Клетка

Не знаю, кричала ли она. Рот у нее был открыт, но никакого звука я не слышал. Возможно, она была слишком напугана, чтобы кричать, а может, мои уши ничего не слышали. Она отступила на несколько шагов, подняв руки и выставив ладони мне навстречу. Трусики так и остались у нее на лодыжке. Ужас на ее лице был неописуем. Я медленно двигался на нее, царапая когтями землю и обнажив зубы. Когда я придвинулся совсем близко, она упала на землю. Она так ни разу и не отвела глаз с моего лица. Даже когда я почти склонился над ней, она продолжала смотреть мне прямо в лицо. Казалось, ее страх возбуждает меня. Я хотел всего лишь напугать ее, это точно. Но в страхе есть что-то такое… некий запах… из-за него я потерял контроль над собой. У страха и крови почти один и тот же запах. Я тогда ничего не мог с собой поделать, она сама виновата. Она вынудила меня сделать это, как вынудила тех двоих мужчин совершить непристойный акт. Помню, увидев, как мелькнули ее белые бедра и зашевелились раскрашенные губы, мне захотелось разорвать ее на части и уничтожить, вонзить свои когти в ее плоть, чтобы брызнула кровь и закончилась ее гнусная жизнь.

И тогда я прыгнул на нее.

А она все это время смотрела прямо в мои глаза, пока ее глаза не затуманились. Казалось, она необычайно долго не теряла сознание.

Не помню, что было потом. Не помню, долго ли я ползал по ее телу и что делал с ним. Должно быть, я оставался там какое-то время, если газеты в точности воспроизвели, что стало с ее телом. Хотя конкретно они ничего не рассказали, и я рад, что сам смог написать это, чтобы хоть где-то была написана правда.

Это и есть правда; именно так все и было.

20 июля

В последние две недели я не брался за этот дневник. Даже не читал его. Думаю, что последняя запись истощила мои силы, и потому я был рад, что какое-то время могу не думать о болезни и немного отдохнуть. Это серьезная проблема для современной цивилизации — она оставляет так мало времени для отдыха. К счастью, я не поддался безумной погоне за деньгами, успехом и счастьем. Я рад уже и тому, что могу себе позволить чтобы все это приходило ко мне само собой, а то могу и вовсе без всего этого обойтись. Я неприхотлив, разумен и, несомненно, родился на несколько столетий позже, чем нужно было бы.

Но я не жалуюсь. Я никогда не был расположен к бахвальству, но чувствую, что в конечном счете вынужден буду пойти даже на то, чтобы смириться и признать свою болезнь на тех же условиях, с какими принимаю все прочие стороны жизни. В конце концов это всего лишь одна ночь в месяце, только двенадцать ночей в году, когда мне приходится страдать. Могло бы быть куда хуже. Многие болезни серьезнее, просто они шире распространены и их принимают как само собой разумеющееся, тогда как моя — уникальна, и кажется, что она страшнее, чем на самом деле. Конечно, она не так плоха, как рак, проказа или слепота. Лишь тщеславие заставляет меня думать, что она ужасна, и я наконец доволен,'что подавил в себе подобные мысли и теперь смотрю на свою участь в ее настоящей перспективе. Если это испытание, ниспосланное мне, то я снесу его. Сейчас я настолько счастлив, как не был уже долгое время, потому что впервые так же ясно размышляю насчет своей болезни, как думаю о других вещах. Я принимаю свои мучения так же, как принимаю удовольствия и свое скромное счастье. Я научился жить со своей болезнью, как научился жить с жестоким обществом и глупостью моей жены.

Я перечитал то, что написал минувшей ночью. Все это очень объективно и справедливо, и, думаю, это помогло мне лучше посмотреть на самого себя. Одно я заметил: еще совсем недавно это расстроило бы меня, но теперь это помогает мне лучше разобраться… Когда я писал о том, что произошло, я постоянно упоминал себя как себя, а не как то существо, которым стал. Я понимаю, что это своего рода защита, что так я писал, боясь сказать правду. Ибо, разумеется, он и я — одно и то же. Мы — одно существо, у нас есть различия, мы меняемся, но в основе мы одно и то же. Я даже признаю это сейчас, что говорит о том, насколько ясно я мыслю. Не уверен, отчего именно произошла эта перемена: оттого ли, что я с таким трудом пытался вспомнить все подробности той ужасной ночи, или оттого, что я больше становлюсь им, а он — мною, или же я пишу так исключительно ради легкости стиля и для удобства чтения, — что бы это ни было, по-моему, это хороший симптом. Он говорит о моей искренности и о том, что мне нечего скрывать. В конце концов эта ночь была необычной… чрезвычайной… и стоит ли удивляться, что я запомнил ее намного отчетливее, нежели чем другие ужасные ночи в клетке. Надо подождать, посмотрю, как пойдут дела в этом месяце, когда снова вернусь в клетку. Снова захвачу с собой этот дневник и проведу там побольше времени. Не буду больше рисковать и не уйду из дому. Я не должен делать так, чтобы произошло еще что-ни- будь. Но… я не совсем уверен в том, что в данном конкретном случае можно видеть только плохое. Стоит только подумать, скольких молодых мужчин эта женщина совратила бы, скольких бы еще ввергла в грех, распутство, скольких погубила бы… что ж, быть может, я многих спас. И конечно же, этой женщине лучше не жить. Незачем ей жить. Пусть она и молода, но уже состарилась от греха и в своем распутстве никогда не была бы счастлива…

Подумать только — на другой день после того, как это произошло, я и в правду подумывал о самоубийстве! Впрочем, это одни эмоции, что на меня не похоже! Но теперь все хорошо, и в последние две недели я чувствую себя куда лучше, чем чувствовал долгое, долгое время. Трудно найти этому причину, кажется, будто я довершил какое-то дело… будто неожиданно достиг какой-то вершины, добился чего-то, чего мне давно хотелось, а я сам и не знал об этом. И вместе с тем ничего не изменилось. Не понимаю, в чем дело. Должно быть, это нечто неосязаемое, будто сами собою строились ка- кие-то планы, чего я не подозревал, но сами по себе они же и исчезли. Возможно, потрясение оттого, что произошло в ту ночь, прояснило мое сознание. Наверное, так и есть. Я не могу проследить за своими мыслями и эмоциями, но дело обстоит именно так. Это не новое чувство, но новая глубина удовлетворения. Помню, нечто подобное я испытывал, когда был молод. Почти то же я ощущал, когда сломал свою любимую игрушку. Это близко к тому, как я себя чувствовал, когда разделался с той злобной собакой, которая напала на меня. Это весьма любопытный феномен. Весьма любопытно, что три случая, настолько разные, могут вызвать одни и те же чувства. По-моему, это очень интересно…

28 июля

Этот день приближается. Я вполне готов подчиниться. Физически я хорошо подготовлен, сознание ясное, жизнь я веду чистую, и если мне приходится страдать одну ночь, то едва ли стоит жаловаться на это. Однако мне бы не хотелось, чтобы моя жена вела себя столь своеобразно, как в эти дни. Весь этот месяц она, казалось, была очень далека от меня. Возможно, она и вправду поверила в эти фальшивые газетные сообщения и рассердилась, что я ничего ей не объяснил, но ни словом, ни жестом не выдала себя. Она вообще ничего не сказала об этом. Теперь это уже не самая свежая сенсация, ее сменили новые скандалы, сплетни и новая ложь. Однако каждый день в газетах печаталось маленькое сообщение о том, как идут дела у полиции. Каждый день заявляли, что арест неминуем. У меня это вызывает смех. Очень надеюсь, что они не арестуют какого-нибудь невинного человека. И тем не менее я уверен, что если и арестуют кого-нибудь, то это будет известный извращенец, который виновен куда в более худших преступлениях, чем мое, так что меня это не очень волнует. Наказание за чужой грех совершенно справедливо, если свой собственный грех совершен. Что же до меня… и что до того мужчины, который убил библиотекаршу… я не чувствую за собой никакой вины.

29 июля

Возвращаясь сегодня домой после дневной прогулки, я увидел, как из нашего дома выходит рабочий. Там же стоял грузовик, и мне показалось, что он был из той же компании, которая соорудила для нас клетку. Я спросил об этом у Хелен. Вопрос, кажется, смутил ее, но она сказала, что никакого грузовика и рабочего там не было. Меня это поначалу заинтересовало, и я даже подумал: может, она неверна мне, так странно и тревожно она себя ведет. Но это было бы так ужасно, что лучше бы эта идея вообще не приходила мне в голову. Грех так думать. Я бы и сам мог догадаться, в чем дело. Хелен попросила рабочего что-то сделать для меня, чтобы мне было удобнее в клетке. Может, он поменял обивку или включил более яркий свет. Не могу представить, что бы это могло быть. Конечно, жена хотела сделать мне сюрприз. Наверное, решила придумать что-нибудь такое, что позволило бы мне чувствовать себя лучше, когда я отправлюсь в клетку. Возможно, это и поможет. И вместе с тем я надеюсь, у нее хватило ума логически объяснить рабочему, если он видел клетку внутри, для чего нужна обивка. Даже у невежественных рабочих иногда есть воображение… Полагаю, и они иногда читают газеты. Но ведь имеем мы право на обитые стены в клетке, которая находится в нашем собственном доме, если нам так хочется, и никто не должен спрашивать почему.

Мне сейчас пришло в голову: а может, этот человек заходил для того, чтобы заменить замок на более крепкий? Хелен в последнее время кажется такой странной… Она стала так далека от меня. Возможно, она боится. Бедняга. Я ее понимаю. Надо бы мне попытаться быть с ней помягче, терпимее относиться к ее слабостям. Надо бы выказать какой-нибудь небольшой знак внимания. Возможно, сегодня вечером пойду к ней в спальню. Она всегда кажется мне признательной, когда я это делаю, а я уже давно у нее не бывал. Но это ее вина. Она никоим образом не дает мне понять, что хочет, чтобы я это сделал, а делаю я это только для нее. Возможно, и она стала понимать, что воздерживание более нравственно, чем плотская близость, пусть даже и освященная узами брака.

30 июля

Хелен чудесным образом изменилась.

Разве можно постичь то, что происходит у женщины в голове? Даже у самых простых, лишенных всякого воображения женщин в глубинах мозга подчас сокрыто нечто такое, чего никогда не понять. Я чувствую, что наделен проницательностью, как и любой другой мужчина, что силой разума способен проникнуть в любые логические глубины, и тем не менее ума не приложу, что заставило мою жену настолько измениться. Кажется, это стало проявляться еще задолго до нашего ночного свидания, но минувшей ночью это было особенно заметно. Возможно, все дело лишь в том, что и причины-то никакой нет, а только хаотические обрывки глупеньких мыслей, беспорядочно движущихся в узеньком женском мозгу. Не хочу так думать. Я предпочитаю в жизни хорошо организованный порядок. Но мое сознание открыто и для других возможностей. Так и должно быть, ибо человек с закрытым сознанием будет не в состоянии смотреть на жизнь, как должен делать это тот, кто очутился в моих обстоятельствах. Я бы ничуть не удивился, если бы узнал, что я единственный человек, который ког- да-либо был болен этой болезнью и при этом сумел сохранить здравый ум. Может, это и напрасное утверждение, но человек все же должен осознавать свои добродетели, чтобы пользоваться ими. Я горжусь своей скромностью.

Минувшей ночью я решил отправиться в ее спальню. Она рано легла спать, и спустя какое-то время я пошел к ней. Но на этот раз все было по-другому. Когда я открыл дверь ее спальни, Хелен быстро села в кровати, подобрав одеяло до подбородка, и уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Мне даже показалось, что она лежала и ждала, когда я приду. Уже одно это странно. И то, как она смотрела… как бы даже со страхом. Едва я дотронулся до нее, как она вся сжалась. Она ничего не говорила, но дрожала у меня в руках и все пыталась рассмотреть мое лицо. Мне не нравилось это ее выражение, этот ее взгляд. Будто ей казалось, что эта ночь была ночью перевоплощения. Может, она перепутала числа. Но ведь должна же она знать, что я-то этого никогда не забываю. Разве может моя жена бояться меня? Результат ли это той чудовищной лжи в газетах, или Хелен мучается от напряжения — возможно, страдает, сочувствуя мне? Может, и так. Она явно становится другой, когда приближается эта ночь, и я должен отправляться в клетку. Я слышал, что любящие часто страдают из-за любимых. Говорят, мужчины испытывают схватки, когда их жены беременны. Может, это что-то в таком же роде. Я предпочитаю думать именно так, потому что мне неприятно думать, будто она боится меня.

Когда мы только поженились, Хелен была очень ласкова со мной. Пожалуй, я даже назвал бы ее страстной. По правде, чересчур страстной, и несколько раз мне приходилось говорить ей: пожалуйста, сдерживай себя хоть немного. Женщина не должна забывать обо всем ради чувственных удовольствий. Не уверен, что это неправильно — получать удовольствие во время интимной близости, но явно неправильно забывать ради него обо всем. Однажды Хелен попыталась взять инициативу в свои руки и несколько раз приходила ко мне и спрашивала, не хочу ли я отправиться к ней в постель. Я вынужден был совершенно твердо наставить ее на этот счет. Вообще-то она не виновата. Она невинна, опыта у нее нет, и она не понимает, насколько неправильно себя ведет. Несомненно, она пыталась доставить мне удовольствие своим нескрываемым желанием и неприкрытым вожделением. Но мне определенно кажется, что достойная молодая женщина должна инстинктивно понимать, когда ведет себя неправильно, но кто я такой, чтобы судить? Я никогда и не пытался выставлять себя в качестве моралиста, я всего лишь высоконравственный человек, который пытается показать другим, как следует вести себя достойно. Разумеется, мне пришлось быть немного строгим с Хелен, но это ради ее же добра.

Минувшей ночью все было, однако, иначе. Она нисколько не показалась мне требовательной и, кажется, была вполне довольна, когда мы закончили, и я готов был возвратиться в свою комнату. В продолжение всего акта она пристально смотрела на меня с этим своим странным выражением на лице. Мне от этого было очень неловко. Я вообще всегда чувствую себя не в своей тарелке, когда исполняю супружескую обязанность, но на этот раз было еще хуже. Это было… не в своей тарелке — не совсем то, но я не могу найти слов, чтобы описать это ощущение. Меня обуревали чрезвычайно волнующие чувства. Надеюсь, она больше никогда не будет так на меня смотреть. А насчет страха… не знаю, что происходит… но у меня возникает такое ощущение… я представляю себе… что-то неопределенное, зловещее. Это очень трудно точно выразить. Какие-то неясные мысли начинают возникать на поверхности сознания — нечеткие, туманные, темные, пугающие. И опасные. Какие-то смутные образы. Точнее сказать я не могу.

31 июля

Жду завтрашнего дня с привычным страхом и отвращением, но и с некоторым любопытством. Интересно, как события последнего месяца повлияли на мою болезнь. Июль я провел в спокойствии, так хорошо с собой примирился, что ничуть не удивлюсь, если в течении болезни наступит какая-нибудь перемена. Последний месяц мог послужить катализатором и изменить химию этого существа… быть может, к лучшему. Что бы ни произошло, я чувствую, что смогу принять это стоически.

Я бы рассказал Хелен о своих надеждах, если бы она не казалась такой далекой и странной. Но наверное, лучше не говорить, пока я не узнаю точно. Мало толку от того, что возникнут ложные надежды. Этим утром она тоже вела себя своеобразно. Я спустился в холл, чтобы взять перчатки, и, когда обернулся, она выглядывала из-за угла. Из-за угла показалось лишь ее лицо, и она тут же спряталась. Я спросил, не нужно ли ей чего-нибудь, а она, пробормотав что-то, спросила, не собираюсь ли я в подвал? Почему это она так решила? Она знает: я ненавижу подвал и никогда не хожу туда, если в этом нет крайней необходимости. Когда я убедил жену в том, что не пойду туда сейчас, она, кажется, вздохнула с облегчением, так что, скорее всего, она просто перенервничала из-за того, что этот день приближается. Может, она боялась, что все начнется раньше, чем обычно, и мне придется провести в клетке больше времени? Может, даже не одну ночь? Я понимал, насколько это способно тревожить ее, и это говорит о том, что она за меня переживает. Но это также говорит о ее полном непонимании моей болезни.

1 августа

Сегодня меня прямо распирает от избытка сил. После обеда я совершил длительную, бодрую прогулку. Остановился, чтобы посмотреть, как играют дети на площадке. Мне казалось, что я разделяю их интерес к жизни. Я пожалел о том, что не могу иметь детей. Они были такие веселые и беззаботные… Мне даже стало жаль, что когда они вырастут, то столкнутся с житейскими проблемами. Мое детство не было счастливым; по крайней мере мне оно не кажется таким, за исключением нескольких запомнившихся случаев. Но я не завидую другим в этом отношении, потому что из детских лет я достойно перешел в зрелый возраст и могу оглядываться на всю свою жизнь, не жалея ни о чем. Если я о чем-то и жалею, то только о том, что случилось не по моей вине, о тех вещах, которые были предопределены еще до моего рождения. Это, разумеется, самое лучшее для спокойствия человека, когда он может проследить всю свою жизнь в беспрерывной последовательности и убедиться, что ни разу не произошло ничего такого, чего бы ему следовало стыдиться, и ничто не замарало его прошлого, что вся его жизнь была именно такой, какой он хотел, особенно если у него существовал выбор.

Я едва ли не с нетерпением жду перевоплощения сегодня ночью, я чувствую уверенность в том, что наступит улучшение… или я уже понимаю, что никакого улучшения и не нужно и моя болезнь не такая уж и плохая, как мне казалось? Надеюсь, что существо, которым я стану, сможет разделить мое спокойствие.

1 августа (ночь)

Ну вот, дверь заперта. Хелен поднялась наверх, и я один в клетке. Сегодня Хелен старалась быть очень доброй. Приготовила мой любимый ужин — простая здоровая пища. То и дело смущаясь, она болтала без умолку и старалась выглядеть веселой, чтобы отвлечь меня от того, что должно было вскоре произойти. Я ценю ее жалкие усилия скрасить заботой то, чего она не может понять. Я спустился вниз пораньше, чтобы ей не пришлось волноваться. Я боялся, что она станет переживать, испугается, и мне хотелось избавить ее от этого мучения… да и самому избавиться от того, чтобы все это видеть.

Оказавшись в клетке, я не заметил каких-либо изменений. Я был уверен, что она что-то переделала, но замок тот же, а обивка по-прежнему разорвана в нескольких местах. Может, она приглашала рабочего, чтобы тот составил смету, и работы начнутся в следующем месяце. Надо было мне, впрочем, позаботиться о том, чтобы свет был поярче. Трудно писать, да и в углах темно. Если бы…

Я только что сделал ужасное открытие! Не могу понять, что это означает. Мой позвоночник будто режут холодным ножом, и тело у меня точно лед. Я писал, потом посмотрел на стену и… в стене дыра! Маленькая, я и не заметил ее сразу. Она в углу возле двери, но достаточно большая, чтобы в нее можно было заглянуть… заглянуть в клетку. Раньше этой дырки не было, на полу осталась бетонная пыль, и я понял, что дырку сделали недавно. Вот, наверное, зачем сюда приходил рабочий. Но для чего моя жена попросила сделать эту дырку? Что это на нее нашло? Зачем ей делать такую дьявольскую вещь? Должно быть, она сошла с ума! Наверное, собралась заглянуть в клетку после моего перевоплощения! Но зачем ей это? В это трудно поверить, это чудовищно. Одна мысль, что она увидит меня… увидит, как я становлюсь… не человеком, а кем-то другим. Я ползаю вдоль стены с дыркой, чтобы меня не было видно в нее, но не знаю, что делать дальше… после того как я перевоплощусь. Это существо неразумно, а может, ему на все наплевать. Оно не останется здесь, возле двери, где его не будет видно. Я подумал, а не заткнуть ли мне дырку рубашкой, но боюсь, что рубашка будет изодрана мною в клочья, когда болезнь войдет в свою силу. Да и Хелен может проткнуть дырку палкой. Вот сейчас я в безвыходном положении. Она увидит меня!

Мне стало дурно от страха. Чувствую, что меня сейчас стошнит. Голова кружится. Почему Хелен так со мной поступила? Болезненное любопытство? Или у нее в натуре есть какое-то извращение, чего я прежде не замечал? Или она по- прежнему сомневается во мне и ей нужны доказательства, что я не сумасшедший, что не воображаю себе всего этого? Не знаю. Мысль о том, что она увидит перевоплощение, ужасна, и бог знает какой эффект это произведет на нее! Надеюсь лишь, что она распознает в этом болезнь и, узнав правду, не сойдет с ума. Но она не крепка умом, и я боюсь… Мне знакомы лица тех, кто видел меня перевоплощенным. Пьяница… женщина… На их лицах было выражение безумия, а Хелен не обладает мужеством… я видел страх в ее глазах, даже когда был нормальным. После того, как она прочитала всю эту ложь в газетах, все эти ужасные рассказы об увечьях, расчленениях… и та ночь в постели… и этот страх, отчего лицо у нее становится белым, как луна, как оно меняется и дрожит, пока на нем не остается один только ужас, а все остальное исчезает, и я вижу… чувствую… я чувствую, что этот страх не должен жить… Да как я буду снова смотреть в это лицо после того… когда стану нормальным… когда…

Я услышал, как закрылась дверь.

По-моему, она спускается вниз…

2 августа(?)

Кажется, сейчас утро. Со мной все в порядке, хотя я истощен. Моя одежда разодрана в клочья. Скоро спустится Хелен, чтобы открыть дверь. Как она будет теперь смотреть на меня, после минувшей ночи? Я умолял ее уйти, но она даже не отвечала мне, просто смотрела на клетку и ждала. Мое нервное возбуждение вызвало болезнь быстрее, чем она должна была прийти, и я совершенно потерял контроль над собой. Она все видела. Я ненавижу ее. Ненавижу за то, что она сделала со мной. Я весь горю от ярости, стыда и ненависти! Когда она откроет дверь, мне придется предпринять огромные усилия, чтобы не ударить ее. Она заслуживает того, чтобы ее ударить. Она заслуживает худшего. За то, что она сделала со мной, никакое наказание не будет слишком жестоким. Она настолько все испортила, что хуже и быть не может. Я отчетливо помню, как в ярости бился о стену, пытаясь вырваться, стремясь разорвать эту дырку, и все это время она стояла там, по ту сторону этого неразрушимого барьера, и видела все. Да она чудовище, ведьма, дьяволица. У меня нет слов, чтобы описать ее…

Август

Какое сегодня число, не знаю. Не могу следить за временем. Кажется, наступила вечность. На дневник мне уже наплевать. Бесполезно теперь вести его. Да и чернила почти закончились. Свет меркнет, и скоро я окажусь в темноте. Возможно, я смогу писать своей кровью, но стоит ли… Мне не нравится кровь, она мне слишком о многом напоминает. И тем не менее, когда я пытаюсь записать что-то, меня это отвлекает. Это мой союзник против безумия. Я могу стерпеть голод и жажду, но не вынесу безумия.

Не могу понять, почему она это сделала со мной. Я больше не ненавижу ее, просто не могу понять. Она спускается и время от времени заглядывает. Раз в день, раз в неделю… Не знаю. Здесь все одно. Никогда ничего не говорит. Не отвечает, если я заговариваю с ней. Иногда издает странные звуки, точно хихикает. По-моему, она безумна. Когда я пытаюсь заговорить с ней, она уходит…

(?)

Я так голоден.

Я пытался есть обивку со стен, но это не помогло. От этого только усиливается жажда. Свет почти погас. Только стоя прямо под ним, я могу писать. И перед глазами у меня все плывет. Я очень слаб, и у меня кружится голова. Не думаю, что смогу еще что-нибудь написать.

Я знаю, что умру здесь. Я обречен на это. Хорошо еще, что если я умру, то моей вины в том не будет. Я ничего не сделал такого, чтобы это произошло. Я невиновен в причине болезни, как невиновен во всех страданиях в моей жизни. Я страдаю из-за грехов моих предков, а теперь умираю из-за безумия моей жены. Это несправедливо, так не должно быть. Сейчас я должен лечь. Уверен, что писать больше не о чем.

Я знаю, сейчас ночь. Я укусил себя за руку…"

Вот этот дневник я и нашел в комоде моей тетушки. После последней записи было еще несколько исписанных страниц, но они неразборчивы. Возможно, была предпринята попытка писать в темноте, а возможно, чьей-то рукой были внесены какие-то небрежные заметки. Я недолго рассматривал их. Медленно закрыв дневник, я глянул в окно. Шел дождь. Громко прогремел гром, и большой вяз во дворе закачался на ветру, и ветер промчался под облаками. Где-то завыла собака. Я долго сидел, потом поднялся и положил дневник в карман. Было уже поздно. Я вышел в холл и открыл дверь, которая вела в подвал. Я должен, должен побывать там! Какое-то время я колебался, но потом решился и пошел. Воздух в подвале был затхлый, неприятный, и идти туда — все равно что спускаться в могилу, но я пошел.

Клетка находилась в углу, как и говорилось в дневнике. Когда я шел по бетонному полу, шаги мои звучали невероятно громко. Дверь была закрыта на засов, но я быстро поднял его, не задумываясь. Он простонал, и с него слетела ржавая пыль. Я попытался открыть дверь, но она не подавалась. Она была закрыта еще и на ключ. Замок был большой, а дверь очень крепкая. Я отступил в сторону и спустя минуту нашел дырку. По краям она крошилась. Я заглянул в нее, но ничего не было видно. В клетке было темно. Повернувшись, я совершенно спокойно прошел по бетонному полу к лестнице. Я твердо решил найти ключ от этой клетки. Я знал, что он, должно быть, хранится где-то в вещах тетушки Хелен. Когда я ступил на последнюю ступеньку, лестница не выдержала моего веса. Чтобы не упасть, я вынужден был прыгнуть вперед. Приземлился я в холле и неожиданно побежал. Выбежав из дома, я очутился под дождем. Я человек смелый и физически сильный, и в тот день я бежал и бежал, пока не оказался далеко от этого проклятого дома. Я промок до нитки, пальто осталось в доме.

Это произошло некоторое время назад, и больше я не возвращался в дом, который унаследовал от тетушки Хелен. Когда-нибудь побываю там. Я часто задумываюсь о том, что же сейчас в клетке. Уж точно там нет ничего такого, что причинило бы мне вред. Все это было давно. И тетушка Хелен, должно быть, и сама там побывала, ведь дневник-то у нее. Я внимательно просмотрел старые газеты и нашел отчет о нераскрытом убийстве сотрудницы библиотеки, — наверное, это был тот случай, о котором писал муж Хелен. А может, и нет. Он точно был безумен, и, возможно, все это происходило лишь у него в голове. И все же… не могу не думать о том, что же увидела тетушка Хелен, заглянув в клетку в ту ночь? Может, она впервые поняла, что он сумасшедший, и поэтому оставила его там? Или увидела что-то еще? Что-то такое, что заставило ее сойти с ума?

Как бы там ни было, до правды я уже никогда не докопаюсь. Не думаю, чтобы тетушка Хелен тоже вела дневник. Да меня это и не волнует. Нисколько. Я никогда не был суеверен. Но все-таки я решил, что детей у меня не будет никогда. Потому что, понимаете, с тетушкой Хелен я нахожусь в родственных отношениях по линии браков. А с ее мужем — по крови. Я сын его родной сестры. Я не расстаюсь с этим дневником и иногда снова его перечитываю, пытаясь отыскать истину. Иногда я читаю его длинными белыми ночами, когда луна яркая и круглая и мне совершенно нечего делать, как только сидеть в одиночестве у окна. Живу я один. Я бы хотел завести домашнее животное, но животные не любят меня. Собаки меня боятся. Это мне весьма досаждает. Придется мне вести дневник, чтобы чем- то занять себя в такие ночи. А пока я просто сижу, смотрю на луну, смотрю на свои руки…