Капуста без кочерыжки

ПАВЕЛ KУЗЬMEHKO ОДНИМ РАБОЧИМ УТРОМ

Будильник был электронным, и поэтому он в назначенную нано, что ли, секунду стал испускать отвратительные, совершенно бездушные сигналы с частотой обращения электрона вокруг ядра будильника: «пап-пап-пап». Нет, скорее «уап-уап-уап». Даже не так — ну, словом, нет в человеческом языке подходящего междометия.

Он вернулся из страны грез и идентифицировал себя: голова, должно быть, по-прежнему рыжая, уютно устроилась на подушке, тело удобно вытянулось под одеялом. Его рука легко нашарила неумолкающий будильник и нажала кнопку. А когда рука стремглав возвращалась в теплый пододеяльный мир, то по инерции скользнула чуть дальше и наткнулась на дивные рельефы богоданной супруги. Рельефы глубоко вздохнули, из-за сребровласого затылка вынырнул ее сонный голос:

— Ну вставай.

Он погладил ее дивный бок и пододвинул свое тело поближе.

— Ты давно вернулась?

— Два часа назад.

— Много работы было?

— Да так…

Он придвинулся совсем близко и нащупал на теле супруги нечто волнительное. Она убрала его руку и опять вздохнула всеми фибрами души.

— Вставай же, господи, на работу опоздаешь.

Он сделал еще одну попытку рукой, но она решительно отбилась.

— Ну ты с ума сошел? Я умираю — спать хочу… Тебе во сколько сегодня выходить?

— В семь, кажется.

— Так чего ж канителишься?

Он смачно зевнул и неожиданно заснул. Супруга, услышав мерное дыхание, вернула мужа в реальность.

— Ну вставай же. — Она толкнула его задницей и вдруг от слишком резкого движения заснула.

— Сейчас, сейчас, — пробормотал он, разбудив ее своим бормотанием.

— Рубашку я тебе вчера погладила, на стуле висит.

— Спасибо. Сейчас, сейчас…

А в закрытых глазах уже поплыли счастливые картинки сна, и рука утонула в складках ночной сорочки и тела супруги, как в этакой счастливой субстанции.

— Сейчас, сейчас, — он вернулся усилием воли, — ты спи. Сейчас яичницу съем, кофейку, там, кофей… ку… сейчас…

— Что?! — проснулась она.

— Сейчас, сей…

— Да вставай же ты, господи!

— А? — Он приподнял рыжую голову. Часы неумолимо показывали 7.30.

«Да что ж это такое?!» — откуда-то издалека-издалека послышался сердитый голос.

Он вскочил как ошпаренный, запрыгал по полу, не попадая в штаны. «Опоздал, опоздал!» Кое-как почистил зубы и бросил щетку в раковину, учуяв с кухни запах подгорающей яичницы.

Наспех побрился и при этом чувствительно порезался. Одной рукой вытирая полотенцем пену со щек, другой — помешивая кофе, еще как-то попытался повязать галстук, да и криво, конечно.

И, наконец, застегиваясь на ходу, путаясь в дверях, переходах и лестницах, выскочил из своих слишком обширных чертогов…

В тот день первым спохватился дежурный астроном. Он взволнованно протирал мягкой тряпочкой окуляры, проверял электрические контакты, звонил начальству и, в завершение всего убитый непониманием случившегося, просто сел и заплакал.

Рабочие и служащие толпились на остановке в ожидании автобусов, которых так ни одного с утра еще и не было. Озабоченно смотрели то в конец дороги, то на небо. Многие трясли свои часы, стучали по ним пальцем и спрашивали у соседей: «А на ваших сколько?» Но все часы были исправны.

Пожарные на всякий случай выехали по тревоге во все стороны.

У школьников по дороге в школу тревожно и радостно замирали сердца — вдруг уроки отменят?

Правительство собралось на экстренное заседание, и самый нервный член кабинета потребовал введения чрезвычайного положения.

Потому что в этот день ни с того ни с сего восход солнца произошел не в 7.04, как было обозначено в календарях и астрономических справочниках, а в 8.35.

Хотя луна как ни в чем не бывало зашла вовремя.