Книга Мертвых

ГЛАВА 5

- Как прекрасно, - пораженно выдохнула Селеста.

- Угу. Вставай давай, женщина, застудишь почки! Прекрасно ей, блин...

Мы лежали на траве. Мягкий прохладный ветер, берущий начало на далеком западе и огибающий снежные шапки до боли знакомых гор, нежно трепал наши волосы и обдувал лицо, вдыхая в легкие чарующий аромат ромашки и сирени.

Несмотря на мое нервное ворчание, Селеста подниматься не спешила. Женщина упивалась свободой, да и как я мог ее винить? Я сам на несколько коротких мгновений оказался в плену этого теплого родного солнца и поразительного чистого синего неба, по которому, будто огромные перья белого голубя, плавали мягкие снежинки облаков.

Всего лишь на несколько мгновений во мне проснулось все былое, вновь вспыхнули чувства. Я готов был взлететь ввысь, отдаться ощущению полета и желанной свободы, отбросить все сомнения и всю ту боль, сдерживающую меня здесь, сейчас, и стать частью чего-то большего. Всего лишь на несколько жалких коротких мгновений...

А потом я вспомнил, кто я и зачем пришел, и наваждение пропало. Сейчас не время для подобной чепухи, да и никогда не было. Стоит вспомнить, что скрывает за собой эта наигранная умиротворенность, и разом перестаешь ее замечать. Хищники всегда бродят в округе, и не важно, животное это или что пострашнее, а тех, кто отвлекается на белоснежные облачка, природа заставляет об этом горько пожалеть.

- Чего ты такой хмурый? - ее губы невольно расплылись в улыбке. Женщина скинула с себя душную шубу, сапоги и несколько накидок, которые приходилось на себя натягивать из-за суровой зимней обстановки края света. Она осталась в одном легком платье и тонких кожаных брюках и снова улеглась на траву, глубоко вдыхая свежий воздух.

Он пьянил ее, делал ее счастливой. Кто сказал, что только Эрин способен развить у тебя зависимость? Зависимость может создать все, особенно люди.

- Давно я не бывала в таких местах, - прошептала небу Селеста, любуясь неровными разводами облаков. - И это твой дом.

- Это наш дом, - поправил я ее и снова повторил: - Поднимайся. Задержимся тут еще минут на тридцать, и можешь смело копать себе могилку.

- Это еще почему?

Я почувствовал резкий укол разочарования. Ну, чего-чего, а приносить людям плохие вести - моя профессия. Не зря ж я почти тридцать лет монстров убивал!

- Северная Голиция, мамаша, - место не для слабаков, любующихся прелестями природы. Это место силы, место отчаяния и зла, причем настолько великого, что тебе и не снилось. Здесь больше века не жил ни один человек в страхе, что проклятие, павшее на этот край, затронет его и сделает безумным чудищем, которого свои же пристукнут при первой возможности. Может, из-за отсутствия людей эти земли стали такими прехорошенькими...

- Не жил.

- Чего?

- Ты сказал "не жил", а сейчас живут? - с интересом спросила Селеста.

- Честно? Без понятия, но когда я в последний раз здесь был, нашлись дураки. Так что поднимай свои сочные бедрышки с сырой землицы и топай на северо-восток: быстрее смоемся, меньше проблем будет.

С некой долей жалости от прощания с красочным пейзажем Селеста встала на ноги и осмотрелась, натягивая перстень с Амнелом на указательный палец. Она откинула шубу в сторону (и правильно: за такую махину здесь мало кто заплатит, морозы тут не такие уж и сильные, да и тащить ее до ближайшего города дело весьма трудоемкое), стянула с ног теплые шерстяные носки и вновь напялила свои сапоги, которые теперь болтались на ступнях как петух с ломаной шеей.

- Ноги сотрешь в кровь, - предупредил я.

- Пусть, потом разберемся, - упрямо заявила женщина, и я не стал больше лезть к ней со своими (не дурацкими!) советами.

Селеста перекинула через плечо свою сумку, и мы потопали вперед.

- Северная Голиция, - будто смакуя каждое слово, пробормотала женщина. - Что за название такое? Есть и Южная?

- Не-а, насколько я знаю.

- Тогда почему?..

- Почемушто! Просто название, чего ты прицепилась?

- Да просто, - она взяла короткую паузу между своими постоянными вопросами. - А что там с проклятием? Оно нас не коснется?

Я выдохнул, но это скорее прозвучало как монотонное "у-у-у-у".

- Я твое проклятие, дорогуша. Второй раз Волком стать просто невозможно.

- Так это отсюда...

- Да! - решил я опередить все ее следующие вопросы. - Я здесь родился, здесь жили мои родители и родители их родителей, проклятие у меня в крови. Как оно появилось? Второй договор с Проводницей, это тебе что-нибудь говорит? Нет? Вот и все!

Селеста фыркнула.

- Мог бы просто поделиться воспоминаниями, разве так не легче?

- Боги, за что вы послали мне эту женщину... Поделиться воспоминаниями - залезть в твою голову так глубоко, что потом не вылезть. Не хочу рисковать, уж лучше ты сама прочти это.

- Нет. Мы ведь договорились пока друг к другу не лезть.

- Вот и умничка.

Селеста легко шагала вперед, изредка прерываясь на короткие перекусы. Казалось, ее не смущают даже ненавистные камни на земле, которые больно впивались в пятки и раздирали стоптанную кожу, но мне все равно стало ее жаль, и я перенял часть неудобств на себя, хмуро оглядывая местность.

Ну, вернулся я домой, и что? Я мог думать только о своей семье и о себе, а ощущение родства с окружающим меня миром так и не наступило. Я будто и не уходил никуда вовсе...

Я понял, что думать обо всем этом просто бесполезно, и отбросил лишние мысли в сторону.

Так пролетел и первый день дома, полный серого занудства для меня и радости странствий для Селесты. Догадаться не трудно: она вновь оказалась в своей колее. К сожалению, чтобы я тоже вышел на свою дорогу, мы должны были найти какого-нибудь поганца из нежити и укокошить его за деньги.

Вот по чему-то подобному я действительно скучал! В том мире чудищ было не так уж и много, и большинство из них жило обособленно, так что люди на них не жаловались.

- Тебе надо выспаться, - напомнил я женщине, разводившей костер. - Ну-ка, осмотрись.

Она послушно покрутилась на месте.

Ага, деревья, кустики, цветочки... Вон там какая-то мрачная каменюка, на ветке горят совиные глаза, и сверчки занудно стрекочут, и им вторит фырканье мелких грызунов, скачущих с ветки на ветку и ползающих по подсохшей траве.

А что это там воет? Волки. Думаю, к костру подойти они не осмелятся. Это не те волки, что жрут странников, специально выслеживая их по запаху огня, эти дикие, не знакомые с подобным творением человечества.

Главное, что людей нет, значит нет и разбойников. Когда я в последний раз проходил по проклятым землям Северной Голиции, несколько жухлых новых деревушек располагались в устье реки Данмар (ее еще называли Огненной Рекой), а та отсюда в десяти днях пути.

- Нормально. Безопасно.

- Угу. Могу я наконец поспать? - положив голову на свой мешок с вещами, недовольно пробурчала Селеста.

- Так уж и быть, спи. Но завтра с первыми лучами солнца, женщина, так что приготовься снова стереть пятки в кровь. Господи, и перед сном намажь их чем-нибудь, мы как будто по воде идем!

- Чем? - ее голос стал сердитым.

- Без понятия! Приложи подорожник, не знаю. Или наплюй и разотри.

- Да ладно, само заживет. Это от непривычки.

- Конечно, блин, от непривычки... - она закрыла глаза, так что я погрузился во тьму. Это мне совсем не нравилось. - Стоять!

- Чего еще?!

- Выпусти меня, я поохочусь. Раздобуду чего на завтрак, хоть пожрешь нормально.

- И как я тебе это сделаю?

Я нащупал сознанием ее разум и осторожно к нему прикоснулся. Меня будто окатило холодной водой, а затем без остановки забросили в адскую печь, но я сдержался и продолжил давить изо всех сил, на каждом шагу получая от нее предупреждение: "сунешься дальше - убью".

- Слушай, ты как будто в первый раз у мужика в постели. Расслабься, попытайся просто выкинуть меня из своего тела, вот и все. Разве так сложно?

- Представляешь, да! В тот раз мне было страшно, я не знала, что делать, и все произошло само собой!

- Брехня.

Я нажал еще сильнее, нащупывая в непроходимой стене под названием "личность" брешь.

Селеста вскрикнула. Она сжала руками свою голову и рывком выгнала меня из своей головы, и я ощутил, как вновь обретаю - пусть и волчье - тело.

- Еще раз так сделаешь, - с облегчением выдохнула женщина, - я тебя убью.

Ну, и что я мог на это ответить? Я высунул язык и когтем схематично накропал на земле кулак с вытянутым средним пальцем.

- Ой, да иди ты в задницу!

Обиженная, она повернулась ко мне спиной и застыла, изображая из себя спящую.

Я недовольно заворчал. Пытаясь отделаться от мыслей о своей семье, я занял себя мыслями совсем о другом и задумчиво поглядел на ровную спину Селесты, по которой бегали мошки, привлеченные светом костра.

Я тихо обошел ее на звериных лапах и на секунду прилег, осматривая миленькое почти по-детски умиротворенное личико с высокими скулами и острым подбородком, прикрытым сейчас вьющимися черными локонами волос.

И еще этот чертов разрез на тоненькой ткани ее платья, на который она постоянно бросала насмешливые взгляды, зная, что мне ничего не остается, кроме как смотреть ее глазами на ее же... округлости.

Глумилось ли она надо мной? Я надеялся на это, потому что о чем-то большем думать мне приходилось с трудом. Она знала, что я никогда не смогу прикоснуться к этому желанному, столь близкому и невероятно далекому телу.

Смогу ли я когда-нибудь ее узнать по-настоящему?

Навряд ли. Временами она была такая мягкая, податливая и уступчивая, пусть изредка выпускала шипы, но, сидя в ее голове, я ощущал весь лед и твердость характера. Непонятного характера, будоражащего характера, и она влекла меня подобно вот этим мошкам на ее спине.

А как она поступила с Августом! Не так уж и плохо, но вариант с постелью можно было и вычеркнуть, дабы не создавать лишние проблемы. Мелкая месть, говоришь? И кто я здесь: охотник или жертва?

Она незаметно набрасывала петлю мне на шею. Боюсь, когда-нибудь я намеренно выбью из-под себя спасительный стул, лишь бы оказаться хоть раз в ее объятьях.

А как же Ольха? Неужели все прожитые годы - пустой звук? Нет, я любил свою жену, но тяжело было сдерживать подобные мысли в компании красавицы-спутницы. Скорее всего это просто желание, ничего больше.

Учуяв запах свежей бегущей крольчатины, я вскочил на лапы и зарычал. Вот он, спасительный запах примитивной охоты, которая мне сейчас так необходима!

Я сорвался с места и бросился в погоню. Волчьи инстинкты разом поглотили мой разум, и я не сопротивлялся. Не мог сопротивляться. Лапы тяжело опускались на землю, и массивное тело зверя устремилось вперед в поисках добычи. Резко остановилось. Зверь понимал: времени мало, а кролика и того меньше. Нужно что-нибудь большое. Олень? Луговая пантера?

Запахи ночи проникли в мой мозг, и я ликующе взревел: медведь!

Надо торопиться. Скоро моя шкура вновь омоется кровью.

"Кто стучится в дверь мою? - промелькнула у меня в голове старая песенка. - Вот того я и убью...".

- Кто стучится в дверь мою? - насвистывал себе под нос здоровяк с приплюснутым носом, выворачивая мешки с моими пожитками наизнанку. - Вот того я и убью!

- Не стоит.

Из носа сочилась кровь. Правый глаз заплыл, и я едва различал в полутьме силуэты еще троих, наставивших на меня тяжелые боевые арбалеты. Я знал: стоит одной стреле, пущенной из такого оружия, коснуться моего тела, и даже от попадания в ногу я уже не жилец. Яд и серебро всегда делают свое дело.

- Чего ты вякнул, цыпленок? - пробасил тот, что стоят сзади. Ткнул острием меча мне в шею. - Еще раз откроешь рот, и я вырежу твои губы!

Здоровяк продолжал рыться в моих вещах.

- Не стоит, - мрачно повторил я.

Я не злился. Ярости во мне не осталось ни капли. Но мне было противно смотреть, что в моих вещах роется подобный болотный тролль с грязными руками, измазанными чьим-то вонючим дерьмом.

Меча надавил сильнее. Мое терпение лопнуло.

Я вскочил на ноги. Веревки на руках давно лопнули. Я без труда развернулся вокруг своей оси на пятках, уходя от чересчур длинного меча, и оказался за спиной неудачника, дерзнувшего тыкать в меня своей железякой.

Одна секунда - и его больше нет. Свернута шея, ничего особенного.

Тренькнула тетива первого арбалета. Я легко уклонился. Припал к земле и ринулся на второго. Две секунды - еще одна свернутая шея.

Остальные не мешкали. Легко стоять впятером против одного избитого странника. Втроем уже нет.

Остались два арбалетчика. До первого я добрался без проблем: он не успел перезарядить свое оружие, когда первая стрела застряла в глазнице его только что погибшего соратника. Сначала он пытался сделать хоть что-то. Он выхватил кинжал и саблю. Сражаться с перерезанным от уха до уха горлом не мог. Упал на землю, в лужу крови.

Последний успел выстрелить. Мне повезло, костер выбросил искры. Промазал.

Одним ударом под дых я повалил его на землю. Вторым заставил заткнуться, сломав челюсть. Завершил дело каблуком сапога, от давления которого позвонки его шеи коротко хрустнули, перечеркивая линию жизни.

Здоровяк насел сзади.

Бугай обхватил меня за горло. Его деревянные мышцы напряглись, сковывая шею. Дыхание прерывалось. Я ощущал, как синеет лицо, и кровь приливает к щекам.

Взгляд затуманился.

Стиснул зубы. Саданул его что есть мочи по почкам и заставил отпустить. Кашляя, я отполз в сторону, так что костер оказался между нами.

- Засранец, - он ничуть не волновался о своих подельниках. На дороге беспокоятся только о себе.

- Не стоило, - коротко бросил я в ответ.

Здоровяк пнул мешок в мою сторону. Обрывок ткани угодил в огонь. Почернев, он за несколько коротких мгновений расплавился, обращаясь в ничто.

Последний поднял с земли ножны с моим мечом. Он мрачно ухмыльнулся, показывая ряд неровных гнилых зубов. Два верхних и один нижний отсутствовали.

- Сейчас мы тебя на ремни-то порежем.

- Удачи.

Он обхватил толстой мозолистой ручищей изящную рукоять - слишком большую для обеих его ладоней. Выдохнув сквозь зубы, он потянул ее на себя. Раскрыл в недоумении рот, обнаружив, что вместо клинка в ножнах зияет пустота.

- Зачем ты таскаешь с собой сломанный меч? - спросил он.

- Он не сломанный, - ответил я. - Его имя Кейнекен.

- И что?

- Это значит "беззубый".

С криком я сорвался с места. Легко перепрыгнул костер, всадил с разворота локоть ему в кадык. Здоровяк взвыл, накренился вбок, его хватка ослабла.

Я выхватил из его лап рукоять меча. Взмахнул. Отрубленная башка, оставив в стороне фонтанирующее кровью тело, подкатилась к моим ногам.

Я вытер с лица кровь. Размахнулся и пнул голову в кусты, стараясь бить не носком, а боком, чтобы не вывихнуть пальцы. Голова - вещь тяжелая. Подумав пару минут на месте, я углубился в кусты терновника, шипя каждый раз, когда иголки вонзались в тело, протыкая тонкую ткань. Я отыскал отрубленную голову, поставил ее перед собой и выудил из-за пазухи нож.

Работа заняла около двадцати минут: выковыривать зубы всегда проблематично, особенно когда из-за гнилости они крошатся и обламываются.

- Беззубый, - мои губы растянулись в улыбке, но глаза продолжали оставаться холодными. - Как и ты.

Поколдовав еще немного над трупом, я закрепил голову на окровавленной шее и подошел к лошадям. Они были привязаны к толстому дереву неподалеку, все пять. Они меня боялись, они всегда меня боялись. Тем не менее мне удалось водрузить тяжелое тело здоровяка на самого выносливого скакуна.

Подержав конец ножен над огнем и тщательно следя, чтобы кожа не опалилась, я вернулся к лошади и ткнул в его круп раскаленным обрывком стали на конце. В воздухе смердело паленой плотью. Конь вырывался. Я перерезал веревки.

Он не стал долго ждать. Поднимая тучу пыли, скакун понес своего всадника вдаль, все еще сверкая горящим символом в ночи.

Это было возвращение. Но возрождение ли?

Я сплюнул кровь на землю. Под сердцем разливалась скудная серая боль. Я бы не упал, однако тело упорно отказывалось подчиняться. Не выдержав напора вновь открывшейся раны, я свалился спиной на пыльную дорогу.

В голове проносились мысли. В голове роились возможности. В голове жили воспоминания, одни только воспоминания...

После той ночи в одинокой избе, окруженной тысячами мертвых кровожадных тварей, я едва ли мог удерживать в голове больше шести дней. Разум просто отказывался запоминать больше. Он интересовался только той ночью, когда меня лишили... чего? Души ли? Сомневаюсь, что она существует. Думаю, душа - всего лишь термин для совокупности чувств, страхов и желаний.

Меня будто вытягивали из трясины. Чья-то жесткая рука тащила меня за ворот к свету.

Только открыв глаза, я понял, что это всего лишь солнце. Оно светило сквозь небольшое окошко, прикрытое шторой, и бросало лучи на большую прямоугольную кровать, растрепанную, как и я сам.

Нога голой женщины - видимо шлюхи - лежала на моем животе, тонкие изящные руки обхватили шею, и ее лицо упиралось в плечо. Она тихо сопела, повсюду на ее теле проступали синяки с четкими отпечатками моих пальцев.

Я грубо оттолкнул ее в сторону. Она даже не проснулась.

Потирая саднящие от боли виски, я подошел к окну и выглянул наружу. Пустынно, первое, что пришло на ум. И на удивление много леса. Неужели я во владениях какой-то ведьмы?

Я взглянул на шлюху и поморщился. Навряд ли.

Где я тогда? Я возвращался... куда?

Я тряхнул головой. Убрал назад длинные волосы, пригладил росшую клинышком бороду.

Думал.

Без лечения мне в нормальную жизнь не вернуться. Значит, надо искать лечение. Но его нет, ведь и болезнь эта поразила меня впервые за всю историю человечества. Никто раньше с этим не сталкивался. Кто-то сказал, что я обречен.

Если так, надо привыкать жить подобным образом. Не задумываться о прошлом, жить только здесь и сейчас. Попытаться быть свободным.

Женщина сонно застонала. Она просыпалась, ворочаясь в постели, и скинула с обнаженного тела одеяло. Капельки пота поблескивали в свете солнечных лучей, огненно-рыжие волосы разметались по подушке и походили на бушующее на ткани пламя.

Я стиснул зубы.

Я подошел к кровати с ее стороны, уперся коленями в край, осторожно прикасаясь подушечками пальцев к ее нежной бархатной коже. Я водил рукой по ее телу, блуждал по нему, с восхищением изучая каждый его изгиб, и мои движения с каждой секундой становились все более жесткими и настойчивыми.

Я притянул ее себе, обхватив руками бедра, и прижался животом к ее спине. В ноздри хлынул запах свежего пота, смешанный с ароматом дешевых лавандовых духов. Он не отрезвлял, не вызывал отвращения - скорее жгучее желание овладеть ее вновь.

- Не хочу. Я устала.

Она устало попыталась меня оттолкнуть. Руки едва ее слушались после минувшей ночи, и вышло смазано, так что я лишь покачнулся.

Оскалившись, я протянул руку к кожаному мешочку, лежащему на тумбочке справа от кровати. Достал монету, кинул ее на смятую простынь, чтобы солнечные лучики призывно поблескивали на переливах золота с размытым портретом Держателя.

- За день вперед, - прорычал я ей в ухо, и она послушно опустилась на четвереньки, зубами вцепляясь в подушку. Сдержать крики? Но чего? Боли или наслаждения? Плевать.

Я понял, что не знал, что со мной происходит. Да и не хотел знать.

Я вспомнил поговорку бывалых воинов востока, с которыми когда-то встречался: "Жизнь - как туалетная бумага. Если ты не подтираешь ей зад, когда-нибудь сдохнешь от запаха собственного говна. Или от кинжала в спину".

Примечательно. А ведь я даже не знал, что такое туалетная бумага.

Освободил я ее только к закату, даже не спросив, как ее зовут. Она выползла из комнаты, кутаясь в провонявшее влажное одеяло, и стискивала пальцами одиннадцать золотых из моего кармана. До чего же жалкое зрелище.

Я же совсем не запыхался. Лег обратно в кровать. Сложил руки на груди и уставился в потолок. Звериная выносливость делала свое дело. К сожалению, от нее я перенял не только это: с каждым днем мое желание быть с женщиной становилось сильнее, а наслаждение от этого стремительно угасало, будто тело намекало мне, что мне необходимо только совершить нужное и уйти. Не хорошо.

Я оделся, с удивлением оглядывая свое тряпье. Из одежды у меня остались лишь крепкие кожаные брюки, ботинки на шнуровке с ужасно неудобной тонкой подошвой, серая замызганная рубаха и простой темный жилет с креплением на плече для ножен. И пояс. Широкий, почти в две мои ладони, с круглой бляхой с изображением пылающей морды волка. Где я его только раздобыл?

Конечно, и Кейнекен, мой верный невидимый союзник.

Не решаясь выйти к людям, я открыл окно и спрыгнул вниз. Свежий воздух отогнал смрад харчевни, и я глубоко вдохнул. Свобода? Нет. Тогда что? Плевать. Звери не думают о жизни, они просто живут.

Я углубился в лес.

Остановившись у холодного пруда под маленьким водопадом, я огляделся. Принюхался. Убедился, что рядом никого нет, и скинул с себя одежду. Зачем было ее одевать, если все равно снимать? Не знаю.

Я позволил своей коже порасти шерстью. Было больно. Всегда больно, когда твое тело меняется столь сильно. Боль можно уменьшить лишь увеличением срока обращения, а это не всегда позволительно. Особенно в бою.

Когда обличье Волка стало приносить мне боль? Раньше я такого не чувствовал. Я сломался? Что случилось в той избе на утесе? Я должен это помнить? Одни вопросы. Нет ответов.

Я закричал, когда волны мучений и страдания захлестнули с головой. Я свалился на землю, глаза заполонила кровь. Секунда, еще секунда - намного дольше, чем раньше. Кости трещат, деформируются, сквозь кожу проступает жесткая звериная шкура. Боль - слишком обыденно, агония подходит больше. Лишь бы никто не услышал.

Я оттащил свои вещи в кусты и притаился. Я вдыхал запахи леса. Ждал добычу.

Положив тяжелую голову на передние лапы, я прикрыл глаза, непрерывно дергая ушами и хвостом: комары, приходилось отгонять.

Внезапно мое тело вздрогнуло. Я ощутил острый укол в собственный разум и заскулил. Понимал, что нечто грубо вторгается в мои мысли, сеет в них хаос, раскаленным шилом проделывая в голове дыры. Но также внезапно исчезает. Напоследок я улавливаю животных страх - настоящий ужас, - шедший от этого "нечта". Что с ним случилось?

Я погружаюсь в раздумья и вижу истину: он просто испугался. Увидел безумие в моей голове и поспешно скрылся, не желая заразиться. Боялся стать таким, как я. А какой я? Сломанный.

По лугу чуть дальше водопада бегают кролики. Крольчатина - вкусно, но не питательно. Пока словишь одного, другие убегут, и тебе достанется лишь легкий перекус. Требуется нечто большое.

Птицы. Догнать птицу почти невозможно, а если догнал, то ее мясо слишком пресное для такого большого зверя как я. Не питательное. Бесполезное.

Я недовольно заворчал, скаля зубы. Мне это не нравилось. Желудок угрюмо протестовал от голода, издавая отвратные звуки, и я нервничал. А когда я нервничаю, все становится плохо.

Вот наконец примешался новый запах. Противный настолько, что щекотало ноздри. Кошка. Большая кошка, размером с тигра, но местная разновидность. За несколько десятилетий отсутствия людей и последствий Великой Чумы здесь появились новые виды. Боялся ли я заразиться? Нет. Земля почти полностью очистилась, да и во второй раз проклятие на меня не ляжет.

Я сорвался с места. Я преодолел все расстояние за пару минут и резко остановился за кучей ребристых камней, наблюдая за добычей.

Еще одной особенностью этой формы было отсутствие запаха. Нет, люди меня прекрасно чуяли, а большинство животных не замечали меня даже у себя за спиной. Это стало смертью кошки.

Я вышел из тьмы, серебряная стрела, пронзающая ночь. К сожалению, недостаточно быстро, чтобы застать ее врасплох. Она дралась.

Кошка низко зарычала, ее хвост взметнулся вверх, и уши прижались к голове. Темно-желтые глаза горели огнем, и верхняя губа приподнялась, обнажая ряд мелких острых клыков.

Я загнал ее в угол. За ней простирался лишь луг, и она знала, что по прямой я догоню ее за пару секунд. Ей пришлось сражаться.

Стремительно, так что я едва заметил размытое пятно ее лапы, тварь подскочила ко мне и полоснула когтями по глазу. Я взвыл, отскочил назад. Кровь хлынула из раны над глазницей.

Я рассердился. В следующий раз, когда она атаковала, я был готов. Прибил тварь одной лапой, размозжив череп о землю.

Решив не задерживаться на открытой земле, я схватил кошку челюстями за шкирку и оттащил к пруду, притаившись в сени небольшой рощицы.

Тогда я услышал его. Он хлопал в ладоши.

Темный силуэт был рожден из самого мрака ночи, и я не ощутил его запаха - никакого приближения угрозы. Темный, укутанный в сумрачно-черный плащ, он вытянул вперед руку, на которой красовался странный перстень с мглистым камнем, и рассмеялся:

- Поразительно! Давно же я не видел такой охоты. Коротко, зато какое действо!

Камень вспыхнул. Я закричал, так и не успев отведать кошатины.

От жителей деревни, рядом с которой я очнулся в полном своем облачении и Кейнекеном за плечами, я узнал, что с той охоты прошло десять дней. Я напряг память, силился вспомнить, кто был тот человек. Должен ли я его знать? Должен ли я его помнить? Амнел. Плевать.

Много вопросов, мало ответов. Толку нет.

Я добрался до единственной в округе харчевни, ввалился внутрь. На одно мгновение люди затихли. Каждый смотрел на меня с подозрением. Может, потому что у меня за плечом торчала рукоять меча, а может потому что мой мрачный вид вызывал у всех отвращение. Я привык их не замечать. Я прошел мимо и уселся у дальнего стола рядом с окном, выходящим на лес.

Он манил меня, я был его частью. Будто Древо решило заграбастать мою душонку, вернуть должок и тянуло свои корни даже досюда, высасывая память и силы.

На стол легла чья-то рука. Толстая, но отнюдь не сильная. Скорее рыхлая: такими обычно бьют непослушных жен, когда они отказываются продавать свое тело за несколько серебряных грошей, лишь бы муж продолжил растить жир, поедая все запасы в местах, подобных этому. Жены могли обойтись и без них. Нельзя, правила, традиции - бред.

Я перевел взгляд чуть выше. Серая туника, потрепанный крысиный жилет, ничем не примечательное шмотье.

Еще выше. Третий подбородок, свиное рыло, гнилые зубы. Губы кровоточат, волосы давно не видели чистой воды, и мутные глазенки бегают от рукояти меча до тощих плеч и обратно.

Он был шире меня в три раза, зато ростом не отличался. Походил на попа из местной церквушки, который жил лишь подаяниями да "милостью Божьей", лапая прихожанок на каждом углу под видом отпущения грехов.

Вокруг рта жирное пятно. Смердит дерьмом и элем.

- Ты мне не нравишься, - честно признался я, глядя в его глаза, скрытые за складками огромных щек. - Проваливай.

Я знал, что случится дальше. Все всегда происходило подобным образом, и я считал, что это лучшее начало очередного сознательного дня из немногих.

Толстяк взревел. Видимо, из-за своего огромного веса он считал, что свалит меня одним ударом, однако не успел поднять даже руку. Сталь пронзила ладонь в самом центре и пригвоздила ее к дереву. Кинжал вошел до самой рукояти.

Он взвыл, попытался достать меня другой рукой. Промахнулся.

Я легко выдернул кинжал из столешницы, развернул его кисть ладонью от себя и вонзил острие в плечо, поросшее таким же рыхлым вялым жирком.

- Ты мне не нравишься, - повторил я. - Свинья.

Одним мимолетным движением я высвободил Кейнекен из оков зачарованных ножен и плавно провел невидимым лезвием по его горлу. Медленно, чтобы видеть, как гаснет жизнь в его поросячьих глазках.

Кровь хлынула прямо на меня. Не знал, что в толстяках умещается так мало крови.

Труп хряка рухнул к моим ногам. От удара тела о пол подскочили столы, и стул напротив меня грохнулся рядом в лужу багровой жидкости. Я вынул кинжал из его плеча, вытер его о крысиный жилет и спрятал в ножнах за поясом.

Кейнекен в чистке не нуждался: каждая капля крови впитывалась в призрачный клинок, придавая ему сил. Никогда не любил разумное оружие. Но меч мне нравился.

Я оглядел людей, замерших в ожидании, и прорычал:

- Спектакль окончен. Следующий, кто жаждет повстречаться со смертью, записывайтесь в очередь.

Я видел их глаза. Никто не хотел умирать.

Залитый с ног до головы кровью хряка, я сел на свой стул и бросил на него две золотые монеты. Я не знал, откуда они берутся в моем кармане и кошельке, который я, видимо, потерял, так что предпочитал просто их тратить. Никогда не знаешь, когда добро прекратится, и стоит пользоваться им сполна.

Махнув официантке, я указал на золото.

- За труп и еду. Принеси три бутылки вина и мяса. Много.

Сглотнув от страха, она кивнула. Ее руки тряслись. Она видела во мне демона и не желала боле находиться рядом, так что я кинул поверх еще два золотых и сказал:

- Это за комнату. И за тебя. На всю ночь. Хорошо отработаешь, получишь в два раза больше.

Она бы отказалась, если бы могла. Я был ей противен и ужасен, она даже этого не скрывала. Мы вдвоем оглядели зал, никто не посмел мне перечить.

- Ты можешь отказаться, - предложил я и потянулся за своими деньгами окровавленной рукой, но прежде чем мои пальцы коснулись горки монет, те мгновенно перетекли в ладонь миловидной официантки. Договорились.

- Я вернусь на закате.

Она могла отказаться. Все равно согласилась. Почему? Чем деньги заменят тебе потерянную честь, гордость? Я знал: деньги помогут ей жить, поэтому она согласилась. Они ей нужны, по глазам ведь видно почти все.

Труп хряка быстро унесли. Один высокий, широкоплечий, до этого он стоял в дверях, преспокойно пожевывая вырезанную из дерева зубочистку. Вышибала? А второй, чуть постарше и с приличным брюшком - хозяин.

Кровь с пола отмыли. Предложили выстирать мою одежду и нагреть воду для ванны, но я отказался. Не потому что в крови мне было приятнее, а потому что мне было безразлично, как я выгляжу. Просто плевать.

Я сломался? Несомненно. Но как? Для этого необходимо вернуть ускользающие воспоминания. Не хочу, мне будет больно. Я не хочу снова испытывать боль разума, мне хватает и боли тела.

Принесли еду. Выглядело все просто прелестно, а внутри оказалось полное дерьмо. Только вино помогло мне доесть свою порцию. Да, теперь я пил очень много. Не чувствовал ни капли опьянения, что в который раз доказывало мою "сломанность".

Я безучастно поковырял остатки баранины, думая, что с людьми бывает точно так же. Харчевня, до этого полная посетителей, опустела. Только хозяин, вышибала и несколько официанток, среди которых находилась моя избранница, таращились на меня из-за стойки, боясь сказать и слово.

Я бросил на стол еще три монеты.

- За причиненные неудобства. И молчание. Кто из вас проболтается обо мне, тот умрет.

Бесполезно. Меня видели десять человек, а скоро узнает и вся деревня. Так и до округи недалеко. Но мне было интересно смотреть на их лица, когда в их глазах отразился блеск золота.

Я поднялся. Оглядел напоследок харчевню и вышел за дверь. Меня встретили люди. Дюжина, каждый сжимал в руках оружие. Не настоящее, скорее какие-то гнилые палки и железяки, по форме издалека напоминающие серпы.

- Не стоит.

Решимость в их глазах гасла. Они видели кровь, видели смерть. Стояли. Глупцы.

- Проваливай отсюда! - решился взвизгнуть один из них и скрылся за спинами своих сожителей. Глупец. Он умрет первым.

- Не стоит.

В третий раз я обычно не повторяю. Сейчас мне стало их жаль.

- Обратно пути не будет. Кто сделает шаг вперед, умрет. Последний шанс убежать.

Жаль. Всего лишь на секунду. Потом придется убивать.

Четверо убежали. Правильно. Никто не хочет погибать. Остальные глупцы. Восемь.

Они напали. Они били беспорядочно, не знали техники сражений, не знали тактику войны. Они сражались как звери, пользовались лишь гневом и яростью. Она заполняла их глаза, жгла их души и заставляла поступать безрассудно.

Когда-то и я чувствовал гнев. Я сломался? Плевать.

Я вынул Кейнекен из ножен.

Они взглянули на пустую рукоять и рассмеялись. Их было больше, и пусть пока они проигрывали, то сейчас убедились, что я сумасшедший. Пусть.

Первые три полегли мгновенно. Они набрались смелости, ринулись на меня одной линией и так же легко лишились голов - всех трех разом. Фонтан крови поднялся в воздух, омывая меня с ног до головы жизненной силой моих жертв.

Кейнекен ликовал.

Осталось пять. Двое сбежали. Они поклялись вызвать подмогу, позвать солдат, из трусости бросая товарищей, но все прекрасно знали: армии тут нет, солдат - подавно.

Три.

Они обступили меня полукругом. Тот, кто пользовался длинной косой, сделал выпад, едва не отрубив руку союзнику. Я уклонился, в ответ рубанул Кейнекеном по дуге и рассек древко косы у острой железяки. Второй раз ударить он не успел: слег с распоротым брюхом, не рассчитав длину моего меча. Попросту недостаточно отпрыгнул.

Двое. Легкая добыча для жаждущего клинка.

Отбив неумелый удар серпом, я схватил мужчину за волосы и притянул к себе, насаживая его на свой меч. Второй пытался помочь. Вместо этого его топор застрял в черепе первого. Сложно после такого выжить.

Труп соскользнул с моего опущенного клинка. Тот был готов нанести последний удар.

Но мужчина вдруг побежал. Его лицо было обагрено кровью и мозгами мертвеца, глаза горели безумством. Рот открыт, беззвучный крик.

Он бежал. Не добежал: кинжал, пущенный снизу, глубоко застрял в сердце.

Я вернулся в харчевню. Они видели все произошедшее через окно, жались по углам. Выплюнув кровь изо рта, я бросил на стол еще три монеты.

- Приберетесь. Я вернусь к ночи.

Я вернулся в лес. Сложил свои вещи в стопку, тщательно их припрятал. Я нашел укромное местечко - пещеру рядом с пролегающей вдоль равнины речкой - и притаился. Охота раньше действовала на меня отрезвляюще, помогала встрепенуться и собрать мысли в единое целое, теперь же и она стала чем-то обыденным.

Я думал. Сколько женщин я оставил позади? Я не помнил, сколько вообще странствовал по Северной Голиции и сейчас уже не понимал, что именно завлекло меня сюда. Должно же быть что-то...

Наверное, они беременны. Разве не это случается? А я ведь Волк. Последний. Уже нет?

Я сконцентрировался. Я чувствовал, что в этом было что-то важное, о чем нельзя забывать. Я пытался вспомнить, пытался нашарить в себе нечто связующее. И забыл.

Добыча ждала. На этот раз лисица. Я не любил лисиц, от них сильно воняло, и рыжий цвет их шкур заставлял глаза непрерывно болеть от напряжения. Поэтому жажда крови проснулась почти мгновенно. Сейчас я хотел не есть, а просто убить это грязное животное, чтобы доказать самому себе, что я жив. Даже боги не могут подделать вкус смерти.

Я прикончил лисицу быстро, почти не пришлось бегать. Я просто напал на нее сзади и вцепился пастью в шею, одним движением сломал хребет. Пару мгновений - и она перестала вырываться. Мешком повисла в зубах, источая все тот же мерзкий запах.

Откинув лису в сторону, я брезгливо чихнул и слизал с губ кровь. Настоящая.

Позади хрустнула ветка. Я среагировал мгновенно: когда хочешь жить, постоянно надо следить за миром.

Я отпрыгнул в сторону. Вовремя. На том месте, где я только что стоял, появилась огромная дыра размером с приличный пруд. Взрывная волна толкнула меня в сторону и отправила в далекий полет, впечатав брюхом в дерево.

Нападавший выкрикнул короткое заклинание.

Огонь опалил шкуру. Я взвизгнул и отполз в сторону, спасаясь от стены огня. Ребра сломаны, дышать тяжело. Перед глазами маячит только кровь и пламя, и я не знаю, куда деться.

Плевать.

Я вижу, как ко мне подходит высокий человек, закутанный в черный плащ. Он поднимает правую руку с перстнем, на котором поблескивает черный перстень. Он обеспокоен, хочет быстро закончить дело. Говорит:

- Охота закончена. Надеюсь, ей уже надоело спасать твою шкуру. Я предпринял все меры предосторожности.

Легко понять, что я уже мертвец. А потом снова провал.

Постель. Опять. Не такая мягкая как прошлая, да и скрипит при каждом малейшем движении, но зато теплая и настоящая. Я не умер. Это хорошо. Но что случилось?

Надо бы и сейчас на все плюнуть, но я должен узнать, что со мной случилось. Я чуял, что все это - большая игра, и я в ней отнюдь не игрок, скорее пешка. Может, король, от этого все равно не легче.

Я оттолкнул в сторону спящую официантку - я помнил ее по харчевне, однако совершенно забыл, как затащил ее сюда, и сколько времени прошло от нападения на меня в лесу странным человеком. Знал ли я его? Кажется, да. Вот только едва ли помнил.

Я сел. Снова взглянул на женщину, взгляд сам собой перешел на ее живот. В затылке больно кольнуло, я схватился за голову и стиснул зубы, чтобы не закричать. Чтобы не разбудить, иначе пришлось бы ее слушать, а это лишние проблемы. Мне надо было хорошенько подумать, она будет мешать.

Я высунулся в открытое окно и вдохнул рассветный воздух, успокаивая роящиеся в голове мысли. Тело дрожало от напряжения, я пытался не отпускать от себя размышления, однако мысли медленно гасли, будто кто-то намеренно пытался подавить мой разум и направить на нужный ему путь. Что если все это время этот "кто-то" мной и управлял? Что тогда?

Бесшумно одевшись, я сунул руку в карман и кинул на кровать два золотых. Потом снова посмотрел на ее живот, добавил к этому еще десяток. Я делал это впервые на своей памяти, но жест казался мне привычным. Я понял, что неосознанно поступал так каждый раз, уходя от очередной женщины на одну ночь.

Зачем?

Чтобы не избавилась. Ясно как день.

Почему же так болит затылок? Что скрыто в памяти, которой я не могу управлять?

Я выпрыгнул из окна и легко приземлился на ноги. Напоследок припомнив тело молодой девушки, спящей наверху, я пообещал себе, что найду ее через месяц-другой, и скрылся в лесу.

Обращение приносило боль. Обещание я забыл спустя два часа.

Я понял, что он снова меня нашел лишь потому, что следующий отрезок времени был попросту вырван из памяти. Раньше после такого оставалась просто темнота и полное отсутствие желание узнавать, что было. Теперь же я был заинтригован.

Стоило мне моргнуть, я оказался в карете. Справа и слева сидели рыцари. Закованные в тяжелые латы, подогнанные просто превосходно: с первого раза не пробьешь и хорошим мечом.

Тот, кто сидел передо мной, мог считаться священником. Седые волосы, лысая макушка, старая потрепанная роба и пояс из обычной веревки, завязанной спереди в узел.

Я бы дал ему лет шестьдесят. Морщины испещрили лицо, глаза казались мне не умными, но достаточно мудрыми, и светились эдакой праведностью, цветом богов. Плевать. Я не верил в священнослужителей.

- Что случилось на этот раз?

Я поднял руки, закованные в цепи, и тряхнул ими. Цепи звякнули, все вздрогнули.

Я прислушался к цокоту копыт лошадей и выглянул в окошко. Судя по всему, мы все еще оставались в Северной Голиции. Об этом говорили кривые, будто прокаженные коричневые деревья с излишне желтой листвой. А также трава, чересчур дикая и нетронутая.

- Ты ворвался в храм Райны! - хриплым голосом заявил священник. Он бы закричал, если бы его шея не была замотана в окровавленные бинты. - Убил всех братьев, едва не погубил и меня, но Святая Райна услышала мои мольбы...

- Скорее уж я сплоховал, - безразлично заявил я. Тут же отхватил удар под дых от одного из латников.

- Целых сто лет наш храм не видел оружия! А вот пришел ты и все разрушил. Убил всех, - он скорее рассказывал себе, чем мне. - Изнасиловал послушниц. Вечность на Ледяных Пустошах - слишком малое наказание для тебя!

Он продолжал говорить. Я не слушал, занятый собственными мыслями. Я безрассуден, иногда излишне жесток, но так бы я никогда не поступил. Даже ненависть к богам не заставила бы меня без причины лишить жизни целый храм. Тем более насиловать. Я всегда брал по обоюдному согласию, это впервые.

Если, конечно, он не врет. Но он не врал.

Карета подскочила на кочке. Пора заканчивать.

Резко сорвавшись с места, я поднял связанные ноги вверх и лягнул священника в грудь, выбивая из него дух. Развернулся. Прежде чем латники поняли, что произошло, поднял с пола Кейнекен и вытащил его из ножен.

Они недооценили клинок. Решили, что он сломан, оставили его здесь, словно приглашая меня взять его в руки.

Один взмах - и первый латник свалился обратно в кресло, захлебываясь от собственной крови. Второй поступил умнее.

Пригнувшись, он с ревом попер на меня. Массивный наплечник больно врезался в живот. Воздух вышел из легких. Латник схватил меня за руки и швырнул на дверь. Та с хрустом сломалась, и я вылетел из движущейся кареты, едва не угодив под колеса.

Следом выпрыгнул и латник.

Он подбежал ко мне, схватил своей рукавицей за волосы и поднял вверх, вцепляясь второй в шею. Я не любил, когда меня душили. Пришлось образумить.

Думаю, Кейнекен, чье лезвие легко прошло через его глазницу и застряло в черепе, прибавил ему хоть немного ума.

Так и не отыскав свой кинжал, я скинул с себя одежду. Думаю, меня будут искать, они уже послали грамоту кому-нибудь из местных властей. Но откуда в Северной Голиции храм Райны? Наверное, я вышел за ее пределы, а теперь они просто везли меня на суд через ее земли. Вот и все.

Смыть кровь с рубахи и брюк уже не получится. Я попробовал натянуть на себя одежду мертвеца, но тот для меня оказался слишком широким, сидело неудобно.

Тогда я догнал остановившуюся недалеко карету и вытащил оттуда священника. От его рясы пахло скверно. Запах старости и пота перебивали отвратные духи, хоть на этом спасибо.

Надо найти ближайшее поселение и переодеться. Для начала смыть с себя кровь.

Но далеко я уйти не успел. Меня нагнали. Так и знал, что массового убийцу не будут сопровождать только два латника и старик-священник.

Всадники стремительно приближались ко мне. От копыт их огромных вороных коней сотрясалась земля, воздух погряз в дорожной пыли, и начищенные серебряные латы сияли в свете солнца. Глупо. Легко узнать, кто и зачем приближается.

Еще более идиотской затеей было слезть с коней.

Шестеро, все в латах и с большими двуручниками. На рукоятях находилось изображение Четвертого Креста, знака отличия личной гвардии Церкви. Безжалостные убийцы, искусные воины на служении у богов. Говорят, им отрезают языки еще в детстве, чтобы они не промолвили ни слова на службе. Что может быть глупее?

Напали они без лишних слов - уважаю.

Первый сделал сокрушительный выпад. Любой другой на моем месте уже бы оказался нанизан на его клинок, такова была невообразимая скорость атаки. Но я все равно быстрее.

Я прокрутил вольт. Резко выбросил правую руку вперед, и острие Кейнекена едва задело его глаз. Этого оказалось достаточно, чтобы вывести его на несколько секунд из битвы.

Не дожидаясь, пока подоспеют его товарищи, я совершил пируэт и рубанул сверху вниз. Лязгнула сталь, мой меч едва прочертил на нагруднике косую линию.

- Любопытно.

Я отбил слишком смазанный удар сбоку и прыжком сократил разделяющее нас расстояние. Схватив его за оперение на шлеме, я дернул на себя. Нижняя челюсть сама наткнулась на меч, и латник свалился, дергаясь в агонии.

Пятеро насторожились. Если раньше они были уверены в себе, то сейчас смерть заставила их задуматься. Она всегда заставляет задуматься.

Однако для меня время раздумий уже прошло.

Я тряхнул Кейнекеном, невидимое лезвие кровожадно звякнуло и перешло в щелчок кнута. Я еще раз взмахнул рукоятью, и правый латник с криком отступил. На его подбородке прямо под шлемом красовалась глубокая рана, сквозь которую проступали очертания кости.

Я мрачно усмехнулся. Впервые за долгое время на моих губах играла улыбка.

Быстро переставляя ноги, чтобы меня не достали, я вновь и вновь взмахивал кнутом и проливал кровь. Пусть малую, пусть по чуть-чуть, но со временем они устанут, истекут кровью и сами умрут. В мучениях.

Один рискнул подойти ближе. Легко убивать мечом, кнут же - искусство, которым я овладел лишь недавно. Он рискнул и поплатился своей головой, прокрутившейся вокруг плеч на полный круг.

Четыре.

Краем глаза я заметил арбалет в руках латника. Хитрец припрятал небольшую игрушку за поясом и теперь целился в меня маленькой стрелкой. Такая не причинит мне неудобств. Значит, яд.

Тетива тренькнула. Я едва успел отскочить в сторону. В отместку одним точным движением намотал кнут на его запястье. Дернул, раздался хруст.

На латников у меня ушло намного больше времени. Не будь я таким быстрым, уже бы лежал на дороге в луже своей крови. Но погибать там я не собирался.

Первый погиб по чистой случайности: со шлема слетел ремешок, придерживающий его на голове. Кнутом я стряхнул с него железяку и довершил дело клинком. Обезглавленный труп с грохотом рухнул на землю.

- Есть шанс сбежать, - сказал я уставшим латникам: таскать на себе несколько десятков килограммов брони не так-то просто особенно при такой жаркой погоде.

Обагренные кровью своих соплеменников, они с яростью бросились вперед. Видимо поняли, что всех троих я сразу убить не смогу. Так и получилось.

Одного я успел подцепить Кейнекеном, сунув клинок между плохо наложенными друг на друга пластинами металла, вторые же два навалились на меня всем своим весом, прижали к земле, мутузя здоровыми кулаками, закованными в кольчужные перчатки.

Больно. Боли стало еще больше, когда началось обращение.

Волков боятся не только люди. Монстры, животные тоже бегут от Волков как от смерти, потому что они живут в трех мирах одновременно. Это и есть основное проклятие Проводницы: жизнь на грани.

Первая грань - грань людей, разумного мира. Незрелый Волк - особенно в часы полнолуния - едва ли может удержать себя надолго в этой грани.

Вторая грань - грань животных. Это то, чего требует наша кровь. Наша плоть изменяется, она деформируется и становится звериной. Появляется необычайное чутье, зрение, слух. Все меняется, даже разум. Пусть тело и выглядит намного больше обычного волчьего, зверь есть зверь. Необычайная мощь, которая требует крови и смертей.

Существует и третья грань, до которой редко кто доходит из моего племени. Грань сверхъестественного, грань безумства. Оборотень - нечто среднее между зверем и человеком, оружие великой силы, дарующее своему обладателю больше страданий, чем власти.

Оборотень-Волк намного сильнее и намного больше обычной шавки, что появилась на свет из-за укуса богомерзкой твари. Омерзительное создание. Хуже существ не бывает.

Я ненавидел эту форму всеми силами своей души, потому что именно из-за нее меня подвергли в детстве жестокому испытанию вживлением в плоть серебра. Я проклинал ее, как проклинал своих родителей и других существ своего чертова рода.

Из-за своей ненависти к оборотню я всегда выбирал Волка. На этот раз тело отказалось меня слушать. Теперь его раздирало на части, ребра расширялись, сердце едва успевало за стремительным ростом, нутро горело.

Я отшвырнул левого одной лапой. Развернулся, схватил второго. Легкого усилия хватило, чтобы разорвать латника на две части. С омерзением я отшвырнул труп в сторону.

Я поднялся на ноги. Последний убегать отказывался.

Он с криком ужаса ринулся на меня со своей зубочисткой. Пришлось заткнуть. Легкий удар по голове, когти, обхватившие его хлипкую тонкую шею, и зубы, глубоко вонзенные в металл.

Шлемы чем-то напоминают скорлупу от ореха. Стоит крепко сжать и...

Кровь и мозги хлынули на землю вперемешку с осколками черепа, сочившимися сквозь деформированный кусок железа.

И снова боль, теперь уже от возвращения человеческого тела.

Я пошатнулся. Застыл, не понимая, что происходит. В низу живота стало тепло, даже горячо. Я опустил руку на живот. На ладони остались следы крови - теперь уже моей.

Я холодно хмыкнул. Достал-таки. Из левого бока торчал огромный двуручник.

Я выдернул меч из поврежденной печени, рассеченной почки и бесконечно изорванных кишок, желудка. С болью, но она несравнима с муками обращения.

Со временем заживет.

Так дальше идти опасно, надо скрыться.

С опаской я позволил своему телу стать другим. К счастью, Волк снова стал Волком. Я стиснул меч между зубов и потрусил в лес, выискивая укромный уголок. Залечь на дно. Дней на десять. И разобраться.

Спячка - весьма полезно. Во время спячки ты не нуждаешься в пище. Вода для тебя является пустым звуком, время - жалкой мошкой. Спячка для Волка значит многое, но в моем случае она лишь помогает переждать бурю, залечить раны. Своего рода медитация, вблизи - пародия.

И снова треть месяца попросту пропала из памяти.

Оправился я тогда, когда начались заморозки. Снег слегка припорашивал землю, опадающие листья. В Северной Голиции снег шел редко. Холода проходили быстро и почти не чувствовались. О зиме предупреждали только лысые деревья, жухлая трава и мутное серое небо, потерявшее свой цвет.

Даже солнце светило по-прежнему ярко.

Я выбрался из своей норы. Та насквозь пропахла вонючими лисицами. Ютится приходилось в невероятно маленьком месте, пришлось сожрать его прежних жителей.

Впервые за долгое время я вдохнул запах свежего воздуха и расправил лапы. Нудящая боль во всем теле вновь пробудилась. Пришлось пробежаться, чтобы выгнать из мышц усталость от сна.

Я остановился у знакомого пруда. Не знаю, почему, а именно он стал для меня своеобразным якорем памяти. Надо возвращаться сюда вновь и вновь, смотреть на свое отражение. Думать. О том, что со мной произошло, что происходит.

Надо найти ответы. На что? Забыл. Теперь не плевать. Уже нет.

Я отыскал припрятанный меч, вытащил его к воде и вошел в нее сам, возвращая себе свое настоящее тело. Холодная вода жгла давние раны. Я позволил себе напиться и окунуться в пруд с головой, погружаясь в размышления.

Мысли. Все, что у меня осталось, кроме меча и смертей.

Меня вновь отвлекли. На этот раз крики. Чьи? Сначала мужчина, потом женщина - все хриплые, будто их горло вскрыто ударом клинка или топора. Потом кто-то помоложе. Девочка?

Какая мне разница. Плевать.

Но крики не прерывались. Женщина и мужчина скончались быстро - точно перерезанное горло. Девочка не затихала. Если это разбойники с дороги, то вполне ясно почему. Бандиты берут то, что хотят. Больше золота они хотят обычно женщин. Им плевать на возраст.

Я попробовал отстраниться. Вызывал в памяти лица знакомых и силился приписать к ним знакомые имена. Часть получалась, другая же все еще была покрыта завесой.

Я фыркнул, вынырнул из воды с раздражением хватаясь за меч.

Пора прекращать этот плач. Слишком громкий, слишком резкий. Кто-нибудь может прийти на помощь, умрет, затем не отделаешься от местных: те порою так и жаждут кому-нибудь отомстить.

Я потрусил на звук, совершенно позабыв про одежду.

Я оказался прав.

Сломанная повозка лежала чуть поодаль. Большие мешки, связки товара валялись поверх треснутых досок и обломков колес. Рядом лежали мертвые лошади. Две, одна с отрубленной головой. Работали грубо, скорее всего действительно топором.

Я шагнул вперед. Едва не споткнулся о труп женщины, брошенный в кустах.

Я склонился над ней. Одернул изорванное в клочья и когда-то чистое платье, взглянул на огромные синяки от здоровенных пальцев на шее, бедрах, животе. Один глаз заплыл, второй превратился в месиво от шила, застрявшего в глазнице.

Перевел взгляд чуть ниже. Они насиловали ее даже после смерти. Немудрено.

Я перевернул ее на живот. В затылке виднелась зияющая рана, мозг вытекал на землю вместе с кровью. Жалкое зрелище.

Спина порезана на ремни. Садисты. Три вида оружия, еще и топор. Значит, четверо.

Я пошел дальше. Крики девочки не прекращались, но она уже охрипла и теперь скорее сдавленно визжала. Я не торопился.

Тело мужчины я нашел под грудой окровавленного тряпья. По его голове прошлись молотом, раза два-три. Уже пятеро. Хорошо, что я не идиот.

Я подошел чуть ближе к сиплым крикам, слушал сердцебиение. Семь. Значит, шесть.

Я вынул меч из ножен, раздвинул раскидистые ветви деревьев и вошел в придорожный лес. Все были там. Они зажали девочку к деревьям, обступили полукругом и нещадно пользовали. Я привык к таким зрелищам. Мир - сложное место. И не менее темное.

За их разгоряченными телами я не видел ее, слышал лишь голос. Скоро и он затихнет. Может подождать, пока все само разрешится? А потом покончить с ними, чтобы не привлекали внимания к моему пруду.

Я развернулся. Я бы ушел, если бы меня не заметили.

Стрела, пущенная из лука, летит почти бесшумно. Для Волка же этот звук хуже визга железа о железо.

Я присел, уходя от стрелы. Пришлось нападать первым.

Три секунды занял путь до врагов. За это время можно сделать многое, они же только успели взять свое оружие.

Первый пал от распоротого брюха. С криком он рухнул на колени, пытаясь затолкать свои кишки обратно внутрь. Не успел, шок длился еще долго.

Топор со свистом разрезал воздух. Почти задел мое плечо, но я успел прыгнуть и совершил пируэт, выставляя невидимый клинок вперед. Кейнекен легко снес голову с его плеч.

Не тратя зря возможности, я перехватил ту за волосы в полете и швырнул в правого нападавшего. Левый сделал выпад, средний замахнулся молотом.

Я пригнулся, ринулся вперед, проходя между левым и средним.

Кейнекен встретился с сердцем молотобойца. То остановилось мгновенно.

Трое.

Стрела прочертила на щеке глубокую кровавую борозду. Встань я чуть правее, наконечник застрял бы в моем мозгу, а не в земле. На все воля случая. И удачи.

Кейнекен ощутил еще один мозг. Из-за крови на его рукояти мой меч выскользнул у меня из рук, и я остался безоружным перед двумя оставшимися врагами.

Не беда. Легко можно подобрать оружие с земли. Либо просто вырвать челюсть.

Стряхнув с руки кровь, я глянул на лучника.

Кто сказал, что у лучника нет чести? Он стоит позади, он убивает издалека, но тоже проливает кровь. Он видит смерть и... бежит. Нет, он трус.

Я поднял с земли тяжелый молот. Рука не несколько секунд стала больше, поросла шерстью. Когти вонзились в потертую рукоять. Крики, столько криков.

Прочертив в воздухе кривую дугу, боевой молот с хлюпаньем достиг его затылка.

Вот и все. Коротко и ясно, никакой рисовки.

Я повернулся к девочке. Она жалась к дереву, подтянув колени к груди. Ее изорванное грязное платье непонятного серого цвета едва держалось на окровавленных плечах, усеянных потными черными волосами.

Лицо... Не лицо, настоящая маска. Каменная, заплаканная, не выражала никаких эмоций. Она отгородилась от мира, заставила себя покинуть собственное тело и сейчас больше напоминала бездушную куклу.

Я стянул с трупа одежду, только затем притронулся к ее руке. В ответ она лишь вздрогнула.

- Я вернусь через три часа. Принесу еду. Будешь здесь, значит хочешь жить. Уйдешь, я за тобой не пойду.

Надо бы убрать трупы...

Сколько ей? Лет двенадцать, не больше. В таком возрасте пережить нечто подобное губительно, особенно для разума. Я прослежу за ней - не хочу, надо, - если за три дня не добьюсь от нее ответа, убью. Так легче. И для меня, и для нее.

У меня есть три часа. До ближайшей деревни, где можно раздобыть нормальную горячую еду и чистую воду, около сорока минут пути. На обратную дорогу вместе с мешком - все пятьдесят. Остальное время можно потратить на поиски подходящей одежды.

Впрочем, последнюю я опять стянул с мертвеца. Повезло, что человек попался разговорчивый. И мой размер. Даже сапоги оказались впору. Подходящее платье для девочки заставило меня побегать.

Я отыскал харчевню легко. В таких местах она обычно стоит с краю и отличается просто удивительным скоплением народа по вечерам. В некоторых деревнях такие места кажутся приличными, в других же, как в этом, находится настоящее скопление шлюх, служащих как неверным мужьям, так и уставшим путникам.

Свой заказ я ждал несоизмеримо долго - полчаса. Назад идти придется быстро.

Я завернул мясо и овощи в тряпицу и купил для них чистый мешок. Взял два бурдюка воды и бутылку вина для себя. Стоило мне выйти наружу, как передо мной предстал какой-то бродяга. Отдаю ему должное, мятая кольчуга и большой топор придавали ему воинственный вид, зато по-девичьи гладкое красивое лицо вызывало лишь отвращение.

- Такие, как ты, убили моего брата! - заревел незнакомец.

- Да что ты говоришь, - холодно ответил я. - Я много кого убил. Может, среди них и был твой брат. Нападай, закончим это быстро. У меня дела.

И он напал. Довольно глупо. Я даже не успел подумать, о ком он говорил. Может, и не обо мне вовсе.

Не сделав и шести шагов, гигант рухнул на колени, пронзенный в грудь кровожадным клинком. Я выдернул рукоять, оказался за его спиной и опустил меч вниз.

С хрустом он рассек ключицу и остановился только в брюхе.

Тяжело было бы проделать такое с обычным мечом, но Кейнекен никогда не мог считаться "обычным".

Я оставил его труп позади и поторопился назад.

Девочка сидела там же. По ее позе у меня возникло такое впечатление, будто она вообще не шевелилась, только смотрела на одну точку на земле перед собой и едва заметно дрожала.

Я не знал, что еще можно сказать, только разложил перед ней еду и сунул в руки бурдюк с водой. Положил свернутое платье рядом.

- Пей. И ешь. Иначе сдохнешь, как они, - я махнул рукой на смердящие трупы. - Лучше сразу попроси меня тебя убить. Так легче.

Она не ответила, даже виду не подала.

Что поделать, пришлось убирать трупы. Их я закопал чуть поодаль, рыл яму два часа, вместо лопаты используя сломанную доску от телеги. Вот с лошадьми возникла проблема, пришлось использовать лапы и делать крюк, чтобы обойти девочку: ни к чему ей сейчас видеть еще и Волка.

Свалил обломки телеги в одну кучу. Подумал, что легче было бы спалить все вместе с трупами, а потом вспомнил про хлипкие сухие деревья и решил оставить все как есть.

Я вернулся к девочке. Вместе мы посидели в молчании прелестных четыре часа. К еде она так и не притронулась, хоть в животе у нее урчало весьма сильно, да и судя по всему в горле тоже пересохло прилично.

Сильная, пусть и сломленная. Бывает.

Я утрамбовал траву, подтащил камешки и сложил их в круг. Чтобы развести костер, пришлось поднатужиться: огонь мне был не нужен, зато хищников он отгоняет просто прекрасно, особенно ночью.

Я поднялся с земли и сказал:

- Вернусь завтра на закате. Надеюсь, ты выживешь.

Напоследок убедившись, что рядом нет никого, кто бы мог ей навредить, я ушел достаточно в лес и обратился в Волка, спрятавшись под сенью кустов терновника.

Я снова думал. Она сломлена - нет, сломана, как и я. Телом я ощущал себя прекрасно, но разум мой трещал по швам, будто некто просто отнял большую часть моей жизни и присвоил ее себе. Девочка же сломалась и там, и там. Такие раны не заживают, только не так.

Сквозь сон я заворчал.

Два сломанных человека - перебор для этого проклятого места.