Каллистяне

В ПУСТОМ ПРОСТРАНСТВЕ

За долгие тысячелетия разум человека привык к факту существования Солнца. Представить себе мир, не имеющий Солнца, очень долгое время казалось невозможным. Ночь не давала такого представления, так как человек знал, что Солнце все-таки существует, хотя временно и невидимо.

Потом человек узнал, что есть в мире места, где Солнце не светит, но он представлял их себе чисто отвлеченно. На Земле таких мест не было, а удалиться от нее человек не умел. Мир без Солнца был миром теоретическим, доступным только разуму, а не чувствам человека Земли.

И вот Солнце исчезло! Оно стало во всем подобно другим звездам, окружившим звездолет Каллисто со всех сторон. Его даже трудно было найти на небе, усеянном бесчисленным количеством таких же блестящих точек, как и оно.

Так слабо светило лучезарное Солнце Земли, что на него можно было смотреть через оптические приборы корабля совершенно так же, как и на любую другую звезду.

Это было так странно, так противоречило вековому опыту человека, что Георгий Николаевич Синяев, привыкший как астроном к мысли, что Солнце обыкновенная звезда, с трудом мог убедить себя в том, что слабая звездочка, которую он видит в окуляре, действительно то самое Солнце, возле которого, где-то совсем близко, находится его родная планета, неразличимая на таком расстоянии.

Вид неба поразительно изменился. Ни одного из знакомых с детства созвездий не было видно. Все звезды изменили свое положение, «перепутались», и он с изумлением убеждался, что не может найти ни одной из них. Вернее, не мог найти в первое время. Теперь, когда прошло семь месяцев полета, с помощью Вьеньяня Синяев научился находить так хорошо ему знакомые прежде звезды в их новом расположении относительно друг друга.

Но, как это ни странно, Солнце «терялось» для него чаще других звезд. Труднее всего найти на небе было именно его.

Это непонятное обстоятельство долгое время оставалось загадкой для Синяева, но, когда в одной из бесед Вьеньянь рассказал ему, что после отлета с Каллисто испытывал то же самое затруднение относительно Рельоса, молодой астроном понял причину. При отыскании любой звезды он мог немного ориентироваться по расположению Млечного Пути, который с борта корабля имел точно такой же вид, как и с Земли, а видеть Солнце относительно этого Млечного Пути ему никогда прежде не приходилось. Оно всегда казалось обособленным от других звезд, не имеющим с ними никакой связи. Смотреть на Солнце как на звезду надо было привыкнуть.

Но если находить Солнце и звезды было трудно, то изучать их с помощью многочисленных и совершенных приборов астрономической обсерватории звездолета было наслаждением. Абсолютная пустота за бортом создавала идеальные условия, о которых астрономы Земли могли только мечтать.

Синяев работал с увлечением, до минимума сократив часы отдыха.

Он делал это не только из научной любознательности. Работа помогала бороться с мыслями о Земле, об оставленных на ней близких людях. Он понимал, как мало шансов застать по возвращении отца и мать живыми, и хотя ни минуты не раскаивался в своем решении лететь на Каллисто, думать о родных было тяжело и трудно.

То же самое происходило и с Широковым. Он был одинок, у него не осталось на Земле любимой семьи, но разлуку с родной планетой он переживал, пожалуй, еще тяжелее. Единственное, чем он мог заняться, были переводы на каллистянский язык взятых с собой книг, а здесь все – каждая строчка, каждое слово – напоминало покинутую Землю, все говорило только о ней.

Петр Аркадьевич, подобно своему другу, работал «с утра до ночи».

Каллистяне с неизменным радушием и заботливостью относились к своим гостям, всеми силами стараясь помочь им справиться с тоской, понимая, как тяжел именно первый год разлуки с родиной. Они сами пережили точно такое же состояние, когда корабль удалялся от Каллисто, двадцать два земных года тому назад.

Звездолет находился в пути уже восьмой месяц по земному счету. Почти два триллиона километров отделяло его от Солнца и Земли. Медленно и постепенно увеличивая скорость, он летел сейчас с непостижимой для ума быстротой, каждую секунду оставляя позади свыше ста девяноста тысяч километров.

Беззвучно и непрерывно работали могучие двигатели корабля, прибавляя к его скорости девятьсот шестьдесят четыре километра каждые сутки. (То есть каждые двадцать четыре часа. Суток, в обычном понимании этого слова, на корабле, конечно, не было.) Ускорение, а следовательно, и сила тяжести, равнялось десяти метрам в секунду, и экипаж чувствовал себя так же, как на Земле или Каллисто. Еще четыре месяца двигатели будут работать, а затем звездолет как небесное тело будет двигаться по инерции. Только на расстоянии трех триллионов четырехсот тридцати двух миллиардов километров от Рельоса двигатели снова заработают, чтобы так же постепенно замедлить скорость.

Широков и Синяев уже настолько хорошо овладели каллистянским языком, что могли говорить со своими хозяевами на любую тему. Наконец-то они смогли задать вопрос, так сильно интересовавший ученых и инженеров Земли: что давало силу двигателям корабля, что служило для них «горючим»?

Ответ не был неожиданным.

Ученые Земли пока еще в принципе, но уже представляли себе конструкцию мезонной ракеты и те возможности, которые она открывает для астронавтики. Было только неясно, как получать струи античастиц, где хранить антивещество, чтобы не происходило аннигиляции.

Каллистяне все это знали. Но их мезонная техника настолько опередила представления о ней людей, что не было ничего удивительного в том, что Смирнов и Манаенко, занимаясь на Земле изучением двигателей звездолета, так и не поняли, что перед ними не атомный, а мезонный двигатель. К тому же каллистяне из вполне понятных опасений не допускали земных ученых туда, где хранилось антивещество. Звездолет каллистян был мезонным и атомным одновременно. Для полета на малой скорости вблизи Земли и в ее атмосфере каллистяне пользовались атомной энергией, а в межзвездном пространстве переключали двигатели на мезонную. Но отражающего рефлектора на корабле не было. От чего отражалось мощное излучение, создаваемое аннигиляцией, для Широкова и Синяева так и осталось неясным. Это была техника, еще не доступная пониманию землянина.

За семь месяцев они привыкли к кораблю и чувствовали себя на нем как дома. Люди Земли жили одной жизнью (вернее, старались жить) со своими хозяевами.

Это было нетрудно. Каллистяне обладали поразительной чуткостью и, казалось, понимали самые тонкие оттенки мыслей и настроений своих земных друзей. Ни разу не было случая, чтобы кто-нибудь из каллистян навязывал свое общество, когда по той или иной причине люди хотели остаться одни. Каллистяне безошибочно угадывали такие мгновения, точно обладали способностью читать мысли.

Первое время, да, пожалуй, и все десять месяцев пребывания звездолета на Земле, люди с трудом отличали одного каллистянина от другого. Они все казались «на одно лицо». Теперь Широков и Синяев отличали их так же легко, как своих земных друзей и знакомых. Им было странно вспомнить, что они могли раньше не замечать столь очевидной разницы. Так же, как люди, каллистяне были не похожи друг на друга. И не только чертами лица. Невозмутимый и даже флегматичный Мьеньонь резко отличался от впечатлительного Синьга, вдумчивый, редко улыбающийся Диегонь – от жизнерадостного, любящего шутку и острое слово Леньиньга. Между Бьяининем и Вьеньянем не было, казалось, ничего общего – настолько различны были их характеры и даже манера разговаривать. Общим для них всех было только одно

– то, что побудило их принять участие в космическом рейсе, – любовь к знанию.

Широков и его друг временами забывали, что они сами не каллистяне, настолько тесно сблизились представители двух планет. И те и другие думали и говорили об одном и том же – о времени, когда звездолет домчит их до Каллисто. И те и другие по разным причинам, но одинаково нетерпеливо ожидали этого дня.

Широков почти все время проводил в своей каюте, занимаясь переводами. Ему усердно помогал Бьяининь, не прекративший изучать русский язык и сделавший в нем значительные успехи. Правда, говорил он, сильно искажая произношение слов, с несвойственной русскому языку мягкостью звука, но мог читать и понимать почти все. В перерывах астрономических наблюдений к ним присоединялся Синяев. Втроем они вели нескончаемые беседы, очень редко касавшиеся Земли и всегда переходящие на Каллисто. Широкову и Синяеву было тяжело говорить о Земле, и они старались не затрагивать этой темы. Бьяининь также никогда не начинал разговора о планете, оставшейся позади, и если все-таки разговор переходил на Землю, то это всегда случалось по вине Широкова.

Так и сегодня Широков, закончив очередной лист перевода и отложив его в сторону, поднял голову и обратился к Синяеву, усердно переводившему описание какого-то экспоната для каллистянского Музея Земли.

– Я работаю над переводом романа Льва Толстого, – сказал он. – С каким изумительным искусством он умеет в нескольких словах дать яркую картину нашей природы! Но переводить эти описания невероятно трудно. Возьмите, например, такой отрывок. Как перевести его на каллистянский язык так, чтобы читатели на Каллисто почувствовали пейзаж, как чувствуем его мы? «В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза, вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась, и из-под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленая, первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое-где по березняку мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме». Как тут быть, если они не знают, что такое береза, ель и зима?

– Да! – только и нашел, что ответить Синяев. – Как же вы выходите из этого затруднения?

– На Земле, – сказал Широков, – мы упустили из виду, что очень многие слова непереводимы на каллистянский язык. Выход один. Я сделаю сейчас черновой перевод, с тем чтобы отредактировать его на Каллисто, когда буду лучше знать каллистянский язык, а Бьяининь овладеет русским. Тогда мы сможем составить русско-каллистянский словарь.

– Впоследствии, – заметил Синяев, – можно будет сконструировать электронную машину-переводчик. Все равно полного совпадения текстов не удастся добиться. Вы знаете, – прибавил он, меняя тему, – что Диегонь заболел?

– Знаю, но он скоро будет здоров.

– Что с ним?

Широков пожал плечами.

– Каллистяне все болезни сводят к расстройствам центральной нервной системы. И это, конечно, правильно. Но их диагнозы становятся несколько однообразными.

– Какие средства лечения применяет Синьг?

– Отдых, – ответил Широков. – Искусственный сон. У нас на Земле также применяют это средство, но не так часто, как каллистяне. У них оно универсально.

– Значит, Диегонь спит?

– Да, уже два дня.

– Я хотел вам сказать, что сам чувствую себя не совсем хорошо.

– Трудно двигаться? – быстро спросил Широков.

– Да, слабость какая-то. А как вы угадали?

– У меня самого такое чувство, что я ослабел. Как будто все стало тяжелее, чем раньше.

– И собственное тело кажется тяжелым? Может быть, они увеличили ускорение.

– Не думаю. Надо поговорить с Синьгом. Синяев взял со стола книгу и взвесил ее на руке.

– Она стала явно тяжелее, – сказал он.

В дверь постучали.

– Войдите! – сказал Широков по-каллистянски.

В каюту вошел Ньяньиньг.

– Я не помешаю? – спросил он с обычной вежливостью.

– Нисколько, – ответил Широков. – Садитесь и примите участие в нашей беседе.

Каллистянин придвинул кресло и сел.

– Мы только что говорили, – сказал Синяев, – что все предметы на корабле стали как будто тяжелее.

– Это так и есть, – ответил инженер.

– Увеличилось ускорение?

– Нет, оно прежнее. Но мы летим уже со скоростью свыше ста девяноста тысяч километров в секунду, и, следовательно… (Читателю надо всегда помнить, что меры веса, расстояний и времени и т. п. на Каллисто совсем иные, чем у нас. Автор «переводит» все фразы каллистян, относящиеся к измерениям, во избежание путаницы.)

– Ах да! – воскликнул Синяев. – Я совсем упустил из виду скорость.

Широков вопросительно посмотрел на него.

– На звездолете сказываются законы относительности, в частности увеличение массы при скоростях, соизмеримых со скоростью света.

– Совершенно верно, – подтвердил Ньяньиньг. – Как сам корабль, так и все, что на нем находится, стало сейчас приблизительно в один и тридцать пять сотых раза тяжелее, чем было при старте. Когда мы достигнем скорости в вести семьдесят тысяч километров, масса увеличится ровно в два с половиной раза, а при конечной скорости корабля, которая, как вам известно, составляет двести семьдесят восемь тысяч, она увеличится в два и семьдесят семь сотых раза. ( Увеличение массы от скорости тела является следствием из общей теории относительности и подтверждено опытом. Зависимость массы от скорости выражается формулой:

M = M0/v(1-v2/c2),

которая дает заметный результат только при скоростях, соизмеримых со скоростью света. Когда скорость тела (V) равна скорости света (с), масса (М) становится бесконечной.)

– Такой вес, – сказал Широков, – может вредно сказаться на здоровье экипажа.

– Нашей наукой установлено, – ответил Ньяньиньг, – что постепенное увеличение веса до двух с половиной раз безвредно для человека. Диегонь доводит скорость до двухсот семидесяти восьми тысяч и, как я сказал, вес – до двух и семидесяти семи. Это уже не безвредно, но мы принимаем меры.

– Какие? – спросил Широков.

– Когда корабль достигнет скорости в двести семьдесят тысяч километров в секунду, его экипаж будет продолжать путь лежа, до момента наступления невесомости.

– Когда это произойдет?

– Через семь тысяч пятьсот ваших часов после старта с Земли.

Синяев быстро произвел подсчет на листке бумаги.

– По нашему счету, – сказал он, – это будет пятнадцатого марта.

– Почти ровно через три месяца, – сказал Широков. – Сколько же времени придется лежать?

– Двести семьдесят два часа. Но вам не будет скучно. Все это время вы будете спать.

– Я понимаю, – сказал Синяев, – звездолет летит в пустом пространстве и не нуждается в управлении. Но все же это рискованно.

– Я не точно выразился. Мьеньонь и я будем спать по очереди, на всякий случай.

– Вероятно, именно из-за увеличения массы вы остановились на скорости в двести семьдесят восемь? – спросил Широков.

– Отчасти поэтому, но были и другие причины, связанные с двигателями. Очень заманчиво лететь с ускорением половину пути, а вторую половину с замедлением, но пока это недоступно нашей технике.

– Но в этом случае корабль должен превысить скорость света, – недоуменно сказал Широков, который очень смутно знал выводы теории относительности.

– Существует мнение, что скорость света не является пределом, – ответил Ньяньиньг, – и ее можно превысить. Но на практике это не проверено. Пока считается, что при непрерывном ускорении корабль будет все время приближаться к скорости света, но никогда ее не достигнет.

– Парадоксы относительности, – заметил Синяев. – Мы сейчас проверяем на практике ее выводы.

Тревожная мысль мелькнула у Широкова. Он вспомнил, что для человека, движущегося со скоростью, близкой к скорости света, время должно идти медленнее, чем для находящегося на Земле. Пока они будут лететь на Каллисто и обратно, время Земли далеко обгонит время корабля.

– Ну и как, – спросил он, – сходится теория с практикой?

– Пока во всем.

– Значит, вернувшись на Землю, мы не застанем никого из тех, кого оставили? Перенесемся в будущее? Очень неприятно.

– Не понимаю вас, – сказал Ньяньиньг. – Вы же знали, что расстаетесь с Землей на двадцать пять лет. Что же вас сейчас встревожило?

– Я упустил из виду, что на Земле пройдет больше, чем двадцать пять.

– Это почему? – удивился Синяев.

– Когда мы вернемся на Землю, по земным часам?

– Через двадцать пять лет. Вы же это знаете.

– По-видимому, – сказал Синяев, – Петр Аркадьевич запутался в парадоксе времени. Это неудивительно, он не математик. Время полета вычислено для земного времени, но не для времени на корабле, как вы думаете. Мы будем лететь на Каллисто одиннадцать лет по часам Земли, но гораздо меньше по часам корабля. Для нас полет будет продолжаться немного больше трех лет. Вы вернетесь постаревшим лет на десять, а все ваши родные и знакомые постареют на двадцать пять. Это своеобразная премия за скуку полета.

– Действительно, – сказал Широков, – я не математик и плохо уясняю себе подобные парадоксы. Но я очень рад, что мои опасения ложны.

Синяев и Ньяньиньг засмеялись.

В последующие дни они внимательно следили за тем, как медленно, но непрерывно увеличивалась на корабле тяжесть всех предметов. Белый шар летел все быстрее и быстрее, приближаясь к моменту, когда двигатели остановятся и он полетит по инерции.

Тогда исчезнет всякая тяжесть и наступит странная, фантастическая жизнь без веса. Она будет продолжаться девять лет по часам Земли, но только три – по часам корабля. И все это время звездолет будет мчаться с одной и той же скоростью к далекой Каллисто, через мрак и холод Вселенной, из мира безмолвия к миру света, движения и жизни.

БЕЗ ВЕСА

Незаметно приблизился день пятнадцатое марта, когда экипаж звездолета должен был погрузиться в сон, чтобы без вреда для себя перенести сравнительно короткий период чрезмерного увеличения тяжести. Широков уже с трудом мог поднять свою пишущую машинку. Кресла в его каюте стали так тяжелы, что приходилось напрягать все силы, чтобы сдвинуть их с места. Ходить, а в особенности подниматься по лестницам, было утомительно. У Петра Аркадьевича было такое ощущение, будто он постарел по крайней мере лет на сорок.

По совету Синьга, он работал теперь полулежа на мягком диване, стараясь двигаться как можно меньше.

– Даже думать стало как будто тяжелее, – заметил Синяев.

Они говорили медленно и невнятно, с трудом двигая губами и языком. Синяев был бледен.

– Я себя плохо чувствую, – ответил он на вопрос Широкова.

Они замолчали, устав от этого короткого разговора, и долго неподвижно лежали: Широков – на том, что отдаленно напоминало диван, Синяев – в кресле. Слышалось только напряженное дыхание. Каждый вздох требовал усилий, словно что-то тяжелое лежало на груди и мешало дышать.

– Я долго не выдержу, – сказал Синяев.

– Сегодня, – ответил Широков.

Он вынул часы. Это был прекрасный хронометр, подаренный ему профессором Лебедевым накануне старта. «Возьмите их, – сказал Семен Павлович. – Эти часы будут верно служить вам все двадцать пять лет».

– Они стоят, – сказал Широков. – Пружина не в силах двигать механизм, все части которого стали в два с половиной раза тяжелее.

Без стука в каюту вошел Синьг. Каллистянский врач двигался с очевидным усилием. За ним вошел Мьеньонь. Будучи моложе своего товарища, инженер шел легче и без видимого усилия нес небольшой плоский предмет, похожий на футляр готовальни.

– Мы пришли пожелать вам спокойной ночи, – улыбаясь, сказал он.

– Кроме вас и нас двух, – прибавил Синьг, – весь экипаж звездолета уже спит. Теперь ваша очередь.

– Наконец-то! – облегченно вздохнул Синяев. – Начните с меня.

– Вы ляжете у себя?

– Да, конечно, – ответил астроном.

Он вышел с обоими каллистянами.

– Разденьтесь и лягте, – сказал Синьг, на мгновение задержавшись у двери.

– Хорошо, – ответил Широков.

Оставшись один, он подошел к стене и нажал кнопку. Беззвучно отделившись от стены, как бы выйдя из нее, появилась широкая мягкая постель.

Ожидать пришлось недолго. Минут через семь оба каллистянина вернулись.

– Ну как? – спросил Широков.

– Гьеорьгий уже спит, – ответил Синьг.

Мьеньонь открыл футляр. В нем находилось несколько прозрачных кубиков, наполненных бесцветной жидкостью, и банка прямоугольной формы.

Широков знал, что это такое.

– Сначала питание, – попросил он, – потом сон.

– Как хотите, – ответил Синьг.

Он положил четыре кубика у сгиба локтей обеих рук Широкова. Через минуту кубики были пусты. Питательный раствор безболезненно впитался сквозь стенки кубиков и кожу внутрь тела.

– Меня разбудят или я проснусь сам? – спросил Широков.

– Проснетесь сами, – ответил Синьг. – Доза рассчитана на двести двадцать пять часов сна.

– Так точно?!

Широков повернулся набок. Синьг заботливо подложил ему под спину подушку.

– Вам удобно?

– Очень хорошо. Давайте!

Синьг поднес к его рту гибкую трубку, соединенную с банкой. На конце трубки находился, раструб, плотно закрывший губы.

– Вдохните все сразу, – сказал Синьг. – Одним глубоким вдохом.

Широков с силой вдохнул. На секунду ему показалось, что фигуры каллистян закачались и как-то странно расплылись. Потом все исчезло, и он погрузился в глубокий сон без сновидений.

Он не почувствовал, как Синьг ласково провел рукой по его лбу и волосам.

– Не забудьте, – сказал он Мьеньоню, – время от времени заходить к ним и передайте об этом Ньяньиньгу. Если заметите малейшую перемену, немедленно разбудите меня.

– Ну конечно! – ответил инженер. – Мы хорошо знаем, что эти два человека для нас бесценны.

Синьг задумчиво смотрел на спящего Широкова.

– Странно, – сказал он. – Когда мы находились на их планете, я как-то привык к цвету их кожи, а сейчас она кажется мне снова необычайной. Посмотрите, как причудливо и как нежно коричневатый цвет лица переходит в розовый цвет шеи и плеч. А кисти рук совсем белые. Действительно, фантазия природы неисчерпаема. А их глаза! Какая странная форма. У Гьеорьгия они серо-зеленые, а у Пьети – чисто-голубые. Если бы мы вернулись одни, нам могли не поверить, что могут существовать такие удивительные люди.

* * *

Белый шар мчался сквозь черную пустоту.

Беззвучно работали двигатели, отбрасывая назад невидимый глазом свет. Постепенно увеличивающаяся сила реакции все с большей и большей мощью толкала вперед огромный корабль, становившийся все тяжелее и тяжелее.

Экипаж спал.

Мьеньонь, лежа в своей каюте, внимательно следил за показаниями приборов, расположенных перед ним на стене. В той же каюте спал Ньяньиньг. Через определенное время он проснется и сменит Мьеньоня. Только они двое будут бодрствовать все эти полторы недели, охраняя корабль от непредвиденных случайностей. Звездолет мчался вперед.

Каждую минуту оставались позади сотни тысяч километров.

Впереди были Рельос, Каллисто, Родина! Мысль о них согревала Мьеньоня теплым чувством любви.

Глубокая тишина царила на корабле.

Широков не сразу пришел в себя. Пробуждение было медленным и постепенным: бессознательность сменилась сновидениями. Он видел себя дома. Рядом был Куприянов и бинтовал ему ногу. Бинт ложился плотно, так что нога немела. «Послабее», – попросил Широков. «Нельзя, – ответил профессор. – Вам надо лететь на Каллисто». –«Каллисто? – спросил Широков. – Я где-то слышал это слово». – «Вы будете лететь двадцать пять лет, – сказал Куприянов. – Повязка может ослабнуть». И он еще крепче зажал ногу. «Теперь я положу вас в воду», – сказал он, поднял Широкова и понес. Потом он исчез, а Широков оказался на воде и плыл лежа на спине. «Наверное, это и есть дорога на Каллисто», – подумал он. И проснулся. Еще не открывая глаз, он сразу вспомнил все. Он знал, что лежит в своей каюте, на каллистянском звездолете, и что полторы недели, очевидно, уже прошли. Но ощущение плотного бинта на ноге почему-то не проходило, и казалось, что он действительно лежит на воде. Еще не сознавая ясно причины, он открыл глаза и увидел прямо перед собой большой лист бумаги, на котором по-русски крупными буквами было написано:

«ОСТОРОЖНЕЕ! ПОМНИТЕ ОБ ОТСУТСТВИИ ВЕСА!»

Туманная дымка сна, заволакивавшая его мозг, быстро рассеивалась. Он понял смысл и значение этой предупреждающей надписи. Она была сделана, вероятно, Бьяининем.

Диегонь подробно объяснил, как надо вести себя в условиях невесомости, и Широков хорошо помнил его слова. Он осторожно пошевелил руками. Как ни медленно было это движение, ему показалось, что вся постель заколыхалась под ним.

Стараясь не шевелиться, он стал обдумывать, как подняться, одеться и выйти из каюты. Левая нога продолжала быть «забинтованной». Очевидно, просыпаясь, он неловко подогнул ее и нога затекла. Очень осторожно Широков выпрямил ногу. Он сразу ощутил прилив крови и понял, что она затекла недавно.

Он чувствовал себя здоровым и сильным.

Медленно повернув голову, Широков посмотрел вокруг.

Первое, что бросилось ему в глаза, было отсутствие привычного пола. Каюта стала совершенно круглой, как внутренняя полость мяча. Его постель, прикрепленная к стене, высоко висела над той частью, которая все еще воспринималась им как нижняя.

«Как же я встану, если встать не на что?» – подумал он.

Рядом с постелью висело в воздухе кресло, на котором лежало белье и одежда.

Широков долго смотрел на него. Он понимал, что ему некуда падать, но никак не мог заставить себя поверить в реальность этого зрелища.

Кроме этого кресла, вся обстановка каюты исчезла. Очевидно, каллистяне проснулись раньше и привели каюту в состояние, соответствующее новым условиям.

Широкову хотелось встать и одеться, но он продолжал лежать, боясь пошевелиться.

«Но ведь я не лежу, – говорил он сам себе. – Тяжести нет. Я вишу вдоль постели, не опираясь на нее, вишу в воздухе. Точно так же я могу висеть в любом другом месте».

Но он не мог заставить себя сделать нужное движение и покинуть свое ложе.

Чувство стыда при мысли, что кто-нибудь может войти и увидеть его страх, заставило Широкова преодолеть малодушие.

Он осторожно приподнял одеяло и на мгновение выпустил его из рук. Одеяло не упало обратно, а осталось висеть над ним. Невольным движением Широков схватил его и тут же почувствовал, что сам поднялся над постелью. Проведя рукой за спиной, он убедился, что действительно висит, ни на что не опираясь.

Взявшись руками за края постели, он притянул свое тело обратно.

Минут пять он лежал, стараясь справиться с волнением, и только когда его сердце перестало отбивать пулеметную дробь, медленно выпрямился и сел.

Руки плохо его слушались. Они ничего не весили, а мозг еще не привык управлять невесомыми членами. Координация между мышечными усилиями и вызываемыми ими движениями была нарушена, и должно было пройти известное время, пока организм приспособится к новым, никогда раньше не испытанным условиям.

Стараясь точно рассчитывать свои движения, Широков протянул руку к креслу, чтобы взять лежавшее на нем белье. Но, по-видимому, он слишком сильно нажал на сиденье, потому что кресло вдруг покачнулось и плавно опустилось вниз (он все еще считал то, что находилось под его постелью, низом, а противоположную сторону – верхом, хотя эти понятия не имеют смысла в мире без тяжести).

– Ну вот! – вслух сказал Широков. – Что же теперь делать? Как поднять его обратно?

Он чувствовал себя совершенно беспомощным и «сидел» на краю постели, держась за нее, чтобы не упасть.

«Но я же не могу упасть, – убеждал он самого себя. – Тяжести нет!»

Он уже не боялся, что кто-нибудь может войти, а хотел этого. Пусть увидят, что он боится, но помогут ему. И он почувствовал глубокое облегчение, когда дверь открылась.

На пороге «стоял» Синьг.

На мгновение Широков испугался, что каллистянин не заметит отсутствия пола и упадет, переступив порог.

– Проснулись? – спросил Синьг. – Как вы себя чувствуете?

Он отделился от двери и оказался висящим в воздухе. Это зрелище было еще поразительнее, чем вид висящего кресла. Синьг плыл к Широкову, как пушинка, гонимая слабым ветром.

– Чувствую себя хорошо, – ответил Широков. – Но никак не могу приспособиться.

– Мы это испытали, – сказал Синьг, – когда впервые потеряли вес.

Он «стоял» около постели так спокойно и просто, что Широкову показалось совсем не страшным покинуть свое убежище.

– Мы оставили вам кресло, – сказал Синьг, – думая, что оно поможет вам, но я вижу, что вы неправильно им воспользовались.

Широков засмеялся:

– Это верно, что неправильно. Я хотел достать одежду, но она убежала от меня!

Синьг коснулся рукой края постели, и этого слабого движения оказалось достаточно, чтобы его тело плавно опустилось. Он взялся за спинку кресла и, оттолкнувшись ногой, поднялся обратно с ним вместе. В обычных условиях было бы невозможно держать тяжелое кресло на весу одной рукой.

– Одевайтесь! – шутливо сказал Синьг. – А я буду держать его, чтобы оно опять не убежало.

ЗА БОРТОМ КОРАБЛЯ

Шло время.

Много событий произошло и на Земле, и на Каллисто. Одиннадцать лет – срок не малый.

А звездолет все так же быстро и равномерно мчался через пустоту Вселенной от одной планеты к другой. Призрачным сном казалась Широкову и Синяеву жизнь на Земле. Словно отодвинулась она куда-то далеко-далеко, в туманную даль прошлого.

Позади осталась та невидимая точка, где звездолет находился на равном расстоянии от Рельоса и Солнца. Космонавты торжественно отметили момент перехода через эту точку. И снова потекло время, наполненное работой, различной у каждого члена экипажа, но направленной к одной и той же цели.

За бортом была вечная ночь, не было и не могло быть смены света и темноты, но как-то сам собой раз навсегда установился распорядок «дня». Чередование сна, работы и отдыха шло в строгой последовательности, и это тоже как-то помогало тому, что время шло быстро.

День за днем складывались в недели, недели – в месяцы, и Широков иногда с удивлением замечал по своему дневнику, что прошло гораздо больше времени, чем он думал. Все ближе и ближе была так недавно казавшаяся бесконечно далекой, но с прежней силой влекущая к себе планета Каллисто.

Рельос – Сириус – все так же казался, даже через оптические приборы, крохотной точкой, но звездолет был к нему уже гораздо ближе, чем к Солнцу. Величественная звезда приближалась. Оставшееся расстояние уже не казалось Синяеву непреодолимой бездной. Эта бездна легла позади – между кораблем и Солнцем.

Подходил к концу десятый год полета. Скоро вновь заработают двигатели, начнется торможение и ставшая столь привычной невесомая жизнь окончится.

Тот постоянный счет лет, который так заметен в условиях жизни на Земле, потерял всякое значение на корабле; время, подобно направлению, спуталось, и Широкову с трудом удавалось вести свой дневник по земному календарю. Было странно сознавать, что они прожили около трех лет, а на Земле прошло почти ровно десять, что дни и месяцы на корабле не равны дням и месяцам Земли. «Выигрыш времени» создавал труднопреодолимую путаницу в сознании.

Но, несмотря на этот «выигрыш», прошедшее от старта время казалось долгим.

– Обратная дорога покажется нам еще более длинной, – сказал Широков.

– Обратный путь всегда кажется более коротким, –ответил Синяев. – А для нас с тобой он еще более сократится сознанием, что мы возвращаемся на Родину.

Они давно перешли на «ты» и относились друг к другу с братской любовью. Здесь, на корабле (и еще больше – в будущем, на Каллисто, в условиях чуждой им жизни), они и были братьями, в более полном значении этого слова, чем оно понимается обычно.

– Именно потому, – возразил Широков, – дорога и покажется длиннее.

– Там увидим! Длиннее или короче, но еще несколько лет придется провести на звездолете. Разве что мы не захотим вернуться.

– Не захотим вернуться? – удивленно спросил Широков. – Разве ты допускаешь, что это может случиться?

– Нет конечно, – улыбнулся Синяев. – Это я так, к примеру.

Находившийся тут же Бьяининь поднял голову от книги, которую внимательно читал, готовя ее к переводу. Он уже совершенно свободно владел русским языком, и, когда говорил на нем, только мягкость звука напоминала, что он каллистянин.

– Обратная дорога, – сказал он, – кажется короче только до середины. А затем она становится все длиннее и длиннее. Можете мне поверить, я сам это испытываю.

– Значит, мы оба правы, – засмеялся Синяев.

– Кроме того… – начал Широков, но не закончил фразы. Что-то случилось.

Они услышали едва уловимый звук удара.

Но не он поразил их и заставил сердца забиться чаще.

Они привыкли, что полет корабля совершенно незаметен внутри него. Гигантский шар летел так плавно и равномерно, что всегда казалось, что он стоит на месте. И вот все трое ощутили легкий толчок. Звездолет чуть заметно вздрогнул.

Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу и напряженно прислушивались. Но все было тихо. Корабль, как и прежде, казался совершенно неподвижным.

Было ясно, что он летел с прежней скоростью и по прежнему направлению. Если бы это было не так, если бы звездолет хоть немного уклонился от прямого пути или замедлил скорость, люди были бы уже мертвы. При скорости в двести семьдесят восемь тысяч километров в секунду никакое, даже ничтожно малое, изменение режима полета не могло пройти безнаказанно для экипажа. Инерционные перегрузки получились бы чудовищно огромными.

Что же случилось?

Первым бросился к двери Бьяининь. Широков и Синяев поспешили за ним в круглый коридор. Обычно пустынный, он сейчас быстро наполнялся каллистянами, спешившими в центральный пост. Очевидно, все услышали удар и все ощутили слабый, но жуткий в своей непонятности толчок космического корабля.

Широков заметил Мьеньоня и задержался, чтобы поравняться с ним.

– Что случилось? – спросил он инженера, на лице которого не отражалось ни малейшего беспокойства.

– Вероятно, столкновение с частицей метеорита, – ответил Мьеньонь.

– Откуда же взялся здесь метеорит?

– Не метеорит, а крохотная частица метеорита. Межзвездное пространство не пусто.

Они последними поднялись сквозь люк в помещение центрального поста.

Шарообразная комната казалась сверкающей из-за отражения света в восьмиугольных панелях телевизионных экранов. Пульт управления висел в центре этого шара. Перед ним не было кресла, которое при отсутствии веса было совершенно излишним.

Мьеньонь покинул Широкова и направился к пульту, возле которого висели в воздухе Диегонь, Вьеньянь и Ньяньиньг. Широков остался с Синяевым и другими каллистянами у входа.

Ничего угрожающего, по-видимому, не произошло. Лица собравшихся у пульта были спокойны. Они рассматривали многочисленные приборы без той торопливости, которая свидетельствовала бы об опасности, угрожающей звездолету.

Широков слышал, как Диегонь сказал:

– Пробоины нет нигде. Проверим экраны.

Погас свет, и один за другим молочно-белые восьмиугольники как бы уничтожили стенки корабля, открыв звездный мир, окружающий звездолет со всех сторон.

Пульт и люди, собравшиеся в центральном посту, оказались висящими в пустоте, среди черного мрака бесконечного пространства.

Широков вспомнил, какое волнение и даже страх испытал он, когда впервые увидел это волшебное зрелище. Теперь он привык к нему и только обрадовался, убедившись, что объективы телевизионных аппаратов – глаза корабля – не пострадали.

Раздался голос Мьеньоня:

– Кажется, все благополучно.

– Надо проверить астрономические пункты, – сказал Вьеньянь.

Снова вспыхнул свет в центральном посту.

– Проверьте свои аппараты, – сказал Диегонь. – А потом придется выйти из корабля и осмотреть весь звездолет снаружи.

– Я сейчас это сделаю, – ответил командиру корабля Вьеньянь.

Он направился к люку.

– Я пойду с вами, – сказал Синяев.

Оба астронома спустились в люк. Остальные остались в центральном посту – ожидать результатов осмотра.

Широков «подплыл» к Мьеньоню.

– Вы говорили, что на нас налетела частица метеорита, – сказал он. – Разве она могла повредить корпус корабля?

– В обычных условиях, – ответил инженер, – даже крупный обломок, будь он так же крепок, как кессинд, не может пробить стенку звездолета. Но не забывайте, что мы летим со скоростью двести семьдесят восемь тысяч километров в секунду. Это меняет дело. Тут уж самая крохотная песчинка опасна.

– Исключительно редкий случай, – сказал Диегонь. – В межзвездном пространстве, вдали от планетных систем, встреча с метеоритом считается практически невозможной, но… как видите…

– Если эта частица пробила корпус… – начал Широков.

– Она его не пробила, – перебил Мьеньонь. – А если бы пробила, то застряла бы между стенками наружной обшивки.

Вьеньянь с Синяевым вернулись. Астрономические приборы также оказались целы.

– Я выйду, – сказал Диегонь.

– Я с вами, – Мьеньонь посмотрел на Широкова и Синяева. – Может быть, вы хотите?

– Мы были бы очень рады.

В центральный пост принесли четыре костюма. Широков ожидал увидеть что-нибудь вроде водолазных скафандров, но оказалось, что пустолазные костюмы каллистян ничем их не напоминали.

Его попросили раздеться. Прямо на тело натянули что-то, похожее на вязаное трико. Точно вторая кожа, оно плотно сжало его тело и голову. Лицо оказалось закрытым, и Широков ничего не видел. Потом он почувствовал, как на него надели широкий пояс и туго его затянули.

Он услышал голос Ньяньиньга:

– Сейчас вы будете видеть.

Чья-то рука дотронулась до пояса, и вдруг материя на лице стала прозрачна. Широков увидел рядом с собой Синяева, Диегоня и Мьеньоня, одетых так же, как он.

То, что походило на вязаную материю, на лицах было невидимо. Казалось, что лицо не закрыто ею. Но Широков чувствовал нажим «ткани».

– Теперь шлем, – сказал Ньяньиньг.

Это была прозрачная маска, которую надели на лицо и закрепили на затылке. От маски шли гибкие трубки к маленькому металлическому ящику на спине. Сверху на маске находились какие-то странные шарики темно-зеленого цвета, похожие на детский мячик, величиной с небольшой апельсин.

– Это источники света, – сказал Мьеньонь, перехватив взгляд Широкова.

– Энергия заключена в них самих. Чтобы зажечь, надо нажать вот эту кнопку на поясе. Запомните, где она. В темноте вы ее не увидите. Когда мы выйдем из корабля, нажмите кнопку.

Голос каллистянина был слышен отчетливо. Но ничего, что хотя бы отдаленно походило на радиоустановку, Широков не видел.

– Как мы будем разговаривать в пустоте? – спросил Синяев. – Там нет звуков.

Широков только что собрался задать такой же вопрос.

– В шлемах есть звукослуховое устройство, – ответил Мьеньонь. – Оно очень мало и потому не видно. Мы будем говорить в пустоте совершенно так же, как здесь. И даже лучше – на расстоянии до двухсот метров. Воздух поступает и выходит автоматически, и вам не надо заботиться о нем. Вы будете чувствовать себя так же, как на корабле. Давление внутри костюма будет нормальным.

– Не совсем понятно, – сказал Синяев. – Снаружи воздуха не будет. А как же внутреннее давление?

– Ткань давит на кожу и заменяет наружное давление. Она абсолютно непроницаема.

– А как двигаться в пустоте? – спросил Широков.

– С помощью вот этого, – сказал Мьеньонь.

Он подал Широкову и Синяеву небольшие трубки.

– Обыкновенная ракета, – объяснил он. – Нажимая вот на этот рычажок, вы приводите ее в действие. Из отверстия впереди вырвется струя газа, и ваше тело получит реактивный толчок в противоположную сторону. С помощью этой ракеты можно двигаться в пустоте в любом направлении. Она заряжена на три часа непрерывной работы.

Он внимательно посмотрел на Широкова, потом на Синяева.

– Бояться нечего. Мы будем рядом и всегда сможем помочь вам на первых шагах.

Синяев в ответ только пожал плечами.

– Я нисколько не боюсь, – обиженно ответил Широков. – Нисколько!

В действительности он немного боялся, но ни за что на свете не признался бы в этом.

Маска была так прозрачна, что казалось – на голове ничего нет. Дышать было легко.

– Вы готовы? – спросил Диегонь.

– Готовы, – ответили Широков, Синяев и Мьеньонь.

Они последовали за командиром корабля к двери подъемной машины.

Диегонь нажал знакомую кнопку.

Прошло несколько секунд, но сигнальная лампочка, расположенная над дверью, не зажигалась. Это означало, что площадка не опустилась.

– Так вот куда попал метеорит, – сказал Мьеньонь.

Диегонь еще раз нажал кнопку, но результат был тот же. Очевидно, механизм подъемной машины был поврежден.

«А если и эта не будет работать?» – подумал Широков.

Но вторая машина работала, как всегда. Загорелась лампочка, и герметическая дверь открылась. Шахта была отрезана от внешнего мира тоже герметической заслонкой, и ни одна крупица воздуха не могла уйти из корабля.

«А холод? – вспомнил Широков. – Ведь снаружи чудовищный мороз».

И, словно отвечая на его мысль, Мьеньонь сказал:

– Включим нагрев.

Он протянул руку и повернул маленькую рукоятку на поясе костюма Широкова.

Широков тотчас же почувствовал тепло. Материя, плотно облегающая все тело, равномерно нагревалась. Через несколько секунд ему стало жарко.

– Надо уменьшить немного, – сказал он.

– Сейчас откроем шахту, – ответил Мьеньонь.

Дверь внутрь корабля закрылась. Широков не видел, как скользнула и исчезла заслонка над головой, но он догадался об этом по холоду, хлынувшему в кабину.

– Усильте нагрев, – сказал Мьеньонь, невидимый в темноте.

Широков нащупал рукоятку и немного повернул ее. Стало опять тепло.

Площадка лифта быстро поднялась, и они очутились на поверхности шара.

В памяти Широкова и Синяева он сохранился как белый. В первое мгновение они не поняли, почему шар стал совсем черным, потом сообразили, что звездолет ничем не освещен.

Кругом была мгла. Бесчисленные точки звезд блестели повсюду. Все пространство казалось сверкающим от их света, но люди не видели друг друга.

Ярко вспыхнули шарики на шлемах каллистян. Их свет был ослепительно белым. Словно вырвавшись из мрака, появилась часть металлического корпуса звездолета. Широков и Синяев включили свои лампы.

Темнота, казалось, еще плотнее сгустилась вокруг них. Расходящиеся лучи света, ясно видимые, как лучи прожекторов, от движений людей шевелились, как живые. Когда кто-нибудь поднимал голову, луч его лампы срывался с шара и мгновенно пропадал, словно поглощенный окружающей мглой. Только сама лампа виднелась ярким пятном.

Фантастические фигуры, казавшиеся из-за плотно облегающего тело «трико» обнаженными, со «стеклянными» головами, то появлялись, освещенные лампой соседа, то исчезали, растворяясь во мраке, становясь невидимыми.

Ноги Широкова касались поверхности звездолета; он чувствовал под собой его твердый и надежный металл, но знал, что достаточно сделать неуловимое движение, и эта опора исчезнет, он оторвется от корабля и повиснет в пустоте. Ему хотелось сделать это движение, но он не мог на него решиться.

Звездолет продолжал мчаться вперед. Невольно казалось, что, оторвавшись от него, человек мгновенно отстанет и окажется в несколько секунд на расстоянии многих сотен тысяч километров. Разум говорил Широкову, что этого не может случиться, что он сам мчится вперед с той же скоростью, как и корабль, но безотчетный страх был сильнее разума и воли.

Он увидел, как Диегонь протянул руку, в которой была «ракета». Струя газа была невидна, но командир корабля поднялся над шаром и медленно поплыл мимо Широкова.

Мьеньонь и Синяев сделали то же.

– Следуйте за нами, – сказал Диегонь.

Только сейчас Широков заметил, что выпустил из рук свою трубку. Она висела в пустоте рядом с ним и, как он ясно видел, медленно приближалась к поверхности корабля.

Он понял, что трубка падает на корабль совершенно так же, как падают вниз все предметы, выпущенные из рук на Земле. Она подчинялась силе тяготения между собой и шаром. Эта сила была очень мала, но все же существовала.

– Выходит, – сказал Широков, не замечая, что говорит вслух, – я также опущусь вниз, если поднимусь над шаром.

– Трудно подняться или опуститься там, где нет ни верха, ни низа, – услышал он голос Диегоня.

Синяев и оба каллистянина были на расстоянии нескольких метров от Широкова, но ему вдруг показалось, что они очень далеко. Он схватил трубку и поспешно нажал на рычажок.

Сильный толчок рванул его руку назад. В следующее мгновение он оказался уже в пустоте и мраке Вселенной. Шар и трое спутников – все исчезло. Он был один в пространстве, усеянном звездами, и не видел ни корабля, ни света ламп. В какой стороне находится звездолет, он не знал.

Страшная мысль, что он отстал, сжала сердце Широкова нестерпимым ужасом. Он хотел закричать, позвать на помощь, но не мог издать ни звука. Законы физики, хорошо ему известные, моментально вылетели из головы.

«Я погиб! – думал он. – Звездолет улетел вперед и находится в миллионах километров от меня. Вернуться назад он не может».

Даже много времени спустя Широков не мог без содрогания вспомнить эти мгновения.

Он был один в безграничном просторе, и всюду, куда бы он ни посмотрел, холодным блеском сверкали звезды. Абстрактное слово «бесконечность» внезапно наполнилось для него реальным содержанием. Эта бесконечность всюду была вокруг него. Он видел ее.

И вдруг спокойный голос Диегоня раздался в шлеме:

– Куда вы исчезли, Петя?

Произнесенное на мягком языке каллистян как «Пьетья», собственное имя музыкой прозвучало в ушах Широкова. Он не один! Товарищи где-то здесь, рядом!

Он хотел ответить, но не мог. Плотный комок подступил к горлу.

– Где же вы? – в голосе Диегоня слышалась тревога.

Усилием воли Широков справился с душившим его волнением.

– Я сам этого не знаю, – ответил он. – Корабль пропал, и я не могу найти его. Вероятно, вы очень далеко от меня.

– Вы слишком сильно нажали на рычаг, и вас отнесло в сторону. Но раз вы меня слышите, расстояние не может превышать двухсот метров. Звездолет должен быть виден. Ищите его как темное пятно на фоне звезд. Только спокойно!

– Теперь вижу, – с облегчением ответил Широков.

Действительно, он как-то сразу увидел черный круг, закрывавший звезды с левой стороны. По величине этого круга он понял, что отлетел метров на сто.

– Вижу, – повторил он.

– Направьте трубку в противоположную от корабля сторону, – сказал Мьеньонь, – и вас толкнет обратно. Но помните, что чем сильнее вы будете нажимать на рычажок, тем быстрее будете двигаться.

Не спуская глаз с черного круга, Широков протянул руку и плавно нажал на рычаг трубки. Он не почувствовал движения, но увидел, что тень звездолета стала быстро увеличиваться. Через несколько секунд его лампа осветила поверхность шара.

Вскоре Широков присоединился к своим спутникам.

– Я очень испугался, – откровенно признался он.

– Неудивительно, – сказал Мьеньонь. – Кто угодно мог испугаться.

После своего невольного полета в пространство Широков стал гораздо увереннее обращаться с ракетой. Вместе с каллистянами он приблизился к месту, где находилась шахта поврежденной подъемной машины.

Оказалось, что метеорит попал как раз в щель люка и заклинил его. Металл был смят и вдавлен внутрь. Самого камня нигде не было видно.

– Метеорит разбился при ударе и превратился в пыль, а может быть, даже в газ, рассеявшийся в пространстве, – сказал Диегонь. – Но подъемная машина вышла из строя.

– Да! – Мьеньонь покачал головой. – Ремонт возможен только на Каллисто. Но посмотрите, какая чудовищная сила удара! – прибавил он.

– А что будет, если второй метеорит выведет из строя другую подъемную машину? – высказал Широков внезапно пришедшую в голову мысль.

– На Каллисто исправят повреждение, и мы выйдем из корабля.

– А если это произойдет сейчас, сию минуту?

В свете своей лампы Широков увидел, что Мьеньонь улыбнулся.

– Тогда, – ответил он, – звездолет доставит на Каллисто наши трупы. Но этого не может случиться. Встреча космического корабля с метеоритом вдали от звезд – исключительно редкий случай.

У ФИНИША

Последний год полета показался экипажу космического корабля длиннее, чем все предыдущие. Чем ближе была желанная цель, тем медленнее шло время.

Все чаще и чаще у каллистян и их земных товарищей в разговорах друг с другом, в работе и просто во внешнем поведении проявлялось ясно видимое нетерпение. Все чаще Диегоню приходилось отвечать на вопрос: «Скоро ли?»

Все знали, что звездолет будет на Каллисто в определенный, заранее рассчитанный день и что не во власти командира ускорить наступление этого дня, но все-таки спрашивали.

Одиннадцать лет, или двадцать два года по-земному, каллистяне не видели своей родины (то, что для них самих прошло меньше лет, не меняло дела), не знали, что произошло на ней за это время, как жили их родные и друзья и живы ли они сейчас. Охватившее их нетерпение теперь, когда родная планета стала так близка, было естественно и понятно.

Что касается Широкова и Синяева, то их нетерпение имело другую причину. Они оба покинули Землю, желая увидеть и узнать другую планету, и всеми силами души стремились к ней. Три года, которые они должны были провести на Каллисто, были их целью, ради достижения которой они терпеливо переносили годы пути.

И нельзя было забывать, что если для каллистян заканчивающийся межзвездный рейс был последним в их жизни (трудно было предполагать, что кто-нибудь из них решится еще раз лететь на Землю), то для двух людей он был только первым. Им предстояло в будущем еще одиннадцать земных лет провести на звездолете.

У Широкова и Синяева в последний год резко возросла тоска по Земле. До сих пор они бессознательно обманывали себя мыслями о Каллисто. Теперь, когда полет заканчивался, перед ними все яснее вставала картина обратного пути к Земле. Нетерпеливо ожидая финиша, они, возможно не сознавая этого, стремились уже не к тому, чтобы приблизить день прилета на Каллисто, а другой день – когда звездолет унесет их на Родину.

Им так же этот последний год казался нескончаемым, но, когда он подошел к концу, они с удивлением убедились, что он прошел очень быстро.

Давно уже были включены двигатели. Теперь они работали на торможение, уменьшая скорость корабля на десять метров в секунду.

Переход от невесомого состояния к повышенной тяжести был более ощутимым и более болезненным, чем в первый раз, когда этот процесс происходил в обратную сторону – от тяжести к отсутствию веса. Уже не полторы недели, а почти два месяца экипаж корабля вынужден был провести в постели. Искусственный сон на этот раз не прошел бесследно: люди чувствовали себя после него плохо и только спустя несколько дней, благодаря энергичным мерам Синьга, пришли в нормальное состояние. Это объяснялось тем, что организм, и в частности сердце, привык работать в условиях невесомости и внезапная тяжесть в сочетании со ставшей ощутимой повышенной массой была очень тяжелой нагрузкой.

К моменту, когда люди встали с постели, звездолет уже замедлил скорость до двухсот двадцати тысяч километров в секунду, и его масса, а также масса всего, что на нем находилось, была только в полтора раза больше нормальной.

Теперь корабль летел как бы в другую сторону. При отлете с Земли весь первый год относительное направление его полета было вверх. Солнце все время находилось внизу.

Затем направление вообще не существовало для экипажа. А теперь сила тяжести была направлена в сторону Рельоса, и звездолет, как казалось, летел прямо вниз. Чтобы видеть Солнце, Синяеву приходилось направлять свой телескоп в зенит.

Люди опять привыкли ходить по полу, подниматься и спускаться по лестницам, пользоваться столами и креслами, ложась в постель, чувствовать, как она прогибается от тяжести тела.

Но переход к обычным условиям не сразу проник в сознание. Многие члены экипажа долго не могли привыкнуть соразмерять свои движения с той автоматичностью, которая свойственна людям на Земле и на Каллисто. Синяеву пришлось даже несколько дней пролежать, так как, спускаясь, он забыл о лестнице и сильно расшибся, упав со значительной высоты.

– Не огорчайтесь! – шутил Синьг, оказывая ему первую помощь. – Когда мы летели к Земле, трое из нас пострадали так же, как вы.

– В два раза меньший процент, – морщась от боли, но невольно улыбаясь, ответил Синяев. – Нас двое, а вас двенадцать.

Настал, наконец, день, когда Диегонь, собрав в центральном посту весь экипаж, торжественно объявил, что звездолет вступил в пределы планетной системы Рельоса.

– Через четыреста восемьдесят часов мы будем на Каллисто, – сказал он.

Можно себе представить, какой радостью отозвались эти слова в сердцах каллистян. Их черные лица осветились словно внутренним светом. Даже всегда невозмутимый Мьеньонь заметно повеселел.

Широков и Синяев от всей души поздравили своих дорогих друзей.

Дни стали идти гораздо быстрее.

Разговоры не умолкали, но если раньше они велись о Каллисто вообще, то теперь стали носить личный характер. Каллистяне говорили о своих близких, о планах своей дальнейшей жизни и на время потеряли со своими гостями общий язык.

Широков и Синяев, понимая их состояние, не обижались.

Экипаж звездолета мог уже видеть Каллисто. Она казалась в телескоп крохотной звездочкой, но каждый из каллистян способен был часами смотреть на нее.

Планета заметно приближалась. С каждым днем она становилась ярче (разумеется, только в телескоп). Вскоре можно было различить, что она видна в виде узкого серпа. Рядом с ней появились светлые точки обоих спутников, обеих «лун» Каллисто.

На четвертый день после памятного всем сообщения Диегоня командир корабля снова попросил собраться в центральном посту.

Погас свет, раскрылись экраны, и знакомая, привычная картина звездного мира окружила корабль. Только снизу она была теперь закрыта плоскостью пола.

Все было как всегда за эти годы, но что-то было не так, что-то изменилось, и собравшиеся в центральном посту не сразу поняли, в чем именно заключалась перемена.

Центральный пост был освещен извне!

Не было той черной темноты, которая всегда наступала, когда тушили свет. Люди видели друг друга.

– Рельос! – дрогнувшим голосом сказал Вьеньянь, но, как ни тихо произнес он это слово, его услышали все.

Сквозь нижний, у самого пола находившийся экран проникал слабый еще, но ясно видимый свет Сириуса – Рельоса. Он казался еще огромной звездой, но его лучи достигали отдаленных границ системы, где сейчас находился корабль.

Это был свет солнца Каллисто, и оба человека Земли почувствовали такую же радость, как и каллистяне, для которых этот свет был родным с детства.

Долго не загорался свет в центральном посту. Звездоплаватели, так давно не видевшие своего солнца, наслаждались его лучами, еще такими слабыми, но так много говорившими их чувствам.

В последующие дни центральный пост стал местом сбора всего экипажа. Каллистяне неохотно уходили оттуда и при первой же возможности возвращались обратно. Они с радостью наблюдали, как все ярче и ярче становился свет Рельоса, как все ближе и ближе подлетал к нему корабль.

Когда Рельос приблизился настолько, что стало невозможно смотреть на него простым глазом, Широков и Синяев познакомились еще с одной технической подробностью устройства экранов. Один из них, возле которого все время толпились каллистяне, потемнел, точно затянувшись дымчатой пленкой. И с каждым днем эта пленка становилась все более темной, ослабляя блеск солнца. Но хотя видимость и ухудшилась, каллистяне продолжали свои наблюдения.

Широков всем сердцем разделял их переживания, радовался вместе с ними, но против воли смутное чувство обиды не покидало его. Поговорив с Синяевым, он обнаружил и у него то же чувство. Его источником было то, что каллистяне приближались к Рельосу, а Солнце находилось где-то в бесконечной дали, и пройдет много лет, пока они увидят его опять. Радость каллистян как бы подчеркивала это.

На корабле считали уже не дни, а часы. Каждый звездоплаватель в любой момент мог сказать, сколько часов пути осталось до финиша.

Если бы вдруг выяснилось, что звездолет опоздает хотя бы на один день, – это было бы для его экипажа тяжелым ударом, настолько напряженными были часы ожидания. Но он не мог опоздать. Космический корабль летел по вечным и неизменным законам механики, и его движение в пространстве было так же точно и безошибочно, как движение самой планеты, к которой он стремился.

Но звездолет все же не был небесным телом. Не законы природы, а воля человека управляла им. Законы природы не меняются, а воля человека может измениться. Ни Диегонь, ни кто-либо из его товарищей не допускали и мысли, что они могут добровольно изменить путь корабля и отсрочить так горячо ожидаемый момент прилета на Каллисто. Не допускали и не думали о такой возможности. Но когда до конца пути осталось меньше восьмидесяти часов, звездолет круто изменил направление полета в сторону от Каллисто. И ни один человек на его борту не пожалел об этом. Нетерпение, стремление скорее увидеть близких и родных людей – все исчезло, сменившись другим, более сильным, более властным чувством. И с еще большим нетерпением экипаж корабля считал часы, отделявшие их от новой цели, о которой так недавно никто и не помышлял.

Случай в жизни играет значительную роль. Иногда он расстраивает планы людей, иногда им помогает. Но то, что произошло на звездолете, можно было с одинаковым основанием отнести к обеим категориям случая.

– Пойдемте в центральный пост, – сказал Вьеньянь, обращаясь к Синяеву, который вместе с ним приводил в порядок бесчисленные материалы астрономических наблюдений, сделанных за время пути.

– А что там интересного? – спросил Синяев, не любивший прерывать начатую работу.

– Леньиньг попытается принять сообщение с Каллисто.

– Сообщение с Каллисто?!

– Да. Он пытался вчера, но безуспешно. Может быть, сегодня удастся.

– Я не понимаю, – сказал Синяев. – Разве звездолет может иметь связь с Каллисто на таком расстоянии?

– Звездолет не может, его станция недостаточно мощна, но с Каллисто могут послать нам сообщение, и мы можем его принять. Перед нашим стартом к Мьеньи (Автор напоминает читателю, что Мьеньи – каллистянское название нашего Солнца) было условленно, что за пять суток до финиша сообщения будут отправляться ежедневно в одно и то же время.

– Но вы сами сказали, что вчера его не было.

– Да, и это очень удивило Леньиньга и Диегоня. Станция на Каллисто достаточно мощна. Правда, в то время, когда мы улетали на Землю, техника космической связи была еще несовершенна. Может быть, причина кроется здесь. Вчерашнее расстояние могло все-таки оказаться слишком большим.

– За эти годы ваши инженеры могли усилить и даже наверное усилили мощь станции.

– Нет. Эта связь не имеет ничего общего с вашим… радио. (Вьеньянь еле выговорил русское слово.) Станция на Каллисто должна соответствовать станции на корабле. Иначе ничего не получится. Они все равно вынуждены пользоваться той самой установкой, которая была тогда.

– Вьеньянь! – улыбнулся Синяев. – Вы меня удивляете. Никогда бы не подумал, что каллистяне могут быть столь консервативны. Вы просто недооцениваете возможностей науки и техники. Причина молчания Каллисто гораздо проще. Звездолет опаздывает.

– Да, мы опоздали на девяносто один день. Но неужели вы можете предположить, что они перестали посылать сообщения? Конечно нет! Они их посылали и будут посылать, пока корабль не вернется или пока не пройдут все мыслимые сроки.

– Вот тут вы, конечно, правы, – сказал Синяев. – Теперь я недооцениваю ваших соотечественников. Идемте! Это очень интересно.

У центрального пульта они застали всех членов экипажа. Широков также был здесь.

Леньиньг, самый молодой из каллистян, сидел перед пультом и пристально смотрел на маленький круглый экран. О том, что в этом месте находится нечто вроде «радиостанции», ни Широков, ни его друг даже не подозревали. Им даже казалось, что они никогда раньше не видели этого экрана.

Стекло (или что-то похожее на стекло) было темным, почти черным. Оно отдаленно напоминало экран невключенного телевизора. Может быть, это и был телевизор и сейчас начнется телевизионная передача с Каллисто?..

– Нет, – ответил Мьеньонь, когда Широков спросил его об этом. – На такое расстояние мы еще не умеем передавать изображения. По крайней мере, до нашего отлета не умели, – прибавил он.

Леньиньг предостерегающе поднял руку. Длинные гибкие пальцы каллистянина заметно дрожали.

Все придвинулись к нему ближе.

И вдруг экран посветлел, став почти белым.

– Передача! – сказал Леньиньг неестественно громко.

На экране появилась черная линия. Она то суживалась, то расширялась, потом исчезла и снова появилась.

Леньиньг медленно и осторожно поворачивал стекло. Линия перестала двигаться и застыла, черная и отчетливая.

– Готово! – сказал Леньиньг так, словно далекий оператор, ведущий передачу, мог его услышать.

Экран стал чистым. Потом на нем появились и задвигались причудливые изломанные линии. Они как бы выбегали из-за левого края экрана и исчезали за правым.

Леньиньг медленно читал вслух:

– «Диегоню… Диегоню… Ждем… Посадка на… том же… месте… где… был… дан… старт… Семьи… экипажа… здоровы… приветствуют… с нами… вместе».

Пробежали последние линии, и экран снова стал чистым. Потом «радиограмма» пошла вторично, но Леньиньг, так же как в первый раз, громко читал ее, а все так же внимательно, затаив дыхание слушали. Это был первый за много лет голос Каллисто, и они готовы были слушать его без конца.

Когда текст был передан и принят в третий раз, экран «погас», он снова стал почти черным.

Тишина сменилась возбужденными возгласами. Каллистяне говорили все разом, перебивая друг друга, стремясь выразить свою радость. Никогда раньше они не были так похожи на людей Земли, как в эти минуты, после получения известия, что их близкие живы и ждут их. Черные лица каллистян сияли от счастья.

Один Леньиньг не принимал участия в общем ликовании. Он продолжал сидеть на прежнем месте, словно ему было жалко расстаться с аппаратом. Очевидно, совершенно машинально, он медленно вращал «стекло».

И внезапно экран снова вспыхнул. Что это произошло неожиданно для Леньиньга, было видно по его сразу изменившемуся лицу. Он глухо вскрикнул и стремительно наклонился к экрану.

Мгновенно наступила полная тишина.

Неужели Каллисто передаст еще одну, необусловленную «телеграмму»?

Черная линия не появилась. Сразу побежали по экрану не спокойно, как раньше, а быстро и как-то нервно, ломаные линии текста:

– «Взрыва… – читал Леньиньг, – сильно ранило двух членов экспедиции. Срочная помощь необходима. В моем распоряжении нет никаких средств. Промедление грозит смертью. Жду ответа».

Линии непонятной передачи исчезли, но экран продолжал быть светлым.

– Что это значит? – спросил Бьяининь.

– Сообщение принято нами с середины.

– Это ясно; но откуда оно передано и кому адресовано?

– Сообщение адресовано на Каллисто, – сказал Вьеньянь. – Больше некуда.

– Так ли? А может быть, с одного звездолета на другой или с какой-нибудь из планет на летящий корабль.

– В сообщении говорится об экспедиции. Я думаю, что несчастье случилось либо на Сетито, либо на Кетьо, – сказал Мьеньонь.

– Но как это узнать? – спросил Синяев.

Он знал, что означали названия, произнесенные Мьеньонем. Это были планеты системы Рельоса, на которые каллистяне уже неоднократно производили полеты на космических кораблях.

– Надо подождать ответа, – сказал Диегонь. – Где находятся сейчас обе эти планеты? – спросил он Вьеньяня.

– Сетито, – ответил астроном, – близко от нас. Примерно на таком же расстоянии, как и Каллисто, но только с другой стороны. А Кетьо очень далеко, не менее двух миллиардов километров.

– Какое приблизительно расстояние между Сетито и Каллисто? – спросил Диегонь.

– Могу ответить не приблизительно, а совершенно точно. Четыреста миллионов километров.

– Значит, если техника передачи не изменилась за время нашего отсутствия, ответа надо ожидать минут через двадцать, – сказал Диегонь.

– Да, примерно. – Лицо Вьеньяня выражало растерянность. – Почему мы смогли принять передачу? Неужели на Каллисто космическая связь все на том же уровне?

– Немыслимо, – сказал Леньиньг. – Но факт остается фактом. Наша установка восприняла передачу.

Четырнадцать человек были сильно взволнованы.

Что могло случиться на Сетито или на Кетьо? Отчего и где произошел взрыв?

– Мне кажется несомненным, – сказал Синьг, – что взрыв произошел на корабле. В сообщении говорится, что двое ранены и в распоряжении участников экспедиции нет средств для оказания помощи. Если корабль цел, этого не может быть.

– Если слова о помощи относятся к раненым, то вы правы, – заметил Ньяньиньг. – Но они могли относиться к самому кораблю.

– К сожалению, нет, – покачал головой Синьг. – Там говорилось: «Промедление грозит смертью».

Никто ничего не ответил на эти слова.

– И ведь приняли-то совершенно случайно, – сказал Леньиньг.

В центральном посту наступило тяжелое молчание.

Ответный текст появился на экране через двенадцать минут.

Что это означало? Или Вьеньянь ошибся и от корабля до Каллисто было гораздо ближе, или… но трудно было поверить, что передача, на чем бы она ни основывалась, могла идти быстрее света!

Как бы то ни было, но ответ пришел раньше, чем его ожидали, и в тот момент никто не обратил внимания на это странное обстоятельство.

«Срочно готовим корабль, – гласило сообщение. – Вылетим через тридцать шесть часов. Будем на Сетито через сто восемьдесят часов после вылета. Сделайте все возможное для спасения пострадавших». Итак, несчастье случилось именно на Сетито, а не на Кетьо.

– Надо подождать и узнать, что они скажут, – хриплым от волнения голосом сказал Синьг.

– Мы узнаем это через десять минут, – сказал Вьеньянь. – Сетито к нам немного ближе, чем Каллисто. – Он посмотрел на Диегоня недоумевающим взглядом. – А все-таки! Как же получилось, что мы приняли ответ Каллисто так скоро?

– Это мы узнаем тогда, – ответил за Диегоня Мьеньонь, – когда наш полет закончится. Это новая техника, и бесполезно гадать о ней.

Синяева глубоко поразило случившееся. Он не допускал, чтобы Диегонь и Вьеньянь могли ошибиться в расстояниях. Но тогда становилось очевидным, что каллистянская техника нашла способ связи, идущей быстрее света. Правда, на Земле были ученые, которые считали скорость света не пределом, но Синяев никогда не разделял их взглядов. И вот в одно мгновение его представления оказались разбитыми вдребезги несомненным фактом. Сообщение прошло свой путь в два раза скорее, чем могла бы пройти радиоволна.

Истинных ученых не могут не волновать подобные «сюрпризы», а Синяев был настоящим ученым, и он с трепетом ждал следующего сообщения, не спуская глаз со стрелки часов, – придет ли оно с той же невероятной быстротой или нет? В эти минуты он забыл обо всем и, вероятно, нетерпеливее всех, кто находился у пульта, ждал ответа с Сетито.

Он появился на экране через десять с половиной минут!

Сомнений не было!

Ответ был короткий и страшный.

– «Сто восемьдесят часов – все равно что триста, – прочел Леньиньг. – Вы опоздаете. Ресьинь».

Экран погас.

Несколько секунд в центральном посту никто не проронил ни слова.

Диегонь, погруженный в какие-то размышления, поднял голову и посмотрел на Мьеньоня. Во взгляде командира корабля был молчаливый вопрос. Он ничего не сказал, но старший инженер звездолета понял его.

– Вполне возможно, – ответил он. – Нагрузка допустима.

Диегонь медленно обвел взглядом лица экипажа. Все смотрели на него, и было ясно, что от каждого он получил безмолвный ответ на свой невысказанный вопрос. Потом он повернулся к людям Земли.

И шестым чувством Широков и Синяев поняли, о чем спрашивает взгляд Диегоня.

– Конечно! – сказал Синяев.

Широков только кивнул головой в знак согласия.

– Очень хорошо! – сказал Диегонь.

Центральный пост быстро опустел. Каллистяне поспешно покинули его, расходясь по своим местам.

– Идемте! – сказал Синьг Широкову и Синяеву. – Надо лечь в постель.

– Опять спать?

– Нет, но лечь необходимо. Скорость все же велика. Поворот вызовет дополнительную нагрузку на организм.

– Быстрее! – сказал Диегонь. – Не теряйте времени. Я буду ждать не больше пяти минут.

В ЛЕСУ

Дневное светило опустилось за горизонт, и сразу, без сумерек, плотная мгла окутала землю. Сверху низко нависала тяжелая пелена туч, закрывая звезды и делая ночь еще более непроглядной. Порывистый ветер шумел в кронах исполинских деревьев густого леса, окружавшего небольшую поляну.

Воздух был влажным, с сильным запахом леса, цветов и гниющих растений. В глубине леса что-то тяжелое двигалось и с треском ломало деревья. Иногда раздавался низкий и густой рев, а за ним пронзительный вой. Немедленно отвечали другие такие же голоса, и поляна казалась окруженной со всех сторон огромными пастями, издававшими отвратительный воющий звук.

А когда смолкал вой, слышался ритмичный шелестящий шорох крыльев. На фоне мрачных туч мелькали черные контуры крылатых существ. Их было три. Стремительными зигзагами они носились над поляной, то опускаясь, то взмывая вверх. Одно из них вдруг стремительно ринулось к земле, словно намереваясь со всего разгона врезаться в нее. Зеленым огнем горели два глаза. Размах перепончатых крыльев достигал четырех метров.

С земли поднялся человек. Навстречу зеленым глазам беззвучно прорезала темноту тонкая огненная нить. С глухим шумом огромная птица упала на землю. Две другие метнулись в сторону и исчезли.

Человек снова опустился на траву. Раздался мягкий голос, произнесший на каллистянском языке:

– Четвертая!

Ему ответил другой мягкий и приятный голос:

– Если бы только они! А вдруг явятся те?..

– Они сюда не придут. Эта поляна находится в стороне от тех троп, по которым они ходят по ночам к реке.

– Если почуют нас, могут прийти.

– Будем надеяться, что этого не случится. (Как самый язык, так и построение фраз у каллистян резко отличается от любого земного языка. Автор вынужден «переводить» все, что говорят каллистяне, пользуясь обычными для нас оборотами речи.) Разговор прекратился. Три человека сидели молча на земле, напряженно прислушиваясь к звукам леса. Еще двое лежали между ними.

Снова послышался приближающийся шорох. Над поляной замелькали две пары огромных крыльев.

– Вот упрямые! Они не успокоятся, пока мы не убьем последнюю.

– А потом явятся другие.

– Внимание! Атакуют обе.

Двое людей встали. Две крылатые тени с горящими точками зеленых глаз устремились на них. Две молнии поразили их на лету.

– Пока все!

– Будем ждать следующих.

Треск упавшего дерева раздался совсем близко, чуть ли не рядом на опушке леса, находящейся в ста метрах. Люди услышали тяжелый топот громадных ног.

– Это уже не на тропе, – шепотом сказал один.

– Слушайте внимательнее! – также шепотом ответил другой. – В такой темноте он может подойти совсем близко.

Оглушительный рев наполнил всю поляну. Последовавший за ним вой был так пронзителен, что люди схватились руками за головы, закрывая уши, защищаясь от невыносимого, сверлящего мозг звука.

Земля вздрагивала под ногами громадного зверя, трещали ветви, звонко щелкали лопающиеся лианы.

– Кажется, не почуял.

Тяжелые шаги удалялись в сторону от поляны.

– Веселая ночь, – сказал человек, убивший первую птицу.

Он наклонился над теми, кто лежал на земле.

– Они без сознания, – сказал он. – Этот вой разбудил бы спящего. – В его голосе прозвучала тревога.

Двое других наклонились, всматриваясь в лица лежащих.

– Зажгите свет!

– Очень опасно.

– Надо! Зажгите!

В руках одного из каллистян белым светом вспыхнул маленький шарик. Все трое ближе подвинулись друг к другу, стараясь по возможности закрыть собой свет.

– Вы правы, – сказал человек, приказавший зажечь фонарь, – они потеряли сознание. Это очень плохо.

Он вынул из сумки склянку и по очереди поднес ко рту лежавших на земле без признаков жизни.

Черные лица с закрытыми глазами остались неподвижными.

– Но они живы?

– Пока еще живы, – ответил тот, кто, по-видимому, был врачом, подчеркивая слово «пока». – Применим более сильное средство. Бессознательное состояние для них – смерть.

Он расстегнул красные воротники серых комбинезонов и положил на обнаженную шею лежавших два маленьких кубика. Находившаяся в них жидкость почти мгновенно исчезла. Через полминуты легкое движение век показало, что к ним вернулось сознание.

– Погасите свет!

Снова сомкнулся темный полог ночи. Люди с тревогой прислушивались, но было тихо.

– Если бы мы были на станции, – с тоской сказал молодой голос, принадлежащий, казалось, мальчику лет пятнадцати.

– Мы будем там завтра. Это последняя ночь в лесу. А послезавтра прилетит звездолет с Каллисто.

– Прилетит слишком поздно.

– Тише!

– Они не слышат. Теперь они крепко спят.

– Может быть, они доживут до прилета корабля?

– Нет! Самое позднее завтра днем все будет кончено.

– Неужели не могли вылететь сразу после нашего сообщения?

– Если не вылетели, – значит, не могли.

– Это так ужасно! Узнаем ли мы когда-нибудь, что послужило причиной взрыва?

– Достоверно не узнаем никогда, но инженеры найдут объяснение.

– Но от этого не легче. Неужели у вас, Ресьинь, нет никаких средств спасти их?

– Все погибло с нашим кораблем, – ответил врач. – На станции нашлась только эта сумка. В ней средства оказания первой помощи, но распространение изотопного ожога остановить нечем. Раны на ногах не опасны.

– Как долго нет сообщений от Линьга!..

– Ему нечего нам сообщить, и потому он молчит.

– Хорошо, что уцелели две пары крыльев. Что бы мы делали без них?

– Результат был бы тот же самый. Правда, пришлось бы поголодать, пока не добрались до станции, но для раненых нет разницы, послано сообщение вчера или было бы послано завтра.

– Разница есть, – сказал Ресьинь. – Они живы, а без этой сумки были бы уже мертвы.

– Не все ли равно, если спасти их нельзя. Откуда-то издалека снова донесся рев и вой обитателей леса.

– Я не могу слышать этого ужасного воя, – сказал тот же самый молодой голос.

– Это нервы, а для путешественника по планетам нервы излишни. Я не знал, Дьеньи, что они у вас есть.

– Представьте себе, что есть. Все же я девушка.

– До сих пор я этого не замечал.

– Чего вы не замечали, Вьиньинь? Того, что Дьеньи девушка, или того, что у нее есть нервы?

Трое собеседников рассмеялись.

– Когда люди способны смеяться, – сказал Ресьинь, – положение не так уж плохо.

– Это верно, – грустно сказала Дьеньи. – Но мы смеемся сквозь слезы.

– Бедный Вьеньонь, – сказал Ресьинь. – Он так мечтал встретить звездолет Диегоня.

– Вы думаете, что он еще вернется? – с сомнением в голосе спросил Вьиньинь.

– Конечно вернется.

– Вряд ли. Экспедиция к Мьеньи должна была вернуться девяносто два дня тому назад, но она не вернулась.

– Мне кажется, что они нашли населенную планету, – сказала Дьеньи, – и тогда, конечно, задержались, чтобы ознакомиться с нею.

– Такая задержка предвидена в их плане. Девяносто два дня тому назад истек последний срок их возвращения.

– Что значат девяносто два дня? Я верю, что они вернутся. Так хочется увидеть моего знаменитого деда.

– Да, я совсем забыл! Ведь вы внучка Диегоня.

– Я никогда не видела деда. Я родилась вскоре после того, как улетел звездолет. Через два года.

– Как вы еще молоды, Дьеньи!

Разговор снова прервался. Двое мужчин и девушка молча прислушивались, тревожно всматриваясь в темноту.

– Скорей бы рассвет!

Долгое время звери, бродящие по лесу, не подавали голоса. Тишину нарушал только шум деревьев, раскачивающихся под свирепыми порывами ветра. Громадные птицы, так недавно упорно нападавшие на путников, не появлялись больше.

На мгновение мелькнул и погас свет.

– До рассвета еще три часа, – сказал Вьиньинь.

Ночь становилась холоднее. Для каллистян, привыкших к теплу, она была слишком холодной.

Дьеньи задремала, приникнув к плечу Ресьиня. Он старался не шевелиться, чутко прислушиваясь к дыханию раненых. На сердце врача было тоскливо. Он знал, что пройдет еще несколько часов и это прерывистое дыхание прекратится навсегда. Помочь он не мог, но, хорошо зная, что смерть неизбежна, был готов в любую минуту сделать все, чтобы хоть ненамного, но продлить жизнь.

Все события страшного дня неотступно стояли в его памяти.

Еще не прошло и тридцати часов после катастрофы, а она казалась уже далекой, так много пришлось пережить после нее.

* * *

Вместе с Линьгом – командиром звездолета – и Дьеньи Ресьинь ушел в то утро далеко от места стоянки корабля в лес, намереваясь пересечь его и выйти к горам, откуда брала начало небольшая речка, текущая возле их лагеря. Они хотели походить по горам и не взяли с собой крыльев.

Они шли по берегу, внимательно следя, не появится ли где-нибудь одно из тех гигантских животных, которые водились на Сетито. Линьг мечтал убить такое чудовище, сжечь его тушу, а скелет захватить с собой на Каллисто. До сих пор все попытки охоты на кетьра кончались неудачей.

Они отошли километров на восемь, когда случилось это.

День был безоблачный. Ярко сиял Рельос. И вот, затмевая блеск солнца, вся местность осветилась странным зелено-синим светом. Его источник был позади них. Потом донесся гремящий гул взрыва.

Обернувшись, они увидели над лесом, в той стороне, где был корабль, громадное разноцветное облако, которое быстро поднималось, похожее на исполинский зонт.

Несколько секунд они стояли, еще ничего не понимая, но смутно чувствуя, что случилось страшное.

– Звездолет! – отчаянным голосом крикнул Линьг и бросился бежать назад, словно мог пробежать восемь километров, отделявшие их от лагеря.

Ресьинь и Дьеньи побежали за ним.

…Полтора часа они то шли, то бежали, мучимые страхом неизвестности. Действительность оказалась хуже самых мрачных предположений.

В двух километрах от лагеря они встретили Вьиньиня. Штурман звездолета быстро шел навстречу, неся в руках крылья.

– Я знал, куда вы пошли, – задыхаясь, сказал он. – Я пошел навстречу, чтобы предупредить – дальше идти нельзя.

– Что случилось? – спросил Линьг, и по его лицу было видно, что он знал, какой последует ответ.

– Звездолета больше не существует, – ответил Вьиньинь.

Линьг сжал голову руками. Но через минуту он овладел собой и обычным голосом спросил:

– Где вы были в это время?

– В двадцати пяти километрах к югу от корабля. Я летел к нему на значительной высоте и все видел. Не могу понять, как я не ослеп от вспышки. Корабль взорвался. От него ничего не осталось, так же как и от лагеря.

– Ничего не осталось, – повторил Линьг. Ресьинь и Дьеньи не могли произнести ни одного слова от ужаса.

– А Льетьи, Вьеньонь, Синьянь? – спросил Линьг. – Они погибли?

– Синьянь вылетел на крыльях одновременно со мной, только в другую сторону, – ответил штурман. – А Вьеньонь ушел к большой реке. На корабле остался один Льетьи. Он говорил мне, что собирается проверить подачу в центральный двигатель.

– Отчего же произошел взрыв? – Линьг задумался. – Надо найти Синьяня и Вьеньоня, – сказал он.

– Я поищу их. – Вьиньинь надел крылья. – Не подходите к месту, где стоял корабль, излучения еще сильны.

– Мы будем ожидать вас на этом месте.

Штурман вернулся через час. Все это время трое каллистян молчали. Охватившее их горе было так сильно, что они не могли говорить. Гибель товарища и неизвестность об участи двух других вытеснили из их сознания факт гибели звездолета и того тяжелого положения, в котором они сами очутились.

Вьиньинь сообщил, что нашел обоих членов экипажа в разных местах, но на одном и том же расстоянии от уничтоженного взрывом лагеря.

– Оба получили ожоги, – сказал он, – так как в момент взрыва находились не дальше полукилометра от корабля. У Синьяня сломаны ноги. Он упал, сброшенный на землю взрывной волной; хорошо еще, что летел низко. У Вьеньоня тоже ранена нога. Оба ничего не видят.

– Где они? – поспешно спросил Ресьинь.

– Синьянь в километре отсюда, на опушке леса. Вьеньонь километрах в пяти, тоже на опушке.

– Давайте сюда ваши крылья, – сказал Ресьинь. – Я полечу к ним, а вы идите за мной.

Он быстро нашел пострадавших товарищей и оказал им первую помощь. В его кармане лежал футляр с необходимыми средствами, с которыми он никогда не расставался.

Оба каллистянина ослепли. Но не это встревожило Ресьиня. На Каллисто давно исчезло самое понятие о слепом человеке, медицина возвращала зрение в любом случае. Опасность заключалась в другом. Обследовав ожоги, врач убедился, что они грозят скорой смертью. Но с теми средствами, которые находились в его распоряжении, ничего нельзя было сделать. Он занялся ногами пострадавших.

Оба звездоплавателя лежали на значительном расстоянии друг от друга, и врачу пришлось несколько раз перелетать от одного к другому.

Когда подошли Линьг, Вьиньинь и Дьеньи, они перенесли Синьяня к месту, где лежал Вьеньонь, и стали обсуждать, что делать дальше.

Оставаться здесь не было никакого смысла. Лагеря, состоявшего из пяти палаток, где помещались научные приборы, больше не существовало. В полутора километрах они видели черную обгорелую яму. Никаких следов огромного космического корабля… Казалось, что звездолет полностью испарился. Никто из них не сомневался, что корабль был уничтожен в результате соприкосновения изотопных материалов с антиизотопными вне двигателя. Ничто другое не могло бесследно уничтожить звездолет и лагерь. Но как могло произойти это соприкосновение? На этот вопрос мог ответить только инженер Льетьи, но он погиб.

Было решено идти к станции, построенной на Сетито одной из предыдущих экспедиций. По прямой линии до нее было километров двадцать, но путь этот шел через лес, в котором водились огромные хищные животные.

Дорога была опасной, но другого выхода не было. Приходилось рисковать. Только со станции можно было сообщить на Каллисто о катастрофе и вызвать помощь. Там находилась установка межпланетной связи – бьеньета.

Вьеньонь мог идти сам, если его поддерживали под руку, но Синьяня пришлось нести.

– Быстрее! – торопил Линьг. – Как можно скорее надо уйти отсюда. Местность может быть заражена в результате взрыва.

Бросив последний взгляд на место гибели товарища, пятеро каллистян, неся на руках Синьяня, углубились в лес.

Им предстояло продираться через непроходимую чащу не менее двух суток. У них ничего не было для расчистки пути, даже ножей, одни только голые руки.

Вьеньонь вскоре почувствовал себя так плохо, что не смог идти. Сделали вторые носилки из веток и понесли обоих раненых. Уже через два часа пришлось остановиться на отдых. Прошли всего полтора километра.

– Положение из рук вон плохо, – резюмировал результаты короткого совещания Линьг. – Таким темпом мы не дойдем и в двое суток. Ночью идти нельзя, а день на Сетито короток. Надо лететь на станцию. Может быть, там найдется что-нибудь для расчистки пути. И продукты надо взять.

– А главное, сообщить на Каллисто, – добавил Вьиньинь.

Решили, что двое останутся на месте с ранеными, а двое других слетают на станцию, что не должно было занять много времени.

Полетел Линьг и Ресьинь (крылья Синьяня, по счастью, не пострадали при падении).

Когда они поднялись над лесом и товарищи не могли больше их слышать, Ресьинь сообщил командиру звездолета об истинном положении раненых. До сих пор он скрывал страшную правду главным образом из-за Дьеньи. Изотопный ожог распространялся в организме, и только быстрая помощь могла предотвратить смерть.

Линьг выслушал его внешне спокойно.

– Сколько времени они могут прожить? – спросил он.

– Если на станции найдется хоть что-нибудь из тех средств, которые нужны в этом случае, – ответил Ресьинь, – то все равно не более сорока восьми часов.

– Так быстро от Каллисто до Сетито не долететь, – с горечью сказал Линьг.

Станция межпланетной связи представляла собой небольшой домик, над которым возвышались огромные металлические кольца, вложенные друг в друга. Линьг знал, что на станции Каллисто всегда находится дежурный.

Он послал бьеньету и через сорок минут получил ответ.

Он был таким, как и ожидал Линьг. Помощь могла прийти только через сто восемьдесят часов.

Это означало, что Синьянь и Вьеньонь обречены на неминуемую смерть.

На станции не нашлось никаких орудий, годных для расчистки пути по лесу. Захватив с собой сумку с медикаментами, продукты и маленькую переносную бьеньету и договорившись с Каллисто о времени следующей связи, Линьг и Ресьинь полетели обратно и вскоре присоединились к товарищам.

За оставшиеся часы дня прошли еще пять километров. С наступлением темноты расположились на отдых. Все были измучены, но о сне не могло быть и речи. Все время нужно было находиться в готовности отразить нападение зверей и гигантских птиц.

Как только взошел Рельос, тронулись дальше.

Идти было невероятно трудно, да еще с носилками. Попаленные деревья, кустарник и перепутанные лианы на каждом шагу преграждали дорогу. Приходилось обходить их, а иногда возвращаться назад и искать другой путь. К ночи прошли еще семь километров. Примерно столько же осталось до станции.

Если бы не Ресьинь и его средства, они выбились бы из сил, особенно Дьеньи. Три раза в день врач звездолета давал всем какие-то темные таблетки и заставлял глотать их. Таблетки были совершенно безвкусными, но хорошо поддерживали силы и разгоняли сон.

Вторую ночь в лесу, на случайно встретившейся обширной поляне, с ними не было Линьга. Он улетел на станцию, чтобы следить за сигналами летящего с Каллисто звездолета.

Они все еще надеялись, что помощь каким-то образом придет вовремя.

Раненым становилось все хуже. Ресьиню было ясно, что конец близок.

* * *

Ночь была на исходе. Рассвет на экваторе планеты наступал быстро.

Рев и вой кетьров прекратился к утру. Птицы больше не появлялись. Шесть штук было убито ночью.

Находясь на Сетито, каллистяне не расставались с кью-дьелями. («Кью-дьели» в переводе на русский язык означает приблизительно:

–искусственная молния». У каллистян кью-дьели были ручным оружием, вроде наших пистолетов.) Это давало им надежную защиту от птиц, но будет ли действенно их оружие против гигантских кетьров, еще не было проверено на практике. Пока еще ни один зверь не напал на путников.

В течение ночи Линьг несколько раз говорил с товарищами по бьеньетосвязи. Он сообщил им, что экипаж летящего на помощь корабля довел ускорение до максимально возможного предела, но все же раньше чем к утру следующего дня не мог достигнуть Сетито.

– Они напрасно рискуют, – сказал Ресьинь. – Все равно будет поздно.

Предутренний холод становился сильнее.

Ночью, из осторожности, не разжигали костра, но теперь, когда звери и птицы не появлялись больше и не были слышны, Вьиньинь, оставшийся в отсутствие Линьга старшим, разрешил развести огонь.

Сучьев было сколько угодно, и скоро пламя весело заиграло на поляне.

– Вот уж не думала, что мне придется когда-нибудь отогреваться теплом огня, – сказала Дьеньи. – О кострах я только читала в книгах.

– Скоро прилетит Линьг, – сказал Вьиньинь. – И мы пойдем дальше, в последний переход.

– Это еще вопрос, будет ли он последним, отозвался Ресьинь. – Кто может знать, каков лес впереди.

Раздалось мелодичное гудение. Экран портативной бьеньеты замерцал синеватым светом. Появилось уменьшенное, но отчетливо видное лицо Линьга. Все сразу заметили, что их командир чем-то сильно возбужден.

– Друзья! – сказал Линьг, и его голос звучал взволнованно и радостно.

– Я только что говорил с Диегонем!

НЕОЖИДАННОЕ СПАСЕНИЕ

Трудно представить эффект, произведенный этим сообщением.

– С каким Диегонем? – воскликнули все трое.

Дьеньи на мгновение показалось, что Линьг говорит об ее отце.

– С командиром межзвездного корабля, с кем же еще! – радостно ответил Линьг. – Они летят к нам!

– Летят к нам?!

– Подлетают к Сетито. Диегонь сказал, что они перехватили наше сообщение о катастрофе и повернули звездолет к Сетито. Ждите на месте. Я должен давать Диегоню пеленг.

– Далеко они? – спросил Ресьинь, но экран погас и ответа не последовало.

– Очевидно, очень близко, – сказал Вьиньинь, – раз дело дошло до пеленга.

– Но это значит… – начала Дьеньи.

– Да! – звенящим голосом ответил Ресьинь. – Да, Дьеньи! Это значит, что Вьеньонь и Синьянь останутся живы. На корабле Диегоня должны быть средства оказания помощи в любом мыслимом случае. Но прилетят ли они вовремя? Успеют ли?

– Успеют, – уверенно сказал Вьиньинь. – Я хорошо помню описание корабля Диегоня. На нем очень маломощная станция. Ведь тогда техника бьеньетосвязи только нащупывала пути межпланетных передач. Экипаж корабля может принимать бьеньеты, но сам не может посылать их далеко. Если Линьг разговаривал с Диегонем, то это значит – звездолет совсем рядом.

Усталости от бессонной ночи как не бывало. Они с нетерпением ожидали следующего сообщения Линьга. Было досадно, что нельзя самим слышать, как он давал пеленг космическому кораблю. Их переносная бьеньета имела жестко ограниченный диапазон.

Вьеньонь и Синьянь продолжали спать и не знали о радости, переполнившей сердца их товарищей, не знали, что их собственное спасение близко.

Рассвет приближался. Облака, плотной пеленой затянувшие небо, посветлели и начали расходиться. На востоке виднелась чистая голубая полоса, предвещавшая ясный день. Порывистый ветер, дувший всю ночь, почти совсем прекратился, и в лесу стояла полная тишина. Долгожданное сообщение, наконец, пришло. Засветился экран, и на нем появилось лицо Линьга.

– Звездолет Диегоня, – сказал он, – находится в атмосфере Сетито. Он летит прямо на станцию, строго по пеленгу. Следите за западной стороной. Быстро рассветало; вот-вот появится над горизонтом диск Рельоса, но западная сторона неба, видная над верхушками леса, была еще совсем темной.

С глубоким волнением трое каллистян ожидали появления легендарного корабля. Одиннадцать лет (двадцать два года по-земному) все население Каллисто думало и говорило о нем, о двенадцати смелых людях, впервые в истории отважившихся покинуть планетную систему Рельоса и направиться к соседней звезде в поисках жизни. Одиннадцать лет каллистяне ждали их возвращения, и вот они вернулись, вернулись спасителями попавших в беду товарищей.

Это был прекрасный финал подвига!

И вот далеко-далеко на облаках появился свет. Сначала он казался точкой, нужно было ожидать его, чтобы заметить, потом стал быстро приближаться и увеличиваться в яркости. Круглое светлое пятно двигалось прямо на поляну.

– Звездолет летит выше облаков, – сказал Вьиньинь. – Его прожектор освещает их сверху.

Ослепительно блеснуло, и длинный прямой луч упал на землю. Космический корабль опустился под облака.

В это мгновение лучи восходящего Рельоса коснулись неба над лесом. Сразу стало совсем светло, и трое каллистян увидели, как из облаков плавно показался и засверкал белый шар.

Его внешний вид был им хорошо известен по бесчисленным описаниям, рисункам и фотографиям. Ярко освещенный Рельосом, весь на виду, звездолет летел прямо на них, постепенно опускаясь. Прожектор погас.

Они услышали сильный, стремительно приближающийся шум, точно внезапная буря налетела на лес.

Минуту спустя ураганный ветер обрушился на поляну.

Опрокинутые на землю, трое каллистян не успели увидеть, как пронесся над ними гигантский корабль. Когда они поднялись на ноги, потревоженный лес шумел уже где-то далеко на востоке.

Ошеломленные падением, они все же сразу вспомнили о раненых, лежавших на земле, и бросились к ним.

– Теперь вы не умрете, дорогие, – говорил Ресьинь, осторожно снимая лепестки, прилипшие к лицам спавших товарищей.

Дьеньи подняла упавшую бьеньету и осмотрела ее.

– В порядке, – с удовлетворением сказала девушка.

– Ну вот и хорошо, – отозвался Вьиньинь, с беспокойством наблюдавший за ней. – Линьг не замедлит сообщить нам о приземлении корабля.

Он еще говорил, когда раздался мелодичный гудок вызова. Появилось лицо Линьга.

– Звездолет опустился в километре от станции, – сказал он. – Сейчас я полечу к нему. Не покидайте поляны. Скоро будем у вас.

– Скорее бы! – вздохнул Ресьинь, когда экран погас.

Теперь, когда помощь была так близка, ему казалось, что она опоздает. Он с тревогой всматривался в лица раненых.

День уже вступил в свои права. Половина неба очистилась от облаков, и лучи Рельоса разогнали ночной холод.

Хотя Сетито находилась гораздо дальше от Рельоса, чем Каллисто, для каллистян, одетых в меховые комбинезоны, было достаточно тепло. Человек Земли чувствовал бы себя совсем хорошо; температура воздуха была не меньше двадцати градусов выше нуля.

Но трое каллистян, находившиеся на поляне, не подозревали даже о существовании Земли.

Ждать пришлось всего полчаса.

Как раньше они смотрели на запад, ожидая появления звездолета, так теперь все трое не спускали глаз с восточной стороны, откуда должны были появиться Линьг и закончившие на Сетито свой межзвездный полет отважные звездоплаватели.

– Кто из них прилетит к нам? – ни к кому не обращаясь, спросила Дьеньи.

– Вероятно, Диегонь и, разумеется, Синьг, – ответил Ресьинь. – А может быть, и еще кто-нибудь. Скоро, Дьеньи, вы увидите своего деда.

– Я так мечтаю его увидеть, – сказала Дьеньи.

Пять точек появились вдали, быстро приближаясь к поляне.

Прилетевшие опустились метрах в двадцати от потухшего костра и, сняв крылья, направились к ожидавшим их каллистянам, взволнованным этой необычайной встречей на необитаемой планете.

Дьеньи вдруг схватила и сжала руку Ресьиня.

– Кто это? – прошептала она.

Но Ресьинь и Вьиньинь сами уже увидели и замерли от удивления и неожиданности.

Впереди, рядом с Линьгом, шел врач звездолета Синьг, а рядом с ним…

Одетый в легкий, совсем не подходящий к климату Сетито костюм невиданного покроя, к ним подходил невысокого роста человек с бледно-розовым, почти белым лицом. У него были светлые волнистые волосы. Черты лица, похожие на черты каллистян, казались более мелкими и не такими резкими. Необычайного разреза, широко открытые глаза были синего цвета. Красные губы улыбались. Его руки, видные из рукавов коричневой кожаной рубашки, были, как и лицо, светлыми.

Немного позади шли Мьеньонь и Бьяининь. Диегоня не было среди прилетевших.

Ресьинь и его товарищи готовились восторженно встретить прославленных звездоплавателей, с нетерпением ждали момента, когда, наконец, увидят их. И вот долгожданные члены легендарного экипажа здесь, перед ними, а они внезапно потеряли способность говорить и двигаться. Появление загадочного незнакомца так поразило их, что они смотрели только на него, забыв обо всем на свете. Голос Синьга вывел их из состояния оцепенения.

– Поздоровайтесь же с нами, – сказал он. – И обнимите нашего гостя. Его зовут Петр Широков. Он с далекой прекрасной планеты, которую нам посчастливилось найти. Его товарищ остался на корабле и ждет вас.

«Их двое, этих странных людей, – подумала Дьеньи. – Они жители другого мира!»

Все трое сразу поняли смысл услышанного, все огромное значение слов Синьга.

Каллистяне давно отказались от мысли, что только на их планете существует разумная жизнь. На планете Кетьо они видели таких же, как они сами, людей, правда, стоявших еще на низкой ступени, наделенных развивающимся разумом. Было несомненно, что в просторах Вселенной существует бесконечное количество планет, несущих на себе жизнь. Но им казалось, и наука подтверждала это, что Мьеньи слишком холодная звезда, чтобы на ее планетах могла развиться жизнь, подобная каллистянской. Подавляющее большинство ученых Каллисто считало, что экспедиция Диегоня вернется ни с чем. Только он сам и одиннадцать его товарищей верили, что у Мьеньи они найдут разумную жизнь, и с этим убеждением отправились в свой далекий путь.

И вот они оказались правы!

Под лучами Рельоса, на поляне девственного леса Сетито, перед тремя каллистянами стоял человек, ничем не напоминавший диких обитателей Кетьо.

Он был другим существом, не похожим на каллистян ростом, цветом кожи, глаз, губ, но это был высокоразумный обитатель неизвестной им планеты, живущей под светом Мьеньи.

Трое каллистян чувствовали глубокую радость, что им первым выпала счастливая судьба приветствовать посланцев планеты, даже названия которой они еще не знали.

Все трое одновременно сделали шаг навстречу синеглазому пришельцу.

Он улыбнулся и сказал на чистом каллистянском языке, чуть твердо выговаривая слова:

– Здравствуйте, друзья! Приветствую вас от имени человечества Земли, пославшего нас к вам. Диегонь и его товарищи прилетели на Землю и познакомились с нашей жизнью. Теперь мы направляемся на Каллисто, чтобы познакомиться с вашей. Я знаю, что нас ждет дружеский прием. Еще раз здравствуйте, друзья!

– Пожмите ему руку, – сказал Синьг. – На их родине такой обычай.

– Зачем? – сказал Широков. – На Каллисто другой обычай, и я буду придерживаться его.

Он обнял Ресьиня, стоявшего ближе всех, и провел пальцами по его лбу. Взволнованный врач ответил тем же. Широков повернулся к Дьеньи. Уже подняв руки для объятия, он вдруг опустил их, пристально всматриваясь в черты лица стоявшего перед ним стройного молодого каллистянина, одетого в такой же серый комбинезон с красным мехом на воротнике, как и другие. Он не мог сказать почему, но лицо Дьеньи показалось ему знакомым.

– Вы женщина? – спросил он.

– Да, – удивленно ответила Дьеньи.

– Тогда, – сказал Широков, – я особо приветствую вас, первую женщину Каллисто, которую я увидел. Дьеньи обняла его. Нежное прикосновение ее пальцев глубоко взволновало Широкова. Неожиданно для себя он взял ее руку и поцеловал.

– На Земле есть такой обычай, – пояснил он, видя удивление не только новых, но и старых своих друзей.

Он был смущен своим поступком. Чем-то далеким и почти забытым повеяло на него. Он вспомнил свою мать, единственную женщину, руку которой он целовал в детстве. Лицо Дьеньи, чуждое ему – человеку Земли, вдруг показалось родным и милым.

– Ваше лицо, – сказал он, чтобы скрыть свое смущение, – кого-то мне напоминает.

– Меня зовут Дьеньи, – сказала девушка. – Я внучка человека, которого вы хорошо знаете.

– Кого же?

– Рьига Диегоня.

Этот ответ поразил не только Широкова, но и Синьга, Бьяининя и Мьеньоня.

– Внучка Диегоня? – одновременно переспросили все четверо.

Широков понял, почему ее лицо показалось ему знакомым. Он даже удивился, что сам не догадался, кто перед ним. Поразительное сходство теперь бросалось в глаза.

– Диегонь никогда не говорил нам о вас, – сказал Мьеньонь.

– Он сам не знает о моем существовании, – улыбнулась Дьеньи.

– Чья вы дочь?

– Вьега Диегоня.

– Замечательный сюрприз нашему командиру, – сказал Бьяининь.

Пока Широков знакомился с тремя каллистянами, Синьг не терял даром времени. Он достал небольшой аппарат и установил его на земле возле Синьяня.

– Надо обнажить место ожога, – сказал он. Ресьинь и Линьг принялись помогать ему. Меховой комбинезон был расстегнут, а одежда под ним разрезана. Раздеть раненого они не решились, так как для каллистянина воздух был слишком холодным. Один Широков не чувствовал холода.

На черной груди Синьяня резко выделялись серые пятна.

– Ожог проник очень глубоко, – сказал Синьг. – Если бы мы опоздали… А другие ожоги есть? – перебил он сам себя, обращаясь к Ресьиню.

– Есть на ногах, но наиболее опасны эти. Синьг включил аппарат. Серые пятна внезапно превратились в зеленые.

Широков, позабыв о новых знакомых, внимательно следил за процессом. Он уже достаточно знал о медицине Каллисто и разбирался в лечебных аппаратах, но видеть их в действии ему не приходилось, кроме того далекого случая, когда Синьг, в его присутствии, удалял из тела Вьеньяня пули Ю Син-Чжоу. Как давно это было! Каким чудесным казался тогда прибор Синьга земным медикам, и каким простым оказался он, когда Синьг объяснил его устройство и принцип работы.

Стоя в отдалении, вместе с другими каллистянами, чтобы не мешать врачам, Дьеньи не спускала глаз с лица Широкова.

«Так вот как они выглядят, – думала девушка. – Похожи и не похожи на нас. Белые каллистяне. Как хорошо, что мои опасения не оправдались».

Дьеньи была молода, впечатлительна и склонна к мечтательности. С раннего детства от своего отца она слышала бесконечные рассказы о звездолете, улетевшем к далекой звезде, и о его командире. Все дети Каллисто знали имена отважных звездоплавателей, и Дьеньи радовалась и гордилась тем, что один из них ее дед. Она любила мечтать о времени, когда звездолет вернется.

Дьеньи часто представляла себе неизвестную планету, которую найдет ее дед, и обитателей этой планеты. В ее детском воображении они рисовались во всем подобными каллистянам.

Шло время; ребенок превратился в девушку, но мечты о людях иного мира по-прежнему волновали Дьеньи. Думать о них стало ее привычкой.

Она сама стала астронавтом, увидела обитателей Кетьо, но они никак не могли служить воплощением ее мечты. Наивные детские представления сменились знаниями взрослого человека. Дьеньи уже не думала, что жители другой планетной системы обязательно должны быть копиями каллистян. Она знала, что формы жизни бесконечно разнообразны. Но увидеть своими глазами «человека Мьеньи» оставалось ее затаенной мечтой.

Пусть даже это существо окажется совсем не похожим на каллистян, но обладающее разумом, а следовательно родственное.

И вот совсем не так, как она ожидала, мечта стала явью. «Человек Мьеньи» перед ней, и формы его тела совсем не причудливы, а самые обычные. И его белое лицо даже своеобразно красиво.

«Какие странные у него глаза! Синие, как небо Сетито. И как широко открыты… А губы красные. Как странно! Наверное, это потому, что кожа на них тонка и просвечивает кровь».

Она вспомнила, как эти губы коснулись ее руки. Они были нежны и мягки.

«Какой удивительный обычай – касаться губами руки женщины! Моя рука, наверное, показалась ему грубой».

Она посмотрела на руку Широкова. Рука была почти белая и чуть ли не прозрачная.

Дьеньи вдруг захотелось коснуться этой руки своими губами. Горячая волна крови прилила к ее лицу, и щеки девушки посерели.

Она ничего не знала о поцелуе. Даже такого слова не было на каллистянском языке.

Широков чувствовал на себе взгляд Дьеньи. Ему хотелось, чтобы она отвернулась, перестала его рассматривать. В ее глазах он, вероятно, выглядит уродом. Ведь она привыкла к черному цвету и резким, определенным чертам лица.

За эти годы Широков и Синяев настолько пригляделись к каллистянам, что перестали замечать разницу между собой и ими. Но они помнили, какими необычайными казались каллистяне в первые дни их пребывания на Земле.

Ей, этой девушке с Каллисто (то, что Диегонь не знал о ее существовании, доказывало, что Дьеньи очень молода), должен казаться странным цвет его кожи. Белое лицо, красные губы, синие глаза, – Широков впервые подумал, что такое разнообразие красок может производить неприятное впечатление.

«Ну что ж! – решил он. – Пусть смотрит. Надо привыкать к этому. На Каллисто все будут нас рассматривать».

Он нахмурился и, не обращая больше внимания на Дьеньи, сосредоточенно наблюдал за операцией.

Синьг медленно вращал маленький диск на корпусе аппарата, усиливая, как знал Широков, невидимый поток нейтронных частиц. Зеленый цвет места ожога постепенно темнел, переходя в фиолетовый. Это продолжалось около часа.

– Теперь второй, – сказал Синьг.

Та же процедура была проделана над Вьеньонем. Пораженные места покрыли толстым слоем остро пахнувшей мази и забинтовали. Оба раненых все еще не проснулись.

– Теперь все в порядке, – сказал Синьг, вставая. – Окончательную обработку произведем на звездолете.

Не задерживаясь, тронулись в путь. Раненых несли по очереди.

Мьеньонь и Дьеньи шли впереди, расчищая дорогу, уничтожая препятствия «лучами» ультразвука.

Звери и птицы не показывались. Только один раз донесся издалека рев и вой кетьра.

Наконец вышли из лесу, и перед ними открылась равнина, уходящая за горизонт. Впереди была видна станция, стоявшая на невысоком холме, а справа от нее – белый шар космического корабля.

Над ним летало несколько членов экипажа, ожидавших появления из леса своих товарищей. Как только они показались, четверо направились в их сторону, быстро приблизились и опустились возле них на землю. Это были Диегонь, Вьеньянь, Леньиньг и Синяев.

Прежде чем приветствовать своих соотечественников, Диегонь обратился к Синьгу с вопросом о раненых.

– Они вне опасности, – ответил врач корабля.

Дьеньи сразу узнала Диегоня. Она смотрела только на него, не видя даже Синяева, на котором сосредоточилось внимание ее спутников.

В их доме на Каллисто всюду были скульптуры Диегоня, и Дьеньи хорошо знала суровые и резкие черты его лица. И вот он перед ней, постаревший, еще более суровый, чем на портретах, но с тем же родным лицом.

Она стояла немного в стороне от других, и Диегонь, поздоровавшись с Ресьинем и Вьиньинем, подошел к ней последней.

– Я рад видеть столь юную представительницу нашей науки, – ласково сказал он, обнимая ее.

Дьеньи прижалась лицом к его груди. Ее руки остались опущенными, и Диегонь почувствовал, как сильно дрожит все ее тело от непонятного ему глубокого волнения.

Он заметил внезапно наступившее молчание и оглянулся на своих спутников.

Никто не смотрел в их сторону. Каллистяне и оба человека с Земли, словно намеренно, отвернулись. Еще не догадываясь о причине такого поведения товарищей, Диегонь осторожно, но решительно поднял рукой ее голову и внимательно всмотрелся в черты ее лица.

– Как вас зовут, девушка? – спросил он, уже не сомневаясь в том, какой последует ответ. Эти черты были ему слишком хорошо знакомы.

– Дьеньи Диегонь, – ответила она и еще сильнее прижалась к нему.

НА МЕЖПЛАНЕТНОЙ СТАНЦИИ

Здание стояло на холме, склоны которого были искусственно срезаны, очевидно для того, чтобы сделать невозможным доступ на него огромным животным Сетито. Наверх вела узкая лестница, высеченная в каменистом грунте.

Станция была построена без всяких украшений, в форме голубого куба. На каждой стене было два окна, высоких, но очень узких, напоминавших скорее щели, чем окна, без рам и стекол.

Линьг объяснил, что это сделано для защиты оборудования от птиц, которые могли проникнуть внутрь, если бы окна были широкими. «Станция, – сказал он, – построена давно и потому имеет окна. Такая же станция на Кетьо, построенная позже, без каких-либо отверстий». «Значит, она освещается искусственно?» – спросил Синяев. – «Нет, ее стены прозрачны».

Огромные кольца, диаметром не меньше пятидесяти метров, тускло блестевшие под лучами Рельоса, непонятно как держались над плоской крышей.

Широков и Синяев с интересом рассматривали эти кольца и самый дом. Это была первая увиденная ими в жизни межпланетная «радиостанция», и они не могли смотреть на нее без волнения, думая о сверхмощных «генераторах», которые посылали свои «волны» на столь исполинское расстояние, делали возможным разговор между планетами.

И кроме того, это было не радио, а что-то совсем иное, основанное на других принципах.

Станция бьеньеты была вершиной современной каллистянской техники. До старта звездолета Диегоня, двадцать два года тому назад (одиннадцать лет по каллистянскому счету), на соседних с Каллисто планетах таких станций еще не было. Диегонь, Мьеньонь и их товарищи, так же как люди Земли, видели ее в первый раз.

– Вероятно, – спросил Широков, – разговор возможен только тогда, когда между Каллисто и Сетито кратчайшее расстояние?

– Нет, это не имеет значения, – ответил Линьг. – Разговор возможен всегда, за исключением тех случаев, когда Сетито и Каллисто находятся на одной линии с Рельосом, по разные стороны от него. Тогда бьеньеты дойти не могут. Но мы учитываем это обстоятельство, и экспедиции организуются, только когда связь бесперебойна.

– Почему не могут? – спросил Синяев.

– Потому, что поле Рельоса очень мощно.

– Поле гравитации?

– Да, разумеется.

Синяеву этот ответ дал многое. Он уже смутно подозревал, на чем основываются передачи сообщений с планеты на планету. Наука Земли вплотную подошла к раскрытию тайны тяготения и уже достоверно знала, что энергия гравитации распространяется почти мгновенно, неизмеримо быстрее энергии света.

– С какой скоростью идет передача? – спросил он, желая окончательно убедиться, что догадка верна.

На лице Линьга появилось странное выражение. Он словно смутился. Казалось, ему чего-то стало стыдно.

– Мы знаем, – извиняющимся тоном ответил он, – что передача должна проходить мгновенно. Но она почему-то задерживается. Скорее всего, в этом виноваты аппараты связи. Передача доходит только вдвое быстрее луча света. А у вас? – спросил он, понижая голос.

«Так вот почему он смутился, – подумал Синяев. – Ему стало неловко за „отсталость“ техники Каллисто. Он думает, что мы достигли большего».

Он чуть не рассмеялся. Технике его родины еще далеко до бьеньеты каллистян.

На вопрос Линьга Синяев ничего не ответил и задал встречный вопрос:

– Что вам дают экспедиции на соседние планеты?

– Каждая планета развивается своим путем, и изучение этих путей – благодарная задача. Легче понять пути развития нашей планеты. В этом вопросе еще много неясного.

Линьг, Ресьинь, Вьиньинь и Дьеньи после первого, вполне понятного и естественного удивления ничем не выказывали любопытства, которое должны были вызывать в них люди Земли. Отношения сразу стали простыми. Широков подумал, что деликатность свойственна не только экипажу звездолета, но является общей чертой характера каллистян, чертой, воспитанной в них коммунистическим строем их жизни. Назойливое любопытство, очевидно, было им чуждо.

«А Дьеньи, – вспомнил он. – Она так настойчиво рассматривала меня в лесу. Значит, женщины Каллисто более любопытны, чем мужчины».

Но он тут же отверг этот вывод. Поведение Дьеньи имело какую-то особую причину.

Широков уже привык, что каллистяне всегда с полной откровенностью высказывали свои мысли. Он был уверен, что Дьеньи ответит ему с такой же откровенностью, и он решил спросить ее при первом удобном случае.

Они подошли к самому холму и остановились у подножия лестницы.

По обе стороны входа стояли две статуи – вернее, барельефы, высеченные на поверхности круглых столбов, от которых начиналась лестница. Столбы были около трех метров высотой.

Широков и Синяев знали, что самым распространенным на Каллисто видом искусства была скульптура.

– Давно они тут стоят? – спросил Диегонь.

– Поставлены пять лет тому назад.

– Вы были на Сетито раньше? – спросил Широков.

– Был два раза, – ответил Диегонь. – Но этих статуй, так же как и этих колец, – он кивнул на крышу, – тогда еще не было.

– Что помещалось тогда в этом доме?

– Ничего. Просто дом отдыха экипажей. Синяев внимательно рассматривал барельефы. Каменные черты одного из каллистян показались ему знакомыми. Он вгляделся пристальнее.

– Кажется, это вы? – обратился он к Мьеньоню.

– Вы не ошиблись, – ответил инженер. – Это действительно я. Дело в том, что я был в числе четырех членов экипажа звездолета, первым посетившего эту планету. Чья это работа? – спросил он, повернувшись к Линьгу.

Тот назвал имя. Оно было, конечно, совершенно неизвестно Широкову и Синяеву, но, очевидно, хорошо известно каллистянам.

– Вот как! – сказал Мьеньонь. – Не знал, что удостоился такой чести.

– Это еще вопрос, – сказала Дьеньи, – кто удостоился чести: вы или автор памятника. Мьеньонь улыбнулся.

– Вы слишком высоко ставите нас, – сказал он.

– Разве можно поставить вас выше, чем вы стоите? – возразила Дьеньи.

– Давайте поднимать раненых. – Мьеньонь уклонился от дальнейшего разговора на эту тему.

«Интересно, – подумал Широков, – сохранилось ли у каллистян чувство тщеславия? Общественный строй их жизни как будто не оставляет для него никакой почвы».

Диегонь ласково посмотрел на внучку.