Календарная книга

На вершине холма (День археолога. 15 августа)

Над раскопом царил зной. Работали только местные, студенты валялись под тентами, а начальник пил чай в своей палатке. Полог был расстёгнут, чтобы создавать движение воздуха.

Старый археолог привычно смотрел на вершину холма, на склоне которого возились рабочие. Там, за холмом, начиналась пустыня, сзади была пустыня, и только цепочка возвышенностей отмечала то место на карте светло-коричневым на общем жёлтом фоне. Казалось, что до вершины холма рукой подать, но старик ехал туда на маленьком ослике битый час, сначала спускаясь в ложбину, а потом поднимаясь по отлогому склону.

Начальник раскопок уже был на пенсии. Она позволяла ему бесплатно ездить в трамвае, но грозила делу. Пенсионеров редко принимают во внимание. Деньги кончались, и старик благодарил то, что есть ещё страны, где живут беднее — иначе он не нанял бы здесь рабочих. Трое студентов приехали сюда по ошибке, практику можно было пройти и на берегах Чёрного моря. Этих потянуло в пустыню за экзотикой. Старик хорошо знал таких — мальчикам нужна была пустыня с исчезнувшими реками, чтобы потом рассказывать об том девочкам, нащупывая при этом застёжки. Это пригодится и в старости — чтобы сказать: «Да много ли ты видел, сынок? Я в твои годы прошёл пустыни и горы, и мёртвые люди прошлых времён смотрели на меня пустыми глазницами». Таких старик знал во множестве. Некоторые из подобных случайных людей выросли, получили звания и ордена, стали начальниками, а потом умерли, став навек моложе него.

А эти ещё мало понимали в смерти, что им было до исчезнувшего народа.

Он думал о настоящем ученике. Он остался у него один. Вчера ученик приехал на раскопки, вернее, специально к учителю с нерадостной вестью. Сперва этот мальчик (для старика теперь все были мальчиками) был аспирантом, потом его заместителем. Сейчас, кажется, регалий у него было больше, чем у учителя. Ученик приехал, чтобы сообщить о своём предательстве.

Это был хороший ученик, один из лучших, что старый археолог видел за всю свою долгую жизнь. Поэтому ученик и приехал в другую страну, как если бы Пётр пришёл на свидание к Спасителю, чтобы рассказать, что ночью очень холодно, а с таким учителем к костру не пускают. Наверное, Спаситель просто сказал бы ему «Тогда грейся».

В пустыне, кстати, ночи были холодные, а к осени станет ещё холоднее.

Старику не нужно было объяснений — он ценил то, что ученик предаёт его с сожалением. Иногда его предавали небрежно или рассеянно, иногда просто трусили и путались в объяснениях, будто застигнутый в спущенных штанах любовник. Был, кстати, такой случай на глазах у него самого, и с тех пор старый археолог больше не женился.

Терять ему было нечего, кроме своих теорий, кроме города, который он не нашёл. А то, что не нашёл, особенно неприятно терять.

Многие народы вели кочевой образ жизни. Потом что-то в их движении замедлялось, и народ цеплялся за выступ в земле, увязал ногой в болоте. Перемещение в пространстве вскоре совсем останавливалось, и вот образовывался город.

Он мог быть потом сожжён, брошен, мог прийти в запустение — но это уже был обычный порядок вещей. Умершие в давние времена люди, к которым старик полвека уже испытывал особое, почти родственное чувство, жили иначе.

У них были города, и, по крайней мере, один, последний, попал в старые книги, которые были ещё круглыми, а не прямоугольными. Но потом вдруг они начали движение по земле. Люди снялись с места, оставили насиженные места и отправились в путь. Следы их были занесены песком, что случилось потом — неизвестно. Может их кочующий табор был окружён врагами, мужчины перебиты, а в их женщинах зрело потом чужое семя. Так растворились многие племена, куда более славные и многочисленные, чем это.

А может, кто-то из пастухов съел суслика и заразился чумой, а потом чёрная смерть скосила всех. Забытые младенцы беззвучно плакали близ смотрящих в небо матерей, а мужчины лежали ничком, разглядывая что-то внутри земли. Глаза им некому было закрыть. Могилы им никто не рыл, и хоронили их звери.

Или, наоборот, редеющий народ вступил в чужой город и растворился в нём. Второе поколение смешивает свой язык с чужим, Третье помнит колыбельную бабушки. Четвёртое не помнит ничего.

Это был мир устной памяти.

Было два письменных источника — один русский, где рассказывалось, как этот народ дрался с хазарами, и город на холме был сперва разрушен до основания, а потом отстроен. Подчинился ли он хазарам или погиб, а отстроен уже победителями, на старом или новом месте — было непонятно. Это были две строчки в перечислении, и много спорили, не ошибка ли это переписчика. Вторым был рассказ латинского монаха, который отправился на восток, предваряя странствие Марко Поло. Он встретился в пути с огромным караваном — тогда все караваны больше десяти верблюдов казались огромными. Монах застал народ уже в кочующем состоянии — вереница кибиток, людей и вьючных животных тянулась до горизонта. Монах с удивлением смотрел, как люди спят в сёдлах, и сонные мохнатые лошади тащат повозки. Целый город спал и, одновременно двигался. Впрочем, на стоянке монах слышал протяжные песни, и толмач объяснил ему, что поют об оставленной родине. О городе, полном зелени и цветов, о фонтанах и суете базарного дня. Но толмач не знал чужого наречия вполне, и руководствовался сходством языков, так что, может, он всё и выдумал. Монах записал странную историю, да только забыл указать имя кочующего народа.

Его было бессмысленно винить — монах видел тысячи людей, и развалины исчезнувших миров сопровождали его весь путь.

Но названия старику не хватало — и он примерял к исчезнувшему городу и народу слова чужих древних языков, как ребёнок суёт в дырки деревянные кубики и цилиндры. Что-то подходило больше, что-то совсем не пролезало в отверстие истории, но была надежда, что песок обнажит глиняный горшок с какими-нибудь буквами, перечислением муки и зерна, одолженного бедняком или что-то вроде. И за эту ниточку кто-то дёрнет, найдётся что-то ещё — хотя старик понимал, что это всё будет уже без него.

Старик всю жизнь искал тот город — отправную точку странствий. Он начал искать его, когда гоняли новых хазар и многих загнали за Можай. Потом он искал его, когда неподалёку, из степной пустоты стали швырять вверх космические корабли. На раскопках он видел странное свечение неба, а иногда звезда в небе вспыхивала слишком ярко, и это значило, что запуск не удался.

А потом новые хазары уехали (старику в его институте стало скучнее), затем он нашёл много интересного, что пригодилось коллегам. Он мог бы составить себе звонкое имя, описывая найденное, но это всё было неинтересно. Наконец пришло пустынное время, и, если бы он не привык питаться, как кочевник, ему пришлось бы туго. Его раздражало то, что тогда он пропустил несколько лет, и просто ездил по чужой стране, как номад. Страна стала гордой и независимой, а жизнь пастухов ничуть не изменилась — кроме того, что теперь они уезжали для заработка на север. Старик ездил по холмам, посреди пустыни, примеряясь, где бы можно снова вгрызться в землю.

В одиночестве он прикладывал к своей судьбе судьбу людей, ставших для него родными — откуда они могли бежать и от чего? Какое место могло бы для них стать последним? Он смотрел на новые города и заброшенные заводы и не видел их — перед ним была древняя земля, которую он пролистывал, как страницы — не то, и это тоже не то. Как-то он жил у геолога, в его становище. Деньги у геологов были, деньги геологов пахли прошлой нефтью и должны были родить новую нефть, а стало быть, новые деньги. Геолог рассказывал, как он смотрит на пустыню, как взгляд раздевает землю, снимая с неё одежду, как с женщины. Как улетает прочь песок, спадают осадочные породы, и остаётся твёрдое основание. Археологу не нужно было проникать взглядом глубоко, но он убедился, что их привычки схожи.

Слой археолога был очень тонок, но он тоже смотрел на пейзаж, и пейзаж очищался от лишнего.

Правда, земля изменилась — усатый человек с трубкой, который так неудачно гонял перед смертью хазар, проложил тут каналы, которые ныне пришли в запустение. Люди стали больше тратить воды, потому изменили течение реки, исчезли моря и озёра. Корабли лежали посреди пустыни, и вокруг них валялись скелеты забытых рыб.

Старик путешествовал по новообразовавшимся странам — иногда вместе с учеником, который оказался невероятно способен к языкам.

Вдруг снова появились деньги — пусть и небольшие. Появилась возможность платить тем, кто способен держать в руках кирку и лопату. Появились и студенты — они вряд ли верили в последний город будущих кочевников, но помогали старику с описанием. Студенты были весьма сноровисты с новыми приборами, и это была плата за романтику и будущие рассказы девушкам об адовом пекле днём и пронзающем по ночам холоде.

Один только ученик, кажется, верил в существование развалин.

Теперь он приехал сказать, что уезжает. Склонность его к экзотическим языкам оказалась более востребована, чем археология.

Это означало, что он переменит место работы и пересечёт много границ, чтобы встать за кафедру в стране антиподов. Он не забудет кочевников без имени, но оставит старика одного на той дороге.

Молодым время жить, а старым — лечь.

«Степь отпоёт», — как сказал один поэт.

Это, разумеется, думал сам старик. Ученик был скорбен, ему было жаль не только старика, но и себя. Мечта занесена песком, и её не достать киркой и лопатой. Старик не обижался, он привык к одиночеству. Занимаясь древностями давно, он пропустил через себя столько человеческих жизней, что мало чему удивлялся. Люди прошлого были жестоки друг к другу, герои при внимательном изучении оказывались кровожадны, поэты лучше выглядели в переводах, а резали всех без жалости, и народ-жертва мгновенно превращался в палача. Множественные смерти прошлых времён всегда несправедливы, поэтому старик и к собственному уходу относился без удивления и обиды.

Но город, где же город? Тут было впору надеяться на загробную жизнь — и, если повезёт, встретить в потустороннем мире кого-то из кочевников и от них узнать, наконец, правду.

Старик пил с учеником коньяк ночью, потому что днём пить алкоголь было невозможно.

Ученик рассказывал, как ненавидит столицу. Она не приняла его, провинциала — и его мечта теперь жить в деревне у антиподов близ их антиподского университета и забыть вечный шум шестнадцати рядов автомобильного движения под окном. Старик видел много уезжающих и понимал, что не надо ничего объяснять. Это не город выел внутренность его ученика, а сама жизнь. Даже древние города исчезали, не будучи преданы огню и мечу, — просто оттого, что уходила река или море, оттого, что торговый путь изменил свой ход и пролёг в стороне.

Они пили коньяк по ночам, а днём, когда ученик спал, старик сидел у выхода из палатки и прихлёбывал чай.

Он был похож на старую птицу в дупле.

Вечером третьего дня ученик должен был уезжать, но в утренний час, когда рюкзак был ещё не собран, а ученик лежал, как бревно, в койке, прибежал рабочий с раскопа. Это был молодой парень в рваных джинсах. Старик понял, что он хочет прибавки за находку.

Они пошли по склону вместе, и ученик задирал крестьянина, имитируя его произношение. Что и говорить, языки ему удались больше, чем поиски развалин.

Наконец, они встали над ямой.

Совсем неглубоко, сбоку, в ней обнажился каменный круг. Старик узнал его мгновенно — то был типичный водоразборный фонтан, вернее, его часть.

Ученик молчал. Он стоял и плакал, и старик вдруг увидел, как его ученик стар. Кажется, ему пятьдесят, а он стар и потрёпан. И вот он стоит и плачет рядом, потому что они нашли город.

Раскопки продолжились, ученик уехал куда-то звонить и вернулся.

Из города явились два чиновника министерства древностей, обошли раскоп, и уехали, удовлетворившись объяснениями старика.

Прошёл месяц, и вот старик сидел на вершине холма и смотрел на склон. Город был устроен рационально — сверху дворец (то, что можно назвать дворцом), вокруг кольцами дома, базарная площадь. Четырьмя радиусами расходились от центра дороги.

Всё это видел только он, привычно обнажая содержимое земли, сделав в уме работу тысяч людей с их экскаваторами, лопатами и щёточками. Пока раскопано было только четыре места: дом правителя, кусочек базарной площади с фонтаном и две крыши. Людей не было, люди оставили город — и старик представлял, как теперь учёные годами будут спорить — почему. Город был маленький, но тогда людей было куда меньше, и городом называлось то, что нынче считается деревней. Город был как бы сам по себе, отделен от всех и отделён от жителей.

Вдруг старик ощутил странное беспокойство — ему показалось, что земля двигается. Это движение напоминало землетрясение, только очень небольшое и растянутое во времени. Он был свидетелем двух страшных землетрясений в сорок восьмом и шестьдесят шестом и десятка маленьких, но это явно было не землетрясение.

Он побежал не к лагерю, а к раскопу.

Старик всмотрелся в камни, и увидел, что они дрожат и движутся.

Сзади к нему подошёл ученик, зачарованный этим зрелищем.

Камни дрожали и постепенно пропадали из виду.

Сначала старику казалось, что они, как кроты, закапываются глубже, но потом он увидел, что они становятся прозрачнее. Весь город начинал движение, постепенно пропадая из глаз — и здесь, на поверхности, и внутри холма.

Старику впору было впасть в отчаяние, но он пришёл в восторг — спокойный и яркий восторг наполнял его душу.

Перед ним был настоящий кочевой город, и оттого он так долго не мог его найти. Он обнаружил кочевника случайно — видимо, во время остановки. Вот, отдохнув, он уходит, уходит медленно и скоро совсем уйдёт.

Старик думал о том, что город сильнее людей, которые живут в нём, это существо более высокого порядка — и вот он движется сам по себе. Есть города осёдлые, а этот оказался кочевником.

В этот момент он до конца ощутил, что чувствовал неизвестный народ, начиная протяжную песню об оставленном рае. Город оставил их, и они пустились в странствие за ним.

Старик стоял на краю раскопа и чувствовал себя старым капитаном, который увидел, наконец, кита удивительной белизны. Кита невозможно поймать, можно только увидеть, и запомнить навсегда. Вот он уходит вдаль, пуская струю воды вверх, будто прощаясь.

Зелень, сады, журчание воды в фонтане, крики верблюдов и ослов, смех женщин и крики детей — всё становится призрачным и смешивается с землёй.

Город сам выбирает, что ему нужно, а что нет, и люди счищаются с него, как ракушки с днища корабля. Не кочевники оставили город, а город покинул их, ушёл по делам, не заметив воплей и плача.

Старик уже стал свидетелем чуда, а большего ему не нужно было.

Ему только немного было жаль, что жизнь его кончается, и он не успеет всё это записать.

Холм дрожал, рядом прыгал, как дурак на пожаре, его непутёвый ученик.

Его старому археологу стало даже жаль.

Когда он, старик, уйдёт вслед за этим городом, ученику придётся волочить на себе груз славы и объяснений.

А пока ученик орал и подпрыгивал.

И в такт ему стал кричать маленький ослик старика.

15 августа 2022