Как я был великаном

ИВАН ФОУСТКА ПЛАМЕННЫЙ КОНТИНЕНТ Перевод Ю. Молочковского

Это был могучий, слегка обрюзгший старик. Он стоял в дверях домика, который сохранился, видимо, еще со времен Первой экспедиции. Из темноты за его спиной раздавались бурные звуки симфонии Бетховена.

— Здравствуйте, профессор, — сказал Хольст. — Я привел вам гостя.

И он представил меня.

— Дефосте, — отозвался старик, как мне показалось, довольно неприветливо.

Мы вошли в домик. В плохо освещенном помещении, где была устроена лаборатория, царил страшный беспорядок. В углу стоял допотопный проигрыватель, на диске крутилась пластинка. Такие аппараты я видел на картинках, но никогда не слышал, как они звучат.

— Вот, приходится работать здесь, — с горечью сказал старик. — Там меня не ценят, смеются надо мной. Антигравитатор? Это, говорят, полная бессмыслица. А я его сделаю! Пусть потом кусают себе локти!

— Испокон веков всему передовому приходилось с боем завоевывать признание, — заметил Хольст. — Иначе, верно, не было бы прогресса.

Польщенный старик улыбнулся.

— Антигравитатор — совсем несложное дело… — продолжал он. — По крайней мере теоретически. Необходимо только достигнуть температуры абсолютного нуля… это значит, что нужно заморозить материю до минус двухсот семидесяти трех градусов. Но в том-то и загвоздка: на Земле это еще никому не удавалось, даже мне. Поэтому люди отказались от всяких попыток…

— И вы думаете, что здесь…

— Да! — патетически воскликнул он. — Настойчивость и упорство всегда облагораживали человека. Нужно упрямо идти к своей цели через…

— Через все препятствия? А если тот, кто попытается сделать это, погибнет?

Профессор пожал плечами.

— Значит, одним героем, который пожертвует собой во имя науки, будет больше. Но он поможет другим избежать повторения ошибок. Будем ставить новые опыты. Исчезнет проблема горючего, радиус действия космолетов станет неограниченным. Путешествовать во Вселенной будет проще, чем сейчас обойти эту комнату…

— И удастся наконец заглянуть в другой конец нашей Галактики, да?

— О, это сущий пустяк. Мы отправимся дальше, гораздо дальше.

— Куда же?

— В антимиры.

Мне стало не по себе — так просто и уверенно он это сказал. Кому-кому, а мне-то известно, как невообразимы дали Вселенной.

— Не изумляйтесь, — продолжал старик, в горле у него неприятно посвистывало. — При температуре абсолютного нуля не происходит взаимодействия вещества с антивеществом, не возникает аннигиляции…

— Конечно, конечно. Но послушайте, Дефосте, ведь человек тоже материален.

— Ну и что же? Разве я сказал, что материя будет разрушена? Знаю, знаю… вы мне не верите… Ну и не надо. Все равно я первым обгоню время. Я вернусь на Землю и еще посмеюсь на могилах тех вершителей судеб, кто сейчас ставит мне палки в колеса.

— Ну, знаете ли! Остановить время, пожалуй, можно, но обогнать? Едва ли!

— А почему, почему это невозможно? Только потому, что так говорится в наших идиотских учебниках?! Такое понятие засело в ваших слабоумных мозгах! А там, во Вселенной, — там все возможно! Все! — Его покрасневшие от гнева глаза почти светились в полутьме.

Немного успокоившись, старик показал нам аппарат, в котором происходил процесс абсолютного охлаждения. На меня он не произвел особого впечатления. Вскоре мы откланялись. Дефосте пригласил нас зайти через несколько дней — тогда он нам кое-что покажет.

Мы вышли. Вслед нам вновь неслись звуки Патетической симфонии.

— Своеобразный тип, а? С этим своим морозильником! — усмехнулся Хольст.

— Мне он неприятен.

— Но в общем-то вреда от него нет, особенно здесь. Вся беда, конечно, в его характере — этакое патологическое честолюбие!

Стоял теплый вечер. Вокруг раскинулся приветливый холмистый край, покрытый рощицами гроздевидных деревьев. Только они и напоминали, что мы находимся на Тристане. Метровые гроздья торчали на фоне вечно серого неба.

Мы закурили и не спеша направились к базе, находившейся примерно в километре отсюда. Легкий ветерок шевелил волосы.

— Привычка, унаследованная от прадедов, — усмехнулся Хольст, задумчиво поглядев на свою сигарету. — Удивительное дело: несмотря на колоссальный прогресс, человек кое в чем продолжает оставаться ужасным ретроградом.

— Ты о… о нем?

— Да, о нем. И при всем том я говорю себе: что, если он прав? Что, если он действительно сделал величайшее открытие?

— Сама фамилия его мне не нравится. Дефосте… по-латыни De Faustus. Помнишь? Таинственный доктор Фауст, романтическая сказка о вечной молодости, о бессмертии…

— Видимо, у него фаустовская мания. Только теперь Фауст уже не продает душу дьяволу. Найдена современная преисподняя — антимиры.

Мы пересекли ручей, заросший диковинными, похожими на пузырьки цветами. Струи его никогда не отливали радугой: небо на этой планете постоянно было затянуто серыми тучами и лишь сейчас, в предзакатный час, чуть багровело на западе.

Направо от нас холмистая местность переходила в побережье, на которое лениво набегали лиловатые волны океана. Где-то далеко на западе простирался другой континент, который мы временно обозначили как континент Б. Знали мы о нем очень мало, как и вообще обо всей планете Тристан. Нам было известно только, что это ближайшая планета, жизненные условия которой сходны с земными, только формы жизни здесь примитивнее, а о разумных существах и речи быть не может. Не исключено, что на континенте Б другие условия и там есть какие-то разумные существа. Но там еще никто не был, для таких вылазок у нас просто не хватало времени: мы занимались строительством базы, наша экспедиция прибыла на Тристан всего полгода назад с заданием использовать идеальные условия этой планеты и создать здесь надежный форпост для дальнейших исследований Вселенной.

Мы шли неторопливо и молчали, это была наша обычная вечерняя прогулка. Я покосился на четкий профиль Хольста. Этот человек — один из тех энтузиастов, которые всю свою жизнь посвятили исследованию Вселенной. Сейчас ему лет сорок пять. Землю он покинул, когда ему исполнилось двадцать два года, и с тех пор изредка возвращается туда в отпуск, недельки на две, и, по-моему, всегда скучает, ждет не дождется, когда опять сядет за пульт управления космолета. Хольст старше меня; прежде я летал с ним вторым пилотом, потом меня перевели на самостоятельную работу и мы расстались. Я летал на трассе Земля-Луна, вел первый корабль к Юпитеру, участвовал в неудачной экспедиции на Меркурий. Хольсту доставались задания потруднее. Он единственный, кто уцелел после катастрофы «Надира-2», на пути к периферийным планетам. Почти год он провел отшельником на одном из спутников Сатурна, жил в уцелевшей части космолета, в этом отчаянном положении ухитрился не лишиться рассудка и наконец вернулся на Землю… чтобы через две недели вновь отправиться в космос!

Когда монтировали третью орбитальную станцию Земли и я работал простым линейным пилотом, возил материал туда и обратно, Хольст отправился в свой самый дальний полет, за пределы солнечной системы. Тогда-то и была открыта эта планета. У нее оказалось два спутника — белый и желтый, — и это навело первооткрывателей на мысль назвать ее Тристаном, а спутников — Белокурой и Белорукой Изольдами.

Хольста оставили начальником космодрома — он встретил две ракеты с первыми колонистами и материалами для постройки базы. Третий корабль привел я. Так мы встретились после долгих лет разлуки.

Мы поднялись на небольшой холм. На крупные темные ягоды гроздевидных кустов ложился багровый отблеск заката. Показались блестящие крыши базы. За ними, на фоне скучного небосвода, торчал нос моей «Андромеды». Это был порядком устаревший драндулет, но мне он был дорог — дело привычки! Вот она, моя машина, тихая, послушная, ждет, когда мы отправимся в обратный путь.

— Когда ты летишь на Землю? — внезапно спросил Хольст, словно читая мои мысли.

— Дней через десять. — Мне стало немного грустно. — Это будет мой последний рейс.

— То есть как это — последний?

— Я свое отлетал, приятель. Меня назначили начальником космодрома в Индии. Жена с детьми уже там. Устрою себе уютный домашний очаг и наконец-то обрету покой. Если бы не эта авария с Гейне, я бы давно был там. Но не оставлять же вас голодать. Так или иначе, это мой последний рейс.

— Жена, дети, домашний очаг, — буркнул Хольст. — Самый тяжкий балласт для космонавта! Следовало бы обусловить в контракте, что космонавт не имеет права обзаводиться семьей.

Налево от нас в котловине трое монтажников работали у большого радиотелескопа. Они помахали нам.

— Ты, видно, воображаешь, что очень оригинален? — поддел я Хольста.

— Вовсе нет! — отозвался он. — Просто стараюсь реально смотреть на вещи. Какие уж там оригинальные взгляды! Они меня не привлекают. Думаешь, люди сильно изменились за последние двести-триста лет?

— Ну, насколько я могу судить…

— По книгам, дорогой мой, — прервал Хольст, — только по книгам. А из книг вряд ли узнаешь, как мыслили наши предки. Что нам о них известно? Что они жили, разделившись на государства и народы, говорили на разных языках, так что жители одной планеты не понимали друг друга… воевали между собой… Что еще? Что у них были какие-то очень сложные имена… Все это ерунда, самые поверхностные сведения! А каков был характер человека двадцатого века?

— Соответствовал его образу жизни, милейший.

— Наконец-то ты понял! — воскликнул Хольст. — Допустим, что в целом люди стали лучше. Но ведь и по сей день встречаются эгоисты, завистники, честолюбцы, просто нечестные люди… Да возьми хоть бы этого…

Он кивнул в сторону домика профессора Дефосте. Я оглянулся: домика уже не было видно.

— Представь себе, — сказал я, — что придет время, когда все люди станут абсолютно честными, совершенными… Им будут неведомы злобные чувства…

— И любовь тоже, — прервал меня Хольст. — А честность станет настолько само собой разумеющейся, что ее перестанут замечать… Вздор! Разве когда-нибудь человечество обходилось без проблем? Никогда! Разумеется, проблемы были разные. Каждому времени — свои проблемы; то, что некогда возводилось в добродетель, перерастает в свою противоположность. Прежде люди с легкостью убивали друг друга, теперь они этого не делают. Уже прогресс, черт побери, колоссальный прогресс! Ну, а если прежде люди лгали и теперь порой лгут, это меня не так уж беспокоит.

— Зато тебя беспокоит другое — то, что я хочу иметь свою семью. А мне обидно, что у меня ее до сих пор нет. Когда я женился, жена была гораздо моложе меня. А сейчас? Мы, космонавты, летаем на скоростях, близких к скорости света, и потому стареем медленнее. Еще несколько таких полетов — и мы с ней станем ровесниками.

— Тоже проблема, а? Проблема современного человека, отозвался Хольст. — А все почему? Все из-за этой проклятой зависимости от Земли, никак нам от нее не избавиться, вот что меня бесит. Так что если ты еще не отказался от курения, то это сущий пустяк. Закурим? От пустяков ведь отказываются в последнюю очередь!

Смеркалось. Мы шли не торопясь, потом остановились и проводили взглядом стайку прелестных «стрекоз», круживших над темными кустами.

Не знаю, кто из нас, я или Хольст, первым заметил темный шар, пролетевший по крутой баллистической траектории. Мы бросились ничком на землю и успели заметить, что шар упал где-то возле радиотелескопа. Послышался слабый взрыв, и мелькнула едва заметная розовая вспышка.

Мы вскочили и бросились в сторону, откуда раздался взрыв. Из кустов выбежало какое-то маленькое животное и исчезло.

Мы добежали до котлована. К счастью, ничего страшного не произошло. Радиотелескоп стоял на прежнем месте, а трое монтажников, сидя на корточках, пристально разглядывали что-то на дне котлована. Мы подбежали к ним.

— Что случилось?

Они пожали плечами. Почва в одном месте слегка порыжела, и там валялись какие-то осколки.

— Никто не ранен?

— Нет.

— Тут что-то взорвалось?

— Если и взорвалось, не все ли равно? — безучастно произнес один из монтажников.

— Что ты имеешь в виду?

Он как-то странно поглядел на меня.

— Все равно нам отсюда не выбраться. На эту проклятую планету посылают как на верную гибель.

— Я смотрел на него в изумлении. И это тот самый космонавт, что всего несколько минут назад весело махал нам рукой! Сейчас он и двое его товарищей стояли рядом с нами, с виду живые и невредимые, и все же что-то с ними было неладно.

Врач нашей экспедиции несколько обленился без практики, но, как только в нем появилась надобность, вновь стал живым и энергичным. Пока монтажники раздевались, мы попытались выяснить у него, что с ними случилось.

— Доктор…

— Да погодите же, черт возьми, я и сам толком ничего не знаю!

Он стремительно шагал из угла в угол по блестящему полу врачебного кабинета. Мы решили, что мешаем ему, и направились в клуб. Из кибернетической лаборатории донесся смех Елены, но мы прошли мимо — не было настроения.

Выскочивший из своего кабинета химик чуть не сбил нас с ног.

— Что это было? Говорят, вы видели?

— Да, — сказал я. — Эта штука специально остановилась перед самым нашим носом, чтобы мы могли рассмотреть ее со всех сторон.

Он обиделся.

— Уж и спросить нельзя!

Мы вошли в клуб. Кто-то хлопнул меня по спине так, что у меня перехватило дыхание. Я обернулся.

— Марлен! Бродяга! Привет самому главному кибернетику!

Он широко улыбнулся.

— Первыми, кого полностью вытеснят мои роботы, будут пилоты-космонавты! Удивляюсь, кому ты еще нужен!

И мы оглушительно захохотали. Таков уж был наш обычный обмен любезностями при встречах, заведенный много лет назад.

В дверях показался седовласый начальник экспедиции.

— Хольст, расскажи-ка, в чем дело.

Мы описали ему все, что видели. Собравшиеся внимательно слушали, даже Марлен перестал шутить. Потом все принялись наперебой расспрашивать о подробностях, особенно женщины. К счастью, нас выручил доктор.

— Никаких телесных повреждений у них нет, — хмуро сказал он. — Ни ожогов, ни следов радиоактивного облучения. Организм функционирует нормально.

— В чем же дело?

— Депрессия. Сначала появилось все нарастающее чувство отчаяния, оно сменилось глубокой апатией. Люди становятся буквально неузнаваемыми.

— Как это — неузнаваемыми?

— Психически, черт подери! Уж не знаю почему, но они больше не отчаиваются, просто им все безразлично.

— А что сказал биолог?

— Ну, что он может сказать? Все трое живы, никаких видимых нарушений нет, надо полагать, они вне опасности… Но это уже не те люди, что прежде.

Мы притихли. Доктор стоял посреди комнаты, нервно потирал руки и шепотом чертыхался.

— Какой странный несчастный случай, — проронил наконец начальник экспедиции.

Хольст покачал головой.

— Это не несчастный случай. Это был снаряд.

— Ты имеешь в виду, что это умышленное нападение?

Хольст сжал губы и кивнул.

— Еще ни на одной планете человек не подвергался нападению… прямому, — возразила жена химика.

— А на скольких планетах вы побывали? — огрызнулся я.

Доктор ушел к пострадавшим, а мы, усевшись поудобнее, постарались трезво оценить обстановку. Хольст начал доказывать, что обследование континента Б больше откладывать нельзя.

— Я понимаю, — сказал он, — строительство базы важнее всего. Но как бы нам не просчитаться с этой «идиллией» на Тристане. Как бы нам не помешали достроить базу.

— Кто?

— На этот вопрос я смогу ответить, когда вернусь с континента Б.

Хольст, видимо, не сомневался, что начальник экспедиции поручит ему возглавить разведку континента. И он не ошибся.

— Даю тебе три дня, — сказал наконец начальник. Казалось, он был сильно озабочен всем случившимся, но вынужден признать, что в сложившейся обстановке предложение Хольста весьма разумно.

Хольст выбрал в спутники Марлена и меня. Я был рад. Четвертым он хотел взять доктора, но тот решительно воспротивился.

— С ума сошел! — сердито ответил он Хольсту по видеофону. — Разве ты не знаешь, что у меня трое пациентов на руках, лезешь со всяким вздором.

Хольст распрощался с нами в коридоре.

— Итак, друзья, решено, отправляемся завтра. Ты, Марлен, доктор и я.

— Доктор же отказался?

Хольст снисходительно усмехнулся.

— Я его знаю. Ему нужно все досконально обдумать. Подождем до десяти.

В четверть одиннадцатого появился доктор и деловито осведомился, когда и откуда мы завтра вылетаем.

Внизу под нами перекатывались белые гребешки лиловатых волн. Из-за сильного бокового ветра лететь пришлось на большой высоте.

Пора бы Хольсту сменить меня у штурвала дископлана, но он был занят беседой с доктором в глубине кабины, и я решил не прерывать их. Вести машину было скучновато, но не утомительно.

Вечерело. «Интересно, что мы будем делать, если ночь застанет нас над океаном», — подумал я. Не будь волн, дископлан мог бы опуститься на воду. Но даже с этой высоты видно, что океан неспокоен.

— До темноты мы достигнем суши, — утешил меня Марлен. На берегу нас ждет великолепная посадочная площадка и почетный караул из тристанцев в мундирах с надраенными пуговицами.

— А специально для тебя будет выстроен полк роботов, чтобы ты не скучал.

Я хотел сказать еще что-то, но моего плеча коснулась рука доктора.

— Что это? — Он показал вправо, палец его чуть дрожал.

— Это и есть континент Б, — негромко произнес Хольст.

На горизонте показалась синеватая полоска. Я слегка изменил направление полета, держа курс на загадочный континент. Минут через десять уже не оставалось сомнений, что это суша.

Кверху поднималась струйка дыма.

— Вулкан, — заметил доктор.

— На равнине?

— А почему бы и нет?

— Ну, конечно, — укоризненно сказал Марлен. — Ведь мы на Тристане, а на Тристане все должно быть иначе, чем на Земле. Жители этой планеты ходят на голове, а уши у них на коленках.

По мере нашего приближения к берегу становилось все темнее. Сумерки здесь сгущались быстро, тьма наступала непроглядная, серое небо неумолимо поглощало свет. Континент под нами постепенно окутывала мгла.

Хольст поглядел на часы и сменил меня у штурвала.

— Прости, я и не заметил, что так поздно.

Я сел рядом с доктором. Только сейчас мне удалось как следует рассмотреть сушу, тянувшуюся далеко за горизонт. Явно это не остров. На мгновение мне показалось, будто я вижу внизу слабый свет, но в этот момент Хольст повел дископлан на снижение и отблески света исчезли.

— Напрасно ты поспешил, — сказал я.

— С чем?

— Со спуском. Там, вдали…

— Какой-то красноватый отблеск, да? — докончил доктор. Я тоже заметил…

— Верно, вулкан, — отозвался Хольст.

Марлен занялся настройкой радарной установки: мы не знали, есть ли здесь горы и высоки ли, а Хольсту хотелось спуститься пониже.

Когда мы достигли побережья, было уже почти совсем темно. Впереди мелькнули какие-то огни, но тут же погасли.

— Здесь есть разумные существа, — радостно шепнул доктор.

— И знают о нас, что уже не столь приятно, — добавил я.

— Если это они запустили к нам тот шар…

— А кто же еще?

Внизу была непроглядная тьма. И в этой тьме, видимо, жили какие-то неведомые существа, о которых мы знали только одно: они настроены к нам не слишком-то дружелюбно.

— Свет! — сказал доктор. — Опять внизу какой-то свет.

Где-то слева, в темноте, виднелись оранжевые отблески большого огня. От нашей недавней уверенности, что этот континент необитаем, что здесь, видимо, имеются лишь низшие формы жизни, почти ничего не осталось. Но почему же на континенте А, где обосновалась наша экспедиция, нет обитателей, а здесь…

— Около двухсот метров над уровнем моря, — сообщил Марлен.

— Мы?

— Суша. А мы находимся на высоте примерно тысячи метров.

Внизу ничего не было видно. Лишь там и сям вспыхивал алый огонек, словно старинный маяк на Земле, — то ли показывая нам дорогу, то ли передавая сигнал тревоги. А может, эти огоньки всего лишь ничего не значащее явление природы?

Внезапно под нами раскрылась целая огненная долина длинная, с километр, вереница огней, крохотных, манящих огоньков. Казалось, они совсем близко. Что же это такое?

— Доменные печи, — словно во сне, прошептал доктор.

Линия огней была почти прямая.

— А может, это природное явление?

— Может быть, — убежденно сказал доктор. — Природа способна на все.

— Безусловно, если она создала тебя, — серьезно заметил Марлен.

Доктор сделал вид, что не слышит.

— Природа способна на все, и все же, я бы сказал…

Он не договорил и все глядел на линию огней, пока она не скрылась во тьме.

— Впереди горы, — объявил Марлен, склонившийся над радарной установкой.

Хольст набрал высоту. Местность под нами круто поднималась, у нас прямо-таки захватывало дух. Горный хребет вздымался до высоты почти двух километров, потом опять стал снижаться. Вдали блеснули огоньки и погасли.

— Это нам только кажется, что они погасли, — их просто закрывают горы, — объяснил Хольст.

— С чего это ты взял?

— Да похоже, будто кто-то умышленно гасит огни, стоит нам спуститься пониже, а на самом деле это оптический обман.

— И все-таки они знают о нас! — упрямо сказал доктор.

— Очень приятно, что ты нам об этом сказал, — расшаркался перед ним Марлен. — Это меня крайне успокоило.

Инфракрасные лучи локатора пронизывали тьму. Они показали какую-то обширную ровную поверхность, возможно, водную. Хольст решил спуститься.

— Не можем же мы лететь всю ночь.

— Ну, хорошо, — вздохнул Марлен. — У доктора уже заготовлена приветственная речь.

Мы стали снижаться. Несущие винты дископлана тихо гудели.

— Видно что-нибудь?

— Кромешная тьма!

— И больше ничего?

— Лучше не допытывайтесь, что мне там видится, иначе все вы умрете со страху, — припугнул нас Марлен.

Внизу под нами оказалось озеро. Мы спустились довольно низко, и Хольст включил прожекторы — издали они все равно не видны. Сноп света обшаривал берег, превращаясь то в круг, то в эллипс, вырывая из тьмы песчаную поверхность, скалы, валуны, деревца, кусты.

Мы опустились шагах в тридцати от воды. Дископлан мягко, как в пену, сел на песок, Хольст выключил двигатели.

— Надеюсь, оружие у вас наготове? — спросил он.

— А как же, — насмешливо отозвался доктор, — разве ты не видишь — нас окружили полчища страшных людоедов.

— Обман зрения! — тотчас поддел его Марлен. — Все это голубицы сизокрылые.

С доктором трудно было говорить на эту тему: он верил в миролюбие обитателей Вселенной. (Это не мешало ему на Земле быть страстным охотником на диких уток. Нам никак не удавалось втолковать ему, что, с точки зрения уток, он убийца).

Взяв оружие и ручные фонари, мы осторожно вылезли из дископлана в надежде ознакомиться с местом предстоящего ночлега. Марлен вызвался охранять дископлан.

— Должен же кто-то жертвовать собой, — вздохнул он. Но никто из нас не принял всерьез его жалобного тона.

— Надеюсь, что через полчасика мы с вами увидимся, — сказал он на прощание.

— Если только ты не погибнешь, защищая дископлан, — в тон ему ответил я.

— Благодарю за утешение, — учтиво отозвался Марлен. — Я прихожу к выводу, что никто из вас не стоит подобной жертвы.

— Ну, потеря была бы не столь велика, — заметил Хольст, уже вышедший из машины. Мы с доктором последовали за ним.

Песок под ногами был очень мелкий, сыпучий, мы вязли в нем по щиколотку. Я тщетно пытался отыскать какие-нибудь следы.

— Ни намека на то, что здесь кто-нибудь есть, — сказал я.

Мои спутники молчали. Доктор нагнулся к воде, опустил руку и попробовал воду на вкус.

— Соленая, — с удивлением констатировал он.

— Что ты имеешь в виду?

— Я говорю, вода соленая, как в море. И препротивная. Он сплюнул.

— Не может этого быть, — возразил я, — я сам видел на экране локатора: это озеро площадью всего несколько квадратных километров.

Хольст возился со счетчиком Гейгера. Счетчик бездействовал, значит, радиоактивности нет. Но вода в озере действительно была очень соленой, гораздо солонее, чем в морях на Земле.

Мы прошли еще несколько шагов по берегу, потом свернули в сторону. Слева от нас тускло светились окна дископлана.

— Вы ничего не слышите? — вдруг спросил доктор.

— Нет, а что?

— Словно бы… что-то плеснулось в озере.

Мы остановились и прислушались. Вдали и впрямь послышался слабый плеск, и опять воцарилось глубокое молчание ночи.

— Похоже, будто сонная утка захлопала крыльями в камыше, — сказал доктор. — Я-то хорошо знаю этот звук.

— Ну, если тут водятся дикие утки, миролюбию конец, — ухмыльнулся Хольст. — Доктор враз позабудет свои убеждения и откроет по ним истребительный огонь.

— Мне это и в голову не пришло, — недовольно возразил доктор.

Я взглянул на небо. Сквозь хмурый покров туч не было видно звезд. Мне сделалось жаль жителей Тристана — никогда они не видят красот звездного неба. Нам так и не довелось увидеть двух спутников этой планеты, двух Изольд.

В сумерках проступили острые силуэты каких-то колючих растений. Овальные плоды (а может быть, цветы?) ощетинились длинными шипами. Не очень-то они привлекательны с виду! Но доктор чувствовал себя, словно мальчуган в парке с аттракционами, и настаивал, чтобы мы прошли подальше. Он то и дело поводил фонариком в темноте и вдруг издал победный клич. Мы с Хольстом тут же направили наши фонарики в его сторону: впереди что-то белело. Мы подошли поближе. Метрах в тридцати от нас, среди колючего кустарника, виднелось диковинное сооружение — огромный шар на увитом зеленью постаменте. Прежде мы его не замечали, оно не выделялось на темном фоне, а сейчас лучи наших фонарей отразились от него, как от зеркала.

Подойти к шару было невозможно, по крайней мере в темноте, из-за густого колючего кустарника — нас не привлекала перспектива продираться сквозь эти колючки. Правда, доктор уверял, будто к каждому порядочному дому должна вести дорожка, но это строение, видимо, не принадлежало к числу порядочных — дорожки не было. Нам только удалось обнаружить, что сферическое здание покоятся на массивном (очевидно, каменном), напоминающем шею цилиндрическом постаменте.

— Пошли-ка спать, — предложил Хольст.

Мы вернулись на дископлан. По дороге я дважды оборачивался, движимый каким-то безотчетным чувством… Но сзади не слышалось ни звука.

— Вы, видно, что-нибудь забыли? — ехидно приветствовал нас Марлен. — Не может быть, чтобы вы так скоро вернулись!

Мы опустили откидные койки, Хольст и Марлен в передней, А мы с доктором в задней части кабины. Я немного простыл — на берегу было холодно и сыро — и мечтал поскорее забраться под одеяло.

— Послушай, — прошептал в темноте доктор, — где наше оружие?

— Тебе хочется, чтобы оно было под рукой?

— Наоборот, хочу спрятать его подальше. Не то они с утра затеют какую-нибудь глупость…

— Но ведь мы не знаем…

— В вас до сих пор сидит дух наших отсталых предков, вполголоса сердито произнес доктор. — Только и думаете об оружии, опасности, засадах… А все почему? Потому что человек хоть и достиг далеких планет, а зверь в нем все-таки остался.

Я приподнялся на локтях.

— Дело не в этом, доктор. Дело в страхе.

— Откуда он в тебе? Нашей цивилизации страх неведом.

Мне захотелось высказать то, что было у меня на уме.

— А почему? Вовсе не потому, что наши люди не умеют бояться, а потому что им нечего бояться. Разумеется, на Земле. Наша цивилизация покончила не со страхом, а с угрозой опасности, — это не одно и то же.

— И поэтому исчезла отвага, — вмешался Хольст. — Уж я — то знаю, что это такое! Не желал бы я вам встретить столько проявлений отваги, сколько довелось видеть мне! Я видел мужчин, у которых слезы текли от страха, и все же они, полные решимости, устремлялись на раскаленную лаву, чтобы спасти товарища. Мне ли забыть, как пилоты стискивали зубы при виде глыб аммиака на спутниках Юпитера! Я помню расширенные от ужаса глаза людей на космолете, терпящем аварию… Все они боялись, чертовски боялись, но не отступали! Человек может бояться — и все же быть отважным. Но не на Земле, там нет причин бояться и нет повода проявить отвагу. Там можно быть слабым и существовать спокойно. А мы, космонавты, знаем, что такое отвага и что такое страх. Вот почему мы, хоть и не собираемся никого убивать, возьмем с собой оружие. Твои наставления, доктор, пригодны для аудитории философского факультета на Земле. Здесь они ни к чему.

Он почти выкрикнул последние слова, и доктор не нашелся, что возразить. Я понимал, что гложет Хольста, — память о наших погибших товарищах, павших соратниках; многих мы видели в их смертный час, но не могли помочь им. А ныне человечество, утратившее представление о трагической гибели, не может справедливо, по заслугам оценить их жертву и мужество.

Через несколько минут все спали.

Но нам не суждено было спокойно выспаться. Вскоре всех разбудил встревоженный Марлен. Странная картина предстала нашему взору.

Берег озера был умеренно крут, метрах в ста от дископлана его прорезала неглубокая ложбинка, видимо, дорога. По дороге двигались какие-то существа. Поначалу нам показалось, будто каждый из них состоит из длинной шеи, заканчивающейся небольшой плоской головкой. Но там, где дорога поднималась вверх, мы увидели их во весь рост. Шея, длиной чуть больше метра, под прямым углом переходила в продолговатое тело, причем туловище выдавалось вперед. И туловище, и шея были чем-то покрыты, явно искусственного происхождения, возможно, одеждой. Тело кончалось тремя парами коротких, похожих на столбики, ног.

Существа шли медленно, вереницей, на небольшом расстоянии друг от друга, слегка наклонив головы. Доктор судорожно схватил бинокль.

— Глаза спереди на голове, — объявил он. — И передние конечности у них есть… руки или нечто вроде рук… одна пара растет внизу, под шеей… они у них сложены на спине.

Но больше, чем эти подробности, нас заинтересовало другое обстоятельство. Существа, несомненно, заметили нас, некоторые даже слегка повернули головы, но ни одно не проявило ни малейшего интереса. Казалось, они умышленно нас не замечают. Равнодушные ко всему, они двигались унылой вереницей, шли, шли, пока не прошли все до одного, и дорога снова опустела.

Мы только переглянулись, не находя слов от изумления. Мы уже привыкли, что на разных планетах природа создает различные формы жизни, различные общественные системы, различные отношения, и это шествие нисколько не удивило бы нас, если бы…

Никогда еще людям, покинувшим Землю и нашедшим приют на других планетах, не приходилось встречаться с таким полным отсутствием интереса к себе. Любое мало-мальски развитое существо, включая животных, всегда реагировало на человека. Встречались доверчивые животные, которые не убегали от людей (как и в не обжитых еще уголках Земли), встречались животные агрессивные или очень пугливые. Чем более развитыми были обитатели иных миров, тем живее реагировали они на встречу с человеком, проявляя испуг, любопытство, доверчивость или ласку. Но такого безразличия никогда не было…

— Как по-вашему, — медленно произнес Марлен, — это и есть тристанцы?

— Уж не ожидал ли ты встретить на Тристане жителей Урана или Венеры? — насмешливо спросил Хольст.

— У тебя спроси что-нибудь! — огрызнулся Марлен. — Даже с утра толкового ответа не добьешься.

— Не заметить нас они не могли, — упрямо сказал доктор, словно убеждая самого себя. — Существо, живущее в конкретной среде, должно обладать восприятием — сигнальной системой, приспособленной к этой среде.

— Может и не обладать, — возразил я. — Например, перед тобой совершенно конкретный завтрак, а ты его не замечаешь.

— Извини, — пробормотал доктор, словно очнувшись.

Во время завтрака мы разглядывали местность. Озеро тянулось вдаль, противоположного берега не было видно. Низкие берега как бы стискивали озеро. Все кругом было каким-то бесцветным — вода, небо, песок, растения, — словно в черно-белом фильме, который мне как-то довелось видеть в музее.

Свинцовая водная гладь была недвижна, берега поросли темной травой, похожей на высохший камыш; кое-где из воды торчали какие-то стволы, увенчанные овальными прозрачными плодами.

— Не следует называть эти растения камышом, хотя они и похожи на него, — с полным ртом сказал доктор.

— Разумеется! — взорвался Марлен. — Они, правда, растут в воде, у берега, и похожи на камыш, но, поскольку на Земле нет ничего подобного, придется придумать для них особое название. Предлагаю назвать их «брньфимфалбедлуп»!

После завтрака, надев комбинезоны, мы прорубили в колючем кустарнике дорогу к загадочному зданию. У подножия цилиндрического постамента мы обнаружили вход, соответствующий росту тех странных существ, которых мы видели. Внутрь попасть не удалось: путь преграждала груда обломков. Видимо, в глубине здания произошел обвал.

Строить догадки не имело смысла. Вернувшись к дископлану, мы вылетели в первый разведывательный полет.

Итак, день первый. Неподалеку от озера мы обнаружили долины с огоньками — почти не оставалось сомнений, что это домны или плавильни. Из высоких цилиндрических печей вверх вырывалось багровое пламя, кругом же все было серым, синевато-зеленым или грязно-желтым. Нигде мы не увидели ярких красок, если не считать отсвета пламени. Видимо, поэтому этот странный мир производил столь безотрадное впечатление, и мы настолько поддались тягостному чувству, что все больше теряли чувство юмора.

Позже мы обнаружили некое подобие города. В центре стояло высокое прямоугольное здание, от которого лучами отходили ряды строений; сверху город имел форму многоконечной звезды. Мы решили не снижаться до тех пор, пока не осмотримся как следует, пообедали прямо в дископлане, потом я пересел за штурвал и стал набирать высоту. Выяснилось, что мы находимся над южной оконечностью континента Б, по площади почти равного Апеннинскому полуострову. Мы поднялись еще выше, но попали в облака и сразу потеряли видимость. Континент тянулся к северу и, видимо, был очень невелик. Судя по ориентировочной карте Тристана, которую мы составили, его размеры не превышали четверти Европы. Материк А, на котором находилась наша база, был и того меньше, остальную поверхность планеты покрывал океан. Если учесть, что Тристан меньше Земли, не вызывало сомнения; воды здесь относительно гораздо больше, чем на нашей планете. Не исключено, что имеются также небольшие острова, возможно, архипелаг, но третьего материка наверняка нет.

Заночевали мы на плоскогорье. Было довольно холодно. Завернувшись в одеяла, мы негромко беседовали до поздней ночи. Неясных вопросов накопилось слишком много. Почему, например, континент Б почти необитаем? Или нам это только кажется? Если да, то что представляют собой его обитатели? У них есть какое-то подобие промышленности, они, несомненно, разумные существа. Чем же тогда можно объяснить тот факт, что они безразлично проходят мимо нас?

— Все дело в том, что показатели их разумности весьма противоречивы, — решил доктор. — С одной стороны, город, домны, сложные постройки — я имею в виду тот сфероид, на берегу озера… с другой стороны, мы летаем у них над головами, а им хоть бы что!

— Лично меня вполне устраивает, чтобы так продолжалось и впредь, — буркнул из-под одеяла Марлен.

За окнами кабины лежала непроглядная ночь, черная ночь без звезд, загадочная и безмолвная, не дававшая ответа ни на один из вопросов, которыми были полны наши головы.

День второй. Рано утром в глубоком горном ущелье мы обнаружили остатки какой-то древней культуры, напоминающие памятники угасшей культуры инков и ацтеков в национальных парках Мексики и Южной Америки. Здесь, на Тристане, конечно, труднее определить, когда этот город превратился в развалины; правда, стены строений были сильно выщерблены, но это не могло служить надежным критерием, так как мы не знали ни прочности кладки, ни степени разрушительного влияния климатических условий. Высадившись, мы молча прошли по вымершему городу, где некогда кипела жизнь, видимо, в еще более отдаленные времена по сравнению с самыми древними культурами на Земле.

Хольст высказал предположение, что пути развития древней культуры на Тристане сходны с земными: здесь тоже заметна высокоразвитая архитектура и довольно низкий уровень техники. Преобладал сводчатый тип зданий — в разрезе все они имели форму полуцилиндра. В просторном здании без крыши, которое, видимо, служило местом общественных сборищ, сохранились кое-какие фрески, давшие нам ответ на главный вопрос: жителями города были предки тех самых существ, которых мы вчера видели.

Доктор полагал, что мы находимся в бывшем храме, — он был сторонником теории культов, согласно которой культ в самых различных его проявлениях служит признаком определенной ступени развития общества. И в самом деле, ему удалось найти на фасаде интересную фреску, правда сильно выцветшую, но еще настолько сохранившуюся, что она чрезвычайно заинтересовала всех нас. На фреске было изображено существо, отдаленно напоминающее ската, с тюленьей головой, продолговатым телом и треугольными крыльями по бокам.

— Чем не ангел, — усмехнулся Марлен.

Доктор долго стоял у фрески и недоуменно покачивал головой.

— Ну, предположим, это какое-то божество, почему бы и нет? — ворчал он. — Одного не могу понять: мы, люди, в ходе истории знали немало всяких богов, но, изображая их, обычно придерживались собственного образа и подобия. Правда, иногда бога рисовали в виде животного, но и то Обязательно хорошо знакомого; в большинстве же случаев это был человек, пусть с некоторыми отклонениями, но все-таки человек. Поэтому некоторые религии даже запрещают изображать бога, дабы не посягать на его величие, понимаете?

— Так что, ты ожидал на Тристане найти над алтарем бородатого старца? — ехидно осведомился Марлен.

— Кибернетики никогда не отличались богатой фантазией себе же в ущерб, — парировал доктор. — Именно поэтому роботы до сих пор представляют собой бесформенные ящики. А у тристанцев, видимо, не было недостатка в фантазии. Но откуда они взяли этакое страшилище, черт подери?

В храме мы потратили почти четыре часа драгоценного времени. Когда мы возвращались, доктор вбил себе в голову, что он должен посмотреть на тристанцев вблизи.

— Религиозный культ знаменует собой известный этап в развитии общества; ясно одно — оно располагает средствами передачи информации. Представьте себе человека, который вдруг увидел бы эти существа на Земле. Несомненно, он реагировал бы на их появление. Даже пещерный человек. А ведь существа эти по своему развитию гораздо выше первобытных людей.

— Запомни, мы не на Земле.

Это был слабый аргумент. Мы гадали и так и эдак, кто-то даже предположил, что группа тристанцев, которую мы вчера видели, состояла, ну, что ли, из слабоумных особей, живущих здесь свободно и без надзора. Но все эти догадки ничем нельзя было подкрепить, разве что нашим земным опытом, а Хольст правильно заметил, что здесь мы в ином мире.

— Но послушайте, — вдруг воскликнул Марлен, — разве тристанские дети обязательно должны быть маленькими? Может быть, тристанцы размножаются… каким-нибудь другим способом, уж не знаю каким… А что, если это были хорошо вышколенные ученики младших классов?

— Мне даже показалось, что они зубрят на ходу таблицу умножения, — согласился я.

Доктор только подивился тупоумию кибернетиков: разве им не известно, что любопытство — характернейшая особенность детей?

Дископлан поднялся в воздух, и загадочный город под нами скрылся вдали. Вскоре мы увидели какое-то крупное поселение на берегу реки, уже издали заметное по густым клубам черного дыма. Мы спустились неподалеку. Метрах в ста от нас, под открытым небом, стояла домна, около нее усердно работали несколько десятков тристанцев. Никто из них не повернулся в нашу сторону.

— Школьники, да? — укоризненно сказал Марлену доктор. Подождем, пока ты классифицируешь их как роботов.

— Интеллигентные роботы заранее знали бы о нашем прибытии, — тотчас возразил кибернетик.

— По-моему, ты просто сторонник их эмансипации.

— Ну и что, разве они ее не заслуживают? — возразил Марлен, уязвленный в своих лучших чувствах.

Хольст велел нам вооружиться. Марлен снова вызвался охранять дископлан.

— Дело в том… я уже приспособился тут… — смущенно объяснил он. — К тому же тристанцы не роботы, следовательно, мне там делать нечего… А что передать на базу, если мне придется вернуться одному?

— Скажи, чтобы за нами послали кого-нибудь похрабрее, безжалостно отрезал доктор. — Мы его тут подождем, живые и невредимые.

Мы приблизились к тристанцам, стараясь двигаться бесшумно, чтобы не испугать их. Но эта мера предосторожности была ни к чему — они не обращали на нас ни малейшего внимания.

Мы подошли к печи. Это был конус высотой метров пятьдесят, из которого валил густой черный дым. У его подножия было нестерпимо жарко. Несколько тристанцев неустанно подносили темные кубики из громадной кучи и подбрасывали их в огонь. Мы обошли сооружение кругом. С задней стороны печи тянулся длинный желоб, по которому раскаленная стекловидная масса стекала в глубокую яму. Несколько рабочих наполняли ею цилиндрические посудины и ставили их в ряд. Гуськом подходили другие тристанцы, на спинах у них были укреплены какие-то подставки, на которых они переносили порожние посудины. Двое или трое рабочих слабенькими передними конечностями поднимали полный сосуд, ставили его носильщику на подставку, и тот с явным напряжением тащился к большому зданию, что находилось метрах в двухстах от печи. Непрерывной вереницей тянулись рабочие туда и обратно.

Доктора уже невозможно было удержать. Он шагнул и преградил путь одному из тристанцев. Тот обошел его, не выразив никакого удивления. Удивлены были мы: вереница носильщиков изогнулась, один за другим они молча обходили доктора и равнодушно тащились дальше.

Доктор протянул руку к одному из них. Хольст, стоявший рядом со мной, издал предостерегающий возглас. Но в этом не было необходимости. Тристанец не уклонился, стерпел прикосновение человека, вернее, вообще не обратил на него внимания, не остановился, как это сделала бы на Земле даже собака. Он продолжал следовать своим путем, словно доктора вовсе и не было рядом.

Доктор вернулся к нам совершенно обескураженный.

— Послушай, — сказал я, — они вообще видят?

— Глаз у каждого из них есть, — сказал доктор. — Вернее, глаза… возможно, даже несколько глаз в одном… Безусловно, это действующий орган у них на лице. А под глазом имеется выступ — это ноздри.

— Или рот.

— Нет, не рот. Они дышат посредством этого выступа, в определенном ритме. А знаете, где у них рот? На переднем конце корпуса. Черт возьми, если вдуматься, они очень похожи на нас.

— Гм, благодарю покорно, — поклонился я.

— Не благодари, а лучше сравни. Орган зрения у них, как и у нас, находится на лице, дышат они воздухом, и тем же воздухом, что и мы, принимают пищу — в общем, очень похожие на нас организмы. Но дело не в этом. Их поведение… должны же были они меня заметить!.. Они меня обошли, стало быть, видели препятствие…

— Вот именно, препятствие, — докончил я. — А что, если они приняли тебя за препятствие, за что-то неопределенное? Может, они просто очень близоруки?

— Как же в таком случае они работают?

— Ну, такую работу, по-моему, можно делать, даже если…

— Давай проверим.

Поведение этих существ совершенно нас заинтриговало.

Мы шагали вдоль вереницы носильщиков, совсем близко от них; одна группа рабочих двигалась рядом с нами, другая навстречу.

Вот и здание.

— Машины! — воскликнули мы, очутившись на дороге.

Из темного помещения доносился равномерный шум и лязг. Около здания носильщики выливали жидкость в желоб, по которому она текла в цех. На стенах цеха торчали какие-то загнутые кверху трубки, из которых выходил газ, горевший тусклым, зеленоватым пламенем…

В этом жутком полумраке, в невыносимом смраде двигались десятки существ. Все это живо напомнило мне рабский труд, каким я представлял его себе в давно минувшие времена на Земле. То, что впоследствии принесло человеку облегчение и прогресс, сначала поработило его.

Мы вышли на свежий воздух. По обеим сторонам входа были укреплены полупрозрачные шары, похожие на фонари, но они не светились.

Мы двинулись вдоль здания, чувствуя себя чем-то вроде призраков: мы ходим, а нас не слышат и не видят.

Темнело. Контуры здания расплывались в густеющих сумерках. Мы дошли до конца цеха. Там тоже был широкий вход с двумя шарами по бокам. Доктор заинтересовался ими.

Из цеха то и дело выезжали какие-то грубо сколоченные тележки на валиках вместо колес. Каждую тележку толкали два тристанца. Они везли готовые изделия, а может, полуфабрикаты. Похоже, это завод пластмасс, только выпускаемые изделия отличались особой прочностью.

Доктор бесцеремонно протянул руку к одной тележке и, взяв изделие, подошел к нам. Рабочие не возражали.

Это был прозрачный и довольно эластичный цилиндрический сосуд литра на два с трубкой на дне.

— Ну, что? — спросил доктор.

— Где я мог его видеть? — вслух подумал я.

— Совершенно верно, — сказал доктор. — Точно такие штуки торчали в озере из камыша, там, где мы в первый раз заночевали.

— Верно, верно, стеклянные цветы…

— Думаю, что это были вовсе не цветы…

Здания давно превратились в темные силуэты, пламя печей над нашими головами бросало вниз мрачные отблески. Мы решили вернуться к дископлану. На сегодня разведка окончена.

— Опять придется в потемках искать место для ночевки, — с упреком сказал Марлен, как только мы подошли к аппарату.

— А ты собираешься сегодня лететь куда-то?

— Уж не хочешь ли ты сказать, что мы будем ночевать здесь? — встревожился Марлен.

— Разумеется!

Мы поужинали в темноте, не спуская глаз с загадочного завода. Алые отблески его огней казались особенно яркими во мраке.

«Как в аду», — подумал я. Во времена моего детства у меня была точно такая картинка в книжке.

Работа на заводе не прекращалась. На тускло освещенном фоне медленно двигались темные фигуры. Рабы… Мне снова пришло в голову это сравнение.

— Такой каторжный труд вряд ли может быть привычкой, сказал я доктору. — По-моему, это просто рабы. Но в таком случае где-то рядом с ними должны быть и рабовладельцы. А их здесь не видно, никто не сторожит рабочих, не погоняет…

— И никто не лодырничает, — прервал меня доктор. — Знаешь, у меня возникла идея… бывают же такие нелепые ассоциации… есть что-то общее… эта апатия… Мне почему-то вспомнились наши монтажники там… на базе… Разумеется, чисто внешнее сходство, случайная аналогия, но, ты только подумай хорошенько, эта апатия… словно бы у них есть что-то общее…

— В таком случае предлагаю назвать их «равнодушниками», усердно жуя, предложил Марлен.

Мы промолчали.

— И ты хочешь сказать… — начал я.

— Пока я ничего не хочу сказать. Поэтому-то я сижу здесь и жду. Жду, когда же появятся хозяева.

Время летело незаметно. Нас окружала тьма, пронизанная алыми всполохами огня. Из входа в здание струился слабый свет. Томясь в ожидании, мы попытались установить радиосвязь с базой, но тщетно — наши попытки не увенчались успехом. Пока мы возились с рацией, сзади блеснула вспышка ало-синеватого света и тотчас погасла. Мы обернулись. На рабочей площадке было темно, отблески печей стали слабее, освещение в цеху погасло, воцарилась тишина и ночное спокойствие. Но когда наши глаза привыкли к темноте, мы заметили какое-то движение: вот на темном фоне промелькнули черные тени… Минута — и вновь ничего не видно. Тристанцы скрылись в загадочных зданиях.

Мы с опаской уставились в недвижную тьму. Около дископлана не видно было ни зги. Внезапно Хольст вскочил с места.

— Дайте свет!

В суматохе мы никак не могли вспомнить, куда делся фонарик, пока не оказалось, что он в руке у Марлена.

— Когда мне что-нибудь нужно, я не ору, — сказал тот в свою защиту. — В этом смысле тристанцы куда симпатичнее.

Сноп света рассек темноту, рассеиваясь и слабея вдали. Нам показалось, будто там, на площадке, что-то блеснуло и метнулось в сторону… А может быть, это игра нашего воображения? Луч фонарика пошарил во мраке — вновь что-то блеснуло, и вновь пустота и кромешная тьма.

— Включить прожектор!

Ослепительный свет пронизал пространство, мы зажмурились, выжидая, пока привыкнут глаза. Постепенно мы различили стены зданий… заводскую площадку… Но там никого не было!

— Что это… черт подери!

— Это были не те тристанцы, которых мы видели! — Марлен от волнения забыл придуманное им прозвище «равнодушники».

— Откуда ты знаешь?

В отблесках света я увидел сосредоточенное лицо Хольста и встревоженное — Марлена. Но вот напряженность исчезла.

— Там уже никого нет, — сказал Марлен, проводя рукой по лбу.

Я перевел дыхание. Хольст оглянулся. Мы почувствовали себя спокойнее.

— Ну, так что, доктор? Переночуем здесь и подождем, когда они снова выйдут на работу?

Доктор сосредоточенно смотрел в темноту. Он все еще не мог прийти в себя, его словно подменили.

— Далеко отсюда до реки? — вдруг спросил он.

— Два шага.

— Тогда лучше перебраться подальше… Так будет спокойнее.

Мы переглянулись.

— Да что ты, доктор, ну не все ли равно?

— Садись за штурвал и не спорь, — резко приказал мне доктор.

Через несколько минут дископлан поднялся вверх.

Утром мы опустились прямо на берег реки. Доктор торопливо зашагал к воде.

— Соленая, — кратко объявил он, словно и не ждал ничего иного.

— Соленая вода в озере, соленая вода в реке… — вслух размышлял Хольст.

— В канале, — поправил я.

— Что-о?

— В канале. Погляди.

Я был рад, что мне удалось открыть то, чего не заметили мои товарищи: берега поросли какими-то сероватыми метелочками, а под водой дно было выложено каменными плитами.

Доктор пристально посмотрел на нас.

— Разгадка тайны здесь, — он кивнул в сторону канала.

Мы молча вернулись к дископлану.

— Сколько дней ты не высовывал носа из кабины? — спросил я Марлена.

— Я же черчу для вас карту, — сердито возразил он. Он и в самом деле набрасывал план города, который мы обнаружили в нескольких километрах отсюда. Судя по всему, это был уже не исторический памятник, а вполне современный город. Но без жителей.

Продолговатые, похожие на туннели здания обветшали. Необычной формы окна напоминали глаза слепца, обращенные к небу. Заглядывая внутрь, мы видели остатки домашней утвари, но не рискнули рассмотреть их повнимательнее — дома вот-вот могли обрушиться.

Еще одна загадка… Но доктор тогда не дал нам поразмыслить, он торопил Хольста к реке. А теперь, попробовав воду, казалось, успокоился, но стал еще неразговорчивее.

— Итак, что будем делать дальше?

— В нашем распоряжении только день, — решительно сказал Хольст. — Вечером вылетаем обратно на базу. Во-первых, я дал обещание начальнику экспедиции, во-вторых, у нас на исходе горючее.

— Как же мы используем последний день? Доктор, что ты на это скажешь?

Доктор предложил спуститься пониже над территорией завода и внимательно приглядеться ко всему, что может хоть как-то навести нас на правильный след.

— Если мы сейчас не выясним, в чем здесь дело, то всем нашим догадкам грош цена.

Я сел за штурвал, доктор пристроился рядом. Дископлан повис метрах в двадцати-тридцати над заводским двором, где было полно тристанцев. Никто из них не поднял головы.

— Так и в самом деле можно поверить, что они работают без всякого принуждения, — заметил я.

— И без принуждения, добровольно, покинули свои города? — тут же отозвался доктор.

— А что, если весь секрет кроется в определенном ритме работы? — произнес сидевший позади Хольст. — У нас на Земле привычное чередование: четыре с половиной дня работаем, два с половиной дня отдыхаем. А здесь, возможно, работают… ну, скажем, полгода без перерыва, а потом на полгода отправляются отдыхать?

— А тем временем их жилища превращаются в развалины? — с иронией сказал доктор.

И эта гипотеза отпала.

Мы летели над каналом.

— Смотрите!

Сделав круг, мы спустились ниже. Прямо под нами двигались какие-то транспортеры, по шесть в ряд, и на них были установлены те самые прозрачные, словно из стекла, изделия, которые мы уже видели, и еще какие-то предметы, которые мы с ходу не успели рассмотреть. Нас заинтересовало другое: все транспортеры с берета вела прямо в воду. Изделия медленно исчезали в ней, легкая зыбь… н все! По крайней мере нам так казалось.

— Бесцельный труд?!

— А что еще? Видимо, общество находится на пороге полнейшего распада. По инерции производство все еще работает прежними темпами, хотя изделия уже никому не нужны, сбыта нет, продукты труда уничтожаются и производятся новые.

— Но сколько все это может продолжаться? — спросил доктор.

— Кто знает.

— Бесцельная работа, говоришь? Но это нелепо! Труд не может быть бесцельным. И вообще маловероятно, чтобы мы подоспели именно к этой последней фазе кризиса тристанского общества.

— И все же… — начал Хольст.

— Ты хочешь сказать, у нас не хватает нити, которая… продолжил я.

— Времени у нас не хватает, вот что! — возбужденно воскликнул доктор и встал. — Времени, черт подери! Хольст, дай мне еще два-три дня!

— Мы и так торчим тут уже трое суток! Если мы не найдем разгадки…

— Ты умышленно не желаешь ее замечать! — накинулся на него доктор. — Разгадка здесь, она у тебя под носом!

— М-да, что же делать? Не вернуться вовремя на базу значит вызвать там переполох. Если они пошлют за нами спасательную экспедицию, совсем ненужную, это будет непростительной потерей времени…

С минуту мы молчали. Хольст обдумывал предложение доктора. Я вел дископлан вдоль канала. Для чего же все-таки нужен этот канал? На берегу виднелись какие-то продолговатые, похожие на ангары постройки, но сверху определить их назначение было невозможно. Я заметил еще один транспортер, спускающийся в воду. Потом мы увидели канал, еще не заполненный водой, в котором, словно муравьи в муравейнике, копошились тристанцы. Новый канал прокладывали почти перпендикулярно тому, над которым мы летели.

— Попробую все-таки связаться с базой, — решил наконец Хольст и направился к рации. Доктор последовал за ним. Я бесцельно кружил над гигантским заводом, опасаясь спуститься пониже, чтобы не задеть провода.

Связь с базой не ладилась.

— А ну-ка, взгляни, в чем дело, — окликнул меня Хольст. Ты знаешь этот приемник лучше.

— А я сяду за штурвал, — предложил Марлен.

Я уступил ему место и подошел к доктору и Хольсту. Рация работала исправно, но на экране были сплошные полосы помех. Сквозь шум и треск с трудом пробивался какой-то сигнал, по-видимому, позывные нашей базы, но такой слабый, что у нас не было в этом никакой уверенности.

— Нет, дело не в расстоянии. Похоже, кто-то умышленно глушит связь…

И мы снова склонились над приемником. Неожиданно дископлан резко качнуло и мы повалились друг на друга.

— Марлен, ты что, с ума сошел?!

— Извините, — сказал Марлен, — меня испугала эта вспышка.

Мы устремились к нему. Дископлан снова спокойно парил над местностью, внизу сновали группы тристанцев.

— Какая вспышка? О чем ты говоришь?

— Это были шары… — сказал Марлен, круто набирая высоту. — Те самые, которые у входа… Я загляделся на них, и вдруг они вспыхнули и снова погасли.

— Немедленно смените его! — неожиданно крикнул доктор и стащил Марлена с кресла пилота.

Я занял его место.

— Выше! — скомандовал доктор.

Я стал набирать высоту.

— Еще выше!

— Все равно уже поздно, — скучным голосом произнес Марлен.

— Что за чушь! О чем ты?

Марлен махнул рукой.

— Спускайтесь и сдайтесь на милость победителя, — без всякого выражения сказал он. — Не все ли равно? Рано или поздно…

Доктор снова стал самим собой. Живой, энергичный, он не выпускал Марлена из своих рук, быстро и деловито измеряя его давление, щупая пульс, проверяя нервные реакции. Марлен покорно подчинялся всем его требованиям.

Я почувствовал волнение. Что-то глухо гудело… это работали двигатели… Ах, да, ведь мы набираем высоту! Движимый смутным беспокойством, я поглядел вниз. Строения под нами становились все меньше, канал тянулся блестящей лентой, облачная завеса ширилась, контуры расплывались…

Хольст присел рядом, взглянул на альтиметр, затем на меня.

— Правильно, — строго сказал он. — Так держать!

Мы вышли из облачной завесы; стало светлее, материк внизу скрылся в облаках, куда ни глянь — только серое небо.

Хольст пристально смотрел вниз.

— Ты думаешь, это было нападение? — спросил я.

— Не сомневаюсь!

Я оглянулся. Марлен сидел в глубине кабины, вид у него был вполне нормальный, только взгляд, устремленный в пространство, выражал полное безразличие.

— Марлен!

Он не отозвался.

— Эй, Марлен, начальник над роботами! Ну-ка, признавайся, кого ты собираешься в первую очередь заменить своими знаменитыми машинами?

Он искоса взглянул на меня, попытался улыбнуться, но ничего не ответил и отвернулся к окну, глаза его снова угасли.

— Интересно, почему они начали атаку только сегодня? — спросил Хольст.

— Доктор, как по-твоему, что с ним? — спросил я.

Доктор пожал плечами.

— Случай не смертельный. Та же внезапная апатия, что и у наших монтажников. И у тех, кто работает там, внизу.

Картина прояснялась.

— Не могу понять, почему же они не трогали нас целых три дня? — твердил Хольст.

— Возможно, опасались, не знали, как подступиться.

— Вернее, не знали, что мы тут, — сказал доктор. — Ведь и мы сами только догадываемся об их существовании.

— Так ты думаешь, те, кто работает…

— Вспомни наш разговор о рабах. Рабовладельцы — это не те, кого мы видели за работой. Именно рабовладельцы пустили в ход против нас те шары у входов. Но поставлены эти шары не для нас.

— А для рабочих?

— Несомненно.

— А как объяснить случай с монтажниками на базе?

— Это был первый сигнал. Кто знает, как долго они готовили это нападение. Ясно одно: это был какой-то неизвестный нам снаряд, а излучение у него такое же, как у шаров. Но что это такое, я не представляю. Потом появились мы. У них в тылу. Возможно, они обнаружили это только вчера вечером. А возможно, просто ждали удобного случая.

— Трудно сказать, может, это вообще случайность: шар предназначался не для нас. Но, разумеется, падение снаряда на континенте А не случайно. Интересно, как они сумели туда попасть?

— По воде, — ответил доктор и с отсутствующим видом повторил: — По океану.

Днем мы легли на обратный курс. Хольст сменил меня у штурвала и вел дископлан на большой высоте. Под нами мелькала унылая серая равнина, мы молчали, словно зловещая вспышка подействовала и на нас. В глубине кабины сидел безразличный ко всему Марлен, доктор поминутно справлялся, как он себя чувствует. С виду все было по-прежнему, но в нашем товарище словно угасла искра жизни.

Уже показалось побережье океана, когда доктор вдруг стал уговаривать Хольста опуститься еще разок. Надо во что бы то ни стало увидеть их.

— Должны же мы знать, с кем имеем дело. Вот увидишь, в воде… Вода — в ней вся разгадка. Как по-твоему, почему здесь всюду соленая вода?

— Ты считаешь, что это дело рук разумных существ?

— Безусловно! На мой взгляд, единственная серьезная опасность для нас — это шары-облучатели. А они имеются далеко не везде. Поэтому надо найти место, где нет этих… порабощенных тристанцев.

— А если их хозяева располагают другими средствами нападения?

— Ну, что ж! Разве ты впервые смотришь опасности в лицо?

Этот аргумент сразил Хольста. А если говорить начистоту, то и ему не хотелось возвращаться на базу, не выполнив задания.

Мы опустились в неглубокой ложбине, вблизи берега. Хольст продемонстрировал один из своих виртуозных приемов — он почти спикировал, чтобы спуск прошел как можно внезапнее для возможных наблюдателей. Мы увидели невысокую гряду, дальше берег полого спускался к океану.

Хольст встал.

— Идти всем троим нельзя! Ответственность за группу лежит на мне, поэтому я остаюсь. Если они появятся здесь… — он слегка усмехнулся. — Если это случится, я закрою глаза, слышишь, доктор?

Я почувствовал, как трудно Хольсту отказаться от активных действий, и представил себе, что произойдет, если невидимые враги отважатся напасть на дископлан, который он охраняет.

— Да, да, прежде всего закрой глаза, — кивнул доктор. По-моему, именно действуя на зрение, таинственное излучение поражает организм.

— Ладно. А вы должны во что бы то ни стало вернуться. Непременно должны вернуться, понятно? Внушите это себе раз и навсегда. Во что бы то ни стало! Даже если вас… все равно вы должны вернуться!

Он посмотрел мне в глаза.

— Есть! — сказал я. — Есть вернуться во что бы то ни стало!

В эту минуту Хольст прежде всего был командиром.

— И запомните, нас еще в школе учили, внушали на каждом шагу, что мы летаем на другие планеты не затем, чтобы воевать. Мы не завоеватели, не колонизаторы. Но сейчас мы подверглись нападению, и это меняет дело. Поэтому возьми с собой оружие и обещай, что без колебаний пустишь его в ход, если в этом будет хоть малейшая необходимость.

— Обещаю! — сказал я и заметил, что стою навытяжку.

— Вспомни Марлена, и тебе будет нетрудно. Через три часа совсем стемнеет. Стало быть, в вашем распоряжении два с половиной часа. Если к этому времени вы не вернетесь, я полечу искать вас. Но ты, доктор, все-таки поглядывай на часы. Уж если я вынужден буду вылететь на поиски, то не пощажу никого. Не забудьте захватить фонарики. Все.

— Спасибо, Хольст, — как заправский штатский ответил доктор. — Я готов взять с собой даже газовый пистолет.

Хольст усмехнулся.

— Ну, твое дело — исследования.

Он знал, что в руках доктора оружие — бесполезный предмет, за исключением тех случаев, когда он на Земле охотится на уток.

— Я буду пай-мальчиком, — покорно обещал доктор.

Мы пожали друг другу руки, почему, сам не знаю — прежде мы этого не делали. Я и доктор вышли из дископлана. Стоя в открытой двери кабины, Хольст смотрел нам вслед, пока мы не исчезли за холмом.

Мы приближались к гребню возвышенности. Я оглянулся: Хольст все еще смотрел нам вслед. Это придало мне уверенности. Хорошо, что в тылу у нас надежный товарищ. Ползком мы с доктором добрались до самого гребня. Перед нами простиралась полоса побережья метров двести шириной. У самой воды виднелось невысокое строение полуцилиндрической формы, перерезанное полосой темных окон. Кое-где в берег вдавались прямоугольные каменные резервуары, напоминающие лодочные причалы, до лодок не было видно.

— Если обойти кругом, вон с той стороны, можно пробраться туда почти незаметно.

Я посмотрел в направлении, которое указал доктор.

— Не слишком ли большой крюк?

Я взглянул на часы: времени еще достаточно.

— Ладно, будь по-твоему, пожалуй, так действительно безопаснее.

Мы пробирались под прикрытием кустов. Приходилось пригибаться, а кое-где даже переползать на открытой местности. Доктор только сопел, но молчал и вел себя действительно молодцом. Минут через двадцать мы достигли цели.

От диковинного сооружения тянулась гигантская труба, наполовину врытая в песок и уходящая в океан. На одной стороне трубы под навесом был установлен огромный полый вал, внутри которого находились несколько тристанцев, — трудно было определить, сколько их: они стояли один за другим. Неустанно переступая на месте, они медленно вращали вал.

Лежа на песке, мы с изумлением глядели на это удивительное занятие, как бы символизирующее сизифов труд.

Не скоро отважились мы двинуться дальше. Начало смеркаться. Нигде не было ни души, только эти несчастные с тупой покорностью топтались в медленно вращавшемся валу. По мере приближения мы все отчетливее слышали равномерное постукивание и топот. У этой «галеры» был привод, а ее назначение мы поняли, только приблизившись почти вплотную, — это была турбина! Самая примитивная турбина, вращаемая живыми существами, — вещь непостижимая для нашей цивилизации! — и эта турбина нагнетала воду из океана в здание. Значит, там…

Здание, опоясанное лентой окон, стояло на самом берегу. С той стороны, что выходила к турбине, окна были расположены довольно высоко, а на другой стороне — значительно ниже. Там же к стене лепилась невысокая пристройка, взобравшись на которую наверняка можно было заглянуть внутрь.

— Минутку!

Я обо что-то споткнулся. Быстро темнело, но нам не хотелось включать карманные фонари, и, чтобы разглядеть валявшиеся на земле предметы, пришлось низко наклониться. Это оказались осколки каких-то огромных прозрачных сосудов (литров на пятьдесят), к которым был прикреплен треугольный мешок с двумя большими накладными карманами. Ткань пересохла и ломалась под руками…

У меня мелькнула неясная мысль, но я не решился высказать ее вслух и только выжидательно посмотрел на доктора. Доктор молчал; потом он вдруг выпрямился и быстро зашагал к зданию. Я последовал за ним.

Пригибаясь под окнами, мы добрались до пристройки. Это был тамбур, достаточно высокий, чтобы с его крыши заглянуть в окно.

То, что нам удалось увидеть, по крайней мере в первый момент, не прояснило картины. Просторное помещение было абсолютно пусто, и только напротив мы рассмотрели огромное окно, занимавшее всю стену. Контуры его были расплывчаты, словно перед ним что-то переливалось.

— Вода, — сказал доктор.

Я тоже увидел, что это вода, и удивился, хотя, если вспомнить турбину, этого следовало ожидать. Итак, здание было наполнено водой. Неожиданно перед нами возникла круглая голова с большими рыбьими глазами — некое подобие лица, но мы не успели толком рассмотреть его. Секунду существо в упор глядело на нас, потом быстро повернулось, плеснулось точь-в-точь как рыба, — мелькнуло круглое, как у ската, тело, и видение исчезло. Через мгновение на фоне противоположного окна появилась тень — уж не знаю, того ли страшилища или другого, — большая тень, медленно шевелившая плавниками. Она поднялась вверх, словно отвратительный нетопырь, потом опустилась и исчезла.

Я схватил фонарь и посветил в окно. Но луч тускнел и рассеивался в воде, ничего не удалось рассмотреть, ничего… Доктор потянул меня за рукав.

— Пойдем, все ясно, скорее!

Он торопился и был прав: нас заметили. Мы соскочили с пристройки.

— А эти вещи там, это ведь скафандры, верно, доктор?

— Видимо, так.

— Но только не для погружения в воду…

— …а наоборот! Пошли! Знаешь, где мы уже видели это страшилище? На стене древнего храма, там в горах. Помнишь его изображение?

Мы еще раз взглянули на здание. Мне показалось, будто я заметил в окне еще несколько пар неподвижных рыбьих глаз, но я не был в этом уверен… Кругом по-прежнему было пусто и уныло, только тихо шумела турбина и пять несчастных, порабощенных существ топтались на своей бесконечной дороге внутри вала.

— Вернуться можно и напрямик, — сказал я.

— Да, верно, — рассеянно согласился доктор.

Неподалеку на отмели мы заметили какой-то темный предмет. Вдруг он взметнулся, что-то слабо блеснуло… это существо исчезло в воде.

— Ты видел? Это был их сторожевой. В скафандре. Пойдем отсюда, здесь опасно.

Как могли быстро, мы поднимались по косогору, стараясь не разговаривать, чтобы сберечь дыхание, и поминутно оглядываясь. Но позади ничего не было видно. Никто не преследовал нас, никакие полчища водяных чудовищ в скафандрах не появились на берегу; мы, однако, не убавляли шага, пока не достигли дископлана. До назначенного Хольстом срока оставалось десять минут.

— Летим, быстро, — скомандовал доктор.

— Что случилось?

— Я видел их. Глядел одному ив них прямо в глаза. С меня хватит!

Напоследок я еще раз посмотрел вниз. Побережье осталось позади, но огненные отблески вдалеке наглядно свидетельствовали о том, что все это не сон.

— Приготовь-ка ужин, Марлен, — сказал доктор.

А, это он испытывает Марлена! Тот вяло встал и машинально взялся за дело. Мне бросилось в глаза явное сходство его движений с движениями тристанцев там, внизу: тот же автоматизм, та же покорность.

— Мы летим на базу, слышишь, Марлен!

— Это вам только кажется.

Больше он не проронил ни слова. Мы поели и уселись возле Хольста. За окном была темная ночь, внизу под нами — невидимый и опасный океан. Время едва тянулось.

— О чем ты думаешь, доктор?

— О тех, кто поражен излучением.

— О наших монтажниках… или об этих?…

— О тех и о других. Всех их, видимо, можно излечить одним способом, но каким?

Мы рассказали Хольсту обо всем, что видели. По-моему, доктор говорил излишне уверенно.

— Существа, живущие в воде и достигшие высшей ступени развития, полностью подчинили себе живущих на суше, превратили их в своих рабов… Это, видимо, давняя история: вспомните храм в горах. Я представляю себе их историю так. Эти живущие на суше тристанцы, тогда еще первобытные, знали о существах, живущих в воде, и видели в них божество. Почему? Да потому, что, очевидно, чувствовали их превосходство. Ну-с, потом жители суши развивались, возникали культуры, приходили в упадок. Трудно сказать, какого уровня достигли эти культуры, но подводные жители, видимо, превзошли их в своем развитии. Кто знает, чего только не умеют эти существа! Им понадобилась суша, они, очевидно, поняли, какие возможности это сулит их цивилизации, и, хотя сами они не могли жить на суше, потребность в жизненном пространстве неумолимо толкала их туда. То же было и на Земле, но там люди воевали между собой. А эти… Возможно, жители суши и обитатели морей на Тристане прежде общались… сотрудничали, даже вели торговлю. Все это, разумеется, лишь мои догадки. Потом существа, живущие в воде, изобрели средство для притупления воли, с его помощью не представляло труда превратить коренных жителей в рабов. Это страшное изобретение, пострашнее нашего пороха… Ну, и тогда началась их экспансия. Они покорили жителей суши… это было хуже физического истребления… заставили их построить особые здания, наполненные водой, а может, только перестроить имевшиеся. Обитатели планеты лишились своих жилищ, были порабощены, превращены в рабочий скот. Чудовищная победа!

— Почему же подводные жители не приспособились к жизни на суше? На Земле ведь жизнь тоже зародилась в воде.

— Да, но на гораздо более ранней стадии. У обитателей наших морей не было скафандров, вот в чем дело. А у этих существ скафандры были, и поэтому ничто не вынуждало их организмы приспосабливаться к условиям суши. Понятно?

— Возможно, ты прав, — помолчав, сказал Хольст. — Разумеется, ты целиком исходишь из аналогии с земными условиями. А ведь здесь все могло быть иначе.

— Вспомни эволюцию обезьян, — вставил я. — Часть обезьян осталась в лесах, в привычной среде. Остальным же пришлось приспосабливаться к новым, более трудным условиям. Потому-то они стали развиваться быстрее. Что, если здесь наблюдалась обратная картина: наиболее жизнеспособные особи переселились под воду, акклиматизировались там, а те, что остались на суше, регрессировали, отстали…

— Возможно, — согласился доктор. — Но посмотрите на Марлена: облучение, притупляющее волю, — разве это не неоспоримый признак насилия?

Да, объяснение доктора, пожалуй, весьма правдоподобно. Я взглянул на Марлена. Казалось, он спит, только внимательно присмотревшись, можно было увидеть, что глаза его открыты; весь он был олицетворением подавленности и безразличия. Я не выдержал:

— Его можно спасти, доктор?

Доктор словно и не слышал моего вопроса, но вот он вскочил, с досадой стукнул кулаком по спинке кресла и выругался с такой злостью, какой от него никто не мог ожидать.

Прилетев на базу, мы не спали всю ночь — там все было вверх ногами. За время нашего отсутствия произошли еще два нападения, прибавились новые жертвы — химик и профессор Дефосте. Около домика профессора заметили взрыв, но никто не рискнул разузнать подробно, что там произошло, а сам хозяин, разумеется, не появлялся на базе.

Доктор сгоряча напустился было на молодую женщину — врача, но, поостыв, попытался рассуждать здраво.

— Смертельного исхода можно не опасаться: их цель не истребить, а поработить обитателей суши. Вспомним шары-облучатели, размещенные у входа в заводские помещения. Несомненно, морским жителям приходится время от времени, возможно даже ежедневно, облучать своих рабочих. Не берусь утверждать, но, по-моему, это делается периодически. Значит, действие облучения кратковременное, его нужно возобновлять. Следовательно…

Он пожал плечами, еще взбудораженный всем происшедшим, но уже захваченный новой мыслью — взять вертолет и отправиться к профессору Дефосте. Надо непременно вытащить старика сюда, под врачебный надзор.

Дефосте приходил на базу только в случае крайней необходимости. Продукты и все нужное ему обычно доставляли прямо в домик. Профессор был нелюдим, им владела навязчивая идея, что на Земле его жестоко обидели, и поэтому он отправился на Тристан, где в одиночестве продолжал свои изыскания. Он знал: здесь никто не станет им интересоваться и он избавится от вечного страха, что кто-нибудь присвоит его открытия. Он возненавидел людей, и, видимо, лишь потребность слышать иногда человеческий голос побудила его однажды принять меня и Хольста. Если он действительно подвергся нападению, ясно, что он предпочтет остаться в одиночестве и умереть, чем вернуться к людям.

Мы поднялись в воздух. Признаюсь, меня не очень привлекала перспектива встречи со стариком, который, очевидно, утратил всякий интерес к жизни.

Вертолет опустился возле самого домика. Из-за полуоткрытой двери вновь, как и в первое наше посещение, доносились приглушенные звуки музыки. Доктор выразительно поглядел на меня, а я подумал: мог ли когда-нибудь творец этой старинной симфонии предполагать, что она будет звучать на пустынных просторах Тристана?

Доктор окликнул профессора. Послышались тяжелые шаги, и в дверях появился старик, полный, обрюзгший, с красным, обветренным лицом.

— А-а, гости, — буркнул он, не здороваясь. — Я занят, приходите в другой раз.

— Но, профессор!.. — воскликнул я.

Он повернулся на ходу.

— Еще не готово! — крикнул он. — Не готово. Но будет! Будет назло всем, кто и здесь не дает мне покоя. Что это за дурацкие хлопушки вы выдумали?

Мы в один голос принялись успокаивать его. Доктор клялся, что к «хлопушкам» мы не имеем ровно никакого отношения. Он усиленно разглагольствовал, ловко вставляя наводящие вопросы в поток своего красноречия. Ему удалось урезонить старика, и тот показал нам место, где произошел взрыв. По его словам, он стоял шагах в трех оттуда.

— Что это такое? На меня пахнуло какой-то вонью и совсем ослепило. Кто бы это ни сделал, передайте ему, что я не терплю подобных шуток.

Старик явно подобрел и уже не относился к нам с прежней настороженностью. Доктор, несомненно, искренне сочувствовал ему, интуитивно чувствуя, что именно здесь кроется важная для нас нить к разгадке.

— Вы спрашиваете, что было потом? — недовольно проворчал старый чудак. — Ну, конечно, я испугался. Я ведь уже не юноша. Этому идиоту удалась его выходка. Я испугался, мне даже сделалось дурно, несколько минут я был в какой-то прострации… Знаете, мне, старому ослу, вдруг стало ужасно обидно, что ко мне так несправедливо относятся… К чему все эти выпады, ведь я тут никому не мешаю, жить мне уже недолго… А они все-таки… Мне даже работа вдруг опостылела, я уже было на все рукой махнул, но потом сказал себе: столько лет жизни ты этому отдал, дуралей, а под конец позволишь обезоружить себя какой-то подлой выходкой?! Так нет же, не сдамся, люди злы, они всегда этим отличались, потому-то я и не уступлю! И я заставил себя пересилить неохоту и снова взялся за дело. В общем, что ни говорите, но если это была очередная шутка над стариком, то самая хулиганская!

Доктор пришел в восторг, он готов был расцеловать старика. Я уже понял, в чем дело: старый профессор был так маниакально честолюбив, что его напряженная воля преодолела эффект облучения. Он-то воображал, будто ему просто сделалось дурно с перепугу, будто он поддался приступу малодушия, а нам было ясно, что речь идет о загадочном облучении и той борьбе, в которую вступила с ним целеустремленная личность, борьбе, о которой сам Дефосте и представления не имел. Для доктора его рассказ был крайне важен.

После этого нам, разумеется, ничего не оставалось, как зайти в лабораторию, взглянуть, как идут работы. Старик излагал нам фантасмагорические гипотезы о человечествах и культурах в безмерных глубинах Вселенной. Он даже заговорил (и это меня чрезвычайно удивило) о высокоразвитых обитателях подводного мира.

Когда он наконец кончил, уже смеркалось. Профессор вдруг заторопился: ему, мол, нужно проследить за процессом, который вот-вот завершится. Надо вовремя вмешаться, чтобы чудовищная энергия не вышла из повиновения.

Мне стало немного не по себе, сам не знаю почему, я никак не мог выкинуть из головы эти его нелепые гипотезы и все пытался осмыслить их. С чего это он выдумал подводную культуру, ведь о существовании ее на Тристане он и не подозревает. В самом деле не подозревает?

От доктора помощи ждать не приходилось, он не запомнил из высказываний старика ни слова.

— Какое это имеет значение, дружище, — сказал он, — когда теперь я понял, как нужно бороться с этой проклятой апатией. Теперь мне ясно, что она бессильна против нас, мы сумеем ее преодолеть! Просто петь хочется!

— Ну и пой себе на здоровье.

— А ты еще никогда не слышал, как я пою? — осторожно спросил доктор.

— Нет.

— Вот то-то и оно. Иначе ты так легкомысленно не предложил бы мне петь.

Когда наш вертолет поднялся, я еще раз поглядел вниз. Дефосте стоял на пороге и даже махал нам. Темнело, облака низко нависли, вечер был хмурый, унылый, и мне врезалась в память одинокая, почти трагическая фигура в темном проеме двери, хотя я и не подозревал, что вижу старика в последний раз…

Нападение произошло, когда мы меньше всего его ожидали, в два часа ночи, после нашего визита к профессору. От страшного сотрясения я едва не свалился с постели. Послышалось металлическое дребезжание и пронзительный свист ветра, какого я здесь еще не слыхивал. Гулкий шум и грохот разнесся в ночи, но взрыва не было.

Я выбежал в коридор. Было темно — освещение вышло из строя, — слышались взволнованные голоса, всюду полно людей, мы беспомощно метались в темноте, и от этого казалось, что нас еще больше… Кто-то с криком повалился на меня, я едва успел подхватить падающего — это была Елена.

Наконец включили аварийное освещение. В слабом свете проступили очертания коридора, полного сонных, встревоженных людей.

— Это они! — крикнул мне Хольст. — Слышишь?

Через сорванную с петель дверь доносился рев океана, словно его громада устремилась на нас. Было жутко, мы не знали, в чем дело, и думали, что лиловый океан вышел из берегов и надвигается на нас вместе со своими страшными обитателями.

Понемногу, однако, люди стали успокаиваться, глаза привыкли к слабому освещению. Как только появится розовая вспышка, думал я, надо тотчас же кинуться на пол и закрыть глаза руками. Но вспышки не было. Послышался голос начальника экспедиции, он озабоченно спросил, кто в последние дни открывал склад с оружием: исчезло несколько излучателей.

Наконец мы отважились выйти из здания и огляделись. От окон и дверей не осталось и следа. Начальник снова спросил, кто брал оружие, но никто не отозвался.

Если это взрыв, думал я, он, видимо, был направлен вверх, иначе столь мощная воздушная волна не оставила бы и следа от базы. Но, очевидно, произошло иное: вокруг нас образовалась область резко пониженного давления, поэтому даже та скромная одна атмосфера, что была в домике, вырвала окна и двери и отбросила их неведомо куда. Кроме выбитых окон и дверей, других повреждений не заметно. Неудачное нападение? Да и нападение ли это? Снова все стихло, быть может, ночь готовила нам новый сюрприз, о котором мы пока не подозревали…

Кое-как одевшись, мы собрались в клубе. Начальник роздал оставшееся оружие, и мы несколько часов в молчании ждали рассвета…

Холод ночи все больше охватывал нас, согреться ходьбой нельзя — надо соблюдать полную тишину, на случай если послышится какой-либо подозрительный шорох снаружи. Время тянулось убийственно медленно. Даже там, на континенте Б, не переживал я таких гнетущих минут — сейчас нашим главным врагом была непроглядная тьма.

Я слышал, как Хольст признался начальнику, что пропавшие излучатели — на его совести: он потихоньку перенес их на дископлан, рассчитывая, что нападение произойдет днем. Он решил, не вступая ни в какие переговоры с морскими чудовищами, применить против них оружие. Но сейчас, ночью, дископлан был бесполезен, а кроме того, не известно, уцелел ли он после взрыва.

Наконец забрезжил бледный рассвет. Мы выключили аварийное освещение. Мрак постепенно редел, наступало пасмурное ветреное утро, но еще не скоро удалось разглядеть, что ничего подозрительного поблизости нет. Только после этого мы вышли из домика.

Ангар с вертолетами был поврежден, но незначительно, и оба аппарата годны к полету. Дископлан оказался в худшем положении: воздушная волна перевернула его. Как велики повреждения, с первого взгляда было невозможно установить.

Доктор, двое наших товарищей и я сели в один вертолет, начальник экспедиции, Хольст и еще двое — в другой, и поднялись в воздух, чтобы осмотреть окрестности.

Разумеется, прежде всего я направил вертолет к стартовой площадке, где стояла моя «Андромеда», и страшно обрадовался, увидев ее невредимой на эстакаде. Воздушная волна, скользнув вдоль ее блестящего обтекаемого корпуса, не повредила его.

Сразу повеселев, я повернул аппарат к океану и увидел, что Хольст кружит над берегом и красивой спиралью спускается вниз. Издалека было видно, что местность в этом районе заметно изменилась: метров на пятьсот в сушу вдавался новый, узкий залив.

Мне стало не по себе.

— Вот видишь, доктор, — сказал я с укоризной. — Они пытались обрушить часть суши в этот свой проклятый океан! И нас вместе с ней!

Но доктор только улыбнулся легкой, чуть рассеянной улыбкой.

— Боюсь, что на сей раз все это не имеет к ним ровно никакого отношения.

Очень на него похоже: избегает всяких разговоров о вражде, недооценивает серьезности положения. Я промолчал.

Хольст кружил неподалеку от нас, прямо над устьем нового залива. Он летел так низко, что вертолет почти касался воды. Я приблизился к нему.

— Так сказать тебе, что здесь произошло? — послышался вдруг голос доктора.

— Что?

Внезапно я все понял. Новый залив образовался на том самом месте, где еще вчера находилась лаборатория профессора Дефосте. Вода прорвала перемычку между ложбинкой и побережьем и затопила ее.

— Бедняга, — сказал я. — Они его утопили.

— Не думаю, — загадочно произнес доктор. — Вряд ли он сейчас под водой.

Из вертолета Хольста кто-то махал нам. Они опустились на берег, и через несколько минут я посадил свой вертолет рядом с ними. Мы вылезли из кабины и подошли к начальнику экспедиции и его спутникам, которые стояли на берегу нового залива, у самой воды, так что пена прибоя брызгала им на ноги. С океана дул холодный ветер, день выдался ненастный.

В устье залива виднелась небольшая отмель. Волны перекатывались через какие-то обломки, изогнутые, разорванные трубки, остатки аппаратуры; вода то заливала, то открывала их.

Хольст кивнул мне.

— Можешь взглянуть на них поближе.

— И он показал на три темных продолговатых предмета, покачивавшихся на волнах.

Да, это были они, я узнал их: трое мертвых обитателей подводного мира лежали на отмели, метрах в двух от нас. Их большие рыбьи глаза померкли и остекленели, плавники мерно покачивались на воде.

— Готовили нам недурной сюрпризец, а? — усмехнулся Хольст и кивнул в ту сторону, где еще вчера стоял домик Дефосте. Ручаюсь, что это было просто неудачное нападение. С «хлопушками» у них ничего не вышло, вот они и попытались действовать иначе. Напрямик.

— Они ничего не взрывали, — прервал нас доктор. — А вот он, старик, нас спас.

Хольст вынужден был с ним согласиться. Повернувшись спиной к океану, мы смотрели на поверхность нового залива, подернутую мелкой зыбью.

— Если бы взрыв устроили они, — заговорил Хольст, — самая глубокая воронка была бы тут, у берега. А здесь, как видите, отмель. Зато там, подальше, — мы уже промеряли — там порядочная глубина. Глубже всего около домика профессора.

— Этого я и боялся, — признался доктор. — Не скажу, конечно, что все, о чем он вчера разглагольствовал, истинная правда, но насчет антигравитатора… Этот человек посвятил ему полжизни, и никакой он не сумасшедший, нет, нет! Подстегиваемый непомерным честолюбием, озлобленный на всех и вся, он второпях совершил в своей работе какую-то ошибку… роковую ошибку! Помнишь, он вчера говорил, что процесс надо вовремя прорвать, чтобы энергия не вышла из повиновения? Он, видимо, считался с такой возможностью. Это ему не помогло. Опыт-то удался, но… — доктор горько усмехнулся. — Представляешь, какая чудовищная энергия вырвалась наружу?

— А эти монстры втихомолку что-то готовили под водой, вероятно, хотели сегодня же начать атаку на нас, — злорадно сказал Хольст. — И вдруг землетрясение, вода вышла из берегов, сорвались все их планы. Поделом!

— А профессор вместе со своей берлогой улетел неведомо куда… — Доктор почти благоговейно поглядел на небо.

— Верно, провалился в преисподнюю, — добавил бессердечный Хольст. — Еще бы, доктор Фауст! Видимо, кончился срок его уговора с чертом.

Я промолчал. Мне вдруг стало жаль старого отшельника, обуреваемого чувством обиды, человека, чья главная ошибка заключалась в том, что он отмежевался от людей. Жаль всех его несбывшихся замыслов, направленных на благо человечества, его стремлений и напряженного труда… и даже этой берлоги со старомодным проигрывателем и пластинкой Бетховена.

До моего отлета оставалось всего два дня. Мы провели их в напряженной работе, стремясь как можно скорее привести базу в порядок. При этом мы не забывали бдительно следить за океаном, который теперь заметно приблизился к нашим постройкам. Но ничто не указывало на готовящуюся агрессию. Видимо, подводные обитатели были напуганы, считая происшедшее нашей грозной контратакой, и поэтому отступили.

В конце второго дня я встретил Хольста, чумазого, но сияющего от радости: ему удалось наконец отремонтировать дископлан.

— Итак, завтра мы расстаемся, дружище, — сказал я.

— Надолго ли?

Я был озадачен.

— То есть как — надолго ли? До тех пор пока ты но приедешь повидаться со мной на Землю.

Мы взглянули друг другу в глаза, и Хольст усмехнулся.

— Конечно, конечно, тебя ждет семейная идиллия в Индии. Но я, приятель, слишком хорошо знаю космонавтов.

— Еще бы, ведь ты принадлежишь к их числу.

— Ты тоже, — с непоколебимой уверенностью заявил Хольст. — И ты отлично понимаешь, что нам придется напрячь все силы в борьбе, которая разгорится здесь.

— В борьбе? Что ты имеешь в виду? Морские обитатели нас больше не беспокоят.

— Ну, а те, порабощенные? — возмутился Хольст, словно уязвленный в своих лучших чувствах. — Уж не собираешься ли ты бросить их на произвол судьбы?

— Ага, восстановление справедливости, согласно земным представлениям и понятиям?

— Нет, нет. В этом я согласен с доктором. Мы покончили с колониализмом на Земле, покончим с ним и здесь. Наша миссия на этой планете мирная и дружественная, это факт. Но мир означает и защиту угнетенных. Защиту того, кто еще лишен благ мира. Отступление от этих принципов — не мир, а поражение.

— Да, Хольст, в этом я с тобой согласен, но, думается, лично я уже заслужил…

— Заслужил, заслужил, ты, старый космический бродяга! Но только ты ведь сам не дашь себе покоя, ясно? Хочешь пари?

— Не хочу.

— Не хочешь? Ну, значит, я выиграл!

Вечером мы собрались на прощальный ужин. Это было веселое расставание, не хотелось ни о чем размышлять и решать серьезные проблемы, мы просто предавались воспоминаниям о давних годах, о первых межпланетных полетах, о том, что мы вытворяли, будучи курсантами. На время мы стали прежними озорными парнями, которые тогда еще не знали, как много потребует от них жизнь. Даже начальник словно помолодел, и доктор тоже… Кому же не по душе снова почувствовать себя юным?

— Вот видите, друзья, — философски заметил Хольст. — Так можно обогнать время и вернуться назад. Только так, в кругу старых друзей. А старик Дефосте этого не понимал.

— Вернусь на Землю — сразу присмотрю тебе невесту, — пообещал я. — Чтобы и ты наконец перешел к оседлому образу жизни.

— Но беспокойся, дружище. А впрочем… впрочем, ты прав, найди-ка мне невесту, тогда у твоей жены будет с кем поболтать, когда вы прилетите сюда.

— Ах, ты, старый негодник!

— Пари? Не хочешь? Считай, что ты проиграл.

Мы выпили вина, выкурили несколько сигарет и выслушали философские наставления доктора.

Однако вскоре начальник экспедиции разогнал нас.

— От сонного экипажа проку ни на грош!

Наутро я отправил свой багаж на «Андромеду», позавтракал и не спеша зашагал к стартовой площадке. Все уже собрались там — начальник экспедиции, Хольст, доктор и… Марлен. Я изумился.

— Марлен, вот молодец! Доктор тебя все-таки вылечил?

— Пришлось принять срочные меры, — сказал доктор. — Иначе он не выдержал бы перелета.

— Какого перелета?

— На Землю. Он летит с тобой. Все заболевшие летят. Им нужна перемена обстановки, понял?

— Вот здорово, — обрадовался я. — Ах ты, чертяка этакий, самый главный сверхробот!

Марлен слабо усмехнулся, в глазах его мелькнула чуть заметная искорка.

— Первыми, кого заменят мои роботы, будут межпланетные пилоты, слышишь, ты, космический бродяга!

Он сказал это вяло, без всякого выражения, ему было далеко до прежнего Марлена, но этот прежний Марлен уже проглядывал в нем.

Мы с Хольстом обменялись рукопожатием.

— Итак, когда увидимся?

— На Земле, Хольст, — твердо сказал я.

— Ладно, идет! Но мне уже осточертело самому водить космолеты, придется тебе отвезти меня домой. Ты прилетишь сюда за мной, и я буду твоим пассажиром.

— Ну, — сказал я, — уж так и быть, прилечу.

Мгновение «Андромеда» стояла на эстакаде, я постепенно включал двигатель. Легкое давление, блестящий корпус ракеты дрогнул, приподнялся, скорость увеличилась, на экране передо мной в последний раз мелькнула база. Потом континент А провалился вниз, я увидел лиловый океан, который с высоты казался блекло-серым… Вскоре проступили контуры континента Б, этой роковой части Тристана, где все еще царит жестокое рабство. «Ужасное оружие, — вспомнились мне слова доктора. Хуже, чем смерть. Оно лишает воли, а без воли человек никогда не стал бы человеком».

Я снова взглянул на экран. Очертания континента Б бледнели а расплывались. Но я уже не прощался мысленно с Тристаном, я твердо знал, что вернусь сюда.