Как пал Дийнавир

Глава IV

Владен развел огонь в своей комнате в башне, приказал принести побольше воды и чистую одежду и долго смывал кровь с головы, плеч, груди… Ему казалось, что этому не будет конца. Воду в тазу сменили уже дважды, но она снова замутилась, стала ярко-розовой. Залитые кровью рубаху, штаны и куртку он разрезал и жег порциями в очаге, шепча заклинания и молитвы, чтобы темные боги не приняли эту жертву на свой счет. Ночь прошла в раздумьях и очистительных ритуалах. Под утро волшебник, изможденный, не до конца удовлетворенный своим бдением, подкрепился вином и уже готовился пойти узнать, как дела у Треллена, когда услышал тревожный рожок часовых. Вмиг позабыв про усталость, он бросился к окну.

Вид снаружи изменился. При слабом свете раннего пасмурного утра зубцы крепостной стены казались гигантскими нахохлившимися птицами, а вдали за стеной, во вражеском лагере, зябко помаргивали огоньки костров. Их было много и, казалось, на глазах становилось больше… И движения в той стороне тоже было чересчур много для такого раннего утра, для такого небольшого лагеря… Владен глубоко вздохнул, заставляя себя окончательно поверить тому, что видели глаза. К рассвету, под покровом сумерек и тумана, Аар привел к стенам Дийнавира большое войско, и теперь Дом на Перевале был осажден с юга.

На лестнице волшебник столкнулся с вестником, который спешил к нему. Он впервые осознал, что, пока Треллен болен, единственным распорядителем и владыкой здесь остается он, Владен, знакомство которого с осадным и оборонительным искусством ограничивается старинными легендами и обрывочными сведениями, которые ему раньше доводилось слышать. При мысли о том, что враги могут в любую минуту пойти на приступ, молодого мага бросило в холодный пот. Он двинулся вслед за посланцем и поднялся на стену.

Сверху зрелище выглядело еще менее утешительным. Туман понемногу рассеивался. Горные пики на юго-западе и юге были окутаны дымчатой вуалью облаков, которая делалась розовой и золотой от лучей восходящего за восточной грядой солнца. Неширокая дорога, ведущая к перевалу со стороны Семиречья и Аара, вынырнув из тумана, ползла в направлении Дийнавира сплошной шевелящейся массой. Везде, куда доставал глаз, толпились вражеские походные шатры, сколачивались навесы для лошадей, мелькали повозки…

– Где Маргоник? – спросил Владен у начальника караула и с острой тоской подумал, что предпочел бы лучше говорить с Барухой.

– Я посылал за ним… Вот он, господин!

Высокий черноволосый Маргоник уже поднимался к ним. За ним спешили еще трое – видимо, тоже сотники. Владену оставалось только с горечью покачать головой: он не знал почти никого из отцовских подручных и мог лишь гадать, на кого будет лучше положиться в эту минуту. Он оглядел пришедших – внешним и внутренним зрением – и решил, что первоначальный выбор был верен.

– Маргоник, наш господин Треллен болен и не может сейчас руководить защитой Дийнавира. Я – его наследник, но я не знаком с военной наукой. Будь с нами мой брат Гиннеан… – волшебник замолчал и не сразу сумел продолжить. – Я знаю, Треллен считает тебя своей правой рукой. Будет справедливо, если я поручу тебе распоряжаться всем, что касается войны, пока он не встанет с постели. Советуйся с другими сотниками и сообщай мне о том, что происходит и что ты собираешься предпринять. Все, кто сейчас здесь, пусть будут свидетелями, что я сам поставил тебя главой над гарнизоном Дийнавира.

Он говорил, ясно чувствуя сомнение присутствующих. События вчерашнего дня и нынешней ночи внушили им суеверный страх перед ним. Он не удивился бы, узнав, что его винят в болезни Треллена и приписывают ему жажду власти над Дийнавиром, которой у него никогда не было, или даже подозревают его в тайном сговоре с Ааром. Сейчас люди Треллена были озадачены его поведением – ведь он на их глазах устранился от верховодства, – и мысленно гадали, не продиктован ли этот поступок каким-нибудь присущим магам коварством, которого простым смертным сразу не распознать.

– Я повинуюсь, мой господин Владен.

Маргоник склонился к руке волшебника и почтительно коснулся губами перстня с гербом Дийнастинов. Это был перстень Гиннеана, погибшего наследника Дома на Перевале, теперь доставшийся Владену. Молодой маг постарался не выдать, какое облегчение он испытал от этой клятвы верности – не ему лично, а дому его предков.

Мужчины наблюдали со стены за густым и, на неопытный взгляд, беспорядочным копошением вражеского лагеря. Маргоник на ходу отдавал приказы, и Владен мысленно признавал их разумность. Он отстал от военных и устремил взгляд на северо-восток – туда, откуда должно было прийти подкрепление из крепости Маархут. Его человеческие глаза не могли видеть, что происходило за десятки эле отсюда, но тайное зрение, которым снабдили его боги и которое он развил благодаря урокам Куллинена, позволяло временами проникать и дальше. Сейчас он был истощен бессонной ночью, усилием, которого потребовало от него исцеление Треллена, и непрерывным внутренним бдением, которое одно могло охранить его от неожиданных искушений магии крови. Он прикрыл глаза и, призвав на помощь свое искусство, стал напряженно вглядываться в подвижную молочную пелену.

Она не была плотной, а скорее напоминала клубящийся туман, но по ней пробегало множество теней и образов, так что требовалось хорошо сосредоточиться, чтобы в конце концов проявилось именно то, что интересовало волшебника. Он увидел Маархут – крепость в излучине Андага, на обрывистом скалистом берегу. Гарнизон крепости показался ему вооруженным до зубов, но не похоже было, чтобы кто-то готовился выступать. От Маархут уходила широкая, наезженная дорога к переправе… Но самой переправы не было. Желтые, вздувшиеся волны Андага неслись сейчас там, где еще десять дней назад – Владен это точно помнил – были плавучий мост, а рядом – паром. Ближний к Дийнавиру, более низкий берег был где совсем затоплен, где сильно заболочен, и лишь у подножия гор местность, начиная резко повышаться, снова делалась проходимой. Такого разлива реки в этих краях не бывало никогда, да и сейчас не должно было быть. Если бы все объяснялось естественными причинами.

Владен посмотрел вслед Маргонику и тем, кто его сопровождал. Ему не хотелось говорить при всех о том, что помощи Гарселина Дийнавиру ждать не приходится. Нужно было сперва посоветоваться с одним Маргоником, а лучше бы – с одним Трелленом… Возможно, глава Дийнавира пришел в себя. Волшебник не был уверен, что старший Дийнастин уже способен на какие-то действия и рассуждения, но, в любом случае, пора было узнать, как у него дела. Оставив военных разбираться с намерениями противника, Владен спустился во двор и направился к усадьбе.

У входа в покои Треллена полудремали двое слуг. Видимо, Анека велел им постоянно находиться здесь на случай, если что-нибудь понадобится. При звуке шагов оба молодца встрепенулись, протерли глаза и, разглядев, кто идет, замерли в смятении. Прочитав по их лицам, что и дворня, и гарнизон вовсю строят предположения, почему молодой наследник накануне вышел из господской спальни окровавленный, Владен ощутил непривычно сильное раздражение. В нем говорила усталость и… кое-что еще, смутное, опасное, что ему приходилось с трудом обуздывать. Он без стука толкнул тяжелую дверь и вошел.

В комнате пахло душистым травяным отваром. Анека грозно привстал навстречу, но узнал волшебника и успокоился. Тело Барухи уже унесли, кровавые пятна затерли, простыни на постели сменили. Треллен спал, и в свете масляных ламп лицо его было осунувшимся, но уже не выглядело лицом умирающего. Владен привычно провел ладонями над неподвижным телом. Токи оказались теплыми и ровными, хотя и слабыми.

– Как он спит? Спокойно, без кошмаров?

– Да, господин. Только один раз застонал.

– Что ты сказал людям про Баруху?

Анека пожал плечами. Он был неглупым человеком, но не умел лгать.

– Что он был одержим темнотой, бросился с мечом на вас и господина Треллена, вот мне и пришлось его убить. Боюсь только, не все мне поверили.

Владен посмотрел в лицо лекаря и встретил мрачный взгляд его темных глаз.

– Так я и думал, что эту смерть истолкуют иначе, – сказал он, с трудом подавляя вздох. – Что говорят?

– Люди Барухи ропщут. Он был хорошим сотником, его многие любили. Его молодая жена на сносях, вот-вот родит… Словом, некоторые думают, что вы… виноваты в его гибели, а я стараюсь вас выгородить.

Волшебник смотрел на него, ожидая продолжения. Лекарь перевел дыхание.

– Что его кровь понадобилась вам, чтобы вылечить старого господина. Что вы… умывались ею и пили ее, чтобы колдовство действовало вернее.

Анека говорил все медленнее, видно было, что слова даются ему тяжело.

– С кровью всегда связана какая-нибудь ложь, – задумчиво ответил Владен. – Но наш господин Треллен жив, это сейчас главное. Можешь ты помочь мне еще кое в чем?

И он рассказал про "халлинобу". Глаза лекаря расширились.

– Мне нужны несколько человек, которые бы согласились обойти со мной весь дом. Добровольно, без принуждения. Можешь найти кого-нибудь?

Анека подумал с минуту.

– Побудьте здесь, господин. Я поговорю с людьми. Вас многие побаиваются, но никто не сомневается в вашем могуществе – после случая с воротами и после сегодняшней ночи. Я постараюсь объяснить им, зачем вы их зовете. Кто-нибудь да согласится.

– И пришли ко мне Маргоника. Мне нужно переговорить с ним наедине.

– Хорошо, господин Владен.

Маргоник принял весть о разливе Андага так, словно давно ждал чего-то подобного.

– Это не обычная война, – сказал он, и было видно, что у него тяжесть на душе. – В ней слишком много такого, против чего трудно сражаться обычным оружием…

Владен горько усмехнулся про себя. Маргоник, как и Треллен, даже не подумал прибегнуть к помощи мага, хотя прекрасно сознавал, что против Дийнавира воюет ночное колдовство.

Желающих помочь магу избавить дом от "халлинобы" в конце концов нашлось четырнадцать, поначалу они держались угрюмо и настороженно, но постепенно воодушевились. Завершив необходимые приготовления, Владен вызвал их во двор и обвел взглядом знакомые с детства строения Дийнавира. Над перевалом в этот час стояла зыбкая, неестественная для военной поры тишина. Высоко в небе застыло облако, похожее на одинокого всадника, нетвердо держащегося в седле, как будто раненого. В крепости и вокруг нее было относительно спокойно: воины Аарета не торопились идти на приступ. Видно, слуга Ночи ждал более подходящего часа.

– Ради очищения этих стен и кровли, – начал волшебник и зажег факел. Сладкий, насыщенный аромат трав, подмешанных в горючее масло, мгновенно окутал маленький отряд смельчаков.

– Ради очищения, – нестройно подхватили другие участники обряда.

И весь остаток этого пасмурного дня они ходили из зала в зал, из комнаты в комнату живой цепью, каждый – держась за плечо впереди идущего, спускались в подвалы и поднимались на верхушки башен, заглядывали в конюшни и амбары, призывая на помощь богов и солнечный свет, изгоняя тьму.

Вечером Владен приказал перенести свои вещи из башни в одну из комнат усадьбы. Он хотел находиться ближе к Треллену, опасаясь новых подвохов со стороны Ночи. Подозревая, что враг не станет повторяться, нанося удар в ту же цель, волшебник пытался просчитать, как будет дальше разворачиваться их магическое противоборство. Владыка Аара оценил знания и способности соперника и теперь делал все возможное, чтобы подорвать его силы. Вряд ли им руководила забота о собственном войске, которое могло серьезно пострадать от столкновения с сумеречным магом. Скорее, это был извечный соблазн одержать победу, подавить сопротивление, доказать свое превосходство. Аарет ясно показал, что не собирается ограничивать себя понятиями чести или колебаться в выборе средств. В своем абсолютном цинизме он видел всемогущество и был не так уж безоснователен, потому что, насколько знал Владен, все прежние его противники ломались именно тогда, когда понимали, что имеют дело с врагом, для которого нет никаких законов.

Волшебник еще раз прошелся по комнатам в том крыле, где помещались господские спальни, выполнил короткий, но мощный затворяющий обряд, а потом лег и забылся глубоким сном, в котором не предполагалось сновидений.

…И все же они пришли, просочились сквозь какую-то лазейку в плотном магическом коконе, обступили Владена, не давая ни провалиться в спасительный покой, ни проснуться. Они сменялись быстро, и по большей части волшебник ничего не запомнил, кроме безысходного отчаяния. Ему казалось, что кто-то одну за другой срывает с него оболочки, как шелуху с луковицы, шутя находит и разбивает затворяющие слова, но не магические, почти безличные, а самые главные – те, что делали его магом, наследником своего дома, человеком почитаемого в стране рода, просто человеком… Это была непривычная, неожиданная, страшная игра мгновенных соблазнов и искушений. Он еще не успевал осознать, что выбирает, а оказывалось, что уже выбрал и выбор этот гибелен и необратим. Молодой маг чувствовал, как все глубже погружается в темный, непрерывно меняющийся водоворот, сопротивлялся, но что-то связывало его по рукам и ногам, и в какой-то миг он понял, что это – необходимость противиться зову павшей на него прошлой ночью крови. Если бы не это, ему, скорее всего, не составило бы настоящего труда вырваться из-под власти чужих заклинаний. Но очистительный обряд не снял, да и не мог снять с него испытания, и, хотя весь прочий дом был теперь безопасен, душа Владена по-прежнему оставалась тем покоем, куда ужас проникал без особых трудов, несмотря на магические заслоны.

Волшебник погружался все глубже, корчась и судорожно ловя ртом воздух, каждый раз, когда удар ночной магии уничтожал очередную трепетную частицу его внутреннего существа. Его вынудили бороться с врагом и, одновременно, с самим собой, он чем дальше, тем больше понимал, что в такой борьбе у него нет надежды на успех. А когда все оболочки были сорваны и мир превратился в средоточие пульсирующей темноты, в которой чудом тлел какой-то дальний одинокий уголек, вдруг наступила тишина, боль отпустила, путы исчезли, и Владен неожиданно ясно почувствовал, что еще миг – и он сможет все. Все – в буквальном, переносном, каком угодно смысле. Проснись он сейчас – ни одного мадоринга или аарца не осталось бы на много миль вокруг и маска противника-чародея была бы сорвана. Запреты и законы вечерних магов отступили, им не было места в мире, где существовал столь могущественный и циничный враг, которого можно было победить лишь его же оружием. Все внутри Владена трепетало в предчувствии наступления полной, могучей и непобедимой черноты – желая и страшась. Он знал, что, когда это случиться, ему дано будет шагнуть в совершенно иной мир, где привычки и правила уже не будут иметь над ним никакой власти. Оставалось просто сказать "да" и, как только исчезнет последний свет, встать со своего ложа – и простым мановением стереть Аар с лица земли.

Но что-то еще теплилось в нем, что не давало произнести это короткое слово, и уголек все не гас, не позволяя тьме окончательно сомкнуться вокруг, и Владен все не мог проснуться…

Волшебник не знал, сколько длились эти муки. Наконец он обнаружил, что наваждение отступает, сквозь кошмарные видения просвечивают стены комнаты, в которой он лежал, сделал еще одно усилие – и сел на постели, вырываясь из плена. Его тянуло назад в сон, и он быстро, не задумываясь, вскинул ладонь к пламени светильника. Огонь не сразу опалил кожу, сперва отпрянул, но потом вернулся, обвил запястье, просочился сквозь пальцы. Владен скорчился от боли и убрал руку. Он сидел, баюкая обожженную ладонь и стараясь понять, что же с ним произошло. Это было нападение, он не испытывал по этому поводу никаких сомнений. Его снова застали врасплох – в час своего главного испытания он оказался одинок, вдали от учителя и братьев по ордену, рядом со смертельным врагом. Да, Куллинен готовил его к разным поворотам судьбы. Но даже Куллинену не могло прийти в голову, что с Владеном все выйдет так…

Но что же его спасло, удержав на краю, когда он готов был окончательно пасть? Что не дало изощренному соблазну полностью овладеть его душой? Это был долг перед кем-то… Перед кем?

Напрягшись, Владен вспомнил, что посреди прочих обрывочных сновидений ему являлся Баруха – то живой невредимый, то застывший с ножом в горле, то уже лежащий на полу, окровавленный… Волшебника захлестнула теплая волна благодарности к погибшему сотнику. Казалось, и мертвый, Баруха оставался верен ему тогда, когда отказало прочее – то, что Владен привык ценить и считать самым главным в своей жизни. Кровь погибшего от темных чар положила для молодого мага начало испытания, и это не обещало ничего хорошего. Но даже здесь Аарету не удалось рассчитать все до конца.

После мучительных сновидений волшебник чувствовал усталость и еще большую душевную тяжесть, зато теперь точно знал, что делать.

Он обулся, набросил на плечи плащ Гиннеана вместо сожженной прошлой ночью куртки и вышел из своих покоев. Руку то и дело окатывало болью, но голова была ясной.

Из-под тяжелой двери, ведущей в спальню Треллена, сочился слабый свет. Слуг поблизости не было. Владен тихо стукнул здоровой рукой в гладкую, потемневшую от времени дубовую доску. Спустя минуту осторожно выглянул Анека, зоркий и напряженный, словно и вовсе не ложился спать.

– Баруху еще не похоронили? – спросил Владен без долгих предисловий. Лекарь глянул на него прищурившись и, осознав смысл вопроса, замер.

– Не должны были. Касла, его ближайший родич, собирался это сделать завтра. Мне говорили, тело лежит сейчас в одном из амбаров. Семья Барухи не решилась осквернить дом: слишком многие слышали, что он поднял меч на своего господина.

Волшебник мрачно задумался.

– Ты говорил, его жена должна скоро родить?

– Да, господин. Это его вторая жена, Атин, а первая умерла три года назад. И сын Барухи от первой жены, Дамат, должен пройти посвящение через две недели.

Владен покачал головой. Беременная женщина и ребенок на рубеже между детством и взрослостью – какое раздолье, какая находка для ночного соперника из Аара! Да еще этот пресловутый Касла, о котором Владену уже доводилось слышать… Пожалуй, до утра дело ждать не могло.

– Я пойду туда, где лежит тело. Утром вряд ли удастся беспрепятственно подойти к нему, а зачем мне обращать оружие против людей моего господина Треллена? Кстати, как он?

– Почти все время спит. Однажды очнулся и звал тебя по имени. Я хотел послать за тобой, но он не велел.

– Ты уже рассказал ему о прошлой ночи?

Анека покачал головой.

– Хорошо. Я постараюсь вернуться как можно скорее. Если он снова проснется, не говори ему, как он был излечен и что случилось с Барухой. Я все скажу сам.

Лекарь кивнул.

– Остерегайся людей Барухи, господин! Они не любят тебя.

– Им и не за что меня любить.

Владен повернулся и пошел к выходу, чувствуя, как Анека провожает его взглядом.

Дверь дома едва слышно скрипнула, и из зыбкой полутьмы коридора волшебник попал в синеву холодной осенней ночи. Над Дийнавиром, над перевалом, который охраняла эта крепость, опрокинулся небесный океан в дымке частых мелких звезд, среди которых, словно запутавшиеся в сети рыбины, блестели светила покрупнее. Прозрачный ледяной воздух резанул легкие, дыхание перехватило. Молодой маг обвел двор цепким взглядом. Было темно, только на крепостных стенах, сложенных в незапамятные времена из крупных скальных обломков, дрожали огоньки сторожевых костров. Он вышел на середину двора, так что теперь мог видеть широкие ворота амбаров, и действительно заметил в одном из строений слабый свет.

Снаружи у входа стоял только мальчик лет двенадцати. Узнав Владена, он отпрянул.

– Иди спать, Дамат! – коротко приказал ему волшебник. – Тем, кто еще не прошел посвящение, не дозволяется быть в такое время у Врат. Почему твои родичи оставили тебя здесь одного?

Мальчик не ответил, а повернулся и пустился бежать через двор. Волшебник проводил его взглядом и нахмурился, подумав, что сын Барухи, скорее всего, пришел сюда самовольно после того, как взрослые отказались отдать его отцу даже этот долг. Владен дернул створку ворот на себя и вошел.

В изголовье погибшего горел факел, и по углам помещения были расставлены зажженные масляные плошки. Мертвое тело лежало на досках, ничем не покрытых и водруженных на сдвинутые козлы. Баруха был высоким плечистым мужчиной, и при жизни от него исходило ощущение добродушной мощи, но теперь он казался просто большим и тяжелым, страшно тяжелым – доски сильно прогибались под ним. Рядом со скорбным ложем стояла невысокая округлая фигура. При звуке отворяемых ворот она обернулась, и Владен увидел, что это женщина в просторном наряде, в нескольких платьях, надетых одно на другое, которые уже не могли скрыть большой, низко опустившийся живот.

При виде Владена, женщина покачнулась от ужаса. Волшебник переступил порог, прикрыл за собой ворота и остановился.

– Не бойся меня.

Вдова Барухи запрокинула голову и вдруг глухо и бесслезно зарыдала. Она была еще очень молодой – лет восемнадцати, не больше. Казалось, ей хотелось закричать или бросить ему в ответ что-то злое, но рыдания кривили ее рот, не давая произнести ни слова.

– Кто закрыл лицо твоему мужу?

Она по-прежнему не отвечала, только вдруг начала царапать и рвать платье на груди, будто задыхалась.

– Успокойся! – сказал волшебник мягко, но повелительно. Женщина замерла. В глубине ее глаз метались огоньки светильников. – Атин, я не собираюсь вредить твоему мужу мертвому, как никогда не вредил живому.

При звуке своего имени женщина вздрогнула, и из ее глаз наконец потекли слезы.

– Он сейчас – совсем не тот, которого ты знала. Я должен это исправить. Тебе лучше уйти отсюда ненадолго – ради твоего будущего ребенка. Даю слово: когда ты вернешься, твой муж будет вновь достоин того почета, который окружал его при жизни.

Владен видел, что Атин ему не верит, боится поверить. Он понимал ее и чувствовал острую жалость, и одновременно едва сдерживался, чтобы обуздать в себе растущую ненависть к властителю Аара.

– Атин, поверь мне: то, что говорит обо мне Касла – неправда. Правду, к сожалению, знаем только я и Анека, да еще твой муж, которому запечатали уста, чтоб он не мог замолвить за нас слово. Уйди, дай мне помочь ему снова стать собой перед Вратами в мир Заката.

Помедлив, она качнулась вперед, намереваясь выскользнуть на улицу, но тут ворота снова заскрипели, открываясь, и помещение вдруг наполнилось людьми. Не нужно было долго гадать, чтобы понять, что это ратники Барухи во главе с его родичем Каслой.

Касла оказался не столь рослым, как погибший Баруха, он выглядел скорее приземистым из-за своих широких плеч. Ему давно перевалило за сорок, и слава его в гарнизоне была громкой, но сомнительной. Он порой позволял себе ослушание, которое большинством осуждалось, но одновременно создавало вокруг этого человека ореол бунтаря, и яркость этого ореола, пусть и недостойная, притягивала тех, кто был падок на дерзость подобного рода.

Волшебник при виде Каслы и его товарищей с огромным трудом подавил раздражение. Атин, только начавшая проникаться к нему доверием, вновь замкнулась и замерла между Владеном и телом мужа странной неопределенной тенью, как будто мгновенно лишась лица. Мужчины сделали несколько шагов от входа и остановились. За их спинами в щели между створками ворот белела напряженная остренькая мордочка – лицо мальчика, которого Владен прогнал с его страшного поста.

Спутников Каслы оказалось довольно много, человек пятнадцать. Все они были свидетелями того, как колдовство заперло ворота Дийнавира, и теперь их бойцовское мужество обуздывалось трепетом перед силами, которые невозможно одолеть мечом. Владен понимал, что, получив приказ, они все равно бросились бы на него – отчаянно, безрассудно, – и не слишком обольщался. Но страха не испытывал: перед ним стояли люди, и у них были человеческие лица и души, за которые стоило бороться.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Касла. Он сказал это сдержанно, почти бесцветно, но не добавил обычного "господин", и все, кто был возле мертвого тела, заметили это.

– Кто ты такой, чтобы спрашивать своего господина, что он делает в собственном амбаре у тела своего слуги? – вопросом ответил Владен. Касла на мгновение смешался. Но от него ждали обычного геройства, и он дерзко вздернул подбородок.

– И что же делает господин у тела своего слуги, которого он убил?

Люди, бывшие с Каслой, замерли и затаили дыхание. На лицах некоторых мелькнуло одобрение, но и эти были ошеломлены.

– Я пришел отдать воину, погибшему на своем посту, долг дружбы и чести, как положено по обычаю.

Они смотрели на него с недоверием. Человек, поднявший оружие против своего господина, не достоин был ни встретить смерть с открытым лицом, ни лежать на широкой лавке в собственном доме, ни принимать почести от кого бы то ни было. Владен взглянул прямо в прищуренные глаза Каслы и продолжал:

– Я шел на проводы воина, но не увидел ни у Врат, ни за Вратами его соратников. А увидел только женщину по эту сторону смерти и ребенка – по ту. Почему ты оставил своего родича лежать здесь, если считал, что про него сказали ложь? И если ты поверил лжи, то почему сейчас пришел сюда?

Губы Каслы сжались в напряженную нить, он с видимым трудом разлепил их и ответил сквозь зубы:

– Не тебе упрекать меня в лицемерии, господин. Пусть жена моего родича Барухи уйдет, не то с перепугу родит раньше срока. А мы останемся и потолкуем по-мужски, если ты не забыл, как это делается.

Владен обвел пришельцев насмешливым взглядом, потом повернулся к женщине.

– Атин, я собираюсь рассказать этим людям, как погиб твой муж. Слушать это будет тяжело. Ради жизни своего ребенка ты можешь уйти, ради его чести – остаться. Ты мать, у тебя есть право и на то, и на другое.

Ее губы шевельнулись раз, еще раз, и только тогда она смогла прошептать:

– Я останусь.

Волшебник кивнул.

– Когда вы закрыли ему лицо?

Касла медлил с ответом, и ответил другой, детский голос:

– Сразу, как принесли сюда из спальни старого господина.

Владен сдержал вздох облегчения.

– Я свидетельствую перед богами и людьми: этот человек стал жертвой ночного колдовства и не совершал бесчестия. Пока он оставался собой, он был верен мне и моему отцу. На нем нет вины, и его следует хоронить как защитника этого дома, а не как изменника.

Мужчины, стоявшие позади Каслы, среди которых большинство были из сотни Барухи, теперь перешептывались и переглядывались. Владен чувствовал их растущую неуверенность. Наконец один из них промолвил:

– Но как все случилось, господин? Люди говорят разное…

Молодой маг кивнул и рассказал им почти все – опустив подробности своего испытания.

– Проклинайте не оружие, а руку, которая его направила, – сказал он. – Руку Аара. Делается все, чтобы этот дом пал, и делается именно так, как обычно делает Ночь: с помощью лжи, клеветы и тайных козней. Я снимаю с Барухи всякое подозрение в бесчестии. Но прежде, чем вы отнесете его в дом и совершите все необходимое, мне нужно взглянуть на его лицо.

Атин, до сих пор слушавшая, затаив дыхание, качнулась к мертвецу и протянула руку к полотну, закрывавшему его голову. Волшебник резким жестом остановил ее.

– Вот теперь тебе лучше уйти. Увидишь мужа позже – таким, каким знала при жизни.

Он отыскал глазами мальчика.

– Отведи женщину в дом, Дамат!

Тот бросил вопросительный взгляд на Каслу. Касла медленно кивнул. Он был бледен и выглядел озадаченным: понимание того, что, даже если волшебник солгал, эта ложь снимет бесчестие с его рода, боролось в нем с недоверием и враждебностью.

Мальчик взял мачеху за руку и потянул к выходу. Она подчинилась, напоследок пристально и испытующе посмотрев Владену в глаза, как будто хотела увериться в его искренности.

Когда ворота за ними закрылись, волшебник сделал Касле знак подойти. Тот приблизился, за ним потянулись и остальные. Встали вокруг, напряженно и вопрошающе глядя на Владена.

– Каким бы ты ни увидел своего родича сейчас, – сказал волшебник, обращаясь к Касле, но так, чтобы и другие тоже слышали, – помни: на нем нет вины, только злые чары.

Он осторожно стянул с мертвого льняной покров, и сразу несколько человек сдавленно вскрикнули, а Касла отшатнулся. При жизни Баруха был привлекательным смуглокожим мужчиной. Сейчас его лицо еще больше потемнело и напоминало маску какого-то злобного, нечеловеческого существа. Кровь вокруг глубокой раны на шее загустела, но не запеклась и была похожа на вязкую смолу.

– Возьмите себя в руки! – негромко, но резко приказал Владен. – И помогите мне.