Карусель сансары

Пролог

Тик-так? Или же – нет… Непонятный звук, непривычный. Снова: тик-так.

Часы? Кажется, не они. Стук был мягче, глуше, повторялся реже, чем могли бы идти часы, зато и проникал в самую душу откуда-то изнутри, исподволь, встряхивая всё существо.

Мякиш потянулся и открыл глаза. Широко зевнул, нимало не стесняясь попутчиков: чай, не графья. Сами хороши, слов нет.

Поспорить с этим было сложно: хороши, да ещё как хороши! Прямо напротив него сидел Ваддик, на вид – непреходяще пьяный, в тельняшке с вообще-то длинными, но сейчас закатанными выше локтей рукавами. Он наклонил голову, сверкая лысиной с редкими рыжими волосами, зачёсанными на неё кое-как ото лба назад, всматривался в засаленную колоду карт, которую – несмотря на явное опьянение владельца – быстро и умело тасовали короткие толстые пальцы.

– Проснулся? – кивнул он Мякишу, не поднимая лица: лысиной, что ли, заметил?! – Дело хорошее… У нас ещё и водка осталась. Играть будешь?

Соседка Ваддика по неудобному жёсткому сидению, над которым в проволочной сетке нависали наспех засунутые мятые тряпки, недовольно буркнула. Она сосредоточенно вязала на спицах нечто яркое, перемежая красные полосы с зелёными. Два маленьких алюминиевых копья мелькали в воздухе, словно палочки над неряшливым шерстяным суши. Того и гляди – отведает вязание на вкус.

«Рязанская гамма, – подумал Мякиш. – Скрепно…».

– Не шуми, не шуми, красавица! – всё так же не поднимая головы, успокоил её картёжник. – Игра мужицкая, сложная. Не для тебя.

Он тихонько хихикнул.

Женщина поправила спицей очки на переносице, делающие её похожей на учительницу. Весь её облик выдавал именно что родство с педагогикой младших классов: от букли седоватых волос на затылке до невнятно-сизого цвета кофты. Имени спутницы Мякиш не запомнил. Ваддик, судя по всему, тоже: девица да красавица, иначе никак не звал. Та не возражала, хотя и была на десяток лет старше разбитного морячка. Или не моряка? Тельняшка ещё не делала обладателя непременно покорителем водных стихий. Да и татуировка на предплечье скорее зэковская: змейка, куст какой-то и любовно, с душой и полутенями исполненное изображение финки позади всей этой флоры и фауны. Смерть легавым от ножа или ещё какая нехитрая мудрость вечных сидельцев. А на кисти и вовсе простецкая: СЕВЕР и полукруг солнца с торчащими редкими лучами.

– А ты, профессор, хлебнёшь? – он отложил карты на крохотный квадратный столик у окна. Там же уже мерно плескалась водка в пузатой бутылке с неразборчивой этикеткой: поля, леса, хитро завинченные славянской вязью буквы. Иди разгадай название, даже если захочешь. То ли «Родные просторы», то ли «Бескрайний оргазм» – Бог весть.

Водки оставалось около трети.

Тик-так. А, чёрт, да это же просто поезд минует очередные стыки между рельсами! – понял Мякиш. Вроде и не пьяный же, просто задремал, а сходу не понял, куда вернулся из сна. Купе же, только странное, длинное какое-то: не четыре привычные койки попарно друг над другом, а восемь. Потому и людей столько.

– Восьмой раз повторяю, Вадим, я не профессор. Мало ли, что вид умный, а так я пылесосы продаю.

Голос был звучный, приятный. Мякиш мельком глянул в сторону. Очки, борода и галстук в тонкую синюю полоску. Он бы у такого пылесос не купил, явно обманет в чём-то: или работать не будет, или засосёт что-нибудь не то. От излишней серьёзности.

– Ваддик, – подчеркнул двойное «дэ» собеседник. – Будь добр не коверкать!

Он снова перетасовал карты, словно не желая выпускать колоду из рук.

– Хорошо берут? – дежурно спросил картёжник, подмигнув Мякишу и аккуратно плеснув водки по стаканам. – А то я этот… временно неработающий. А с напиточком мог бы и подмогнуть, не брезговать.

– Плохо, – отрезал профессор и снова спрятался за книгой, которую держал неприятно высоко, на уровне лица. Эдакий щит от соседей. У училки вон вязание, а этот в буквах счастье ищет. На тёмно-зелёной обложке имени автора не значилось, только потёртый от времени неизвестный профиль и надпись «Третий том». – И пить не буду!

Мякиш зевнул ещё раз, протяжно, почти с хрустом, мотнул головой и взялся за стакан.

Ваддик огляделся, собираясь что-то сказать, потом пожал плечами и молча чокнулся с ним. От звона учительница вздрогнула, спицы в руках заходили чуть быстрее. Профессор с пылесосами не отреагировал никак.

– Ну… За дорогу! – чтобы не молчать, квакнул Мякиш, выдохнул и опрокинул водку в рот. Закуски не было, так что надо дышать ровнее и стараться не говорить пару минут.

Картёжник выпил ровно, глотками, как воду, поставил стакан обратно и вновь взялся за карты. Но теперь по сторонам поглядывал. Окинул взглядом троих упомянутых соседей, на секунду задержал внимание на верхних полках, откуда свисали руки-ноги похрапывающих гастарбайтеров: ничего интересного. Потом уставился на молодую мамочку с младенцем на руках:

– Так, тебе, мадонна, и не предлагаю.

Мамочка качала ребёнка, который сладко посапывал. Огромная красная бабочка – верхушка соски с торчащим кольцом – наполовину закрывала его лицо. Девушка наполовину дремала, прикрыв глаза, только иногда подкидывала подбородок, словно разбуженная лошадь – бдела, стало быть. Вот и сейчас проснулась, нервно мотнула головой и снова оцепенела.

– Где едем-то? – вдруг спросила учительница, снова почти ткнув себя спицей в глаз. Не ради увечья, разумеется: опять поправляла очки.

– Иди пойми – где… – протянул Ваддик. Все одновременно глянули на окно, даже профессор опустил книгу, будто высматривая из окопа врага. – По маршруту идём.

Внезапно, словно спохватившись, что в купе царят непристойный уют и тишина, включились сразу радио и вентиляция. «По-о-олюшко, по-оле!..» – немузыкально сообщил визгливый девичий голос, пытаясь победить гул сразу и раскалённого, и холодного наддува из разных решёток под низким потолком. Пустынный и арктический потоки смешивались где-то в районе голов сидящих, заставляя всех пятерых откинуться к стенам, вжаться в них спинами и застыть.

– Едем мы, едем, едем – а кругом колхозы, наши, девушки, колхозы, – проявив неожиданную эрудицию, баритоном с лёгкой хрипотцой подпел профессор. – Эх, да молодые наши села!

Мякиш с удивлением посмотрел на него. Силён мужик. Наверное, так и обольщает покупателей. Сосать не пересосать…

Ваддик тем временем рассматривал окно. Стекло, традиционно состоящее из двух горизонтальных частей, перечёркнутых алюминиевой рамой, было наглухо заклеено цветной плёнкой. Сверху – пронзительно голубое небо, какого и не бывает на родной земле, ниже – пляж из мягкого даже на вид песка, стыкующийся зубчатой линией с нереального цвета морем. На переднем плане пара шезлонгов, торчащие макушки юноши и девушки над спинками, небрежно наброшенное полотенце и бокал с соломинкой в отставленной в сторону руке.

– А красиво… – протянул картёжник. – Так оно и выпивать приятнее.

Он протянул руку и поколупал толстым пальцем плёнку с краю, где она вплотную подходила к грязной раме. Поддел ногтем. Картина райского пляжа сморщилась сбоку и немного отошла от стекла. Через мутное окно, уголок которого теперь виднелся в первозданном, не заклеенном виде, сочилась хтоническая тьма. Ночь там, за бортом, как есть – ночь.

– Всегда темно… – с ноткой неясной зависти к чему-то сказала училка. – А ведь давно едем, давненько. Полкарты страны уже миновали, не меньше.

– Кстати, о картах! – охотно подхватил Ваддик. – Давай, Мякиш, в «двадцать одно», что ли?

– В «очко»? – лениво уточнил тот.

– В очко только петухи балуются. Ты что, петушок?

«Полюшко-поле» без перехода сменилось в репродукторе чем-то блатным, воняющим портянками. Гнусавый голосок под расстроенную гитару взвыл о колючке по периметру и драных прохорях.

Мякиш проснулся окончательно, широко раскрыл глаза, глядя на Ваддика. Тот откинулся спиной на стенку и улыбался. Нешироко и криво, будто услышал нечто смешное и гадкое, а не самолично сказал.

– Сам ты петушок. Давай, сдавай.

Гнусавый голосок захлебнулся в трелях, взвыл и замолчал. Радио будто умерло. Даже гудение вентиляции отступило, прижухло где-то в стене, боясь вмешиваться. Мало ли, люди нынче злые, завяжут узлом шланги под горячую руку.

– Ты кого петухом назвал, гнида? – совершенно не своим, напряжённым и злым голосом спросил Ваддик. – Отвечаешь за слова-то, козёл?

Профессор пылесосов чуть опустил книгу, поглядывая на попутчиков, но ничего не говоря. Даже спицы в руках училки замедлили треньканье. Мякиш понял, что надо извиниться. Остановить мгновение, что уже не прекрасно, а лучше отмотать его назад. В купе откровенно пахло близкой дракой. Однако, выпитая водка и – главное – ощущение некой театральности происходящего, как на невидимой сцене, несли Мякиша дальше, навстречу судьбе.

– Молодые люди, не надо… – тихо произнесла училка. – Я вас умоляю.

Дурацкая, какая-то книжная фраза будто сняла сцену с напряжённой паузы, снова замычало радио, профессор спрятался за обложкой, а Ваддик выдохнул, слегка осел, как наполовину спущенная камера колеса.

«Кукла, – подумал Мякиш. – Надувная кукла. Все они здесь такие».

Они.

Да и он сам.

Внезапно Мякиш понял, что не знает, как попал сюда, в купе. Когда. И зачем. Он вновь прикрыл глаза, внутренне мечась, как забежавшая в пустую кладовую мышь, прыгая по пустым полкам, царапаясь крохотными коготками в напрасных попытках если не сбежать, то хотя бы найти что-то важное.

В карманах должны быть документы, билет, надо достать и посмотреть, откуда и куда он едет. Срочно. Нужно. Да.

Потеря памяти? Какие глупости!

Он знает, знает, кто он… Мякиш! Это фамилия или прозвище?

Вот же чёрт.

Не открывая глаз, сунул руку во внутренний карман пиджака, нащупал там плотную корку паспорта, кошелёк, ещё бумажки, сжал пальцы и потянул находку целиком наружу. Там, там все ответы, он уверен.

– Чего чешешься? – недовольно спросил Ваддик. – Играть-то будем?

– Будем.

Мякиш глянул в найденное. Несколько цветастых купюр, узкая полоска билета – не трамвайный и уж тем более не на поезд – засаленная жёлтая бумажка. Паспорт: он даже открыл его, глянул на собственное грустное фото. Мякиш Антон Сергеевич. Фамилия, стало быть. Отчего-то на душе стало спокойно, словно давно мучившая загадка нашла своё разрешение. Кошелёк битком, одна тысячная лениво спланировала под ноги, но он даже не обратил внимания. Потом подберёт. Не суть.

– Билет на аттракционы, – прочитал Мякиш почему-то вслух надпись на засаленной бумажке. – Цена двадцать копеек.

– Раритет, – согласно кивнул картёжник. – Продаёшь?

Последним словом заинтересовался профессор, резко опустил раскрытую книгу на колени и протянул руку:

– Позвольте взглянуть? У меня один мнэ-э-э… знакомый собирает. Могу предложить.

Мякиш сжал пальцы, смяв билет. Почему-то страшно было отдавать его в чужие руки, пусть даже на минуту. Его надо отдать тёте Марте! Только ей. Она живёт в посёлке Насыпной, туда он и едет. Загадка его нахождения в купе разъяснилась, ответ встал на предназначенное место. Так оружие собирают: из кучи непонятных деталей, если их объединить, получается на выходе пистолет. Например. Надо только всё сунуть на место.

– Нет.

Потом, помолчав, уже громче и твёрже:

– Нет-нет! Не позволю.

Сунул всё найденное обратно, в глубокий карман кожанки, вжикнул молнией, застёгиваясь до подбородка. Так оно надёжнее.

Продавец разочарованно вздохнул и вновь взялся за книгу. Мякиш невольно глянул на её разворот и со странной тоской внутри понял, что там ничего нет. Ни текста, ни картинок, ни даже завалящего типографского вензеля. Ни-че-го. Два матовых белых прямоугольника, разделённых вертикальной полосой стыка.

И вот теперь ему стало страшно.

– Граждане, – характерным голосом мелкого служащего заявила проводница, со скрипом открыв дверь купе, толкнув её в сторону. – Кто до Насыпного? Не проспите. Стоянка две минуты.

Топот её шагов прозвучал в коридоре, снова открытая дверь, опять неразборчивая команда.

– Да, да! Я туда. Не успеем поиграть, Ваддик, выходить мне пора.

Лысый кивнул, тасуя карты всё быстрее. Теперь казалось, что они размазанным веером летали у него в руках, лица дам, королей и валетов слились в одно невнятное пятно.

– Всяко бывает. Может, позже встретимся, сыграем.

Училка и продавец пылесосов уставились на нервно вытаскивающего сумку из-под койки Мякиша. Даже молодая мамочка приоткрыла один глаз, покосилась на спящего ребенка, потом глянула на покидающего их пассажира. Один из гастарбайтеров сверху пробурчал что-то во сне, выругался и подтянул свисающую ногу обратно.

Антон подхватил сумку, повесил на плечо. Глянул на затянутое яркой картинкой окно и, не прощаясь, пошёл к выходу. Сзади раздался чмокающий звук – пришлось оглянуться. Это младенец, оказывается, выплюнул соску, мамочка едва успела поймать ей в полёте. Выплюнул и разразился режущим нервы криком, извиваясь в плотном тканевом конверте, перевязанным розовой лентой. Голубая для мальчиков, в память ордена Святого апостола Андрея Первозванного, а эта вот так.

Девочка, стало быть. С новым днём тебя, девочка!

Какой пронзительный взгляд… Антон уставился в глаза малышке, она смотрела на него и орала, если бы не бессмысленный возраст – будто что-то хотела донести. Предупредить. Рассказать. Почудится же черти что!

Водка жгла желудок. Мякиш отвернулся и вышел в коридор, оставляя за собой весь этот бедлам, странных соседей, истошный вопль младенца и вновь ожившее после паузы радио.

Здесь было тихо и просторно. Учитывая длину купе и огромный коридор, поезд должен раза в три превышать по ширине стандартный. Странно. Но к самому Мякишу это отношения не имело. Окон вовсе не было, противоположенная от ряда дверей сторона коридора была выложена узкими вертикальными полосками зеркал, которые отражали идущего, дробили его, передавали друг другу по цепочке.

– По-олюшко-по-оле… – мрачно и немузыкально заявил своим отражениям Мякиш. – Горюшко-горе… Тьфу!

Коридор упирался в огромный бак с кипятком, сворачивал, минуя дверь купе проводницы. Вон она, суетится над подносом, уставленным одинаковыми стаканами в подстаканниках, суёт в каждый пакетик чая. Хвостики безвольно свисали наружу, проклёпанные на конце бумажками с неразборчивым названием сорта.

– Идите, идите! Скоро Насыпной.

Антон кивнул и вышел в тамбур, миновав дверь туалета. К выходу уже готовились люди, не одному ему сюда. Одинаковые на вид парни в спортивных костюмах – один подлиннее только, а второй с выпученными глазами – против всяких правил курили, студенческого вида девушка морщила нос и отворачивалась, седоусый дед стоял по стойке смирно, хлопая глазами. К его чемодану под ногами была намертво примотана рыбацкая снасть – короткая удочка, сачок, свёрнутая в тугую колбаску сеть и ещё что-то подобное, неизвестное Мякишу. Рыбалкой он не интересовался никогда.

– Слышь, чё, девка? Твоей маме зять не нужен? – сплюнув на пол, поинтересовался один из «спортсменов», пучеглазый. Длинный заржал и выпустил едкое вонючее облако дыма.

– Сама найду, – буркнула студентка. Была она вся плотненькая, основательная, упрямо идущая по сложностям жизни на коротких толстых ногах. Антону она чем-то напомнила его жену. Кстати, а он предупредил, что уедет?

Вот и вспомни сейчас…

– Хамишь, штоле? – невнятно спросил второй в спортивном. – Дык мы, эта…

Теперь они уже оба смеялись, но выглядело это хуже, чем бы плакали. Мрачно это выглядело, как ни посмотри.

– Мужики, – примирительно сказал Мякиш. – Ну что вы в самом деле?

Студентка глянула на него, но не с благодарностью, как можно было бы ожидать, а с хмурой подозрительностью. Впрочем, возможно, она на всех так смотрела, кто оказывался рядом.

– Мужики в поле работают, – разозлился первый «спортсмен» и с силой вдавил окурок в трафаретное НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ! на заплёванном стекле двери в темноту. – Самый умный, небось?

– А давай, Боня, тряхнём дядю! – тут же подключился второй. – Не хрена тут ему.

Он тоже бросил окурок, но просто под ноги, обхватил кулак левой руки пальцами правой и с силой нажал, хрустнув костяшками. Рыбак тут же отвернулся, делая вид, что его вообще здесь нет. Студентка молча разглядывала всех троих, но молчала.

Мякиша накрыло пьяноватое чувство всесилия и борьбы за справедливость. Он дёрнул плечом, роняя сумку, бросил её на пол и шагнул к шпане.

– Я вас сейчас сам тряхну, урки! – заявил он. Длинный, явно готовый к драке, казался опаснее. Его он и держал взглядом, но ошибся.

Поезд замедлял ход. Тик-так на стыках стал реже, слышались уже скрип тормозных колодок и астматические вздохи пневматики.

Драки не случилось: первый из «спортсменов», пучеглазый, выдернул из кармана мастерки выкидной нож, щёлкнул кнопкой и ударил Мякиша в грудь. Спасла кожанка – узкое тонкое лезвие скользнуло, оставив длинную царапину, и ушло вниз.

– Эй, хорош! – взвизгнула студентка, но её уже никто не слушал. Антон покачнулся от удара: всё-таки сильно ткнули. Размахнулся и ударил кулаком, целя в подбородок Бони с ножом. Попал, но как-то вяло, тот дёрнулся и устоял на ногах. Второй, так и оставшийся безымянным, бил сильнее и точнее Мякиша. Хлёсткая серия ударов, полёт через чемодан рыбака и закономерное приземление в углу узкого, но непривычно длинного тамбура, у второй двери.

– Сявка, – буркнул победитель, подскочил и наклонился над павшим героем, расстёгивая ему длинную «молнию». – Я, Боня, куртец возьму, а тебе сумка.

С неожиданной ловкостью он стянул с лежащего Мякиша кожанку, пока тот приходил в себя. Пучеглазый тем временем подхватил сумку. Поезд уже скрипел вовсю, он почти остановился. Одна надежда, что проводница выйдет открывать двери, полицию вызовет.

Эти мысли снулыми рыбами шевелились в голове Антона. Сил драться дальше не было. И холодно было без куртки, очень холодно.

Бандит напялил куртку – его куртку! – поверх спортивного костюма, сразу став похожим на одного из клонированных героев девяностых. Тогда их полные рынки были, а потом куда-то делись.

– Чё там в сумке, Боня?

– Барахло! – тот даже не стал брать её с собой, просто высыпал на пол тамбура кучу небогатых пожитков Мякиша и пошевелил ногой. – Носки-трусы-говно.

Антон с трудом поднялся, опираясь на дрожащую стену, сделал шаг. Потом другой. Заметно штормило, но и остаться без документов, денег, и – почему-то это казалось главным – заветного билетика, который надо отдать тёте Марте – никак. Вообще, никак.

– Паспорт отдай, урод! – проскрипел он. – Хрен с ней, с курткой.

Заполучивший его одежду бандит коротко зло рассмеялся, но не тронулся с места, а вот пучеглазый, обиженный отсутствием добычи, подскочил и ударил ножом в ничем теперь не прикрытый живот. Мякиш вздрогнул. Сразу стало горячо, клинок хоть и узкий, но угодил глубоко. Сердце забилось быстрее, по животу раскалённой струйкой текла кровь.

– Понял, дядя?

Поезд остановился, но двери распахнулись сами, без всякой проводницы и надежд на полицию. Да и кому бы она сейчас помогла, это полиция: Мякиш терял сознание, но не разом, а словно слой за слоем опускаясь в бездну, в марево. Он оттолкнулся рукой от стены тамбура, открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого харкнул кровью.

Потом качнулся и упал на спину, вниз головой вылетая из раскрытой двери. Кто-то крикнул вслед нечто визгливым голосом, но он уже не разобрал ни слова. Бездна поглотила его целиком, смяла и съела.

Тик-так.

Тик…