

– Hilfe! Rettet Mich! Die sind alleWahnsinnig! Alle! Hilfe[119]!

Рухнув от неожиданной подсечки, он немедленно оказывается осёдланным кусачим преследователем. Фонарь падает на пол и откатывается в сторону, озаряя помещение холодным призрачным светом.

«Олаф! Олаф!», – единственное, что способна членораздельно выкрикнуть жертва, дальше погребальная камера снова погружается в ад нечеловеческих воплей и завываний.

Герман не может оторвать взгляда от безумной сцены. Он просто не знает, что делать. Зато Фитисов знает – короткая автоматная очередь сбивает кусачего Олафа на землю.

Оставшийся в живых что-то невразумительно пролепетал, пятясь к стене. Он дотронулся до разорванного лица, с испугом одернул руку и воззрился на запачканные кровью пальцы.

– Affen! Affen! Alte stinkige Affen[120]! – отчетливо сказал он.

– Не стрелять! – крикнул Фитисов, и велел схватить немца, что разведчики и двинулись исполнять.

Потом произошло неожиданное. Немец, испугавшись двух дюжих красноармейцев, бросился наутёк. Одним прыжком он преодолел расстояние до разверстой могилы и, свалившись вниз, забарахтался, перемалывая кости в труху.

– Сука! – жалобно закричал Никольский, бросаясь вперёд.

Поздно! Немец успел безвозвратно уничтожить скелет гиганта… Держась за край могилы, он неуклюже пытался встать, напоминая младенца в манеже. Когда же подняться удалось, он заговорил:

– Sie klettern! Sie klettern! Sie klettern nach dem riesigen goldenen Thron, der im Schmutz steht! Sie stoßen einander herunter! Die wütenden Affen![121]!

Крыжановский и Артюхов в немом изумлении взирали на нелепое уничтожение уникальной находки. Какие-то мгновения казалось, что костяк не погиб, что его удастся восстановить… Но потом пришло осознание потери.

– Сука! – громче прежнего взвыл Никольский, и несколько раз выстрелил в немца. – Сука! Сука! Сука!

Пули разнесли голову безумца, сотворив то же самое, что сам он перед тем содеял с черепом исполина. В следующий момент убитый разоритель свалился на дно могилы. Подойдя, Герман Крыжановский посветил туда фонариком и невесело констатировал:

– Что называется, воссоединение с предками…

За спиной профессора яростно заспорили Никольский с Фитисовым. Один ругал другого за бездействие, а тот в ответ сыпал упрёками за бессмысленную стрельбу – немец мог пригодиться, вдруг его удалось бы разговорить.


Загрузка...