Ключи к декабрю

– Есть, есть, сэр! – Полицейский тоже исчез.

Райслинг заговорил снова:

– Послушайте, шкипер, не будем ссориться. Если вы сами согласны взять меня, то у вас есть лазейка – параграф о «Космонавте в бедствии».

– «Космонавт в бедствии», черт бы вас побрал! Вы не космонавт в бедствии, а космический сутяга. Я хорошо вас знаю – вы шляетесь по космосу уже много лет. Так вот, на моем корабле этот номер не пройдет. Параграф был предусмотрен, чтобы помочь людям, отставшим от своих кораблей, а не для того, чтобы бесплатно таскать какогото бродягу по всему пространству.

– Ну что ж, командир, а можете ли вы сказать по чести, что я не отстал от своего корабля? Я ни разу не был дома после того рейса, в котором в последний раз был членом экипажа. Закон гласит, что я имею право на обратный рейс.

– Но это же было давным-давно. Вы потеряли свое право.

– Так ли? В законе нет ни слова о каком-то определенном сроке, в течение которого человек может использовать свое право на обратный рейс; там только сказано, что такое право у него есть. Пойдите, посмотрите, шкипер.

Если я неправ, то немедленно уберусь отсюда и принесу вам глубочайшие извинения при всей команде. Сходите, взгляните. Проявите спортивный дух.

Райслинг чувствовал на себе пристальный взгляд капитана. Потом капитан повернулся и вылетел из кубрика.

Райслинг знал, что поставил капитана в глупое положение, использовав свою слепоту, но такие соображения его не смущали – он даже испытывал некоторое удовольствие.

Через десять минут прозвучала сирена, и он услышал команды, передаваемые через репродуктор внешним постам. Когда тихое шипение в люках и небольшое изменение давления в ушах дали ему знать, что старт близок, он встал и пробрался в машинное отделение, – ему хотелось быть около ракет, когда они заревут. В проводнике на корабле класса «Хаук» Райслинг не нуждался.

Авария произошла во время первой вахты. Райслинг сидел развалившись в кресле инспектора, перебирая клавиши своего аккордеона и сочиняя новый вариант «Зеленых холмов»:

Я хотел бы без нормы, вволю

Надышаться среди долин…

и тут… что-нибудь такое… вроде… вроде… Земли:

Чтоб овеял меня добрый ветер,

Чтоб легко мы вздохнуть смогли

На далекой родной планете,

На зеленых холмах Земли.

«Это уже лучше», – подумал Райслинг.

– Как тебе это нравится, Арчи? – громко спросил он, и его голос пробился сквозь уже приглушенный рев.

– В общем, здорово. Давай-ка всю штуку.

Арчи Макдугал, главный ракетный машинист, был старым другом Райслинга и по космосу, и по выпивкам, –

он служил учеником под командой Райслинга много лет и миллионов миль тому назад.

Райслинг исполнил желание Арчи, затем перешел к другой теме:

– Вам, молодежи, легко. Все автоматизировано. В те времена, когда я дергал «ее» за хвост, приходилось быть всегда начеку.

– И сейчас нужно быть начеку.

Они затеяли профессиональный разговор, и Макдугал показал поглощающее устройство прямого действия, заменившее устаревшее управление с помощью верньера, которым когда-то пользовался Райслинг. Райслинг ощупал все рычаги и расспрашивал до тех пор, пока не познакомился как следует с новой системой управления. Это было его «пунктиком» – по-прежнему считать себя ракетным машинистом, для которого теперешнее занятие трубадура было просто временным выходом, пока не кончится ссора с компанией, возможная у каждого.

– Я вижу, у вас есть и старые поглощающие экраны, –

заметил он, когда его ловкие пальцы пробегали по пульту управления.

– Да, только без приводов. Я их отсоединил, они заслоняли приборы.

– Их следовало бы привести в порядок. Они могут понадобиться.

– Ну, не знаю. Я думаю…

Райслинг так никогда и не узнал, что думал Макдугал, потому что именно в этот момент все и началось. Макдугал оказался прямо на пути пучка радиации, который сжег его на месте.

Райслинг понял, что случилось. Его рефлексы автоматически сработали. Он сразу осознал опасность, и в тот же момент нажал кнопку сигнала тревоги, ведущего в рубку управления. Тут он вспомнил про снятый привод. Ему пришлось ощупать все кругом, пока не удалось найти соединения, при этом он старался нагибаться пониже, чтобы использовать ограждения как защиту. Если бы только не эти проклятые приводы… Для Райслинга здесь было так же светло, как и в любом другом месте; он знал каждый уголок, каждую рукоятку не хуже, чем клавиатуру своего аккордеона.

– Машина! Машина! Что случилось?

– Не ходите сюда! – кричал Райслинг. – Здесь «горячее» помещение.

Он чувствовал излучение лицом и всем телом, словно раскаленное солнце пустыни.

Он присоединил приводы, проклиная всех разом и поодиночке, потому что не мог довернуть как следует гайку, потом он попытался устранить аварию вручную. Но это была долгая и сложная работа. Наконец он решил, что нужно катапультировать весь двигатель вместе с реактором, и нажал кнопку вызова.

– Рубка!

– Есть, есть рубка.

– Катапультирую третий двигатель – авария.

– Это Макдугал?

– Макдугал погиб. На вахте Райслинг. Приготовьтесь записать.

Ответа не последовало: командир был ошарашен.

Впрочем, он все равно не мог вмешаться в аварию в машинном отделении. Он обязан был думать о корабле, о пассажирах и о команде.

Капитан, должно быть, удивился еще больше, услышав, что передавал для записи Райслинг. Это звучало так: Мы бродили в болотах Венеры,

В зловонии собственных ран,

В мокрых джунглях клубился серый,

Кишащий смертями туман.

И работая, Райслинг продолжал свой рассказ о Солнечной системе – «сверкающая почва Луны», «радужные кольца Сатурна», «замерзшие ночи Титана», – он диктовал эти строки, одновременно открывая, закрывая и прочищая двигатель, и закончил припевом:

Мы обшарили все шарики в пространстве, Повидали мы их и вблизи, и в дали…

Дай, судьба, нам опять дом родной увидать

И зеленые холмы Земли!

Затем, будто в каком-то трансе, он повторил переделанный первый куплет:

Но Пространство зовет беспокойно.

Значит – снова на борт корабля!

Старт-сигнал! К перегрузке по койкам!

И опять провалилась Земля.

И уносит людей ракета

Сквозь холодный звездный туман, –

До последнего края света

Пусть летят корабли землян!

Корабль был спасен и мог спокойно идти домой, ковыляя без одного двигателя. В этом Райслинг не сомневался.

С ним самим, по-видимому, дело обстояло гораздо хуже.

Что «ожог» был силен – это он знал. Он не мог видеть сверкающий розовый туман, среди которого работал, но прекрасно понимал, что творится в машинном отделении.

Райслинг привел в действие вентиляционную установку, выпуская воздух через забортный клапан, и не выключал ее до тех пор, пока уровень радиации не снизился настолько, что помещение стало безопасным для человека в защитном костюме. И тогда он передал еще один припев, подлинные и последние строки, созданные Райслингом:

Дай, судьба, мне последнюю посадку

На планете, где жизнь мои предки прошли.

Дай увидеть покров голубых облаков

И зеленые холмы Земли!

Джо ХОЛДМЕН

В СООТВЕТСТВИИ С ПРЕСТУПЛЕНИЕМ

Проверка на избыточность памяти

Анкетный контроль. Пожалуйста, начинайте.

Я, Отто Жюль Мак-Гэвин, родился на Земле 24 апреля

198 года эры Конфедерации с кровным правом гражданства на…

Пропустим. Возраст 22 года. Прошу вас.

Думал, что меня готовят для дипломатической деятельности или для работы ксеносоциологом в Конфедерации, но, в сущности, я уже два года был в ЗБРВ1 – проходил курс иммерсионной терапии, о которой я, естественно, ничего не мог помнить: обращение с оружием и разные подлые приемы… Я все поражался, почему у других студентов намного больше тем для разговоров, чем у меня, но наставник заверял, что со мной все нормально, что я прекрасно сдал экзамены под гипнозом и к выпуску все прояснится и всплывет в сознании… Помню лишь, что весь тот год я жил с ощущением, будто мне приходится вкалывать куда больше, чем всем остальным, однако…

Так и было, Отто. Пропустим. Возраст 25 лет. Про-

шу вас.

До середины 223 года я был оператором 2-го класса.

Затем стажировка на премьер-оператора: первая калька личности. Я воплотился в Меркурио де Фоллетте, уполно-

1 ЗБРВ – Земное бюро расследований и вмешательства. Вымышленная организация, занимающаяся расследованием нарушений правопорядка на других мирах. (Примеч.

перев.)

моченного кредит-союза на Мундо и Лагардо, подозреваемого в нарушении статьи третьей…

Он был виновен? Прошу вас.

Конечно, виновен, но мы хотели выяснить, кто еще замешан в деле, и обнаружилось, что вся его так называемая «семья»…

Пропустим. Возраст 26 лет. Прошу вас.

Третье задание в качестве премьер-оператора. В тот год я впервые убил человека. В каком-то смысле это была самооборона. В каком-то смысле… Я полностью находился в его власти. Если бы он только знал об этом… Мне пришлось убить его, иначе он убил бы меня… Так что в каком-то смысле это была самооборона….

Сизигий.

…в каком-то смысле это была…

Трубкозуб, сатанизм.

…самооборона…

Герундий. Теперь спать.

1

В искусственной гравитации все дороги вели вверх.

Доктор философии Айзек Кроуэлл остановился, чтобы отдышаться, откинул со лба влажные волосы и постучался в каюту психиатра. Дверь скользнула в сторону.

– А-а, доктор Кроуэлл…

Человек за столом был столь же худ, насколько Кроуэлл тучен.

– Проходите, пожалуйста, садитесь.

– Благодарю, – Кроуэлл опустился в самое прочное на вид кресло. – Вы… э… вы хотели…

– Да.

Психиатр подался вперед и отчетливо проговорил:

– Сизигий. Трубкозуб, сатанизм. Герундий.

Кроуэлл медленно закрыл и открыл глаза. Потом перевел взгляд на свой объемистый живот и в изумлении покачал головой. Он обхватил большим и указательным пальцами жирную складку и сдавил.

– О-о!

– Хорошая работа, – сказал психиатр.

– Замечательная. Неужели нельзя было для начала заставить старичка сбросить вес? А уж потом загонять в него меня?

– Необходимо для полноты образа, Отто.

– Отто… да… Все возвращается… Ну что же. Я…

– Стоп! – Психиатр надавил на кнопку в столе, и дверь с шелестом закрылась. – Простите. Продолжайте.

– Я, Отто Мак-Гэвин, премьер-оператор. Работаю на

ЗБРВ. А вы – такой же психиатр, как я – доктор Айзек

Кроуэлл. Вы – Сэм… э-э… Нимиц. Когда я выполнял задание на планете Весна, вы были командиром секции.

– Все правильно, Отто. У вас хорошая память. Вряд ли мы встречались больше двух раз.

– Три. Дважды на коктейлях и один раз за бриджем. У

вашей партнерши был большой шлем, и я до сих пор не понимаю, как ей удавалось передергивать…

Нимиц пожал плечами.

– Она тоже была премьером.

– Была. Да… Значит, вам известно, что она мертва…

– Полагаю, я не уполномочен…

– Разумеется. Итак, на этот раз вы – мой инструктор?

– Правильно. – Нимиц вытащил из внутреннего кармана накидки узкий конверт, сломал пластиковую печать и передал Отто. – Пятиминутная краска, – предупредил он.

Отто быстро зафиксировал в памяти три страницы текста, потом медленно прочитал от начала до конца и отдал

Нимицу как раз в тот момент, когда строчки начали бледнеть.

– Вопросы есть?

– По-моему, все ясно. Я теперь стал этим старым толстым профессором Кроуэллом. Точнее, стану им, когда вы прогоните меня через мнемонический ряд в обратной последовательности. Я владею языком так же хорошо, как он?

– Видимо, не совсем так. Учебных лент по бруухианскому не существует; Кроуэлл – единственный человек, которому пришло в голову выучить диалект. Вы пять недель находились под двусторонним гипнозом, постигая язык. Горло саднит?

Отто поднял руку, чтобы дотронуться до кадыка, и вздрогнул, коснувшись четвертого подбородка Кроуэлла.

– Боже, этот профессор в отвратительной форме!. Да, горло немного саднит.

– Бруухианский язык на слух – сплошное рычанье. Я

выучил стандартную фразу. – Нимиц издал звук, напоминающий рык носорога-тенора, вопящего от боли.

– Черт возьми, и что же это значит?

– На том диалекте, который вы выучили, это обычное приветствие в неформальном ключе:

Да не сгустятся тучи над вашей семьей.

Да случится вам умереть под солнцем.

Конечно, на бруухианском языке фраза звучит в рифму. На бруухианском вообще все зарифмовано: все существительные заканчиваются на один и тот же слог. Эдакая затяжная отрыжка.

– Изумительно. Полчаса такой милой беседы, и я заработаю себе ларингит.

– Не заработаете. Как только вы станете Кроуэллом, все вспомните. К тому же в вашем багаже есть таблетки, смягчающие горло.

– Ладно, – Отто помассировал свое огромное бедро.

Послушайте, я надеюсь, это мое назначение не потребует слишком активных действий? Похоже, пластиплоть, которую я ношу на себе, равна моему собственному весу.

– Пожалуй, так оно и есть.

– В задании говорится, что Кроуэлл не был на планете одиннадцать лет. Разве нельзя устроить так, будто он сбросил вес, сидя на диете?

– Нельзя. Вы можете случайно наткнуться на когонибудь из его недавних знакомых. Кроме того, особые условия задания требуют, чтобы вы казались как можно более безобидным.

– Я не против того, чтобы казаться безобидным. Но при одной и двух десятых g я на самом деле буду безобидным! С меня семь потов сошло, пока я добрался до вашей каюты по коридору, а ведь здесь менее одного g.

Как же тогда…

– Мы в вас верим, Отто. Вы, премьеры, всегда готовы пройти по лезвию бритвы.

– …Или сдохнуть, порезавшись. Чертов гипнотренинг!

– Это в ваших же собственных интересах. – Нимиц стал набивать трубку. – Сизигий. Трубкозуб. Сатанизм.

Герундий.

Отто откинулся в кресле и со следующим вздохом захрапел.

– Когда я разбужу вас, вы будете на десять процентов

Отто Мак-Гэвином и на девяносто процентов искусственно калькированной личностью доктором Айзеком Кроуэллом. Вы будете помнить о задании, о тренировках, о вашем назначении премьера, но первоначальная реакция в любой обычной обстановке будет соответствовать характеру и знаниям Кроуэлла. Только в стрессовых ситуациях вы сможете реагировать как премьер-оператор. Герундий.

Сатанизм. Трубкозуб. Сизигий.

Кроуэлл-Мак-Гэвин очнулся на полухрапе. Он выкарабкался из кресла и подмигнул Нимицу. Хриплым голосом Кроуэлла – словно перекатывались камни – сказал:

– Большое спасибо, доктор Санчес. Терапия была в высшей степени благотворной.

– Пустяки, доктор Кроуэлл. За это мне на корабле и платят деньги.

2

– Черт знает что такое! Оскорбительно! Молодой человек, вам известно, кто я такой?!

Таможенный чиновник напустил на себя вид одновременно скучающий и непримиримый. Он снова заложил капсулу личного знака Кроуэлла в микропроектор и долго ее разглядывал.

– Судя по данным, вы Айзек Кроуэлл, житель Макробастии, уроженец Земли. Вам шестьдесят, но выглядите вы на семьдесят. И все это никак не освобождает вас от раздевания и осмотра тела.

– Я требую вышестоящего начальника!

– Отказ. Его сегодня нет. Можете подождать вон в той маленькой комнате. У нее отличный замок.

– Но вы…

– Нет годиться беспокоить шефа в его единственный свободный день! Нет из-за какого-то стыдливого внепланетного пузана! Можете подождать в комнате. Нет подохнуть с голоду!

– Ну-ка, ну-ка… – К ним приблизился коренастый, небольшого роста человек с пышной копной кудреватых напомаженных волос. – Кажется, здесь… Ба, Айзек! Айзек

Кроуэлл! Каким ветром тебя снова занесло сюда?

Кроуэлл стиснул руку человека – его ладонь была влажной и теплой – и за долю секунды переворошил искусственную память, пока лицо и имя со щелчком не соединились в одно целое.

– Джонатон Линдэм! Очень рад тебя видеть. Особенно сейчас.

– Что, какие-то трудности?

– Ну, Джонатон, уж и не знаю. Этот… джентльмен не хочет пропускать меня через турникет, до тех пор пока я не устрою здесь что-то вроде стриптиза.

Линдэм поджал губы и уставился на чиновника.

– Смайз, вы знаете, кто этот человек?

– Он… Нет, cap.

– Вы в школе учились?

– Да, cap. Двенадцать лет.

– Это доктор Айзек Себастиан Кроуэлл. – Линдэм с трудом перегнулся через барьер и положил руку на плечо

Кроуэлла. Автор «Разгаданной аномалии» – той самой книги, благодаря которой наша планета оказалась на трассе регулярных космических сообщений…

В самом деле, книга неплохо раскупалась на Бруухе, а также на Евфрате, где колонисты, эксплуатировавшие аборигенов, встретились с похожей ситуацией. На всех же остальных планетах она потерпела полную неудачу. Коллеги-антропологи, восхищаясь упорством Кроуэлла, тем не менее обвиняли его в том, что к объективному анализу он примешал изрядную долю сентиментальности. А ведь работе в поле свойствен принцип неопределенности: чем большую привязанность испытываешь к объектам, тем труднее их изучать.

Что касается регулярного космического сообщения, то одна из трасс действительно пролегала через Бруух. Раз в неделю сюда приходил грузовой корабль, и то, как правило, с опозданием.

– Ну вот что, дайте-ка мне эти бумаги, – сказал

Линдэм.

Чиновник с готовностью протянул ему сертификаты, удостоверяющие освобождение от таможенных пошлин.

– Я беру на себя всю ответственность.

Линдэм коряво расписался в десятке мест и вернул бумаги таможеннику.

– Доктор Кроуэлл – это вам не простой турист. Если бы его книга не сыграла свою роль, вы сейчас вкалывали бы на руднике. И «нет проверять» бумажки раз в неделю!

Таможенник нажал на кнопку. Турникет зажужжал.

– Пойдем, Айзек, выпьем. Компания угощает.

Кроуэлл протиснулся сквозь узкий проход и поплелся за Линдэмом в бар космопорта. Помещение украшали поделки местных кустарей. Столы и стулья были вырезаны из твердейшего черного железного дерева, более всего похожего из земных материалов на обсидиан.

Кроуэлл с трудом вытянул из-под стола тяжелый стул, шлепнулся на него и вытер лицо на диво огромным носовым платком.

– Джонатон… Не знаю, смогу ли я выдержать это тяготение. Я давно уже не молод и… Вроде бы, я немного распустил себя.

Десять процентов Мак-Гэвина напомнили о себе: «Мне тридцать два года, и я в великолепной физической форме».

– Ничего, Айзек, со временем привыкнешь. Только дай срок – я запишу тебя в наш клуб здоровья, и мы живо сгоним с тебя лишние фунты.

– Это было бы прекрасно, – поспешно отозвался Кроуэлл (пластиплоть не сгонишь никакими упражнениями!),

– только сомневаюсь, хватит ли у меня времени. Мой издатель послал меня сюда за материалом для нового, осовремененного издания «Аномалии»… Я пробуду здесь, вероятно, месяц, если не меньше.

– О-о, жалко. Впрочем, полагаю, ты убедишься, насколько все здесь изменилось, и без труда добьешься разрешения остаться на более длительный срок.

Подошла женщина и приняла заказ – два бренди.

– Изменилось? Видишь ли, у нас на Макробастии, где я преподаю, не слишком часто услышишь о Бруухе. Некоторые перемены очевидны, – он обвел помещение скупым жестом. – Когда я уезжал, здесь, в порту, была лишь утрамбованная земля да металлический барак. Но я больше интересуюсь бруухианами, чем вами, колонистами. У

них все по-старому?

– Гм… Не совсем.

Принесли бренди. Кроуэлл глубоко вдохнул аромат и с явным удовольствием выпил свою порцию.

– Во всей Конфедерации не найти такого бренди, как на Бруухе. Какая жалость, что вы его не экспортируете.

– По-моему, компания рассматривает такую возможность. Предполагается экспорт бренди и туземных поделок. – Линдэм резко, словно в судороге, дернул плечом. –

Но ведь если брать килограмм за килограмм, Компания гораздо больше зарабатывает на вывозе редкоземельных металлов. В сущности, на всех планетах гонят спиртное, и на большинстве есть трудолюбивые автохтоны.

– Да, бруухиане… Для них времена тоже меняются?

Линдэм отхлебнул глоток бренди и кивнул.

– И в перспективе, и, поверишь ли, за последние годы тоже. Ты слышал, что у них упала средняя продолжительность жизни?

Отто Мак-Гэвин знал об этом, но Кроуэлл покачал головой:

– Нет.

– За последние шесть лет приблизительно на двадцать пять процентов. Средняя продолжительность жизни особи мужского пола теперь примерно двенадцать лет. Бруухианских, конечно. Это около шестнадцати стандартных.

Правда, тварям, кажется, до этого и дела нет.

– Разумеется, нет, – задумчиво сказал Кроуэлл. – Для них это все равно что дар божий.

Бруухиане бальзамировали своих мертвецов во время тайного обряда, а к трупам относились, как к живым существам. Причем статус у мертвеца был гораздо выше, чем у любого живого члена семьи. К мумиям обращались, как к оракулам, с ними советовались, старейший член семьи из живущих разгадывал их указания, изучая застывшие навеки черты.

– Какие-нибудь предположения?

– Большинство особей мужского пола работают в шахтах. Месторождениям редкоземельных металлов сопутствует висмут, а это мощный кумулятивный яд для внутренних органов тварей. Но минералоги клянутся, что в пыли, которую вдыхают бруухиане, висмута ничтожно мало. Настолько мало, что это не может вызвать физиологических дисфункций. Ну и, само собой, эти твари не позволяют нам забирать трупы для аутопсии. Щекотливая ситуация.

– И в самом деле. Но мне помнится, бруухианам нравилось принимать висмут в малых дозах как наркотик.

Разве не могли они просто-напросто найти какой-нибудь приличный источник этого металла и удариться в поголовный загул?

– Не думаю. Я занимался сей проблемой довольно серьезно – видит бог, Дейрдр вечно нудит об этом. На планете не существует никаких естественных скоплений висмута, а если бы и были, то у тварей нет ни технологии, ни даже элементарных знаний, чтобы наладить очистку.

Кроуэлл внутренне вздрагивал всякий раз, когда

Линдэм называл местных «тварями».

– Компания не разрабатывает висмут, – продолжал

Линдэм, – и к тому же он в списке товаров, запрещенных к ввозу. Нет, в самом деле, гипотеза об отравлении висмутом – ложный ход.

Кроуэлл забарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями.

– Если исключить некоторые выверты метаболизма, то бруухиане весьма выносливый народ. Может быть, причина в перенапряжении?

– Исключено, совершенно исключено. Как только вышла твоя книга, сюда прибыл наблюдатель Конфедерации

– ксенобиолог. Он призван следить за тварями. На ноге у каждого, кто работает на руднике, вытатуирован серийный номер. Их регистрируют на входе и на выходе, и никому не позволено проводить в шахте более восьми часов в день. Иначе они, конечно, торчали бы там безвылазно.

Странные твари.

– Верно…

У себя в хижинах бруухиане были безмятежны, даже ленивы. Однако в местах, определенных как производственные районы, они могли запросто загнать себя работой до смерти – черта, явно не способствующая выживанию.

– Мне потребовалось девять лет, чтобы выяснить, в чем здесь дело.

«Исчезновения», – напомнила та часть мозга, которая принадлежала Отто.

– Ты говорил что-то о переменах, происшедших «в последнее время»?

– Мм-да… – Джонатон Линдэм всплеснул руками и снова глотнул из стакана. – Весьма печальная ситуация.

Ты же знаешь, нас всего около пятисот человек на планете. Я имею в виду постоянный персонал.

– Серьезно? Я полагал, вас должно быть уже больше.

– Компания не поощряет иммиграцию – нет рабочих мест. Во всяком случае, мы живем довольно тесной группой. Все знают друг о друге всю подноготную. Нам даже нравится представлять себя большой семьей, и мы далеки от того, чтобы считать колонию просто кругом лиц, случайно объединенных общим работодателем.

Так вот… В последние несколько месяцев люди стали… пропадать. Исчезать. Должно быть, их уже нет в живых, потому что человек не может выжить на местной пище, а наши собственные запасы строго контролируются, вся еда под отчет.

Люди исчезли без следа. На сегодняшний день пропали трое, включая управляющего рудником. Признаться, по общему мнению, их погубили эти твари, преследуя какието свои…

– Невероятно!

– …цели, и, как ты можешь представить, растут дурные настроения. Э-э… несколько тварей были убиты…

– Но… – Сердце Кроуэлла забилось угрожающе быстро. Он заставил себя откинуться на спинку стула, глубоко вздохнул и заговорил более спокойным голосом: – Бруухианин органически не способен лишить человека жизни.

У них нет понятия «убийство», они не убивают даже для пропитания. И как бы ни почитали они своих мертвецов, как бы ни стремились сами стать поскорее «тихими», они никогда не… не ускоряют процесса. Бруухиане не в состоянии воспринять идею убийства или самоубийства, ни даже эвтаназии. У них и слов-то нет для этих понятий.

– Я знаю, но…

– Помнишь… кажется, в 218 году… пьяный рабочий убил в шахте бруухианина? Лопатой. Тот пятился с тачкой и наехал ему на ногу. Мне пришлось отправиться в деревню, искать хижину убитого – я хотел все объяснить. Но новости опередили меня, и в хижине все уже были вне себя от радости, я попал в самый разгар праздника: никогда еще столь молодой не отходил в «тихий мир». В происшествии они увидели знак особого благорасположения богов.

Бруухиане были озабочены только тем, как бы заполучить тело и мумифицировать его. Когда я прибыл, двое уже отправились за трупом.

Я пытался им объяснить, что в смерти повинен человек, но все приняли мои слова за шутку. Люди близки к богам, заявили они мне, но все же люди не боги. Я снова и снова пытался растолковать им, используя формы обращения в разных ключах, но бруухиане только смеялись.

Наконец они позвали соседей и попросили меня несколько раз повторить историю, чтобы и те повеселились. Все расценили это как удивительную богохульную шутку, и ее потом рассказывали и пересказывали годами.

Кроуэлл залпом осушил стакан.

– По правде говоря, я вполне разделяю твою точку зрения, – произнес Линдэм, – обвинение действительно абсурдное. Но эти твари очень сильны физически, и все больше людей начинают их бояться. Кроме того, альтернативный вариант означает, что убийца среди нас, в нашей семье.

– Может быть, и нет, – сказал Кроуэлл. – Может быть, причина кроется в природных условиях планеты. Есть чтото, что мы проглядели раньше, какая-нибудь скрытая опасность. Вы шарили в пыльных ямах?

– Кое-где. Ничего не нашли.

Они беседовали на эту тему еще с полчаса, потом перешли к вопросам менее мрачным, но Кроуэлл-Мак-Гэвин так ничего нового и не узнал. Ничего такого, что не было бы заложено в него за четыре недели калькирования личности.

Линдэма вызвали по системе общественной коммуникации.

Он поднялся, прощаясь.

– Может быть, Айзек, назначить кого-нибудь, кто проводил бы тебя до Постоя? Я, вероятно, некоторое время буду загружен. Необходимо внести товары в каталоги.

– Не стоит, я найду дорогу. А ты по-прежнему занимаешься экспортом-импортом?

– По-прежнему. Только теперь я на самом верху –

Линдэм улыбнулся. – Начальник отдела импорта. Так что раз в неделю я занят выше головы – сортирую все, что к нам поступает.

– Поздравляю от всей души, – сказал Кроуэлл.

А Мак-Гэвин передвинул собеседника на одну строчку выше в списке подозреваемых…

3

Двуколка, накренившись, остановилась, и Кроуэлл осторожно, тяжеловесно выбрался наружу. Туземцу, протащившему его больше километра, он дал мелкую монету чеканки компании и сказал, изъясняясь в формальном ключе:

– За работу вот награда.

Туземец принял ее огромной трехвильчатой рукой, положил в рот, а затем задвинул языком в объемистый зоб под подбородком. Он пробормотал ритуальный ответ в том же ключе, потом сгреб багаж в охапку и поспешил к дому. На распахнутой двери красовалась надпись:

«ПОСТОЙ № 1».

Кроуэлл тяжело нес свое тучное тело по дорожке, завидуя легкой трусце туземца. Бруухианин был покрыт короткой коричневой шерсткой, сейчас слегка влажной от пота. Сзади он походил на большую земную обезьяну, только без хвоста. Крупные, вывернутые наружу ноги с тремя супротивными пальцами по форме ничем не отличались от рук, только превосходили размерами. Ноги были непропорционально коротки относительно тела, коленные суставы располагались высоко и позволяли голеням отклоняться примерно на сорок пять градусов от перпендикуляра – в противоположных направлениях. Эта особенность придавала походке бруухиан весьма карикатурный вид. Гротескность облика усиливалась тем, что руки свисали с несоразмерно широких плеч почти до самой земли.

Впрочем, если смотреть спереди, то в туземцах не было ничего комического. Два громадных, блестящих, немигающих ока (век у бруухиан не было, но каждые несколько секунд на глаза опускалась прозрачная мигательная перепонка, как у птиц), на лбу – скопление нечетких зрительных пятен, чувствительных к инфракрасному излучению, которые позволяли ориентироваться в почти кромешной тьме. Огромный рот закрывался единственной вислой губой, которая часто заворачивалась кверху, обнажая ряд невероятно крупных коренных зубов. Уши напоминали уши кокер-спаниеля, разве что были безволосы и пронизаны густой сетью вен.

Данный конкретный индивидуум щеголял двумя украшениями, позаимствованными у землян-нанимателей: парой замечательных серег и набедренной повязкой, не скрывающей ничего из того, что могло бы представлять интерес для специалистов. Еще он знал два земных слова

– «да» и «нет». Таков, впрочем, был средний уровень лингвистических познаний всех туземцев.

Прежде чем Кроуэлл добрел до середины дорожки, бруухианин уже выскочил из дома. Он без звука миновал

Кроуэлла, впрягся в повозку и был таков.

Кроуэлл с трудом втиснулся в комнату и устало упал на хилую койку спартанского образца. Да, бывало, он жил и в более элегантной обстановке. В комнате наличествовали грубые стол и стул туземного производства, прозаический эстамп, изображавший зимний пейзаж на Земле, шкафчик военного образца и душ – продырявленное ведро на высоте человеческого роста. Еще одно ведро служило для наполнения водой умывального таза. На стене висело мутное зеркало. Поскольку прочих санитарных удобств не было, Кроуэлл сделал вывод, что здешние обитатели все еще пользуются холодными уборными, которые он возненавидел еще десять лет назад.

Кроуэлл обдумывал, стоит ли ложиться на койку (уверенности в том, что потом удастся подняться, у него не было), как вдруг в дверь кто-то постучал.

– Войдите, – сказал он с усилием.

В комнату робко ступил долговязый молодой человек с едва пробивающейся бородкой. На нем были рубашка и шорты цвета хаки, в руках он держал две бутылки пива.

– Я Уолдо Штрукхаймер, – произнес он, как будто это что-то объясняло.

– Добро пожаловать, – Кроуэлл не мог отвести глаз от пива. В дороге он пропитался пылью.

– Я полагаю, вы не отказались бы чего-нибудь выпить, сказал молодой человек.

Он пересек комнату двумя гигантскими шагами и осторожно откупорил бутылку.

– Прошу… – Кроуэлл жестом указал на стул и поспешил сделать жадный глоток.

Чтобы сесть, гостю пришлось сложиться пополам.

– Тоже постоялец?

– Кто? Я? О нет. – Уолдо откупорил вторую бутылку, сунул обе пробки в нагрудный карман и застегнул его на кнопку. – Я ксенобиолог, забочусь о благосостоянии коренного населения. А вы доктор Айзек Кроуэлл. Очень приятно, что наконец-то я с вами повстречался.

С минуту они шумно обменивались вежливыми любезностями.

– Доктор Штрукхаймер, с момента приземления я успел побеседовать только с одним человеком… И он сообщил мне весьма тревожные новости.

– Вы имеете в виду исчезновения?

– И это тоже. Но прежде всего резкое падение средней продолжительности жизни бруухиан.

– Вы об этом не знали?

– Нет, не знал.

Уолдо покачал головой.

– Два года назад я написал статью для «Журнала внеземных цивилизаций». Она до сих пор не увидела света.

– Ну вы же понимаете, как это делается… Если в материале ничего не говорится о благополучных планетах вроде Эмбера или Кристи…

– Да, под сукно… Отсутствие новостей – это уже новость. С кем вы разговаривали?

– С Джонатоном Линдэмом. Он упомянул о висмуте.

Уолдо сложил длинные пальцы шатром и с интересом заглянул внутрь.

– Ну да, это первое, что пришло мне в голову. У бруухиан, действительно, налицо все клинические симптомы, но лишь самые общие – вроде тошноты или одышки у людей. Можно предположить что угодно – от похмельного синдрома до рака. Но я бы и впредь подозревал висмут или нечто похожее, например сурьму, – если бы, черт подери, они могли его хоть как-то доставать. Едва мы узнали, насколько висмут ядовит для туземцев и какое вызывает у них привыкание, как тут я же строго-настрого запретили ввозить его на планету.

В этом отказано даже мне, а уже мне-то не помешали бы несколько граммов галлата висмута1.

– В шахтах они не могут его добывать?

– Нет. Всего висмута, содержащегося в десяти кубометрах здешней лантаноидной руды, не хватит, чтобы вы-

1 Галлат висмута основной (медицинское название “дерматол”) – препарат, применяемый как антисептическое, вяжущее и подсушивающее средство при воспалительных заболеваниях кожи и слизистых оболочек. Содержит 52–56% окиси висмута. (Примеч.

перев.)

звать у бруухианина даже легкое головокружение. Эти симптомы вызывает что-то иное.

– Может быть, в последнее время как-нибудь изменилась их… э-э… еда? Например, включение в рацион земной пищи?

– Нет, они по-прежнему живут только за счет своих млекорептилий. На нашу еду даже смотреть не хотят. Я

долгое время брал пробы мясных стручков, которые они снимают с рептилий. Ничего необычного. Определенно никаких следов висмута.

Некоторое время оба ученых сидели в глубокой задумчивости.

– Похоже, что работы больше, чем я ожидал, – наконец сказал Кроуэлл. – Мой издатель направил меня сюда, чтобы я подновил материал для очередного издания книги. Я

рассчитывал получить только свежие статистические данные и восстановить старые дружеские связи. – Он потер кулаком глаза. – Если начистоту, меня пугает перспектива топать ногами. Я давно уже не юноша и вдобавок вешу на двадцать килограммов больше, чем в прошлый свой приезд. А ведь даже тогда мне требовался гравитол, чтобы чувствовать себя более или менее человеком.

– У вас нет его с собой?

– Нет, не удосужился запастись. Что, Вилли Норман все еще работает врачом компании?

– Да. Возьмите, – Штрукхаймер расстегнул карман и вынул маленький флакончик. – Примите сразу две таблетки. Я получаю их бесплатно.

– Премного благодарен, – Кроуэлл положил таблетки на язык и запил их пивом. Он тут же ощутил легкость и прилив жизненных сил.

– А! Сильная штука! – Впервые с тех пор, как он стал

Айзеком Кроуэллом, он поднялся на ноги без затруднений. Разрешите навязаться вам в гости? Я хочу осмотреть вашу лабораторию. По-моему, будет логично начать с этого.

– Разумеется. Я как раз собирался заглянуть туда после обеда.

Снаружи прогрохотал рикша.

– Может, еще успеем поймать этого?

Штрукхаймер подошел к двери и пронзительно свистнул. Рикша услышал и, подняв столб пыли, остановился.

Развернув тележку, он бешено помчался к ним, словно от этого зависела его жизнь. Когда земляне сели, он промычал односложно:

– К-да?

– Отвези-нас-к-шахте-А-пожалуйста.

Бруухианин с обезоруживающим пониманием, почти по-человечески кивнул и мощно рванул с места.

Шахта А располагалась в трех километрах от Постоя.

Дорога сильно пылила, но все же поездка показалась Кроуэллу не такой ужасной.

Лаборатория скрывалась под большим серебристым куполом возле подъемника шахты.

– Удачно расположились, – заметил Кроуэлл, выколачивая пыль из одежды.

Площадка между дорогой и куполом была испещрена веревочными кольцами.

– Пыльные ямы?

– Да. Небольшие.

Как правило, пыльные ямы были мелкие – глубиной до метра. Но стоило кому-то оступиться и попасть в крупную яму – и бедняге приходил конец. Бруухиане четко различали ямы – и днем, и ночью, – поскольку их инфракрасные зрительные пятна ощущали разность температур между ямами и грунтом. Но для человеческого глаза все было едино-ровный слой мелкого порошка, похожего на тальк, только коричневого цвета.

Приблизившись к лаборатории, Кроуэлл услышал пыхтение компрессора. Оказалось, купол был не из металла, а из алюминированного пластика. Жесткую форму ему придавал подпор воздуха. Кроуэлл и Штрукхаймер вошли внутрь через шлюзовую камеру.

– Компрессор гонит холодный воздух через увлажнитель и целую систему противопылевых фильтров, – пояснил ксенобиолог. – Компания вложила кучу денег, и в обмен на удобства мы все сверхурочное время работаем бесплатно.

Лаборатория являла собой любопытную комбинацию сельского стиля и ультрамодерна. Вся мебель была знакомого образца – сработанная руками бруухиан. Но Кроуэлл тут же обратил внимание на гофрированный серый ящик дорогостоящего универсального компьютера, теплоблок, электронный микроскоп с большим экраном и массу каких-то сложных стеклянных изделий, явно привозных.

Были тут и приборы, которые он не смог даже опознать.

– Впечатляет. Как вам удалось расколоть Компанию на всю эту музыку?

Штрукхаймер покачал головой.

– Они оплатили только постройку здания – и то с невеликой охотой. Все остальное приобретено на субсидии

Конфедерации по линии Комиссии здравоохранения. Таким образом, шесть часов в сутки я – «ветеринар» компании, а все прочее время веду исследования физиологии бруухиан. Точнее, пытаюсь вести исследования. Это очень трудно. Нет трупов, нет анатомички…

– Но вы могли бы прибегнуть к рентгену. Нейтронное сканирование…

– Разумеется, мог бы. – Штрукхаймер дернул себя за жиденькую бороденку и сердито уставился в невидимую точку посреди необъятной груди Кроуэлла. – И много это нам даст?. Что вам известно об анатомии бруухиан?

– Ну… – Кроуэлл проковылял к стулу и взгромоздился на него. Стул затрещал. – Первичные исследования были не очень грамотные, и я…

– Не очень грамотные! Я и сейчас знаю не больше, чем тогда. У бруухиан есть несколько внутренних органов, которые, казалось бы, вообще ни для чего не предназначены.

Даже сам набор внутренних органов не у всех один и тот же. А если органы и одинаковые, то вовсе не обязательно, что у разных особей они будут находиться в одном и том же месте в полости тела.

Вот единственная штука, с помощью которой я получаю непротиворечивые результаты. – Штрукхаймер ткнул пальцем в сторону громоздкого сооружения, напоминающего водолазный колокол девятнадцатого века. – Камера

Стокса. Она служит для количественного анализа обмена веществ. Я плачу бруухианам, чтобы они сидели здесь, ели и испражнялись. Аборигены расценивают это как отменную шутку.

Он ударил кулаком по ладони.

– Если бы только удалось раздобыть труп! Вы слышали, что случилось в прошлом месяце? Насчет лазера?

– Нет, ничего.

– Говорят, несчастный случай. Я сомневаюсь. Так или иначе, абориген попал под луч проходческого лазера. Или его толкнули. Перерезало пополам.

– Боже!

– Я примчался пулей. Мне потребовалось меньше десяти минут, чтобы спуститься к месту происшествия. Но родственники успели умыкнуть тело. Должно быть, поднялись в одной клети, пока я спускался в шахту в другой.

Я прихватил переводчика и со всех ног бросился в деревню. Нашел дом. Сказал… сказал, что могу сшить тело, могу оживить и вылечить несчастного. Господи, я ведь хотел только взглянуть на труп!

Штрукхаймер потер пальцами лоб.

– Мне поверили. И извинились передо мной за спешку.

Но, добавили они, парня посчитали уже готовым к «тихому миру» и… «отправили туда»! Я спросил, можно ли увидеть тело, и мне ответили: да, конечно, все будут только счастливы, если я приму участие в праздновании.

– Удивительно, что они разрешили, – сказал Кроуэлл.

– Они даже настаивали на этом. Потом… Ну, вы представляете себе их «семейные комнаты» – комнаты, где бруухиане держат мумии предков. Я зашел. Помещение метра три на четыре. Там было, наверное, штук пятьдесят мумий, прислоненных к стенкам. Все в прекрасном состоянии. Бруухиане показали мне новенького. Он ничем не отличался от остальных, если не считать безволосой,

словно гладко выбритой, полосы поперек туловища – в том месте, куда пришелся луч лазера. Я пригляделся к этому кольцу чистой кожи – мне позволили включить фонарик: там не было абсолютно никакого рубца, никакого шрама! Я проверил серийный номер на ноге – точно, тот самый. Труп доставили в хижину от силы минут на десять раньше, чем туда попал я… Для такой супрессии шрама требуется форсированная регенерация кожи, несколько недель реабилитационного режима… В конце концов, с мертвым телом такое вообще невозможно проделать!

Но попытайтесь только выяснить, как им это удалось… С таким же успехом можно спросить человека, как это он заставляет биться сердце. Я думаю, туземцы вообще вряд ли поняли бы такой вопрос.

Кроуэлл кивнул.

– Когда я писал свою книгу, мне пришлось довольствоваться простым описанием феномена. Удалось узнать лишь, что происходит какой-то ритуальный обряд с участием самого старого и самого молодого членов семьи. И

никто не учит их, что нужно делать. Для них это естественно, как сама жизнь. Но объяснить они не в силах. И

присутствие посторонних воспрещено.

Штрукхаймер подошел к большому холодильнику, стоящему особняком, и достал две бутылки пива.

– Еще по одной?

Кроуэлл кивнул, и Штрукхаймер сорвал пробки.

– Я сам его делаю. Варить помогает один местный паренек. К сожалению, через несколько месяцев я лишусь помощника, – он уже достаточно взрослый, чтобы работать в шахте.

Уолдо протянул Кроуэллу пиво и уселся на низкий стул.

– Я полагаю, вы знаете, – у них нет ничего похожего на медицину. Ни шаманов, ни знахарей. Если кто-нибудь заболевает, родственники просто садятся вокруг и принимаются его утешать, а если бруухианин выздоравливает, все выражают свои соболезнования.

– Знаю, – отозвался Кроуэлл. – А как вы вообще ухитряетесь завлекать их для лечения? И кстати, откуда вам известно, что надо делать, когда они все-таки приходят?

– Видите ли, мои помощники – а у меня их четверо –

осматривают каждого аборигена перед спуском в шахту, а затем и после окончания работы. Инженеры из Комиссий здравоохранения сконструировали дистанционную диагностическую машину – подобную тем, что используют врачи на Земле. Таких машин у меня четыре, все задействованы на лабораторный компьютер. Он контролирует частоту дыхания, температуру кожи, пульс и прочее. Если наблюдается значительное расхождение между двумя последовательными показаниями, то парня посылают ко мне.

Пока он добирается до лаборатории, компьютер выдает мне историю его болезни, и я могу составить какое-нибудь эмпирическое снадобье, основываясь на клиническом опыте и проведенных ранее физиологических экспериментах. Как правило, я понятия не имею, снимет лекарство симптомы или нет. Например, один может излечиться полностью, а другой, наоборот, будет чувствовать себя все хуже и хуже – пока его не скрутит окончательно и он умрет. Вы знаете, что они говорят на это?..

– Да-а… «Он готовился стать тихим».

– Правильно. Бруухиане позволяют лечить себя только потому, что это входит в условия найма. По своей воле они ни за что не пришли бы ко мне.

– А диагностические машины не дали никаких ключей к проблеме: почему они стали умирать в более раннем возрасте?

– О, что-то, конечно, вырисовывается. Симптомы…

Статистика… Например, с тех пор как мы стали снимать показания, средняя частота дыхания возросла более чем на десять процентов. Средняя температура тела поднялась почти на градус. Это дополняет мои клинические данные.

И то и другое возвращает меня к первоначальному заключению о кумулятивном отравлении. Висмут сюда подходит прекрасно: я обнаружил указания на то, что он полностью аккумулируется в каком-то одном органе и вовсе не выводится наружу.

Помимо всего прочего, причина должна быть связана с шахтами. Вам ведь известно: бруухиане ведут тщательную демографическую статистику. Семья, в которой за определенный период стало больше всего «тихих», обладает преимущественным «политическим» весом. Так вот, как выяснилось, средняя продолжительность жизни тех, кто не работает в шахтах, ничуть не изменилась.

– Я этого не знал!

– Компания предпочитает замалчивать подобные сведения.

Они беседовали еще около часа. Кроуэлл в основном слушал, Отто разрабатывал план.

4

Уже почти стемнело, когда Кроуэлл дотащился до дорожки, ведущей к домику амбулатории. Действие гравитола кончилось, и он вновь чувствовал себя разбитым и несчастным.

В приемной врача Кроуэлл впервые за все время пребывания на планете увидел современную мебель – хромированный металл, пластик – и впервые узрел привлекательную женщину.

– Вам назначено, сэр?

– Гм… Нет, мадам. Но я старый друг доктора.

– Айзек… Айзек Кроуэлл! С возвращением, старина!

Заходи и скажи наконец мне «Здравствуй!» – закричал голос из маленького селектора на столе.

– Последняя дверь по коридору направо, мистер Кроуэлл.

Впрочем, доктор Норман встретил Айзека в коридоре и, тряся руку, затащил совсем в другую комнату.

– Сколько лет, сколько зим, Айзек!. Я узнал, что ты вернулся, и, честно говоря, удивился. Эта планета не самое подходящее место для таких старичков, как мы.

Доктор, человек гигантского роста, был краснолиц и седовлас. Они зашли в жилой блок – двухкомнатную квартиру с вытоптанным ковром на полу и множеством старомодных книг на стеллажах по стенам. Едва друзья ступили внутрь, как автоматически включилась музыка. Кроуэлл не знал ее, зато Отто знал.

– Вивальди, – сказал он тут же.

Доктор поразился.

– Что, Айзек, под старость немного набираемся образования? Я помню время, когда ты считал, что Бах – это сорт пива.

– Теперь меня на многое хватает, Вилли. – Кроуэлл тяжело опустился в тугое кресло. – На все, что позволяет вести сидячий образ жизни.

Доктор хохотнул и шагнул в маленькую кухоньку. Он бросил в два стакана лед, отмерил в каждый бренди, в один плеснул содовую, во второй – обыкновенную воду.

Бренди с содовой он протянул Кроуэллу.

– Всегда помню вкусы своих пациентов.

– Между прочим, я заглянул сюда и как пациент тоже.

Кроуэлл отхлебнул из стакана. – Мне нужен месячный запас гравитола.

Улыбка сошла с лица доктора. Он сел на диван, отставив нетронутый стакан в сторону.

– Нет, Айзек, так дело не пойдет. С тебя хватит и недельного. Ты не сдюжишь… сдохнешь… окочуришься…

– Что?

– Гравитол противопоказан при ожирении. Во всяком случае, я никогда не прописываю его тем, кому за пятьдесят пять. Я и сам его больше не принимаю. Чересчур большая нагрузка для наших изношенных насосов.

«У меня сердце тридцатидвухлетнего человека, – подумал Мак-Гэвин, – но я таскаю на себе лишние пятьде-

сят килограммов. Соображай. Соображай!»

– Может быть, найдется менее сильное средство, которое помогло бы мне справиться с этой чертовой гравитацией? Мне ведь надо много работать.

– Гм… пожалуй. Пандроксин не так опасен, а относительный комфорт он тебе обеспечит. – Норман вытащил из ящика стола рецептурную книжку и что-то быстро начеркал на верхнем бланке. – Пожалуйста. Но держись подальше от гравитола. Для тебя он чистый яд.

– Спасибо. Завтра получу.

– Можешь и сейчас. Аптечный отдел магазина Компании теперь открыт круглосуточно… Но каким же ветром тебя занесло в нашу провинцию, Айзек? Исследуешь причины возросшей смертности бруухиан?

– В общем-то нет. Точнее, это не главное. Я всего лишь собирался обновить материал для нового издания книги. Но смертность меня действительно взволновала.

Что ты думаешь о висмуте?

Вилли махнул рукой.

– Собачий вздор! Я считаю, причина – в перенапряжении, ясно и просто. Эти сукины дети целыми днями вкалывают в шахтах. Потом отправляются домой и до изнеможения режут свое железное дерево. Других причин и искать не нужно.

– Они всегда были одержимы работой и загоняли себя до смерти. Во всяком случае, мужчины. В сущности, это даже удобно – те, кто не работает в шахтах, всегда при деле и пашут как лошади. Однако эти не загибаются раньше времени.

Доктор фыркнул.

– Айзек, отправляйся-ка завтра на шахту и посмотри, как там работают. Чудо, что они даже неделю выдерживают. По сравнению с шахтерами все остальные выглядят попросту лентяями.

– Завтра же и отправлюсь.

«Как теперь перевести разговор на исчезновения?»

– А как обстоят дела с человеческой составляющей колонии? Многое изменилось с тех пор, как я уехал?

– Пожалуй, нет. Большинство из нас повязано контрактами на двенадцать или двадцать лет. Все те же люди вокруг, только постарели на десяток лет. Билет до Земли обходится в годовой заработок. К тому же так нам гарантирована пенсия в сто процентов оклада, а если нарушить контракт, то пенсия – тю-тю. Вот и приходится торчать здесь. Всего четыре человека сдались и купили билеты до

Земли – вряд ли они тебе знакомы.

Да, прибыл новый посол Конфедерации. Делать ему здесь нечего, впрочем, как и трем его предшественникам.

Но по закону колонии полагается посол. Понятное дело.

Дипломатический корпус считает Бруух худшим из миров.

Назначение сюда свидетельствует либо о признании полной некомпетентности, либо подразумевает наказание за какой-то проступок. Для нашего Стю Фиц-Джонса это уж точно наказание. Он имел несчастье быть послом на Ламарре как раз в тот момент, когда там разразилась гражданская война. Его вины в том нет; в тамошней внутренней политике вообще никто не мог разобраться. Но надо же найти козла отпущения, вот Фиц-Джонса сюда и сослали. Ты к нему как-нибудь загляни, поговори – интересный субъект. Только заходи утром, когда он еще не совсем пьян…

Появились шесть детишек, половина – незаконнорожденные. Восемнадцать смертельных случаев. – Вилли нахмурился. – Точнее, пятнадцать смертей и три исчезновения. Все исчезновения за последний год. Люди утрачивают осторожность. За пределами поселка Компании – ты все равно что на другой планете. А колонисты спокойно выходят в одиночку – старательствуют или просто хотят побыть подальше от других. Сломал ногу или провалился в пыльную яму – и все, конец. Двое из исчезнувших новички, вероятно агенты Конфедерации. (Отто вздрогнул: так оно и было). Видишь ли, первым пропал старый Малатеста, управляющий рудником. Полагаю, именно это и вызвало прибытие агентов. Они якобы занимались изысканиями полезных ископаемых, но на Компанию не работали, Кто же мог оплатить им дорогу? Ведь кроме Компании никто не имеет права ковыряться в этой планете.

– Возможно, их субсидировал какой-нибудь университет, занимающийся чистой наукой? Ведь и я попал сюда в первый раз подобным образом.

Доктор кивнул.

– Точно, так они и заявили. Но я тебе скажу напрямик: не были они учеными, нет, не были… Я проработал с ученым людом большую часть жизни и кое в чем разбираюсь.

Конечно, эти двое предъявили удостоверения личности и они неплохо знали свой предмет, но… Конфедерация вытворяет со своими агентами дьявольские штуки. Слышал про оборотней?

– Смутно. Пластическая хирургия и гипнообучение.

Ты это имеешь в виду?

– Полагаю, что так. Во всяком случае, я думаю, эти ребята были агентами. Их научили ходить, говорить и действовать, как подобает геологам. Но ходили-то они не туда! Ходили они на шахты, а там все изучено до последней молекулы, и результаты давно опубликованы. И эти двое никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, как того требует серьезная работа.

– Возможно, ты прав.

– Ты тоже так думаешь? Выпей еще. Здесь все считают, что я к старости становлюсь параноиком.

– Вероятно, мы оба сдаем, – Айзек улыбнулся. – Спасибо за угощение, но я лучше пойду – возьму пандроксин и вернусь к себе, пока не свалился. Нелегкий выдался денек.

– Могу себе представить. Что ж, рад снова тебя видеть, Айзек. В шахматы по-прежнему играешь?

– Лучше, чем когда-либо.

«Особенно с помощью Отто».

– Загляни как-нибудь вечерком, сыграем партию–

другую.

– Обязательно зайду. И тогда – берегись!.

5

Айзек не сразу направился в аптеку. Первым делом он зашел к себе и позвонил по радиофону.

– Биолаборатория. Штрукхаймер слушает.

– Уолдо, это Айзек Кроуэлл. Можно попросить вас об одолжении?

– Выкладывайте.

– Я собираюсь к доктору Норману за гравитолом. Эти таблетки, что вы мне сегодня дали, весьма действенны…

Не посмотрите ли дозировку?

– И смотреть не надо – пять миллиграммов. Но послушайте, Айзек, он, вероятно, назначит вам дозу поменьше.

Тут все дело в возрасте. Чем человек старше, тем меньше дозировка.

– В самом деле? Что же, попробую его уговорить. Мне кажется, все должно быть наоборот!

– Вилли никому никогда не удавалось переспорить.

Это самое упрямое существо из всех, с кем мне доводилось вступать в дискуссии.

– Знаю. Но мы были добрыми приятелями. Вдруг пожалеет дружка из дома для престарелых.

– Ну-ну, желаю удачи. Надеюсь, скоро увидимся?

– Я буду в ваших краях завтра. Хочу отметиться на шахте.

– Может, заскочите? Пива выпьем…

– Буду рад, – и Кроуэлл повесил трубку.

Он вытряхнул чемодан и вскрыл двойное дно. Порывшись в содержимом тайника, Кроуэлл извлек обыкновенную на вид шариковую ручку. Точнее, это только с одного конца была шариковая ручка, в другом же конце был спрятан ультразвуковой стиратель чернил. К счастью, доктор написал рецепт черной пастой – значит, не придется подделывать подпись.

Кроуэлл потренировался – несколько десятков раз написал: «Гравитол, 5 мг, дост. кол-во на 30 дней», – затем отправил в небытие рецепт на пандроксин и накарябал поддельное предписание выше подписи врача.

В магазине Компании было темно, только в аптечном отделе горел свет. Парадная дверь оказалась запертой, и

Кроуэлл потащился к черному ходу. Едва он ступил на педальную панель у порога, как дверь скользнула в сторону и прозвенел колокольчик.

Из-за полок с реактивами вышел, протирая глаза, заспанный служащий.

– Чем могу помочь?

– Я хотел бы получить вот по этому рецепту.

– Одну минуту.

Молодой человек взял рецепт и скрылся за полками.

– Скажите, – донесся его крик, – это ведь не для вас, правда?

Теперь Кроуэлл был на сто процентов Отто.

– Конечно, нет. Я принимаю пандроксин. Это для доктора Штрукхаймера.

Служащий появился через минуту, держа в руке зеленый флакончик.

– Готов поклясться, что Уолдо забирал гравитол на прошлой неделе. Пожалуй, мне следует позвонить доктору

Норману.

– По-моему, Уолдо берет не для себя, – медленно произнес Кроуэлл. – Лекарство нужно ему для каких-то опытов над аборигенами.

– Хорошо. Тогда я запишу на его счет.

– Странно. Он мне специально дал наличные.

Служащий поднял глаза.

– Сколько?

– Восемнадцать с половиной кредиток.

Кроуэлл извлек бумажник и отсчитал девятнадцать кредиток. Потом положил рядом розовую купюру в 50 кредиток.

Служащий поколебался, затем взял банкноту, сложил ее и сунул в карман.

– Это на ваши похороны, старичок, – сказал он, занося проданный товар в книгу. – Здесь дозировка для молодого мужчины.

Кроуэлл сгреб сдачу – полкредитки мелочью и молча вышел.

6

На следующее утро, снова чувствуя себя человеком, Кроуэлл сразу после восхода направился на рудник. Он свернул к куполу лаборатории, но Уолдо не оказалось на месте, и Айзек легким шагом двинулся к шахте А.

У входа в шахту выстроилась длинная очередь бруухиан. Они приплясывали и размахивали руками, словно старались согреться. По мере того как Кроуэлл приближался к началу очереди, их оживленные разговоры становились все громче и громче.

Человек в белом комбинезоне осматривал бруухианина, стоявшего впереди. Он заметил Кроуэлла, лишь когда тот подошел вплотную.

– Привет! – прокричал Кроуэлл, перекрывая шум.

Человек в изумлении поднял голову:

– Кто вы такой, черт подери?

– Меня зовут Кроуэлл. Айзек Кроуэлл.

– Ах, да… Я был еще ребенком, когда вы приезжали сюда в прошлый раз. Сейчас мы наведем порядок.

Он поднял мегафон и закричал по-бруухиански (в неформальном ключе):

– Ваше настроение портит мне настроение, замедляет продвижение этой очереди и к «тихому миру» приближение

Шум стих и сменился негромким бормотанием.

– Видите, я читал вашу книгу, – человек продолжал водить вдоль тела бруухианина поблескивающим металлическим щупом.

– Это диагностическая машина? – спросил Кроуэлл, указав на прикрепленную к поясу человека ничем не примечательную черную коробку, соединенную со щупом проводом.

– Да. Она выясняет, все ли в порядке у этой зверюги, и сообщает свое мнение доктору Штрукхаймеру. – Он шлепнул бруухианина по плечу, и «зверюга» резво помчался в шахту.

Подошел следующий туземец и поднял ногу, согнув ее в колене самым противоестественным образом.

– Здесь еще и встроенный микрофон, – сказал человек в комбинезоне, вглядываясь в номер, вытатуированный на ноге бруухианина. Он медленно, отчетливым голосом прочитал номер для компьютера и стал методично водить щупом над коричневой шерстью туземца.

– Не представляю, чтобы кто-то удрал с этой планеты, а потом захотел сюда вернуться. Сколько вам заплатили?

– Собственно говоря, готовится к выходу в свет новое издание моей книги. Издатель захотел, чтобы я освежил материал.

Человек пожал плечами.

– Что ж… Если обратный билет в кармане, то, конечно, здесь пожить можно. Хотите спуститься в шахту? Тогда вперед. Но внизу глядите в оба – они носятся там как угорелые. Держитесь подальше от подъемника, и, если повезет, вас не затопчут.

– Спасибо.

Кроуэлл прошел по коридору и увидел впереди крохотную открытую клеть подъемника. Внутри уже нетерпеливо пританцовывал бруухианин. Над подъемником висела табличка:

«СПУСКАТЬСЯ В ОДИНОЧКУ КАТЕГОРИЧЕСКИ

ВОСПРЕЩЕНО»

Бруухиане не знают письменности, но этот индивид, очевидно, был знаком с правилами. Как только Кроуэлл пристегнулся, туземец нажал на большую красную кнопку и клеть полетела вниз.

Кроуэлл судорожно вцепился в поручни, а Отто бесстрастно вел счет секундам. Через двадцать две секунды врубились репульсоры и машина, сжатая силами отталкивания, остановилась. Даже с поправкой на сопротивление воздуха клеть ушла в глубь планеты, вероятно, более чем на километр.

Внизу было очень темно, но бруухианам и не нужно столько света, сколько землянам. Туземец вышел из клети, задев Кроуэлла плечом. Судя по звукам, вокруг кипела активная деятельность, но Кроуэлл ничего не видел.

– А, Айзек, – раздался человеческий голос в трех–

четырех метрах от него. – Нет чтобы предупредить меня о своем приходе.

Во тьме вспыхнул фонарь, и луч его, подпрыгнув, остановился на Кроуэлле.

– Ну-ка, наденьте вот это, – Штрукхаймер передал ему защитные очки, оказавшиеся прибором ночного видения.

Кроуэлл повиновался, и внутренность шахты проявилась перед его глазами: видеоизображение было окрашено в призрачные серо-зеленые тона.

– Да, действительно много перемен, – сказал Кроуэлл.

Почему так темно?

– Они сами попросили. Говорят, при свете их движения замедляются.

– Боже милосердный! – Кроуэлл в изумлении взирал на лихорадочную суматоху вокруг. – На них глядеть-то –

и то устанешь.

Шахта представляла собой что-то вроде квадратной в плане пещеры размером с большой зал. Около полусотни бруухиан, работая парами, врубались в три стены с помощью виброкирок и лопат. На каждую пару полагалась одна тачка. Как только она наполнялась, суетливый бруухианин, стоявший рядом, хватал ее, взлетал по склону к четвертой стене, где стояли Кроуэлл и Штрукхаймер, и вываливал руду на конвейер, который выносил ее на поверхность. Потом туземец возвращался, забирал у своего товарища лопату, тот хватался за виброкирку, а третий, лишенный кирки, начинал дергаться у тачки.

Среди этой толчеи сновал взад-вперед маленький бруухианин и, поминутно уворачиваясь от столкновений, разбрасывал по влажному полу пещеры смесь песка и опилок.

Во всем ощущался какой-то сумасбродный порядок, словно детвора затеяла сложную игру, напоминавшую одновременно салочки, прятки и эстафетный бег.

– Знаете, – сказал Кроуэлл, – по мнению Вилли Нормана, снижение продолжительности жизни вызвано перенапряжением. Глядя на этот бедлам, я склонен с ним согласиться.

– Действительно, в шахте они трудятся как нигде.

Особенно с тех пор, как мы выключили свет. Но я добился сокращения рабочего дня, чтобы хоть как-то скомпенсировать возросшую активность. Сколько часов в день они работали, когда вы их изучали в прошлый раз?

– Кажется, одиннадцать-двенадцать часов.

– А сейчас шесть с половиной.

– Серьезно? У вас такая власть над Компанией?

– Теоретически – да. По идее, они должны отдавать честь при моем появлении, поскольку концессию не закрывают только с молчаливого попустительства конфедеративной Комиссии здравоохранения, а я – ее единственный представитель. Но я не перегибаю палку. В сущности, я зависимый человек. Все в руках у Компании – людские ресурсы, энергия и вода, снабжение, почта… У нас сердечные отношения. Компания прекрасно знает, что, допусти она ошибку, тут же найдутся пять–шесть других концернов, готовых перехватить контракт. Поэтому и с аборигенами она обращается неплохо. Кроме того, если мыслить категориями производительности труда, то Компания ничего не потеряла, даже наоборот. В каждый данный момент Компания имеет право эксплуатировать только одну шахту. Туземцы трудятся в две смены, перехлестов нет, и в действительности суточное время работы шахты больше, чем раньше. Общая выработка намного выше по сравнению с прошлыми временами.

– Любопытно. ( «Добро пожаловать в список подозре-

ваемых, Уолдо!») Выходит, они работают меньше, чем раньше, когда средняя продолжительность их жизни была выше?

Уолдо рассмеялся.

– Догадываюсь, о чем вы думаете. Нет, вырождение в результате плохого питания здесь ни при чем. Это обнаружилось бы в лабораторных тестах. К тому же в шахте бруухиан сейчас работает меньше, зато в деревне полно ремесленников. Кстати, вы деревню и не узнаете. Небоскребы и…

– Небоскребы?!

– Ну, мы их так называем. Это дома из соломы и глины в два, иногда в три этажа. Очередная загадка… В распоряжении бруухиан вся планета, они могут строиться сколь угодно широко. Но откуда-то взялась эта идея расти вверх, а не вширь. И ведь трудно им приходится: небоскребымазанки порой не выдерживают напряжений. Теперь, строя дома, туземцы армируют их железным деревом. Это практически деревянные сооружения, обмазанные глиной…

Послушайте, а может, вам удастся выяснить, почему они так поступают? Здесь никто не смог добиться от туземцев прямого ответа. А вы владеете диалектом лучше любого из нас. Кроме того, вы для аборигенов что-то вроде народного героя, хотя не думаю, что кто-нибудь из патриархов дожил до нынешних времен с момента вашего отъезда. Они знают, что вы вызвали перемены в их жизни.

И очень благодарны вам.

В шахте было сыро и холодно. Кроуэлл поежился.

– За то, что приблизил их к «тихому миру», – резко сказал он.

Уолдо промолчал.

Раздался грохот, позади них остановилась клеть.

– Привет, босс. Привет, доктор Кроуэлл. Я привез тварям мясо. Что, выключаем?

Уолдо взглянул на часы.

– Конечно. Давай.

Помощник щелкнул выключателем, укрепленным в нище подъемника, и пение виброкирок смолкло. Какое-то время еще раздавался дробный лязг – рабочие пытались долбить руду, несмотря на отсутствие напряжения в сети.

Затем – по одному, по двое – они выстроились в очередь у подъемника. Помощник роздал всем по мясофрукту, и туземцы понесли их на рабочие места. Члены каждой бригады садились в свой кружок на корточки, бруухиане жевали и переговаривались, тихо похрюкивая.

– Мы здесь лишние, – сказал Уолдо. – Хотите взглянуть на деревню?

– Было бы чудесно. Только позвольте я зайду к себе за блокнотом и камерой.

– А для начала заскочим в лабораторию и перехватим по бутылочке пива. Наверху жарко.

7

Солнце палило немилосердно. Тележка, развернувшись, остановилась на окраине деревни, и ветерок от движения, скрадывавший жару, прекратился.

Кроуэлл вытер с лица пот и запекшуюся пыль, и последним могучим глотком осушил бутылку.

– Что делать с посудой?

– О, просто оставьте бутылки в тележке. Этот парень как раз и есть мой пивовар. Он сгрузит их у лаборатории.

– Господи, как жарко. – Кроуэлл тяжело ступил на землю.

Уолдо прищурился на солнце.

– Через пару часов будет полегче. Давайте отыщем тень.

– Идет.

Они прошли под деревенскими воротами и зашагали по тропинке. Кроме зарослей травы высотой больше человеческого роста, окружавших деревню полукилометровым кольцом, ничего не было видно. Повозки не могли подъезжать ближе из-за пасущихся здесь игривых млекорептилий. Однако на людей эти животные, казалось, не обращали никакого внимания. Кроуэлл и Штрукхаймер увидели несколько экземпляров. Они мирно жевали траву, следя за пришельцами стебельчатыми глазами. Половина длины тела этих трехметровых чудовищ приходилась на неурожайные хвост и шею. Но со спин свисали бусы мясофруктов, составляющих основу питания бруухиан. Каждая самка (самцов вскоре после рождения отправляли на волю и впускали на территорию деревни только на период случки) давала за сезон около тридцати килограммов мясофруктов. Каждая семья бруухиан держала трех-четырех млекорептилий. Уход за скотом и сбор урожая были главным занятием женщин.

Млекорептилий служили для бруухиан не просто источником еды и слыли не просто домашними животными.

Собственно, они считались низшими членами семьи. Это были как бы «граждане второго сорта», потому что млекорептилий не умели говорить и, что еще важнее, не стремились в «тихий мир», – они просто-напросто умирали. Однако бруухиане не ели мяса умерших рептилий. Их торжественно хоронили и горько оплакивали.

Навстречу землянам по тропе двигался, переваливаясь, туземец. Однако шел он гораздо медленнее, чем те, которых Кроуэлл наблюдал в поселке Компании. Не доходя нескольких шагов, бруухианин остановился и обратился к гостям в неформальном ключе:

– Ты – Кроуэлл-кто-шутит, а ты –

Штрукхаймер-кто-медлит.

Я – молодой по имени Балуурн.

Послан сопровождать вас.

Завершив свою короткую речь, маленький бруухианин двинулся следом за людьми, стараясь идти в ногу с Кроуэллом.

– Я его знаю, – сказал Штрукхаймер. – Он немного обучился английскому. Когда-то был моим переводчиком.

– Верно, – изрыгнуло существо. Его речь была странной карикатурой на человеческий язык. – Все время в…

ясли… я слушаю ленты… ты – Кроуэлл оставлять.

Кроуэлл был поражен. Он заговорил, с трудом составляя фразы в неформальном ключе:

– Ясли существуют для обучения ритуалам жизни и тихого мира.

Неужели ты отказался от учения предков, познавая язык людей?

– Священник снизошел ко мне –

моя душа идет особым путем в «тихий мир» –

и передал мою роль наимладшего одному из моих братьев,

чтобы время мое и ум мой можно было использовать для постижения пути и языка людей.

– Что все это значит? – спросил Штрукхаймер.

– Очевидно, большую часть своего Года Постижения он потратил для изучения английского. По его словам, священник устроил ему что-то вроде освобождения от обета познавать общественные ритуалы. Обычно они весь год занимаются именно этим…

– Что означает «осо-бо-жени-ото-бета»?

– Это все равно что «разрешение», Балуурн. Разрешение священника, – пояснил Штрукхаймер.

– Хорошо. Священник дал «осо-бо-жени-ото-бета», и я теперь нет-похож братья.

– Ты говоришь по-английски очень хорошо, Балуурн, сказал Кроуэлл. – Я изучал ваш язык десять лет и тем не менее не могу говорить на нем так свободно, как ты на моем.

Балуурн склонил голову.

– Штрукхаймер-кто-медлит говорит люди нет-похож бруухиане. Люди учатся всю долгую жизнь, нет один год.

Наверно, потому, что бруухиане быстрее идти в тихий мир.

Трава поредела, и их глазам открылась деревня. Кроуэлл сразу увидел то, о чем говорил Штрукхаймер: только половина строений имела привычный вид асимметричных мазанок. Все новые постройки были почти строго прямоугольные и возносились на десятиметровую высоту.

– Балуурн, почему твой народ перестал строить постарому?

Туземец вперил взгляд в землю и, казалось, все внимание сосредоточил на том, чтобы не опередить людей.

– Это ново-тип… новая часть ритуала живущих. Оставить тихих ближе к земле. Проходить мимо много раз каждый день. Жить наверху, чтобы проходить мимо тихих много раз. Говорить с тихими, тихие знают больше, тихие счастливее и более полезны.

– Я думаю, в этом есть смысл, – серьезно сказал

Штрукхаймер. – Нельзя ожидать от тихих, что они будут знать все, что происходит, если их держать взаперти в задней комнате.

– О, нет взаперти. Взаперти – слово людей, не бруухиан. Но ты правый, тихие более полезны.

Кроуэлл ощупал пальцами маленькую камеру, прикрепленную к поясу. Это могло проверить одну из его идей.

– Я думал, что тихих нельзя передвигать. Если передвинешь – надо начинать новую семью.

– То верно, то верно. Новый дом строить вокруг старого дома. Снимать старую крышу, оставить дырку в полу дома живых, купить веревку магазин Компании, проходить мимо тихих вверх и вниз много раз каждый день.

– Ясно. – Кроуэлл отцепил камеру от пояса и снял несколько строений. Затем быстро охарактеризовал каждый кадр, нацарапав несколько строчек в блокноте. – Ага, защитная окраска…

– По каким-то причинам они стремятся к расширению семьи, – сказал Уолдо. – Раньше, когда им становилось слишком уж тесно, они делили тихих и начинали создавать новые семьи на окраине деревни.

Мимо прошла бруухианка, ведя в поводу двух покорных млекорептилий. Свежие капли липкой коричневой слизи на спинах свидетельствовали, что мясофрукты были срезаны совсем недавно. Кроуэлл щелкнул камерой.

– Расширение семей. Может быть, может быть… – сказал он. – Но то, что они строят вверх, а не вширь, говорит также о сохранении пастбищ. Видимо, это имеет важное значение.

(Пока Штрукхаймер с Кроуэллом обменивались репликами, Балуурн молчал. Уж он-то знал, почему его сородичи ведут строительство вверх, а не вширь, он только что объяснил это. То было новой частью ритуала живущих.)

– Кроуэлл-кто-шутит…

– Да, Балуурн?

– Одна семья просила тебя навестить. Старая, очень старая женщина помнит тебя. Хочет говорить с тобой перед «тихий мир». Очень скоро.

– Странно… Я спрашивал, есть ли среди них ктонибудь, кто помнит вас, – удивился Штрукхаймер. – И мне ответили, что все те уже в «тихом мире».

Кроуэлл улыбнулся.

– Вы, вероятно, говорили в формальном ключе?

– Конечно. Кому по силам неформальный?

– Тогда вас, очевидно, неправильно поняли. О женщинах трудно говорить в формальном ключе. Здесь требуются определенные парафразы. Они решили, что вы спрашиваете, живы ли еще мужчины, которые помнят меня.

– Кроуэлл-кто-шутит прав. Штрукхаймер-кто-медлит должен был позвать меня, – вмешался Балуурн. – Вся деревня знает старую Шуурну.

– Что же, пошли навестим ее. Это может оказаться любопытным.

Дом Шуурны принадлежал к числу новых «небоскребов». Двое землян и бруухианин по одному протиснулись в узкую дверь.

Эта комната была не для тех, кто страдает клаустрофобией. От пола до потолка ее занимала старая хижина.

Между старой и новой дверями оставалось меньше метра свободного пространства. Было темно и сыро, пахло плесенью.

Балуурн прокричал ритуальную фразу вхождения.

Наверху кто-то откликнулся. Они вошли в старую хижину.

Их окружали десятки стоящих вертикально мумий – семейные «тихие». Глаза трупов бесстрастно взирали на пришельцев. Балуурн прошептал что-то в благочестивом ключе – слишком быстро, чтобы Кроуэлл разобрал фразу,

– и сказал:

– Я иду вверх первый смотрю Шуурна готова говорить

Кроуэлл-кто-шутит.

Балуурн быстро вскарабкался по веревке, отчего его сходство с обезьяной только увеличилось.

– Надеюсь, канат выдержит меня, – пробормотал Кроуэлл, принимая гравитол.

Он спрятал коробочку с пилюлями и вытащил из кармана еще что-то. Не спуская глаз с отверстия в потолке, он бочком скользнул к одному из «тихих», подпиравших стену поблизости.

– Что вы делаете, Айзек?

– Секундочку, – прошептал Кроуэлл, шаря позади «тихого». Он вернулся и передал Уолдо маленький пластиковый конверт. Потом засунул в карман небольшой вибронож.

– Соскоб с плеча, – прошептал он.

Уолдо округлил глаза.

– Да знаете ли вы…

Балуурн скользнул по веревке вниз. За ним последовали еще двое бруухиан.

– Шуурна хочет говорить Кроуэлл-кто-шутит одна.

– Ну что же, я готов, – сказал Кроуэлл. – Если только мне удастся взобраться по веревке.

Он хорошенько ухватился и, натужась, полез вверх, пропустив свободный конец каната между ногами. Дополнительная доза гравитола должна была облегчить задачу, но все же поднимался он, злясь и невнятно ругаясь, очень медленно.

Шуурна лежала на плетеной циновке. Она была самой старой бруухианкой из всех, кого Кроуэлл когда-либо встречал. Пожелтевшие волосы облезали клочьями, глаза были затуманены слепотой, сморщенные высохшие соски свисали серыми складками плоти.

Слабым голосом она заговорила в неформальном ключе:

– Кроуэлл-кто-шутит.

Я знала тебя в мой Год Постижения,

и я помню тебя лучше, чем собственных детей.

Ты ходишь теперь по-другому,

твои шаги – шаги молодого человека.

Этого Кроуэлл не ожидал.

– Время было более милостиво ко мне, чем к тебе,

Шуурна, ожидающая перехода в тихий мир.

Но эта видимая молодость от травы,

которую дал мне доктор, чтобы придать мне силы молодого человека.

– Мои больше-глазы потемнели,

но мои много-глазы говорят мне,

что ты стал выше на два зернышка,

Кроуэлл-кто-шутит,

чем ты был век моей жизни назад.

– Это так.

Такое, бывает,

случается с человеком, когда он стареет.

(Человеку можно добавить несколько сантиметров

пластиплоти, но снять их на время уже невозможно.) Воцарилось долгое молчание, которое в человеческом обществе сочли бы щекотливым.

– Шуурна,

имеешь ли ты что-нибудь сказать мне или спросить у меня?

Снова долгая пауза.

– Нет.

Ты, кто выглядит как Кроуэлл-кто-шутит, я ждала увидеть тебя,

но теперь ты не здесь.

Я не могу больше ждать,

я готова к тихому миру.

Пожалуйста, призови наимладшего и нового наистаршего.

Кроуэлл подошел к веревке.

– Балуурн!

– Да, Кроуэлл-кто-шутит!

– Шуурна готова… перейти в «тихий мир». Ты можешь найти наимладшего и наистаршего?

Двое, которые спустились следом за Балуурном, мигом поднялись по веревке. Они прошли мимо Кроуэлла и остановились перед Шуурной. Кроуэлл полез было вниз.

– Кроуэлл-кто-шутит, – заговорил старший, –

не поможешь ли ты нам снести вниз эту радостную ношу?

Я слишком стар, а этот слишком мал,

чтобы доставить Шуурну вниз и воссоединить, с другими тихими.

С другими тихими? Кроуэлл подошел к трем бруухианам, наклонился и дотронулся до руки Шуурны. Она была твердой и неподатливой, как дерево.

– Старший семьи Шуурны,

я не понимаю.

Я считал, что никто из людей не вправе присутствовать на ритуале перехода в тихий мир.

Старик кивнул в той самой обезоруживающей манере

– совсем по-человечески.

– Так было,

но нет-давно назад,

священники сказали нам об изменении.

Но моим жалким сведениям,

ты всего лишь второй из людей,

кто удостоился.

Кроуэлл без церемонии поднял тело Шуурны, обхватив ее бедра и негнущиеся руки.

– Кому еще из людей такая выпала честь?

Старик повернулся спиной к Кроуэллу и последовал за молодым. Тот уже устремился к веревке.

– Я там не был,

но мне сказали,

то был Малатеста-высочайший.

Порфири Малатеста! Последний управляющий рудником, первый из исчезнувших.

Веревка была продета сквозь железное кольцо (тоже купленное в магазине Компании) и обычно свисала, удерживаемая палкой, которая была привязана к концу. Кроуэлл поставил труп Шуурны на ноги, придерживая, чтобы он не упал, а старик пропустил веревку под руками покойницы, захлестнув ее таким образом, что получился почти профессиональный морской двойной узел. Они спустили тело Балуурну, который развязал веревку, и балансируя одной рукой, выбрал слабину, так что канат снова повис в изначальном превджении. Затем двое бруухиан скользнули на руках вниз, а следом спустился и Кроуэлл, чувствуя себя далеко не так уверенно.

Во время всей процедуры Уолдо Штрукхаймер с потерянным видом стоял в стороне. Старик обратился к Кроуэллу в неформальном ключе, а когда Кроуэлл ответил, Уолдо угадал, что он вежливо от чего-то отказался.

– Э-э… что все это значит?

– Нас пригласили на поминки… Вы понимаете, будут перечислять все добрые дела, которые старушка сотворила за свою долгую жизнь, потом попросят посоветовать, куда лучше прислонить тело. Я сказал – нет, большое спасибо.

Эта церемония будет тянуться целый день, а у меня назначена встреча. К тому же у меня всегда было ощущение,

что присутствие людей на таких праздниках – в тягость.

Но бруухиане не могут поступить иначе, потому что у них положено приглашать всех, кто оказался поблизости в момент «перехода».

– Ну да, а уж мы так поблизости – ближе не бывает.

Рад, что вы не приняли приглашения, – меня уже мутит от всех этих дел.

– Что же, мы вольны уйти в любое время. Разумеется, Балуурн остается.

– Пойдемте…

Солнце по-прежнему пылало над головой, когда они вышли из хижины. Все приключение едва ли заняло больше получаса. Они не прошли по пыльной дороге и десяти метров, как Уолдо хрипло зашептал:

– Тот соскоб, который вы мне дали… Почему вы думаете, что они не обнаружат вашего святотатства?

– Черт возьми, не будьте таким уж конспиратором! Говорите нормально. Мы же обыкновенные туристы, правильно? Для того чтобы найти место, где я сделал надрез, понадобится лупа. К тому же я ковырнул один из наименее доступных трупов тот, что у самой стены. Пока у них действует табу на перемещение мумий, мы в безопасности.

– Ну что ж, должен признать, это редкая удача. Может быть, теперь мы наконец выясним, каким образом… Послушайте, вы же были там, когда женщина умерла! Вы что-нибудь видели?

Уставившись в землю, Кроуэлл сделал несколько шагов и только потом ответил:

– Я уже начал было спускаться, хотел незаметно улизнуть, будучи в полной уверенности, что мое присутствие нежелательно. А они просто подошли к ней, взглянули и… сказали, что все кончено. Каким бы способом они ни бальзамировали, они должны начать процедуру, пока тело еще не остыло.

Кроуэлл передернулся несмотря на жару.

– А они к ней даже не притронулись.

8

Кроуэлл умышленно пренебрег советом доктора Нормана и условился о встрече с послом в конце дня. Он надеялся, что к этому времени дипломат будет уже изрядно пьян.

Ему открыл поразительно красивый человек – аристократические черты лица, седые волосы, ниспадающие на широкие плечи.

– Посол Фиц-Джонс?

– Да… О, вы, должно быть, доктор Кроуэлл? Входите, входите…

Впечатления сильно пьяного человека он не производил. Кроуэлл очутился в изысканно обставленной комнате.

Часть мозга, принадлежавшая Отто, тут же определила стиль: американский провинциальный, конец двадцатого века. Если даже это подделка-все равно: одни только транспортные расходы страшно было вообразить.

Фиц-Джонс указал на бесформенное кожаное кресло, и

Кроуэлл позволил мягкой обивке поглотить его тело.

– Разрешите налить вам чего-нибудь. Выбирайте:

бренди с водой, бренди с содовой, бренди с соком, бренди со льдом, бренди с бренди или, может быть, – Фиц-Джонс заговорщически подмигнул, – немного бургундского, Шато-де-Ротшильд 23-го года?

– Бог мой! – Даже Кроуэлл знал, что собой представляет вино этого урожая.

– Каким-то образом, видимо, по ошибке, сюда забросили небольшой бочонок вместо ящика с иммиграционными бланками, в которых мы так сильно нуждаемся, –

Фиц-Джонс сокрушенно покачал головой. – Такие вещи неизбежно распутствуют… ик, простите… сопутствуют нашим попыткам действовать в рамках межзвездного бюрократического порядка. Мы учимся приспосабливаться…

Кроуэлл пересмотрел свое прежнее мнение. Судя по всему, Фиц-Джонс «приспосабливался» уже целый день.

– Великолепно!

Он наблюдал, как осторожно передвигает ноги посол, и поражался способности человеческого организма сопротивляться апробированным токсинам.

Фиц-Джонс вернулся с двумя высокими стаканами для виски, наполненными вином густого красного цвета.

– Разумеется, подходящей посуды взять негде. Впрочем, эта тоже сойдет. Вы знаете, вино двадцать третьего года не очень хорошо переносит транспортировку… И не может долго стоять. Надо выпить его как можно быстрее.

На вкус Кроуэлла вино было отменное, но Отто сразу понял, что оно слегка подпорчено. Варварское обращение с лучшим вином столетия!

Фиц-Джонс сделал маленький деликатный глоток, который совершенно непостижимым образом убавил вино в стакане сантиметра на два.

– Вы хотели меня видеть по какому-то конкретному поводу? Нет, не подумайте, что я не могу оценить достойного собеседника, когда мне выпадает такой случай…

– Скажем так: мне хотелось встретиться с кем-нибудь, кто не работал бы на Компанию. Мне нужен взгляд стороннего наблюдателя на то, что здесь происходило за последние десять лет. А произошло немало, насколько я понимаю…

Фиц-Джонс экспансивно взмахнул рукой – еще миллиметр, и вино расплескалось бы. Отто оценил многолетние упражнения, позволившие довести этот трюк до совершенства.

– Не совсем, не совсем… Впрочем, если бы не последний год, тогда конечно… До поры до времени здесь царила повседневная скучная рутина… Жизнь в этом, извините за выражение, мирке шла своим чередом. Вообразите, все здесь трудились в поте лица своего, а мне было совершенно нечего делать. Знай отсылай пустопорожние отчеты два раза в год.

И вдруг начались исчезновения. Управляющий Малатеста был официальным главой планеты, титулованным правителем! Вы только вообразите, сколько на меня свалилось всяких бумаг. Каждый день я сидел на субпространственной связи часами, и наконец… Скажите, доктор

Кроуэлл, вы умеете хранить секреты?

– Полагаю, как и любой другой человек.

– Ну да… Впрочем, это уже не секрет, с тех пор как доктор – доктор Норман – все вычислил. Вероятно, в Компании это известно всем и каждому. Словом, я переговорил с высшими чиновниками Конфедерации на Земле, и там решили послать сюда парочку следователей. Ну, те явились – блестяще разыграли роли двух ученых парней –

и только начали что-то здесь вынюхивать, как… тоже исчезли.

– Два геолога?

– Совершенно верно. И что бы вы думали? Раз исчезают два их человека, значит, по идее, Конфедерация должна выслать сюда целую армию, чтобы разобраться, что же здесь происходит. Но нет. Я наконец добрался до какогото там заместителя секретаря, и он мне говорит: мы, мол, не можем терять людей из-за ваших «мелких интриг» на

Бруухе.

– Странно.

Первым пунктом в единственном донесении, которое отправили агенты, значилось предупреждение о ненадежности посла.

– То-то и оно. Поэтому я не думаю, что с агентами случилось то же, что с Малатестой… э-э… что они мертвы. Должно быть, у них был припрятан где-то неподалеку небольшой корабль, и когда они выяснили, что хотели, то попросту улетели. Черт подери! И знаете, что самое досадное? Мы до сих пор не имеем ни малейшего понятия, что случилось с Малатестой. Между тем они – я уверен –

все выяснили.

«Очень похоже на то, что они и впрямь-таки выясни-

ли», – подумал Отто.

– А разве не могла Конфедерация прислать новых агентов и ничего вам не сообщить?

– Исключено. Это нарушение законов Конфедерации.

Я единственный федеральный чин на этой планете. Меня обязаны уведомлять обо всем. Кроме того, с тех пор как агенты исчезли, здесь появилось всего два новых человека. Один – помощник доктора Штрукхаймера; я уже положил на него глаз. Думаю, он тот, за кого себя выдает, –

кстати, туповатый парень. Второй новичок это, разумеется, вы.

Кроуэлл захихикал.

– Ха, воображаю себя шпионом! В таком случае вы, наверное, частенько будете ублажать меня вином?

Фиц-Джонс улыбнулся, но глаза его оставались холодными.

– Конечно! Я же сказал, что его нельзя долго хранить… Строго между нами, я жду, что новый агент объявится со дня на день. Неважно, сообщат мне об этом или нет. Им может быть кто угодно. Вы слышали о кальке личности?

– Оборотни? – Кроуэлл повторил словечко доктора

Нормана.

– Совершенно верно. Они могут снять копию с кого угодно. По крайней мере, с любого, кого в состоянии умыкнуть и держать взаперти месяц. – Фиц-Джонс допил последние капли вина. – Конечно, такая выдающаяся личность, не побоюсь сказать, такой видный человек, как вы, вне подозрений. Слишком много людей заметили бы ваше отсутствие… – Но в глазах посла Отто снова прочитал: он лжет, он подозревает.

Фиц-Джонс выпростал себя из кресла.

– Давайте-ка я плесну вам свеженького.

Он вернулся с двумя полными стаканами

– Спасибо. Уф-ф-ф, пора принимать пандроксин. –

Кроуэлл достал из кармана коробочку и запил вином две таблетки. Одна была гравитол, вторая – ингибитор алкоголя.

– А-а, слабое средство. Вы ведь пробудете здесь какоето время? Не лучше ли принимать гравитол?

– Нет. Разумеется, я просил, чтобы его мне выписали.

Но доктор сказал, что я слишком стар и слишком толст.

«Насколько опасен этот утонченный пьяница?»

– У вас есть какая-нибудь версия насчет Малатесты?

Фиц-Джонс пожал плечами и повторил свой трюк со стаканом.

– Даже не знаю, что и сказать. Правда, в одном я уверен. Этот вздор о том, что во всем виноваты, якобы, твари, просто куча… ик, претите… куча дерьма.

– Согласен. Бруухиане органически не способны на насилие.

– Дело не только в этом. Малатеста ходил у них в любимчиках. Он даже весьма неплохо выучил их язык. Они приняли его в одну из семей, и он стал почетным бруухианином.

– Я не знал об этом.

– О-о, он посещал множество туземных сборищ. При синклите священнослужителей он стал даже чем-то вроде советника.

– Да-а, –задумался Кроуэлл. – Сегодня я узнал, что

Малатеста присутствовал на одном из ритуалов перехода в «тихий мир».

– Это когда они бальзамируют своих несчастных сородичей? Гм. Я не знал об этом. Интересно, почему же Малатеста никому ничего не сказал? Штрукхаймер стал бы его другом до гробовой доски.

– Ну хорошо. Как вы говорите, бруухиане решительно не могли уничтожить Малатесту. Значит, это либо несчастный случай, либо убийство. Полагаю, что агенты расследовали обе возможности.

– По-видимому. Такое впечатление, будто они только и делали, что шарили по пыльным ямам. Для видимости брали образцы, а на самом деле искали тело.

Мне кажется, что подозреваемый номер один – это

Киндл, новый управляющий. Но с другой стороны, он никогда не стремился к этому посту: работы в два раза больше, а прибавка к жалованью – грошовая. Помимо прочего, его очень беспокоит, как бы то, что произошло с

Малатестой, не случилось с ним самим.

– Вы его хорошо знаете?

«Осторожнее. Я становлюсь чересчур любознатель-

ным».

– О-о, довольно хорошо. Когда я занимал пост на Ламарре, Киндл состоял там на государственной гражданской службе. У него был большой пакет акций Компании, поэтому, когда на Бруухе открылась должность помощника управляющего, он тут же перебрался сюда и принял дела. Меня перевели на Бруух всего лишь годом позже, так что мы встретились так, словно и не расставались.

«Пора менять тему разговора».

– Ламарр… Я, конечно же, слышал об этой планете, но никогда там не был.

– Прекрасный мир… – Фиц-Джонс решил было снова показать свой трюк – со стаканом, но вовремя удержался.

– Особенно если сравнить со здешним запустением.

Они беседовали на эту и прочие безобидные темы еще около часа.

Кроуэлл подавил зевок.

– Пора идти. Извините, я такой кислый собеседник…

Но я действительно очень быстро устаю в этом тяготении.

– О-о, это вы извините, что я такой невнимательный хозяин. Знаю-знаю, иногда я бываю невыносимо скучен.

Фиц-Джонс помог Кроуэллу подняться.

– Боюсь, что в это время суток вам будет трудно поймать таксирикшу.

– Ничего, ничего… Здесь несколько кварталов, я могу и прогуляться.

Они обменялись любезностями, и Кроуэлл удалился, весьма правдоподобно пошатываясь.

9

В его комнате кто-то учинил обыск. «Любительская работа, – отметил Кроуэлл. – Вероятно, дело рук помощника Фиц-Джонса». Сыщик не заметил ни волосков, налепленных на дверцу стенного шкафа и на крышку чемодана, ни даже карандаша, подпиравшего входную дверь. Кроуэлл вздохнул. Отто заслуживал большего.

Во всяком случае, в самой комнате никаких улик против него не было. Кроуэлл вышел из дома, зашел в уборную на дворе и накинул крючок. Стараясь не обращать внимания на запах, он вытащил из кармана ручку и отвинтил колпачок. Теперь «ручка» испускала невидимый луч ультрафиолетового света. Кроуэлл вытряхнул из колпачка контактную линзу и вставил ее в левый глаз. С помощью линзы он мог видеть в темноте весьма неплохо, хотя и для земных светоусилителей, и для инфракрасных «многоглаз» бруухиан здесь был беспросветный мрак.

Волосок, прилепленный поперек расшатанной доски, был на месте. Кроуэлл приподнял доску и извлек контейнер, который ранее составлял второе дно чемодана. Он вытащил из него несколько предметов, положил контейнер на место и снова примазал волосок, зафиксировав в памяти его положение.

В полночь уличные фонари погасли. Кроуэлл надел очки ночного видения, которые заранее купил в магазине

Компании, и зашагал в сторону главного склада, располагавшегося в километре от его Постоя. По дороге он никого не встретил.

Зная, что у любого сторожа тоже есть ночные очки, Кроуэлл подошел к складу по параллельной улице и, не доходя квартала, тихонько уселся за углом одного из зданий. В течение получаса он наблюдал за входом.

Убедившись, к своему удовлетворению, что склад никем не охраняется, Кроуэлл пересек площадь, подошел ко входу и изучил замок. Это был простой висячий замок с магнитным кодом, и он легко отомкнул его с помощью десенсибилизатора и набора отмычек.

Когда он закрыл за собой дверь, уровень освещенности упал ниже порога чувствительности ночных очков и Кроуэллу вновь пришлось прибегнуть к ультрафиолетовой «ручке». Она предназначалась для ювелирной работы, но

Кроуэлл рассчитывал на ее помощь и в данной ситуации.

Направив луч в пол, он видел у своих ног яркую точку, окруженную слабым пятном света приблизительно метрового диаметра. Конечно, общего вида склада Кроуэлл представить не мог. Все, что удавалось различить, – это смутные очертания множества ящиков, составленных в штабеля.

Он не искал чего-то конкретного и, в сущности, не возлагал на свою ночную экспедицию особых надежд.

Кроуэлл просто выполнял один из пунктов намеченного плана – такой же обязательный, как посещение рудника.

Он очень хотел бы побывать в шахте без провожатых, если это возможно, – когда она будет совершенно пуста.

Около часа Кроуэлл бродил по складу, отмечая множество бесполезных деталей. В дальнем конце помещения он обнаружил незапертую дверь. «Поскольку она открыта, –

подумал Отто, – то вряд ли там есть что-то такое, что

заслуживало бы утайки». Тем не менее для очистки совести он зашел внутрь.

Вдоль одной из стен тянулся широкий желоб. На поверку оказалось, что он наполнен смесью песка и опилок –

скорее всего, опилок железного дерева. У противоположной стены возвышалась гора пластиковых мешков, набитых той же смесью. В дальнем конце комнаты стояли большой таз и две огромные бадьи. На полке над тазом выстроились несколько жестянок размером с полулитровые банки из-под краски. Очевидно, в этом помещении готовили ту самую смесь, которой посыпали мокрый пол в шахте, чтобы бруухиане не падали.

Кроуэлл внимательно осмотрел таз, но не обнаружил в нем ничего необычного. На жестянках неумелыми буквами было выведено: «АНТИСЕПТИК». Он взял одну из банок и потряс: она была на три четверти наполнена какимто порошком. Он осветил дно и крышку жестянки, и на крышке проступила слабая надпись:

«НИТРАТ ВИСМУТА КРИСТАЛЛИЧЕСКИЙ. К.Я1.

0,5 кг».

От удивления Кроуэлл едва не выронил банку. Очевидно, первоначальную надпись стерли, но следы ее остались видимы в ультрафиолете. Он поставил банку на место и уселся на землю, опершись спиной на таз. Вот оно что. Это объясняло и сокращение продолжительности жизни туземцев, и их бешеную активность в шахте. Висмут был для них сильным возбуждающим средством, он ввергал рабочих в состояние эйфории и к тому же обладал свойствами кумулятивного яда. Должно быть, он впитывался в организм через подошвы ног.

Итак, чьих рук это дело? Рабочие, которые подмешивали нитрат висмута в смесь из песка и опилок, вряд ли знали, в чем тут секрет, иначе зачем тогда заново надписывать банки? Может быть, кто-то подделывал жестянки еще до отправки сюда? Похоже на то, ибо о подозрении на висмут знали все. Надо поговорить с Джонатоном

Линдэмом, новым начальником отдела импорта.

Снаружи было все так же темно, как и в тот момент, когда Кроуэлл открыл склад. Он защелкнул висячий замок и с облегчением стянул с пальцев тонкие пластиковые перчатки.

Позади и чуть левее Кроуэлла что-то еле слышно щелкнуло. Мозг Кроуэлла среагировал быстрее, чем в мозгу Отто мелькнула мысль: «Предохранитель!» – и Кроуэлл кубарем скатился в придорожную канаву.

Он ослеп – ночные очки отлетели в сторону, – но, под-

1 К.Я. – контактный яд. (Примеч. перев.)

няв глаза, увидел, как ярко-красный пучок света веером прошелся над дорогой на уровне человеческой талии и, вспыхнув, погас. В руке Кроуэлла уже был миниатюрный духовой пистолет. В доли секунды он выдернул его из кобуры в кармане. Он прицелился в том направлении, где сетчатка глаза еще удерживала гаснущее остаточное изображение алой точки – дульный срез лазера, и, молниеносно нажимая на спусковой крючок, бесшумно выстрелил четыре раза подряд. Он услышал, как по меньшей мере три пули отрикошетили от стены склада, а затем до него донеслись шаркающие шаги убегавшего человека.

Драгоценные секунды ушли на то, чтобы найти ночные очки, еще секунда – чтобы разобраться в серо-зеленой картинке и различить бегущий силуэт в квартале от него.

Предел дальнобойности для его «пугача». Кроуэлл взял очень высоко – выстрелил и промахнулся, выстрелил и промахнулся и только с третьей попытки попал: человек споткнулся, рухнул на землю, но тут же вскочил, шатаясь, и побежал дальше, обняв раненую руку. Он все еще держал в руке лазерный пистолет, но, кажется, больше не собирался им воспользоваться.

«Хорошо», – подумал Отто. Будь нападавший профессионалом, он давно бы уже вычислил, насколько легко вооружен Кроуэлл. Ему ничего не стоило распластаться на земле вне пределов досягаемости «пугача» и не спеша зажарить Кроуэлла.

Айзек внимательно разглядывал быстро уменьшавшуюся фигурку. Нет, таких он здесь еще не встречал. Не особо толстый, но и не худой, не высокий, но и не маленький.

Кроуэлл признался себе, что при встрече он может и не узнать этого человека. Если только рука его не будет на перевязи или в гипсе, что весьма вероятно.

Не успел Кроуэлл войти в свою постоялую комнату, как раздался зуммер радиофона. Он постоял возле аппарата несколько секунд, затем, мысленно пожав плечами, поднял приемодатчик.

– Кроуэлл.

– Айзек? Где вы были? Это Уолдо… Я с трех часов дозваниваюсь до вас.

– О-о, я проснулся и больше не мог заснуть… Пришлось выйти побродить, чтобы нагулять сон.

– Ага, а я уж… Послушайте! Извините, что звоню так поздно, но… Помните тот соскоб, что вы мне дали?. Некоторые клетки в нем еще живы!

– Живы?! У мумии, которой двести лет?!

– И митоз продолжается. Вы знаете, что такое митоз?

– Да, деление клеток… Хромосомы там…

– У меня в микроскопе по чистой случайности был укреплен инкубаторный столик, а не обычный предметный, что и решило дело. Я поместил туда образец, решив не возиться с заменой столика. Там была интересная клетка – большая нервная клетка, которая, очевидно, умерла в процессе анафазы… то есть в процессе митоза. Я разглядывал ее примерно минуту, а затем отлучился за пивом.

Потом вдруг увлекся ремонтом спектрометра, который давно барахлил, – словом, вернулся к микроскопу часа через два. И что же? Та самая нервная клетка находилась уже в другой стадии анафазы! Эти клетки растут и делятся, но делают это, выходит, в несколько сотен раз медленнее, чем обычные клетки бруухиан.

– Невероятно!

– Более чем невероятно – невозможно! Не знаю, Айзек… Я универсал, специалист широкого профиля, переучившийся ветеринар. Нам нужно сюда парочку настоящих биологов – и мы их заполучим! Да на Бруух десятки хлынут, как только мы дадим знать. Продление жизни –

вот что это такое! Не удивлюсь, если через какой-нибудь год бруухиан будет изучать уже добрая сотня специалистов.

– Видимо, вы правы, – сказал Кроуэлл.

Только сейчас ему пришла в голову мысль, что, возможно, их разговор кто-то подслушивает.

Но кто?!

10

– Рад, что ты зарулил ко мне, Айзек! – рукопожатие доктора Нормана было на редкость крепким.

– Не мог упустить случая снова обыграть тебя после стольких лет, Вилли.

– Ха! Кажется, счет был четыре–ноль в мою пользу, когда ты уезжал? Ты играешь белыми.

Вилли убрал поднос с тарелками с шахматного столика.

– Нет, Вилли, ходи первым ты. Учитывая твою молодость и неопытность…

Доктор рассмеялся.

– Передвинь мою пешку на е-4, а я пока плесну тебе чего-нибудь.

Кроуэлл передвинул кресло к шахматному столику, расставил фигуры и сделал за Вилли первый ход. Он на секунду задержал взгляд на доске, а потом начал разыгрывать свой собственный дебют.

– Ты разговаривал сегодня с Уолдо?

– Ты имеешь в виду эту мумию? О да! Чистая фантастика! Между прочим, он скрыл, каким образом к нему попал образец. Так и вижу, как Уолдо крадется в хижину с ланцетом в руке.

Доктор Норман поставил рядом с Кроуэллом стакан и сел в кресло напротив.

– Я надеюсь, Айзек, ты к этому не имеешь никакого отношения?

– Как тебе сказать, – осторожно произнес Кроуэлл, – я осведомлен, откуда у Уолдо образец. Но до поры до времени ты прав – это тайна, покрытая мраком.

– Мир полон тайн, – доктор сделал второй ход.

Кроуэлл отреагировал почти инстинктивно: стандартный дебют.

– Что, Айзек, гамбит Руи Лопеса1? На старости лет ты становишься чересчур осторожным. Прежде твои дебюты были непредсказуемы.

– А ты прежде вел четыре–ноль.

Игра продолжалась около часа, и все это время оба большей частью молчали. У Кроуэлла были и преимущество в фигурах, и более сильная позиция.

Вдруг доктор Норман поднял голову:

– Кто вы?

– Что ты сказал, Вилли?

1 Руи Лопес де Сегура – испанский шахматист XVI века, один из первых шахматных теоретиков. (Примеч. перев.)

Доктор вынул из кармана клочок бумаги, развернул его и швырнул на середину доски. Рецепт…

– Если бы вы были Айзеком Кроуэллом, вы бы сейчас умирали или уже умерли – от гравитола. И не говорите мне, что вы его не принимаете: от пандроксина кожа приобретает желтоватый оттенок. У вас его нет. Кроме того, у вас не тот стиль игры: хороший стиль, но не тот. Айзек никогда не был силен в позиционной игре.

Кроуэлл допил из стакана – там был в основном растаявший лед – и откинулся в кресле. Он сунул правую руку в карман и нацелил пистолет под столом в живот доктора.

– Меня зовут Отто Мак-Гэвин. Я агент Конфедерации.

Но, пожалуйста, продолжайте называть меня Айзеком. В

этом обличье я больше Кроуэлл, чем Мак-Гэвин.

Доктор кивнул.

– У вас, видимо, очень хороший послужной список.

Получше, чем у тех двоих. Наверное, поэтому вас и послали сюда, не так ли? Расследовать их исчезновение?

– Расследовать причину их смерти. У каждого агента в сердце вживлен передатчик. Сигналы тех двоих прекратились.

– Ну что ж. Нет нужды говорить, что я буду нем как могила.

– Вы не будете носить это бремя слишком долго. Я

предполагаю через день-другой закрыть дело. Впрочем, вернемся к шахматам…

Кроуэлл пошел конем.

– Мат в три хода, – сказал он.

– Да, я видел приближение конца, – улыбнулся Вилли.

– Я надеялся отвлечь ваше внимание.

– Доктор, в вас пропадает талант, – Отто немного расслабился. – Между прочим, я все раздумывал, как бы обратиться к вам, не вызывая подозрений. К вам сегодня никто не обращался по поводу огнестрельного ранения?

– Что?! Но откуда вы…

– Сегодня ночью кто-то устроил на меня засаду. Я ранил противника.

– Боже мой… В руку, да?

Кроуэлл вытащил пистолет, открыл обойму и вытряхнул на шахматную доску маленькую пульку.

– Ранение в правую руку. Пуля вот такого калибра.

Доктор Норман покатал пульку между пальцами.

– Да, та была такая же махонькая. Кстати, чертовски трудно было ее извлечь. И ранение именно в правую руку…

Доктор глубоко вздохнул.

– Рано поутру меня подняли посол Фиц-Джонс и управляющий Киндл, чтобы я извлек пулю из руки Киндла. Они сказали, что пили всю ночь и под утро им взбрело в голову поупражняться в стрельбе по мишени на заднем дворе посольского особняка. Фиц-Джонс случайно попал в

Киндла. Он очень извинялся. От обоих разило вином, но держались они как трезвые. Киндла мучила боль: похоже, они пытались сами извлечь пулю. Но она засела очень глубоко.

– Киндл… Я его еще не встречал.

– Вот ночью и повстречались. Трудно поверить… Он всегда казался таким тихоней…

– Теперь вам пора узнать всю историю. Если со мной что-либо случится, постарайтесь дать знать властям Конфедерации…

– Некая группа людей, включающая посла и управляющего Киндла, но не обязательно сводящаяся к этим двоим, систематически травит бруухиан, работающих на руднике. Единственная мотивировка, которую я нахожу, – это та, что яд заставляет рабочих трудиться с убийственной отдачей, а значит, растут прибыли. Кстати, Киндл владеет большой частью капитала Компании, ведь так? Интересно, Фиц-Джонс тоже получает солидный процент?

– Не знаю, – сказал доктор Норман. – Он утверждает, что обладает независимым состоянием. Впрочем, вполне возможно, что он вкладывает деньги и в Компанию. За последние несколько лет прибыли выросли вчетверо. А что, даже я подумывал об инвестициях… В качестве пенсионного обеспечения…

– Лучше не надо. Очень скоро прибыли пойдут вниз.

– Вполне может статься. Да, ужасная история. Даже хотя я сам и не очень-то пекусь об этих пугалах. Чем я могу вам помочь?

– Мне нужен доступ к субпространственному радио.

На планете всего два передатчика – у управляющего и у посла. Если бы вы залучили одного из них к себе на часик–другой, я смог бы затребовать разрешение на арест и получить полномочия на заточение обоих в тюрьму.

– Это довольно просто. Мы с Фиц-Джонсом как раз должны составить акт о несчастном случае и передать его чиновнику Компании для визирования. Я попросил посла зайти сегодня около трех: это займет больше часа.

– Вы не могли бы зазвать и Киндла тоже?

– Боюсь, что нет. Я же Киндла вроде бы как под домашний арест посадил – и вдруг приглашаю к себе поболтать. Так недолго и авторитет подорвать… Но вам Киндл не опасен. Я сделал ему глубокий разрез в правом трицепсе. Он либо на наркотиках, либо будет мучиться болью по меньшей мере неделю.

– Не могу сказать, что я ему очень уж сочувствую. Ну что ж, нанесу-ка я визит в резиденцию посла около трех. А

вы… Вот, возьмите, – Кроуэлл протянул доктору Норману пистолет. – Кажется, часом раньше я вас определил как цель второй очереди.

Доктор Норман подбросил маленькое оружие на ладони.

– Разве вам оно не нужнее?

– Нет, я собираюсь прибегнуть к более тяжелой артиллерии. Прошлой ночью у Киндла был лазерный пистолет.

Если бы он лучше разбирался, что к чему, он мог зажарить меня безо всяких хлопот.

– Ладно, беру. Но я никогда в жизни не стрелял из пистолета.

– Ничего страшного. Только будете осторожны: у пистолета этой системы нет предохранителя. Просто прицельтесь приблизительно в нужном направлении и начинайте нажимать на спусковой крючок. Обоймы хватит больше чем на сто выстрелов.

Доктор сунул оружие во вместительный передний карман халата.

– Надеюсь, эта публика окажется под надежным замком прежде, чем мне он понадобится.

– Они будут в тюрьме Компании до захода солнца.

11

Из окна своей комнаты Кроуэлл видел, как посол укатил в сторону амбулатории. Он открыл лазерный пистолет и проверил батарею: осталось больше половины заряда, две минуты непрерывного действия, вполне достаточно, чтобы подавить взвод пехоты. Кроуэлл переложил пистолет и комплект отмычек в правую руку и накинул сверху легкую куртку.

Прогулочным шагом он отправился по улице в сторону, противоположную дому посла, затем сделал круг и очутился у задней стороны здания. Там уже не было домов. Ничто не закрывало Фиц-Джонсу вид на пустыню, которая простиралась от горизонта до самого поселка и заканчивалась в нескольких метрах от большого обзорного окна особняка.

Кроуэлл извлек из набора особый карандаш и начертил на окне большой черный круг. Черная линия сразу побелела, и круглый кусок пластика выпал наружу. С немалым усилием Кроуэлл подтянулся и ввалился в дыру. Он проглотил таблетку гравитола – в коробочке оставалась теперь всего одна – и в очередной раз подумал, как хорошо будет, когда он вновь обретет свое собственное тело.

Кроуэлл обошел три комнаты и наконец обнаружил передатчик – в кабинете посла. Передающая панель была забрана чехлом, и он громко выругался, увидев, что чехол снабжен дактилоскопическим замком. Потребуется несколько часов, чтобы справиться с ним.

Ничего не оставалось другого, как ждать возвращения

Фиц-Джонса, а затем силой заставить его открыть замок.

Кроуэлл ощутил в кармане тяжесть виброножа, и им овладела несвойственная ему кровожадная мысль. В сущности, все, что требуется, – это большой палец посла…

Побродив по кабинету Фиц-Джонса с полчаса и не найдя ничего интересного, Кроуэлл вспомнил о Шато-де-

Ротшильд. Можно недурно провести время в ожидании хозяина. Кроуэлл прошел по толстому ковру на кухню. Он нашел стакан, заткнул лазер за брючный ремень и выбил затычку из бочки.