Как все начиналось

Глава 3

Наутро ветер принес с южной стороны тепло. Снег начал таять, улицы стали непроходимыми. Провожали нас со двора Училища. Там же мне выдали рыжую кобылку Буренку. То ли ее назвали от слова «буря», то ли по аналогии с коровой. Мне хотелось верить в первое. Закрепив дорожные сумки на лошадиных боках, я обняла Марфу, которая уже с ночи собирала в платочек слезы.

– Не плачь, Лукинична, – подбодрила я, – скоро вернусь.

Мы тронулись в путь. Надо сказать, что мы представляли собой весьма забавную компашку: опухший маг, перевертыш, гном-альбинос и маленькая девочка в моем лице с еще более маленьким мальчиком.

Все молчали, ощущая торжественность момента. Уже через десять минут стало понятно, что лошадь мою назвали в честь коровы. Она еле передвигала ноги от старости. Мои попутчики уезжали вперед, потом останавливались и ждали. Первым не выдержал гном:

– Нет, эту клячу пора либо пристрелить и сожрать, либо зарубить и тоже сожрать. Так что, милая, готовься: твой транспорт станет обедом!

Я хмуро посмотрела на него:

– А я пешком пойду? Умник!

– А давайте ее и звереныша прибьем здесь, а сами скажем, что на нас напали! – радостно предложил Иван, шмыгая заложенным носом. – Ты, Виль, человечину любишь?

– А давайте мы все помолчим!!! – неожиданно зло рыкнул перевертыш. Все сразу замолкли. Ведь он вурдалак, ему виднее, да и злить его не стоит.

Мы миновали пригород и выехали на дорогу, тянущуюся, казалось, бесконечно между двух кромок темного леса. Изредка нам встречались маленькие села. Побогаче – радовали ладными срубами, победнее – угрюмо косились заборами и темными от дождей и времени избушками.

Я никогда не выезжала дальше близлежащих деревень, куда мы, дети, отправлялись на заработки. Мне казалось, что я наконец-то выбралась из замкнутого маленького мирка и сейчас еду в большой, полный неожиданностей мир.

Неожиданности появились тут же и пробежали заячьей тенью прямо перед лошадиными копытами.

– Чтоб тебя! – в сердцах плюнул гном, останавливаясь. – Ох, ребятки, плохая это примета.

– А ты что, в приметы веришь? – удивилась я.

– Еще как!

И не зря. За зайцем из леса вышел худой облезлый волк. Голодным взглядом он уставился на несчастную кобылу и, обливаясь слюной, вожделенно высунул язык. Моя толстопузая кляча недобро покосилась на зубастого хищника и вдруг попыталась встать на дыбы. Такой резвости от нее я не ожидала. Судорожно прижав к себе Анука и тоненько заверещав, я свалилась в самую гущу ледяной дорожной жижи. Волк подскочил пуще лошади и умчался обратно в чащу.

Мои порты промокли до нитки, в сапогах хлюпала вода, а безуспешные попытки подняться вызвали у полоумного Петушкова острый приступ веселья. Тот хохотал как душевнобольной и тыкал в мою сторону трясущимся пальцем. Впрочем, Бог не Микишка – видит, на ком шишка: Иван так закашлялся, что сам едва не вылетел из седла. Пантелей покрутил пальцем у виска, глядя на него, крякнул и, спешившись, помог мне подняться:

– Нет, эту клячу надо сожрать! – буркнул он. – Говорил же вам, заяц на дороге к худу.

Меня водрузили обратно на лошадь, посадили ничего не понимающего со сна мальчика и снова тронулись в путь.

За три часа беспрерывной езды у меня заломило тело, а влажные порты задубели от ледяной корочки. Лошадь и вовсе стала припадать, превращая езду в невыносимую пытку.

– А давайте сделаем привал, – осторожно предложила я, – и что-нибудь покушаем.

– Женщины! – фыркнул Виль.

– И дети! – грозно добавила я. – Малыш, ты не замерз?

Мальчик поднял на меня совершенно счастливые глаза и звонким голосом чисто произнес:

– Лошадка. Мама. Кататься.

– Знает малец толк в развлечениях, – протянул гном. – Настоящий мужчина: жеребца ему, женщин и быстрой езды. Только на этой кляче, парень, далеко не уедешь, – между тем продолжал Пан со знанием дела, – да мы ее скоро сожрем!

– Пантелей, придержи язык, – грозно прошипела я.

– Ага, а закусим твоей мамой, – продолжил измываться Иван, – ты ведь тоже любишь человечину!

Я бросила на него уничтожающий взгляд. Идиот, право слово.

Мои путники, пока я раскладывала припасы, принесли хворост и попытались разжечь огонь, но ветки намокли и никак не хотели гореть.

– Дайте я. – Иван наклонился, сделал пару взмахов руками. Пахнуло жасмином, и нас окатила теплая волна магии, а потом мокрые дрова вспыхнули, весело пощелкивая.

После обеда, когда каша была съедена и чай выпит, мы сидели у костра, содрогаясь от одной мысли о слякотной разбитой дороге. Виль чистил свой и без того блестящий меч тряпочкой, Иван ковырялся в зубе тонкой палочкой, а я, обняв Анука, пыталась согреться. Пан вдруг спросил:

– Вань, а за что ты Аську так ненавидишь. Глянь, девка хороша, а ты ее то сожрать, то прибить.

Виль, явно заинтересованный сим разговором, оторвался от созерцания собственного меча.

– Ну э-э-э… – Петушков замялся.

– Я его сначала на дуэли победила, а потом слабительного вместо микстуры от кашля дала, – хохотнула я, вполне довольная собой.

– Что? – Гном и перевертыш переглянулись.

– Ага, – закричал Ваня, лицо его стало пунцового цвета, а на губах появилась пена, как у бешеного быка, – да знаешь ли ты, несчастная, что из-за тебя и твоих капель я не мог от туалета дальше чем на три сажени отойти?! Да меня гарнизон засмеял! Уже предлагали новый нужник выкопать рядом с прежним, что-де в этот все равно уже не попадешь, а если сделать рядом, то можно со мной разговаривать и перестукиваться через стеночку, чтоб мне не скучно было в одиночестве.

Гном с вурдалаком переглянулись, безуспешно пряча улыбки. Пантелей тяжело дышал, ноздри его раздувались. Виль пытался сосредоточиться на полировке меча. В это время Ванятка как-то странно всхлипнул и плаксиво произнес тонким голосом:

– Идиоты!

Именно это стало последней каплей. Перевертыш и гном загоготали на весь лес. Испуганная их смехом, с голых веток берез слетела стая ворон. Пан схватился за живот, Виль похрюкивал и утирал текущие по щекам слезы.

– Что вы ржете, дурачье!!! – едва не рыдал Ваня, хватаясь за свои светлые прозрачные патлы.

Он взмахнул руками и, поскользнувшись на талом снегу, свалился на спину, вызвав очередной приступ смеха у приятелей.

– Ох, Петушков, – причитал гном, – насмешил! Вот тебе как с ведьмами ссориться! Она девка серьезная, без пяти минут травница. Кстати, Аська, а за что тебя из Училища поперли? – вдруг спросил он.

Я было открыла рот, но Иван опередил меня. С детской непосредственностью он заявил:

– За профессиональную непригодность. – А потом, громко пыхтя, поднялся.

– Это официальная версия, – поморщилась я.

– А неофициальная?

Я помолчала и неохотно призналась:

– Мне кажется, они меня боялись.

Ваня громко и театрально расхохотался:

– Испугаться тебя?

– Почему ты так думаешь? – насторожился Виль, в его красных глазах вновь промелькнуло беспокойство.

– Поэтому.

Я хлопнула в ладоши, над нашими головами загорелся неяркий энергетический светильник.

– За это? – удивился Виль.

– Вехрова, это делает любой первокурсник! – Ваня иронично улыбнулся.

– А это? – Я покрепче обняла Анука, чтобы тот не испугался, вжала голову в плечи, а потом махнула рукой. Шар моментально метнулся в сторону леса. Поляну сотряс сильнейший взрыв, от грохота заложило уши, до нас долетели брызги мокрого снега и горящие щепки. Моих спутников, не готовых к такой развязке, снесло с насиженных мест на снег взрывной волной. Когда дым рассеялся, я быстро огляделась. Ваня выбрался из сугроба и тихо произнес:

– Этого не может быть! Светильники не взрываются, а просто тают!

– Именно это я и пыталась сказать! – буркнула я.

Виль и Пан поднялись на ноги. Перевертыш помрачнел еще больше, а потом произнес:

– Надо ехать, а то до темноты не успеем. Иначе женщинам и детям, – он бросил в мою сторону язвительный взгляд, – придется ночевать на снегу в чистом поле.

– Так. – Гном достал тряпичную карту, настолько потрепанную, что на краях появилась бахрома, а некоторые надписи стерлись. Больше всего она походила на план сражения или поля с магическими минами. Возле каждого города стояли разноцветные крестики, квадратики и кружочки, посередине зияла выжженная дыра, а сбоку желтело неровное пятно, обведенное черным карандашом.

– А что это? – заинтересовалась я.

– Это? Ну – гном замялся, – в общем, красный крест означает – в этом городе я пошалил, туда нельзя. Синий крест – хорошие шлю…. девицы и развлечения, а зеленый – злой надзор.

– А квадратики?

– Красный, что в этом городе есть харчевня, где наливают в долг. Но нас интересуют кружочки. Это постоялые дворы: красные – хорошие, зеленые – похуже, синие – туда лучше и не соваться.

– А где еще и крестик пририсован?

– Там, значит, у меня полюбовница была. И туда тоже лучше не лезть.

– Ага. – Я с интересом рассматривала карту, по всему получалось, что путь нам заказан в большую половину постоялых дворов. – А это что? – Я ткнула в пятно.

– Ох и любопытная ты, – не выдержал гном, – это я суп пролил и обвел просто так, для красоты.

– А-а-а.

Он резко поднял голову. Иван и Виль, с интересом рассматривающие сие произведение искусства, отшатнулись от его спины и со скучающим видом разошлись в разные стороны.

– А вы, болваны, чего подглядываете? Ладно, Аська – она баба, ей по природе положено, а вы-то? Да если хотите знать, эта карта на вес золота! Мне за нее эльфийского жеребца предлагали! Не отдал!

– Зря, – пожал плечами вурдалак.

До темноты мы, конечно, не успели. Дорога промерзла от вечернего мороза, студящего пальцы. Вокруг тянулись бесконечные засыпанные снегом поля.

– Да уж, – протянул Виль, – на тридцать верст ни одной избушки-развалюшки нет.

– Я есть хочу и спать, – вдруг простонал Иван.

– Стыдись, Ванечка, – пробурчал гном, – даже женщины и дети не ноют, а ты же мужик!

– Я в первую очередь че-ло-век! – огрызнулся тот.

Я посмотрела на него:

– Эх, Ваня, маловато я тебе капель дала, сейчас бы в наших рядах не было нытика!

Петушков замолк и, кажется, надулся.

– Что это? – вдруг подал голос Виль.

– Где, Вилли, дружок? – встрепенулся гном.

– Вон там, в поле. – Перевертыш ткнул пальцем в темноту. – Деревня?

Мы переглянулись и, не сговариваясь, дружно приподнялись на стременах. Действительно, посреди поля, в снегах, открытая ветрам, ютилась богом забытая деревенька.

– И вправду! – просопел Пантелей. – Давайте туда рванем. Мальцу нельзя ночевать на снегу.

Заброшенная деревня встретила нас покосившимися, вросшими в землю домиками. Окна их чернели, и нигде даже не сверкнул крохотный отблеск лучины. Тучи затянули луну, Ваня зажег над нашими головами энергетический светильник. В его прозрачном голубоватом свете чудились неясные тени, как будто за нами по следу шел кто-то невидимый. Стояла оглушающая тишина, на пустой улице не раздавалось даже собачьего лая, обычно предупреждавшего жителей деревни о ночных путниках. Мне стало жутко, сердце заныло от тревоги. Дорога вильнула и оборвалась, мы уперлись в ворота большой избы, выглядевшей обжитой.

– Не нравится мне здесь, – протянул Виль, рассматривая высокий забор, – поехали отсюда. Я что-то чувствую.

– Запихни свои обостренные чувства знаешь куда? – разозлился гном. – Глянь, Аська совсем устала, а малец уже спит.

Я не привыкла к долгой дороге верхом и была готова заснуть стоя, а потому бросила на Виля умоляющий взгляд.

– Как знаете, – проворчал тот, – но я предупредил.

– Эй, хозяева, – крикнул Пан, яростно колотя по воротам, – открывайте!

– Кто там? – послышался мужской бас.

– Странники, ночлег ищем. Мы с ребенком и женщиной, им надо отдохнуть.

Послышались шаги, ворота открылись, и мы увидали мужика в черном длинном тулупе, держащего фонарь.

– Ну заходь, коль не шутишь, – пробасил он. – Данилой меня звать.

Мы въехали в огромный пустой двор с какими-то постройками по углам.

– Где лошадей оставить? – спросил гном.

Мужик кивнул в сторону построек.

– Пойдем, а вы, – он посмотрел на нас с Ануком, – ступайте в избу. Жена моя, Клава, вас накормит.

Пан с Иваном повели лошадей в стойло, а мы с Вилем и малышом направились в дом, но в нерешительности остановились на пороге. Здесь пахло щами и жарко натопленной печью. Горница, застеленная домоткаными половиками, озарялась неяркой масляной лампой. Семейство не ждало гостей. На нас уставились восемь пар глаз. У печки застыла в настороженности молодая женщина с длинной косой пшеничного цвета и белым, будто восковым лицом. Дети, семеро, погодки с пшеничными волосами матери. У меня побежали мурашки по телу, а Анук прижался к моим ногам. Глаза у всех восьмерых были совершенно безжизненные, бледно-голубые с черными точками зрачков. Почему-то вспомнилась поговорка: «Нежданный гость хуже чумы». Малыши сидели на длинных лавках за столом и ужинали.

– Эх, говорю же, что нечисто здесь, – прошептал мне на ухо Виль. – Чует мое сердце: беда будет!

В этот момент в избу ввалились Иван, Пантелей и сам хозяин.

– Ну что, гости, встали на пороге, проходите. Клавдия, что ж как неживая, принимай, – пробасил он, посмеиваясь.

Мне очень не хотелось думать, что Клавдия действительно выглядит несколько мертвой. Данила разделся и снял шапку, открывая нашему взору пшеничные волосы. И глаза у него оказались безжизненно-ненавидящие. Меня заколотило.

Нас усадили за стол, налили полные миски щей. Хоть еда была вкусная, а хозяин гостеприимен и весел, меня не оставляла мысль, что мы попали не в избу, а в заброшенный склеп, где все мертвые поднялись, стали ходить, есть, разговаривать и ненавидеть всей душой живых. Я осторожно осмотрелась. Домашний иконостас в уголке был пуст, лишь одна потухшая лампадка пылилась на полочке. Меня охватило предчувствие надвигающейся, как лавина, беды. Я старалась бороться с ним, но беспокойство не проходило.

– Девушка с ребенком ляжет в избе. Клавдия постелет, – распорядился хозяин, когда закончился ужин. – А вы, – он кивнул моим друзьям, – на сеновале, там тепло, только самосад не смолите.

– Мы лучше в хлеву с лошадьми, – задумчиво протянул Виль, – и Ася с нами. Не хочется вас стеснять, вон какое семейство, самим, поди, места мало.

– Вы как хотите, – настаивал хозяин, – а мальчик и его мать должны спать в тепле и удобстве.

Казалось, переспорить его невозможно, и Виль под напором гостеприимства все же согласился. Нам с Ануком постелили в маленькой комнатке с одним окошком. Мальчик, уставший с дороги, моментально засопел, а я лежала без сна, уставившись в побеленный потолок. Этот дом и эта семья мне положительно не нравились, – что очень волновало. Уж больно странными выглядели хозяева, уж больно ненавистные взгляды бросали на хорошенького Анука дети. В конце концов я не выдержала и, решив посоветоваться с приятелями, встала. Натянула одежду, нацарапала на косяке каморки пентаграмму, защищающую вход от всей известной мне нежити, и через большую комнату, где спали дети, тихо прошла в сени. Деревня безмолвствовала, только где-то далеко в лесу завыл волк на показавшуюся из-за облаков луну. Я хлопнула в ладоши, зажгла светильник и, заметив в одном из сараев огонек, пошла на свет.

В конюшне было тепло, почти как в избе, снаружи она казалась темным великаном, внутри оказалась гораздо меньше. Освещая себе дорогу, я осторожно, чтобы не споткнуться, продвигалась рядом с пустыми стойлами. На другой половине слышались тихие голоса:

– Ох, не нравится мне все это, – шептал Виль. – Ребят, ну сами посудите: лошади только наши, а хозяйских нет. Куда они сгинули? Если только их съели.

– А может, их продали, – предположил Ваня. – Зима холодная, лето было дождливым. Вот и голодно на селе этим годом.

– Может быть, и продали, – вступила я в разговор, – только хозяева выглядят умершими дней пять кряду. Меня это наводит на весьма неприятные мысли.

Я уселась на оглоблю и осмотрела сидящих кругом приятелей.

– И ты оставила Наследника с ними в одном доме? – воскликнул Ваня.

Я почувствовала, что опростоволосилась, и неуверенно кивнула.

– Вообще, я нарисовала на косяке охранную пентаграмму. – Я осеклась, поймав на себе ироничный взгляд Виля. Он усмехнулся, обнажив приличные белые клыки:

– Если твои пентаграммы действуют так же, как светильники, то за здоровье маленького Властителя можно не беспокоиться.

– Эх, – протянул гном, пресекая начинающийся спор, – сейчас бы браги.

Пантелей мечтательно закатил глаза, вытянул губы трубочкой и громко сглотнул. Я фыркнула.

– Слушай, Ванятка, – вдруг просиял гном, будто колесо выдумал, – ты же маг! Можешь воду в брагу превратить?

Петушков печально покачал головой и снова тяжело вздохнул.

– А в вино?

Ваня отрицательно цокнул, извиняясь.

– Ну в пиво хотя бы? – уже горестно вздохнул Пан, качая головой.

– Не могу! Не умею! Был у нас один умелец, любую жидкость в брагу оборачивал. Про него до сих пор легенды ходят. Фирменный рецепт никому не открыл, так и сгинул, – ответил Ваня и после паузы добавил: – Прохор Вехров его звали.

Он замолчал, а потом оба, не сговариваясь, повернулись ко мне. В их глазах читалась такая надежда и всепоглощающая любовь, что я, потупив взгляд и ковыряя оглоблю пальчиком, смущенно улыбнулась:

– Ну умею кой-чего!

Это я, конечно, поскромничала. Брага у меня получалась великолепная, крепкая, с разными вкусами.

Очевидно, папаша ужасно боялся уйти из жизни и не оставить сей благостный дар потомству, поэтому все слова и жесты подробно описал на куске пожелтевшей газеты «Стольноградский вестник». Я случайно нашла записи – и получилось! Марфа была в восторге. Она сняла первую пробу, причмокивая губами от удовольствия, и, пьянея на глазах, пела мне дифирамбы.

Все-таки в ней умер великий комбинатор. Тетка открыла новый бизнес, доходный и практически без вложений. Вода, тара, конечно, мое колдовство и честно предложенные мне 25 процентов. Я наколдовала из колодезной воды браги, но вышел конфуз: ровно через 24 часа алкоголь улетучивался, и напиток становился обратно водой. То ли папочка не знал о таком побочном эффекте, потому что никогда ее так долго не держал, то ли он просто сделал ошибку, когда хотел передать рецепт, но факт остается фактом. Весь товар вернули, и это подорвало теткину репутацию винодела на корню. Пришлось мне дорабатывать технологию. В результате брага так и продолжала превращаться в воду, зато после колдовства пахла земляникой или вишней. Тетка мысль о винной лавке оставила, но больше никогда не покупала спиртное, заодно разругавшись с винным лавочником.

Оживившись, мои попутчики растопили снега и предложили мне поколдовать. Я сделала несколько взмахов руками, произнесла про себя заветные слова, и в котелке уже плескался первач. Гном понюхал:

– Ох, листиками смородиновыми пахнет!

Веселье началось. За отсутствием посуды пили по очереди прямо из котелка, закусывали черствым хлебом, завалявшимся в котомке Пантелея. Я вежливо отказалась.

– Аська, ты чего? Обижаешь, – надулся Пан, а потом махнул рукой: – Ну нам больше достанется.

К концу посудины Иван и гном нежно обнимались и клялись в вечной дружбе. Виль, попробовав глоток, закашлялся и сказал, что лучше уж он моей кровушки глотнет, раз я всех сегодня угощаю, за что получил подзатыльник. Я посмотрела на это безобразие и оставила их одних. Когда я выходила из конюшни, вслед мне неслась песня, исполняемая совершенно пьяными, а потому особенно фальшивыми голосами:

Уже с порога я поняла, что происходит что-то ужасное. По горнице разносился запах зловонного гниения. Раздавались крики и громкое кошачье шипение. Я вбежала в комнату и застыла от ужаса. Маленький Анук, превратившись в звереныша, яростно и остервенело отбивался от хозяйских детей. В первый раз в своей жизни я видела настоящих оживших упырей. Они оказались еще страшнее, чем на картинках! Белые, фосфоресцирующие в темноте клыки, горящие красным светом глаза…

Я заламывала руки, от страха не соображая, что делать. Очевидно, Анук проснулся и, не обнаружив меня рядом, принялся искать, а чудовища все время того и ждали. В комнату-то они не могли забраться.

Дурная моя башка! Зачем я вообще на улицу потащилась, не за пьянкой же следить?! Идиотка распоследняя!!!

Клыкастая, обернувшаяся в нежить мать прихлопывала и довольно кивала своему потомству, наблюдая за развернувшимся боем. Анук из последних сил старался отбиться от чудовищ, но слабел с каждой минутой.

– Малыш! – Я кинулась к ребенку.

Мальчик прижался ко мне всем телом, его трясло, а из черных глаз-лужиц катились слезы страха и отчаяния. Юные упыри, не ожидая моего появления, отпрянули в сторону и сбились в кучку.

– Дрянь! – завыла упыриха-мать и кинулась на нас.

В голове пронеслось заклинание щита. Нас накрыл энергетический купол, внутри затихли все звуки. Щит казался просто нагретым воздухом, но стоило одному из упырей дотронуться до оболочки, как его отбросило назад такой силы разрядом, что он ударился о стену и, укачивая обожженную руку, как куклу, горестно завыл. В другой момент мне было бы его, наверное, жалко – не виноват этот маленький мальчик, что его отец или мать принесли в дом страшную заразу, – но не сейчас. Сейчас я защищала самое родное существо и была готова прикончить любого из этих кровопийц.

– Стой! – завопила я очередному монстру, который хотел пересечь шар.

Упырь действительно остановился и, склонив набок голову, посмотрел на меня кровавыми глазами. Мной завладело странное чувство, будто я знаю, как избавить несчастных от проклятия.

– Я вылечу тебя, – обратилась я к Клавдии.

– Как? – вполне разумно прохрипела загробным голосом мать.

– Убери свой выводок!

Упыреныши отступили назад, жадно сверля нас с Ануком кровавыми глазами, но немого приказа матери ослушаться побоялись.

– Ты обещала, – напомнила я, сняла щит и подошла к Клавдии, поглядывая на малыша и готовая в любой момент броситься к нему на помощь.

Женщина была почти на голову выше меня. Что надо делать, я представляла смутно и совсем не была уверена, выйдет ли у меня. Но, повинуясь внутреннему порыву, приложила руку к ее лбу. Кожа ее была холодная, как мрамор, и такая же гладкая. Упыриха отшатнулась, но сдержалась. И тут случилось то, чего я даже не могла представить: маленькие звездочки у моего пальца загорелись ярко-красным светом и, потянувшись, оторвались. Дикая, ни с чем не сравнимая боль сковала мою руку. Меня отбросило, из горла вырвался стон. Между тем звездочки хаотично замельтешили вокруг головы больной, замедляя темп и образуя идеальный по своей форме круг, а потом с огромной силой припечатались к ее лбу. Клавдия издала страшный звериный рык и упала на колени.

И я стала ею, Клавдией. Ее жизнь промелькнула перед моими глазами, будто страница раскрытой книги.

… Мне двенадцать. Я бегу по лесу. Яркий солнечный день. Меня догоняют сестры. Они кричат, что пора уже обедать, а то батюшка будет гневаться, а мне все равно, меня переполняют счастье, радость и огромная любовь ко всем, даже к деспоту отцу…

… Мне четырнадцать. Бородатый, немного пьяный отец, гости. Мы с матерью угощаем их закусками. Они смеются и подшучивают надо мной. Я чувствую ужасное смущение и поминутно краснею. А потом мать показывает на какого-то лохматого мужика и говорит, что это мой будущий свекор, а это сваты, и через два года меня выдадут замуж, так отец решил…

… Мне 15. Я куда-то бегу, простоволосая и удивительно счастливая. Сердце тянет от страха и нетерпения. Что будет, если батюшка узнает про эти тайные свидания, пускай даже с будущим мужем?..

… Свадьба. Пьяная. Все веселятся, а я плачу, плачу навзрыд, плачу от счастья…

… Пожар, пламя, вся деревня тушит горящую церковь, но огонь разгорается сильнее и сильнее. Я бегу в дом, открываю погреб, где прячутся детки. Старшая, Маруська, держит на руках Коленьку, тот почти не дышит…

… Он лежит весь белый. Лоб покрыла испарина. Хочет пить. Даю воды…

… Гроб. Он умер. В душе огромная черная рана болит и кровоточит, и кажется, что если сейчас вздохнешь, то умрешь вместе с ним. Любимый, солнце в окошке, моя деточка и кровиночка…

… Он стоит. Я отшатываюсь, этого не может быть – он умер, завтра же хоронить будем. Ярко-красные глаза – видно даже в темноте. Он кидается на меня, я отбиваюсь, он кусает за руки, острые зубы больно распарывают кожу, я думаю об одном: что теперь будет с детьми? А дальше красная пелена и ничего…

У нее дальше нет памяти, поняла я. Она не умерла, у нее просто нет воспоминаний. Человек не может существовать без памяти, он теряет себя, свою сущность… Надо наполнить ее память, убрать эту дыру. Я так и не определила, когда случилось превращение, но на всякий случай начала представлять себе весну, потом лето, осень, очень стараясь не примешивать своих воспоминаний, а представлять пейзажи и птичек. Получалось с трудом: образы из моей жизни нахально лезли в голову. Особенно тот момент, когда я обманывала народ с юродивым и мимолетно целовалась с Сергием…

Внезапно Клавдия согнулась пополам, тело ее сотрясал жестокий приступ рвоты. Черная кровь лилась на грубые широкие доски пола, впитывалась в них и бесследно исчезала. Клавдия кашляла, давилась, изрыгая из себя зло. Продолжалось сие действо некоторое время и закончилось так же внезапно, как и началось. Маленькие звездочки выскользнули из ее лба и вернулись к моему пальцу. У меня тряслись руки и подкашивались колени. Женщина подняла на меня огромные зеленые глаза и глухо просипела: «Спасибо!»

Я кивнула и почувствовала совершенно не уместную в данной обстановке гордость за саму себя. Просто случилось первое в моей жизни большое волшебство, сотворенное магом, которому запретили колдовать.

Маленькие упыри между тем почувствовали в своей матери очередную жертву и обступили ее тесным кругом.

Все, пора было звать на помощь.

Я заголосила во всю силу легких, призывая единственного трезвого участника нашего похода:

– Виль! Виль!!! Помоги, Виль!

Перевертыш ворвался в дом и заорал с порога:

– Ася! Назад! Они все упыри!

– Женщину не трогай! – отозвалась я, схватив Анука на руки.

Виль быстро сориентировался в сложившейся обстановке, ухмыльнулся и вытащил блестящий меч, уже скорее для острастки, чем для сражения.

– Эй, ребятня, по-хорошему сдадитесь или как?

– Не трогай, – прохрипел старший, и упырята превратились в детей с холодными мертвыми глазами и отступили к стене.

Я вздохнула спокойно:

– А где отец?

– Привязан к оглобле заговоренной веревкой. Ванечка так расстарался, что упырь никогда не выберется. – Я бросила в сторону Виля удивленный взгляд. – Петушков хотел меня обезвредить и связать, чтобы я на него ночью не напал, – пояснил перевертыш, – да заснул в пьяном угаре. Вот тут-то веревка и пригодилась. А что ты с ней сделала? – Он кивнул на Клавдию, та без сил лежала на полу.

– Вылечила, – пожала я плечами.

– Как?

– Просто.

– Такого не бывает. Обращенных нельзя вылечить! – упрямился Виль.

– Слушай, умник, – рассердилась я, – сама знаю, что нельзя! Но ведь вылечила! Попробуй, предложи ей кровушки отведать, да она тебя чокнутым обругает. Эта женщина сейчас живее и человечнее нас с тобой! – Я подмигнула ему: – Ну тебя уж точно!

Клавдия выслушала нас молча, краски возвращались на ее лицо, и спросила то, чего я боялась:

– А Данилушку моего вылечите? Лучше умереть, чем без него жить.

Виль ухмыльнулся в мое растерянное лицо. Да уж, повторить такой фокус я вряд ли смогла бы. Да и, признаться, не знала как. Сказочное исцеление осталось загадкой, прежде всего для меня самой. Кажется, я с перепугу защищала Анука и не более того.

Собственно, так я и заявила перевертышу.

– Нет, Асенька, действуй, – давясь от смеха, выдавил вурдалак, – а я за нашими маленькими друзьями пригляжу.

Я выбралась на темный двор, крепко прижимая к себе трясущегося от напряжения мальчонку, и едва не заорала от ужаса. По двору метались тени, заполняя воздух потусторонними шорохами и шепотом.

Да здесь вся деревня была упырями, уж расстарался кто-то!

Хозяин Данила, привязанный к оглобле, лежал в сугробе и, обнажив длинные белые клыки, шипел в мою сторону, словно разозленный кот:

– Не подходи, ведьма!

Я злорадно ухмыльнулась, смело подошла к нему и, поставив Анука наземь, прислонила ладонь к холодному лбу упыря…

Когда все закончилось, звездочки еще раз ярко вспыхнули и вернулись к моему пальцу. Данила словно проснулся от долгого летаргического сна, часто заморгал и испуганным взглядом обвел двор. Завидев приближающихся к нам чудовищ, вскрикнул и провалился в беспамятство. У меня дрожали руки и подкашивались колени. Упыри, почувствовав нашу слабость, обступили нас плотным кольцом. От ужаса я зажмурилась и заорала что было духу:

– Виль, Виль, спаси меня!

Вурдалак явно не слышал, но тут на зов из конюшни вылез совершенно пьяный Иван.

– Ванечка!!! – закричала я. – Осторожнее! Везде упыри! Они сейчас нас с тобой растерзают, сделай же что-нибудь!

Ваня растерялся, услышав сие заявление, но тут же тоненько завизжал:

– Асенька, что делать? Ой, меня кто-то за руку схватил!

Он попытался найти висящий на поясе меч, но, видимо, во время пьянки оставил его в сарае.

– Где мой меч? – голосил он. – Ася, я потерял меч! Какой я страж без моего бедного мечика?! Что делать, Асенька?

– Да наколдуй чего-нибудь! – недолго думая посоветовала я.

И Ванюшка наколдовал. Я почувствовала теплую волну магии, сладко пахнуло жасмином боевого заклинания, раздались сдавленные стоны, а потом грянула пугающая пустая тишина.

В этот момент из дома вылетел Виль с перекошенным от гнева лицом с двумя горящими глазами-угольками.

– Где?! – орал он. – Куда вы, маги недоученные, всех дели?! Куда дети исчезли?

Мы уставились на него.

– Как исчезли? – пролепетал Ваня и попятился обратно в сарай.

– Леший знает как исчезли!!! – голосил вурдалак. – Их в Училище бы в Стольный град отвезти! Такие бы воины-перевертыши получились!

– И сожрали бы они тебя по дороге! – попыталась возразить я тоненьким голоском, чтобы вурдалак не дай бог не услышал.

Ругался он долго и со вкусом, но потом все же сдался, признавая, что из новообращенных упырей воинов-перевертышей воспитать все равно не выйдет. Хотя бы потому, что первые не могут контролировать свои рефлексы и инстинкты, а последние их не примут в свое, заметьте, цивилизованное общество.

– Ваня, а что ты с ними сделал? – спросила я, когда мы успокоили Виля, развязали Данилу и нашли потерянный меч, завалившийся за сложенные поленья.

– Да не помню, чего я со страху наколдовал, – промямлил тот неразборчиво и безнадежно махнул рукой. – Наверное, отправил туда… ну, куда-нибудь.

Мы с перевертышем тревожно переглянулись. Здесь упыри жили на отшибе, своей деревней, которую все объезжают стороной, и только мы, путники чертовы, завернули. Сейчас же, если они перенеслись в людный город не дай бог такое начнется!

– Ты, Ванюша, глупее нашей Аськи! – констатировал Виль. – Это ж надо додуматься! Мы почти добились, чтоб перевертышей признали цивилизованной расой, как он такой кульбит выделывает! Да нас теперь всех перебьют! Люди-то упырей от перевертышей не отличают! Мы для вас все – опасность вашей драгоценной жизни. Теперь же мор начнется! Они же от людского запаха все с ума сойдут!

Меня перекосило: получается, все время, пока Виль находился в нашем с папашей доме, он облизывался на мою сладкую алую кровушку?

– Ваня, немедленно вспоминай, куда ты их отправил! – потребовала я. – Тогда мы сможем предупредить власти.

Ваня долго чесал затылок, цокал языком, но все было тщетно. Куда он услал чудовищ, вспомнить не выходило.

За всеми треволнениями мы даже не заметили, как забрезжил рассвет. Еще не утро, а какие-то непонятные грязные сумерки позволили разглядеть и двор и дом. Да, при дневном свете я бы сюда вряд ли заглянула, уж больно жуткими казались постройки.

– А где Пан? – спросила я, передавая задремавшего малыша Ване.

– Съели! – отозвался тот, принимая маленького хрупкого человечка, закутанного в большую серую шаль. На щеке у крохи алели три длинные царапины.

Не сговариваясь, мы с Вилем бросились в конюшню. Я ожидала увидеть едва ли не обглоданный скелет, подвешенный на крюк к потолку, но не представшую нашим глазам картину. Гном спал, подложив руку под щеку. Он храпел так, что сотрясалась земля, а из открытого рта по подбородку стекала тягучая слюна.

– Пан! – позвала я. – Пан, проснись.

Гном не реагировал.

– Пан!!!

Недолго думая вурдалак хорошенько пнул его ногой.

– Деньги в правом голенище зашиты, – вдруг запричитал пьяный приятель, – забирайте, только не бейте сапогами в живот!

– Просыпайся, алкаш! – пробурчал перевертыш.

Пантелей постарался разлепить глаза.

– О, ребята, – отозвался он радостно, – что-то случилось, а я где? – Он огляделся вокруг, поцокал языком и снова упал лицом в кучу грязной соломы, на которой спал.

– Да, случилось, – рявкнула я, – нас едва не сожрали!

– Всего-то, – протянул разочарованно гном, – а я-то думал, что и вправду что-то интересное пропустил!

– А этого тебе мало? – взвилась я.

– Да ладно, Аська, ты расстроена, расслабься. Хочешь, ко мне вместе с мальцом ложись, а? У меня тепло, – примиряюще предложил Пан, открывая полу грязного кафтана.

– Да иди ты! – плюнула я и, резко развернувшись, вышла на морозный воздух.

– А что я такого сказал? – донеслось мне в спину.

Через некоторое время Данила и Клавдия пришли в себя и рассказали нам, что случилось пару месяцев назад.

Сначала в деревне начался повальный мор скотины. Животные заболевали и падали замертво всего за одну ночь. Люди, охваченные паникой, собирались в маленькой церквушке и просили Господа о помощи. Через несколько дней стали умирать и сами жители. Обозленные на весь мир и Всевышнего, люди сходили с ума. Тогда кто-то и поджег церковь вместе с пастором.

В эту страшную ночь в семье у Данилы случилось горе: заболел самый младший из мальчиков – Коленька. Мучился малыш недолго, к утру отошел в мир иной. Все думали, что отошел… а он превратился в упыря и все семейство обратил. Очевидно, зараза давно разошлась по деревне, но только когда упыри сожгли храм, коснулась семьи Клавдии и Данилы.

– Печальная история, – констатировал перевертыш, – но типичная. Все из-за того, что Совет магов совсем за порядком не следит! Сколько деревень в Словении так померло. На моей памяти уже штук шесть.

– Виль, – хохотнул Пан, – ты же работаешь на Совет! На того, кто деньги платит, не гавкают! Особенно вурдалаки.

– Были бы большие деньги, – фыркнул тот, отворачиваясь, и добавил погодя: – За лай ответишь по дороге!

Надо было торопиться, и мы решили продолжить путь, не обращая внимания на стенания похмельного Петушкова. Жалуясь на прострел в спине, слабость во всем теле и больную голову, он пытался запрыгнуть на лошадь то с одной, то с другой стороны, но ее рост оказался непреодолимым препятствием. В конце концов Ваня зацепился одной ногой за стремя, со всего маха ударил бедную кобылку. Та, в свою очередь, пошла, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, пока не перешла в галоп. От неожиданности мы разинули рты, а Ваня с бешеной скоростью скользил по земле и орал диким голосом, пугая животное еще сильнее:

– Стой, кобыла проклятая! Стой, кому говорю! Ой, люди, помогите! Ой, нелюди, что ж вы ничего не делаете!

Последнее замечание, видимо, относилось к нам. Первым очнулся Виль, он кинулся на помощь и, схватившись за повод, остановил перепуганное животное. Петушков пострадал.

Судя по его словам, у него была вывернута нога, сломана рука, помяты ребра и выбит зуб, не считая огромных синяков на всем худом теле.

– А зуб-то как вылетел? – заботливо ворковал гном, укладывая его в доме на кровать.

– Да шерт его знает, – шепелявил помятый Ваня, – камушек попал, ударил, он и вылетел.

– Что ж ты рот так широко открывал? – спросила я.

– Посмотрел бы я на тебя, – обиделся Ваня.

Роль помятого, но живого героя его вполне устраивала.

– Слушай, Ась, а вылечи его тоже, – вдруг предложил гном, – упырей лечишь, а ногу да руку что, не сможешь?

– Попробую, – согласно кивнула я.

Тут Ваня заголосил, напрочь забыв, что минуту назад жаловался на ушибы:

– Нет, не подпушкайте ее ко мне, она меня так вылешит, что шивым до дома не доберушь! Я еще шить хошу! Я так много не шделал в этой шизни. У меня даже шенщины еще не было!

Тут он сконфузился, покраснел и замолчал, потому как вчера на пьяную голову хвастал перед друзьями своими любовными похождениями, а сегодня проговорился, и скабрезные развеселые истории оказались лишь пьяным трепом.

– Знаешь, что, – отрезала я, – не хочешь и не надо. Дождешься здесь делегации, выздоровеешь и поедешь вместе с ними в Данийю!

– Ну уж нет! – Ваня подскочил на кровати, позабыв про увечья. – Хошешь всю шлаву шебе?

– Эх, жаль, – стараясь сдержать торжество в голосе, усмехнулась я, – а я-то думала, что твою лошадь возьму.

– Шо?! Во тебе! – Иван показал мне огромную дулю.

Ехали молча. Наоравшись за ночь, разговаривать нам не хотелось. Ванечка тихо клевал носом в седле. Под глазом его наливался отвратительный фиолетовый синяк.

Виль пребывал в глубокой задумчивости, сосредоточенно изучал колеи на раскисшей дороге и что-то бормотал себе под нос. Я заметила, как на его смуглом лице ходят желваки.

– Виль, – позвала я, – что-то случилось?

Перевертыш отрицательно покачал головой и не ответил.

– Да ладно тебе, братуха, – вступил в разговор гном, – видим же, что нервничаешь!

– Это упырь! – резко бросил Виль. – Я обязан его найти!

– Чего? – уставилась я на него. – О чем ты толкуешь?

– Мор в деревне начался не случайно! Где-то по окрестностям бродит упырь. Они всегда так, сначала сжирают скот, а потом звереют и нападают на людей. Но если коровы погибают от его укусов, то люди-то становятся такими же, как и он.

– И что? – не унималась я.

– Я должен его обезвредить! – заявил Виль.

– Что-что?! – изумилась я. – О чем ты? Ты никого не должен искать! Ты должен проводить нас с Ануком в Фатию, а с этим вурдалаком, прости, упырем пусть разбирается Совет!

– Я – Совет! – вдруг заорал перевертыш. От неожиданности я моргнула и непонимающе уставилась на него, а Ваня резко вскинулся просыпаясь. – Это моя работа вылавливать таких тварей! Люди – дураки. – Я хотела возмутиться. – Не принимай на свой счет, Ася, – быстро оговорился он, – они не понимают, чем цивилизованный перевертыш отличается от дикого упыря.

– По-моему, ничем, кроме магической печати, сдерживающей звериные порывы, – заметила я, стараясь посильнее его уколоть.

– Много ты знаешь! Мы – вурдалаки, оборотни, перевертыши, а они – ошибка природы! – фыркнул Виль. – На нас из-за этой нежити в любой момент могут начаться гонения, а нам и крыть будет нечем. Вот тебе и цивилизованная раса. Я хочу его найти и уничтожить!

– Герой! – буркнула я. – Я тоже, к примеру, хочу обратно в Стольный град, но ведь никто не спрашивает о моих желаниях!

Во мне клокотала ярость. Если Виль действительно оставит нас в самом начале пути, то я не ручаюсь за благополучный исход всего нашего путешествия. Из нас четверых он единственный воин. Мне колдовать страшно. Ване мучительно. Гном и вовсе только языком трепать горазд. Кто же нас защитит и Наследника в случае нападения? Правильно, никто.

– Знаешь, – вдруг задумчиво произнес Пантелей, – тебе все же стоит найти кровососа.

– Да что ты говоришь! – злобно рыкнула я. – Давайте вообще все разбредемся по Словении! Да наплевать, что Анука ждут, а на нас надеются!

Я перевела дыхание и уже хотела продолжить свою отповедь, как Виль резко развернул коня и направился обратно в деревню. До нас донеслось:

– Через сутки я вас догоню!

Я беззвучно открывала рот, потрясенная происходящим.

– Он в своем уме?! – заголосила я, обращаясь к гному. – Да Совет нас на кусочки искромсает, если с Ануком что-нибудь случится! Я требую! Слышишь?! Требую, чтобы он вернулся обратно!

– Догони и скажи ему об этом, – спокойно предложил гном, прикуривая папироску и затягиваясь вонючим дымком.