Книга крови 2

Адский забег

«Hell's Event», перевод М. Галиной

В этом сентябре Ад пришел на улицы и площади Лондона, ледяной Ад глубин Девятого круга, слишком холодный, чтобы его могло согреть даже тепло бабьего лета. Свои планы он строил тщательно, как обычно, хрупкие, сложные планы. В этот раз они, возможно, были еще более изысканные, чем обычно, а каждая их деталь проверялась по два, по три раза, ибо в этот раз проигрыша не должно было быть.

Аду был присущ дух соревнования: тысячи тысяч раз он насылал огонь на живую плоть – долгие столетия – и иногда выигрывал, но чаще проигрывал. В конце концов ставки все повышались. Ведь без людской потребности соперничать, держать пари и заключать сделки обиталище демонов могло бы зачахнуть в безлюдье. Танцы, собачьи бега и игра на скрипке – все было одно для этой бездны – все было игрой, в которой, если повести себя ловко, она могла отыграть душу-другую. Вот почему Ад и пришел в Лондон в этот голубой ясный день – состязаться и победить, и выиграть, если удастся, достаточно душ, чтобы было чем заняться, предавая их смертным мукам, до следующего раза.

Камерон включил радио: голос комментатора то усиливался, то затухал, словно тот говорил не с собора Святого Павла, а по меньшей мере с полюса. До начала забега было еще больше получаса, но Камерон хотел послушать согревающие комментарии, просто для того, чтобы услышать, что там говорят о его мальчике.

«...атмосфера наэлектризована... Вдоль дорожек скопились десятки тысяч...»

Голос исчез. Камерон крутил ручки настройки, пока этот придурок не появился вновь.

«...и назван забегом года. Что за день! Разве не так, Джим?»

«Ну конечно, Майк...»

«Это Большой Джим Делани, который вверху со своим небесным глазом, и он будет наблюдать за забегом вдоль всего маршрута, давая вам обзор с птичьего полета. Верно, Джим?»

«Уж конечно, Майк».

«Ага, за стартовой чертой уже зашевелились, соперники готовятся к старту. Я могу разглядеть там Ника Лоера, он под номером три и, должен сказать, он в неплохой форме. Когда он прибыл, он сказал мне, что обычно не любит бежать по воскресеньям, но на этот раз он сделал исключение для этих состязаний, потому что это благотворительное мероприятие и вся выручка пойдет на борьбу с раком. Тут и Джуэл Джонс, наш золотой медалист, на 800 метров, и он будет состязаться со своим великим соперником Фрэнком Макклаудом. А за нашими великими парнями мы различаем и новые лица. В майке с номером пять южноафриканец Малькольм Войт, а на последней дорожке Лестер Киндерман, неожиданный победитель марафона в Австрии в прошлом году. И я должен сказать, что в этот великолепный сентябрьский денек все они свежи, точно маргаритки. О лучшем дне и мечтать было нельзя, верно, Джим?»

Джуэла разбудил кошмар.

– Все будет хорошо, кончай волноваться, – сказал ему Камерон.

Но он вовсе не чувствовал себя хорошо, его мутило и у него болел желудок. Это не была обычная предстартовая лихорадка, с ней он научился справляться: два пальца в рот, и порядок – вот лучшее средство, и оно столько раз было опробовано. Нет, это не была предстартовая лихорадка, ничего похожего. Для начала она была глубже, так, словно там, в середке, кто-то поджаривал его внутренности.

Камерон не проявил сочувствия:

– Это благотворительный забег, а не Олимпийские игры, – сказал он, оглядев мальчика, – не валяй дурака.

Это был метод Камерона. Его медовый голос был создан для лести, но он использовал его, чтобы запугивать. Без такого запугивания никогда не было бы золотых медалей, восторженных толп, влюбленных девочек. Один из опросов показал, что Джуэл – самый популярный чернокожий в Англии. Это так приятно, когда тебя как друга приветствуют люди, которых ты никогда не встречал – ему нравилось это обожание, хоть и было оно недолговечным.

– Они любят тебя, – говорил Камерон. – Бог знает почему, но они любят тебя.

Он засмеялся, его мимолетный приступ жестокости прошел.

– Ты будешь в порядке, сынок, – сказал он. – Соберись и беги так, словно от этого зависит твоя жизнь.

Теперь в ярком дневном свете Джуэл оглядывал остальных и чувствовал себя чуть более жизнерадостным. У Киндермана было хорошее дыхание, но он не годился на средние дистанции. Вообще техника марафонского забега требует совсем другого искусства. Помимо этого, он был близорук и носил очки в металлической оправе, которые придавали ему вид удивленной лягушки. Тут опасности нет. Лоер тоже был неплох, но это была не его дистанция. Он хорош был в барьерном беге и иногда как спринтер – 400 метров были его пределом, да и это для него было слишком. Войт, южноафриканец. Ну о нем мало что известно. С виду он неплох и нужно бы за ним поглядывать, чтобы избежать всяких неожиданностей. Но самой серьезной проблемой был Макклауд. Джуэл состязался с «молниеносным» Фрэнком Макклаудом три раза. Дважды он отодвинул его на второе место, на третий раз (увы!) все было наоборот. А теперь Фрэнки хотел бы сравнять счет, отыграться за Олимпиаду – он не любил получать серебро. Фрэнки был из тех, кто любит побеждать. Благотворительный там забег или нет, Макклауд будет выкладываться сполна ради зрителей и своей собственной гордости. Он уже был за чертой, пробуя стартовую позицию, и казалось, было видно, как он насторожил уши. Да, Фрэнки крутой мужик, это уж точно.

Какой-то миг Джуэл видел, что Войт внимательно наблюдает за ним. Это было необычно. Соперники редко глядели друг на друга перед забегом, это было что-то вроде суеверия. Лицо у Войта было бледное, линия волос отодвинута назад. Ему было, похоже, лет тридцать или больше, но тело у него выглядело моложе, стройнее. Длинные ноги, большие руки. Словно тело и голова не подходят друг к другу. Когда их глаза встретились, Войт отвернулся. Тонкая цепочка, охватившая его шею, блеснула в солнечном луче, и распятие, которое он носил, сверкнуло золотом у основания шеи.

У Джуэла с собой тоже был амулет на счастье. Зашитая в пояс шортов прядка материнских волос, которую она отрезала специально для него пять лет назад, перед его первыми важными состязаниями. Год спустя она вернулась на Барбадос и умерла там. Глубокое горе и незабываемая потеря. Без Камерона он сломался бы.

Камерон следил за всеми приготовлениями со ступенек Кафедрального собора, он собирался поглядеть на старт, а потом на своем велосипеде вернуться к Стрэнду, чтобы поглядеть финиш. Он мог добраться туда раньше, чем участники соревнований, и следить за бегом по радио. Сегодня он чувствовал себя хорошо. Его мальчик был в хорошей форме, тошнит там его или нет, а состязания – идеальный способ поддерживать в парне боевой дух, не перегибая палки. Это, конечно, было приличное расстояние – через Лудгэйт, по Флит-стрит и мимо Темпла на Стрэнд, потом пересечь наискось Трафальгар и вниз по Уайт-холлу к зданию Парламента. Да и покрытие было гудроновым. Но для Джуэла это был хороший опыт, и он слегка встряхнется – а это было полезным. В мальчике скрывался блестящий бегун на длинные дистанции, и Камерон знал это. Он никогда не будет спринтером – никогда не мог собраться достаточно четко. Ему нужны дистанция и время, чтобы наработать ритм, оглядеться и начать разрабатывать тактику. Он хорошо работал на дистанциях свыше 800 метров, его движения были чудом экономии усилий, его дыхание и ритм были чертовски близки к совершенству. Но более того, у него был кураж. Тот кураж, который принес ему золото, тот, который вновь и вновь приводил его первым к финишу. Вот почему Джуэл так отличался от остальных. Могло приходить и уходить сколько угодно техничных ребят, но без куража, который дополнял бы все их умения, они быстро сходили на нет. Рисковать, когда дело того стоит, бежать, когда боль уже ослепляет тебя, – это что-то, и Камерон понимал это. Он иногда тешил себя мыслью, что у него самого было что-то в этом роде.

Сегодня парень выглядит не слишком счастливым. Камерон готов был держать пари – какие-то неприятности с женщинами. Всегда были проблемы с женщинами, особенно когда Джуэл заработал себе репутацию золотого мальчика. Он пытался объяснить парню, что у него будет полно времени для постелей, когда карьера будет идти на спад, но Джуэл не был горячим поклонником воздержания – и Камерон не мог винить его за это.

Пистолет поднялся кверху и выстрелил. Вслед за звуком, который больше напоминал хлопок, чем выстрел, вылетело колечко белого дыма. Выстрел поднял голубей со стен собора, они взлетели одной большой стайкой и беспорядочно метались в воздухе.

Джуэл великолепно стартовал. Быстро, чисто, аккуратно.

Немедленно толпа начала выкрикивать его имя, голоса звучали у него за спиной, с боков – вопли влюбленного энтузиазма.

Камерон следил за ним первую дюжину ярдов, пока участники забега распределялись по дорожкам. Лоер шел впереди группы, хоть Камерон не знал, специально ли он туда выбрался или это получилось случайно. Джуэл был за Макклаудом, а тот за Лоером. «Не торопись, мальчик», – сказал Камерон и убрался с линии старта. Его велосипед был пристегнут цепью к стойке на Патерностер-роад, в минуте ходьбы отсюда. Он всегда ненавидел машины: безбожные штуки, гремящие, бесчеловечные. Нехристианские штуки. А с велосипедом ты всегда сам себе хозяин. А нужно ли человеку что-нибудь еще?

«...и это был великолепный старт, который обещает нам потрясающее зрелище. Они уже пересекли площадь, и толпа там беснуется так, словно это Первенство Европы, а не благотворительный забег. По-твоему, на что это похоже, Джим?»

«Ну, Майк, я вижу, как толпа беснуется по всему маршруту вдоль Флит-стрит, и полиция попросила меня, чтобы я сказал людям: пожалуйста, не пытайтесь подъехать ближе, чтобы посмотреть забег, потому что все дороги перекрыты, и если вы попытаетесь подрулить, у вас ничего не получится».

«Кто ведет забег на настоящий момент?»

«Ну на этом этапе первым бежит Ник Лоер, хотя, конечно, мы знаем, что на этой дистанции будет еще много тактических перемещений. Эта дистанция длиннее, чем средняя, и меньше, чем марафонская, но все эти спортсмены – опытные тактики, и каждый будет пытаться, чтобы на первом этапе другой повел группу».

Камерон всегда говорил: пусть другие будут героями.

Это оказалось сложным уроком, как выяснил Джуэл. Когда пистолет выстрелил, оказалось трудным не вырваться вперед, не распрямиться, как пущенная стрела. И все тогда бы ушло в первые несколько ярдов, и ничего не осталось бы в резерве.

Героем быть легко, так обычно говаривал Камерон. Для этого много ума не нужно, совсем не нужно. Не трать свое время на то, чтобы покрасоваться, пусть эти супермены валяют дурака. Виси у них на хвосте, чуть-чуть позади. И будь поаккуратнее, потому что они решат, что ты решил проиграть с достоинством.

И вперед. Вперед. Вперед.

Любой ценой. Почтилюбой ценой.

Вперед!

Человек, который не хочет побеждать, мне не друг, говорил он. Если ты хочешь побеждать из любви к бегу, любви к спорту, делай это с кем-нибудь другим. Только средние школы внушают, что соперничество доставляет радость, парень, для проигравших никакой радости нет. Так что я говорю?

Нет радости для проигравших.

Будь грубым. Играй по правилам, но до известных пределов. Можешь оттолкнуть кого-нибудь и пробиться – оттолкни и пробейся. И пусть эти сукины дети не морочат тебе голову. Ты здесь для того, чтобы выигрывать. Так что я говорю?

Вперед!

На Патерностер-роад радостные крики стихли, и тени зданий заслонили солнце. Стало почти холодно. Голуби все еще парили над ними, словно, раз взлетев, не могли вернуться к своим насестам. Казалось, они единственные обитатели простирающихся сзади улиц. Все остальные в этом мире смотрели на забег.

Камерон расстегнул замок на велосипеде, убрал цепь и подпорки и покатил вперед. Для своих пятидесяти лет я в порядке, подумал он, несмотря на свое пристрастие к дешевым сигарам. Он включил радио. Прием был неважным, наверное из-за стен домов, сплошной треск. Он остановил велосипед и попытался наладить антенну. Это не слишком помогло.

«И Ник Лоер уже отстает».

Быстро. Правда, Лоер уже прошел свой расцвет два или три года назад. Пора бы уже выбросить шиповки и пусть другие, помоложе, займут твое место. Камерон до сих пор отлично помнил, как он себя чувствовал в тридцать три, когда понял, что его лучшие годы уже позади. Это все равно, что стоять одной ногой в могиле – отчетливо понимать, до чего быстро стареет и изнашивается твое тело.

Пока он выезжал с затененной улицы на солнечную, черный «мерседес», ведомый шофером, проплыл мимо так тихо, словно его несло ветром. Камерон лишь на миг успел разглядеть пассажиров. Одним из них был тот человек, с которым Войт говорил перед забегом, – длиннолицый тип, лет сорока, со ртом настолько плотно сжатым, что, казалось, губы у него были удалены хирургическим путем.

Рядом с ним сидел Войт.

Это было невозможно, но казалось, что из задымленного стекла выглянуло лицо Войта, он даже не переменил спортивной одежды.

Вид всего этого Камерону не понравился. Он видел южноафриканца пятью минутами раньше, тот бежал вместе со всеми. Так кто же это был? Очевидно, двойник. Это все отдавало поганым душком.

«Мерседес» уже исчезал за углом. Камерон выключил радио и покрутил педали вслед за машиной. Он взмок из-за проклятого солнца, пока ехал.

«Мерседес» с трудом прокладывал себе дорогу по узким улочкам, не обращая внимания на знаки одностороннего движения. Такой медленный темп был удобен для Камерона, который на своем велосипеде не терял из виду «мерседес», но не был замечен пассажирами автомобиля, хотя усилия и зажгли огнем воздух в его легких.

В маленькой безымянной аллейке к западу от Феттер Лэйн, где тень была особенно густой, «мерседес» остановился. Камерон, спрятавшись за углом ярдов за двадцать от автомобиля, наблюдал, как шофер отворил двери и безгубый человек с кем-то, напоминавшим Войта, вышли из машины и зашли в невыразительное здание. Когда все трое исчезли, Камерон, прислонив свой велосипед к стене, последовал за ними.

Улица была необычно тиха. С этого расстояния доносившийся гомон толпы, сгрудившейся вдоль маршрута, казался шепотом. Казалось, она находилась в каком-то другом мире, эта улочка. Скользящие птичьи тени, закрытые окна здания, облупившаяся краска, запах гнили в застывшем воздухе. В водосточной канаве лежал мертвый кролик, черный кролик с белым воротничком, чей-то пропавший любимец. Вокруг него яростно кружились мухи.

Камерон прокрался к открытой двери так тихо, как только мог. Вроде бояться ему было нечего. Трио исчезло в темном коридоре дома уже довольно давно. Воздух в здании был застывшим и отдавал сыростью. С бесстрашным видом, но чувствуя себя испуганным, Камерон вошел в слепое здание. Обои в коридоре по цвету напоминали дерьмо, краска – тоже. Все это было, словно он был в желудке – в желудке мертвеца, холодном и скользком. Впереди лестница была перекрыта, блокируя доступ на верхний этаж. По-видимому они спустились вниз.

Дверь в погреб прилегала к лестничному пролету, и Камерон мог слышать доносящиеся снизу голоса.

Другого такого раза не будет, подумал он и открыл дверь настолько, чтобы просочиться в темноту внизу. Там был ледяной холод. Не прохладно, не сыро – морозно. На какой-то миг он подумал, что шагнул в холодильную камеру. Дыхание его вырвалось изо рта паром и он изо всех сил стиснул зубы, которые пытались выбивать дробь.

Теперь уже не повернуть назад, подумал он, и начал спускаться вниз по покрытым инеем ступенькам. Тут было не настолько уж темно. Где-то у подножия лестницы, очень далеко внизу, мерцал слабый свет, абсолютно чуждый дневному. Камерон с надеждой оглянулся на приоткрытую дверь за ним. Она выглядела более чем соблазнительно, но ему было любопытно, очень любопытно. Так что пришлось спускаться дальше.

В ноздри ему ударил запах этого места. У него было паршивое обоняние и еще худший вкус – любила напоминать ему его жена. Она говорила, что он не может отличить розу от чеснока, и это, вероятно, было правдой. Но этот запах что-то значил для него, раз желудочная кислота начала подниматься к горлу.

Козы. Он узнал эту вонь, ха-ха, уж он бы рассказал ей: воняло козами.

Он уже почти достиг подножия ступеней и находился на глубине двадцати, возможно, тридцати футов под землей. Голоса все еще звучали вдали, за второй дверью.

Он стоял в маленькой комнатке, стены которой были выкрашены в грязно-белый цвет и изрисованы в основном изображениями полового акта. На полу стоял семисвечник. Были зажжены лишь две свечи и они горели дрожащим, почти синим пламенем. Козий запах стал сальнее, теперь он перемешивался с густым сладким запахом, словно исходящим из турецкого борделя.

Из комнаты вели две двери, и из-за одной раздавалась беседа. Очень осторожно он пересек скользкий пол и придвинулся к двери, стараясь уловить смысл в шепчущихся голосах. В них звучала торопливость и настойчивость.

– ...поспеши...

– ...если все правильно устроить...

– ...дети, дети...

Смех.

– Надеюсь, мы – завтра – все мы...

Опять смех.

Неожиданно голоса изменили направление так, словно говорящие двинулись к выходу. Камерон сделал три шага назад по ледяному полу, почти натолкнувшись на подсвечник. Пламя задрожало и зашептало, когда он миновал его.

Ему нужно было выбирать – лестница или другая дверь. Лестница вела к побегу. Если он выберется по ней, он в безопасности, но он никогда ничего не узнает. Никогда не узнает, почему так холодно, почему синее пламя, почему воняет козами. Дверь – это возможность. Спиной к ней, ке сводя глаз с двери напротив, он боролся с обжигающей холодной дверной ручкой. Она с легким скрипом повернулась, и он скрылся из виду как раз тогда, когда открылась противоположная дверь – два движения были великолепно совмещены. Господь был с ним.

Уже когда он затворял двери, он знал, что ошибся. Господь с ним вовсе не был.

Иглы холода пронзили ему голову, зубы, глаза, пальцы. Он чувствовал себя так, словно его нагим замуровали в самую сердцевину айсберга. Казалось, кровь застыла в его венах, слюна на языке замерзла, на пальцах выступил иней пота. В темноте, в холоде он шарил по карманам в поисках зажигалки, и неожиданно она вспыхнула полуживым мерцанием.

Комната была большая – ледяная пещера. Ее стены, ее рифленый потолок – все сияло и вспыхивало искрами.

Сталактиты льда, острые, как лезвия, свисали над его головой. Пол, на котором он стоял, неуверенно приплясывая, вел к дыре в центре комнаты. Пять или шесть футов в поперечнике, со стенками, настолько заросшими льдом, словно сюда во тьму была отведена и замурована река.

Он подумал о Ксанаду, о стихотворении, которое знал наизусть. Виды иного Альбиона...

Там Альф – священная река, в ущельях, темных, как века, бежал в полночный океан.

И точно, там, внизу, был океан. Ледовитый океан. Там была вечная смерть.

Все, что он мог сделать, это держаться поближе к стенке, постараться не соскользнуть в темную неизвестность. Зажигалка замерцала и холодный воздух задул ее.

– Дерьмо, – сказал Камерон, оказавшись в темноте.

То ли его голос насторожил это трио снаружи, то ли Бог полностью покинул его в этот миг, позволив им отворить двери, он никогда не узнает. Но дверь распахнулась так резко, что бросила Камерона на пол. Слишком закоченевший, чтобы удержаться на ногах, он скорчился на ледяном полу и козлиный запах заклубился в комнате.

Камерон полуобернулся. Двойник Войта стоял в дверях и шофер тоже, и тот, третий, который был в «мерседесе». Он носил шубу, видимо, сшитую из нескольких козьих шкур. С них все еще свисали копыта и рога. Кровь на мехе была коричневая и густая.

– Что вы тут делаете, мистер Камерон? – спросил одетый в козьи шкуры человек.

Камерон едва мог говорить. Единственное, что он ощущал, – это острая, агональная боль посередине лба.

– Какого дьявола тут происходит? – сказал он, с трудом заставляя двигаться замерзшие губы.

– Вот именно, мистер Камерон, – ответил человек, – дьявол идет сюда.

Когда они пробегали мимо собора св. Марии-на-Стрэнде, Лоер оглянулся и запнулся. Джуэл, который бежал на добрых три метра позади лидеров, видел, что парень сдает.

Но почему-то чересчур быстро, что-то здесь не то. Он замедлил шаг, пропустив мимо Макклауда и Войта. Они не слишком спешили. Киндерман здорово отстал, не в состоянии соревноваться с этими быстроногими парнями. В этой гонке он был черепахой, это уж точно. Лоера обогнал Макклауд, потом Войт, и, наконец, Джонс и Киндерман. Дыхание Лоера неожиданно сбилось, а ноги точно налились свинцом. Что еще хуже, он почувствовал, что асфальт под его кроссовками треснул и пальцы, точно беспризорные дети, вылезали из земли, чтобы коснуться его. Похоже, никто больше этого не замечал. Толпа просто продолжала гудеть, тогда как призрачные руки вырывались из своей асфальтовой гробницы и цеплялись за него. Он корчился в их мертвых пальцах, его юность увядала, а сила ускользала. Эти хищные пальцы мертвецов продолжали цепляться за него даже тогда, когда врачи унесли его с беговой дорожки, оглядели и дали ему успокоительное.

Лежа на горячем гудроне, он знал, почему эти руки вот так вцепились в него. Он оглянулся.Вот почему они сюда явились. Он оглянулся.

«...и после того, как Лоер сенсационно потерял сознание, забег продолжается. Теперь ведет молниеносный Фрэнк Макклауд, он прямо-таки ускользает от этого новичка. Войта. Джуэл Джонс отстал еще больше, похоже, он даже не пытается бороться за лидерство. А ты как думаешь, Джим?»

«Ну, либо он сам уже выдохся, либо просто выжидает, когда выдохнутся они. Помни, что на этой дистанции он не новичок...»

«Да, Джим».

«И, может, поэтому он позволил себе расслабиться. Разумеется, ему придется здорово поработать, чтобы выдвинуться со своего третьего места, которого он держится сейчас».

У Джуэла кружилась голова. В какой-то миг, наблюдая, как Лоер начал отставать, он услышал, как парень молится вслух. Молится, чтобы Бог его спас. Он был единственный, кто слышал слова:

Если я пойду долиной смертной тени, не убоюсь я зла, потому что Ты со мною, Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня...

Теперь солнце пекло все жарче, и Джуэл уже начал чувствовать знакомые голоса своих усталых ног. Гудрон под ногами был жестким и бежать было трудно, суставам приходилось нелегко. Он попытался выкинуть отчаяние Лоера из головы и сконцентрироваться на сиюминутном.

Бежать еще придется много, забег не был завершен и наполовину. Достаточно времени, чтобы прижать всех этих героев, полно времени.

И пока он бежал, его мозг странным образом вернулся к молитвам, которым научила его мать на случай, если в них возникнет нужда. Он пытался вспомнить их, но годы разъели их – все они ушли.

– Меня зовут, – сказал человек в козьих шкурах, – Грегори Бурджесс, член парламента. Вы меня не знаете. Я стараюсь держаться в тени.

– Член парламента? – переспросил Камерон.

– О, да. Независимый. Оченьнезависимый.

– А это – брат Войта?

Бурджесс поглядел на «второе я» Войта. Тот даже не дрожал в этом чудовищном холоде, несмотря на то, что был одет только в тонкую майку и шорты.

– Брат? – сказал Бурджесс. – Нет, нет. Он мой – как бы это сказать? – знакомый?

Слово напомнило ему что-то, но Камерон не был начитанным человеком. Что значит – знакомый?

– Покажи ему, – сказал Бурджесс многозначительно.

Лицо Войта вздрогнуло, кожа, казалось, начала стягиваться, губы сократились, обнажив зубы, зубы растаяли, точно белый воск, ушли в глотку, которая, в свою очередь, превратилась в сверкающий серебристый столб. Лицо было теперь не лицом человека – даже не лицом млекопитающего. Оно было пучком ножей, и лезвия сверкали в пробивающемся из-за двери пламени свечей. Но как только это новое лицо возникло, оно вновь начало меняться, ножи расплавились и потемнели, пробился смех, появились и выпучились, точно воздушные шары, глаза. На этой новой голове пробились антенны, появились жвалы, и вот на шее Войта возникла огромная, но абсолютно точная копия пчелиной головы.

Бурджесс явно наслаждался зрелищем, он похлопал затянутыми в перчатки руками.

– Оба мои знакомые, – сказал он, показав на шофера. Тот снял кепку и копна каштановых волос рассыпалась по его – ее – плечам. Она была потрясающе красива, то лицо, за которое не жаль отдать жизнь. Но это была иллюзия, как и у того, второго. Без сомнения, способность менять личину.

– Оба мои, разумеется, – гордо сказал Бурджесс.

– Что? – Вот и все, что мог выговорить Камерон, он надеялся, что сможет удержать все теснящиеся в его голове вопросы.

– Я служу Аду, мистер Камерон. И, в свою очередь, Ад служит мне.

– Ад?

– Вон там, за вами один из входов в Девятый круг. Знаете Данте, а? «Оставь надежду, всяк сюда входящий!»

– Зачем вы тут?

– Выиграть эти гонки. Или, вернее, мой третий знакомец как раз выигрывает эти гонки. На этот раз он придет первым. Это будет событие для всего Ада, мистер Камерон, и мы не постоим за ценой.

– Ад! – вновь сказал Камерон.

– Ты же веришь в это, верно? Ты добродетельный прихожанин. Все еще молишься перед едой, как любая богобоязненная душонка. Боишься подавиться за обедом.

– Откуда ты знаешь, что я молюсь?

– Твоя жена сказала мне. О, твоя жена много чего рассказала о тебе, мистер Камерон, она буквально раскрылась передо мной. Очень удобно. Я опекаю одного покладистого психоаналитика. Она дала мне так много... информации. Ты добрый социалист, как и твой отец, а?

– Теперь политика...

– О, политика это нечто, мистер Камерон. Без политики мы бы погрязли в дикости, верно? Даже Аду нужен порядок. Девять великих кругов, и в наказании должен быть порядок. Погляди вниз, сам увидишь.

Камерон спиной ощущал эту дыру – ему не было нужды туда заглядывать.

– Мы стоим за порядок, знаешь ли. Не за хаос. Это всего лишь небесная пропаганда. А знаешь ли, что мы выиграем?

– Это – благотворительный забег.

– Меньше всего нас интересует благотворительность. Мы бежим этот забег не для того, чтобы спасти мир от рака. Мы бежим его для правительства.

Камерон почти ухватил суть.

– Для правительства? – переспросил он.

– Один раз в сто лет проводятся состязания от собора Святого Павла до Вестминстерского Дворца. Часто они проводились под покровом ночи, необъявленные, не привлекая внимания. Сегодня мы бежим при полуденном свете, на нас смотрят тысячи. Но каковы бы ни были обстоятельства, это всегда то же самое состязание. Ваши атлеты против одного нашего. Если вы победите, еще сто лет демократии. Если же мы... как это и будет... конец мира, знаете ли.

Камерон всей спиной почувствовал дрожь: выражение лица Бурджесса изменилось внезапным образом – уверенность помрачилась, спокойствие сменилось нервным возбуждением.

– Ну, ну! – воскликнул он, хлопая руками, точно птица крыльями. – Мне кажется, нас посетят высшие силы. Как почетно...

Камерон повернулся и уставился на край дыры. Теперь уже не имело значения, интересно ему было или нет. Он был у них в руках и мог видеть все то же, что и они.

Волна ледяного воздуха выплеснулась из круга вечной тьмы, и в этой темноте он увидел, как к ним приближается нечто. Движения его были уверенными, а лицо запрокинуто вверх.

Камерон мог расслышать его дыхание и увидеть черты его лица, подобные пульсирующей ране, которая виднелась в темном, маслянистом костяном отверстии, которое, в свою очередь, открывалось и закрывалось, напоминая ротовое отверстие краба.

Бурджесс упал на колени, два «знакомца» распластались на полу по обе стороны от него, уткнув в землю лица.

Камерон знал, что другого шанса у него не будет. Он встал, с трудом шевеля онемевшими конечностями и поплелся к Бурджессу, закрывшему глаза в почтительной молитве. Скорее случайно, чем преднамеренно, он поддел коленом под челюсть Бурджессу, и тот растянулся на полу. Подошвы Камерона, скользнув, пронесли его мимо ледяной пропасти и вынесли в освещенную светом свечей переднюю комнату.

Комната за ним наполнилась дымом и шумом, и Камерон, точно жена Лота, пораженная разрушением Содома, оглянулся только один раз на запрещенное зрелище за его спиной.

Он появился из колодца, его серая туша заполнила отверстие, освещенная каким-то исходящим снизу светом. Его глубоко посаженные в голую кость глаза на слоноподобной голове встретились сквозь отворенную дверь со взглядом Камерона. Казалось, они присосались к нему в поцелуе, проникли сквозь зрачки в самый мозг.

Но Камерон не вернулся. С трудом отведя взгляд от того лица, он скользнул через прихожую и начал карабкаться по ступеням, проскакивая зараз по две, по три, падая и снова карабкаясь, падая и карабкаясь. Он потащился вдоль стены коридора, тело его болело от судорожной дрожи.

Но они не погнались за ним.

День снаружи был слепяще ярким, и он почувствовал возбуждение беглеца, только что ускользнувшего от смертельной опасности. Ничего похожего он раньше не чувствовал. Быть настолько близко и выжить. Должно быть, все же Бог не оставил его.

Он, спотыкаясь, побежал по дороге назад к своему велосипеду, намереваясь остановить забег, рассказать всему миру...

Велосипед его стоял нетронутый, руль был теплым, точно руки его жены.

И когда он перебросил ногу через раму, взгляд, которым он обменялся с Адом, запалил в нем огонь. Тело его, не замечая пылавшего мозга, продолжало свое дело, поставило ноги на педали и покатило прочь.

Камерон почувствовал разгоравшийся в его голове пожар и понял, что умирает.

Этот взгляд, эти глаза, глядевшие в его глаза... Жена Лота. Точно глупая жена Лота!

Молния скользнула меж его ушей быстрее мысли.

Череп треснул, и раскаленная белая молния вырвалась из оболочки мозга. Глаза в глазницах выгорели и стали словно черные лесные орехи, свет полился из его рта и ноздрей. Это пламя в одну секунду превратило его в столб обгоревшей плоти – внутреннее пламя, без языков, без признаков дыма.

Тело Камерона было полностью обуглено, когда его велосипед съехал с дороги и ударился в витрину ателье, где обгорелые останки легли, точно манекен, вниз лицом, на присыпанные пеплом костюмы. Он тоже оглянулся назад.

Толпа на Трафальгарской площади так и кипела энтузиазмом. Приветствия, слезы и флаги. Казалось, что этот скромный забег был для всех людей чем-то особенным – ритуал, смысла и значения которого они не знали. Однако каким-то образом они чувствовали витавший в воздухе сернистый запах, они ощущали, что их жизни приподнимались на цыпочки, чтобы достичь небес. Они бежали вдоль маршрута, выкрикивая неразборчивые благословения, и на лицах отражались все их страхи. Кто-то выкрикивал его имя.

– Джуэл! Джуэл!

Или он вообразил это. Может, вообразил он и то, что слышал молитву, сорвавшуюся с губ Лоера, и сияющие лица младенцев, которых держали на руках повыше, чтобы они могли видеть проносившихся мимо бегунов.

Когда они повернули к Уайт-холлу, Фрэнк Макклауд быстро оглянулся, и Ад забрал его.

Это произошло внезапно и очень быстро.

Он споткнулся, ледяная рука в груди выдавливала из него жизнь. Лицо у него было красным, на губах выступила пена. Джуэл, пробегая мимо него, замедлил бег.

– Макклауд, – сказал он и остановился, чтобы взглянуть в худое лицо своего великого соперника.

Макклауд глядел на него из-за дымки, подернувшей его серые глаза и превратившей их в черные. Джуэл склонился, чтобы помочь ему.

– Не прикасайся ко мне, – застонал Макклауд, кровеносные сосуды его глаз набухли и кровоточили.

– Судорога? – спросил Джуэл. – Это судорога?

– Беги, ты, ублюдок, беги, – говорил ему Макклауд, пока петля, накинутая на его внутренности, выжимала из него жизнь. Теперь он кровоточил всеми порами кожи, у него текли кровавые слезы. – Беги. И не оглядывайся. Ради Христа! Не оглядывайся!

–Что это?

– Беги! Это твоя жизнь.

Эти слова были не просьбой, но приказанием.

Беги!

Не за золото, не за славу. Ради жизни. Всего лишь.

Джуэл поглядел вверх, неожиданно ощущая, что за его спиной маячит какая-то тварь с огромной головой и дышит холодом ему в шею.

Он поднялся на ноги и побежал.

«Ну, похоже, что дела у наших бегунов не очень-то хороши, Джим. После того, как Лоер так сенсационно сошел с дистанции, теперь и Фрэнк Макклауд сдал. Я никогда не видел ничего подобного. Но, казалось, он перекинулся несколькими словами с Джуэлом Джонсом, когда тот пробегал мимо, так что с ним должно быть все тип-топ».

К тому времени, как за ним приехала «скорая», Макклауд был уже мертв. Он сгнил к следующему утру.

Джуэл бежал. О, Боже, как он бежал! Солнце яростно било ему в лицо, вымывая все цвета радостной толпы с лиц, с флагов. Все слилось в один монотонный шум – гул человечества.

Джуэл знал это ощущение, которое охватывало его сейчас, – чувство потери ориентации, которое сопровождало усталость и перенасыщение тканей кислородом. Он бежал точно в оболочке своего сознания, думал, потел и мучился сам, для себя и ради себя.

И не так-то это плохо – быть одному. Его голову начали наполнять песни – обрывки гимнов, нежные фразы любовных песен, грязные стишки. Его "я" растворялось и его сны, неназванные и бесстрашные, взяли верх.

Впереди, омытый тем же белым дождем света, бежал Войт. Это был враг, это существо он должен был обойти. Войт, с его качавшимся, сверкавшим на солнце распятием. Он мог это сделать, только нельзя смотреть туда... смотреть туда...

...назад.

Бурджесс открыл дверцу «мерседеса» и влез внутрь. Время было потеряно даром, драгоценное время. Он должен был быть в Парламенте, у финишной прямой, готовый приветствовать вернувшихся бегунов. Это был спектакль, который он должен был сыграть, показав мягкое, улыбающееся лицо демократии. А на следующий день? Ну, уже не такое мягкое.

Руки его от возбуждения сжимались, а его новый с иголочки костюм провонял козьими шкурами, которые он обязан был носить в той комнате. Однако, никто этого не заметит, а даже если и заметят, какой англичанин будет настолько невежлив, что скажет собеседнику, что от него воняет козлом?

Он ненавидел Комнату Любовников, этот вечный лед, этот проклятый черный зев с дальним отзвуком утраты. Но теперь все кончено. Он выполнил свои обязательства, он выказал яме свое уважение и обожание, теперь настало время потребовать вознаграждения.

Пока они ехали, он думал – сколько всего принес он в жертву своим амбициям? Сначала по мелочам – котята и щенки. Позже, он обнаружил, насколько идиотскими, с их точки зрения, выглядели подобные жесты. Но поначалу он был невинным, не знающим, что давать и как это давать. Потом шли годы, они начали ясно выражать свои требования, и он, в свою очередь, обучился практическому этикету продажи своей души. Все изменения его "я" были тщательно спланированы и решительно выполнены, хоть и оставили они его без всякой надежды на то, что дают человеку дети. Это была худшая боль, однако постепенно к нему приходила сила. Он был в первой тройке выпускников Оксфорда, жена, одаренная его мужской силой свыше всякого воображения, место в Парламенте, и скоро, очень скоро – вся страна.

Прижженные культи его больших пальцев, болели, как всегда, когда он нервничал. Рассеянно, он засунул палец в рот.

«Ну, теперь мы находимся на завершающей стадии забега. Сущий ад, а не забег, верно, Джим?»

«О, да, вот это зрелище, верно? Войт идет впереди и держится вдали от своих соперников без особых усилий. Разумеется, Джуэл сделал благородный жест, остановившись возле Макклауда, чтобы проверить, все ли с ним в порядке после такого неудачного падения, и это его задержало».

«И это помешает Джонсу выиграть, верно?»

«Думаю, что да. Думаю, что он проиграет этот забег».

«Но ведь это всего лишь благотворительный забег».

«Именно. Это не та ситуация, когда нужно победить во что бы то ни стало».

«А уж это как относиться к игре». «Верно».

«Верно».

«Ну вот, они оба уже в виду здания Парламента и обходят Уайт-холл. А толпа приветствует своего парня, но я и вправду думаю, что пропащее его дело».

«Имей в виду, в своей сумке он привез из Швеции кое-что особенное».

«Это уж точно. Это точно».

«Так может, он снова это сделает».

Джуэл бежал, и разрыв между ним и Войтом начал сокращаться. Он сконцентрировался на спине парня, глаза его сверлили тому рубашку, изучали ритм, искали слабые места.

Он замедлил темп. Парень уж не так скор, как раньше. В его движениях появилась неуверенность, верный признак усталости.

Он может взять его. Немного куражу, и он его возьмет.

И Киндерман. Он забыл про Киндермана. Джуэл бездумно оглянулся через плечо и поглядел назад.

Киндерман все еще упорно бежал сзади. Походка марафонца не изменилась. Но что-то там еще было за спиной у Джуэла: еще один бегун, он почти наседал на Джуэла, призрачный, огромный.

Он отвел глаза и уставился вперед, проклиная свою глупость.

С каждым рывком он нагонял Войта. Парень явно выбился из ритма. Джуэл знал наверняка, что может взять его, если постарается. Забудь о своем преследователе, кем бы там он ни был, забудь обо всем, думай лишь, как обогнать Войта.

Но то, что маячило за его спиной, никак не выходило из головы.

«Не гляди назад», – сказал Макклауд, Слишком поздно. Он уже сделал это. Лучше знать, что это за фантом.

Он вновь оглянулся.

Поначалу он ничего не увидел, лишь Киндерман трусил сзади. И потом появился призрачный бегун, появился снова, и он знал, что именно он поверг Макклауда и Лоера.

Это не был бегун, живой или мертвый. Это вообще был не человек. Дымное тело, черный зев вместо головы, это сам Ад напирал на него.

«Не смотри назад».

Его рот, если это был рот, открыт. Дыхание такое холодное, что у Джуэла перехватило дух. Так вот почему Лоер бормотал на бегу молитвы. Хорошо же это ему помогло – смерть все равно пришла за ним.

Джуэл поглядел в сторону, словно ему было все равно, что Ад подошел так близко, пытаясь не обращать внимания на внезапную слабость в коленях.

Теперь Войт тоже оглянулся. Его взгляд был темен и тяжел, и Джуэл каким-то образом знал, что тот принадлежит Аду, что тень за его спиной была властелином Войта.

– Войт, Войт, Войт – Джуэл выдыхал это слово с каждым толчком.

Войт услышал, как произносят его имя.

– Черный ублюдок, – сказал он громко.

Толчки Джуэла слегка удлинились. Теперь он уже был в двух метрах от адского бегуна.

– Погляди... назад... – сказал Войт.

– Я видел это.

– Оно... пришло... за тобой.

Все эти слова звучали мелодраматично, плоско. Онбыл хозяином своего тела, верно ведь? И он не боялся темноты – он носил ее цвета. Что, это делало его меньше человеком, как считали многие люди? Или наоборот, больше человеком – больше крови, пота, плоти. Больше рук, больше ног, головы. Больше силы, больше аппетита. Что может Ад с ним сделать? Пожрать его? Вкус у него наверняка мерзкий. Заморозить его? Он был слишком горячим, слишком быстрым, слишком живым.

Ничего его не возьмет, он был варваром с манерами джентльмена.

И ни день, и ни ночь.

Войт страдал: боль прорывалась в его изношенном дыхании, в его дергающейся пробежке. Они были лишь в пятидесяти метрах от ступеней и финишной черты, но лидерство Войта явно подходило к концу – с каждым шагом Джуэл настигал его все ближе.

Тогда началась торговля.

– По... слушай... меня...

– Что ты такое?

– Сила... я дам тебе силу... только... дай... нам... победить...

Теперь Джуэл бежал с ним бок о бок.

– Слишком поздно.

Ноги его были сильными, мозг радовался. Ад за спиной. Ад рядом – какое ему дело? Он может бежать.

Он миновал Войта, суставы его были гибкими – невесомая машина.

– Ублюдок, ублюдок, ублюдок, – говорил знакомый голос, лицо искажено агонией напряжения. И не замерцало ли это лицо, когда Джуэл пробежал мимо? Казалось, черты его расплывались, на мгновение теряя человеческое подобие.

Потом Войт оказался у него за спиной, и толпа приветственно завопила и все краски вновь вернулись в мир. Впереди лежала победа. Он не знал, почему, но все равно – победа.

Там был Камерон, теперь он его видел, он стоял на ступеньках рядом с человеком в костюме в узенькую полоску. Камерон улыбался и кричал с нетипичным для него энтузиазмом, приветствуя Джуэла со ступеней.

Он бежал, если это возможно, еще быстрее по направлению к финишной черте, вся его сила сконцентрировалась на лице Камерона.

Тогда это лицо начало меняться. Может, это горячий воздух пошевелил ему волосы? Нет, кожа на его щеках начала вздуваться, на его шее, лбу появились быстро темнеющие пятна. Теперь волосы его приподнялись над головой и уничтожающий свет полился с лысого черепа. Камерон горел и все еще улыбался, все еще махал рукой.

Джуэл внезапно почувствовал отчаянье.

Ад сзади. Ад – впереди.

Это был не Камерон. Камерона нигде не было, значит, Камерон мертв.

Он чуял это всем нутром. Камерон мертв, а эта черная пародия стояла там и улыбалась ему, и махала рукой – это его последние мгновения, повторенные к удовольствию обожателей Джуэла.

Шаг Джуэла сбился, ритм толчков был утрачен. За своей спиной он слышал чудовищное, натужное дыхание Войта, все ближе, ближе.

Все его тело внезапно взбунтовалось. Желудок пытался вывернуть наружу содержимое, ноги скрутила судорога, мозг не мог больше думать – лишь страшиться.

– Беги, – сказал он сам себе. – Беги. Беги.

Но Ад был впереди. Как мог он вбежать прямо в руки этой мерзости?

Войт сокращал разрыв между ними и был уже у его плеча, нагоняя по мере того, как Джуэл терял темп. Победу вырывали из рук Джуэла легко, точно конфету у ребенка.

Финишная черта была лишь в дюжине рывков, и Войт вновь забрал лидерство. Вряд ли соображая, что он делает, Джуэл потянулся и на бегу ухватил Войта за фуфайку. Это было мошенничество, и все вокруг это ясно видели. А как насчет Ада?

Он изо всех сил вцепился в Войта, и оба они споткнулись. Толпа расступилась, когда они скатились с дорожки и тяжело рухнули. Войт упал сверху.

Рука Джуэла, которую тот вытянул, чтобы предотвратить слишком тяжелый удар, оказалась под весом двух тяжелых тел. Ее защемило, кость предплечья хрустнула, и Джуэл услышал этот треск прежде, чем почувствовал боль, а уж потом из его рта вырвался крик.

На ступеньках Бурджесс вопил, как дикарь. Ну и представление! Камеры стрекотали вокруг него, комментаторы комментировали.

– Вставай! Вставай! – кричал мужчина.

Но Джуэл ухватил Войта своей здоровой рукой, и ничто на свете не заставило бы его отпустить Войта.

Двое катались по гравию, каждый толчок все больше сокрушал руку Джуэла и вызывал спазмы в его желудке.

Для Войта все это было слишком. Он никогда не был таким уставшим, не готовым к напряжению гонки, которую велел ему бежать его властелин. Он сорвался, потерял контроль над собой. Джуэл обонял дыхание на своем лице – это был козлиный запах.

– Ну покажись, – сказал он.

Глаза твари лишились радужки – теперь они были полностью белыми. Джуэл выхаркнул ком слизи из своего разбитого рта и плюнул в знакомое лицо.

И тварь сорвалась.

Ее лицо растворилось. Казалось, плоть пыталась принять новый облик – всепожирающая воронка без глаз и носа, без ушей и волос.

Толпа вокруг них отпрянула назад. Люди заорали, кто-то упал в обморок. Джуэл ничего этого не видел, но удовлетворенно различал вопли. Такое превращение не просто было выгодно ему, оно несло знание для всех. Они все увидят это, всю правду, всю мерзкую, лживую правду.

Рот твари был огромным, покрытым рядами зубов, точно глотка какой-то глубоководной рыбы, – уродливо огромным. Здоровая рука Джуэла сомкнулась под нижней челюстью, просто пытаясь удержать этот чудовищный рот подальше, пока он звал на помощь.

Никто не решился подойти.

Толпа стояла на вежливом расстоянии, все еще глазея, все еще крича, не желая вмешиваться. Это всего-навсего зрители, пришедшие на спектакль «борьба с Дьяволом». Отсюда помощи ждать нечего.

Джуэл чувствовал, как уходят его силы – его рука больше не могла удерживать этот рот на расстоянии. В отчаянии, он чувствовал, как зубы вцепляются в его лоб и подбородок, как выгрызают плоть и кости. Наконец, когда рот вцепился ему в лицо, белая ночь поглотила его.

«Знакомец» поднялся над трупом, из его зубов свешивались клочья с головы Джуэла. Оно стянуло с него лицо, точно маску, оставив окровавленную массу трепещущих мышц. В отворенной дыре рта Джуэла дрожал язык, словно пытаясь что-то сказать.

Бурджессу уже было все равно, как все выглядело в мире. Эта гонка была – все, а победа – это победа, как бы она ни была добыта. Да и Джонса в конце концов обошли.

– Давай! – визжал он «знакомцу». – Давай!

Оно повернуло к Бурджессу окровавленное лицо.

– Иди сюда! – приказал ему Бурджесс.

Их разделяло всего несколько ярдов: еще несколько шагов к финишной черте, и забег выигран.

– Беги! – орал Бурджесс. – Беги! Беги!

«Знакомец» устал, но он знал голос своего хозяина. Он поплелся к финишной черте, слепо двигаясь на зов Бурджесса.

Четыре шага... три...

И мимо него к финишной черте пробежал Киндерман. Близорукий Киндерман, обогнав Войта всего на шаг, выиграл забег, не зная, что это за победа, даже не взглянув на простершийся у его ног ужас.

Когда он пересек финишную прямую, все молчали. Ни аплодисментов, ни поздравлений.

Воздух на ступенях, казалось, потемнел, и странный холод витал в нем.

Виновато тряся головой, Бурджесс упал на колени.

– Отче наш, отец не небесный, тот, чье имя да не святится...

Такой старый трюк. Такая наивная реакция.

Толпа начала пятиться. Кое-кто уже побежал. Дети, знающие природу темных сил, с которыми они недавно соприкоснулись, были самыми спокойными. Они взяли своих родителей за руки и повели их со ступеней, точно ягнят, уговаривая их не оглядываться, и родители их, смутно помнящие темное лоно, первый тоннель, первый исход с освященного места, первый чудовищный порыв оглянуться и умереть, покорно шли за своими детьми.

Только Киндермана, казалось, это не трогало. Он сидел на ступеньках и протирал очки, улыбаясь собственной победе, не ощущая холода.

Бурджесс, понимая, что его молитв недостаточно, резко развернулся и ушел в Вестминстерский Дворец.

Предоставленный самому себе «знакомец» потерял всякое сходство с человеком и стал самим собой. Колеблющийся, бесцветный, он выплюнул мерзкую плоть Джуэла Джонса. Полупрожеванное лицо бегуна легло на гравий рядом с его телом. Знакомец растворился в воздухе и вернулся в тот Круг, который он называл своим домом.

Воздух коридоров власти был спертый: ни жизни, ни помощи.

Бурджесс был не в себе, и его бег скоро перешел на шаг. Неверный шаг в коридорах, обшитых темным деревом, почти бесшумный благодаря плотно уложенному ковру.

Он не совсем понимал, что делать. Ясно, что его будут обвинять в том, что он не смог предусмотреть всех случайностей, но он был уверен, что тут он сможет за себя постоять. Он даст им все, что они потребуют, за свое неумение предвидеть обстоятельства. Ухо, ногу – ему нечего терять, кроме своей плоти и крови.

Но он должен был тщательно разработать планы своей защиты, потому что они ненавидели слабую логику. Если он придет к ним, лепеча бессвязные извинения, это будет стоить ему больше, чем жизни.

За его спиной возник холод – он знал, что это было. Ад следовал за ним по молчаливым коридорам даже в этой утробе демократии. Но он еще мог выжить, если только не обернется, если будет идти, уставившись в пол или на свои прижженные, лишенные суставов большие пальцы на руках, тоща с ним не случится ничего плохого. Это был один из первых уроков, которые нужно усвоить, когда имеешь дело с темными силами.

В воздухе стоял мороз. Бурджесс видел свое дыхание, и голова его раскалывалась от холода.

– Мне очень жаль, – искренне сказал он своему преследователю.

Голос, который отозвался ему, был мягче, чем он ожидал.

– Это не твоя вина.

– Нет, – сказал Бурджесс, черпая уверенность в этом сочувственном тоне. – Это была ошибка, и я продолжу. Я недоучел Киндермана.

– Это была ошибка. Мы все их совершаем, – сказал Ад. – Но в следующее столетие мы вновь попробуем. Демократия все же новый культ, она еще не потеряла своего первоначального блеска. Мы дадим им еще столетие, и тогда возьмем лучших из них.

– Да.

– Но ты...

– Я знаю.

– Никакой силы для тебя, Грегори.

– Нет.

– Это еще не конец мира. Погляди на меня.

– Не сейчас, если вы не возражаете.

Бурджесс все еще шел, один аккуратный шаг за другим. Спокойнее, смотри на это рационально.

– Посмотри на меня, пожалуйста, – позвал Ад.

– Позже, сэр.

– Я ведь только прошу тебя поглядеть на меня. Такой маленький знак внимания будет хорошо оценен.

– Обязательно. В самом деле, обязательно. Позже.

Здесь коридор разделялся. Бурджесс выбрал тот из них, который шел по левую руку. Он подумал, что это слишком символично. Это оказался тупик.

Бурджесс стоял, упершись взглядом в стену. Холодный воздух обволакивал его, а обрубки больших пальцев болели.

Он снял перчатки и изо всех сил пососал их.

– Погляди на меня. Повернись и погляди на меня, – сказал любезный голос.

Что ему делать теперь? Вернуться назад в коридор и найти другой путь – вот самое лучшее. Ему просто нужно ходить вот так, кругами, пока он не найдет для своего преследователя достаточно аргументов, чтобы тот оставил его в живых.

И, пока он стоял там, перебирая возможные решения, он почувствовал режущую боль в шее.

– Погляди на меня, – вновь сказал голос.

И горло его сжалось. Затем, странно отозвавшись в его голове, раздался звук кости, трущейся о кость. Ощущение было такое, словно в основание его черепа проникло лезвие ножа.

– Погляди на меня, – сказал Ад еще один, последний раз, и голова Бурджесса повернулась. Не тело. То стояло, отвернувшись к тупику, к его слепой стене.

Но голова его медленно поворачивалась на своей хрупкой оси, невзирая на здравый смысл и анатомию. Бурджесс кашлянул, когда его гортань подобно сырой веревке обкрутилась вокруг самой себя, его позвонок рассыпался, хрящи распались. Глаза его кровоточили, в ушах взорвался гул, и он умер, глядя на это хладное лицо.

– Я же сказал тебе, погляди на меня! – сказал Ад и пошел своим горьким путем, оставив тело стоять в тупике до тех пор, когда демократы, перебрасываясь словами, не натолкнутся на эту загадку в коридоре Вестминстерского дворца.