Книга дождя

Клэр

Когда она, сонная, с остальными пассажирами покидает самолет, ее внимание привлекают два человека впереди на телескопическом мосту. Она не заметила их в самолете: женщину средних лет и мальчика-подростка. Они держатся за руки, что кажется ей странным. Другой рукой мальчик сжимает ручку маленькой переноски для животных, в которой кто-то сидит. На мгновение заслонявшие их фигуры смещаются, и Клэр удается присмотреться. Это крошечный песик, он положил голову на лапы. Малыш не гавкал и даже не скулил весь одиннадцатичасовой полет. Потом она приглядывается получше: есть в этом спящем псе какая-то чрезмерная неподвижность, – и Клэр понимает, что это необычайно реалистичная мягкая игрушка. У мальчика, видимо, сильный страх полетов, может, и аутизм. Так его успокаивают в незнакомой, пугающей обстановке – дают ему о ком-то заботиться. И это объясняет, почему они с мамой держатся за руки.

Клэр гадает, каково это – путешествовать с кем-то, кто настолько от тебя зависит, с кем-то, кого никогда нельзя упускать из виду, о ком нельзя перестать беспокоиться. Но она устала, и к тому же вряд ли стоит усилий воображать ситуацию, в которой она никогда не окажется.

Сквозь усеянное каплями дождя окно монорельса она смотрит вниз на каньоны промышленных комплексов, рынки под открытым небом, железнодорожную станцию, синусоиду канала. В узких промежутках, разделяющих перенаселенные многоэтажки, она замечает море – гладь тусклого, помятого листа металла. Рельс парит над шоссе, забитым машинами, которые, похоже, не движутся, будто время замерло в мире под ней. Юноша с обнаженным торсом танцует на крыше автомобиля, а может, машет кулаками в приступе бешеной ярости – трудно разобрать с такой высоты.

Слишком много объектов для восприятия. Для осмысления. Она отворачивается от окна и листает путеводитель, в который почти не заглядывала, хотя она здесь, чтобы его обновить. В нем есть все, что современный путешественник привык ожидать от путеводителя, и все, что ему, казалось бы, надо: глянцевые страницы с обилием цветных фотографий, искусно нарисованные карты разного масштаба, лаконичные содержательные вставки о любопытных местных обычаях, достопримечательностях, флоре и фауне. Если б только такие книги действительно готовили вас к тому, что случится по прибытии.

Одна из вставок привлекает ее внимание.

Некоторые островитяне до сих пор носят на шее маленький полый предмет, называемый «квит», – глиняный или медный, на кожаном шнурке. Квит напоминает шарик для заваривания чая, и обычно в нем содержится щепотка земли из местности, где родился человек, хотя кто-то хранит в нем крохотные косточки животных или части растений – семена или высушенные лепестки цветов. Изначальное предназначение квита – предмет этнографических споров, но, возможно, это талисман, защищающий от утопления.

Она не видела никого, кто носил бы такое, – пока нет, но, может, местные скрывают их от чужих взглядов, чтобы избежать неловких вопросов иностранцев.

Поезд мягко останавливается – раньше, чем она ожидает, но оказывается, они еще не достигли района гостиниц. По громкой связи объявляют, что дальше пути закрыты на ремонт и все пассажиры должны пересесть в автобусы.

Клэр с рюкзаком катит за собой чемодан и вместе с остальными выходит на слишком узкую платформу. Повсюду развешаны указатели, информирующие, какие автобусы едут к каким гостиницам, и вокруг шумно, тесно, нервно: люди кричат и толкаются, протискиваются к заветной цели. Клэр старается, насколько возможно, держаться в стороне.

Остаток пути проходит в тряском, пропахшем плесенью старом автобусе, который, похоже, вывели со стоянки специально для этой задачи. Из окон в разводах ничего не видно, кроме тротуаров, по которым текут ручейки дождевой воды, да толп сгорбленных, безликих людей, спешащих под зонтами. Разгар дня, но уже темно, как в сумерках.

Она сидит рядом с пожилым британцем, который моментально принимается с ней беседовать. Где бы она ни путешествовала, люди, совершенно ей незнакомые, решают, будто ей можно довериться. Они подсаживаются к ней в залах ожидания аэропортов, на автобусных станциях, в хостелах, в кафе и тут же начинают рассказывать свои истории. Может, она слишком хорошо научилась быть пустой страницей. Раз нечего прочесть, люди начинают писать.

Старик говорит, что приехал навестить бывшую жену, Эбигейл. Они развелись несколько десятков лет назад, и она эмигрировала сюда с их сыном к новому мужу, главному редактору на ТВ. Он был неплохим человеком и хорошим супругом, но умер три года назад от рака поджелудочной железы. Старик поддерживал дружеские отношения с бывшей женой все эти годы. Теперь у нее болезнь Паркинсона, она живет в доме престарелых и больше не может путешествовать, хотя когда-то очень это любила. И чем более далеким и непредсказуемым оказывалось путешествие, тем ей было лучше. Сам он уже на пенсии, работал в инженерно-строительной компании, которую помогал основать сорок лет назад (они разработали Барьер Темзы, но это отдельная история), и теперь навещает Эбигейл, когда выдается возможность. Ей сейчас одиноко. Их сын переехал в Кейптаун, у него напряженная, важная работа в сфере морского права и молодая семья, о которой нужно заботиться.

– Бурные деньки Эбби уже в прошлом, – вздыхает старик. – Но она любит слушать о моих приключениях. Хоть это я могу ей дать. Хорошую историю.

Он принимается рассказывать Клэр одну из таких историй, из путешествия по Южной Африке несколько лет назад, когда он навещал сына и двух внуков. Они чудесно провели время, наблюдая за китами возле Хермануса, но потом дети его чересчур утомили, и он решил в одиночку поехать в Зимбабве, к водопаду Виктория. В конце концов, может, это его последний шанс увидеть это чудо природы. Давний пункт в списке «Что мне хочется повидать», верно?

Он забронировал рейс до Ливингстона и заселился в старый охотничий домик в колониальном стиле, переоборудованный в роскошный отель. Гостиница стояла так близко к водопаду, что постояльцы слышали его раскатистый рев днем и ночью. Его можно было даже почувствовать, если положить ладонь на один из камней, которыми вымощен дворик гостиницы.

Однажды вечером после восхитительного обеда (жареный куду и отбивные из вепря) он вышел на террасу, где выпивал и смотрел на реку. Он просидел там довольно долго и уже начал клевать носом над закатным коктейлем, когда кто-то закричал: «Там слон!» Что ж, это тут же его взбодрило. Он еще не видал диких зверей в этой дорогостоящей поездке. Взглянул туда, куда смотрели и тыкали пальцами остальные.

Слон переходил реку.

Туристы повскакивали с кресел и поспешили вниз, на аккуратно подстриженный газон, к берегу, некоторые еще держали в руках напитки. Он пошел с ними, конечно, уже прикидывая, как превратит это в увлекательную историю для Эбби, когда увидит ее снова.

– И вот он стоял, – говорит старик. – Во всей красе.

Слон медленно переходил бушующую Замбези на расстоянии меньше поля для крикета от брызг и грохота величайшего водопада Африки.

Позже старик узнал, что слон пытался перейти в Замбию, – река разделяла здесь две страны. Скорее всего, он стремился убежать от браконьеров, которых стало больше в последние годы социальных потрясений и экономических кризисов (ружейные выстрелы со стороны Зимбабве стали привычным звуком в этой местности, одним из немногих, способных заглушить постоянный рев водопада). Двое слонов поменьше и помоложе ждали на берегу старшего, более опытного спутника, пока тот искал брод. Слоны переходили здесь реку с незапамятных времен, но в тот день уровень воды значительно поднялся, а течение ускорилось. А на замбийской стороне новехонький пятизвездочный отель построили прямо на тропе, по которой ходили дикие звери, и животные, пытавшиеся пересечь реку, были вынуждены отклоняться и идти менее знакомым и более опасным путем.

Старик наблюдал за слоном, выжидал с остальными постояльцами, персоналом гостиницы и сотрудниками службы охраны животных, которые прибыли, когда началась суматоха. Слон топтался, выходил из воды и пробовал брод снова, нырял, барахтался, находил твердую почву под ногами и снова ее терял, его сносило течением, но он удерживался на краю пропасти. Люди фотографировали, подбадривали слона, гневно кричали, что нужно что-то делать. Кто-то плакал.

Понимал ли несчастный зверь свое положение? Знал ли он, что ждало его, если у него не получится найти брод? Должно быть, да, иначе бы он просто нырнул и поплыл.

Но слон так не сделал.

– Думаю, он считал, что у него нет выбора, кроме как перейти здесь, на виду у людей, – сообщает старик Клэр. – В смысле, людей без ружей. Будто он знал, что наше присутствие – хоть какая-то защита.

Когда слон прочищал от воды хобот, он трубил младшим, ждавшим на берегу, – утомленный рев, почти вопль, и те отвечали ему пронзительными криками. Должно быть, он наставлял их держаться подальше от воды. Или сообщал, что еще не сдался.

Слон добрался до последнего каменного островка у замбийского берега, нырнул в последний поток, за которым ждала безопасность. Люди обрадовались и зааплодировали. Но долгая борьба далась слишком нелегко. У него больше не осталось сил сражаться с течением.

Все они в ужасе увидели, как слон беспомощно перевалил через край водопада в бурлящий хаос, прозванный Кипящим котлом.

Несколько дней спустя труп слона нашли ниже по течению реки, его прибило к стороне Зимбабве, уже без бивней.

Когда старик заканчивает рассказ, Клэр отвечает уместными фразами сожаления, но изучает его пристальнее, после того как он поделился этой трагической историей о напрасной смерти животного. Она гадает, случайная ли это встреча в маршрутном автобусе по пути в гостиницу или же нечто большее.

– Никогда не видела слона, – говорит она вежливо, словно этот пробел в своем опыте ей неинтересно заполнять. – В смысле, вживую.

– Никогда?

– В городке, где я выросла, не было зоопарка, да и после я их не посещала.

Он спрашивает, откуда она. Она называет настоящий город на случай, если кто-то сидит у нее на хвосте. В этих поездках она поняла, что лучше сводить ложь к минимуму, чтобы тебя не поймали на ней и ты не попалась в свои же сети. Он слышал о ее родном городе, как и большинство людей, даже если они не смогли бы найти его на карте. Он удивленно моргает, но ведет себя сдержанно и не продолжает тему.

– Итак, что привело вас на этот топкий остров? – спрашивает он.

– Я обновляю туристический путеводитель, – отвечает Клэр, затем решает раскрыть больше подробностей, – редактор хочет добавить в новое издание материал об опасном туризме.

Она надеется, что этого хватит. Чтобы поддерживать легенду о себе как о писательнице, ей стоит быть поразговорчивее, задавать вопросы, даже разнюхивать, но сейчас ей не удается найти на это силы. Начнет стараться, когда прибудет на место. А пока говорит себе, что она еще в пути, так что это не в счет.

Старик поднимает белые пушистые брови.

– Ах да. Полагаю, это и впрямь опасное место, хотя я приезжаю сюда уже много лет и мне не приходило это в голову. Конечно, сейчас ведь нигде не спокойно? Беды случаются постоянно и повсюду, и все они так или иначе связаны между собой. Мы живем на одной планете, нравится нам это или нет. От этого не убежать. И ко всему прочему, эти облака. Те, что состоят из наноботов или как их там, созданные для починки нарушенной атмосферы. Боже правый. Облака, которые можно хакнуть, – это была блестящая идея. Посылаешь их куда нужно, заставляешь проливаться дождем тогда и так, как хочешь, искусственно осветляешь их, чтобы они отражали свет и жар обратно в космос. Что же могло пойти не так?

Он фыркает.

– Наконец-то они признают, что некоторые облака перестали отвечать на команды диспетчеров. Кто-то удивился? У воздушного змея оборвалась нить, и теперь эти боты, эти одичавшие облака, как их называют, бродят по небу, делают, что им вздумается. Они могут вызывать больше бурь или усиливать их. Они могут задерживать испарения воды или менять состав газов в атмосфере. Никто не знает.

Она слыхала об этом в своих путешествиях, но не обращала внимания. Для нее идея об устойчивых, нерассеивающихся облаках с собственными загадочными мотивами звучала как очередная безумная теория заговора.

– Конечно, я ничего в этом не понимаю, – говорит старик. – Вся эта облачная заваруха для меня весьма туманна.

Он усмехается собственной шутке, его глаза влажнеют от старческих слез.

– При этом не то чтобы, – добавляет он, – у нас не получалось успешно решать проблему разрушительных приливов. Можно сказать, что Барьер Темзы – весьма дальновидное дело.

Он находит способ свести беседу к своему очевидно величайшему жизненному достижению и продолжает в утомительных подробностях описывать трудности и преимущества знаменитого проекта по защите города от наводнений. Когда он заканчивает, Клэр решает, что это все же была случайная встреча.

В фойе гостиницы «Регентский трезубец» по-монастырски тихо. После дождя и тряски в автобусе Клэр кажется, будто она забрела в зачарованный грот.

За стойкой ожидает портье – весь в черном, склонился к компьютеру, словно священник над молитвенником.

Пока Клэр регистрируется, по мраморной столешнице к ней подъезжает небольшой стенд с туристическими картами. Над головой раздается перезвон, она оглядывается и видит, как дрожат на люстре капельки хрусталя. Клэр вспоминает, что она на острове, по которому часто прокатываются землетрясения, и ее сердце сжимается. Она хватается за край стола. Это и впрямь происходит. Возможно, это оно.

Когда дрожь стихает, портье говорит, даже не взглянув на нее:

– Уже неделю так.

Клэр старается выровнять дыхание.

Он передает ей ключ-карточку, а также плоский квадратный пластиковый конверт, похожий на упаковку презерватива.

– А это?..

– Пластырь на кожу, мэм, вам следует наклеить его, когда заселитесь, – речь портье искажает смутный местный акцент. – Это обязательно для всех, кто остается дольше недели. Приносим извинения за неудобство.

– Хотите сказать, я должна носить это. На своем теле.

– Все время визита, да. Это абсолютно безопасно. Большинство людей говорят, что даже перестают замечать его спустя время. Это поможет привыкнуть к воде из-под крана и к частицам в воздухе. Иная среда, понимаете. Всего лишь мера предосторожности. Инструкция на упаковке.

Она где-то слышала о том, что такое может стать правилом в ближайшие годы, по мере того как планета приближается к экологической катастрофе. Это называется прайминг. Она и не думала, что кто-то это уже практикует.

Она сует упаковку в сумку и проверяет стенд с картами. Пожалуй, хорошая мысль. Берет одну.

– Они устарели, – говорит портье. – Недавно произошло много изменений. Некоторые прибрежные дороги закрыты.

– Из-за ремонта?

– Из-за воды.

Древняя цивилизация острова исчезла примерно за 4 тысячи лет до нашей эры в результате геологических сдвигов и изменения дна океана. Утверждается, что жестко стратифицированная империалистическая культура ускоряла свое уничтожение, вырубая деревья на острове и истощая остальные и без того скудные природные ресурсы ради бесконечных войн с соперничающими приморскими странами в Северной Африке и Средиземноморье. Пока не произошло землетрясение, из-за которого быстро затопило большую часть острова.

Только вообразите: цивилизация на головокружительной высоте своей гордыни, могущества и влияния вдруг полностью исчезает. Земля содрогается и прогибается. Разверзаются пропасти, проглатывая целые здания и улицы. Языки пламени взметаются до небес, формируя душные кучевые облака, осыпающие землю градом. Крики умирающих раздаются в наполненном пеплом воздухе. И когда горстке выживших кажется, что худшее уже позади, приходит Великая волна. Когда все заканчивается, треть острова навек уходит под воду.

Единственное сохранившееся свидетельство об этом легендарном катаклизме содержится в двух философских диалогах, записанных греческим философом Платоном, который сообщает дату трагедии – 9 тысяч лет до нашей эры, ошибочно утверждая, что море затопило весь остров. Однако остров оставался почти необитаем многие столетия вследствие вулканической активности, за исключением небольшого сообщества коренного населения – у’Йой – на северном берегу. Легенды об этой затерянной атлантической цивилизации существовали и в классическую эпоху, пока остров не открыли заново португальские мореплаватели в XIV веке, назвав его Joia Verde (Зеленое сокровище) и заявив права на него от имени своего короля.

В следующие века остров становился разменной монетой в колониальной игре в духе «музыкальных стульев»: за него сражались, его оккупировали и переименовывали по очереди Испания (Тритон), Нидерланды (остров Кальмара) и на непродолжительное время Франция (Наслаждение). В период Наполеоновских войн два главных порта, Атлантическая гавань и Астерия, были разбомблены и практически разрушены британским флотом. В 1821 году остров наконец перешел к Британии в рамках мирного договора Корво, и его изначальное имя было восстановлено. Колония оставалась изолированным стратегическим форпостом с преимущественно аграрной экономикой, пока в 1946 году не была обретена независимость: тогда к власти пришла партия «Новое возрождение», выступавшая за развитие острова. Его экономический и технологический подъем за последние несколько десятилетий поразил весь мир.

И в течение всего этого времени продолжались землетрясения, ураганы и извержения вулканов – вечные напоминания о смерти, которые воспитали этот народ, сделали его таким, каков он есть. Риск и непостоянство помогают островитянам лучше ценить жизнь, стремиться к невозможному.

– Все рушится, – сказал недавно новая знаменитость Афродэдди Элеганза, – и это и есть в своем роде наша религия.

Оставшись в одиночестве в своем номере, она тут же бежит блевать в туалет. Это нервы, так с ней случается всякий раз на новом задании. Она приучила себя справляться с тревогой сразу и двигаться дальше. Она знает, зачем она здесь, но это все. Может пройти несколько часов или дней, прежде чем кто-то свяжется с ней и даст координаты и время передачи товара. Ей остается только ждать и занимать себя делом – обновлением путеводителя.

Вид с балкона скрывает туман – лишь редкие красные огоньки мерцают на крышах неразличимых небоскребов. Ей не видно моря, но она слышит его или воображает, что слышит, в кратких затишьях городского шума. Она напрягает слух и чувствует, как длинная ледяная игла проникает в ее мозг сквозь темя. Долгие перелеты всегда заканчиваются для нее так. Лекарство от этого – горячий душ.

Она включает краны в душевой кабинке, и из труб раздается стон, словно мертвец пробуждается ото сна. Она отступает в испуге. Затем придвигается ближе. Вода светло-медного оттенка то хлещет, то течет тонкой струйкой. А может, в такой окраске виновато до странности приглушенное освещение ванной. Клэр зачерпывает в ладонь брызжущую воду, нюхает. Металлический солоноватый запах. Раздумывает, не позвонить ли портье, попросить, чтобы прислали кого-то взглянуть. В итоге не звонит, а просто встает под неровный поток, настолько горячий, что едва терпит.

Фен сломан. Она может попросить работающий, но сейчас не хочет даже краткого контакта с человеком, который доставит прибор к двери. Пока волосы сохнут, она проверит почту. Клэр растягивается на кровати и открывает ноутбук, но связи нет. На этот раз она все же звонит портье, и ей говорят, что вайфай не работает. Похоже, буря повредила где-то важный кабель.

Этот город знаменит технологическими чудесами, но пока ей кажется, что она вернулась в далекое прошлое.

Одеваясь к ужину, она вспоминает о маленькой упаковке, берет ее из ящика и прищуривается, разбирая мелкий шрифт.

Никакого описания действующих веществ, только телефонный номер и URL для более подробной информации или помощи в случае аллергической реакции.

«Аллергическая реакция». Да они издеваются! Как эта штука действует? Клэр бросает упаковку на покрывало. Ни за что. Акклиматизируется по старинке, просто находясь здесь.

Заканчивая одеваться и поправляя прическу перед зеркалом в ванной, Клэр бросает взгляд на ручеек воды медного цвета на полу душевой кабины. Ты в этом мылась. Находит конвертик, разрывает его и вынимает квадратный пластырь. На одной его стороне голубая гелевая поверхность. Клэр снимает прозрачный защитный слой, подносит гелевой стороной к носу и нюхает. Пахнет как обычный пластырь – один из вечных запахов детства, которые сразу погружают тебя в далекие воспоминания. Вот ты весь день играешь на улице коротким северным летом. Бегаешь, прыгаешь, падаешь с велика, царапаешь коленки. Кем она была тогда, да и она ли это? Она не может связать ту маленькую девочку с человеком, которым стала.

Она прижимает пластырь к левому плечу. Чувствует прохладу, потом – легкое онемение, будто нанесла на кожу крем после укусов насекомых.

Она ужинает в ресторане гостиницы, положив возле тарелки раскрытый путеводитель и записную книжку с проволочным переплетом, чтобы набросать расписание на следующие несколько дней. В качестве основного блюда она выбирает амбари, которое рекомендует ей величавый седеющий официант: тушеный морской анемон, фаршированный муссом из палтуса и рисом, окрашенным в иссиня-черный цвет чернилами кальмара. Это не похоже ни на что из того, что она пробовала где-либо прежде, и потому она ест медленно, гадая, что эта еда говорит ей о живущих здесь людях. Все, что приходит ей на ум, – безотчетная тоска, которая, как она подозревает, в основном принадлежит ей самой. В ее голове возникает образ замерзшего океана. Покров серого льда, будто твердый металл, а под ним – черные глубины.

Она заказывает второй бокал домашнего вина. На нее это не похоже. Она себя балует. В путеводителе есть заметка, способная напомнить Клэр, зачем она все-таки здесь, но она избегает смотреть туда с тех пор, как приземлилась. Ей и не нужно – она читала ее так часто, что знает почти всю наизусть.

В древнем тропическом лесу, еще растущем на западном склоне вулкана, живет сапфировая лягушка, редкая амфибия красивого оттенка: она обитает у ручьев и во влажной гниющей листве на лесном войлоке. Этот вид относится к семейству Hylidae, квакш, взрослые особи достигают от 3 до 6 сантиметров в длину, с короткими лапками, расположенными под прямым углом от туловища, с тупоконечной головой и рудиментарным хвостом, который часто остается после стадии головастика. Главная отличительная черта лягушки – отметины цвета индиго, зачастую усыпанные мелкими золотистыми или медными веснушками. Это долгожитель среди амфибий: предполагается, что некоторые особи доживают в дикой природе до двадцати пяти лет и даже более.

Хотя сапфировой лягушке и так грозит потеря ареала обитания, она уже оказалась на грани исчезновения в результате незаконной торговли частями животных. Яркая кожа лягушки (отпугивающая других зверей, но лишь слегка ядовитая для людей) ценится как компонент народных снадобий в Юго-Восточной Азии и в других регионах. Шкурки сушат, растирают в порошок и добавляют в эликсиры, которые, как считается, способствуют долголетию. В результате численность популяции значительно сократилась, несмотря на новые строгие законы, направленные против контрабанды животных: одно из недавних дел завершилось приговором к тюремному заключению на семь лет.

Клэр замечает, как колотится ее сердце. Она залпом допивает остатки вина, оплачивает счет и, когда возвращается в фойе, решает совершить вечернюю прогулку. Осмотреться, по-настоящему поговорить с людьми, уделить время работе, ради которой она якобы приехала, пока ждет дальнейших инструкций с той стороны. В фойе она вспоминает, что должна позвонить Артуру, издателю, сообщить, что она на месте.

Но телефон не ловит сигнал.

Клэр останавливается посреди фойе, внезапно растерявшись. Свет снаружи – блекло-зеленой морской волны. Она перебрала вина. Или недобрала. Который час? Час, когда сверка с наручными часами ни о чем тебе не скажет.

Внезапно перед ней открывается бездна. Она балансирует на краю, едва дыша.

Кто-то узнал, зачем она здесь. Для чего она сюда прибыла. Должно быть, ее вычислили. Тот старик в автобусе с неожиданным рассказом о слонах и контрабандистах. О фауне под угрозой исчезновения и людях, которые наживаются на ней. Это не может быть случайностью. Наверно, кто-то уже сидит у нее на хвосте, следит за каждым ее шагом.

Она опускается на один из красных кожаных диванов. Спина прямая, стопы твердо стоят на полу. Глаза закрыты. Дыши.

Что, черт возьми, происходит? У нее порой слегка пошаливают нервы, и она научилась отгонять тревогу, не задумываясь. Но это. Что бы то ни было, это чувство накатывает волнами, одна за другой. Дыши. Она всегда говорит себе, что ей нужно быть слегка взвинченной, чтобы оставаться собранной, наготове. На своих первых заданиях она принимала таблетки, когда ее потряхивало, но ей не понравилось, что лекарство затуманивало сознание, замедляло реакцию, делало ее склонной к бесполезному витанию в облаках. Она не взяла таблетки в эту поездку. Пожалуй, это ее ошибка.

Осмотрись. Веди себя нормально. Дыши, черт бы тебя побрал!

Мужчина и женщина входят в фойе с улицы. Возможно, местные, судя по одежде и по тому, как по-хозяйски они двигаются, словно это их собственная гостиная и в ней никого больше нет. Они спорят на повышенных тонах: совершенно очевидно, что она не хотела сюда приходить и он пока победил. У стойки он говорит с портье, указывая на дверь, пожимая плечами. Клэр не слышно, о чем он говорит. Женщина стоит в стороне, смотрит в окна на улицу. На ней длинное блестящее зеленое платье, будто они только что из оперы. А может, так и есть. В городе новый потрясающий концертный зал, построенный прямо на берегу, и Клэр приходит в голову, что она должна его посетить ради путеводителя. Она слышала, что местный композитор сочинил какую-то совместную «человечье-дельфинью» оперу. Дельфины сами создают и исполняют часть музыкального произведения.

Почему-то эта мысль порождает еще один приступ тревоги. Она впивается ногтями в подлокотник дивана.

Портье развернул монитор, чтобы смотреть на него вместе с посетителем, и, похоже, терпеливо объясняет что-то, производя медленные скользящие жесты, словно длинный лист подводного растения качается в такт течению. Мужчина наконец пожимает плечами и отходит к двери, даже не оглядываясь на женщину. Она ждет немного, бросает быстрый, злой и униженный взгляд ему в спину и идет за ним вслед.

Даже местные теряются…

Сердце Клэр вновь начинает колотиться. Ей нужно подумать. Эта гостиница. Факты. Ее прикрытие – обновление путеводителя. Блог, который она ведет на веб-сайте издателя. Как бы то ни было, все это здесь законно. Пока она ждет, что с ней свяжутся, она может выйти наружу и исследовать остров, найти пару хороших историй для заметок о том, как местные справляются с извечной угрозой природной катастрофы. Она читала про бурный рост, последовавший за открытием и разработкой нового месторождения орихалка в прибрежной зоне, а с ним и пугающее учащение землетрясений, наводнений, вулканической активности и очень странных погодных явлений. Единственный плюс – бум привел к расцвету инноваций в науке, медицине, искусстве – ренессанс, который местные прозвали Всплеском. Ходят слухи о новой загадочной энергетической технологии, тайных разработках. Это практически бесплатный источник неиссякаемой энергии. Очевидно, они еще не используют ее для фенов и вайфая.

А это еще что за толчки?

Она вскакивает так поспешно, что приступ головокружения вынуждает ее покачнуться. Прислонившись к колонне, она ждет, пока сердце вновь угомонится, а дыхание выровняется. Люди, проходящие через фойе, бросают на нее странные взгляды.

– Я работаю над путеводителем, – сообщает она бармену в зоне отдыха гостиницы.

Он кучеряв, его глаза завораживающе зеленые, как море. Он настолько хорош, что приходится вновь и вновь поглядывать на него, чтобы убедиться, что он ей не мерещится, чтобы насладиться его симметрией классической статуи. Он как минимум на десять лет младше нее, отмечает она. Его бледная кожа имеет слабый аквамариновый оттенок, особенно заметный у запястий и связок шейных мышц, когда он поворачивает голову. Это значит, вспоминает она прочитанное, что он, возможно, один из тех редких местных жителей, чья родословная восходит к первым обитателям острова. Не чистокровный у’Йой, но происходит от них.

– Так вы писательница, – говорит он, искажая английские гласные еще мягче, чем портье за стойкой. Обычно она избегает общаться с барменами и прочей обслугой. Такие непринужденные беседы в итоге звучат так, словно их заранее срежиссировали. В ее случае обычно так и происходит, просто ей не нравится это замечать.

– Можно и так сказать, полагаю. По правде, это красивое слово для проверяльщика фактов. Я здесь, чтобы обновить материал для переиздания.

– Уже бывали на острове?

– Я тут впервые. Издатель хотел иную точку зрения. Ну, чтобы кто-то посмотрел на все свежим взглядом. И вот я тут.

Раздраженная собственной нервной болтовней, она отпивает впопыхах заказанный коктейль. «Коралловый закат», что бы это ни значило. Ром, лайм, возможно, манго и какое-то рыбное послевкусие на языке. Напоминает воду в ее душе. По идее, отвратительное сочетание, но, как ни странно, оно работает – разворачивается постепенно, как медленно всплывающее воспоминание. И действует коктейль, как ей нужно. Бездна еще здесь, но теперь Клэр может заглянуть в нее, не чувствуя почти ничего.

Бармен спрашивает ее, где еще она побывала. Они болтают какое-то время о его и ее работе. Он аспирант на кафедре прикладной физики в университете. Работа барменом помогает ему платить по счетам.

Когда он наклоняется вперед, чтобы протереть стойку, она замечает маленький серебряный квит на цепочке у него на шее. Она гадает, что он хранит там.

Он отворачивается, чтобы обслужить другого клиента, а затем возвращается к ней и замечает, что напиток ослабил ее защиту.

– «Коралловый закат», – ухмыляется она. – Похоже, он уже догорает.

– Хотите еще?

– Не стоит.

– Я Андрос, – говорит он, и она удивляется, как быстро он уходит от анонимности. Зря она ему улыбнулась, вечно так.

– Клэр.

Они пожимают руки, и она быстро выдергивает пальцы из его спокойной прохладной ладони.

– Пожалуй, мне пора на боковую, – говорит она. – Завтра длинный день.

В его глазах проскальзывает странное выражение. Он встревожен или нет, печален. Будто он уже видел ее завтра и оно не оказалось хорошим. Затем его лицо проясняется.

– Я не работаю следующие пару дней. Буду рад показать вам остров, если хотите. Весь этот ремонт, объезды – тут настоящий лабиринт.

«Он всего лишь пытается быть гостеприимным», – говорит она себе и отвечает:

– По правде говоря, я предпочитаю погружаться в новую атмосферу самостоятельно. Первые впечатления и все такое. Но, возможно…

– Разумеется, это понятно, – говорит он, пожав плечами. – Надеюсь, все пройдет хорошо.

Пока они болтают, входят трое здоровяков в костюмах, усаживаются на барные стулья и смотрят по сторонам непроницаемо холодными глазами, будто проверяют возможные угрозы. Андрос подходит обслужить их. С сильным акцентом они спрашивают у него, какое есть пиво, и Клэр абсолютно уверена, что они обсуждают друг с другом, что будут пить, на русском. Они похожи на провинциальных мясников, которых запихнули в дорогую одежду, и Клэр решает, что они, должно быть, новоиспеченные нефтемагнаты, разнюхивают возможности для инвестиций в ставший сенсацией энергетический сектор острова.

Она следит за Андросом, столь стройным и гибким рядом с этими угрюмыми и тучными людьми с их чувством собственной важности, захватившими так много места. Еще больше, чем его кожа, ее занимает легкая, мягкая раскованность его движений. «Он так свеж», – думает она, удивляясь самой себе. Как существо, которое выбралось из океана и делает первый вдох.

Местная валюта взлетает и падает, находясь в такой же зависимости от сейсмической активности, как и от экономических показателей. Когда обменный курс благоприятен, североафриканцы, европейцы и американцы с обоих полушарий стекаются на остров на короткие визиты, которые называют между собой «заскочить в магазин».

Прилетай, делай свое дело и быстро сматывайся. Целее будешь.

Наутро она просыпается до восхода солнца. Как пташка. Что бы там ни накатывало на нее вчера, оно уже исчезло. Ну разумеется. Она вновь обрела самообладание, как обычно.

После кофе в ресторане гостиницы (все еще никаких сообщений о том, где и когда состоится передача) она посещает крытый спортивный центр по соседству. Чтобы добраться туда, проходит по стеклянной галерее – даже под ногами стекло, так что вокруг только дождь и туман. В дымке под ней фары ближнего света и заднего хода медленно едущих по улице машин горят, как фонарики рыбы-удильщика.

Достопримечательность центра – огромный бассейн с волнами, как утверждается, крупнейший в мире. Она надевает купальник и выходит в просторный, залитый светом зал. Бассейн явно украшен так, чтобы напомнить о прошлом острова: вдоль него художественно разложены разбитые классические колонны и другие элементы допотопной архитектуры. Стены украшены мозаикой под старину, изображающей выпрыгивающих из моря дельфинов и китов, пускающих фонтанчики.

Водные горки ярких неоновых оттенков закручиваются спиралью посреди искусственных руин и ведут в бассейн, уже полный людей, в основном в нем дети и подростки – прыгают, плещутся, визжат. На изгибе бетонного пляжа, раскрашенного в цвет теплого розоватого песка, молодые матери следят за малышами в лягушатнике, а пожилые пары нежатся в шезлонгах с тропическими напитками и книжками в мягких переплетах. Спасатель, взобравшийся на высокий стул, дует в свисток и указывает на двух мальчишек, увлеченных дуэлью на полотенцах. В дальнем конце бассейна возвышается массивная стена, раскрашенная под скалу с почерневшим штормовым небом и молниями. Каждые несколько минут рев береговой сирены пронзает воздух, а мгновения спустя волны вздымаются из-под скалы, быстро вырастая до пенных гребней. Преодолев бассейн и достигнув лягушатника, они стихают, превращаясь в нежный прибой.

Все это, понимает Клэр, отчего ей становится трудно дышать, – разбитые колонны, штормовой мурал, вой сирены, тела в воде, прыгающие и кричащие посреди волн, – воспоминания о давнем катаклизме, который сломил этот остров. Или репетиция следующего. Клэр вспоминает свой родной город: она покинула его как раз вовремя, до местного апокалипсиса. И приняла это как предупреждение. Не останавливайся. Не привязывайся. Все равно все сгорит синим пламенем. Или утонет в море. А пока делай, что требуется, чтобы оставаться на плаву.

В любом случае это точно стоит описать в путеводителе. Люди, примиряющиеся с концом света, резвящиеся в нем.

Притихшие волны подкатывают к ее босым ногам и отползают обратно. Она делает несколько шагов, и вот вода уже омывает ее лодыжки. Поначалу холодно, но это ощущение сменяет приятная прохлада.

Клэр заходит в прибой. По колени, по бедра, по грудь. Отталкивается, разводит руки в стороны, чтобы плыть вперед, пока не оказывается среди купальщиков с их надувными мячами, аквапалками и досками для плавания – все они смотрят в дальний конец бассейна, с нетерпением ждут сирену и следующую волну. Клэр плывет дальше, нацелившись прямо в темное пространство под искусственной скалой, в пещеру, откуда приходит волна.

Она достигает ярко-желтого троса с поплавками – знака, запрещающего купальщикам заплывать дальше. Клэр останавливается тут, подпрыгивая и разводя руками. Оглядывается, видит, что за ней наблюдает спасатель. Если она поплывет дальше, он засвистит и прикажет вернуться. Не стоит привлекать к себе столько внимания. Она остается на месте.

Вода на глубине раскачивает ее и тянет в сторону, сбивая с ног. Она чувствует желание сдаться, позволить стихии, которая гораздо сильнее, нести ее, куда та пожелает. В конце концов, они ведь с ней почти одно. Человек – это же по сути вода, снабженная ощущением осмысленности.

Сирена ревет, отдаваясь в ее костях. Спустя мгновение зыбкая поверхность вздымается, поднимается, скользит вперед, катится к ней, растет по пути, превращается в скат, в холм, в гору, белая пена кипит на гребне, а внизу открывается студенисто-зеленая бездна. Дети вопят позади нее, мальчишки-подростки ревут, как берсерки перед битвой. Волна смыкается над ней, отбрасывает назад и влечет вниз, на молчаливую глубину. Поспешно барахтаясь, она обретает контроль, выталкивает себя на поверхность, отплевываясь и задыхаясь, не понимая поначалу, куда она смотрит и откуда придет следующая волна. Она обнаруживает, что ее отнесло туда, где прыгают, извиваются, мечутся и ныряют в разные стороны остальные. Слишком много людей слишком близко.

Довольно. Клэр позволила себе расслабиться, и вода упрекнула ее за то, что она забыла, зачем она здесь. Она плывет назад, прочь от троса, в безопасную зону к другим купальщикам, оглядываясь на скалу.

Выходит из бассейна, ноги шлепают по розовому бетону. Все, что ей сейчас хочется, – убраться отсюда.

В спешке она ныряет не в ту дверь и оказывается в незнакомом месте: узкий коридор и лестничный пролет, который ведет к другому бассейну, с низким потолком и без окон, вода освещена снизу голубыми подводными лампами. Воздух влажен от пара.

Некоторые мужчины и женщины голые. Детей нет. Никто не прыгает и не плещется в голубой воде, такой тихой и неподвижной, будто это иная, экзотическая стихия. Люди греются на влажных камнях у кромки бассейна, молодые и старые. Ее взгляд замечает асимметрии: горбатые спины, искаженные лица, обрубки конечностей.

Она присматривается и видит, что одни ухаживают за другими. Поглаживают им руки, подбадривают. Поддерживают в воде.

Она медленно отступает, чувствуя себя незваной гостьей, настоящей туристкой, но продолжает смотреть. Ее взгляд наконец находит пожилую женщину с длинными седыми волосами и безмятежными серыми глазами: руки опираются на край бассейна, челюсть висит.

Сердце Клэр начинает бешено биться.

Женщина видит Клэр и улыбается. Автоматическая универсальная улыбка просто на случай, если незнакомка – та, кого она должна знать. Затем она отталкивается от края в воду, которая ей по талию. Поворачивается и идет вперед, вода поднимается выше по спине и рукам к плечам и шее, ее длинные седые волосы веером ложатся на поверхность, словно фата невесты, а потом она полностью скрывается под водой.

Они сидели вдвоем в комнате отдыха в доме престарелых. Это был конец пандемии, и Клэр позволили навестить мать впервые за долгие месяцы. Она и сама так долго сидела на карантине в своей крохотной квартирке, что уже сходила с ума, наблюдая, как испаряется сумма на банковском счету.

Она вспоминает, как утренний свет проникал сквозь открытые жалюзи большого эркерного окна. Впервые мать, увидев ее, не расплакалась. Она просто сидела с выражением нерешительности, словно в театре, гадая, окажется ли она на сцене или в зрительном зале, когда поднимется занавес. Клэр держала мать за костлявую руку, чувствовала ее мерный пульс и просто наблюдала. Старик в углу ронял в аквариум кубики сахара – один за другим, оглядываясь всякий раз после плюха, проверяя, не заметили ли это сиделки.

Мать что-то пробормотала.

– Прости, мам, что?

Мать нежно положила свободную руку на живот Клэр.

– Какой у тебя срок, милая?

Она произнесла это тоном медсестры, доброжелательным, но четко профессиональным. Клэр не слышала этот голос долгие годы, и он никогда прежде не был обращен к ней самой, насколько она могла вспомнить. Не было никакого смысла в том, чтобы отвечать на вопрос, но она не могла удержаться.

– Я не беременна, – сказала она.

– Хм, – проговорила мать.

За месяц до этого, устав от заточения из-за нескончаемого локдауна, Клэр в нарушение всех запретов ускользнула в ночной клуб. Там она встретила мужчину и провела с ним в туалете несколько безумных, отчаянных минут. Невероятное нарушение собственных правил выживания.

Слов ее матери хватило, чтобы купить тест по дороге домой. Несколько мгновений холодного ужаса ожидания, но результат был отрицательным.

С тех пор она путешествовала вот уже полгода. Она не возвращалась в дом престарелых все это время, убеждая себя, что так лучше. Мать только расстраивается при виде нее или, точнее, когда вспоминает, кто же такая Клэр. Все ошибки, все ссоры, все неприятные переживания тут же возвращаются. К ним обеим.

В лифте, поднимаясь в свой номер, Клэр наконец-то остается одна. Она прислоняется к стенке, следит, как цифры ползут вверх, напоминает себе о том, чем занимается все эти годы и почему у нее нет выбора. Это стало ее историей, сценарием, который она разыгрывает в своей голове, чтобы собраться в редкие минуты сомнений или когда все грозит рухнуть. Это история о том, как все начиналось, что с ней сделали и к чему все пришло. Мать изменяла отцу с тем жутким Рэем, владельцем строительного бизнеса в городе, – у него находилось для нее время, в отличие от отца Клэр. Отец узнал об этом, уехал и больше не вернулся. Родители перестали заботиться о ней, когда она была еще ребенком, погрузились в собственные жизни.

Мать пыталась загладить вину или хотя бы отвлечь Клэр, подарив ей щенка. Ясноглазого лохматого дворнягу – Клэр назвала его Шустриком. Она прекрасно понимала, что это подкуп, эмоциональная уловка, но, боже, как она полюбила этого пса. Он спал в ее постели. Они всюду ходили вместе. Их любимой игрой было, когда Клэр бросала резиновый мяч на крышу дома так, чтобы он отскакивал, и Шустрик пытался поймать его, когда мяч скатывался с края. Глупый пес никогда не знал точно, откуда покатится мяч, и весь дрожал и скулил, пока желанный предмет наконец не возникал в поле зрения, и тогда пес стремглав бросался за наградой, словно от нее зависела его жизнь. Однажды Клэр специально забросила мяч подальше, чтобы тот перелетел через крышу на лужайку перед домом. Шустрик каким-то образом понял, что мяч не вернется, и бросился на ту сторону дома. Мгновение спустя Клэр услышала визг и скрежет тормозов. Медленно обошла дом, выйдя к лужайке. Она уже знала, что там, и не хотела этого видеть, но ей пришлось. Почтовый грузовик был припаркован неправильно, наполовину заехал на тротуар. Почтальон шел по дорожке перед домом и плакал, держа на руках ее пса, словно посылку, которую ей отправили, не предупредив.

Дети должны понять, что жизнь несправедлива, – услышала она, как Рэй говорил ночью ее матери.

Очень скоро после этого он начал клеиться к ней, пока мать работала в вечерние смены в больнице.

Ну, она хорошо усвоила урок. Все, кто тебе дорог, рано или поздно тебя бросают. Так что и она сбежит. Из этого дерьмового городишки с его рябью, плохим воздухом и чванливыми мужиками, помешанными на своих тачках, квадроциклах и яхтах.

Первым пунктом ее плана было скопить достаточно налички. Работа няней или официанткой не помогла бы ей быстро получить нужную сумму, так что Клэр начала воровать у Рэя, зная, что тот не осмелится обвинить ее. Она брала деньги из его бумажника, сначала по паре мелких купюр. Потом целыми пачками. Затем она вскрыла его машину и вынула дорогое стерео. После он бросал на нее гневные взгляды, догадываясь, что это ее рук дело, но молчал. Она продала стереосистему парню по соседству, который заплатил всю назначенную ею цену, затем попытался уговорить ее покататься с ним ночью и проверить колонки. И не мечтай, приятель.

После она перешла к продаже наркотиков старшеклассникам, и это в итоге свело ее с человеком, который браконьерил в местном лесу и торговал медвежьей желчью, – он нанял ее курьером. Это оказалось гораздо прибыльнее и менее рискованно, чем сбывать десятидолларовые дозы на школьной парковке.

Природа жестока, – как-то объявил ей контрабандист. – Выживают сильнейшие, верно?

Выживают быстрейшие, как ни крути. Ей сошло с рук и это, все это, и она открыла в себе талант попадать в сложные ситуации и ускользать из них незамеченной, сосредотачиваться на цели и отключать все остальные мысли и чувства, пока не выполнит задачу.

Скопив достаточно налички, она исчезла и больше не возвращалась. Мать переехала в Эдмонтон после катастрофы в «Нортфайр» и эвакуации. Рэй был дерьмом, но насчет одного оказался прав: жизнь несправедлива. Нужно силой брать у нее желаемое, причем безжалостно. Когда мать умрет, у Клэр не останется связей с другими людьми – лишь те узы, которые она сама допустит, и их будет немного.

Когда у нее заканчиваются средства, она путешествует в далекие страны, как эта, и добывает предметы, которыми никто не должен обладать: животных и части животных, – и привозит их людям, которые платят за это огромные деньги. Взамен она получает единственную ценность – свободу делать то, что ей нравится. Ездить туда, куда хочется. Не принадлежать никому.

Единственное но? Свобода стоит дорого.