Когда закончилась нефть

Александр Прокопович ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ЭТИКЕТ

Весь этот город был одной огромной песочницей. Весь этот материк. Вся эта планета была горой песка, по недоразумению вышедшей на орбиту. Песок был в воздухе, в воде, еде, в местных женщинах и уже даже во мне — первом комиссаре русской дипломатической миссии на Эдеме. Довольно забавное название, если учесть, что для полной гармонии тут не хватало только чертей и котлов.

Местным здесь тоже не нравилось, но у них не было выбора. Максимум для местного — стены и крыша, чтобы кондиционер мог работать, и розетка, чтобы можно было подключить все тот же кондиционер и холодильник с местным отвратительным как бы пивом. Единственное достоинство напитка — сразу из холодильника он холодный. Вода вкуснее, а кефир крепче. Дикари. И с этими людьми я должен был подписать договор. О дружбе и сотрудничестве. Наш президент решил, что мы можем им что-то продать. Вероятно, у нас перепроизводство лопаток, пасочек и ведерок.

Детей здесь не было. То есть, конечно же, были, но, скорее всего, их держали подальше от дипломатов, хотя, немного пообщавшись с местными, — вполне допускаю, что они рождаются сразу с плохим характером, отвратительными зубами и ненавистью к чужакам. Под два метра. Может быть, наш президент хочет из них набрать пару полков? Большие ребята и очень опасные. Неприятные. Смотрят оценивающе — как бы быстро и легко убить. Говорят, они каннибалы, что, с учетом того, что кроме людей здесь другой живности — днем с огнем, — вполне возможно. А может, это одна из дипломатических легенд? Пока не приехал сюда — думал, что легенда, а встречаешься взглядом с одним из них — начинаешь верить.

Сегодня у меня важный день. Или последний. Если все получится как надо; я подпишу договор, смогу улететь домой и проведу блаженный месяц где-нибудь, где трава, река и земля. Черная, вязкая, с запахом. Потом снова в дорогу. Иногда я перестаю понимать, где я: дома, в очередной командировке или мне снится долгий кошмар. Когда-нибудь я проснусь и окажется, что можно жить не в перерывах между «я приехал» и «пора в дорогу», а просто жить…

Для моего заклятого друга, представителя немецкой дипмиссии, день подписания договора стал днем казни. Что-то не так пошло в храмовом комплексе — выказал непочтительность к местной святыне.

Трудно представить, чтобы Фриц Гейман был непочтителен. Еще его прадед служил в департаменте внешних сношений, и все Гейманы по мужской линии с детства готовились к одному — быть почтительными и дипломатичными.

Представители местных властей отправили немцам ноту протеста, в которой говорилось, что господин Фриц Гейман оскорбил их религиозные чувства.

Немцы добивались этого контракта долгих пять лет и первыми получили приглашение на подписание договора. Гейман стал первым иностранцем, которому позволили зайти в Храм. Оттуда вынесли его череп и таз. Эти два предмета лежали в традиционном для местных сундуке — они его делают из хитина какого-то здешнего насекомого — вместе с нотой протеста. Вероятно, для доходчивости.

Германия свернула свое представительство, улетели французы и американцы. Мы остались. Наш президент обожает монополию, а тут как раз такой случай. Я его понимаю — при худшем раскладе он получит мои череп и таз. Может быть, это его позабавит.

Я смотрел в зеркало и в какой-то момент понял, на самом деле передо мной череп, обтянутый кожей и мясом. Привычка примерять на себя новые обстоятельства. Я уже готовил себя к тому, чтобы стать просто черепом — без мяса и без кожи.

Тончайшая ткань рубахи, костюм — почти невесомый, но все равно вспотел я почти мгновенно. Пять ступенек и два метра от нашей миссии до автомобиля, а уже остро нужно в душ. Зачем я туда еду?

Мой переводчик — Масун. Все время кажется, что я его отвлекаю от чего-то важного и нужного. Он всегда идет чуть быстрее, не потеет, не пьет и не устает. Если бы у меня был остро нелюбимый и при этом приемный племянник — я бы вел себя с ним примерно так, как этот тип со мной. Хуже всего, когда он, пытаясь мне понравиться, улыбается. Он думает, что это улыбка — когда губы растянуты, но рот практически закрыт, за счет чего становятся видны его клыки. У местных довольно развитые клыки. А ведь с мясом на этом бесконечном пляже — большие проблемы. Ни птиц, ни каких-нибудь местных антилоп. И зачем им клыки? Лучше об этом не думать.

Масун попробовал улыбнуться еще шире, отчего глаза у него стали еще более монголоидными, того и гляди надорвет какую-нибудь мимическую мышцу. Это он от радости, что приехали. Остановка первая — дворец воинов. Дворец — просто потому, что другого слова для обозначения нехибары у них тут нет. Все — дворец. Большая хибара — тоже дворец.

Для начала мне предложили полностью раздеться и надеть на себя доспехи воина. Доспехи были грубой темно-синей тканью с отвратительным запахом, и… кто-то сразу меня укусил. Какая-нибудь местная разновидность клопа. Вероятно, он же уже кусал и Фрица Геймана. На голове у меня было сооружено что-то, пытающееся упасть и по ощущениям напоминавшее клубок змей. Иногда оно шипело.

Следующая остановка — дворец жен. Тут было просто — ходить, любоваться и пытаться не обращать внимание на шипение на голове и красоты, открывающиеся перед глазами. Жены были большие и толстые, говорить комплименты было все труднее, но сказать нужно было каждой и, как я понял, важно было не повторяться. Комплименты здесь были приняты в духе: «О королева луны, гибкая, как тростник, стройная, как бамбук»… Знать бы еще, что у них хорошо, а что плохо. Может, у них гибкость и стройность не приветствуются. Не факт, что жена должна быть умна или трудолюбива. Выкручивался от противного — перечислял, какой мужчина хотел бы иметь такую жену. Рассказал про всех известных мне выдающихся личностей — от Суворова до Шерлока Холмса. Длинные ножи в руках охраны остались в ножнах — получилось?

Кажется, впервые в Эдеме я был рад оказаться под открытым небом. Все в этой жизни прекрасно в сравнении с обитательницами дворца жен и необходимостью их хвалить. Ну, кроме поездки в Храм.

— Масун!

Переводчик снова был мне рад, он смотрел на меня с ожиданием. Первый, кто обрадуется моей ошибке, будет он. Может, и ребра обгрызать будет первым — вон клыки какие. Нет, пожалуй, не буду давать шанса — очень хотелось перенести посещение Храма на другой день, но не этого ли он ждет?

— Масун, ты расскажешь мне про ваш Храм?

— Да, господин первый комиссар. Но лучше это делать прямо в нем.

Попытка не удалась, но попробовать ведь стоило?

Космическая разведка выдала замечательные снимки барханов, как будто вида снизу и сбоку нам не хватало. Большие суммы, перекочевавшие в карманы местных жителей, в обмен тоже дали не особенно много — одно большое ничего.

Автомобиль остановился, дверь открылась — странно, в этом районе я еще не был, но до центра города отсюда рукой подать, вон башни дворца правителей. А передо мной был вход во что-то квадратное и занесенное песком. Что-то очень знакомое.

Дверь в Храм больше всего напоминала вход в бомбоубежище — небольшая, из толстого металла, такую и гранатомет не возьмет, только зачем, если у местных ничего серьезнее копья не отыскать?

— Господин первый комиссар, проходите, Храм нельзя заставлять ждать…

Упс, минус одно очко. Буду быстрее, вдруг Фриц просто задумался не к месту, Фриц был таким задумчивым…

— Не ударьтесь головой, господин первый комиссар…

Поздно — кажется, до крови — хорошо хоть в последний момент умудрился удержать на голове эту шипящую дрянь. Кстати, на ощупь она скользкая и мерзкая.

— Пока вы привыкаете к свету, я расскажу вам историю нашего народа и приведу вас к алтарю. Вы готовы?

— Я готов. — Я всегда готов, мой Масун. Я буду слушать внимательно, обращая внимание на интонации, на придыхание, на паузы и междометия, так, будто это самое главное, что мне приходилось слышать в своей жизни. Просто потому, что так оно и есть.

Масун зажег факелы на стенах, сел на корточки и, раскачиваясь и немного подвывая, начал свой рассказ. Он смотрел на меня, не видя и не мигая. Я слушал, и слушали, ни слова не понимающие по-русски двое здоровущих охранников с обнаженными клинками.

— Этот Храм помнит бога. Этот Храм не место поклонения или мечты. Сюда бог приходил, чтобы работать. Здесь он являл себя нашему народу, и тогда эта земля действительно была Эдемом. Тут он укреплялся, чтобы следовать далеко и близко, тут он принимал решение и отсюда его выполнял.

В других землях другие боги правили, карали и награждали, а здесь бог жил. Бог этой земли дал нам все, а потом ушел. И все, что осталось — этот Храм и вера в то, что когда-нибудь бог вернется. Чужеземец, если ты готов стоять у алтаря бога, если ты готов разделить нашу надежду — останься, если нет — уходи, но уходи навсегда и останься тоже навсегда…

Масун замолчал. Прошла минута, другая. Я должен был уйти, навсегда. Не бывает в политике «навсегда», пусть попробует кто-то другой. В конце концов, никто никогда не узнает, что я просто испугался…

Я остался. Масун встал, взял меня за руку и повел в глубь Храма. Я не успел понять, что происходит, когда сильный толчок в плечи заставил меня упасть на колени. Шум сзади означал, что и моя стража не осталась стоять.

— Господин первый комиссар, что вы видите перед собой?

Я смотрел в колеблющуюся в свете факелов тьму и видел то, чего здесь никак не могло быть, то, что, вероятно, погубило Фрица. И, если я сейчас не пойму, как правильно отвечать, — погубит меня. Под алтарем были кости — много костей, хотелось бы думать, что мой костный набор не пополнит эту кучу.

— Говорите, господин первый комиссар!

— Масун! Я вижу крест. Я вижу четыре луча и кольцо, объединяющее их. Я не знаю, что это значит, но я стою перед этим прекрасным символом на коленях, потому что уважаю обычаи твоего народа, веру твоего народа и надежду твоего народа.

Ничего не произошло. Не раздался свист лезвия, не щелкнули челюсти. Масун выдержал небольшую паузу и сказал так, будто русский его родной:

— Пойдем?

Дорога от Храма до Дворца Правителей заняла несколько минут, а церемония во Дворце и того меньше. Договор ждал меня там уже подписанный, правитель не счел меня достойным аудиенции.

Завтра — домой, но я должен спросить. Договор в миссии, и, что бы я ни натворил — это уже мое личное дело…

— Масун, почему вы убили Фрица?

С тех пор как мы покинули Храм, Масун перестал натянуто улыбаться и как-то уже не смахивал на нелюбимого дядюшку. Он рассказывал мне анекдоты и смеялся над моими, он предложил познакомить меня со своей семьей, которая вот-вот должна была прилететь в столицу… Я стал все реже думать об анатомии человека. Сейчас снова мелькнули клыки, но тут же исчезли…

— Ты можешь знать. Ты понял. А Гейман не понял. Он стоял на коленях перед алтарем и не видел его. Он смотрел на четыре луча, на круг, замыкавший их в единство добра и зла, внешнего и внутреннего, отчаяние и надежду, на колонну судьбы, которая пролегает через храм с запада на восток… Он долго стоял, ничего не говорил, а потом спросил, с какой стороны от вентиля наш алтарь. Воин не может поступить иначе, когда слышит такое оскорбление.

— С какой стороны от вентиля? — Нормальный вопрос, я чуть было не задал его, правда, в более грубой форме… Все-таки Фриц был дипломатом в четвертом поколении, а я вполне мог бы быть нефтяником. У нефтяников трудно с почтительностью. Мой дед часто выходил курить у теперь совершенно безопасной компрессорной станции. Когда он думал, что его никто не видит, он тихонько гладил уже навсегда пустую трубу и что-то шептал… Наверное, он тоже мечтал, чтобы от поворота вентиля что-то зависело…

— Масун, а вы едите мясо?

Снова показались клыки Масуна, а через миг на его лице появилась настоящая улыбка.

— Кроты. Я тебя обязательно угощу, поверь, ничего вкуснее ты не ел. В столице — стада самых жирных кротов в стране.