Как поймать монстра. Круг третий. Книга 2

Узнать больше:

https://zimering.ru/htcm

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Книга не пропагандирует употребление алкоголя и табака. Употребление алкоголя и табака вредит вашему здоровью.

© Арина Цимеринг, 2025

© Оформление. ООО «МИФ», 2026

51. Человеческое сердце горит ярко, но быстро

На ночь витрина всегда закрывалась деревянной рамой с прорезями. Никакой практической функции это не несло, просто сигнализировало покупателям: подождите, мы еще не открыты. Утром покатый бок рамы поднимали, оголяя аккуратные стеклянные полки с керамическими подносами, включали мягкую желтую подсветку, а подносы заставляли свежей – Донал всегда начинал готовить за пару часов до открытия – выпечкой: яблочные пироги, нарезанный крупными слайсами бармбрэк, сконы с фетой, гуди с пудингом…

Закрытая на ночь витрина всегда напоминала Киарану большую хлебницу, которую открываешь утром, чтобы сделать себе завтрак. Уютная ассоциация. Домашняя.

Правда, несмотря на это и даже на то, что последние два года он жил на втором этаже пекарни, домом Киаран ее не считал. После того как мама не вернулась из поездки в Дублин, а сам он проснулся в пустой квартире, он больше вообще ничего не считал домом. А может, и того раньше: наверное, за столько лет маме все-таки удалось внушить ему мысль, что Кэрсинор не дом, а убежище. Место, где можно спрятаться от будущего. Не навсегда, конечно. Рано или поздно оно тебя найдет, но оттянуть неумолимую судьбу настолько, насколько сможешь… Вот чем был для Киарана Кэрсинор.

Тем не менее и пекарню, и ее хозяев Киаран любил. Никто не заставлял Морин и Донала о нем заботиться, но они заботились. Может, потому, что сами слишком рано потеряли Лоркана – тот был старше Киарана на пятнадцать лет и умер от ишемической болезни сердца в двадцать один, он почти его не помнил, – может, по каким-то другим причинам. Но они всегда с добротой и лаской относились и к матери Киарана, и к нему самому.

Тем утром, спустившись на первый этаж, он натянул куртку – непрогретый после ночи воздух заставлял зябко ежиться даже в свитере – и первым делом открыл витрину-хлебницу. Деревянная рама с уютным шуршащим звуком скользнула в пазухи. Тут же, на стене, Киаран привычно нашарил выключатель. Замигали лампы, и желтый свет полился в темное утреннее помещение магазина.

Зевнув, Киаран принялся за работу. Ежедневные одинаковые утра в пекарне – возможно, не то, как он хотел бы провести всю свою жизнь, но его вполне устраивало. Обзванивая заказчиков, принимая поставки, сравнивая расценки в оптовых интернет-магазинах, ведя учет – занимаясь всем этим изо дня в день, Киаран находил повторяющуюся рутину… безопасной. Здесь, в этих стенах, было его маленькое убежище.

Где-то в семь с улицы пришла Морин, стаскивая с головы капюшон и переворачивая табличку на двери на «Открыто». Киаран промычал что-то вместо приветствия, не отрываясь от чашки с кофе и от компьютера за стойкой, и она скрылась в кухне. Он почти оплатил корзину с новым текстилем – старый уже совсем никуда не годился, – когда Морин снова появилась рядом с ним.

– В городе снова туристы, – она вытерла руки о полотенце и сдула седую прядь с лица, – живут у Рори. Мы с Фанни встретили одного, представляешь, бегал… – Заглянув ему через плечо, она нахмурилась. – Солнышко, подожди, давай за занавесками на выходных съездим в Лимерик…

Киаран не обратил внимания на слова о туристах: иногда кто-то да проезжал мимо, останавливаясь в гостиницах вдоль семидесятой трассы, – здесь были красивые виды на залив, – но в Киаране новые люди всегда вызывали беспокойство, поэтому он предпочитал безопасное уединение.

Чуть позже в то утро, завязывая фартук, Киаран ничего не чувствовал. Не было ни одного знака, никакого фатального предчувствия. Мама и не говорила, что они должны быть, но Киарану все равно всегда казалось, что будут. Что у него екнет сердце, что, встретившись взглядом издалека, он почувствует, ну… что-нибудь. Но в то утро, оборачиваясь на зазвеневший колокольчик входной двери, пока шли последние секунды его прошлой жизни, он ничего не подозревал.

Если бы он знал – то, наверное, сбежал бы через заднюю дверь. Ломанулся бы через коридор, пугая Морин, выбежал бы на улицу, схватил свой велосипед, стоящий у скамейки, и что есть мочи закрутил бы педали – крутил бы, крутил, крутил, пока не выехал из города, пока не потерялся бы в холмах, пока не добрался бы до океана и не бросился бы вниз со скал, чтобы избежать все-таки настигшего его будущего.

Вот что бы он сделал, если бы знал.

Но вместо этого Киаран услышал звук колокольчика, обернулся, чтобы поздороваться с первым посетителем дня, и встретился с чужим взглядом.

И вот тогда – тогда оно и случилось.

Человеческое сердце горит ярко, но быстро.

Самые сильные, самые невероятные, самые потрясающие чувства – только человеческое сердце на них способно. Оно горячее, оно горит и своим жаром поддерживает огонь в других.

Других людей – метафорически. Леннан-ши – буквально.

Киаран знать не знал, чем человеческое сердце отличается от его собственного, и так и не получил внятного ответа. Что, его сердце горит меньше? Он меньше чувствует? Он неспособен на сильные эмоции? Это ведь неправда. Это ведь вранье!

Иногда, глядя на себя в зеркало, особенно в подростковом возрасте, он до рези в глазах пытался найти там хоть что-то нечеловеческое. Его там не было – и одновременно вот же оно. Прямо тут. На поверхности. Все говорили, что он очень красивый – как же Киаран от этого устал – и еще замечательный, вежливый, воспитанный мальчик. Красивый. Замечательный. Вежливый. Хороший. Всем нравится. А Тришу вы видели? Какая женщина! Не было в Кэрсиноре ни одного человека, который бы не помогал им. Не было ни одного человека, не симпатизирующего им. Когда мама появлялась в комнате, все взгляды устремлялись к ней. Когда люди видели Киарана, их руки сами к нему тянулись.

В тот момент, когда колокольчик только зазвенел, он знал, что, скорее всего, понравится посетителю – Киаран всем нравился. Поэтому Морин и просила его работать в зале: засмотревшись на него, они никогда не уходили из пекарни с пустыми руками.

А потом в зал зашел этот человек – и все изменилось.

Это место, этот город, его маленькое убежище перестало быть безопасным. Все оказалось бесполезным. Вся жизнь, проведенная здесь, скукожилась, смялась, словно ненужная больше бумажка, которую предстояло выкинуть. Прошлое перестало иметь значение.

– Денёчка! Слушай, умираю от голода. Есть у вас что-нибудь для пустого желудка?

А будущее перестало существовать.

Мама говорила, что это большая насмешка жизни: то, что они не могут выжить в одиночку, но и рядом с тем, с кем окажутся связаны, рано или поздно умрут.

«Тебе может не повезти. – Мама убирала волосы с его лба и целовала, а затем прижималась щекой. – Ох, детка. Люди бывают злыми, холодными, некоторые и вовсе не способны на эмоции. Их собственные травмы могут делать их жестокими».

Киаран не хотел никого – ни злого, ни доброго, ни жестокого, ни милосердного. От мысли, что когда-нибудь он встретит человека, от которого будут зависеть его жизнь и смерть, тошнило. От постоянных маминых историй тоже. Он не хотел, чтобы она их рассказывала. Они ругались, она заламывала руки, соглашалась… А потом рассказывала снова. И снова. И снова.

Про то, что леннан-ши – это зеркало нужд и чаяний. Про то, что леннан-ши – это вода для умирающего от жажды, пока он не напьется досыта. Если человеку нужна любовь – ты будешь ею, если он нуждается в музе – ты станешь вдохновением, если он одинок – ты станешь другом, лучшим из всех.

Сидя на полу гостиничной ванной и протягивая дрожащие от боли и отвращения пальцы к лицу, Киаран равнодушно подумал: ну, дружбы у них точно не выйдет.

Пальцы ничего не нащупали. У него не было половины лица.

Это больше ужасало, чем вселяло боль. Больно было в самый первый момент, когда вода, обернувшаяся раскаленным огнем, растворила мир и землю под ногами. Потом стало легче. Киаран знал, что так и должно быть – ему почти никогда не бывало больно. Когда пьяный придурок Майк Феллан сбил его на машине после выпускного, Киаран просто поднялся и отряхнулся. Его раны затягивались за секунды. Кровь тут же сворачивалась, а порезы затягивались.

Даже тогда, сидя в кругу из черт пойми чего, Киаран ощущал, что его тело медленно, но упорно стремится вернуть исходный вид.

– Если бы не я, ты бы и дальше миловалась с этой тварью. То есть, извиняюсь… с Киараном Блайтом.

Киаран прикрыл единственный оставшийся глаз. Он не знал, готов ли разрыдаться, или ему все равно – или это человеку за дверью все равно? Все смешалось в тугой комок из чувств.

«Ты не говорила, что будет так, мама, – неожиданно подумал он исступленно. – Ты не говорила, что за такими, как мы, охотятся. Ты не говорила, что таких, как мы, убивают».

– …Парня объявят в розыск. А нас выставят террористами по национальным новостям…

Но затем вернулся привычный цинизм, успокаивая мысли в голове и раздрай внутри. Ну, может, так даже проще.

Может, его просто убьют – быстро и безболезненно. И не будет всех этих историй, всего этого медленного угасания, равнодушия, голода, и он не растворится в небытии, когда его окончательно забудут. Просто пуля в лоб. Это ведь тоже вариант, мам?

Истерический смешок лопнул на губах вместе с кровавым пузырем. Хотелось пить и чтобы мама ответила, а вот страшно почему-то не было ни капельки.

С тихим скрипом яркий прямоугольник лег на темную, залитую кровью плитку и ослепил.

Это открылась дверь.

Так он и пытался думать.

Пытался сказать себе: плевать. Пусть делают с его жизнью что хотят. Они могут застрелить его, могут оставить в Фогарти-Мэнор связанным, могут просто развернуться и отправиться домой, отпустив на все четыре стороны, – все равно ему умирать, так какая разница?

Он пытался сказать себе все это, а спросил все равно другое:

– Миз Роген планирует меня убить?

Киаран немного презирал себя за этот вопрос. Звучало на самом деле жалко. Будто он готов был торговаться за собственную жизнь и примеривался к расценкам.

Он пытался сказать себе: плевать. Но отчаянная боязнь пустоты, которая последует за выстрелом, желание еще раз проснуться утром, ощущение, что он не прожил то, что могла предложить ему жизнь, – все это подтачивало самоуверенное «плевать» и скапливалось во рту вопросами.

– А ты как думаешь?

Голос у мистера Махелоны был очень низкий, звучный, как у какого-нибудь актера озвучки. Собственное сравнение развеселило Киарана, но это было истерическое веселье – забавно представлять, будто это говорит не человек, который может размозжить твою голову голыми руками, а только озвучивающий его актер, как в какой-нибудь видеоигре. Будто это все нарисовано, а на самом деле и мистер Махелона, и сам Киаран – герои франшизы от Naughty Dogs. Будто это квест, в котором можно сохраниться у костра, горящего посреди развалин старого поместья.

Будто вся эта история – про охотников, про существ, которых они убивают, про святую воду в лицо и горящие запястья, про путешествие в лес на машине с незнакомыми людьми – ненастоящая. И происходит не с ним.

– Я не думаю, что ей есть резон оставлять меня в живых, – чувствуя себя героем игры, сказал Киаран, словно и не о себе. – Она считает, что вас это погубит. Вы же охотники. Это то, что вы делаете. – Он уставился в огонь, пытаясь перебороть ощущение сюрреалистичности. – Убиваете нечисть.

Нечисть – это ты. Это ты о себе говоришь. Понимаешь?

Киаран понимал.

– Таких, как я.

– Таких, как ты… – Мистер Махелона прикрыл глаза, будто не хотел видеть его, Киарана, лицо, и хмыкнул: – Ты хочешь меня разжалобить, что ли?

«Тебе может не повезти. Ох, детка… Люди бывают злыми, холодными, некоторые и вовсе не способны на эмоции».

Человек в джинсовке и с закинутыми на лоб солнцезащитными очками. Человек, громогласно говорящий: «Денёчка!» Человек, смотрящий на него добродушными глазами. Человек, смотрящий на него безразличными глазами. Человек, способный раздавить его голову голыми руками.

Человек с низким голосом, звучным, как у актера озвучки.

Человек, которого Киаран ненавидел.

«Тебе может не повезти. Ох, детка…»

– Я не хочу умирать.

Признание вырвалось против воли. Слетело с языка, как секрет, неаккуратно выпущенный наружу. Киаран не успел себя остановить и ненавидел, насколько жалобно это прозвучало. Ненавидел, что так и не смог убедить себя, что ему плевать.

Он стиснул колени, натягивая веревку, – она резала кожу, словно острая леска, но Киаран с удовольствием подался навстречу боли, наказывая себя за сорвавшуюся с языка тайну.

Костер отражался всполохами в глазах мистера Махелоны, делая их почти рыжими, когда он повернулся к нему. Он, наверное, ничего не ощущал – кто его знает, Киаран понятия не имел, как это работает у людей. Не ощущал и не чувствовал, как молекулы воздуха между ними тяжелели, перегоняя не кислород, но что-то, чего нельзя пока объяснить наукой. Нечто, существующее не в форме атомов, ядер и электронов. Наполненное энергией пространство, для которого нет физических формул и уравнений; пространство, в котором Киаран мог дышать.

За которым будут тянуться все следующие дни и ночи в темном лесу, в старом неказистом доме, посреди заснеженной долины – он будет идти как на привязи, потому что не может не идти. Потому что с того момента, как зазвенел колокольчик на двери пекарни, у него не осталось выбора: теперь он был связан не полынной веревкой и не пистолетом у виска.

Этого еще не случилось, но Киаран знал, что в будущем, которое ему уготовано, будет именно так. И это – это он тоже ненавидел.

Человека перед собой – он ненавидел.

– У нас есть две мысли насчет тебя, – обыденно сообщил мистер Махелона, словно и не чужую смерть сейчас обсуждал. Киарану хотелось, чтобы он заткнулся, но Киарану нужно было, чтобы он продолжал говорить. Он сам сюда подошел. Сам спросил. – Какую хочешь услышать первой?

– Не думаю, что среди них есть хорошие для меня, – честно ответил Киаран, чувствуя себя так, словно сосуды в голове перегоняли не кровь, а густую концентрированную злость, – так что можете начать с любой.

– Ну, Джемма позволила тебе ехать с нами по одной простой причине. Если ты имеешь какое-то отношение к происходящему…

Да что за идиотизм. Призраки, амулеты, сны, голоса в голове. Они тут все – поехавшие!

– Я говорил, я не…

– …то гораздо проще тебе позволить самому нас вывести к эпицентру того, что здесь происходит, чем блуждать в здешнем тумане, – мистер Махелона не дал себя сбить. Что-то подсказывало Киарану, что, когда этот человек хотел договорить, он договаривал, даже ценой твоей жизни. – Заманивая нас в западню, рано или поздно ты нас к ней приведешь. А там уж, – он пожал плечами, – там уж мы разберемся.

Киаран никогда не проявлял эмоций ярко – Морин говорила, что он вырос очень интровертным. Киаран же считал, что те эмоции, которые у него есть, довольно просто держать в руках. В основном. Но если вдруг они вырывались наружу, то всегда быстро, нахлестом, словно волна. И, чувствуя, как эта горячая волна несет его, Киаран не мог ей противостоять.

– Это все играет против меня, верно? Я не имею возможности вам что-то доказать. Вы схватили меня, пытали меня, увезли из дома сюда, непонятно зачем и непонятно с какими…

– Не играй со мной.

Но волны всегда разбиваются о скалы. Скалы – они недвижимые, мощные. Неумолимые.

– Это ты выбрал меня, – сказал мистер Махелона. – И это ты, – он указал пальцем ему в грудь, – сейчас играешь против меня. Всегда есть вариант, что пока ты разговариваешь со мной, то пытаешься воздействовать на меня с помощью своей магии. Всегда есть вариант, что с каждым твоим словом, с каждым твоим взглядом на меня, с каждым моим взглядом на тебя я обрекаю себя на смерть.

Ты обрекаешь на смерть себя? Это было так смешно и одновременно приводило Киарана в такую ярость, что, будь у него храбрость, он… может, ударил бы его. Сбросил бы с этой лестницы и заслужил бы выстрел. Или, если бы умел, засмеялся ему в лицо злым, ненавидящим смехом. Но у Киарана не было ни того ни другого, и он просто попытался возразить:

– Леннан-ши не так…

Но скалы недвижимы и неумолимы. Мистер Махелона не дал ему даже этого.

– Не так устроены, я в курсе. Ты рассказывал. Но ты же не ждешь, что я поверю.

Не поверишь. Не поверишь, не проникнешься, не дашь Киарану ни капли воздуха, оставишь его хвататься за горло и умирать от удушья – вот что ты сделаешь. Даже если сказать тебе: знаешь, ты можешь убить меня прямо сейчас! И тебе ничего не будет! Не надо переживать! Ха-ха. Ты не поверишь.

Рано или поздно ты убьешь меня – но злодей здесь все равно я.

– Всегда остается вариант, что я от скуки убил двоих людей и планирую убить еще четверых, – рвано выдал Киаран, пытаясь успокоить едкие голоса внутри. – Всегда есть вариант, что у меня холодильник забит американцами.

– О, мрачное чувство юмора, – хмыкнул мистер Махелона. – Но это к Джемме. Она от такого тащится.

– А еще она любит обливать людей святой водой, – отрезал Киаран.

Мистер Махелона поправил его:

– Ты не человек, Киаран.

Что, его сердце горит меньше? Он меньше чувствует? Он неспособен на сильные эмоции? Это ведь неправда. Это ведь вранье!

Этот человек, человек, которого Киаран ненавидел, говорил с такой уверенностью, будто у него были все ответы. Ответы на те вопросы, которые Киаран задавал себе с самого детства.

Только ответы его – неутешительные, жестокие, от которых никогда не станет легче.

У Киарана всегда был рациональный взгляд на вещи.

Он не был суеверным и не верил в призраков. Собственное существование всегда занимало его скорее с биологической точки зрения, чем с эзотерической. Несмотря на то что он сам не был человеком, мир казался ему довольно простым и ясным.

Оказалось, что он заблуждался.

Оказалось, что мир вокруг полон монстров с разными лицами – с такими, как у него и мистера Доу, с такими, как у существ Самайна, с такими, как из рассказов охотников. Оказалось, что в мире существуют законы и правила, которые не укладываются в его знания о пяти фундаментальных взаимодействиях, законах Ньютона и эволюционной биологии. Оказалось, мир стоит того, чтобы его бояться.

Там, в лесу, лежа под деревом, он чувствовал, как страх пузырится под кожей, сводя с ума. Воздух вокруг звенел, и кто-то пожирал его жизнь, словно черпал из его груди ложкой с острыми краями и заставлял вздрагивать от накатывающей боли.

«Вот и все, – думал Киаран, не в силах рассмотреть больше ни снега, ни деревьев, ни места, куда упал. – Вот так все и закончится. Мама была неправа».

А потом он упал в темноту.

Мир стоил того, чтобы его бояться, но даже после того, как тот чуть его не убил, Киаран все равно боялся не его.

Эти люди рядом с ним, не относившиеся к нему как к человеку и напоминавшие ему об этом каждый раз, стоило забыться, – люди, которые, как он верил, рано или поздно его убьют, – сами они оказались кошмарно человечными. Поначалу Киаран пытался быть героем игры или фильма – отключиться от происходящего, словно все это заранее спланированный сценарий, в котором он заложник у злодеев. Но злодеи не вели себя, как мистер Эшли, и не вели себя даже так, как раздражающая, вспыльчивая, назойливая миз Роген.

Они вели себя так, что иногда Киаран и сам был готов поверить: это он, действительно он тут злодей, которому нельзя верить, даже если очень хочется. Словно он и вправду покусился на жизнь их друга, и теперь у них нет другого выбора, кроме как тащить его за собой и держать на привязи.

Это неправда, зло думал он ночью, уложенный в чужой спальный мешок, накормленный чужой едой, с чужими носками на ногах.

Это правда, думал он, наблюдая, как миз Роген и мистер Махелона разговаривают, склонив голов…