2. Работающая душа

– А хлеб ты любишь?

– Меньше, чем сахар, Братец Череп. В среднем детстве в средней полосе любила. У нас стали появляться капитализм и капиталисты, вместе с ними новый хлеб. До того были черный кирпич и белый батон. А тут в городе открылась пекарня. Прямо рядом с заводом, где производили пули. Пекли длинный и белый – как французский, но плотнее, чуть смятый, закругленный с концов, как пуля. Раскупали все. Запах слышался в моем дворе. Работающие производили пули и меняли их через деньги на хлеб. А в степи, где жили дедушка и бабушка по материнской моей линии, я ходила в палатку и покупала другой хлеб – серый южный кирпич, еще горячий. Я несла его по нагретому до сорока градусов городу. Его вкусно было есть с подсолнечным маслом и солью. Отрезки черного кирпича в средней полосе я тоже макала в масло, солила, натирала чесноком его кожу. Дальше хлеба появилось много разного. Французские длинные и острые, немецкие плотные и тяжелые, кукурузные, как желтые рыбы, питы – пакеты для начинки, чиабатты как пачка купюр. Наверное, я люблю хлеб и то, как он сочетается с едой. Как две булки обнимают мясо и начинку, образуют бургер. Как спагетти переплетаются вокруг фаршинок, креветок, оливок, грибных кусков. А со сладким как сочетается хлебное – лучше не вспоминать. Но сейчас я не ем хлеб. Только плоские хлебцы и цельнозерновую пасту аль денте. Раньше хлеб – всему голова и прочее. Но моя семья много десятков лет не растила его. И в социализме, и в капитализме она покупала хлеб в магазинах. А выращивала она картошку, капусту, лук, свеклу, морковку, горох, репу, бобы. И сейчас продолжает. В девяностые, когда появился новый капиталистический хлеб, мы покупали только его и чуть мяса, а остальную еду растили на трех отрывках земли: на даче, на поле у леса и на поле у десятиэтажки. Теперь поле у дома – асфальтовое. На месте нашего отрезка – автостоянка. К ней привязан гипермаркет, где мои родители покупают преразный хлеб и еду. Я люблю еду, Братец Череп. И истории. Что с Домной дальше? Я должна знать про это многое, но не знаю совсем, будто этого не было на самом деле, а только случалось в книгах, недочитанных в школе.

Череп подвигал ноздрями: они у него чесались от частиц сухой земли.

* * *

Домне завернули в тряпку хлеб, одежду и тряпично-соломенную куклу. Провожали и плакали. Все: Петр, Яков, Прасковья, Иван, Соломонида. Бабушка не провожала, лежала. Яков расчесывал себе шелушащиеся от солнца ладони и повторял, что освободится, разбогатеет и Домну выкупит.

Надзирающий от работающих повез Домну. Она плакала по дороге – все четыре дня, что они добирались. Надзирающий ругался и сам иногда подплакивал. Семья Петра – одна из лучших среди работающих. А теперь без дочери. Продали – как убили. Он думал, это частая беда. Старшую дочь Надзирающего от работающих Хозяин продал давно. Надзирающий думал, что хорошо, что дочь, а не сына. Дочь все равно вырастает, становится женой, уходит из семьи в чужую. Вышла замуж – как убили. Домну жалели по дороге встречающиеся, узнавали у нее или Надзирающего причину. Злились, возмущались, плакали тоже. Молодая жена или дочь какого-нибудь хозяина дала Домне пирожное, молодой округлый Надзирающий от государства поплакал тоже, женщина, путешествующая из-за Бога, перекрестила Домну. Ехали мимо поля, где работали в земле двенадцать работающих. Староста перекрестился. Шею каждого стискивал широкий железный обруч с замком и длинными острыми шипами. Домна видела раньше работающих в поле, но без обручей. От ужаса она перестала плакать. Дорога сохла, от колес и копыт поднималась пыль. Лицо Домны было постоянно мокро-соленым от слез и соплей. Ветер обдувал его пылью, кожа на лице покрывалась узорами грязи. Перед городом Надзирающий от работающих остановил телегу, поглядел на Домну и велел ей умыться в реке. Это была первая река в Домниной жизни. До этого она встречала только пруды. Домна не любила мыться, бабушка никогда не могла ее заставить. Чтобы не ходить раз в неделю в баню, Домна забиралась на дерево. А однажды залезла на крышу дома. По рассказам Домна знала, что, в отличие от прудов и луж, река идет куда-то. Такая же неизвестность, как жизнь без матери, отца, брата, сестры, бабушки. Домна решила не плыть. Отмыв лицо, она вернулась в телегу.

Город начался деревянными домами, которые были больше, чем те, что попадались прежде, но эти располагались ближе друг к другу, часто прижимались вплотную. Дальше лошадь зацокала иначе, тверже и звонче: дорога не земляная, а покрытая ровным слоем пней от средней толщины деревьев. Дома покаменели, обступили их телегу. Некоторые росли вверх пятью, шестью рядами окон. Домну возили уже в город, другой, самый близкий к деревне. Но таких высоких домов она там не встречала. Здесь всего было много и в увеличенном количестве и размере. Лошадей, открытых-закрытых повозок, домов, окон, камня, людей. Звуков и запахов. Только кустов, деревьев, полей оказалось меньше, они были желтее и суше. Надзирающий от работающих все спрашивал у Домны, нравится ли ей город. Она кивала маленькой головой, обернутой в кусок ситца, который был узлом завязан на остром подбородке. Надзирающий завидовал, что Домне тут теперь жить. Ей было только сильно страшно.

Они остановились у дома с худыми колоннами и небольшими каменными львами с плоскими мордами и открытыми пастями. Домне захотелось засунуть свою ладонь в одну из них, но нужно было кланяться новому Хозяину и Дочери хозяина. Надзирающий сказал Домне пойти и поцеловать новой Хозяйке руку. Домна пошла и поцеловала. Одна из домашних работающих отвела Домну умыться и пере- одеться в одежду домашней работающей. Потолки тянулись высокие, как в церкви. Звенели стеклянные стены, которые оказались огромными окнами. Платье было велико для Домны, как и весь дом, как и весь город. Домну пугало платье, пугали дом и город. Надзирающий из родной деревни ел суп на кухне. Когда Домна оделась и ее повели к Дочери хозяина, она заметила в окно телегу, лошадь и Надзирающего, которые уезжали в деревню без нее. Тут Домна почувствовала, как это – насовсем.

Дочь хозяина велела Домне сесть у ее ног на низкую табуретку с мягкой обивкой. Увидела воду, скопившуюся в углах глаз работающей. Спросила в ласковой манере, как Домну зовут. Домна ответила. Так началась ее жизнь в доме. Дочь хозяина – девушка лет четырнадцати – проводила день дома, читая романы. Она видела в том возрасте дочерей хозяев, когда выезжать в гости для игр с другими детьми было поздно, а выезжать в места, где скапливались другие дети хозяев, и показывать себя в качестве невесты было рано. Хозяин важно и много работал на сильно особенной работе, отличающейся от деятельности работающих, и редко появлялся дома. Домна всегда, в том числе ночью, находилась с Дочерью хозяина в комнате и выполняла мелкие ее приказы: подать книгу, перья для обмахивания, туфли, позвать слуг, поправить покосившуюся картину, реже – сбегать за пределы дома за чем-то и зачем-то. Она знала город только по лавкам, куда ее посылала Дочь хозяина. В остальном улицы с людьми, лошадьми, закрытыми или полузакрытыми коробками на колесах, каменными строениями Домну пугали, раздражали и не были ей нужны.

Дом хозяина жил как отдельная страна, которая существовала для поддержания жизни самого Хозяина и его дочери. Все, что тут делалось, производилось двумя десятками работающих: одна работающая надзирала за всеми работающими и за тратой денег на хозяйственные дела, специальная работающая помогала Дочери хозяина мыться, убираться и следила за ее одеждой, самого Хозяина одевали и мыли два специальных работающих, одна работающая надзирала за всеми ножами, вилками, ложками и постельным бельем, несколько специальных работающих женщин убирались, одна работающая готовила еду, ей помогали еще две работающие, они же ходили в лавки за продуктами, специальные работающие подавали еду, на особенные приемы пищи с гостями звали повара, который приехал из другой страны, и все работающие тогда подчинялись ему, почти как Хозяину, один работающий рубил дрова и топил печь, одна работающая существовала для стирки одежды и белья Хозяев. Из-за того что Домна редко выходила из комнаты Дочери хозяина, она редко замечала всю эту работу работающих, и все в доме будто происходило само собой: еда готовилась, одежда и белье стирались, комнаты отапливались. Домна видела, как приносили еду (она никогда не принимала пищу вместе с другими работающими, а тут же, в комнате, доедала остатки за Дочерью хозяина), как работающие женщины одевали и мыли Дочь хозяина, как меняли ей постель и взбивали подушки, как выносили ночные горшки. Но дальше она стала смотреть на весь этот домашний быт словно хозяйскими глазами, значит – не видеть работающих: еда сама появлялась в комнате, платье взлетало и надевалось на Дочь хозяина, фарфоровая емкость с ночными испражнениями выплывала из комнаты и возвращалась пустая и помытая.

Домна понимала, что ее работа легче, чем труд ее семьи и остальных работающих. Ее тело не уставало сильно, не мерзло, не мучилось от жары, не голодало. Иногда болели колени от долгого сидения на низком табурете и пощипывало глаза от напряженного и постоянного смотрения на Дочь хозяина. Та не была жестокой или злой, но Домна боялась ужасно пропустить какое-либо желание неработающей. Со временем Домна узнала Дочь хозяина лучше, поняла, за каким ее жестом и взглядом какое последует распоряжение. Еще работающая заметила, что стала забывать, что она сама любила делать, что употреблять в пищу и о чем думать. Все это теперь заменялось предпочтениями Дочери хозяина. Ее расписанием, остатками еды, которую она любила, ее мыслями и заботами. Одним вечером Домна, засыпая на сундуке в комнате неработающей, поняла, что за весь день она не подумала ни разу о себе, ничего ни разу сама не захотела и не вспомнила ни разу мать, брата, бабушку, сестру, отца, другого брата. Даже аппетит у нее просыпался тогда, когда работающие приносили Дочери хозяина поднос с блюдами. Даже сходить в отхожее место она теперь хотела тогда же, когда желала неработающая. Тело и мысли Домны принадлежали Дочери хозяина, та не задумывалась об этом и воспринимала это все как нормальный ход вещей по привычке, приобретенной ее предками. Домна по матери и остальной семье не плакала ни разу с тех пор, как вошла в дом. Зато плакала без остановки тогда, когда Дочь хозяина дверью прищемила палец на руке и он распух красным. Целовала его, дула на него, растирая слезы. Домна осознала, что это плохо. Так без семьи можно остаться. Так и без самой себя можно остаться. В итоге она решила, что уже осталась. И чего тут думать.

Однажды летом Домна оказалась одна в комнате Дочери хозяина. Та ушла гулять с женщиной, которая учила ее французскому и ходила с ней гулять. Женщина была француженкой, полуработающей, но все же не хозяйкой. Домна вспомнила, что ей можно поиграть. Достала из-за сундука свой тряпочный тюк, в который были завернуты две рубашки, две юбки, косынка и тряпично-соломенная кукла Нина, имя неработающее вовсе, но Домна услышала однажды, как им позвали красивую неработающую, и она отдала его кукле. В одежде застряли сухие крошки материнского хлеба. Домна села на колени перед сундуком, поставила Нину ботинками из соломы на его крышку и начала, но игра не получалась. Нина не двигалась, у нее не появлялся голос, не собиралась история, которая с куклой должна была приключиться. Тут Домна вспомнила, что скоро неработающая вернется, а она разложила свои тряпки, накидала крошек и не открыла окна. Дочь хозяина будет задыхаться в непроветренном помещении и наступать босыми ногами на твердые крошки: неработающая часто ходила босая по ковру, когда было тепло. Домна собрала тюк обратно, замотала в него Нину, собрала крошки, открыла окна. Прошла вся игра, все ее детское время. Домна думала выбросить тюк или сжечь, но решила оставить на память и вернула его за сундук, затолкала совсем к полу.

Осенью Домна отправилась утром по запросу Дочери хозяина за двумя небольшими белыми хлебами, которые выпекались в лавке из муки, привезенной из Франции. Именно такие хлеба нужны были для завтрака Дочери хозяина с Учительницей французского. Та Домну не любила, боялась, что она передаст Дочери хозяина болезни работающих, привычки работающих, слова работающих. Дочь хозяина, как появилась Домна, стала меньше видеться с Учительницей французского. И та скучала и маялась, хоть у нее были отдельная комната и хорошая зарплата. Домна вернулась с хлебом и на кухне увидела свою мать. Они обнялись. Прасковья и вся семья не могли найти себе места у себя же дома, плакали, плохо спали и ели. Бабушка почти не вставала. Прасковья отпросилась у Надзирающего от работающих, он ее отпустил. Дальше она добиралась почти всю дорогу пешком. Домна плакала, Прасковья плакала. Все домашние работающие вспомнили свои деревенские корешки и родителей и тоже хотели плакать. Мир дома чуть переменился, Дочь хозяина уловила это изменение, вышла, увидела Дом- ну с ее матерью. Сильно умилилась при всех, что Домна на Прасковью очень похожа. Такие же серо-голубые глаза и желтые волосы. А сама вдруг почувствовала зависть: у Домны оказалась живая и очень любящая мать, а Дочь хозяина своей матери никогда не видела. Неработающая тут же пристыдила себя внутри за зависть к работающей. Мать Домны попыталась остаться в доме. Она бралась за самую грязную уборку, самую тяжелую стирку, даже рубила дрова и топила сама печь, когда специальный работающий ушел пить. Прасковья с Домной виделась редко, обе работали постоянно, в одном доме, но в разных комнатах. Мать спала на полу на кухне, дочь – в комнате Дочери хозяина. У Прасковьи была придумка, с которой согласились Петр, Яков, Иван, Соломонида и бабушка. С Домной она ей поделилась. Прасковья хотела работать так сильно и усердно в доме Домниного Хозяина, чтобы он согласился выкупить всю их семью в город. Чтобы они были вместе с Домной, как прежде. Та при матери обрадовалась, но потом внутри себя испугалась и расстроилась. Работа в поле была тяжелее, чем домашняя, но там у работающих был будто свой отрезок жизни: кусок земли, дом, двор, звери. И соседи – остальные работающие из деревни. Собственная душа принадлежала им. А в городе ничего этого не оставалось и даже души полностью переходили хозяевам. Но мать была такая счастливая и загоревшаяся этой придумкой, что Домна не спорила с ней. Надзирающая за хозяйством заметила, как хорошо трудилась Прасковья. На второй месяц своего пребывания тут та попросила выкупить их с семьей сюда. Надзирающей за хозяйством придумка понравилась: работающий с повозкой и лошадью пил, работающий с дровами и печью тоже, стирающие стирали не так хорошо, как Прасковья, и готовила она быстрее и вкуснее кухарки. Надзирающая поговорила с Хозяином, тому было все равно, у него происходило много другого важного, государственного уровня, он полностью ей доверял и сразу почувствовал, что она настаивает. Надзирающая написала письмо Хозяину семьи Домны. Письмо дошло быстро: Хозяин Домниной семьи жил в том же городе. Ответ пришел через два дня: Хозяин Домниной семьи заломил за всю семью небывалую цену, за которую можно было купить деревню. Он еще сердился в этих своих буквах, что Прасковья покинула деревню в самый сбор урожая, и угрожал приказать выпороть ее и всех в семье, если она не окажется там, где должна, в течение недели. Надзирающая за хозяйством даже не стала беспокоить этим Хозяина, рассказала честно Прасковье. Та собралась, попрощалась с дочерью, поцеловала ее руки, полухозяйские, довольно нежные, и уехала. Ей стало спокойнее: новые Домнины Хозяева не были плохими людьми. Домна ночью плакала, не могла остановиться, хотя знала, что будит Дочь хозяина. Та спустилась с кровати к сундуку, обняла Домну и пообещала ей освободить работающих, когда станет старше и будет кем-то владеть сама.

На самом деле Домна радовалась тому, что мать уехала и придумка не получилась. У Петра, Якова, Прасковьи, Ивана, Соломониды и бабушки останутся дом, огород, отрезок земли, звери, соседи и души. Домна, нежнорукая, в недеревенском платье, уже с исправляющимся в хозяйский выговором, стыдилась матери: ее запаха пота, ее одежды, ее разговора. Работающая понимала, что нельзя забывать, откуда ты происходишь, это шанс оставить себе немного души. Домна достала свой тюк, развязала, достала Нину и решила запрятать оставшийся отрезок своей души в кукле и доставать и смотреть на нее тогда, когда душа понадобится. Это и будет ее игра.

Дальше Домна полностью стала принадлежать Дочери хозяина, но и неработающая тоже чуть-чуть принадлежала работающей. Домна сделалась первой личной ответственностью Дочери хозяина. Работающую обсчитали в лавке и продали не то, Дочь хозяина поругала ее, потом поняла, что та не умеет читать и считать. После этого неработающая научила работающую читать и считать. Учительница французского ругалась, что Дочь хозяина тратит время. Домна наслушалась их французского и стала понимать его. Когда неработающая случайно на этом языке попросила дать книгу определенного цвета, Домна принесла нужный предмет. Дочь хозяина восторгалась. Будто заговорила собака или лошадь. Неработающая научила работающую читать по-французски. Учительница французского поняла, что больше не нужна Дочери хозяина. Они раньше вдвоем по-французски обсуждали романы о любви, написанные на французском. Не считая уроков, это была главная тема их общей деятельности. Теперь эти книги смогла читать и обсуждать Домна. Теперь работающая плакала вместе с неработающей над любовными историями из книг. Домна догнала по возрасту Дочь хозяина. Они плакали на одном языке. Их слезы перемешивались и размывали печатную краску на одних и тех же абзацах.

Любовь Дочь хозяина любила больше всего. Она думала о любви, хотела ее, мечтала о ней. В книгах, которые они с Домной читали, любовь часто приводила к трагедии, но неработающая этого не замечала. Она сильно приготовилась и настроилась любить. Домна, читая все эти книги, любила их, потому что их любила Дочь хозяина. Сама работающая не воспринимала эту книжную романтическую любовь как что-то относящееся к ее жизни. Она давно любила только свою неработающую чем-то, что наросло вместо души, – потому что долг, назначенный порядком в обществе, и потому что Дочь хозяина была милая, очень трепетная, довольно добрая и часто щедрая – то есть удобная для любви. Неработающая тоже любила Домну, их отношения со временем стали сложнее, очеловечились. Если раньше Дочь хозяина обращалась с работающей как с очень умной собакой – гладила ее, хвалила, оставляла ей свою еду, – то теперь неработающая воспринимала ее если не как сестру, то как компаньонку, ту самую, которой так и не стала Учительница французского, которая хотела уехать домой от Дочери хозяина, Домны, холода, но в итоге переселилась из дома со львами в дом с грифонами через два квартала и учила языку другую хозяйскую дочь. Работающая и неработающая остались жить вместе, в одной комнате – что-то вроде души в душу. Домна заботилась о Дочери хозяина постоянно, та заботилась о Домне реже, но все-таки участвовала в ее жизни: когда у Домны впервые пошла кровь, неработающая рассказала ей, как действовать, и поделилась своими средствами; когда Домна заболела, неработающая вызвала ей хозяйского доктора; на третий год жизни в доме со львами неработающая разрешила работающей есть из отдельной тарелки.

Для Дочери хозяина Домна окончательно освободила себя от себя и своей семьи. Мать, братьев, отца, бабушку, сестру она вспоминала только раз в несколько месяцев, когда доставала Нину-душу, чуть теребила ее в руках, смотрела – в животе и груди что-то вертелось, кололось, доставляло боль. Домне встречи со своей душой не очень нравились, поэтому она перестала ее вытаскивать из-под сундука.

Когда Дочь хозяина совсем выросла (и Домна тоже, но в ее случае это было неважно), она стала выходить во все эти места, где собирались все хозяева разных возрастов, а она предлагала себя в качестве невесты. Ее не сопровождал отец, а по очереди возили дальние родственницы женского пола. Передвигалась она от дома к месту предложения себя зрелищно: на четырех лошадях, в красивой резной коробке, с одетым в бархат погоняющим работающим, с одетым в парик работающим, стоящим сзади коробки. Хозяин редко появлялся в доме – Дочь хозяина не знала, а Домна слышала, но щитом огораживала неработающую от слухов-правды, что у ее отца другая семья, дети мужского пола. Домна злилась на Хозяина, чувствовала за Дочь хозяина и понимала за нее, что тот дочь никогда не любил, поэтому та только о любви и мечтала. В местах смотров невест Дочь хозяина танцевала, ее приглашали. Она возвращалась домой и рассказывала Домне о том, как сегодня прошло ее предлагание себя. Кни- ги в доме перестали читаться. Начался режим активного ожидания любви, перебирания кандидатов, обсуждения их и того, как сегодня на неработающую посмотрел какой-нибудь неработающий человек. Но никто не засылал посредников для заключения брака. Дочь хозяина плакала, обзывала себя некрасивой, Домна успокаивала ее, целовала ей руки, колени и плечи, обещала, что достойный любящий скоро появится.

Она сильно хотела для неработающей хорошего мужа, надеялась дальше продолжить заботиться о ней и растить ее детей. Он возник. Из хозяев, но не богатый, с одной только маленькой деревней в запасе и пригоршней работающих. Но высокий, с волосами над губой, в военной одежде. Он увидел Дочь хозяина во время одного из танцев и никогда не приглашал. Но начал на нее военную кампанию, или охоту. Поджидал ее на улице и долго скреб взглядом, писал любовные письма, как из любовных романов. Объяснил, что не звал танцевать, так как боялся, что недостоин ее. Сравнивал ее с разными цветами, на которые она не была похожа. Дочь хозяина плакала, Домна плакала вслед за ней. Неработающая верила, что это и есть Посланник судьбы. Он занимался маскарадом: два раза останавливал на маленькой улице их лошадей с коробкой, когда они ехали из церкви, переодетый в разбойника. Один раз приехал на лошади к ним под окно, переодетый в железные доспехи. Дочь хозяина высунулась из окна и кинула ему цветок. Она была абсолютно счастлива: Посланник судьбы совершенно оправдывал ожидания. Домна ощущала, что этот человек получился словно заказанный, значит – неискренний, потом, что-то в нем было не то. Она достала тюк из-под сундука, посмотрела на Нину. Получив ненадолго свою душу обратно, Домна поняла, что Посланник судьбы не совсем настоящий, слишком книжный и не такого мужа она хочет своей неработающей, потому что он совсем не нравится ей самой. Домне стало стыдно, что она измеряет Посланника судьбы Дочери хозяина своим вкусом, которого у нее и не должно быть. Работающая запрятала тюк обратно.

О стараниях человека в военной форме узнали двоюродные тети Дочери хозяина, встревожились и рассказали об этом Хозяину. Он приехал в дом со львами впервые за долгое время и как человек, имеющий свое мнение, рассказал дочери, что Посланник судьбы хочет только ее, а точнее – его, Хозяина, состояние. Неработающей было запрещено выходить из комнаты, выезжать из дома, даже в церковь. Хозяин даже вернулся жить в дом со львами, чтобы следить за дочерью. Как и принято в любовных романах, неработающая принялась сильно страдать, постоянно лежать, часто плакать, не хотеть есть. Домна страдала из-за страданий Дочери хозяина. Хотя понимала, что тот, скорее всего, прав и – несмотря на всю прелесть неработающей, на белую ее небесность, снежность, на светлые локоны – Посланник судьбы ее не любил, а хотел только денег. Но Дочь хозяина страдала, худела до костей, кожа ее становилась прозрачной, и сквозь нее просвечивали синие вены. Тогда Домна решилась. Ей можно было по-прежнему выходить в лавки. Она принялась носить любовную почту. От Дочери хозяина к Посланнику судьбы и обратно. Передавая каждое новое письмо, работающая все-таки сомневалась, но, видя, как счастлива Дочь хозяина, как она снова ест и даже читает, Домна решила, что все делает правильно.

Хозяин решил, что дочь, как от нее и ожидалось, забыла Посланника судьбы, и снова стал редко бывать в доме со львами, уезжая постоянно к настоящей своей, то есть любимой, семье. Неработающей снова разрешили выезжать. Она, Домна и Посланник судьбы все организовали. Домна пошила подвенечное платье, она не была специально работающей для пошива, но работала над платьем с сильной любовью – оно вышло простым, но важным. Они выехали на службу, по дороге Дочь хозяина переоделась. В церкви она и Посланник судьбы обвенчались. Неработающая была очень счастлива, ну и Домна за нее.

Дочь хозяина приехала в дом со львами с Посланником судьбы в качестве мужа. Работающие не понимали, что происходит, кто-то начинал догадываться. Надзирающая за деньгами написала Хозяину, она знала, где он живет с новой семьей. Наступило время обеда, но никто не понимал, стоит ли подавать Дочери хозяина, Посланнику судьбы и Домне еду. Хозяин приехал, неработающая хотела дальше сцену примирения с родителем, какие попадались в редких романах. Новая жена принялась представлять своего мужа, но Хозяин остановил ее и повелел, чтобы к вечеру дочери и Посланника судьбы не было в его доме.

Домна собрала свои вещи и неработающей. Вспомнила про тюк, забрала его тоже. Перед тем как садиться в простую совсем коробку без каких-либо узоров, Домна подошла к одному из львов и положила ему в пасть пальцы.

* * *

– Знаешь, Братец Череп, я давно живу в Старом городе самого большого города среди невысоких домов и часто там встречаю каменных львов, сов, грифонов, женщин и мужчин, людей из Античности и даже писателей. Львы чаще всего сидят по бокам у входа, остальные – сидят, висят на фасадах и в их нишах. У меня есть любимые совы на грузинском посольстве, я глажу их, когда прохожу мимо. Они сидят по двое: мать и ребенок, мать и ребенок. Две семьи. Одна семья сохранилась, а у другой тело ребенка совы наполовину залито цементом и слито со стеной. Прохожие складывают семьям окурки, стаканы из-под кофе, железные банки. Я не убираю, брезгую. Но мусор исчезает из-за невидимой работы наших современных работающих. Вне Старого города каменных украшений на домах нет. Потомки крестьян и немногих дворян теперь живут одинаково – в похожих друг на друга многоэтажках, часто серых, как небо. Но люди хотят украшать даже общие дома и пространства между ними. Во всех городах жильцы давно делают животных из шин, покрышек; или привязывают к деревьям, или просто сажают на газон мягкие игрушки – тоже в виде зверей, настоящих или выдуманных. Среди них есть львы, но они не грозные охранники, а добрые друзья. Мне кажется, что живущие в пятиэтажках гораздо чаще украшают так территорию у своих домов, чем многоэтажники. Но у многоэтажек, особенно башенновидных, с одним подъездом, в последнее время стали сажать фигуры львов по бокам у входа – традиционных, злых и торжественных, иногда позолоченных. Эти львы гораздо меньше, чем те, что охраняют старые дома. Наверное, только такие продаются в магазинах.

* * *

Только что поженившиеся провели первую свою ночь в гостинице на дороге. Домна спала на соломе в комнате с другими работающими женского пола. От них пахло, они грубо и открыто разговаривали. Утром Дочь хозяина была грустная, бледная и удивленная. Домне стало ужасно больно за неработающую, но она не задала никаких вопросов. Через пять дней они добрались до деревни, где жили двести семьдесят работающих. По дороге Посланник судьбы вел себя уже не так пламенно, как до свадьбы. Был довольный и усталый. Дочь хозяина всматривалась в него, всматривалась. В деревне он совсем перестал вести себя романно. Издавал во время еды рыгающие звуки, пил, ходил по дому в нижнем белье, с женой не разговаривал. Жена хозяина, в которую превратилась Дочь хозяина, пыталась разговаривать с Посланником судьбы, но он зевал при виде ее, не отвечал или говорил, что плакать при нем бесполезно, вода из глаз на него никак не повлияет, потому что он настоящий Хозяин и будет вести себя как хочет. Жена хозяина плакала, Домна утешала ее и плакала вместе с ней. Посланник судьбы оказался плохим мужем, а точнее – не мужем вовсе. Единственное, что мужского он выполнял часто, – ходил к жене в спальню. Она этого не любила, рассказывала Домне, что ей совсем становится от этого плохо, но обрадовалась, когда забеременела, потому что ребенок внутри – это счастье и предлог отказывать мужу. Посланник судьбы тоже обрадовался: станет отцом и совсем закрепится хозяином жены, земли, деревни, работающих.

От осознания этого он принялся сильно тратить деньги, которые приходили от работающих на земле его жены. Купил четырех очень дорогих щенков. Жене хозяина доложил об этом Надзирающий за деревенским хозяйством, объяснив, что за каждого щенка можно было купить по три работающих мужского пола. Жена хозяина сильно разозлилась и превратилась в Хозяйку. Она с красными щеками пересказывала Домне доклад Надзирающего за хозяйством, Домна тоже злилась и повторяла за ней: за каждого щенка можно было купить по три работающих мужского пола. Хозяйка объяснила Посланнику судьбы, что он не Хозяин и она запрещает ему тратить хозяйственные деньги. Он кричал в ответ про свою мужественность, которая дает ему право тратить. Они долго ругались, Посланник судьбы проголодался и ушел есть холодное мясо, а потом поселился в отдельном каменном доме рядом с большим домом. Без ежедневного мужа Хозяйке стало гораздо легче. Она растила ребенка у себя в животе, думала о его будущем, поэтому заинтересовалась деньгами, хозяйством, вникала в разные домашние и даже деревенские дела, просила Надзирающего за хозяйством докладывать ей всегда, договорилась с ним, что он ей будет докладывать о тратах Посланника судьбы, когда они превысят определенную сумму. Стала заплетать себе сама, без помощи работающей, тоненькую бледную косу, занялась шитьем и вышиванием, которые раньше не любила. Домна занялась рукоделием и вышиванием тоже. Они вместе с Хозяйкой и Надзирающим за хозяйством даже ездили в деревню знакомиться с работающими. Хозяйка подарила детям сладкий хлеб, работающие ей много кланялись. Домна радовалась за Хозяйку, та, несмотря на неудачного Посланника судьбы, оказалась счастливее в деревне. Домна тоже здесь была счастливее, но только из-за того, что была счастлива Хозяйка, а не из-за того, что оказалась в обстановке, похожей на свое детство.

Посланник судьбы, Муж хозяйки, удивился, когда через день, три, пять, неделю жена не пришла плакать, мириться и уговаривать его вернуться. Он чуть почувствовал себя униженным, но потом осознал радость своего положения почти холостяка. Он растил счастливо своих щенков и мечтал устроить большую охоту. Скучал без женщины и как-то позвал к себе Домну, обманув ее, сказал, что у него важное для Хозяйки письмо. Посланник судьбы начал трогать работающую за грудь, она очень сильно ударила его по щеке ладонью, будто неработающая, выросшая в большом каменном доме в городе. Она отчасти ей и была. Посланник судьбы очень удивился. Пока он удивлялся, Домна ушла. Она очень расстроилась, но не из-за себя, а из-за обиды за Хозяйку, и не стала ей ничего говорить. Домна знала ее и чувствовала, что та еще любит Посланника судьбы, планирует в будущем с ним мириться, надеется, что он исправится, а пока просто бережет силы для ребенка.

Живот Хозяйки стал совсем большим, Хозяин-отец дочери не писал, не интересовался, в дом со львами, где она и Домна выросли, переехал его старший неофициальный сын с семьей. Уже нашли женщину с молоком для предстоящего ребенка Хозяйки, она посмотрела на Хозяйкин живот, предсказала ей мальчика. Неработающая и работающая много работали, готовились, шили и вышивали разные тряпичные вещи для этого мальчика. Хозяйка, чем ближе к родам, становилась все круглее и счастливее. Она решила помириться с Посланником судьбы. Домна знала, что к нему ходит женщина из работающих, но решила сама об этом не думать и Хозяйке не рассказывать. Посланник судьбы все никак не мог прийти на этот разговор, говорил, что занят со щенками. Когда наконец пришел днем – Хозяйка спала в кресле, обнимая живот с ребенком. Домна спала рядом на кресле ниже. Посланник судьбы подумал, что хорошо было бы поджечь дом, и даже подошел к печи и открыл ее пасть, но потом передумал, потому что почувствовал, что все равно случится так, как ему понравится. Он взял лошадей, коробку с резьбой, подушки, которые нашили жена и Домна для мальчика, поместил на них себя и своих щенков и уехал в другую деревню к другу-хозяину, который тоже растил собак и давно его звал. Он потом передал через работающих жене, что он приходил, а его проигнорировали. Хозяйка долго и много плакала. И Домна вместе с ней.

Ранним утром, когда еще спали даже работающие, у Хозяйки полилась вода. Домна проснулась. Отправила одного из работающих за врачом в небольшой город неподалеку. Тот обычно помогал рожать неработающим, живущим в своих больших каменных домах в округе. Во время родов Хозяйка, как увидела Домна, снова превратилась в Дочь хозяина, ребенка без помощи. Она кричала, выла, плакала, выталкивала из себя Сына посланника судьбы. Домна говорила ей ласковые слова, гладила по голове. Доктор что-то сам себе говорил про слишком узкие бедра. Сын посланника судьбы засел в Дочери хозяина. Домна ощутила всю ту самую боль, которую ощущает Дочь хозяина, и заплакала, закричала, завыла вместе с ней. Доктор подумал, что работающая потеряла ум, подумал выпихнуть ее из родовой комнаты, но тут Сын посланника судьбы наконец стал выталкиваться. Домна продолжала кричать вместе с Дочерью хозяина и услышала, как трещат расходящиеся бедра то ли у нее самой, то ли у неработающей. Мальчик вышел, покряхтел и перестал дышать. Дочь хозяина тоже. Домна поняла сразу, что случилось, но не поняла, почему она сама еще вдыхает и выдыхает воздух.

Не все, но многие работающие в доме и деревне плакали. Хозяйку и ее мальчика жалели. После похорон Домна лежала в комнате Дочери хозяина на своей узкой кровати. Работающая не ощущала совсем ничего. Теперь души ее не было. Ей не от кого было перенимать чувства и мысли. То, что у нее находилось вместо души, без Хозяйкиной души не работало. Домна давно уже жила жизнью Хозяйки и собиралась добавить для проживания судьбы ее детей, а теперь все это отменилось. Работающие в доме Домну тоже жалели, принимали ее за полунеработающую из-за того, что она жила с Хозяйкой в одной комнате, донашивала ее платья, разговаривала с ней по-французски, а теперь вот наполовину умерла после смерти Хозяйки. Они приносили ей еду, такую же, как и Хозяйке. Домна не ела, только стала откусывать понемногу от горбушки хлеба и глотать его не прожевывая. Работающие принялись носить ей только хлеб, чтобы не тратить зря другие продукты.

Посланник судьбы на похороны не приехал. Он проводил время в городе, вернулся туда со своим приятелем – хозяином и любителем собак. Они оба оставили дорогих щенков и взрослых псов на специального работающего. Посланник судьбы думал приехать в деревню, чтобы навести там порядок, но через две недели после смерти жены и сына написал Надзирающему за хозяйством два распоряжения: 1) выслать ему денег, гораздо больше, чем ограничила Хозяйка, когда была жива; 2) выдать Домну замуж за работающего с железом. Посланник судьбы долго думал, что с ней сделать, обсуждал с приятелем, тот предлагал поехать в деревню и наказать Домну всем вместе, позвать еще соседей, но ехать не хотели: в городе шел сезон веселья. Хозяин, в которого превратился Посланник судьбы, вспомнил сердитого старого деревенского кузнеца, бывшего работающего в армии, с пожженным войной лицом, и вдвоем с приятелем они решили, что это лучшее наказание. Когда за Домной пришли и сказали, ей было все равно. Она достала из-за своей кровати старый тряпочный тюк, добавила в него тонкую бледную косу Дочери хозяина и пошла туда, куда ее повели.

* * *

А на их Юге север наступил морозом. Работающий Джон привез тело Хоуп на ту плантацию, откуда ее купили. Тут все работающие – и Очень сильные, и Сильные средне, и Слабые – спасали сахар. Хозяин-капиталист смотрел из окна второго этажа белого дома и считал убытки. Он брал в расчет и смерть примерного количества работающих от обморожения. Джон окликнул первую попавшуюся работающую, он знал, что женщины – чаще всего даже на больших плантациях – знали почти всех или многих. Она отправила сво- его сына за Голд. Та забрала дочь из телеги, отнесла ее в свою хижину. С тех пор как Голд перевели в Сильные средне, она перестала быть королевой работы и за ней надзирали меньше. И из-за общего движения Голубоглазый надзирающий не сразу заметил, что Голд ушла. Когда он пришел за ней, она сидела на циновке, держа холодную Хоуп на своем теле и завернув ее в плед. Джон возвращался на телеге на плантацию, на которую его купили много лет назад. Он завернулся в два одеяла, в которых вез Хоуп. Он хотел оставить их вместе с ней, но Голд отказалась. Он плакал, его слезы полузамерзали на лице и походили на стеклянные осколки. После моста Джон не поехал прямо, а свернул направо, где вместе с правом был еще и настоящий Север. Голубоглазый надзирающий сказал Хоуп, что выкопает ее дочь из земли после похорон и выбросит в реку, если она не вернется спасать сахар. Голд накрыла тело Хоуп пледом и ушла работать. Ей велели добавить дров в костер, она опалила себе ладонь так, что запахло жареной кожей, но ничего не почувствовала.

Утром светило солнце. Хозяин ходил по вялому сахарному лесу и уже подробно считал убытки. Кто-то из работающих все еще работал, многие лежали в своих хижинах, болели от пережитого холода. Работающий, отвечавший среди работающих за подготовку к смерти, сделал для Хоуп гроб. Голд обмыла ее тело, придерживая куски кожи на спине, чтобы они не отвалились, переодела ее в свое белое платье. Другие работающие принесли гроб, и Хоуп туда сложили. Гроб перенесли в большую хижину, которая работала для работающих церковью. Вокруг работающие начали тихо петь – провожать Хоуп и ее улетающую душу. Высокая и широкая Голд возвышалась над всеми и не пела. В гробу Хоуп перевернулась на правый бок, и сквозь белое платье на ее спине проступила кровь.

Загрузка...