Капсула

Борис Пшеничный

КАПСУЛА

Он пришел встречать Покровского на вертолетную площадку, но не спешил представляться. Сидел на камне у дальнего края поляны, жевал сухую былинку, перебрасывая ее из одного угла губ в другой, и безучастно наблюдал за высадкой.

Гость неумело выбрался из вертолета, обеими руками принял от пилота невероятных размеров саквояж, не удержал, уронил, сам чуть не упал. Кое-как ухватив саквояж за одну ручку, он уже не пытался ею поднять, потащил волоком по траве - лишь бы побыстрей и подальше от свистящих над головой лопастей. Вертолет, казалось, желал того же - побыстрей, едва избавившись от пассажира, обрадованно взревел, рывком оттолкнулся от грунта, в горбатом полете, даже не набрав высоты, умчал к горизонту.

Оглушенный, встрепанный воздушными вихрями, гость все еще куда-то волок непосильный багаж, оставляя за собой широкую полосу примятой травы. "Чем это он так загрузился? Должно быть, приборы", - предположил Карпов, неторопливо направляясь к прибывшему.

Он обманулся в своих ожиданиях. Прежде ему не доводилось иметь дело с учеными, Покровского не знал ни в лицо, ни по фотографиям, и когда по рации предупредили, что прилетит доктор, физик, профессор да еще громкий лауреат, - воображение нарисовало нечто солидное, внушительное, крупногабаритное. А тут: сухонький, тощенький, какой-то недокормленный; рядом с брюхатой сумкой - так совсем гном, сам мог бы в нее вместиться.

- Дайте-ка мне, - предложил, подойдя, Карпов, но опоздал с помощью. При очередном рывке лопнула ручка, тут же, не выдержав варварского обращения, разошлась застежка-молния, и из саквояжа, раскатываясь во все стороны, посыпались консервные банки. ("Вот так приборы!"). Ничего больше не было. Только консервы. В великом множестве.

Подняв одну из банок, Карпов прочел: "Завтрак туриста".

Профессор-гном бросился собирать, руками и ногами пытался согнать консервное стадо в кучу, но у него ничего не получалось. Банки увертывались, выскальзывали и разбегались еще дальше.

- Да оставьте вы их! - остановил его Карпов. - Никуда они не денутся.

- И правда, - неожиданно легко согласился гость. - Куда им деться!

- Я потом солдат пришлю, подберут, - пообещал Карпов.

- Совсем не обязательно, пусть себе... Не нужны они мне. Это все жена...

Покровский осекся и беспомощно-виновато посмотрел на Карпова: сморозил глупость, да? Вы уж милостиво простите. Здесь, конечно, не место поминать домашних, как-то вырвалось; хотелось объяснить - откуда - будь они неладны! - эти консервы Он их и пробовать никогда не пробовал, не знает даже, какие на вкус. Отказывался, сопротивлялся, да женщин разве переспоришь: жена и слышать не хотела, из дома не выпускала: бери - и все! - иначе никуда не поедешь. Почему-то решила, что он здесь с голоду...

- С голоду мы вам умереть не дадим. - Карпов с невольной жалостью взглянул на заморыша-лауреата: много ли такому надо? - А жена знает, где вы и зачем?

Гость не ответил, но вопрос заставил его подобраться, напомнив о чем-то, что одно только и могло занимать его мысли.

- Это далеко отсюда? - напряженно спросил он.

- Не очень. Хотите сразу туда?

- Как вы считаете? Может, пока...

У профессора был такой вид, будто над ним все еще сновали вертолетные лопасти, и он не знал, куда от них деться. Даже голову вобрал в плечи.

- Успеется, - сказал Карпов. - Устроитесь, отдохнете, потом можно и туда.

С гостем ему все стало ясно. Уводя его с вертолетной площадки, он пнул в сердцах подвернувшуюся под ноги банку консервов, словно сна в чем-то была виновата.

На подходе к лагерю их встретил рослый детина в выцветшей гимнастерке и яростно нагуталиненных сапогах. Приблизившись, он замялся, не зная, к кому обратиться, потом все-таки решил, что гость слишком жидковат, чтобы брать его в расчет, и развернулся к Карпову, начал было докладывать. Карпов прервал его.

- Собери, Гуськов, кто есть, - распорядился он и повел Покровского по лагерю.

Собственно, какой там лагерь! На расчищенной от кустарника поляне вразброс стояли три армейские палатки, оправленные понизу подсохшим дерном. Одна - человек на десять, две другие поменьше. Над самой крайней нависала антенна.

- Там у нас рация, - пояснил Карпов. - Прошу сюда.

Он подвел к ближайшей палатке, откинул полог.

При своем росте Покровский вошел, не сгибаясь, как в дверь.

Избалованный городским комфортом и не бывавший даже в сельской избе, он со жгучим интересом экскурсанта оглядел скудную обстановку походного жилья. Складной пластиковый стол, к нему такой же стул, по бокам две тщательно заправленные раскладушки, и между ними в изголовье - поставленный на попа деревянный ящик, служащий, видимо, тумбочкой.

И все это - надо же! - симметрично расставлено, аккуратно уложено, нигде ни соринки, ни морщинки, ничто не торчало и не выпирало. Солнечный свет и тот, проникая сквозь плотную палаточную ткань, терял природную лучистость, лил ровно, чинно - сплошной охровый плафон.

Покровский мялся у входа, не решаясь пройти: вдруг что-то заденет, сдвинет, не там встанет, нарушит непостижимый для него порядок.

- Не хоромы, конечно, да нам что, гостей не принимать, - Карпов по-своему понял замешательство профессора. - Но, хотите, могу отселиться.

- Нет, что вы! Ни в коем случае! Вдвоем веселей, - поспешил заверить Покровский.

- Что верно, то верно: вместе надежней. Одному здесь и не уснуть... Да вы проходите, садитесь.

Карпов выдвинул из-под стола единственный стул, сам остался стоять, Покровский и не подумал сесть. Он все еще чувствовал себя как в музее, где за черту не переходить, громко не говорить, руками не трогать.

- Вот как у вас... Своеобразный, я бы сказал, уют, - подвел он наконец итог своим впечатлениям. - Боюсь только, я вам...

Не найдя подходящего слова, Покровский пустился с пространные извинения. Не, обессудьте, мол, ненароком намусорит, наследит. С аккуратностью, видите ли, у него сложные отношения. Скорее даже он неряха. Не по убеждению, нет, чистоту и порядок он уважает, - по натуре такой, не собран и не приучен. На этой почве у него дома частенько случаются недоразумения. Жена-то чистюля, крайняя противоположность, ну и, естественно, конфликты. Но здесь, он уж постарается, будет следить. Как положено, по уставу. Устав ведь для всех, для него тоже, хоть он и штатский.

"Что ты можешь знать об уставах? - усмехнулся про себя Карпов. - Жена вот весь твой устав".

- Вы только, пожалуйста, поправляйте меня, если что не так, не стесняйтесь, - с детской серьезностью попросил Покровский. Он, оказывается, уже думал, как ему втянуться в лагерную жизнь, приспособиться к "железной" воинской дисциплине, и имеет на этот счет кое-какие практические соображения.

Профессор не успел изложить свои соображения. Снаружи послышались команды на построение, топот солдатских сапог, и Карпов повел его знакомиться с личным составом отряда.

До чего же это непристойно, когда все в военной форме, а ты один в цивильном костюме. Стоишь, как голый. И смотрят на тебя, как на голого. В бане проще, там все нагие.

Покровский старался держаться позади Карпова, выглядывал из-за плеча. Убей бог, если он кого запомнил, хотя в строю было всего шестеро. (Еще один, по докладу Гуськова, находился в наряде). Обходя шеренгу, каждому пожимал руку, каждого ему называли по фамилии. Фамилии разные, а вот лица... Все казались на одно лицо. Единственное, что он тогда усвоил, различия в званиях. Те, что в строю, - рядовые, Гуськов - сержант, а Карпов, выяснилось, - майор: звездочки-то на погонах не лейтенантские, покрупнее, - как это он сразу не разглядел!

Его тоже представили. Со всеми учеными степенями и должностями. Но из множества важных титулов на солдат, настороженно разглядывающих неказистого гостя, произвело впечатление лишь "научный эксперт". В таком качестве он прибыл в отряд, и только это имело какое-то отношение к их сегодняшней службе.

Затянувшееся представление закончилось.

- Какие вопросы будут к товарищу эксперту? - громко, во весь голос спросил Карпов, словно обращался не к тощенькому строю, а к ротной колонне.

Любопытствующих не оказалось.

- Может, вы желаете что сказать? - Майор повернулся к профессору.

- С вашего разрешения. - Покровский посуетился, повертел головой: удачно ли стоит, всем ли будет слышно.

Еще дома он заготовил на такой случай нечто вроде обзорной лекции о так называемых загадочных явлениях природы. Для начала, как ему представлялось, следовало бы напомнить о наиболее нашумевших историях - сколько толков было, к примеру, вокруг Бермудского треугольника, шотландской Несси, НЛО; потом - коротко об экзотике микро - и макромира, включая "очарованные" частицы и "черные дыры", и лишь после этого вести речь о странном объекте, обнаруженном в здешних горах - еще одной загадке, которая, возможно, стоит всех других вместе взятых. Важно было подвести слушателей к мысли, что природа не впервые подбрасывает людям совершенно, казалось бы, невероятные вещи, но рано или поздно для них находятся вполне естественные объяснения. Так и с этим "подкидышем": наука не отступится, пока не узнает, что оно такое и откуда взялось. Закончить свое выступление он намеревался на бодрой ноте: мы, мол, столкнулись с конкретным, хотя и странным, физическим телом, ничего сверхъестественного в нем нет, так что не надо поддаваться дикарским страхам и долой всякую мистику.

Однако домашняя заготовка не пригодилась. По дороге в лагерь он успел растерять весь запас оптимизма, а сейчас, под тяжелыми взглядами угрюмых солдат, и вовсе сник. Ему ли, прибывшему, что называется с корабля на бал, поучать тех, кто уже вторую неделю потеет на этом балу?

- Собственно, у меня только два слона, - торопливо произнес он. Хотелось бы знать, как вы его называете... ну, этот объект.

- Капсулу что ли? - уточнил сержант.

- Капсулу? Почему капсула?

- Потому что... - Сержант, похоже, стушевался. - Потому что - капсула. А что еще?

- Так вы считаете, он полый, сосуд? И что, по-вашему, там внутри?

- Бес ее знает. Она же не подпускает к себе.

Договорились выйти через час.

Отправив профессора в палатку отлежаться после перелета, Карпов позвал радиста, велел связаться со штабом округа. Там, должно быть, уже ждут его доклада и наверняка спросят, как показался ему эксперт. Брюзжать не хотелось, да и сказать пока было нечего - рассмотреть друг друга толком не успели. Но вспомнил консервную эпопею, вспомнил, что ученый муж, едва прибыв, уже дважды порывался рассказывать о жене, без которой, видать, шагу ступить не может, и не удержался, проворчал в трубку:

- Кого прислали? Его же за ручку надо водить.

Из штаба строго заметили, чтобы он не умничал, без него знают, кого присылать. Для полной ясности дали понять, что старшим у них в отряде теперь научный эксперт, а ему, майору Карпову, надлежит обеспечить работу профессора и без его ведома ничего не предпринимать. Словом, знай сверчок свой шесток.

Все это он выслушал спокойно, без возражений. Начальству бывает видней, особенно со штабной колокольни. Только ему здесь тоже кое-что видно, и если его мнение ничего не значит, то, хрен с вами, будет помалкивать. Но тогда уж от него многого не требуйте, сами все решайте, и посмотрим, что из этого получится. Для начала вот вам задачка:

- Как быть с консервами? - вне всякой связи спросил он, сожалея, что не видит физиономии говорившего с ним штабного офицера: ох и вытянулась же она!

- Какие еще консервы?

Ах тебе не понятно? Так я поясню.

- Завтрак туриста.

- При чем тут туристы? Что за чушь!

Какой же ты бестолковый, а еще при штабе.

- Консервы так называются. Саквояж лопнул, банки высыпались, валяются.

- Не морочьте мне м...! - Голос штабиста набрал высоту. - Доложите, как положено! Откуда консервы, чьи?

Вот видишь: тебя уже на грубость потянуло. Ты только сразу не срывайся, побереги нервишки. Они тебе еще пригодятся, мы долго будем разговаривать.

- С профессором прибыли. Жена ему всучила, чтобы не отощал.

- Хватит болтать!

- Он отказывался, а она на своем. Полный саквояж... Лопнул, не выдержал.

- Да вы спятили!

- Там с полсотни будет. Валяются без присмотра.

- Прекратить! - штабист уже визжал. - Вам сказано: решайте все с экспертом!

- Не могу, он спит. Или прикажете разбудить?

Мембрана хрюкнула, связь прервалась. Когда рация вновь заговорила, вместо нервного штабиста был уже другой. Карпов узнал голос полковника Висковского из политотдела.

- Ты там, Карпов, не валяй дурака. У нас здесь и так поговаривают, что вы все уже того...

- Что, заметно?

- В общем, возьми себя в руки и действуй по обстановке. Как на объекте?

- Сейчас сходим, посмотрим... Ваш-то эксперт без смены белья прибыл.

- Опять ты со своими штучками-дрючками.

- Какие дрючки! Он же в штаны наложит. Пусть так и ходит?

Закончив разговор, Карпов долго еще сидел у рации. Ну вот, проговорился полковник. Выходит, уже и в округе знают или, во всяком случае, догадываются, что с ними здесь творится какая-то чертовщина. Кончится тем, что в психушку упекут. А он еще сомневался, на что-то надеялся.

Карпов искоса посмотрел на радиста. Тот усердно ковырял спичкой под ногтями. Маникюрничал с таким видом, будто ему ни до чего дела нет. А ведь слышал разговор, слышал, шельма! Самый ушлый народ в армии - связисты. Ничего от них не утаишь. Хотел было предупредить, чтобы ре болтал лишнего, потом махнул рукой; а, бесполезно. Такой уж сволочной закон: первыми узнают те, кому не положено знать, и как раз то, что держится в секрете, - и с этим ничего не поделаешь.

- Нашел чем ковырять! Возьми ножницы да подстриги как следует.

Майор вышел из палатки. Была бы дверь - хлопнул бы. Все потому, что радист - единственный в отряде, кто не ходил к капсуле. С ним ничего не делалось, ему ничто не угрожало.

Они прошли лощину, низом обогнули крутой косогор с неожиданным скальным обнажением. Свежая, едва намеченная тропа, вильнув между валунами, снова повела на подъем. Идти осталось немного: взобраться на плечо горы - и там тропа кончится. Дальше никто не ходил.

Покровский тащился сзади, отставал, и Карпову приходилось останавливаться, терпеливо ждать. Он уже заметил перемену в спутнике. Поскучнел, попритих уважаемый эксперт. Спотыкаться стал на ровном месте раз, другой. Но пока не догадывается, что с ним. Усталость тут ни при чем. Не с чего было устать, от лагеря километра не прошли.

- Что значит сидячая жизнь, разучился ноги переставлять, оправдывался, тяжело дыша, Покровский. Он все еще искал каких-то невинных объяснений.

"Глупости, глупости, профессор. - Майор не собирался переубеждать его. - От вертолетной площадки ты шагал веселей".

Вскоре показался невысокий тур, наспех сложенный из камней и веток. Карпов сам соорудил его неделю назад. Это был рубеж, за которым начинало действовать уже вовсю.

Не доходя до метки, он предложил спутнику передохнуть, да и самому нужно было настроиться. Сколько бы ни ходил сюда - все то же. Накатывает волна животного страха, и никакими ухищрениями не унять ее: давит и давит, чем ближе к капсуле, тем сильней. Пора было предупредить профессора, чтобы не очень паниковал - на всех так влияет, тут уж никуда не деться, надо перетерпеть.

Объяснять, однако, не понадобилось. Он перехватил встревоженный взгляд: уже? Да, да, оно самое! Умница профессор, сам все понял.

Они подобрались к гребню горы.

Карпов попросил спутника подождать, сам продвинулся еще на несколько шагов и негромко позвал кого-то. Над землей выросла голова в каске. Майор сделал знак рукой, и из не видимого с тропы окопа проворно выбрался солдат. Переговорив о чем-то, они вместе спустились к Покровскому.

- Она вас почувствовала, товарищ майор, заискрила. - Солдат нервно улыбался, глаза его возбужденно бегали.

- Мы тоже ее почувствовали, дала знать. - Карпов ободряюще посмотрел на посеревшего профессора. - Ну что, пойдем знакомиться?

Для Покровского окоп оказался слишком глубоким, скрыл его с головой. Майор подсказал: одну ногу - на уступ, другой упереться в заднюю стенку. Приспособившись, профессор выглянул из-за бруствера.

- Видите? Да не там - прямо, прямо смотрите!

От долгого ли ожидания, от чрезмерного ли волнения, но он пока ничего не видел - только обширную впадину, похожую на ложе высохшего озера. Было лишь ощущение чего-то необычного, нереального, словно открылся другой мир, где нет ничего земного - ни растительности, ни камней, ни почвы - сплошная гигантская чаша с оплавленными краями, отливающая холодным стальным глянцем. А это что? В центре чаши, на самом дне, - только сейчас он разглядел, - лежало массивное яйцевидное тело. Оно и вправду чем-то напоминало овальную капсулу, а еще больше каплю расплавленного свинца, едва сорвавшуюся с носика крана и не успевшую изменить форму - округлая снизу и конусом вверх. Но каким же должен быть кран, способный сцедить такую каплю!

Онемевшая нога сорвалась с уступа, Покровский оказался на дне окопа. Попытался вновь высунуться, но Карпов удержал.

- На сегодня хватит. Уходим.

Он потащил профессора вниз, на тропу, за черту, обозначенную туром.

В тот день, как свидетельствовали наблюдатели, а они сменялись каждые четыре часа, капсула вела себя беспокойней обычного. Она заметно взбухла, чаще искрила. Да и чаша пошла вширь. Лежавшие по ее краям камни оплыли, растеклись, словно глыбы льда на солнцепеке. Но самое скверное - находился в зоне стало совсем невмоготу. Солдаты приходили с поста издерганные, измотанные, как после тревожной ночи, и тут же заваливались спать.

Покровский искал собеседников, подступал то к одному, то к другому, пробовал разговорить. Его либо молча обходили, либо одаривали таким взглядом, что впору было бежать куда подальше. Чтобы не нарваться на открытую грубость, он надолго скрылся в палатке.

Еще раньше, сразу после визита к капсуле, он попросил майора ознакомить его с журналом наблюдений, а заодно и с копиями донесений, переданных по рации в штаб округа. Бумаг набралось порядочно, и остаток светового дня он корпел над записями.

Занятие, как он вскоре убедился, было не из легких, не роман читать. Приходилось напрягать все свои интеллектуальные способности и в поте лица пробиваться сквозь могучие надолбы армейского бюрократического письма. Немыслимые конструкции и никакого тебе синтаксиса. Слова толпились, как люди, в живой очереди - кто за кем подошел, тот за тем и стоял, разве что не скандалили... Покровский не раз порывался позвать на помощь майора требовался переводчик, толмач. И все же был удовлетворен - кое-что выудил. Разделавшись с бумагами, почувствовал себя увереннее. Мог теперь говорить о капсуле, не опасаясь попасть впросак.

- Вы, конечно, догадываетесь, почему она сегодня буйствует? - спросил он Карпова, когда они после ужина отправились прогуляться.

Майор вышагивал рядом, пощелкивал ивовым прутом по голенищу сапога. Он не без умысла предложил гостю походить вокруг лагеря. Тот еще не видел здешнего ночного неба, а посмотреть было на что. Вот только заметит он сам или снова придется тыкать носом: гляди, мол, куда надо и не зевай.

О чем это он спросил? Ах да, все о капсуле. Уж не думает ли профессор, что в армии олух на олухе и олухом погоняет. Да у меня здесь, к вашему сведению или неведению, каждый солдат загодя знал, что она выкинет, едва вы заявитесь.

- Это она из-за вас, в вашу честь, - ответил он запоздало.

Тут и гадать нечего, такой у нее характер: чем больше поблизости людей, тем ей неуютней, начинает бесноваться. Карпов уже проверял: отводил отряд подальше, и капсула сразу успокаивалась. Похоже, ей было все равно, кто тревожит - военные или штатские, но считать она умела. С прибытием эксперта их стало больше - в том все дело.

- Будь моя воля, наложил бы карантин. Строжайший. Никого бы не подпускал. Еще лучше - вообще забыть, что она существует. Нет ее - и все! Майор с силой ударил прутом по голенищу.

Семенивший по правую руку эксперт испуганно отпрянул, перебежал на другую сторону.

- Что вы такое говорите! - запальчиво запротестовал он. - Как это забыть? Смешно даже. Такое событие! Да мы просто не в состоянии пока понять, с чем столкнулись.

- Вот именно, понять не в состоянии, а лезем. Потом окажется, что капсула с начинкой.

- В каком смысле?

- В любом. Когда ей надоест наша настырность, рванет на весь земной шарик. Шарик, может, останется, а что на нем - к чертям собачим. Об этом кто подумал?

Такие разговоры, правда, в более корректной форме, Покровский уже слышал, сам немало размышлял, что будет, если... Имел на сей счет свое мнение, но ни с кем пока не делился и не собирался делиться - слишком крамольной была мысль. А сейчас прорвало:

- Наивный вы человек, майор. Разве людей остановишь? Ради знаний - на костер шли. Во все времена и поныне. Миром правит Молох познания. Какие бы беды ни грозили, - не удержать, не отвратить. Если человечество когда и погибнет, то только из-за своего любопытства.

Он говорил отрывистыми, сжатыми фразами, словно диктовал стенографистке тезисы доклада или статьи, нисколько не заботясь о собеседнике: дойдет до него - хорошо, а нет - разжевывать необязательно. Лишь бы выговориться, выпустить из себя пар.

- Знаете, в чем первородный грех Адама и Евы? В том самом любопытстве. Вкусили плод от древа познания. Боженька строжайше запретил, а они ослушались, вкусили. Под страхом смерти. Да иначе и быть не могло. Жажда знаний сильнее инстинкта самосохранения. В этом - исконная тайна человеческого рода, его изначальная суть. Выше и нет ничего. Не верьте, будто наука служит человеку. Все наоборот: человек служит науке, он ее извечный раб. Мы познаем не ради жизни, а живем ради познания. Улавливаете разницу? Человечество само себе уготовило тотальную ловушку. Без всякой защиты. Достаточно одного случайного шага, неосторожного движения - и ловушка захлопнется. Может, эта капсула - как раз такой случай. Вы абсолютно правы: не знаем, а лезем. Но изменить ничего нельзя, людей не переделать. Мы все от Адама и Евы, дети первородного греха. Потому и лезем, что не знаем. Лезем, чтобы узнать.

Забыв о хлысте, профессор снова перебежал на правую сторону. Отсюда ему лучше было видно лицо Карпова, освещенное косым вечерним светом. Лицо ничего не выражало. Застыло, одеревенело.

- Что вы смотрите на меня филином? - спросил он, встретив слепой взгляд майора.

- И много вас там, - Карпов ткнул прутом в пространство над головой, таких умных? Или вы один додумались?

- Какая разница - много, мало! Я мог бы всего этого и не говорить. Вы сами начали: наложить бы, мол, карантин, никого не подпускать, забыть. Вот я и пытаюсь вам объяснить: никакой карантин не поможет.

- А вдруг она и в самом деле... - Майор не стал продолжать. Разговор заходил на второй круг, как в сказке про белого бычка. Какой смысл толочь в ступе воду?

Они удалялись от лагеря в сторону капсулы. Узнав тропу, Покровский решил было, что Карпов ведет его к злополучному окопу. От одной этой мысли зябко поежился. Впрочем, может, действительно похолодало. Дело к ночи, роса выпала.

Поднявшись на плоский холм, остановились. Майор перестал хлестать себя прутом, застыл, заложив руки за спину. Покровский насторожился.

- Мы чего-то ждем?

- Не замечаете?

Покровский огляделся. Стемнело уже, окрестности едва просматривались, и хоть бы что-нибудь примечательного.

- Небо, - подсказал Карпов. - Как вам нравится небо?

И что в нем особенного? Небо как небо, каким ему и положено быть поздним летним вечером при ясной погоде. Чуточку, может, светлей, так это понятно: солнце закатилось совсем недавно, недалеко ушло. А где, собственно, оно заходило? Покровский не сразу определил закатную сторону. Что за наваждение! Противоположные края небосклона были освещены почти одинаково.

- Там - она? - показал он в направлении капсулы,

- Она, - подтвердил Карпов.

Прошло с четверть часа. Ночь надвинулась, зачернила запад, и тогда еще ярче обозначилось зыбкое сияние, исходящее из провала гор.

- Распалилась, стерва! - с неожиданной злостью сказал Карпов.

Пока они, задрав головы, пялилась на ночное небо, в лагерной службе произошел сбой. Очередной наблюдатель отказался идти на пост. Взбешенный сержант пустил в ход весь арсенал известных ему расхожих слов, но даже всесильное армейское красноречие не подействовало. Повалившись на землю, солдат сцепил под коленями руки и лишь круче сворачивался в калач, когда его пытались коллективными усилиями поднять и поставить на ноги. В конце концов, помянув всех родственников до седьмого колена, сержант отступился, решил дождаться майора. На его памяти такого не было, чтобы кто-то отказался выполнять приказ. Тут недалеко и до трибунала.

Над лагерем еще висел мат-перемат, когда Карпов с профессором вернулись с прогулки. Выяснять пошли в командирскую палатку. Майор только глянул на ошалевшего от страха солдата-какой из него наблюдатель? - и отправил спать. "Завтра разберемся".

Сержант не ожидал такого исхода, набычился: выходит, он зря драл глотку?

- Вот что. Гуськов, - майор посмотрел на него с холодным прищуром. Ночные наряды отменить. Кто там сейчас? Чихонин? Приведи его, и всем отбой.

Видимо, сержант недопонял или ждал еще каких-то указаний. Он глыбой стоял у входа, упираясь головой в свод палатки.

- Товарищ майор, а как же...

- Выполнять! - осадил его Карпов.

Оказавшись невольным свидетелем этой сцены, Покровский не знал, как вести себя - сидеть отстраненно или вмешаться, да и вправе ли он вмешиваться. Здесь он чужой, заблудший, и ему никогда - тут никаких сомнений - не постичь подноготной той кастовой жизни, которой жили люди, носившие военную форму. Он все видел, все слышал, но не рискнул бы судить, кто прав, и тем более взять чью-то сторону. Когда-то и, может, совсем скоро он сам попадет под пресс волевых решений, и ему вот так же будут приказывать, а вздумает возражать, - оборвут, окриком поставят на место... Нет, уставы не для него, никакого насилия над собой он не потерпит.

Укладываясь спать, старался не смотреть в сторону Карпова. С трудом выдавил из себя: "Спокойной ночи".

Ему снился огромный, в полнеба, водопроводный кран, свисающий из грозовой тучи. Будто бы быть чему-то ужасному, неотвратимо гибельному. Туча зловеще клубится, ворочается, лохматой тушей наваливается на землю. А он, Покровский, застигнутый ненастьем, лежит на спине посреди голой степи и в немом оцепенении видит, как прямо над ним из непроглядного чрева крана выползает чудовищная капля. Она растет, набухает - сейчас сорвется.

Очнулся со стоном, сел на шаткий край раскладушки. Пульс кроличий, в груди - булыжник. Надо бы дотянуться до пиджака, поискать в карманах таблетки. Будь он дома, жена вызвонила бы неотложку.

- Очень плохо? - спросил из темноты Карпов.

- Не беспокойтесь, со мной бывает. Который час?

Блеснул циферблат с подсветкой.

- Четверть первого, ночь еще впереди. Кошмары?

- Да нет, просто на новом месте...

Карпов запалил зажигалку, приблизился к Покровскому, осветил лицо.

- Шалите, профессор. Вам снилась капсула. - Он вернулся на свою раскладушку, лег. - Она и во сне нас достает. Каждую ночь одно и то же... Как это вы рискнули, если мотор не в порядке? Сидели б уж дома.

О снах в донесениях ничего не было. О "моторе" тоже раньше не думалось, да он до последнего дня и не был уверен, что пошлют именно его. В институте, на ученом совете, обговаривали несколько кандидатур, были среди них и помоложе, и здоровьем покрепче. Это потом в каких-то высших кругах окончательно определили, что первым лететь ему. Он не особенно допытывался, почему остановили выбор на нем, хотя и удивился: чем вдруг пришелся? Какое-то объяснение, скорее даже намек получил случайно, уже на военном аэродроме, перед посадкой в вертолет. Прикативший на зеленой "Волге" генерал, напутствуя, просил соблюдать осторожность, быть осмотрительным; для вящей значимости поднял палец: "Предельно, профессор. Предельно." Стоявший рядом директор института поспешил заверить: "Чего-чего, а осторожности Павлу Александровичу не занимать". В его словах Покровскому послышалось что-то обидное, унизительное.

Переждав боль в груди, осторожно вполз под одеяло.

- Я трус, - внятно произнес он. - Потому и направили, что трусливей не нашли. Па весь институт один такой. Вы слышите?

Майор не отозвался. Заснул, должно быть.

Покровский проспал утро. Проснулся от духоты - солнце уже изрядно накалило палатку. Косо висевший на стуле пиджак напомнил, что ночью пришлось шарить по карманам, искать таблетки. Потер грудь ладонью, прислушался. Вроде бы нормально ни тяжести, ни боли. Жить можно.

Он уныло посмотрел на идеально заправленную раскладушку майора: произведение искусства, шедевр! Попробовал что-то похожее сотворить со своей постелью - куда там, жалкая поделка.

Прибираясь, наткнулся на саквояж. Его саквояж! Совершенно целехонький. Стоит себе под столом, туго набитый консервами. Ну, майор! Не забыл ведь, кого-то послал, велел собрать банки, принести, починить ручку, молнию. Каким же нужно быть обязательным, чтобы здесь, в этом заклятом месте, ничего не упустить из виду, даже такую пустяковину! Покровский расчувствовался, думая о Карпове; от вчерашней неприязни не осталось и следа. Надо сейчас же найти его, выразить свою признательность, нет, восхищение! Пусть знает, какой он необыкновенный, просто замечательный человек.

Но почему так тихо?

Он выбрался наружу. Никаких признаков жизни. Залитый солнцем лагерь напоминал декорацию, оставленную после киносъемок. Куда же все подевались.

С нарастающей тревогой заглянул в одну палатку, другую, обошел всю территорию. И когда убедился, что он здесь единственная живая душа, позвал в отчаянии:

- Эй, есть тут кто?

- Есть, есть! Я сейчас.

Голос пришел со стороны, из подступающих к лагерю зарослей.

Вскоре из кустов вышел солдат. Он торопился и уже на ходу застегивал брючные пуговицы. Покровский узнал наблюдателя, которого они с Карповым навещали в окопе. Тут же выяснилось, что зовут его Костей, что он оставлен дневалить, а остальные вместе с майором ушли купаться. Недалеко, примерно в километре, есть озерцо, и если профессор пожелает, он проводит. Но прежде приказано накормить, так что, пожалуйста, к столу. Каша, жаль, поостыла, а кофе-тот в термосе, горячи". Свежего хлеба, сами понимаете, нет, только сухари. И еще галеты. Масла п сахара - сколько угодно, без нормы.

Костю не надо было расспрашивать, сам выкладывал. Говорил и говорил торопливо, без пауз, сглатывая слова. Лишь изредка, сам того не замечая, неожиданно замолкал и озирался.

- Да вы ешьте, ешьте, пока хочется! - сказал он и оглянулся.

Покровский предложил ему присоединиться - за компанию, стал соблазнять консервами - этого добра на всех хватит, не везти же обратно. Костя от всего отказался. Он недавно заправился, и вообще они здесь едят мало, никакого аппетита, в горло ничего не лезет. К тому же на пустой желудок легче, не так мутит.

Поперхнувшись, Покровский уронил с ложки кашу, отодвинул от себя тарелку.

- Что ж это вы? - огорчился Костя. - Вам еще можно, вы у нас всего второй день... Ну, хоть кофе, от него ничего не будет.

Кофе он выпил, хотя как раз кофе был ему противопоказан. Видела бы жена...

С суетливой поспешностью, будто кто гнал его, Костя стал убирать со стола. И делал все шумно - гремел посудой, топал сапогами, без умолку и громко болтал. Но, странно производимый им шум лишь оттенял гулкое безмолвие лагеря.

- Тихо то как?! - вырвалось у Покровского.

- А вы разговаривайте, больше разговаривайте - и не будет тихо.

- Даже птиц не слыхать.

- Птиц-то нет, улетели. Не заметили разве? - Костя хитренько улыбнулся. - Все зверье поразбежалось. Козявки, мураша не найдете. Тля несчастная - и та сгинула.

Покровский повел головой за плечо. Стал озираться.

С Карповым он увиделся час спустя, когда отряд вернулся с озера. Вспомнив, что собирался поблагодарить за саквояж, с этим благим намерением подошел к майору. Но тот даже слушать не стал. Вдруг ощерился, посмотрел недобро. Что за бредни? Какая там, к дьяволу, любезность? Никакого одолжения он не делал и не собирался делать. А что вещички упаковали - так это в путь-дорожку, чтобы поскорей выпроводить. Уже и вертолет вызван. Еще утром, по рации. Так что в шестнадцать ноль-ноль быть на вертолетной площадке.

- Сейчас, - майор посмотрел на часы, - без семи одиннадцать. В вашем распоряжении... Сами посчитайте, сколько еще вам слоняться.

Когда говорят таким тоном, возмущаться, спорить бесполезно. Обескураженный Покровский потребовал связать его со штабом округа.

- Не могу. - Карпов изобразил сожаление. - Рация свернута. Мы уходим отсюда, сматываемся.

Только сейчас Покровский обратил внимание на суету в лагере. Солдаты валили палатки, антенну уже убрали. Появились какие-то ящики, тюки.

- Как же так? - окончательно растерялся он. - Хотя бы предупредили. Я же ничего не успел.

- Это уже ваши заботы.

Свои заботы Покровский ни на кого не перекладывал, но и решать за себя никому не поручал. Никуда он не полетит, пока основательно не разберется. От него ждут обстоятельного доклада, четкой экспертной оценки, а что он сумел узнать? Даже не разглядел как следует. Хорош, скажу, эксперт. Полистал бумажки, прогулялся по тропинке, наслушался солдатских матюков - и все дела? Ах да, еще страху натерпелся, скверный сон увидел. Масса впечатлений! Ученый совет ахнет.

- Да вы ничего больше и не узнаете, - убежденно сказал Карпов. - Она не позволит.

- Я не собираюсь у нее спрашивать.

- Тогда я не позволю, - пообещал майор. Он произнес это спокойно, без тени угрозы или вызова, но почему-то профессору стало не по себе.

- Поймите, - почти просительно сказал он, - мне необходимо побывать там. Хотя бы еще раз.

- Не получится. Никто с вами не пойдет.

- Может, я сам, один?

Видимо, это прозвучало настолько наивно, что Карпов и возражать не стал. Ребенку захотелось дотянуться рукой до луны, пусть тянется, зачем запрещать?

- Гуляйте, профессор, отдыхайте, - сказал он снисходительным тоном старшего и направился к солдатам руководить, сборами.

Если бы от взгляда возгорались вещи, - гимнастерка на его спине уже бы дымилась.

Стоя посреди разоренного лагеря, Покровский прикидывал, что предпринять. В принципе он волен поступать, как найдет нужным, Карпов ему не указ. Это - в принципе, а реально? Самое реальное пока что - угроза майора: не позволю! Интересно, на что тот решится, если он все-таки надумает идти к капсуле? Арестует? А ведь может, и арестует, такой на все способен. Потом и оправдываться не станет, скажет, вынужден был, эксперта берег, в его же интересах. Надо полагать, уже и почву подготовил, донес до начальства, что ночью у профессора сердчишко шалило.

Подошел Костя, поставил к ногам саквояж.

- Вот. Сказано отнести вам.

"Сказано", конечно, майором. Настраивает на скорый отъезд: сиди, мол, на чемоданах и не суетись.

- Постойте! - Профессор ухватил Костю за руку. - Выручите меня. Я собираюсь туда, к капсуле. Не могли бы вы со мной? Только проводить.

Солдат испуганно отдернул руку.

- Нельзя! Она не хочет.

- Да кто сказал, что не хочет? Мы не надолго: посмотрим - и сразу назад.

- А вдруг сорвется, упадет?

- Вы о чем, Костя? Кто упадет, куда?

- Она же висит, - солдат приглушил голос, будто испугался, что их могут услышать. - Сам видел - висит. Мы подойдем, а она сорвется.

Покровский усадил Костю на саквояж, присел перед ним на корточки, затеребил за колени: говори же, говори! Надо было вытрясти из него все, что тот навоображал в суеверном страхе, - пусть даже это будет сплошной бред. С чего он взял, что висит? Не может висеть такая махина. Лежит она, лежит! В центре чаши, на самом дне.

- Так вы из окопа смотрели, сверху, - горячо стоял на своем Костя. Там - правильно, кажется, что лежит. А я обошел - с того края, где пониже будет. И тоже поначалу не поверил: на весу она, как бы парит, от земли метра два, нигде не касается.

- Вот вы и покажете то место, вместе посмотрим. Мы идем, сейчас же!

Костя заколебался, даже привстал от внутреннего напряжения.

- Майор не разрешит. Он сказал, никто больше туда не пойдет.

Покровский тоскливо поискал глазами Карпова, направился к нему.

Сборы подходили к концу. Солдаты стаскивали упакованное снаряжение в одну кучу. Здесь же расхаживал майор, весь в заботах и хлопотах, что-то подсказывал, сам брался подправлять, утягивать и упорно не замечал увязавшегося за ним эксперта.

Есть много способов привлечь внимание, и самый верный - удивить. Приблизившись сзади, Покровский по-петушиному вытянул шею и оглушительно прокукарекал. В самое ухо.

- Что с вами, профессор?! - оторопел Карпов.

- С ума сошел, спятил, как и вы, как все здесь. Я прошу, нет, настаиваю, чтобы вы разрешили тому молодому человеку сопровождать меня. Он не возражает.

- Это кто такой храбрый? - Майор пристально посмотрел на застывшего у саквояжа солдата. - Одного я отправлю с вами на вертолете, по нему госпиталь соскучился. Хотите, чтобы и этого туда же?

Он выбрался на тропу, оглянулся. Пока никого.

Не верилось: ушел, он ушел! Забрался в те самые кусты, куда солдаты ходили на ветер, и уже оттуда кружным путем - на тропу. Все получилось как нельзя лучше, никто не заподозрил, хотя и видели, - решили, что по нужде. Ему и в самом деле приспичило, а когда присел, сделал, что требовалось, тут и осенило. Кругом заросли, даже прятаться не надо, встал в полный рост и потел.

В лагере, конечно, скоро спохватятся, кинутся искать. Где искать - тоже раздумывать не будут. Но пока туда-сюда, он уже далеко уйдет, догнать и вернуть вряд ли успеют. И все же.

Он пробовал бежать, сразу задохнулся и решил, что шагом будет вернее, только бы не останавливаться. На ходу сжевал таблетку. На всякий случаи. Не доверял своему изнеженному сердцу - вон как зачастило, захлюпало, а еще идти и идти. Впрочем, паниковать не было причин. Шагалось не ахти как резво, на подъемах совсем еле-еле, но выходило все же быстрее, чем в тот раз, когда тащился за Карповым. Знакомая дорога всегда короче. Вот уже и ложбина позади.

Горная тропа живописна, но одному лучше не ходить - жутковато. Что только не чудится, не мерещится! В скалах кто-то прячется, из расщелин кто-то высматривает. Вздрагиваешь от каждого шороха, обмираешь чуть что мелькнет или шевельнется. А если кругом совсем мертво, - того хуже. Оторопь берет, когда ни птичьих голосов, ни стрекота насекомых.

Теперь он знал, почему так тихо. Костя просветил, однако это ничего не меняло. Напрягая слух и зрение, он настороженно посматривал по сторонам. Было бы, возможно, веселей, появись что-нибудь бегающее, скачущее, ползающее, хоть бы муха пролетела, но нет же, никакого движения. В пустыне больше жизни.

Заметив что-то под ногами, он присел, нагнулся - похоже, червяк или гусеница. Ошибся - всего-навсего скрюченый обломок ветки.

И тут грохнуло!

Где? Что? От неожиданности - одна ошалелость, ничего не понять. Как если бы и среди ночи в комнате обрушился потолок. Взрыв? Гром? Обвал? Уже придя в себя, догадался: это там. Там что-то произошло.

Мелькнула сладкая, желанная мысль: не повернуть ли назад? "Куда меня несет, зачем?" Сама затея с визитом к капсуле показалась вдруг пустой, ненужной сейчас, пожалуй, он не стал бы противиться, если бы его догнали и повели в лагерь. Послонялся бы с часок-другой, а там, смотришь, и к вертолету пора.

Как это Костя сказал? "Нельзя, она не хочет". Может, так и есть - не хочет, и все это - ее проделки. Метод у нее сегодня такой: припугнула грохотом, ошарашила и теперь давит на психику, гонит от себя: давай поворачивай, не смей приближаться! И не отступится, будет давить. Что еще она выкинет?

Он не очень удивился, увидев впереди Карпова. Ко всему был готов. Майор поджидал у тура. Стоял на тропе, ноги расставлены, руки на поясе. При оружии, кобура из-под локтя выглядывает. Впрочем, он и раньше был с пистолетом. На физиономии - улыбка, вовсю ширь. Вот что настораживало - он улыбался.

- Не напугало вас, профессор?

Покровский не ответил. "Что, собственно, должна было напугать - грохот или твое появление здесь?"

- Что это было? - спросил он.

- Оползень. Там все склоны ухнули. Нервничает она, горы рушит.

- Вы ходили туда, видели?

- Зачем мне ходить, я и так знаю.

"Не слишком ли много ты знаешь?" Покровский старался не смотреть майору в лицо, сбивала с толку улыбка. Чему бы улыбаться? Ждет, видимо, когда спросят, каким чудом он здесь оказался. И вправду невероятно, словно джин из бутылки.

Майор сам объяснил:

- По прямой бежал, поверху. Попотел, правда, а все же успел.

- Можете не рассказывать, мне это не интересно.

- Так считаете? А что если другой дороги сюда нет - ни поверху, ни понизу, только эта тропа, и тем не менее я здесь?

- Но вы же сами сказали: по прямой.

- Я много чего могу сказать. Вдруг обманул?

- Зачем? - Покровский не мог уяснить, чего майор добивается.

- Вот, вот, вы еще ничего не поняли.

Майор сошел с тропы, стал обходить профессора по кругу, но когда тот попытался продвинуться вперед, снова оказался перед ним, загородил дорогу.

- Видите ли, - продолжал он, - место здесь сволочное, всякое может померещиться, самое неожиданное - видение или еще что. Вы и обо мне могли подумать: как же так, Карпов ведь там, в лагере, а этот, что перед вами, выходит, двойник, фантом какой-то. Вот я и хочу, чтобы вас не смущало, как это и впереди очутился, - поверху обошел. Значит, я - настоящий, никакого обмана. Можете пощупать, - майор протянул руку.

"Да он сумасшедший! - холодея, подумал Покровский. - И улыбка его - от безумия".

- Что вы! - поспешил заверить. - Зачем щупать? Я и так не сомневаюсь.

- Это хорошо, что не сомневаетесь, - майор засмеялся, обнажив зубы. - А я себе уже не доверяю. До галлюцинаций дошло. Все вроде нормально - и вдруг появляется.

- Что появляется? - вырвалось у Покровского.

- Всякое. Вы, например, - Карпов выжидающе посмотрел на эксперта: как тот воспримет? - Только что. Стою я здесь, караулю и вижу: идете. Двинулся было навстречу, а вас уже нет, пропали. Потом опять показались, совсем близко, и снова никого. Несколько раз так-то появитесь, то исчезнете. Или сразу двое, в разных местах, и оба - как настоящие. Вот и думай что хочешь. Признаться, я и сейчас не совсем уверен... Можно потрогаю?

Он приблизился, неуверенно коснулся ладонью плеча. Почувствовав плоть, нервно сдавил пальцами. Покровский не отступил, не уклонился - будь что будет. В безумие майора не верилось, тут что-то другое.

- Убедились? - спросил, высвобождая плечо.

- К сожалению, - непонятно ответил Карпов. - Лучше бы быть вам призраком.

Он стремительно отошел, встал у тура, приняв решительную позу постового, охраняющего сверхсекретный объект. Лицо сразу стало каменно-казенным, глаза смотрели пронзительно и холодно - не глаза, а амбразуры.

- Теперь уходите, - потребовал он. - Слышите? Уходите немедленно!

- Да что случилось? Какая разница, раз я уже здесь. Мне только посмотреть.

- Нет! - майор перегородил собой тропу. - И не пытайтесь.

- Ну хорошо, - как можно спокойнее сказал Покровский. Отчаяние прибавляло ему терпения и выдержки. - Допустим, я уйду, но что это изменит? Завтра прилетит другой, и не один - целые полчища. Ринутся сюда же, и вы ничего, поверьте, не сможете сделать, вас попросту уберут.

- Уберут меня - кто-то другой будет. Или она, - майор показал в сторону капсулы, - еще что-нибудь придумает.

Лицо Покровского покрылись испариной. Вот оно что! Этот маньяк в погонах вообразил себя душеприказчиком капсулы. Он стоит здесь цербером не по своей воле - так, мол, ей надо.

- Это она велела никого не подпускать, да?

Вопрос, видимо, не понравился майору, его передернуло. Люди, стоящие на посту, не любят, когда их расспрашивают.

- Я сам знаю, чего она хочет, - отчеканил он. - Уходите!

- Минутку, майор. Еще один вопрос. - Покровский шагнул навстречу.

- Назад! - угрожающе крикнул Карпов.

- Уйду, сейчас уйду. Хочу только спросить: вы уверены, что там какая-то капсула? Вдруг это - всего лишь иллюзия? Вы же сами сказали: место здесь сволочное, всякое может померещиться. Вот и нам - померещилось.

- Так я вам о том же! - неожиданно просветлел лицом майор, - Да вы понять не хотите, прете, как осел. Бежать отсюда надо, и чем быстрей, тем лучше. Все равно ничего не добьетесь, не откроется она. А будете упорствовать, - сомнет, раздавит.

- Но почему? Чего ей скрываться?

- Опять за свое. Вот вы - слабый, больной человек, страшно вам, сердце на пределе, - вы можете сказать, чего ради лезете на рожон, что вас сюда гонит? Да, помню, помню: первородный грех, Молох познания, люди так устроены... Она тоже так устроена - быть вечной тайной. Фига в кармане вот что она такое! И больше никаких вопросов. - Майор рубанул воздух ладонью. - Ступайте, профессор. Бегите, пока не поздно.

Он не успел объяснить, почему будет поздно. Колыхнулась земля, дрогнул воздух. Гребень горы прогнулся, как при сильном взрыве, но самого взрыва не было слышно. Прямо над котловиной, где находилась капсула, высоко в небо взметнулась и зависла, медленно клубясь, не то пылевая, не то грозовая туча.

Покровский узнал ее - она привиделась ему прошлой ночью, и сам он словно перенесся в тот зримый, вещий сон, со всеми его видениями и страхами, с предчувствием надвигающейся и уже скорой беды. Туча прятала в себе нечто невообразимо огромное, похожее на гигантский водопроводный кран, и надо быть там, на самом дне чаши, чтобы видеть, как из провальной черноты его нутра свисает свинцовая капля. Взбухшая, она пока держится, но вот-вот сорвется и тогда - конец. Всему конец.

- Убирайся! - взревел майор. - Проваливай! Бегом! - Рука потянулась к кобуре.

Покровский заметил жест, понял его значение, но хоть бы что дрогнуло в нем. Если бежать, то только вперед, в гору - туда, где кончается тропа, а с ней и все земное, и где вершится нечто неведомое, потаенное, чему и названия нет.

Оттолкнув майора, он устремился к гребню горы.

- Куда? Назад! - неслось в спину. - Стой! Стрелять буду!

Профессор на ходу сбросил пиджак, стянул с шеи галстук. Кому это там кричит безумный майор, кого грозится застрелить? Ему же было сказано: людей не переделать и никаким карантином не остановить, никакими страхами не удержать. Ну, стреляй, стреляй! Хоть всю обойму разряди. Он и с пулей добежит, на локтях доползет. Лишь бы увидеть. Взглянуть только. Одним бы глазом...

На исходе тропы, уже у окопа, он споткнулся, неловко упал, не успев выставить руки. В груди что-то оборвалось, жалко хлюпнуло, разлилось теплой водицей. Ему еще удалось встать на колени, почти выпрямился и вновь рухнул, схватившись за сердце. "Что же ты, подлое... Стучи же, стучи, работай!"

- Таблетку! - прохрипел он.

Майор бежал, размахивая пистолетом, и был уже в нескольких шагах, но вдруг остановился в растерянности, блуждающим взглядом повел по сторонам.

- Где вы, профессор? Куда пропали? Я вас не вижу.

Прислушиваясь, выждал. Снова позвал и, не получив ответа, попятился. Сухой блеск догадки загорелся в его глазах.

- А, понимаю, - сказал, обращаясь к кому-то невидимому. - Так ты со мной опять в прятки? Я ведь знал, что ты меня дуришь, под профессора рядишься. Что ж, давай еще поиграем. Только теперь уж щупать не буду, я тебя по-другому проверю.

Он вскинул пистолет.

- Ну, где ты там? Покажись!