Кофе со льдом

Софья Ролдугина История седьмая. Кофе со льдом

В Бромли, как и в любом большом городе, рано или поздно настает момент, когда отчаянно хочется приблизить наступление весны.

После достопамятного бала миновало уже почти три недели. За короткую оттепель хмурые дожди закатали нежный, воздушный пушок снега под ледяную корку. По городским дорогам было не пройти — автомобили и кэбы размесили такую отвратительную кашу, что даже лучшие сапоги через полчаса начинали промокать. Бромлинское «блюдце» в любую погоду укрывала плотная шапка смога — тумана, смешанного с гарью заводов и фабрик. Солнце почти не появлялось; кажется, последний ясный денек был на Сошествие. Природа словно забылась болезненным сном — зато светская жизнь била ключом.

Что ни день — то прием, или бал, или званый ужин, или поэтический вечер, или встреча клуба для избранных, или театральная премьера, или открытие новой выставки, или выступление в опере какого-нибудь редчайшей чистоты меццо-сопрано… Кого-то эта яркая карусель утомляла. Но были и те, кто ею искренне наслаждался — к примеру, блистательная леди Вайтберри. И, увы, она считала своим долгом приобщить меня к своим развлечениям.

Не то чтобы я не любила веселье… Но на плечах Эмбер не лежало управление огромным процветающим графством и элитарным кофейным салоном в придачу. А вот мне для того, чтоб соответствовать статусу леди, приходилось буквально по минутам выкраивать время из бесконечной ленты дел и обязанностей.

— Трудный денек, леди? — сочувственно поинтересовался Лайзо, когда автомобиль отъехал достаточно далеко от особняка Вайтберри, где продолжала звучать музыка, а талантливая «гостья из Романии» распевала сентиментальные романсы. Собственно, ради нее Эмбер и устроила прием; мне певица тоже понравилась, да и гости были все больше из нашего, узкого круга, но уже второй день я так отчаянно хотела спать, что боялась задремать прямо посреди очередной жалостливой песни.

А это, право, было бы неприлично и недостойно леди.

— Да, пожалуй. Весело, но слишком шумно, — рассеянно согласилась я с Лайзо. — Может, в другой раз я бы осталась до конца, но нужно еще просмотреть документы по судебной тяжбе насчет северной границы… Ох, и почему у меня такое чувство, будто мой адвокат подкуплен соперниками?

— Возможно, так оно и есть, — задумчиво предположил Лайзо. — Семейный адвокат — это хорошо, но если б я с кем судиться стал, и денег у меня было б в достатке, я б кого-нибудь из большой, солидной конторы нанял, кому с графиней сотрудничать для репутации полезно.

— Вам не следует рассуждать о таких вещах, мистер Маноле, это совершенно вас не касается, — устало напомнила я.

— Да, да, конечно, леди, прошу прощения, — тут же повинился Лайзо — без тени настоящего раскаяния.

В последнее время он все чаще играл роль понимающего и сочувствующего слушателя. Сначала я еще задумывалась о том, что нехорошо жаловаться слуге или обсуждать с ним великосветские сплетни. Но, как говорится, искушение приходит на мягких лапах, подобно бродячей кошке, и мурлычет так ласково, что рука не поднимается его прогнать, а потом сворачивается на коленях уютным клубком — и тогда пиши пропало.

Так и Лайзо.

Сперва я привыкла к тому, что он все время спрашивает меня о чем-то — вроде бы дежурные вопросы, вежливые, от которых можно отделываться пустыми отговорками, а в ответ — слышать какой-нибудь немудреный, но теплый комплимент. Маленькая слабость, почему бы не поддаться ей? А потом… Я и сама не заметила, как привыкла перебрасываться ни к чему не обязывающими репликами с Лайзо, коротая дорогу от театра до особняка на Сперроу-плейс или из кофейни — в загородный дом. Конечно, болтать со слугой — глупо и недостойно… Но я же болтаю иногда по утрам с той же Магдой? А чем хуже Лайзо — тем, что может поведать что-нибудь любопытное о премьере спектакля, на котором я побывала, или, истолковав какую-то из бесчисленных примет гипси, предсказать погоду на завтра? И, уж верно, нет ничего предосудительного в том, чтобы последовать ненавязчивому совету: «А завтра-то подморозит, леди — гляньте, какой закат красный. Вы б оделись потеплее, коли хотите с леди Клэймор в парке погулять… Простите великодушно, ежели не в свое дело лезу».

Проблема была в том, что этим Лайзо не ограничивался, а его советы порою… да что уж лукавить, почти всегда казались мне разумными. Я же привыкала быть откровенной с ним, хоть и чувствовала, что однажды об этом пожалею. Наверно, сейчас о моих текущих делах он знал ровно столько, сколько и управляющий, даже дядя Рэйвен был хуже осведомлен.

Оставался только один человек, за исключением Мэдди и Георга, который глубже, чем Лайзо, залез в мои личные секреты — Эллис. Ведь лишь ему я рассказала о Крысолове.

Который, к слову, за эти три недели ни разу не дал о себе знать. Растаял, как сон в ночь на Сошествие — и нет его…

Сердце отчего-то кольнуло.

— Леди, как ехать прикажете? — негромко окликнул меня Лайзо, прерывая цепочку невеселых размышлений. — Через низину, напрямик? Али кругом эту грязь объедем?

— Вам этот автомобиль потом мыть и полировать, вы и решайте.

Я с трудом проглотила зевок. Глаза слипались, как будто ресницы склеили воском.

— Тогда мимо рыночной площади поедем, по краю трущоб, напрямки то есть, — уверенно заявил Лайзо, скосив на меня глаза, и тихо добавил: — А то вы, леди, того и гляди заснете.

— Лучше о себе побеспокойтесь, — грозно ответила я, но рука уже сама собой потянулась к вязаному пледу, сложенному на свободном сидении: очень хотелось укрыться и подремать хотя бы сорок минут, пока мы будем добираться до особняка.

За стеклом замелькали белые мухи — опять началась метель. Мелкий снег, наверняка ужасно колючий — видимо, за то время, пока мы слушали певичку у леди Вайтберри, в Бромли опять вернулись морозы. А ведь только вчера было так тепло, что начали таять грязные, слежавшиеся сугробы в боковых переулках у Барбер-лейн…

Борясь со сном, я начала перечислять про себя наиболее срочные дела, составляя план работы:

«Перво-наперво следует просмотреть материалы по судебной тяжбе. Потом, возможно, нанять другого адвоката — у леди Абигейл были на примете надежные люди. И нужно еще решить окончательно, какой прием устраивать на мое двадцатилетие — традиции предписывали праздновать эту дату с размахом, но в особняке на Сперроу-плейс бал не проведешь, званый ужин в лучшем случае, к тому же хотелось придумать что-то оригинальное…»

Додумать эту очень важную — и сложную для сонного разума — мысль я не успела.

Автомобиль затормозил так резко, что меня швырнуло на спинку водительского кресла и крепко приложило. Ох, наверное, потом на плече синяк будет…

— Что случилось? — спросила я, прокашлявшись. Мы только-только миновали шумную даже в это время рыночную площадь и свернули на боковую улицу, чтоб срезать дорогу. Никаких экипажей или препятствий впереди вроде бы не было. Так почему же…?

— А чтоб я знал! — коротко и зло откликнулся Лайзо, явно проглотивший пару крепких словечек, не подходящих для общения с леди. Он был бледен. — Кто-то под колеса кинулся. Только б живой остался…

И тут дверцу у пустого сиденья рядом со мною дернули.

В проеме показалась неряшливо одетая женщина, кутающаяся в черный платок. Я прищурилась — и обомлела.

— Зельда Маноле?!

— Матушка?!

Никогда еще я не видела у Лайзо настолько удивленного лица.

Зельда, впрочем, изумилась не меньше.

— Так и знала, что это вы! Чуяло мое сердечко! — взвыла она с такой смесью облегчения, радости и ужаса, что мне стало не по себе. — Ох, выручай, леди! Спрячь меня, Небесами тебя заклинаю и всеми святыми, какие есть! Век благодарна буду, не дай злыдням живого человека погубить! Охохонюшки, бедная моя головушка, непутевая…

Я сглотнула, скосив взгляд на Лайзо.

Наверное, немного найдется на земле людей, способных вышвырнуть прочь умоляющую о спасении женщину, да еще на глазах у ее собственного сына. Даже если у этой женщины репутация отъявленной мошенницы.

— Залезайте, Зельда, — коротко скомандовала я. — Садитесь вниз, голову наклоните. Я вас накрою пледом, снаружи не будет видно. Дверь захлопните… Вот так. И вам же лучше, если мне не придется жалеть об этом решении! Мистер Маноле, езжайте. И побыстрее.

Дважды повторять не пришлось. Автомобиль рванулся с места, как породистая лошадь на скачках. Я протерла запотевшее стекло ладонью и выглянула; кажется, никакой погони не было. Но потом бабахнул выстрел и, почти без перерыва — другой, третий… Послышались крики.

У меня отлила кровь от лица.

— Что там происходит? — тихо спросила я. Зельда, спрятавшаяся под пледом, хранила гордое молчание. — Миссис Маноле, будьте так добры, расскажите, что с вами случилось.

Кулёк из пледа дернулся.

— Там, это… Гуси разбираться пришли, почему драка и смертоубийство посередь бела дня. Люди, видать, с ума посходили… — Мне показалось, что голос у Зельды дрожал не от злости, а от испуга. — Вдолбили себе в головы, что гипси кругом виноватые, вот и кидаются на всех подряд. Вчерась Анну Хвостатую побили, ох, как побили, еле домой доползла, а она-то всего и хотела, что яблоки в карамели мальчишке какому-то продать. А его отец как увидел, да как завопил, что она, мол, мальчика-то украсть хочет… Охохонюшки, что ж это делается-то!

Кулек теперь раскачивался из стороны в сторону, жалобно подвывая. Лайзо стал мрачнее тучи; руль он сжимал так, что даже пальцы побелели.

Я все еще не понимала, к чему ведет Зельда, но мне уже было жалко ее. Конечно, Эллис упоминал не раз о том, что гадалке временами доставалось на орехи за мошенничество и обман, но одно дело — слышать об этом вскользь, и совсем другое — вот так внимать рассказу рыдающей свидетельницы. Да и сама история звучала странно… Не исключено, что подруга Зельды была сама виновата и спровоцировала людей. Однако что бы там ни произошло, пострадавшим нужно было обращаться в Управление спокойствия, а не вершить суд своими руками.

Какие люди, впрочем, такие и нравы. Глупо ждать от необразованной бедноты осмысленных действий.

— Прошу вас, продолжайте, — мягко напомнила я гадалке. — Сочувствую горю вашей знакомой; но все же, что случилось именно с вами?

Кулек горестно вздохнул.

— Надо было мне, дуре этакой, дома отсидеться, денюжка есть, авось недельку бы и перебились. Ан я на другой же день на ту же площадь и пошла. Только фифу богатенькую заприметила, чтоб погадать ей, и тут вижу — идет паренек какой-то, весь в обносочках, бедняжечка, а так похож на моего Тома в детстве — и прям словами-то не сказать… — запнулась Зельда и на некоторое время замолчала. Но затем продолжила, серьезно и очень тихо: — Хороший такой мальчишечка, волос на солнце — что золото с медью, глаза голубые да ясные… И взгляд прямой. Из таких мальчишек-то настоящие мужчины и вырастают, коли их в отрочестве Небеса уберегают. А я пригляделась, значит — и вижу, что паренек-то под черным облачком, и тянется за ним лента лиловая. Так бывает, что у кого-то смерть видишь, но я завсегда молчу про такие дела. А тут как бесы меня дернули — скажи да скажи! Ну, да я и добежала до него, и сказала, и про ленту, и облако, и про то, чтоб под землю он не вздумал ходить. Да видать, слишком громко сказала, и услышал тот, кому не надо было. Нищий тутошний, он все кликушествует, Конец Всего со дня на день обещает… Паренек рассердился, закричал, что, мол, Кировы мальчишки ничего не бояться — и убежал, а кликуша-то как заорет на всю площадь — гляньте, ведьма мальчишку на смерть заговорила, посулила ему быть убитым, а одного ребенка уведет — следом и за вашим придет… Я бочком-бочком попятилась, но люди-то злые нынче. Одна дама в голубом платье ка-ак заголосит, завоет — ах, мой Джим, мой Джим, а муженек ее — ростом что та гора, глазами сверкнул, рукава засучил… Еле вырвалась, — вздохнула она и стянула плед с головы и посмотрела на меня снизу вверх — растрепанная, мокрая из-за растаявшего снега. — Благодарствую, птичка моя. Кабы не ты с Лайзо, не уйти бы мне, на подвернутой-то ноге.

И Зельда замолчала.

Я не совсем понимала, что с ней произошло — слишком сбивчиво и неровно она рассказывала. Факты были таковы: видимо, прошел слух, что гипси воруют детей, а Зельда и ее знакомая попались под горячую руку людям, отчаянно ищущим, на ком бы сорвать злость. Но нехорошие вещи о черноглазых гадалках говорили и раньше, так почему же толпа взбесилась прямо сейчас? Неужели из-за речей местного «кликуши», как его назвала Зельда?

— Не стоит благодарности, — запоздало откликнулась я, очнувшись от раздумий. — Миссис Маноле, полагаю, вы уже можете перебраться на сиденье, вряд ли ваши преследователи нас догонят, да им и вряд ли есть сейчас дело до нас, если на площадь действительно пришли наводить порядок «гуси». Однако есть некоторые, скажем так, трудности. Я не могу отвезти вас на своем автомобиле к госпиталю, чтобы врач посмотрел вашу подвернутую ногу. Мне бы не хотелось рисковать… — запнулась я, думая, как бы выразиться поделикатнее. Дядя Рокпорт вряд ли бы одобрил общение с гадалкой-гипси. И если мне это сулило всего лишь минуту-другую нотаций, то Зельде — неплохой женщине, в общем-то, от которой я ничего дурного пока не видела — грозила нешуточная опасность.

Но заговаривать о Рэйвене при Лайзо мне не хотелось — слишком свежи были еще воспоминания о покушении.

— Чем там рисковать? Сплетнями, что ли? С отребьем ледям дел вести нельзя, так? Что уж там, договаривай, коли начала, — ворчливо отозвалась Зельда. Обиды в ее голосе не было — то ли гадалка еще не оправилась от шока, то ли слишком устала. — Да уж, в вашем-то змеючнике у всех жала острые. Куда нам, собакам подзаборным, равняться с вами? У нас столько яду отродясь не водилось…

— Вы не правы, я вовсе не это имела в виду, — поспешила я перебить ее. Похоже, мое желание обойти неловкий момент привело лишь к еще большей неловкости. Но не запугивать же теперь Зельду, рассказывая, что маркиз вполне способен от нее избавиться, если посчитает, что она оказывает на меня дурное влияние? Тем более сейчас, когда Зельда только что избежала серьезной опасности. Это было бы… негуманно. — Дело не в моей репутации. За последний год я несколько раз оказывалась в довольно сомнительных ситуациях. Вспомнить хоть мисс Финолу Дилейни…

— Вы, леди, ее хорошенько отдубасили, — ввернул словечко Лайзо.

— Оказала помощь следствию при задержании подозреваемой, — невозмутимо поправила я его. Спасибо Эллису за расширение моего лексикона и дяде — за неисчерпаемое количество вежливых и туманных формулировок. — Или, к примеру, то происшествие с убийцей сектантом, когда погибла мисс Тайлер… — горло перехватило, но я быстро справилась с собой. — Словом, я далеко не всегда веду себя как полагается чопорным леди и вряд ли общество надолго заинтересовали бы сплетни о гадалке-гипси в моей машине. Но, поверьте, для всех будет лучше, если никто не узнает о том, что вы ехали со мною.

— Все-то вы мудрите, умные больно, — пожала плечами Зельда. Кажется, она вновь становилась самой собою — ворчливой, не имеющей ни малейшего уважения к леди, нахальной гипси. — Ну, да мне в госпиталь и не надобно, тьфу-тьфу. Обойдусь как-нибудь и без докторов. Они, чай, сначала до смерти залечат, а потом скажут, что так и было… — и она сощурилась: — Али ты, птичка моя, эдак посочувствовать мне решила? Я и так тебе кругом должна теперь, не надо больше помощи. Оставь меня у Эйвона, Лайзо знает, где, а я напрямки до дому-то и дойду.

— Вы уверены? — переспросила я, быстро оглянувшись на Лайзо. Он, хоть вел автомобиль ровно, как всегда, но прислушивался к нашей беседе напряженно. «Беспокоится за мать, — подумалось мне. — Конечно, любой сын будет волноваться в такой ситуации». — А как же преследование гипси в городе? Вдруг на вас нападут по дороге?

— Не нападут, — махнула рукой Зельда и нахмурилась. — У нас-то, в Смоки Халлоу, пока никто и не пропадал. Говорят, ему чистенькие детки нужны, а не наши замарашки…

От ее слов повеяло смертельным холодом.

— Ему? — растерянно переспросила я.

— Душителю с лентой, — негромко ответил Лайзо вместо Зельды.

У меня появилось чувство, что я не знаю чего-то очень важного.

— Какой еще душитель? Убийца?

— А кто ж еще? Ох, не к ночи будь он помянут, — понурилась Зельда. — Ох, Лайзо, сыночка, уже приехали, что ль?

— Да, матушка, — ответил он с необыкновенной нежностью, сворачивая к обочине и останавливаясь. — Автомобиль быстрее кэба.

— Охохонюшки, чудно-то как, — вздохнула Зельда, глядя на метель за окошком. — Значит, пойду я… Благодарствую, птичка, за помощь, — обратилась она ко мне уже в третий раз. — Теперь я дома с дюжину дней пересижу, а там — как будет, так будет. Удачи тебе, — улыбнулась она, и морщинки-лучики разбежались от уголков глаз, напоминая о ее настоящем возрасте. — Кстати…

Зельда вдруг цапнула мою руку и перевернула ладонью вверх, вглядываясь в линии судьбы. У меня по спине пробежали мурашки. Накатило страшноватое и одновременно смешное ощущение, похожее на щекотку.

— Вот тебе мое предсказание в благодарность. Ждет тебя от судьбы нежданный подарок, по крови чужой, а сердцу милый. Сперва ты за ним пойдешь, после — он за тобою, а после вы вместе пойдете… Ну, до встречи, пташка моя, вспоминай Зельду-гадалку почаще!

И была такова.

Несколько секунд я потратила на то, чтобы справиться с ошеломительным эффектом прощальной «благодарности» Зельды, а потом коротко приказала Лайзо:

— Идите и проводите свою мать до дома, мистер Маноле. В конце концов, она же подвернула ногу и едва идет. Ну же, поторопитесь, — и я демонстративно уставилась на хаотическое белое мельтешение за окном. Хотелось прижаться к запотевшему стеклу пылающим лбом и закрыть глаза. Святые небеса, сколько же еще будет длиться эта зима? Так не хватает света, все время клонит в сон…

— А как же вы, леди? Тут район-то не спокойный, люди всякие похаживают… Как же вы одна ждать будете?

Лайзо медлил, хотя ясно было, что ничего он не желает сейчас больше, чем пойти за своей матерью.

— С помощью Святой Генриетты Милостивой и Святой Роберты Гринтаунской, — механически отшутилась я и, скосив взгляд на Лайзо, не смогла удержаться от смешка: — Мистер Маноле, не делайте такое лицо. Разумеется, у меня в сумочке лежит револьвер. Дядя Рэйвен… то есть маркиз Рокпорт настоял на том, чтобы после того случая на балу я всегда носила с собою оружие. Идите и ничего не бойтесь. Я не трепетная лань и могу за себя постоять.

— Слушаюсь, леди, — с облегчением выдохнул Лайзо и заглушил мотор. — Я скорехонько обернусь, одна нога здесь — другая там, и получаса не пройдет. И, это… спасибо.

Он улыбнулся — совершенно сумасшедшей улыбкой; в ней не было ни тени наигранности, самодовольства или желания произвести впечатление, как обычно. Нет, только искренняя благодарность — и светлое счастье.

Щеки у меня загорелись.

Как заколдованная, я медленно отвернулась и кивнула деревянно — мол, поторопитесь. Хлопнула дверца машины. Послышались удаляющиеся торопливые шаги, потом радостный и удивленный возглас Зельды — и стало тихо.

Я осталась одна.

…холод оконного стекла не прогнал ни жар, ни дурные мысли.

Иногда пропасть между разными слоями общества становилась болезненно очевидной. Бедные кварталы, если судить по рассказу Зельды, сейчас превратились в бурлящий котел из-за разговоров о «душителе с лентой». А я, владелица «Старого гнезда», на которую каждый вечер обрушивалась целая лавина разнообразных слухов и великосветских сплетен, ничего не знала об этом убийце. И все потому, что людей нашего круга он не трогал — только детей из бедных, а потому беззащитных семей.

«Ему чистенькие нужны…» — отчетливо вспомнился мне вдруг голос Зельды, и я вздрогнула.

«Бедные», но «чистенькие» — это звучало странно. Если Зельда имела в виду более-менее обеспеченные семьи низшего класса, бедные только с точки зрения аристократов, то почему тогда пострадавшие не обращались в Управление спокойствия, а предпочитали вершить самосуд над случайно подвернувшимися гипси, а которыми издавна закрепилась слава дурного народа? Или… сердце у меня замерло… или они обращались, но «гуси» не стали начинать расследование, потому что знали настоящего преступника — достаточно богатого и влиятельного человека, чтобы замолчать преступление?

Нет, глупости какие.

— Леди Виржиния-Энн, графиня Эверсанская и Валтерская, — торжественно произнесла я, тщательно подражая маркизу Рокпорту. Дыхание оседало на стекле мельчайшими капельками воды. — Вы слишком много общаетесь с детективом Эллисом. Он скверно влияет на ваше воображение.

Сказала — и сама рассмеялась. От сердца отлегло.

Но одна здравая мысль во всех этих рассуждениях была. Эллис. Если кто и мог прояснить ситуацию, то только он.

В тот же вечер я попросила Лайзо отнести детективу записку. Ответ пришел утром — его занес один из мальчишек, околачивающихся возле Управления в надежде выполнить несложное поручение какого-нибудь сыщика или «гуся» и получить за это рейн-другой.

Записка Эллиса оказалась витиеватой, загадочной… и изрядно разочаровывающей.

Последняя фраза была написана очень неразборчиво, да еще и перечеркнута сверху.

У меня вырвался вздох.

Возможно, я и не была такой умной, как считал Эллис, но вот его намеки научилась читать так же хорошо, как язык жестов Мэдди. И сейчас по всему выходило, что дядя Рэйвен просто-напросто запретил Эллису рассказывать мне о расследованиях. Немудрено — тогда, на балу, я едва не погибла. И если бы не Крысолов…

Я машинально прикоснулась к скуле, хотя синяк давно зажил без следа — спасибо лекарствам Лайзо.

Даже если и забыть о риске для жизни, оставалась еще репутация. Маркизу тогда стоило больших усилий, чтобы инцидент со взятием меня в заложники не просочился в прессу. Наверняка пришлось даже злоупотребить служебным положением, чтобы надавить на газеты. Я, безусловно, понимала мотивы дяди Рэйвена, но все равно попытка решить за меня, что мне делать, вызывала приступ глухой злости.

Я позвонила в колокольчик и приказала Магде вызвать Лайзо.

— Мистер Маноле, — начала я, едва он переступил порог. — Будьте так любезны, найдите еще раз Эллиса. И скажите ему, что он может спокойно прийти в кофейню через четыре дня. Маркиз уезжает на север страны по делам и пробудет там неделю.

— Будет сделано, леди, — поклонился Лайзо, скрывая улыбку.

Почему-то вспомнилось предсказание Зельды. Не сделала ли я сейчас шаг навстречу ему?

Впрочем, еще до разговора с Эллисом мне предстояло решить одну проблему. И, в отличие от интереса к расследованию, частично объясняющегося привычкой быть в курсе последних новостей и желанием пойти наперекор дяде Рэйвену, она касалась напрямую моей личной жизни.

И — статуса в обществе.

— Магда, — негромко окликнула я служанку, составляющую на стол чашку с горячим шоколадом, приправленным чили, и вазочку со свежей творожной выпечкой. — Ты ведь давно работаешь у нас в доме, так?

— Давненько, — охотно подтвердила она и улыбнулась: — Скоро восемь лет сравняется. Сперва прачкой трудилась, после меня экономка заприметила да и в помощницы себе взяла. Ну, а потом-то сама леди Милдред, да пребудет она на Небесах в покое, к вам меня приставила. С тех пор так и работаю.

— Значит, восемь лет… — я механически постучала карандашом по губам. — Честно признаться, последние годы для меня прошли как в тумане. А детство я провела, за исключением самых ранних лет, в пансионе Святой Генриетты, поэтому не могу вспомнить кое-что очень важное. Магда, скажи, как леди Милдред праздновала день рождения?

Про отца я спрашивать не решилась. Он в силу характера избегал шумных праздников и свое рождение отмечал среди бывших сокурсников в «Клубе Двадцати Трех», но раз в год устраивал в замке Эверсан бал в честь именин моей матери и годовщины свадьбы — эти даты совпадали… Но подражать отцу мне не хотелось. Во-первых, к балу нужно было бы готовиться за несколько месяцев. Во-вторых, слишком дорого выходило. В-третьих, подобные мероприятия были все же привилегией семейных пар, вдов или холостяков, но никак не девиц, числящихся в невестах.

Да и замок после пожара так и не восстановили.

— Леди Милдред… — Магда растерянно прижала к груди поднос. — Ну, на деньрожденье-то у нее, значит, в кофейне бывало сборище. Без танцев всяких там, только разговоры. Вот, помнится, придумала она раз, чтоб всякий гость пришел с историей про привидения, а нет истории — так и входить нельзя. И после эти истории за столом по кругу рассказывали.

«Тоже не подойдет… — Мне стало тоскливо. — Надо было заняться приготовлениями еще до Сошествия, но сначала этот маскарад, потом продление аренды, потом судебная тяжба… Святые небеса, как же бабушка все успевала?»

Подленький голосок, который принято называть логикой, напомнил, что у леди Милдред сначала были прекрасные родители, затем муж, а после — сын. И в одиночку графством она управляла лишь последние четыре года перед своей смертью, и устроила за это время лишь один званый ужин. Не из-за траура — а потому, что слишком многому ей нужно было успеть меня научить.

— Ах, да, Магда, можешь идти, — спохватилась я и отпустила служанку, терпеливо ждущую дальнейших вопросов. — Спасибо за помощь.

— Рада стараться! — присела она в неловком реверансе и засеменила к двери.

А я осталась наедине с пустым листом бумаги — и собственными мыслями.

Конечно, форму для праздника я выбрала давно — званый ужин. Это будет мое первое мероприятие такого рода после снятия траура. Тематические вечера в кофейне не в счет — там я выступала в роли хозяйки «Старого гнезда» и всего лишь соблюдала традицию, начало которой положила леди Милдред. А званый ужин мне пришлось бы провести именно как леди Виржинии, графине Эверсанской и Валтерской.

Отсюда вытекал и список гостей — старые знакомые, друзья семьи, несколько влиятельных персон, добрые отношения с которыми пошли бы на пользу делам и укреплению положения в обществе, два-три врага, которым неплохо было бы утереть нос — к примеру, дядю по маминой линии… Почти все — аристократия, древняя кровь. Для развлечения нужно было пригласить кого-то из людей искусства. Эрвина Калле, пожалуй, Эмили Скаровски и Луи ла Рона. Знаменитый на всю Аксонию художник, популярная романистка да самый известный в Бромли репортер, в том числе освещающий светские хроники — чем не культурная программа вечера? Вместе с леди Вайтберри и леди Клэймор они не дали бы гостям заскучать. А вот приглашение новоиспеченной четы Уэстов, Лоренса и Джулии, было бы уже лишним — слишком эпатажные фигуры в свете обвинений, предъявленных недавно этому семейству.

Мне, знавшей истинную подоплеку истории, подобные суждения казались оскорбительными. Но я прекрасно понимала, что есть время для бунта и есть время для ритуальных плясок.

Ужин по случаю двадцатилетия графини Эверсанской и Валтерской — это ритуал.

Но, Святая Роберта, как же мне хотелось бунта!

Ведь мое двадцатилетие — это не просто юбилей, круглая дата. Это настоящее совершеннолетие, не формальное, какое было в восемнадцать; это мое доказательство себе, что я могу жить сама, без опоры на кого-либо. Это мой первый год в одиночестве — в трауре после бабушкиной смерти, в эйфории от свалившейся на меня свободы поступать как вздумается, в невыносимой тяжести первых ошибок и в опьянении от первых побед.

Я находила друзей и теряла их, брала ответственность за чужую судьбу в свои руки, старалась не засыпать над занудными цифрами бухгалтерских книг, балансировать между вызовом обществу — и ролью леди, гнала от себя дурман романтики и поддавалась ему на одну-единственную ночь маскарада…

Я училась быть собой.

И поэтому на праздник в честь двадцатилетия так хотела созвать, не тех, кому должнобыть там — но тех, кто был со мною весь этот год. Тех, кто сделал меня мною.

На мгновение прикрыв глаза, я выдохнула — и достала из стопки бумаги еще один чистый лист.

Через час на моем столе лежали два списка гостей — для званого ужина и для встречи в кофейне.

В самом верху первого значилось «маркиз Рокпорт».

Второй открывало имя Эллиса.

Кажется, это было правильно.

С тех пор, как я подготовила списки гостей, прошло три дня. До официальной рассылки приглашений оставалось еще примерно полнедели. Но людей со второго листка я начала потихоньку зазывать сразу же, по мере того, как они приходили в кофейню. Их было немного, и некоторые из них оказались сразу в обоих списках — как Эрвин Калле, например, или Глэдис. Кое-кто в «Старое гнездо» не заглядывал вовсе — взять хотя бы Лоренса и Джулию Уэстов, лишь недавно вернувшихся из свадебного путешествия. Их приходилось навещать, чтобы пригласить лично.

А на сегодняшний вечер у меня был намечен визит Эллиса — и разговор о расследовании… и не только.

— Леди Виржиния, все двери мы закрыли, кроме черного хода, — сообщил Георг, неодобрительно поглядывая на меня; причина его недовольства была ясна как день, но менять решение я не собиралась. — Вы уверены, что хотите, чтобы я проводил миссис Хат? Ведь тогда вы останетесь здесь в одиночестве.

— Ничего, со мною будет Мэдди, — улыбнулась я.

Мадлен задергивала занавески, беззвучно напевая что-то себе под нос — получались у нее только забавные шипящие звуки, но мы все уже привыкли к этому — и слегка приплясывая в такт. Но когда она меня услышала, то обернулась к Георгу, стукнула себя кулачком в грудь, указала пальцем на меня и состроила воинственную рожицу.

Георг поджал губы.

— Да, Мадлен, мы знаем, что ты готова защищать леди Виржинию до последнего. Однако мне все равно хотелось бы убедиться в том, что она благополучно отбыла домой, а лишь потом ехать самому.

— Глупости, — отмела я все возражения решительным жестом. — Вам действительно стоит проводить миссис Хат. Она плохо чувствует, и я беспокоюсь о ее здоровье. Она сегодня теряла сознание — от духоты на кухне, по ее словам, но ведь раньше за ней такого не водилось! А вы единственный, кто можете о ней позаботиться, и мне еще приходится вас уговаривать, — покачала я с укором головой. — Что же до меня, не извольте беспокоиться. Во-первых, мы же не пойдем бродить по городу, а просто посидим в кофейне. Во-вторых, мистер Маноле уже сидит на кухне и ждет лишь моего приказания — как велю, так сразу отправимся в особняк. В-третьих, скоро придет детектив Эллис, а уж с ним мне точно ничего не страшно.

— Одна, наедине с двумя мужчинами?

Голос у Георга посуровел.

— Мэдди побудет моей дуэньей.

— Мадлен сама — наивная, беспомощная девушка! — вспылил Георг. «Наивная, беспомощная девушка» развернулась резко, как змея, и грозно уперла руки в бока. Взгляд ее не обещал Георгу ничего хорошего. — Как она может уберечь вас от… от…

— У-у, мистер Белкрафт, не знал, что вы мне настолько не доверяете.

— Эллис!

— Мистер Норманн!

— Да-да, это я, всеми обожаемый, везде обсуждаемый и страшно голодный, — ослепительно улыбнулся детектив. — Мистер Белкрафт, не извольте волноваться. Идите уже провожать миссис Хат, а то она сидит на кухне с таким неприкаянным видом, что аж сердце кровью обливается. Честное джентльменское… нет, так вы мне не поверите… готов поклясться своим полугодовым жалованием, что в моем обществе леди Виржинии ничего не грозит, — подмигнул он мне. — Ну, а в крайнем случае она всегда может откупиться от меня каким-нибудь пирогом. Или еще чем-нибудь вкусным.

— Вот видите, Георг? Эллис пообещал, — улыбнулась я и заглянула кофейному мастеру в глаза. — Или вы ему не доверяете?

— Не доверяет… — трагически произнес Эллис. — Как теперь жить? К слову, насчет миссис Хат я был совершенно серьезен.

Георг хмуро оглянулся на темный коридор, связывающий кухню и зал.

— Ну, хорошо. Мистер Норманн, полагаюсь на вас. Доброй ночи!

Видимо, из двух боровшихся в душе страхов, за меня и за первую и единственную свою любовь, победил второй.

— Доброй ночи, Георг.

— Доброй, доброй, — благодушно закивал Эллис, мгновенно утратив всю свою трагичность. — О, Виржиния, а можно я брошу пальто вон на тот стул? Оно безобразно мокрое, там лепит такой снег с дождем, что, честное слово, мне даже жалко преступников, которые выйдут сегодня на улицы Бромли грабить и убивать под покровом ночи… М-м, а чем это пахнет?

— Смотря что вы имеете в виду, — неопределенно качнула я головой, присаживаясь за столик. — Я приготовила глинтвейн и оставила для вас два куска пирога с мясом и сладким перцем. Мэдди?

Девушка понятливо кивнула и убежала на кухню. Эллис оглянулся на опустевший дверной проем и потер руку об руку, то ли для согрева, то ли от нетерпения.

— Что ж, перейдем сразу к делу. Помните милашку Душителя? Расследование передали мне.

Я так и замерла на месте.

— Что? Почему?

— Вы не рады? — протянул Эллис, и в его голубых глазах появилась самая искренняя обида. — Эх, вот так всегда… Никто меня не понимает. Только Дженнингс понимал настолько хорошо, что даже жизнь отдал ради того, чтоб порадовать.

— В каком это смысле? — насторожилась я. Тон Эллиса, вроде бы и шутливый, показался мне зловещим.

— В прямом, — передернул плечами детектив. — Его давеча нашли в Эйвоне, недалеко от района Найтсгейт. Мертвым. Помер от удара тяжелым предметом по голове. То ли совпадение, то ли Дженнингс все-таки нашел Душителя, но неудачно попытался его арестовать… О, Мадлен, это же глинтвейн, как кстати! Я продрог, как бездомная собака, ух…

Я похолодела. Но не от того, что посочувствовала этому безвестному Дженнингсу, мир его душе, нет; просто в одно мгновение я четко осознала, насколько опасна работа Эллиса. Немного меньше было бы его феноменальное везение — и тогда Финола Дилейни вполне могла успеть и выстрелить, или Дуглас Шилдс заподозрил бы неладное и избавился бы от назойливого детектива, или… Да мало ли этих «или»! Каждый день Эллис рисковал жизнью.

И, очевидно, получал от этого удовольствие. Промокший и замерзший, вечно одетый в поношенные рубашки или, как сейчас, в великоватый «летчицкий» свитер, немного напоминающий те, что носил Лайзо — он все равно искренне радовался тому, что наконец заполучил еще одно расследование.

— О чем вы задумались, Виржиния?

Вопрос детектива застал меня врасплох, и я ответила искренне:

— О вас…

На лице Эллиса появилось презабавное выражение, и я поспешила уточнить:

— Нет, скорее, о вашей любви к работе. Вы готовы стольким жертвовать ради нее, — замешкалась я, пытаясь подобрать слова. Все они казались неуместными, слишком пафосными или неточными. — Вы работаете не за деньги и даже не за совесть — за идею. Ваша работа, расследования — это фактически и есть вы; поэтому вы можете поставить на кон все и действовать… бесстрашно, — я почувствовала, что краснею. Но Эллис не перебивал, не смеялся и, похоже, вообще был смертельно серьезен. — Я так не могу. Я с удовольствием помогаю вам в расследованиях… Но вот рисковать жизнью готова только ради близких людей. Как тогда, с Эвани, — добавила я совсем тихо.

Эллис сделал большой глоток глинтвейна и зябко провел руками по выпуклым бокам кружки, будто греясь.

— Это совершенно нормально, Виржиния. — Он не глядел мне в глаза. — Обычно у таких, как я, свихнувшихся на своей работе, есть свои причины. И не всегда… хорошие, приятные причины, о которых хочется вспоминать. Я же не спрашиваю вас, почему вы не развлекаетесь вовсю, а тянете свое графство и управляете капиталом в одиночку, и не отдаете все на откуп управляющим и юристам, как большинство молодых аристократов?

Я опустила глаза. Эллис вздохнул.

— Ну, полно. И, кстати. На этот раз и я имею личный интерес в этом расследовании, — произнес он по-особенному; и это «особенное» в его словах заставило меня поднять голову и встретиться с ним взглядом. Глаза у Эллиса потемнели из-за расширенных зрачков. — Душитель не просто так выбирает мальчишек. Он ворует их из сиротских приютов Бромли… Двое из последних жертв пропали из приюта имени Святого Кира Эйвонского. Из моего родного приюта, Виржиния. Мальчик по имени Томас Ривер и его одногодка, Джеральд Уотс. Томаса уже нашли… Мертвым.

— Я… сочувствую.

В груди у меня словно образовался скользкий комок. Эллис смотрел куда-то поверх моего плеча, и от этого взгляда, спокойного и безмятежного, становилось жутко; то были спокойствие и безмятежность глубокого омута, на дне которого бьют ледяные ключи.

— Не стоит, — сказал детектив, и уголки губ его дернулись. — Тому уже все равно, и пока еще есть надежда найти Джеральда живым. А убийца свое получит. Я гарантирую.

— Верю вам.

— А почему бы и не верить? — хмыкнул Эллис и с преувеличенным интересом уставился на пирог у себя на тарелке. — В конце концов, от меня ни один убийца еще не ушел. И этого «Душителя с лиловой лентой» я найду и позабочусь о том, чтобы его приговорили к виселице. Благо ошибается он достаточно. Во-первых, подбрасывает тела жертв к храмам, а значит рано или поздно попадется на глаза свидетелям. Во-вторых, способ убийства и сопутствующие детали очень приметные, взять хоть ленту — дорогой, пусть и имеющий дефекты шелк бледно-лилового цвета. Мы уже нашли место, где производят похожие ленты — маленькая старая фабрика в южной части «бромлинского блюдца». И, наконец, Виржиния, он охотится за особенными жертвами. Мальчики тринадцати-четырнадцати лет. Светловолосые, голубоглазые, красивые.

Эллис сжал вилку так, что костяшки пальцев стали белыми — и, кажется, сам этого не заметил.

В его словах было нечто знакомое. Очень, очень знакомое… Где-то недавно я уже слышала о светловолосом мальчике и о ленте для волос. Совсем недавно… Воспоминание промелькнуло — и растворилось.

— Чудовищно, — с трудом возвратилась я к действительности. — Не могу представить, зачем кому-то могло понадобиться лишать жизни невинных детей.

— Как и я, — произнес Эллис и задумчиво провел мизинцем по ободку своей чашки с глинтвейном, собирая подтеки вина. — В материалах дела сохранились записи об осмотре двух трупов. И вот что любопытно, Виржиния. Эти мальчики были абсолютно здоровы — ну, если не считать того, что они мертвы. Ни единого синяка, следа от побоев, признака долгого голодания. Даже грязи под ногтями — и той не было. Словно перед тем, как накинуть проволоку на шею мальчика, убийца несколько недель откармливал его, мыл, покупал ему новую чистую одежду. Некий странный ритуал, повторяющийся из раза в раз. И венец его — лиловая лента поверх странгуляционной борозды. Следа от удушения, — пояснил он, предупреждая расспросы. — Убийца делает ошибки. И я непременно достану его. Вопрос в том, скольких еще он успеет убить до этого момента… — запнулся Эллис.

— Мы спасем его. Того мальчика из вашего приюта. И больше никто не погибнет.

Я сама не поняла, как с моего языка слетело это уверенное «мы».

Эллис кивнул:

— Я надеюсь. Надеюсь. Не мог же Святой Кир совсем отвернуться от своих подопечных… — и Эллис замолчал ненадолго, а потом продолжил, как будто через силу: — Версий же пока не слишком много. Очевидно, что убийца одержим навязчивой идеей, у него определенно некая мания. Знать бы, на какой почве она возникла, что послужило толчком — и, возможно расследование сдвинулось бы с мертвой точки. А пока у меня есть только то, что накопал за полтора месяца покойный ныне недотепа Дженнингс. С версиями у него негусто, — ухмыльнулся Эллис, явно не испытывая никакой скорби в связи со смертью коллеги — только раздражение из-за того, что тот за столь долгое время не сумел выйти на след убийцы. — Распространенное среди простонародья мнение, что во всем виноваты гипси — не более чем попытка отвести внимание от неспособности Управления вычислить преступника. Вторая версия Дженнингса — мистический орден, секта, попросту говоря. В пользу этого варианта говорит ритуализированный характер убийства. Выкрасть ребенка, продержать его несколько недель в своем логове, откармливая и отмывая, а потом задушить, но перед самым убийством присмотреть и выкрасть другую жертву. Джеральда похитили еще до того, как убили Томаса… Это чудовищно, Виржиния, вы правы. И не столько самим фактом убийства, сколько бессердечной обстоятельностью, с которой оно совершается. Это как тщательная сервировка стола перед вкушением редкостного деликатеса.

— Или как одержимость человека, ищущего оригинал, но постоянно натыкающегося на фальшивки, — пробормотала я себе под нос.

Эллис вздрогнул и выронил вилку.

— Что вы сказали?

— Или как одержимость человека, ищущего оригинал, но постоянно натыкающегося на фальшивки, — послушно повторила я уже громче и с недоумением посмотрела на детектива. Глаза у него лихорадочно заблестели; пальцы отстукивали нервный ритм по краю стола.

— Да… да… Вот на что это похоже, — азартно выдохнул Эллис. — Это могла быть коллекция, но тогда экспонаты бы не выбрасывались… Значит, поиск? Вероятно… Это бы объяснило многое, очень многое. Почти все пропавшие мальчики — приютские. Причем из неплохих приютов, из монастырских. А те немногие жертвы из полных семей либо водили дружбу с приютскими, либо проживали неподалеку… Так, может, он кого-то ищет? Душитель? — и Эллис вскочил из-за стола и принялся натягивать сыроватое еще пальто, продолжая говорить: — Виржиния, простите, но я вас покину. Мне срочно надо уточнить кое-что. Коллекционирование или поиск «того самого ребенка» — глупый мотив, но того же Шилдса на преступление толкнуло и вовсе какое-то суеверие! — бормоча, Эллис торопливо намотал на шею шарф, надвинул на лоб старенькое кепи и расцвел сумасшедшей улыбкой: — Благодарю за подсказку, мне пора… Ах, да, — и он прищелкнул пальцами, — вы не хотите составить мне компанию в выходные? Я собираюсь переговорить кое с кем в приюте Святого Кира Эйвонского. Касательно расследования, разумеется, но все-таки это мой родной дом, а я на сей раз без подарков… — протянул Эллис и покачнулся на пятках, заложив руки за спину. Встречаться со мною глазами он избегал. — Словом, вы можете совершить акт милосердия и немного пообщаться с ребятишками, ну, конфет им привезти, что ли… А я пока свидетелей допрошу. Заодно и посмотрите, где я вырос, — закончил он совсем нелогично. — Короче говоря, пошлите мне завтра записку, если вам это все интересно. Всего доброго, хорошей ночи и так далее, и тому подобное!

Он махнул рукой и нырнул в темный коридор между кухней. Через несколько секунд хлопнула входная дверь. А я так и замерла в растерянности посреди зала, теребя в руках карточку приглашения на свой день рождения, которую так и не успела вручить Эллису до его поспешного бегства.

— Мэдди, — негромко позвала я. Любопытная девушка вполне ожидаемо выскочила из темного коридорчика — и как Эллис не налетел на нее в спешке! — Ты ведь слушала наш разговор, да?

Она смущенно кивнула. Щеки у нее заалели.

— Ничего, ничего, я не сержусь. Так вот, насчет приглашения Эллиса… Хочешь составить мне компанию?

Карие глаза Мэдди удивленно распахнулись.

— Понимаешь, визит в приют с благотворительными целями — дело серьезное. Мне придется заранее написать письмо управителю приюта: все же такие мероприятия обычно попадают в газеты, а значит идти в компании Эллиса нельзя — люди будут говорить всякое. И, кроме того, мне нужно сопровождение…

Мэдди понятливо кивала в такт моим словам и комкала ткань юбки в кулаке. Тоже волновалась, как и я?

— Обычно едут со старшей подругой, но приглашать Глэдис или Эмбер никак нельзя — они могут помешать нашим с Эллисом разговорам. Женское любопытство, знаешь ли, — я тяжело вздохнула и поймала взгляд Мэдди: — А полностью положиться я могу только на тебя. Поедешь со мною?

На решение ей и секунды не понадобилось.

Мадлен кивнула, улыбнулась, а потом — шаг, другой, третий — крепко-крепко меня обняла.

И только тогда я осознала, что, кажется, дрожу, и улыбка у меня кривая.

— Мэдди… — растерянно провела я рукою по ее волосам. — Эллис всегда прятал от меня свое прошлое. Он ничего не рассказывал о себе, и я даже привыкла к этому. Тогда, летом, отец Марк немного приоткрыл завесу тайны. Но мне и в голову не пришло попытаться разведать об Эллисе что-то еще. А тут он сам… Это так неожиданно.

Мэдди вздохнула, а потом отстранилась, нахмурившись. Затем быстро посмотрела на меня, ткнула на часы, молитвенно сложила руки — мол, подождите, пожалуйста — и умчалась на кухню. Обернулась, и правда, за полминуты. И пришла не с пустыми руками — с толстой тетрадью для записей и карандашом.

Начиркала что-то быстро на чистом листе — и протянула мне.

«Хочу знать про Эллиса. Он интересный. Он сирота, да?»

Почерк у Мадлен был торопливый, но аккуратный — ровные, округлые буквы, пусть и с недописанными хвостиками. У девочек, посещавших воскресную школу для бедняков, такого почерка не бывает. А вот у дочерей из хорошо обеспеченных семей, у младших девочек — романтичных и избалованных…

Я закусила губу, стараясь выгнать из мыслей ненужные вопросы. Тогда, несколько лет назад, Мэдди попросила не узнавать ничего о ее предыстории. И леди Милдред с этим согласилась. Значит, нужно ждать, пока сама Мэдди захочет рассказать о себе… если она что-нибудь помнит, и ужасные события с пожаром в театре не лишили ее прошлого.

Да и если задуматься, я сама не слишком люблю распространяться о себе. Эллис до сих пор не знает толком, в какое трудное время он появился в моей жизни.

— Да, Мэдди, — подтвердила я, с трудом вернувшись к реальности. — Он не знал своих родителей и вырос в приюте при храме Святого Кира Эйвонского, покровителя бродяг, сирот и авантюристов. В том приюте воспитываются дети, рожденные от насилия… — и я замолчала, с трудом подыскивая слова. — Наверное, нелегко жить, осознавая, насколько нежеланным ребенком ты был. И тем удивительнее то, какими они все выросли. И отец Марк, умеющий прощать, способный указать путь — и утешить…

Я сглотнула. Говорить было все труднее. Перед глазами вставали полузатертые картины-воспоминания — похороны Эвани, бледное лицо отца Марка в теплом сиянии свечей, невыносимо приторный запах жертвенных цветов.

— …и Эллис. Он ведь очень светлый, хотя и жестокий иногда, и совершенно бестактный, но на самом деле добрый, и справедливый, и очень чуткий, когда хочет таким быть, и… Мэдди, ты плачешь, что ли?

Она шмыгнула носом, отвернулась и слепо ткнула пальцем в мою сторону.

Я коснулась своей щеки.

Мокро.

Весь вечер я не могла перестать думать об Эллисе. Даже Лайзо заметил, что меня что-то тревожит; уж и не помню, что ответила ему, но больше он не пытался завести беседу по душам. Вернулась домой я уже поздно — даже письма, скопившиеся за день, просмотреть не успела. Решила лечь пораньше, а уже завтра с самого утра заняться делами…

Так и поступила.

И, верно, размышления об Эллисе были виной тому, что снились мне в эту ночь очень странные сны.

Лето. Вроде бы и не жарко, но духота невыносимая. Быть может, из-за чудовищной смеси запахов — влажноватый смрад Эйвона, фабричный дым, аромат свежей выпечки из булочной на углу, мшистый, холодящий запах старого камня, ладан и мирра из храма, вянущие цветы, разогретая солнцем древесина…

Откуда я знаю о булочной? И о храме?

На мне платье из ткани дешевой и грубой; ноги мои босы, но ни высохшие травы, ни сколотые камни мостовой не ранят их — я иду, не касаясь земли. Ветер треплет подол, солнце бьет в глаза — так сонно, так тихо, столько времени впереди — бесконечность…

— Эллис! Эллис! Там Седрик… бьё-о-о-о…. бьё-о-о-о… бьёт… больно, поколотил… он с па-а-а… па-а-а… па-арнями свои-и-и-ими…

Мальчишка — голос удивленный, высокий — не плаксивый — прерывающийся, как бывает, когда отчаянно душишь всхлипы, а они все равно прорываются, и от этого стыдно, но ничего поделать нельзя.

— Что-о? — второй голос звонкий, холодный, как рыжая медь. — Ну, пускай сюда прутся. Я им врежу, я им так врежу! Пусть знают наших, уроды уличные! Марки, хорош ныть. Бери дрын и пошли бить уродов.

— Но отец Александр говорил, что милосердие…

Второй голос приобретает нотки угрожающие и зловещие:

— Вот мы их сначала отмилосердим, а потом помилуем. Ну, и отцу Александру ничего не скажем. На всякий случай.

— Ну, Э-э-эллис…

— Я с вами!

Третий голосок, совсем детский, врывается в диалог потоком свежего ветра.

Подобрав юбки, я бегу на голоса — через высокую траву, вдоль каменной ограды, мимо громады старого храма, где высоко и чисто звенит чье-то пение… огибаю угол — и вылетаю на утоптанную земляную площадку перед приземистым двухэтажным зданием, длинным, мрачным, угрюмо пялящимся в летний зной многоглазьем темных окон. Там, под могучим, раскидистым дубом, собралась небольшая компания. Трое мальчишек — маленьких разбойников в серой приютской одежде.

Первый высок и темноволос; он слегка сутулится, щурится, нервно и неловко прячет руки за спину, но лицо у него доброе. Глаза светлые; рот тонкий, но улыбчивый.

Второй — совсем мелкий, если б не повадки предводителя — не дала б ему больше десяти лет. Его темно-каштановые волосы отливают на солнце рыжиной; руки тонкие, но явно сильные — без особых усилий он не просто держит на весу внушительный дубовый сук, но еще и размахивает им, воинственно хмуря брови. Губы мальчика по-девчачьи пухлые, розовые, а он еще и покусывает их постоянно от избытка чувств. Глаза — серо-голубые, но ближе к голубому. Такое бывает небо в день пасмурный, но тихий.

И вот вокруг этого маленького вожака прыгает кузнечиком голоногий мальчишка — в одной рубахе до колен, правда, чистенькой, отглаженной и даже расшитой у ворота бисером. Мальчику этому лет восемь на вид; он смугл, как гипси, черноволос и черноглаз.

— Ну, Эллис! Ну возьми меня с собой! Не хочу сидеть тут, хочу бить уличных! Ну Э-эллис!

Он не ноет — он упрямо тянет его имя вожака. А тот улыбается светло и треплет его по макушке:

— Нельзя, Баст. Война — дело взрослых мужчин. Вот будет тебе тринадцать лет — тогда посмотрим. Эй, Марки, утри сопли! — и весело отвешивает долговязому легкий подзатыльник. — Вон там доска от забора валялась. Бери ее и пошли бить уродов. Пусть знают, как наших колотить.

— Но так не честно, — робко возражает Марк. — У них нет оружия. Даже палок нет.

— Зато у них этот… численный перевес, — нараспев, явно за кем-то повторяя, говорит маленький вожак. — А ты куда, Баст? А ну, сиди тут! Со двора чтоб один ни шагу! Мало, что Мэтью-уличный пропал и в реке утоп… Уйдешь один — ты мне не друг! — заявляет категорично и жестоко.

Баст поникает. Пока Марк и его воинственный приятель, ухватив покрепче свое «оружие», идут через двор к воротам, плечи его подрагивают. А потом он поднимает голову и долго-долго смотрит вслед ребятам… пока не оборачивается ко мне — и не расцветает улыбкой:

— Лайла! Ты меня обещала в булочную сводить. Отведешь, а?

— Ага, — соглашаюсь я радостно ухватываюсь за протянутую ладошку, горячую и слегка влажную. И сразу же босые пятки начинают ощущать мелкие камушки, а ноги обдувает теплый летний ветер. — Я там вчера перед витриной улицу подмела и порог вымыла… Мне хлеб обещали дать. Свежий. Идем?

А потом все тонет в черноте и детском смехе.

Просыпаться было… мучительно.

Обычно сны я запоминала плохо — смутные образы, незаконченные фразы, какие-то разрозненные картинки и весьма размытое представление о сюжете. Причем было так не всегда. Началось это, кажется, с той осени, когда меня отправили в пансион Святой Генриетты; монахини не слишком-то поощряли рассказы о красочных ночных видениях, а уж мне-то после волшебных бабушкиных историй о путешествиях на воображение жаловаться не приходилось… Наверное, именно тогда и сложилась привычка забывать сны тотчас же, как наступало утро.

Но на сей раз в памяти четко отпечаталась каждая деталь, всё — от запаха свежего хлеба до бледных веснушек у Эллиса на носу. Когда я открыла глаза в душной спальне, то некоторое время не могла осознать, где нахожусь и как сюда попала. Потом разглядела в полумраке очертания балдахина над кроватью, трюмо у дальней стены — и успокоилась.

Судя по солнцу, слабо пробивающемуся сквозь щель в портьерах, было уже около восьми утра — самое время, чтобы встать и заняться делами.

Так я и поступила.

Но странный сон все никак не выходил у меня из головы. После завтрака я засела за отчеты по аренде, но никак не могла толком сосредоточиться, и в конце концов все же сдалась своей навязчивой идее.

— Магда, будь любезна, принеси мне из библиотеки подборку «Бромлинских сплетен» за прошлый месяц, — попросила я служанку, явившуюся на звон колокольчика.

— Да, леди, сию секундочку сделаю!

— Благодарю… погоди, еще и за позапрошлый месяц захвати.

Через полчаса на моем столе лежали две толстые подшивки газет. В верхней, более свежей, не оказалось ничего интересного. Зато во второй же газете из другой подшивки сразу обнаружилась нужная статья. На первой полосе, с продолжением еще на трех листах, с фотографиями…

— Вот оно, — торжествующе прошептала я, проводя пальцем по скверной желтоватой бумаге. — «Герцог Саффолк с супругой посещают детские приюты»! — на фотографии герцогская чета стояла на фоне приземистого двухэтажного здания с множеством узких темных окон. — Вот где я видела приют при храме Святого Кира Эйвонского. В газете!

Можно было бы пролистать статью дальше и полюбоваться на фотографии седой благообразной герцогини, угощающей приютских ребятишек сладостями, и наверняка среди множества детских лиц, скорее всего, отыскалось бы похожее на лицо Эллиса из сна. Но я не стала ничего искать. Наверно, просто боялась наткнуться на что-нибудь еще, уже необъяснимое…

Тем же днем я отправила с посыльным письмо в приют при храме Святого Кира. Учитывая мой титул и положение в обществе, ответ могли дать сразу же, без раздумий и согласований — и, скорее всего, положительный. Поэтому следом отправилась в Управление и подтверждающая записка для Эллиса. А я занялась подготовкой к визиту в приют.

С определением суммы благотворительного взноса мне помогла леди Клэймор, благо у нее опыт был огромный.

«Для графини — не меньше ста хайрейнов, не больше трехсот, — заявила она уверенно. — Меньше — прослывете скупой, больше — привлечете слишком много внимания. Лучше захватите побольше конфет, какие-нибудь красивые ленты для девочек, книги с картинками — непременно, можете даже почитать что-нибудь вслух».

Таким образом, перед визитом мне нужно было с помощью миссис Хат и Мэдди приготовить всяких сладостей в «Старом гнезде», купить для девочек красивых лент, для мальчиков — каких-нибудь игрушек. Например, солдатиков — кажется, у Дагвортских Близнецов в детстве был прекрасный набор, «Войска Аксонские и Алманские». А насчет книг… Что там читал Энтони Шилдс? Кажется, «Приключения странствующего принца Гая?» Что ж, ребенку виднее, что интересней для детей.

Оставалось только найти эту книгу. Нелегкая задача, учитывая количество книжных лавок в Бромли и мою нелюбовь к художественной литературе…

В кои-то веки Эллис действительно был удивлен, а не разыгрывал спектакль:

— С вами Мадлен? Вот так неожиданность! Признаться, я не рассчитывал на такую большую компанию и на… э-э… А что это, собственно? — и он повел рукой, указывая на Лайзо, вытаскивающего из автомобиля приличных размеров коробку, и на корзины у меня и у Мэдди.

— Подарки для детей, разумеется, — пожала я плечами. — Что же еще?

— Ваш подход поражает своей, гм, масштабностью, — прокашлялся Эллис и сунул руки в карманы, глядя на меня исподлобья. — И что за подарки такие?

— Ленты и гребешки для девочек, три набора солдатиков для мальчиков, два географических атласа, одна «История Аксонской Империи» — иллюстрированное издание, четыре тома сказок и любимая книга Энтони Шилдса — про принца Гая, — невозмутимо перечислила я. Мэдди робко дотронулась до моего плеча, испрашивая разрешение. Потом махнула Эллису рукой, привлекая его внимание, и приподняла крышку объемистой корзины. — Ах, да, еще выпечка сладкая и несладкая, пирожные и апельсины, — дополнила я скрупулезно список даров.

Взглянув на пирожные, Эллис машинально облизнулся, но тут же посуровел и нахмурился:

— Виржиния, вы повторяете ошибки всех благотворителей. Пирожные — это, конечно, хорошо, но гораздо нужнее детям теплая одежда на зиму и ботинки. И зачем, скажите на милость, приютским сорванцам географический атлас и «История»?

К щекам у меня прилила кровь.

— Этими книгами я сама в детстве зачитывалась. К тому же они пробуждают желание учиться и повышают образованность. В общем, это полезно. А что касается теплой одежды, — тут я слегка повысила голос, потому что Эллис явно хотел меня перебить, — то ее лучше купит содержатель приюта — кажется, он же является и настоятелем храма. На деньги, которые я передаю в помощь сиротам.

— Сколько? — быстро сориентировался детектив.

— Двести восемьдесят хайрейнов. И еще десять дарит лично Мэдди, да, дорогая? — улыбнулась я подруге. — Все же она не служанка, а моя воспитанница, имеющая собственный доход. А значит — и возможность пожертвовать немного денег на нужды бедных детей.

— Значит, всего получается почти три сотни? — присвистнул Эллис. — Вот это славно! Можно не приют — армию одеть на такие деньги! Кстати, вы сегодня обворожительны. Обе! — на радостях расщедрился он на комплимент. — Все, идемте, отец Александр ждет. Вон он, видите, у ворот?

Отец Александр, немолодой уже священник, встретил нас радушно. Одет он был бедно: положенный по чину зеленый шарф пошит из дешевой бумажной ткани, а не из тонкой шерсти, зимняя накидка — сплошь в заплатках, сапоги — ношеные и не раз ремонтированные. Невысокий, но коренастый, с грубоватыми, как рублеными, чертами лица отец Александр скорее походил на фермера или рабочего, чем на настоятеля храма. Невольно я вспомнила фразу из газетной статьи про Саффолков и благотворительность — «…когда-то этот человек и сам был воспитанником приюта». Другого, правда, но, так или иначе, родителей своих не знал.

И, наверное, детям чуточку легче становилось при мысли, что наставник тоже в полной мере познал горечь сиротства и теперь понимает их чувства.

Приняв со всеми положенными формальностями чек и коробки с подарками, отец Александр благословил меня и Мэдди, вручив нам по освященной веточке жасмина. Высохший за зиму стебелек легко крошился в руках, но пряный запах цветов был сильным, как будто их сорвали только что. Следуя ритуалу, я приколола жасмин к накидке над сердцем. Мадлен последовала моему примеру. А священник вдруг шагнул к Эллису — и стиснул его в таких крепких отеческих объятиях, что у того, кажется, даже кости хрустнули.

— Давненько тебя не видать было, Эллис, — с укором произнес отец Александр. — Уж полгода не заглядывал к детишкам. Это ж чем они такую немилость заслужили?

— Ничем, — сконфуженно ответил детектив и дернулся, пытаясь вырваться из медвежьих объятий. — Работа у меня ответственная, все время жрет. Но я вас не забываю, к Сошествию денег послал, сколько наскреб!

— Да разве ж в них дело? — тяжко вздохнул отец Александр и наконец отпустил Эллиса. Тот инстинктивно шагнул назад, покашливая и потирая бока. — Милостью Небес у нас и еды всегда хватает, и крыша над головою есть. А детям-то чего надо? Игрушек, думаешь, подарков? Как бы не так! — и священник отвесил Эллису душевный щелбан прямо по лбу. — Вниманья им надо, да заботы, да совет вовремя дать. Кто к нам обещал на Сошествие прийти?

— Ну, я, — неохотно признался Эллис, потирая ушибленное место.

— Обещал, да не пришел.

— Ну, не пришел. Но это не моя вина была. У меня опасная служба, — пробормотал Эллис и скосил на меня глаза. — И срочные задания.

Отец Александр вздохнул, скрестив на груди ручищи.

— И что же, все за убивцами гоняешься?

— Гоняюсь, — ответил просто Эллис и вдруг посерьезнел. — Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Джеральд не вернулся?

— Нет, — священник нахмурился и быстро взглянул на меня. — Мы все были бы рады твоей помощи, Эллис, Небеса видят. Но сейчас я должен…

— Глупости, — резко махнул он рукою. — Леди Виржиния сама может себя развлечь и в светских танцах вокруг да около не нуждается. Поверьте, она человек разумный… и знает достаточно много. В том числе и обо мне. И о моей работе.

Выражение лица у отца Александра сделалось странным.

— Так вот оно что, — почесал он подбородок задумчиво. — Значит, вот кто та «молодая особа знатного происхождения, имеющая недурственные способности к сыску»? Ты хоть понимаешь, окаянная голова, что с тобою будет, ежели у этой леди хоть волосок с головы упадет?

Священник говорил так тихо, что я, находившаяся шагах в четырех от него, едва различала слова.

— Леди Виржиния не будет рыдать из-за одного волоска, — вызывающе громко отчеканил Эллис, не глядя на меня. — И постоять за себя она сумеет получше некоторых дурней из Управления. И она знает, зачем я приехал сюда.

Священник вздохнул.

— Годы идут, а ты, Эллис, все таков же. Дерзишь, меры не знаешь…

— Нет, он прав, — вмешалась я. Мне изрядно надоело быть всего лишь фоном для диалога старых знакомых. — Отец Александр, я понимаю, что сейчас самое важное — найти пропавших детей. Поэтому оставим на время этикет и традиции. Поговорите с Эллисом… то есть с детективом Норманном, это важнее. Единственное, о чем я попрошу — это дать мне сопровождающего, чтобы тот помог найти общий язык с детьми… и самих детей, — добавила я шутливо, кивнув на темное здание приюта.

— Сестра Мария об этом позаботится. Я попрошу ее, — священник улыбнулся мне тепло, словно это и не он только что сурово отчитывал Эллиса. — Прошу прощенья, что так вышло. Вы сюда пришли с благими намерениями…

— Благие намерения не нуждаются в почестях, — прервала я его мягко. — К тому же здесь нет газетчиков, которые жаждут запечатлеть графиню в толпе благодарных за помощь монахинь или счастливых детей. Поэтому считайте просто, что я хочу узнать немного о месте, где вырос человек, который спас мне жизнь. И, если сумею, — помочь нынешним воспитанникам приюта.

Мэдди торопливо выступила вперед, похлопала сначала по корзинке, потом указала на темное здание приюта, потом изобразила, будто ест что-то, вопросительно вздернула бровь — и заулыбалась.

— А моей компаньонке Мадлен не терпится узнать, понравится ли детям ее выпечка, — невозмутимо перевела я пантомиму подруги в нормальную речь.

На лице священника отразилось замешательство.

— Ваша спутница не может говорить?

— Нет, — коротко ответила я, давая понять, что разговора на эту тему не будет. — Однако она очень хотела бы хоть немного помочь бедным детям, которым повезло в жизни еще меньше. С вашего позволения, мы пройдем внутрь? — указала я рукою на приют. — Здесь все же немного холодно…

Спохватившись, отец Александр повел нас к приюту. Забавная получилась процессия: первым шел священник, рядом с ним Эллис — оба в изрядно потрепанных одеждах и сердитые друг на друга; затем мы с Мэдди, в похожих темно-голубых платьях — разве что мое было дороже, и на накидку пошел мех, а не плотная шерсть; и, наконец, Лайзо с двумя большими коробками.

Вот уж кому приходилось труднее всех — по скользкой тропинке и без всякой ноши подниматься было нелегко.

В самом приюте оказалось не намного теплее, чем снаружи. То есть ветер, конечно, не дул, и мелкий, колючий снег не сыпался на наши головы, но все равно снять верхнюю одежду я не отважилась. Окна от сквозняков были забраны плотными ставнями, щели между створкой и стеною забиты старыми тряпками, поэтому света отчаянно не хватало. Горели газовые светильники. Низкие потолки, сырые стены — не лучшее место для детей.

Я сглотнула.

— Здание старое, обогревается печами, — тихо произнес Эллис за моим плечом, отвечая на так и не высказанный вопрос. — Зимою всех воспитанников переселяют на нижний этаж, в дальний конец здания. Отец Александр уже несколько лет откладывает пожертвования, чтобы сделать котельную и водяное отопление. Но в позапрошлом году была эпидемия, пришлось оплачивать врачей и лекарства. А в прошлом рухнула часть крыши. Ее всем миром перестилали, но много ли дети сделают? Да и починить хочется так, чтоб долго простояло… Так и живём.

«Живём».

Эллис до сих пор считал приют своим домом.

Отец Александр ненадолго отлучился и вернулся уже со спутницей. Это была монахиня — женщина хмурая, с потухшими глазами и теми особенными морщинами у рта, которые бывают у рано состарившихся людей. Увидев нас, она улыбнулась, вроде бы и приветливо, но без теплого чувства.

— Кочерга, — почти беззвучно пробормотал Эллис и скривился. А потом с явным усилием воли растянул губы в кислой улыбке и громко поприветствовал женщину: — Сестра Мария, а я-то думал, вы уже бросили с детьми возиться. Неужто решили на год-другой остаться еще?

Монахиня дернула плечом. В глазах ее промелькнула тень раздражения.

— Если я уйду, то кто же будет учить арифметике и чтению всех этих скорбных умом? Кто еще сможет держать их в строгости, направлять на верный путь? Они же так и норовят сбежать, чтоб пополнить ряды попрошаек и воришек!

Священник кашлянул.

— Сестра моя…

— Что? Разве я не права? — и с этими словами она уперла руки в бока и вызывающе вздернула подбородок. — Когда Сьюзен сбежала с тем проходимцем, кто ее за косы приволок обратно? Вы? Нет, я! И хоть она кричала на меня поначалу, потом спасибо сказала, и не раз. А вы, вы все можете только потакать их скверным наклонностям. Детям нужна строгая рука! — тут монахиня наконец удостоила меня своим вниманием и сухо кивнула: — Добрый день, леди. Позвольте помочь вам освоиться тут у нас… К слову, кошелька у вас собою нет?

— Есть, — созналась я, несколько обескураженная напором.

— Уберите подальше. У Нэнси очень шустрые ручки, а Моррис в прошлый раз стащил у врача серебряные часы из кармана. Было очень, очень неловко. Впрочем, нам нужно спешить. У детей скоро обед, а распорядок дня нарушать нельзя. Это подрывает дисциплину.

Признаться, тут я задумалась, почему Эллис назвал эту женщину «кочергой». Уж не из-за несгибаемого ли характера?

Отец Александр с Эллисом благополучно сбежали, бросив нас на растерзание суровой монахине. А она времени зря не теряла. Сразу велела Мэдди выйти на порог отряхнуть накидку от снега — «чтоб не натекло на пол», мне — сделать «лицо построже, а то эти детки вам сразу на шею сядут». Разузнала, что в коробках, что в корзинах, на какую сумму был подаренный чек… Потом обернулась к Лайзо, так и застывшему с коробками в руках, и приготовилась, видимо, и ему сделать замечание. Но он то ли от растерянности, то ли по привычке, вдруг улыбнулся ей и глянул из-под ресниц так, что даже у меня жар прилил к щекам.

Сестра Мария закашлялась, но быстро справилась с собою, выстроила нас в колонну и повела — по коридору темному и холодному, сквозь запахи газа и сырости.

— Не волнуйтесь, там будут не все дети. Только младшие. С четырнадцати мы их устраиваем подмастерьями и помощниками к надежным людям. Мы не бросаем своих воспитанников на произвол судьбы, как в других приютах. И не наживаемся на них. Но к работе приучаем строго! — бубнила монахиня себе под нос. Она производила странное впечатление — отталкивающее и притягательное одновременно. Я никак не могла понять, ненавидит монахиня приютских детей — или же любит, но намеренно держит в строгости, не позволяя себе сказать о них доброго слова даже за глаза. — Только работа может исправить дурную кровь. Отец Александр слишком добр, он любит этих детей, и не хочет помнить о том, что на них скверна от самого рождения. А они думают, что мы живем плохо, и убегают в поисках лучшей доли… Итак, леди Виржиния, подарки я распределю сама, мне лучше знать, у кого какие нужды, — монахиня бросила на меня быстрый взгляд через плечо. — Пирожные все не отдавайте, угостите самыми простыми. Остальные пойдут на десерт. Да, к слову, было бы прекрасно, если б вы остались с нами на обед и показали этим негодникам, что такое хорошие манеры.

— Да, конечно, с удовольствием, — ответила я без малейших раздумий. Во-первых, нам еще надо было дождаться Эллиса. Во-вторых, я все же хотела улучить момент и подловить эту монахиню для разговора наедине. Судя по реакции детектива, он хорошо знал ее; а значит, и она его. — Долго ли нам еще идти?

— Уже пришли.

Монахиня замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась — у тяжелой деревянной двери, в самом конце коридора. В наступившей тишине стал отчетливо слышен взволнованный многоголосый шепот. Сестра Мария прислушалась к нему — и нахмурилась.

— Леди, будьте так добры, подождите минутку здесь. Я пока наведу порядок.

— Конечно, — немного растерянно согласилась я. — Если вы настаиваете…

Она вытащила из поясного мешочка на монашеском одеянии небольшой потрепанный молитвенник и, сурово поджав губы, толкнула дверь.

— Джим Уэллс, я все вижу! Нора, Берта, сейчас же наденьте передники! — створки хлопнули, но трескучий голос сестры Марии был слышен даже через толстые дубовые доски. — Лиам О'Тул, живо показывай, что у тебя в мешке? Подарок? Кому подарок? Леди? — В голосе ее появились грозовые нотки. — Дай-ка, я развяжу тесемки… Святой Кир Заступник! Лиам, негодник, ты где взял дохлую крысу?!

— Святой Кир и указал. Самолично, — глухо донеслось до меня смиренное.

Я поспешила отступить подальше, чтоб больше не услышать ничего лишнего. Мэдди беззвучно захихикала — кажется, от волнения. Шум нарастал, становился неразборчивей… А потом вдруг все стихло. Монахиня открыла дверь, шикнула напоследок на детишек и любезно обратилась ко мне:

— Прошу вас, леди Виржиния. Проходите.

Сразу вспомнился первый день в кофейне — не в качестве помощницы леди Милдред, а как полноправной хозяйки. Тогда тоже было очень страшно: как меня примут, не станут ли сплетничать или смеяться, что скажут о бабушке и смогу ли я сдержать слезы, когда о ней заговорят… Но то были взрослые люди; их действия и слова еще возможно предугадать, а значит — и справиться с ними.

Но дети совершенно непредсказуемы.

Когда я вошла, то сразу оказалась под прицелом множества взглядов — напряженных, ожидающих, радостных, предвкушающих, мрачно-настороженных, откровенно злых; только скучающих не было.

— Дети, поприветствуйте леди, — приказала монахиня и угрожающе похлопала по ладони молитвенником.

— Здравствуйте, леди Виржиния, — откликнулся нестройный хор голосов.

Лохматый мальчишка лет двенадцати-тринадцати, голубоглазый, с золотисто-рыжими вихрами, слегка напоминающий Эллиса лисьей остротой черт, напоказ зевнул и отвернулся, сунув руки в карманы штанов.

Глубоко вздохнув, я постаралась представить, что нахожусь у себя в кофейне, и дружелюбно улыбнулась:

— Добрый день. Я очень рада, что смогла сегодня приехать к вам…

— А уж мы-то как рады, — пробурчала смуглая чернокосая девчонка в мятом сером платье с наспех повязанным передником. — Ну, может, хоть пожрать чего принесла…

— Нора! — еле слышно прошипела сестра Мария.

Девчонка тут же сделала наивно-глупые глаза и, ступив вперед, выпалила:

— Леди-позвольте-вам-рассказать-стих-пронашужизнь! — последние слова вообще слились в одно. — Мы едим пустую кашу и на завтрак, и на ужин! С каждым годом поясочки мы затягиваем туже! Подзаборные собаки — даже те счастливей нас! Леди, дайте нам монетку, это наш последний шанс! — и она присела в неуклюжем реверансе.

Судя по стремительно краснеющему лицу монахини, сольное выступление Норы было чистейшей воды экспромтом.

— М-м… Как интересно! — Улыбка у меня стала нервной. — И кто же автор этих стихов?

Смуглая Нора переглянулась с подружками, обменялась с ними странными знаками и, смущенно потупившись, заявила:

— Святой Кир Эйвонский ниспослал.

— Нор-р-ра! — уже не скрываясь, рявкнула монахиня и обернулась ко мне: — Леди, простите, они в последнее время взяли дурную привычку все свои проказы валить на Святого Кира. Ух, задаст он вам, святотатцы! — и она пригрозила молитвенником хихикающим воспитанникам. — Леди, не желаете присесть? Вот там есть кресло…

— На нем дохлая крыса лежала! — громким шепотом сообщил кто-то. Я инстинктивно обернулась — и дети разом потупили взгляды.

Одинаковые серые платья и переднички, брючки и курточки, лохматые головы, напоказ скромно сцепленные в замок руки, хитрые взгляды искоса и — ожидание: ну когда же, когда же она ошибется?

— Хорошо, — немного растерялась монахиня. — Тогда… Бриджит, принеси одеяло из спальни, постелем на кресло.

— Слушаюсь, — пропела девочка с длинными светлыми косами и сделала книксен и бросила на меня злорадный взгляд из-под ресниц. — Леди, а можно вопрос?

— Да, конечно, — ответила я как можно приветливее. Уже начало сводить скулы от натянутой улыбки.

— А почему у вас короткие волосы? Я вот хотела стричь, а сестра Мария говорит, что короткие волосы бывают только у блудниц. Простите…

И снова этот взгляд и неловкий книксен.

Стало смертельно тихо.

Монахиня побагровела лицом.

Я поняла, что пора брать ситуацию в свои руки.

— Короткие волосы? — рассмеялась я, сдернула шляпку и эффектно тряхнула головой. — Мне их отрезал сумасшедший убийца прошлой весной. И в память об этом событии я решила сделать стрижку.

Бриджит выпучила глаза.

— Врешь же!

— Честное слово, не вру, чтоб мне сдохнуть, — вспомнила я оборот из речи Лайзо; услышав это, он придушенно раскашлялся у дверей. — Не верите — спросите у детектива Эллиса. Именно он пришел за мной в жуткий подвал, чтобы спасти от сумасшедшего убийцы-парикмахера, который хотел скормить меня своей мертвой жене! — зловеще произнесла я, наступая на Бриджит. Та испуганно ойкнула и спряталась за свою чернокосую подружку.

Злорадство в ее глазах постепенно сменялось чистым восторгом.

— А что потом было? — робко спросил совсем маленький мальчик, лет восьми, не больше.

— Гм… — я сделала вид, будто задумалась. — Ничего интересного. Убийцу поймали, посадили в тюрьму, и там он умер. А мертвую жену еще раз разрезали на кусочки и похоронили на старом кладбище, а сверху посадили куст жасмина, и он теперь, говорят, цветет красными цветками. Каждую весну.

Это было художественное преувеличение, конечно, но оно того стоило — и изумленно распахнутых детских глаз, и онемевшей от избытка чувств монахини.

Самое время переходить в наступление.

— Кстати, кто хочет чаю с шоколадом? Мы принесли немного гостинцев, — заманчиво произнесла я и напоказ приподняла корзину со сладостями повыше. — Сестра Мария, вы, кажется, говорили, что после обеда хотели устроить чаепитие, верно? Может, провести его прямо сейчас?

Под добрым десятком умоляющих взглядов монахине оставалось только согласиться:

— Пожалуй. М-м… Наверное, тогда нам следует пройти в трапезную.

— Прекрасно, — улыбнулась я ослепительно. — Но сперва — подарки. Мистер Маноле, подойдите ближе и поставьте коробки на пол. Сестра Мария, вы не поможете мне?..

Если до этого многие еще относились ко мне подозрительно, то теперь смягчились даже самые суровые сердца. С помощью Мадлен и Лайзо — к моему удивлению, знакомого со многими приютскими ребятишками — мы раздали все подарки. Я немного волновалась: выходило, что каждой девочке досталось по маленькому, но отдельному сувениру, а вот мальчишкам — несколько больших наборов игрушек, делить которые надо было на всех. Но обошлось; дети остались довольны.

А самые бурные восторги, к моему удивлению, вызывали книги — географический атлас и иллюстрированная «История». Пока я вплетала бирюзовые ленты в чудесные косы Бриджит, Нора, та самая бунтарка с талантом к стихосложению, с упоением зачитывала вслух описание животного мира Черного Континента, то и дело тыкая пальцем в картинки и восклицая:

— Лиам, придурок! Я же говорила, что слон огромный, как башня, а ты — «крыса с хоботом, крыса с хоботом»! Сам ты крыса!

А голубоглазый лис Лиам шумно шмыгал носом и старательно подпихивал ногою под кресло какой-то подозрительный мешок.

Потом мы всей толпой отправились в трапезную, попутно выясняя, где это я успела познакомиться с Эллисом, приютским кумиром, почему Мэдди ничего не говорит, но строит смешные рожицы, и правда ли к чаю будут «всамделишные пирожные». Сестра Мария, кажется, больше не сердилась; иногда уголки ее губ вздрагивали, будто она хотела улыбнуться, но по привычке одергивала себя, и принималась бормотать что-то под нос.

Случайно поравнявшись с нею, я услышала странный обрывок фразы:

— …Святые небеса, все так хорошо сейчас… Пусть Кир Заступник охранит нас и не даст истории повториться…

И от этих простых слов на мгновение стало так жутко, как бывает ночью в пустом доме, когда сухая ветка снаружи царапает по ставням.

Трапезная оказалась большим и светлым, но очень холодным залом. Потолок в нем был высокий, на два этажа, не меньше. На восточной стене я насчитала одиннадцать окон; ставнями они не закрывались, а потому сквозило от них ужасно.

— Эту часть здания пристроили позже, лет двадцать назад, — негромко пояснил Лайзо, заметив, как я оглядываюсь. Сестра Мария в это время командовала ребятишками, пытаясь рассадить их за длинным столом, а Мэдди увлеченно объясняла что-то новообретенной подружке — Бриджит. — Эллис рассказывал. При нем ведь строили.

— Здесь все такое… серое.

— Да, — согласился тихо Лайзо и подошел ближе, становясь прямо у меня за плечом. — Пристройку возвели из кирпича и оштукатурили изнутри и снаружи. В то время в приюте помогал один человек, учитель и художник. Вроде преподавал искусства — музыку, стихосложение, живопись… Особенно талантлив он был именно в последнем. Отец Александр, который и тогда уже был настоятелем, попросил его расписать стены в храме. Художник согласился и даже начал работу… Ай, это все плохо кончилось, — оборвал вдруг себя Лайзо. Глаза у него потемнели. — Не будем вспоминать.

— Мистер Маноле, если уж начали говорить, извольте и закончить, — сердито одернула я его, но он только одарил меня одной из самых своих впечатляющих улыбок — той, немного виноватой и снисходительной, от которой мысли становились томными и ленными, как от чашки горячего шоколада с ванилью. — Да мистер Маноле же!

Взгляд у него стал хитрым:

— Назовите меня по имени, тогда, может, и расскажу, — жарко прошептал Лайзо.

У меня мурашки по спине побежали.

— Вы слишком много себе позволяете.

— Ай-ай, раскаиваюсь, весь раскаиваюсь. Вот пойду да и займу полагающееся мне место — среди прислуги, — подмигнул он мне и сбежал помогать сестре Марии — расставлять чашки и выкладывать пирожные из корзин на большие деревянные блюда.

Я разозлилась на него и добрых пять минут обдумывала, что скажу, когда мы вернемся в особняк. Или сколько вычту у него из жалования — за дерзость… И лишь потом, когда сестра Мария и Мэдди заварили чай с мятой и начали делить на всех пирожные, я сообразила, что Лайзо просто схитрил — и отвлек меня от расспросов.

За столом мы с монахиней оказались рядом. Наверное, она нарочно так подгадала, чтобы защищать меня от разыгравшихся детишек. Однако ее опасения были напрасны: во-первых, упоминание приятельства с Эллисом благотворно подействовало на маленьких хулиганов, а во-вторых… Во-вторых, все стало для них абсолютно неважно, когда сестра Мария после короткой молитвы кивнула:

— Что ж, приятного аппетита.

И чудесные, чудесные сладости из далеких и эфемерных подарков приюту превратились в десерт, который можно было съесть. Вот прямо сейчас.

В «Старое гнездо» приходило множество гурманов, знающих толк в деликатесах, тонких ценителей редких сортов кофе и сладкоежек со стажем. Однако никогда еще я не видела, чтобы простые эклеры или корзиночки с джемом доставляли столько счастья! Пирожные не просто съедались — они смаковались… И мы с Мэдди наблюдали за этим священнодействием с улыбками ровно до тех пор, пока не заметили, как Нора осторожно прячет недоеденное пирожное в карман передника.

«Неужели не понравилось?» — пронеслось у меня в голове.

Я растерянно оглянулась на сестру Марию и тихонько спросила у нее насчет Норы.

— Не нравится? — переспросила монахиня и украдкой вздохнула. Взгляд ее, брошенный на меня, был далек от одобрительного. — Что вы, леди. Просто дети у нас очень… неизбалованные. Многие из них никогда не ели таких сластей. Конечно, мы стараемся кормить воспитанников хорошо, но сами понимаете, если встает вопрос, что купить, лишнюю теплую юбку для девочки или эклер, корзину рыбы для супа или шоколадку — выбор всегда будет не в пользу сластей. Поэтому я не удивлюсь, если кто-то из детей захочет припрятать часть угощения. Ведь его потом можно будет съесть и растянуть удовольствие. Или обменять у друзей на услугу или какую-нибудь вещь… Не знаю, смогу ли я вам объяснить, почему, но…

— Не стоит, — опустила я глаза. — Я… все понимаю. Сестра Мария, а на что живет приют?

— В основном на пожертвования, — ответила она, наблюдая за ребятишками.

Мадлен, сидевшая напротив нас, жестами объясняла Бриджит, как правильно есть слоеные пирожные — с помощью десертных ножа и вилки, и учила держать чашечку с чаем — подушечками большого и указательного пальцев — на верхнюю часть ручки, слегка согнутый средний — под ручкой, мизинец и безымянный прижать к середине ладони. Бриджит хихикала и уже нарочно прихлебывала чай с неприличным шумом, обхватив чашку двумя ладонями.

— Но жертвуют, насколько я понимаю, не так часто, как принято думать?

— Совершенно верно, леди, — подтвердила монахиня и нахмурила тонкие седые брови. — С деньгами люди расстаются неохотно. Конечно, есть и добрые люди, но как правило, желание помогать редко сочетается с большим капиталом. К тому же наш приют… — Она прерывисто вздохнула. — Приятно помочь красивым и умным девочкам в белых фартучках, воспитанницам приюта Святой Генриетты. Или, например, облагодетельствовать сиротский хор при храме Сошествия… Но помогать тем, кто уже своим рождением принес матери горе, кто родился напоминанием о кошмаре насилия… Нет, мало охотников заниматься благотворительностью в приюте Святого Кира Эйвонского. Поэтому мы живем на церковные пожертвования, на редкие подарки от случайных благодетелей — и за счет старших воспитанников. У нас принято до двадцати лет отдавать половину заработка приюту; исключение составляют лишь те, кто сам женился и завел детей.

— И многие помогают?

— Больше, чем можно подумать, — улыбнулась монахиня. — Вот взять того же Эллиса Норманна. Уж на что был хулиган, я с ним сладить не могла — то поколотит кого-то из уличных под видом восстановления справедливости, то наловит голубей и отправится торговать ими на рыночную площадь, то сбежит, якобы чтоб стать моряком и отправиться в кругосветное плаванье… Эх! — покачала она головой, вспоминая проказы Эллиса. — Однако он оказался на удивление благодарным воспитанником. Уже много лет Эллис отдает все свое жалование приюту, а сам умудряется жить на пять-шесть хайрейнов в месяц…

В груди у меня кольнуло.

Так вот почему он всегда ходит в обносках… И вечно голодный… Святая Роберта, а я еще возмущалась его привычкой торговаться и экономить на всем!

— Ох, а вот и он! — вдруг сказала сестра Мария. — Легок на помине!

— Кто? — не поняла я поначалу, но почти сразу же оглянулась — и увидела, что в дверях стоит Эллис, собственной персоной.

Я отвела глаза. Встречаться с ним взглядом сейчас было выше моих сил. Ох, пусть только Георг попробует еще хоть раз назвать Эллиса «нахлебником»!

— Какая удача, я как раз успел к обеду! — жизнерадостно объявил детектив, проходя к столу и усаживаясь рядом с Лайзо. — Хм… А уже что, десерт? Какая досада, я совершенно не люблю сладкое, — причмокнул он с фальшивым сожалением. — Сестра Мария, а у вас каши не найдется случайно? Помню, в мои годы вы подавали что-то такое сопливое, несъедобное… Ух, прямо ностальгия замучила!

«Не хочет объедать воспитанников», — догадалась я. Конечно, они ведь прежде не ели таких пирожных, у них каждое на счету, а Эллис может утолить голод и кашей.

— «Сопливое»? «Сопливое»?! — грозно повысила голос сестра Мария. — Как ты можешь так отзываться о пище, ниспосланной нам щедрыми Небесами! И, в конце концов, это просто неуважительно по отношению к кухарке, а ей уже, между прочим, семьдесят девять лет. Делаю тебе замечание, Эллис.

— Что, и в угол поставите? — оживился он.

Среди воспитанников началась эпидемия хихиканья.

— И поставлю! — упрямо воскликнула монахиня.

— Ужас, — просто ответил Эллис. — Не надо меня наказывать, я тут по работе. Кстати, о работе, — и он прищелкнул пальцами: — Леди Виржиния, нам потом стоит зайти к отцу Александру, он хотел что-то спросить о статье в газету — хотите вы, чтоб она была, или нет… Ну, что-то в этом роде… Э, куда это вы? Я же сказал «потом»!

— О, лучше решать такие вопросы сразу, — сказала я и поднялась, ослепительно улыбаясь. Новости об Эллисе оказались слишком… неожиданными. Мне нужно было пройтись и обдумать все. Еще леди Милдред говорила, что во время ходьбы мысли лучше укладываются в голове. — Где я могу найти отца Александра?

— Он сейчас в храме… Леди Виржиния, да постойте, я хоть провожу вас!

Эллис подорвался с места, но я остановила его жестом:

— Не стоит. Неужели вы думаете, что я здесь могу потеряться?

— Нет, но…

— Я скоро вернусь. Прошу прощения, что вынуждена ненадолго покинуть вас.

На самом деле, такое поведение было уже на грани приличий, но все равно этикета в приюте никто не знал. Поэтому меня ничто не остановило, когда я покидала трапезную.

В гулком и пустом коридоре стало немного лучше. Мысли по-прежнему скакали с новостей об Эллисе — на бедственное положение приюта, с лицемерных «благодетелей», сторонящихся «дурных» детей — на мировую несправедливость… Мне очень хотелось тут же по возвращении приказать каждую неделю отправлять в приют по корзине пирожных, но я понимала, что сладостями проблему не решить. Сестра Мария абсолютно права — теплая одежда и сытная еда каждый день куда важнее, чем какие-то десерты. Лучшим решением было бы поговорить с отцом Александром и условиться, к примеру, о ежемесячном отчислении на приют некой суммы… Но мне хотелось сделать что-то личное, что-то, что связало бы меня с этим местом прочнее, чем просто деньги.

«Святые Небеса, — подумала я, чувствуя головокружение. — Пошлите мне какой-нибудь знак… Нет, глупо как-то звучит. Слишком возвышенно. Может, все же сперва посоветоваться со священником?»

— Девочка, тебе помочь? — весело спросил кто-то у меня из-за спины.

— Я… э-э… Хотела побеседовать с отцом Александром, — машинально ответила я и только потом осознала, как именно ко мне обратились. — А вы, простите, кто?

— Живу я тут, — лукаво улыбнулся незнакомец.

Он был не слишком высок, худ, как жердь, носил мятые черные штаны, серую рубаху и зеленый жилет — явно с чужого плеча. Чудовищный ансамбль дополняла шляпа с высокой тульей и двумя чахлыми перышками. В руке у незнакомца была массивная курительная трубка с затейливой резьбой.

— Очень интересно, — вежливо улыбнулась я и на всякий случай отступила на шаг назад. Больше всего незнакомец напоминал бродячего циркача, но откуда в приюте взяться циркачу? — Пожалуй, мне пора.

— Куда! — рассмеялся незнакомец и без всякого почтения схватил меня за рукав. — Храм-то в той стороне. Вот что, девочка, дай-ка я тебя провожу. А то ведь заплутаешь здесь, а мне потом отвечать. Ну, пойдем, ты чего упрямишься? Боишься меня, что ли? И-и, смешная!

И, не слушая никаких возражений, он потащил меня прямиком по каким-то бесконечным запутанным коридорам. Я не успевала запоминать повороты и только диву давалась — неужели все это безобразие помещается внутри небольшого с виду приюта? А потом вдруг коридоры кончились, мы выскочили из неприметной дверки на улицу — и оказались буквально в десяти шагах от храма.

— Ну, дальше сама, — подмигнул мне чудной провожатый. Глаза у него оказались по-восточному раскосые, а сам он был смугл, как гипси, и рыж, как коренной альбиец. — Старик Александр там, скамейку в храме чинит. И, кстати… Ты не торопись, лады? Само все разрешится. Сразу поймешь, когда оно самое придет. Ох-хо-хо, как же я не люблю эти вдохновительные разговоры… — вздохнул он и, почесывая затылок, неспешно удалился за угол здания. От курительной трубки расходился белесоватый дымок, хотя я не могла припомнить, когда незнакомец умудрился ее раскурить.

Так или иначе, на улице было слишком холодно, чтобы просто так стоять на месте. Сделав мысленную пометку — спросить о странном незнакомце, я направилась к храму.

Пожалуй, нам с отцом Александром действительно было о чем поговорить.

Храм Святого Кира Эйвонского построили не так уж давно — девяносто лет тому назад. Не сравнить, конечно, с пятивековым собором Святого Игнатия, покровителя города. Да и вид не такой внушительный — добротное здание, крепкое, но без изысков. Ни скульптур, ни изящных каменных медальонов, ни затейливых узоров, обрамляющих окна и двери… Вся красота — беленые стены да сине-зеленые витражи.

Внутреннее убранство тоже не отличалось богатством. Цветы были все больше сухие, курильницы — медные. Перед алтарем теплились две свечи; рыжие огоньки трепетали на сквозняке, и при взгляде на них становилось тревожно и зябко.

Отец Александр, подоткнув одеяние, стоял на коленках у скамьи и осторожно подбивал молотком гладкий брус, выскочивший из паза в скамье. Увлеченный работой, он не сразу заметил меня.

Многозначительное покашливание не помогло — стук молотка заглушал все другие звуки.

Пришлось прошествовать к алтарю и замереть там ненадолго в молитве. Через некоторое время отец Александр заметил, что он в храме не один, поспешно вскочил и оправил одежду.

— Что привело тебя в храм, э-э… дочь моя? — смущенно спросил он, пряча за спину молоток.

Правильно, не оставлять же орудие труда, которому, вообще-то, в храме не место, на виду.

Я сдержала улыбку.

— Мне нужно поговорить с вами. О приюте и пожертвованиях.

— Ох… Тема, конечно, интересная, но слишком уж мирская для места сего, — с намеком произнес отец Александр и, вздыхая, развел руками. Молоток загадочно блеснул, ловя отсвет свечных огоньков. — Может, пройдем куда-нибудь, где такие разговоры будут уместнее?

— Как пожелаете, — согласилась я и скромно опустила взгляд. — Но не думаю, что покровитель этого храма возражал бы против разговора о помощи детям. И, к слову, молоток меня не смущает. Как и ремонтные работы в церкви. Любому ясно, что выносить на улицу тяжелую скамью для починки — нерационально.

Священник аж крякнул:

— О как! А я-то думал, что Эллис привирает… — и с облегчением отложил молоток на скамью, задумчиво потирая лоб. — Присядь, дочь моя. Что ты хотела сказать?

— Вы не возражаете против публичных мероприятий по сбору средств? — перешла я сразу к делу.

— Гм… Поясни-ка, — осторожно попросил он и опустился на скамью, держась за поясницу.

— Благотворительный ужин, — коротко ответила я. — Средняя сумма заказа в «Старом гнезде» — два хайрейна. Это две порции особенного кофе и десерт.

— Ох, ни хре… э-м-м… Я хотел сказать, удивительные цифры ты называешь, дочь моя. Прошу, продолжай. Сие очень занимательно.

— Так вот, выручка за день обычно составляет примерно сто хайрейнов. Однако в те дни, когда случается нечто необыкновенное, и кофейня бывает переполнена, мы можем получить и триста, и четыреста хайрейнов, — продолжила я невозмутимо. Глаза у отца Александра все округлялись. — Даже учитывая стоимость редких ингредиентов и затраты на свежие цветы посреди зимы, выходит прибыль в триста процентов… За вычетом налогов получается в среднем двадцать две тысячи хайрейнов в год, вычитаем пять-шесть тысяч, которые уходят на организацию особых мероприятий для поддержания престижа кофейни, и еще по две с половиной тысячи отходит в счет доли мистера Белкрафта, миссис Хат и Мадлен. Таким образом, около восьми с половиной тысяч чистой прибыли кофейня приносит ежегодно, и это весьма солидная часть моего дохода… Впрочем, не важно, — поспешила я оборвать себя, заметив, что глаза у отца Александра уже на лоб полезли. Хотя мне очень хотелось похвастаться, что таких прибылей от кофейни не было даже у леди Милдред. Да и в целом за год самостоятельного ведения хозяйства я сумела неплохо приумножить и без того солидное состояние фамилии Эверсан-Валтер. Увы, практически всю сумму грозила съесть намечающаяся реставрация сгоревшего родового замка и того особняка, в котором погибли родители… Но оставлять в руинах столь важные для меня места не позволила бы сама честь графини и наследницы леди Милдред. — Итак, главное — за один вечер мы вполне можем собрать сумму, достаточную для постройки системы отопления в приюте.

— И настилания нового пола взамен сгнившего в четырех комнатах, — тихонько вставил отец Александр.

— И настилания пола, — согласилась я, подумав. — Мои гости — богатые люди. Можно устроить благотворительный ужин. Все средства с проданного кофе, десертов и прочего отойдут в пользу приюта. Дополнительно в центре зала мы установим коробку для пожертвований. На организацию всего этого мне понадобится… — я задумалась. Некстати же у меня будет день рождения! Два солидных мероприятия в такой короткий срок — это слишком тяжело. — Мне понадобится полтора месяца, если не случится ничего экстраординарного. Кроме того, для меня не будет слишком тяжело отчислять в приют, скажем, сто хайрейнов ежемесячно. В год выйдет тысяча двести хайрейнов. Достаточно много, но в сравнении с моим доходом — терпимо.

«Даже с учетом того, что после восстановления замка много денег будет уходить на содержание приличного штата прислуги там, освещение, отопление и мелкий бытовой ремонт», — добавила я мысленно.

Но и об этих глобальных планах знать никому было также не обязательно.

Отец Александр сделался смертельно серьезным и задумчиво уставился на алтарь.

— Дочь моя, — произнес он торжественно. — А что бы ты подумала о мемориальной доске с благодарственной надписью, вывешенной перед храмом?

— Я бы подумала, что это безрассудная трата денег. По меньшей мере, одиннадцать хайрейнов, если это камень. Или четыре — за хорошую работу резчика по дереву.

— Никак, в святые метишь, дочь моя? — подозрительно осведомился отец Александр.

— Ни в коей мере, — в тон ему ответила я. — Ибо при жизни не канонизируют, а на небеса я не тороплюсь. А если говорить серьезно… Отец Александр, я не пытаюсь произвести на вас впечатление или выторговать для себя какие-то блага. Просто… м-м, можете счесть это впечатлительностью неопытной девицы, но сегодняшний день… поразил меня в самое сердце. И еще… я узнала, куда Эллис девает все свое жалование, — закончила я совсем тихо.

Отец Александр опустил взгляд.

— Так вот оно что…

— Да.

— И вы действительно так дружны, как мне показалось с самого начала.

— Да, — ответила я во второй раз и, чувствуя странную робость, продолжила: — Не подумайте дурного. В наших отношениях нет ничего, что не одобрил бы… да вот даже святой Кир Эйвонский, — священник поперхнулся и подозрительно закашлялся, но я списала это на неловкость момента. — Но мне очень хочется знать, каким он был прежде. И… почему он стал таким, каким стал.

— Ох… — уже в который раз вздохнул отец Александр. Теперь вышло особенно тяжко. — Что именно ты хочешь знать, дочь моя? Он рос обычным мальчиком. Смышленым, но чаще разум свой направляющим на проказы, а не на пользу делу. Добрым, в общем-то, но часто говорящим жестокие вещи и совершающим жестокие поступки. Вокруг него всегда было много друзей, его внимания искали и младшие, и старшие дети… Или ты хотела бы узнать что-то определенное, дочь моя? — он посмотрел на меня так, что стало ясно — тайны Эллиса сокрыты надежнее, чем на дне Мирового океана.

Однако я рискнула спросить.

— Как он попал в приют?

В конце концов, даже сокровища со дна океана иногда попадают в руки людей. Если океан сочтет соискателей достойными награды.

Отец Александр молчал долго. Свечи успели сгореть на треть, а я продрогла до костей, прежде чем он негромко произнес:

— Это случилось примерно тридцать лет назад, летом. Тогда разразилась страшная гроза… А впрочем, не помню, может, и солнышко светило. Так или иначе, на закате к воротам приюта подошла женщина, одетая во все черное и с густой вуалью. В руках у той женщины была корзина, а в корзине — спящий ребенок.

— Эллис? — сорвалось у меня с языка.

Священник грустно кивнул:

— Да. Женщина назвалась служанкой «одной несчастной леди» и попросила присмотреть за ребенком. Мы с сестрой Марией попытались расспросить ее о родителях нового воспитанника и в беседе убедить забрать ребенка обратно. Знаете, некоторые матери, приходящие сюда в отчаянии, после раскаиваются и возвращаются обратно за детьми, — просто сказал он, и сердце у меня пропустило удар. — Но чем больше проходит времени, тем меньше вероятности, что это произойдет. Поэтому мы всегда стараемся убедить страдалиц сразу. Обещаем помощь в пригляде за ребенком, иногда деньги… Кого-то это убеждает. К сожалению, немногих. А некоторые просто ненавидят своих детей. Вот и та служанка сказала… Она сказала: «Заберите его, пожалуйста. Боюсь, что в следующий раз она не отошлет его в приют, а просто удавит». Сестра Мария стала ругаться… Тогда она была куда моложе, а потому нрав у нее был горячей… Но служанка выслушала все молча, затем поклонилась и ушла. А в корзине, под боком у ребенка, обнаружился конверт и мешочек с монетами. Денег вышло ровно сто хайрейнов — по тем временам сумма неописуемая, приют на нее жил год с лишним. А в конверте был один-единственный листок бумаги с именем — «Алиссон». Так мы и назвали мальчика. «Алиссон» — по имени, данному, вероятно, матерью; «Алан» — потому что его принесли в день святого Алана; и «Норманн» — потому что такова была моя фамилия в миру, — скромно закончил священник.

— Вот как…

Отчего-то я не могла вымолвить ни единого осмысленного слова. Все казалось либо слишком напыщенным, либо пустым, либо бестактным.

Знал ли Эллис, как он попал в приют? Пытался ли разыскать своих родителей, семью? Ненавидел ли мать или давно простил ее? Болело ли до сих пор его сердце?

Я долго и бездумно смотрела на медленно оплывающие свечи, на руки свои, кажущиеся мертвыми в синеватом свете, льющемся через витражи. Отец Александр молчал. Несколько раз он порывался сказать что-то, но, взглянув на меня, осекался.

Из оцепенения меня вывел удар грома.

— Святые небеса! — подскочил на месте отец Александр. — Что ж это деется, гроза зимой! Ох, не к добру… Дочь моя, ты уже дрожишь — не лучше ли тебе вернуться в тепло? Идем-идем, негоже так сидеть. Вот за это святой Кир покарать может, причем меня — мол, застудил девицу, так и отвечай по всей строгости… Идем.

— Хорошо, — слабым эхом откликнулась я и поднялась на ноги. Губы у меня подрагивали, словно на улыбку не хватало сил. — Не будем злить святых, это до добра не доведет… К слову, о добре. Когда я шла сюда, то немного заблудилась, и дорогу мне показал один любезный молодой человек. Рыжий, смуглый, в такой забавной зеленой шляпе с двумя перышками. У него еще трубка была… Что вы так на меня смотрите? — недоверчиво моргнула я.

Отец Александр за время моей речи сделался белым как полотно.

— Э-э… Ходит один такой тут, ходит, — со странной интонацией протянул он, глядя почему-то вверх. — Делает… э-э-м… добрые дела делает, как он их понимает. Он ничего не говорил, дочь моя?

Я наморщила лоб.

— Кажется, говорил, что надо подождать. И что я пойму, «когда оно самое придет».

— Вот так и поступай, — со значением выговорил отец Александр. — Так. О чем это бишь я? Точно-точно, хотел я тебя возвернуть в трапезную и напоить горячим чаем…

Гром, кстати, больше не повторился. А когда час спустя все мы — Эллис, Мэдди, Лайзо и я — вышли из приюта и направились к автомобилю, то небо и вовсе почти расчистилось — разрывы среди тяжелых свинцовых туч постепенно сливались в одно прозрачно-голубое полотно.

Снегопад кончился.

Удивительно, но Мадлен в автомобиле почти сразу уснула, уронив голову мне на плечо. Я осторожно укрыла подругу своей шалью и отвернулась к окну.

— Как ее детишки утомили, — негромко произнес Эллис, скосив на Мэдди взгляд. — Да уж, Нора с Бриджит кого угодно заговорят до смерти, этим двум сорокам только дай потрещать… Виржиния, а вы знаете, что они друг дружку сестрами считают? — внезапно спросил он.

Я растерялась немного, не зная, как реагировать.

— Так странно. Они совсем не похожи.

— Зато по характеру сошлись… — Эллис заложил руки за голову и сладко потянулся, жмурясь. — Помню, у меня тоже было двое «братишек» и даже одна «сестричка». Она еще потом в мои невесты метила, и так настойчиво… — тут детектив внезапно осекся и обернулся; взгляд у него был серьезней некуда. — Виржиния, спасибо за все. Отец Александр рассказал мне о ваших планах. Честно говоря, когда я заманивал вас сюда под предлогом расследования, то рассчитывал на что-то в этом роде. Но не думал, что вы возьметесь за восстановление приюта так рьяно и так… по-деловому, — он особенно выделил последнее слово. — В своем непередаваемом стиле. Значит, благотворительный вечер?

— Репутации «Старого гнезда» это пойдет только на пользу, — пожала я плечами и не удержалась: — И кто бы говорил о рьяном подходе, Эллис! Как вы умудряетесь прожить на пять хайрейнов в месяц? Питаетесь воздухом и ночуете на крышах?

— Тише, тише, а то еще нашу мышку разбудите, — хмыкнул Эллис, искоса взглянув на Мэдди, и тихо ответил: — Ну, раньше я снимал комнаты у одной милой старушки-вдовы, всего за хайрейн в месяц. Но потом ее перестал устраивать, э-э, мой образ жизни. И семь лет назад я временно переехал к своему другу, у которого, собственно, и живу до сих пор.

— Сначала он пытался этому самому другу платить за проживание, — вкрадчиво заметил Лайзо. Хитрый его прищур был виден даже в отражении в лобовом стекле. — Но вы мне покажите того изверга, который не постесняется с нашего Эллиса денег стребовать.

— И что это за друг? — полюбопытствовала я.

На секунду ко мне закралась мысль, что они до сих пор живут вдвоем, но это было бы слишком неправдоподобно. Во-первых, насколько мне было известно, Лайзо большую часть времени обитал раньше в родовом гнездышке семейства Маноле или скитался по Аксонии. А во-вторых, детективу жить с аферистом — это немного слишком.

Лайзо, поймав в отражении мой задумчивый взгляд, белозубо улыбнулся.

«Ну, ладно, — мысленно поправилась я. — Не аферистом — авантюристом. Разница невелика».

— Друг? — усмехнулся Эллис, как будто я что-то забавное спросила. — Вы его знаете. Доктор Натаниэлл Брэдфорд, патологоанатом Городского Управления спокойствия. А за комнаты я не плачу, поскольку квартира целиком принадлежит Нэйту, как и подвал, где у него находится домашняя лаборатория. К слову, Виржиния, — вдруг обернулся он ко мне, — а вы не хотите навестить нашего Доктора Мертвых? Прямо сейчас.

Я только брови выгнула в недоумении:

— Эллис, вы предлагаете мне навестить дом холостяка… даже двух холостяков, причем без должного сопровождения? Мэдди, увы, младше меня, она не может считаться дуэньей.

Тщетная попытка достучаться до совести Эллиса. Когда это его, захваченного очередной потрясающей идеей, волновали какие-то там правила приличия и негласные законы поведения молодой леди?

— Да бросьте вы, к чему эти условности, — соблазнительно протянул он и перегнулся через сиденье, порывисто накрывая мою руку своей, и глянул снизу вверх сияющими от азарта голубыми глазами. — Скоро уже смеркаться будет, так что не стоит опасаться случайных свидетелей. К тому же, если что, официально вы совершаете благотворительный визит в приют. Сестра Мэри, конечно, лжесвидетельствовать не станет, но всем излишне любопытным может ответить так, что охота попусту любопытствовать напрочь пропадет. Да и у отца Александра язык подвешен неплохо… Так что вашей репутации ничего не грозит. Ну же, решайтесь, — голос у детектива буквально медом сочился, — неужели вам не хочется посмотреть, как я живу на пять хайрейнов в месяц? Заодно и расследование обсудим.

— А разве доктор Брэдфорд не будет против? — спросила я обреченно и сразу же поняла, что это была ошибка.

Эллис торжествующе улыбнулся:

— Разумеется, нет. Тот день, когда он не обрадуется визиту обворожительной леди… — детектив взглянул на Мэдди и поправился: — …двух обворожительных леди, пожалуй, станет началом конца света!

— Да и аккумулятор зарядить бы, а в тамошнем доме электричество есть, и шнур у меня найдется, — добавил Лайзо как бы между прочим. Глаза у него в этот момент были хитрющие. — А то дом-то наш аж в другой стороне Бромли, как бы не встать, посреди дороги-то.

— Но Мэдди устала и, наверно, не захочет никуда ехать, — прибегла я к последнему, отчаянному маневру.

Но подруга, на которую я так рассчитывала, самым неожиданным образом перешла на сторону коварного врага.

Она проснулась.

И — удивительно! — искренне заинтересовалась домом, где живет Эллис, хоть и постаралась этого не показывать.

Мне не оставалось ничего иного, как капитулировать перед заведомо превосходящими силами противника.

Квартира доктора Брэдфорда занимала три этажа в левом крыле пятиэтажного жилого дома. Само здание было, по словам Эллиса, совершенно новым — еще и десяти лет не прошло со дня, когда хозяева повесили на дверь латунную табличку с табличкой «Плам-стрит, 110 ». Но с тех пор высаженный у фундамента девичий виноград увил его до самой крыши. Наверное, летом это выглядело очень красиво — небольшой палисадник с кряжистыми яблонями, благородная лепнина на фасаде, чистенькие, побеленные стены и на них — темная зелень узорчатых листьев… Но сейчас, зимою, дом почернел от гари из Смоки Халлоу, а виноградные плети уныло обвисли. Где-то справа, в районе пятого этажа, уныло бренчало расстроенное пианино.

— Там живет очень милое семейство, — просветил меня Эллис, увидев, куда я смотрю. — Мать, отец, трое детишек и четверо стариков, родня по отцу. Отец семейства работает на фабрике. Мать, явно женщина с аристократическими корнями, дает уроки музыки. Две бабки-сестры организовали маленькую мастерскую по пошиву дешевого платья. Ну, а их мужья зимой ворчат, а летом целыми днями играют в карты. Вон там, — и он ткнул пальцем в занесенную снегом беседку. — Остальные квартиры снимают студенты, музыканты, один писатель-неудачник и какой-то помощник профессора из Университета Бромли. И знаете, за что я ценю их всех? Им абсолютно плевать на своих соседей, даже когда некоторые из них заявляются домой в окровавленной одежде поздно ночью. Или приводят странную компанию, — добавил Эллис и почему-то быстро взглянул на Лайзо, а потом вдруг мечтательно улыбнулся: — Так, ключ от двери у меня есть. Давайте сделаем Нэйту сюрприз?

— Что-то подсказывает мне, что это плохая идея.

— Вы пессимистка, Виржиния, — фыркнул детектив. — Бросьте. Хоть повеселимся.

Мне стало искренне жаль доктора Брэдфорда. Как там говорил Эллис, «временно перебрался к другу семь лет назад»? Святые небеса, да Брэдфорда, наверно, уже канонизировать можно…

У двери Эллис немного задержался, чтобы выгрести почту из ящика. Вышло прилично — несколько писем в запечатанных конвертах и еще с десяток записок. Торопливо распихав все по карманам, детектив поскребся ключом в замочную скважину, на цыпочках прокрался в квартиру, а потом выглянул — с торжествующей улыбкой — и махнул нам рукой.

— Проходите. Только тихо. Мадлен, позвольте помочь вам с пальто…

Отчего-то Эллис сразу начал ухаживать за Мэдди, и я осталась на милость Лайзо. Тот принял у меня верхнюю одежду, пристроил ее на вешалку, а потом — и это была настоящая неожиданность — опустился на одно колено и посмотрел снизу вверх. Взгляд у него стал бесовской.

Я почувствовала, что щеки у меня теплеют.

— Что такое, мистер Маноле?

— Позвольте протереть ваши ботинки, — невинно предложил Лайзо. Я поперхнулась воздухом. — Нехорошо следить на чистых полах. Служанка приходит сюда только по выходным.

И протянул руку, как будто хотел прикоснуться к лодыжке.

Это привело меня в чувство и развеяло изумленное оцепенение. Я отступила назад, едва подавив желание одернуть юбки пониже, и холодно кивнула:

— Благодарю за заботу, мистер Маноле, но я лучше воспользуюсь ковриком у двери.

— Воля ваша, — быстро пошел на попятный Лайзо.

— И еще. Я бы настоятельно рекомендовала вам не забываться.

Эллис беззвучно расхохотался. Мадлен мышкой шмыгнула ко мне и из-за моего плеча так уставилась на Лайзо, что тот аж отпрянул инстинктивно.

Маленький инцидент был исчерпан, но осадок остался неприятный. Лайзо, хоть и старательно изображал раскаяние, похоже, на самом деле ничего подобного не чувствовал. И вообще, в последнее время он вел себя так, словно у него было некое особое право. Нет, никаких особенно скандальных поступков — но мелочи, но взгляды, но прикосновения, чуть более долгие, чем дозволяется правилами приличия…

Это заставляло меня чувствовать себя неловко.

Но на сей раз поразмыслить о странном поведении Лайзо мне не дали. Эллис сделал приглашающий жест рукой, и мы на цыпочках проследовали на второй этаж. Там стояла темень, и только гостиная была ярко освещена большой электрической лампой, закрытой экраном из желтоватой рисовой бумаги с рисунком в сказочно-никконском стиле — туманные приземистые зеленые горы, облака с четкими завитушками и странная лисица с девятью хвостами, летящая в лиловатом небе.

Но главный экспонат гостиной не был нарисован на тонкой бумаге.

Он спокойно дремал с книгой в кресле, умостив голову на подлокотнике и согнув ноги, и не подозревал, что задумал его коварный друг.

— Так-так, — прошептал Эллис и с предвкушением хрустнул суставами, разминая пальцы. — Приступим…

Доктор Брэдфорд дома предпочитал носить нечто псевдовосточное и остромодное — длинный шелковый халат, расшитый красными драконами. Небольшая проблема заключалась в том, что для сна в неположенных местах такая одежда не предназначалась, а потому полы ее разошлись и задрались неприлично выше колена. Остроносые домашние туфли доктора были аккуратно сложены на столе, ровнехонько между чашкой и кофейником.

— Какой ужас… — севшим голосом произнесла я, отступая на шаг назад. Лицо мое стремительно заливал румянец. Мэдди, бедная девочка, только беспомощно глазами хлопала и даже отвернуться не могла, разрываясь между смущением и любопытством.

— У них, к сожалению, всегда такой беспорядок, — вздохнул понимающе Лайзо.

— Да нет же, мистер Маноле, я не об этом…

Но тут Эллис бесцеремонно толкнул дремлющего приятеля и заявил противным голосом:

— Ты тут спишь себе, сопишь с удовольствием, а кто-то с работы пришел голодный и уставший, как бродячая собака.

Доктор Брэдфорд пошевелился и, не открывая глаз, накрыл лицо книжкой.

— Эллис, сделай милость — сдохни, а? — пробормотал он невнятно.

Нисколько не смущаясь, детектив наклонился и дунул Брэдфорду в ухо.

— Ну, скажи хотя бы, у нас что-нибудь к чаю есть? Хоть рогалик с корицей?

— Какой, мать твою, рогалик? — простонал Брэдфорд, наугад дрыгая ногой. Эллис от пинка с легкостью увернулся. Халат задрался еще выше.

— Что, совсем нет?

— Разрежу и законсервирую в банке с формалином.

В голосе доктора появились уже рычащие нотки.

— Как знаешь… — Эллис пожал плечами и отступил. — Только я не для себя стараюсь. Вообще-то у нас сегодня гости. Две очаровательные леди.

— Две… кто?

Доктор замер, как настороженный охотничьими рожками олень.

— Поднимись сам и посмотри, — с деланным равнодушием посоветовал Эллис. — Вот они, в дверях стоят.

Книжка выпала из ослабевших пальцев доктора.

— Эллис, только не говори мне, что…

Доктор Брэдфорд поспешно встал на ноги, пытаясь одновременно одернуть халат, получше его запахнуть, найти где-то на захламленной столешнице очки и пригладить растрепанные со сна волосы. Когда он пригляделся и узнал меня, то лицо его побелело.

— Л-леди Виржиния?

— Добрый вечер, — деревянно кивнула я. — М-м… Кажется, Эллис ввел нас в заблуждение. Мы не вовремя пришли?

— Нет… то есть да… э-э… — Брэдфорд заметил Мэдди у меня за плечом, тут же выпрямил спину и прокашлялся, чтобы продолжить уже уверенней: — Да, к сожалению, Эллис иногда преподносит сюрпризы. А вы ко мне по делу?

— Они ко мне по делу, — доверительно просветил его детектив и хлопнул по плечу: — Так что насчет рогалика?

Доктор Брэдфорд ожег Эллиса таким взглядом, будто убить хотел.

— Я принесу что-нибудь из буфета. И, с вашего позволения, приведу себя в порядок, — он отвесил мне церемонный поклон и торопливо отступил назад. — С вашего позволения…

И, поправив очки на носу, Брэдфорд уверенно прошел мимо нас к двери. Скулы у него горели нежным румянцем.

Вскоре где-то вдали по коридору хлопнула дверь.

— А я сделаю чаю, — уверенно, словно он уже не раз это делал, предложил Лайзо и тоже скрылся в неизвестном направлении. Судя по звукам — в противоположном.

Эллис задумчиво взглянул на домашние туфли Брэдфорда, молчаливым упреком застывшие между кофейником и чашкой.

— А я, что ли, столик разберу… Все равно больше чай пить негде.

Через четверть часа в гостиную вернулся Натаниэлл Брэдфорд — посвежевший, причесанный, облаченный в «домашний» вариант костюма — светло-коричневые брюки, рубашку в тонкую клетку и песочного цвета жилет. В правой руке доктор держал стеклянную миску с засахаренными фруктами и ягодами — сморщенные кружочки яблок, желтоватые ломтики груш, широкие кольца ананасов, россыпь сушеной вишни, фиников и, кажется, клюквы.

Мэдди, до сих пор настороженно поглядывающая из-за моего плеча, с интересом уставилась на угощение — похоже, Бриджит с Норой все-таки не дали ей поесть нормально в приюте.

— Прошу прощения за мой неподобающий вид при встрече, — улыбнулся Брэдфорд так же тонко и загадочно, как всегда. — Эллис не предупреждал меня о том, что сегодня у нас будут столь очаровательные гостьи. Могу я поинтересоваться, как вы… — и он замялся.

— Как мы вообще решили заглянуть сюда? — пришла я ему на помощь. — О, все очень просто. Мы возвращались из приюта Святого Кира Эйвонского, где находились с благотворительным визитом, а потом Эллис внезапно решил, что нам стоит зайти к нему в гости и обсудить ход расследования.

— А, это совершенно в духе Эллиса!

Мы с доктором Брэдфордом вежливо посмеялись, Мэдди сердито нахмурилась, а детектив удивленно вздернул брови:

— Это вы обо мне? Ну-ну, смейтесь, мой час еще придет… Кстати, Нэйт, пока не забыл. Что там с тем телом?

— Томас Ривер, тринадцать лет, светлые волосы, асфиксия? — доктор Брэдфорд помрачнел. — Все то же самое. Я рассчитывал найти хотя бы частички чужой кожи или крови под ногтями у него, но опять — чисто. Похоже, после смерти Душитель тщательно моет своих жертв…

Эллис в задумчивости плюхнулся на диван.

— Он их моет, наряжает в чистую одежду, перевязывает странгуляционную борозду лиловой лентой, иногда засовывает в петлю для третьей пуговицы на курточке сухой цветок — и относит тело к ближайшему храму. Еще ни разу не повторившись, к слову… Да что же он такое делает?

Пока я слушала Эллиса, в голове у меня нарастал странный звон. А потом, с последней фразой, дурнота вдруг прошла, и в мыслях воцарилась удивительная ясность. Я просто увидела всю картину в целом, представила этого неизвестного мертвого мальчика, и…

— Он готовит их к погребению.

— Что? — вскинулся Эллис. — Виржиния, повторите?

— Сухие цветы, — помертвевшие губы меня едва слушались. — Скорее всего, из храма, — я осторожно коснулась хрупкой веточки жасмина, отданной мне сегодня с благословением отцом Александром. — Лента… просто для красоты, наверное. Когда моих родителей готовили к погребению, то обожженные лица тоже закрыли, только белой вуалью. А омовение и новая одежда… Меня сбила в первый момент одежда, ведь хоронить надо в белой сорочке, но все остальное… — я осеклась, а Эллис мрачно закончил за меня:

— Но все остальное совпадает. Браво, Виржиния. Кажется, теперь я понимаю, что он делает. Но нужно еще понять — зачем.

— Может, это и есть его цель? Похороны, — предположил доктор Брэдфорд. — Навязчивые идеи могут принимать разные формы. Помнишь отравительницу, которая погорела на желании, чтобы ее жертвы умирали ровно в полдень? Ты еще тогда нашел ее каким-то странным образом.

Эллис поморщился:

— Ничего не странным. Взять вероятный период, в который произошло отравление, составить список людей, с которыми общался убитый в это время, и мест, которые он посещал. Потом сопоставить списки, составленные для разных жертв, и подумать немного. Это была легкая работа, Нэйт, не понимаю, чего тебя так восхитило тогда, — скривился детектив, стянул из миски кружок сухого яблока и задумчиво повертел его в руках. — Труднее оказалось догадаться, что все убийства — дело рук одного и того же человека. Яды использовались разные, да и разброс по датам совершения преступлений был солидный… Гм, а о чем это мы говорили? — опомнился он. — Ах, да, Душитель с лиловой лентой. Убийство ради обряда похорон — хорошая версия, она объясняет долгую и весьма дорогостоящую подготовку. Однако почему в таком случае убийца подбрасывает тела к храмам? Почему не хоронит своих жертв сам?

— Может, хочет, чтобы обряд совершал священник? — предположила я.

— А зачем? — опять повторил Эллис и положил ломтик яблока обратно в миску, даже не надкусив. — Нет, тут что-то не то… Года четыре назад у меня было очень странное дело. Тогда один мужчина, к слову, весьма состоятельный джентльмен, убивал уличных торговок цветами. Выбирал только самых симпатичных и добрых, но расправлялся с ними зверски. Мотив у него был — только оцените — «хочу, чтоб бедные девушки отправились сразу на небеса». Попросту говоря, он делал из них мучениц… Когда начали находить жертв Душителя, я вспомнил этот случай. Но… — он взял трагическую паузу.

Я не выдержала почти сразу:

— Но?

— Но одержимые — люди глубоко индивидуальные, Виржиния, — Эллис вздохнул. — Если речь не идет о подражателях, конечно. Сумасшедшие убийцы редко повторяются. Если даже и совпадает способ убийства, то мотивы — почти никогда. Исключение — когда преступника подвигла на его злодеяния какая-нибудь книга, статья в газете или народная байка — словом, доступный для всех источник информации, как любят говорить журналисты. Вот тогда могут быть похожие мотивы… но это уже заимствования. Обычно на фантазию одержимым жаловаться не приходится. Так что версию с прямыми поставками праведников на небеса я бы не стал рассматривать всерьез. К тому же она не отвечает на главные вопросы: почему именно дети? Почему лента именно лиловая? Кстати, дорогая лента, хорошая. Я уже говорил, что мы уже нашли, где ее могли сделать? Говорил — и славно…. А последний, но ключевой вопрос — что, в конце концов, послужило спусковым крючком для нашего Душителя, когда он сорвался и начал убивать?

Вывалив на нас скопом все свои философские измышления, Эллис тяжко вздохнул и уселся за столик, поближе к вазе с фруктами, нахально заняв лучшую позицию. Мне досталось место на диване рядом с Мэдди и Брэдфордом, причем подруга наотрез отказалась садиться рядом с доктором. И судя по алеющим скулам, Мэдди была не столько сердита, сколько до сих пор ужасно смущена тем видом, что предстал перед ее глазами в первые секунды пребывания в этой комнате.

Потом пришел Лайзо — с огромным подносом, на котором теснились вокруг чайника фарфоровые разнокалиберные чашки, гордо высился сливочник, расписанный голубыми цветочками, а сбоку притулились еще две большие тарелки — одна с хлебом, другая с сыром.

— Я тут в погреб зашел, — пояснил Лайзо в ответ на скептический взгляд Брэдфорда. — Леди наши в приюте голодными остались. Мисс Мэдди, вон, с девочками все была, а она руками разговаривает — и как тут поешь, если руки заняты? А леди Виржиния и вовсе с самого обеда сбежала, а чай потом, как вернулась, пустой пила. Так что, может, и не на аксонский лад чаепитие будет, но хоть сытное, — невозмутимо закончил он.

Святые небеса, этот гипси хоть малейшее представление имеет о правилах приличия?! Как он может фактически выпрашивать для нас угощение, если по этикету выставленного доктором блюда с сухими фруктами — уже более чем достаточно? Даже если учесть, что хозяева дома — Эллис, который сам не стесняется клянчить вкусные кусочки на кухне «Старого гнезда», и его старый приятель доктор Брэдфорд, получается очень и очень некрасиво.

— Что вы, не стоило беспокоится… — начала было я с вежливой улыбкой, но тут Брэдфорд и Эллис вскочили на ноги с совершенно одинаковыми возгласами:

— Окорок!

Я опешила:

— Что — окорок?

— В подвале висит копченый окорок, — тоном бывалого соблазнителя произнес доктор, загадочно сверкая стеклышками очков.

— …между емкостями с формалином, в которых плавает то, что осталось от нашего предпоследнего дела… — встрял Эллис с пояснениями.

— …думаю, нам не повредит некоторое разнообразие в угощении, — закончил доктор, не поддаваясь на провокации. — Леди, вы меня крайне обяжете, если не откажитесь отведать нашей простой, но добротной пищи. Но если нет — я пойму, в конце концов, вы привыкли к более изысканным блюдам, — и он многозначительно умолк.

Вот так я попала в этическую ловушку. Теперь отказаться от злосчастного окорока означало глубоко оскорбить радушных хозяев…

Мэдди скромно потупилась. В наступившей тишине стало отчетливо слышно, как у нее урчит в животе.

— Благодарю, доктор Брэдфорд, вы очень любезны, — сдалась я.

— Тогда подождите минуту, — отвесил он легкий поклон и вышел из комнаты.

— Эх, и я тоже кое-что принесу пока, — оживился Эллис. — Не еду, ни в коем случае. Погодите-ка.

И тоже сбежал.

В комнате остались только мы с Мэдди… и Лайзо.

В отличие от меня, ему такое положение дел, кажется, было не в тягость. Он сперва составил все с маленького столика на пол. Потом, насвистывая, вытащил из-за шкафа какую-то фанеру, уложил ее на столешницу, накрыл скатертью, расставил блюда…

— Зачем вы это делаете? — не выдержала я и нарушила молчание.

— А как же? Стол-то маленький, за ним и Эллис с Нэйтом едва вмещаются-то, — выгнул брови Лайзо с искренним весельем. — А сейчас Нэйт еще окороку принесет, так и вовсе чашку приткнуть некуда будет. Нехорошо получится, леди.

Я только вздохнула.

— Вы сегодня на удивление многословным, мистер Маноле.

— Извиняюсь, ежели что, — хмыкнул он.

К счастью, в этот момент вернулся Эллис, избавив меня от необходимости продолжать диалог. С собой детектив принес приличных размеров рулон, оказавшийся при ближайшем рассмотрении потрепанной картой Бромли.

— Так, — одним небрежным движением Эллис сгреб чашки и чайник к краю и расстелил карту сразу на половину стола, сводя на нет усилия Лайзо по рациональной организации пространства. — Дайте-ка мне подумать… Трупы находили вот здесь, здесь, здесь… — он щедро сыпанул на карту сушеные ягоды клюквы и педантично поправил их, подогнав ногтем к нужным точкам. — Дети пропадали предположительно отсюда, отсюда, отсюда, отсюда… — на сей раз в путешествие по карте отправились вишни. — Гляньте, Виржиния. Видите что-нибудь необычное?

Я внимательно присмотрелась к рассыпанным по карте ягодам, но в голову лезли исключительно мысли о напрасной трате продуктов.

— Пожалуй, нет. Не могу сообразить.

— Метро, Виржиния, — вздохнул детектив. — Смотрите, в какую ягоду ни ткни, рядом обязательно будет подземка. Либо сама линия, либо станция. Раньше я думал, что убийца просто пользуется туннелями метро, чтобы добраться до места незаметно — действительно, не тащить же через полгорода труп, кто-нибудь да заметит. Но сейчас мне пришла в голову одна идея. Маловероятно, но все же… Вдруг у преступника есть логово где-то под землей? В самих туннелях метро — вряд ли, но ведь они могут сообщаться с пустотами или пещерами. Это бы разрешило многие противоречия. Например, объяснило, почему никто не слышал голоса жертв. Нэйт говорил, что, судя по результатам анализа крови, детей не держали постоянно под воздействием хлороформа или сильных наркотиков. Значит, есть некая «клетка», с хорошей звукоизоляцией. Честно говоря, раньше я склонялся к мысли, что наш преступник — человек богатый. Возможно, высокопоставленный.

На мгновение я зажмурилась, отгоняя навязчивое видение — толстенький и потешный сэр Вайтберри несется за ребенком, пряча за спиной пропитанную хлороформом тряпицу.

Нелепость.

С другой стороны, Дуглас Шилдс, возглавлявший секту, которая занималась ритуальными убийствами, тоже был «сэром».

Мэдди робко дернула меня за рукав, искоса глядя на Эллиса, и я опомнилась:

— А почему вы так думали?

Детектив просиял — он только и ждал вопроса, чтобы блеснуть логикой.

— Ну как же, Виржиния. Разве бедняк может обеспечить себе место, где он будет содержать жертву от недели до месяца, потом тихо задушит и приготовит труп к погребению? И все это — незаметно от соседей? Нет уж, у бедноты — никаких шансов. Не в нашем тесном, перенаселенном Бромли. Даже в Смоки Халлоу, где, кажется, никому ни до кого нет дела, устроить такое «логово» невозможно. Кто-то обязательно заметит неладное — или соседи, или попрошайки, или те же вездесущие дети… А вот обособленно стоящие дома, обнесенные высокими заборами — вполне подходящее место. Кроме того, богатый и влиятельный человек имеет много способов заставить случайного свидетеля замолчать. И еще эта связь с приютами… — Эллис вздохнул и откинулся на спинку кресла. — Я думал, что, возможно, убийца как-то связан с благотворительными организациями. Он ведь должен вызывать доверие у детей, причем безусловное.

Вспомнив, как меня приняли дети из приюта Святого Кира Эйвонского, я только плечами пожала:

— Не представляю, чтобы Бриджит, скажем, ушла с… с… да хотя бы и с тем же герцогом Саффолком и его супругой. Дети настолько недоверчивы!

Эллис с Лайзо обменялись загадочными взглядами, и почти одновременно расхохотались:

— О, да, с этими Саффолками был цирк, — сказал Эллис, отсмеявшись. — Они хотели трогательную фотографию с детишками, а Лиам корчит такие потешные рожи… Обхохочешься. Фотограф весь извелся, пока не выдрессировал несчастных детишек. Впрочем, речь не об этом, — оборвал он себя. — Я уже какие только версии не перебрал, даже на священника подумал… Не отца Александра, разумеется. Но человек в монашеском одеянии, к примеру, вызывает гораздо меньше подозрений, чем работяга с завода. И благотворители, если они заходят регулярно, тоже становятся желанными гостями… Но все равно, рано или поздно похищенный ребенок поймет, что добра ему вовсе не желают. И попытается сбежать. Детей не били, не одурманивали наркотиками — значит, просто содержали в таком месте, откуда сложно выбраться. Поэтому я думал о состоятельных людях, имеющих собственные особняки. Однако если у преступника есть логово под землей, да еще с выходом в туннели метро — это разрешает все неувязки. И круг подозреваемых становится действительно широким. Тут вам и группа лиц, действующих по предварительному сговору, и та же секта, и одинокий безумец из бедняцких кварталов, и развлекающийся столь изысканным способом аристократ… Убийца, к сожалению, не оставляет следов, — Эллис прикрыл глаза и вздохнул. — Нам остается либо ждать его ошибки, либо надеяться на показания свидетелей, либо разматывать ниточку в обратную сторону, пытаясь вычислить убийцу по его мотивам, либо методично обыскивать метро и его окрестности в надежде, что мы случайно зацепимся за след. Рано или поздно Душитель будет пойман… Но Джеральда, боюсь, мы уже не успеем спасти. Он пропал полмесяца назад. На прошлой неделе был найден труп еще раньше пропавшего мальчика, тот, который сейчас обследует Нэйт. Джеральд почти идеально подходит в качестве жертвы — и внешне, и по характеру. Похоже, мальчик пропал утром, когда народу целые толпы слоняются. И никто ничего не видел!

Он разозлился и разом смахнул ягоды с карты к себе в ладонь. Поглядел на них, поглядел — и принялся таскать по одной, сердито хмурясь. Мне он при этом напоминал нахохлившуюся птицу.

— Что вы теперь будете делать? — отважилась я спросить, когда молчание стало слишком уж напряженным.

— Что, что, — ворчливо отозвался Эллис. — Послезавтра схожу в градостроительный архив и посмотрю карты подземных туннелей. Метро прокладывали хаотично, особенно в первое время. Но сейчас туннели есть даже под Эйвоном. Вы-то вряд ли там бывали, леди. — Он быстро взглянул на меня. — Слишком грязно, шумно, да и чада от паровоза раньше было многовато… А вот я частенько спускаюсь под землю. И, честно скажу, там, кажется, даже сами машинисты и «гуси»-дежурные не ориентируются. А еще лично я в детстве слышал, что есть, мол, под Бромли подземные пещеры, в которых живут чудовища. Слышал — и ни разу не поинтересовался у сестры Марии, запугивает ли она так нас — или эти пещеры действительно существуют. Что ж, теперь буду наверстывать упущенное… Кстати, а куда там запропастился Нэйт? Неужели так сложно отрезать кусок окорока и вернуться?

— Поскользнулся, упал, потерял сознание? — скептически поинтересовался Лайзо. Эллис хмыкнул, разом закинул оставшиеся ягоды в рот и произнес невнятно:

— Схожу за ним. А ты поухаживай пока за нашими леди, а то у Виржинии до сих пор чашка пустая, а прекрасная мисс Мадлен уже четвертый кружок яблока догрызает всухомятку.

Мэдди кинула на детектива воистину убийственный взгляд, пересела поближе ко мне и демонстративно сгребла из вазы горсть ягод. Эллис, аккуратно сворачивающий ветхую, испещренную пометками карту, это представление благополучно пропустил. Но, проходя мимо нас, он перегнулся через спинку дивана и осторожно потрепал Мэдди по волосам — так же растерянно-ласково, как прикасался к детям из своего приюта.

А она… она инстинктивно подалась вслед за рукой Эллиса, как будто желая продлить прикосновение.

Я отвернулась, сжимая ее ладонь, и встретилась глазами с Лайзо, и отчего-то мне стало неловко.

— Не желаете чаю, леди?

— Да, пожалуй…

В задумчивости я сама потянулась к чайнику, как если была бы в «Старом гнезде», но Лайзо остановил меня, легонько коснувшись руки:

— О, нет, не откажите мне в удовольствии поухаживать за вами.

Он не улыбался и говорил непривычно правильно, без обычных своих «то», «эх» и прочих просторечных оборотов. И, кажется, подразумевал больше, чем я различала в его словах.

— Мистер Маноле, кажется, я перестаю вас понимать.

Лайзо наполнил чашку чаем, добавил сливок и сахара, как я любила, подвинул ее ко мне и только потом тихо произнес:

— А чтоб я сам себя понимал…

Несколько минут мы сидели в молчании. Я пила чай мелкими глоточками, Мэдди все так же задумчиво таскала сухофрукты. Лайзо неподвижно сидел, откинув голову на спинку кресла и прикрыв глаза, и выглядел невероятно усталым.

Потом в коридоре послышались голоса — это возвращались Эллис с доктором Брэдфордом. Судя по интонациям, шла весьма оживленная дискуссия.

— Лайзо, ты был прав, — сходу сообщил детектив, плюхнув на стол тарелку с нарезанным мясом. — Нэйт тут… а, сам рассказывай, — махнул он рукой, быстро соорудил себе чудовищный бутерброд с двумя слоями мяса и сыра, но без хлеба, и, нахально уведя мою чашку, опустошил ее в один глоток.

Доктор осуждающе покачал головой, сделал мне чаю снова — безбожно переборщив с сахаром, надо заметить, да и сливок пожалев — и сел на диван, почему-то рядом с Мадлен.

— Сначала мы предположили, что преступник удерживает детей в бессознательном состоянии, — начал он осторожно. — С помощью хлороформа или опиума, потому что в протоколе обследования первого трупа было написано, что на одежде убитого обнаружены следы хлороформа. Достать такие препараты сложно, поэтому версия с «хлороформщиком» сильно облегчила бы поиск подозреваемого и обеспечила бы дополнительный след. Но у последних жертв в крови не обнаружилось и следа этих веществ. Более того, у некоторых детей были обнаружены характерные отметины на щиколотках или ссадины на кулаках и обломанные ногти — все это свидетельствует о том, что жертву привязывали за ноги, чтобы исключить побег, или запирали в помещении, то есть удерживали физически. Однако следы эти незначительны… И тогда Лайзо предположил, что преступник комбинировал психологические методы давления с постоянным опаиванием жертвы сильным природным успокоительным. Я провел некоторые исследования… В общем-то, я и сел почитать книгу, чтобы скоротать время до появления результатов, — нервно улыбнулся доктор — видимо, вспомнив свое пробуждение. — И сейчас, спустившись за окороком, не смог удержаться — и занялся результатами…

— И обнаружил, что в крови мальчика присутствуют камфен, борниол, лимонен, какие-то алкалоиды — извини, Нэйт, я не запомнил, — пинен, цинеол и еще куча всего такого, — азартно подхватил Эллис, отложив на время обкусанный бутерброд. — В общем, Лайзо, составчик как у твоей любимой мазилки.

— А, — глубокомысленно откликнулся Лайзо.

Повисла пауза.

— Простите… у чего? — вежливо уточнила я.

Лайзо задумчиво подпер висок кулаком.

— Мята, боярышник, душица, валериана, донник и еще кой-что, — произнес он со вздохом. — Леди, вы помните тот бальзам для висков, что сначала я вам давал, а потом мать моя? Ну, так вот и он.

— Хотите сказать, преступник покупал снадобья у Зельды? — недоверчиво переспросила я.

Эллис расхохотался так, что чуть не опрокинул чашку:

— Нет, леди, — спокойно ответил доктор Брэдфорд, бросив на друга взгляд, полный мягкой укоризны. Я сидела со светской улыбкой, будто приклеившейся к губам. — Строго говоря, на данном этапе следствия мои выводы мало помогут Эллису. Но если у него появятся настоящие подозреваемые, то, возможно, эта деталь поможет сузить круг. Или, если повезет, сразу выйти на преступника. Это как с лиловой лентой, — он машинально огладил свою манжету. — Мы нашли маленькую фабрику, где она была произведена. Но это не позволило нам сразу же выйти на убийцу, хотя мы уже проверяем работников. А вот если среди подозреваемых окажется мужчина, у которого найдут моток той злополучной ленты, успокоительное из трав и комнату без окон, но с толстыми стенами… — и он многозначительно умолк.

А Эллис вдруг помрачнел.

— Я очень надеюсь, что на этот раз мне не придется применять свой любимый метод.

— Метод? — эхом откликнулась я.

— Ловлю на живца.

Я представила это — и похолодела.

— Понимаю… понимаю вас. Но что вы будете делать теперь?

— Искать, — сухо ответил он. — Выставлять патрульных около приютов, находящихся близ метро. Посылать «гусей» дежурить на станциях. Искать, где сделали ленту. Вылавливать свидетелей. Анализировать слухи. Проверять версии. В общем, работать, Виржиния… Всё, как обычно, но немножко поганей.

Странное чаепитие продолжалось еще около часа. Лайзо дважды уходил на кухню — греть воду. Доктор Брэдфорд флиртовал то со мной, то с Мадлен — в силу привычки, не иначе, потому что мысли его явно были заняты чем-то другим. Эллис выстраивал из сушеных фруктов башенки и бормотал себе под нос: «А если так… нет, он не может быть таким умным, ерунда…»

Уже перед самым отъездом, когда мы с Мэдди садились в автомобиль, я спохватилась и достала из сумочки конверт.

— Эллис! — крикнула я, приоткрыв дверцу. — Подойдите, пожалуйста, мне нужно вам кое-что сказать!

Детектив оглянулся на доктора Брэдфорда, обменялся с ним взглядами и шагнул к автомобилю:

— Да?

— Возьмите, — шепнула я, протягивая ему конверт. Эллис удивленно вздернул брови. — Это приглашение на день рождения… внутри все написано. Почитайте, подумайте… Рада буду, если вы примете его, но если нет… Но это секрет, хорошо?

Отчего-то я волновалась, будто вручала любовное послание.

— Хорошо, — озадаченно откликнулся Эллис и спрятал конверт в рукав. — Заинтриговали вы меня, Виржиния.

— О, прошу прощения, — улыбнулась я. — Видимо, сказалась усталость. Спасибо за все, и доброй ночи вам!

— Доброй ночи, — хмыкнул Эллис, а Брэдфорд с порога махнул рукой.

Я боялась, что ночью мне будут сниться кошмары — о Душителе, о пропавшем мальчике из приюта… Но вместо этого привиделось что-то смешное и несуразное. Как будто бы леди Милдред вместе с невысоким мужчиной из приюта — тем самым, рыжим, в зеленой жилетке и странной шляпе — стоит у какой-то булочной, раскуривая трубку, и разглядывает хлеб на витрине. До меня доносились обрывки неспешного разговора, однако наутро я ничего не помнила, кроме вишневого дыма, тонких бабушкиных запястий и мужского голоса:

— Право, какая хорошая девочка у тебя выросла, прямо как ты в детстве…

На полдень у меня была запланирована встреча с дядей Рэйвеном.

Строго говоря, я никакого приглашения не посылала и ни о чем не договаривалась, но когда приехала поздно вечером накануне, то в кабинете, на столе, уже лежала короткая записка:

Таким образом, дядя просто уведомлял меня, что сегодня днем нагрянет в «Старое гнездо» и, вероятно, станет читать нотации.

Единственный вопрос — по какому поводу…

Дядя Рэйвен был пунктуален, как истинный аксонский аристократ.

Порог кофейни он переступил в полдень, минута в минуту. Это было особенно удивительно для меня — я-то знала, что личные часы у дяди всегда немного спешат.

— Прекрасный день. Можно сказать, маленькая весна, — с улыбкой встретила я дядю Рэйвена и указала ему на столик за ширмой: — Прошу, проходите. Георг сейчас сделает ваш любимый кофе. Как прошла поездка?

— Спасибо, прекрасно. — Избавившись от шляпы и от пальто, маркиз расположился за столиком. — Виржиния, вы сегодня обворожительны. Фисташковый цвет вам необыкновенно идет. В чем секрет вашего обаяния?

— О, благодарю… А секрет прост. Нужно не слепо поддаваться веяниям моды, а в первую очередь выбирать то, что подходит именно вам, — легкомысленно откликнулась я, сделала знак Мэдди, чтоб та отправилась за кофе на кухню, и подсела за столик к маркизу. — Говорят, вы ездили в провинцию, дядя Рэйвен. И как вам простая сельская жизнь?

Маркиз усмехнулся и сплел пальцы в замок. Насыщенно-синий камень в фамильном перстне сверкнул на солнце, как будто осколок ясного неба.

— Жизнь при дворе Рыжей Герцогини, леди Виолетты, не назовешь ни сельской, ни простой. Хотя Альба, безусловно, провинция.

Святая Генриетта! «Осы» ради развлечения не станут разъезжать по герцогским владениям — они, можно сказать, всегда стремятся попасть в самое осиное гнездо… Интересно, что привело дядю Рэйвена к Виолетте Альбийской? Она невеста Его величества, после свадьбы вероятность появления наследника по прямой линии станет очень велика, а значит и возрастет еще больше влияние королевской семьи. И если кто-то хочет ослабить позицию монарха, то должен действовать до свадьбы — а лучше и вовсе предотвратить ее.

А ведь совсем недавно дали о себе знать «Дети Красной Земли», которых укрепляющаяся от года к году власть Вильгельма Второго не устраивала ни в коей мере…

Чувствуя, что подхваченная от Эллиса паранойя постепенно толкает меня на все более и более пугающие предположения, я поспешила оборвать мысленные рассуждения и вернуться к беседе, заметив нейтрально:

— Весной альбийские холмы невероятно красивы. А зимой?

— Отвратительны, — дядя Рэйвен рассмеялся. — Зеленые, сплошь укрытые туманом, а в этом тумане пасутся огромные овечьи стада — и так везде. Только представьте себе, Виржиния: куда ни поедешь — везде овцы и холмы, холмы и овцы, и все это в душной белой дымке. Говорят, что под холмами живет Колдовской Народ, но я так никого из них и не увидел, хотя за два дня исколесил, кажется, все владения герцогини Альбийской.

— Неудивительно — ведь, по слухам, Колдовской Народ показывается только детям, бродягам и прекрасным девушкам, — блеснула я познаниями о Ши, мысленно поблагодарив недоброй памяти Финолу Дилейни, из-за которой мне пришлось вчитаться в древние сказки.

— В таком случае, я вас ни за что не отпущу в Альбу, Виржиния, — серьезно ответил маркиз. — Вдруг какой-нибудь падкий на красоту колдун из-под Холма лишит меня законной невесты? Впрочем, вы и в Бромли умудряетесь найти себе удивительные развлечения, — добавил он вполголоса, и я только вздохнула.

Так и знала, что до нотаций дело дойдет!

— Что вы имеете в виду, дядя Рэйвен?

— Невинные улыбки вы освоили в совершенстве, Виржиния, — спокойно произнес маркиз и слегка наклонил голову, чтобы взглянуть на меня поверх синих стеклышек очков. — А вот друзей подбирать, увы, так и не научились.

Глаза у него были тревожные, и это разом отбило у меня охоту шутить.

— Если вы имеете в виду детектива Эллиса — прошу, оставим эту тему. Кажется, мы уже давно обо всем договорились.

Маркиз хотел ответить, но тут подошла Мэдди с нашим кофе. Пришлось временно взять паузу. Мне не нравилось таиться от подруги, но поступать наперекор желаниям дяди Рэйвена было еще глупее.

Так или иначе, я могла рассказать ей все и после.

— Нет, на сей раз дело не в мистере Норманне, — ответил он, когда Мадлен наконец отошла. — Уезжая по делам, я, памятуя о случае после бала в ночь на Сошествие, поставил в Бромли одного человека следить за прессой. У него неплохие связи с редакторами всех двадцати шести газет, а с владельцем «Бромлинских сплетен» он и вовсе на короткой ноге. И вот вчера мой друг едва успел наложить запрет на одну маленькую, но крайне неприятную заметку в клятых «Сплетнях». А говорилось в ней о том, что некая леди В., графиня и известная бунтарка, под предлогом благотворительных визитов в детские приюты ездит на свидание к своему любовнику, мистеру А.Н.

Я нахмурилась. Кофе сразу показался мне слишком приторным и неприятным.

— Погодите. «Леди В.», скорее всего, это я. И действительно вчера у меня была благотворительная поездка в приют имени Святого Кира Эйвонского… Но кто такой, скажите на милость, «мистер А.Н.»?!

— Алиссон Норманн, я полагаю, — неприятно улыбнулся маркиз. — Я знаю, куда вы вчера ездили и куда направились после. Но то я. У меня обширная сеть информаторов, и только за вами, дорогая моя невеста, присматривают попеременно двое…

— Что вы сказали? Я ослышалась, кажется.

Голос у меня заледенел.

— Успокойтесь, Виржиния. Мои люди вовсе не ходят за вами по пятам, — невозмутимо откликнулся дядя Рэйвен. — Они, так сказать, отслеживают ваши планы и визиты, и предотвращают неприятные последствия, если вы вдруг чрезмерно увлечетесь… кхм, образом жизни бесконечно уважаемой и ныне покойной леди Милдред. И, поверьте, зря они в вашу жизнь нос не суют. Вопрос в том, откуда вообще мог узнать продажный газетный писака о той поездке в приют, коль скоро вы ее не афишировали. И как он пронюхал, что в тот же день туда для расследования приедет детектив Норманн…

— Он предпочитает называть себя детективом Эллисом, дядя.

— Не имеет значения, — коротко ответил маркиз и пригубил кофе, давая понять, что спор окончен.

— Может, и мне звать вас тогда Ричардом?

Маркиз поперхнулся глотком кофе и закашлялся.

— О, нет, благодарю покорно. Всех моих благородных предков по отцовской линии называли при рождении «Ричардами», так позвольте мне хотя бы в быту избавиться от гнета родового имени.

Я улыбнулась шутке маркиза, которая и шуткой-то была хорошо, если на треть, и задумалась. И правда, откуда мог газетчик узнать такие подробности? «Бромлинские сплетни» выходят в шесть вечера, последние статьи в номер сдаются за четыре часа до выпуска, в приют я приехала около полудня… Значит, о поездке газетчик проведал заранее.

— И все же, возвращаясь к той злополучной статье… Скажите, дядя Рэйвен, — медленно начала я. — А не мог кто-то из приюта сообщить о моем визите?

Маркиз со вздохом отставил чашку и посмотрел на меня. Из-за синих очков выражение его глаз было не различить.

— Я рад, что вы проявляете аналитические способности, Виржиния, но, увы, люди из приюта не причастны к этой статейке. О вашем визите знали все работники. Но вот прибытие Эллиса стало неожиданностью даже для настоятеля храма, если он, конечно, не солгал, отвечая утром на мои вопросы. А ведь статья посвящена именно вашей мнимой встрече с детективом Норманном… Либо этот писака следил за вами, планируя написать слащавую статейку о благотворительном визите и лишь в последний момент добавил в нее перцу, либо среди вашего ближайшего окружения есть человек, работающий на газету. Заметьте, я даже не рассматриваю сейчас безусловно неприятные для вас версии — например, что статью написал сам детектив Норманн.

— Поверьте, я это ценю. Благодарю за деликатность.

— Не стоит, драгоценная моя Виржиния.

Маркиз пробыл недолго. Вскоре, после второй чашки кофе, он ушел, но наш короткий разговор оставил мне обильную пищу для размышлений. Невольно я задумалась о том, кто бы мог шпионить для газетчика. По всему выходило, что наиболее осведомленной была Мэдди, но, святая Генриетта, если не доверять ей, то кому доверять? Да и как немой, скромной, всецело преданной мне девушке сговориться с продажным журналистом?

Нет, невозможно.

Хотя бы потому, что мужчин Мадлен по большей части на дух не переносит, делая исключение лишь для Георга, для застенчивого сына полковника Арча, а с недавних пор еще и для Эллиса и — иногда — для Лайзо. Но с полковничьим сыном откровенничать она не стала бы, а все остальные точно не имеют отношения к газете.

Разве что Лайзо…

«А ведь он знал о моей поездке в приют, — внезапно подумала я. — И о том, что там будет Эллис, тоже знал. И у Лайзо вполне хватило бы авантюрного духа написать обо мне и Эллисе статью».

Потом я вспомнила, как всего полгода назад, в поместье Шилдса, Лайзо заслонил меня от пуль собою — и устыдилась. А затем приняла единственно верное решение — расспросить о загадочном газетчике Луи ла Рона, самого успешного — и осведомленного — репортера «Бромлинских сплетен».

И, по совместительству, моего старинного друга.

Но ни тем вечером, ни следующим, Луи в кофейню не пришел. Зато в понедельник в утренней газете появилась большая статья за подписью некой «Озабоченной Общественности», в чьем вульгарном стиле легко угадывался и «мистер Остроум», и «Призрак старого дома», описавший загадочные происшествия в доме герцогини Дагвортской прошлой весной.

Очередная, с позволения сказать, статья этого щелкопера была вновь посвящена привидениям, проклятиям и прочей мистике. Только вот нажиться он решил на сей раз на трагедии — на деяниях Душителя с Лиловой лентой.

Если начинала я читать статью с интересом, то к середине он превратился в недоумение, а к концу — в самую настоящую ярость.

— Да что же это такое?! — я скомкала газету и швырнула ее в корзину для бумаг. Утро было безнадежно испорчено. Даже кофе остыл, пока я читала, и шапка взбитых сливок в нем осела. — Как можно спекулировать на трагедии? Этот писака ведь просто взял волнительную тему — и обрядил ее в рубище таких нелепых фактов, что… А это? — я кинулась к корзине, вынула смятый лист и еще раз перечитала концовку. — Рекомендует покрасить ребенку волосы луковой шелухой, чтобы уберечь его от убийцы! Натравливает на гипси разъяренную толпу! Сейчас же не Средние века, в конце концов!

Завершив гневную тираду, я залпом выпила остывший кофе, немного привела себя в порядок и вызвала Магду — сказать ей, чтоб она заварила мне ромашки для успокоения нервов.

Ведь злость и попытки заниматься бухгалтерией плохо сочетаются.

С ла Роном я столкнулась в тот же день, но — удивительно — не в кофейне, а в галерее, куда отвела меня леди Клэймор, не теряющая надежды приобщить свою блудную подругу к эфемерной прелести искусства. Выставка была якобы «знаковая» — приезжали какие-то загадочные «романские кубисты». Но, несмотря на все старания леди Клэймор привить мне хороший вкус, в который раз я осталась равнодушной к современной живописи.

Увы, сколько ни буду слушать и смотреть — никогда не пойму, почему просто красиво нарисованное яблоко — это «пошлый натюрморт», а яблоко, состоящее из одних углов, да еще с треугольным листочком на веточке — это «смелость, граничащая с шедевром»!

— Решили приобщиться к творчеству сеньора Рикко, леди Виржиния? День добрый!

— Приветствую вас, мистер ла Рон, рада… — «видеть вас в своей кофейне снова» чуть было не сказала я по инерции, но вовремя умолкла и приветливо улыбнулась. — Что привело вас в Королевскую галерею?

— Как всегда, работа, — развел руками репортер и сделал знак фотографу, чтоб тот прошел дальше и продолжил съемку. — Мой коллега, который обычно заведует обзорами событий в мире искусства, тяжело заболел, а он выручал меня несколько раз… Вот, подменяю его. Правда, в кубизме я не слишком разбираюсь, — добавил он громким шепотом, смешно задирая брови. — Но тут главное сыпать терминами и этак слегка снисходительно восхищаться. Так что пока погляжу, а к вечеру сяду за статью. Видите — ношусь, как проклятый, пишу за двоих.

— О, успехов вам в этом непростом деле, — улыбнулась я и кивнула стоящей неподалеку леди Клэймор, давая понять, что у меня деловой разговор. Она сразу поняла — не в первый раз такое происходило — и продолжила разглядывать картины. — К слову, вы читали ту ужасную статью в последнем номере «Вестей Аксонии»?

Ла Рон в лице переменился.

— Только не говорите мне, что видели эту… эту… эту недоделку! Какой позор — такая солидная газета, и в ней кошмарная, насквозь скандальная статейка о призраках! Как вспомню — стыдно становится за всю нашу журналистскую братию… Леди Виржиния, я не знаю, кто этот человек, но у него определенно есть покровитель, — трагически подытожил ла Рон, тяжело вздохнул и вытер испарину со лба тыльной стороной руки. — Этот «мистер Остроум», который взял себе сейчас наивульгарнейший псевдоним «Озабоченная Общественность», пишет такие статьи, что ни один приличный редактор их не пропустит. В «желтых» газетах по четверть рейна — да, но не в «Бромлинских сплетнях» и не в «Вестях Аксонии». Знаете, у него статью завернули только однажды. Когда он хотел написать о том злополучном бале в ночь на Сошествие. Я видел текст — очень много посвящено героизму какого-то сэра Фаулера, распознавшего заговорщика, который прятался за образом леди в розовом платье. И еще — домыслам о том, кем могла быть захваченная в заложницы Леди Метель, — со значением произнес ла Рон и бросил на меня неожиданно острый взгляд, но я ответила очередной безмятежной улыбкой. — Всего одну статью завернули. А ведь даже меня — меня! — частенько просят «придержать» материал. Каково, а?

«Две статьи», — подумала я, вспомнив разговор с дядей Рэйвеном несколько дней назад.

Интересно, это действительно всего лишь совпадение, что многие статьи «Остроума» так или иначе касаются меня?

Не знаю, что послужило причиной — дневные ли волнения из-за статьи, насыщенный ли вечер в кофейне или подоспевшая документация на новую текстильную фабрику на западе графства Эверсан, но усталость подкосила меня прямо в кабинете. В половине второго ночи я еще, кажется, пыталась вчитаться в смету, присланную управляющим на подписание… но потом — провал в памяти и сон.

Очень, очень странный сон.

…а жара всё не спадает.

Девять дней — ни дождинки, ни даже вздоха прохладного ветерка. Город, туманный и сырой в любое время года, словно засунули в раскаленную печь. Жухнет и выцветает листва на деревьях; обмелевший Эйвон пахнет мертвой рыбой; гарь и дым постепенно выползает из «блюдца» Смоки Халлоу и подбирается к благополучным районам. Уже сейчас люди там кашляют и нет-нет, да и поглядывают на небо: не видно ли тяжелых ливневых туч на горизонте?

Но небо по-прежнему лишь блеклая, выжженная, злая голубизна.

Между храмом и высокой каменной оградой, в густой тени, прячется жизнь. Она пробивается из земли тугими ростками, распрямляется пахучими листьями и стеблями — базилик, тимьян, розмарин, шалфей, медуница, эстрагон, любисток, душица, мята, полынь и рута; это моё царство, моя колдовская поляна, и даже Мэри-Кочерга не осмеливается заглядывать сюда без моего позволения. Каждый день, еще до света, я поднимаюсь и иду к колодцу, чтобы набрать воды напоить землю. А потом — обхожу свои владения посолонь и шепчу слова, которые знала всегда: пышна квашня, земля щедра, расти выше, тянись к солнцу. Отец Александр говорит, что это ересь, но по-настоящему никогда не сердится. Наверно, ему тоже нравится, когда все растет и цветет, даже в такую засуху.

Особенно в такую засуху…

А в храме пахнет не цветами, а скипидаром и еще чем-то острым, чужим. Во время утрени мы все чаще смотрим не на алтарь, не на трепещущие огни свечей — жарко, Святые Небеса, как жарко! — а на стены, где сквозь серую штукатурку проступают сияющие картины. Невиданные цветы и звери, облака, сияющий свет, чьи-то простертые в мольбе руки… Поначалу это всего лишь наброски, но с каждым днем они становятся все более настоящими, полными жизни и света. И благодарить за это нужно того, кто во время службы всегда остается в храме на самой дальней скамье — высокого, тощего чужака с черными глазами, у которого руки всегда испачканы в краске.

Этот человек — художник, он наполняет наш храм жизнью и чудесами, отец Александр приветливо улыбается ему, а девочки постарше дерутся за право принести ему обед с кухни. Они смеются и говорят, что я дичусь, что я дурочка. Но Мэри-Кочерга тоже отчего-то его сторонится, а вчера я видела, как из-за угла храма на художника смотрел человек в зеленой шляпе с изломанным пером и хмурился.

Вспоминать это отчего-то тревожно.

Днем я помогаю в хлебопекарне за углом, а вечером опять бегу в свои владения. Запах трав в разогретом воздухе такой сильный, что кружится голова; хочется лечь между грядками, щекой к пышной земле, и уснуть. Иногда я так и делаю. Вот и сегодня — дремлю с открытыми глазами, глядя в медленно ржавеющее небо, слушаю и дышу. Наверное, так должно пахнуть на небесах. Тимьян и мята, базилик и розмарин…

В храме двое — они тихо разговаривают, но звук отдается от стен, и я слышу все. Это снова Баст и, конечно, художник. Завтра Мэри-Кочерга опять будет ругаться: ох, Себастиан, мазня не дело для мужчины! Но ведь картины ей нравится, и она не может не видеть, что у Баста такие же волшебные руки и глаза, и только мастерства ему не хватает, а мастерство — вот оно, только шагни, только приди в храм этим вечером, и следующим, и следующим… Смотри и спрашивай, спрашивай и смотри. Художник ответит.

Закрываю глаза.

Где-то далеко, у реки, звенит пожарный колокол.

Художник уходит в город до вечерни, в приюте он никогда не ночует. Баст провожает его до ворот и долго смотрит вслед. Я вижу это будто бы с высоты, как большая птица, парящая над храмом, и не знаю, сон это или явь.

Небо уже совсем ржавое.

Себастиан покачивается на пятках, держась рукою за ворота, и что-то бормочет себе под нос. Потом оборачивается — на храм, на приют, задирает голову кверху и смотрит прямо на меня.

Я кричу — а слышу вороний грай.

Баст зябко передергивает плечами, а потом медленно, словно таясь от кого-то, делает шаг, другой, третий… Через двор, через пустырь, к длинной улице, добегает до угла — и заворачивает.

Дальше я уже не вижу ничего.

Себастиан не вернется ни к утренней службе, ни даже к завтраку.

Донн!

Я резко отшатнулась, задевая локтем стопку бумаги, и не сразу осознала, что нахожусь в своем кабинете, а часы бьют три пополуночи. Слишком яркий и резкий электрический свет резал глаза. Меня сотрясала крупная дрожь, а домашнее платье, кажется, выжимать можно было.

Сон стоял перед глазами, как живое воспоминание о чем-то настоящем, как осколок чужой судьбы, по недомыслию вставленный в мою мозаику.

— Святые Небеса… — сипло прошептала я. — Святые Небеса…

Если задуматься, то в самом сне не было ничего страшного — жаркое лето, немного похожее на прошлое, снова приют имени святого Кира Эйвонского, невероятной красоты роспись на стенах… Наяву, в храме, она была далеко не такой яркой, словно время выпило из нее все цвета.

Нет, ничего страшного — так почему же от ужаса я едва могла говорить?

Шнурок от колокольчика не сразу дался в руки — он извивался, как живой. Но когда я позвонила, подзывая Магду, то мне сразу полегчало. Конечно, нехорошо будить ее посреди ночи только для того, чтобы она заварила мне успокоительный чай…

Нет, глупость какая, стесняться звать прислугу — это уже слишком!

Я поджала губы и дернула за шнурок еще раз, настойчивей, чем в первый.

Магда не пришла ни через минуту, ни через две, ни через пять. И я уже начала сердиться, когда вспомнила, что сама же дала служанке выходной — ее младшего внука завтра должны были завтра отнести в церковь на имянаречение.

Что ж, видимо, придется мне позаботиться о себе самой, уж коли я не догадалась позвать в особняк Мадлен, чтоб та заменила ненадолго Магду. Надо потом обязательно рассказать обо всем дяде Рэйвену — то-то он посмеется. И наверняка справедливо заметит, что перенятая у леди Милдред привычка обходиться самым малым количеством прислуги до добра не доведет.

Уже без всякой надежды дернув за шнурок в третий раз, я выбралась из-за стола и принялась собирать с пола рассыпанные бумаги — ту самую злополучную документацию на новую фабрику. Негромкий, но настойчивый стук в дверь застал меня врасплох.

— Да-да, войдите, — по привычке ответила я, плюхая тяжелую стопку бумаги на стол, и только потом подняла глаза на дверь… и обмерла. — Мистер Маноле, что вы здесь делаете, скажите на милость?!

— А вы не звали, леди Виржиния?

— Звала, но не вас, конечно! А Магду. Но ее нет, и…

Вид у Лайзо был до неприличия заспанный — сощуренные глаза, взлохмаченные волосы, да вдобавок ворот у рубахи распущенный. Так люди выглядят, когда одеваются впопыхах, натягивая на себя первое, что найдут.

— А зачем вы ее звали?

Я замерла.

На меня вдруг словно навалилась страшная тяжесть, будто лег на плечи мертвый, холодный груз. Сердце кольнуло болью — как искрой обожгло. Внезапно я ясно представила, как Лайзо сейчас выходит, оставляя меня наедине с пугающими, странными воспоминаниями, и медленно опустилась на стул:

— Скажите, мистер Маноле, — произнесла совсем тихо, подвигая к себе стопку бумаги, словно отгораживаясь ею от него. — Вы ведь хорошо знаете Эллиса, так? — Лайзо кивнул осторожно, и как-то подобрался весь, будто ожидая подвоха. — Тогда ответьте мне, кто такая Лайла Полынь? И… что случилось с… с Себастианом… с Бастом? Ведь что-то плохое, да?

Глаза у Лайзо расширились, как у кошки, заметившей в доме чужака, шипящей и вздыбливающей шерсть.

— Кто вам сказал эти имена, леди?

Я опустила взгляд.

— А что, если мне никто их не говорил?

Лайзо замер — а потом длинно вздохнул, опираясь спиной на дверной косяк.

— Интересно…

Повисло неловкое молчание. Я ощутила настоятельную потребность что-то сделать — хотя бы переложить письма из стопки справа на левый край стола. Дурацкая бумага разлеталась непослушными листами, как живая. Меня словно накрыло оцепенение, только не тела, а разума. И я не сразу поняла, что письма и сметы уже отодвинуты в сторону, а Лайзо накрывает мою дрожащую ладонь — своею.

Привычное «Да что вы себе позволяете!» застыло на губах. Слишком теплая, по-человечески живая, настоящая… реальная была ладонь по сравнению с моими ледяными пальцами.

— Мистер Маноле… — Я не поднимала глаз, глядя только на стол, на смуглую, теплую руку поверх фарфорово-белой и словно бы омертвелой. — Скажите, а вы когда-нибудь видели сны, которые не были бы просто… Нет, — оборвала я себя, сжала руку в кулак и отдернула ее. — Забудьте, — я зябко поправила тонкую шаль на плечах. — На самом деле я позвала Магду, чтобы она сделала мне чаю. Давно нужно нанять еще одну личную служанку, в конце концов, не может же в таком огромном особняке работать едва ли с десяток человек…

— Я вам сделаю чаю, — негромко прервал мою бессмысленную тираду Лайзо и отступил к двери. — Можете считать, леди, что я сегодня заместо Магды, — добавил он таким потешно-сомневающимся тоном, что я невольно улыбнулась. — И еще, леди. У меня, это… Друг есть, моряк из Колони. Бабка у него была… Ай, неважно. Словом, он меня научил такую штуку плести — ловец снов. И ежели вам неправильные сны снятся, то можно ловец у изголовья повесить… Он навроде паутинки выглядит, на кольце, и с подвесками. В Колони, говорят, все местные такое делают.

В его голосе не было ни намека на шутливость, и я решилась поднять взгляд. Лайзо стоял в дверях, скрестив руки на груди, и смотрел куда угодно, только не на меня. Его поза сквозила напряжением… и неуверенностью?

— Значит, ловец снов, — с деланым безразличием повторила я и вновь оправила шаль, и без того находящуюся в полном порядке. — В виде паутинки на кольце. С подвесками. Что ж, мистер Маноле, я, разумеется, не верю в подобное мракобесие. Но звучит красиво. Мне кажется, что в обстановке спальни не хватает какой-то такой детали… этнической, так, кажется, называет подобные вещи леди Клэймор. По ее словам, они ужасно модны в этом сезоне.

Лайзо просиял такой улыбкой, что мне даже стало неловко. Глаза у него странно заблестели.

— Завтра же готово будет, леди. Вот честное слово, до вечера сплету.

— И сделайте чаю, раз уж вы пришли вместо Магды, — ворчливо отозвалась я, утыкаясь в злосчастную смету. — Будьте так любезны, мистер Маноле, поторопитесь. Я не могу сидеть тут всю ночь.

— Сию секунду!

Он ушел, словно его ветром сдуло. А я глядела и глядела в прыгающие перед глазами цифры. И если бы кто-то зашел в этот момент в мой кабинет, то наверняка бы удивился и спросил, чего такого смешного в самой обычной смете?

Ночное происшествие все же привело к неприятным последствиям — я заболела. По телу разлилась страшная слабость, даже руку поднять и то было трудно. Семейный доктор, прибывший к полудню, констатировал пониженную температуру и слабый пульс, после чего вздохнул и проникновенно спросил:

— Скажите, леди Виржиния, вы в последние дни, гм, обедали?

— Кажется, да, — рассеянно откликнулась я, кутаясь в любимую шаль леди Милдред. — Я, признаться, не всегда обращаю внимание на такие мелочи.

— Понимаю, — сказал доктор Хэмптон, и глаза у него стали добрые-добрые, как у святых на картинках в житиях. Седые волосы сияли в тусклом дневном свете старым серебром, еще больше усугубляя впечатление. — А ужинали?

— Разумеется. Вечером я работаю с документами и всегда прошу Магду сделать мне чаю или кофе.

— Чаю — с чем…? Не откажите в любезности уточнить, — все так же ласково и понимающе улыбался Хэмптон.

Я задумалась. Неужели это так важно для диагноза?

— Обычно с молоком и сахаром… — доктор нахмурился, и я наконец сообразила: — О, вы не это имели в виду, да? Нет, обычно к чаю ничего не подается. Изредка — фрукты в шоколаде, например, апельсиновые дольки. Но обычно я предпочитаю не есть ничего, когда работаю с бумагами — своего рода «деловая аккуратность», — пошутила я, но доктора это нисколько не обрадовало.

— Нижайше прошу прощения за дерзость советовать вам, но если бы вы с такой же аккуратностью, леди Виржиния, относились к своему здоровью, то в моем визите не было бы никакой нужды, — в обычной своей церемонно-вежливой манере отчитал меня Хэмптон. Я ответила фамильным ледяным взглядом Валтеров, но доктор и бровью не повел: он заботился о здоровье вот уже второго поколения нашей семьи и насмотрелся на грозные взгляды во всех возможных вариациях. А мне в этом смысле было ох как далеко и до леди Милдред, и до собственного отца, еще в детстве наводившего страх и ужас на всю прислугу и случайно попавших под руку гостей. — Осмелюсь предположить также, что от вреднейшей привычки засиживаться допоздна за работой и уделять сну неприлично мало времени вы до сих пор не избавились. Ваш организм, леди Виржиния, ослаблен до крайности, в таком состоянии хватит и небольшого нервного потрясения, чтобы слабость обернулась болезнью. Вам нужно больше заботиться о себе. С вашего позволения, леди Виржиния, я составлю подходящую диету и режим дня. Не откажите в любезности следовать им хотя бы неделю, а еще лучше — поезжайте из Бромли в загородный особняк. Воздух на природе куда лучше столичного.

Исписав лист с двух сторон ценными указаниями, доктор распрощался и удалился, пожелав мне напоследок крепчайшего здоровья — и поменьше работы.

Прочитав рекомендации семейного врача, я приуныла: мне надлежало спать, питаться лечебными бульонами и запеканками да дышать свежим воздухом. Всевозможные повседневные занятия, начиная с ответов на деловые письма и заканчивая даже чтением, были строго противопоказаны. И, верно, я бы не смогла следовать предписанному режиму даже до вечера, если бы днем, почти одновременно, в особняк не пришли Магда и Мэдди — у одной кончился выходной, а другая прослышала о моей болезни.

— Ай-ай, леди Виржиния, как же я виновата, — тихо причитала Магда, суетясь вокруг. — Как же я так ушла, когда вам-то нужна была… Если б знала — ни за что б выходной не просила, ей-ей!

— Полно вам, Магда, — вздохнула я, прерывая бесконечный поток бормотания.

Почему-то ощущать себя в центре забот большого дома было очень приятно. Я знала, что повар очень постарался, чтобы приготовить некий особый «лечебный бульон» с пряностями и зеленью, рецепт которого передавался из поколения в поколение; что мальчишки, помощники садовника, самовольно нарезали в зимней оранжерее цветов, которые теперь наполняли благоуханием мою комнату; что Магда осталась со мною, хотя намеревалась взять еще один выходной, а Мадлен и вовсе закрыла кофейню с позволения Георга и пришла, чтобы позаботиться обо мне.

— Нет, нет, вы даже не говорите такого, леди Виржиния, — вздохнула Магда и потупилась огорченно. — Видно, я старая стала, да и мало вам одной горничной-то. Может, возьмете кого еще, помоложе?

На лице у Мэдди было ясно написано, как борется в ее душе ревность с чувством ответственности, но в конце концов победило второе, и Мэдди кивнула, поддержав Магду.

— Горничную, говорите, — я невольно задумалась.

Вообще прислуги у меня было неприлично мало; такой штат мог устроить разве что какого-нибудь провинциального баронета, но не графиню, у которой во владении был один из самых лучших особняков в Бромли. Но так уж повелось с того времени, когда леди Милдред взяла на себя управление состоянием Эверсанов и Валтеров — и мое воспитание. После того ужасного пожара, унесшего жизни родителей, мы лишились и большей части прислуги — кто-то уволился, кто-то попросту сбежал… а некоторые погибли. И, когда Милдред решила переехать в старый особняк Валтеров на Спэрроу-плейс, мы взяли поначалу только самых преданных людей. А потом я привыкла обходиться малым, да и нравы в отношении количества слуг, подобающих тому или иному статусу или дому, были сейчас не столь строги, как лет двадцать назад.

Но в словах Магды было рациональное зерно. Мне не помещала бы… личная парикмахерша. После смерти Эвани я и подумать не могла о том, чтобы нанять кого-то еще, это казалось почти предательством. Но сейчас у меня не было столько времени, чтобы постоянно ездить в тот же «Локон Акваны», дабы поддерживать прическу. Да и в ситуациях, вроде вчерашней, лучше бы мне на помощь приходила горничная, а не лукавый гипси со всякими там «ловцами снов»…

При воспоминании о том, как повел себя Лайзо ночью, я почувствовала странную нежность… и смущение, но быстро отогнала от себя эту мысль. Да, похоже, чувство приличия у гипси отсутствовало напрочь, как и приверженность этикету и нормам поведения в обществе.

Зато он очень хорошо чувствовал, когда люди нуждаются в его поддержке.

— Горничная… — задумчиво повторила я вслух. — Что ж, вполне разумно. Пожалуй, спрошу у леди Вайтберри — у нее всегда наготове хорошие рекомендации… К слову, Магда, у тебя же есть сестра, верно?

— Да, и как раз горничной работает, — подтвердила Магда и вздохнула: — Так она сама немолодая — у нее уже и младшей-то дочке вот-вот только пятнадцать исполнилось… Юджи дочку звать, Юджиния Смолл. Она тоже сызмальства матери помогала, ну, как горничная, грамоте обучена — в воскресную школу ходила… Ой, леди Виржиния, а может, вам Юджи взять в горничные? — лицо у Магды просветлело. — У ней рекомендаций нету, но я за нее поручиться могу! Умная девочка и работать будет хорошо, вот клянусь!

Выбирать прислугу по рекомендации прислуги было странно… Но тут я вспомнила о том, что среди моих знакомых, возможно, завелся шпион, работающий на газетчика, и решилась.

В конце концов, в Магде я уверена, как ни в ком другом. И плохого она точно не посоветует.

— Хорошо. Пускай мисс Юджиния Смолл приедет в особняк, я с ней побеседую. Если мне она понравится — отправлю ее учиться на парикмахера в «Локон Акваны». И тогда уже с середины апреля она сможет приступить к работе.

— Ой, как здорово! — неподдельно обрадовалась Магда и, смутившись, присела в неловком реверансе. — Простите меня, леди. Вы, это, не думайте, что я, мол, хочу свою племянницу пристроить. Она правда девочка ловкая, пальцы у нее хорошие, да и глаза — как вышивает, загляденье просто, а какие кружева плетет! За волосами в один миг научится ухаживать, вот ей-ей!

Звучало это забавно, и я улыбнулась.

— Что ж, быть посему. Мэдди, ты не против?

Она всерьез задумалась, а потом двинула ладонью над полом, на уровне груди, будто бы показывая на маленький рост, похлопала снисходительно воображаемую визави по плечу и сделала вид, будто пишет что-то.

— Станешь ее учить? — предположила я, и Мэдди радостно закивала, а затем сцепила руки словно бы в дружеском рукопожатии. — И дружить будете, да? Вот и хорошо. А теперь… Магда, сходи на кухню, пусть мне сделают кофе. Крепкий, с сахаром и имбирем. Можно и корицу положить. А ты, Мэдди, принеси деловую почту из кабинета. Те письма, что лежат на красном подносе — это срочные. Кажется, я уже чувствую себя достаточно сносно, чтобы заняться работой…

Магда тут же побежала выполнять поручение, а Мэдди театрально развела руками, глядя на меня, и вздохнула, как будто говоря: вы неисправимы, леди.

Я улыбнулась. Меня собственная неисправимость более чем устраивала.

Следующий день я провела дома, отдыхая. Чтение писем и работа над сметой много сил не отнимали, а самая кропотливая работа временно целиком легла на плечи мистера Спенсера и его помощников. Впрочем, главное решение по новой фабрике мы уже приняли, а остальное больше касалось деталей и подробностей, так что я могла позволить себе немного расслабиться…

…и это было весьма кстати, так как еще через день меня навестили сразу обе близкие подруги — леди Вайтберри и леди Клэймор. А пребывание в одном помещении сразу и первой модницы и кокетки Бромли, и первой умницы было сродни маленькому землетрясению или средней мощности тропическому шторму.

Впрочем, скоро мы нашли тему для разговора, одинаково устраивающую нас всех.

Разумеется, это были великосветские сплетни.

— Мой последний и самый преданный пока поклонник — альбийский поэт, — томно созналась Эмбер Великолепнейшая. Сегодня на ней было немыслимое платье — короткое, всего до середины икры, с нежно-сиреневой юбкой-тюльпаном, а дополнялось оно темно-лиловым жакетом в восточном стиле. — Честное слово, он просто обворожителен. Когда он уехал к себе в Альбу, мой ненаглядный даже на радостях подарил мне это, — Эмбер, лукаво улыбаясь, коснулась сложенным веером своей броши в виде цветка лилии из аметиста в серебре. — Но Уильям Гейнс, так зовут того поэта, продолжает мне писать. И вот вчера он прислал мне письмо, касающееся самой Рыжей Герцогини. Вы просто не представляете, что случилось недавно в герцогстве Альбийском!

— Вы переписываетесь с самим Уильямом Гейнсом! — Глэдис хищно подалась вперед, разглядывая Эмбер через лорнет. — Дорогая, вы просто обязаны нас познакомить. Этот человек должен непременно стать украшением одного из моих вечеров искусства. Виржиния, а как вы считаете?

— Я? О, простите, кажется, я несколько растерялась, — поспешила я отговориться, и это было правдой: все мои мысли на секунду устремились к Рыжей Герцогине — и к недавней поездке дяди Рэйвена в Альбу. Интересно, истории Эмбер и дяди Рэйвена как-то связаны? — Да, разумеется, вы правы. Может, этот Гейнс и поклонник вашей красоты, дорогая Эмбер, но Глэдис, без всякого сомнения, поклонница его таланта. Так что вы просто обязаны поспособствовать их воссоединению. Так что там с историей? Вы знаете, я без ума от всяких интересных рассказов.

Подруги обменялись многозначительными взглядами. Затем Эмбер осмотрелась по сторонам с видом бывалой заговорщицы, раскрыла веер и, загадочно и томно вздохнув, начала рассказ.

Как у нее водилось, с конца.

— Лорд Томас Эрл Палмер, граф Палмерский и двоюродный брат герцогини Виолетты Альбийской, на прошлой неделе взорвался прямо в своем автомобиле!

Глэдис, только-только пригубившая сладчайший «кофе для леди» закашлялась.

— О, святые небеса! Я знала лорда Палмера, не то чтобы близко, но все же. Они с моим Сеймуром прежде состояли в одном шахматном клубе, и я подумать не могла, что… Святые небеса! — Глэдис, побледнев, схватила свой веер и принялась лихорадочно обмахиваться. — Подумать только, какой удар для его матери… Бедная леди Палмер! И бедная Виолетта Альбийская, она ведь выросла вместе с Эрлом… Как печально!

— Увы, это так, — с мрачной торжественностью подтвердила леди Вайтберри. — Но похороны лорда Палмера продут тихо и быстро, потому как обстоятельства его смерти крайне загадочны. Дело в том, что незадолго до смерти лорд Палмер без памяти влюбился в некую актриску без роду без племени. Ее звали Мэлоди, и, говорят, она была необыкновенно красива. Впрочем, свои отношения они не афишировали. Так вот, с тех самых пор лорд Палмер стал себя странно вести, а в последний месяц он и вовсе впал в черную меланхолию. И вот представьте себе, не так давно леди Виолетте были подброшены любовные письма, якобы от ее лица, направленные одному марсовийскому дипломату. Причем обнаружили их при весьма пикантных обстоятельствах и так, что скрыть содержание писем было невозможно. И разразился бы страшный скандал, ведь леди Виолетта — невеста Его величества, но кто-то из прислуги, как выяснилось, видел, что лорд Палмер незадолго до обнаружения писем навещал ту комнату, где они были найдены. Вошел он со свертком, а вышел — с пустыми руками.

— Неужели он подкинул компрометирующую корреспонденцию? — ахнула Глэдис. Веер ее замер. — Быть того не может. Он бы в жизни не сделал ничего, что могло бы кинуть тень на репутацию его обожаемой сестры. Только не Эрл!

— Тем не менее, были свидетели, — Эмбер отвела взгляд. — И уже пошли нехорошие слухи о лорде Палмере — когда он погиб. Причем в том автомобиле должна была находиться и герцогиня Альбийская. Она нашла записку, в которой брат приглашал ее прокатиться на автомобиле и обсудить нечто важное. И вот около шести вечера лорд Палмер сел в подогнанный к воротам автомобиль. А через полчаса… Да примут его на Небесах! — Эмбер осенила себя святым кругом. — А леди Виолетта нашла записку брата лишь около семи, когда тот уже погиб. Говорят, что покушались именно на герцогиню, а ее брат стал случайно жертвой. Герцогиня сейчас очень подавлена.

— Ужасная история, — тихо выдохнула Глэдис. На глазах у нее блестели слезы. — Бедная, бедная леди Виолетта… Потерять брата, да еще и увидеть, как имя его опозорено… Надеюсь, газетчики об этом ничего не узнают.

— И я, — эхом откликнулась Эмбер. — Простите меня, дорогая. Если бы я знала, что вы были знакомы с лордом Палмером, то ни за что не начала бы этот рассказ, да еще в подобном тоне.

— Нет-нет, не стоит извиняться, — Глэдис через силу улыбнулась. — Такие новости узнавать чем раньше, тем лучше. И хорошо, если мы с Сеймуром будем знать правду… Все же я не верю, что Эрл был виновен.

— Думаю, его подставили, — неожиданно для самой себя сказала я.

Глаза у Глэдис изумленно распахнулись.

— Но кто? Кому в голову это могло прийти? Эмбер, дорогая, Уильям вам больше ничего не писал? — обратилась она к подруге. Та лишь покачала головою, по привычке прижав к губам сложенный веер.

…Дело в том, что незадолго до смерти лорд Палмер без памяти влюбился в некую актриску без роду без племени. Ее звали Мэлоди, и, говорят, она была необыкновенно красива…

— Эмбер, а что стало потом с Мэлоди? — спросила я. Что-то в этой истории мне очень не нравилось. Был у нее знакомый, приторно-ядовитый привкус… — С той актриской, похитившей сердце лорда Палмера?

Эмбер растерялась.

— Откровенно говоря, не знаю. Уильям ничего не упоминал о ней. Хотите, я спрошу его потом?

Я вспомнила дядю Рэйвена и то, как он говорил о «делах в Альбе» — сдержанно, холодно, с тщательно запрятанной яростью… и пригубила кофе.

— Нет, не стоит. Не думаю, что нам стоит ворошить ту историю. В конце концов, это было бы неприятно леди Виолетте и оскорбило бы память о ее драгоценном брате. Как вы думаете?

— Пожалуй, вы правы, Виржиния, — вздохнула Глэдис и отложила веер. На чашку с кофе она смотрела, как на отраву. — Небеса с ней, с этой Мэлоди. Прошу вас — сменим тему. Я сейчас не готова еще обсуждать смерть несчастного лорда Палмера… подумать только, лишь недавно они ходили с моим Сеймуром в один шахматный клуб, и Сеймур учил его премудростям игры… К слову об учебе, дорогая Виржиния, — встрепенулась Глэдис и чуть повеселела. — Я нашла для вас учителя романского. Это не тот человек, что преподавал язык мне, но, судя по рекомендациям, он тоже отменный мастер. Его имя… Святая Генриетта, а ведь я забыла, как его зовут! — удивленно воскликнула Глэдис. — А все от огорчения. Завтра же пришлю вам записку, Виржиния. Вы ведь все еще заинтересованы в изучении романского?

Я вспомнила, сколько языков знает мой собственный водитель, и поспешно кивнула:

— Да-да. Непременно пришлите мне его имя. Хочу приступить к урокам, как только это станет возможным…

Некоторое время мы еще обсуждали красоту романского языка, затем — романскую моду, весьма и весьма смелую по меркам материка, затем — новое платье Эмбер, грядущий поэтический вечер Глэдис… И, сказать по правде, за четыре часа непрерывных разговоров я так устала, что провожала своих подруг едва ли не с радостью. Но стоило мне только отдать распоряжение об обеде, как в кабинет зашел дворецкий и сообщил, что меня ожидает еще один гость.

— Кто бы это мог быть? — я нахмурилась. — Признаться, я больше никого не жду.

— Он сказал, что вы его обязательно примете, — церемонно поклонился дворецкий. — Это детектив Эллис, леди. Так он представился. Прикажете ответить ему, что вы не принимаете никого?

— Святая Роберта! Конечно, нет, Чемберс, — искренне возмутилась я. — Проведите его в малую гостиную. И скажите, чтоб подали кофе и пирог… а лучше — два.

Приход Эллиса всегда сулил интересные новости. Готова поклясться, на сей раз они были связаны со статьей Остроума.

— Добрый день, Виржиния! Вижу, вы почти здоровы! — заулыбался Эллис, стоило мне войти в гостиную. Он был одет, в кои-то веки, в форменную «гусиную» шинель, густо-серую, с блестящими латунными пуговицами и красным кантом — видно, личное пальто окончательно пришло в негодность. — Даже задумался, вручать вам гостинец или нет.

Я рассмеялась:

— Гостинец? Вы удивляете, меня, Эллис. Неужели хотите что-то предложить задаром?

— Этот великолепный мед из вересковых долин Альбы достался мне совершенно бесплатно, так что я ничего не теряю, — невозмутимо откликнулся детектив, но в голубых глазах заплясали бесенята. — К тому же я рассчитываю на ответное угощение. И, судя по запаху, оно близко. Пирог с почками?

— Обижаете, — в тон ему отозвалась я. — Разумеется, нет. Пирог с мясным суфле, новое изобретение моего повара, очень рекомендую. А мёд ваш можете отдать Магде, — я звякнула в колокольчик. — Попросим оформить его должным образом и подать его к чаю, на десерт.

— Лучше оставьте его для себя. — Эллис отодвинул для меня стул и только потом сам сел. — Он на травах, с лесными орехами — очень полезен при любых болезнях… а у меня дома еще горшочек есть, так что успею полакомиться. Виржиния, между прочим, о вас ходят слухи один страшнее другого. Это ведь неправда, что маркиз запретил вам появляться в свете из-за какого-то пикантного скандала?

Я попыталась припомнить, когда в последний раз общалась с дядей, и с удивлением осознала, что это было уже давно, на следующий день после его возвращения. После этого он только грозился заехать, узнав о моей болезни, но передумал из-за визита леди Вайтберри и леди Клэймор.

— Запреты? Нет, что вы, никаких запретов. Да и дядя Рэйвен никогда не станет мне запрещать выходить в свет. На крайний случай он просто устранит источник слухов самым радикальным образом — и все.

— Человек сурового нрава… — вздохнул Эллис и ненадолго умолк, пока вошедшая Магда сервировала стол для чаепития. — Впрочем, я не удивился бы любому его решению. Эти газеты кого угодно доведут! Вы видели публикацию так называемой «Озабоченной Общественности»?

— Да, конечно, — откликнулась я и осторожно пригубила чай. Горячий, пряный — слишком много чабреца и кардамона. — И возмущена ею до глубины души.

— Как и я, — мрачно поддакнул Эллис. — Такой чуши отродясь не читал… Но вот чутье мне подсказывало, что что-то в этой статейке есть. Некая зацепка… Пришлось порядочно дел переделать, чтобы понять, какая именно.

Я улыбнулась:

— Расскажете?

— Для этого я и пришел, — ответил Эллис без тени иронии. — Развеять вашу скуку, Виржиния… Так вот, о статье. Вот если бы вы были сыщицей, то с чего бы начали расследование, попади вам в руки та газетенка?

— Интересный вопрос, — задумалась я. — Пожалуй, сперва попробовала бы найти людей, упомянутых в статье… Или нет, поговорила бы сначала с автором. Узнала бы, откуда он взял свои «интервью» — выдумал или все же по-настоящему опросил свидетелей.

Эллис уныло ковырнул пирог и вздохнул.

— Браво, Виржиния. Вы поступили бы, как я… и, как я, сели бы в лужу. Редактор напрочь отказался сдавать мне своего автора. Уперся, что твой баран. «Статья была направлена анонимно», и все тут. Я его спросил, конечно — деньги он тоже анониму перечислял? На что получил множество путаных объяснений — и ни слова правды. Вот честно, взял бы этого редактора да оттащил бы его в Управление, да боюсь, начальство не обрадуется… После долгих препирательств я все же выяснил, что деньги, по ранее утвержденной договоренности, перечислялись на определенный счет в банке. Не слишком правдоподобная ситуация — нет ни договора, ни имени «вольного журналиста», зато есть деньги и есть статья. Я взял на заметку редактора, чтоб позднее на него надавить, а сам отправился в банк. И как вы думаете, эти канцелярские крысы были впечатлены значком старшего детектива Городского управления спокойствия Бромли?

Вспомнив скучные глаза управляющего моего любимого банка, я только головой покачала:

— Сомневаюсь.

— И правильно делаете. Управляющий сослался на деловую тайну и отказался оказывать содействие следствию. В таких случаях, Виржиния, хорошо иметь бумажку, удостоверяющую особые полномочия, но у меня такого документа на руках не было, а добыть его сложно. К счастью, один из клерков проявил сознательность и побеседовал немного со мною, нагнав меня уже за порогом. Славный парнишка. Очень внимательный. Клиента он запомнил, потому что тот ему нагрубил.

«Опасно обижать банковских клерков», — отметила я про себя и улыбнулась. Эллису везло на свидетелей, как настоящему пасынку Удачи.

— Юноша сообщил вам что-нибудь полезное?

— О, да… — Эллис даже зажмурился от удовольствия. Впрочем, неясно было, к чему следовало отнести это удовольствие — к пирогу или к факту беседы с клерком. — Сообщил. Счет был открыт на имя некоего мистера Ройво. Его внешность Майкл, так зовут клерка, не запомнил. Однако этот загадочный мистер Ройво был высок, седовлас и говорил с акцентом. Лицо у него, видимо, было скрыто — то ли полями шляпы, то ли еще чем, по крайней мере, Майкл не мог его вспомнить, как ни пытался. Мистер Ройво открыл счет на пятьдесят хайрейнов. Через несколько дней на тот же счет добавили пять хайрейнов за газетную статью. А потом пришел некий господин в шляпе и с шарфом, намотанным на самый нос, и предъявил чек, выписанный хозяином этого самого счета. Ровно на пятьдесят пять хайрейнов. Таинственный господин не представился, зато в грубой форме поторопил беднягу Майкла. Управляющему банком это показалось подозрительным, и он пожелал проверить подлинность чека загадочного клиента. Подпись оказалась настоящей, однако на следующий же день мистер Ройво пришел и закрыл счет в банке, ничего не объясняя. Такая вот загадочная операция, — Эллис задумчиво размешал сахар в чае и прикрыл глаза. — Конечно, Майкл пообещал мне, что даст знать в Управление, если этот невежливый господин еще появится, однако мне кажется, что больше мы его в том банке не увидим. Эй, Виржиния, не хмурьтесь, — улыбнулся детектив. — Я ведь толком не надавил еще на редактора — кто знает, может, получится выйти на личность этой самой «Озабоченной Общественности»? Однако сейчас время поджимает, поэтому я пока занимаюсь более перспективными версиями. И уже раскопал кое-что любопытное насчет двух свидетелей, упомянутых в статье. Помните? Торговка чаем и мальчик.

— Мэри Р. и… Тим, кажется? — наморщила я лоб, припоминая. И — попала в десятку:

— Совершенно верно, — просиял Эллис. — Так вот, я обнаружил, что никакой «Мэри Р.» в природе не существует. Торговля чаем в районе Эйвон-стрит — дело прибыльное, и случайных людей оно не терпит. Ни одна из торговок не призналась, что давала интервью кому-либо. Но зато все хором твердят, что слухи о «Печальной Леди» гуляют по окрестностям уже давно. Я зачитал торговкам отрывок из статьи — и они наперебой принялись дополнять ее своими измышлениями. Оказывается, призрак «Печальной Леди» весьма живуч — его уже обвиняли и в пожарах этим летом, и в загадочных смертях три года назад… Кстати, тогда орудовал самый обыкновенный грабитель, подсевший на «небесную пыльцу», оттуда и запредельная жестокость… — оживленно начал Эллис и сам же себя оборвал. — Впрочем, это к делу не относится. Главный вывод — никакой «Мэри Р.» не существует, мистер «Озабоченная Общественность» ее выдумал и приписал ей обобщенный вариант местных сплетен. А вот парнишку с редким именем Тимми Том и по фамилии Дрейк я нашел. Он действительно продает газеты — и на него недавно напали…

По словам Эллиса выходило, что Тимми Тому было около двенадцати лет, точнее он и сам не знал. Природа наделила мальчика светлыми волосами и светлой кожей, не слишком характерной для обитателей трущоб. А все потому, что его матерью была иностранка — когда-то моряк привез с собой из плаванья невесту с далекой Истерры, стройную, высокую, с волосами цвета льна. Девушка оказалась жизнелюбивой, неунывающей, спокойной и очень везучей, а потому смогла воспитать пятерых детей даже тогда, когда муж не вернулся из очередного плаванья. Две ее старшие дочери давно вышли замуж, а вот мальчишки, включая младшего Тимми Тома, пока помогали по хозяйству. У них была мечта — накопить денег да и арендовать, а то и выкупить небольшую ферму где-нибудь в глуши, подальше от гари и смрада Смоки Халлоу, а затем переехать туда с подорвавшей здоровье на работе матерью.

Вот поэтому-то Тимми Том, вместе с братьями, ухватывался за любой заработок и очень обрадовался, когда вместо торговли кресс-салатом смог устроиться разносчиком газет. Подумаешь, три часа отработать — потом зато целый день свободен!

Это-то и подвело мальчишку.

Стремясь не только сбыть за день побольше газет, но заодно и выполнить несколько мелких поручений, Тимми Томм носился по окрестностям как угорелый. И на одной из грязных улочек, через которую он обыкновенно срезал путь, уже поздним вечером, на него вдруг напали — подскочили сзади, заткнули рот и нос какой-то остро пахнущей тряпкой, от которой закружилась голова… И туго бы пришлось бедному Тимми, кабы не подвода с глиняными горшками, ненароком свернувшая не на ту улицу.

Возница спугнул похитителей. К тому же и человеком он оказался порядочным — добродушный вдовый фермер лет тридцати, только из деревни переехал, потому еще не успел зачерстветь в городе, вот и помог ослабшему мальчишке добраться до дому.

— …Эту историю Томас Дрейк-младший, а именно так предпочитает зваться Тимми Том, рассказывал еще долго. Всем, кто желал послушать, — завершил долгий монолог Эллис. — Однако никакого журналиста он среди своих слушателей не припоминает. Кстати, произошло неудавшееся похищение Тимми Тома как раз недавно, но уже после исчезновения Джеральда. Значит, преступник уже приглядывает жертву «про запас». И вскоре, возможно, произойдет еще одна попытка похищения.

— А вся информация мистера «Общественности» — собранные слухи, капля правды, случайно подвернувшееся имя, ничего боле, — подытожила я.

Чай к этому времени уже остыл совершенно и стал горьким из-за специй. Я нахмурилась и вызвала Магду, чтоб та заварила новую порцию напитка — история Эллиса явно была еще не закончена.

— Этот «Озабоченная Общественность» — жалкий компилятор, — сердито рассуждал между тем детектив. — Он берет слухи, пересыпает их пикантными домыслами — и подает к столу. А публика и рада! В той статье он не сказал ни слова правды — за исключением истории Тимми Тома, которая, впрочем, тоже была порядком искажена и урезана. Но самый показательный пример — это Лаура Шеридан. Знаете, Виржиния, эта история сразу показалась мне знакомой, а потом я вспомнил — ведь эта Лаура Шеридан проходила как жертва в расследовании моего старинного приятеля, детектива Майлза. Вы, вероятно, слышали о нем — это человек не самого низкого происхождения, баронет Уитшир был его отцом. Однако сам Майлз Уитшир решил посвятить себя неблагородному делу: журналистике — и вскрытию язв на теле общества. И одно время он усердно занимался обличением подпольных врачебных кабинетов так называемой «смертью нерожденной». Иначе говоря, нелегальными абортами. И Майлз Уитшир написал разгромную статью, посвященную этой болезненной теме… и упомянул в том числе Лауру Шеридан. Мать троих детей, вдову, погибшую от заражения крови при попытке не допустить рождение четвертого ребенка.

Мне стало мерзко.

Нет, не из-за темы, хотя она относилась к запретными и порицаемым; небеса с ней, Эллис и не такое обсуждал в моем присутствии без всякого стеснения. Нет, было противно думать об этом писаке — «Остроуме», «Озабоченной Общественности». Он цинично запускал руки в грязь и заляпывал ею передовицы газет, в угоду своим интересам искажая факты… и тем самым оскорбляя всех тех, кого касался. И делал это, святые небеса — я припомнила рассказ Эллиса — из-за пяти хайрейнов!

— Знаете, Эллис, — произнесла я рассеянно, совсем не следя за своей речью. — Он и меня пытался опозорить… — и рассказала ему о той статье, так и не допущенной к печати, а также о домыслах дяди Рокпорта.

Детектив не на шутку заинтересовался.

— Так значит, «Остроум», «Общественность» и все прочие — это действительно одно лицо? Интересно… Да еще и имеющее доступ к вашим секретам, Виржиния… Ну-ка, попробуем сходу решить головоломку — вдруг что-нибудь путное выйдет. Одолжите мне карандаш и лист бумаги?

Разумеется, я тут же вызвала Магду и приказала ей принести из кабинета все затребованное. А потом, наслаждаясь свежезаваренным чаем, наблюдала, как Эллис тихо ругается, исчеркивая бумажку непонятными закорючками. Изредка он что-то спрашивал у меня — а кто был рядом с вами тогда-то, приглашали ли вы такую-то и такого-то, а мог такой-то знать о… Спустя полчаса детектив скомкал бумажку и в ярости зашвырнул ее под стол.

— Глупость получается, — буркнул он. — Либо этот ваш шпион хорошо прячется, либо их несколько, либо этот Остроум опять всего лишь собирает сплетни, а упоминание вашего имени — случайность. Не нравится он мне, Виржиния. Увидел бы — нашел бы, за что арестовать. Дайте мне еще пирога, что ли…

Вскоре Эллису пришлось уйти — как он выразился, по делам. Я же, оставшись в гостиной в одиночестве, не выдержала и подняла злополучную бумажку. Она была исписана сплошняком — цифры, значки, изредка попадались имена… Одно из них обводила жирная линия, а рядом стоял знак вопроса, в котором «точка» была пробита карандашом насквозь.

«Мадлен».

— Действительно, глупость, — рассердилась я, как Эллис прежде, скомкала бумагу — и зачем-то спрятала в карман.

Неприятное чувство и не думало пропадать.

Вечером, уже совсем поздно, когда я закончила работать с корреспонденцией, в кабинет заглянул Лайзо и молча положил мне на стол странную поделку. Кольцо из ивового прута оплетала темно-синяя нитка, полностью скрывающая дерево, а внутри была натянута «паутинка» — затейливый узор из серебристых, синих и голубых шелковых ниток. С одного края у кольца имелась петля для подвешивания, с другого — три низки из причудливо чередующихся бронзовых и костяных бусин разной формы.

Лайзо негромко объяснил, из чего сделан амулет, и напоследок дал странный совет:

— Хотите, леди — повесьте его над изголовьем. И тогда неправильные сны вас стороной обходить будут… А хотите — оставьте все, как есть. Вреда от ваших снов не будет.

Сказал — и ушел, не дожидаясь моего ответа.

Ночью я долго смотрела в пространство, обводя пальцами кромку амулета, но потом все же закрепила его над изголовьем.

Мне не приснилось ничего.

От этого было как-то пусто.

На следующее утро я чувствовала себя уже совершенно здоровой. Проснулась рано, около шести, но при этом — удивительно! — выспалась. Дел за последние дни скопилось много, так что скучать до завтрака не пришлось. Разум истосковался по рутинной работе; и чем меньше становилась кучка неразобранных писем, счетов и отчетов — тем становилось лучше и мое настроение. К тому времени, как по дому разнеслись аппетитные запахи омлета, бекона и свежезаваренного кофе, я уже расправлялась с последним письмом, мурлыча себе под нос привязчивую уличную песенку о чертовски удачливой рыжей кошке.

— Леди Виржиния, леди Виржиния, завтрак готов! — прощебетала Магда, неуклюже делая книксен. — Прикажете подавать его в кабинет али в столовую пройдете?

— В столовую, — улыбнулась я, чувствуя себя по-весеннему легко, хотя до первых листочков еще оставалось долгих два месяца. — Да, и пусть на десерт сделают что-нибудь фруктовое. Мусс, к примеру, — позволила я себе маленький каприз. — На усмотрение повара. Пусть это будет сюрприз. Хочется чего-нибудь… неожиданного.

Видимо, Небеса в этот день приглядывались и прислушивались к моим просьбам особенно внимательно, потому что к десерту — великолепному двуслойному мармеладу из смородины и яблок с шапкой из ванильного суфле — подоспел настоящий сюрприз.

— Леди Виржиния, прибыл маркиз Рокпорт, — доложил Стефан как раз в тот момент, когда я наслаждалась последними крупинками восхитительного лакомства. — Мистер Чемберс проводил его в малую гостиную, согласно отданным ранее указаниям относительно визитов маркиза. Как прикажете поступить дальше?

— Скажите маркизу, что я скоро спущусь, — откликнулась я, задумавшись, что могло понадобиться дяде Рэйвену. Обычно он, несмотря на свой статус опекуна и жениха, предупреждал о своих визитах заблаговременно, хотя бы запиской, но на сей раз нагрянул неожиданно.

Может, что-то стало известно о личности мистера Остроума?

Торопливо допив кофе и слегка поправив прическу, я спустилась в гостиную. К моему удивлению, дядя Рэйвен был полностью одет как для прогулки — теплое пальто немного старомодного фасона и совершенно невозможного густо-зеленого цвета, шейный платок из плотного шелка и перчатки. Даже шляпу — и ту маркиз не отдал Чемберсу, и теперь вертел ее в руках, разглядывая залитую солнцем площадь за окошком.

— Доброе утро! Дядя Рэйвен, какая неожиданность, — улыбнулась я. — Впрочем, ужасно рада вас видеть в любое время. Что привело вас ко мне?

— Доброе утро, драгоценная моя невеста, — маркиз отвесил церемонный полупоклон, приложив шляпу к груди. — Разумеется, меня привела забота о вашем здоровье. Кажется, доктор Хэмптон рекомендовал вам прогулки на свежем воздухе?

— Ничего от вас не скрыть, — я рассмеялась. — Да, так оно и было.

— Вот и прекрасно. У меня меняются планы — долг перед Короной зовет, и сегодня же днем я отбываю на восточное побережье, — сообщил маркиз. В голосе его проявились недовольные нотки. — Однако перед отбытием мне хотелось бы убедиться, что вы пошли на поправку и не забываете заботиться о своем здоровье… Как насчет поездки в парк и ланча в «Садах Эфиропы»?

— О, действительно, неожиданность. Ланч в кофейне, но не в «Старом гнезде»… Вы меня удивляете. Не поверите, но в последний раз я обедала вне дома и своей кофейни только раз, еще вместе с леди Милдред.

— Неудивительно — не так много в Аксонии заведений, достойных графини, — пошутил дядя Рэйвен. — Однако за «Сады Эфиропы» я могу поручиться — это прелестное место, в Вэст-энде, на холме у самого края парка Черривинд. Примите ли вы мое предложение и согласитесь ли на прогулку, дорогая невеста? — улыбнулся дядя Рэйвен и я, пусть и имела уже другие планы на день, не смогла ему отказать:

— Разумеется, дядя.

День выдался теплый, да и ланч в «Садах» обязывал выглядеть определенным образом, поэтому я решила надеть совершенно новое клетчатое платье с юбкой длиной чуть выше щиколотки и остромодный жакет, сшитый по настоянию леди Вайтберри. Пальто, теплая шляпка и шарф — и вот мне, даже после болезни, не страшны сырые ветра Бромли.

— Прошу прощения за ожидание, дядя Рэйвен, — улыбнулась я, выходя в гостиную уже полностью готовой к прогулке.

— Ваше появление стоит любых ожиданий, Виржиния, — галантно ответил маркиз. — Кажется, я еще не упоминал сегодня о том, как вы обворожительны? Нет? Так это лишь от того, что быть обворожительной, похоже, вошло у вас в привычку.

— Вы мне льстите…

— Ничуть. Прошу, идемте со мною — автомобиль уже ждет. К слову, Виржиния, я не рассказывал о том, как вы вдохновили меня на одно весьма полезное приобретение?

— Нет. Какое же? — удивилась я.

— Электромобиль. Той же модели, что и у вас, — улыбнулся маркиз. — И я им очень доволен. Предыдущая моя машина и в подметки ему не годилась, а что касается экипажей — это и вовсе прошлый век.

— Полностью согласна с вами! — горячо поддержала его я. — Знаете, до этого электромобиля у меня тоже был газолиновый…

Вот так, беседуя о техническом прогрессе и превосходстве электричества над бензином, мы прошли к воротам. Автомобиль и впрямь оказался точной копией моего. Я даже поймала себя на том, что ожидаю увидеть на месте водителя Лайзо, но там восседал весьма пожилой и грузный мужчина, облаченный в строгую униформу. Когда мы сели, маркиз сделал странный жест рукой, привлекая внимание водителя, и лишь тогда автомобиль тронулся.

— Этого прекрасного человека зовут Бристон. Он хорошо разбирается в своем деле, верен и к тому же глух и нем, — как бы невзначай заметил маркиз. — На мой взгляд, таким и должен быть идеальный водитель.

Не нужно быть сыщицей, чтобы догадаться, на кого намекал дядя Рэйвен.

— Вы так полагаете? — задумчиво ответила я. — Но леди Милдред говорила, что любая леди, выходя в свет, должна быть совершенна даже в мелочах — от перьев на шляпке до кучера в карете. Если вы говорите, что я обворожительна, то и водитель у меня должен быть соответствующий.

Маркиз рассмеялся:

— Туше. Но если передумаете когда-нибудь — знайте, я всегда подберу вам подходящую кандидатуру на место водителя…

Некоторое время мы хранили молчание. За это время автомобиль успел доехать до границы Вэст-энда, где начинался лучший парк Бромли — Черривинд. Неловкость, возникшая было после намеков на Лайзо, испарилась, стоило мне выйти и полной грудью вдохнуть свежий воздух.

— Парк находится за краем «бромлинского блюдца», — негромко произнес маркиз, обводя долгим взглядом окрестности. Дожди последних дней и относительное тепло уничтожили пушистое снежное одеяло, укрывавшее землю еще недавно, в ночь на Сошествие, и теперь вокруг царили коричневые, черные и зеленые оттенки. — Холмы отсекают ветра, дующие от Смоки Халлоу и Эйвона, зато ветер с моря доходит сюда беспрепятственно. К тому же в этой части преобладают северные хвойники — можжевельник, ели, даже сосны встречаются. Да еще зимою и весной здесь пустынно — мало кто может оценить мрачную прелесть здешних мест. Но, думаю, вам прогулка здесь будет интересна. К слову, об интересных событиях. Я узнал недавно, что…

— Неужели еще одна статья? — похолодела я и от испуга перебила маркиза, позабыв об элементарных правилах вежливости. — Только не говорите мне, что мистер Остроум сделал очередной выпад!

Улыбка дяди Рэйвена приняла необыкновенно хищный вид.

— Что вы. Конечно, «слово — свободная птица», как говорят журналисты и писатели, но владельцы газет слишком дорожат моей благосклонностью. Так что опасаться вам теперь стоит только желтых дешевых изданий, которые никто всерьез не воспринимает. Нет, Виржиния, я о вашем званом ужине в честь дня рождения. И о том, что будет через неделю после него.

— Вот как? — только и сумела ответить я — и окончательно растерялась. Откуда маркиз мог узнать о двух списках гостей и двух празднествах? Впрочем, глупый вопрос, он ведь всегда все знает… — Вы… вы осуждаете меня?

— Осуждаю? — вот теперь удивился дядя Рэйвен — настолько, что даже замедлил шаг. — Конечно, нет. Наоборот, считаю, что это весьма разумный ход. Разумеется, я бы предпочел иметь возможность взглянуть на второй список и повлиять на ваш выбор гостей… Но, боюсь, это стало бы проявлением неуважения к вам, Виржиния. В конце концов, двадцать лет — уже серьезный возраст. И, согласно завещанию леди Милдред, с этих пор вы будете считаться полностью взрослой… а опекун вам более не потребуется. Таким образом, я останусь лишь в статусе вашего жениха. Если вы не планируете разорвать помолвку.

Разговор принимал странный оборот. Я не сразу нашлась с ответом. Мы даже успели углубиться в переплетение ровных дорожек из белого песка в зеленых лабиринтах елей и можжевельника. По-весеннему яркое солнце слепило глаза, и уйти в ароматную тень хвойников было мне только в радость.

— Нет, пока я не планирую расторгать помолвку, если и вы не имеете иных планов, — наконец нашла я подобающую фразу для ответа. — И, сказать откровенно, дядя Рэйвен, я не думаю, что в наших с вами отношениях что-то изменится после моего двадцатилетия. Ведь вы и раньше не злоупотребляли ролью моего опекуна, полностью утвердив мое право подписи даже в тех документах, которые формально требовали вашего согласования. Да и в обычной жизни вы почти не ограничивали меня…

— Это лишь потому, что вы не давали мне повода, действуя разумно и обдуманно, — быстро ответил маркиз, и в голосе его на мгновение промелькнула тень облегчения. Значит, мое отношение к изменению формального статуса опекуна было для него настолько важно? — И, возвращаясь к вашему дню рождения…

Я оступилась, увлеченная своими мыслями, он отставил локоть, чтобы я могла на него опереться. Даже сквозь многие слои ткани мне мерещилось тепло.

— …Знаете, Виржиния, когда-то давно ваш отец поступил так же. На свое двадцатилетие он, под руководством отца и матери, устроил чопорный званый вечер в особняке Эверсанов. Да, в том самом, что потом сгорел… — Рокпорт посмотрел на меня поверх синих стеклышек очков и улыбнулся. — А потом, тремя неделями позже, отпраздновал ту же знаменательную дату с друзьями по колледжу охотой на лис. Я был среди приглашенных — тогда еще шестнадцатилетний юнец, толком не разбирающийся в этом мире и его законах. А сейчас, на правах доброго, но строгого дядюшки, буду присутствовать лишь на официальном мероприятии уже в честь вашего двадцатилетия, Виржиния.

Я отвернулась, растерянно разглядывая острые вершины елей, как будто царапающие безупречно голубое небо.

— Вы сердитесь?

— Хотел бы сердиться, да не могу, — ответил маркиз ровно. — Ибо понимаю вас, Виржиния, слишком хорошо. Я не всегда был «строгим дядюшкой»… И знаю, как присутствие неправильного гостя может испортить праздник. Особенно такого, как я. Но, может, вы позволите мне прийти тайно? Хотя бы для того, чтобы я мог убедиться, что все хорошо.

— Тайно? — я удивилась — а потом задумалась. Почему нет? Впустить маркиза с черного хода, посадить за столиком за ширмой… И тогда маркиз сможет наблюдать за праздником, но в то же время будет избавлен от необходимости участвовать в нем. — Почему бы и нет? Подумаю, как это можно устроить, — пообещала я и улыбнулась дяде Рэйвену. — И спасибо за то, что устроили эту чудесную прогулку. Черривинд-парк действительно прекрасен в это время года!

— Рад, что смог порадовать вас, драгоценная моя невеста, — шутливо ответил дядя Рэйвен.

Но за его словами чувствовалось нечто большее.

Настоящая благодарность за что-то очень важное для него…

Мы прогуливались по парку еще около часа. По моему настоянию дядя рассказал о том, как праздновал свое двадцатилетие мой отец — и это оказалась занимательнейшая история. Чего стоил один эпизод с попыткой приманить загадочного Лисьего Короля на кольцо кровяной колбасы! Я столько не смеялась уже давно… Полагаю, и сам маркиз изрядно позабавился, рассказывая мне все это.

Что же касается ланча в «Садах Эфиропы», то он меня разочаровал. Нет, еда была отменной, и даже кофе не вызывал особых нареканий… Но не было той особенной атмосферы уединенности и уюта — все нарочито роскошное, пышное, торжественное. Поэтому в «Старое Гнездо» я возвращалась преисполненная гордости за свою собственную кофейню.

Мадлен первой встретила меня на кухне — счастливой улыбкой, объятиями и тысячей жестов, долженствующих поведать о том, как прошли два дня без хозяйки. Георг и миссис Хат терпеливо стояли в сторонке, дожидаясь, пока Мэдди выплеснет свои чувства, и только потом поприветствовали меня.

— К слову, леди Виржиния, — добавил Георг после всего. — Около часа назад заходил Эллис. Он надеялся застать вас дома или в кофейне, но слуги сообщили ему, что вы уехали по делам. И тогда он оставил вам записку. Сказал, это заинтересует вас.

Записка была возмутительно короткой.

После четырехдневного моего отсутствия в кофейне оказалось вдвое больше гостей, чем обычно. Это было приятно — значит, по мне все же скучали и ждали, когда я вернусь. На огонек заглянули почти все завсегдатаи: Луи ла Рон, миссис Скаровски с мужем, ветреный художник Эрвин Калле с очередным своим «вдохновением» — на сей раз женщиной лет двадцати пяти, с определенно восточными корнями, на первый взгляд весьма самоуверенной и обладающей неплохим вкусом. Она была представлена как мисс Ширли, и вскоре зарекомендовала себя остроумной и тонко чувствующей грань собеседницей. Почтили кофейню своим присутствием и старая виконтесса Стормхорн, и полковник Арч с младшим сыном — юноша, к слову, нынче был чрезвычайно мил и даже изволил преподнести мне в подарок букет лилий, отчаянно заикаясь.

Цветы я поставила в вазу на центральном столе. И, право, не прогадала — они благоухали так сильно, что заглушали даже запах тушеной говядины, приготовленной для Эллиса несколькими часами позднее. В доме столь ароматным растениям явно было не место…

— Я не опоздал? — Эллис с улыбкой вошел через главную дверь и по-хозяйски повернул ключ, вставленный в замок. — О, вижу, я как раз вовремя! Вечер добрый, Виржиния. Неужели вы снова решили перейти на живые цветы?

— О, нет, зимою это слишком дорого, — рассмеялась я. Эллис же шутливым объяснением не удовлетворился и заинтересованно выгнул бровь. Пришлось сдаться: — А букет — подарок от Арча-младшего. Юноша, на мой взгляд, слишком романтичен для карьеры военного, но благодаря армии у него отличная осанка и манеры, а значит, он весьма приятен в общении… Присаживайтесь, Мэдди сейчас принесет ваш ужин и мой кофе. Как дела на службе?

— Прекрасно! — Эллис стащил форменную шинель, влажную от густого тумана, и пристроил ее на спинку стула. Туда же секунду спустя отправилось и кепи. — Мы далеко продвинулись, самое сложное уже осталось позади. А впереди — самое неприятное… и ненадежное действо, в котором от нас зависит столько же, сколько и от удачи.

Эллис так мрачно уставился на лилии, что они даже немного подувяли.

Впрочем, нет, показалось.

— Вы упоминали в своей записке, что отыскали человека, купившего те самые лиловые ленты, так?

— Не совсем так, — загадочно ответил детектив. Из-за полумрака глаза у него были почти черными и блестели, как у дикого зверька. — Мы нашли человека, который приобрел эти ленты. Но не купив их, а получив в подарок — как вы свои жуткие цветочки. Видите ли, Виржиния, — понизил он голос, и мне пришлось наклониться вперед, над столом, чтобы слышать лучше. — Все ленты, которые были найдены на жертвах, имеют один и тот же дефект — черную, грубую нитку, идущую близко к левому краю, создающую затяжки на основном полотне ленты. Поначалу я не обратил на это особенного внимания — дефект и дефект. С другой стороны, сама лента была очень качественная, дорогая, из особого бхаратского шелка… Так вот, когда я опрашивал работников фабрики, то старший помощник управляющего вспомнил, что три года назад, когда он только-только устроился на работу, тогда еще младшим помощником, произошел неприятный случай. Дорогая, широкая лиловая лента, предназначавшаяся для одной из элитных швейных мастерских, была сделана с дефектом. Ответственность за ошибку возложили на некую миссис Уэлч, вдову. В отсутствие главного управляющего несчастную уволили, лишив содержания за последний месяц. Однако потом выяснилось, что ошибка произошла из-за неисправного оборудования. Управляющий, состоявший в близком, как говорят, знакомстве с вдовой Уэлч, рассердился, узнав о поспешном и несправедливом решении. Эта Уэлч, оказывается, ко всему прочему была очень ценным работником, знавшим кучу всего о тканях, — доверительно произнес Эллис. — И управляющий решил вернуть вдову, пока она не переметнулась, так сказать, к конкурентам. В качестве «извинения» ей была вручена злополучная лента. Переговорщиком тогда отрядили младшего помощника, с которым я и разговаривал недавно… подробности он помнит хорошо. По его словам, подарок вдова приняла с радостью, несмотря на то, что эти ленты едва не стоили ей места работы, и заявила, что они пойдут на платье дочери. А это значит… — детектив замолчал, выжидающе глядя на меня.

Я задумалась ненадолго и неуверенно продолжила:

— Это значит, что она планировала оставить ленты себе, верно? Не продавать и не отдавать никому? То есть для того, чтобы найти убийцу, надо разыскать сперва ту самую работницу фабрики, миссис Уэлч?

— О, да, — Эллис вздохнул и с досадой откинулся на спинку стула. — Проблема в том, что два года назад вдова Уэлч умерла. Ее придавило на фабрике механизмом. А дочь, соответственно, переехала куда-то, где о смерти матери ей ничего бы не напоминало. И теперь надо отыскать эту дочь — отыскать в огромном городе! Что ж, по крайней мере, у нас есть ее имя — Корнелия Хортон, в девичестве Корнелия Уэлч. О ее муже неизвестно, увы, ничего, кроме того, что он был помощником аптекаря. То есть, теоретически, у него был доступ и к хлороформу, которым первично оглушали жертв, и к лекарственным травам, экстрактами которых мальчиков потом опаивали, и к лиловым лентам.

— Он мог стать убийцей, — я пригубила свой кофе и с удивлением обнаружила, что он уже остыл. Как быстро время прошло… — Вопрос — что его подтолкнуло к этому.

— Я тоже хотел бы это знать. А время поджимает — чем дольше мы тянем, тем больше вероятность того, что погибнет еще один мальчик. Джеральда из приюта святого Кира так и не нашли, Виржиния, — Эллис вздохнул. — Поэтому я решил рискнуть. Я дал объявление в несколько самых дешевых бромлинских газет о том, что разыскивается некая Корнелия Хортон, и за любые сведения о ней назначено вознаграждение в два хайрейна. Хочу еще попробовать переговорить с редактором «Бромлинских сплетен», может, стоит разместить объявление и там… Впрочем, это сделать будет труднее. Редактор крупной газеты — птица совсем другого полета, «гусям» он подпевать не любит.

— Обратитесь к маркизу Рокпорту, — ни секунды не колеблясь, посоветовала я. — Ему несложно будет помочь вам. Это же для пользы расследования… Если что, сошлитесь на меня — скажите, что я посоветовала вам просить его о помощи.

— Это может сработать, — Эллис оживился. — Спасибо, Виржиния. Вы оказываете неоценимую помощь следствию, — напыщенно произнес он и склонил лохматую голову.

Я улыбнулась.

— А разве вы не рассчитывали на нечто подобное, когда шли в кофейню?

Улыбка Эллиса была как зеркальное отражение моей.

— Вы совершенно правы.

Этот момент вызывал у меня ощущение дежавю — и я не сразу поняла, почему. И лишь потом в памяти воскрес эпизод из подзабытого уже сна.

У Эллиса-ребенка были такие же глаза, когда он отправлялся вершить справедливость вдвоем с Марком.

Одна ассоциация потянула за собой другую, и я сама не успела осознать, как спросила:

— Кем была для вас Лайла из приюта? И… Бастиан?

Эллис, только-только успевший перейти к десерту, поперхнулся глотком имбирного чая и раскашлялся.

— Откуда вы знаете эти имена? Кто вам рассказал?

«Почти так же ответил мне и Лайзо, — подумала я отрешенно. — Только не было у него в голосе такой страшной усталости».

— Случайно узнала. Не смею настаивать на ответе, но мне кажется… мне кажется, что они как-то связаны с расследованием.

Детектив откинулся на спинку стула и растерянно скомкал в кулаке салфетку.

— Да… Я тоже недавно вспоминал их, — ответил он тихо, с неохотой. Затем быстро оглянулся на дверь в кухню и, расцветая фальшивой насквозь улыбкой, крикнул: — Мадлен, как удачно, что вы стоите так близко! Вас не затруднит принести мне еще этого чудесного имбирного чаю? — послышался испуганный выдох, и быстро-быстро застучали по паркету каблучки. Эллис дождался, пока звук стихнет, и лишь потом продолжил: — Лайла Полынь… в общем, я очень любил ее. Она была на два года старше, мы хотели пожениться, когда покинем приют, но… Сейчас она с мужем-баронетом живет в Портленде, кажется. Когда мы в последний раз виделись, у нее было четыре дочери и столько платьев, что они не умещались в гардеробной. А за домом у нее был…

— …сад с травами, — тихо закончила я. — Базилик, тимьян, розмарин, шалфей, медуница, эстрагон, любисток, душица, мята, полынь и рута… Простите, что спросила, Эллис.

— Ничего, — буркнул он и уставился в свою чашку, будто хотел отыскать на дне ее ответы на все загадки мира. — Уже шестнадцать лет прошло, любой за это время привыкнет. А что до Себастиана… Бастиан, Баст… Это один мальчик из нашего приюта. Был немного младше меня. Мы трое считали друг друга братьями — я, Марк и Баст. Ну, а потом Баст умер. Многие умирают, — он криво улыбнулся. — Плохая это история, Виржиния, чтобы рассказывать ее на ночь глядя. Как-нибудь в следующий раз поговорим.

Ушел детектив совсем скоро, буквально через четверть часа — ему нужно было отоспаться после двух дней напряженной работы. Почти сразу же стала собираться и я. Ближе к ночи вернулись слабость и головокружение, мучившие меня во время болезни. Разумеется, это не осталось незамеченным. Мэдди предложила побыть моей служанкой некоторое время, чтобы помочь, если ночью мне что-нибудь понадобится, но я отказалась — ей тоже требовался отдых, вечер в кофейне был весьма напряженным.

Разговор с Эллисом не выходил у меня из головы.

Мой сон был как-то связан с тем, что происходило сейчас. Не напрямую, а словно бы по принципу подобия. Судьба того мальчика, Бастиана, отражалась в нынешней ситуации, как в зеркале.

Все повторяется. История ходит по кругу.

Или по спирали?

Я пребывала в таком волнении, что сама не заметила, как добралась до своей спальни. В памяти смутно отложился бессвязный разговор с Лайзо о расписании на завтрашний день — и о ловце снов. Кажется, я сказала, что теперь «все в порядке», но, войдя в спальню, с необыкновенной ясностью осознала — это не так.

Мне было словно бы… душно?

Неуверенно оглянувшись на дверь, как если бы ожидая, что кто-то подслушивает или подсматривает, я встала на кровать и, приподнявшись на цыпочки, дотянулась до ловца снов. Один раз потянула за шелковую нитку — этого хватило, чтобы амулет упал в мои раскрытые ладони. Несколько секунд я рассматривала сплетения нитей, а потом, тихо спустившись с кровати, пересекла комнату — и спрятала его в ящик стола.

Жара ушла, а вместе с нею словно ушла и жизнь.

…мы стоим за храмом неровными рядами — не по росту, как обычно, а кто с кем дружит. Черной одежды на всех не хватило, поэтому многие пришли в сером и в коричневом. В руках — белые цветы, головы не покрыты ничем, хотя капает дождь.

У меня в руках красные примулы. Красные, как кровь, как жизнь, как поминальные свечи; стебли и лепестки плотные, бархатистые, немного напоминающие по ощущению человеческую кожу. Примулы первыми зацвели в нашем саду, а теперь, посреди лета, вдруг распустились заново — ярко-алыми тугими розетками.

Мэри-кочерга видит в этом дурной знак.

Я просто вспоминаю, что Баст любит все яркое.

Платок на моих плечах — голубой, как небо весной. И этим кусочком неба я укутываю Эллиса и Марка, жмущихся ко мне с боков. Конечно, мальчики взрослые, мальчики почти уже мужчины, и Эллиса трясет вовсе не от того, что у него жжет глаза, а в горле будто комок сырой глины.

Конечно, нет.

Но никто из них не возражает, когда я обнимаю их и укрываю от дождя платком.

— …тот, кто испытания претерпел на земле, на Небесах пребудет в свете и покое, — голос отца Александра надтреснутый, сухой, словно почва на полях, ждущая ливня после засухи. — А те, что безвинны, и безгрешны, и на земле подобны цветам, попадают в сады Небесные…

Отец Александр говорит, а я вижу, что ему хочется просто взять молот и, размахнувшись, ударить по надгробному камню. Как будто, расколов его, можно выпустить Бастиана обратно в жизнь.

Я смотрю вверх, в серое небо, и мне чудится, что все холодные дожди не смогут остудить жжение в сухих глазах. Надо плакать, многие плачут вокруг, даже Мэри-Кочерга… Но во мне только гнев.

Эллиса, мальчишку, что едва достает виском до моего подбородка, тоже трясет от гнева.

— …не прощу, — губы у него шевелятся, но беззвучно. Я угадываю смысл по одному движению, потому что сама думаю о том же самом. — Не прощу, найду, убью…

У Марка глаза отражают небо. Он тоже не плачет — он молится. Наверно, только поэтому мы с Эллисом еще не бежим отсюда, сломя голову, чтобы найти убийцу и разломать его кости, как старые веточки бузины, растоптать, уничтожить, стереть с лица земли.

Внезапно Эллис запрокидывает голову.

— Ты знаешь, кто это был, Лайла?

Губы у меня немеют.

— Он ушел с художником.

У Эллиса чернеют глаза.

— И художник тоже не вернулся.

Я наклоняюсь к самому уху Эллиса и шепчу:

— У меня есть нож.

…Мы стоим под дождем, обнявшись так крепко, что даже больно.

На плечах у нас небо.

Одно на троих.

Когда я проснулась, за окном светило по-весеннему яркое солнце. Кажется, было уже девять утра или около того. Затылок ломило болью — видимо, оттого, что я спала, вывернув шею под каким-то диким углом. Щёки стянуло солью.

Словно сомнамбула, я поднялась, вызвала Магду, оделась и спустилась к завтраку. Поела, почти не ощутив вкуса пищи, и проснулась лишь тогда, когда пригубила кофе и обнаружила, что он соленый.

Магда застыла в дверях, олицетворяя собой воплощенное Беспокойство.

Я вздохнула глубоко, взяла себя в руки и улыбнулась:

— Кофе нужно переделать. И принесите еще мягкие вафли на десерт, что-то у меня сегодня разыгрался аппетит, — лицо Магды просветлело от радости. — Да, а потом зайдите к мистеру Маноле и сообщите ему, что расписание на сегодня будет изменено. Я собираюсь навестить детский приют имени Святого Кира Эйвонского. Прямо после завтрака.

Мельком глянув на себя в зеркало в спальне, я ужаснулась — бледная, с темными кругами под глазами, напоминающая привидение в своем домашнем непритязательно-бежевом платье. Мне тут же представилась живо и ярко леди Милдред, разочарованно покачивающая головой: «Как же так, нельзя графине Эверсанской быть похожей на блеклую моль!». Да уж, стоит появиться в таком виде где-нибудь в приличном обществе — и тут же пойдут сплетни либо о тяжелой болезни, либо о финансовых трудностях, либо об оккультных увлечениях… Кротко вздохнув, я позвонила в колокольчик и вызвала Магду, чтоб та приготовила для выхода платье темно-зеленого цвета с лимонной отделкой, а сама начала приводить в порядок прическу и лицо.

Воистину, «розовый» лед для умывания и пудра — лучшие изобретения человечества…

Старания мои, очевидно, увенчались успехом, потому что вместо приветствия Лайзо начал беседу с комплимента:

— Ох, леди, вы сегодня цветете! Не иначе как весна виновата?

— Возможно, — любезно улыбнулась я. — Мистер Маноле, в приюте я не собираюсь задерживаться надолго, так что вы подождете меня в автомобиле. Потом будем придерживаться расписания.

— В «Локон Акваны» вас везти, а после — домой? А успеете ли, к примерке-то, коли мастера должны к полудню прийти? — сощурившись, уточнил Лайзо, опираясь рукою на дверцу машины.

Я невольно сравнила его с водителем дяди Рэйвена. Бессловесный, мрачный старик в строгом костюме, безропотно выполняющий все указания… Нет, пожалуй, мне это все же не подходило. Пусть Лайзо порой дерзил, постоянно совал нос не в свои дела и без специальных на то указаний ни за что не надел бы водительскую униформу, предпочитая «летчицкие» свитера и легкомысленные кепи в стиле марсо… Зато он был умным и своенравным человеком, с которым приятно иногда поспорить — или сострить в ответ, зная, что он не затаит обиды.

— Мастера и платья — не ваша забота, мистер Маноле. Вы должны волноваться лишь о том, чтобы на дорогу не было потрачено слишком много времени.

— Можете на меня положиться, — он с поклоном открыл для меня дверцу. — Прошу, леди… Не расскажете случаем, что вам в приюте-то понадобилось? Я ничем пособить не могу?

— У меня разговор к отцу Марку, — улыбнулась я, давая понять, что ничего объяснять не хотела бы.

— Про пожертвования?

Я хотела было отделаться привычным «это не ваша забота», но поймала взгляд Лайзо и передумала.

— Нет. Не о пожертвованиях.

— Ага, — Лайзо отвел глаза в сторону. — Значит, ловец вы убрали… Так и знал.

— Вы что-то сказали, мистер Маноле? — я слегка повысила голос.

— Нет. Ни словечка.

— И хорошо.

В приюте монахини проводили меня к отцу Александру без лишних вопросов — вот что значит статус благотворительницы. Священник не ждал посетителей; он сидел в небольшой, но светлой комнатке на втором этаже, и разбирал какие-то бумаги, сдвинув на кончик носа тяжелые очки. Я невольно улыбнулась. Видимо, не только у графинь есть некоторые проблемы с бухгалтерией.

Все люди, на плечах у которых лежит управление землями, предприятиями или какими-либо учреждениями, немного похожи.

— Доброе утро, святой отец, — первой поздоровалась я. — Могу я рассчитывать на беседу с вами?

— Конечно, дитя мое, — с трудом распрямил спину отец Александр, явно жалея о том, что потягиваться в присутствии дам не позволяют приличия. — Если это касается расходования средств…

— Не касается, — опровергла я его предположение и как бы невзначай посмотрела на замершую в дверях монахиню — тихую и робкую женщину, похожую на белесую мышь.

Священник мгновенно понял намек:

— Сестра Катарина, возвращайся к Элли, — мягко приказал он. — Больной пригляд нужен. Спасибо, что проводила нашу гостью.

Монахиня вышла и робко прикрыла за собою дверь. Когда мышиные шажки стихли, я обернулась к отцу Александру и, набравшись смелости, негромко попросила:

— Расскажите мне историю Себастиана, которая произошла здесь, в приюте, около двадцати лет назад. И… скажите, что тогда случилось с Эллисом. Нет, погодите отказываться, — горячо попросила я, а затем подошла к колченогому стулу у окна и села — ноги меня едва держали. — Дело не в праздном любопытстве. Я помню, что вы говорили, что лучше узнавать что-либо об Эллисе от самого Эллиса, но я же вижу, что он не хочет об этом вспоминать. Он мне все расскажет, — голос у меня сел. — Если только я попрошу… Но это будет жестоко. И еще. То, что происходит сейчас, исчезновения детей… С Себастианом тогда было то же самое, да? И виновен оказался художник…

— Учитель, — мрачно поправил меня отец Александр. — Мы нанимали его как учителя. Точнее, дали ему кров и занятие, когда этот человек постучался в двери храма и попросил приютить его ненадолго. Верно, вам уже что-то известно, дочь моя… И, Небеса свидетели, я не рассказал бы ни слова больше, если б не видел, как Эллиса сейчас пожирает гнев бессилия. Пожалуй, вы смогли бы повлиять на этого дурного мальчишку, уж коли он забыл дорогу к нашему храму, да и у меня больше не просит совета… Я говорю с вами сейчас только поэтому, — он отвел взгляд и растерянно стащил тяжелые очки с носа. — Но, дочь моя, настоятельно прошу вас не упоминать нигде об этой истории.

— Разумеется, — я сложила руки на коленях, как примерная воспитанница пансиона святой Генриетты, пытаясь унять беспокойство.

Священник поднялся, прошелся по комнатке, на ходу поддергивая одеяние, затем заложил руки за спину и, не оборачиваясь, заговорил.

— Это случилось около двадцати лет назад, как вы уже знаете. Хотя на самом деле история началась на два года раньше, когда в храм обратился мужчина средних лет и самой скромной наружности. Звали его мистер Блэр. Он утверждал, что был учителем искусств в школе для мальчиков в Истхейме до тех пор, пока там не случился пожар. У мистера Блэра даже нашлось рекомендательное письмо от директора той школы — и я, что уж греха таить, тогда еще человек наивный и глупый, поверил. Эх, дураком был… — покаянно вздохнул отец Александр. — Мистер Блэр рассказал, что в том ужасном пожаре потерял свою жену, четверых любимых учеников из класса и якобы все время винил себя в этом. Своих детей у него не было, поэтому он решил отправиться в Бромли и посвятить свою жизнь преподаванию в каком-нибудь приюте. Бесплатно, за стол и кров. А у нас, дело ясное, учителей не хватает. Всегда сами справлялись — кто арифметике детишек учит, кто чтению, ну, и Писание, конечно изучаем. А вот настоящего учителя рисования, литературы или музыки тут отродясь не водилось. И потому мистера Блэра я принял с распростертыми объятьями, даже помог в городе комнатушку найти ему, раз уж он не захотел в приюте жить. И поначалу все шло — лучше не придумаешь…

…Два года мистер Блэр добросовестно учил детей тому, что умел сам — искусствам. Он основал хор мальчиков, а потом разучил с ними несколько церковных гимнов — и дети пели так красиво, что послушать их в храме святого Кира Эйвонского приходили из всех окрестных кварталов. Он по памяти декламировал отрывки из классической литературы и стихи. Он учил рисованию — сперва углем по доске, преподавая самые азы, а потом, когда нашлись деньги на настоящие материалы, устроил художественный класс. Те из ребятишек, кого мистер Блэр посчитал талантливыми, месяцами увлеченно рисовали наброски, набивая руку — на чем попало, начиная с тех же досок и угля заканчивая карандашными эскизами на скверной бумаге. А когда у ученика вызревала идея картины, и мистер Блэр оставался доволен подготовительной работой — ребенку торжественно вручались краски и холст. И, хотя денег уходило на это даже слишком много, дети были так рады, что отец Александр наизнанку выворачивался, лишь бы раздобыть еще материалов для художественного класса.

А однажды приюту перепало щедрое пожертвование от некой чувствительной дамы. Но с условием, что на эти деньги будет отремонтировано внутреннее убранство храма.

Отец Александр мялся и так, и эдак, пытаясь придумать, как бы сэкономить деньги, но при этом не прогневить щедрую дарительницу. И наконец решил обратиться к мистеру Блэру за помощью. Тот с радостью согласился заняться росписью храмовых стен.

Начиналось удушающе жаркое лето…

— …детишки, ну, как это водится, стали себе летнюю работу искать. Ну, знаете, воду продавать, газеты, кого-то мы сумели по знакомству подмастерьями пристроить, — продолжал отец Александр, уж слишком пристально глядя на трещину в штукатурке на дальней стене. — Словом, в приюте остались только самые младшие. Занятия на время прекратились. А Себастиан очень скучал по художественному классу, вот и крутился все время около мистера Блэра. Тот его вроде бы привечал, называл талантом, учил краски смешивать, кое-где даже дал по стене повазюкать кисточкой — ну, лепесток у цветка подкрасить или там чешуйку у рыбы. А мы-то, дураки, только радовались, что у нас свой художник подрастает… Нет, чтобы посмотреть да послушать, о чем они говорят с этим мистером Блэром клятым. И одним вечером он взял Себастиана за руку и увел его за собой. А через четыре дня мальчика нашли в кустах, у реки. Задушенным и… — отец Александр посмотрел на меня, кашлянул и странным голосом закончил: — И страшно изувеченным. Да. Мистер Блэр так и не вернулся в приют.

— Управление спокойствия, конечно, взялось за это дело со всем рвением? — спросила я, когда пауза затянулась.

Хотя ответ был уже очевиден. Мертвый мальчик из бедного приюта для «отверженных», душное лето, извечная лень «гусей»… Когда мистер Халински напал на Эвани, причем у самого парикмахерского салона, никто и не подумал начинать расследование. И даже мне, графине, не сразу удалось расшевелить «гусей». Помогла только личная встреча с мистером Хоупсоном, начальником Управления.

Думать об этом было… неприятно.

И, словно подтверждая мои подозрения, отец Александр тяжко вздохнул и, почесав в затылке, протянул:

— Ну как вам сказать, дочь моя… «Гуси» тогда не слишком-то горели желанием бросаться и искать в огромном городе убийцу безродного мальчишки. Мы так и похоронили Себастиана… А потом Эллис сколотил команду из наших, приютских, и из уличных, и решил искать убийцу самостоятельно. И знаете, что? — голос отца Александра окреп. — Он нашел его. Почти через полгода. Мистер Блэр, даже не подумав сменить имя, устроился учителем в воскресную школу при церкви святой Элизы на другом конце Бромли. Там он предъявил то же рекомендательное письмо, что и мне в свое время, и рассказал ту же самую душещипательную историю. И вновь нашлись простаки, поверившие в историю этого… мерзавца, — отец Александр опустил глаза.

Лицо у него побледнело, и мне отчего-то вспомнилась древнероманская присказка о том, что стыд делает человека красным, а гнев — белым; конечно, в виду имелись воины, люди оружия, но сейчас священник как никогда напоминал старого, много повидавшего солдата. В том числе — и смерти соратников, а потому научившегося отпускать.

Но вряд ли таким умением обладал ребенок.

— …Когда Эллис увидел его, то набросился на него с ножом. Ранить не успел — где мальчишке справиться со взрослым мужчиной? Понятное дело, Эллиса скрутили. Лайла это видела и сразу, как смогла, побежала за помощью ко мне. Ох, какие я только связи не поднял, чтоб мальчишку вызволить… — покачал головой священник. — Но все было б зря, если б Эллис, уж не знаю, как, не сумел уговорить одного из «гусей» арестовать Блэра. А звали того славного человека детектив Макгилл… Ну, а в тюрьме-то Блэр сразу «поплыл» и во всем сознался. Как убил Себастиана — и многих других. Этот Блэр, как оказалось, уже много-много лет шатался по стране с этим «рекомендательным» письмом, оседая то там, то тут, и везде сеял смерть. К слову, когда стали раскапывать дело, то нашли и злополучную школу в Истхэйме. Там действительно был пожар; только вот винили в нем того самого мистера Блэра. В огне это исчадие ада пыталось спрятать первую свою жертву…

— А что было с Эллисом потом?

— Детектив Макгилл, добрая душа, забрал его под свое поручительство, — вздохнул отец Александр и неловко одернул рукав. — Эллис сперва в Управлении помогал — бумажки принести-отнести, с тем поговорить, тому передать. Ну, потом, ясное дело, ему настоящую работу дали. Помощником детектива. Только вот Эллис, глупая голова, до сих пор считает, что Себастиана уберечь мог, — он снова вздохнул, еще тяжелее. — Он ведь видел, как тот вокруг Блэра вился… Из-за этой вот вины Эллис с Лайлой и разругался — и ей сердце терзал, и себе. До того дошел, что и ее обвинять стал, а девочка-то в чем виновата? И сейчас опять то же самое. Детишки пропадают, а Эллис ничего сделать не может, вот и грызет себя.

Я немного помолчала, раздумывая, стоит ли разглашать тайны следствия, но затем все же сказала:

— Эллис уже близок к разгадке. Он узнал имя женщины, у которой находились те самые лиловые ленты. Осталось только ее найти.

Отец Александр посмотрел на меня бесконечно старыми глазами.

— Так-то оно так, дочь моя… Но Джеральд пропал уже слишком давно. Увидим ли мы его живым?

— Даже если и нет, это точно не вина Эллиса, — твердо сказала я. — Но неужели вы уже потеряли надежду? Думаю, что мальчика успеют спасти. Эллис уже не ребенок, да и «гуси» под его началом готовы перевернуть каждый камень в Бромли, лишь бы найти преступника.

Лицо Александра прояснилось.

— Это верно! Вон, Эллис уже и выяснил, что Джеральд пропал около спуска на станцию Найтсгейт. Я своим детишкам строго-настрого запретил там ходить — а вдруг?

Я насторожилась.

— Найтсгейт? Это не та ли станция, что ближе всего к Часовой башне? И к…

— …к площади Клоктауэр, — подтвердил священник. — Да, именно там. Джеральда мы пристроили работать помощником в пекарню. Но ночевать он всегда возвращался в приют. Дорога пролегала мимо Найтсгейта… Да что я рассказываю, — спохватился отец Александр. — Это уже лишнее. Единственное, о чем попрошу вас — постарайтесь ненавязчиво донести до Эллиса мысль, что он… э-э… Не виноват ни в чем. И не стоит ему наказывать себя, избегая возвращаться в приют. Мы любим его и… и… и приют всегда будет для него домом. Если он пожелает.

У меня в горле словно застрял комок. По-весеннему яркое солнце даже сквозь мутное стекло слепило глаза.

— Я сделаю все, что возможно.

Лайзо, послушный приказу, ждал меня у автомобиля. Но не один — вокруг гипси вились, точно пчелы у мёда, приютские дети. Я узнала смуглую чернокосую Нору и ее подружку, Берту, нахального голубоглазого мальчишку Лиама О'Тула, хулигана по фамилии Уэллс, чье имя, увы, не запомнилось, смутно знакомого темноволосого паренька — худющего, до торчащих ключиц… Были среди ребят и незнакомые. Присев на капот, Лайзо что-то рассказывал — верно, очень захватывающую историю, потому что самые маленькие и вовсе слушали, раскрыв рты. Одна девочка, лет шести, не больше, чем-то сама напоминающая гипси, задумчиво вертела в руках марсовийское кепи Лайзо, особенно интересуясь вышитыми на изнанке инициалами.

— …и я вручил ее письмо Жану — за минуту до того, как часы пробили полночь. Так спор был выигран, а мой карман потяжелел на пятнадцать ферро. И я сказал себе — Лайзо, ты счастливчик, а раз денежки теперь есть, почему бы не прокатиться на море… О, леди идет!

Завидев меня, он шикнул на галдящих детишек, забрал у маленькой гипси свое кепи и мимоходом потрепал её по лохматой голове — а девочка инстинктивно потянулась за ним и ухватилась за мизинец. Лайзо сначала рассмеялся, а потом наклонился и тихо сказал что-то. Она заулыбалась, хлопнула маленькой ладошкой по его ладони, развернулась и припустила за своими друзьями. Нора дождалась ее, ухватила за руку и, махнув напоследок Лайзо, потянула к воротам приюта.

Дождавшись, пока Лайзо останется в одиночестве, я подошла к автомобилю.

— А дети вас, похоже, любят, мистер Маноле.

Он усмехнулся.

— Не меня — дальние страны. Я-то сколько всего повидал, пока по материку бродил — за год все не перескажешь, а им интересно. Маленькие романские городки на побережье, лотки с печеными каштанами на улицах ночного Лютье, Стальная Стрела в огнях, горячий шоколад и сухарики в тягучем расплавленном сыре близ Ассонских гор, невесомое кружево с острова Сайпра, древние развалины Эльды… Ай, леди, простите, что-то я заговорился, — поспешно свернул он разговор, заметив, как у меня округляются глаза. — Вы, это, не слушайте, я поболтать-то люблю, а меры не знаю.

— А… ничего страшного, — улыбнулась я и указала рукоятью трости на дверцу автомобиля. Лайзо спохватился и торопливо распахнул ее передо мною. — Эта девочка, которая держалась за вашу руку, очень похожа на вас, мистер Маноле.

— Для аксонцев все гипси на одно лицо, — без улыбки ответил он. — Хотя Сара и впрямь мне сестренку напоминает… — Лайзо помрачнел, и я с опозданием вспомнила, что его сестры погибли еще в раннем детстве от легочной болезни. — Эх, раньше, таким, как она, две дороги было — в прислугу да в воровки. Но теперь-то время другое, так что надежда есть. Берта, вон, шляпки делать мечтает, Нора — в газеты писать. А Сара хочет весь мир объехать… Как думаете, леди, выйдет что у них?

— Возможно, — я отвернулась к окошку, с излишней тщательностью расправляя юбки на коленях. — Мир переменчив, мистер Маноле. С каждым годом люди становятся все свободнее. Родовитость или богатство уже не определяют будущее. Посмотрите — сколько аристократических семей у нас, в Аксонии, разорилось? А сколько авантюристов достигли процветания в Колони? Нет, мистер Маноле, теперь в жизни слишком мало предопределенности… И мечты приютских детей могут сбыться, а жизнь дочери древнего рода рассыплется… пеплом, — я помрачнела. Перед глазами, как вживую, предстали развалины сгоревшего особняка Эверсанов. Закопченный кирпичный остов, обугленные ветви старых каштанов… — Но мы действительно слишком увлеклись беседой. Пора возвращаться. И, мистер Маноле, если вас не затруднит, поезжайте мимо станции Найтсгейт. Никогда не обращала внимания на метро. А ведь эта станция как раз на пути к особняку — грех упускать возможность.

— Как скажете, леди, — согласился Лайзо, с подозрением скосил на меня глаза. «По пути» было явным преувеличением, крюк пришлось бы заложить порядочный. — Как скажете.

Станция Найтсгейт выглядела как самый обычный вокзал. Если бы не претенциозная надпись на воротах — «Электрическая железная дорога Бромли», то я бы и не подумала, что это та самая «труба». Потом Лайзо указал мне на одинаковые арки метрах в пятидесяти от станции, по обе стороны.

— Спуск под землю, леди. Видите, там пути огорожены? Это нарочно сделано, чтоб народ в туннели не шастал. А то под землей тесно, темно, того и гляди под поезд попадешь. На станции завсегда один гусь сторожит, а теперь они по двое ходят. Эллис приказал убийцу выглядывать.

Я окинула взглядом оживленную площадь перед станцией Найтсгейт. Дородные, но шустрые торговки горячим чаем, лотки с пирожками и печеным картофелем, зеваки, случайные прохожие разной степени достатка, служанки с огромными корзинами, спешащие с рынка… В такой толчее сложно было заметить даже яркие юбки гадалок-гипси или шулера-наперсточника с непременным алым платком, расстеленным по земле. Что уж говорить об убийце, наверняка выглядящем, как самый обычный человек?

— Едем домой, мистер Маноле, — я вздохнула. — У меня еще много дел.

До званого ужина оставалось меньше недели, и дни эти пролетели в чаду жуткой суеты. Приглашения были разосланы заранее, составить меню также не представляло труда — с моим-то опытом содержания кофейни и проведения благотворительных мероприятий! Но постоянно обнаруживались какие-то мелкие вопросы, требующие срочного решения — рассадка гостей, определение для каждого пары на вечер, украшение зала, согласование программы с музыкантами… Если бы не воистину неоценимая помощь Глэдис, то, пожалуй, мне не удалось бы справиться со всем в срок.

Самая большая неприятность возникла в связи с ролью хозяина вечера. Обычно это бывал муж хозяйки. Или, на крайний случай, отец. Для вдовствующих особ существовали свои правила, но мне они не подходили. В конце концов, я попросила о помощи дядю Рэйвена — и он согласился.

И даже с радостью, кажется.

— Единственное, Виржиния — я буду присутствовать как ваш опекун — или как жених? — спросил он во время краткой встречи в кофейне.

— Как жених, — ответила я после недолгих раздумий. — Нет-нет, не говорите ничего. Я понимаю, что подобный статус вызовет новый всплеск пересудов о нашей вероятной свадьбе — но это лучше, чем заострять внимание на статусе опекуна. Ведь праздник посвящен моему совершеннолетию — а значит и избавлению от опеки.

— Разумно, — согласился дядя Рэйвен.

Улыбка его была на редкость довольной.

По совету Глэдис, упор мы решили сделать на традициях. Ужин подавали «а-ля марсо» — то есть гости приходили к уже накрытому столу. Титул графини и статус весьма обеспеченной леди обязывал меня к некоторому шику — три вида супов вместо одного, красная и белая рыба, устрицы, с десяток различных соусов и мелких закусок… И это все еще до первой перемены блюд! Пришлось еще готовить и дичь, хотя в нашей семье подобные вещи не слишком-то любили.

А вот в выборе десертов я была абсолютно свободна, и потому дала волю воображению — в ущерб традициям, запланировав «кофейную перемену».

Какой же это может быт праздник наследницы блистательной леди Милдред — и без кофе?

В назначенный день предпраздничная суета достигла апогея. Хотя прием был назначен на половину восьмого, подарки и поздравления начали доставлять с самого утра. К полудню я уже извелась и про себя ругала «новые традиции», привнесенные Александрией Сумасбродной, супругой предыдущего монарха, Генриха Шестого. Цветы по моему приказу относили в зал и расставляли на столиках вдоль стен. Приложенные подарки и поздравления складывались на специальную стойку, которую Магда метко окрестила «похвалюшкой». Распечатывать подарки до вечера было не принято, однако, судя по упаковкам, преобладали украшения, драгоценная посуда и картины. Кто-то из поздравителей отличился, прислав мне клетку с великолепнейшей черной кошкой, глаза у которой были желтые, как расплавленное золото.

— Леди, еще письма! — Магда робко заглянула в комнату, где проходила финальная примерка платья. Я в это время возносила мысленные молитвы святой Генриетте Милостивой о даровании сил. Дорогой бхаратский бархат насыщенно-синего цвета с вышивкой серебряной нитью в этническом стиле — это, без сомнения, броско и остромодно, но, право, так тяжело! — Вот, на подносе. Желаете взглянуть, али мне их в кабинет отнести.

— Желаю, — выдохнула я и послала извиняющуюся улыбку помощницам мисс Рич. «Мисс» было уже далеко за сорок, однако сменить обращение она не хотела даже из практических соображений — смелое решение по нашим временам, когда многие мастерицы оставляют продвижение дела на своих мужей — Пожалуй, сделаю перерыв. Мисс Рич, все же я считаю, что эта лента здесь лишняя… Вы подумаете?

— Конечно-конечно, — кивнула она седой головой. Перья на миниатюрной, но совершенно фантастической по форме шляпке-сеточке покачнулись. — Странно, на предыдущей примерке это выглядело совсем иначе…

Оставив мисс Рич наедине с вопросами моды, я с удовольствием занялась разбором корреспонденции. Среди поздравлений затесалось два деловых письма — отчет о положении на фабрике и соображения мистера Спенсера об экономии на налогах. А затем мое внимание привлек небольшой, но явно дорогой конверт из серебристой бумаги. Запечатан он был черным сургучом с оттиском в виде шестигранника, с вписанной в него странной палочкой. Я торопливо срезала печать и заглянула в конверт.

На плотном белом листочке было всего несколько слов, написанных размашистым почерком.

Я очень, очень медленно сложила листочек пополам, убрала в конверт, как будто это ничего не значило. При втором рассмотрении на печати уже ясно виделась флейта — неизменный атрибут Крысолова из мифов и легенд.

Святая Генриетта, отчего же так кружится голова?

— Леди, вы в порядке? — тихо и беспокойно спросила Магда, оглядываясь на шушукающихся с мисс Рич помощниц.

— Я? О, да, — слишком поспешно откликнулась я, губы сами собой растянулись в нервной улыбке. — В полном порядке. Магда, отнеси все эти письма в мой кабинет, на медный поднос для несрочных документов. Мисс Рич, что скажете насчет ленты?

Кажется, я потом еще о чем-то разговаривала с мастерицей, даже умудрялась отвечать разумно. Но в мыслях моих набатом звучали одни и те же слова:

«Верите ли Вы в сказки?»

Нет, Крысолов. Не верю. Но, похоже, от бабушки мне досталось слишком много авантюрности…

Дядя Рэйвен прибыл без четверти шесть.

Разумеется, было еще ничего не готово — на кухне отмокало в маринадах и соусах нежнейшее мясо высшего качества, отлеживалась на подушке из специй белая рыба по особому, пряному рецепту; на кухне закрытого на один день «Старого гнезда» Георг, миссис Хат и Мадлен колдовали над сложными десертами; сновали по особняку слуги, умудряясь одновременно наводить чистоту и сеять хаос — Стефан и мистер Чемберс едва успевали раздавать команды, и, к чести молодого дворецкого, справлялся он ничуть не хуже старожила этого дома. Часть присланных в подарок цветов пришлось вынести в холл и поставить в чжаньские вазы у стен и на лестнице, и теперь любого гостя, стоило ему переступить порог, оглушали ароматы лилий, роз и пионов.

Последние, к слову, были доставлены буквально минуту назад — огромная бело-розовая охапка в подарок от Дагвортских Близнецов.

— Добрый день. Вижу, дорогая Виржиния, что без дела вы не сидите — даже в свой праздник, — с улыбкой поприветствовал меня дядя Рэйвен, войдя в гостиную, где четыре служанки под моим командованием заменяли батальное полотно «Падение Руан-су-Видора» на «Островитянку» Нингена — И чем вы занимаетесь сейчас, позвольте спросить?

— Предупреждаю дипломатический скандал, — со вздохом призналась я и поспешила грозно прикрикнуть на заглядевшуюся на гостя прислугу: — Ради всех святых, осторожнее держите, этой картине почти сто лет! А повредите ее — выплачивать стоимость будете ровно в три раза дольше!

— Примерно в три с половиной, если я хоть немного разбираюсь в искусстве, — дядя Рэйвен поправил очки на переносице и пригляделся к «Падению». Я только улыбнулась:

— По сравнению с обычным жалованием — да, но Эверсаны всегда очень хорошо платили слугам… Впрочем, не о том речь. Представьте себе, я только что сообразила, что на приеме будут присутствовать марсовийский атташе по вопросам культуры, причем с супругой. А в гостиной на самом видном месте висит напоминание о городе, где в самом начале Полувековой войны аксонским генералом Миттвиллем был казнен последний монарх династии Видоров…

— А, Анри Третий, Несчастливый! — с видимым удовольствием кивнул маркиз. — Да, действительно. И потом еще пятьдесят лет Марсовией правили аксонские ставленники. Это был очень хороший период в истории, когда власть нашего великого государства простиралась на половину континента, а Корона Аксонии имела влияние даже на внутреннюю политику Алмании… Однако лишний раз напоминать о нем дипломату из Марсовии было бы, конечно, невежливо. К тому же «Островитянка» в свете последних событий в мире искусства, несомненно, произведет фурор.

— И она нравилась отцу.

— И она нравилась Идену, — со вздохом согласился дядя Рэйвен. — Виржиния, с вашего позволения, я расставил своих людей вокруг особняка. Гостям они не помешают, так как лишь очень внимательный взгляд сможет заметить охрану, зато я буду спокоен — никто не сможет омрачить ваш праздник…

— Да что вы творите?! Повторяю, это произведение искусства! О, простите, дядя, это я слугам. Так что вы говорили об охране?

— Говорил, что никакие опасности вас сегодня не потревожат, — улыбнулся дядя Рэйвен и скосил взгляд на служанок, пытающихся со всей возможной аккуратностью завернуть картину в отрез полотна, дабы затем временно перенести в мой кабинет. — Милая моя невеста, это правда кошка мяукает — или меня подводит слух?

— Какая кошка? — удивилась я и запоздало вспомнила о подарке в золотой клетке, доставленном еще в два пополудни. — Ох… Надо срочно сказать Магде, чтобы она покормила животное и выпустила его из клетки… и, что ли, в сад вывела? Даже не знаю…

— Идите и разберитесь с кошкой, — все так же улыбаясь, предложил маркиз, глядя на меня поверх синих стеклышек очков. — А за слугами я присмотрю. На правах опекуна, жениха… и во имя спокойствия Аксонии.

— Дядя Рэйвен, вы сегодня мой спаситель, — выдохнула я с восхищением. — Не знаю, что делала бы без вас. Присмотрите здесь за слугами, а я вернусь, как только смогу!

— Можете рассчитывать на меня, драгоценная невеста, в этот нелегкий час, — с полной серьезностью кивнул он.

Знала бы я, что слова его окажутся пророческими — и «в этот нелегкий час» постаралась бы оказаться как можно дальше от своего собственного дома!

Гости начали прибывать еще в семь. Я с ужасом наблюдала из окна, как экипажи и автомобили наворачивают круги по площади, чтобы скоротать время до назначенного часа. Леди Вайтберри, по обыкновению также приехавшая слишком рано, воспользовалась привилегированным статусом подруги, дабы первой постучаться в двери особняка и разразиться потоком подобающих случаю поздравлений, заверений и восхищений. Затем по ее знаку двое слуг вынесли из автомобиля продолговатую коробку, в которой оказалось зеркало, отделанное перламутром и малахитом. В верхней части рамы были выложены жемчугом мои инициалы и загадочная надпись — «Pulchritudo Est Aeterna»

— Это на древнероманском, — пояснил робкий супруг блистательной Эмбер, отвечая на мой вопросительный взгляд. — Девиз какой-то богини из языческого пантеона. Означает «Красота вечна».

— Примите это как пожелание, Виржиния, — прочувствованно сказала Эмбер, часто моргая, будто она вот-вот готова была расплакаться. — Будьте всегда прекрасной, как богиня красоты… — она кинула быстрый взгляд на стоящего в двух шагах маркиза Рокпорта и шепотом продолжила, смешно округлив глаза: — И непременно найдите свою истинную любовь. Это так важно для любой женщины, будь она леди или последняя кухарка!

Маркиз подозрительно кашлянул.

Готова поклясться, что он слышал все до последнего слова.

— Благодарю за чудесный подарок, сэр Вайтберри, дорогая Эмбер, — растроганно произнесла я, пытаясь сгладить неловкость. — Но Романия определенно преследует меня сегодня. Это уже второе упоминание о ней за день.

— Да? — живо заинтересовалась леди Вайтберри. — А какое было первым?

— Я подарил своей драгоценной невесте небольшой дом в Серениссиме, надводном городе на севере Романии, — невозмутимо ответил дядя Рэйвен вместо меня.

Эмбер так и застыла со смешно приоткрытым ртом.

— Но это не самый удивительный подарок! — поспешила вмешаться я. — Мне подарили кошку. Черную, как уголь, от усов и до хвоста! И такой длинной, красивой, пушистой шерстью. И глаза у этой кошки — ярко-желтые.

Сэр Вайтберри удивленно покачал головой, а моя подруга только рассмеялась:

— Желтые, говорите? Тогда вы просто обязаны назвать ее «Эмбер» в мою честь, Виржиния! И не думайте отказываться, я ужасно обижусь.

На том мы и порешили.

После, разумеется, появился дядя — родной дядя. Невысокий, светловолосый, с мягкими чертами лица, он удивительно был похож на мою мать, однако это сходство не вызывало никаких теплых чувств — напротив, только раздражение.

— Дорогая племянница! Какое счастье — видеть вас в добром здравии! — пропел он, едва завидев меня. Угрюмый лакей возвышался за его плечом, как гора.

— Дядя Клэр, — прохладно откликнулась я, глядя в светло-синие глаза — такие же были у матери. — Признаться, я не ожидала, что вы примете мое приглашение.

— Как я мог упустить возможность увидеть любимую племянницу, плоть от плоти моей сестры, — сладко улыбнулся Клэр.

Светлые его волосы завивались безупречными локонами, контрастируя с темно-синей тканью костюма, слишком молодое для сорока лет лицо было, кажется, слегка припудрено для придания аристократической бледности, а обоняние щекотал сладкий запах определенно женских духов.

Не могу сказать, что дядя одевался безвкусно… нет, образ его был выдержан филигранно, балансируя на той самой грани за которой экстравагантность переходит в безвкусицу. Но сами бесконечные попытки выглядеть светски дабы просочиться в самое высокое общество вызывали у меня отторжение.

…И я никогда, ни за что не простила бы своим родственничкам попытку выдать мою мать за старика виконта — попытку, к счастию, окончившуюся безумной влюбленностью лорда Эверсана и его скоропостижной женитьбой. Возможно, мой отец и был человеком авторитарным и причинившим немало зла «бедняжке Ноэми», пытаясь сделать из нее великосветскую даму, но, по крайней мере, он любил ее.

А не видел в ней всего лишь средство выбиться из нищеты — как родной брат.

— Между тем, дорогая племянница, я приготовил для вас подарок, — пропел Клэр, подходя ко мне вплотную. Я с трудом удержалась от того, чтоб рефлекторно не отступить и не закрыться веером. Это было бы позорнейшим проявлением слабости. — Вот, позвольте… То, что нужно именно вам.

И, повинуясь его элегантному жесту, лакей с поклоном вручил мне книгу.

— О, как мило.

— Я же знаю, что вы любите полезные подарки, любезная моя племянница, — сладко улыбнулся дядя.

На обложке книги значилось:

«Как удачно выйти замуж. Рецепты леди Сесилль».

— Вижу, вы уже поговорили… по-родственному, — послышалось у меня за плечом прохладное, и я выдохнула с облегчением: в присутствии маркиза Клэр не стал бы мне докучать. Так и случилось — он откланялся достаточно быстро.

— Никак не пойму этого человека, — задумчиво произнес дядя Рэйвен, когда Клэр удалился в комнаты, подготовленные для гостей. — Его поведение — следствие зловредности или всего лишь глупости?

— Не выношу его, — искренне призналась я. — Но мама говорила, что Клэр всего лишь желает ей счастья — по-своему.

— Будем надеяться, что так…

Взгляд маркиза был отнюдь не добрым.

Затем, почти одновременно, прибыли герцогиня Дагвортская и чета Клэймор, затем — Луи ла Рон, который преподнес мне еще не поступивший в продажу утренний номер газеты «Бромлинские сплетни» с небольшой, но очень лестной статьей, посвященной моей особе и кофейне «Старое гнездо». А потом гости начали прибывать так быстро, что мы с дядей Рэйвеном едва успевали встречать их. Впрочем, к половине девятого поток иссяк. Лишь когда все расселись за столом и начали светские беседы, а я смогла перевести дух. Благо с развлечением гостей неплохо справлялись мои друзья — Глэдис отвечала за многомудрые беседы о высоком искусстве, Эрвин Калле — за пикантно-богемные разговоры, ла Рон — за сплетни и политику, а Эмбер одной улыбкой могла смягчить любую неловкость.

Время словно бы не пролетало — а пролетало мимо; неосязаемое, шумное, веселое, быстрое, неостановимое…

После второй перемены блюд я наконец-то почувствовала себя спокойной и уверенной. Леди Абигейл, поначалу с неприязнью посматривавшая на старого маркиза Истрей, который зачастую позволял себе неприятные высказывания о ее муже, когда тот был жив, позабыла о великосветских дрязгах и даже соизволила завести беседу со старым врагом. Эрвин Калле, сидевший ближе к середине стола, уже откровенно зазывал гостей на свою новую выставку; многие, впрочем, только радовались такому повороту событий, так как слава художника год от года только росла.

Словом, воцарилось относительное равновесие… и именно в ту минуту, как я подумала, что самое трудное позади, Магда доложила, что принесли еще одну коробку.

— Пусть ее поставят к остальным подаркам, — тихонько указала я на стол, где были сложены многочисленные коробки, свертки и конверты. — И скажи Георгу, что горячего шоколада придется делать больше.

Магда послушно исполнила поручение. Через некоторое время служанка внесла небольшую черную коробку и поставила ее на стол. Пора было уже устраивать небольшой перерыв, а после него — кофейную перемену, но тут случилась странная вещь.

Кошка в золоченой клетке вдруг вздыбила шерсть и страшно зашипела, а затем рявкнула.

— Святые небеса! — охнула Абигейл и заморгала. Гости постепенно замолкали, один за другим. А кошка все шипела и шипела, выгибая спину и яростно топорща черную шерсть. Служанка потянулась было к клетке, чтобы убрать ее, но маркиз взмахнул рукой:

— Нет, погодите. Леди Виржиния, не подходите к коробке. А всех собравшихся попрошу оставаться пока на местах.

Подозвав служанку, маркиз что-то коротко приказал ей, а затем подошел к столу с подарками и осторожно приподнял загадочную черную коробку. Я с опозданием заметила, что она была перевязана траурными лентами и сглотнула.

«Странная форма для подарка на совершеннолетие», — пронеслось у меня в голове.

Дядя Рэйвен взвесил коробку на руке, тщательно придерживая крышку, а затем поднес к уху. Прислушался, закрыв глаза… и отвел коробку в сторону, как можно дальше от себя. Пожалуй, только я, знавшая маркиза очень хорошо, понимала сейчас, что он в шаге от того, чтобы швырнуть ее в сторону. Губы у него побелели, и, хотя на лице оставалось то же спокойное и уверенное выражение, бьющаяся на виске жилка выдавала всю степень волнения.

— Господа, прошу не беспокоиться, — улыбнулся он словно бы смущенно и доброжелательно; но это было ложью, ложью настолько невероятной, что я удивлялась, как на нее можно купиться. — Кажется, в этом году в моду вошли живые подарки. Вот кто-то и прислал нам, по-видимому, живого хорька или, возможно, горностая. Сложно определить только по звукам. Так как кошка в золотой клетке у нас леди, то удалиться придется джентльмену, то есть хорьку. Сейчас слуга унесет его, и праздник продолжится.

Он еще не договорил, когда в зал вошел мужчина, одетый слугой. Правда, я не могла припомнить, чтобы у меня в доме работал человек с такой неприметной, серой, внешностью и в то же время цепким и неприятным взглядом. Маркиз передал «слуге» коробку, шепнув напоследок пару слов, и вернулся за стол.

Несмотря на все улыбки и уверения в том, что эта ситуация — исключительно забавное недоразумение, мне стало не по себе. Кошка в клетке застыла ониксовой статуэткой, тревожно щуря желтые глаза.

К счастью, это происшествие оказалось единственным за весь вечер. Зато я услышала много комплиментов и уверений в самом глубоком уважении к моей особе. «Кофейная» перемена имела необыкновенный успех, а герцогиня Дагвортская, расчувствовавшаяся к концу вечера, уверяла меня, что такой способ оформления десерта непременно войдет в моду до конца сезона.

Но, как бы то ни было, я устала. Так, будто день и ночь непрерывно ворочала тяжелые камни. Когда гости начали расходиться в первом часу, у меня уже подгибались ноги, а улыбка, кажется, навсегда пропечаталась на лице. Дядя Рэйвен, святой человек, взял на себя большую часть формальных забот, благо статус хозяина вечера это позволял. Когда последний гость покинул особняк на Спэрроу-плейс, я выдохнула с облегчением.

— Это был невероятно долгий вечер, дядя.

— И невероятно трудный, — нахмурился маркиз. — Не хочу зря пугать, драгоценная моя невеста, но кто-то пытался вас убить. Благодарите кошку за спасение жизни.

От его слов меня бросило в холодный пот, а сознание сразу прояснилось.

— Что вы имеете в виду?

— Вы сейчас сами похожи на ту кошку, Виржиния, — невесело усмехнулся дядя Рэйвен, коснувшись моего плеча. — Такой же боевой и настороженный вид… Помните коробку с траурными лентами? Так вот, в ней была змея. Обыкновенная черная гадюка. Как правило, они не нападают первыми, но эта была очень злой. Пожалуй, я и сам бы разозлился, если бы меня посадили в душную коробку и хорошенько потрясли.

— Получается, если бы я беспечно открыла коробку…

Сердце у меня колотилось так, что, кажется, его было слышно даже на Эйвонском Горбу. Но голос звучал ровно и холодно; бабушка могла бы гордиться мною.

— Возможно. Впрочем, зная вас, я рискну предположить, что первого нападения змеи вы бы благополучно избежали и тут же раздавили бы ее тростью, «Собранием законов аксонских» или статуэткой в виде горного козла с вашего рабочего стола в кабинете. Но мне не нравится сам факт, что кто-то отважился на столь наглое покушение. Мне бы очень хотелось… побеседовать с этим храбрецом, — произнес дядя Рэйвен с той особенной интонацией, от которой у меня всегда начиналось легкое головокружение. — Гадюку мои люди, разумеется, уничтожили. Но, кроме нее, в коробке была еще и записка. Три слова — «Змее от змеи», и подпись — «Ф.Д.». Вы не знаете никого с такими инициалами, Виржиния?

Я не сомневалась ни секунды.

— Финола Дилейни. Дело об убийстве Патрика Мореля, в прошлом году. На суде она заявила, что является «Дочерью Ши».

— Значит, мисс Дилейни, — сухо подытожил дядя Рэйвен. Взгляд у него стал вымораживающим, как дыхание зимы. — Очень интересно. Завтра я наведу справки об этой самой «Дочери Ши». А сегодня — отдыхайте и ни о чем не думайте, Виржиния. Мои люди проверили остальные подарки — ничего опасного в них нет. У парадного входа и на площади вьются «осы», и если будет опасность, вам нужно только позвать.

Вскоре дядя Рэйвен попрощался и уехал. Я приказала выпустить кошку из клетки и приготовить ей особую подушечку для сна, а сама по привычке поднялась в кабинет. И только там, увидев знакомый конверт на подносе для несрочных писем, я все вспомнила.

— Приглашение Крысолова! Святая Роберта Гринтаунская… и что же мне теперь делать?

Пожалуй, еще полчаса назад я бы отмахнулась от него — из-за усталости. Но рассказ дяди Рэйвена не то что взбодрил меня… Пожалуй, я в ближайшие несколько часов вообще не смогла бы уснуть. Змеи никогда не вызывали у меня симпатии, а уж змеи в моем доме… Бр-р!

Растерянно глядя на письмо, я размышляла. С одной стороны, поехать было бы ужасным безрассудством. Ведь это могла оказаться ловушка все той же мстительной Финолы Дилейни, происки других врагов, наконец, просто приглашение от сердцееда, намеревающегося испортить мою репутацию. С другой же стороны… Крысолов на балу в ночь на Сошествие спас мне жизнь. Подаренный браслет до сих пор лежал в столе, в ящике под замком, в спальне. Иногда я доставала его, разглядывала подолгу — и на сердце у меня становилось отчего-то тепло.

Пойти или нет?

А будет ли другая возможность?

…С картины, прислоненной второпях к стене, ткань наполовину спала. И храбрый генерал Миттвилль, неканонически смуглый и черноволосый, чем-то похожий на романца или гипси, уверенно сжимал в левой руке шпагу, указывая ею на обреченный город Руан-су-Видор. В глазах у генерала был азарт — и уверенность в победе.

Я задумчиво провернула на пальце фамильное кольцо с розой.

— Поеду. Все-таки поеду. Осталось только придумать, куда спрятать отцовский револьвер, чтобы не было очень заметно под одеждой…

В конце концов, вдруг этой ночью мне удастся приподнять завесу тайны над личностью Крысолова?

Подготовка к свиданию — святые небеса, мне даже мысленно было трудно произнести это слово! — заняла не так уж много времени. Запас темных старомодных платьев сохранился с тех времен, когда я носила траур по леди Милдред. Пригодилась и потрепанная домашняя шаль, и простая шляпка с густой вуалью. Из украшений я не надела ничего, кроме бабушкиного серебряного кольца и — после недолгих колебаний — подаренного Крысоловом браслета.

С револьвером возникло небольшое затруднение. Сумочка в качестве тайника не годилась — слишком легко ее отобрать, да и к тому же это первое место, где револьвер будут искать, если что. Какое уж там «тайком пронести»! Некоторое время я металась по комнате, лихорадочно размышляя. А потом мне вспомнилось, как Лайзо, еще в первый наш визит в приют, показывал детям фокусы с помощью своего кепи…

Что ж, тулья у моей старой шляпки была достаточно высокой, чтобы спрятать в ней хоть два револьвера. Ну, а замотать его в тонкую полотняную салфетку и потом приколоть этот сверток для надежности к жесткому фетру и вовсе не составило никакого труда. Ленты закрепляли шляпку достаточно надежно для того, чтобы она не свалилась с моей головы даже с лишним грузом, а потому разоблачения можно было не бояться.

В последний момент, собираясь уже выходить, я заметила на столе тонкий, но острый костяной нож — подарок, преподнесенный восхищенными дикарями с Черного Континента леди Милдред и ее супругу. У аборигенов этот предмет, кажется, был ритуальным, но в нашей семье его непочтительно использовали для вскрытия конвертов — традиция, заведенная еще моим отцом. По наитию я взяла нож и, замотав его носовым платком, привязала к щиколотке. Затем потопала ногой, проверяя, надежно ли он закреплен — и взглянула на часы.

Половина третьего.

«Пора».

Перед самым выходом я, не удержавшись, посмотрела на свое отражение в зеркале. Зря — только расстроилась. Разумеется, от изысканной графини Эверсанской и Валтерской, блиставшей нынче на званом ужине, не осталось и следа. Траурное платье со старомодно длинными юбками и высоким воротом, чудная шляпа с густой вуалью, массивные, но зато теплые и устойчивые ботинки, тяжелая трость… До ослепительной леди Метель мне было далеко.

Впрочем, отчего-то я была уверена, что Крысолова заинтересовала отнюдь не прекрасная маска с зимнего карнавала.

Особняк Эверсанов все еще не спал. Служанки прибирались в малых гостиных, в зале и холле, мыли посуду и замачивали перепачканные скатерти и салфетки. В небольшом кабинете на первом этаже левого крыла горел свет — это мистер Чемберс под руководством Стефана составлял отчет о проведенном мероприятии; для молодого дворецкого, несмотря на обширный опыт работы, это было в новинку — в других семействах подобные вещи в круг его обязанностей не входили. Впрочем, не было сомнений в том, что мистер Чемберс с легкостью справится с составлением несложного, пусть и объемного документа.

Недалеко от парадного входа, у высокой альбийской клумбы, сидели на каменном бордюре двое — это подчиненные маркиза Рокпорта охраняли наше спокойствие. Одного из них легко было узнать даже издалека по манере курить трубку; кажется, его звали то ли Райз, то ли Реймс. У черного же входа никакой охраны не предполагалось, однако выглядывала я с опаской. Ход мыслей дяди Рэйвена предугадать было невозможно, особенно когда дело касалось моей безопасности. С него сталось бы после случая с гадюкой тайком оцепить весь дом своими людьми.

На первый взгляд все было спокойно. У дальней стены, над калиткой, висел фонарь — тусклый, но вполне достаточный для того, чтобы осветить небольшой участок Солт-сквер. Обещанного экипажа видно не было, хотя к назначенному времени я опаздывала уже на четверть часа.

Неужели приглашение Крысолова — фикция?

«Что ж, стоит, по крайней мере, прогуляться до калитки. А потом уже возвращаться, если никого не увижу», — решила я и уже сделала было первый шаг по узкой дорожке, когда на плечо мне вдруг легла рука.

На раздумья хватило всего секунды.

Я резко ткнула тростью назад, метя незнакомцу в живот.

— Т-с-с, прекраснейшая леди Метель, — он отступил, уклоняясь от удара. Знакомое металлическое эхо, сопровождающее негромкую речь, окутало мое сердце странным теплом. — Я всего лишь хотел убедиться, что это вы.

У меня сердце ёкнуло.

Крысолов! Он все же появился…

— Я сейчас, скорее, похожа на служанку, чем на леди, полагаю, — вырвалось у меня иронически-холодное.

Он тихо рассмеялся, все еще невидимый.

— О, нет. Эту осанку, этот боевой дух не спрятать за старыми платьями. Леди Метель — имя вашей души, а не облика. Впрочем, мы непозволительно тянем время, а слуга Врачевателя Чумы вот-вот завершит обход вашего сада и вернется к своему посту у калитки. Посему прошу следовать за мной — если вы еще не передумали.

«Врачевателя Чумы? Он имеет в виду костюм дяди Рэйвена с маскарада в ночь на Сошествие?»

Крысолов наконец поравнялся со мною и протянул руку для опоры. Простая вежливость, но несколько мгновений я сомневалась, принять ли ее. В памяти некстати всплыл тот факт, что мне не хватило ума подстраховаться и оставить записку с рассказом о своих планах на эту ночь, а приглашение Крысолова обратилось в пепел на медном подносе не далее чем полчаса назад. И если кому-то придет в голову похитить или даже убить меня — ни Эллис, ни дядя Рэйвен не будут знать, где меня искать.

Я осторожно коснулась пальцами руки Крысолова, формально принимая помощь, но на самом деле не опираясь на чужую руку. Если он хоть немного разбирается в знаках, то должен понять, что это означает.

Недоверие и осторожность.

— Наши планы претерпели некоторые изменения, — тот же отрывистый алманский акцент, размеренная речь — манеры Крысолова остались прежними. Не волнуется? Или просто не уловил намек? — Из-за соглядатаев подъезжать на экипаже к дому было бы неразумно. Поэтому мы пройдем немного вдоль Солт-сквер, а уже на углу Истривер нас будут ждать.

— Разумно. Пробираться домой обратно мне также придется тайком?

— Я вас провожу и обеспечу безопасное возвращение. Это слишком прекрасная ночь, чтобы портить ее какими бы то ни было неприятностями, — кажется, он улыбнулся. — Смотрите, какое чистое небо!

Не останавливаясь, я повернула голову и посмотрела на особняк. Над ним повисла болезненно-желтая луна — несимметричная, как будто обкромсанная; до полнолуния оставалось еще несколько дней. Вокруг луны смыкалось бледное, рассеянное кольцо.

— Гало.

— Что? — удивленно обернулся Крысолов. Металлическая маска льдисто блеснула в тусклом голубоватом свете фонаря.

— Гало, — немного смущенно повторила я чуть громче. — Такой оптический эффект. В старину кольца вокруг светил считали знаком грядущего несчастья, а сейчас все объясняется наукой.

— О, — Крысолов усмехнулся. — Так вы увлекаетесь астрономией?

— Нет, — честно признала я. — Но один из завсегдатаев «Старого гнезда» сэр Миннарт — астроном. И он очень любит рассказывать о своем увлечении небесными телами. Кое-что из его историй я запомнила… А вы знаете что-нибудь об астрономии, сэр Крысолов?

— Вы ставите меня в неловкое положение, леди Метель, — он потянул меня в сомнительную темную улочку между двумя домами — такую узкую, что два человека вряд ли бы на ней разошлись. Лунный свет сюда не проникал, и некоторое время мы шли в абсолютной темноте. — Я должен ответить, что звезды — это драгоценные светоносные фиалы, что подвешивает к небесному куполу Ночной Возничий… С другой стороны, нехорошо было бы лукавить, утверждая, что астрономия меня совсем не интересует.

— Значит, немного интересует? — продолжала допытываться я. Грязная мостовая скользила под ногами, как маслом намазанная. Однако Крысолов шел уверенно и легко, умудряясь поддерживать и меня — как и полагается мистическому созданию. — А что еще?

— Многое, — уклончиво ответил он.

А меня охватило странное чувство.

Тогда, на балу, Крысолов казался волшебным духом, в ночь на Сошествие ненароком заглянувшим из мрачной сказки в наш скучный Бромли. Он говорил загадочно и туманно, оказывался рядом именно тогда, когда был нужен… Он спас мою жизнь, без малейших колебаний убив преступника.

А сейчас колдовской флер потихоньку рассеивался. За мистическим образом проступало нечто… человеческое?

— О чем вы задумались, леди?

Вопрос его застал меня врасплох, и я ответила невпопад, тоже вопросом:

— Кто вы на самом деле, сэр Крысолов?

Он замедлил шаг. Впереди, между домами, забрезжил свет — кто-то ждал нас с небольшим переносным фонарем на одну свечу.

— Тот, кто вас никогда не предаст. Больше вам пока знать не стоит. — Пальцы Крысолова стиснули мою ладонь, по-человечески горячие и сильные. — Но однажды я расскажу вам все, что пожелаете. Клянусь.

Больше до самой площади мы не проронили ни слова.

У выхода с узкой улочки нас действительно ждали — высокий широкоплечий мужчина в измятом плаще и в шляпе, надвинутой на самое лицо. Едва увидев Крысолова, он погасил фонарь и взобрался на козлы самого обычного бромлинского кэба. Видимо, это и был обещанный «экипаж»… Не слишком роскошный, надо сказать.

Впрочем, внутри нашлось и теплое одеяло — весьма кстати, так как я сильно недооценила ночные холода в Бромли, — и фонарь — куда более яркий, чем у возницы… и огромный букет белых роз. Конечно, ничего удивительного по нашим временам; нынче цветы выращивают в оранжереях, и достать красивый букет зимою можно, пусть и за большие деньги…

Но пахли розы просто волшебно.

За полгода пользования автомобилем, я отвыкла от кэбов, запряженных лошадьми. Наверно, поэтому сейчас обыденная на первый взгляд поездка показалась мне романтичной. Поскрипывание рессор вместо ворчания двигателя; перезвон вплетенных в лошадиную гриву колокольчиков; запах цветов, окутывающий невесомым флером…

Не знаю, по наитию ли, с умыслом ли, но Крысолов выбрал самую долгую дорогу к площади Клоктауэр — по кромке Вест-хилл с его роскошными особняками, вдоль Парк-лейн, мимо Эйвонского Горба и старинного чернокаменного особняка — никконского посольства. Внизу, в бедных кварталах у реки, неровно, как остывающие угли, горели костры; со слов Лайзо я знала, что так греются бродяги, воры, гипси и попрошайки — обитатели бромлинского дна. Однако издалека эти огоньки казались волшебными бусинами, нанизанными на тонкую нить кромки реки. Иногда ветер приносил дымный запах и слабое эхо протяжных, надрывных песен, чей отзвук пробуждал в моей груди странное щемящее чувство. Надо мною словно довлел смутный образ — то ли воспоминание о горе столь долгом и неизбывном, что оно уже не причиняло боли, то ли прозрачная осенняя ночь без рассвета и надежды.

После всех волнений этого бесконечного дня я ощущала себя все более отстраненной от реальности, будто бы издали наблюдая за собственной жизнью. Такое ощущение порою возникало во сне… Чем дальше мы отъезжали от особняка, тем чаще возвращалась мысль о том, что я поступаю неразумно, но она меня ничуть не беспокоила — как дань былой рассудительности, не задевающая ни чувств, ни сознания. В одно мгновение я даже подумала: «Наверное, так и выглядит опьянение».

Только причиной было не вино, а усталость и отчаянное желание хоть ненадолго ускользнуть от условностей высшего света.

Наверное, если бы Крысолов позволил по отношению ко мне не то что неподобающее действие — да хоть одно слово, то я бы мигом стряхнула с себя пелену бездумного наслаждения бегством от себя же. Но он держался с редким тактом — так, словно читал мои мысли и желания, как открытую книгу. Мы почти все время молчали. Лицо Крысолова целиком закрывала блестящая металлическая маска, на которой была вытравлена едва заметная «улыбка» — дань шутовской традиции карнавала; казалось бы, через такую преграду не может просочиться ни одна эмоция, но я всей кожей ощущала взгляд, полный волнующего интереса, постоянно направленный на меня, и это еще больше будоражило душу.

— Почему вы прислали мне это приглашение? — не выдержала я наконец.

— Потому что я влюблен, — мне послышался смешок, — и хочу подарить вам весь мир, леди Метель. Но приходится начинать с малого… почему бы не начать с ночного Бромли и звездного неба над ним? К слову, о подарках. Вам понравилась кошка?

— Так это была ваша? — я невольно улыбнулась, вспомнив строптивого желтоглазого зверька, с довольным урчанием уплетавшего сырую говядину. — О, да! Понравилась. Я назвала ее Эмбер.

— Красиво. — Кажется, он улыбался. — Думаю, ей понравилось. К слову, леди, мы уже подъезжаем к площади. Вы знаете, что ней ходит слава самого потустороннего места Бромли?

— Леди не пристало прислушиваться к сплетням, — скромно опустила я взгляд, а Крысолов рассмеялся:

— Что вы, это не сплетни. Это сказки. Историю о Чумной Катарине Шиллинг вы, наверно, знаете? О той, что раз в год появляется на площади в полночь, дабы возвести напраслину на родичей?

Я кивнула. О Чумной Катарине по городу ходили причудливые слухи. Кажется, в первый раз о ней мне поведала Магда, а может, миссис Хат… Да и к тому же недавно «Озабоченная Общественность» упоминал о Катарине в своей статье.

— Так вот, она не самый именитый гость площади Клоктауэр. Пятьсот лет назад здесь по приказу своей старшей сестры Анны были казнены принцессы Лия и Эстер. Говорят, что девочки до сих пор не могут простить предательство. Долгими зимними ночами они кружат по площади и зовут сестру: «Анна! Милая Анна, покажись!» — металлическая маска породила потустороннее эхо-вздох, и у меня руки похолодели — до того жутко это прозвучало, особенно на контрасте с полной неподвижностью Крысолова. — Зла мертвые принцессы никому не причиняют, но встреча с ними сулит несчастье и означает, что кто-то из ваших близких затаил ненависть… Еще по округе бродит дух Усердного Палача. Говорят, что когда-то он полез посмотреть, хорошо ли сделан узел на висельной веревке, да вдруг поскользнулся и попал прямо в петлю. А подставка-то возьми да и выскочи из-под ног! Так беднягу Палача и нашли на рассвете — болтающимся на веревке. Впрочем, он на судьбу не в обиде. Наоборот, любит являться честному народу перед катаклизмами, вроде Горелого Бунта, и предупреждает горожан об опасности.

Я нервно оправила на плечах пышную шаль, невольно оглядываясь на окошко, за которым мелькали зловещие пейзажи.

— Вот напугаете меня, сэр Крысолов, и я раздумаю подниматься на башню. Тем более что вернуться я должна на рассвете, потому что на десять утра у меня назначен визит в приют имени Святого Кира Эйвонского…

— Что ж, со святым Киром я спорить не осмелюсь, нрав у него тяжелый, да и рука не легче, — со всей серьезностью кивнул Крысолов. — Придется мне срочно рассказать что-нибудь хорошее, пока вы не испугались и не передумали… Вы знаете, что тот, кто увидит первый луч солнца с Часовой башни, может загадать любое желание — и оно сбудется?

— Звучит заманчиво, — я вздохнула. — Но это ведь значит, что мне придется задержаться до самого рассвета?

Кэб медленно, со скрипом, остановился. Лошадь зафыркала, но возница быстро успокоил ее негромким окликом.

— До рассвета… Почему бы и нет? Ведь до него осталось всего пять часов.

— Шутите?

Кажется, в тот момент я подумала, что пять часов — невыносимо долгий срок.

Крысолов вышел первым и подал мне руку, помогая спуститься. Розы я взяла с собою — конечно, цветов в особняк сегодня прислали много, но этот небольшой букет источал такой чудесный аромат… К тому же пока я держала его в руках, то никак не могла опереться на галантно подставленный локоть своего спутника.

Как там говорит Абигейл? Главное — подобрать благовидный предлог.

Стоило нам немного отойти в сторону, как возница тронул поводья, и кэб покатил по пустынной площади по направлению к реке. Когда перестук копыт стих, Крысолов повел меня к Часовой башне. Тут сквозь мое странное оцепенение чувств пробился слабый голосок тревоги: а вдруг у башни дежурят «гуси»? Или вовсе королевская гвардия? Конечно, площадь Клоктауэр находится на окраине города, не в самом престижном месте, но все же Часовая башня — одна из семнадцати Великих Башен Бромли.

Возможно, центральный вход и сторожил какой-нибудь бедолага, но Крысолов направился в противоположном направлении, осторожно следуя вдоль старой каменной стены. Через некоторое время впереди показалось то, что я поначалу приняла за груду булыжников; но вблизи стало ясно, что это крыльцо, только полуразрушенное. Чья-то заботливая рука уложила на полуобвалившиеся ступени несколько длинных досок.

— Не самый удобный путь, — негромко произнес Крысолов. — Однако другого нет. Вы позволите, леди?..

И, прежде чем я сказала «да» или «нет», он подхватил меня на руки. Не так уж легко — все же ростом я пошла скорее в бабушку и отца, чем в мать — но и не с натугой. На секунду замер, привыкая к весу — и быстрым шагом прошел по скрипучим доскам. Я, признаться, немного испугалась и даже зажмурилась, чтобы не видеть тот ужасный момент, когда Крысолов потеряет равновесие, и мы рухнем прямо на груду камней… Но обошлось.

Наверху, у двери, Крысолов со всем почтением поставил меня на ноги и отвесил шутовской поклон:

— Прошу прощения, леди. Без всяких сомнений, вы сумели бы подняться и сами, но я не смог удержаться. Слишком велико было искушение.

Алея, как майская роза, я поправила слегка сбившуюся назад шляпку — злосчастный револьвер все же изрядно мешался, вопреки моим оптимистическим расчетам — и пригрозила:

— Искушение — удел слабых… «Тот, кто слишком часто поддается искушению, рискует упустить истинную драгоценность» — так говорила святая Роберта Гринтаунская.

— Я не зайду слишком далеко, — заверил он меня и снова поклонился, на сей раз уважительно. — Прошу, леди. Нам предстоит нелегкий подъем — увы, такова цена за возможность увидеть звезды…

— Что ж, все на свете имеет свою цену.

Откровенно говоря, я подумала, что Крысолов слегка преувеличивает, когда говорит «тяжелый»… Но лестница оказалась настоящим испытанием. Не знаю, сколько было в ней ступеней, но последние преодолевала уже не леди Виржиния, а ее задыхающаяся, но очень, очень гордая тень.

Крысолов, что характерно, не стал останавливаться и предлагать мне отдохнуть. И за это я была ему весьма благодарна.

Отчего-то мне казалось, что путь наш должен был закончиться в комнате с часовым механизмом. Но мы поднялись выше — по подвесной лестнице, через люк, на открытую всем ветрам площадку над нею. С земли ее не было видно… Зато нам отсюда было видно все.

Город. Огни. Небо…

Некоторое время я просто стояла у края, опираясь на парапет и до рези в глазах вглядываясь в ночную даль. Луна давала достаточно света, чтобы рассмотреть контуры домов, ртутно-блестящую ленту реки, отметить темную громаду парка Черривинд… Кое-где виднелись желтоватые огни — не все горожане спали. В богатых кварталах горели фонари, бедные же были погружены в непроглядный мрак. Бледная луна, окруженная гало, нежилась над городом, как свернувшаяся серебряная змея.

Ветер трепал мою шаль и юбки, норовя сбросить за парапет, но мне было все равно. Я дышала ночью и городом, чувствуя себя невероятно свободной… и, пожалуй, это был лучший из возможных подарков. Какие там звезды!

— Леди Метель, — окликнул меня Крысолов. Я обернулась — он стоял у противоположного края рядом с… телескопом?!

— Помилуйте, Небеса… откуда вы его взяли, сэр Крысолов?

Он шагнул и взял меня за руку.

— Это секрет. Взгляните, леди. Я уже настроил его…

Крысолов позаботился не только о развлечении, но и о комфорте. Разглядывать звезды я должна была сидя на широкой скамье с деревянной спинкой, укрываясь теплым плащом. Впрочем, сразу приступить к занятиям астрономией не получилось — я случайно задела какое-то колесико, и изображение в окуляре стало мутным. Попыталась исправить положение — но сделала только хуже. Крысолов понял все без слов — по одному моему разочарованному вздоху — и предложил:

— Позвольте мне поправить… — а затем без лишних церемоний присел рядышком, на скамью, слегка оттеснив меня к краю.

Тут-то и сказалась усталость, долгий подъем, пьянящее воздействие свежего воздуха… да мало ли что! Поначалу я терпеливо дожидалась, пока Крысолов снова настроит телескоп, и только куталась в толстый шерстяной плащ. Но постепенно голова моя клонилась все ниже и ниже. Тепло волнами распространялось по телу… Последнее, что отложилось в памяти — сонные попытки держаться прямо, а потом — что-то теплое под щекой и чужие руки, удерживающие сползающий плащ.

Я уснула — самым позорным образом, даже не взглянув на звезды.

…на небе ни облачка. Оно невероятно густого, сочного синего цвета — немного похоже на подаренные дядей Рэйвеном сапфиры, только темнее. Луна словно напитана гранатовым соком — смотришь на нее, и на языке даже появляется кисловато-вяжущий привкус. Гало хищно шевелит огневидными лепестками — жуткое, похожее на ожившую корону, раскаленную докрасна.

Вокруг бесконечная равнина и снег, искрящийся, колючий, но мне совсем не холодно. Я почему-то облачена в мужской костюм — то ли марсовийский, то ли романский. Воротник оторочен мехом, а на руках медные браслеты с причудливыми подвесками. Трогаю одну — оскаленное солнышко на цепочке — и раздается сюрреалистически нежный и высокий звон.

Пахнет вишневым дымом.

— Ты заигралась, моя милая Гинни. — леди Милдред выдыхает густой ароматный дым, и он черными пятнами оседает на снегу. В узком черном платье с пышным воротником она напоминает мне ферзя. — Везение и легкие успехи заставили тебя поверить в собственную неуязвимость. Но все может пойти прахом в одно мгновение — репутация, доверие близких людей… Твоя жизнь может оказаться под угрозой, — бабушка умолкает, подносит трубку к бледным губам и вновь выдыхает дым. — Зачем ты рискуешь всем? Куда ведет тебя мелодия колдовской флейты, глупая девочка?

Бабушка говорит о Крысолове, и это почему-то задевает меня. Не обвинения в легкомыслии, нет — с ними я втайне согласна. Но намек на то, что Крысолов может оказаться злодеем… Мне хочется защищать его бездумно, как защищают опасную мечту, которой не суждено сбыться — и которой так сладко любоваться.

Медленно кладу руку на эфес шпаги. Движение отработанное, привычное — металл холодит ладонь, костяные пластинки инкрустации отзываются знакомым теплом. Сознание раздваивается — я наблюдаю за собственными действиями с легким удивлением, но точно знаю, что и как буду делать в следующий момент.

Моя тень на снегу — угольно-черный силуэт.

— Я смогу защитить себя. Опасность есть, но она лишь слегка щекочет нервы. Кто-то отправляется в кругосветное путешествие… Кто-то идет на свидание с незнакомцем.

— А если он переступит черту?

На том месте, где у леди Милдред должны быть глаза — размытое темное пятно. Как дым в воздухе или чернильная капля в воде.

— Я ему не позволю.

Она вздыхает и отворачивается.

Молчу.

Запрокидываю голову к небу.

Закрываю глаза и жду ответа.

— Милая, милая Гинни… С ним у тебя еще хватит сил справиться, потому что он сам боится ранить тебя. Теперь боится. Но если ты встретишь противника, который будет счастлив причинить тебе боль — и, по обыкновению, безрассудно кинешься в атаку? Что случится тогда?

— Я справлюсь.

Запах дыма становится сильнее.

— Не будь такой безрассудной. Гинни, Гинни…

На левое веко вдруг капает что-то теплое. Я вздрагиваю, вытираю влагу кончиками пальцев и в неверном свете пытаюсь разглядеть, что это было такое.

По коже расползается темно-красное пятно.

Того же цвета, что злая луна в небе.

Легкая дезориентация после пробуждения была мне не в новинку. Однако вопреки обыкновению, когда неприятное чувство рассеивалось почти сразу, сегодня оно затянулось. Я не могла понять, почему не лежу, а сижу, что это за странная жесткая подушка под щекой и отчего у меня ужасно мерзнут ноги. На талию что-то давило, а одеяло вовсе не было похоже на одеяло…

— Ох… Святая Генриетта…

— Ее здесь нет.

Воспоминания о вчерашнем дне возвращались ко мне стремительно — вместе со стыдом и досадой. Да, приготовления к празднику, сам званый ужин, покушение — все это выбивало из колеи и подталкивало к неразумным поступкам, но куда подевалась моя обычная осторожность? Как можно было убежать ночью на свидание с незнакомцем, да еще после столь горячего «привета» от Финолы Дилейни, страстно желающей увидеть меня на кладбище, причем не в качестве гостьи?

«Ты заигралась, милая Гинни», — тревожным колокольчиком звучали бабушкины слова из сна.

Так или иначе, показывать сейчас смущение было бы неразумно. Поэтому я постаралась успокоить заполошное сердцебиение и медленно, абсолютно естественно, отстраниться от Крысолова, на чьем плече меня угораздило задремать. Плащ, служивший одеялом, сполз, и глаза ожег свет — неяркий, но после пробуждения воспринимающийся несколько болезненно.

— Который час?

— Семь с четвертью, — ответил Крысолов и деликатно подвинул ко мне теплый плащ, а сам отвернулся. Шляпа была низко надвинута на лоб, маска тускло блестела в холодном предрассветном сумраке. — Вот-вот взойдет солнце. Дождетесь первого луча?

— Зачем? — в первое мгновение искренне удивилась я, а потом вспомнила: — Ах, желание… У меня сейчас одно желание — вовремя и без приключений добраться до особняка. И к тому же небо в тучах, так что солнца мы не увидим… К слову, жаль, что на звезды я так и не посмотрела. Верно, и вы сожалеете о впустую потраченном времени, сэр Крысолов?

Бромли внизу кутался в покрывало тумана. Оттого звуки были приглушены, но кое-что доносилось и до вершины башни. Скрежет часового механизма этажом ниже, перестук лошадиных копыт на площади, звон колокольчика на телеге молочника в дальнем проулке, смутное эхо голосов, глухой рев мотора где-то далеко-далеко…

Я вздохнула сыроватый воздух и украдкой расправила замявшиеся юбки. Спешить куда-либо не хотелось совершенно, но делать было нечего — если б мое отсутствие обнаружили, то это обернулось бы нешуточными проблемами. Конечно, сперва слуги подумали бы, что я уехала в приют, взяв кэб, но Лайзо вскоре развеял бы все сомнения — еще накануне мы согласовали расписание.

— Сожалею? Ничуть, — невесело усмехнулся Крысолов и тронул рукою телескоп. Движение смуглых пальцев показалось мне знакомым, но потом я обратила внимание на кольцо на указательном пальце — серебряное, с чернением и с крупным зеленым камнем, и засомневалась. Редкое украшение, запоминающееся… Однако прежде я точно его не встречала. Значит, и не была знакома с обладателем? — Не скрою, ночь прошла совсем не так, как мне виделось… Но все же она была наполнена волшебством. Когда вы спите, леди, то вовсе не похожи на холодную Метель. Вы становитесь Виржинией.

Мое собственное имя — обыденное сочетание звуков, детская привычка, отцовский каприз — обожгло разум, как искра обжигает ладонь.

— Вам… не стоит звать меня по имени, — в смятении я сначала дернула за шляпную ленту, чуть не распустила узел и только потом опомнилась. — Это звучит… неприлично.

— Что неприличного может быть в имени? — с сомнением качнул он головой и подтянул полу своего старинного плаща жестом, выдающим растерянность. В голосе, искаженном отрывистым алманским акцентом и металлическим эхом, проскальзывали насмешливо-снисходительные нотки, и вновь я готова была поклясться, что где-то уже слышала их. — Тем более в таком красивом.

— Не в имени. В обстоятельствах, при которых оно произнесено, и в самой манере… Впрочем, сошлемся лучше на правила этикета, — улыбнулась я в лучших традициях «Старого гнезда», дружелюбно, но отстраненно. — Боюсь, сэр Крысолов, мне придется вас покинуть.

Он гулко вздохнул и машинально притронулся к маске, будто хотел провести пальцем вдоль брови, изгоняя головную боль.

«Интересно, болит ли голова у волшебных существ?»

— Что ж, если таково ваше желание — карета ждет, леди Метель. Мой слуга отвезет вас туда же, откуда забрал…

— Нет, не стоит, — прервала я его. — Лучше возьму обычный кэб и попрошу остановиться в конце улицы. За моим домом могут следить. И если обычного у кэбмена никто ничего выведать не сможет хотя бы потому, что тот ничего и не знает, то в вашем «слуге» я не столь уверена. Поэтому ради моей репутации… — я вспомнила дядю Рэйвена и, после нервного смешка, продолжила: — … и вашей безопасности мне лучше ехать одной. Не извольте беспокоиться, раньше я частенько пользовалась кэбами и омнибусами, да и инкогнито путешествовала. Так правда будет лучше.

— Позвольте хотя бы проводить вас и остановить кэб! — Крысолов поднялся и протянул мне руку. Я охотно оперлась на нее — онемевшие ноги все еще слушались плохо. Они не столько замерзли, сколько затекли от неудобного положения, но жаловаться было стыдно.

— О, так вы готовы снять маску? — улыбнулась я весело. — Или проводите меня прямо в ней? Поверьте, нет лучшего способа привлечь нежелательное внимание, чем сопровождать загадочную даму в вуали, будучи одетым в маскарадный костюм.

…но как я ни упрямилась, Крысолов все же настоял на своем. Он довел меня до края площади — к счастью, случайных прохожих мы не встретили. Затем коротко попросил: «Ждите». И — растаял в бромлинском тумане. Прошло пять минут, десять… Я, признаться, слегка заволновалась, но вскоре послышалось урчание мотора, и подкатил новенький газолиновый кэб.

— Оплачено до Спэрроу-плэйс, — хмуро сообщил мне возница. Я поспешила занять место и только тогда с огорчением вспомнила, что розы, чудесные белые розы, так и остались наверху, в башне.

Было немного обидно, но затем я подумала, что это даже к лучшему. Если кто-то заметит мое возвращение, то букет цветов, несомненно, вызовет ненужные подозрения… А так — на все воля небес.

Возвращаться домой почему-то не хотелось.

Подумав, я приплатила вознице пару рейнов и попросила проехать сперва мимо станции Найтсгейт, а затем — Эйвонского Горба. Вид просыпающегося города оказывал умиротворяющее воздействие. Женщины с необъятными корзинами, спешащие на центральный рынок; торговцы уличной едой, занимающие привычные места у оживленных перекрестков; хозяева мелких лавочек, раскрывающие витрины и готовящиеся к долгому дню… Хватало и бездельников. Группка молодых людей богемно-студенческого вида обсуждала что-то на углу Хермсвит-гарден, недалеко от улицы с самыми дешевыми булочными в Бромли; две неряшливые женщины громко бранились из-за опрокинутого бидона с молоком; дюжий пьяница тащил своего приятеля-коротышку на плече, покачиваясь, а невысокая женщина в старомодной траурной шляпке бегала вокруг них, то отставая, то обгоняя, и заунывно причитала. Когда кэб поравнялся с ними, я с удивлением обнаружила, что длинный, неопрятный плащ «коротышки» ввел меня в заблуждение, и мужчина тащит не собутыльника, а мальчишку — видимо, сына. У женщины же лицо было искажено то ли страхом, то ли горем… Мне стало не по себе. Вдруг мальчик ранен или болен, и эти бедолаги несут его в госпиталь.

Я сделала знак вознице и, когда кэб остановился, высунулась из окошка и крикнула:

— Простите, вам не нужна помощь?

Как правило, люди не слишком любезно отвечают, когда незнакомцы вмешиваются в их жизнь. Я ожидала грубоватого «Не твое дело» или, скорее, равнодушия… Но только не того, что мужчина, едва заслышав мой оклик, ткнет в бок жену и побежит вдоль по улице…

…по направлению к станции Найтсгейт?

Все рассуждения Эллиса вмиг промелькнули у меня в голове. Убийца похищает детей; жертвы — светловолосые мальчики; жертвы доверяют преступнику; слухи о нервной даме с лиловыми лентами на шляпке — или выцветшими серыми, траурными?

— Это они! — выдохнула я хрипло. Возница недоуменно воззрился на меня. — Душители с Лиловой лентой!

— Святые небеса! — охнул возница, нервно дергая себя за ус. — Святые небеса! А вдруг и впрямь?..

— Нужно позвать гусей, — решительно сказала я и высунулась из окошка почти по пояс, до рези в глазах вглядываясь в туман, в котором скрылась резвая парочка. К счастью, деревянный стук женских каблуков все еще был слышен. — Пусть проверят. Поезжайте на станцию, сейчас же! Там должны быть дежурные… — Я машинально дотронулась до полей шляпки — и вспомнила о револьвере. За несколько часов тяжесть стала почти привычной, незаметной… Но все же я была вооружена! — Нет, постойте, я выйду и попробую их нагнать. А вы езжайте к станции. Расскажите все — и велите звать детектива Эллиса!

Не раздумывая ни секунды, я выскочила из кэба, уже начавшего разворачиваться. Возница крикнул мне вслед что-то вроде «да куда ж ты побежала-то?!», но я едва-едва это расслышала. Было не до того. Кровь словно вскипела, и я различала каждую нотку в городском запахе, каждый звук в слитном шуме необычайно ясно.

…странная парочка бежала к станции — да не совсем.

Они свернули в какой-то проулок. Я на мгновение замерла у тесного проема между домами, колеблясь. Да, преследовать вероятных преступников опасно. Но у меня револьвер, а у них… у них — ребенок. И если я сейчас опоздаю, а газеты потом напишут о новой жертве — никогда себе не прощу.

Проулок оказался даже слишком коротким, но ужасно грязным.

А после него была подворотня, череда ветхих домов и — тупик.

Точнее, так померещилось сначала. Но потом я заметила, что часть досок в заборе оторвана. С острого угла этого не было видно — дерево заслоняло, и пришлось подойти почти вплотную, чтобы заметить лазейку. А за забором тянулись рельсы, исчезающие в темном туннеле.

Другой дороги не было.

Я нервно ощупала шляпку и сверток с револьвером под ней, бессильно сжала кулаки — некогда разматывать ткань и откалывать булавки, некогда, я ведь только посмотрю — и вернусь, не соваться же в туннели без Эллиса и гусей! — решительно направилась к темнеющему входу.

Пахло гарью, гнилью и еще чем-то медицинским, похожим на запах больнице — или в комнате доктора Брэдфорда в доме на Плам-стрит.

Сглотнув от волнения, я медленно и осторожно сделала шаг, другой, переступая через шпалы и вслушиваясь. Деревянный стук каблуков стих — либо та женщина затаилась где-то, либо убежала слишком далеко вперед, пока я колебалась. Эта мысль придала мне решимости. С отчаянно колотящимся сердцем я ступила в полумрак туннеля, прошла вперед с десяток шагов — и вновь замерла. Дальше идти было неразумно. Да и не обязательно те люди были преступниками, а если были — они могли спрятаться не в туннеле, а в одном из тех полуразвалившихся домов.

Еще некоторое время поглядев в жутковатую темноту туннеля, я собралась разворачиваться.

И тут кто-то резко дернул меня назад, а к носу и рту прижалась отвратительно, химически пахнущая тряпка. Я инстинктивно вдохнула, попыталась закричать, махнула наугад рукой… а потом сознание отчего-то начало уплывать.

«Запах… — догадалась я, вспомнив версии Эллиса. — Медицинский запах… Хлороформ?»

Но было уже поздно.

Сознание ко мне вернулось раньше, чем возможность двигаться, и в этом была моя удача.

Первые секунды все словно в тумане плавало. Не поймешь, где верх, где низ, тепло ли, холодно ли… Воспоминания о произошедшем были отрывочными, но и их хватило, чтобы испугаться до испарины. Меня бросили валяться в туннеле? Похитили? Со мной что-то… сделали?

Давний рассказ Эллиса об убийце, охотившемся за честью бромлинских красавиц, вспомнился как нельзя более некстати.

Разум прояснялся постепенно; я будто выныривала из тяжелого, болезненного сна. И вот уже могла различать явь и бред, собственные мысли — и обрывки какого-то разговора.

— …поешь, пожалуйста, Джим.

— Да какой я тебе Джим?!

— Не спорь, пожалуйста, Джим. Ради твоей маменьки…

— Да к бесам через кочерыжку и тебя, и «маменьку»! Пусти меня!

— Не забудь поесть, Джим. Доброй ночи.

Что-то хлопнуло, лязгнуло железо.

«Это ключ провернули в двери?» — пронеслась в голове догадка.

Чувство реальности вернулось ко мне уже полностью, хотя мысли еще плавали как в тумане. Кажется, я лежала на какой-то деревяшке, укрытая пыльным отрезом шерсти. Вроде бы целая, невредимая — и одетая. У меня как камень с души свалился. Значит, никто не покушался ни на мою честь… ни на оружие.

А значит, у меня есть шанс.

— Эй?

Голос был определенно мальчишеский и чем-то знакомый.

Что-то скрипнуло, потом зашуршало. Я замерла, стараясь дышать неглубоко и размеренно, на всякий случай притворяясь спящей.

— Ты как там? — чуть громче окликнул меня мальчишка и вдруг тихонько взмолился: — Ох, Небеса и все святые заступники, пускай она живехонька будет!

Я испугалась, что мальчишка сейчас расплачется, и наш тюремщик вернется с проверкой, а потому поспешила откликнуться:

— Все в порядке… кажется, — и осторожно села.

Голова закружилась, к горлу подступило, и я дернула туго завязанные шляпные ленточки, чтобы вздохнуть поглубже. Револьвер, слава небесам, был на месте; сверток с ним тяжело стукнул мне по ногам, и я едва успела ухватить шляпку за приколотую вуаль, чтобы он не свалился на пол.

Судьба и собственная глупость завели меня в комнату без окон, освещенную одной-единственной тусклой свечой в железном фонарике под потолком. В углу стояло жестяное ведро, судя по запаху, заменяющее ночную вазу; на широкой доске у двери курились паром две миски с горячей похлебкой или кашей, накрытые сверху ломтями хлеба; в углу валялся матрас, застеленный на удивление чистеньким шерстяным одеялом. Мне же служил ложем сбитый из деревяшек щит — занозистый, но тоже не слишком грязный. С краю на него присел щуплый светловолосый мальчишка лет тринадцати на вид, вглядывающийся в мое лицо с недоверием.

— Так ты ж… это… Она самая! — выдохнул он изумленно, встретившись со мной взглядом. — Которая к нам в приют ездила! А я, это… — он смутился не на шутку и потупил взор. — Ну, крысу дохлую тогда притащил. Но я не нарочно!

Тут и я вспомнила — и не сдержала улыбки.

— Да, тебе Кир Святой самолично подсказал. Ты ведь Лиам, верно?

Он подполз ко мне поближе и судорожно вцепился пальцами в мои юбки.

— Лиам О'Тул. А ты, это… ну, как сюда… того?

Мальчишка взглянул на меня с таким отчаянием, что я поняла — надо врать.

— Мы с Эллисом вели расследование. Я решила проникнуть в логово преступников, чтобы узнать все наверняка. А Эллис скоро придет за нами… А раз уж мы здесь, Лиам, расскажи мне, что с тобой случилось.

Он насупился и почесал в затылке.

— Ну… Мы тоже, это, расследовали. Как Эллис. Ну, ходили у станции, где Джер пропал, смотрели. Я вот утром до завтрака побежал, в обед Нора с девчонками тут прошла б… Дошел до станции, а там под деревом стоит женщина и плачет. Тихо-тихо, но очень сильно. И приговаривает — «Куда он делся, куда он делся». Я к ней подошел, а она как вцепилась в меня — Джим, говорит, иди к маменьке. А потом — не помню.

«Скорее всего, мальчика тоже усыпили хлороформом», — подумала я, а вслух спросила:

— Много ли времени прошло с тех пор?

— Ну… — он замялся. Голос его дрогнул. — Как я тута проснулся — ну, с полдня где-то. А что?

Я представила, осмыслила, прислушалась к своим ощущениям… Ведро в углу обрело необыкновенную, магическую притягательность. Ох, как не вовремя!

— Ничего, — улыбнулась я нарочито бодро. — Все хорошо. Значит, Эллис уже скоро придет нас спасать.

— Скоро, да? — растерянно отозвался мальчишка. Я невольно потянулась к нему — обнять, утешить, сделать хоть что-то. — А я шапку в углу нашел. Как у Джера была. Совсем похожа, но это ж не она?

У меня кольнуло сердце.

— Будем молиться, что не она. Лиам… — сказала я тихо и ласково погладила мальчишку по голове, а он доверчиво ко мне прильнул. Его била крупная дрожь — то ли от озноба, то ли от переполняющих сердце чувств. Страшно подумать, что пришлось перенести самоуверенному и дикому приютскому зверьку, чтобы он стал так тянуться к чужому человеку, лишь однажды сделавшему ему добро. — Все будет хорошо, правда.

— Эллис… — начал было он, но дыхание у него прервалось всхлипом. — Эллис их уже с осени и-и… и-ищет. А все без толку… И Джер пропал, и Том, Риз с площади… А мы?

— Если Эллис не придет — мы выберемся сами, — твердо сказала я, нащупывая сквозь слои ткани револьвер. — Лиам, как выглядел человек, который приносил еду? Была ли с ним женщина? Он что-то говорил?

Мальчишка разом напрягся, закаменел. Я как наяву почувствовала волну суеверного ужаса, исходящего от него.

— Б-была. Приходила сюда. Она… она меня Джимом зовет. И она страшная… — тут голос у него сел окончательно. — Глаза такие… пустые, как стекляшки, руки холодные. Взяла меня за шею, а я двинуться не могу, такая жуть. И опять — «Джим, Джим, не уходи, куда ты все время уходишь?». П-поцеловала в лоб… как покойника, — закончил он еле слышно.

«Значит, Джим, — у меня мелькнула страшноватая догадка. — А не был ли он первым? Тем, с кого все началось?»

— Лиам О'Тул, сэр, будьте мужчиной, — вслух пожурила я его шутливо, не переставая ерошить спутанные светлые волосы, а потом склонилась и шепнула на ухо: — Лиам, у меня есть план. Но одна я не справлюсь. Могу я на тебя положиться?

Он кивнул, стукнувшись лбом об мое плечо, и ойкнул. Я улыбнулась:

— Вот и славно.

После более тщательного осмотра комнаты выяснилось, что положение не столь легкое, как мне показалось сначала. Лиам был накрепко привязан к кольцу в стене веревкой — в три витка вокруг пояса и по ногам. Причем не дешевой, пеньковой, а прочной и гладкой — на вид вроде бы шелковистой. Разорвать ее не смогли бы и десять матросов из сказки про морских силачей; к счастью, мой костяной ножик никто не тронул, а уж он-то с веревкой справлялся прекрасно. Правда, до конца дорезать узлы мы не стали, чтобы не раскрывать свои возможности раньше времени; распутали их так, чтоб освободиться одним движением, но создали видимость целостности узлов.

Я тоже была связана — такой же веревкой. Правда, меня похититель отчего-то пощадил и только слабенько обвязал ее вокруг пояса, да и на кольце затянул не слишком усердно. Пожалуй, мои узлы можно было распутать и голыми руками.

Разобравшись с путами, мы перебрались на лежанку Лиама — от сидения на моей деревяшке ноги затекали. Я рассказала о револьвере и взяла с мальчика слово ничего не делать без моей команды. Еще полезет под выстрел… Лиам спорить не стал. Так же молчаливо и внимательно он выслушал и рассказ о хлороформе — чем опасно это вещество и как оно действует. Я мысленно поблагодарила доктора Брэдфорда за просвещение. А ведь, помнится, в тот момент, когда он описывал действие хлороформа впервые, мне подумалось, что это не лучшая тема для застольной беседы… Воистину, не знаешь, как повернется жизнь и что может пригодиться!

Еду мы, подумав, и пробовать не стали. Эллис упоминал, что преступник держал своих жертв в полусонном состоянии с помощью вытяжек из трав. Кто знает, что могло быть намешано в аппетитной с виду похлебке?

Лиам после всех этих приготовлений немного повеселел. Он уже не заговаривал о Джере — видимо, о том самом Джеральде, об исчезновении которого упоминал Эллис. Мальчик постепенно входил в роль защитника хрупкой леди и даже разок спас меня — от жирного паука, свесившегося с потолка на ниточке.

К несчастью, преступник не собирался предоставлять нам достаточно свободного времени, чтоб мы освоились окончательно.

— Мисс, вы проснулись?

Хрипловатый бас я узнала сразу.

— Как видите, — кивнула я холодно. — Не потрудитесь ли объяснить, что происходит?

Как только наш тюремщик отпер дверь и вошел в камеру, стало ясно — план с оглушением доской, связыванием и последующим допросом несостоятелен. Преступник был ростом, пожалуй, даже повыше дяди Рэйвена, а в плечах — как два Лайзо. Держался мужчина нервно — отводил глаза в сторону, дергал то ворот, то полы своего плаща, до хруста сжимал мощные кулаки. Похоже, он был немного не в себе — и от этого становилось жутковато.

— Сэр, извольте объясниться! — тем не менее, повторила я громче. Лиам под моей рукой замер испуганным волчонком, разом растеряв всю свою решительность.

Не то чтоб я его не понимала… Но выбора — быть или не быть храброй — у меня не стояло. Если не я, то кто?

— Сожалею, мисс, — ответил наконец громила. — Но так надо. Моя жена… — он умолк.

Я будто бы смягчилась:

— Что с вашей женой? Ей… нужна помощь?

Он поднял взгляд на меня:

— Вы ведь уже все поняли, мисс?

И тут я осознала — надо идти на риск.

— Вы — Душитель с лиловой лентой, о котором писали газеты?

Мужчина рывком развернулся ко мне, опрокидывая доску с мисками и рявкнул:

— Это все она! — голос был похож на рычание в начале фразы и на жалобный вой — в конце: — Но она просто болеет, мисс. А так она очень хорошая, моя Корнелия. Понимаете, мисс, наш сын умер. А у нас даже не было денег на толковые похороны. Корнелия ничего не пила, не ела… Я нашел для нее лекарства, и вроде бы стало полегче. А через год Корнелия привела мальчика, и… и… Она его задушила. Но, мисс, она сама не поняла, что сделала! — выдохнул он с отчаянием едва ли не в лицо мне.

Лиам сжался в комок.

По виску у меня скатилась капелька пота.

Я уставилась на светлый дверной проем за плечом у громилы и, досчитав до трех, постаралась совладать со своим страхом. Револьвер в руке, готовый к стрельбе и лишь прикрытый шляпкой, усмирял заполошное сердцебиение и заставлял меня тщательнее взвешивать слова.

«Сила на нашей стороне. Он просто этого не знает».

— Сочувствую вам, сэр. Но, честно, я сперва подумала, что мальчик — ваш сын и ему просто стало плохо… Почему вы не убили меня сразу?

Мой палец удобно лег на спусковой крючок. Дуло револьвера глядело прямо в живот громиле, и от этого становилось немного легче дышать.

«Спокойнее, Гинни. Выжидай».

Мужчина ответил неожиданно тихо и проникновенно.

— Потому что я не убийца, мисс. Мне эти мальчики ночью снятся… Я просто хочу, чтобы моя Корнелия обрела покой. Знаете, после этого… после того, что она делает… Она потом несколько месяцев ничего не помнит. И живет, как до рождения Джима. Только потом она начинает метаться по дому и искать нашего сына… Она думает, что ему уже тринадцать, он взрослый мальчик и просто прячется от нее. Играет, да… И я готов душу отдать за то, чтобы Корнелия стала бы спокойной и веселой навсегда, — он медленно встал, слегка пошатываясь, и теперь глядел на нас с Лиамом со всей подавляющей высоты своего роста. — Там, в туннеле, я подумал — может, ей просто нужна подруга. Ну, выговориться, пожить по-человечески… Корнелия ведь даже не говорила толком ни с кем эти три года. Но теперь думаю — зря это все. Чем вы помочь можете? Но не душить же вас, а? — переспросил он как-то жалобно.

Я сглотнула.

Горло свело судорогой.

— Нет, душить не надо, — ответила я хрипло, сама себе напоминая простуженную ворону. — Где мы, сэр?

— Под землей. В пещерах рядом с туннелями метро, — неожиданно охотно рассказал он. — Отсюда в жизни не выбраться, если не знать дороги. Корнелия сейчас в лавке, отдыхает. Того мальчика мы похоронили вчера… Или сегодня? Уже не знаю… Но теперь она долго будет спокойная. А вы, мисс, просто побудьте здесь. Я решу, что с вами делать… Да, решу…

И тут я поняла, что если этот мужчина и был в своем уме год или два назад, то теперь он такой же сумасшедший, как и его супруга. Не важно, что стало последней соломинкой, почему и как умер мальчик по имени Джим и при чем здесь лиловая лента.

Если мы не выберемся сейчас — возможно, не выберемся уже никогда.

С этого… обломка мужчины станется подсыпать мне яду в питье, и тогда Лиам останется беззащитным.

— Простите меня, сэр, — тихо сказала я, когда громила был уже в дверях. — У меня нет выбора. Это ради Лиама… и вашей души.

— Что?

Он недоуменно обернулся.

— Говорят, тем, кто погиб насильственной смертью, прощаются грехи.

Я навела револьвер, зажмурилась и спустила курок. Раз, два, три.

Уши заложило.

Лиам заорал.

— Ар-р-х… — это уже громила.

Проморгавшись, я поднялась на ноги и, не выпуская корчащегося на полу громилу из прицела, подошла ближе. Мне повезло — два выстрела попали в живот, один — в ногу. Однако переступать через еще живого убийцу я боялась.

Лиам дрожал на одеялах — бледнее смерти.

— Не бойся, — постаралась я улыбнуться, хотя губы у меня как будто онемели. Интересно… а такое убийство считается грехом? Или мы сейчас как на войне, а солдатам прощается? — Не бойся, Лиам. Эллис научил меня стрелять. А сейчас мы выйдем отсюда и отправимся на поверхность. Остальное — дело «гусей». Ты меня слышишь?

— Ага… — растерянно согласился он, посмотрел на меня исподлобья и нервно хехекнул. — Эм… леди, а у вас руки дрожат.

— Да? — удивилась я. — Действительно. Тогда присяду на минуточку.

Кое-как обезвредив револьвер, чтоб не стрельнул сам по себе, я буквально упала на жесткий матрас. Лиам ползком-ползком подобрался ко мне и крепко обнял. Руки у него были горячие, как у больного лихорадкой.

Хрипы нашего несостоявшегося убийцы становились все тише.

Каменный пол блестел от крови.

Что делать дальше, я не представляла…

Не знаю, сколько прошло времени, когда Лиам тронул меня за плечо и тихо спросил:

— А теперь-то можно попить?

— Попить? — эхом откликнулась я. Пересохшие от волнения губы едва шевелились. — Ах, да. Подмешанные травы… Думаю, нам надо выйти отсюда, Лиам, и найти какое-нибудь питье снаружи. Только я иду первой, ладно? У меня револьвер.

Мальчишка глянул на меня воинственно и подскочил.

— Я тоже раздобуду себе оружие! Какое-нибудь, — добавил он уже тише.

Это не было особенно смешной шуткой… сказать откровенно, я вообще не должна была смеяться над искренними порывами Лиама ни в коем случае. Но губы сами собою растянулись в улыбке. Я едва успела проглотить рвущийся с языка смешок — больше нервный, чем веселый.

Но почему-то стало легче.

Решительно подобрав юбки, крепко сжимая револьвер, я медленно направилась к дверям. Громила вроде бы лежал неподвижно; скудное освещение не позволяло распознать, правда ли вздымается его грудная клетка или мне лишь мерещится это. Однако ни времени, ни сил на раздумья уже не было. Затаив дыхание, я сделала шаг, другой, переступила черную в полумраке лужу крови… и тут что-то с такой силой дернуло мою ногу, что я рухнула на пол как подкошенная, не в состоянии даже пискнуть, врезавшись второй ногой в дверной косяк.

Боль прострелила от щиколотки и до бедра.

— Х-р-р… Х-р-р… — ослепленная и оглушенная, я не сразу осознала, что жуткие звуки — это хриплое дыхание Душителя. — Почему… они смотрят на меня… это она… она их… я не… Не смотрите! — рявкнул он. — Не забирайте… меня… возьмите… возьмите… другого!

Меня сковало оцепенение — от внезапного, леденящего прозрения.

Душитель держал меня за ногу — умирая, корчась от жуткой боли, едва ли пребывая в сознании… он хотел предложить им вместо себя… меня?

— Пусти ее!

Что-то шваркнуло по полу, раз, другой — а потом раздался чавкающий звук и сразу же грохот.

Хватка на моей щиколотке ослабла.

Я медленно обернулась.

Лиам стоял над Душителем — уже совершенно, очевидно мертвым, ибо никто не сможет жить с размозженным черепом. Тяжеленный деревянный щит, служивший мне временным ложем, валялся рядом.

Край его был весь в крови.

— Леди… — у Лиама дрожали губы, а взгляд был устремлен в никуда. — Я ведь все правильно сделал?

— Да, — тихо сказала я. — Конечно, да. Ты герой, Лиам.

Все же перед смертью Душитель сумел отомстить мне напоследок.

После того, что случилось, я еще нашла в себе силы выползти в следующую комнату и отодвинуться подальше от мертвого тела. Туда, где даже запах крови чувствовался приглушенно. Лиам следовал за мной след в след; теперь он уже не трясся, а в глазах его появилось отчаянно-злое выражение, которое — я знала это по себе — обещает крупные неприятности всем возможным врагам. Спустя четверть часа мы поняли, что чем дольше остаемся вблизи от поверженного Душителя, тем хуже себя чувствуем. И — решили уходить.

Но как только я попыталась встать, то поняла, что охромела — ушибленная во время падения нога отекла так, что даже касаться ее было больно.

— Все хорошо, правда! — я стиснула зубы и, опираясь на стенку, все же поднялась. Лиам помогал мне, как мог. — Нужно найти какую-нибудь палку… Святые небеса, как жаль, что моя трость где-то потерялась!

— А у вас и трость есть, леди? — наивно удивился Лиам, и я, не выдержав, фыркнула, и по-простому встрепала его и без того перепутанные волосы. На ощупь они были как шелк.

— Конечно, Лиам. Есть трость, шляпка, автомобиль… красивое платье… — опираясь на плечо мальчишки и на стену, я попыталась сделать еще шаг, и еще, однако нога слишком болела, и к тому же мне страшно было навредить Лиаму. Он ведь такой хрупкий, маленький, как и все, кто жил в приюте! — …моя кофейня… У меня много чего есть, Лиам.

— И родители?

Вопрос был настолько непосредственным и жадным, что я мгновение растерялась.

Не ждала.

Хотя следовало бы.

— Нет, Лиам, — ответила я после запинки. — Родителей у меня нет. Они… умерли. Уже давно. Была бабушка, леди Милдред, но она… она покинула нас год назад.

— Получается, что где-то вы — как я, да?

— Получается, что так.

Медленно мы преодолели еще одну комнату. В ней не было ни следа человеческого присутствия — пустой и пыльный склеп. Лиам, собрав в кулак свою храбрость, вернулся назад и принес из нашей камеры фонарь керосиновый фонарь — тот, что раньше был в руке у Душителя. В тусклом свете мы смогли немного оглядеться; я заметила в углу нечто похожее на полуразвалившуюся бочку и присела на нее отдохнуть. Доски опасно поскрипывали, но вроде бы выдерживали мой вес.

— Куда теперь, леди?

Я подняла фонарь выше и прищурилась.

— Сейчас решим, Лиам.

Теперь, когда боль и шок отступили, я смогла мыслить более рационально.

Эти «пещеры», в которых мы оказались, не были похожи на естественное образование. Слишком правильная форма, слишком гладкий пол; на дальней стене виднелось что-то отдаленно напоминающее то ли роспись, то ли насечку — угловатые человеческие фигурки, круг, волнистые линии…

Спокойнее было думать, что это всего лишь игра теней.

Из комнаты расходились в разные стороны два «коридора». Один, насколько я могла судить, достаточно просторный — с высоким сводом, широкий. Другой — узкий, темный, страшный… Но именно от него отчетливо тянуло холодком.

Я перевела дух и, натянуто улыбнувшись, подытожила.

— Итак, Лиам, у нас с тобой два пути. Первый — мы сидим здесь, ждем помощи Эллиса и попутно стараемся освоить окрестности. Например, мы можем перетащить сюда, в эту комнату, деревянный щит и одеяла, сделать из деревяшек костер для обогрева и освещения. Возможно, поискать логово Душителя — ведь где-то он здесь должен был обустроить угол для себя, верно? А там наверняка найдется и вода, и еда. Другой путь… — губы у меня снова пересохли. Нога болела уже сама по себе, даже без прикосновений. Что-то глухо пульсировало в ней, словно второе сердце. — Другой путь — попытаться выбраться отсюда самостоятельно. Учитывая мое… мое увечье, это будет не самый легкий путь. И, конечно, сперва мы оглядимся вокруг, поищем припасы, воду, свечи или что-то в этом духе. И какой-нибудь уголь, чтобы отмечать свой путь.

— Ну, зачем? — Лиам напряженно всматривался в широкое ответвление «пещеры». Не знаю, почему, но мне этот путь не нравился категорически.

— Уголь? Если мы захотим вернуться сюда, то всегда будем знать, как это сделать, — пожала я плечами как можно беспечнее. Меня почему-то начинало потряхивать.

«Святые небеса, только бы не лихорадка!»

— Ну… тогда пойдем, — тихо и неожиданно упрямо сказал Лиам. — Не могу тут быть. Если надо, я вас, леди, хоть волоком потащу, хоть бы подальше от этого клятого места.

Я рассмеялась, скрывая волнение:

— Надеюсь, тащить меня никуда не придется. Главное — найти какую-нибудь палку, чтоб я могла опереться… Да хотя бы доску отломить от этой бочки, — я похлопала ладонью по «сиденью». — Попробуем?

— Сделаем, а не попробуем, леди! — твердо, явно цитируя кого-то, ответил Лиам. Я невольно улыбнулась:

«Отец Александр, вы хорошо воспитали своих мальчишек…»

На то, чтобы выломать доску из бочки, ушло, пожалуй, не меньше часа. Если б кто-то до нас не разбил обручи, то вряд ли бы что-нибудь вообще вышло. Да и костыль из доски вышел скверный — слишком маленький. Однако это было лучше, чем совсем ничего. И так, где подпрыгивая на одной ноге, где повисая на Лиаме, я сделала попытку обследовать окрестности.

Чем дольше мы шли, тем яснее становилось, что эти «пещеры» — дело рук человеческих. То там, то здесь попадались следы настенной росписи; она была выполнена в странной технике — выдолбленные в камне бороздки, заполненные красновато-коричневой краской. Рисунки казались очень старыми. Кое-где они были почти совсем стерты или испорчены трещинами, кое-где — заросли грязью… Но один фрагмент накрепко засел в памяти — схематичный человечек, держащий руки на загривках двух тщательно прорисованных волков. А над ними — три луны.

Белая, серповидная и черная.

— Эй, леди… — прохрипел Лиам, и я спохватившись, перенесла вес с хрупкого мальчишечьего плеча на «костыль». — Ну, э-э… Вы что-то заприметили, да?

— Нет, — качнула я головой. — Ничего. Идем дальше.

Через некоторое время стало ясно, что мы заблудились, а логово Душителя так и не нашли. Мне понадобилась вся моя смелость, чтобы сказать об этом Лиаму, но он неожиданно улыбнулся:

— Ну и славно. Нипочем бы к нему не вернулся, бр-р… Даже и к дохлому. А на свет как-нибудь выберемся, да? Нас же Эллис ищет.

— Да, — выдохнула я. — Конечно, выберемся.

Лихорадочную дрожь уже с трудом удавалось сдерживать.

Мне было холодно.

Вскоре идти стало слишком тяжело. Я, пытаясь сохранять уверенный вид, предложила немного передохнуть. Лиам, кажется, заметил мое состояние, но смолчал. Он скинул с плеча какую-то тряпку и расстелил ее на камнях, затем помог мне сесть. Я пригляделась к подстилке с удивлением:

— Это ведь из нашей камеры, да, Лиам? Одеяло, верно? А когда ты его забрал?

— Когда вы к ковырялке своей привыкали и по коридору взад-вперед ходили, а потом в закуточке, это, юбки от пыли встряхивали, — буркнул Лиам, а я слегка покраснела — юбки были ни при чем. Святые небеса, я и не представляла, как много значат для человека обычные, повседневные удобства… Отдала бы сейчас, наверно, сто хайрейнов… нет, даже сто пятьдесят — за одну возможность поспать в кровати, искупаться в ванной и выпить чашку кофе. Хорошего кофе, сваренного Георгом… — Эй, леди, вы спите, что ли?

Я упрямо выпрямилась.

— Нет… Ты храбрый, Лиам. Тебе пришлось возвращаться за одеялом туда, где…

— Тс-с, — испуганно шикнул он. Глаза его блестели в тусклом свете фонаря, как у кошки. — Ну их, покойников… Не к ночи будь помянуты. И так мерещится всякое.

— Что? — с трудом переспросила я. Сознание уплывало, и колоссальные силы требовались хотя бы просто для того, чтоб не путать… не путать явь и бред.

— Ну, стуки. Шепоты, — совсем тихо ответил Лиам и подполз мне под бок. Я обняла мальчишку и прижала к себе — вдвоем и теплее, и спокойней. — Леди, а когда фонарь догорит — что будет?

Я зажмурилась.

— Будет темно, Лиам. Но ты ведь не боишься темноты, да?

Он не ответил.

В наступившей тишине мне отчетливо послышался стук… да, такой, как говорил Лиам… и… собачий лай?

Снова стук… тишина… крик?!

Свое имя, даже едва различимое из-за толщи камня, я бы распознала даже в лихорадке.

— …Виржиния!

Я встрепенулась. В крови будто в одну секунду вскипела надежда — и растворила и страх, и боль, и жар, и, увы последние силы.

— Лиам, — тихо попросила я, чувствуя, как темнеет в глазах. В памяти всплыл один из рассказов Лайзо — о том, как шахту, где он вроде бы работал, завалило. Или то завалило его друга? Не могу вспомнить… — Нас ищут, слышишь? Они нас ищут. Стук, тишина, потом крики. Мое имя… и… Лиам, они нарочно молчат после условного стука, чтоб услышать, как мы зовем их!

И тут голос у меня сел совершенно.

От волнения, не иначе.

Все прочее осталось как в тумане.

Кажется, Лиам кричал, звал, пока сам не охрип — Эллиса, отца Александра, даже Святого Кира; кажется, кто-то кричал в ответ и звал нас. Меня накрыла страшная слабость, а потом фонарь погас — или это потемнело в моих глазах? Становилось то жарко, то холодно, страшно хотелось пить, а еще — мерещилось, что волки спрыгнули с рисунка на стене и кусают мою ногу.

А потом кто-то окликнул меня по имени. Голос был знаком, но я никак не могла вспомнить его обладателя.

Но я пыталась.

— Сэр… Крысолов?

Он поднялся, прижимая меня к груди. В глаза ударил свет лампы. Я зажмурилась.

— Нет. Не Крысолов. Но я найду тебя где угодно. Обещаю.

Я улыбнулась.

«Узнала».

— Очень хорошо, мистер Маноле… А у меня потерялась шляпка, — пожаловалась я. — Где-то там…

Лиам испуганно вскрикнул, и мир растворился в этом вскрике.

Меня поглотило беспамятство — и лихорадочный жар.

Следующие три дня прошли очень скверно.

Почти сутки я провела в лихорадке. Доктор Хэмптон сказал, что всему виной нервное потрясение, слабость после отравления хлороформом и сырость подземелий. Также он сообщил, что боль в ноге была вызвана не растяжением или ушибом, а самым настоящим переломом.

— Но ведь я ходила! — слабо возмутилась я, услышав вердикт доктора. — Как бы я могла наступить на ногу, будь она сломана, скажите на милость?

Хэмптон вздохнул и сокрушенно покачал головой.

— Вас подвел безымянный палец на правой ноге, леди. Такая маленькая-маленькая косточка, не самая хрупкая, надо сказать. Но, увы, обстоятельства сложились неблагоприятным образом, и от удара произошел перелом. Людей всегда подводят маленькие-маленькие детали и неблагоприятные обстоятельства. А потому — не откажите скромному вашему слуге в нижайшей просьбе: будьте осмотрительней. Не надейтесь на удачу и…

— Доктор Хэмптон, — начала я было, угрожающе выпрямляясь на подушках. Отек на ступне все еще не спал, от всякого неловкого движения боль простреливала по костям, кажется, до самого позвоночника. — Доктор Хэмптон, позвольте мне…

— Нет, позвольте мне, — упрямо перебил меня он и снова вздохнул, снимая с носа очки в тонкой серебряной оправе. — Имею честь доложить вам, леди Виржиния, что я заботился о трех поколениях вашей семьи — о леди Милдред, затем о молодом лорде Эверсане, а теперь и о вас. И, боюсь, мои нескромные мечты простираются на то, чтобы позаботиться и о четвертом поколении. Надеюсь, что небеса даруют мне достаточно долгий жизненный путь, а вам — осторожность и предусмотрительность, дабы не оборвать раньше времени свой. Катакомбы весьма вредны для здоровья. С вашего позволения, я откланяюсь.

Оглушенная этой тихой, но прочувствованной тирадой, я не сразу нашлась с ответом и лишь спустя несколько секунд откликнулась растерянно:

— Доктор Хэмптон… вы сердитесь?

Он посмотрел на меня пристально, неотрывно — светлыми почти до прозрачности глазами; пожалуй, такой взгляд мог бы и напугать, если б я не знала доктора так хорошо.

— С вашего позволения, я не сержусь, леди Виржиния. Я всего лишь волнуюсь за вас. К слову, я запретил все и всяческие посещения по меньшей мере до завтра — у вас будет время подумать, что рассказать о случившемся тем, кто непременно захочет задать вопросы. А сегодня рекомендую притвориться спящей. Доброго вечера, леди Виржиния.

— Спасибо, — тихо ответила я.

Мне действительно надо было многое обдумать. И пауза пришлась весьма кстати.

Во-первых и в-главных, дядя Рэйвен. Вряд ли бы он удовлетворился ложью, даже самой искусной — куда мне тягаться с таким мастером интриг! А ведь дядя будет задавать вопросы. О том, как я оказалась недалеко от станции Найтсгейт в такое время, например… И почему не предупредила о своих планах его, своего жениха и — до вчерашнего дня — опекуна.

Во-вторых, Лиам. Сейчас мальчик отдыхал после всего пережитого в одной из гостевых комнат. Но что с ним делать потом? Просто вернуть в приют? Сама мысль об этом была мне отвратительна. Чувствовалось в ней что-то… предательское? Подлое? Сердце подсказывало, что делать — один предельно честный и правильный вариант, но я боялась принять окончательное решение. Слишком рискованно — и для общества, и для самого Лиама, и для меня.

В-третьих, Эллис и расследование. В сердце огнем горела необходимость знать наверняка, что обезврежены оба Душителя — не только мужчина, с которым мы разделались в подземелье, но и его безумная жена.

Весь вечер я промучилась, пытаясь составить хоть сколько-нибудь логичный план действий. Однако любые попытки обвести вокруг пальца дядю Рэйвена казались заведомо обреченными на провал. Кроме того, решение, к которому я склонялась в отношении Лиама, требовало поддержки со стороны… А значит, у маркиза появлялись дополнительные рычаги воздействия на меня. И я была не настолько глупа, чтоб надеяться на его благородство и то, что он не воспользуется ими.

В надежде отвлечься от тягостных размышлений, я попросила Магду принести мне скопившуюся почту. Запоздалые поздравления сразу отправились в коробку с маловажными бумагами, а вот очередной отчет по аренде, подготовленный мистером Спенсером, изрядно поднял настроение. Мне подумалось — насколько же легче порою с цифрами, чем с людьми! И пусть говорят, что деловые бумаги — не женская забота… но сухие цифры не лгут, не поучают и не плетут интриги; они не подвержены общественному мнению и не боятся осуждения. Чтоб совладать с ними, нужно лишь внимание и усидчивость.

Жаль, что не все трудности в жизни можно преодолеть так же…

Не знаю, что меня усыпило, подробные финансовые отчеты или лекарство доктора Хэмптона, но задремала я непозволительно рано — в одиннадцатом часу. Наверно, поэтому и снилась всякая ерунда. Крысы, оборачивающиеся мальчишками-гипси; бледно-лиловые, похожие на шелковые ленты, змеи, обвивающие руки очень красивой женщины с пустыми глазницами; дядя Рэйвен, почему-то совсем юный — долговязый и нескладный мальчишка, удерживающий на плечах небесный свод над Бромли; и, наконец, странный человек в зеленой шляпе из храма святого Кира Эйвонского. Мы сидели на крыше; он курил трубку и снисходительно поглядывал на меня, а потом вдруг сказал:

— И что тут думать, деточка? Есть же народная мудрость: дают — бери, бьют — беги. От оплеухи, кою тебе судьба отвесила, ты убежать не успела, так хоть с даром не оплошай! — и подмигнул мне.

Я проснулась.

Решение было принято.

Вспомнив старую истину, что лучшая защита — это нападение, я отправила дяде Рэйвену приглашение. К встрече подготовилась тщательно: надела скромное блекло-зеленое домашнее платье, в котором выглядела хрупкой и болезненной; сделала себе трагические тени под глазами — еле заметные, но намекающие на скверное самочувствие; наконец, обложилась отчетами, делая вид, будто погребена под огромным валом работы — дева в беде, классический образ, столь нелюбимый мной в жизни, но иногда очень полезный.

…дядя задержался на четверть часа.

Это был очень, очень дурной знак.

— Виржиния, моя леди. Счастлив видеть вас.

Я с трудом удержалась от того, чтоб виновато вжать голову в плечи — так многозначительно это прозвучало — и бледно улыбнулась:

— Добрый день, дядя Рэйвен, — я встала, стараясь не опираться на больную ногу. Маркиз замер на пороге, облаченный сегодня во все черное и оттого кажущийся еще более подавляющим, высоким и мрачным, чем обычно. Видно, не мне одной пришла в голову мысль подкрепить свою позицию соответствующими декорациями. — Благодарю за то, что вы откликнулись на приглашение. Мне… мне нужно о многом поговорить с вами.

— Как и мне, — маркиз не тронулся с места. Выражение глаз за синими стеклышками очков было нечитаемым. — Полагаю, это ваше?

Только тут я заметила, что в руке он держит мою трость — ту самую, которой мне так не хватало в подземелье.

— О… Да, мое. Где вы ее обнаружили?

Стоять, выпрямив спину и сохраняя улыбку на лице, было все сложнее, Я старалась опираться на стол незаметно, но постепенно наваливалась на него.

— В техническом туннеле недалеко от станции Найтсгейт. — Маркиз наконец отмер и сделал шаг вперед, затем другой — очень медленно. В комнате будто стало темнее. — Там же была обнаружена пропитанная хлороформом тряпица. И скажите мне на милость, дорогая невеста, что я должен был подумать? К дежурным по станции подбегает возница, крича, что он якобы видел Душителя с очередной жертвой, и передает загадочное «послание для детектива Эллиса». А в полдень упомянутый детектив бесстрашно заявляется ко мне с сообщением, что вас, Виржиния, скорее всего, похитили или даже убили — и передает мне вот эту трость. Вы представляете, какого труда мне стоило не свернуть ему шею в ту же минуту?

Я опустила взгляд.

— Эллис тут ни при чем. Он не виноват.

Шаг, другой, третий, и трость с глухим, обреченным стуком легла на стол — как крышка на гроб. От неожиданности я прикусила губу.

— Вот именно, Виржиния, — без всякого выражения произнес дядя Рэйвен. — В этом случае виноваты были вы и только вы. Необдуманный риск всегда влечет за собой трагические последствия. И не только для вас, Виржиния, но и для тех, кто так или иначе связан с вами, — он так же неторопливо обогнул стол, направляясь ко мне. — Рискуя собой, вы несете ответственность за благополучие тех, кому вы дороги. За их жизни… и чувства, — дядя Рэйвен стоял уже вплотную ко мне, и никакими правилами этикета нельзя было это оправдать. — Если бы вы знали, что я пережил за эти два дня…

Я не выдержала и обернулась:

— Дядя Рэйвен, я действительно очень сожалею, что… — и потеряла равновесие. Пошатнулась, наступила на больную ногу, не смогла сдержать вскрик — но дядя Рэйвен успел поймать меня до того, как я упала.

Поймал — да так и прижал к себе, стиснув так, что едва можно было вздохнуть.

— Что вы там делали, Виржиния? — спросил он тихо. — Рано утром, одетая, как провинциальная вдовушка. Если кто-то вас шантажирует, принуждает к чему-либо…

— Нет! — испугалась я и поспешила опровергнуть догадку. — Клянусь, меня никто не вынуждал никуда ехать, я сама решила.

— Тогда почему?

Я не видела выражение его лица, но от одних мучительно-напряженных ноток в голосе у меня сжималось сердце. Дядин сюртук источал слабый запах бхаратских благовоний — пыльно-пряный, щекочущий. Щеку царапала грубоватая вышивка; черное на черном, практически неразличимый узор, разглядеть который можно лишь с расстояния вздоха — или кончиками пальцев.

Так же, как и истинные чувства маркиза.

— Я не могу сказать, дядя.

— Вы не собирались никуда ехать, когда я покидал особняк.

Он уже даже не спрашивал.

— Нет.

— Эта встреча была назначена на утро?

— Нет, — я запнулась, но все же ответила честно. — Не спрашивайте, прошу вас.

— Могла ли эта встреча нанести ущерб вашей чести и репутации?

— Дядя Рэйвен! — не выдержала я и оттолкнула его, буквально рухнув в кресло. Ногу прострелило резкой болью.

Маркиз глядел на меня сверху вниз, но в глазах его было столько мучительного понимания, словно это он стоял коленопреклоненный, а я прижигала протянутую руку раскаленной кочергой.

— Значит, могла, — криво улыбнулся он. — Виржиния, скажите мне откровенно — вы влюблены?

В первую секунду я даже не сумела полностью осознать смысл вопроса, а потом испытала огромное облегчение.

Лгать не придется. Можно сказать правду, и дяде эта правда понравится.

— Нет, клянусь вам. Если мной и овладела какая-либо страсть, то это… — я запнулась, соображая, как лучше выразиться. — …пожалуй, наследие леди Милдред.

Незримая тень, омрачавшая взгляд дяди Рэйвена, растаяла, как снег под летним солнцем.

— Любопытство и авантюризм.

— Верно, — согласилась я и коснулась его руки, холодной, как лед. — Конечно, это был рискованный и неразумный поступок, нашептанный жаждой перемен, романтичностью, усталостью от официоза… Небеса знают чем! Пожалуй, среди белого дня я не отважилась бы — голос разума не молчит, но тогда, после случая со змеей и долгого, долгого дня на меня как помрачение нашло. Я осознавала, что поступаю неосторожно. И слава святой Роберте, что мне хватило предусмотрительности захватить с собою нож и револьвер, — холодея, произнесла я и поймала взгляд дяди Рэйвена, чувствуя необъяснимую вину. — И, боюсь, не жалею о том, что поступила именно так. Ведь если б я не попросила возницу проехать мимо станции, как поступала всякий раз в последнее время, то кто знает, сколько бы еще Душитель убивал безнаказанно? А тот мальчик… тот, что живет сейчас в этом доме, в гостевой комнате… Его могли бы и не успеть спасти.

— Ваша жизнь, Виржиния, важнее для меня, чем жизни десятка таких мальчишек, — сухо откликнулся дядя Рэйвен. Кажется, мой сбивчивый монолог не только развеял тревоги… но и парадоксальным образом рассердил его. — Вижу, вы всеми путями пытаетесь увести меня от главного — куда и зачем вы ездили той ночью. Возница рассказал, что кэб нанял высокий мужчина с иностранным акцентом, скрывавший свое лицо. Полагаю, что я как ваш жених, моя леди, имею все права знать о других мужчинах в вашей жизни.

Я вспыхнула.

— Дядя Рэйвен, ваши шутки уже перешли грань!

Маркиз снял очки и склонился надо мною. Его прямой взгляд было выдержать труднее, чем путь по туннелям на сломанной ноге.

— А я не шучу, драгоценная моя невеста. Вы действительно недооценили риски. Кое-что о вашем участии в финальной части расследования просочилось в прессу. Еще немного, и люди начали бы задавать вопросы. Те же, что и я — что вы делали в семь утра у станции метро, будучи одетой неподобающим для вашего положения образом? К счастью — к счастью для вас, Виржиния, — глаза у него стали как темный лед, — возница уже не сможет проболтаться кому-то из репортеров о загадочном мужчине, нанявшем кэб. Джордж О'Генри был уже далеко не молод и — вот беда! — у него стало плохо с сердцем прямо на допросе в Управлении спокойствия. Не правда ли, удачная случайность?

У меня по спине пробежали мурашки.

Дневной свет будто бы померк.

— Это ведь вы его убили.

— Устранять угрозу до того, как она станет очевидной — моя работа, Виржиния, — без улыбки ответил маркиз. — И, поверьте, я использую все возможности для того, чтобы вы жили в покое и безопасности. Даже если вы этого не желаете. И даже если вы станете испытывать ко мне отнюдь не теплые чувства.

— Но это… неправильно!

Маркиз молчал.

Слова «репутация» и «благополучие» незримо витали в воздухе.

Меня охватило странное беспокойство. Захотелось срочно что-то сделать — раздернуть шире портьеры на окне, переложить бумаги из стопки в стопку, переломить сургучную печать на письме от баронессы Оукленд, терпеливо дожидающемся своего часа в стопке для непрочитанной корреспонденции… Слова дяди Рэйвена должны были вызвать у меня злость или даже ярость — но почему-то лишь усиливали чувство вины.

Из-за моей беспечности погиб ни в чем неповинный человек — возница кэба, которому не посчастливилось откликнуться на просьбу Крысолова.

Из-за моей беспечности дяде Рэйвену пришлось запачкать руки в крови.

— Я понимаю, что вы по-своему правы, — наконец произнесла я. Губы слушались плохо, словно они замерзли. — Но не стоило заходить так далеко.

— Стоило, — коротко ответил он, и мне стало жутковато. — Что же касается репортеров, не извольте волноваться. Мистер ла Рон получил уникальное интервью от одного из следователей. И сегодня весь Бромли, прежде терявшийся в догадках, узнал, что вы всего лишь совершали запланированный визит в приют имени святого Кира Эйвонского дабы обсудить размер очередного пожертвования, когда увидели у станции громилу, волокущего к туннелю мальчишку. Мистер ла Рон оказался весьма понятливым человеком и построил свою статью на сравнении со схожим поступком леди Милдред. Если вы помните, когда-то она лично застрелила одного из грабителей, напавших на нее и других пассажиров «Аксонского Восточного Экспресса». Так что многие теперь считают вас героиней, леди… — маркиз замолчал ненадолго. В воздухе словно повисло зловещее «но», и продолжение, увы, не заставило себя долго ждать. — …но вы не героиня, Виржиния. Вы взбалмошная, беспечная и слишком засидевшаяся на одном месте молодая женщина. Я считаю, что смена обстановки пойдет на пользу и вам, и вашей репутации, а также убережет от встреч с посторонними мужчинами, назначающими свидания у Часовой башни.

Тут я наконец рассердилась. Незримый лед, до того будто бы сковавший мои губы и язык, наполнил сердце.

— Вы выбрали неправильный тон, маркиз, — четко произнесла я и посмотрела ему в глаза фамильным Валтеровским взглядом. Дядю Рэйвена это, разумеется, не смутило — наоборот, развеселило.

— Прошу принять мои извинения, — опасно улыбнулся он. — А вместе с извинениями — приглашение посетить особняк в Серениссиме. Вы обязаны непременно осмотреть подарок, полученный на совершеннолетие. И вот возражения, увы, не принимаются.

— Увы для вас — вам придется их услышать. В моих планах на ближайший год нет никаких путешествий.

Дядя Рэйвен вновь надел очки и механически одернул рукава сюртука.

— О, какой холодный голос. Смею напомнить, что ваше упрямство, Виржиния, может дорого стоить одному детективу, имевшему наглость втравить вас в расследование.

Это был подлый удар.

К счастью, я слишком хорошо знала дядю Рэйвена, чтобы подготовиться заранее.

Говорят, что в дипломатии есть хитрая тактика — вынудить соперника к некрасивым шагам, в ответ пригрозить разрушительными последствиями и прежде, чем соперник осознает, что это блеф — предложить альтернативу, которая и была с самого начала целью переговоров.

Мой отец, Иден, любил дипломатию больше других наук; а я, перечитывая его пометки на полях классических сочинений, со временем поняла, что те же законы работают и в торговле, и в управлении, и в простых человеческих отношениях.

— Значит, шантаж? — констатировала я и задумчиво прикрыла глаза, молясь про себя, чтобы все прошло удачно. — Не думала, что вы опуститесь до подобного. Не зря отец говорил, что… — тут маркиз разом напрягся, и я, будто бы спохватившись, оборвала себя: — Впрочем, неважно. Если вы действительно попытаетесь шантажировать меня благополучием друзей, то мне придется расторгнуть помолвку. Я никогда не стану женою подлого человека; и, конечно, не буду иметь с ним никаких отношений. Дядя Рэйвен… нет, маркиз Рокпорт, — твердо исправилась я. — Мой отец когда-то доверился вам. Но он и помыслить тогда не мог, что однажды вы предадите его и то, во что он верил, во что издавна верили Эверсаны — Честь.

Я умолкла, и когда дядя Рэйвен заговорил, было видно, что слова даются ему с трудом.

— Вы еще слишком юны, Виржиния…

— У меня не было возможности оставаться юной, — прервала я его. — И довольно об этом. Будем искренны друг с другом — подобного расклада я желаю еще меньше, чем вы. Из всей семьи, из по-настоящему близких людей у меня остались только вы. И я не хочу вас терять, дядя. Если придется — я пойду на этот шаг…

— …Виржиния…

— …однако всей душой стремлюсь его избежать, — твердо закончила я. — Давайте договоримся так, дядя Рэйвен. Я поеду в Серениссиму. Но только вместе с вами — это раз. Вы не станете вновь расспрашивать меня о том, что за встреча была той ночью у Часовой башни и поверите моему слову, что ни честь, ни репутация, ни даже здоровье у меня не пострадали — это два. И вы поможете совершить все необходимые действия для усыновления Лиама О'Тула — это три.

Маркиз резко выдохнул. Глаза у него округлились.

Похоже, мне выпала редчайшая возможность — понаблюдать за удивленным главой Особой службы.

— Помочь вам совершить что?

— Действия, необходимые для усыновления Лиама О'Тула, — спокойно повторила я. — Этот мальчик сражался за меня так же, как я за него. Ему пришлось запачкать свои руки кровью убийцы, когда тот покусился на меня. Если бы не Лиам, кто знает, когда бы мы выбрались из туннелей? Без него я не сделала бы и шагу из логова Душителя, ведь у меня был перелом ноги. И это Лиам первым услышал спасателей, а затем откликнулся на зов и помог им отыскать нас… Если бы не он, кто знает, как все могло повернуться? И наименьшее, что я могу сделать — принять Лиама в свою семью… — «…если он того пожелает», вертелось у меня на языке, но этого я говорить не стала. Что-то подсказывало, что Лиам согласится. — Таковы мои условия. Вы согласны на них, дядя Рэйвен?

Он молчал долго — смотрел в сторону, не желая встречаться взглядом. Я ждала и слушала, как часы отсчитывают время. На улице постепенно светлело — это небо расчищалось, и солнечные лучи ласкали черные ветви яблонь за окном, словно утешая их: весна недалеко, потерпите еще немного…

— Да, Виржиния. Я принимаю ваши условия.

Я сдержала улыбку.

Конечно, мой отец не был человеком без недостатков. Но кое в чем он разбирался превосходно — в том числе и в дипломатии.

Когда дядя Рэйвен ушел, я срочно приказала Магде принести горячего шоколада — мучительно хотелось пить, причем что-то сладкое, горячее и успокаивающее. Все же разговор не прошел для меня бесследно — руки тряслись, а сердце стучало, как сумасшедшее. Но две чашки шоколада с корицей и мускатным орехом и нежнейшие слоеные пирожные от миссис Хат сделали свое дело. Я даже нашла в себе силы исполнить перед ужином еще один обязательный пункт из планов на ближайшие дни — и вызвала для беседы Лайзо.

Он, в отличие от дяди Рэйвена, явился без опозданий и едва ли не светясь от радости.

— Леди, вы уже здоровы… — Лайзо сделал шаг, другой, будто собирался пройти через весь кабинет и обнять меня, но потом, видно, вспомнил о своем статусе — и почтительно остановился. Впрочем, улыбка с его губ никуда не делась. — Ох, ведь правду говорят — кто рискует, тех небо любит.

— Если б я пользовалась расположением небес, то счастливо избежала бы перелома, — пошутила я и указала Лайзо на кресло напротив. — Мистер Маноле, я почти ничего не помню о том, как нас нашли и вывели из туннелей… Однако Магда прояснила по моей просьбе кое-какие подробности. Ведь это вы рассказали о том, как спасают людей, потерявшихся в шахтах? И вы привели собак-ищеек?

Он отвел взгляд и ответил, как мне показалось, нарочно коверкая слова на простонародный манер:

— Рассказал — отчего ж не рассказать, коли знаю? Большой заслуги в том нет — вона, вас и гуси искали, и слуги из дому, и Эллис с маркизом под землей носились, как бешеной лисой покусанные…

— Тем не менее, способ, оказавшийся спасительным, предложили именно вы, — невольно улыбнулась я. Лайзо, похоже, был несколько смущен столь явно поощряющим тоном. Неужели я зарекомендовала себя настолько строгой хозяйкой, что простое проявление теплоты воспринималось теперь так остро? — И именно вы в конечном итоге отыскали меня и вынесли на поверхность.

— Ну, маркиз ваш, как меня увидел, вас и отобрал враз… — Лайзо увидел, как у меня поднялась бровь, и поперхнулся. — То есть я сказать хочу — рад, что, нашел вас, леди, а еще больше рад, что вы живы-здоровы. Нога вот подживет — совсем хорошо будет. Но я-то все сделал не потому, что героем хотел прослыть… а потому, что у меня сердце за вас болело, — просто и искренне сказал он. Я зарделась, сама не понимая, отчего, и поспешила перейти к главному:

— Я знаю это, мистер Маноле. И, поверьте, очень ценю то, что вы сделали… — слова звучали слишком официально, а потому неуместно, и я поправилась: — Словом, спасибо. Я действительно очень благодарна вам за все, — я замолчала ненадолго, а потом придвинула ближе заранее приготовленную шкатулку и продолжила: — Я расскажу вам одну короткую историю, и, может, тогда вы поймете… Когда-то давно семье Валтер служил человек по имени Грэм Хантер. Он был егерем и жил поблизости от нашего замка. Однажды, когда леди Сибилл, моя прапрабабка, каталась на лошади вдоль леса, на нее напала стая волков. Лошадь испугалась и сбросила седока, и быть бы беде, если б не Грэм Хантер. Он отогнал волков и спас леди Сибилл, но сам был тяжело ранен. Граф Валтер в память о его поступке заказал серебряные часы и приказал выгравировать на них надпись — «Долг не будет забыт». К сожалению, Грэм Хантер так и не смог оправиться от ран; он погиб той же зимою. А часы остались в нашей семье как напоминание. Они до вчерашнего дня хранились в старом кабинете Фредерика, моего деда, здесь, в особняке Валтеров. И сейчас я вручаю их вам… Вы второй раз спасаете мою жизнь, мистер Маноле. В первый раз — заслонив от пули собою; теперь — спустившись за мною под землю, — я немного поколебалась, но все же продолжила. — Откровенно говоря, в первые месяцы нашего знакомства я была о вас невысокого мнения. Но позже вы сказали, что каждый человек может ошибиться и главное не то, каким он был, а каким он стал. Не хочу думать о том, кем был авантюрист по имени Лайзо Маноле. Но тот Лайзо Маноле, которого я вижу сейчас — человек, заслуживающий уважения и благодарности.

Я открыла шкатулку и подвинула ее к Лайзо. Конечно, серебряные часы в ней не отличались изяществом, но это была… реликвия. И я надеялась, что Лайзо все поймет и оценит правильно.

Он понял.

— Видно, придется мне нынче от вашего маркиза по углам прятаться, — усмехнулся Лайзо. Но глаза у него были серьезными — зеленые, как малахит, как тинистый пруд, как бутылочное стеклышко на просвет в пасмурную погоду; никакой лукавости, как в зелени альбийских холмов, под которыми живет колдовской народ ши, или коварства зеленой полынной настойки. — Но пусть-ка он у меня эти часы забрать попробует — вместе с шеей рубить придется, верно.

У меня вырвался смешок.

— Часы, мистер Маноле, не носят на шее.

Лайзо напоказ поскреб в затылке, изображая деревенскую непосредственность.

— А это была, как ее… Метафора!

Тут мы рассмеялись уже вдвоем. Потом Лайзо еще раз поблагодарил меня, уже без шуток, и спрятал часы во внутренний карман. А я обратила внимание на вышивку по краю рукавов — в стиле гипси, выполненную контрастными нитками. Она изображала стилизованные волчьи силуэты, и внезапно мне вспомнилось кое-что из скитаний по подземельям.

— Мистер Маноле, — после недолгих колебаний окликнула я гипси. — Вы ведь разбираетесь в сказках, верно?

— Ну, что-то вроде того, — подтвердил он и сощурился: — А вы чего знать хотите, леди?

— М-м… Простое любопытство, не подумайте чего… Но что может означать изображение человека, держащего руки на загривках у двух рычащих волков? О, еще вспомнила — над волками черный и белый кружки, а над человеком — месяц.

Лайзо, напряженно слушавший мой вопрос, с облегчением вздохнул и разулыбался:

— Ну, это просто, леди. Волк под черной луной — дурные желания. Волк под белой — хорошие. А человек, как ни крути, любым своим желаниям хозяин — за шкирки их держит. И чем сильней воля, тем прочней держит. Ну, а если вырвутся волки из человечьей хватки… Как есть сгрызут.

— Даже доброе желание? — удивилась я.

Лайзо отчего-то отвел взгляд.

— Иногда добрые желания дурными путями идут, леди. Поверьте…

— Хорошо, — кивнула я. — Благодарю за ответ… и ступайте.

Уже собираясь уходить, Лайзо обернулся на пороге — и неуверенно спросил:

— Леди, я вот еще узнать хотел… Вы тогда насчет шляпки всерьез просили? А то я ее нашел, почистил да дырку от пули заштопал. Так возьмете?

— Конечно, возьму, — ответила я совершенно серьезно. — И повешу на стену. Как трофей. А рядом можно повесить в рамке нож мистера Зелински — тоже памятный предмет. У деда была своя коллекция — чем я хуже?

После этого разговора силы у меня иссякли.

Я проспала весь вечер, ночь и утро, проснувшись уже далеко за полдень, но уже полностью здоровой — за исключением ноги. Впрочем, привыкнуть к костылю было делом недолгим. Сложнее оказалось вновь войти в колею повседневных забот — кофейня, письма, визиты знакомых… «Старое гнездо» вообще пришлось закрыть до конца недели — Мэдди ни с того ни с сего приболела, да и миссис Хат после всех переживаний чувствовала себя не лучшим образом. После статьи ла Рона о моем «героическом» поступке поток корреспонденции увеличился в несколько раз, и это тоже сказывалось и на настроении, и на самочувствии…

Так я рассуждала.

Впрочем, к вечеру второго дня сумела совладать с собой — и отважилась на разговор с Лиамом.

Услышав мое предложение, мальчик сперва растерялся, затем — обрадовался… а потом вдруг нахмурился. И я почувствовала, что сейчас мне придется ответить на некий сложный вопрос, возможно, один из самых сложных в моей жизни вообще.

— Леди Гинни, — прочувствованно обратился ко мне Лиам. Я уже не спрашивала, откуда он подцепил это обращение, потому что в его устах оно звучало на удивление уместно — одновременно и торжественно, и очень… лично. — Леди Гинни, а я ведь смогу, ну, к друзьям ходить? Ну, из приюта?

— Да, — ответила я, уже догадываясь, куда он клонит. — Конечно, ты сможешь ходить куда пожелаешь.

— Ага… — нахмурился он еще сильнее и потупил взгляд. — Леди Гинни, а если Нора, или Берта, или Джим… ну, кто-нибудь спросит меня, почему вы меня выбрали? Ведь все хотят семью. Я б за такую сестренку, как вы, с кем угодно подрался б, хоть с тем Душителем. Но я ж обычный. Ну, от меня всегда неприятности. То сломаю что-нибудь, то синяков наставлю. Учусь плохо… — щеки у него покраснели. — И, это… воровал. Иногда. Раньше, — совсем тихо закончил он. — А Нора стихами говорит, а Берта шить умеет, а Джим послушный и в уме может считать большие числа и хочет работать этим, как его… адом-гадом.

— Адвокатом? — подсказала я, и Лиам, покрасневший уже аж до кончиков ушей, закивал:

— Ага, этим самым. И если они спросят, за что мне все это, если они, такие хорошие, в приюте остаются, что мне сказать?

Язык у меня онемел, словно я глотнула холодного-холодного кофе со льдом и приторным апельсиновым сиропом.

— Послушай меня, Лиам… Настоящие друзья не будут задавать такой вопрос. Может, они подумают так. Может, им станет горько… Но винить тебя за то, что тебе выпало счастье, настоящие друзья не станут. Для понимания причины моего поступка им достаточно будет знать, что ты спас меня от Душителя, а потом тащил на себе через половину подземелий к выходу. Ведь ты герой, Лиам, а герою полагается награда. Это первое, — мягко произнесла я и глубоко вздохнула. Самое трудное было позади. — Второе — быть частью семьи Эверсан не только почетно, но и тяжело. Тебе придется очень много учиться, а потом и работать. Если хочешь, завтра сопровождай меня целый день, и ты увидишь, что графини не веселятся все время. Для того, чтобы достичь чего-то, чтобы удержать достигнутое — нужно трудиться. И третье… Я не смогу усыновить и удочерить всех приютских детей. Да, я сделаю все, чтоб они жили в тепле и сытости, чтобы нашли себе потом хорошую работу… Словом, предоставлю шанс. Но взять всех к себе домой просто не сумею. С другой стороны, ты когда-нибудь вырастешь, Лиам О'Тул. Если ты будешь хорошо учиться и сумеешь войти в высший свет, то обзаведешься некоторым влиянием. И тогда ты сам сможешь помочь всем обитателям приюта. Чем выше ты стоишь — тем больше у тебя возможностей. И тем тяжелее ответственность. Ты понимаешь?

Лиам просиял.

— Ага. Я очень-очень постараюсь, леди Гинни! А когда вырасту, то сделаю наш дом… то есть приют, я хотел сказать… я сделаю его самым хорошим местом на свете! Чтоб никто не жалел и не плакал, что попал туда. Как думаете, леди Гинни, у меня выйдет?

Я вздохнула.

«Никто не жалел, что попал туда»…

Лиам все же был еще наивным ребенком.

Так я подумала, но все же улыбнулась и твердо сказала:

— Конечно, Лиам. У тебя все получится.

Время летело незаметно… в том числе, к сожалению, и для моей ноги. Опухоль спала только к концу недели, однако наступать все еще было слишком больно. Большую часть времени я проводила дома. Но оставалось одно дело, отложить которое или разрешить письмом не представлялось возможным.

Мой второй, неофициальный праздник в честь совершеннолетия.

Удивительно, но мне очень помог дядя Рэйвен. Через три дня после достопамятного разговора он вновь появился в особняке и прямо спросил, собираюсь ли я отменять праздник, а если нет — как можно меня поддержать. Не особенно рассчитывая на настоящую помощь, я вкратце изложила свои планы, благо меню было подготовлено загодя, и оставалось только подтвердить кое-какие заказы, не доставленные вовремя из-за моей болезни. Казалось бы, не так уж много забот — но попробуй успей все, когда за несколько дней вынужденного отсутствия и болезни образовался громадный вал рутинной работы!

Однако дядя Рэйвен взялся за дело с типичной для него хваткой, и накануне праздника в кофейне все было готово к приему гостей — вплоть до цветов на столах. Дядя умудрился даже найти где-то музыкантов, «достаточно верных» по его словам, чтобы не болтать потом о неофициальном вечере в кофейне.

Приглашенных встречали мы с Лиамом, вместе. Но, по моей просьбе, мальчик ничего не говорил — только улыбался и провожал гостей к своим местам. Я же на все вопросы любопытных загадочно отмалчивалась.

Когда время пришло и двери кофейни были, наконец, закрыты, я вышла на середину зала, держа Лиама за руку, и обвела всех взглядом. Вот сидели за маленьким столиком на двоих Лоренс и Джулия Уэст, тайком касаясь под прикрытием скатерти ладоней друг друга; вот Луи ла Рон по привычке делал карандашные пометки в своем блокноте и, заметив неодобрительный взгляд Эллиса, спешил убрать записи с глаз долой; вот перешептывались о чем-то Ужасные Дагвортские Близнецы, совершенно неразличимые в одинаковой одежде, и искоса поглядывали на взволнованную Мадлен, наряженную сегодня, как настоящая леди… И еще многие, многие были в этом зале — близкие люди, те, с кем мне довелось многое пережить, старые и новые друзья, аристократы и простые горожане.

Те, кто сделал меня — мною.

— Добрый вечер, — произнесла я негромко, когда утихли перешептывания, и воцарилась тишина. — Благодарю вас за то, что пришли сюда. Я не буду говорить долго — все эти длинные пассажи о взрослении, ответственности, о совершеннолетии и вступлении в новую жизнь нужно оставить для официальных торжеств. А здесь собрались самые дорогие мне люди; те, кто без лишних слов знает, что я за человек и почему мне пришлось взрослеть раньше, чем записано в своде аксонских законов. Ведь это вы помогали мне преодолевать ступень за ступенью, становиться сильнее… Без вас леди Виржиния была бы совсем иной. И поэтому я от всего сердца говорю вам — спасибо.

Я перевела дыхание и едва заметно сжала ладонь Лиама, ободряя его.

— Когда я писала приглашения, то думала, что причина для праздника одна. Но теперь их две. Мальчика, что стоит рядом со мной, раньше звали Лиам О'Тул. Теперь он Лиам Сайер О'Тул — иначе говоря, баронет Сайер. Все формальности, касающиеся документов, будут соблюдены в течение полугода, но уже сегодня я хочу объявить во всеуслышание, что усыновляю этого мальчика. Независимо от того, будут ли у меня прямые наследники или нет, после совершеннолетия Лиам вступит во владение землями у границ графства Валтер. Наверное, вы спросите меня, почему я совершаю такой поступок… — произнесла я громче, потому что гул удивленных голосов уже едва ли не перекрывал мою речь. — Как спросят меня потом и другие. Официальная версия будет звучать так: у дальней ветви семьи Валтер обнаружился потомок-сирота, и графиня Эверсан-Валтер решила взять его на воспитание. А правда такова: этот мальчик устоял перед Душителем с Лиловой лентой, державшим в страхе весь Бромли последние месяцы. Так получилось, что я спасла жизнь Лиама. А он — спас мою. И это узы не из тех, о которых может забыть честный человек. Я чувствую теперь ответственность за жизнь и судьбу Лиама. И самое лучшее, что могу для него сделать — принять в свою семью. Надеюсь, что и среди вас он обретет тех друзей, на которых потом сможет положиться, и сам станет опорой вам…

Я говорила еще долго. Ропот вскоре утих; меня слушали внимательно, но смотрели больше на Лиама. Мальчик был смущен всеобщим вниманием, но держал спину прямо, улыбался и не прятал взгляда. И спустя некоторое время, когда нам с Эллисом выдалась возможность поговорить немного без лишних ушей, детектив одобрительно шепнул:

— А он хорошо держится. Пожалуй, приживется.

— Надеюсь, — вздохнула я. — Откровенно говоря, мне немного страшно.

— Что вы, Виржиния, бояться — самая естественная вещь на свете, — фыркнул детектив и поближе подвинул к себе тарелку с куском чудесного средиземноморского пирога. — Тот, кто лишается страха, лишается и разума… К слову, о безумных. Вы знаете, что Корнелия Хортон повесилась в тюремной камере?

— Корнелия? — не сразу припомнила я имя и лишь потом сообразила: — Ох, та самая Корнелия… Душительница, да?

— Честно говоря, мне ее жаль, — признался Эллис неожиданно. — С сумасшедшими всегда трудно, но она… Знаете, Виржиния, я несчастнее человека не видел. Такое чувство, что ее целиком съела вина — съела и заставила повторять самый ужасный поступок в жизни снова и снова, будто наказывая. Несчастная судьба у этой Корнелии. Ребенок, конечно, дар судьбы, но Хортонам этот дар достался в самый неудобный момент. Вообще-то это весьма состоятельная семья с хорошими связями… Но тогда она погрязла в дорогостоящих судебных тяжбах к брату Эдварда Хортона, мужа Корнелии. Этот самый брат был инженером, работающим на строительстве туннелей метро. И именно по его вине четыре года назад обрушился один из них, похоронив заживо почти три десятка человек. Разбирательства длились долго, в конце концов суд возложил ответственность на одного Хортона. И тогда-то и выяснилось, что большая часть семейного имущества так или иначе принадлежит ему. С учетом долгов перед адвокатами… Словом, Хортоны едва по миру не пошли. А тут — ребенок. Говорят, Корнелия даже хотела подбросить младенца к одному из приютов, да муж узнал — и серьезно избил ее. Тогда-то она умом и повредилась. Опилась каких-то лекарств, а потом взяла да и задушила ребенка. Лиловой лентой со свадебного платья — единственной дорогой вещи, продать которую Хортоны не решились. Удушить-то удушила, а вот похоронить мальчика денег не было… Даже испорченное платье не получилось продать, такие дела.

Эллис залпом допил остававшийся в чашке кофе, помолчал немного и только потом продолжил:

— Ну, а дальше все по накатанной шло. Через восемь месяцев Корнелия увидела соседского мальчика — точь-в-точь такого, как она представляла своего сына, каким бы он стал, когда вырос. Корнелия привечала мальчика, поила его чаем, угощала сладостями — к тому времени Эд Хортон благодаря связям сам стал аптекарем, а значит и дела финансовые пошли на лад. И все бы хорошо, но однажды в голове у бедной женщины что-то окончательно испортилось. И Корнелия соседского мальчишку задушила. Муж помог спрятать следы преступления, затем оценил, какой доброй, милой и покладистой стала Корнелия после убийства… Когда мания женщины обострилась, он привел еще одного мальчишку, уже намеренно. И, когда тот погиб, вместе с Корнелией устроил ему «правильные» похороны. Ну, дальше вы знаете. И вот что я скажу, Виржиния. Мне кажется, что единственный мерзавец в этой истории — Эдвард Хортон. Вместо того, чтобы помочь своей жене, он все глубже погребал ее под грехами и чувством вины. А Корнелия… Мне кажется, что там, в заключении, у нее случилось нечто вроде просветления рассудка. И она не выдержала груза содеянного.

Я поежилась, искоса глядя на Лиама. Он оживленно рассказывал что-то внимательно слушающей Мэдди и близнецам, кажется, совсем позабыв о смущении. Глаза сверкали, светлые вихры встопорщились совершенно неподобающим для молодого джентльмена образом… но, право, ему это шло.

— Жуткая история, Эллис.

— Не более жуткая, чем вся наша жизнь, — криво улыбнулся он. — Виржиния, а вино на этом празднике будет? Я бы выпил, тем более что мне завтра не придется ползти в Управление. А тут столько поводов! И за вас, и за Лиама… и за упокой души Корнелии Хортон.

У меня вырвался вздох.

— Да… Если кому и нужен покой, то именно ей.

— А нам — немножечко счастья, — негромко добавил Эллис. — И сил справиться в нашей жизни со всем, что пошлют небеса.

Когда мы разливали вино, бокал у Эллиса почему-то треснул. Едва заметно — тоненьким волоском, рассекающим стекло. Я, разумеется, в суевериях не разбиралась, но Эллис уверял, что это хорошая примета.