Капитан «Неуловимого»

– Доброе утро, – поздоровался я. – Я бы хотел позвонить в Ленинград на городской номер. Это возможно?

– Да, сообщите, какой номер вам нужен, и вам переключат звонок на телефон в вашем номере.

– Благодарю.

Продиктовав номер телефона квартиры Мальцевых, я вернулся к себе. В номере на столе действительно стоял на подставке большой чёрный телефон, но ранее он был мне без надобности, поэтому я не обращал на него внимания.

Кстати, в Любеке, в магазине часов, я приобрёл несколько настенных, два в виде шкафа и восемь штук настольных. Все они выглядели как произведения искусства, для того и брал. Были и наручные, но мне они без надобности: я трофейных с убитых немцев имел несколько тысяч.

Это я к чему. В том магазине были и телефоны, совмещённые с часами. Например, телефон, а основание – под старинную башню с часами. Были и Биг-Бен, и Кремлёвская башня. Красота, два в одном, да ещё и со встроенными светильниками. Я такие тоже купил, да не в одном экземпляре – на подарки.

Вот и прикинул сейчас, что одна из таких покупок неплохо смотрелась бы здесь вместо этого чёрного страшилища. Впрочем, телефоны классического дизайна в том часовом магазине тоже были, я приобрёл пяток.

Звонок раздался минут через десять. Подойдя к столу и сняв трубку, я услышал голос телефонистки:

– Ленинград. Соединяю.

Почти сразу щёлкнуло, и раздался плохо слышный, но вполне различимый голос пожилого человека. С родителями Ивана жила бабушка со стороны матери. Прикинув, что родители на работе, а брат с сестрой в школе, я решил, что это, скорее всего, она.

– Бабушка? Это я, Иван.

Мне пришлось кричать, чтобы она услышала: видимо, бабушка была ещё и глуховата. Но я смог извиниться и попросить, чтобы она передала мои извинения и остальным, а также объяснил, что сейчас нахожусь в Москве, куда прибыл для награждения. Пообещал, что когда вернусь в Ленинград, обязательно их навещу. Договорить мы не успели, связь прервалась. Но главное было сказано, а остальное уже при личной встрече.

Я едва успел положить трубку на рычаг, как раздался требовательный стук в дверь. Взор показал троих военных в форме командиров НКВД. Я их ещё на первом этаже приметил, когда, качая Взор, отслеживал всё вокруг. Когда они поднялись на мой этаж, я начал подозревать, что они ко мне, а их разговор с дежурной только подтвердил мои подозрения. Вздохнув, я подошёл к двери и открыл её.

– Старший лейтенант Мальцев? Попрошу пройти с нами, – сказал тот из них, что имел шпалы лейтенанта госбезопасности. Двое других были сержантами.

– Парадку брать?

Я был в повседневной форме, только тужурку на вешалке оставил, да фуражка там же. На ногах у меня были гостиничные тапки. Я и не знал, что они тут есть, но увидев стоящие у входа две пары, использовал.

– Оставьте. Награждение состоится в восемь часов вечера, успеете вернуться и переодеться.

– Хорошо.

Дверь я не закрывал, и они пристально наблюдали за всеми моими движениями. Я быстро натянул свежие носки, надел ботинки, куртку, ремень с пистолетом. Изучив своё отражение в настенном зеркале у вешалки, я поправил фуражку, покинул номер и, сдав ключ дежурной, направился вниз.

Дальше как по классике: чёрная «эмка» и Лубянка. Сержанты отпочковались на входе, меня внесли в журнал посетителей, там же я сдал оружие. Лейтенант сопроводил меня в кабинет на втором этаже.

В кабинете на втором этаже за столом сидел майор госбезопасности – полковник, если переводить на армейские звания. А ведь меня в чём-то подозревают, раз двух волкодавов взяли для моего сопровождения. Сержанты явно опытные бойцы; думаю, они бы меня скрутили, хотя я с момента попадания в это тело активно его развивал.

– Присаживайтесь. – Майор указал на стул перед столом.

Лейтенант не вышел, а встал у меня за спиной, оперевшись о стену и скрестив руки.

– Майор госбезопасности Клюев, следователь по особо важным делам, – представился майор. – Вы лейтенант Мальцев? Или кто другой, кто носит его фамилию? Расследование показало, что лейтенант Мальцев до войны и лейтенант Мальцев сейчас – это два совершенно разных человека. Два дня назад по нашей просьбе ваш отец прошёл в двух метрах перед вами, а вы его так и не узнали. Как не узнали родную мать и брата. С сестрой решили не проверять.

– О как, сразу в лоб, – усмехнулся я и, подняв руки, беззвучно поаплодировал. – Я восхищён.

Честно скажу, я подозревал, что до такого дойдёт. Актёр я так себе, постоянно держать роль Мальцева я бы не смог, да и не знал я, как он вёл себя в жизни. Моя индивидуальность так или иначе прорывалась, поэтому я постепенно заставлял людей привыкать к новому Мальцеву, благо после перевода я сталкивался в основном с незнакомцами. Но то, что мне устроили проверку с его родными – вот это невольно восхитило меня.

Даже не знаю почему, но фотографий семьи у Ивана при себе не было, я не нашёл. Как бы я его родных узнал, если никогда их не видел? Так что юлить не было смысла: меня прижали и теперь, пристально отслеживая мои реакции и эмоции, ждали, как я себя поведу. Мои беззвучные аплодисменты не смутили майора: он понял, что я таким образом тяну время, обдумывая, что делать дальше.

Молодцы. Отличную работу провели. Что ж, придётся раскрываться, иначе не выйду отсюда.

– Это всё, что вы скажете? Итак, как вас на самом деле зовут? – произнёс, наконец, майор.

Я несколько секунд сидел и смотрел на него, потом неуверенно пожал плечами и сказал:

– Я не совсем уверен, но мне кажется, Мальцев Иван Иванович. Впервые я осознал себя как личность в конце мая, очнувшись в военно-морском госпитале в Риге. От соседа по палате, который в довольно резких выражениях высказался в мой адрес, я узнал, что я лейтенант Мальцев и являюсь командиром подводной лодки. С того момента прошло четыре месяца, никаких проблесков памяти прежнего Мальцева (а я не отождествляю себя с ним), ни разу не было. Я эти четыре месяца живу с чистого листа.

Ещё в госпитале я представил себе, что рассказываю врачам о потере памяти, и увидел себя в халате сумасшедшего, с завязанными руками, в психиатрической больнице, где мне ставят уколы, доводя до состояния овоща. Бред, конечно, но эта картинка была такой ясной, что я поклялся себе никому не рассказывать о потере памяти, или, как её правильно называть, амнезии. Разве что в угол загонят, вот как сейчас это произошло.

Меня исследовал пленный немецкий врач из Берлина, настоящее светило медицины, он и поставил такой диагноз, сказав, что я уникум, и он такое впервые встречает в своей практике. Памяти о прошлой жизни нет, а всю школьную программу помню, даже вроде на университет знания тянут. Речь у меня правильная, не нужно проходить обучение и социальную адаптацию. Мне это действительно помогло, никто и не заподозрил, что Мальцев изменился. Врач действительно хорошо поработал, и я выполнил своё обещание – отпустил его живым. Он подписал обязательство не участвовать в этой войне, снимет мундир и вернётся к мирной практике в Берлине.

– Значит, амнезия?

– Она, родная. Я даже рассказывать не хочу, как делал свои первые шаги в новом для меня мире. Сейчас со смехом можно вспоминать, а тогда реально страшно было. Никого из команды не знаю, месяц потратил на то, чтобы научиться управлять лодкой с нуля. Поступил достаточно просто: в учебных выходах поручил командование и управление старпому, якобы тому опыта набраться надо, а сам наблюдал и запоминал. Помогло. Подводник я, конечно, средний, но опыт всё же имею. Он мне понадобился при перегоне трофейной немецкой подводной лодки, когда вместо экипажа – пятнадцать бойцов осназа, которые ни хрена не знают, и каждого носом ткнуть нужно, какой штурвал крутить или что нажимать. Я там единственный моряк был, чуть голос не сорвал…

Или вот на второй день, как себя осознал, услышал от британских моряков английскую речь в порту и отлично их понял, для меня их речь звучала как родная. Я три дня с ума сходил, подозревая, что я английский шпион, пока в письмах от родителей не узнал, что мать у Мальцева – учительница английского языка. Это ладно, но я отлично говорю и пишу на немецком. В письмах об этом ничего нет, владел ли Мальцев этим языком, я не знаю. И это только по двум языкам, но я не знаю, известны ли мне ещё какие, времени проверить не было. Общались в основном на русском да немецком.

– Интересная история. Мальцев немецкого не знал. А как вы объясните покупку шлюпки?

– Я же вроде как моряк, а на вёслах ходить не умею. Учился. На руках мозоли заработал, но вроде что-то получаться стало. Всё своим умом доходил, с инструктором быстрее бы усвоил. Ещё смотрел, как другие матросы на вёслах ходят, и повторял ночами. Это ещё ладно, вы бы видели, как я запоминал словарь морских терминов. И надо было его писать и людей путать?

– М-да… – Майор явно был растерян: он ожидал многого, но явно не такого признания.

Но не правду же ему рассказывать, а амнезия должна сработать. И кстати, Взор показал, что установленный в кабинете микрофон подавал звук в другой кабинет, где сидели и слушали трое. Одного я сразу узнал – всесильный нарком НКВД. Похоже, я его заинтересовал, потому и объяснения давал под видом сумбурного оправдания, но тщательно их продумывая.

– Ладно, допустим, что всё так и было, проверим. Но как на тебя вышел этот вербовщик? До или после?

– Конечно до. Он очень сильно удивился, когда я его не опознал. Именно вербовщик первый узнал о потере мной памяти, вы второй. Это произошло через неделю после того, как я покинул госпиталь. Оказалось, не ответил на сигнал и не забрал посылку с новой информацией – как будто бы я знал. Тогда он встретился со мной лично, и всё разрешилось. Он предъявил корочки порученца Верховного Главнокомандующего товарища Сталина.

– Когда произошла эта встреча?

– Пятого июня.

– В то время товарищ Сталин ещё не был Верховным главнокомандующим. Это произошло в августе.

– Я тоже об этом подумал и поинтересовался. Мне объяснили, что пока информация об этом не доведена до граждан Советского Союза. Так вот, он предъявил документ за подписью Мальцева (это была его подпись, я столько её изучал и пытался скопировать, что сразу узнал). Это было согласие на работу в Ставке Главнокомандующего. Я оказался перед выбором: рассказать об этом особистам нашего учебного дивизиона или промолчать. Если рассказать, вскроется информация о потере памяти. Но мне начала нравиться работа подводника и терять её я не хотел, и к тому же мне было любопытно, что это за работа на Ставку.

– Курировать работу террор-групп.

– Да. Также я выступал в качестве посредника. Бойцы являлись закрытым подразделением, и их лица видел только я. Поэтому именно я общался с окруженцами и военнопленными, которых мы освобождали из лагерей, вооружали, помогали им припасами и отправляли в сторону передовой. Я специально носил с собой форму морского командира, переодевался перед встречей, а в другое время, как и все, бегал в пятнистом камуфляжном комбинезоне. Разве что тельнику не изменял, вместо рубахи его носил.

Когда группы отозвали, я вернулся, ну и дальше начал с нашими работать. Адмирал ухватился за возможность представить флот как эффективную боевую единицу, что и сделал, предъявив трофейные боевые корабли. Формально он прав: я числюсь за Балтийским флотом и участвовал в абордажах. Только я сразу предупреждаю, товарищ майор госбезопасности: всё, что я вам сейчас говорил, тут, в кабинете и останется. Если информация об амнезии разойдётся, меня же снимут с командования лодкой, а я только-только её получил, хотя сам пригнал её в Ленинград.

Я разработал методику подводной войны и хочу применить её на практике, я не могу упустить такой шанс. Если вы спросите опытных подводников, они все как один вам скажут, что невозможно с посторонними людьми, которые впервые спустились в недра подводной лодки, совершить довольно сложный перегон по акватории, где ведутся боевые действия. Я бы раньше тоже так сказал, однако я это сделал, и лодка стоит у причала в Ленинграде.

– А вторая?

– Вот тут не знаю. Парни из группы старшего лейтенанта Сувалки захватили её вместе с заводскими испытателями, лодка новая, флоту передать не успели. Пленные и управляли лодкой. Куда её угнали, я не знаю, но парни Сувалки уже через двое суток вернулись, все были на месте. Вообще в террор-группах не то что убитых – раненых не было за всё время ведения боевых действий на территориях противника. Одно это является доказательством их профессионализма. А награды, к которым я представлен, и звание старшего лейтенанта заработаны лично мной, не прошлым Мальцевым, и честно.

– Любопытно… – Майор откинулся на спинку стула и сообщил: – Три дна назад, когда вы посещали флотскую баню, с вами в парной был ваш младший брат. Он с уверенностью заявил, что вы – это вы. Все родинки, два шрама, полученные в детстве – всё на месте. Потеря памяти многое объясняет, но то, что вы были вовлечены в действия неизвестной пока службы, заставляет… недоумевать. Зачем им именно вы?

– Как я слышал, Мальцев был выбран после долгого отбора, даже психологи работали, многие отсеялись, а его взяли. А со мной, получается, вынужденно работали, когда я узнал их тайну. Да и жалоб на меня не было, даже премировали личным автомобилем – трофейным «мерседесом» с откидной крышей. Мы его прихватили, когда брали один из немецких штабов, я тоже участвовал.

– И где этот трофей?

– У парней. Отдадут, как только попрошу.

– Кстати, по трофеям, которые вы успели передать балтийцам. Авиация, зенитки… КАК это всё смогли доставить к городу?

– Не спрашивайте. Именно это и я слышал, когда задавал подобные вопросы. И ещё, товарищ майор: можно вам взятку дать? Таких автомобилей было захвачено множество, я попрошу ребят, и они перегонят в Москву, через пару дней будут здесь. Трофейные авто, я подарю вашему наркомату десять штук. С условием, чтобы информация о моей потере памяти не вышла за пределы этого здания.

Майор рассмеялся и поинтересовался:

– Не дёшево ли вы оцениваете услугу?

– Машины отличные, генеральские: «хорьх», «мерседесы», есть итальянские модели. Ладно, двадцать.

Что интересно, Берия заинтересовался, хотя и не в том, что я предлагал, и отдал несколько распоряжений. Когда я делал очередное предложение – тридцать машин, – в кабинет без стука вошёл командир в звании старлея и, обратившись ко мне, спросил на чистейшем французском языке:

– Месье Мальцев, учитывая, что вы начали жизнь с чистого листа, я вынужден спросить: вы остались советским человеком или нет?

– О, а я вас понимаю, – ответил я на том же языке. – На ваш вопрос отвечу так: я пока сам ещё не уверен. Немцы, без сомнений, наши враги, и я буду воевать с ними, не щадя своей жизни. А так, если подумать, девушки вокруг – это наши русские девушки. Парни и другое население, Земля – это всё родное. Знаете, я припоминаю такой стих:

Поэтому я могу ответить так: да, я советский человек, но если мне прикажут что-то, что идёт вразрез с моими жизненными принципами, я буду против.

– Французским владеет в совершенстве, – пояснил майору старлей и перевёл всё, что я сказал.

– Значит, ранее вы не знали, что говорите на французском? – уточнил у меня майор, когда старлей вышел.

– Не знал. И думаю, узнаю больше. Проверять надо. Кажется, в гостинице иностранцы имеются на постое, пообщаюсь, узнаю. Хватит просто послушать их речь, чтобы понять, знаю или нет. Мне самому любопытно.

Майор устало потёр виски кончиками пальцев и проворчал:

– Тяжело с вами. Ваш рапорт по действиям террор-групп я читал, звучит как приключенческая фантастика. Вы можете что-то добавить к сказанному?

– М-м-м… Да. Только моей группой были отбиты у немцев несколько боевых знамён советских частей. Наши группы вернули два полковых, дивизионное и погранотряда. У других тоже среди добычи были такие находки. Общее количество знамён – девятнадцать, плюс восемь захваченных немецких стягов. Я их должен был передать представителям нашего командования, да не успел, времени не было даже присесть. Да и забыл я об этом, сейчас вот вспомнил.

– К этому вопросу ещё вернёмся. Есть ещё вопрос по вашим действиям: ведь трофеи вы могли передавать нашим войскам не сразу по возвращении, а постепенно. В этом случае вы быстро стали бы героем, получили награды. Почему столько тянули?

– Скажу честно, это было моё решение. Знаете, жизнь с чистого листа на многое заставляет взглянуть по-другому. Например, вышестоящие командиры, с которыми я имел дело, если у них звание выше, ведут себя так, словно они над тобой царь и бог. Хамство, тупость, упёртость в своих действиях, даже если они ошибочны, дают такой коктейль… Я знал, что после первой передачи меня не отпустили бы обратно, боялся, что какой-нибудь командир, надавив своими шпалами, заставит меня остаться, вот и тянул до последнего.

И подлодку сначала спрятал, положив в порту на грунт, а потом на машине въехал в город с другой стороны. Так я мог передать её без проблем, а тут поди докажи, что она не немецкая. Сначала расстреляют, потом спросят, какого хрена. Одним словом, разочаровался я в службе. Так что до конца войны честно буду тянуть лямку, а потом уйду на гражданку. Капитаном какого-нибудь судна стану, я это уже твёрдо решил, было время подумать. Нравится мне море. В общем, я не терплю власти над собой. Именно поэтому, когда мы доставляли из окружения на наши территории раненых целыми медсанбатами и госпиталями, я там светиться не хотел. Делали всё незаметно и уходили.

– Сколько вы вывезли?

– Я так навскидку не скажу, записи нужно поднимать, но около тридцати тысяч раненых. А с медперсоналом тридцать пять тысяч.

Дальше уже пошёл конструктивный и довольно профессиональный допрос. Много что описывал и рассказывал, не касаясь бойцов террор-групп как личностей: тут табу. Да не ответил на несколько вопросов, которые мне запрещали задавать бойцам и командирам групп.

Под конец, где-то часа в три дня в кабинет вошёл Берия. Я видел Взором, что он идёт, поэтому не особо удивился, но, конечно, вскочил при виде высокого чина.

– Садитесь, – разрешил он.

– Сесть я всегда успею, лучше присяду.

Шутку Берия не оценил, остро взглянул на меня и сказал:

– Мы вполне оценили ваш вклад в общую победу, товарищ Мальцев, поэтому на сегодня закончим. А пятьдесят машин передадите в гараж наркомата.

– Есть, – козырнул я.

Ничего себе, Берия взятку взял. Пусть и для наркомата, но, по сути дела, это именно взятка. Однако я решил: раз уж наглеть, так по полной. И когда нарком явно намылился к выходу из кабинета, я обратился к нему:

– Товарищ нарком, парни из террор-групп, узнав, что меня в Москву на награждение вызвали, решили отобрать один из трофеев и через меня подарить его товарищу Сталину. Это настольные часы в виде макета Спасской башни, три в одном: часы, телефон и светильник. Вещь красивая. Я такой же хочу подарить отцу Мальцева в качестве извинения: мало ли, не примут меня. Подарок упакован в фабричную коробку. Я дам сигнал, и его принесут ко мне в номер. Я в курсе, что без проверки дарить нельзя, так что как принесут, я через дежурную по этажу передам его вашим сотрудникам, они заберут и проверят. Вот такая просьба.

– Хорошо, я распоряжусь.

После этого меня на той же машине вернули в гостиницу. Было уже пять часов, а меня не кормили, поэтому я отправился обедать в ресторан. В ресторане я демонстративно прислушивался к речи иностранцев, понимая что за мной следят. О двоих я знал точно, но и персонал, скорее всего, тоже наблюдает.

После обеда я поднялся в номер и минут через десять, покинув его, сообщил дежурной, что подарок товарищу Сталину находится у меня в номере. Как он там оказался, пусть сами думают и восхищаются возможностями бойцов террор-групп.

Буквально через минуту пришли двое – те самые сержанты, что приходили за мной утром. Осмотрели коробку, стоявшую в центре комнаты, потом один из них подхватил её на руки и оба ушли.

Через час меня пригласили к выходу: машина пришла. Я вышел в полной парадной форме и меня отвезли в Кремль. На входе проверили, обыскали, и вскоре сопровождающий провёл меня в зал и, указав мне моё место, ушёл. Зал медленно наполнялся.

Награждение особо ничем не запомнилось. Конечно, всё было вполне торжественно, я заметил иностранных журналистов. Награждённых было пять десятков, из них девятнадцать получили Золотые медали, в том числе и я. Сюрпризом стало то, что я получил повышение в звании, став капитан-лейтенантом. Награждал Калинин. Награды были именно те, о которых говорил Трибуц: Звезда Героя, орден Ленина и «боевик». Я поблагодарил за награды и вернулся на своё место.

Потом был банкет, после которого я слегка задержался, потому что мы, зацепившись языками, долго общались с капитаном-танкистом. Наконец, я собрался уходить. Оружие я с собой не брал, в номере осталось, шинели нет, надеюсь, не замёрзну, ночами в Москве было уже довольно прохладно.

Я уже прошёл к выходу, и тут меня тормознули. Ко мне подошёл сержант госбезопасности, козырнул и сказал:

– Товарищ капитан-лейтенант, попрошу пройти за мной.

Шли мы недолго, и вскоре меня ввели в небольшой зал для совещаний, человек на тридцать. В зале было шестеро: кроме Берии здесь находились Сталин, Мехлис и Шапошников. Помимо них присутствовали также начальник охраны Сталина генерал Власик и нарком ВМФ адмирал Кузнецов.

Когда я вошёл в зал, Сталин первым нарушил тишину:

– Проходите, товарищ Мальцев. Да, спасибо за башню с часами, действительно делал мастер. Немецкий трофей?

– Из Любека, товарищ Сталин, – кивнул я.

– Я так и понял. Товарищ Мальцев, я пригласил вас поговорить о боевых знамёнах советских частей, которые попали в руки врага. Их действительно девятнадцать?

– Именно так.

– Когда вы сможете их передать?

– Так прямо сейчас, товарищ Сталин. Парни из террор-группы подали сигнал, что всё уже тут. Как я понял, самолётом доставили. Нужна машина, я съезжу и заберу.

– Чуть позже. Сегодня для вас радостный день, награды вы заслужили и получили честно. Работа подразделений, в составе которых вы два месяца воевали с противником, признана успешной. Даже я слышал о их действиях, только недавно стало ясно, кто это работал. Но у страны не всё так хорошо. Сегодня замкнулось кольцо окружения колыбели советской революции – Ленинграда. Ситуация для страны действительно тяжелая, поэтому я хочу задать такой вопрос: чем вы можете помочь стране и народу?

– Постараюсь всем, чем смогу, товарищ Сталин. Я, конечно, не самый опытный подводник, но надеюсь, обо мне ещё услышат.

– Я имею в виду то вооружение, которое вы уже передали морякам-балтийцам.

– А, вы о захваченных трофеях и складах? – понял я и, подумав, ответил: – Всё можем передать. Только около недели потребуется на то, чтобы всё это перекинуть под Москву. Я, конечно, всех возможностей парней из террор-групп не знаю, но видя, как они работают, подсчитать сроки не так и сложно. Семь дней.

– На что мы можем рассчитывать?

– Так на всё, – пожал я плечами. – Все склады, не уничтоженные нашими при отступлении, мы отбили обратно и вывезли, как и брошенное вооружение и технику. В основном брали целое, брошенное из-за отсутствия топлива. Повреждённые и сломанные образцы вооружения оставляли.

Танков около пятисот, в основном «тридцатьчетвёрки» и КВ, хотя есть и восемьдесят единиц Т-28. Девятьсот стволов артиллерии разного калибра, тягачи, грузовиков три тысячи, полуторки и ЗИСы. Стрелкового оружия на корпус, включая пулемёты. Их как раз на две армии хватит, включая крупнокалиберные и зенитные. С авиацией не так хорошо. Большую часть передал Балтийскому флоту, остались трофеи в количестве трёхсот единиц. Брали всё новое без использования. Аэродромная техника также присутствует.

– Однако, – только и сказал Мехлис.

Сталин слушал внимательно, Шапошников делал какие-то записи, видимо фиксировал с моих слов количество вооружения и имущества, Кузнецов благожелательно смотрел на меня. Впрочем, на этом всё.

Меня отправили за флагами, выдав «эмку» без водителя. Я сделал круг по городу, сбросил хвост и вернулся уже со знамёнами. Их проверили на входе и забрали, а меня отвезли в гостиницу.

Времени было одиннадцать ночи, так что я отправился в душ (а то пропотел хорошо – нервы), а после и спать. А форму отдал дежурной: мне нужно было пришить дополнительный галун на форму, так как у капитан-лейтенанта два средних галуна, над ними узкий и выше звезда. Дежурная забрала форму и заверила меня, что их мастер всё сделает.

Утром я посетил наш наркомат, Кузнецов приказал. Здесь мне сменили удостоверение, выдав новенькое, соответствующее моему званию, и только после этого отвели в кабинет к адмиралу. Он поговорил со мной на общие темы: видно, что знакомился со мной, желая узнать, что я за человек и можно ли на меня положиться.

Всё-таки я твёрдо сказал: семь дней. И всё, что я перечислил, должно быть тут, а не у Ленинграда. Хотя насчёт Ленинграда ещё решают: возможно, что-то придётся там передавать, а что-то тут. Требуются списки вооружения, но понимая, что я просто не мог помнить и знать всё, решили, что передавать будем по ходу дела. Я его успокоил: мол, всё будет решено.

После этого он отправил меня обратно в гостиницу. Вопрос насчёт меня всё ещё решается, а иначе летел бы уже в Ленинград. Кстати, истребитель, на котором я прилетел, ещё вчера отправили обратно, поэтому возвращаться буду на транспортнике.

Вернувшись в номер, я попросил вызвать мне портного: шинель пошить, а желательно из готового подогнать, так быстрее, а то моя в Ленинграде, а в Москве действительно холодно. Забавная ситуация: я в Ленинграде, где севернее, гонял по окрестностям в обычной повседневной форме и ничего, только пар шёл, а как сюда прибыл, мёрзнуть начал. Это точно из-за истребителя: пусть колпак хорошо был закрыт и не дуло, но заморозило меня в нём, вот и не могу отогреться.

Поэтому я и лежал, отогреваясь, в ванне, в горячей воде, пока не пришёл портной. Он снял мерки, сказал, что через час шинель будет у меня, и ушёл. И ведь не обманул, принесли, сидела как родная, так что расплатился с портным и ещё сверху доплатил, в качестве премии. Ну, теперь легче.

А после обеда, ближе к двум, за мной прислали машину, которая отвезла меня в Кремль, где Сталин у себя в кабинете лично поблагодарил за знамёна и приколол к моей груди орден Ленина – это второй у меня. После Сталин сказал, что ждёт меня в Москве через шесть дней, для передачи вооружения и техники, а пока свободен. Наградное удостоверение я забрал у секретаря.

Заехав в гостиницу, я забрал свои пожитки, и меня отвезли на аэродром, с которого как раз отправлялся в Ленинград ПС-84, копия американского транспортного «дугласа». Вот на нём я и долетел. Над линией фронта нас встретило звено истребителей и довело до аэродрома, поэтому полёт закончился благополучно. А вообще, стоит ночью летать, а то засветло в Ленинград прибыли, а это дело опасное.

Следующие две недели прошли в такой спешке, что я даже спать не успевал. По пять часов на сон тратил, не более. И только дважды на час вырвался на борт своей лодки. Учёба там шла аврально, но, похоже, подходила к концу. Можно было планировать первый выход, о чём я отрапортовал командующему.

Был я и у родственников Мальцева. Поругали меня, что забыл о них, но понимали: война и служба. Сделали семейное фото со мной при полных регалиях. Я ещё пару раз заскакивал гостинцы передать и запас угля в квартире сделал. Там печь дровяная, но с углём тоже работает. К тому же мало ли зимой буржуйку потребуется поставить.

Сегодня было двадцать четвёртое сентября, восемь часов утра, и моя «семёрка» в сопровождении двух тральщиков шла в сторону минных полей. Я стоял на рубке, держал в руках отличный трофейный бинокль и, иногда осматриваясь, размышлял. Мне не мешали вахтенный командир и двое сигнальщиков, которые также внимательно наблюдали за горизонтом. Зенитчиков у орудий не было: если что, мы сразу уйдём под воду. Кстати, перед пересечением минных полей нас ожидало первое учебное погружение. На мелководье, там сорок метров всего.

Что касается передачи добычи Союзу, то на данный момент заполненность Хранилища составляла двадцать три процента, и то в основном за счёт топлива, слитого с терминалов. Большую часть продовольствия я передал командованию обороной Ленинграда и руководству города. Множество небольших складов было создано и взято под охрану. Одно ясно: продовольствия на пару лет блокады без экономии точно хватит. Этим я снял огромный камень со своей души.

Из вооружения я передал две сотни артиллерийских стволов, столько же миномётов, пару сотен грузовиков и не так уж много танков: сорок Т-28 и пятьдесят Т-34. Всё топливо, которое было в бочках, тут же передал на созданные склады, а также стреловое оружие на шесть стрелковых полков, патроны и гранаты, но не так и много: у самого мало было. Всё остальное осталось под Москвой. В это время произошла Киевская катастрофа, и вооружение как раз в тему было.

Сейчас по улицам Москвы катались тысячи две немецких авто, из них шестьсот роскошных. Свой наркомат я не забыл, Кузнецову «хорьх» подарил, Берии тоже. Да и пятьдесят машин в его гараж, как и обещал, поставил. Вот на всё это и ушло время.

Себе я оставил продовольствия двести кубов, топливо, которое было без ёмкостей, дрова да уголь. Из оружия два пистолета «Вальтер» с глушителями, и хотя они расстреляны так, что уже ничего не глушат, я ещё решу эту проблему.

У меня оставались также сотня СВТ, двадцать винтовок и двадцать карабинов Мосина, десять ручных пулемётов ДП, десять ДТ, пять «максимов», пять ДШК на пехотном станке и ещё пять зенитных. Плюс четыре зенитные установки счетверённых пулемётов. К каждому имелся двойной боекомплект. Пара ящиков оборонительных гранат, «лимонок» (РГД-33 я не любил) и три ящика противотанковых. Два полковых миномёта, два батальонных и два ротных, к каждому по пятьсот мин.

Из артиллерии оставалась лишь одна противотанковая пушка в 57 миллиметров и пять сотен снарядов к ней, и по одной гаубице – в 122 миллиметра и 152 миллиметра. Боекомплект каждой гаубицы составлял двести снарядов.

Из мото- и автотехники были два легковых мотоцикла-одиночки, один тяжёлый, советский, купленный мной в Минске, одна вездеходная «эмка», французский пикап, пять полуторок, пять ЗИС-5, один броневик БА-10М, пять танков Т-35А, два Т-40 и по одному БТ-7М, Т-28, ХТ-26, ХТ-130, ХТ-133, Т-34, КВ-1, КВ-2. Все на ходу, полностью заправлены, обеспечены топливом, огненной смесью и боезапасом – хоть сейчас в бой.

Из авиации был один У-2, два «шторьха» и два гидроплана «Арадо-196». Лётчик тот же. Также стоит упомянуть наличие советского автожира модели А-7. Он в полном порядке, заправлен, вооружение установлено, но лётчика для него не было.

Всё съестное, как купленное мной, так и приготовленное, осталось. Остались при мне и восемь армейских полевых кухонь, и наших, и немецких. Из золота, отбитого или захваченного немцами, а после захваченного мной уже у них, я отдал восемьдесят процентов, при мне осталось пять тонн в слитках и монетах. Из восьмидесяти миллионов рублей оставил пять, немецкие деньги все оставил – чуть больше двух с половиной миллионов рейхсмарок. Золото – мой НЗ.

Остальное всё ушло, включая трофеи от немцев, технику и авиацию. Ах да, морской моторный катер и моторная яхта, как и шлюпка, купленная мной в Риге, тоже остались в Хранилище. «Девятка» также на месте была. Ну и запчасти и боекомплект для субмарины. Вот теперь точно всё. Лошадей в этот раз я не брал, только тягачи, тракторы и грузовики.

Я оторвался от размышлений и, осмотревшись, сказал вахтенному командиру:

– Мы на месте, приготовиться к учебному погружению.

Он передал мой приказ вниз. Я первым скатился по лестнице, за мной вахтенный и сигнальщики, которые закрывали люки. Сигнал командам тральщиков передали, так что они отошли чуть в сторону. Вскоре лодка ушла на глубину двадцати метров, двигаясь дальше на электромоторах. Потом погрузились ещё на десять метров, дальше опасно: о дно можем удариться.

Всплыв на перископную глубину, я осмотрелся в перископ (неплохая оптика) и приказал сообщить по отсекам. Однако всё было чисто, акустик доложил, что кроме шума машин сопровождающих кораблей ничего не слышит, так что я отдал приказ на всплытие. Потом мы дошли до наших минных полей, тральщики провели нас, и дальше мы пошли самостоятельно.

В синеве сигнальщики засекли высотного разведчика, не нашего, так что мы ушли на глубину в пятьдесят метров и дальше пошли на малом ходу. Я находился у себя в каюте, изучал приказ, который мне вручили сегодня утром в шесть часов, фактически пинком отправив в рейд. Я прибыл на готовую к выходу лодку, загруженную припасами, и вот мы уже выполняем задание.

Естественно, нашу лодку в банальное патрулирование отправлять смысла нет, свои же потопят, поэтому приказ такой: дойти до порта Любек, раз уж я его знаю, и при возможности атаковать крупные суда и боевые корабли. То есть по факту учебный выход совместили с боевым. М-да, у нас одно учебное погружение без учебных пусков боевых торпед. Действовать мне надлежало по обстановке, и лично мне это очень даже нравилось. Думаю, Трибуцу кто-то умный посоветовал отдать такой приказ.

То, что я постоянно на связи с террор-группами, известно всем, значит, имея широкие полномочия, я могу устроить немцам что угодно, вот и дали мне такую возможность. И не зря, я на Балтике собирался устроить настоящий террор, благо запас торпед и снарядов для лодки тоже был солидный. Однако если что, у немцев же и позаимствую. А помощь моя была вовремя: сильно замедлились переговоры по ленд-лизу. А теперь по факту у нас всё и так есть, лишь боеприпасы нужны.

Закончив изучать приказ, я убрал его в сейф и, устроившись на койке, скинув ботинки, прошёлся Взором вокруг. На дальности работы на воде были одна сорванная с якоря плавающая мина и труп лётчика в спасательном жилете. Я уже посмотрел кто это: не наш, финн.

Вот на дне куда интереснее: одних старых парусников с полсотни только в зоне видимости, а также старый броненосец, который разломился пополам. У него были остатки больших гребных колёс по бокам. В общем, добычи внизу немало, только глубина большая, триста метров.

Хм, странно даже: лодка моя, а команду не знаю, её Мальков тренировал. Надеюсь, в этом боевом походе узнаю команду от и до. Да, со старпомом стоит поговорить о людях: что от каждого ожидать. На борту также имелся представитель особого отдела, он же штатный врач. Чую, весёлые денёчки нас ждут.

Закончив осматриваться, я разделся и вскоре уснул. Вахта у меня ночная, там подъём, запуск дизелей и дальше на них шуруем, заряжая параллельно аккумуляторы. А пока стоит отдохнуть. Уже засыпая, отметил, что наверху началось волнение. Похоже, буря идёт, а синоптики убеждали, что ещё сутки отличная погода будет. На этом и уснул.

Разбудили меня ближе к вечеру. Потянувшись, я отпустил матроса и вздохнул: немецкие подводные лодки типа VII были отличными машинами для войны, но в плане комфорта сильно уступали другим лодкам. Могу сказать только одно: на борту была всего одна индивидуальная каюта – у меня, капитана. У остальных ниши, которые закрывались занавесками. Койки друг над другом. Это у командиров. У унтеров (а у нас старшин) чуть хуже, и совсем в тесноте спали простые матросы.

Между прочим, многим после своей старой подлодки, уничтоженной авиабомбой, «семёрка» казалась совсем небольшой. Два гальюна на борту, сейчас работают оба, но не факт, что надолго: проблемы с ними, это больная тема немецких подводников. Когда немцы уходят в долгий рейд, то в одном из гальюнов делают склад свежих продуктов и пользуются одним на пятьдесят человек; думаю, вы поймёте, какая вонь там стояла. Мы же уходили на двадцать дней, если раньше не поступит приказ возвращаться.

Да, ещё у врача была своя каюта, но она же и санитарный пункт. Там он лечит, осматривает и проводит операции при необходимости, ну и живёт там же. Причём если есть раненый, он оставляет его на своей койке, а сам спит на месте раненого. Я уже говорил про тесноту. Добавлю, что некоторые койки имеют двух владельцев: пока один на вахте, другой спит.

Осмотревшись Взором, я отметил, что мы всё также идём под водой малым ходом. До заката час, на борту уже переизбыток углекислоты, всё же пять десятков человек в тесном замкнутом пространстве, семь часов под водой. Большая часть так и спали, но такая тренировка дала понять, что предел есть, эти семь часов команда под водой просидеть сможет. Я слышал, что какие-то команды и сутки на грунте лежали, пока над ними эсминцы ходили, но не знаю, правда это или нет. Сам я читер и собираюсь пользоваться своими умениями.

Позавтракал я в кают-компании вместе с другими командирами, была рисовая каша с маслом и чай с булочками. После этого, приняв лодку, отдал приказ на всплытие, который команда встретила с заметным облегчением. Многие из матросов лежали на полу: там дышалось легче.

Сначала мы всплыли на перископную глубину. Горизонт чист, небольшое волнение есть, но не более, небо тоже чистое, так что всплыли на поверхность, и я отдал приказ открыть люки. Наверх мигом поднялись сигнальщики, и вниз хлынул такой живительный воздух. Заработали дизеля, и пошла зарядка практически в ноль разряженных аккумуляторов, продолжалось тестирование систем лодки.

Пока зенитчики заряжали орудия – два зенитных автомата и палубное орудие, последнее для тренировки, – матросы получили разрешение проветриться и, поднявшись наверх, прогуливались по палубе.

Я не был вахтенным командиром, им был лейтенант Остриков, просто ночью я контролировал лодку, а старпом днём. Сейчас он, поужинав, отбывал ко сну. Лодка будет всю ночь идти в сторону Швеции, потом поворот. Через трое суток мы должны быть у Любека. Это если идти на полном ходу, но я думаю, что дорога займёт больше времени, может и до пяти суток дойти, если мы кого-нибудь встретим и придётся обойти или переждать под водой.

Двигались мы уже порядка шести часов, я как раз пил кофе у себя в каюте: кок, перед тем как отбыть ко сну, наварил и залил его в мой командирский, на два литра термос. И в это время Взор показал на границе дальности чужую субмарину, которая, как и мы, в надводном положении шла нам навстречу. Я сразу опознал британскую подлодку.

Быстро прослушав, о чём на ней общаются вахтенные, я понял, что они идут к Финляндии. Два офицера прикидывали на карте, как высадить пять человек, причём так, чтобы их не засекли. Они должны были сделать это поближе к Хельсинки. Я пока не понял их интерес к финнам, но мне это уже не нравится.

Я снял трубку, висевшую на стене, и услышал голос вахтенного:

– Товарищ командир?

– Стоп машины. Глушите дизеля. Тишина в отсеках. Акустику слушать.

– Есть.

Я как раз чашку помыл и вышел из каюты, направляясь к посту акустика, который располагался в соседнем помещении. И тут акустик как раз высунулся из помещения с наушниками на голове. Это был старшина первой статьи Голиков, который сообщил:

– Товарищ капитан, слышу шумы. Пеленг прямо по курсу. Дизеля. Похоже, подлодка. Далеко, пока не разобрать, чья.

Остриков, продрогший, несмотря на тёплую одежду, уже спустился с мостика и вопросительно посмотрел на меня.

– Любая субмарина для нас опасна. Уходим на глубину. Тут, согласно картам, сто шестьдесят метров до дна, идём на рабочую в пятьдесят, – велел я ему. Попросив у акустика наушники, я послушал и уверенно сообщил: – Английская субмарина. Тип U. Что за группа, так с ходу не скажу.

Подняв часть команды, мы ушли под воду, двигаясь на электромоторах, потом затаились на глубине, соблюдая тишину. Когда британцы ушли и акустик перестал их слышать, мы снова всплыли и дальше пошли на дизелях.