Кофе и мед [СИ]

Лучший выбор, чтобы заманить глупую леди и избавиться от неё навсегда. О, да, здесь может бесследно сгинуть целый пансион имени святой Генриетты.

Нужный ангар с перевёрнутой лодкой и старой телегой мы отыскали не без труда. До назначенного времени оставалось около пятнадцати минут. Я провела их у кэба, под тайной защитой Джула, давая возможность Клэру и Эллису сделать своё дело. Вскоре послышался долгий переливчатый свист — условный сигнал. Мы с Паолой выждали ещё немного и направились к ангару. Двери поддались не сразу…

Конечно, правильней было назвать это помещение большим сараем. Освещали его несколько масляных ламп. Всякого хлама здесь оказалось с избытком. Ящики, источающие запах несвежей рыбы и горелой шерсти, громоздились до самого потолка. В ближайшем углу высилась целая гора из гнилой парусины вперемешку с верёвками. Ступать приходилось осторожно, поскольку пол представлял собою настил из тонких досок над ямой или неглубоким подвалом. Откуда-то снизу доносился плеск воды.

Финолу я увидела не сразу. Она поджидала у провала, кое-как обложенного ящиками по краю, — бледная, облачённая в синее и белое, как на балу.

— Добрый вечер, мисс Дилейни, — улыбнулась я, приветствуя её первой, поскольку молчание затягивалось. — Не могу сказать, что рада встрече. Однако вам она нужнее, чем мне, верно? Ведь колдун у вас есть, но совсем не тот, на которого вы намекали.

Финола, пытаясь сохранять торжествующее выражение, махнула рукой, точно призывая кого-то. Но никто не откликнулся. Она нахмурилась и повторила движение — с тем же результатом. Лицо её исказилось, как от боли.

— Джейсон, Мортис! — позвала она охрипшим голосом. — Где вас носит?

— Никто не придёт, мисс Дилейни, — произнесла я негромко. — Нанятые впопыхах головорезы не чета… Впрочем, сама затрудняюсь сказать, кому в точности они не чета, но союзников у вас здесь не осталось. Как нет и заложников, которых вы могли бы использовать. А потому оставим на время вражду и поговорим. Думаю, один общий враг у нас точно есть.

Глаза у неё стали жуткими, чёрными. Финола испустила крик — и сунула руку в муфту, но слишком медленно. Паола оказалась быстрее. Она в мгновение ока подскочила к «дочери ши», такой по-человечески беспомощной сейчас, одним сильным ударом заставила её выронить муфту, из которой выпал пистолет, и точным пинком отшвырнула его к дыре в полу. Оружие провалилось меж досок; послышался стук, затем плеск воды.

Выражение лица у Финолы стало загнанным, а руки бессильно обвисли, точно сломанные. Губы задрожали. Паола невозмутимо ощупала у неё рукава, корсаж и юбку, затем отступила.

— Можешь идти, — кивнула я благодарно. — И большое спасибо.

Паола улыбнулась:

— Не стоит, леди Виржиния. Но вы ведь понимаете, что я обязана буду доложить маркизу о случившемся?

— Разумеется. Ведь на таких условиях вам позволили остаться в моём доме, — согласилась я.

Гувернантка ответила коротким поклоном, по-мужски, и отступила за ящики. Она оставалась неподалёку, но безмолвно, создавая полную иллюзию, что мы с «дочерью ши» наедине… Некоторое время царила тишина, нарушаемая лишь плеском воды где-то далеко — и сбитым дыханием.

Не моим.

Лицо Финолы, прежде сияющее притягательно-фарфоровой бледностью, стало желтовато-болезненным. Под глазами залегли глубокие тени. Губы обветрились и потрескались. Она ослабела настолько, что двигалась медленно и неловко, как в лихорадке, и наверняка понимала это сама.

Подобрав юбки, я опустилась — так, чтобы мы оказались на одном уровне. А затем сказала мягко, как только могла:

— Сколько вы уже не спите, мисс Дилейни?

Она дёрнулась, как от пощёчины, но всё же ответила еле слышно:

— Третий день.

Вот так.

Только два слова — что ещё нужно для подтверждения моих теорий? Похоже, я оказалась права… чему совсем не рада.

Значит, всё же Валх.

— Вряд ли вас это успокоит, но вы первая, кто продержался так долго.

Финола посмотрела на меня в упор. Взгляд у неё оставался столь же страшным и ясным, как и раньше.

— Кроме тебя.

Я покачала головою:

— От меня ему нужно что-то иное. И я надеялась узнать от тебя, что именно.

— И почему я должна помогать тебе? — спросила Финола тихо, оглянувшись на дыру в полу. — А не пытаться забрать с собой?

— Почему вы отправили записку, мисс Дилейни? — откликнулась я. — Избавиться от меня можно было множеством других способов. Хотя бы войти в кофейню, достать револьвер и выстрелить в упор. Я не алманский советник, вокруг «Старого гнезда» и особняка на Спэрроу-плейс не бродят днём и ночью «осы» с «гусями». Если бы вы желали избавиться от меня любой ценою, то давно бы сделали это. Но вы желаете иного — выжить. Я ведь права? — Она молчала упрямо, но лицо её отвечало с такой искренностью, какой не могло быть в словах. — Скажите, чего хотел от вас Валх, и я вам помогу.

Финола вдруг покачнулась — и рванулась ко мне, а замерла почти вплотную, лицом к лицу. Я даже отпрянуть не успела.

И это — измождённая, усталая женщина, которая не спала три дня?

— Сказать, сказать… — пробормотала она, опираясь на руки и слегка раскачиваясь из стороны в сторону по-звериному. Светлые её волосы точно сияли под масляной лампой. — Отказаться от мести и помочь… А кто может пообещать, что ты правда сможешь защитить меня… от него?

— Никто, — ответила я ровно. Кисловатое дыхание Финолы опаляло губы. Меня охватил озноб — не от холода, но от глубоко запрятанного страха, как если пришлось бы склониться к ядовитой змее. — Вы отказываетесь от мести, но и я тоже. Думаете, я позабыла о том, что случилось на балу? Или о коробке с гадюкой? Или о том, как вы дважды пытались убить моих друзей? О том, что сын полковника Арча мёртв? Моя жертва не меньше, мисс Дилейни. Я никогда не забуду о том, что вы убийца. И никогда не прощу вас. Но сейчас враг у нас один, и у меня счёт к нему больше, чем к вам. Расскажите всё, что знаете о нём, и, клянусь, я сделаю всё, чтобы избавить вас от него. Даже рискну собственной жизнью.

Финола сузила глаза, раскачиваясь медленней, чем прежде. Сейчас она сама напоминала змею — белую храмовую змею из никконских легенд.

— Общий враг, — повторила она едва слышно. — Да, верно. Он ведь убил Эбби, хотя обещал не делать этого. Обещал хранить её. Я ненавижу тебя, всегда буду ненавидеть, но… мы ведь обе женщины.

— Обе женщины, — эхом откликнулась я, не отводя взгляда. Сырой вонючий склад словно отдалился. Звуки стихли — все, кроме дыхания Финолы и моего собственного сердцебиения. — А он мёртвый колдун. Мужчина и обманщик. Чего он хотел от вас?

Пламя в подвесном светильнике потускнело. А Финола выдохнула резко, точно в ней сломалось что-то, и ответила, не отводя взгляда:

— Не от меня. От тебя. Он хотел, чтобы ты жила в страхе, чтобы пыталась призвать подвластные тебе силы — и мучилась от беспомощности, потому что сны — одно, и жизнь — совсем иное. А он был бы рядом. И в момент слабости заполучил бы тебя целиком. Он никогда не говорил, зачем… Но я вижу и слышу больше иных. Он думал: «Нельзя всю жизнь проскакать на одной лошади». И первая лошадь чёрная. А вторая… — Финола подалась ещё ближе, цепляясь рукою за моё плечо, и обвисла на мне всей тяжестью. — А вторая — это ты. Он сказал мне похитить того гипси, чтобы разбить твоё сердце и сделать тебя слабой. Два колдуна, два колдуна… слишком много на мою жизнь!

Финола уткнулась лицом мне в шею — и всхлипнула, сотрясаясь, как в лихорадке. А я обняла её — и замерла, потому что увидела там, на другом краю дыры в полу, высокого седого человека с лицом обыкновенным и жутким.

Сны — одно, а жизнь — совсем иное, говорил он, но всё же пришёл.

Валх.

Словно в полузабытьи, я крепче сжала объятья. Не потому что желала защитить Финолу, хотя отдавать её колдуну не собиралась; но сейчас эта больная, растерянная женщина была моей единственной опорой.

— Ты слишком часто называешь моё имя, девочка. Так торопишься, да, торопишься…

Его голос звучал сухо, надтреснуто; он царапал обнажённую кожу сотней колючих паучьих лапок — лицо, шею, узкие полоски на запястьях, между перчаткой и рукавом.

— Не припомню такого, — произнесла я тихо, чувствуя, как немеет горло.

От Финолы веяло лихорадочным жаром, в котором чудился медовый аромат цветов, еле различимый в смраде гниющего хлама. Валх слегка наклонил голову; глаза его, чудовищно светлые, похожие на бельма, разгорались синеватым сиянием, как далёкая молния на горизонте в ночи. А потом он усмехнулся.

«Прочь, — хотела сказать я. — Прочь, прочь».

Стены склада заколебались вдруг в невидимых потоках, как догорающая бумага в камине; куча мусора поблизости утробно всхрапнула и запузырилась тягучей жидкостью. Пол затрещал, и доски прогнулись.

Наверное, одной мне было бы страшно, просто невыносимо. Но тепло Финолы и её доверие — моего врага! — позволяли сердцу биться ровнее, а разуму оставаться чистым.

Сейчас не только моя жизнь была на кону.

— Прочь, — прошептала я уже вслух. — Прочь, прочь.

Валх откинул голову и расхохотался. Невидимые паучьи лапки заскребли кожу, и отчего-то веки сильнее всего.

— Здесь ты не можешь ничего. Не можешь и не знаешь. Совсем одна.

Шёпот слышался со всех сторон, многоголосый, неумолчный.

— Не знаешь и не веришь. Беспомощная. Одна. Брошенная. Где твоя мать, где твой отец? Никто не придёт. Совсем одна.

Доски расползались под нами, как тонкое тесто в руках неумелой поварихи.

— Прочь, — цедила я сквозь зубы. — Сгинь!

Оставаться спокойной было всё труднее. Ужас накатывал упругими, ощутимыми волнами, пробирался под кожу холодком. Склад раскачивался всё сильнее, из-под мусорных куч текли потоки зловонной жидкости — ещё чуть-чуть, и юбки промокнут. Каждое движение губ отнимало больше сил, чем если бы я взбиралась по винтовой лестнице на самый верх Королевской башни. Всё это напоминало худший из ночных кошмаров, когда пытаешься убежать, однако ноги не двигаются, и…

Меня точно ледяной водой окатило.

Кошмар. Конечно же, кошмар!

Финола заснула наконец, похоже. А я уже и прежде проваливалась в странное состояние между обмороком и сном. И Валх просто воспользовался этим. Он всё время был рядом, поджидал удобный момент, чтобы застать меня врасплох.

Что ж, почти удалось, надо признать.

— Брысь, — сказала я холодно, вкладывая в одно слово всё презрение, которое поколения Валтеров испытывали к крысам — и к трусам, бьющим из-за угла.

Колеблющиеся стены, чудовищный смрад и пол, что прогибается под ногами — ничего этого нет. И в схватке с Валхом преимущество на моей стороне, потому что мне нужно проснуться… и только.

— Ты ничего не можешь, — шептали одинаковые голоса с четырёх сторон. Свет то меркнул, то разгорался заревом пожара. — Не можешь и не знаешь. Беспомощная. Никто не придёт. Совсем одна.

Печально известный фамильный темперамент, как выяснилось, никуда не делся и во сне. Гнев вспыхнул, обжигая изнутри, словно что-то материальное:

— Одна? Это ты один, Валх. А за моей спиной многие поколения! — выкрикнула я. Стены чудовищно выгнулись да так и застыли, искорёженные. Зловонная жидкость потекла вспять, сперва медленно и неохотно, затем всё быстрее. Доски с треском выправились, и старые гнилые следы от сучков проклюнулись вдруг свежими дубовыми ростками. — И ты знаешь, а потому сторонишься моего дома. Так?

Шёпот стих. А потом Валх качнулся из стороны в сторону, и лицо его рассекла кошмарная широкая улыбка, словно разверстая рана.

— Глупышка. Твой дом в огне.

Фонарь, подвешенный под потолком, накренился, раскрылся — и горящее масло закапало на груду хлама. И в одно мгновение склад оказался вдруг объят жарким, трескучим пламенем. А Финола в моих объятиях выгнулась и закричала — на высокой монотонной ноте, и голос её был исполнен муки.

— Тише, тише! — крикнула я, пытаясь удержать страдалицу на месте. Огонь бесновался в шаге от нас, оставляя безупречный круг, очерченный дубовыми ростками. Волосы потрескивали от жара, глаза слезились. — Он ничего не может! Это просто сон!

Ревущее пламя понемногу подбиралось ближе. Я чувствовала себя так, словно пыталась остановить огромный вьюк с песком, сползающий по гладким наклонным плитам, но лишь сама сдвигалась вместе с ним. Медленно, но неотвратимо. А там, внизу, поджидало нечто ужасное.

И в один момент силы просто кончились.

Позволить себе расслабиться на миг вдруг стало важнее, чем бороться дальше. Финола билась, точно в припадке эпилепсии. Если только разжать руки и отпустить её — может, смогу вырваться и…

…нет. Не подобает леди нарушать обещание. Ни за что…

Пол снова затрещал, прогибаясь.

А потом сквозь смрад и гарь, сквозь ужас и отчаяние прорвался аромат — одновременно нежный и яркий.

Вербена.

Пламя раздалось в стороны, как лепестки увядающего пиона, и затем потекло ревущим потоком, но не к нам с Финолой, а к Валху, застывшему на том краю провала. Мертвец вскинул руки, заслоняясь. Из огня выступил другой колдун — зеленоглазый, в цветастых одеждах гипси, с флейтой, притороченной к поясу и с мешком в руке.

— Лайзо, — выдохнула я беспомощно, не зная, куда деваться. Чувство стыда мешалось с ошеломительной радостью.

А он прошёл мимо, не оглянувшись, и дальше — через провал в полу, ступая по воздуху, как по каменной мостовой; когда же до Валха оставалось лишь несколько шагов, остановился — и распустил горловину своего мешка.

Все звуки стихли.

Прошла секунда, другая, третья… И потом послышался вдруг престранный звук. Сперва он напоминал комариный писк, но быстро становился громче и ниже, пока не обратился рёвом, воем, плачем — всем одновременно и ни тем, ни другим, ни третьим. Мешок дёрнулся, как живой, и из него хлынуло что-то тёмное, с алыми, золотыми и зелёными проблесками, до жути похожими на звериные глаза. И вся эта воющая, ревущая, скулящая масса ринулась на Валха и затопила его.

Финола обмякла. Я едва успела подхватить её, такую тяжёлую, словно взаправду, а не во сне, и внезапно заметила ярко-алую нитку, что тянулась от основания шеи через провал, к тому месту, где корчился в клубах тьмы Валх.

«Связь?» — пронеслось в голове.

Не рассуждая более, я схватила эту нить — и оборвала её.

В тот же миг всё исчезло — смрадные кучи, искорёженные стены. Мы с Финолой оказались на белой-белой поляне под небом цвета первого снега.

— Ты сдержала обещание.

Голос был хриплым, точно сорванным от крика. Но в ясных глазах не осталось и намёка на безумие. И какими прекрасными они мне показались! Чистые, прозрачно-голубые с травяной зеленью, как спокойное озеро меж холмов. А вместо зрачков дрожали и бесконечно падали из ниоткуда в никуда две звезды. И если вглядеться в них, то можно было увидеть, как далеко-далеко, на поляне анютиных глазок, ждёт прекрасный светловолосый юноша в золотых одеждах и играет на флейте.

— Сдержала, — откликнулась я, чувствуя себя зачарованной девочкой. — Нить разорвана. Если ты уйдёшь достаточно далеко, думаю, он не станет тебя преследовать.

Финола рассмеялась так, как никогда не делала наяву — чарующе и беспечно, и волосы её рассыпались по обнажённым плечам.

— Я свободна. И больше не совершу такую глупость, чтобы попасть под власть мужчины. А ты… — Взгляд её сделался задумчивым. — У тебя я в долгу.

Тёплый ветер всколыхнул мягкую белую траву, взмыл к небу, раздувая лёгкую ткань наших платьев. А Финола склонилась вдруг и быстро поцеловала меня в лоб. Прикосновение губ обожгло, точно капля воска.

Я вскрикнула и отшатнулась. Ветер стих, и поляна вновь стала похожа на аппликацию из бумаги.

— Что ты сделала?

— Ничего, — улыбнулась Финола. — Может, ты будешь счастливой в любви. А может, и нет. Но обмануть тебя не сможет ни один мужчина.

Она поднялась, и я потянулась за ней в бессознательном порыве поймать и удержать что-то красивое, как дитя за бабочкой… и рухнула прямо на руки Паоле.

Сырой склад с кучами гнилого мусора не изменился ни на йоту… или нет?

Кажется, дыра в полу стала шире?

— Мисс Дилейни упала в провал, — негромко произнесла Паола, отвечая на незаданный вопрос. — Леди Виржиния, нам лучше отойти подальше. Пол ненадёжный, можно провалиться.

Я позволила отвести себя в сторону, но так и не сумела до последнего оторвать взгляд от провала. Что-то мне подсказывало, что тело Финолы там не найдут.

Так и случилось.

Не прошло и полминуты, как явился Эллис — взбудораженный, простоволосый и с разбитой скулой.

— Я слышал крик, — встревоженно заявил он. Едва не поскользнулся на куче мусора, затейливо ругнулся, поминая свинарники вместе с дурьими головами, но равновесие удержал. Не иначе, сквернословие помогло. — Где Дилейни? Только не говорите, что она сквозь землю провалилась.

Паола со смирением посланницы небесной молча указала на дыру в полу.

Эллис открыл рот, набирая воздуха, посмотрел на меня — и только рукой махнул. Правильно сделал, потому что Клэр также не заставил себя долго ждать и явился почти тотчас, и уж он точно бы не одобрил крепких слов в присутствии леди.

— Ваш отвратительный трофей я оставил Джулу, — брезгливо поджал губы дядя, переступая через сгнившее тряпьё. — Надеюсь, господа из Управления спокойствия получат столько же неудовольствия, сколько и я, занимаясь с этим, с позволения сказать, отребьем… Где Мэлоди?

Детектив ответил сумрачным донельзя взглядом, присел на край дыры, затем ухватился за доски, спрыгнул — и повис на них.

Клэр закатил глаза:

— Неужели там? Я не полезу, увольте.

Эллис разжал руки. Что-то плюхнуло. Запах гнили стал сильнее.

Беглый осмотр подвалов под аккомпанемент полных ехидства диалогов («Может, стоит капнуть вам немного горячего масла на шляпу?» — «Кепи я потерял, вы очень любезны, светите левее и поживее») не дал, увы, ничего. Частично затопленные помещения, без выходов, без окон, загромождённые ящиками… И ни следа мисс Дилейни, хотя Паола клялась, что та потеряла сознание и соскользнула в провал.

— Не могла же она испариться? — ворчал Эллис, выбираясь из подвала. Клэр соизволил подать руку, и прекрасное светлое пальто тут же оказалось заляпано до локтя. — Впрочем, если речь идёт об этой женщине, я готов поверить во что угодно.

Ботинки детектива были так перемазаны в грязи, что и цвета не угадать. Но в отвратительной массе я заметила тонкий зелёный стебелёк и фиолетовый лепесток с жёлтым глазком. Моргнула — и потеряла его из виду.

Показалось?

Оставаться здесь дольше смысла не было. Мы разделились; Эллис погрузил свой «трофей», двух разбойного вида оборванцев, в кэб и укатил, пригрозив вознице жетоном. Паола, дядя Клэр и я вернулись в «Старое гнездо» в том же экипаже, в каком прибыли. Правил им Джул, весело насвистывая — вот кому приключение пришлось по вкусу.

Ехать сразу домой, не переменив даже перчатки на свежие, незапачканные, мне не хотелось… Возможно, потому, что я подозревала, кто будет ожидать меня в особняке на Спэрроу-плейс.

В кофейне всё шло своим чередом. Даже художник, Эрвин Калле, успел вернуться за брошенной пассией и теперь заглаживал вину, рисуя портрет девицы углём по ткани — точнее, по одной из новых салфеток. На мой вкус получалось кошмарно, однако это немудрёное представление имело успех не только у пассии, но и у других посетителей.

Паола уехала почти сразу, извинившись. Полагаю, она спешила доложить своему истинному нанимателю о случившемся. Учитывая поздний час, времени до неминуемо грядущего объяснения с маркизом оставалось ещё много, вряд ли стоило ожидать визита раньше утра. А потому я позволила себе выпить по чашке крепчайшего кофе с кардамоном в компании Клэра и насладиться лишней порцией десерта.

В десять тридцать с чёрного хода к кофейне подъехала «Железная Минни».

— Полагаю, нам пора, — улыбнулась я дяде Клэру. Святая Генриетта, и не думала, что смогу узнать машину по рыку двигателя!

…а водителя — по лётчицкому свитеру и улыбке в полумраке.

Мы замерли в трёх шагах друг от друга. Он — близ «Минни», я на пороге «Старого гнезда». И, наверное, долго простояли бы так, вглядываясь в лица друг друга, пытаясь различить в сыром воздухе Бромли запахи кофе и вербены, если б не Клэр.

— В высшей степени отвратительно, — вздохнул он, глядя в непроглядно-чёрное зимнее небо, откуда сыпалась липкая морось, и не понять было, к чему относятся слова — к погоде или безмолвной сцене. — Да, мистер Маноле, как поживает ваша матушка?

Лайзо улыбнулся. Я заметила, что губа у него была рассечена и только-только зажила — и сердце у меня сжалось.

— Благодарю, прекрасно.

— Ах, значит, это отец, — елейно протянул Клэр, минуя его и направляясь прямиком к автомобилю. — Что ж, соболезную.

— Не стоит, сэр. — Улыбка его нисколько не померкла. — Он также пребывает в здравии.

Клэр остановился и обернулся через плечо, выгнув бровь:

— Неужели? Кого же вы, простите, хоронили с самого Сошествия?

— Своё прошлое, сэр, — последовал ответ. Меня холодком пробрало.

— Закапывайте глубже в таком случае, — посоветовал Клэр и сам распахнул дверцу.

Хотела бы я сказать, что путь к особняку прошёл в молчании, но, увы, дядюшка решил, что такой роскоши мы недостойны и завёл длинный, редкостно нудный рассказ о гнутых вилках для рыбы в доме некоего виконта. Сперва это казалось забавным, но постепенно напряжение стало возрастать. Дорога же тянулась бесконечно. Оказавшись наконец дома, я мстительно попросила Клэра проследить за тем, как накрывают на стол, а затем обернулась к Лайзо, ожидающему на пороге:

— Жду вас с отчётом через полчаса, в моём кабинете.

Метнулась в спальню, вызвала Юджинию, переоделась в домашнее платье цвета фисташки, омыла руки розовой водой, споткнулась и едва не упала по дороге в кабинет, села за стол, вытащила из потайной шкатулки белый пояс леди Метели…

О, святые Небеса!

Кажется, не осталось дороги назад.

Он постучался в дверь, как только минуло ровно полчаса. Лётчицкий свитер уступил место безупречно чистой тёмно-зелёной рубашке и жилету. Если б дядя Клэр это видел, то не преминул бы обронить что-нибудь колкое насчёт вкусов гипси. Но, к счастью, его здесь не было.

— Там щеколда, — тихо произнесла я, рассеянно листая страницы книги для записей. — Закройте.

Книгу я немного сдвинула, чтобы прикрыть свёрнутый пояс.

— Никто не подслушивает, — сказал зачем-то Лайзо.

— Тогда вы можете говорить откровенно, — ответила я и сама смутилась оттого, как холодно прозвучал голос. — Что сказала вам на балу мисс Дилейни? Нет, подождите. Не рассказывайте пока. Я встану, не могу слушать сидя. Вы говорите, а я буду ходить. Так лучше. И не возражайте.

— И не думал, — улыбнулся он. — Разве вам вообще можно возражать?

Я всё-таки встала, незаметно пряча белый пояс за складками юбки, и принялась обходить Лайзо по широкой дуге, прослеживая глазами то прихотливый узор паркета, то затейливые складки портьер.

— Возразить — возможно, и нет. Однако оставить без обещанного танца… И не смейте оправдываться! — Я помолчала, развернулась и пошла в обратную сторону. — Всё же это была мисс Дилейни?

Лайзо ответил не сразу. Он склонил голову, будто задумавшись, и замер так, а через некоторое время произнёс наконец.

— Тогда я не знал её имени. Зато она знала моё — и ещё одно, которое я предпочёл бы не слышать. Мужское имя, Виржиния, и связано оно с большими деньгами, — усмехнулся он. — Ирония судьбы заключается в том, что как раз в том деле я позволил использовать себя в чужих интересах.

— Меня это не интересует, — прервала я его слишком резко. Он вздрогнул. — Простите… Не излагайте историю ваших прегрешений. Поймите, это, к сожалению, тот случай, когда мне легче простить, не зная, что именно. Значит, всё же шантаж… Думала, что, по меньшей мере, мисс Дилейни угрожала лишить меня жизни, — вырвалось против воли.

Я прикусила губу, но поздно. Сказанного не вернуть. И как же уязвлённо это прозвучало!

Но Лайзо ответил спокойно:

— Нет, Виржиния. Если бы она вздумала угрожать вам, то не прожила бы дольше минуты.

Вот так, просто и легко он признал, что может убить за меня. И я поверила в то же мгновение, потому что не чувствовала ни грана лжи или сомнения. Стало так спокойно, словно самое тяжёлое осталось позади… Впрочем, так оно и было.

— А ради своих тайн вы решили не марать руки кровью.

— Решил узнать, сколько ей известно, — качнул головой Лайзо. То, что он не стал приукрашивать правду и пытаться выставить себя в лучшем свете, подкупало, но не настолько, чтоб я забылась. — И потому последовал за ней. Напрасно, потому что получил болезненный удар по самолюбию… и не только.

Я едва не запнулась на полушаге и, вновь не выдержав, перебила:

— И по чему же ещё?

— По затылку, — признался он несколько скованно. — И пришёл в себя только в странном тесном помещении, которое вдобавок раскачивалось. Сперва решил даже, что удар оказался слишком силён, но нет. Меня попросту засунули в трюм какой-то ржавой посудины, и она успела спуститься весьма далеко вниз по Эйвону. Маскарадный костюм исчез. Меня хорошенько отделали, так, что будь я послабее, то долго ещё не встал бы. Но руки пожалели, а зря. — Улыбка его стала злой. — У меня ушло четыре дня на то, чтобы заставить моих тюремщиков пристать к берегу. Я вернулся в Бромли, но сперва не рискнул вернуться, потому что не знал, что случилось за это время. На первый взгляд, всё оставалось по-прежнему. Поэтому я решил отыскать ту даму, которая подстроила моё похищение. И выяснил к своему удивлению, что она и есть та самая Финола Дилейни. И что она считает меня мёртвым, как и многие другие. Видимо, потому, что своих тюремщиков я оставил не в лучшем состоянии.

Меня пробрало дрожью.

«Не в лучшем состоянии»… Знать не желаю, в каком.

— Продолжайте, — кивнула я. И добавила, не сдержавшись: — Вы могли бы послать весточку.

— И выдал бы себя почти наверняка, потому что всю вашу почту к тому времени проверял ваш дядюшка, — ответил Лайзо ровным голосом и вдруг добавил резко, выдавая накопившиеся чувства: — Я готов принести сотню извинений, Виржиния, но только за то, в чём чувствую себя виноватым.

— Вы хоронили прошлое, я помню. Это достаточное оправдание, — произнесла я горько, чувствуя, что силы меня оставляют. Слишком долгий день; многое произошло.

А он прав, тысячу раз прав. Нельзя возвращаться с врагом за спиной. Пока Финола следила за мной, он следил за нею. Почему же мне так скверно? Это ревность?

Святые Небеса, как же унизительно! Почему мне хочется его оправдать за всё и одновременно уколоть побольнее?

— Я понимаю, что заслужил… — начал было Лайзо, и тут я не вытерпела, обернулась и стукнула его по груди кулаком:

— Нет, не понимаете! Я думала, что вы мертвы!

…а в кулаке был зажат пояс леди Метели.

Мы смотрели на эту белую, богато изукрашенную полоску ткани с минуту, не меньше, и не произносили ни слова. И у меня в голове крутилась, точно граммофонная пластинка, одна и та же мысль: он не просто не давал о себе знать, развлекаясь где-то. Его и правда могли убить.

Нет, не так.

Его оглушили, вывезли на ржавой лодке на середину реки. Избили настолько сильно, что следы видны до сих пор. И случилось это потому, что я показала больше чувств, чем имела на то право. И Финола воспользовалась моей слабостью.

А Лайзо… Не знаю, что понял он, глядя на пояс, но в зелёных-зелёных глазах теперь горело что-то такое, невыносимое…

«Ещё мгновение — и он скажет непоправимое», — поняла я вдруг и прежде, чем с его губ сорвался хоть один звук, прижала пальцы к ним.

Пояс змеёй лёг на полу, никому не нужный.

— Молчите, — приказала я шёпотом, потому что голос сел. — Молчите, потому что если вы произнесёте это прямо сейчас, мне придётся сказать «нет» и ещё много ужасных слов, потому что я графиня Эверсан-Валтер.

Губы его были очень горячими. Ладонь у меня пылала. Лайзо на несколько секунд замер с закрытыми глазами, а затем так же, не размыкая век, бережно взял мою руку, склонился — и поцеловал пальцы, запястье, снова пальцы. Я позволяла ему, и это тоже был ответ — на несказанные слова.

— Тогда я буду говорить, когда вы сможете услышать, — произнёс он хрипло и опустился на одно колено, словно принося присягу.

Руку снова обожгло прикосновением.

— Да, прошу, — едва слышно ответила я. Голова кружилась так, что, казалось, можно опрокинуться на воздух — и поплыть. — Вы мужчина, в конце концов. Придумайте что-нибудь.

— Клянусь.

Это слово я не услышала — кожей почувствовала. И вздрогнула, и пошатнулась, ощущая себя одновременно больной, неизлечимо больной, и очень счастливой. Он почувствовал неладное и застыл, коленопреклонённый, как рыцарь из книги сказок, глядя снизу вверх.

Точно во сне, я протянула руку — левую — и произнесла:

— Ещё.

Лайзо взял её бережно, как сокровище, огладил по контуру и поцеловал кончики пальцев, затем прижался щекой. И тепло его дыхания на запястье волновало сильнее, чем даже поцелуи, потому что теперь мне казалось, что у него тоже кружится голова и земля уходит из-под ног.

Нет, невыносимо.

Я отстранилась и шагнула к столу, точно сомнамбула. Затем села на своё место, переложила книгу для записей из стороны в сторону, собираясь с мыслями. Лайзо всё так же оставался недвижим.

А мне, кажется, ясно теперь было, с чего начать.

— Мой предок, — произнесла я тихо, — первый граф Валтер, когда-то звался Вильгельмом Лэндером и был простым рыцарем. Знаете, за что он получил свой титул?

Лайзо качнул головой.

— Нет.

— За высочайшую доблесть, за храбрость и ум, равных которым не было среди рыцарей, — ответила я, перелистывая страницы — пока ещё пустые. — Дело было не в одной битве. Государю он служил много лет. И даже то, что в жёны Вильгельм Лэндер взял язычницу, дубопоклонницу, не помешало ему стать графом. Никто просто не посмел ничего сказать. Далее, моя прабабка, леди Сибилл… О ней я уже рассказывала. Вы ведь храните серебряные часы с дарственной надписью? — Он снова кивнул. — Но вы, полагаю, не знаете, что её супруг не был графом Валтером с самого начала. Титул и земли полагалось унаследовать его старшему брату. Но в сражении при Мон-Жермен именно младший из двух братьев имел смелость добиться аудиенции у генерала Уэбера и предложить план, который в дальнейшем помог переломить ход сражения. Из двух сыновей отец, граф Валтер, выбрал более достойного наследника. Возможно, старшему сыну нелегко было смириться с этим, однако решение он поддержал. Интересная история, как вы полагаете?

— О, да, весьма, — откликнулся Лайзо странным, хрипловатым голосом.

Я перевела дыхание и продолжила:

— Теперь моя мать… Вы, полагаю, слышали, что брак этот считали мезальянсом. Граф Эверсан-Валтер и младшая дочь баронета Черри, чья родословная более чем сомнительна. Говорили, что это история всепобеждающей любви. Возможно, и так. Но моя мать, леди Эверсан-Валтер, вовсе не была такой слабой и тихой, какой казалась. — Тут я помолчала, не зная, как продолжить и как облечь в слова то, что для меня самой оставалось смутными догадками, намёками. — Вы ведь знаете, чем занимается маркиз Рокпорт, верно? Мой отец… мой отец, полагаю, раньше занимался тем же. А леди Эверсан-Валтер писала для него письма под диктовку — всегда, до самого конца. И, надо полагать, не только светские… О леди Милдред рассказывать не буду, — улыбнулась я. — О её подвигах и так говорят слишком много. Но добавлю ещё вот что. Никто из тех, кем особенно гордятся Валтеры и Эверсаны, не имел высоких покровителей, не был богат. Многие из них даже нарушали неписаные законы, как Вильгельм Лэндер, который женился на дубопоклоннице. Но каждый из них стал особенным человеком — настолько особенным, что именно для него — или для неё — и высший свет, и государь, и вся страна готовы были немного, на шаг, поступиться традициями. Вы понимаете?

— Да, — ответил Лайзо отрешённо. — Да, кажется, я понимаю.

— Тогда, прошу, ступайте сейчас, — приказала я мягко. — Мне о многом хочется поговорить. О Валхе, о снах, о мисс Дилейни ещё, пожалуй… Но не сегодня, а тогда, когда и вы, и я сможем держать в уме, собственно, предмет разговора. А не то, что держим сейчас.

Он, не раздумывая, прикоснулся к своим губам. А я поймала себя на том, что накрываю ладонью правой руки запястье левой, точно стараюсь удержать призрак чужого дыхания.

Когда Лайзо вышел, прикрыв за собою дверь, я, конечно, пыталась вернуть себе ясность мыслей — хотя бы для того, чтоб внятно объяснить Клэру за поздним ужином, где пропадал мой водитель столько времени. Но, увы, так и не сумела. Пришлось отговориться усталостью и в буквальном смысле спрятаться от неприятных бесед за дверью спальни.

В ту ночь впервые за долгое-долгое время мне приснился запах вишнёвого табака.

Он окутывал мои покои постепенно; белёсый дым стелился по стенам, отодвигая их всё дальше и дальше, отъедая по кусочку, пока не уничтожил вовсе. Перины обернулись мягкой, тёплой землёй, а одеяла — ветром.

Наверное, графине не подобает сидеть в глубокой траве на вершине холма, обняв колени, и ждать рассвета. Однако ни меня, ни леди Милдред подобные условности не смущали.

— Ты мне так нужна сейчас, — упрекнула я её, и вишнёвый дым увивался вокруг меня, словно поддразнивая. — И приходишь столь редко!

У бабушки вместо глаз были тёмные провалы, бездонные колодцы; надо бы испугаться, но пугал ослепительный свет Валха, а не этот ласковый мрак.

— Не стоит бояться перемен, — повторила она в который раз и улыбнулась. — И полагаться на меня всё время тоже не стоит. Когда ты станешь сильнее, я уйду.

На глаза у меня навернулись слёзы.

— Тогда я хочу быть слабой.

Она невесомо прикоснулась к моей щеке:

— Поздно, милая Гинни. Слишком поздно.

Я проснулась со странным чувством светлой печали. Нет, без сомнения, это не было прощанием навсегда; нам ещё уготовано много встреч. Но вместе с тем я чувствовала себя так, словно потеряла что-то огромное — и одновременно обрела.

Возможно, мечту.

Или цель.

Или себя.

Не знаю, что именно, но непременно разберусь; пусть не сразу, совершая ошибки и выбирая неверные пути… Спасибо, леди Милдред.

Кажется, я действительно больше не боюсь.