Когда пришли триподы

5

В школе отсутствовало все больше ребят. Неизвестно, то ли они стали триппи, то ли отсиживались дома, ожидая, пока все успокоится. И уроков почти не задавали.

На собрании директор предупредил, чтобы мы опасались людей, которые захотят надеть на нас шапку; дядя Ян не единственный расхаживал в окрестностях с резиновыми шлемами. Обо всем подозрительном мы должны были немедленно сообщать.

Я стоял рядом с Хильдой Гузенс, она фыркнула и сказала:

– Старый придурок!

– Почему?

– Как будто нас надо предупреждать.

– Говорят, сегодня в школе видели Дикого Билла. Если он поймает тебя, может, захочет надеть шапку на свою любимую ученицу.

– Не думаю.

– Мой дядюшка чуть не проделал это со мной.

Она только с жалостью поглядела на меня. Интересно, каково быть Хильдой Гузенс и быть такой уверенной в себе и в окружающем. Директор продолжал мямлить. Это был худой беспокойный человек, бледнолицый и седовласый; в конце учебного года он должен был уйти на пенсию. Я думал также, каково ему приходится – ведь он едва справлялся в нормальных условиях, когда не было ничего похожего на триподов.

Я вдруг осознал, как важно быть самим собой – вспыльчивым и презрительным или обеспокоенным и жалким, но самим собой, и продолжать действовать по-своему; в сущности, это означало быть человеком. Мир и гармония, которые предлагали дядя Ян и остальные, на самом деле были смертью, потому что, не будучи самим собой, потеряв индивидуальность, ты не живешь.

Первым уроком должна была быть химия, но учительница не появилась. Хильда Гузенс и еще несколько занялись заданиями; остальные болтали. Вдруг распахнулась дверь. Но вошла не миссис Грин, а волосатый маленький уэллсец по имени Уилли, который преподавал физкультуру.

Он закричал:

– Уроки кончены! Расходитесь!

Энди спросил:

– Почему?

Уилли с важным видом ответил:

– Распоряжение полиции. Эксетерские триппи выступили. Они пройдут несколькими милями севернее, но нужно принять меры предосторожности. Расходитесь.

Мальчик по имени Марриот сказал:

– Я живу в Тодпоуле.

Тодпоул находится в шести милях к северу от школы. Уилли ответил:

– Ну, туда идти нельзя. Вдоль их пути всех эвакуируют. Вероятно, через час-два все успокоится, а пока свяжись с полицией.

В сарае для велосипедов я подождал, пока Энди кончит возиться со своим. Сарай опустел раньше, чем он распрямился.

Я сказал:

– Пошли – мы последние.

– Я вот думаю…

Я нетерпеливо заявил:

– Можно ехать и думать в одно и то же время.

– Я бы хотел взглянуть на это.

Прошло несколько мгновений, прежде чем я догадался, что он говорит о триподе.

– Дорога перекрыта.

– Сможем обойти.

«Сможем», а не «могли бы». И «мы» значит – отступления нет, иначе он решит, что я струсил.

Я сказал:

– Вряд ли он отличается от того, что мы видели.

– Наверно, нет. – Он вывел велосипед из сарая. – Все равно хочу взглянуть.

День был ясный, но в ветре, поднявшем тучу листьев, чувствовалась зима. Людей было мало, и все шли в противоположном направлении.

Дорогу перекрыли в полумиле от городка. Поперек дороги стояла полицейская машина, рядом с ней курил сигарету полицейский, другой сидел за рулем. Нам нужно было миновать их. Слева простирались открытые поля, но справа – поросший лесом холм.

Я сказал:

– А как же велосипеды?

– Не волнуйся. Спрячем в кювете.

Велосипед мне подарили месяц назад на день рождения, гоночный велосипед, о котором я давно мечтал. Я осторожно положил его в траву. Мы пролезли в дыру в изгороди и направились к деревьям. Укрывшись, мы держались поближе к дороге. Прошли в ста метрах от полицейской машины; курящий полисмен посмотрел в нашу сторону, но, по-видимому, нас не заметил.

Если нас не увидел полицейский, очевидно, не увидит и трипод. Я почувствовал себя увереннее. Даже ощутил какую-то беззаботность. Пели птицы – дрозды, слышалось характерное щелканье фазанов. Обычные звуки природы. Какая сумасбродная затея – погоня за триподом. Если даже он двинулся, то может снова остановиться, как тот, на болотах, или сменить курс. Деревья кончились, и мы укрылись под изгородью, окружавшей поле, на котором паслись коровы фризской породы. Слева от нас местность понижалась, открывая вид на окрестности. На многие мили виднелись поля, рощи, фермы. На удалении солнце отражалось в реке.

Но солнце отражалось еще от чего-то – более холодным отражением. И это отражение приближалось к нам. Его топот перекрывал пение птиц и мычание коров.

Энди сказал: «К изгороди…» Мы перебежали метров тридцать по открытому лугу и легли. Видел ли он нас? Мы находились еще далеко, но мы не знаем, насколько далеко он видит. Я надеялся, что теперь мы спрятались. Энди прополз вперед, откуда ему лучше было видно, после недолгого колебания я присоединился к нему, оцарапав руку о куманику.

Он прошептал: «Я забыл, какой он смешной – как механический клоун».

Три ноги, каждая в свою очередь, двигались неуклюжей и семенящей походкой. Выглядело это смехотворно.

И хотя каждый шаг покрывал не менее десяти метров, продвижение казалось медленным и трудным. Гулкий ритм становился громче, я расслышал жужжание вертолета, очевидно, следившего за триподом. Я подумал о грациозности и быстроте истребителя «Харриер» и не мог понять, почему этому отвратительному чудовищу позволяют бродить свободно, почему в тот момент, как оно отделилось от триппи, не был отдан приказ об атаке. Но когда треножник подошел ближе, я увидел крошечные точки, цеплявшиеся за его гигантские ноги. Он принес с собой своих последователей. И я уже слышал их пение и крики, слов разобрать было нельзя, но голоса звучали дико и радостно.

– За что они держатся? – спросил Энди.

– Не знаю. – Нога с громом опустилась, другая взметнулась в небо, и я почувствовал головокружение. – Немного не дошел до нас.

Энди кивнул:

– Около ста метров. Но не поднимай голову.

Не нужно мне было говорить. Мы смотрели, как треножник с громом удаляется по долине между нами и Тодпоулом. Нога опустилась в воду, высоко взлетели брызги, сверкая, как алмазы. Триппи разразились чем-то похожим на гимн. Затем, когда очередная нога достигла высшего пункта своего подъема, что-то отделилось от нее и упало. Пение не смолкло ни на мгновение, а фигура упала на поле, как камень.

Мы ждали, пока трипод не скрылся из виду, потом подошли посмотреть. Девушка лет шестнадцати, в джинсах, с переломленными ногами. Я подумал, что она мертва. Но когда Энди наклонился к ней, она прошептала: «Да здравствует трипод…» Губы ее еле двигались, но она улыбалась.

Потом улыбка померкла, девушка умерла.

Самый далекий от Лондона треножник двинулся первым, остальные по очереди выступили в марш на столицу. Последним вышел трипод из Фарнхем Коммон, и тогда авиация получила свободу действий. В новостях ничего не показывали, но было объявлено, что все триподы в Англии уничтожены. Добавлялось, что аналогичные действия предприняты в других странах. Кризис кончился, мир свободен от триподов.

Я догадывался, почему по телевидению ничего не показали, хотя нападение на самый первый треножник показывали. Это было отчаянное решение. Многие триппи, цеплявшиеся за треножники, убиты, и это не хотели показывать. Ужасно, особенно если вспомнить, что среди них могли оказаться люди, которых я знал; например, не было никаких известий о матери Энди. То, что они, подобно девушке на поле, умерли счастливыми, не делало их смерть менее ужасной.

В следующие несколько дней утверждалось, что жизнь возвращается к норме. Странно, однако, что так мало об этом говорили, особенно если вспомнить шумиху после первой высадки. Думаю, действовала цензура, но почему она по-прежнему была нужна?

Начали распространяться дикие слухи. Например, что королевская семья стала триппи, забаррикадировалась в Виндзорском замке и готовит посадочную площадку для третьей волны триподов. Или что третья волна уже пришла и захватила целую страну – по одной версии Францию, по другой – США. Как сказал папа, цензура заставляет людей верить в любую нелепицу.

Но, помимо слухов, действительно происходили странные вещи. По-прежнему исчезали люди. В Боулдере, ближайшем ярмарочном городе, сразу ушли сто человек: оказалось, что ушли все люди китайского происхождения. На следующий день появился библиотечный фургон и увез двух работников и нескольких читателей, пришедших менять книги. А два дня спустя Тодпоул объявил себя территорией трипода. На дороге появилась большая надпись «Да здравствует трипод», и без шлема никого туда не пропускали. Тут же всем желающим предлагали шлемы.

Вечером папа достал чемоданчик, который оставил дядя Ян. Он сказал:

– Триподы дали их триппи, а триппи распространяют их. Не знаю, много ли их было сначала, но теперь, должно быть, очень много.

Энди сказал:

– Но как? Ведь все триподы уничтожены.

Папа поднял шлем.

– Простая отливка, провода и несколько транзисторов – триппи могут это готовить в тайных лабораториях. В сотнях тайных лабораторий по всему миру.

– Выбрось это, – с отвращением сказала Марта.

Он задумчиво смотрел на шапку.

– Не знаю.

– Я знаю! Хочу, чтобы ты ее выбросил.

Я спросил:

– А как она работает?

Папа покачал головой:

– Никто не знает в сущности, как действует гипноз. Но поскольку это состояние, в котором люди контролируются внушением, должно быть что-то, вызывающее транс – через радиоволны, действующие непосредственно на электрические центры мозга, вероятно, – вместе с приказом подчиняться триподам. И эта команда распространяется на всякого, носящего шлем.

Он повернул шапку, осматривая ее.

– Проводка похожа на замкнутый контур. Она связана с контрольной станцией – на спутнике или на корабле триподов. В таком случае разорвать контур – значит вывести ее из строя.

– Немедленно убери это из дома, – сказала Марта.

– Но как ты уберешь их с голов триппи? Ну ладно. – Он положил шапку обратно в чемоданчик. – Пока спрячу в сарае.

Когда в следующий раз позвонила Ильза, трубку взял я. Она сказала:

– Как приятно слышать твой голос, Лаври. Ты вырос, наверно. Кажется, я так давно тебя не видела. Как у вас дела? Приходят плохие сообщения из Англии. Об этих триппи и о беспорядках… драках и другом.

– Не так плохо, – ответил я. – Сейчас позову папу.

– Минутку. Сначала я поговорю с тобой. Как дела в школе?

– Небольшой беспорядок.

– Но ты готовишься к экзаменам? Важно не потерять Rhythmus…

Я не понимал, зачем использовать немецкое слово вместо обычного «ритм». Ее акцент и голос раздражали меня, как всегда. И вообще я не понимал, какое право она имеет спрашивать меня о школьных делах; она ведь только делала вид, что интересуется.

Я передал трубку папе и пошел к себе. Там был Энди, за моим компьютером. Он спросил, не возражаю ли я, я ответил – нет, но подумал, что он мог бы спросить и раньше. Попытался читать, но щелчки клавиатуры отвлекали, так что в конце концов я снова спустился в гостиную. В то же время из кухни вышла Марта за порцией вечерней выпивки.

Наливая ей, папа сказал:

– Ильза передает привет.

– Она звонила? Жаль, что ты не позвал меня. Я хотела спросить ее о тарелке, которую мы купили в Бате в прошлом году. Не думала я, что моя память может стать хуже, но она становится.

– Нас прервали. И она сказала, что в пятый раз пытается связаться с нами. Линии перегружены. – Он помолчал. – Она сказала мне кое-что, чего я не знал; у них там нет цензуры. В Америке полиция и войска получили приказ без разговоров стрелять в людей в шлемах – убивать на месте.

– Пора и нам делать то же, – сказала Марта.

– Швейцарцы считают, что со дня на день мы будем… Марта…

Она подняла голову от журнала:

– Что?

– Ильза считает, что мы должны прилететь к ней в Швейцарию.

– Вздор. Правительство теперь серьезно берется за дело, и все скоро наладится. Лучше Ильзе прилететь сюда. Если ее отец держится так долго, значит, он не умирает.

Они какое-то время спорили, но Марта взяла верх. Это меня не удивило – Марта всегда побеждала в таких спорах. А что касается отца, то я чувствовал, что его беспокоят вовсе не триппи, а отсутствие Ильзы. Если она вернется, для него это не хуже, чем лететь к ней. Он сказал, что постарается связаться с ней. Марта сказала, что лучше сначала позвонить в аэропорт и узнать расписание.

Он довольно быстро дозвонился до аэропорта, и я слышал, как он спрашивает расписание рейсов на Женеву. Разговор казался обычным, но вдруг он повесил трубку.

– Ну как? – спросила Марта.

– Полеты в Швейцарию и из нее прекращены.

– Вероятно, временно, пока все не наладится.

По лицу папы я видел, что есть еще кое-что.

– Служащий аэропорта сказал еще… Не специально, а как заключение разговора. Он сказал: «Да здравствует трипод».

Из всех неприятностей совместной жизни с Энди мне особенно не нравилось то, что он встает рано. Он старался не шуметь, но это было еще хуже – наполовину проснуться и слушать, как он тихо ходит, осторожно закрывает дверь, идя в ванную, еще осторожнее открывает ее, возвращаясь. Ночью я долго не спал, думая о триппи и шапках, и эти утренние тихие шаги раздражали меня больше обычного. Я размышлял, нет ли возможности переселить его в свободную комнату на половине Марты, впрочем, без особого оптимизма, когда он окликнул:

– Лаури!

Он стоял у окна. Я раздраженно спросил:

– Что?

– Самолеты.

Я услышал негромкий звук и пошел к окну. У нас хороший обзор, и я увидел два истребителя, вылетающих из-за холмов за Тодпоулом. От удовольствия видеть их я забыл о своем раздражении: такие стремительные и прекрасные сравнительно с неуклюжими треножниками. Какое значение имеют несколько человек, охваченных трансом, когда на нашей стороне такая сила?

– Фантастично! – сказал я.

– Там еще.

Он указал на юг. Навстречу первым двум летела тройка. На соединение, решил я. И думал так, пока не начали взрываться ракеты. Это продолжалось недолго. Один из двух вспыхнул оранжевым и красным пламенем, а второй улетел на запад, атакующая тройка преследовала его.

Я шепотом спросил:

– Что это?

Но я уже знал. Все пять «Харриеров» со знаками военно-воздушных сил. Которая сторона в шапках, а которая свободна, я не знал, но одно было несомненно: армия тоже разделилась на наших и не наших.

Приказ передали по радио: телевизионные передачи прекратились. Все свободные граждане должны оказывать помощь властям в борьбе с носящими шапки. Полное сотрудничество с полицией и армией, которые получили свободу действий в наведении порядка. Ситуация сложная, но свободные граждане, борющиеся за свою свободу, победят. Тем временем использование морского и воздушного транспорта – только по специальному разрешению. Население должно оставаться дома, избегать пользоваться автомашинами, кроме крайних случаев, и слушать правительственные радиопередачи.

Заявление повторили, а затем радио смолкло. Мы снова поймали эту станцию, но слышался лишь гул помех. Но следующая станция работала, диктор с йоркширским акцентом восторженно говорил, что победа свободных людей всего мира близка. Все должны быть готовы принести в жертву все, даже свою жизнь, если понадобится. Скоро человечество узнает мир и гармонию, которых оно тщетно искало с начала своей истории. Да здравствует трипод!

Папа и Марта пили виски. Марта и раньше частенько выпивала, но папа никогда, только по праздникам.

Он налил еще и сказал:

– Будет трудно день-два, может, с неделю. Продовольствие станет проблемой. – Он протянул ей стакан. – Последний приказ был оставаться на месте. Придется, но мне это не нравится.

– Мне тоже. Делай, что тебе говорят, – таков путь овец на бойню.

– Но у нас нет выбора. Мы не можем выбраться из страны – триппи контролируют Хитроу, но даже если бы аэропорт был свободен, полеты все равно запрещены. Здесь по крайней мере лучше, чем в городе.

Марта сказала:

– Мне никогда не нравилось принуждение.

Он раздраженно ответил:

– А кому нравилось? Но приходится смотреть фактам в лицо.

Она осушила свой стакан.

– Смотреть им в лицо – и рассчитывать. Особенно учитывать те, что на твоей стороне. Нам говорят, что нельзя вылетать из аэропортов и отплывать из портов. Если бы у нас было летное поле и частный самолет, никто не остановил бы нас.

– Но у нас нет… – Он замолк. – Ты имеешь в виду – «Эдельвейс»? Мы до него не доберемся. Между нами и рекой не менее полудюжины застав.

– Надо попробовать, чтобы проверить.

– Но даже если доберемся и выйдем в море, куда мы направимся?

– Я имею в виду одно место. Оно далеко от всей этой суматохи, и у меня там дом.

Он молча смотрел на нее. В конце концов сказал я:

– Гернси.

Папа продолжал молчать. Марта спросила:

– Ну? Почему бы нет?

– Это нарушение.

– Именно так говорит собака овце, которая выходит из ряда.

– Ну, если завтра или послезавтра дела пойдут еще хуже… подумаем.

– Бывают времена, когда раздумывать, а не действовать – худшая политика. – Как обычно, голос ее звучал твердо и решительно. – Действовать надо немедленно.

Он долго смотрел на нее, потом кивнул в знак согласия.

– Утром?

Она поставила стакан.

– Начну собираться немедленно.

Когда она вышла, папа налил себе еще. Он смотрел на фотографию в серебряной рамке – Ильза, смеющаяся, в летнем платье. Он уступил, понял я, потому что у Марты характер сильнее, а не потому, что согласился с ней. И может потому, что не хотел признаться в истинных причинах своего нежелания оставить дом. Я подумал, что знаю эту причину. Это был и дом Ильзы; оставить его – значило оборвать связь с Ильзой, может быть, последнюю.