Клятва графа Калиостро

- Спасибо за информацию, Ульяна Дмитриевна, - протянула Галина, - но, думаю, она всё же согласится меня принять. Всего хорошего.

- Галина Николаевна!

- Всего хорошего, Ульяна Дмитриевна, – не скрывая раздражения, повторила та.

Уля скрипнула зубами. Хотела как лучше, а получилось как всегда. Но Галина не из болтливых, может, и пронесет. Пятый день седмицы – пятница, время пока есть. Необходимо пообщаться с Матвеем до наступления темноты.

***

Желая только усыпить мужа, я позорно уснула рядом с ним, а проснувшись, почувствовала себя гостьей солнечного юга – так было жарко. Выбраться из кучи колючих одеял помешала стальная хватка моего благоверного. Спал он крепко и просыпаться в ближайшие пару часов не планировал. У меня же от стоявшей в комнате духоты ум за разум заходил, трикотажное платье противно липло к телу.

Артемий завозился рядом, уткнулся носом мне в бок. Сопит. Рада, что ему легче. Будить рука не поднимается, но надо: «Вера-два» лекарства принесла. Температуру, опять же, надо смерить… Я дотронулась до его лба. Теплый! Не пышущий жаром – просто теплый! И волосы влажные. От радости едва не свалилась с дивана. Мы на правильном пути!

«Тёма? Тём, пора вставать», - я не надеялась, что услышит, но Артемий проснулся.

- Привет.

«Привет. Тебе лучше?»

- Намного, - он прижал меня чуть крепче.

«Отпустишь? Я тебе чаю налью, процедуры все приготовлю…» - задумчиво гладила его плечи, спину, от ключиц к лопаткам. Денек для верности выждем и будем выгонять этот ужасный кашель. Воропаев, даже когда курит, не кашляет, а здесь жутко так, как в дно пустой бочки бьет. И головные боли оттуда же, из-за кашля.

- Иди, Вер, - он отстранился, - ты лучше меня знаешь, что делать.

Я уловила странную нотку в голосе, но предпочла встать и заняться первоочередным. «Утром деньги, вечером стулья». Сейчас важно поднять мужа на ноги.

Вот зря я заикнулась! Стоило отлучиться на каких-то жалких десять минут (бульон подогреть, чай заварить, отщелкать нужное количество таблеток), как мой неугомонный умудрился подскочить, напялить на себя то, что первым свалилось из шкафа, и уже спорить с кем-то по сотовому. Зуб даю, на том конце провода Печорин.

- Я перезвоню, - телефон нырнул обратно в сумку.

Глаза честные-честные, как у Наполеона после принудительной диеты и последствия оной в виде испорченной обуви. Думала, прибью мужа нафиг! Так наплевательски относиться к собственному здоровью!

«Воропаев, ты… ты…!»

- Знаю, знаю, наглая бесстыжая выхухоль, - закончил он. – И жутко самодовольная.

Улыбался при этом так радостно, буквально светился, что сразу расхотелось на него сердиться.

«Не смешно! Марш в кровать, или я…»

- Поставишь носом в угол? Отшлепаешь?

«Наивный! – устроила на столе поднос, аккуратно поправила сдвинувшуюся чашку. Стол по мановению руки прошествовал к дивану. – Я просто-напросто позвоню Славе с Толяном и вызову их сюда. Пускай они тебя лечат, а я полюбуюсь. Может, даже на видео сниму, в назидание. И в Интернет выложу».

- Ты этого не сделаешь! – испугался Воропаев.

«Сделаю, если не прекратишь геройствовать, - мрачно пообещала я. – Ничего не знаю, но чтоб хотя бы половину съел».

Он покорно придвинул к себе поднос, зачерпнул ложкой бульону. Энтузиазма ноль.

– Ты сама-то хоть ела?

Я кивнула, ставя мысленный блок. Воротит меня от еды, видеть её не могу. Пила, как ненормальная, литрами, но от одного запаха съестного становилось тошно.

- Не умеешь ты врать, Вера Сергеевна. Пока себе не нальешь, даже не притронусь, - Воропаев демонстративно отставил тарелку. На принцип идем?

«Тём, я, правда, не хочу, а тебе надо».

- То же самое могу сказать я. Давай-давай.

Одну пиалу в общей сумме мы одолели, затем я буквально залила в него чай с малиной и медом и накормила пилюлями. Тут требовалось внимательно следить, чтобы чай случайно не испарили заклинанием. Знаем, плавали. Артемий мог вытерпеть почти всё, но древний индийский напиток, по собственному признанию, будил в нем четкий рвотный рефлекс. Не зажимать же ему нос, в самом-то деле! В итоге сошлись на трети кружки.

Ликование от того, что мужу стало лучше, компенсировало и подколы, и капризы. Ртуть в термометре опустилась до отметки «тридцать семь и три», озноб прекратился, а кашлял Воропаев уже не так сильно, как сегодня утром. Голова немного побаливала и ломота в костях никуда не делась, но по сравнению с тем, что было… «Чудеса!» - сказала Люба.

Из своих норок повыползали Арчибальд и домовые. Люсьена на радостях замесила тесто для пирога, Никанорыч объявил внеплановый День трезвенника, а пес приволок нам свой поводок. Опять «Веру-два» на помощь звать?

Строго наказав домашним духам следить за хозяином, я спустилась во двор. Арчи мигом обнюхался со знакомыми собаками, шугнул кошку с мусорных баков и потрусил в кустики. Культурный он у нас, свою детскую привычку «на всё, что вижу» давно бросил.

Той четверти часа, что меня не было, Артемию хватило за глаза. Успел и помыться, и побриться, и переодеться, и пару сигарет выкурить. Нет, пора вешать на грудь табличку: «Замужем за камикадзе. Горжусь!» Или футболку в интернет-магазине заказать?

- Теперь я понимаю, что чувствуют больные, - поделился Воропаев, щедро отрезая мне пирога. – Честь им за это и хвала! Я б давно сбрендил, каждый год так болеть.

На первый взгляд, болезнь безоговорочно капитулировала, но я продолжала кормить Артемия лекарствами, заставляла полоскать горло через каждые полчаса, а вечером от души растерла водочкой. Бедный Никанорыч чуть не расплакался: так бездарно переводить продукты! Горчичники поставила, держала до красноты. Терпи, казак, по-другому никак. Завтра продолжим, послезавтра посмотрим.

Спать легли вместе. Я собиралась трусливо улизнуть на диван, но совесть не позволила. Нужно поговорить, извиниться. Откуда бы ни взялась странная болячка, мое поведение ей поспособствовало, ведь это из-за меня Артемий не спал ночами и практически не ел, из-за меня извелся. Только что ему сказать? Может, лучше не лезть пока? Он же прекрасно понимает, что я чувствую. Кому станет легче от моих оправданий?

- Я всё понимаю, Вер, только не пугай меня так больше, - попросил он.

«А ты – меня. Чуть не умер с этой температурой. Как представлю, что ты умереть мог...».

Слезинка сползла вниз по щеке и запуталась в волосах, вторую впитала ткань свежей наволочки. Повезло, что в комнате темно, а носового хлюпанья в мысле-речи не слышно.

- Да я тоже хорош, - вздохнул Артемий. – Крышу сносит, когда дело касается тебя. Нас.

Муж вдруг оказался совсем близко, развернул лицом к себе и обнял, смахивая поцелуями соленые капли. Я не противилась. Пальцы зарылись в волосы, губы нашли мои. Он целовал меня, сначала нежно, затем прерывисто и жадно. Лямки моей ночнушки поползли вниз, заставляя поежиться от предвкушения. Но когда его губы коснулись груди в такой трогательной и желанной ласке, я отстранилась. Вспомнила.

«Подожди... не надо».

- Почему? Ты не хочешь?

«Очень хочу, но не надо. Ты еще не здоров, вдруг сделаем хуже...»

Воропаев застонал.

- Женщина, твоя логика однажды вгонит меня в могилу!

Давая понять, что он думает о внесезонных обострениях щепетильности, Артемий отпустил ровно настолько, чтобы получить возможность снять с меня ночную рубашку. Вроде как ни надобности в ней, ни пользы. Сердце ухало не в горле даже – в животе, если подобное анатомически возможно. Я была взбудоражена, буквально пьяна, напряжение минувших дней настойчиво требовало выхода. Ни о чем не думать, обо всем забыть. Мы обязательно поговорим, но потом, потом...

Никаких роковых откровений в этом раз не пришло. Я просто забылась, с головой погрузившись в пучину, отдавая себя без остатка. Горячее тело мужа, как натянутая струна; знакомый запах шампуня, мыла и самого Воропаева, совсем немного – спирта и лекарств. Ласки становились всё более осязаемыми. Никто не знал моего тела лучше, чем он. Ни одной неверной ноты: когда не надо, Артемий прекрасно себя контролирует. Ему и в голову не придет забыться во мне.

«Ошибаешься, - муж уложил меня на спину, ухватил за запястья, прижимая их к постели, - я забываюсь в тебе всякий раз, и хваленый самоконтроль летит в тартарары. Ты необыкновенная, - его губы гладят мои, чуть прикусывают и отпускают, - волшебная, - долгий, очень долгий поцелуй в шею, - прекрасная…»

Я не знала, о чем он думает, слыша лишь то, что мне соизволили сказать. Прикрыв глаза, позволила делать всё, что заблагорассудится, тихонько постанывая, когда не оставалось сил сдержать стоны. Пришлось отбросить мысль, что мой любимый изменит своему извечному «не идти на поводу» и сделает всё быстро, резко, даже больно. Это меньшее, чего я заслуживала, и морально была к этому готова. Однако нет, меня лишили такого искупления грехов: он действовал очень бережно, страшась причинить хоть малейшее неудобство, не говоря уже о боли. Впервые в жизни меня так самоотверженно любил кто-то, кроме родителей. Любил, ничего не требуя взамен. Любил за то, что я есть.

«Ты для меня – всё. Моя семья, моя жизнь. Так будет всегда».

Перед глазами полыхнуло, и я вскрикнула. Сердце колотилось не только в животе – повсюду, дыхание срывалось, было удивительно хорошо, но сегодня к наслаждению примешивалось острое чувство вины.

«Я так скучал по тебе…» - даже мысли, и те усталые.

Перебралась к нему на грудь, оплела руками и ногами. Я тоже скучала, хороший мой.

Артемий уснул, прислонившись лбом к моему плечу, очень быстро, как добрая фея палочкой махнула. Дар ему какой-то дан, счастливый. А я не разрешила себе спать, охраняя его сон, изредка целуя, вдыхая запах. Кожа под пальцами была мягкой, теплой и немного влажной. Как хрупки и уязвимы те, кого мы любим! Как легко оступиться, всего единожды, и пасть. Четыре дня назад я чуть тебя не потеряла. Любимый мой, родной, прости меня... Пока ты в одиночку тащил нас обоих, я облачилась в рубище и посыпала голову пеплом. Любой бы сорвался. Никогда больше тебя не оставлю. Хватит с нас страхов и потерь, довольно! Люди не зайцы, чтобы отсиживаться в кустах, и я не буду.

Воропаев утомленно вздохнул во сне и прошептал моё имя. Со шкафа негромко запел Никанорыч, что-то грустное, лирическое, тягучее. Пьяно икнул, выругался и захрапел. Внеплановый День трезвенника можно считать официально закрытым.

***

«Везучий ты всё-таки человек, Артемий Петрович. На работу как на праздник: хочешь – иди, не хочешь – не иди, и хоть бы кто слово сказал», - с улыбкой подумал Воропаев, ковыряя ключом в замке. Захватить кое-какие документы и бегом марш на пятиминутку к Крамоловой. Целый час бесплатного цирка с Машкой в главной (каламбур, однако) роли, а в десять начинается обход.

Проглотив очередной приступ кашля, Воропаев надел маску. Не до конца уверенный в природе собственного заболевания, он предпочел не рисковать здоровьем окружающих. Маску заколдовал так, чтобы хватило как можно дольше: запаришься менять её каждые полчаса. Горло стабильно драло, но всё это чепуха на постном масле – гораздо сложнее оказалось убедить в этом Веру.

Несмотря на самочувствие средней поганости, настроение было приподнятым. Не тихо страдать, пялясь в потолок, а делом заниматься. Лечить таких же непутевых, как и он сам; дрессировать оставшихся интернов, которые, к слову, вконец обнаглели и перестали его бояться. Что послужило причиной – женитьба ли на Вере или другой лимитирующий фактор, – Воропаев не знал, только догадывался. Не исключено, что виной всему собственное отношение к сусликам: он перестал вдруг видеть в них врагов. Не безнадежный ведь выводок, по сравнению с предыдущим. Меньше месяца пасти осталось, и здравствуйте, молодые-перспективные! Уже не интерны, а вполне сформировавшиеся терапевты. Долго же ты ждал этой минуты, Артемий Петрович, дни считал, кружочки в календарике закрашивал. Скучать еще по своим балбесам станешь.

Весело фыркнув, он подхватил документы и запер за собой дверь. На лестнице пришла смс-ка от Веры: «Как дела?». Ответил совершенно честно: «Прекрасно. Люблю тебя». Ответное сообщение задерживалось, а когда пришло, о любви там не было ни слова. «Тебя ждет оч-чень серьезный разговор». Не виделись каких-то шестьдесят четыре минуты, а он уже скучает. Без нее тоскливо, совсем не то ощущение, и суслики раздражают, и больные, и прочие жители пустынь. Когда в воропаевское отделение пришла работать Екатерина Ивановна, из многочисленного рода Медсестёр, санитарки прозвали её громоздко: «Луч света в темном царстве». Не иначе, как повально увлеклись Островским. Прозвище прижилось, но настоящим «лучом света» была вовсе не сварливая мужеподобная Катерина Ивановна, которую даже санитары, и те боялись – их «темное царство» освещала Вера. Подсвечивали Романова и Щербакова.

- Вы вернулись! – обрадовалась Дуняша, поймав его у поста. – Заболели неужто? Ох ты, батюшки, бледный весь…

- Пломбира переел, - серьезно пояснил Воропаев. Плюс маски в том, что можно улыбаться, не боясь быть превратно понятым. – В Багдаде всё спокойно? Мои крокодилы в питомнике?

- В питомнике, в питомнике, - хмыкнула Игоревна, роясь на полках. – Свободе радуются, но не вылазят. Малышев вчера двоих выписал, Лизонька проверила. Растут детки.

- Растут, - вынужден был согласиться Артемий. – Ну, пойду я, Авдотья Игоревна, хочу к нашей Марии Васильевне до пятиминутки успеть.

- Ох, точно, сегодня ж среда. Удачи вам, в таком случае. Если Сонину увидите, передайте, что пришли её пилюли, вчера вечером разгрузили.

- Передам обязательно. Всего хорошего.

- Да погодите вы! Я тут пирожков маленько напекла, возьмите вот, а то больно вид голодный.

- Спасибо, Авдотья Игоревна. Вы не против, если я после обхода заберу? Неохота возвращаться.

- Никуда они не денутся, - Дуняша спрятала пирожки, подальше от вечно голодного Севы Романова. Тот как раз шел мимо и задумчиво водил носом.

- Здрасьте, Артемий Петрович! – улыбнулся во все двадцать восемь любитель вкусностей.

- И вам не хворать, Всеволод Иванович, - в тон ему ответил Воропаев.

- А Вера где?

Издевается? Не похоже на Романова. Значит, интересуется без задней мысли, из дружеского участия. Всерьез сердиться на Севу невозможно: добрый он и наивный, как ребенок. Все скользкие вопросы в семье однофамильцев русских царей решала Жанна – Сева для этого слишком покладист и легковерен.

- Анекдот про каток помните, Всеволод Иваныч? Так вот, здесь Веры нет.

- Понял. Болеет до сих пор, да? Вы вон тоже в маске.

- Меньше знаешь – крепче спишь, Романов...

Тут, как назло, подкрался кашель, да такой, что перехватило дыхание. Воропаев на собственной шкуре усвоил, что лучше прокашляться. Позабыв про маску, он зажал рот рукой.

- Кхе… гхм… вот ведь зараза… гхм-гхм… Прошу прощения.

- Да ерунда, - отозвался Сева, под шумок свистнув пирожок из пакета, - вы поправляйтесь, Артемий Петрович. Как мы без вас?

- Мерси на добром слове. Всего доброго.

Да, по ходу пьесы, от маски этой больше вреда, чем пользы. Сдернув пыточное сооружение, вновь почувствовал себя человеком.

После цирковой пятиминутки Крамолова попросила задержаться.

- И надолго ты к нам? – поинтересовалась она, поставив чайник. Затем вызвала секретаршу и стребовала с нее кофе. – Выглядишь паршиво.

- Оригинальный комплимент, тетя Маша. Мне сделали его сегодня, в той или иной форме, человек двадцать.

- Конфеты бери, хорошие конфеты, - предложила Крамолова. – Третья коробка, в шкафу пылятся еще две. Тошнит уже от них.

- Откуда дровишки?

- Ма-га-рыч. Свежие, даже странно, и не отравлены – странно вдвойне. Обычно я всё проверкам втюхиваю, а тут решила оставить. Не будешь?

- Не буду. Секретаршу свою угости.

- Обойдется, - отрезала главврач, сминая фольгу в комок, - и так таскает, пока меня нет. Точно не будешь?

- Точно, - невольно улыбнулся Воропаев. – К чему такая забота?

- Соскучилась я. Без тебя в этом дурдоме пусто и уныло, как Печорин уволился – вообще мрак. Психи, бумажки, суды, новые ворота, Карташова со своими техпаспортами. Скучно.

Она крутанулась в кресле, откинула назад черные волосы. На свои сорок два Маша-Даша не выглядела, одевалась модно и дорого, красилась в меру и со вкусом, сигареты курила приятные, качественные. Не зря все знакомые начальники да министры её любили.

- Недоразумение твое как, не заговорило еще? – небрежно спросила Марья Васильевна.

- Нет.

- Ну и ладно. Чего на часы-то косишься? Пора тебе?

Косился Артемий вовсе не на часы, а на портрет нынешнего президента с загадочной улыбкой Моны Лизы. За коим надом Крамолова его повесила? В интерьер кабинета президент не вписывался совершенно.

- Пора, тетя Маша. Приятно было поболтать.

- Так разве ж это болтовня? Так, обмен речевыми потоками. Теряешь форму, Воропаев. Смотри там, с женушкой своей немой и чувство юмора не потеряй. Если я простила, то родина не простит.

- Спасибо, что прикрыла.

- С тебя причитается, - главная ведьма поднялась с кресла, достала из шкафа выглаженный халат. – Предлагаю встретиться вечером и всё обсудить, ресторан «Корона» подойдет. Зная, что все твои деньги давно склеваны одной печально известной курицей, я угощаю.

- В другой раз, Марья Васильевна. Не обессудьте.

- А когда он наступит, другой раз этот? – совсем иным тоном спросила Крамолова. – Неужели тебе сложно куда-нибудь со мной сходить? По-дружески, всего однажды! Не свихнется твоя благоверная, не убудет с нее!

- Спокойно, Маша, я Дубровский. Неужто Симбу кондратий хватил, и тебе поужинать не с кем? Из меня плохая компания, госпожа начальница, только деньги твои прожру.

- Да при чем тут деньги? – она рванула пуговицу халата. – При чем тут деньги?!

Белый кругляш брякнулся об пол. Главврач уставилась на одиноко торчащую нитку.

- Успокойся, - пуговица вернулась на место, - нервные клетки не восстанавливаются. Теряешь форму, Крамолова. Раньше тебя не волновала такая чушь.

- Иди ты к черту! – она отвернулась, до крови закусив нижнюю губу. Ощутив на языке привкус помады, сплюнула. – Пошел вон, говорю!

Он ушел, а она открыла электронную почту. Запустила в печать акты, сохранила письмо для юриста. Допила кофе. Рявкнула на секретаршу. Не жуя, проглотила конфету. Да плевать ей на всё! Подумаешь, какие нежности! Спать с ней, значит, не побрезговал, а в ресторан сходить – кишка тонка. Хотя тут Мария погорячилась: Воропаев понятия не имел о той единственной ночи. Забыл и никогда не вспомнит, виной всему – разбавленный моррий в шампанском. Что праздновали? Кажется, юбилей Галантиной. Артемий тогда только-только вливался в их дружный коллектив и пить не стал бы, не уговори коллеги. Одного глотка хватило за глаза: помимо моррия ведьма намешала туда других, не менее забавные составляющих. Детектор ядов не спас, и от ворот поворот с фантомом главврачу компенсировали с лихвой…

Она не любила его, боже упаси! Так называемая конфетная «любоуффь» не вызывала в черствой душе Крамоловой ничего, кроме гадливости. «Я люблю себя, и мы со мной очень счастливы». Хотела – да, но не любила. С ним ей было хорошо, спокойно как-то и одновременно весело. Не страдая избытком скоромности или комплексом неполноценности, она сразу предложила Воропаеву перевести отношения в другую плоскость. Без обязательств, без претензий. Он отказался, и главврач, хоть убейте, не поняла причины отказа. «Я, Мария Васильевна, без любви не могу». Ну-ну, кто бы говорил! Жена Галина супружеского долга, считай, не исполняет, Верой Соболевой к тому времени еще не пахнет. Чумной, что ли? Да нет, не чумной, просто патологически честный. Порядочный, мать его так! Вот и возник у нее эффект кукольной фабрики. С того самого дня все любовники главной ведьмы были зеленоглазы и черноволосы, исключение составляли некоторые полезные в материальном и служебном плане личности.

Когда на горизонте замаячила бледная немочь, Крамолова первой сообразила, что к чему. Ну, практически первой: гораздо позже Воропаева, но раньше Соболевой. Его мучения казались вполне заслуженными. Сначала – чисто физическое влечение мага к человечке. Финт сознания, такой вот странный выбор. Эк его трясло, вспомнить приятно! Но морализм, видите ли, не позволял подкатить к практикантке. Марью Васильевну искренне забавляла выбранная им тактика. Прижми он тогда девчонку к стенке, неизвестно, чем бы всё кончилось, но Воропаев ухитрился остаться в рамках, сдержать «прекрасные порывы», и еще долго потом держался, насколько ей известно.

Не послушал глупый мальчишка добрую тетю Машу, вот и мучается теперь. Заболел и, судя по экстерьеру, конкретно. Дурак. Комсомолец армянский. Променял райскую птицу на курицу…

- Мария Васильевна, - в кабинет робко заглянула Сонечка, - там больная пришла, насчет выписки. Впускать?

- Впускай… Стоять! На вот, конфет возьми. Да не стесняйся, бери побольше! Надоели они мне хуже горькой редьки.

***

Провозившись с пациентами почти до половины первого, Воропаев планировал закрыться в кабинете и спокойно пообедать. Он предупредил Веру и уже поворачивал ключ в замке, когда кто-то дернул дверь с той стороны. Нос к носу с ним стоял Валера-электрик.

- Здрасьте! Я тут, эта, документики принес, - прокартавил высокий прыщавый лоб в красной кепке. Козырек кепки был лихо сдвинут набок.

- Ну, заходи, раз принес. Много документов?

Стопка в веснушчатых руках смотрелась внушительной.

- Да не, не особо вродь. Туточки из бухгалтерии, туточки из поликлиники. Шельтик просила ей после обеда перезвонить, насчет Хол-мо-ро-го-вой какой-то, - Валера постучал пальцем по оранжевому стикеру поверх поликлинической папки. – Говорит, типа срочно. А это толь от Сториковой, толь от Черкушиной – я не понял.

- Разберемся. Спасибо за помощь, Валера.

- Да фигня, обращайтесь.

Парень поправил свою красную кепку и пошел раздавать остатки даров. Воропаев же запер дверь, подергав ту для верности, и включил дышащий на ладан чайник. Есть хотелось просто зверски, пирожки Игоревны оказались как нельзя кстати. На «подремать» времени не хватало, поэтому Артемий уселся за разбор документов. Макулатуру из бухгалтерии подмахнул не глядя, запрос насчет Холмогоровой отложил в сторону. Узнает, обращалась ли к ним такая гражданка, а уж потом позвонит Шельтик.

Среди бумаг «толь от Сториковой, толь от Черкушиной» обнаружился неприметный белый конверт. Дежавю, однако: точь-в-точь такой же конверт получила меньше года назад Крамолова. Ни марки, ни адреса, только в графе «кому» значилось: «Воропаеву».

- Отлично, - буркнул Артемий, проверяя письмо магией, - только этого мне не хватало.

Интересно, о чем ему может писать Бестужева? Опять считалочки? Любопытство не порок, а большое свинство… Справедливо рассудив, что лишних знаний не бывает, зав терапией вскрыл конверт ножом для корреспонденции.

«Не тратьте время на поиски автора этого письма, - сообщала бумага четырнадцатым шрифтом, - т.к. слишком много физических лиц заинтересованы в сохранении моего инкогнито. Пишу без надежды на сотрудничество или какую-либо помощь с Вашей стороны, руководствуясь остатками гражданской сознательности. Я знаю, что скоро умру, но перед смертью хочу оказать Вам и Вашим близким единственную возможную услугу. Надеюсь, это хотя бы частично искупит мой тяжкий грех и неизгладимую вину перед Вами.

Не желая иметь никаких дел с небезызвестной Вам И. Бестужевой, невольно вхожу в число её сообщников. С недавних пор мне известно о её новом плане. Ирен необходимо любой ценой ослабить Вас, и как можно скорее. Не спрашивайте зачем – этого я не знаю, но она попытается добраться до одного из Ваших ближайших родственников. Думаю, уточнения здесь излишни.

Опасайтесь Вашей бывшей жены: она попала под влияние Бестужевой и заключила с ней сделку. Следите за любыми контактами, не исключено внезапное ментальное воздействие. По возможности заберите к себе сына, не спускайте глаз с Веры. Она сейчас наиболее уязвима.

Тешу себя надеждой, что письмо передадут до того, как станет слишком поздно. Проконтролировать не могу: за мной ведется круглосуточное наблюдение. Ирина мне больше не доверяет, но дезинформация исключена. Дабы убедить в своей осведомленности и искренности намерений, сообщаю: Ваша болезнь не случайна. Бестужевой не удалось добраться до Вас таким путем, и она отменила заклинание. Жар спал позавчера, между четырнадцатью и пятнадцатью часами дня – спросите у Вашей жены. И еще, к делу привлечен древний вампир. Кому, как ни Вам, знать, чем в таком случае всё может кончиться.

Прощаюсь, вполне возможно, навсегда. Будьте начеку. Письмо сожгите».

- Да уж, старина Лажечников отдыхает, - пробормотал Воропаев, - добрый Эйхлер нервно смолит папиросу. И не поймешь даже, кто мне телеграфирует, мужчина или женщина. Что тогда об имени говорить?

Обед давно кончился, а Артемий так и не открыл дверь. Кто-то стучался к нему – не ответил. Валера сказал, что бумажки либо от Лены-юриста, либо от Лены-бухгалтера. Не поленившись, Воропаев по очереди набрал обеим.

- Белый конверт без марки? – уточнила юрист. – Да, был такой. Его от Черкушиной принесли, я еще подумала, что ошиблись, и переправила к вам. А что, с тем конвертом что-то не в порядке?

- Сторикова вернула договор на поставку медикаментов, и в файле лежал этот конверт, - заявила бухгалтер. – Ну, я и передала его с Валерой. Разве не надо было?

Неизвестный доброжелатель обеспечил себе неплохое алиби: обе Лены старательно переводили стрелки. Единственная ниточка оборвалась.

Опомнившись, Артемий отпер кабинет и позвонил Галине – абонент не отвечал. Тогда он набрал с городского её рабочий телефон в издательстве.

- Помощник главного редактора слушает, - ответил приятный женский голос.

- Добрый день, девушка. Как мне услышать Галину Николаевну?

- Галину Николаевну? – растерялись на том конце. - А, Фильчагину, корректора бывшего! Так она здесь больше не работает.

- И давно? – упавшим голосом спросил Воропаев.

- Девятый день как. А вы, собственно, по какому вопросу? Если к корректору, могу Яну Евгеньевну позвать, она теперь вместо Галины Николаевны… - затараторила помощница редактора.

- Нет, спасибо. Всего доброго.

Уволилась, значит. Молчком. Паршиво. Махнув Сологубу, чтобы подождал снаружи, зав терапией позвонил уже на домашний. Пашка ответил практически сразу.

- Алё!

- Сынок, привет.

- Ой, пап, привет! – обрадовался мальчик. – А ты чего на выходных не пришел? Мама сказала, что заболел, но ты ж вроде не болеешь…

- Заболел, Пашка, сильно заболел. Мама дома?

- Нету ее, - вздохнул сын, - на работу ушла. Она теперь совсем рано уходит и поздно приходит, я один дома. Целый день, эх…

Вот так, значит? Ну, держись, Галка, мало тебе не покажется! Совсем, моська рыжая, с дубу рухнула?!

- Паш, слушай меня внимательно. Сиди дома, никуда не выходи. Дверь не открывай, кто бы ни стучался…

- Даже полиция?!

- Даже полиция. Пожар, потоп, марсиане в тарелках – сиди дома, там с тобой ничего не случится. Кто бы что ни сказал, Пашка, слышишь? – повторил Воропаев.

- Слышу, слышу…

- Слушай дальше. Ты у меня парень умный, знаешь, что дверь могут взломать. Помнишь, дядя Женя тебе бледных дядек и теток показывал?

- Помню, - протянул Пашка, - они с клыками еще, да?

- Верно, с клыками. Ни в коем случае не приглашай их войти, начнут чушь молоть – не слушай…

- Да знаю я, - перебил сын, - чушь не слушай, в глаза не смотри, бабушкин кулон не снимай. Если что случится, надо сразу звонить тебе или дергать за лапу Капустина.

- Всё верно, Пашка, Капустина из рук не выпускай.

- У тебя проблемы, пап?

- Скорее, у нашей мамы. Не боись, сынок, прорвемся, просто держи ухо востро и хвост пистолетом. Вечером приеду, погостишь у меня недельку.

- Похоже, вы здорово влипли, - рассмеялся Пашка, - это как тогда, с дядей Женей, да?

- Умён не по годам. Сиди дома, не высовывайся. Пока.

Испугать сына Воропаев не боялся: уж в этом плане Павлик перерос своих сверстников не на голову и не на две. Не совсем типично для семилетнего ребенка, но такое осадное положение не было ему в новинку. Тогда да, ревел, теперь нет. Пашка знает, что отец не паникер, почем зря трезвонить не станет.

«Перестраховываюсь, - думал Артемий, слушая унылые гудки. Мать не отвечала. – Скорее всего, письмо – полная лажа, и ждут от меня именно этого, но как тогда объяснить увольнение Галки? Предположим, что та девчонка напутала... Нет, Галка точно была корректором! Фамилия опять же…»

На двадцатом гудке он положил трубку и впустил Ярослава. От монотонного бубнения интерна сразу разболелась голова. Воропаев украдкой потрогал лоб: горячий, а руки сухие и холодные. Температура прет.

- Артемий Петрович, вам плохо? – некстати влез Сологуб, прекращая бубнить.

- Нет, доктор Слава, мне хорошо. Если вы закончили, идите. Не смею задерживать.

Проявив несвойственную ему чуткость, деятель удалился. Зав терапией прошелся по кабинету, проглотил таблетку парацетамола – ни черта не поможет, но сам факт создавал видимость лечения, - снова перечел треклятую бумажку. Хрена с два он её сожжет! Времена сейчас не те. Какое-то слово царапнуло глаз, но какое?..

Рассуждать хладнокровно, с расстановкой он не мог: сказывалось взвинченное состояние вкупе с упадком сил после болезни. Права была Вера, зря не отлежался. Понадеялся на себя, и пожалуйста. Несмотря на жаркий летний день, Воропаеву было холодно. Не удалось добраться, говоришь? Да его сейчас голыми руками брать можно! Зато не надо гадать, почему не сработал иммунитет. Наверняка Бестужева постаралась.

Мать всё не брала трубку. От безумной по сути своей телепортации в Рязань пришлось отказаться – сил нет, размажет по дороге. Письмо валялось посреди стола, и взгляд зацепился за строчку:

…много физических лиц заинтересованы…

Какой жаркий спор разгорелся из-за этого окончания! Они с Юдиновой так и не разобрались, кто прав, и полезли во Всемирную Паутину, нашли только: «многие люди заинтересованы» и договорились пореже употреблять подобное сочетание, чтобы ненароком не сесть в лужу…

Абонент, по всем законам жанра, был недоступен. Отбросив приказ, в котором он битый час пытался разобраться и продолжал машинально держать в руках, Артемий запер ящик стола, взял мобильник и уже собирался отправиться на поиски Ульяны Дмитриевны, когда вспыхнул браслет наручных часов. Браслет плотно обхватил запястье, будто прирос к коже. Теперь он мигал не переставая. «Тревога! Тревога! Тревога!» Капустин!

Вечер накануне

Закат, на самом деле, символичное природное явление. День умирает, но вслед за ним рождается другой, и так из года в год, из века в век. Не зря ведь небо окрашивается красным – день не хочет уходить, его гонят насильно. А закатное солнце почему-то похоже на большой апельсин. Странно, разве старуха с косой любит апельсины?

Ульяна стояла на балконе, всматриваясь в яркую даль, где меж двух башен многоэтажек умирал сегодняшний день. «В сто сорок солнц закат пылал…» или как там у Маяковского? Солнце, к счастью, было одно. Августовское, душное, оно словно приклеилось к багряному небу. В воздухе звенели комары. Ульяна ради интереса подставила руку, и на нее тут же приземлилось вредное насекомое, устроилось поудобнее, прокололо кожу. Комар пил кровь, увеличиваясь в размерах. Девушка уже хотела его прихлопнуть, но пожалела, позволив взлететь. Сытый пискун летел неуклюже. Жадность фраера сгубила: комара ловко перехватил воробей.

Выполнив таким образом свой донорский долг, Ульяна вернулась в комнату. Её скромные апартаменты находились аккурат напротив спальни Ирен, поэтому ведьма частенько звала девушку по ночам. Однако сегодня Уля была твердо намерена выспаться. К Ирине она не побежит, что бы той не приспичило.

Укушенная рука начинала чесаться, и Ульяна кольнула зудящее место ногтем, как в детстве, крест-накрест. И ведь когда-то она искренне верила, что помогает!

В дверь постучали. Агния, больше некому. Вампирша частенько заглядывала к ней по вечерам, они неплохо относились друг к дружке.

- Войдите! – крикнула Уля, не оборачиваясь.

Придерживая длинные юбки, вошла Бестужева. Огляделась по сторонам, хмыкнула.

- Мрачная комната, даже слишком. Я распоряжусь, чтобы сюда принесли свечей.

Ульяна резко повернулась и вскочила на ноги.

- Моя госпожа, - она склонила голову. - Не ожидала увидеть вас здесь.

- Сама от себя не ожидала, - доверительно кивнула Ирина. – Мне захотелось поработать дворецким. К тебе гости, дорогая. Сюда, пожалуйста, Ульяна Дмитриевна ожидает.

Ведьма посторонилась, пропуская кого-то. Даже в сумраке тесной комнаты девушка узнала вошедшего. Не могла не узнать.

- Дэн!

Он уставился на нее, будто заметил только сейчас. Моргнул.

- Улька!

Она кинулась к нему, но ударилась о невидимую преграду.

- Я всё еще здесь, - напомнила Бестужева, - и вам придется дождаться моего ухода.

Дэна держали Тени, Ульяну – выпуклая «стена». Ирина с издевкой стукнула в стеклянную поверхность, как барабанят в стенки аквариума любопытные дети.

- Замечательно. Как видишь, возвращаю в целости и сохранности, в первозданном, так сказать, виде. Кровь мне нужна завтра, а у тебя теперь есть отличный стимул постараться. Лучше один раз увидеть, верно, Ульяна?

Стена вдруг исчезла, Тени ослабили хватку. Она влетела в сильные объятия мужа, неосознанно увлекая его подальше от Бестужевой. Хотела защитить, спрятать.

- Дэн! Дэн! – Ульяна поняла, что плачет. Впервые за эти месяцы ревет, как девчонка.

- Люля, Ульянка…Улитка моя любимая… прости…

Ноги перестали держать, и Ульяна опустилась на пол, потянув за собой Дэна. До боли знакомый запах, лохматая шевелюра, серьга эта дурацкая… Живой! Он помнит ее! Живой!..

Сколько они не виделись? Больше года, только издали, и Дэн её совсем не помнил, считая себя совершенно другим человеком. Как она провожала его до работы, лишь чудом перебарывая искушение войти следом… Ты вернулся, вернулся! Мне вернули тебя…

- Он пойдет с тобой, - будто издалека прозвучал голос Ирины, бесстрастный и холодный, как скальпель. – Мне нужна гарантия, что всё пройдет плану и без самодеятельности.

Пойдет с ней? Ха! Ульяна будет не Ульяна, если не сбежит!

- …вот в этом, - ведьма продемонстрировала ей тонкий металлический обруч, скрутила с пальца массивное золотое кольцо с темным камнем. – Стоит немного повернуть изумруд...

С внутренней стороны обруча через равные промежутки выскочили шипы. Бестужева вернула камень на место, и шипы спрятались.

- На конце каждого – сильный яд. Смерть будет быстрой, но мучительной. Пора расставить приоритеты, моя дорогая. Можешь и дальше лить воду нашим врагам – ничего не имею против, однако…

- Они нам не враги, - тихо перебила девушка, не заботясь о том, что сидит на полу, практически у ног колдуньи, - наш главный враг – это вы, госпожа… - она содрогнулась, произнося последнее слово. – Я вас ненавижу!

Ирина одобрительно цокнула языком.

- Как и Уютов, как и твоя обожаемая Агния, как и Матвей. Даже Рената, но она, в отличие от вас, недоумков, умеет скрывать свои чувства. Одна Галина, кажется, искренне любит меня и поддерживает в...

- Никто вас не любит и никогда не любил, - с отвращением сказала Ульяна, прижимая к себе голову мужа, - потому что любить не за что. Вы разрушаете всё, к чему прикасаетесь, и ради чего?.. Ради бессмертия!

- Придержи свой язык и не говори о том, чего не знаешь!

- Как же! – она бесстрашно взглянула в льдисто-голубые глаза, такие светлые, что при определенном освещении они казались белыми. – Я много чего узнала за этот год, госпожа. Благодаря вам, да. Вы всего лишь безмозглая злая старая деспотша!

Удар пришелся вскользь, легко сметя слабый Ульянин щит.

- Не смей её трогать, тварь! – Дэн кинулся на ведьму, но был остановлен простым движением руки.

Бестужева выставила ладонь вертикально, а затем сделала вид, что замахивается. Парень упал на колени, съежился, прикрывая голову руками. Он привык, что за этим нехитрым жестом следует адская боль.

- Знай свое место, мальчишка. А ты, Ульяна, подумай, не спеши, до рассвета еще много времени. Определись, наконец, с кем ты и почему. Колечко я передам Ренате. Доброй ночи!

***

- Люля?

- Да?

- Расскажи мне, - попросил он, - я ведь ничего не помню с тех пор, как вернулся сюда.

- Не надо, Дэн, - она положила голову ему на плечо, закрыла глаза. Давно ей не было так хорошо, так спокойно, - не надо тебе этого знать и помнить. Я всё улажу.

- Она не отпустит нас, разве ты не понимаешь?

Денис поправил одеяло, укрыл жену. Из приоткрытой балконной двери веяло прохладой, такой странной для начала августа. Сквозняк играл тюлевой занавеской. В комнате практически не было мебели, только кровать и резной комод по пояс высотой, но именно здесь Ульяна провела самые долгие и мучительные дни своей жизни. На стене был неровно пришпилен пейзаж акварелью. Она никогда не умела рисовать, но однажды захотелось. Это Вера у них художница, это её картины вечно висели на выставках. Ульяна, помнится, тоже записалась в художественный кружок, однако через пару месяцев бросила, вернувшись к учебникам. Желание – бензин сомнительного качества, при отсутствии успехов кончается быстро.

- Отпустит, - убежденно сказала она, не чувствуя этой убежденности, - обязательно отпустит. Ты же слышал, завтра.

- Я запутался, Уль. Все это мракобесие, и ты… Ты теперь тоже, да? Как она…

- Нет, - Ульяна приподнялась на локтях, чтобы видеть лицо Дэна, - я – это я, совершенно не изменилась. Ей не удалось изменить меня.

- А я изменился, - с горечью сказал он.

- Не слишком, всё такой же лохматый.

- Серьезно. Пока не знаю, в чем именно, но чувствую… Предки думают, что мы с тобой умерли? – сменил он тему.

- Я сказала им, что ты на стажировке в Германии. Вроде бы не стали проверять, так что расслабься, Юдинов.

- Юдинов Денис Аристархович, - медленно произнес Дэн, словно пробуя имя на вкус, - так странно…

- Еще бы не странно. Пока ты помнишь своё имя, ты знаешь, кто ты на самом деле.

Какое-то время они молча лежали в объятиях друг друга. Словно не было тягостных месяцев, словно не вмешивалась в их жизнь древняя ведьма. Ульяна старалась не думать о завтрашнем дне. До рассвета еще долго, целая жизнь. Жизнь длиною в несколько часов…

- Дэн?

- У?

- Ты думал, что любишь ее? Ну, тогда…

Он не сразу догадался, о ком говорит жена, а когда догадался, стало смешно. Улитка такая Улитка. Ревнует, глупая. Знает же, что ему мозги набекрень сдвинули, но всё равно ревнует.

- Хотел спасти – это точно, - сказал Денис, нашаривая слова. – Своеобразное такое чувство, как будто кто-то влез в твою башку и говорит, что делать, а ты слушаешь, делаешь. Как дебил. Стыдно, Улитка, до сих пор стыдно. Она хорошая девчонка. Не в моем вкусе, правда.

Ульяна довольно фыркнула. Каждому своё.

- Кстати, как она? – небрежно спросил Дэн. – Вы вроде видитесь.

- Нормально всё, жива-здорова. Замуж вышла…

- За этого своего, московского хахаля?

- Нет, - Уля хихикнула, - не за него.

- А за кого?

- Угадай!

- Я что, по-твоему, экстрасенс? – обиделся Денис. – Может, я его вообще не знаю.

- Да знаешь ты его прекрасно, просто представь себе са-амый нелепый вариант. Подсказка: это не Антоныч.

Дэн представил и не поверил.

- Да-да! – кивнула любящая супруга.

- Да ну на…фиг! Правда, что ли?!

- Правда-правда. Давай спать, поздно уже.

- Вот ведь хмырь! А я-то думал…

- Юдинов, кончай сотрясать воздух своими звуковыми колебаниями! Я спать хочу, - она несильно щелкнула его по лбу. – Мы всё обсудим завтра, договорились?

На самом деле Ульяне просто не хотелось говорить о Вере. Не сейчас, когда-нибудь потом… если выживет, конечно. Но теперь у нее есть стимул бороться. Настоящий, не призрачный. Вполне возможно, что ей повезет: Матвей согласился помочь с Ренатой, всё остальное – дело техники. Главное, что Дэн здесь.

Глава пятая

Кровные узы

- Не такое это простое дело – ходить в гости! Когда мы идем, главное, делать вид, что мы ничего не хотим.

«Винни-Пух идет в гости».

Пашке было скучно, Пашке было грустно. Он слонялся по пустой квартире, не зная, чем себя занять. Нашел в буфете коробку с конфетами, сунул в рот одну и тут же выплюнул: конфеты оказались с ликером.

- Профессор, – жалобно позвал Пашка, - ты где?

- Я здесь, - сонно отозвался Бубликов.

Кот ученый забрался в свою личную корзину и дремал там. Духота его разморила.

- Поиграй со мной, а?

Профессор не ответил. Мальчик заглянул в корзинку: спит, спрятав нос в лапах, только усы шевелятся. Для верности потыкал его в бок – кот махнул лапкой, но не проснулся.

Пашка вернулся в свою комнату. Книжки не читались, игрушки не игрались, и даже новый портфель, подаренный отцом, вдруг показался маленьким и тусклым. От нечего делать он достал учебники, прочел пару абзацев в «Окружающем мире» и бросил.

Зазвонил телефон в прихожей. Может, это папа? Павлик с радостным предвкушением кинулся к аппарату. Звонил не папа, а старый приятель Димка из соседнего подъезда.

- Выходи гулять, – Димка был, как всегда, лаконичен.

- Не могу, - вздохнул Пашка, - не пускают меня.

- Плохо. Ну, пока.

- Пока…

Но Димка уже бросил трубку.

- Я водяной, я водяной, никто не водится со мной, - протянул мальчик и, в тайной надежде разбудить Профессора, запел громче: - Эх, жизнь моя жестянка, да ну её в болото! Живу я как поганка, а мне лета-а-ать, а мне лета-а-ать, а мне лета-а-а-а-а-ать охота!!!

Кот, как ни странно, продолжил спать. Или делал вид, что спит.

- Все меня бросили, - пожаловался Пашка Капустину, устраивая того на стуле.

Огромный плюшевый заяц с бантом на шее таращился пластиковыми глазами. Может быть, сочувствовал, а может быть, и потешался. Нет, сочувствовал – Павлик был в этом уверен. С Капустиным не страшно, Капустин всегда сумеет позвать папу. Надо только пожать заячью лапу, и папа сразу придет.

Но Пашка еще ни разу не звал отца таким способом, даже если очень-очень хотелось. Помнил сказку про мальчика, который кричал: «Волки! Волки!» просто так, когда волков не было. Когда же волки пришли по-настоящему и мальчик позвал на помощь, никто к нему не пришел... Нет, папа Пашку, конечно, не бросит, но лучше не отвлекать его от работы. Сам вечером приедет, обещал ведь.

В дверь будто бы постучали. Показалось, наверное. Павлик причесывал маминой расческой лохматый заячий чуб, когда стук повторился. Странные люди, звонок работает, а они стучат зачем-то. Всё равно дома никого нет.

***

- …Слушайте, может, у них дома никого нет?

- Есть, - уверенно заявила Рената, - я его чую. Стучи дальше!

Матвей закатил глаза, но постучал. Тем вакуумом, где раньше была душа, он понимал весь идиотизм ситуации: они вчетвером (Матвей, Рената, Ульяна и Дэн) пришли за семилетним пацаном, не унаследовавшим ни капли родительских талантов. Одной Ульяны тут хватило бы выше крыши, женщина всё-таки.

- Еще бы наряд ОМОНа захватили, - фыркнул Денис на ухо жене. – На всю голову больная бабка. Чем он хоть провинился, мелкий этот?

Ульяна не спешила отвечать, следя за Ренатой. Та была готова выбить дверь, если мальчишка не откроет сию минуту. Матвей еще немного побарабанил для успокоения совести и демонстративно уселся на ступеньки.

- Я сделал всё, что мог, - хмыкнул он, подперев рукой красивую голову.

Рената коротко выдохнула через нос и достала декоративную фляжку с видом на кавказские хребты. Глотнула, успокоилась. Она была голодна и сомневалась, что не слетит с катушек. Проблемы с полицией им совершенно ни к чему, и так надо решить, куда девать два обескровленных трупа.

- Звони, Улька, - подтолкнул Дэн, имея в виду телефон. – Сделаем, что надо, и свободны.

«Знал бы ты, о чем говоришь», - подумала девушка, доставая из кармана раскладной мобильник. Галина до сих пор уверена, что выронила его на улице.

- Алло, сынок, - она кашлянула, понизила голос, - ты можешь мне дверь открыть, а то я ключи потеряла. Да, это я стучу. Нет, просто не хочется ломать дверь, чини всё потом… Хорошо, жду.

Защиту квартиры они вскрывали слоями, как новогодний подарок. В другом кармане Ульяны лежал амулет, который без шума и пыли нейтрализует все защитные заклинания, однако открыть им Пашка должен сам. Дальше необходимо начертить руну, чтобы впустить вампиров от лица хозяйки дома. План Ирины был тернист, но продуман до мелочей, как и все остальные её планы.

Щелкнул замок. Разве мог Пашка не впустить родную мать? И в «глазок» посмотреть не догадался: зачем, если мама только что звонила?..

- Мам?..

- Бу! – приветливо сказала Рената.

Захлопнуть дверь он не успел, в квартиру прошли Дэн и Ульяна. Спокойно так прошли, как на прогулке по парку. Пока Уля судорожно «вспоминала» нужную руну, Юдинов открыл дверь в спальню, куда шмыгнул Пашка.

- Так, пацан, слушай сюда, - шепотом велел Дэн, - никто тебя не тронет, только подыграй нам, о’кей?

Вместо ответа мальчик рванулся к двери. В детской Капустин, надо к нему. Где мама? Куда её дели эти дядьки и тетки?!

- Эй! – Денис перехватил его в полете. – Я серьезно. Улитка вон вообще твоего батьку знает, сама говорила. Всё нормально будет… а ну цыц! Когда они припрутся, сделай вид, что вырываешься, только не бей меня, ага?

Пашка шмыгнул носом и кивнул. От громкого рева отделял один шаг, но этому дядьке он почему-то поверил. Обычный дядька, не бледный, клыков, кажется, нет. И у него есть улитка, которая знает папу – сама говорила.

- Прошу прощения, любезные, но вы кто, собственно, будете? – шум в гостиной разбудил профессора, и теперь тот желал прояснить ситуацию.

- О, котяра! Всегда любил котиков, особенно с гарниром, - заржал Матвей. – А ты, Ренат?

- Заткнис-сь! Где мальчишка?

- Вероятно, в детской, - спокойно ответила Ульяна, - куда он денется?

Дальше, по договоренности Матвея и несостоявшейся ведьмы, следовало закрыть Ренату в комнате, получив минуту форы. За это время Денис успеет увести Пашку в безопасное место, а Ульяна с мужем – сбежать. Но ядовитый «подарочек» Ирины спутал все карты: Рената без сожаления отравит Дэна, и Пашка далеко не убежит. Как отнять кольцо Уля не знала, приходилось действовать по плану Зю - по вдохновению.

- Вот ты где, - просюсюкала вампирша, опираясь о дверной косяк. – Давай его сюда, парень.

Встретившись с подернутыми пленкой глазами Ренаты, Павлик замер в руках Дэна. Застыл и сам Денис. Не все мертвые вампиры похожи на людей, самые старые давно утратили те крохи человечности, что когда-то имели. Взгляд Ренаты полностью лишал воли. Юдинов послушно подошел, улыбаясь, как ненормальный. Сейчас он считал вампиршу самой красивой, самой умной, самой доброй на свете. За одну её улыбку Дэн был готов сигануть с крыши, утопиться в реке, застрелиться – лишь бы Рената порадовалась!

Из коридора долетали хриплые кошачьи вопли: оглушенный вампиршей Бубликов пытался не пустить Матвея, сражаясь не на жизнь, а на смерть.

- Забавный ты, котик, глупый только.

Вопли резко оборвались. Вскрикнула от ужаса Ульяна, и Юдинов будто проснулся.

- Ну же, - поторопила Рената, - я жду.

Схватив Пашку одной рукой, она сдернула с него бесполезный против древнего вампира серебряный кулон, сунула что-то Дэну и толкнула к двери. «Что-то» оказалось маленьким, размером с бусину, блестящим шариком.

- Брось это в прихожей. Не доверяю я Матвею…

- Дэн, не надо!

Шарик с треском лопнул. Спальню, а заодно и прохожую заволокло густым темным дымом. Кашляли все: и Уля, и Пашка, и Денис, и бессмертный Матвей. Одна Рената, без проблем ориентируясь в мареве, достала из ножен на бедре кинжал. Следует побыстрее кончать девчонку, ее хахаля и уходить. Ирина велела принудить Матвея, чтобы тот остался в квартире до поры до времени, якобы сам убил всех и скрылся, «случайно» попавшись на глаза. Труп Юдинова он захватит с собой, а девчонку оставит. Пускай детишки узнают, кто их таинственная сообщница, погибшая смертью храбрых, ха-ха. Молодец, Бестужева, с чувством юмора ведьма! Впрочем, на других Рената не работала.

Вампирша вытянула руку мальчишки, примериваясь для надреза. Кинжал проколол кожу на сгибе локтя, и по предплечью потекла теплая кровь. Хрустальный пузырек наполнился быстро. Аристократичные ноздри Ренаты затрепетали, когда она наклонилась и лизнула порез, останавливая кровь. Слюна мертвых, живые так не могут. Забавляясь, растравила ранку клыком и снова лизнула. Ишь, скулит, клыки-то ядовитые.

Наигравшись с мальчишкой, вампирша всё же остановила кровь.

- Ты ничего не…

Рената завопила дурным голосом: под лопатку вошел осиновый кол. Выпустив Пашку, она повернулась к Ульяне. Карие глаза девушки слезились от дыма, однако кол она держала твердо, готовая ударить снова. Сломать хребет или шеи будет достаточно? Слишком просто, слишком скучно. Выдвинувшиеся когти полоснули живот Ульяны. Теперь она будет молить о смерти.

Куда делся мальчишка? А, ладно, не до него теперь, пузырек с кровью преспокойно лежит в сумке.

Едкий дым тем временем рассеялся.

- Что за дрянь, Ренат? – поинтересовался Матвей, появляясь в проеме.

- Ты останешься здесь и будешь ждать, пока кто-нибудь не появится, потом исчезнешь, - она швырнула ему амулет с одноразовым телепортом, повернула изумруд в кольце. «И умерли они в один день».

- А нигде не слипнется?!

- Ты. Остаешься. Здесь, - медленно повторила древняя. – И ждешь…

- Недолго ждать придется.

Посреди комнаты возник Воропаев. Матвей замешкался и схлопотал кол в сердце.

- Всё свое ношу с собой, – усмехнулась Рената. – На службу тоже ходишь, как Ван Хельсинг?

Заклинание угодило в пустоту. Вампирша исчезла.

***

- Да что вы, право, Верочка Сергеевна! Подумаешь, шесть часов. Может, его на работе задержали? – уговаривала меня Люсьена, заваривая чай.

Никанорыч сидел на столе и ел гречку чайной ложечкой, под столом чавкал Арчи. Я мерила шагами кухню, то и дело подбегая к окну. В царившей на улице хмари ничего не разобрать, но я увижу! Конечно, Люська права, и его просто задержали на работе. Но почему не позвонил, не предупредил? Телефон выключен. Мало ли, что могло произойти! Вдруг ему стало плохо? Или под машину попал? Или…

- Выпей, хозяйка, сразу полегчает, - Никанорыч протянул мне стопку.

- Ты что, дурень, совсем офонарел?! Куда ей пить?! – кошкой зашипела Люсьена. – Башкой своей хоть раз бы подумал!..

Арчи вдруг перестал чавкать и прислушался. Неужели Тёма вернулся?

В зале что-то сильно грохнуло, точно упал шкаф. Мы впятером (я с Никанорычем, щенок и Люська с заварником) поспешили туда.

- Ба-ба-батюшки! – пролепетал домовой.

Артемий приложил палец к губам, опустил на диван спящего Пашку и растворился в воздухе. Куда это он? Комната вмиг пропиталась знакомым гнилостно-болотным запахом. Кровь нежити?! Мальчик на диване завозился, захныкал. Я села рядом и погладила его по голове. Мокрый весь, как из воды вылез, дрожит. Что произошло?

- Мама… мамочка, не уходи!

Я грешным делом подумала, что кто-то убил Галину. Сердце екнуло от страха, но я укутала Пашку пледом и помогла Арчибальду лечь бок о бок. Он теплый, он грелка. Щенок лизнул бледную руку мальчика, и даже в полумраке дождливого вечера я заметила темно-красные подтеки засохшей крови. Обыкновенной, человеческой. Он ранен?! Нет, к счастью, нет.

Пашка открыл глаза, заметил Арчи.

- Ой, собака… - он потрогал светлую шерсть, - привет…

Меня он, похоже, не узнавал.

- Ты пришла, мама? Я не хотел им открывать, думал, что это ты… они… папа... Где папа?!

- Он скоро вернется, Паш, - прохрипела я, - он очень скоро вернется.

Вряд ли Павлик услышал: мой голос напоминал шипение настраиваемого радио. Когда пытаешься поймать нужную волну, оно шипит. Так и я шипела.

- Не уходи, мама, – захныкал он.

- Я тут, милый, я рядом. Не плачь.

- Возьми меня на ручки…

Осторожно поддерживая под спину, пересадила его, укутанного, к себе на колени. Бедный, бедный мой малыш, что с тобой приключилось? Мягко покачивала Пашку, гладила по темным вихрам, шептала что-то утешающее. Поймала себя на том, что напеваю единственную колыбельную, которую помню. Ну, «напеваю» - сильно сказано.

Артемий вернулся после девяти, за это время я пережила девять жизней. В глазах мужа застыла холодная ярость и одновременно страх, а с таким выражением обычно убивают. Увидев спящего на моих коленях Пашку, он кивнул, поставил на пол дорожную сумку и пошел в душ. Свою сегодняшнюю одежду он потом сжег.

- …удавил бы собственными руками! «Где мой сын?» В Караганде, блин! Она, оказывается, ни сном, ни духом. Сказала, что это я всё подстроил, чтобы у нее Пашку забрать. А три трупа в квартире и один кот, значит, просто погулять вышли!

Воропаев рассказывал долго, шипящим злым шепотом. Павлик, Ульяна, Гайдарев... Вот как оно всё связано. Почему? Неужели Ирине настолько плевать на людей? Так… использовать ребенка! Получается, дальше очередь Галины, а потом и наша? Профессор… теперь его тоже нет?

Я опустила руку на плечо мужа. Он сидел, сгорбившись, придавленный свалившимся несчастьем, мышцы напряжены до предела. Что бы ни случилось, Артемий держал спину прямо, однако эта тяжесть оказалась ему не по силам.

- Мы что-нибудь придумаем, - избитая фраза, но она вернула его к реальности.

- Тебе придется еще посидеть дома. Пашку нельзя оставлять без присмотра, а я не могу…

- Даже не обсуждается. Раз надо – буду сидеть, - сказала я, разглядывая буро-зеленые пятна на руках мужа. Тот сразу обратил их в родимые. – Есть вещи поважнее карьеры. Пашка… Ты же сможешь стереть его воспоминания, правда? Или хотя бы размыть самые ужасные?

- Нет. Слишком маленький, не выдержит провалов. И сном не изгладить, ничем. Ему с этим жить придется, как-то перебороть… Господи!

Артемий вскочил с дивана, проверил, как там сын, и налил себе крепкого кофе. Боится спать? Я чувствовала, что не усну безо всякого кофеина: слишком много всего свалилось, эмоциональный перегруз. Что с нами теперь будет? Нет, нельзя думать об этом сейчас, иначе я сойду с ума. Подумаю об этом завтра, подумаю завтра. Я подумаю об этом завтра…

***

Утром встала пораньше, разбудила мужа, как и просил, в полшестого. Вместе обновили защитки на квартире, добавили порцию новых, проверили все дыры и щели, повесили сигнализацию на окна, чего никогда раньше не делали. Теперь квартира охранялась лучше, чем Форт Нокс. Артемий лично отправил в Антарктиду трех «жучков» и расплавил микроскопическую камеру. Найдя однажды подобное устройство, проводили чистку каждую неделю, но они мистическим образом возвращались.

- Может, не пойдешь никуда? – шепнула я одними губами. Язык ворочался с трудом, болела буквально каждая косточка. – В понедельник…

Бледный от недосыпа Артемий покачал головой.

- Если не сегодня, то не решусь никогда, - так же тихо сказал он. – Какой смысл тянуть до понедельника?

- Пожалуйста, подумай еще раз! Ты ведь всегда успеешь…

- Есть вещи поважнее карьеры, - ответил муж моими вчерашними словами. – Я не хочу потерять вас из-за этого. Оказывается, перестраховаться нельзя, можно только недостраховаться. Слава Богу, ты заговорила, - добавил он, – хоть одна хорошая новость.

Убедившись, что Пашка крепко спит, сели завтракать, едва живые от усталости. Мой юный резерв был пуст, «под ложечкой» неприятно тянуло. Тривиальная манная каша на воде показалась такой вкусной, что я умяла три глубокие тарелки и закусила бутербродом с сыром. Обычно сдержанный в еде Артемий не отставал, и вместе мы уничтожили больше провизии, чем съедали за день, а то и за два.

Арчибальд к завтраку не вышел, остался с ребенком. Всю ночь провел рядом, не отодвигаясь. Если Пашка начинал стонать или всхлипывать, Арчи будил меня; я брала мальчика на руки, успокаивала, качала на коленях. Через каждые полтора часа дежурство принимал Воропаев. Так и спали вчетвером, просыпаясь поочередно.

В итоге я за малым не упала лицом в тарелку. Получилась бы неплохая маска из манки, новый рецепт.

- Пойду, наверное.

- А? А! - я уже представила, как ныряю в эту кашу и плескаюсь в ней, словно в бассейне. – Я провожу…

- Не надо. Иди ложись, отдохни. Гаджет разбудит.

Не дождавшись осмысленной реакции, он оторвал меня от стула и отнес на диван. Сам ведь вот-вот свалится, а еще собирается куда-то.

- Давай уволимся, - пробормотала я, обнимая подушку. Вторую сунула под живот, - хоть выспимся по-человечески…

Проснулась часа через два, по ночному распорядку: организм настроился принимать дежурство. Набросив халат поверх пижамы, я заглянула в спальню. Арчи по-прежнему спал, молотя по постели толстым хвостом, а Пашка укрылся по самый нос и разглядывал картину на стене. Я постаралась войти бесшумно, но он всё равно услышал. Дернулся, подобрался, нечаянно толкнув собаку. Арчи за ночь привык и только взбрехнул.

- Привет, - поздоровалась я, - можно к тебе?

Мальчик дернул подбородком, вглядываясь в мое лицо. Узнает, не узнает?

- А ты кто? – подозрительно спросил он, отодвигаясь на всякий пожарный. Как гусеничка в покрывало завернулся, руки-ноги спрятал. Смотрит исподлобья.

- Меня Верой зовут, я еще к вам зимой приходила, не помнишь?

Пашка наморщил лоб, подумал и замотал головой.

- Не помню. А что ты тут делаешь?

Хороший вопрос. Самый честный ответ – «живу». Пока я решала, стоит ли отвечать честно, мальчик спросил:

- А папа где?

- Он на работе, Паш, но мы можем ему позвонить, если хочешь.

- Хочу!

Артемий был на совещании, но с сыном всё равно поговорил. Не знаю, о чем они беседовали: я ушла на кухню, разогревать остатки каши. Осталось, мягко говоря, маловато, пришлось спешно соображать завтрак на четверых. Домовые ведь тоже не воздухом питаются.

Мальчик вернул мне телефон и осмотрел кухню. Выглядел он значительно бодрее.

- Мы у тебя дома, да?

- Да, я здесь живу.

- А папа где живет? – допытывался Пашка. На кашу он даже не взглянул.

- Давай сначала позавтракаем, ладно? - жизнерадостно предложила я.

- И здрасти! - прогундосил Никанорыч, эффектно появляясь в кухне. Спутанная борода волочилась по полу. - Доброго всем утречка! Рассольчику не плеснешь, хозяюшка? Мой, кажись, весь вышел.

Пашка с удивлением смотрел на домового, перевел взгляд на меня. На Никанорыча, снова на меня. Постепенно, как на фотопленке, проступало понимание. И обида.

- Папа тоже здесь живет, - убито сказал мальчик, - а ты – та самая тетя, к которой папа ушел.

Он отодвинул тарелку и выскочил из-за стола. Хлопнула дверь в спальню.

- Чёт я не понял, какая тетя? – поскреб в затылке домовой.

- Никанорыч! Не мог попозже заявиться, а? Или хотя бы промолчать? – понятно, что уже поздно пить боржоми, но я не сдержалась. – Нет у меня рассола! Одеколон возьми, если невмоготу.

Пашка спрятался за шторой, обняв за шею Арчибальда. Щенок ласкался, лизал в лицо; мальчик отталкивал наглую морду. Морда напирала, похрюкивала, но если Арчи играл, то Павлик злился.

- Уйди, - вполголоса сказал он мне, - уйди. Ты плохая, ты папу забрала, из-за тебя мама плачет. Я к ней хочу. Когда папа вернется?

- Вечером, - я села на кровать и взяла плюшевого Печорина. Все игрушки в нашем доме почему-то носили не имена, а фамилии.

- Пусть он отвезет меня к маме, когда вернется.

- Хорошо, - кивнула я, - вот папа вернется, его и попросишь. Пойдем кашу есть.

- Не хочу.

- А чего бы тебе хотелось? Я могу приготовить что-нибудь другое.

- Ничего не хочу, - буркнул Пашка, отворачиваясь.

- Совсем-совсем ничего?

- Совсем-совсем ничего. Уйди, я сам буду!

Очень хотелось его приласкать, прижать к себе, пожалеть, но нельзя: вырвется, и прости-прощай. Ему сейчас тяжело - не каждый взрослый справится, а тут «тетя» со своими обжиманиями. Надо с ним поласковей, с юмором.

- А, знаешь, Арчи очень любит кашу, - начала я.

- Его Арчи зовут?

- Да, Арчи, Арчибальд Батькович.

- Ну и имя.

Я улыбнулась. Пашка не смотрел в мою сторону, трепля Батьковича по холке.

- Так вот, Арчи так любит кашу, что просто жить без нее не может. Ему пора завтракать, иначе потом у него заболит живот, и он не сможет с тобой играть.

Павлик выпустил собаку и подтолкнул ко мне.

- Пусть ест, если надо. Я один посижу.

- Просто я думала, что ты поможешь его накормить. Арчи очень вредный и совершенно меня не слушается, - пожаловалась я, - приходится кормить его с ложечки, а это долго. Мы с Арчи собирались в магазин, но теперь, наверное, опоздаем.

- Почему?

- Он боится бросать тебя тут, видишь?

Лабрадор действительно улегся у ног мальчика и опустил морду ему на колени. Вздохнул, прямо как человек. Ну, артист!

- Ладно, - решил мальчик, - я помогу его накормить, но потом ты уйдешь.

Кашу они съели на пару, сырники «на скорую руку» смели – саранче на зависть. Люсьена выхаживала Никанорыча, так что завтракали мы втроем. Пашка скармливал Арчи сырники, демонстративно игнорируя меня. Я же вдохновенно описывала «подвиги» четвероного друга: как он кошек гоняет, как тапочки приносит, как пугает соседку снизу. Подкрадется и ка-а-ак рявкнет – аж душа в пятки. Пашка хмыкал, фыркал, но делал вид, что ему совсем неинтересно. Упрямый, надо же! В кого бы это? Таким макаром я его и накормила.

Идти в магазин он поначалу не хотел. Разумеется, после вчерашнего ни за что бы не оставила ребенка одного, но собаку надо выгулять. Выманивая Павлика из комнаты, я практически отчаялась: Арчи скулит под дверью (живот прихватило – накаркала, тьфу ты ну ты!), мальчик – в спальне. Боится идти, но оставаться дома тоже боится. Хм…

- Значит, сюрприз для твоего папы отменяется, - вздохнула я и сделала пару шагов к двери. Сняла с крючка поводок, защелкнула на ошейнике карабин. Ждем-с.

- Какой сюрприз?

- Я хочу приготовить что-нибудь очень необычное, вот только не знаю, что именно. Не подскажешь? Ведь ты знаешь его гораздо лучше, чем я, - отвлечь, любой ценой отвлечь. Мы ничем не рискуем, верно, Арчи?

- Ну-у… папа всё любит, - протянул Пашка, - борщ там, пироги всякие. Вареники с картошкой и грибами. Картошку жареную еще, плов…

- Картошка – это неинтересно! Как насчет пиццы?

- Да! – обрадовался мальчик. – Пиццу он тоже любит.

- Тогда в путь, у нас мало времени. Пицца – дело долгое. Ты же мне поможешь?

Собрался Пашка в рекордные сроки и без подсказок. Заодно провели ревизию в принесенной намедни дорожной сумке. В духе моего благоверного: «всё самое необходимое». Вот это я понимаю, отец!

С собакой мы погуляли (развлекая нового друга, Арчибальд гонял дворовых кошек с особым рвением) и направили свои стопы к ближайшему супермаркету.

Пашка по праву мужчины катил тележку, я сверялась со списком. Семейная жизнь приучила бережно и скрупулезно относиться к финансам.

- Если что-нибудь захочется, бери, не стесняйся - разрешила я.

Честно говоря, ожидалось, что мне вмиг заполнят тележку и возьмут вторую, но Пашка остановился лишь у полки с шоколадками.

- А две можно? – робко спросил он.

- Можно, даже нужно. Бери. Кстати, ты мармелад любишь?

- Нет, - поморщился Пашка.

- Зря, мармелад – это вещь! Побалую себя, пожалуй.

Дальше мы свернули в овощной. Лук, морковь, картошка, зелень, перец болгарский – взяли. Грибы, конечно, лучше бы на рынке купить, у знакомых, но эти вроде ничего. Мука у меня заканчивается, возьму на всякий случай. Хлеб свежий, молоко, колбаса... Нетушки, колбасу оставим! И так каждый день её жуем. «Соль – это белая смерть, сахар – сладкая смерть, а колбаса – это вкусная смерть! Если и умирать, то вкусно», - любила повторять Элла, сметая с полок всевозможные сервелаты.

- Вер, а йогурт можно?

- Можно, только на дату смотри.

- Как это? – не понял мальчик.

- Ну, гляди, - я профессиональным движением взяла с полки йогурт, - дату в углу видишь? Число, месяц, год. Верхняя строчка – когда сделали, нижняя – какого числа испортится. Чем позже сделали, тем лучше…

- …а испорченный брать нельзя, - закончил Пашка.

- Правильно мыслишь. Испорченный или тот, который скоро испортится, через неделю там. Лучше потратить время, но найти хороший, чем схватить первый попавшийся и лежать потом с больным животом. Ладно, ты выбирай, а я пока шампунь возьму…

- Как это мило! - раздался удивительно знакомый (и до ужаса противный) голос. Век бы не слышала! – Я щас прямо разрыдаюсь от умиления!

- Добрый день, Вероника Антоновна, - и каким только ветром тебя сюда занесло?

- Ты, Соболева, никак на курсы записалась? Типа для молодых матерей, повышаешь квалификацию? – она помахивала корзинкой. – А пацанов там под расписку выдают, типа пока собственными не обзаведешься?

- Для безработной бездарности у вас удивительно цветущий вид, - ласково ответила я. – Пустые бутылки вымениваете али улицы подметаете? Нет, я, конечно, с уважением отношусь к рабочим профессиям, но…

- Чо, борзая такая? Да тебе, в твоей больнице гребанной, за всю жизнь таких денег не увидеть! – Ника покрутила перед моим носом безвкусным золотым кольцом. – Зацени, какую я рыбку отхватила, и завидуй молча. Кто ж тебя замуж-то возьмет?

- Лечу и падаю, бегу и спотыкаюсь, - я не стала демонстрировать свое кольцо. – К сожалению, я не имею привычки завидовать патологии. Пойдем, Паш, у нас еще дел много…

- Слушай, Соболева, чёт подозрительно знакомый пацан. Где я его раньше видела? Может, это твой внебрачный сынок? Или хахаля твоего…

Постыдилась бы при ребенке! Однако Пашка не сплоховал.

- Уважаемая Вероника Антоновна, ваше право на собственное мнение еще не обязывает нас выслушивать весь этот бред. Унижая достоинство незнакомого человека, вы роняете себя в глазах общества, тратите свое время, силы, нервы. Оно вам надо? Нервные клетки ведь не восстанавливаются, маразм не дремлет, а если промолчите, то вполне сойдете за культурного человека. Может быть. Всех благ вам. Пойдем, Вер, у нас дел много.

Челюсти Вероники и всех близ стоящих гостей супермаркета подметали пол. Впрочем, как и моя. Ну, Пашка! И спокойно так, без запинки! Обалдеть.

Мальчик, кажется, даже немного смутился.

- Пойдем, Вер, - повторил он, потянув меня за руку.

Махнув на прощание Ермаковой, мы пошли на кассу. Я боролась со смехом. Великая наука генетика, сегодня я еще раз убедилась в твоем величии.

- Вера, - шепнул Пашка уже на улице, - я что-то не так сказал?

- Нет, милый, всё так, но, по-моему, ты немного перестарался.

- Да? – огорчился мальчик. – А папа всегда так говорит, если на него в магазинах обзываются. Только он сначала имя-отчество спрашивает…

***

Наш сюрприз удался: вернувшись домой позже обычного, Артемий был приятно удивлен.

- Ну вы и массовики-затейники! Когда только успели? – весело спросил он, когда мы все вместе пили чай после ужина.

- Уметь надо. Кстати, вареники Пашка лепил, у него просто талант, - сказала я с набитым ртом. То, что после «Шоу талантов» пришлось отмывать кухню, а заодно и самого кулинара – ерунда. Давно собиралась генералить, а так хоть повод был.

- Правда, что ли?

- Честное пионерское, пап! – воскликнул Пашка. – У Никанорыча спроси.

Домовой храпел в буфете и посему не мог дать показания, но «честному пионерскому» Воропаев поверил безоговорочно.

Заметив, что муж клюет носом, я ненавязчиво препроводила всех в зал. Телевизора за ненадобностью в нашей квартире не было, и по вечерам Никанорыч с Люсьеной резались в «подкидного дурака», Артемий работал за компьютером, четвероногое бедствие терзало в кресле какую-нибудь игрушку, а я сидела рядом с вязанием. Всем хорошо, все довольны, и вроде как семья в сборе.

Сегодня Воропаев растянулся на диване, Павлик забрался к нему под бок, как котенок. Оба зевнули: намаялись за день, неизвестно кто больше. Домовые без особой охоты шлепали картами, один Арчи носился по квартире с обычным задором – энергии на шестерых.

- Я в душ, - не особо надеялась быть услышанной, но отчетность – наше всё.

Получив в ответ тройное «угу», одно «ага» и одиночный «гав», отыскала в спальне чистое полотенце и халат. Обмоюсь, и спать.

Теплая вода ласкала уставшее тело, я прислонилась спиной к прохладному кафелю. Теперь понятно, что значит выражение «спать стоя». Вслепую нашарив мочалку, я намылила её и наспех провела по плечам, животу, груди. Соски отозвались знакомой тянущей болью. Эта чувствительность беспокоила меня на протяжении последних дней: любое, даже мимолетное прикосновение сопровождалось неприятными ощущениями. Иногда ни с того ни с сего начинали болеть руки или живот. Симптомы приближающейся менструации, которая вряд ли начнется в положенный срок: организму еще предстоит восстанавливаться после… неудачной попытки продолжения рода. Гхм… подходящая формулировка, не так царапает внутренности. Да что же я, в самом-то деле?!

Тонкие колючие струйки ударялись о кафель, отскакивали в разные стороны, тяжелые капли срывались с влажных волос, текли по распаренной коже и разбивались о дно. Я грелась, думала о «белом медведе», но уже не в том тоскливом ключе, нет – с грустью, с сожалением. Сердце старательно зализывало раны, как бы говоря: иди вперед, не оборачивайся, не грызи себя и окружающих. Вспомни о тех, кто тебе доверился. Разве они заслужили такого отношения? Да, Вера, воспоминания причиняют боль, но пора взрослеть…

Когда я вернулась в комнату, Пашка спал крепким сном праведника, Никанорыч успел дважды «одурачить» Люсьену, и теперь та, недовольно бурча, волокла в ванную его засаленные носки. Постирает, куда денется? Карточный долг – это святое.

Подмигнув мне, домовой полез на шкаф. Веревочная лестница из цветных карандашей значительно упрощала процесс. Лестницу почти неделю плели мы с Люськой и презентовали на двадцатую годовщину домашнего самогоноварения. Никанорыч, помнится, прослезился.

Артемий не спал, ждал меня. То и дело моргал, прогоняя усталую резь в глазах, но ждал.

«В спальню пойдешь?»

«А есть варианты?» - я по привычке проверила его лоб. Горячеватый.

«Ложись с нами, как раз поместимся» - предложил муж.

Диван, действительно, широкий, добротный, и четверо бы влезли. Но выспимся ли?

«Считай, что уговорил. Как ты себя чувствуешь?»

«Я в полном порядке, Вер. Ты сама как? Как Пашка?»

Вздохнула.

«Пашка к маме просился. Считает, что это я забрала тебя у них. За штору прятался, но потом вышел. Я хотела его как-то отвлечь, в магазин вот сходили, с Арчи погуляли. Нику Ермакову видели... Ох, Тём, это было что-то!»

Я передала ему сегодняшнее воспоминание, как следует рассказать всё равно не сумею – не то получится. Воропаев, боясь разбудить сына, коротко чихнул в подушку.

«Молодец Пашка, выкрутился. Вот что значит моя школа!»

«От скромности не умрешь, - я легла ближе к стене, обняв мужа за талию. Получился трехслойный бутерброд: я, Павлик и Артемий между нами. – Так тебя можно поздравить?»

«Скорее, Наташу Полянскую. Сбылась её голубая мечта, а она об этом даже не знает».

Значит, Крамолова всё же согласилась, подписала. Не представляю, какими методами он её уговаривал, и представить боюсь.

«В общем, с понедельника я уже не полковник, не подполковник, а честный рядовой нашей дружной армии. Ну, может, сержант, - беспечно закончил Воропаев. – Относительно нормированный рабочий день, отвечать ни за кого не надо, но зарплата, считай, не изменилась. Рублей пятьсот разницы, если не меньше. Прием закончился – до свидания, никто меня не держит. Красота!»

Красота, ага. Кого ты обманываешь? Всё равно, что пересесть с «Ниссана» на дедову салатовую «копейку»: вроде бы и тот едет, и та катится, но всё равно не то. Тебе как раз-таки необходимо кем-то руководить, за кого-то отвечать, лететь по первому требованию – всё это твоя стихия. Будешь жалеть, я знаю.

«Спинку почесать?»

Вопрос риторический. Сунув руку ему под рубашку, слегка поскребла ногтями в направлении от поясницы к плечам и обратно. Нравится, аж мурашки побежали. Мне тоже нравится делать ему приятное... Так, судьбу не искушаем и лопатки не трогаем, уже спать пора.

Разочарованный вздох. Надежда умирает последней, любимый.

«Завтра, - пообещала я, целуя его сквозь футболку, - завтра обязательно, а сейчас спокойной ночи. Я люблю тебя».

«И я тебя. Спокойной ночи, родная».

Спокойной ночи не получилось: буквально через полчаса закричал во сне Павлик…

***

«Все коренные москвичи делятся на три большие кучки: те, кто любят ездить в метро; те, кто терпеть не могут ездить в метро, и те, кто ездит в метро по необходимости, ибо другого выхода нет. В свою очередь, эта третья кучка нередко скрещивается со второй, и те, кто ездит в метро по необходимости, терпеть его не могут» - размышлял Печорин, глядя на яркий плакат с румяной до диатеза девочкой. Девочка задумчиво улыбалась и призывала бороться с аллергией. Какой-то шутник накарябал в углу номер телефона и подписал: «Отдамся в хорошие руки! Готовить умею, к лотку приучена. Позвони!!! Уже твоя Зина Мэ». Когда и, главное, кому насолила вышеупомянутая мадемуазель, оставалось загадкой.

Печорин как уважающий себя москвич метро любил. Ползущие туда-сюда гусеницы поездов, спешащие по своим архиважным делам людские толпы, особый, немного резиновый запах и даже тривиальное «Осторожно, двери закрываются!» - всё это способствовало философским размышлениям и невероятным порой открытиям. Однако философское настроение накатывало на вампира очень редко, в основном, во время неспешных, не имеющих определенного маршрута блужданиях. Печорин, как птичка, порхал с ветки на ветку, катался от Красногвардейской до Медведкова или от Люблина до Бибирева. Но когда ты сам являешься неотъемлемой частью безумных людских толп, становится как-то не до мирового устройства: уцелеть бы. Что ж, бывало с ним и такое.

«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция: “Охотный ряд”»

Вампир переместился в тот закуток у дверей, откуда удобно выходить и где особо не затопчут. Одиннадцатый час, а вагон – битком. На коленях у пенсионера-огородника в потрепанной шляпе со вкусом устроилась глазастая офисная дамочка, и ничего. Есть такое волшебное слово «Пятницавечер», оно сближает людей.

Евгений вышел на Лубянке. Помучил эскалатор, улыбнулся девушке в ларьке с безделушками и выбрался в город, держа путь в сторону ночного клуба «Вега». Не так давно клуб звался «Вегас», но однажды погасшая буква неоновой вывески превратилась в местную фишку. Гремучая смесь клуба, бара и ресторана, «Вега» по праву считался приютом нежити со всех концов столицы, поэтому Печорина здесь знали и пускали без удостоверения личности. Ко всему привычные охранники кивнули ему, как старому другу, и продолжили досматривать полупьяного вурдалака. Тот кусался, рычал, дергал себя за галстук и потрясал перед носами «братков» кредитной карточкой. Днем он слыл вполне уважаемым производителем детского питания.

В клубе было весело и людно, а еще очень шумно. Грохотала музыка, извивались на танцполе хорошенькие полуголые вампирши. Наметанный глаз Печорина различил в их пестрой стайке нимфу и демонессу. Первая напоминала поддатого лесного эльфа, а вторая удачнее остальных попадала в рваные ритмы музыки. Демоны не пьянеют даже от крови нариков и ядреного нектара.

Мужчин в клубе было мало, и подавляющее их большинство находились неподалеку от плясуний, лишь четверо или пятеро сидели за столиками в противоположном конце зала. Мигали огни: красные, синие, белые, зеленые, и мужики поочередно становились то красными, то синими, то зелеными.

- Здоров, Костян! – поприветствовал Печорин скучающего бармена. Длинный, тощий, с острыми локтями, тот напоминал циркуль или, на худой конец, складную линейку, и был лыс, как колено.

- Оба-на, какие люди! – оживился Костян. – Здоров, братуха! Как жизнь молодая?

- Всё молодею, как видишь, - он ловко забрался на барный стул. – Сообрази-ка мне двойной «Лонг-Айленд», тогда и поговорим.

- Ай момент! – Костян нырнул за стойку, зазвенел бутылками, смешивая водку, джин и текилу и с видом безумного химика подливая в стакан «Кока-колы». – Сто лет тебя не видел, Йеня. Куда пропал?

- Брешешь ведь, как сивый мерин, - Печорин пытался перекричать музыку. – С месяц назад заскакивал, не помнишь?

- Ну, месяц! Стану я башку такой фигней забивать! Держи свой «Айленд», за счет заведения, - бармен подумал-подумал и смешал себе «Мохито». – Я ж тебя совсем мелким помню, Йеня!!!

От внимания вампира не ускользнула добавленная в стакан «накачанная» кровь.

- Смотри, Костян, сопьешься ведь, - предупредил он, отпивая коктейль. – Опасная это вещь.

Бармен визгливо хихикнул.

- Значицца, туда мне и дорога. А ты, никак, оттянуться пришел? Девчонки сегодня – высший класс, успевай наливать. Красотка обещала явиться…

- Кто?

- Красотка!

- Какая нафиг Уродка?!

- КРА-СОТ-КА!!!

- Ааа, - протянул Евгений. Формально все мертвые вампирши красивы. Есть какая-то особенная?

- Она обычно ближе к двенадцати подваливает, с папиками. Гуляют, мля. Даже мэнов приводит, прикинь?! Ничего не боится. Отчаянная сучка!

И вправду отчаянная: люди здесь редкие гости. Нет, заходят, конечно, но очень быстро уходят. Иногда сами, иногда… с чьей-либо помощью.

Печориным впервые попал в «Вегу» чуть больше двадцати пяти лет назад, вместе с дядей Борисом. Клуб (в то время бар «Манхеттен») принадлежал давнему другу дядюшки, а после был выкуплен каким-то левым дельцом. Уже тогда здесь трудился циркулеобразный Костян и уже тогда баловался кровью нариков. «Значицца, туда мне и дорога, - заявил он, смешивая Рейгану “Призрака”. – К культуре мальца приобщаете, Борис Теодорыч? Гы-гы-гы!»

Что ответил Рейган, Евгений не помнил: в тот вечер он впервые серьезно напился, а наутро Алёна откачивала племянника свежей кровью.

- А вон и наша Красотка! – вернул к действительности голос Костяна. – Страшные нынче папики, гы-гы-гы!

Печорин обернулся, но увидел лишь брюнетистый женский затылок за самым дальним столиком. Занятный контингент: живой, мертвый и человек. Сама Красотка – явно мертвая малолетка, меньше года со дня обращения. Интересно-интересно! Ему ли не знать, что гораздо сильнее привлекают зрелые, так сказать, состоявшиеся вампирши. Эта же малолетка не страдала недостатком внимания.

- И давно она здесь… промышляет? – осторожно поинтересовался Евгений.

- Да не, ну мож, с полгода. Богатых лохов на бабосы разводит – местные девки завидуют. Откуда, грят, только взялась, прыткая такая. Мужики ей чуть не пятки целуют.

«Ночная бабочка», значит. Вампир взглянул через плечо на черный затылок, поднятые шпильками волосы, обнаженную откровенным вырезом белую спину. Он не мог понять, кем была Красотка до обращения: человеком или живым вампиром. Ладная фигурка и разворот плеч указывали, скорее, на второй вариант, но было в ней и что-то человеческое.

- Расслабься, братуха, - хлопнул его по плечу Костян, - такие звезды, как она, тебе не светят. Крале плевать на внешность, а барбосиков у тебя нету. Я к ней как-то подкатил ради прикола, типа клюнет, не клюнет? Так она меня послала культурно, я даже запомнил: «ничем не могу быть полезна в удовлетворении вашего сексуального зуда. Обратитесь к специалисту, ибо столь неуемные фантазии в вашем возрасте могут быть причиной позднего гормонального старения». Я ей типа: «Не понял». А она мне: «Чтобы разговаривать с вами на одном уровне, мне надо лечь». Я типа такой: «Чо, цыпа, опухла совсем?!». А Красотка: «Объясняю приземленно: остынь, дядя, второй комплект зубов не вырастет!» и про протезы чо-то... Эй, ты куда?!

Уже на середине фразы о гормональном старении девушка встала и направилась к танцполу, Печорин – следом за ней, наплевав на ревнивых «папиков». На серебристой ткани платья танцевали цветные отблески. Вампирша плавно двигалась в такт музыке, покачивая бедрами.

- Ну, привет, Красотка.

Несмотря на царивший в зале шум, она обернулась. Так и есть, не изменилась нисколько. Всё те же пухлые губы, те же огромные синие глазищи, та же родинка над верхней губой. Всё та же Инесса.

- Гуляй, дядя, - фыркнула она, - я милостыню не подаю.

В её глазах не мелькнуло ни тени узнавания. Стерла воспоминания, значит. Глупая.

- Зачем же так грубо, детка? Я просто зашел поздороваться. Не знал, что у тебя тут… бизнес. Растешь, Мышонок, - прошептал он ей на ухо.

Вампирша моргнула. Что-то знакомое, но давно забытое шевельнулось в памяти. Мышонок – что за бред?! Еще никто и никогда не называл её так! Никто…

Стереть воспоминания невозможно, их не уничтожит даже самая сильная магия. Лишь скроет в закоулках памяти, припорошит забвением.

- Ты?!

- Я – это я, Несс. Конкретизируй.

- Как. Ты. Здесь. Оказался?!

- Шел-шел и пришел, - ухмыльнулся вампир. – Потанцуем?

Ошарашенная Красотка кивнула и позволила обнять себя за талию. Другие танцующие надежно скрывали их от глаз «папиков», и буквально через пару минут Печорин утянул Инессу с танцпола.

- Куда мы?

- Разве это важно?

- Важно. Я пришла не одна, ты заметил? – она хотела уцепиться за дверную ручку, но Евгений не дал ей этой возможности.

- Заметил, но, согласись, уходишь ты тоже не одна, так что всё справедливо.

Инесса смирилась и позволила ему себя вести. За локоть, как маленькую. Хотела б вырваться – давно бы сделала это, но ей было любопытно.

Поплутав по коридорам, вампир толкнул первую попавшуюся дверь и втянул Красотку в комнату отдыха. Инесса знала это помещение: оно всегда, за редким исключением, пустовало. Тусклый свет лампы падал на бильярдный стол, красный шар застыл в сантиметре от лузы. Кто-то сдвинул в угол кожаные кресла и оставил на кофейном столике начатую бутылку ликера.

- Ну и?.. – вампирша прошествовала к бильярдному столу и взяла кий.

- «Ну и» - это всё, что ты можешь мне сказать?

- Нет, не всё, - она наклонилась, примерилась и одним точным движением отправила шар в дальнюю лузу. – Чего ты хочешь от меня?

- Поговорить.

- Думаю, нам с тобой не о чем разговаривать.

- Петух тоже думал, что купается, пока вода не вскипела, - буркнул Печорин, наливая себе ликера.

- Предлагаешь поболтать о птичках? – очередной шар оказался в лузе.

Инесса качнула бедрами и обошла стол. Она знала, что платье красиво облегает фигуру, и беззастенчиво пользовалась этим. Шаг, еще шаг. Слегка развернуть корпус, наклониться, чуть ниже, вынуть шпильки, откинуть волосы назад – проверенная временем наука, бессмертная, как сама Инесса.

- Смотрю, ты научилась флиртовать.

- Жизнь научила, - вампирша пожала округлыми плечами. – Или, если быть точной, смерть. Это просто, на самом деле, вся соль в практике. Когда флиртуешь изо дня в день, рано или поздно начинаешь делать это на автомате.

- Раньше в этом не было нужды, - бесстрастно заметил Печорин.

- Я изменилась, как видишь. Другая жизнь, другие ценности, и мне это нравится. Словно заново родилась. Хотя тебя, наверное, это мало интересует, - добавила она.

- Почему же, наоборот: мне очень интересно, - он поставил бокал и подошел к столу. Удар вышел не таким ловким, как у Инессы, и шар улетел в сторону. – Расскажи, как ты жила всё это время.

- Долго рассказывать, - отмахнулась она.

- А я никуда не тороплюсь.

- Рада за тебя, - прохладно ответила вампирша, расправляясь с последним шаром, - вот только я тороплюсь. Может, в другой раз? «Никогда» меня полностью устраивает.

- Почему ты отключила эмоции, Несс?

- Потому что это удобно, - она оперлась на кий, спокойная, отстраненная, как богиня. И такая же прекрасная. Человеческие черточки исчезли: чуть вздернутый носик стал правильным римским, скулы – высокими, зубы – идеально белыми. Улыбалась она скованно, не демонстрируя, как прежде, весь арсенал клыков. Механическая улыбка, суррогатные эмоции. – Я была глупа, когда боялась стать бесчувственной. Боялась помнить, но гораздо сильнее боялась забыть. Знаешь, что чувство… абсолютной беспомощности… невозможно передать словами. Я не хотела уходить, не хотела терять то, что имела.

- Не хотела, но ушла, - пробормотал Печорин. – Я искал тебя, Несс…

- Знаю. Напрасно тратил время: разбитую чашку не склеишь. В этом плюс бесчувственности – ты трезво реагируешь на вещи. Гормоны – гадость, что ни говори, – больше не правят балом. Решения принимаешь головой, а не…

- Это же хрень чистой воды, Несси, разве ты не понимаешь?! Галиматья! Ересь, если твоей утонченной бессмертной башке так понятнее!

- Спокойно, спокойно, - она впрыснула в голос ласки. – Видишь, ты весь на эмоциях, буквально током бьешься. Разве это нормально?

- Это – нормально, Несс! Эмоции – это как раз-таки нормально, дурная ты девчонка! Включи их, как вампира прошу, побудь собой. Пожалуйста…

Инесса не изменилась в лице, только дрогнули уголки идеальных губ. Глаза – зеркало души, - отражали бескрайние просторы Вселенной. Там, где есть место бесконечности, на самом деле нет ничего.

- И всё-таки, зачем ты подошел? Я практически не помню нашего совместного прошлого. Так, отдельные моменты.

- Врешь, - прошипел он.

- Предположим. И всё-таки, зачем? Скучал? Хотел воскресить приятные воспоминания? Из любопытства? ЗАЧЕМ?

- Я не знаю. Наверное, постарались эти самые гормоны, - вампир опирался на бильярдный стол, кончик кия постукивал по полу. – Сказать хотел, на самом деле, многое. Спросить. Ты и вправду продаешь себя?

Она изобразила растерянность. Очень качественно, на секунду он даже поверил.

- В каком-то смысле, да. Я не сплю со всеми подряд, если тебя интересует это. На свете существует такая замечательная вещь как внушение. Удобно, когда ты не поклонница некрофилии. Можешь считать меня аферисткой, но моим последним мужчиной был именно ты. Еще один неоспоримый плюс обращения – исчезает потребность в этом самом.

Печорин молча смотрел на Инессу, когда-то живую, взбалмошную девчонку с неумным аппетитом и неиссякаемой энергией. Не слишком умную, не шибко образованную, но живую. Она просыпалась в шесть утра и прыгала на кровати, набрасывала на голое тело халат и заваривала кофе, непременно со сливками. Обуздывала свой дикий темперамент с помощью макраме (на пару недель её хватило; в ящике стола Печорина до сих пор лежат кривые цветастые «фенечки»). Она звала его Женечкой и ходила хвостом, заглядывая в рот. «Лох-Несское чудовище», «Глупый Маленький Мышонок»…

- Ты любила меня, Несс? Хоть немного? – ему вдруг стало важно это знать. Любовь, ну надо же! Сейчас она ответит, и он уйдет, вновь станет циником и разгильдяем, которому нафиг сдались эти страсти-мордасти…

- Не знаю, - честно ответила вампирша, - может быть. Ты был центром моей реальности. Отцом, старшим братом, другом, любовником – ты виртуозно сочетал в себе все эти роли. Не знаю.

Печорину хотелось завыть. Натурально так, по-волчьи, с «ау-у-у-у!». Да не всё ли равно?! Плевал он на всё! Умерла Инесса, ясно вам?! Он разговаривает с живым трупом. Нет ее, это всего лишь извращенная Черная магия! Она умерла в январе, спасая его шкуру. Конец истории, похоронный марш за кадром. Цветочки на могилку, скупая мужская слеза.

- Опять врешь, Красотка. С самого начала – ни единого слова правды. Я ведь знаю тебя, Несс, и знаю, как все мы устроены, что живые, что мертвые. Некрофилия, говоришь? Не чувствуешь ничего? Моему отцу минуло двести восемьдесят два, когда он встретил мою мать. Она, как ты понимаешь, была живой. Не думаю, что они когда-либо пользовались услугами аиста или искали в капусте. В противном случае, выбрали бы по-человечески.

Инесса хихикнула, прохладно и вежливо. Идеальный, как скрипка в руках Паганини, звук.

- Когда мне исполнилось семь, отец обратил мать. Не поверишь, она сама его попросила. Я нашел её дневник в сейфе Рейганов, тетрадь лежала там вместе с отцовскими бумагами. Узнать, что твоя мама одержима навязчивой идеей, неприятно, - он грустно хмыкнул. – Она мечтала обратиться с того самого момента, как познакомилась с отцом. «Впервые в жизни мне повезло: я встретила того единственного, которого ждала двадцать семь лет. Он говорит, что любит меня, но я не верю. Как можно любить меня? Он молод и прекрасен, он вечно останется таким, а я состарюсь. Каково мне будет, шестидесятилетней старухе, находиться рядом с вечно молодым Бенедиктом? Но он не хочет обратить меня», - по памяти процитировал Печорин. – Мама рассудила так: всё равно вампир, тогда уж лучше быть мертвой, чем живой. Она боялась убивать, представляешь? А обрести вечность в руках любимого – гораздо романтичнее, чем выпить досуха какого-нибудь идиота. Не знаю, как, но она его уговорила…

- А потом они сорвались, - закончила Инесса. – Очень быстро, буквально через несколько месяцев. Их убили «ищейки» во время резни на улице Айвазовского. Ты был там и видел всё своими глазами.

- Откуда ты?..

- Татьяна. Поведала, прежде чем перерезать мне горло, - беспечно отозвалась вампирша. – Она вообще много чего говорила, а насчет твоего рассказа… Я поняла, что ты имел в виду, но куда эта «любовь» привела твоих родителей? Зачем я тебе, Женя? У тебя есть Рейчел, дети, друзья, работа. Жизнь. Ради чего ты сейчас распинаешься?

- Я не могу отпустить тебя, Несс. Не могу!

- Прекрасно можешь, ты уже отпустил. Я рада тебя видеть, честно, но давай каждый из нас пойдет своей дорогой…

- ДА ПЕРЕСТАНЬ ЖЕ ТЫ, НАКОНЕЦ!

- Что «перестань»? – нахмурилась она.

- Перестань быть такой умной! Такой правильной!

- Печорин, ты неисправимый, самодовольный, грубый, развязный эгоист. Хам. Редкостная свинья. Ты думаешь только о себе. Да, я поумнела, но в твоей подкорке до сих пор сидит мысль о маленькой дурочке, влюбленной в тебя по уши. Да, я противоречу самой себе: я любила тебя, а первая любовь не забывается даже после обращения. Какой смысл вспоминать об этом? Поезд ушел, - Инесса вдруг сняла маску бессмертной дивы и согнулась под грузом эмоций. Но все остальные вспышки заслонила жалость – к себе, к нему. К нему больше. Он сам не знает, чего хочет. Целостные мужики нынче редкость, будь они хоть сотню раз вампирами.

- Извини. Я редкостное мудло, признаю. Зря пришел, только обломал тебе весь кайф.

- Спасибо за одолжение, - она вернула на место кий, подняла с пола рассыпавшиеся шпильки. Вампиры никогда не поворачиваются друг к другу спиной, однако Несс повернулась. – Раз ты признал свои достоинства, может, подсобишь?

Он помог ей собрать волосы. Получилось не так красиво, как раньше, но пьяным папикам наверняка понравится. Прическа Несси интересует их в последнюю очередь.

- Спасибо, - поблагодарила она.

- Ну, тогда бывай, Красотка. Удачной охоты.

- Правильно, делай вид, что тебе плевать. В твоем стиле. Знаешь, о чем я подумала, когда ты рассказал мне историю своей матери?

- О чем же? – насторожился он, чувствуя какую-то странную опустошенность.

- В моем воображении ты просил обратить тебя, - полушепотом ответила Инесса.

А Евгений, признаться, даже не подумал о таком варианте. Конечно, можно было бы сорвать с себя рубашку и, потрясая ее, как знаменем, орать на весь клуб: «Тогда обрати меня!». Несс бы ответила что-то вроде: «Остановись! Ты не знаешь, о чем просишь!». А он: «Я тебе не Белла Свон, знаю, на что подписываюсь!». Низко и пошло. Какое обращение? Печорин пока не настолько сошел с ума!

«Вот что она имела в виду, - подумал вампир. – Если бы Несс была нужна мне, по-настоящему нужна, я бы выбрал этот пошлый, но самый закономерный вариант. Ох, Несси…»

- Прости, - повторил он, впервые извиняясь перед кем-то. Не с показным смирением, не ради выгоды, а искренне, - я был неправ. Обещаю не искать встреч с тобой.

- Верю, - Инесса кивнула Печорину, вновь надевая свою маску. Эмоции схлынули, разум прояснился, ей стало гораздо легче. – Удачи, Женечка. Супруге привет.

И Красотка ушла, даже не обернувшись. Она честно отрабатывала свою смену.

Глядя на обитую дешевой кожей дверь, Евгений опустился в кресло и опрокинул в себя стакан горько-приторного ликера. В его воображении прощальная встреча с первой любовью заканчивалась страстным поцелуем.

Глава шестая

Гений экспромта

Ничто не пробуждает любовь к жизни так, как чужие похороны.

NN .

«Господня земля и исполнение ея, вселенныя и вси живущий на ней…»

Монотонный голос священника пробивался через заслон, которым я отгородилась от внешнего мира. Мы с мужем стояли в стороне от остальных, горевавших на похоронах Ульяны Юдиновой, но каждое слово прочно отпечатывалось в памяти. В голове по-прежнему звучит Трисвятое. Скоро это закончится, и мы вернемся домой…

День был погожий, солнечный. Прежде я никогда не бывала на похоронах – к счастью, не довелось, – и по наивности думала, что в последний путь провожают исключительно в пасмурные дни. Но нет, солнце палило нещадно, и где-то там, за оградой городского кладбища, жили люди. Радовались, грустили, ссорились и мирились – жили…

Стук бросаемой горстями земли – глухой, ужасный звук. Все присутствующие кидали в могилу свою горсть, бросили и мы. Я зябко повела плечами: вдруг стало холодно, будто пронесся мимо порыв ветра. Солнце скрылось за облаками.

- Наверное, дождь пойдет, - шепнула соседке одна из присутствующих женщин. Я не знала её имени. – Успеть бы на автобус.

Так вот оно какое, горе: все в черном, словно стая воронья, и все старательно изображают скорбь. Половина людей даже не знакомы друг с другом. Какая-то одышливая старуха ревет в голос, и каждый считает гражданским долгом её утешить. Прямая, как палка, Кира Денисовна смотрит перед собой, а ведь именно ей следует рыдать и убиваться. Тетя Кира плачет беззвучно, рваным движением поднося к глазам платок. Совершенно седая, в закрытом черном платье, с потемневшим от горя лицом, она выглядит бледной тенью самой себя. Никто из нас не потерял так много, как она.

Крест над могильным холмиком – символ Спасения. Венки, цветы. Все желают покойной Царствия Небесного, кто-то громко, кто-то шепчет, кто-то торопливо бормочет, стремясь убежать домой как можно скорее.

- Царствие Небесное, - одними губами шепчу я. Запоздалые слезы сдавливают горло.

Муж обнимает меня за плечи. Не к месту мы тут, совсем не к месту. Кира Денисовна, неизвестно каким образом узнавшая мой номер, попросила прийти – пришли. На поминки не останемся, надо подойти к ней, выразить соболезнования…

«Иди, - Артемий ободряюще сжал мое плечо, - я подожду у машины».

Бывшая учительница вздрогнула, когда я приблизилась к ней. Обернулась.

- Здравствуй, Вера, - поздоровалась тетя Кира. Её большой нос, всегда напоминавший мне утиный клюв, теперь казался еще больше на фоне высохшего лица. – Ничего не говори, ладно? И так знаю, что соболезнуешь, просто душа болит от этих слов. Не могу их слышать, не хочу. Спасибо, что пришла, Ульяна бы этого хотела. Вы с ней не особо ладили, но… - она прижала к глазам платок, – ты её прости, и меня прости, взяла грех на душу, знала ведь. Просто у меня кроме Ули никого… не было…

- Господи, Кира Денисовна, ну зачем вы? – мне было жутко стыдно за ту давнюю обиду. – Не надо сейчас об этом вспоминать! Я давно простила.

Она икнула, сглатывая слезы, и беспомощно повернулась к могиле. Закрестилась.

- Я… я пойду, вы извините…

- Иди, - гораздо спокойнее сказала Кира, - спасибо… еще раз.

- Мои соболезнования, Кира Денисовна.

К нам подошла женщина, светловолосая, с чопорным пучком на затылке и плоским, как блин, некрасивым лицом. Макияж не прятал недостатков, а, наоборот, выпячивал их; совсем нелепо выглядела черная подводка, делавшая и без того маленькие глаза еще меньше и уже. Подол наглухо застегнутого траурного платья был едва заметно испачкан землей, а ворот – сколот вычурной брошью из оникса.

Кира молчала. Незнакомка опустила на могилу две белые гвоздики, убрала в сторону мелкий камушек. Я хотела незаметно удалиться, но что-то словно приковало к месту.

- Очень жаль, когда уходят из жизни такими молодыми, - низкий, хрипловатый голос незнакомки разнесся по кладбищу, хотя говорила она негромко. – Ульяна была хорошим человеком, добрым, отзывчивым… упорным. Всегда стояла на своем. Жаль ее.

- Благодарю вас, - сухо ответила моя биологичка.

- Ужасная смерть, ужасная, - покачала белокурой головой женщина. – Увы, никто из нас не вечен, лучшие гибнут в расцвете лет. Memento mori. Так легко потерять тех, кто тебе дорог…

Наверное, виной всему подавленное настроение и окружающий пейзаж, но на миг показалось, что обращается она вовсе не к Кире – ко мне. Memento mori – «помни о смерти». Помни… Ветер гудел в лапах кладбищенских елей, шевелил подол платья незнакомки. Она открыто взглянула на меня, чуть склонила голову и пошла прочь. Где-то совсем рядом вскрикнула птица.

Я быстро шагала к выходу, борясь с искушением перейти на бег. С серых гранитных плит глядели люди, молодые и пожилые, удивительно спокойные, умиротворенные. Где-то здесь должны быть могилы моего прадеда и прабабки, но я не заглянула к ним. Перед глазами стояли похоронные венки, могильные плиты, оградки, в ушах звенел голос священника. Нет, я не была суеверной, да и к смерти относилась как к чему-то неизбежному, но, видимо, давали о себе знать измочаленные нервы. Предзнаменования – даже смешно! Посочувствовала Кире Денисовне какая-то знакомая, а у меня сердце в пятках. Всюду мерещится опасность, в каждом встречном вижу вампира, а в каждой встречной – ведьму Бестужеву.

До кладбищенских ворот оставались считанные метры, когда я вдруг поняла, что ноги несут меня в другую сторону. Что за ерунда? Я развернулась на сто восемьдесят градусов, но ворота повернулись вслед за мной. Галлюники от жары начались? Старый проверенный способ – протереть глаза комбинацией из пальцев «фиг тебе» – перенес выход несколько восточнее. Телефон, как назло, остался в сумочке, а сумочка – на заднем сиденье машины. Так, спокойствие, только спокойствие. Клин клином вышибает: я встала спиной к воротам-путешественникам и сделала несколько шагов вперед. Обернулась – выход ехидно поскрипывал ржавыми прутьями, оставаясь на том же месте, но стоило мне развернуться и побежать, как он снова куда-то поплыл. От хождения по сухой земле туфли покрылись пылью, каблуки попадали в мелкие ямы и цеплялись за всё подряд, но я упорно двигалась к своей цели.

Снежинка, будто дождавшись момента для атаки, впилась в шею. Я ойкнула и стиснула зубы. Откинув на плечо волосы, расстегнула прохладную цепочку. Разумеется, следов ожога на шее не наблюдалось. Усыпанная прозрачными камушками подвеска продолжала мерцать.

- Вам помочь?

Услышать подобное предложение на пустынном кладбище страшновато, знаете ли. Цепочка выскользнула из пальцев, но я поймала её в воздухе.

В трех метрах от меня стояла та самая незнакомка с брошью, но теперь вместо горечи утраты в её жирно подведенных глазах читался интерес.

- Нет, благодарю вас, - я отступила назад, искренне желая, чтобы ворота, наконец, взялись за ум (знать бы еще, в какой их части этот ум содержится) и вернулись, куда следует.

- Когда не знаешь, где искать выход, логичнее всего вернуться туда, откуда пришел, - она провела ладонью по высокому серому памятнику, как хозяева гладят любимую кошку.

Ворота растаяли, оставив взамен сплошную ограду. Снежинка зажглась знакомым алым светом опасности. Ментальный зов пронесся над кладбищем и вернулся обратно, сбив меня с ног.

- Экономьте децибелы, Вера Сергеевна, они вам еще пригодятся, - посоветовала незнакомка.

Я отряхнула запачканные ладони (на левой осталась грязная царапина) и взглянула на Ирину Порфирьевну Бестужеву. Так вот она какая, северная олених… ммм… самка оленя. Приглядевшись, сумела различить отблески ауры. Кошмарное сочетание «круга ведьм» - жирного лилового обода, и полураздавленной человеческой сущности. Если верить «Ментальной магии», именно так выглядит аура Переселенца – колдуна или колдуньи, на время присвоившего чужое тело.

- Вы меня узнали? Прекрасно. Очень неудобная оболочка, - пожаловалась ведьма, - её хозяйка пребывает в неведении относительно таких понятий как прогулки на свежем воздухе и гигиена полости рта, а отсюда – остеохондроз и запущенный кариес.

- Как понимаю, вы задержали меня не ради бесед о болячках и хорошей погоде, - я старалась подражать невозмутимости мужа. – Что вам угодно?

- Вы не удивлены? Прекрасно вдвойне, ибо крики и обмороки меня жутко нервируют, - Бестужева обошла памятник, будто хотела запечатлеть в памяти все его грани. – Буду краткой: отдайте мне Niveus.

- Снежинку? Пожалуйста! Нужна она мне, как ежику пенсия, - я размахнулась, приглашая Ирину ловить. – Нет, я бы, правда, с удовольствием отдала ее вам, но, видите ли...

- Ну, разумеется, ты не можешь не знать, что Niveus нельзя продать, купить, украсть, подарить или передать по наследству. Её сила принадлежит одному человеку, и если владелец не загадал своего желания, она уходит вместе с ним в небытие, - криво усмехнулась ведьма. – Однако ты не знаешь, что Niveus способна избрать нового хозяина в Великий Лунень, если предыдущий хозяин вздумает от нее отречься.

- Великий… кто?

- Великий Лунень, или Лунная неделя – праздник славянских язычников, посвященный чрезвычайно редкому изменению лунных фаз, - донесся откуда-то слева лекторский голос. У разлапистой голубой ели, скрестив руки на груди, стоял Воропаев. – Луна начинает убывать, доходит до своей середины, а потом снова прибавляет, минуя стадию серпа. Разумеется, так это видят люди. Обряды и торжества, посвященные такому необычному проявлению воли Числобог (богиня луны в славянской мифологии – прим. автора), описывать, или доверитесь воображению?

«Ты, как всегда, вовремя», - благодарно подумала я.

«Поосторожней с мыслями. Не удивлюсь, если она сейчас в них роется».

Сардоническая усмешка Ирины подтвердила догадку.

- Кладбище – не лучшее место для рандеву, - заметил Артемий, обращаясь непосредственно к ней. – Следовало ожидать, что вы выкинете нечто подобное. К чему весь этот фарс с воротами?

- В жизни старухи так мало поводов для радости, Артемий Петрович, - Ирина стряхнула с надгробия невидимые глазу пылинки, - а наблюдать, как хозяйка ключа от моей личной вечности прыгает по могилам, было забавно. Похороны же сами собой настраивают на оптимистичный лад: как хорошо, что эта темная сырая могила уготовлена не мне, а кому-то другому. Трупные черви будут жрать чужое тело, чахлые гвоздики – возложены чужими родственниками, а на Страшном Суде будет корчиться чужая душа.

- Всему свое время, и жизни, и смерти. Всё, что из праха создано, в прах и возвратится. С чего вы взяли, что имеете право нарушить естественный порядок вещей? – спросила я. Присутствие мужа придавало уверенности, как перцовый баллончик в безлюдном переулке.

- Дело в том, моя дражайшая Вера Сергеевна, что метаться по придуманной кем-то клетке, убеждая себя, что правильно и честно, отнюдь не мудрость. Это глупость чистой воды. Слабость. Трусость, лицемерие, ханжество. У меня есть цель, у меня есть все средства для её достижения. Так что же, позвольте спросить, мешает мне идти к этой цели?

Почему-то большинство злодеев и злодеек мира пребывают в уверенности, что правы они одни, а все остальные – невежественные холопы, и что сильны только они одни, а остальные – слабаки, которым не хватает наглости шагать по трупам. Грызи, иначе загрызут; бей первым, а не то убьют. Люби себя, чихай на всех, и в жизни ждет тебя успех.

Но преимущество Ирины заключалось именно в этой видимой правде. Отрасти она когти, сочащиеся ядом клыки и шипастый хвост, всё было бы очевидно. Зла боятся, когда оно ужасно с виду и уродливо. Перед нами же пело свою песенку зло обыденное, эгоистичное, человеческое, с едва заметным налетом романтики и флером жалости. Зная её историю, нельзя было не посочувствовать хотя бы частично.

«Не хочется огорчать, любовь моя, - ментально зевнул Воропаев, - однако эта романтичная, несчастная женщина вот уже пять минут как пытается высосать твою ауру. А сочувствовать бабуле надо, да, можно еще посопереживать чуток, ей только вкуснее будет».

Ирен рассмеялась хрипловатым смехом с резкими простудными нотками. Видно, у постоянной владелицы тела было больше проблем со здоровьем, чем она полагала.

- Всегда любила людей твоего склада, Петров сын. Такие не сидят и не ждут от судьбы подачки: они куют железо, пока горячо. Гибкие моральные принципы, mon cher, гибкие моральные принципы. Кстати, Рената просила передать свое восхищение: не каждый способен так изящно всадить кол в человечье сердце, пускай этот человек и ел на завтрак младенцев.

В душном воздухе так сильно запахло озоном, что мне захотелось взглянуть на небо: не собирается ли обещанный «бабулей» дождик.

- Цирк окончен, клоунам пора обедать. Чего вы от нас хотите?

- Мне нужна Niveus, - просто сказала Ирина, меняя дружелюбный тон на деловой, - и вы сами мне её отдадите.

- А больше вам, извиняюсь, ничего не… - возмущенно начала я.

- На каких условиях? – перебил Артемий.

- В обмен на жизнь.

Воропаев рассмеялся, чеканя каждое отдельное «ха». Невидимая птица захлебнулась одобрительным карканьем.

- Прошу прощения, дамы, нервы шалят. Так что там про жизнь?

- Niveus в обмен на шесть обреченных. Дочь у меня, увы, одна, - лицемерно вздохнула колдунья, гипнотизируя подвеску в моих пальцах, - единственная кровиночка.

Зловещая тишина нарушалась лишь сиплыми криками кладбищенского завсегдатая-ворона.

- Вы что, всерьез уверились в собственной незаменимости? – умилилась Ирина. - Люди, вампиры – все они плодятся, как кролики. Прасковья Андреевна, правнучка Виктора, была чрезвычайно охотлива до мужского полу, и наследников оставила предостаточно. К сожалению, ведьмы вмешались только в одну ветвь родословной, но идеально подходящая кандидатура живет и здравствует в Московской области. Остается Niveus. Видите, как всё просто? Лунная неделя продлится еще три дня, так что у нас достаточно времени, чтобы прийти к согласию. К чему тебе амулет, Вера? – вкрадчивым, как у опытного психиатра, голосом спросила она. – Отдай мне этот камень преткновения, и все твои родные и близкие останутся живы. Выбирай: долгая счастливая жизнь или такая же долгая, но мучительная гибель? Власть в твоих руках.

Дар новогоднего волшебника, будто почуяв неладное, дергал цепочку и семафорил цветами. Отдать ее, избавиться от соблазна, или сохранить?.. Извините-подвиньтесь, о чем я думаю? Когда это злобные ведьмы предлагали выгодные сделки?

Я мотнула головой, сбрасывая липкие лапки дурмана, и, преодолев расстояние в несколько шагов, встала рядом с мужем. Бестужева не мешала, продолжая обнимать памятник, лишь зрительно уменьшенные глаза зажглись нездоровым блеском.

- Ответ прост, Ирина Порфирьевна: я ничего вам не должна, а если и должна, то прощаю.

- Жаль, - уронила она, - чертовски жаль. Второго шанса не будет. Ты казалась мне разумным существом, Вера Воропаева. Какой же врач не избавится от заразы, приносящей больному один только вред?

Ирен отряхнула удивительно изящные для своего облика руки и обратилась к Артемию:

- Ты пожалеешь о том, что задумал. Им не удержать меня, Петров сын.

Он ответил цитатой из Крылова:

Послушай, говорит, коль ты умней не будешь,

То дерзость не всегда легко тебе пройдет,

На сей раз бог простит: но берегись вперед

И знай, с кем шутишь!

- Что ты хочешь этим сказать? – ведьма вскинула тонко выщипанную бровь.

- Я лишь хотел напомнить вам, мой ангел, что не престало благовоспитанной девице оскорблять пред высшим светом Петербурга графиню Львову. Графиня вспыльчива, как дикая кошка, а в пылу гнева и вовсе лишается рассудка. Я беспокоюсь за сохранность ваших дивных глаз: мир поблекнет без их сияния.

Что стало с Ириной! Пускай на долю секунды, но она побелела, как первый снег. Меня же вдруг резко дернуло куда-то в сторону, проталкивая сквозь сосущую черноту гигантской воронки. Экстренная групповая телепортация.

Я приземлилась на что-то мягкое. Это «мягкое» при ближайшем рассмотрении оказалось моим благоверным.

- Ой, прости-прости-прости…

- Всё нормально, - заверил основательно помятый Воропаев. – Не ушиблась?

- Цела, - я неуклюже поднялась на ноги, поморщившись от боли в мышцах и содранных ладонях, и помогла ему встать. – Куда это нас занесло?

Огляделись. Нестройные ряды деревьев, высаженных как-то искусственно, не могли быть частью природного биогеоценоза. Накрапывал дождь, и успевшая подмокнуть земля хвасталась свежими следами протекторов. В пределах видимости валялось гнилое, похожее на крокодила, бревно; на чешуйчатой спине «крокодила» восседал голубой мешок с мусором. За деревьями жила насыщенной жизнью автотрасса: сигналили легковушки и ревели, как бегемоты, груженные под завязку фуры. Практически джунгли. Нас зашвырнуло на лесополосу примерно в двенадцати километрах от города.

- Идем, - оторвал от любования «крокодилом» Артемий, - он должен быть где-то здесь.