Кадеты Точка Ру

Глава 1. Оживление на русском фронте

Жила-была девочка Неллечка и решила она стать ведьмой. Записалась в кружок юных волшебников, организованный новой учительницей Стеллой Яновной, и начала ходить на занятия. Сначала слушали про кентавров и лепрекончиков. Потом про суккубов и медиумов. А со второй четверти началось самое интересное: заклятия, первые упражнения по сглазу и, конечно, энергетическая подпиточка. Положишь нательный крестик в ботинок, под пятку, походишь несколько часов — и будто искорки в крови забегают, так и тянет начудить какую-нибудь шалость: чтобы цветок у географички завял, чтобы у завуча горло заболело или чтобы двоечник Бублин дёрнул за белобрысый хвостик задаваку Еропкину.

Известно, что древнее ремесло волшебника поражает новичка неожиданными возможностями. Сперва, когда играешь с подружками в бридж, начинаешь угадывать чужие карты. А потом даже внутренний шёпот слышишь — и вот, когда училка вызывает к доске, шепчущий невидимка подсказывает правильный ответ! Потом начинается самое забавное: можно делать так, чтобы другие поссорились, или чтобы ваза упала, или чтобы задавака Еропкина споткнулась на ровном месте. Словом, Неллечка уже после нескольких занятий в кружке юных волшебников возомнила себя настоящей колдуньей!..

Задавака Еропкина на занятия в кружок юных волшебников не ходит и Неллечку отговаривает. Говорит, что волшебники — это те же колдуны, а колдуны добрыми быть не могут. Нелля не верила Еропкиной. Она читала книжки про добрых волшебников, а ещё она обожала свою новую учительницу Стеллу Яновну. Ну какая же она злая? Она очень даже добрая. Остаётся с юными волшебниками после уроков, они вместе пьют чай с конфетами и зефиром. А как много знает Стелла Яновна! Нелля слушает её раскрыв рот. А у Еропкиной одно на языке. Глаза свои круглые вытаращит, белобрысый хвостик торчит:

— Нелля, не ходи в этот кружок. Мне не веришь, дедушку моего спроси, или Ваню Царицына, или Петю…

Задавака противная. Нелля никак не может понять, что нашли в этой белобрысой Еропкиной кадеты. Они иногда приходят к Наде в школу, а один раз Нелля слышала сама, как у Нади зазвонил мобильник и она радостно заверещала:

— Иван Царевич, куда ты пропал? Я соскучилась. А Петя, как Петя? Да, приду. Обязательно!

Красавчик Ваня Царицын назначает Еропкиной свидание?! С ума сойти! Конечно, Нелля давно знает, что Еропкина по нему сохнет. Она даже звонила Нелле, давно, правда, спрашивала, не знает ли она такого суворовца Царицына Ивана. И вот теперь — пожалуйста: «Я соскучилась!»

Нелля не маленькая, понимает что к чему. У Нади дед генерал, начальник училища, где учится Ваня. Вот Ваня и клеится к генеральской внучке. А Еропкина вся из себя, думает, что Царицын на неё запал. Детский сад…

Стелла Яновна сказала Неллечке, что она способная и из неё может получиться хорошая волшебница. Нелля и сама так думала.

Пока не «натолкнулась» на учительницу литературы Веру Кирилловну. Эта Вера Кирилловна как невидимая стена. На всех остальных Неллечкина магия действовала отменно, а против словесницы — ну никак. Казалось, будто невидимый купол защищал Веру Кирилловну от пакостей начинающей ведьмочки.

И вот после очередной неудачи, Неллечка в слезах прибежала к обожаемой Стелле Яновне и пожаловалась на Веру Кирилловну. И пришло время Стелле Яновне усадить Неллечку на диван, серьёзно нахмуриться, вздохнуть и рассказать юной ведьмочке о проклятой византийской защите.

И мы расскажем вам о ней. Только не так, как рассказала обожаемая Неллечкой учительница, а так, как повествуют об этом умные, правдивые и серьёзные книги.

Тысячу лет назад Византия пала. С Запада лезли дикие, безграмотные люди латинского папы. С Востока — горделивые в своей азиатской учёности безжалостные сарацины.

Она стояла в немом величавом ужасе беззащитных городов, в роскошном убранстве садов и пастбищ, как овдовевшая царица пред толпою варваров и еретиков. Поначалу, обступая, враги не дерзали коснуться её слепящей красоты. Но задние напирали — и кто-то первым протянул нечистую руку…

Империю рвали на части: в дикие леса Европы, в горы и пустыни растаскивали её сокровища по клочкам, по частицам. И в эти ночи повсюду: от Пергама до Стоунхенджа, от Мёртвого моря до Геркулесовых столпов, в чёрных мельницах и подземельях, в зачарованных дубравах и капищах — торжествовали колдуны, натравившие весь этот сброд на единственную в мире великую христианскую Империю.

Колдуны предвкушали главное: Империя пала, и теперь не будет на земле людей, защищенных незримыми доспехами византийской защиты, не останется под небом тех, кто закрыт от враждебной магии. Отныне всё человечество покорится волшебникам, чародеям и ведунам.

Но не тут-то было. Византийский дух, способный защищать от чародейской порчи целые народы, сохранился. У колдунов вновь начались неприятности. Особенно после того когда последняя византийская царевна Зоя вышла замуж за московского царя Ивана. Увлекшись политическими интригами в Европе, колдовская Лига[3] упустила время: в своих дремучих лесах, в заснеженных степях и северных болотах, в пещерах и пустыньках русские незаметно вырастили целое православное воинство ратных людей, вооружённых переселенцев и, что особенно страшно, монахов.

Каждый в этом воинстве был защищен незримыми духовными доспехами, оберегавшими от атаки враждебной магии. Неудивительно, что для Лиги колдунов Русь превратилась в страшнейшего и смертельного врага. Вот почему византийскую защиту стали называть «русской».

Веками Русь отбивалась не только от кочевников и рыцарей. Снова и снова колдовская Лига бросала на русcкий фронт сильнейших чародеев, плодивших ереси и заговоры. И всё же одиннадцать столетий взломать русскую защиту не могли.

Последние лет пятьдесят над разработкой оружия против духовной кольчуги русского типа трудился так называемый Лабруис — одна из крупнейших колдовских лабораторий. В 200… году специалисты Лабруиса плодотворно работали с пятью подопытными российскими школьниками, которых удалось заманить на учёбу в Академию Мерлина. Незабвенный профессор Гендальфус Тампльдор лично изучал этих детей, нащупывая слабые стороны загадочной русской души.

И вот в 200… году Тампльдор сделал великое открытие. Гениальный профессор нашёл «отмычку». Результаты эксперимента впечатляли: четверо из пяти подопытных детей полностью утратили русскую защиту и были без труда превращены в активных магов. Перевербованных славянских тинейджеров в Мерлине прозвали «янычарами».

Внезапная и неожиданно дерзкая акция российских спецслужб в сентябре того же 200… года помешала завершению проекта. Москва внедрила в Академию Мерлина несовершеннолетних агентов. Они добыли свидетельства того, что в подземельях Академии таилось капище, где совершались человеческие жертвоприношения. Русским удалось доказать, что благодаря этим жертвам волшебники получали у демонов-покровителей магические силы. Во время акции погиб сам профессор Гендальфус Тампльдор. Подопытных русских школьников вернули в Россию, где им пришлось давать показания в суде. Разразился скандал, по телевидению показывали девочку Асю, пережившую ужасы Мерлина. Она рассказывала о том, как её заставляли поклоняться идолам.

Возникла смертельная угроза того, что весь мир узнает о тысячелетней тайне Лиги колдунов. Тайна заключалась в том, что чёрные колдуны лишь разыгрывают вражду со своими «светлыми» соратниками для поднятия в обществе престижа так называемой «белой магии». По сути же, чёрные колдуны и белые волшебники служат одному хозяину — дьяволу. Только нечеловеческая энергия и ловкость нового ректора академии, молодого практика-ведуна Колфера Фоста, избавила Лигу от разоблачения. Пламя скандала удалось залить потоками заказных публикаций в мировой прессе. Замок на острове Лох-Хоррог пришлось продать студии Диснея, Академия Мерлина была официально расформирована. Однако удалось сохранить боевую организацию Академии под видом Института проблем нового века при ООН, во главе которого стал гроссмайстер Колфер Фост.

Наконец, позиции Лиги Колдунов сильно укрепились после того, как один из мощнейших чёрных колдунов современности, тёмный лама Бха Цха, принял решение легализоваться в новом, «белом» имидже и согласился взять на себя негласное руководство Лигой уже в роли светлого ламы. Господин Бха Цха перебрался с Тибета в Калифорнию, и к нему немедля устремились толпы политиков, банкиров, чиновников, актёров, писателей из Америки, Европы, Азии.

Уже через полгода после разгрома Академии Мерлина число сторонников Лиги колдунов вновь резко возросло. Вскоре Лига почувствовала себя в силах предпринять новое наступление на самом главном фронте. В Россию были брошены лучшие силы.

Глава 2. Детский праздник Хеллоуин

Странности в московской школе номер 1505 начались с того, что шестиклассник Никита Ступин, отправленный учителем труда в подвал за стремянкой, выскочил оттуда с восковым лицом. «Там морда светится, морда!» — без конца повторял мальчик. Учитель труда Семён Семёныч в сопровождении цинично усмехающихся старшеклассников немедленно отправился в подвал с фонарём. Полчаса разыскивался призрак, да тщетно. Наконец Семён Семёныч поскользнулся на свежевымытых полах у входа в подвальные помещения и пребольно ударился копчиком, после чего настрого запретил школьникам разыгрывать его байками о призраках и вампирах. «Начитались, золотая молодёжь, книжек про волшебников!» — говорил, потирая ушибленный копчик Семён Семёнович.

И всё же слух о «морде» разнёсся по школе стремительно, как мартовский грипп. Наиболее впечатлительные собирались в кучки, делали страшные глаза и шёпотом говорили, что в школе завелось настоящее привидение, которое точно явится через неделю, в канун общешкольного праздника Хеллоуина.

И вот эта неделя прошла.

Солнце зашлось в каком-то предсмертном, сплошном и кровавом закате. Кривой переулок застыл, прислушиваясь к недобрым шагам. Казалось, ничто не могло удивить старейших обитателей этого московского уголка. Дряхлый ворон, доживавший век под крышей доходного дома, отлично помнил, как рыскали когда-то по тротуарам страшные латышские стрелки в линялых шинелях, припоминал и крикливых, точно галки, комиссаров с хищными носами, торчавшими из-под пыльных шлемов. Позеленелый бюст Гаврилы Романовича Державина в тихом омуте сквера был и того старше: он видел ещё пучеглазых солдат непобедимой армии Бонапарта, сизых от галльской злобы и холода, замотанных в женские пуховые платки, визжащих и обдирающих мясо с палой лошади — вон там это было, напротив церковной ограды. А древний пятисотлетний дуб, уцелевший в библиотечном саду, не забыл и других завоевателей — кичливых, в жупанах и при саблях, с обвислыми усами и багровыми гордыми физиономиями. Помнится, потом по этой самой брусчатке ясновельможных гостей нагайками гнали из Кремля улыбчивые казаки князя Трубецкого.

Да, много разной нечисти повидала на своём веку стылая и мёрзлая, словно из твердокаменных пряников сложенная, Москва. Однако подобной гадости не видывала отродясь. Нет, и правда, — ведь не бывало доселе ни таких вот клыков окровавленных, ни когтей, ни ободранных спин! И притих над карнизом старый ворон, насупился бронзовый бюст, угрюмо замерло древнее дерево в сквере, глядя, как молчаливо и грозно двигались по Таганским переулкам… мертвецы с обнажёнными клинками в руках! По Москве шли настоящие мертвецы: вампиры во фраках, уродливые людоеды и полуразложившиеся мумии…

И невдомёк никому, что никакие не захватчики это. Просто сегодня детский праздник — колдовской детский праздник Хеллоуин.

В этот день, совсем как в прогрессивных демократиях Запада, дети английской спецшколы номер 1505 покрыли радостные лица кровавыми подтёками, магическими рунами и переводными татуировками. Сегодня вечером в актовом зале состоится большой концерт — праздничное шоу нечисти.

Вместе с толпой гостей на школьный двор вошёл непохожий на других мальчик лет четырнадцати. Слишком сдержанный для подростка: никакой разболтанной вялости, выдающей в тинейджере ранний половой опыт. Опрятный почти до неприличия, в чёрной военного кроя куртке при алых погонах, в брюках с широкими лампасами — ну да, ну конечно, это был кадет. Достаточно глянуть на стриженый славянский затылок, перехватить светлый взгляд, чтобы понять: здесь особая имперская масть, недобитая, уцелевшая офицерская поросль.

Нонна Семёновна любила подростков с выпуклыми презрительно-печальными глазами, с циничными улыбками и нервическим дрожанием ресниц. А этот пришлый был похож, скорее, на белобрысого медвежонка — даже двигался по-борцовски, чуть враскачку. Директриса поморщилась: аэродинамичный череп молодого человека, покрытый солнечным ёжиком, был украшен оттопыренными ушами отвратительно-розового цвета.

Между тем, чуткий наблюдатель, в отличие от директрисы школы Гантелиной, приметил бы, что молодой человек, невзирая на внушительную комплекцию, совершенно безобиден. В глазах его было то ласковое и немного виноватое телячье выражение, которое свойственно людям добрым и смиренным — правда, способным приблизительно раз в три года разозлиться так, что в радиусе размаха богатырского плеча не поздоровится никому.

— Петруша! — навстречу кадету выпрыгнула девочка с белобрысым хвостиком, категорично торчащим на макушке. «Ну, разумеется! — досадующе цыкнула Нонна Семёновна, наблюдавшая за кадетом. — Только к безумной Еропкиной могут прийти такие гости!»

Нонна Семёновна не любила Еропкину за её идиотскую прямолинейность. Но что делать? Дед — генерал. Родители в ответственной загранкомандировке.

Верзилка, увидев Надиньку Еропкину, зарделся от радости.

— Здравия желаю, боевой товарищ Надя, — едва слышно сказал он, стеснительно моргая. — Кадет Тихогромов для уничтожения школьных призраков прибыл. Вот посмотри, что я прихватил. — Он показал Надиньке небольшую, с детскую ладонь, видеокамеру. — Будем призраков сначала фиксировать, а затем уничтожать.

Надинька ткнула Петрушу кулачком в накаченный плоский живот.

— Петенька, такое творится! — она вытаращила глаза, светло-серые с тёмными ободочками, как у волчонка. — Дело супер-пупер срочное! Только послушай! Вся школа только и говорит о призраке. Вчера снова видели зелёное мерцание! В подвале! Мы просто обязаны исследовать этот подвал. Там завелась какая-то нечисть. Мы ведь не можем допустить…

Она прервалась на полуслове:

— А где Иван Царевич? Нет! Только не говори, что не смог приехать! Я не переживу.

— Царевич на кладбище, — вздохнул верзилка.

— Ах! — девочка схватилась за голову, ноги её ослабли и подкосились.

— Простите, неточно выразился! — кадет успел поддержать девочку под локоть. — У Царевича на кладбище… важные дела. Деловая встреча.

Надинька надулась:

— Так больше не шути, Петенька. У меня от страха чуть сердце не выскочило. Это что же получается? Ты в одиночку будешь призраков уничтожать в нашем подвале? Впрочем… — она придирчиво оглядела мощные плечи и налитые кулаки кадета Тихогромова, — если призраков немного, мы с тобой справимся вдвоём! Знаешь, что я придумала? Сейчас праздник начнётся. Ну этот, дурацкий. Мне дедушка не велел на него ходить. Я и сама не хочу. Но давай подождём, когда все рассядутся, и потихоньку спустимся в подвал. Никто мешать не будет.

Внучка генерала Еропкина потащила кадета через школьный двор к празднично украшенному подъезду.

— Пахнет у вас… как в детстве в деревне! — удивился Тихогромов и стал оглядываться.

— М-дя, действидельдо, — прогундосила Морковка, зажимая нос двумя пальчиками.

— Целую машину навоза зачем-то привезли? — удивился Петя. — Что это они решили в октябре клумбы удобрять, странно…

К корпусу младших классов жался «Зилок» с провинциальными номерами и чёрной жижей в кузове. А напротив, у главного входа, уже пестрела толпа: мигали лампочки, верещала чудо-рамочка, чуткая к металлам. Вокруг рамы бдили милиционеры. Гостей вежливо понуждали выворачивать внутренности рюкзачков и сумочек. Оно и понятно: по телевизору третий день говорили о просочившейся в столицу банде сепаратистов.

Петруша, приоткрыв рот, глядел на входные двери, в которые, позванивая холодным оружием, заходили и не спеша осматривались чудища — молчаливые, плечистые, и отчего-то действительно страшные, несмотря на дикие парики и пластмассовые бивни. Это были массовики-затейники, как пояснила Надя. Директриса пригласила студентов ГИТИСа поработать на празднике чудовищами, повеселить гостей.

Школьники приветствовали необычных клоунов радостным визгом. Первым преступил порог пожилой вампир в чёрном фраке с крахмальной манишкой, с голубоватым злым лицом, которое подпирал под самые веки негнущийся воротник. Следом, громыхая развалившимися ботинками, ввалилась громадина без шеи, с развороченной мордой — чудовище Франкенштейна, неладно скроенное из клочков рыхлой резины цвета мёртвой плоти. Из-под локтя у гиганта выскользнул вёрткий призрак заколдованного самурая с гнилым черепом вместо лица, с рукоятью азиатского меча, торчащего из-за спины.

Бородатый горбун в полумаске. Иссохшая ведьма в оборванной зонтичной шляпе. Двухметровый «скелет» с зазубренным клинком, торчащим между лопаток… Магнитная рамка истошно выла, поневоле пропуская скелета, опутанного ржавыми веригами, а за ним — низкорослого тролля в медном ошейнике с шипами.

Милиционеры, посмеиваясь, позволили ряженым пронести ворох бутафорских клинков, пару блестящих игрушечных арбалетов и длинный алюминиевый посох с мигающим кристаллом на верхушке.

В зале вдруг стало темно, гогот подростков заглох, лишь изредка кто-то смешливо икал и хрюкал. Наконец вспыхнули прожекторы, высвечивая ослепительный круг ярко-багрового занавеса. В сиянии света показалась на сцене новая учительница Стелла Яновна.

— Противная, — шепнула Надинька Пете, — не успела прийти, кружок волшебников создала, прикинь! — она посмотрела на Тихогромова с ужасом.

— Дети. Меня зовут ведьма Эстель, и я хозяйка сегодняшнего пиршества! — объявила она в микрофон. — Духи мёртвых будут веселиться вместе с нами. Давайте поприветствуем их! Да здравствует самая жуткая и весёлая ночь в году! Объявляю наш праздник открытым!

Покатились бешеные колёса барабанного грохота. Старшеклассницы открыли вечер безумным «Танго Лысой горы», наслаждаясь шансом показаться на публике в полуголом виде с плохо промытыми и растрёпанными волосищами. Бедный кадет как увидел, так и замер с отпавшей челюстью.

Но ведьма Эстель уже объявляла следующий номер: «Орки-придурки на пикнике». Под хрюкание группы «Раммштайн» орки-придурки прямо на сцене разрезали бутафорскую куклу директрисы бутафорскими же бензопилами (Надя шёпотом пояснила, что всемогущая мама Неллечки Буборц уговорила директрису согласиться на трюк с распиливанием).

Тем временем монстры-затейники прохаживались по рядам, кровожадно поглядывая на зрителей, которых это немало веселило. Кто-то бросал скоморохам конфетки, однако чудища, как и подобает чудищам, лишь злобно скалились в ответ.

Тут от толпы уродов отделился один из ряженых — юркий клоун в костюме мёртвого самурая. Забавляя толпу, артист сделал вид, что атакует милиционера, дежурившего у входа в зал. Выдернул из-за спины игрушечную катану — жутко красивую, ну совсем как настоящую — и, помахивая ей, стал медленно надвигаться на розовощёкого сержанта.

Старший сержант Пухов добродушно расхохотался и подмигнул клоуну в чёрно-красном кимоно.

— Й-йо! — выдохнул Самурай и наотмашь рубанул. Дети, сидевшие неподалеку от выхода, в диком восторге завизжали. Конечно, клоуны договорились с сержантом заранее: подыгрывая Самураю, милиционер правдоподобно захрипел и грузно повалился розовым лицом вниз.

Кто-то захлопал в ладоши. Прошла секунда, вторая… но милиционер лежал ничком и не собирался вставать. Зал стал затихать, улыбки на лицах медленно гасли.

Шутка затянулась.

Через миг во всём здании погас свет. А ещё через миг из заломленной руки второго милиционера вывалился пистолет «Макарова» и брякнул об пол. Сержант не успел даже прохрипеть в свою рацию.

Музыка на сцене резко сползла в тишину. Танцующие замерли на своих ходулях и через миг рассыпались. Стелла Яновна юркнула за кулисы. В наступившей тёмной тишине где-то на заднем ряду громко зашёлся непонятно как оказавшийся в зале младенец.

— Мне страшно, — прошептала Надя.

Кадет Тихогромов вытаращил глаза так, что заломило виски. В груди сделалось жарко и жутко, как на параде. Мягко, тошнотворно закружилась голова. Через силу улыбаясь, он склонился над Надинькой:

— Совершенно нечего бояться! Самые обычные террористы. Минут через десять нас освободят.

Надинька заморгала растерянно, вытерла слезинку под глазом, прижалась к широкому Петрушиному плечу.

— Надо посидеть немного, подождать. Даже интересно, не каждый день в заложники хватают! Скоро нас освободят, — подбодрил Петруша.

Надинька даже улыбнулась. Петруша был такой большой, невозмутимый и благостный, что рядом с ним просто не получалось паниковать. Генеральская внучка шмыгнула носом, тряхнула золотистым плюмажем на макушке. Ничего! В прошлом году мы ещё не такого натерпелись в чёрном замке Мерлина. Подумаешь, какие-то несчастные террористы. У них даже волшебных палочек нет!

Но уже через миг от Надиной уверенности не осталась и следа: рядом истерически расхохоталась молодая женщина. Она вцепилась ногтями в собственное лицо и завыла от ужаса. Лысоватый сосед справа тоже заныл, закрыл лицо руками и полез под сидение.

Петруша нахмурился. Подполковник Телегин рассказывал кадетам о чеченских смертниках, которые в Первую кавказскую войну ходили в атаку с самурайскими мечами, — это у «духов» такая мода была. А ещё Тихогромов разглядел, что поверх резиновой маски на лбу у Самурая и других чудовищ появилась короткая трубка с двумя окулярами. Устройство слегка подсвечивало лоб и щёки зелёным светом.

«Приборчик ночного видения. Так нечестно: духи нас видят, а мы их — нет», — хмыкнул кадет, осторожно переключая свою маленькую видеокамеру в режим ночной съёмки. Есть! Петруша улыбнулся, рассматривая в видоискатель серебрящийся силуэт Самурая, двигавшегося во мраке, будто в чёрно-зелёном дыму. В одной руке злодей держал дымящуюся катану, в другой — отобранный у милиционера пистолет. Видно было, что бандит не просто так бродит, а выискивает среди заложников крепких мужчин, способных помешать террористам.

Петруша поспешно поднял с пола чью-то тёмную накидку в блёстках и звёздочках, набросил на мощные плечи. Ура! По крайней мере, алых кадетских погон не видно. Вовремя спрятал свои знаменитые боксерские кулаки и видеокамеру под плащ — Самурай был уже рядом!

— Смотри в пол! — успел шепнуть девочке Петруша. А сам сделал плаксивое лицо и чихнул. Длинная сопля повисла на кончике носа. Видимо, это убедило Самурая в том, что пухлый мальчик в накидке со звёздочками безобиден. Злобно сопя под маской, бандит прошёл мимо.

Надинька обернула к Пете бледное личико с дрожащими губами.

— Всё не так страшно, — ободрил её кадет. — Я-то думал, у вас в школе правда привидения завелись, а тут — обыкновенные «духи». Эка невидаль!

Глава 3. Весёлый праздник разгорается

— Всэм свиньям оставаться на мэс-с-сте. И кто будет вставать, всэх р-рэзать будим. Я так хачу.

Зал выстудило ужасом. Слепящим лезвием резанул по залу прожектор и упёрся в ярко-рыжий пузырь, висевший под потолком. Это была хеллоуинская тыква из пластика, с пробоинами в виде глаз, с кривым оскалом. Здоровенный, метра два в диаметре, фонарь с оранжевым мерцанием внутри с самого начала шоу преспокойно висел над головами зрителей среди прочей мишуры, черепов да косточек. И только теперь все поразились тому, какая же страшная, злая рожа хохочет и пялится с потолка.

— Пас-сматрите в эту бомбу, — самодовольно проговорил и микрофон невидимый главарь. — Здэс много тротила и р-рэ-жавых гвоззздей. Ес-сли взорвём, всэ погибнете, всэ!

Зал взвыл, замерцали в темноте цветные огоньки телефонных дисплеев. «Да бесполезно, — подумал Громыч. — Мы же сидим почти на подвальном уровне, стены толстые, железобетонные, да ещё экранируют дурацкие жестяные украшения в виде советских космонавтов… Никакого приёма быть не может, даже милицейские рации небось плохо работают.

— Сидыте тиха, а то р-разззнесём всю школу, как разнессли в Бэслане!

«Хитрые басмачи, — досадовал Петруша. — Повесили бомбу на потолок, чтобы милицейские собачки не почуяли.

— Это ненастоящая бомба, — шепнул он Надиньке. — Они нас запугивают. Вот мамлюки глупые, это же бесполезно!

Надинька мужественно кивнула. Ей было неприятно: коленки начали гадко подёргиваться от страха. Хорошо, что никто этого не видит.

Петруша снова незаметно приник к видоискателю камеры и загрустил. Невесть откуда у террористов появились чёрные пакеты, из которых они доставали армейские бронежилеты, разгрузки и даже противогазы! Тихогромыч чуть не заплакал, когда увидел в руках террористов российские спецназовские мини-автоматы с глушителями!

Ещё минуту назад у «духов» было только холодное оружие. А теперь — смотри-ка! — чудовище Франкенштейна, потрясая жутко дорогим автоматом «А-99», перекрыло основной выход. У запасного выхода другая тварь, уже знакомый Людоед в наморднике: в одной ручище пистолет-пулемёт «Вихрь», в другой — обагрённый клинок.

По сцене скачками пронёсся долговязый Скелет в чёрном трико со светящимися костями, нарисованными по всему телу. Поверх хеллоуинского костюма уже нацеплен бронежилет и боевая разгрузка. Издалека светящийся остов в броннике смотрелся по-настоящему дико, но Петрушу волновало другое: под мышкой Скелет придерживал небольшой пятнистый чемоданчик. Да, совсем плохо. Специальный кофр для складной снайперской винтовки ВСК — вот что это такое!

Через секунду вслед за Скелетом метнулась Мумия, и тоже с чемоданчиком. Да откуда они их берут? Милиционеры проверяли всех, кто входил в зал! Как же «духи» пронесли в школу столько оружия?!

Оба снайпера скрылись за размалёванным задником сцены. Оттуда приглушённо загрохотало — так, будто по железной лестнице взбегали наверх. А через миг кадет поймал в объектив низкорослого горбатого Орка с крупной резиновой головой, с перепутанными пегими волосами. Негодяй неторопливо скручивал снайперский автомат ВСК с ночным прицелом.

В углу неподалёку от Орка копошился ещё один гад — террорист в костюме Колдуна, в капюшоне и с длинной фальшивой бородой. В правой руке, затянутой в грязную перчатку без пальцев, Колдун бережно держал некий предмет, напоминавший обычную «лентяйку» от телевизора. Что за странность? Петруша заметил, что пульт прикован к запястью Колдуна тоненькой блестящей цепью.

«Ого, — от волнения у Петруши взмок затылок, — да это же пульт подрыва тротила, заложенного в тыквенной башке! Колдун и есть главный взрывотехник в группе. Эхма…

Наконец из-за кулис на сцену по-хозяйски вышел главный душман — высокий стареющий Вампир с чёрными подведёнными глазами, с кровавыми пятнами на манишке.

— Ой… — простонала Надинька, прижимаясь поближе к Тихогромычу. Ей захотелось вообще засунуть голову ему под мышку.

Упырь в кровавой манишке глянул со сцены в зал и нагло расхохотался в микрофон:

— Какой же вы трусливий народ, вай! И даже на карачках полз-заете, как свиньи! А ну, пэр-рэстали ползать, да? Всэм сидеть на местах! И руки на голову палажили, я сказал!

В глубине сцены, за кулисами, включился слабый свет. К начальнику нечисти подбежала Ведьма, поднесла бронежилет. Упырь не спеша покрылся броней, рассовал по кармашкам разгрузки запасные обоймы и принял из рук помощницы великолепный автомат «А-100», штучно выпускаемый для российских спецслужб и заслуживший среди профессионалов доброе прозвище «Миксер».

— Сейчас хачу пасматреть, как врут ваши власти! И вы тоже должны знать вс-с-ся правда! — с этими словами Упырь повелительно махнул рукой. На край сцены вынесли телевизор. Изображения толком никто не видел, зато чёткий голос дикторши государственного телеканала разнёсся по залу:

— И снова к захвату заложников на Таганке. Как мы уже сообщали, террорист-одиночка захватил один из классов в школе номер 1505 в центральном округе столицы. Маньяк удерживает несколько старшеклассников в заложниках.

— Всэ слюшали, да? — прорычал Упырь в микрофон, перекрывая голосок дикторши. — Они гаварят, что здэс адын человек вас захватил! Только адын класс захватил, да?! Да пасматри, как они врут! Вся ваша власст и пр-резидент ваш одна ложь говорит!

— … Требований террорист пока не выдвинул, — будничным тоном, почти с улыбкой рассказывала телевизионная дама. — По данным силовых структур, у террориста нет взрывчатки и жителям соседних домов опасность не угрожает.

— Не угражает, да? — Упырь хлопнул себя по коленям. — Ну ха-ра-шо, сичас я пакажу, как никаму ни угражает! Мовсар, давай первую, дарагой!

Колдун тряхнул бородищей, вцепился в свой пульт, и… будто громовый пузырь разорвался над головами. Земля качнулась, заложники покатились на пол: потолок обрушился! Впрочем, пока нет — зато градом посыпались на головы бумажные фонарики и прочие украшения.

— Младший корпус взорвали! — завизжал кто-то во мраке.

Толпа обезумела. Дети и взрослые ринулись через сиденья, давя друг друга в темноте. И сразу сухо захлестали автоматы Франкенштейна и Людоеда, полосуя свинцовыми плетьми поверх голов. Повалились передние, через них покатились бежавшие следом; Франкенштейн с наслаждением опорожнил магазин, потом отработанным чётким движением перезарядил машинку и замер, готовясь засадить гвоздящую очередь — на этот раз прямо в людей.

— А-а, свиньи, назззад! — заревело в микрофон. — Сичас взарву нах… вся школа на куски пустим! А ну вс-сэ лежать! Лежать!!!

Голос Упыря пробился сквозь детский плач. Ему поднесли рацию одного из милиционеров. Милиция вышла на связь с террористами.

— Зачем взрываешь? Скажи сначала, что хочешь? — кричал мужской голос.

— Ты кто? Ты шакал, я с тобой гаварить не буду, — самодовольно произнёс Упырь. — Давай сюда твоего генерала. Ниже генерала или министра не хачу гаварить… Кто? Вай, слушай меня, генерал. Хараш-шо мы пошумели, да?! Тэпэр как па тиливизару гаварить будишь, что у нас взрывчатки савсэм нэт, а?

Упырю выкатили кресло на сцену. Усевшись, довольно расхохотался в рацию:

— Видишь, у нас есть савсэм много взрывчатки. И ещё осталось много, для всэх твоих свиней хватит. Давай, генерал. Давай позови к нам сюда президента, да? Слушай меня, я тебе серьёззна гаварю, если президент не приезжает сюда, я всю эту школу, нах… понял миня, да?

Собеседник, видимо, пытался что-то объяснять. Упырь уныло приподнял брови, отдалил рацию от виска, подождал пару секунд, потом раздражённо перебил:

— Слушай, помолчи, генерал! У нас в Москве чичири школы заминированы, генерал. Буду взрывать один школа, потом другой школа… Что хачу? Президента хачу. Пусть он со мной как мужчина поговорит.

Вампир почесал потную шею под маской и добавил:

— И хачу, чтоби сичас па тиливизару сказзали, что я визиваю сюда президента, понял? Если через полчаса па тиливизару не скажут, что я позвал на переговоры президента как мужчина мужчину, тогда я взрываю второй бомба, понял? Всё!

«Похоже, нам крышка», — обречённо подумал Петруша. Он знал, что ни в одной стране мира президенты не ездят на переговоры с террористами.

От этой мысли Тихогромычу стало прохладно и даже — уж не к слезам ли? — слегка зачесалось в носу. «Отставить! — приказал себе Тихогромыч. — Русский офицер не имеет права так запросто сдохнуть в заложниках у поганых «чехов» да ещё с внучкой начальника Суворовского училища. Держись, упырьё, сейчас мы вам все рога пообломаем».

Долговязый Людоед, скрипя ремнями, прошёлся мимо — Петруше ударило в лицо запахом душманского пота… и не только пота. Кадету показалось, что он почуял запах…

«Навоз! — Петруша вытаращил глаза, хлопнул себя по лобешнику. — Вот грузовичок-то зачем стоял! В куче удобрений «духи» провезли оружие в Москву. А милиционеры, наверное, не захотели копаться в навозе… Ночью террористы перетащили оружие из грузовика внутрь здания. Но почему моджахеды не устроили тайники прямо в актовом зале, где-нибудь за кулисами?»

Петруша почесал кончик носа, потом взъерошил ёжик на затылке, но разгадка не приходила. И вдруг осенило: «Да потому что знали: милиция будет проверять актовый зал! Вот и спрятали оружие в подвале, заранее! А теперь достали…» Так вот они какие, привидения!

Думать было нелегко: от детского визга в голове звенело и дёргало так, точно через уши протягивали колючую проволоку. Со сцены лупил прожектор — всякий раз, когда луч слепящей белизной выжигал ту часть зала, где сидел Петруша, ему казалось, что его глаза выдирают из черепа.

Да, это был настоящий праздник Хеллоуин — полноценная, яркая ночь ужасов. Террорист в костюме Франкенштейна отрубил у мёртвого милиционера голову и вынес на сцену на всеобщее обозрение. Голова была страшная, с чёрной струёй из носа. «Так сдэлаю с каждым, кто будэт себэ плохо вэсти», — заявил Упырь.

Смертница в костюме ведьмы, мстительное костлявое существо в рваной шляпе, развлекалась тем, что выискивала в зале красивых девочек, набрасывалась и пыталась изувечить, выцарапать глаза. Её боялись больше, чем боялись Самурая.

Пить никому не давали. Язык присох к гортани, губы сделались клейкими, но Петруша только покашливал да кряхтел, он понимал, что детям труднее терпеть жажду, чем здоровенному кадету. Чтобы занять мозг, Тихогромов старался слушать, о чём говорят террористы. Они часто повторяли русские слова: «муха», «шмель», «частота». Ещё Тихогромов слышал, как Упырь кричал в рацию на генерала, который вёл переговоры. Главарь «духов» ругался матом и орал, что если «этот ваш президент» не приедет сюда лично к десяти часам утра, то ещё один корпус взлетит на воздух, «савсем взлетит, ти миня понил, да?!»

И над всем этим адским действом тяжко покачивалась огромная рыжая тыква с хохочущей харей. Тыква скалила чёрные зубы и торжествующе поглядывала вниз — на воющих, обречённых подданных весёлого детского праздника Хеллоуин.

Глава 4. Царевич быстрого реагирования

Итак, на Москву опустилась последняя ночь октября. В эту недобрую ночь, когда ирландские домохозяйки вызывают духов темноты, американские пуритане рядятся в чертей, а ревностные мексиканские католики зазывают мертвецов на ритуальное угощение, в самую кромешную полночь, когда каждый колдун от Таити до Калифорнии непременно распалит чёрную свечку, чтобы порадовать даймонов, — на пустынной дороге, ведущей к одному из старых кладбищ неподалёку от столицы, замелькали голубоватые огоньки. Рычащая музыка донеслась раньше, чем из тёмного тумана показались силуэты мотоциклистов. Они были навеселе. У передового байкера к рулю была привязана сушёная козлиная голова. За спиной другого всадника сидела девушка с красными волосами. Она держала в руке зажжённую бенгальскую свечу и невнятно что-то пела по-английски. Третий ехал на античном советском «Иже», перекрашенном и аспидно-чёрный цвет.

Всадники побросали мотоциклы на обочине и сквозь дырку в заборе проникли на старое кладбище. Воздух казался застывшим, как густой холодец. Точно погребальные курганы, возвышались в темноте промёрзшие горы мусора: сваленные в кучу лапник, сгнившие доски и развалившиеся венки, отчего-то страшные, будто пропитавшиеся смертью.

— Оба-на! Добрый знак! — рассмеялся упитанный мотоциклист в распахнутой чёрной куртке, перешагивая через дохлую собаку, валявшуюся на дороге. Он закинул голову и припал к початой пивной бутылке.

— Сегодня прекра-асно, — скрипнул голос худого, страшно жилистого человека с серьгой в ухе и лёгкой сединой на висках. Он обернулся к девушке:

— Погоди, старушка Кэтси, сейчас будет совсем интересно. Всё сделаем по правилам, строго по правильным книжкам.

— Клёво. Как в песне Алистера Кроули, — заулыбалась, показывая десны, старушка Кэтси, тряхнула красной чёлкой и замычала: — Воршип зе хелл, хани, воршип зе би-ист…

Они направились в старую часть кладбища — туда, где не было ни потемневших пирамидок с красными звёздочками, ни новодельных гранитных глыб с поясными портретами покойников, зато сплошь торчали кресты.

— Йопа-попа, — сказал крупный человек с бутылкой. — Вона видишь, ангел валяется? Это мы в прошлом году завалили. Имели этого ангела бензопилой, потом расписали всеми цветами радуги. Прико-ольно было.

Старушка Кэтси, увидев расчленённого гипсового ангела скорби, затряслась от беззвучного смеха. «Старушке» не было семнадцати, она недавно пришла в группу Стардемона (так называл себя жилистый). Ей приходилось и раньше участвовать в ритуалах группы, но сегодня был первый «настоящий» выезд — на кладбище, по полному обряду… Кэтси бодрилась, часто отхлёбывала пиво из банки, энергично жевала «Субмарину» с сарделькой внутри. И всё же страшно было: говорили, что Стардемон однажды принёс в жертву Люциферу живого человека — больного бомжа с медведковской промзоны

— Через час остальные подтянутся, сразу после концерта — проговорил Стардемон, сбрасывая куртку. Стянул через голову драный свитер и остался полуголый, бело-голубой, как скелет, весь покрытый сеточкой татуировки.

— А мы покамест подготовим жертвенник. Какая ночь! Подарок, а не ночка.

Четвёртый, молчаливый подросток с опухшим лицом, в чёрной засаленной бандане, — хронический героинщик по кличке Бакс, работавший на Стардемона как зомби, — положил на могильную плиту небольшой мешок. В мешке кто-то завозился, послышался слабый писк. Подросток Бакс, нервно подёргивая ртом, достал из мешка белую кошку с рыжим пятном на спине. Кошка была придавлена основательно, аж язык высунулся.

— Сюда, сюда, — приказал полуголый Стардемон. — Вон и могилка искомая. Повеселимся сегодня… Для начала надо удалить чужие символы.

Он пошёл на крест, занося лопату для удара.

Неожиданно куча мусора у низенькой ограды зашевелилась — какой-то нищий, дремавший среди могил, поднял голову.

— Здесь… кто-то есть! — зашипела девица, скаля тёмные десны, утыканные мелкими острыми зубами. Она стала похожа на бешеного зверька.

Оборванец поднялся на ноги. Типичный московский беспризорник: растянутые треники, болоневая женская куртка, а под ней — грязная клетчатая рубашка до колен.

— Да это шпана мелкая, — рыхлый байкер лениво сплюнул. — В принципе, можно его вместо котяры… Чисто приколоться.

Оборванец тупо глядел на приближавшихся людей, изредка мотая головой.

— Ребёнок совсем обкурился, — усмехнулся полуголый Стардемон, подхватывая лопату наперевес. — Не убегай, мальчик. Мы с друзьями уже возлюбили тебя. Ты нам сейчас пригодишься.

Оборванец, кажется, и не думал убегать. Странная улыбка появилась на его чумазом лице. В разорванном вороте майки серебряной искоркой мягко полыхнул нательный крест. Мальчик не спеша вытащил из глубокого кармана поношенных треников правый кулак…

Лунный свет заискрился на коротких серебристых рогах ручной баллисты, бьющей на триста шагов. Нет, не детская рогатка — страшный инструмент спецназа, с упором в локтевой сгиб, с неимоверным растягом убойной струны: титановый шпунёк, пущенный из такой баллисты, насквозь пробивает стальной противень,[3] и, как подкошенный тростник, падает злодей, получивший шпуньком пониже спины.

На худом запястье оборванца блеснул офицерский хронограф, в ухе невесть откуда взялась клипса портативной радиостанции, мигнула голубоватой искрой.

— База, у меня пациенты, — тихо сообщил оборванец в бусинку микрофона, висевшего под глазом на пружинке. — Вызываю подкрепление.

Наконец все поняли, что оборванец с офицерским хронографом — никакой не оборванец.

— Стреляю метко, бью свинцовыми грузиками, — отрекомендовался мальчик в заношенных трениках и нахмурился:

— Итак, господа оккультисты, у меня важное сообщение. Под этим крестом в ожидании Страшного Суда спит русский патриот-генерал Скобелев. Никто из вас не подойдёт к этому кресту живым.

— Это… типа чё такое, а? — изумлённо озираясь на старших, промычал подросток с мешком.

— Ну щас! — прошипел жирный и, взрывая ботинками могильную землю, нагло полез в атаку. — Голову тебе отрежу! Лично!

Стремительным движением мальчик вскинул руку. Резинка-струна прогудела и хлопнула — в руке мотоциклиста смачно взорвалась бутылка с пивом. Разлетелись звонкие осколки, на кожаных штанах повисли хлопья пены.

— Это предупредительный. Следующий будет в глаз, — процедил оборванец, вкладывая новый заряд в резиновую петлю.

— Шты-а? Пар-рву гада! — взревел Стардемон, вздымая лопату. И снова тугая струна задиристо пропела, вспарывая воздух нехорошим свистом свинца… Всё, битва началась.

У Стардемона был пистолет, об этом знали все члены группы. Стардемон выстрелил дважды, почти не целясь: близко, не промахнёшься. Первая пуля прошла над плечом оборванца, ударила в надгробие, прямо в букву «О», точно в яблочко. Вторая пуля всё-таки зацепила мальчишку: на могильный камень брызнула кровь.

Выстрелы разбудили кладбищенского сторожа, спавшего в административном домике, за железной дверью. Старичок предпочитал не досаждать дикой молодёжи: стёкла в домике не били, инвентарь не воровали — и то ладно. Однако шум крик, выстрелы — это уже слишком…

Приехавшие через сорок минут милиционеры на месте ночного сражения обнаружили полуживого кота, с лунатическим видом доедавшего оброненную кем-то сардельку. На взрытом гравии темнел нож необычной формы, узкий и трёхгранный, с надписью «666» на рукояти. Кроме этого, сотрудники правоохранительных органов нашли пачку дешёвых сигарет, размокшую, со следами губной помады, самокрутку с анашой и, наконец, пистолет «Макарова» со следами крови на рукояти. Неподалёку, в мелком кустарнике, был обнаружен худой татуированный мужчина без сознания, с синяком в центре лба — как удалось выяснить впоследствии, — бас-гитарист группы «Адское семя» Сумбуков Алексей Витольдович.

Чуть подальше, в канавке на границе участка, был обнаружен ещё один раненый, также без сознания и с таким же чёрным синяком строго над переносицей. Его личность была установлена на месте. Это оказался ранее судимый за изнасилование гражданин Казахстана Шульц Михаил Владимирович, фактический владелец молодёжного клуба «Герасим и Мумия», подозреваемый в торговле наркотиками среди несовершеннолетних.

А ещё через полчаса в лесополосе неподалёку был задержан несовершеннолетний в грязной одежде, с лёгким касательным ранением бедра. Несовершеннолетний прятался в дупле и при себе имел складной охотничий нож, рогатку, несколько самодельных петард, мощный армейский фонарь и удостоверение воспитанника Московского суворовского училища, выданное на имя Царицына Ивана Денисовича.

Задержанный подросток даже не пытался объяснить, что именно он делал глухой ночью в районе кладбища и почему его правая нога задета пулей чуть выше колена. Собственно, из-за этой царапины его и нашли — на одной ножке далеко не ускачешь.

— Вот незадача: суворовец— а сатанист! Первый раз такое вижу, — удивлялся капитан милиции, когда задержанного привезли в отделение.

— Я не сатанист, — хмуро сказал мальчик.

— Конечно, ты не сатанист! — усмехнулся капитан. — Ты отличник боевой и политической подготовки, трам-парарам. А кошек на крестах распинать и на могилы гадить — это просто твоё хобби.

— Я не распинал, — буркнул задержанный. — И не гадил.

— Не хорошо обманывать старших, товарищ суворовец, — покачал головой капитан. — А с виду такой интеллигентный мальчик, будущий офицер. Ну ладно. Сейчас мы, трам-парарам, позвоним начальнику твоего училища… Жаль, конечно, будить уважаемого генерала среди ночи. Но делать нечего! Придётся срочно сообщить ему, чем занимается воспитанник московской кадетки в ночное время суток.

— Меня из училища отчислят, — мальчик поднял на капитана умоляющий, ангельски-синий взор. — Очень прошу Вас, не надо звонить.

— Ну? Что же ты можешь предложить? — участливо сощурился капитан.

Мальчик не мог предложить ничего. В кармане у него было рублей пятьдесят, не больше. Капитан вздохнул и стал набирать номер дежурного по суворовскому училищу. Мальчик сжал кулаки и низко опустил голову.

— Лучше скажи, где ты украл вот это? — милиционер ткнул красноватым пальцем в сверкающий хронограф. — Сволочь ты, суворовец! Трам-парарам-пам-пам! Ведь это с именной надписью часы!

Он прочитал выгравированную на крышечке надпись:

«За веру и верность. От руководства ФСБ России».

— Признавайся, у кого спёр, гадёныш?

— Это мои часы, — покраснев от злости, сказал мальчик.

— Ты мне кулачки не сжимай, — повысил тон капитан. — Я тебе мигом врублю правду в матку! Селезнёв, а не пора ли нам приковать суворовца наручниками к служебному унитазу, а?

В этот драматический момент за окнами отделения послышался истошный визг тормозов. У подъезда замер чёрный горбатый джип с пугающим номером, и выскочил из джипа плечистый пружинистый человек в чёрном костюме с искоркой. Искристо-чёрный не вошёл, а почти вбежал, едва не оттолкнул автоматчика на проходной — сунул капитану под нос скрипучее краснокожее удостоверение.

Кивнул на мальчика:

— Верните ему вещи и деньги.

Капитан чётко, без промедления выложил на стол американскую рогатку, пятьдесят рублей, офицерский хронометр и дорогущий радиотелефон с нацепкой для уха.

— Это всё? — спросил внезапный гость у мальчика. Тот кивнул.

— Быстро в машину.

Через минуту звероподобный джип увёз задержанного в неизвестном направлении.

— Это что такое было, в натуре? — спросил опешивший сержант.

— Это было с Лубянки, — нервно покашливая, ответил капитан. — Который в костюме, гм … в чине полковника ФСБ.

Сержант затих, захлёстнутый сильными чувствами. Наконец выдохнул:

— А… мальчик-то?

— Уж не знаю, — вздохнул майор. — Видать, совсем важная птица.

— Ёлки-попадалки, да это ж… сын президента! — побледнел сержант. — Я его сразу узнал. Глаза крупные тёмно-голубые, уши прижатые, лоб высокий… Одна кровь, товарищ капитан, я Вам точно говорю!

— Идиот, — укоризненно сказал начальник. — У президента нет сыновей. Единственно дочка имеется.

— А может, тут кремлёвская тайна замешана, а? — жарко прошептал подчинённый, вжимая голову в плечи. — Что если… не только дочка, а? Уж больно, товарищ капитан, мальчонка на президента похож!

— Помолчал бы ты, Задерищев! — вздохнул старший и уныло покосился на экран телевизора. — Сделай погромче, опять про заложников передают.

Глава 5. Широкий Хеллоуин

О том, что пришло утро, Петруша Тихогромов догадался, когда заметил, что сквозь щель под входной дверью пробивается свет. Лучики были неуместно радостными и тёплыми, точно из другой жизни. В зале стало светлее и страшнее. Было больно смотреть на грязных, запуганных людей, ползающих меж рядов. Две девочки, хрипло визжа, катались по полу, сцепившись в борьбе за бутылку с остатками минералки. Модный мальчик с клипсой в ухе пытался забиться под ковровую дорожку. Словесница Вера Кирилловна, бледная как смерть, тихо окоченевала от ужаса неподалёку от Тихогромова. Пожалуй, она давно умерла бы от страха, но рядом оказалась молодая мама с кричащим младенцем. Мама поминутно теряла сознание, и Вере Кирилловне приходилось подхватывать младенчика. Только это и заставляло несчастную держаться на плаву.

Моджахеды тем временем преспокойно делали утреннюю зарядку. Франкенштейн и Людоед отжимались на кулаках и приседали на кривых мускулистых ногах. Самурай долго медитировал, потом вдруг вскочил и начал танцевать, уродливо перекручиваясь и заламывая руки. Потом террористы достали коврики и начали молиться, тыкаясь резиновыми мордами в пол. Телевизор не выключали всю ночь, теперь на экран подавали картинки с четырёх видеокамер, установленных на разных углах здания. Петруша пригляделся: одна из камер глядела во внутренний дворик, вторая — на храм Мартина Исповедника, третья уставилась в сторону главного входа и последняя — на дымящиеся руины младшего корпуса. Неужели… Петруша приметил позади остывающих развалин едва заметный в дыму, крошечный силуэт танка «Т-72», перегородившего неширокий переулок. «Ура! Школа уже оцеплена, — обрадовался кадет. — Скоро наши начнут штурм!»

Около десяти часов утра случилось кое-что важное. Упырь снова говорил с генералом, тот в очередной раз умолял террориста «пойти навстречу», предлагал новые кандидатуры вместо президента. Упырь раздумывал несколько минут, почёсывая антенной висок и постукивая носком шнурованного ботинка по канистре с водой, которую моджахеды притащили для себя.

— Аи, ты меня надоел, — наконец поморщился главный «дух». — Я вижу, ваш президент такой трусливий, как жэн-щина! Я нэ хачу с ним говорить.

Петруня торжествующе сжал кулаки. Он не расслышал, кого именно «духи» потребовали вместо президента, Упырь назвал его имя слишком тихо. Должно быть, он вызвал министра обороны или известного правозащитника? В конце концов, это не так важно. Главное, что террористы больше не настаивали на невозможных условиях, не требовали к себе президента.

Петруше всё время казалось, что штурм вот-вот начнётся. Иногда ему чудилось, что за стенами актового зала что-то щёлкало и будто слышались быстрые шаги. Но время шло, и никто не проламывал танками стену актового зала, не спускался с потолка на тросах и не забрасывал сцену газовыми гранатами. «Наши хотят подготовиться получше», — успокаивал он Надиньку, совсем обессиленную от страха. Он тихонько объяснил ей на ушко, что людям, которые сейчас готовятся их освободить, нужно разведать оборону террористов, продумать всё так, чтобы заложники не пострадали. Кадет понимал, что нашим, как воздух, необходимы любые сведения о численности, вооружении и местоположении «духов». Тихогромыч терзался, ёрзал на стуле и даже грыз ногти. Ему было стыдно: здоровый кадет, будущий офицер, находится в зале среди заложников, всё видит, всё понимает, располагает ценнейшей информацией о моджахедах и никак не может придумать, как бы сообщить эти сведения своим!

«Морзянка? Вымпелы? Сигнальные ракеты? — Петруша растирал лоб ладонями и тихо стонал от бессилия. — Бросить в унитаз бутылку с шифрограммой?.. Ой, это уже бред. Ну почему я такой тупой? Вот друг Царицын давно придумал бы способ сообщить нашим и про снайперов, и про тыкву с тротилом, и, главное, про Колдуна с пультом в руке! А я только моргаю и губами чмокаю, а сделать ничего не могу…»

Больше всего бедному Тихогромычу хотелось, чтобы Иван Царицын оказался сейчас рядом.

Московское утро в начале ноября темнее самой ночи. Автомобильный гул наглухо обложил центр города, но Марксистская площадь, охваченная ярко-жёлтыми лентами, сдавленная бетонными отбойниками, была пуста, если не считать пары армейских грузовиков, раскоряченных поперёк. Вверх по Нижегородской ползли автобусы с омоновцами, лица парней от внутреннего напряжения казались сонными. Сбоку, посреди побуревшего газона, раздулись на ветру огромнейшие светло-серые палатки, в них толкались озабоченные люди в белых и зелёных медицинских халатах. В устье Большого Коммунистического переулка громоздился довольно грязный танк с белыми крестами на бортах. За десять метров до танка размахивали своими волшебными палочками дяденьки в форме автодорожных инспекторов.

Чёрный джип генерала ФСБ Севастьяна Савенкова мягко продавил гаишный заслон, прокрался почти до самого танка и, порыкивая, взобрался на высокий тротуар. Машина нырнула в скверик у библиотеки. Уставив моргающий глаз на крышу автомобиля, в которой, как в квадрате чёрного зеркала, отражалось облако в готическом кружеве ветвей, старый ворон с облегчением покачал головой. Старик Державин тоже заметил джип и с уважением покосился на открывшуюся дверцу.

Из джипа — разбитыми ботинками прямо в лужу — ловко выпрыгнул похожий на беспризорника подросток с чумазым и довольно мрачным лицом. Слегка припадая на левую ногу, заковылял из сквера в переулок — поближе к танку. Цепким взглядом впился в кирпичный флигель средней школы. Непорядок… Во втором этаже все окна разбиты! Развороченный младший корпус едва виден сквозь завесы сизого дыма… Ага, вот и пятнистые, будто смазанные фигурки спецназовцев: сидят на корточках в арке проходного двора. Давно сидят, уже головы повесили, стволы опущены в землю.

Понятно, что снайперы «духов» простреливают переулок насквозь. Может быть, прямо сейчас его берут на прицел оттуда, из чердачного окошка. Мальчик выпрямился, с деланным спокойствием скрестил на груди руки — грязные, худые и мускулистые, как у молодого индейского воина. Как хотелось ему оказаться там, среди заложников! Какой кадет не мечтает попасть в настоящую передрягу!

Надинька Еропкина позвонила вчера и испуганно сообщила про каких-то призраков в подвале школы. Иван тогда усмехнулся: после незабываемого посещения Академии Мерлина девочке повсюду мерещится нечисть, и предпочёл отправиться на плановое кладбищенское «дежурство». А в Надинькину школу счёл достаточным послать Петрушу Тихогромова.

А оказалось: не призраки, а гораздо интереснее! Настоящие «духи»! И почему Тихогромычу привалило такое счастье? В конце концов, это несправедливо. В училище именно Царицын подготовлен лучше всех. Стреляет почти без промаха, с лёгкостью клепает фигуры на турничке, хитрость и боевая интуиция — как у лисицы!

Окажись Ваня среди заложников, уж он бы продемонстрировал всему миру, что даже мелкий кадет способен крушить «духов». Если, конечно, этот кадет воспитан в духе имперского офицерства.

«Чехи» — тупые чабаны. Они способны резать только ленивых баранов и деградировавших федиков, развращённых демократией. Федики — это не солдаты, а мертвецы, ненадолго оживлённые вялым приказом начальства.

Настоящий русский офицер — разящий клинок в руке Отечества, выкованный в горниле имперского духа. Офицер имперской закалки способен в одиночку отправить на тот свет добрую половину любой банды.

«Отважный кадет, завладев оружием террористов, самолично уничтожил двоих бандитов и обеспечил блестящий успех всей операции по освобождению заложников».

Так написали бы в газетах. И снова Царицына пригласят на телевидение. В этот раз, может быть, президент лично вручит ему орден.

Кадет Царицын прижался к стене, чтобы отдышаться. Сердце барабанило, в голове звенели эскадронные трубы, руки едва не тряслись от возбуждения. Его вызволили из отделения милиции сразу же после звонка капитана в училище. Разве мог он на такое рассчитывать? Но зачем? Зачем его привезли сюда? Зачем прислали за ним полковника на джипе? А может быть, его попросят прямо сейчас пробраться в школу?

У Ивана были свои счёты с «духами». Ведь он … и сам бывал в заложниках! Правда, когда ещё сидел в животе у мамы и никак не мог навалять обидчикам по шее.

А теперь запросто бы навалял. Но вместо крутого, хитрого Царицына в дело замешался пентюх Петруша, добродушный увалень, неспособный на решительное действие. «Ой, чует моё сердце: не сдюжит бедный Громыч», — вздохнул в сердцах Иванушка.

— Да продлит Господь твои дни, вице-сержант Царицын, — послышался рядом негромкий приятный голос.

Иван вздрогнул.

Перед ним стоял сухощавый человек в чёрной куртке, из-под которой выглядывал ворот белоснежной рубашки и великолепный галстук. Засунув руки в карманы и покачиваясь на каблуках, человек поглядывал на здание школы сквозь узкие профессорские очки.

Савенков. Самый настоящий генерал Федеральной службы безопасности России. Самый умный человек в Галактике! В этом Иван был уверен на сто процентов.

— Что ты хмуришься, Царицын? Не рад, что тебя побеспокоили? — сощурился Савенков. — Пойдём в проулок, потолкуем спокойно. А то здесь уж больно хорошо винторезы пристреливать.

Пока шли, Ваня сообщил Савенкову, что среди заложников и Петя Тихогромов. Генерал заметно оживился.

Проулок был забит вооружёнными людьми. Торчала антенна спутниковой связи, под мусорными баками дремали служебные собаки.

Негромко переговаривались, даже посмеивались, коренастые люди в бронежилетах, с карающими орудиями в руках, с белыми повязками на предплечьях и бёдрах. Молодой снайпер, краснощёкий парень с лицом тракториста, тайком от начальства лузгал семечки.

— Скоро штурм? — Ваня посмотрел на Савенкова с напряжением, пристально.

— Нам нужна хоть какая-то информация изнутри. Численность бандитов, вооружение, схема минирования зала. Всё зависит от Петруши, — генерал развёл руками. — Я хорошо знаю вашего брата кадета. И понимаю, что для Тихогромова сообщить спецназу о бандитах — дело чести.

— Так точно, товарищ генерал! Кадеты не подведут!

— Я тоже в это верю. Но видишь ли в чём дело, уже ночь прошла, а никаких сигналов от Петруши мы не получили.

— Скорее всего, ваши люди просто не обратили внимания на эти сигналы, — уверенно сказал Ваня. — У нас есть специальные способы оповещения. Разработаны лично мною. Для скрытого взаимодействия кадетов в большом городе.

— Поэтому тебя и позвали, — кивнул генерал. — Мы тебя выручили, выручай и ты, брат Царицын. До сих пор никаких знаков заложники не подавали: ни фонариками, ни записками… Даже по трубам никто не стучал.

— Разрешите сразу приступить, товарищ генерал? — кадет Царицын важно насупился, достал из набедренного кармана блокнот. — Давайте по порядку. Воздушные шарики не пролетали?

— В каком смысле? — удивился генерал. — При чём тут шарики?

— Если писать мелким почерком на поверхности надутого стандартного шарика можно уместить параграф из школьного учебника или, к примеру, детальный план помещения.

— Н-нет… не было шариков.

— А кошек всех проверили? — Царицын сузил глаза. — Под хвостом у них смотрели?

— Ну, знаешь, Царицын, — генерал нахмурился, — если бы я не знал, что ты человек предельно серьёзный, то подумал бы, что ты неудачно пошутил. Сделай милость, объясни, при чём тут кошки?

— В школах часто живут кошки. Петруша мог приладить записку в самое укромное место и выпустить почтового зверя на улицу. Кстати говоря, проверенный способ.

Савенков поднял брови, задумался, но ничего не сказал.

— Далее, — рассуждал Царицын. — У Тихогромова наверняка рогатка при себе. Он мог запулить из окна жёваную бумажку с информацией. Проверяли?

— В зале вообще нет окон, — вздохнул Савенков. — Но в целом мысль интересная. Надо взять на вооружение.

— Товарищ генерал, — Ваня шагнул ближе, глаза его блеснули, — Тихогромов наверняка пытался подать знак. Он же кадет, поймите! Да любой мальчишка мечтает, чтобы его в заложники захватили. Это такой шанс проявить боевую смекалку!

Глава 6. Письмо в кружевном конверте

Измученная, обессиленная Надинька заснула под креслом, свернувшись калачиком. Очень хорошо, так её почти не заметно. Петя беспокойно оглянулся. Сбоку, совсем рядом, кто-то скороговоркой шептал, шмыгая размокшим носом, — незнакомая женщина с высокой растрепавшейся причёской, с окровавленными мочками ушей (видно, кто-то из «духов» уже вырвал серьги). Одной рукой женщина то и дело вытирала хлюпающий нос, а в другой руке, в мокрой ладони сжимала бумажный образок. Молилась с сухим, кашляющим плачем, закрывая образок ладошкой, чтобы не видели «духи».

«Молиться — это правильно, — подумалось Петруше. — Но почему, почему мы всегда об этом забываем? Ох, Господи… Ну пожалуйста, научи Ты меня, как передать нашим записку! Вложи в мою тупую башку хорошую мысль, ну прошу Тебя!»

Рядом с молящейся женщиной сидела молодая мамаша, прижимая к груди громко кричащего ребёнка. Она пыталась успокоить малыша, но, видимо, вконец обессилев, лишь легонько его покачивала.

— Заткни своего выродка! — к мамаше подскочила Ведьма и с размаху ткнула ей в грудь пистолетным стволом. — Ещё адын паследний звук, и стреляю.

Несчастная зажала младенчику рот. И подняла на Ведьму неожиданно твёрдый взгляд:

— Он уже молчит. Не надо стрелять. Видите, он молчит! Ведьма ушла в другой конец зала.

Прошло несколько минут, и ребёнок заплакал снова.

— У-у… Как задолбал этот крик! — Упырь сжал голову руками, потом раздражённо прохрипел в микрофон. — Эй, Вэдьма, забери эту маленькую орущую свинью, палажи в мешок!

Петруша помертвел от ужаса. Они хотят убить несчастного младенчика?!

— Нэт, я нэ хачу рэз-зать савсэм маленькие дэти, — задумчиво произнёс Упырь, словно отвечая Тихогромову. — Наш народ — оч-чэнь гуманный народ. Об этом должны понимать на Западэ. Наш народ не убивает маленькие дэти. Надо положить его в мешок и потом надо выпустить один жэнщина. Один жэнщина будэт нести мешок.

Молодая мамаша истошно закричала, изо всех сил прижимая к себе младенца. Чёрными от ужаса глазами она смотрела на Людоеда, который к ней приближался.

Петруша, кутаясь в накидку с блестящими звёздочками, беспокойно взглянул на спящую Надиньку и поглубже вжался в кресло.

Людоед не стал церемониться. Он подошёл к женщине, резким ударом сбил несчастную с ног. Потеряв сознание, она рухнула между кресел. Сидевшая рядом молящаяся дама едва успела выхватить из её рук ребёнка. Малыш неожиданно затих.

— Дэржи, сэчас сумку принесу, — скомандовал Людоед женщине.

И тут Петю Тихогромова осенило. Пока Людоед пробирался между рядов за сумкой, он быстро нащупал в кармане кителя маленький «дорожный» карандашик, быстро чирканул что-то прямо по белой пелёнке и ловким движением подпихнул ещё что-то поглубже в одеяло.

Женщина удивлённо на него взглянула и, сообразив, вдруг тоже очень быстро просунула под детское одеяльце свою маленькую орошённую слезами иконку. И очень вовремя. Людоед с большой клетчатой сумкой (в таких нынешние коробейники носят свой турецко-китайский ширпотреб) уже оказался рядом.

Петруша до боли сжал в кулаке крошечный карандашик. Людоед выхватил из рук женщины вновь что есть мочи завизжавшего малыша и сунул его головой вниз в клетчатую сумку.

В проулке зашумели, забегали медики. По рации объявили, что террористы выпустили из школы женщину с маленьким ребёнком, она несёт его в сумке.

— Хорошо, если там правда младенец, — пробормотал генерал Савенков, — а не какой-нибудь розыгрыш с детонатором.

Савенков ринулся было допрашивать уборщицу Гулю, которая принесла сумку, но девушка оказалась настолько напуганной, что только охала, прижимала смуглые руки к сердцу и просила пить. Даже собственную фамилию бедняжка вспомнила не сразу. Ясно было, что никакой информации о террористах от неё не добьёшься.

— Безусловно, у Тихогромова непростая задача, — сказал Савенков. — Заложники сидят там, точно в каменном мешке. Телефоны не работают. Даже переговорщики ещё не ходили туда.

— А почему? — сощурился Царицын.

— Видишь ли, Ваня, террористы потребовали к себе человека, который не смог приехать.

— Президента, что ли? — прямо спросил Иван. Савенков почесал кончик носа, посмотрел в глаза Ивану, но не промолвил ни слова. Сбоку подскочил человек в штатском, с характерной чекистской грустью в глазах. Пожал генералу руку, вопросительно покосился на Царицына.

— Разрешите представить кадета Царицына, — сказал Савенков

— Тот самый? Уничтожитель колдунов? — глаза молодого чекиста превратились в задорные щёлочки, и он с любопытством стал разглядывать Царицына. Но тут же, отвернувшись от кадета, негромко заговорил на ухо Савенкову:

— Снайперы у них очень высокого класса. Один где-то на крыше. Второй в окнах верхнего этажа. Работают с пугающей эффективностью.

— Что? Уже?

— Да, к сожалению. Два милиционера из оцепления и ещё водитель автобуса. Но самое печальное: нашего снайпера сняли с балкона. Во-он там сидел парень, да сдуру решил закурить, и зажигалка сбликовала…

— Товарищ генерал, разрешите поглядеть на младенца? — спросил Ваня.

— Да я уже глядел, ничего интересного! — махнул рукой молодой сотрудник. — Орёт как резаный, наголодался. С ним сейчас врачи занимаются.

— Лейтенант Ежевикин, проводите кадета Царицына к младенцу, — приказал генерал Савенков. — И, пожалуйста, окажите кадету максимальное содействие.

В палатку, куда принесли ребёнка, протолкнулись с трудом. Здесь было тепло, как в Ташкенте: вовсю жарили обогреватели. Поспешно разливалась по бутылочкам кисломолочная смесь.

Возле малыша суетился седобородый врач в роговых очках, с лицом добрым и красным, как у Деда Мороза.

— Надо скорее поменять памперс…

Ваня, морщась от боли в ноге, склонился над младенцем. Он смотрел на него испытующе и строго, будто младенец назло ему, Ване Царицыну, хранил молчание. Знал всё и молчал. Назло…

— Вы только поглядите, какой молитвенник, — вдруг заулыбался врач.

Малыш уже не плакал, сосредоточенно сосал из бутылочки кисломолочную «Агушу». А растроганный врач уже доставал из-под одеяльца маленькую, слегка размокшую иконку Казанской Божией Матери.

— Интересно, как его звать?.. — настороженно промолвил Иван.

— Минуточку… — распахнул пелёнки, врач повертел в руках какую-то маленькую бумажку и торжественно объявил:

— Перед вами — Петруша Тихогромов!

Ваню подбросило, как на пружинке.

— Скорее, скорее! Посмотрите, нет ли там других надписей?!

Несчастного младенчика жестоко разлучили с бутылочкой. Он уже не плакал, благо, успел засосать добрых сто граммов и теперь только благодушно выпускал наружу молочный дух, слюняво улыбался и совершенно был равнодушен к тому, что взрослые дяденьки разглядывают его чуть не под микроскопом.

— На спине ничего не нарисовано? — Иван едва не подпрыгивал от нетерпения — А на боку, может быть, знаки какие-нибудь? Нет? Совсем нет?

— Никаких знаков, — доложил врач, оглядев напоследок нежно-розовые пятки.

Кадет в изнеможении повалился на стул, сдавил пальцами виски:

— Должен быть знак! Не зря же Петя написал своё имя на памперсе! Стоп! Икона, быстрее… на обороте что-нибудь есть?!

— Н-ничего, совсем ничего, — грустно сказала медсестра, разглядывая образок на свет. Она опять склонилась над малышом и заохала, и запричитала:

— Ах, батюшки святы! Посмотрите, сколько надул! Тяжесть-то какая!

А Ваня Царицын понуро побрёл к выходу. Да, не повезло. Даже на Петруху бывает проруха. Видать, Тихогромыч успел только пометить младенчика, а депешу так и не смог вложить в кружевной конверт.

— Ох, что же это?! — за спиной визгнула медсестра. — У него в памперсе — бомба!

— Хи-хи! Это не бомба, — несолидно хихикая, Ваня поднял выпавшую из обкаканного подгузника чёрную коробочку — небольшую, размером с детскую ладонь. Прижал к груди и, пританцовывая, поскакал по раскисшему газону к джипу генерала Савенкова.

В джипе имелся телевизор с крошечным экраном. На просмотр Петрушиной видеокассеты сбежалось ещё два генерала, два полковника и один заместитель министра. Набившись в автомобиль Савенкова, смотрели в гробовом молчании, а у одного из полковников — седого «афганца» в белёсом городском камуфляже — даже рот периодически приоткрывался, испуская глухие междометия, особенно когда в кадре появлялась огромная тыква, опутанная проводами.

Полковник с открывающимся ртом щёлкал камерой, фотографируя террористов прямо с экрана. Второй, в запотевших от волнения очках, судорожно чёркал фломастером в блокнотике, размечая схему зрительного зала. А Савенков только цокал языком: «Аи да Тихогромов! Настоящий засланный казачок!»

— Ну, что будем делать? — спросил очкастый полковник с фломастером, раскладывая перед генералами план помещения, испещрённый условными значками.

— Что делать? — отозвался Савенков. — А знаешь, брат… достань-ка мне срочно модную шляпку. Вот такую!

И он ткнул пальцем в экран, на котором застыло изображение страшной ведьмы в носатой маске. На голове у ведьмы была чёрная шляпа с драными полями, закрывавшими уши и даже плечи.

Плёнку, отснятую Петрушей, передали в Кремль. Вскоре был готов план предстоящего штурма. Проанализировав видеозапись кадета Тихогромова, генералы уже совершенно отчётливо представляли себе, где находится каждый из террористов, чем вооружён и как настроен.

И вот, когда пришло время отдавать долгожданный приказ о начале штурма, из-за мутной Яузы появилась чёрная машина с проблесковым маячком и тонкими усиками антенн.

Из недр машины выпрыгнул молодой чиновник, почти красавец, все знали, что в кремлёвской табели о рангах он занимал одно из самых высоких мест. Подбежал к генералам, толпившимся возле схемы подземных коммуникаций, разложенной на капоте савенковского джипа, быстро, не глядя в глаза, по старшинству пожал руки и сказал:

— Штурм откладывается. Возможно, отменяется. Террористы запросили себе человека, с которым они готовы вести переговоры. Человек уже в пути.

Несколько секунд генералы молча таращились на чиновника, медленно багровея.

— Какие ещё п-переговоры, мять-пере… — начал было бывший «афганец» в камуфляже. Савенков быстро дёрнул его за руку, спасая от неминуемого увольнения.

— Простите, здесь какая-то ошибка, — быстро и громко заговорил Севастьян Куприянович, стараясь перекрыть немые матюки, уже срывавшиеся с искривившихся уст двух других генералов. — У нас всё готово к штурму, террористы как на ладони. Будет минимум потерь. Мы знаем, где у них взрывчатка, понимаете? Переговоры совершенно не нужны!

— Я повторяю, штурм отменяется! — повысил голос высокопоставленный. Он начальственно улыбнулся, отчего родинка на его щеке нервически дрогнула. — Через сорок минут приедет переговорщик.

— Сорок минут?! — вспылил камуфляжный генерал. — Там же людей убивают, там раненые! Вы меня извините, я Вас очень уважаю, но… я подчиняюсь министру обороны, понимаете?! А министр мне приказал подготовить штурм!

— Министр обороны сидит у меня в машине, — усмехнулся высокопоставленный. — Вот распоряжение Верховного Главнокомандующего.

Он протянул номерную гербовую бумажку с оттиском резиновой печати, темневшей на месте президентской подписи.

Глава 7. Мальчик вместо президента

Ровно через сорок минут с влажным шипением подкатила ещё одна чиновничья машина с пульсирующей лазоревой молнией на крыше, а за нею — грязный микроавтобус с логотипом СЫЫ. Из первого автомобиля пружинисто выскочили два плечистых господина, извлекли из салона щупленького чернокудрого юношу в бежевом плаще и, зачем-то прикрывая собственными телами, повели в сторону оцепленной школы.

Микроавтобус изверг из себя специального корреспондента всемирной службы новостей, рыжую англичанку с лошадиным лицом и мужской фигурой, а следом за ней — пухлого оператора в красной кепке и засаленной кожаной куртке.

Оператор сразу начал работать: он снимал на плёнку, как плечистые господа прилаживали складную лестницу к разбитому окну кабинета географии на втором этаже. Худощавый юноша, путаясь в полах бежевого плаща, взобрался по лестнице и исчез в окошке. Журналисты полезли следом.

Вскоре стройный брюнет, потряхивая вьющимися волосами, широким уверенным шагом вошёл в школьный полутёмный зал, гудящий и жуткий. На глазах брюнета темнела широкая повязка, надетая кем-то из террористов, — однако даже с завязанными очами великий фокусник Лео Рябиновский двигался так уверенно, будто внутренним зрением проницал окружающее: и звуки, и лица, и души людей. Он переступил порог… Бледное лицо юного волшебника на миг исказилась гримасой не то сострадания, не то отвращения. В зале нестерпимо пахло мочой и смертным потом измученных, униженных заложников.

Петруша поглубже вжался в кресло. Он подивился особому выражению, промелькнувшему на высоколобом лице юного колдуна. Безумная отвага, острейшее сочувствие к заложникам, яростное желание помочь несчастным — всё это вмиг запечатлелось на лице юноши. Вспыхнуло и … застыло, будто прекрасная, благородная маска. Откуда взялся здесь этот колдун? Что он здесь делает? Он что, среди террористов? Но тогда почему так оживились дети-заложники? Хорошо, что Надинька всё спит. Силы покинули бедную девочку. Пусть, пусть спит. Петя знал, что Ваня Царицын давно хочет свести счёты с этим гнусным волшебником. Но Вани здесь нет. Значит, ему, Пете, придётся. Но почему Лео впустили сюда? Должен быть штурм… А вдруг они, там, не нашли его видеокассету?

— Ах! Это же Лео, смотрите! — застонали в передних рядах. — Лео приехал! Он спасёт нас!

Зал заволновался, кто-то закричал: «Лео, помоги мне, я здесь!» По рядам забегал Франкенштейн, пинками усмиряя завозившихся пленников. «Пить, дай мне пить!» — хрипели обезумевшие от страха дети. Внезапно включилось освещение сцены: белые, розовые, голубые лучики замелькали по залу. Петруша поморщился от странного чувства, будто всё происходившее прежде было лишь первым актом чудовищного спектакля. И вот начался второй акт.

В зал впустили журналистов. Иностранка с кобыльим лицом дико таращилась на испуганных детей. Навстречу из полумрака, сжимая в белых перчатках мини-автомат, вышагнул Упырь в бронежилете поверх чёрного фрака, с улыбающимся клыкастым ртом. Заговорил, не снимая маски, почти без акцента, точно наизусть заучивал:

— Мы воины Аллаха и борцы за свободу Ичкэрии. Эта акция должна привлечь внимание всэго мира к страданиям детей на Кавказе от руки русских оккупантов. Но мы оч-чэнь гуманный народ, мы согласились говорить с прэдставителем президента, — тут он сделал паузу и добавил: — А если русские будут штурмовать, ми взоррвём всю школу.

Петруша не удержался и сплюнул на грязный пол. Ничего-ничего, гуманный народец! Скоро вам клыки-то повышибают… Он приметил, что в присутствии журналистов даже Самурай перестал развлекаться, размахивая клинком в темноте. Ведьму больше не пускали увечить девчонок в зале, и даже Людоед начал вести себя более сдержанно.

Тем временем Лео поднялся на сцену: в шумящем плаще взбежал по ступенькам. Откинув голову, смертельно бледный от напряжения воли, он подошёл вплотную к Упырю и произнёс:

— Зачем вы убиваете людей? Прекратите немедленно! Петруша не верил своим ушам. Получается, что Лео переговорщик?! Ничего себе! Колдун Лео пришёл спасать несчастных детей? Тихогромов хорошо знал, что Леонард Рябиновский выступает с шоу-программами, якобы даже исцеляет больных в прямом эфире. Видно было, что юноша привык работать на публику. И теперь заложники замерли, с надеждой наблюдая за удивительным мальчиком, который дерзостно выступил навстречу главному террористу — лицом к лицу.

— Вы должны освободить детей! — громко сказал Лео. — Объясните, чего вы хотите?!

Упырь поднял руку с оружием и приставил блестящий ствол к бледному, высокому челу юного гипнотизёра Рябиновского.

— Мы хотим, чтобы р-русская импэрия вывела своих оккупантов с нашей зэмли! — чеканя слова, ответил Вампир и добавил: — Свободу Ичкэрии!

Оператор, обронив кепку, метнулся вперёд, ловя драматический, прямо голливудский план.

— Я хочу поговорить с детьми, — медленно сказал Лео. Произнесено это было удивительным голосом, в котором Петруша не уловил ни тени страха за собственную жизнь. Между тем, террорист мог в любой момент дёрнуть пальцем на курке и вдребезги разнести Рябиновскому череп. Петруша даже рот приоткрыл: вот ведь какое мужество!

К удивлению Тихогоромова, Упырь среагировал с поразительной мягкостью. Видимо, ему понравился бесстрашный напор кудрявого юноши. Главарь «духов» не только не выстрелил, но даже на редкость податливо, даже поспешно, согласился:

— А, харашо. — Террорист опустил автомат дулом вниз. — Только бистро гавари, у меня мало времени, да?

Лео круто обернулся к залу и резким движением сорвал с лица чёрную повязку.

— Дети, вы меня знаете. И я знаю, как вам страшно. Я сам теперь как вы! По собственной воле я пришёл сюда, под пули. Я пришёл спасти вас. И сделаю это!

— Лео… Ну пожалуйста, дай пить! — раздались слабые, измученные голоса. Из первого ряда к нему уже потянулись тощие ручки, но Франкенштейн замахнулся клинком…

— Дети, не бойтесь! — Рябиновский схватил микрофон и забегал по сцене, блестя чёрными очами. — Я смогу убедить этих людей выпустить вас на свободу. Да! Эти горцы на самом деле — добрые! Они просто сражаются за свободу своей земли. Вы должны это понять, должны! Я знаю ключик к их суровым сердцам. Но мне нужна ваша помощь. Вот прямо сейчас я пойду разговаривать с ними, а вы должны мысленно помогать мне! Повторяйте про себя одну фразу: «Лео, спаси нас! Лео, помоги нам!» И тогда, вот увидите, ваша энергия поможет мне. И я смогу договориться о вашем освобождении!

«Спаси… ну помоги нам… воды, пожалуйста, воды!» — нестройно заголосили первые ряды. Лео театральным рывком вздёрнул руку:

— Я люблю вас, люди! Вы должны верить мне! Я спасу вас! Обязательно спасу!

Он помолчал немного, потом сжал кулаки и сказал глухо:

— Ну, я пошёл.

Хлопнул подол плаща. Рябиновский медленно двинулся вглубь сцены, где его поджидал, поигрывая кинжалом, старый Упырь.

Ровно пять минут в зале стоял вой. Люди орали, звали Лео, просили воды… А через пять минут Упырь вышел из-за кулис кроткий, точно барашек. Рябиновский, раскрасневшийся и мокрый от пота, блестя глазами, похлопывал его по плечу.

— Всэх атпущу, всэх забирай! — вскрикивал Вампир. — Ни-каго резззать не будим! Всэх деточки к папе-маме забирай!

Зал завыл от радости. Никто не обнимался — просто не было сил.

— Дети, мы сделали это! — Лео обернулся к залу и выбросил кверху смуглый кулак. — Ваша энергия помогла мне! Я договорился! Они выпустят почти всех. Останутся только два человека. Первым из двух буду я. А второго они выберут сами. Мы двое останемся в заложниках ещё на несколько часов. Это будет гарантия того, что горцы спокойно выйдут из школы и скроются от мстительных властей. Итак, нам нужен второй заложник…

— Вот эту хачу! — Франкенштейн выхватил из толпы симпатичную десятиклассницу Оленьку Жукову с длинными, золотого цвета волосами, которые девочка до сих пор не додумалась как-нибудь спрятать.

Оленька захныкала, пытаясь выдернуть руку из лап двухметрового урода. Тот коротко ударил её локтем в лицо.

— Не надо девочку! — крикнул Петя прежде, чем осознал, что делает. — Меня возьмите!

— А! Ухади, слышишь! Не нужен! — хрипло рявкнул Упырь со сцены, махнув на Петю рукой. — Уберите его!

— У меня папа военный! Я сам суворовец! — заорал Тихогромыч, бросаясь к сцене.

Он резко сорвал с плеч тёмную накидку, обнажив кадетские погоны.

— Вах, какой! — удивился Упырь. — Сын шакала и сам шакал, да? Да ми тибя ни будим заложники брать, ми тибя просто так голову отрежжим, понял?

Самурай уже двинулся в сторону Петруши танцующей походочкой, на ходу вытягивая из-за спины катану. И тут новая учительница Стелла Яновна, вдруг непонятно откуда взявшаяся, поманила Рябиновского пальцем. Женщина прошептала ему что-то и снова, будто нырнув в толпу, исчезла. А Лео уже поднял руку.

— Нет! Не убивайте этого отважного парня! — крикнул он Самураю. — Парень готов пожертвовать собой, чтобы спасти девочку. Это похвально. Если он хочет остаться в заложниках, оставьте его и меня. Остальных выпускайте!

— Да! Да! — взревел зал. — Пожалуйста, отпустите нас… Вампир поморщился, оглянулся на камеру и снова широко заулыбался:

— Аи, ну харашо. Ид-ди сюда, толстый, будишь заложник. Брось девку, Мовсар, я тибе гаварю!

Франкенштейн с сожалением отпихнул от себя обессилевшую от страха Оленьку Жукову и глянул на кадета Тихогромова — аж прижёг жёлто-карий злобный взгляд из прорезей резиновой маски. Лео снова закричал в зал, блестя угольно-чёрными очами:

— Дети, не бойтесь! Потерпите! Сейчас я договорюсь, чтобы этим бойцам прислали хороший вертолёт. И потом всех выпустят, всех!

Упырь протянул Рябиновскому свою рацию. Сам, будто скучая, отошёл в сторону.

— Алло! Это Рябиновский. Они выпустят детей, я договорился. Да постойте, у меня нет времени! Этим бойцам нужен вертолёт. Пусть подадут срочно на крышу здания. Вы поняли меня?! Срочно вертолёт, иначе они передумают! И чтобы без фокусов! Я полечу с ними, поэтому всё должно быть без фокусов, я сказал! Вы поняли меня?!

Он просто орал в рацию. При этом лицо знаменитого мальчика сделалось пугающе багровым, будто раскалившимся от злости. Вампир дёрнул Лео за плечо:

— Эй, скажи… эсли они будут хитрить, ми взорвём вэсь школа, нах…

— Да-да! — кричал Рябиновский, бешеными шагами меряя сцену, прижимая рацию к виску. — Говорю же вам, всё здание заминировано! И повторяю: они согласились выпустить почти всех! Останусь только я и ещё один школьник… Да! Двоих заложников возьмут с собой в вертолёт! Главное — не вмешивайтесь! Не вздумайте теперь штурмовать! А то получится, как в Беслане!

Когда в небе послышался стремительно приближающийся грохот лопастей, террористы оживились. Тихогромов заметил, что Вампир и Самурай уже вернулись в зал, причём первый тащил пулемёт Дегтярева, а второй — гранатомёт с вязанкой выстрелов.

«Эх, — раздосадовано подумал Пётр, — теперь бы дать знак Савенкову, что гранатомёт с пулемётом снялись с позиций. Самое время штурмовать!»

Жуткая Ведьма тоже вернулась в зал. Бродит, зыркает из-под надвинутой на глаза шляпы. Между тем, на кадета Тихогоромова надвигался жирный Мовсар в костюме Франкенштейна. Судя по взгляду, Мовсар Франкенштейнович только и ждал повода, чтобы рубануть Петра саблей от плеча и до печени. А ещё кадет заметил краем глаза, что к Упырю подскочил Колдун-взрывотехник, что-то зашептал и дважды тряхнул бородой. Упырь точно этого и ждал. Выхватил у Рябиновского рацию и решительно бросился в глубь сцены.

— Дети, теперь внимание! — заорал Рябиновский, часто оглядываясь на убегающих бандитов. — Как только я махну рукой, начинайте выходить через двери! Только бегите быстро, пока эти люди не передума…

Лео даже не успел махнуть рукой… Да и слов уже никто не слышал. Пленники ринулись к выходу. Никто не удерживал их, не стрелял в толпу из автоматов. Стеклянные простенки фойе превратились в пыль, толпа смела двери вместе с петлями, потоком ударила в полутёмный коридор. Посыпались осколки, из разбитых окон люди вываливались прямо на газон перед зданием.

Лео, махнув подолом плаща, бросился вслед за Упырём вглубь сцены. «Пожарная лестница, — мигом догадался Пётр. — Пока толпа вываливает наружу, «духи» успеют подняться на крышу, сесть в вертолёт и улететь. Никто не станет мешать террористам, чтобы не взорвали школу прежде, чем выбегут все заложники…»

Больше кадет Тихогромов не успел ничего подумать, потому что получил сильнейший удар кулаком в переносицу и провалился в тошнотворную темноту.

Глава 8. Не всё волку Хеллоуин

Тихогромыч был крепким парнем, к тому же занимался боксом — поэтому надолго отключаться не собирался. Пришёл в себя, когда Мовсар тащил его на спине, по железной лестнице, рыча и отдуваясь. Позади Мовсара стучала сапогами по ступенькам плечистая, кривоногая Ведьма-шахидка в чёрной шляпе и оборванном балахоне. За нею последним, часто озираясь, поднимался Людоед с мини-автоматом.

Тут произошло странное. Ведьма вдруг обернулась и молниеносно, будто ласково провела рукой по лицу Людоеда. Людоед замер и позеленел… Его короткий хрип угас в грохоте шагов по железным ступеням. Ведьма мягко подхватила Людоеда под мышки.

Петруша не верил своим глазам: Ведьма отключила своего сообщника?! Перешагнув через обмякшего Людоеда, она пристально поглядела на Петрушу. Что-то во взгляде Ведьмы показалось кадету обжигающе знакомым.

Заметив перепуганное лицо кадета, болтавшегося на спине у Мовсара Франкенштейновича, Ведьма на миг сделала удивлённые глаза и вдруг… помахала Тихогромову ручкой в когтистой перчатке.

Глазам своим не веря, Петруша увидел, что Ведьма чуть сдвинула в сторону резиновую жуткую маску, и … показался серый с прищуром знакомый взгляд, деловой изгиб славянской брови и кончик офицерского уса.

— Телегин! — ёкнуло сердце и чуть не выпрыгнуло из груди.

— Спокойно, — приказали глаза Телегина сквозь прорези жуткой маски.

Мовсар Франкенштейнович уже вылезал на крышу здания. Над головою жарко выло и грохотало, это снижался оранжевый вертолёт Международной Службы Спасения. Пётр успел заметить Лео Рябиновского в хлопающем пузыре плаща, юноша стоял рядом с Упырем и тоже глядел на вертолёт, задрав голову.

Телегин не спеша оглядел честную компанию сквозь прорези в маске. Террористы один за другим запрыгивали в вертолёт.

«Пожалуй, пора», — скомандовал себе подполковник, выдёргивая из-под чёрной юбки смертельную машинку с глушителем.

Со всей силы, с разворота, двинул автоматом, как обухом, в затылок Мовсара Шарпиева. Тот хрюкнул, просел в коленях и начал заваливаться набок вместе с Петрушей.

Телегин уже приготовился хлестнуть огненной струей туда, где мелькала грязно-серая тень взрывотехника в капюшоне. Да как назло, мальчишка-переговорщик в бежевом г плаще торчит на линии огня!

— Парень, ложись! — крикнул мальчишке Телегин. — Да ложись ты, дурачина!

Виктор Петрович уже вскинул ствол, но кудрявый дурачина в бежевом не думал кидаться на землю! Момент был упущен. Хитрый Колдун-взрывотехник опомнился, прыгнул и завалил Рябиновского на себя, прикрываясь тощеньким тельцем переговорщика.

— Рустам! Взрыва-а-ай! — заревел сбоку низенький «дух», разевая клыкастую пасть. — Видишь, гоблины штурмуют! Взры…

Автомат подполковника Телегина плеснул свинцом в сторону вопящего Орка, и тот, получив очередь в бронежилет, взбрыкнул ногами. Из-под вертолёта, хоронясь за шасси, рыжий Оборотень выпустил в Телегина размашистый огненный веер. Подполковник нырнул обратно в колодец пожарной лестницы и через секунду, уже переменив магазин, снова выставил наружу смертельное жало. Огненный плевок прогудел в воздухе и со всей дури залепил Оборотню в колено — тот крикнул и прогнулся в болезненный полуприсед, судорожно перезаряжаясь.

Когда вокруг засвистело, Петруше вдруг сделалось весело и страшно. Весело оттого, что мальчик хорошо знал подполковника Телегина и догадывался: «духам» не жить. А страшно, потому что, заваливаясь на землю вместе с оглушённым Франкенштейном, Петруша видел главное: взрывотехник до сих пор не обезврежен.

Между тем, Телегина уже отсекают плотной стеной огня…

— Взрывай тыкву, Рустэ-э-эм! — ревел ободранный Мертвец, поливая грохочущим пулемётным пламенем туда, где из лестничного люка выныривала голова Телегина.

Смуглая рука взрывотехника сунулась под чёрный плащ, в карман разгрузки… И вынырнула, сжимая страшный пульт с кнопкой.

«Ку-у-уда? А ну стой, гад!..» — прошептал Петруша, выползая из-под упавшего Мовсара.

Рустам растерялся. Непроизвольно взмахнув рукой, выпустил пульт из рук. Страшная коробочка подлетела кверху. Цепочка несколько раз перекрутилась вокруг запястья.

«Пора», — подумал подполковник Телегин и вскинул над головой руку с тремя растопыренными пальцами. Старый знак сербского сопротивления, знакомый Телегину ещё по Боснии, на этот раз был адресован дюжине спецназовских снайперов, сидевших на крышах соседних домов. Через прицелы снайперских винтовок парни следили за происходящим на крыше, с нетерпением ожидая момента, когда Телегин нейтрализует человека с пультом.

Сигнал Телегина на внутреннем спецназовском языке обозначал следующее: «Мусор можно выносить».

И в десять секунд снайперы расщёлкали остальных членов банды Умара Оцтоева. Не ушёл от расплаты главарь — чёрный Упырь. Ловкого Самурая достали уже в кабине вертолёта, через окошко. Только прикрытый от выстрелов телом волшебника Рябиновского, Рустам ещё пытался, заливаясь горючими слезами, нащупать свой пульт. Напрасно. Телегин прыгнул и, надавив каблуком на запястье, выхватил гадкую пластиковую коробочку, безжалостно сжав её в своих железных пальцах.

— Успокойтесь, Вам ничто не угрожает, — сказал Телегин, участливо склоняясь к Леонарду Рябиновскому. Стащив маску колдуньи, подполковник дружелюбно улыбнулся мальчику в сильно перепачканном бежевом плаще.

Петруше показалось, что в ответном взгляде юноши благодарности не было.

Глава 9. Деревня Дешовки

Контракт с подполковником Виктором Телегиным Федеральная служба безопасности России расторгла уже на следующий день.

Генерал Савенков не поверил глазам, прочитав заключение медицинского эксперта. Тот однозначно утверждал, что Виктор Петрович Телегин — психопат с явно выраженными маниакальными наклонностями. Телегина подвергли психиатрической экспертизе уже через несколько часов после штурма — якобы кто-то из освобождённых заложников пожаловался на то, что подполковник с особым нездоровым удовольствием расстреливал раненых террористов.

История с изощрённым расстреливанием, разумеется, попала во все вольнолюбивые газеты. Впоследствии, правда, выяснилось, что Телегин вообще никого в тот день не убивал: Ведьму и Людоеда только «отключил» ненадолго, жирного Франкенштейна оглушил, низенького Орка контузило очередью в бронежилет, а рыжий Оборотень отделался ранением в колено. Однако результаты экспертизы, оправдывавшей Телегина, подоспели слишком поздно: газетный скандал вокруг «маньяка-подполковника с Лубянки» уже отгремел, а сам Телегин лишился контракта и очутился на улице.

Досадно, что Савенков узнал об отставке Виктора Петровича слишком поздно, когда поправить дело было нелегко. И всё же Севастьян Куприянович без промедления начал дозваниваться своим друзьям в Кремле и на Старой площади и, безусловно, добился бы справедливости, если бы сам уволенный Телегин, зашедший поздно вечером на рюмочку коньячку, не попросил генерала оставить это дело.

— Не надо, товарищ генерал, — сказал Виктор Петрович, наливая по второй. — Честно сказать, я рад, что так получилось. И сам хотел уходить, да контракт не пускал. А теперь уж точно назад не вернусь.

— С ума сошёл, родной! — Савенков дружески похлопал Телегина по твёрдому плечу. — Ведь ты специалист экстракласса. Такие, как ты, на диком Западе оцениваются в десятки, а то и сотни миллионов! Твоя башка стоит дороже, чем бомбардировщик «Стеллс»! Нельзя тебе, Виктор, службу бросать. У тебя же боевой талант!

Телегин вяло махнул рукой, уныло прикусил лимонную дольку.

— Наша страна не может разбрасываться профессионалами, — морщился Савенков, расхаживая по роскошному ковру вокруг письменного стола. — Таких профессионалов у нас человек десять на всю Москву осталось. А ты не просто профи. Ты к тому же честный человек. Это вообще раритет в наше время. Чего сидишь такой хмурый? Курить хочется?

— Я больше не курю, — усмехнулся Телегин.

— Да ну! — поразился Савенков. — Тебя, стало быть, тоже отвернуло? Это серьёзный шаг, брат Виктор Петрович. Вот видишь: честный профессионал, да ещё некурящий, — это просто сокровище. Если ты уходишь, я тоже — в отставку. И по возрасту давно пора…

— Нет, товарищ генерал, нечестно! — устало улыбнулся Телегин. — Если Вы уйдёте, то на всём этаже ни одного нормального не останется. Не давите на психику. Мне нужно уходить, правда. Дело одно есть.

— Куда денешься? — Савенков в изнеможении повалился на стул. — Ты же ничего не умеешь делать! Только стрелять да кинжалом жонглировать…

— В деревню подамся, — вдруг сказал Телегин, пряча глаза. — Фермером хочу стать.

Севастьян Куприянович от неожиданности едва не икнул. Потом подпер кулаком наморщенную щёку и молча посмотрел на Телегина — да так красноречиво и напористо, что от этого молчания подполковник Телегин даже немного покраснел.

— Э, Виктор Петрович, шалишь… — протянул наконец генерал. — Врёшь про фермера, так? Вижу, что врёшь!

— Вру, — признался Телегин. — А про деревню не вру. Женщине одной помочь надо. Долг за мной числится. Отдавать пора.

— Правда, что ли? — почти испугался Савенков. — Впрочем, вижу, что правда.

Он грустно посмотрел в серьёзные глаза Телегина. Вздохнул. Понял: Телегин решение менять не будет. Не тот человек. А потому надо смириться, надо!

— Пообещай, Виктор, — попросил генерал, — если что-то экстремальное случится, можно будет тебя на палубу свистнуть? Приедешь?

— Постараюсь приехать, Севастьян Куприяныч. Но обещать не буду.

— Ну ладно. Тогда Ангела-хранителя тебе в дорогу. С Богом.

— По последней? — Телегин поднял глаза. — Вроде на посошок.

— Угу, — кивнул генерал. — Смотри, не спился бы ты. В деревне это запросто.

Ранним утром, хрустя подошвами по хрупкому первому ледочку, кадеты Царицын и Тихогромов провожали отставного подполковника Телегина на вокзал. Пыхтя, волокли здоровенные рюкзаки, в которых что-то глухо перекатывалось и гремело.

— Пулемётные диски! — пошутил Виктор Петрович.

— Разрешите предположить, товарищ подполковник, что это сгущёнка! — улыбнулся Тихогромыч. — У меня на сгущёнку чутьё. И на тушёнку тоже…

— Угадал, кадет Тихогромов, — буркнул Телегин. — Это сухпайки, на базе купил. Подарки везу в деревню.

Мальчишки постеснялись расспрашивать, кому предназначались подарки: если подполковник не рассказывает, значит, кадетам такая информация не полезна. Но их просто распирало от любопытства: ни с того ни с сего Телегин уволился со службы и решил перебраться за двести верст от Москвы, в Калужскую область… И погостить не приглашает, даже адреса не сказал!

— Сдаётся мне, Громыч, у него в Калужской области задание очередное, — шепнул Иван в дружеское разверстое ухо. — Он просто не может нам рассказать, потому что операция засекречена. Может быть, нужно внедриться в какое-нибудь сообщество сатанистов, или что-то в этом роде. А иначе как объяснить?

Петруша уважительно поглядел на Царицына: вот ведь какой Иванушка умный! А он, тупица, никогда бы не дотумкал!

Затащив рюкзаки, кадеты пожали твёрдую подполковничью длань. Телегин недолго постоял у окна: два раза махнул ладонью, закусил конец уса и вдруг, опустив окно, высунулся наружу:

— Слышь, Петь! Ты говорил, у тебя священник знакомый есть. Попроси его, пусть помолится об одном человеке… об инвалиде. Человека зовут Василий. Запомнил?

Сказал — и скрылся за пёстрой занавесочкой. Глядя на уходящий поезд, Петруша вдруг сказал:

— Странное у меня чувство, Ванюш, будто Виктор Петрович насовсем уехал.

— Вы больше водочки не будете? — осведомился интеллигентный попутчик, разглаживая бородку. Судя по румяным щёчкам и голубеньким глазам, попутчик был ещё так молод, что бородку отпустил сугубо для солидности. Поначалу попутчик представился Георгием Изяславовичем, но затем милостиво разрешил именовать себя Жорой.

— Не будете? Жаль… Тогда я, так сказать, в одиночном режиме, гм. — Закинув бородку к потолку, опрокинул в себя рюмочку. Телегин дружелюбно разглядывал попутчика, забавный и добрый, только пьёт многовато.

— Знаете ли, изучаю загородные усадьбы, — продолжал Жора, разминая в устах селёдочку. — По образованию историк, кандидат наук. Специалист по дворянским гнёздам, так сказать. Кстати, сам из дворян, м-да! И замечу со всей ответственностью, что мы, Манильчиковы, владели прелестною усадьбой в Калужской области, близ славного города Козельска. Да-да, представьте! Перед Вами единственный законнейший наследник знаменитой усадьбы Манильчиково, сохранившейся почти полностью до наших дней! Близ, так сказать, славного города… Вы ещё будете участвовать? Нет? Ну тогда я продолжаю… Да! Имею, между прочим говоря, наиполнейшее законное право владеть моим родовым гнездом. И уже подал заявление в областную думу. Придёт час, и я перееду жить в нашу усадьбу. А пока временно вынужден скитаться. Ваше здоровье! Ух.

Телегин с улыбкой пододвинул Георгию Изяславовичу селёдку.

— Вы закусывайте и хлеб тоже берите. Значит, направляетесь в Манильчиково?

— Увы, увы. Как замечено, вынужден скитаться. Знаете ли, наш закон о реституции так несовершенен! Временно приходится работать по найму, и непрерывно в разъездах. Спешу в Калугу, к тамошним патриотам. Буду консультировать по сложнейшим и запутанным вопросам исторического наследия, так сказать. Гм. Здесь заканчивается. Вы разрешите, я опустошу?

— Допивайте бутылку, и будем спать.

— И вынужден ждать, пока восторжествует закон. А тем временем, в моём родовом гнезде по-прежнему располагается вульгарный клуб, и там плюются подсолнечниками ужасные колхозники из деревни Дешовки…

— Дешовки? — Телегин поднял глаза. — Я как раз туда.

— Вы несчастный человек, это гиблое место! Деревня в каком-нибудь километре от моей усадьбы, и поверьте, я знаю про Дешовки всё.

Блестя глазами, молодой историк и потомственный дворянин поведал Телегину страшную историю о проклятой деревне. Якобы ещё во времена хана Батыя, когда неподалёку от Дешовок насмерть оборонялся от азиатских захватчиков крепкий город Козельск, жители деревни предпочли миром поладить с завоевателями и дёшево откупились от монголо-татар собольими шкурками. Так вот их и прозвали — Дешовки. С тех пор, по устоявшемуся преданию (а так это или нет, кто знает), деревня проклята за предательский сговор с кочевниками: здесь живут одни пьяницы, воры и лентяи.

— У них там половина деревни носит эту фамилию! Дешовкины! Они ходят в мою усадьбу и смотрят индийские кинофильмы, и плюют на древний фамильный паркет! Впрочем, осталось недолго. Ваше здоровье!

— А до Оптиной пустыни от Дешовок далеко? — спросил, Телегин. — Мне говорили, рядом…

— Да, да, совсем рядом, — обрадовано закивал попутчик и стал рассказывать про Гоголя, который сжёг в Оптиной неудавшиеся рукописи, про трёх тамошних монахов, которых несколько лет назад зарезал на Пасху одержимый сатанист.

— Странные места, — грустно улыбнулся Телегин. — Тут тебе и Козельск, и Оптина — две такие крепости! А рядом, под самым боком, — Дешовки какие-то.

— Удивительный край, восхитительный и парадоксальный, — оживлённо закивал наследник Манильчиковых. — Не случайно ведь, братья Карамазовы тоже из наших мест, можно сказать, земляки…

Телегин заранее взвалил самый большой рюкзак на спину, второй — поменьше — повесил на грудь, в левую руку взял тючок с палаткой и спальным мешком, а правой помахал Григорию Изяславовичу, который непременно пожелал лично проводить любезнейшего Виктора Петровича.

— Всего наилучшего! Может быть, ещё увидимся и продолжим нашу беседу, непременно продолжим! — кивал и улыбался пьяненький наследник Манильчиковых.

— Пока, брат! — Телегин шагнул на пустой перрон.

По грязной, раскисшей обочине Телегин шагал тяжело и небыстро. Редкие грузовики проносились мимо, обдавая отставного подполковника грязной моросью.

— А здесь красиво, — сказал себе Телегин, поглядывая на могучие сосны, возвышавшиеся по обеим сторонам поганенькой бетонки. — Только ворон многовато, и каркают противно.

Мимо прогромыхал грязноватый «УАЗик» и вдруг, точно вкопанный, остановился метрах в полсотне впереди. «Вроде не милицейский?» — сощурился Телегин. Когда бывший сотрудник ФСБ, гремя консервами, точно рыцарь доспехами, поравнялся с машиной, пассажирская дверь отворилась. Внутри сидел огромный чернобородый монах и внимательно смотрел Телегину в глаза.

— Залезай, — предложил борода. — Подвезу.

За всю дорогу монах не промолвил ни слова — но почему-то привёз Телегина не куда-нибудь, а именно в Дешовки.

— Спасибо, — поблагодарил подполковник, вытаскивая рюкзаки.

— Как звать-то? — вдруг спросил водитель, уже включая передачу.

— Виктор.

— Ну-ну… — вздохнул монах и дал газу.

Телегин пристально посмотрел вслед «УАЗику», который, резво потряхиваясь на колдобинах, завернул за угол мрачного, выгоревшего изнутри дома с заколоченными провалами окон. Виктор Петрович оглянулся на разбитую церковь, на два метра ввысь исписанную русской матерщиной и английскими ругательствами. Потом перевёл взгляд на обглоданный скелет автобусной остановки, которая, по совместительству, служила общественным туалетом. Перешагнул через мычащего мужика, пытавшегося заснуть в придорожной луже, и сказал вслух:

— Да. Места тут знатные.

Потом помолчал, вздохнул и добавил:

— И воздух лучше, чем в Москве…

— А чтоб ты сдох, сволочь! — на удивление отчётливо выговорил пьяный и снова упал в лужу разбитым лицом.

Глава 10. Совещание Лиги колдунов

Столь чёрные вечера бывают только осенью, когда листва уже сброшена, а снег ещё не выбелил землю. Мрачные самодвижущиеся экипажи проносились по Рублёвскому шоссе, как лоснящиеся от жира тюлени, с неестественной скоростью скользящие по водной глади. Одна из чёрных торпед, отмеченная нервной голубой искрой и украшенная серебристыми усиками правительственной связи, свернула с шоссе в сторону «Крылатой башни» — многоэтажного столпа, снизу подсвеченного бледно-бирюзовыми лучами, а наверху нахлобученного рыхлыми тучами.

Внутри лимузина молодой чернявый человек с лицом, непривычно смазливым для высокопоставленного чиновника, и даже с родинкою на щеке, развалившись в кожаной чаше сиденья, молча смотрел в экран телевизора. Снова и снова он видел эти кадры: террорист в страшной маске приставляет пистолет ко лбу смуглого, дерзкого юноши. Дерзкий мальчик красив, его вьющиеся смолистые волосы поблескивают, глаза закрыты чёрной лентой. Что-то почти неземное, пронзительно впечатляющее чувствовалось в этом кадре. Смазливый господин счастливо прикрыл глаза и сглотнул от наслаждения.

Потом показывали, как отважный мальчик срывает повязку с лица — ух, какие огромные глаза! — и уверенно кричит со сцены в толпу, протягивая руки поверх голов, словно покрывая заложников невидимыми крыльями… Вот из дымящегося здания московской школы вываливается толпа людей с обезумевшими от страха лицами. И снова дерзкий юноша, потряхивая кудрями, серьёзно говорит в камеру о том, как сложно ему было ворожить против террористов.

— К счастью, одна из женщин в банде оказалась восприимчивой к моему колдовству, — взволнованно говорил юноша. — Она не выдержала и открыла огонь по своим. Террористы перебили друг друга!

Микрофоны с пёстрыми значками телеканалов лезут мальчику в лицо, он радостно косит на них крупными, выразительными глазами, говорит отчетливо и быстро:

— Когда я вёл переговоры с террористами, я узнал важную информацию. Готов открыть её лично президенту России. Я бы очень просил президента о встрече…

Ах, молоде-е-ец… Чиновник с родинкой сладко потянулся, потом скосил глаза на живот и поправил на галстуке алмазную булавку. Что? Уже приехали? Водитель, раскрывая огромный чёрный зонтик, обежал машину и услужливо распахнул пассажирскую дверь.

Господина с родинкой ждали на двадцатом этаже «Крылатой башни» в новеньком, модерново обустроенном и предивно обставленном пентхаусе детского писателя Эдуарда Мылкина. Здесь проходило первое в России выездное заседание Лиги колдунов. Собрались, в лучших традициях советской диссидентствующей интеллигенции, на кухне. «Кухней» Мылкины называли малый гостиный зал с прозрачной крышей, камином и панорамным видом на Рублёвский лесопарк.

Великие люди, которых простые смертные привыкли наблюдать на фоне министерских и думских интерьеров, в бытовых декорациях смотрелись умильно. Запросто так, без галстука, рыхло темнел в кресле известнейший банкир Миша Лебедзинский — человек, чьё имя неизменно значилось в десятке богатейших москвичей. Положив локти на овальный стол, блестел очками и пошучивал наголо бритый, жутко талантливый министр массовых коммуникаций Вадим Железник, один из лучших пиарщиков обеих столиц. Первый замминистра образования Галина Киселёва-Кессель, иссохшая энергичная старушка с глазками-буравчиками, поглаживала пальцами большую чашку с крепким кофе.

Хозяин квартиры показывал новые свои книжки: «Алфавит для кучерявых», «Азбуку для рыжих» и «Букварь для тупых». Вице-мэр Григорий Снегов, перспективный хозяйственник и одарённый колдун, вежливо листал яркие странички и время от времени похохатывал. На кухне были и другие люди, не столь знаменитые, но тоже, видимо, важные: два иностранца, ещё один сумрачный человек с чемоданчиком и дама лет шестидесяти в розовой подростковой юбочке. А возле самого камина сидел, почему-то в шляпе, некий козлобородый господин. Он с умным видом помалкивал и слегка улыбался.

Ждали высокопоставленного с родинкой, и не только его. С минуты на минуту ожидалось прибытие знаменитого гроссмайстера Колфера Фоста, исполнительного директора Лиги колдунов. Было известно, что личный самолет Фоста уже приземлился в подмосковном аэропорту.

— В семь сорок он приедет, — обсасывая вымоченный в кофе лимон и улыбаясь удачному каламбуру, бархатисто просипел банкир Лебедзинский. — И никак не позже.

Обсуждали, разумеется, освобождение Леонардом Рябиновским двухсот заложников, захваченных бандой Оцтоева в здании английской спецшколы на Таганке. Поскольку каждый из присутствующих привык к восторженному вниманию окружения, теперь разом говорили три-четыре человека, замолкая лишь для того, чтобы с возбуждённым видом затянуться сигаретой или пригубить тепловатого аперитива. В это время ранее молчавшие подхватывали затейливую полифоническую канву беседы — словом, за круглым столом было оживлённо.

Дамы преимущественно восхищались маленьким отважным Лео, его смелостью, очами и кудряшками. Ссылаясь на журнальные рейтинги и астрологические прогнозы, юноше прочили немыслимую популярность в России. Министр коммуникаций Железник остроумно отмечал нюансы в работе телеканалов, сумевших на удивление слаженно раскрутить имидж Рябиновского. «Все девчонки от тринадцати до тридцати в него втрескались, да я же вам точно говорю», — восклицал хозяин, радостно морща писательский лоб. Вице-мэр осторожно интересовался, не остался ли в живых кто-то из террористов, и его заверяли в голос, что не выжил никто.

В прихожей пробил гонг, хозяин взметнулся навстречу высокопоставленному чиновнику.

— А где мистер Фост? — с мягчайшей улыбкой осведомился он у хозяина.

— Ждём-с. Вот прямо сейчас будет, — закивала голая, как колено, писательская голова.

— Что же, расскажу вам одну мульку, — негромко заговорил высокопоставленный с родинкой, привычно оказываясь в фокусе общего внимания. — Только что силовики доложили, кто именно виноват в уничтожении террористов на Таганке. Оказывается, там был сотрудник ФСБ под прикрытием. Прикоол… Представьте, коллеги, этот подполковник по собственному почину пробрался в школу в такой же маске, как у «духов». Они приняли его за своего.

— Что?! Как это?! — зашумели, заудивлялись.

— Сам был дико изумлён, — тонко улыбнулся чиновник, явно наслаждаясь всеобщим ажиотажем. — И вот, когда моджахеды побежали на крышу, чтобы сесть в вертолёт, этот подполковник в одиночку убрал половину банды!

— Как бы… Ну уж нет! — выдохнул банкир, роняя капли кофе на галстук.

— Не бывает такого, — тихо, но убеждённо добавил министр коммуникации.

— Тем не менее, это так! — человек из администрации, упиваясь произведённым эффектом, картинно обернулся к хозяйке дома. — Лиечка, дружочек, а можно мне самую маленькую чашку кофе со сливками?

— А как же Лео? — опомнился кто-то. — Он же говорил, что боевички сами друг друга постреляли.

— Уж не знаю, — чиновник почесал родинку. — Абсолютно точно известно, что именно сотрудник ФСБ нейтрализовал главного взрывника банды, уничтожил пульт подрыва зарядов и подал снайперам сигнал, что можно спокойно работать по «духам».

— И снайперы расшлепали оставшихся… — докончил мрачный широкоплечий человек с депутатским значком и немного лакейским выражением глаз.

— Конечно, — кивнул чиновник из администрации.

— Но послушайте, да какая разница?! — радостно опомнился маэстро казённого пиара Вадим Железник. — Главное, что информация о геройском подполковнике не попала в новостные телепрограммы! Ящики кричат, что заложников освободил Лео. Значит, так оно и есть. В наше время реально только то, что объявили в теленовостях.

— Вот именно. Этого суперподполковника держат в большом секрете, о нём никто никогда не узнает. И хорошо!

— Простите, господа! — пискнул писатель Мылкин и колобком сиганул из кухни. Тут все услышали отдалённое дребезжание гонга в прихожей — должно быть, звонили уже несколько минут, да только никто не прислушался, так как были поражены услышанным. А теперь все, включая и самого чиновника, притихли. Вице-мэр зачем-то пригладил лысину, госпожа Киселёва-Кессель наскоро подправила алой помадкой увядшие губы. Кто-то даже привстал, заслышав приближающиеся шаги главного участника сегодняшнего заседания. Пригибаясь под аркой, в «кухню» вошёл человек, близость с которым воспринималась как соседство крупного хищника или ядерного реактора. Великий практик наступательного волшебства, исполнительный директор Лиги колдунов, а с недавних пор ещё и генеральный секретарь Всемирной ассоциации культурных проблем при ООН — этот самый жестокий и непобедимый волшебник был, как водится, весел, насмешлив и фантастически эффектен.

Был он в джинсах, поношенных, серых. В чёрном свитере с кожаными заплатами на локтях — высокий, развязный и костлявый, с разбухшими венами шеи, с блестящими щеками и тёмными веками, со взглядом неуловимым, будто прыгающим с лица на лицо — никак нельзя было понять этого взгляда, как если бы Фост зашёл в тёмных очках.

Многие приметили, что кожа на его руках была странно тёмная, точно сырой глины. Ходили слухи, что это последствие одного неудавшегося колдовского эксперимента. Двух пальцев правой руки не было — их оторвало ещё в Косово, куда мистер Фост ездил по делам своей докторской диссертации. В отличие от рук, лицо директора было загорелое до красноты — без бровей и ресниц, что часто случается с людьми, которые умеют убивать взглядом.

Люди, видевшие директора Фоста впервые, поначалу удивлялись, отчего он является так запросто, а не в каком-нибудь фраке с орденами. Однако «молодёжная», демократическая и даже немного неряшливая внешность была обманчивой. От господина Фоста точно веяло холодком, и холодком каким-то нечеловеческим — в особенности от взгляда и голоса. Когда звучал этот леденящий голос, казалось, что вещает некая убийственная и совершенно непредсказуемая машина, в любой момент способная уничтожить всякого, кто находится рядом, и не делающая этого лишь потому, что пока не считает резонным расходовать даже малой доли своей чудовищной энергии.

— Всех приветствую, — директор Фост вошёл не спеша, раскачиваясь на пятках, задевая плечом косяк. — Я всех знаю, так что персонально знакомиться не будем. Поговорим о наших паршивых баранах.

Следом за Фостом вошла невысокая женщина, на которую все сразу обратили внимание, ведь дама была тоже важным человеком. Не будь здесь самого господина директора, абсолютно все участники совещания немедля привстали бы навстречу этой даме, ибо она была личным секретарём Фоста и курирующим эмиссаром Лиги по российским делам. Жгучая брюнетка на толстых ножках обвела собравшихся прохладным взглядом из-под густой чёлки.

— Давайте защитимся немного, — предложил Фост коллегам и кивком длинной лысеющей головы пригласил в комнату ещё одного спутника, низкого коренастого господина с лицом не то японским, не то индейским. Это был «специально обученный человек по безопасности», как представил его Фост. Человек положил на стол, среди кофейных чашек, раскрытый чемоданчик с толстыми металлизированными стенками.

— Попрошу коллег покидать сюда свои мобильные телефоны, — неожиданно резким голосом командовала пухлая брюнетка и, щурясь, выпустила сигаретный дым к потолку. Пока коллеги складывали аппараты в чемоданчик, а супруги Мылкины суетились, предлагая новоприбывшим жидкий чай, «специально обученный» господин взобрался грязными ботинками на подоконник и завесил окна писательской «кухоньки» специальными экранами. Затем отключил телевизор и всю домашнюю технику до последней кофемолки. Наконец, поставил на пол белую коробочку с парой жёлтых огоньков — генератор помех.

— Теперь нас никто не подслушает, — сказал Колфер Фост и подчёркнуто вежливо улыбнулся чиновнику с родинкой: — В том числе ваши люди из ФСБ.

— Ха-ха, — довольно расхохотался чиновник и покосился на свою алмазную булавку. — Вы же знаете, президент никому не доверяет, даже мне.

— Вы разрешите? — вежливо поклонился чиновнику «специально обученный» и, ловко отцепив с галстука чиновника алмазного крокодильчика, положил его в чемоданчик. Крышка захлопнулась и «специально обученный» взглядом сообщил директору Фосту, что можно начинать.

— Итак, коллеги, вы в целом выполнили задачу Лиги, — Фост, накрошив на стол, надкусил печенье. — Весь мир узнал о великом переговорщике Лео. Немного жаль убитых специалистов Оцтоева… Изначально был договор с боевиками, что все они останутся в живых. Надеюсь, это не повлияет на нашу дружбу с кавказскими партнёрами? Что если чеченцы больше не захотят с нами работать?

— Нет-нет! — заторопился банкир Лебедзинский. — Они захотят! Они получили по миллиону за каждого потерянного боевика! Я вам скажу, шесть миллионов они получат завтра-послезавтра, понимаете меня?

— Если нам понадобятся бойцы ещё раз…

— Они предоставят их сколько угодно, у них этих боевиков как грязи, и за каждый труп они получают целый миллион — разумеется, они согласны! Мы платим больше, чем саудовские шейхи.

— Хорошо, Вы меня успокоили, — Фост прикрыл глаза тёмными веками. — Стало быть, кавказцы и впредь будут предоставлять своих людей для наших мероприятий. Я запомнил, что Вы это гарантируете. Теперь о главном.

Лео публично попросил президента о встрече. И что президент? — Фост вопросительно скользнул взглядом по чиновнику с родинкой.

Тот поднял тонкие брови.

— По моей инициативе встречу с мальчиком Лео уже внесли в рабочий график. Конечно, начальник может передумать, но мы порешаем этот вопрос. Мы объясним начальнику, что мальчик достоин того, чтобы президент лично пожал ему руку. Поблагодарил, так сказать, за спасение заложников.

— А захочет ли благодарить? — перебил Фост. — Предположим, ваш большой начальник узнает, что террористы уничтожены вовсе не благодаря Лео, а только потому, что в дело неожиданно вмешался некий подполковник ФСБ. Что тогда?

— Ну нет! — высокопоставленный сотрудник администрации немного покраснел. — Большой начальник об этом подполковнике никогда не узнает. Это я могу обещать.

— Хорошо, мы запомнили Ваше обещание, — Фост вновь прикрыл глаза. — На какое число запланирована встреча Лео с начальником?

— На четвёртое ноября, — ответил чиновник.

Кто-то ахнул. Старушка Кессель чуть не поперхнулась кофе. Писатель Мылкин цокнул языком и покачал головой.

— Надо быть внимательнее к датам, — холодно заметил Фост, обдав высокопоставленного ледяным взглядом. — Четвёртое ноября — крайне неудачный день, коллега…

Вокруг уныло закивали. Козлобородый человек в шляпе громко вздохнул.

— Давайте сдвинем на седьмое, — проговорила пухлая брюнетка, задумчиво сбрасывая пепел в пепельницу.

— Седьмого ноября президент будет отдыхать в кругу семьи, — чиновник покачал головой. — Он не станет никого принимать.

— Ну почему не станет? — усмехнулась брюнетка. — Между прочим, у президента есть очаровательная дочка по имени Василиса.

— Это вернейший расчёт! — восторженно подхватил Мылкин. — Я читал, что дочке всего пятнадцать лет! Значит, она наверняка захочет поглядеть на великого волшебника Лео!

— Вот именно, — сказала брюнетка. — Вы поймите, что дети — это наши люди. Они легче поддаются очарованию. Дочка Василиса поможет своему папе полюбить Рябиновского.

— Решено, — произнёс Колфер Фост. — Встреча должна состояться седьмого числа и обязательно с участием дочери президента.

— Это будет нелегко… — растерянно протянул чиновник с родинкой.

— Теперь далее, — отрезал Колфер Фост, — разумеется, история с захватом школы была нужна нам только для того, чтобы представить российскому президенту гениального переговорщика, вундеркинда Рябиновского. А сейчас вы узнаете, зачем нам нужен президент.

Директор Фост слегка кивнул в сторону своего секретаря. Та мгновенно потушила сигаретку и начала:

— Внимание. То, что вы сейчас услышите, составляет особо охраняемую тайну Лиги. Это очень важно. Нами было сделано несколько попыток взлома русской защиты. Но попытки оказались не совсем удачными. Многие поколения волшебников мечтали узнать секрет взлома русской защиты. И вот теперь… — госпожа брюнетка помедлила. Коллеги замерли.

— Итак, от нашей магии русских защищает так называемая благодать. Это особая духовная энергия, получаемая от Бога. Она даётся только тогда, когда человек осознаёт свои недостатки и начинает их переламывать, зажимая себя в тиски церковных заповедей, — дама усмехнулась. — Православное быдло убеждено, что для этого нужно прийти к специально обученному священнику и искренне расплакаться ему в жилетку.

Мылкин, услышав слово «священник», по привычке сплюнул на ковёр. Дама продолжала:

— У наших врагов всё просто: если каешься — получаешь от Бога утешение, духовную защиту. Перестаёшь каяться, начинаешь себя оправдывать за чужой счёт — всё, никакой защиты от Бога. Исповедь, то есть покаяние в своих грехах, мы называем Греческим огнём. Это очень серьёзно, господа. Надо не дать этому огню разгореться.

— Это тьюдно сделать, — прокартавила старуха Кессель. — К сожалению, у абогигенов этой стьяны сохьяняется так называемая совесть. Такая, знаете ли, генетическая пьивычка отслеживать свои гьехи. Вьедная пьивычка! Она понуждает гусских к покаянию…

— Верно, — снисходительно улыбнулась помощница Фоста. — Значит, эту самую совесть надо приглушить. Надо дать ей взятку! Как это сделать? Подсунуть им фальшивое покаяние вместо истинного.

— Ну и как же это возможно? — не поняла Кессель.

— Мы усыпим их совесть иллюзией покаяния. Вместо того чтобы выкорчёвывать собственные грехи, русские начнут каяться в злодеяниях своего народа. Мы научим их обвинять во всём предков, дурную наследственность, плохой климат, византийское влияние, татаро-монгольское иго, великорусский шовинизм и тому подобное. Цепляете логику? Если русский осуждает свою страну — этим он подсознательно оправдывает себя. Он, бедняга, ни в чём не виноват, его «среда заела»! Дескать, российская жизнь заставила его стать лентяем, пьяницей или, к примеру, взяточником. А сам он не виноват! Таким образом, русские откажутся от личного покаяния. Иными словами — от духовной защиты. И Греческий огонь затухнет.

Слушатели понимающе заулыбались.

— Покаяние человека подменяется показательным мазохизмом нации… — то ли спросил, то ли кому-то ответил министр Вадим Железник, почёсывая свой череп острием карандаша.

— Именно! Их привычка каяться будет удовлетворена — но никакой духовной защиты от Бога они не получат! Потому что Бог хочет исправления самого человека…

— … А не разговоров о грехах соотечественников! — воскликнул лысый министр коммуникаций. — Шедевриально замыслено! Пусть хулят свою родину — вместо того чтобы копаться в собственной душе!

Глава 11. Атака гроссмайстера Фоста

Но задачка же вовсе не простая… — Мылкин сощурил водянистые глаза. — Я занимаюсь этим всю жизнь. Пишу без устали, мои книги издаются миллионными тиражами, а эти свиньи что-то не спешат, как Вы изволили выразиться, «хулить свою родину». Они всё равно читают говнюка Пушкина, ходят в свои грязные церкви!

— И былины пго югодивых богатырей до сих пор не забыли, — запальчиво подхватила Кессель. — Да ещё пго великий могучий язык на полном сегьёзе бгедят…

— Дослушайте до конца, — резко перебила старушку Кессель помощница Фоста. — В прошлом году учёные Мерлина опробовали метод фальшивого покаяния на группе подростков из России. Нам удалось убедить детишек, что их родина всегда была тысячелетней кунсткамерой уродов. Ругая свою наследственность, русские тинейджеры приучились подсознательно оправдывать свои недостатки. В их духовной защите возникли дыры, через которые мы начали засовывать психологические крючья — прямо в душу! Через полгода детки позабыли о так называемой совести и прочих бредовых православных понятиях. И нацелились на карьеру, на успех и наслаждения — то есть, в конечном итоге, уже готовы были работать на Лигу.

— Вернитесь к сути, — промычал Фост, медленно пережёвывая печенье.

— Суть в следующем: отныне каждый русский должен стыдиться не личных грехов, а своей национальности. Для этого мы должны убить трёх зайцев. Во-первых, начать пропаганду в прессе, на телевидении, подключить певцов, киношников, а особенно юмористов. Надо объяснить русским, что для вхождения в свободную Европу придётся отказаться от прогнившей России. Надо перестать быть русскими, православными. Пришло время стать просто элементом единого европейского пространства.

— Этого зайца будет убивать господин Железник, — Колфер Фост повелительно двинул веками. — Даю срок — полтора месяца.

Молодой министр затянулся и серьёзно кивнул.

— Теперь — заяц номер два, — продолжала дама. — Важно подрубить столпы, на которые опирается национальное достоинство русских. Пока в памяти этих людей сидят имена Пушкина, Достоевского, прочих писателей, полководцев и бесчисленных бородатых подвижников — никто не поверит нам, что русская история была ошибкой. Тут понадобятся наёмные профессионалы, способные грамотно, тихо зачистить поляну…

Заслышав о «наёмных профессионалах», волшебники переглянулись. Лебедзинский нервно потянулся в кресле.

— И наконец, третий заяц, — продолжала дама. — Нужно организовать шоу исторического покаяния русского народа. На встрече с президентом Лео попросит разрешения провести грандиозный праздник в новогоднюю ночь. С участием детишек, пострадавших во время терактов в Беслане и на Таганке. Выступать будут приглашённые нами звёзды эстрады — здешние и заграничные, включая суперзвезду Дэмонну, рок-группу «Сколопендры» и Пола Маккартни. Очень важно, что на этом концерте будет присутствовать глава государства.

— Вау! — озарился восторгом Вадим Железник.

— И шо ты так гадуешься, Вадик? И шо нам это даст? — прошипела старуха Кессель.

— Это даст нам возможность задействовать президента в новогоднем спектакле, — продолжала помощница. — Мы заставим кремлёвского начальника сплясать под наши скрипки. Шоу начнется под девизом «Дети против террора». Ну а затем… во время концерта произойдёт незапланированное событие. Оно будет таким важным, что потребует немедленной реакции президента. Причём кремлёвскому начальнику придётся принимать решение не в тишине своего кабинета, не в окружении советников, а за считанные секунды, прямо на концерте, в присутствии нескольких тысяч крайне взволнованных зрителей.

— То есть концерт перерастёт в общественный митинг! — жарко выдохнул быстроумный министр коммуникаций.

— Вы почти угадали, — сказала брюнетка. — Подобно тому, как на Таганке школьный праздник Хеллоуин перерос в захват заложников, новогоднее шоу перерастёт в … революцию. Это будет переворот в сознании русских. Только обязательно нужна символическая казнь русского Ивана. Церемония казни будет символизировать отречение русских от своего прошлого.

— Ну Вы просто сказки рассказываете! — недовольно буркнул банкир Лебедзинский. — Да как Вы добьётесь реальной казни?! Мы не в шестнадцатом веке!..

— Нужно убедить русских, что эта казнь необходима. Пусть думают, что наказание русского Ивана знаменует великое покаяние русского народа в своих бесчисленных исторических грехах. Согласившись с этой казнью, даже просто молчаливо приняв её как необходимость, как меньшее зло, русские как бы поставят свою подпись под отречением от России. В этом грехе они уже не смогут раскаяться, потому что будут искренно верить, что поступили правильно. А значит, навеки утратят духовную защиту. Квод эрат демонстрандум, коллеги.

— Всё очень грамотно придумано. Но повторяю: казнь невозможна, — с досадой кашлянул Лебедзинский. — У нас не военный коммунизм. Ритуальные убийства организовывать всё труднее.

— Придётся постараться, — произнёс Колфер Фост. — Нужно лишь правильно составить сценарий. Пускай сценарий логически подведёт зрителей к необходимости маленькой казни. И тут я вас сильно обнадёжу. Вчера мы уговорили одного гениального человека. Он будет продюсировать новогоднее шоу. Знаете, как его зовут? О, это известное имя. Его зовут Изяслав Ханукаин.

Загудели, зацокали языками. Лебедзинский расслабленно откинулся в кресле, достал сигару.

— Ханукаин справится в лучшем виде. Этот пожарник не даст разгореться Греческому огню, — усмехнулся Фост. — Однако ему надо помочь. Вы должны заранее подготовить мозги русских зрителей накануне шоу. До новогодней ночи осталось чуть больше двух месяцев. За это время нужно провести рекламу всенародного покаяния. И устранить тех, кто мешает россиянам свободно войти в Европу.

Гроссмайстер принял из рук помощницы розоватый листок, на котором в столбик были напечатаны имена.

— Вот. Наши эксперты составили список русских людей, на которых эта полудохлая страна опирается, будто на костыли.

И, помедлив, главный волшебник произнёс:

— Нужно выбить этих гадов, одного за другим, по списку. Просто уничтожить.

Он небрежно протянул розовый листок чиновнику с родинкой. Тот, заметно побледнев, прочитал несколько имён в начале списка и, облизнув пересохшие губы, испуганно прошептал:

— Постойте, Вы шутите? Да как же можно их убить?!

— Ах, как любопытно! Вы позволите?! — это банкир Лебедзинский, подёргиваясь от нетерпения, довольно невежливо выдернул бумагу из рук чиновника, впился глазками в строчки и наморщил вспотевший лоб.

— Уфф… Это ж надо, что задумали! — несколько секунд Миша Лебедзинский жадно читал. Наконец отвалился на спинку кресла. — Оч-чень хороший список. Но вот поясните мне, как это сделать? Для такого великого дела я готов дать любых денег, но Вы же понимаете, что одними деньгами такую проблему не решишь.

С этими словами банкир пустил расстрельный список дальше, по кругу. Старуха Кессель, приложив к близоруким глазам бумагу, так разволновалась, что зашлась в приступе кашля. Вице-мэр прочитал с каменным лицом, часто сглатывая. А козлобородый человек в шляпе даже не взглянул на имена, сразу передал следующему.

— Ха! Мне кажется, я понимаю вашу идею, господин Фост, — произнёс министр коммуникаций Вадим Железник, отрывая взгляд от розового листка.

— И что Вы на это скажете? — подчёркнуто равнодушно поинтересовался тот.

— Что скажу? — министр погладил себя ладонью по гладкому черепу, затем поправил модные серебристые очки на тонком носу. — Скажу, что у меня есть прямой выход на специалистов, которые могут решить эту задачу.

Все уставились на очкастого выскочку. Киселёва-Кессель вытаращилась на «смелого юношу», как Тортилла на Бура-тино. Банкир Лебедзинский вытер влажные губы и спросил прямо:

— И сколько Вам нужно денег?

— Много, — хладнокровно ответил министр государственного пиара. — Эти специалисты работают в группе, их четверо. «Городские волки» — не слышали про таких? Очень мощная бригада, они профессионалы. За каждое имя группа возьмёт в среднем… я думаю… по сотенке.

— Сто тысяч евродолларов? Это годится, — сказал Фост, не дожидаясь реакции банкира. — Я хочу посмотреть на ваших киллеров. Пусть приедут прямо сейчас.

Глава 12. Московские душегубы

Группа наёмных убийц прибыла через сорок минут. Колфер Фост провёл это время среди синтетических цветов на огромном застеклённом балконе Мылкиных, где успел выкурить сигару, непрерывно общаясь с кем-то по мобильному телефону, причём на скверном немецком языке. Было видно, что господин директор пребывает в недурном настроении: однажды он даже коротко расхохотался в свою чёрную трубку. Тем временем полная брюнетка напористо расспрашивала министра коммуникаций о людях, которых тот рекомендовал на роль киллеров. Чиновник с родинкой слушал с живейшим участием, а банкир Лебедзинский, поглядывая в розовый листок, выкуривал одну сигарету за другой, прикидывая общую стоимость проекта.

Наконец ударил гонг. Лия Мылкина, колыхая пышным телом, прошла в прихожую и увидела на экранчике видеофона лица четырёх мужчин. Один из них, глянув в камеру с неприятной ласковостию, сообщил, что прибыли они по вызову Вадима Владиленовича Железника.

Разговоры смолкли, взоры обратились на вошедших: кто — со страхом, другие — с любопытством, иные — с восторгом. Разумеется, в силу своего положения и специфических жизненных интересов многие из участников совещания и сами порой отдавали приказы о физическом устранении неугодных лиц. Однако мало кому доводилось оказываться лицом к лицу с исполнителями таких приказов — с теми, кто способен бестрепетно, с улыбкой уничтожить себе подобного.

Как и положено профессионалам высшего класса, «городские волки» казались интеллигентными, даже утончёнными людьми. Самый молодой и вовсе был похож на поэта русскоязычной эмиграции: хрупкий, бледный, наделённый от нездешней природы печальными выпуклыми глазами, он зябко кутался в длинный шарф и смотрел гоголем, хотя довольно жадно набросился на дорогой коньяк. Представился юноша Вайскопфом. Между тем, глядя, как задумчиво и манерно молодой человек сворачивает пробку, сжимая белые пальцы на горлышке бутыли, все понимали: с таким же спокойным и грустным выражением лица Вайскопф способен свернуть шею любому — будь то мужчина или женщина, старушка или ребёнок. Сколько жизней на счету у этого нескладного курчавого юноши с длинным синеватым подбородком и густыми ресницами? Сколько раз эти распахнутые чёрные зрачки с любопытством заглядывали в глаза жертве, улавливая последние мгновения отлетающей жизни? Министр коммуникаций успел предупредить, что Леонид Вайскопф — вдохновенный снайпер, но с удовольствием работает кинжалом, удавкой и ядами. Теперь он сидел, чуть сутулясь, в лёгкой куртке и потёртых джинсах, держал в руке стакан с коньяком, и все невольно разглядывали его руки, руки убийцы, поросшие до середины пальцев курчавыми чёрно-рыжими волосками.

Рядом слегка раскачивался на стульчике маленький холёный блондин в бежевом костюме. Глядя на эти крашеные волосики и пухлые сосисочки пальцев, взирая на то, как он мажет губы гигиенической помадой и прилепляет жвачку к блюдцу, сложно было поверить, что это настоящая машина убийства, не знающая пощады. Его звали Артемий, он весь был утыкан какими-то проводочками и наушниками, весь пищал и мигал огоньками палм-ридеров и блутусов, брови у него были выщипаны, а на лице лежал искусственный кремовый загар. Но все знали, что он великий подрывник, непредсказуемый, непревзойдённый.

Крупный брюнет — пухлое туловище на длинных ногах, в чёрной вельветовой куртке, с копною прямых тёмно-русых волос, ниспадающих на плечи, с дряблыми от наслаждений щёчками, с жёлтыми от табака губами и лихорадочной искоркой в глазах — это Эрнест Кунц. Похож на киношного Петра Первого и знает об этом. У него в подчинении несколько убойных групп, уже несколько лет он руководит крупнейшей в Москве бригадой. Быстро перебирает в руке серебряные шарики с лёгким звоном внутри, смотрит понимающе, и думается: ах, какой милый человек, сидит себе и пьёт зелёный чай. Но если дадут ему интересный заказ и заплатят достаточно, этот милый человек способен любого из сидящих за этим столом заживо освежевать, расчленить и превратить в котлету.

Наконец, четвёртый. Этот, если верить Железнику, инженер и алхимик предстоящих покушений. Постарше других, сухой и жилистый пятидесятилетний волк: хоть и сед, но стрижен по-молодёжному, ёжиком. Александр Сахарский своими руками не убивает, но, если всех его клиентов собрать — целое кладбище получится. Обломанные ногти, дешёвые папиросы, критический прищур грязно-зелёных глаз — интеллектуал, эрудит, коллекционер убийственных замыслов.

Четверо командос неторопливо, с достоинством ознакомились с чёрным списком Колфера Фоста. Было заметно, что они отнюдь не взволнованны.

— И что? Вы можете их всех? — прорывающимся от уважения голосом спросил Эдуард Мылкин, заглядывая в тёмные выпуклые глаза Вайскопфа.

— Не сразу, конечно, — легко вздохнул снайпер. Плеснул в стакан ещё коньяку и добавил: — Тут нужно непременно поймать вдохновение.

— Вопрос цены и времени, — с готовностью улыбнулся подрывник Артемий.

— Значит, договоримся, — опустил веки Колфер. — Аванс за первое вычеркнутое имя вы получите сегодня же у Михаила Яковлевича, — объявила помощница Фоста, указывая на банкира Лебедзинского. — Контракт подпишем завтра в полдень, у меня в офисе. И сразу начинайте действовать, времени осталось немного. Список надо закрыть за полтора месяца, чтобы расчистить дорогу к русским сердцам для Изяслава Ханукаина и его грандиозного шоу.

Глава 13. Командос начинают действовать

Бережно, как патроны, расходуя дешёвые папиросы, старый волк Сахарский работал в тесном кабинете под крышей «Лямбда-банка». Работая, Сахарский выделял в окружающий мир звуки, газы и сизый пепел, который заполнял пространство вокруг него горькими хлопьями и опадал на жирную от пальцев клавиатуру, бумагу и скапливался даже в грязной кружке с засохшей заваркой.

Из окна просвечивалось ночное осеннее Замоскворечье. Сахарский зажимал папиросу в углу рта и подходил к окну, отогнув жалюзи, несколько минут смотрел на ночную улицу и возвращался туда, где гудел и ворочал жерновами гигабайтов мощнейший компьютер, подключённый к закрытым информационным банкам четырёх институтов и двух общественных фондов. С раннего вечера Сахарский процеживал через матрицу мозга сотни электронных страниц. Рукописи, рисунки, фрагменты писем, дневниковые записи… Сахарский искал зацепку. Нужно было нащупать уязвимое место жертвы, чтобы потом другие специалисты, Леонид, Артемий и Эрнест, нанесли в это место смертельный удар. Сахарского не зря считали тактическим гением заказного убийства: он умел составлять беспроигрышные сценарии будущих убийств. Предложить вектор атаки, подобрать подходящее для каждого случая орудие уничтожения — вот что было его задачей.

Жертву Сахарский никогда не называл по имени, всегда использовал профессиональный термин — «объект». На этот раз объектом атаки был великий писатель с мировой славой. Он значился в списке Фоста под первым номером. Писателя почитали чуть ли не папашей всей современной русской прозы. Его драмы с шумным успехом ставили в столицах и провинции. «Объект» катался по Европам, пробовал читать лекции в Московском университете, писал нравоучительные письма… Страшный человек! Родившись на Украине, «объект» очень любил Россию и был безусловно русским, самим своим существованием и всем творчеством доказывая, что культуры, великорусская и малороссийская, едины.

Каждая книга «объекта» была очередной победой русского национализма. И что самое страшное, всё творчество этого писателя было густо замешано на идее личного покаяния. Сахарский хорошо понимал: именно это особенно не нравилось заказчикам и, прежде всего, лично господину Колферу Фосту. Герои, созданные «объектом», были неприглядны, но автор не судил их, не проклинал — нет, высмеивая недостатки, он щадил людей, оставляя им возможность исправиться — и тем самым подталкивал к покаянной самооценке своих читателей.

Это было действительно опасно.

Русские любили своего гения и оберегали «объект». Сахарский понимал, что у жертвы найдётся множество защитников, так сказать, телохранителей. Поэтому удар следовало рассчитать предельно тщательно, грамотно и верно, чтобы насмерть и без шансов на выживание.

Сахарский листал материалы, и даже языком цокал от удивления. Да-да, писатель очень опасен. Сахарский чувствовал: «Надо спешить». Но разве подступишься запросто к такому «динозавру»?

К четырём часа утра колоссальный предварительный труд был завершён: Сахарский проверил все гороскопы, сверился с Книгой Перемен, полтора часа работал с прогнозами Таро. Полученные рекомендации были смутными; Сахарский понимал, что ему как воздух нужны письма и дневники «объекта». Только так можно найти заветную слабинку. Слепо щурясь в экран, роняя перхоть и пепел на клавиатуру, Сахарский вчитывался в мелкие буковки, будто цеплявшиеся, карабкавшиеся гуськом по длинной лестнице, медленно вздымающейся к концу строчки. Это была пересъёмка личного дневника писателя. Текст неприятно обжигал глаза, дразнил нервы, но Сахарский чувствовал, что в этом потоке чуждых слов какая-то важная вещь подмигивает ему, заигрывает и сигналит. И вдруг он понял в чём дело. В рукописях удивительно часто, причём — как подсчитала компьютерная программа — особенно в начале дневника, повторялось слово «чорт».

Сахарский заволновался. Вернейшее чутьё не могло обмануть его: ага, уже начали подрагивать пальцы. Так случалось всякий раз, когда он выходил на верный след.

Он рухнул в кресло с грудой тёмных томов, похожих на кирпичи. Приходилось читать произведения жертвы, весь этот опасный русский бред. Сахарский читал до девяти часов утра, потом забылся до полудня и, проснувшись, перехватив что-то из микроволновой печки, опять устроился в кресле, хрустя чипсами. Он снова вчитался, пытаясь ощутить пульс вражеского вдохновения, уловить частоту мысли того, кто писал эти строки. Весь день, как затаившийся хищник, он провёл в тёплом кресле, и когда, снова стемнев, московские улицы окрасились кровавым заревом рекламы игорных домов, Сахарский впал в тяжёлый, горячечный сон. Голоса в его голове звучали непристойно, эти визгливые голоса вразнобой выкрикивали отдельные созвучия, обрубки слов — как ни старался Сахарский прислушаться, разобрать ничего не мог. И вдруг прорвавшийся сквозь нестройный крик голос проговорил отчетливо и властно, да так напористо, что Сахарский немедля проснулся:

— Порви, уничтожь его! Книга, чёрная книга! Лестница, лестница в небеса! Разверни лестницу.

Вот что сказал ему голос. Сахарский быстро выбрался из кресла и, слегка похохатывая от предчувствия скорой разгадки, дрожащими руками включил старинный катушечный магнитофон и достал из коробки заветную «Лестницу в небеса». Он поставил её наоборот, как часто делал с друзьями в далёкой молодости, когда было модно и весело так развлекаться. И теперь, разворачивая музыку сверху вниз, задом наперёд, он жадно слушал, как голос певца, удивительно похожий на подвывание оборотня, складывается в сатанинские мантры. Сахарский успел прослушать только два раза, когда голос в мозгу Сахарского зазвучал снова. Теперь он произнёс единственное ключевое слово, которого так долго ждал убийца.

В который раз Сахарский поразился своей гениальности. Он бросился к рабочему столу и начал готовить формулу убойного зелья. Во-первых, бумага. Настоящая бумага середины девятнадцатого века. Эту проблему Сахарский решил без посторонней помощи: наверху, на полке рядом с Книгой Тота и «Розой Мира» пылилась драгоценная подшивка журнала «Телескоп». Безжалостно вырвал чистую страничку задней обложки и торопливо разгладил её жёсткими ладонями. Ага, ага. Теперь чернила. Старые чернила! Он бросился к телефону и, заикаясь от волнения, закричал:

— Алло, Роза Мы-м-михална! Что? С-спите?! Не надо спать, Роза Михална, это Сах… Сахарский. Да! Вспомнили?! Вас предупредили, д-да? П-передайте Михаилу Яковлевичу, что м-мне нужны чернила. Ну так зы-з… запишите! Чер-ни-ла, и непременно де-девятнадцатого века! И ещё, ещё запишите! Гравюра Мейерса, любая! 3-золотой перстень с печаткой, обязательно аллегорический символ, обязательно! Далее пишите, ку-кусок старинного серебра. Монета Трансильванского гы-графства. Пока всё! Д-да! Обнимаю Вас, милейшая, обнимаю и це… целую!

Ровно через сутки специальный курьер от Михаила Лебедзинского доставил Сахарскому небольшой ящичек с ингредиентами. Сахарский работал с упоением, осторожно вдыхая запах старых чернил, переданных из запасников провинциального краеведческого музея. Он работал строго по формуле. Ранним утром взрывчатая смесь была готова. Сахарский, кашляя от папиросного дыма, набрал номер Артемия, дождался, пока бесконечные гудки прекратятся и взбодрится автоответчик.

— Хватит спать, — грубо сказал Сахарский, морщась от головной боли. — У м-меня всё готово.

Глава 14. Клочки по закоулочкам

Великий подрывник Артемий бросил любимую машину в безнадёжной транспортной пробке на Твербуле и решил прогуляться пешком, не спеша, по мокрому асфальту. Сунув руки в карманы мягкого плаща, отпустив на волю горчичный шарф, он шагал вниз весело поглядывая на мокрых, насупившихся ворон. Вечерело. Артемий шагал жизнелюбиво и распахнуто, как человек, спешащий на свидание. Между тем, он шёл убивать.

Артемий знал, что он выглядит прекрасно, почти как любовник, а может быть, удачливый банкир после хорошей сделочки. И всё же, когда Артемий проходил мимо нищей старушки с монеткой в мокрой рыжей варежке, та, почему-то шарахнувшись от Артемия, принялась мелко и испуганно креститься. «Эти твари в платочках — опасные существа, их не проведёшь», — усмехнулся Артемий.

Он нырнул в один из двориков на Суворовском бульваре, неподалёку от арбатских верховий. Насвистывая, прошёлся среди голых кустов и осторожно глянул наверх, во второй этаж.

Артемию показалось, что в крайнем окне он увидел тень жертвы. Вот он, ненавистный объект атаки: длинноносый обскурант, непрошеный учитель нравственности. Невротик, свихнувшийся на почве Православия, подружившийся с монахами. Ретроград, сжигающий собственные рукописи. Нервически-чуткий, безумствующий и — проклятье — страшно талантливый, а значит, тем более опасный. «Талантливым русским нельзя жить долго. Нужен упругий направленный взрыв, — размышлял Артемий. — Энергия моего взрыва разорвет его череп в осколки, и разлетится ненавистный мозг, который уже произвёл так много непоправимых русских мыслей».

Убийца по имени Артемий, будто изваяние, стоял и жадно смотрел в светящиеся окна второго этажа. Кто-то прошёл по всей анфиладе и погасил свет. Пора…

Сторож уже гремел ключами у парадного подъезда, когда из темноты к нему подошёл человек в тёплом плаще и, протягивая бумажку, произнёс:

— Добрейший вечерочек. Мне бы не надолго.

Сторож глянул испуганно, потом посветил фонариком на бумажки и, не сказав ни слова, впустил незнакомца в тёмный подъезд. Артемий перешагнул порог, широко улыбаясь, бешено раздувая ноздри: ему казалось, он уже чувствовал терпкий запах затравленной жертвы.

Эрнест Кунц стремительно летел по кулуарам телестудии, небритой щекой прижимая к плечу телефон. Ворвался в приёмную, озорно подмигнул секретарше и промчался в кабинет. Там он торопливо, неловко, одной рукою раскрыв набитый деньгами кейс, наугад вытащил две пачки, метнул в раззявленную пасть небольшого сейфа. Остальное — бойцам.

— Алло! Есть срочная работа, собирайте людей! — негромко командовал он в трубку, прыгая по кабинету. — Мне нужен Рома. Пусть берёт своё железо и приезжает. С бойцами, разумеется!

Кунц на секунду оторвался от трубки и наскоро хлебнул из бокала: налил ещё утром, хотел попробовать подарок министра коммуникаций, прекрасное Шато Петрюс — да всё недосуг. Поставил кручёный бокал на пачку растрёпанных журналов, рядом с портретом Гоголя: вчера эту старинную литографию принесли из библиотеки. Старый растрёпанный Гоголь смотрел вбок, будто боялся поднять глаза на Кунца.

— Верёвки у меня есть. Бригада понадобится завтра в десять, — выкрикивал Кунц в крошечный мобильник. — Быстро отстреляемся и попилим деньги на четверых с Кокошей и Дёрганым. Договор? Минуту, минуту подожди!

Зазвонил другой аппарат. Господин Кунц с раздражением достал его из кармана облегающих брюк:

— Не могу говорить! Ах, Тёмыч, это ты?! Ну что у тебя?!

— Шашка заложена, — проворковал голос Артемия. — Можно подрывать.

— Молодец, Уроцкий! — блестя глазами, с наслаждением произнёс Эрнест Кунц. — Надо кончать этого писателя ко всем чертям!

Он дёрнул локтем, тонкий бокал опрокинулся, заливая красным вином портрет Гоголя. «Забавно», — улыбнулся Кунц. Точно кровь растеклась из головы писателя.

Школьники на удивление быстро приходили в себя: детская психика так пластична, что глубокие душевные раны затягиваются, не оставляя заметного следа, боль уходит в глубину, чтобы вернуться спустя годы. Не прошло и недели после страшного Хеллоуина, а Фаечка Касимова как ни в чём не бывало пошла на концерт Филиппа Киркорова, Неллечка Буборц возобновила занятия в студии современного танца «Саломея» и в кружке юных волшебников. Макс Теплицын, который после теракта панически боялся играть в любимые компьютерные игры (виртуальные чудовища напоминали ему «духов»), оправился от потрясения и даже подал заявку на всемосковский чемпионат по компьютерному кик-боксингу.

Психологи МЧС несколько раз встречались с пострадавшими детишками, подвергая их изнурительным тестам, и вскоре медицинский совет официально разрешил доброй половине учащихся школы номер 1505 вернуться на занятия. Правда, уроки возобновились не в старом здании: там продолжали разгребать завалы, образовавшиеся после взрыва в младшем корпусе. Психологи настаивали на том, чтобы дети как можно дольше не видели того места, где им довелось пережить ужасы теракта. Министерство образования подыскивало новое помещение.

И вот Вере Кирилловне сообщили, что четвёртого ноября она проведёт первый после недельного перерыва урок в соседней школе, находившейся неподалёку от площади. Четвёртого ноября Вера Кирилловна встала особенно рано. По пути зашла в церковь Мартина Исповедника, в которой, несмотря на будний день, оказалось многолюдно. В последние годы москвичи как-то вспомнили про Казанскую икону, и в день её памяти храмы наполнялись захожанами, так что завсегдатаи-старушки терялись в толпе среди всклокоченных невыспавшихся студентов, молчаливых бородачей в пиджаках, смешливых краснеющих девушек и многодетных мамаш.

Привычно отстояв службу и даже немного поплакав, Вера Кирилловна легко добралась до незнакомой школы и, с места в карьер, начала урок по «Тарасу Бульбе». Всё шло замечательно. Учительница рассказала про войну с иноверцами, про мужественных Козаков и подлое предательство Андрия. До конца урока оставалось каких-нибудь десять минут, когда Вера Кирилловна начала раздавать домашние задания. И тут Коля Бублин поднял руку с пластырем на мизинце и спросил:

— Вера Кирилловна, а можно я напишу про Гоголя?

— Конечно можно, Бублин, — кивнула учительница. — Какую тему ты хочешь выбрать?

— Гоголь — вампир! — радостно выкрикнул мальчик. Вера Кирилловна сдвинула брови и удивлённо посмотрела на Колю.

— А что, нельзя? Я н-напишу про то, как Николай Васильевич Гоголь стал вампиром, — пробормотал Бублин, несколько испугавшись реакции педагога. — Про то, как он пил кровь и вылезал из гроба, чтобы писать «Мёртвые души»…

— Николай Бублин, ты в своём уме? Ступай в медпункт, проверь температуру.

— А чё сразу Бублин? — заволновался Коля. — В субботу кино показывали, так и называется: «Гоголь-вампир». Нам с ребятами очень понравилось…

— Разрешите, я всё-всё объясню? — кокетливо пропела Неллечка Буборц. — Дело в том, что совсем недавно учёные сделали открытие. Оказывается, Гоголь был чернокнижником. Он хотел добиться бессмертия и поэтому начал пить человеческую кровь. Это совершенно доказано. Вот посмотрите, я специально вырезала из газеты, когда готовилась к сегодняшнему уроку!

Вера Кирилловна вытаращилась на аккуратную вырезку из «Учительской газеты»:

«Согласно этой неожиданной версии, молодой Николай Гоголь покончил с собой после провала своей дебютной пьесы «Ганц Кюхельгартен». Однако прежнее увлечение чёрной магией не прошло бесследно: Гоголь не ушёл из жизни окончательно, а стал живым мертвецом. В роду Гоголей-Яновских подобные случаи были известны и ранее. Рассказ о зачарованной панночке в известной мере автобиографичен. А гоголевский литературный портрет Вия показывает великолепное знание фактуры, ведь автор был знаком с явлениями потустороннего мира не понаслышке…»

— Ахинея какая-то! — выдохнула потрясённая услышанным Вера Кирилловна — Мало ли что в бульварных газетах сочиняют!

— Нет, нет! Чистейшая правда! — убеждённо заговорила Неллечка. — По телевизору рассказывали, что, когда было перезахоронение Гоголя, его скелет нашли лежащим на животе. Так только вампиры лежат! Они в гробу крутятся, это научный факт.

— Неужели Вы не видели фильм? — спросила Фаечка Касимова, удивлённо тараща на учительницу круглые глаза. — Там прямо показано, как Гоголь пил кровь своих крестьян.

— Да у него всё творчество про вампиров! — выпалил с задней парты Макс Теплицын.

— Это ещё почему? — содрогнулась учительница. — Я что-то не пойму, что за чепуху вы несёте?!

Вера Кирилловна подметила крайне опасное выражение, мелькнувшее во взгляде Макса: «Что с неё взять? Отсталый человек!..» И, перехватив этот взгляд, дети снисходительно заулыбались.

Неллечка, между тем, не унималась. Она заметила растерянность учительницы и торжествовала: «Колдовством её не проймёшь, так Гоголем попробую».

— Помните, Вы нам рассказывали, как Гоголь обиделся на издателя Погодина за то, что тот опубликовал без спросу его портрет? Вы ещё рассказывали, что на портрете Гоголь был растрёпанный и какой-то безумный, поэтому писатель рассердился. А оказывается, всё было совсем не так!

— Что значит «не так»? — Вера Кирилловна почувствовала подступающее раздражение. Ей захотелось хорошенько отшлёпать обнаглевшую Неллечку, но она приказала себе успокоиться. Медленно опустилась на стул:

— Погодите. Я вам рассказываю факты, а вы мне в ответ фантастику цитируете!

— У нас тоже есть факты! — Неллечка схватила газетную вырезку и вновь громко зачитала:

«Не удивительно, что Гоголь-вампир был взбешён публикацией Погодиным своего портрета. Этот портрет писался не для публики. Его назначение было колдовское: портрет старел вместо самого Гоголя, а Гоголь магическим образом сохранял молодость. Когда Погодин похитил портрет и опубликовал, это сделало невозможным дальнейшее изменение черт портрета, и Гоголь должен был-таки сойти в гроб, как простой смертный».

— Гоголь жил в гробу, в могиле. И ещё, показывали по телевизору, другие вампиры сделали ему лестницу, чтобы он вылезал наружу писать свои книжки, — затараторил Бублин. — А чтобы писать гениально, он должен был пить человеческую кровь!

— Вы сами рассказывали, что Гоголь перед самой смертью просил лестницу, — невозмутимо продолжала Нелли. — Вы ещё говорили, что он хотел идти наверх, к небу. А на самом деле, Вера Кирилловна, всё было иначе. Великий охотник на вампиров отец Матфей прибыл вовремя и забрал лестницу! Упырь не хотел умирать, он карабкался наружу из гроба. И тогда упыря начали оборачивать горячим тестом, чтобы сбить его магический потенциал.

— Вот именно, — обиженно сказал Бублин. — Я как раз хотел об этом доклад подготовить. Я же не сам придумал! По телевизору русским языком рассказали, а Вы не верите!

Сердце Веры Кирилловны громко колотилось. Она растерялась и никак не могла сообразить, что ей сейчас надо сказать в ответ на этот бред, эту нелепицу.

— И потом отец Матфей узнал, как прикончить упыря Гоголя, — возбуждённо ворковала Нелли. — Надо было сжечь рукопись второго тома «Мёртвых душ», которая, оказывается, была написана чернилами с кровью. И отец Матфей сделал это, а уже позднее было объявлено, что якобы сжигал сам Гоголь. От этой страшной рукописи осталось только несколько листов, которые упырь успел сунуть в трещину под пол, в свой колдовской тайник.

— Какой ещё тайник? — устало и тихо спросила Вера Кирилловна.

— Во всех газетах пишут, и по телевизору говорят! Вы что, не видели?

— Я не смотрю телевизор. И что же там нашли, в колдовском тайнике?

— Недавно в доме-музее Гоголя обвалился потолок. Приехали строители и нашли в потолке очень странный тайник, — с торжествующей улыбкой продолжала Нелли. — Там обнаружили две страницы второго тома «Мёртвых душ», где описывается, как Чичиков пьёт кровь у помещика Костанжогло. А ещё, кроме рукописи, нашлись разные колдовские предметы: различные амулеты, волшебные перстни.

— Дай мне эту статью, — Вера Кирилловна почти вырвала газетную вырезку из рук Нелли и впилась глазами в текст. В статье, подписанной известным учёным, со всей серьёзностью утверждалось, что Николай Васильевич Гоголь был чёрным магом. Что он специально приурочил премьеру «Ревизора» к празднику Пасхи 1836-го года и намеревался специальными оптическими эффектами во время «немой сцены» привести людей в состояние эйфории, вызвать уличные мятежи в столицах и тем самым испортить светлый праздник.

Далее автор статьи утверждал, что гоголевский «Нос» есть не что иное, как страшная пародия на Евангелие, замаскированная так тщательно, что ни один из цензоров не обратил внимание на кощунственные параллели.

Строчки прыгали перед глазами Веры Кирилловны, но она упорно читала дальше. Чичиков скупает мёртвые души потому, что он упырь, ему нужны мертвецы для зомбирования. Чичиков — автобиографический образ самого автора, который тоже скупал мертвецов.

— Просто бред какой-то, — прошептала учительница.

— Послушайте, — звонко рассмеялась Неллечка Буборц и снисходительно посмотрела на Веру Кирилловну, — всем давно известно, что вампиры существуют, они живут среди нас, они совершенно нормальные существа! И Гоголь был вампиром!

— И Мишка из параллельного класса хочет стать вампиром, — буркнул Коля Бублин. — Они с Вовкой уже пробовали кровь пить. Из пальца накапали и пили. Не очень вкусно, но зато прикольно. Мишка сказал, что хочет быть гениальным, как Гоголь. А гениальными только вампиры бывают, потому что они вместе с чужой кровью гениальные мысли получают от других людей и питаются ими.

Вера Кирилловна обвела класс беспомощным взглядом. Ей стало по-настоящему страшно, почти как тогда, совсем недавно, в школьном зале среди заложников во время теракта. Но тогда рядом были враги. Они ненавидели, угрожали. Тогда всё было понятно. А здесь дети! И они верят в этот бред! Уже поверили! Ей надо что-то делать? Но что?

Глава 15. Матёрый

Кто там значится следующий? — Вайскопф, сидя в ароматической пене, ещё раз заглянул в расстрельный список Колфера Фоста, лежащий на широком бортике ванны. Сразу за Н.Гоголем значился всемирно известный господин на букву «Д» — сильнейший противник. Раньше Вайскопф и мечтать не мог о таком крупном звере. Но теперь он был уверен в своих силах.

Вечером Вайскопф бросился в фирменный поезд и до раннего утра наслаждался стремительным перемещением в ночном пространстве. В Петербурге он взял такси до Литейной, ему нужен был один дом, унылый и серый, очень старый. Мрачная сырая подворотня понравилась Вайскопфу, особенно узкая каменная лестница с неожиданным углублением в стене, уютным, как раз подходящим по росту. Он вошёл в эту нишу, полностью погружаясь в тень, и только носки ботинок Вайскопфа, немного заляпанные грязью, должно быть, ещё московской, торчали наружу.

Вайскопф, размышляя, простоял довольно долго. Он думал о том, как по этим самым ступеням поднимался к себе, во второй этаж, ненавистный человек. Любопытно, взбегал ли торопливо, сутулясь и озираясь, или же поднимался решительным шагом, через ступеньку, стуча каблуками? Убийце страшно захотелось курить, он постоял ещё немного, потом вышел из ниши и поехал в гостиницу на Васильевский остров.

Он вбежал в роскошный вестибюль, взмыл на последний этаж. В номере лежал неразобранный чемодан. Вайскопф достал сверху пёстрый матерчатый сверток, внутри побрякивали суставы расчленённого кальяна. Прикручивая шланг, смотрел в окно на падшие созвездия полночных улиц. Замечателен Петербург! Как хорошо здесь убивать!

Гашиш был слабенький, мягкий. В гулкой голове Вайскопфа медленно прошёлся от уха до уха невидимый дирижёр, потом кашлянул, постучал палочкой по пюпитру. И вот еле слышная музыка занялась по краям сознания, властно охватывая чувства, перерастая в сплошную симфонию запахов, мыслей, предчувствий…

Вскоре Вайскопф уже видел, как будет убивать. Сбоку, совсем близко, подошёл к нему Тургенев, седой и кудрявый, в голубоватом фраке, и, нагнувшись, жарко зашептал на ухо, поминутно хихикая и дёргая за рукав. Вайскопф поневоле заслушался: Тургенев рассказывал складно, точно стихотворение в прозе, про какую-то девочку, про маленького Федю Достоевского…

Оркестр ещё гудел в голове Вайскопфа, когда тот, с трудом нащупав телефон в кармане гостиничного халата, набрал номер Александра Сахарского и прямо спросил, что нам известно про историю с девочкой. Сахарский заинтересовался жадно, но виду не подал — почти спокойным голосом сказал, что проверит.

Через полчаса он позвонил и радостно сообщил, что держит в руках подборку симптомов подавляемой нимфофилии в творчестве Достоевского.

— Это целая к-коллекция, Вы сы-слышите меня, Вайскопф? Он пишет об изнасилованных девочках чуть не в каждом романе! То есть, к-конечно, не в каждом, а только в одном романе, но в других ч-чер… черновиках тоже встречается эта тема, значит, можно и нужно это раскрутить на всю катушку. И знаете, я говорил с Уроцким… Уроцкий тоже хо-хо… хотел Вам позвонить, у него есть хо-хо… хорошая идея!

Уроцкий позвонил через полчаса и сладко замурлыкал:

— Лёня? Лёня, старичок, а у меня есть для тебя немного взрывчатки. Ага, под памятник Фёдору Михалычу. Ты же помнишь, моя Элли профессором Фрейдом увлекается… И знаешь, она подсказала мне классную вещь, которую можно раскрутить на всю катушку на всю страну. Оказывается, доктор Фрейд ещё при жизни высказал предположение, что Михалыч ненавидел своего отца. То есть чуть ли не смерти его желал!

— Ты хочешь сказать?.. Если он мечтал об этом, значит?..

— Значит, почти убил! — выкрикнул Уроцкий. — То есть мы можем сделать такое открытие. Прикинь, взрыв какой? Достоевский, оказывается, ещё в юности стал убийцей. Прикончил собственного папашу!

— Ё-моё. Это гениально. Мы скажем, что убийство отца в «Братьях Карамазовых» автобиографично! — зашептал Вайс-копф. — Что Достоевский маниакально вновь и вновь вспоминал то, как он убил отца! И на волне этой мании написал весь роман про Карамазовых! Идея бронебойная. Беру её в работу, старичок!

Легенда уже сама собой рисовалась в его воображении; фантазии, оживлённые и подкрашенные гашишем, толпились в ожидании выхода на ярко освещенную сцену сознания. Достоевский — серийный маньяк, каннибал. Начал в юности с того, что изнасиловал и прикончил пятилетнюю девочку, с которой они вместе играли в саду. Отец тогда прикрыл Федю-потрошителя, спас от суда. А молчаливый, нелюдимый Федя впоследствии «заказал» собственного отца лихим крестьянам, которые подкараулили старика в имении. Когда Федя вырос, он начал убивать детей регулярно: жарил и поедал их. Ах, как это модно, волнующе, дразняще! Вайскопф поспешно пристроился на подоконнике, пальцы его любовно сжимали отточенное стальное перо. Наполненное ядом острие тускло поблескивало в лунном свете. Вайскопф щурился в слепоту питерского вечера, он уже летел через время, как демон-убийца, он уже видел сутулую фигуру «объекта»: ненавистный лобастый человек работал у конторки в конце длинного коридора. Вайскопф двигался бесшумно, он почти плыл над полом, как призрак. Бородатый человек с огромным черепом вдруг, точно почувствовав что-то, обернулся, поднял светлые страшные глаза… Но нет, он не может увидеть Вайскопфа. Вайскопф недобро улыбнулся и неторопливо занёс острое перо, зажатое в ледяных пальцах. Осталось нанести удар. Перо как лезвие ножа…

На чистом листе бумаги он аккуратно, слегка надавливая, написал:

Людоедство Достоевского. Сценарий художественного фильма

Новый телесериал про Фёдора Михайловича делался студией Эрнеста Кунца на скорую руку. Декорации были скверны, в кадре то и дело попадались особняки с пластиковыми стеклопакетами, барышни щеголяли в модных причёсках начала XXI века, столичная знать говорила с одесским акцентом. Но всё это было неважно — созвездие мощных актёров, самые популярные бюсты и лица российского экрана вытягивали фильм на высоту недосягаемого триумфа. Успех был полнейший, страна замирала перед телевизорами каждый вечер, чтобы посмотреть, как сумасшедший писатель делает шашлыки из убитых девочек, потом описывает свои чувства в гениальных романах, затем мчится в ближайшее казино проигрывать в пух и прах колоссальные гонорары и, наконец, возвращаясь домой, бьётся в диких приступах падучей болезни среди разлитых чернил, рассыпанных денег и расчленённых трупов.

Вера Кирилловна, заглянув на именины к подруге, поневоле увидела самую первую серию. На следующий день она явилась в школу настроенная решительно, взволнованная и бледная. Переждав бурные восторги школьников по поводу нового сериала о Достоевском, она сказала строго, почти скомандовала:

— А теперь молчите и слушайте правду.

Негромко и медленно, будто вбивая в воздух невидимые гвозди, заговорила:

— Маленький Федя физически не мог изнасиловать свою пятилетнюю подружку, с которой они играли во дворе Мариинской больницы. В то время когда несчастную девочку замучил прохожий, пьяный мерзавец, Фёдору Достоевскому было всего четыре года! Класс затих.

— Весь этот фильм — не просто ложь, — голос учительницы зазвенел как натянутая струна. — Это моральное убийство. Авторы фильма оболгали, оклеветали нашего гениального соотечественника, глубоко верующего, совестливого и доброго человека. И никто, заметьте, никто не встал на защиту его чести.

Она оглядела притихших детей.

— Я расскажу вам другую историю про маленького Федю Достоевского. Эта история невыдуманная, истинная. Однажды, когда Федя гулял в лесу, ему показалось вдруг, что за деревьями мелькнул волк. Мальчик с криком бросился из рощицы в поле, где пахал землю старый крестьянин. «Волк! На меня напал волк!» — кричал мальчик. «Не бойся, — спокойно ответил незнакомый дедушка, поднимая сильную руку и неспешно осеняя перепуганного ребёнка крестным знамением. — Не бойся… Уж я тебя волку не выдам».

Было всё так же тихо. И только Неллечка Буборц капризно спросила:

— А какой здесь смысл, Вера Кирилловна? Ну крестьянин какой-то. Нам непонятно!

— Это воспоминание много значило для Достоевского, — ответила Вера Кирилловна, — писатель не раз потом вспоминал слова русского крестьянина: «Не бойся… уж я тебя волку не выдам». Всю жизнь Фёдор Михайлович чувствовал защиту своего народа, русского крестьянина, который будто стоял у него за спиной, благословляя и охраняя от всякой дряни.

Она подошла к окну и посмотрела на шпили высокомерных московских высоток:

— И только сейчас волки вконец осмелели.

Глава 16. Дешовки

Женщина, упорно бежавшая за автобусом от самой церкви, сдалась. Уронила сумку и, тяжело дыша, привалилась к столбу. На вопрос Телегина, где живёт Вася Дешовкин, ответила грубо:

— На хрена тебе, турист? Васька в Калугу уехал, дочку повёз на аборт.

— Гм? Наверное, мне нужен другой Вася, — сообразил Телегин. Бывший боец его батальона Василий Дешовкин едва ли мог вырастить за прошедшие пять или шесть лет столь взрослую дочку.

— Тебе, небось, Васька-дурачок нужен? В крайнем доме, за мостом.

— По этой дороге идти?

— По этой лучше не ходи, — посоветовала женщина. — Там Светкиных близнецов в армию провожают, так уже нажралися, полна улица шпаны. Лучше через пустырь топай, мимо почты.

За мостом голубел в мокрых вербах покосившийся штакетник. Домик, будто отворачиваясь окнами от улицы, таился в глубине двора. Собаки не было. Телегин толкнул неприкрытую калитку и, нарочито громко топая, пошёл по грязной тропке к дому.

Дверь на веранду как-то скоро отворилась, и на верхнюю ступеньку выдвинулось колесико кресла-каталки. В нём сидел, завернувшись в клетчатое одеяло, широкоплечий парень в старом тельнике, инвалид с круглыми и будто даже радостными глазами. Лицо подполковника сделалось серым. Вася Дешовкин почти не изменился: всё та же глуповатая улыбка и россыпь родинок на лбу, уши большие и розовые, как прежде.

— Здрасте, товарищ капитан! — удивлённо и радостно сказал инвалид. — А мама на работу ушла. Я один остался!

— Здравствуй, Василий, — не сразу ответил Телегин. — Я теперь, брат, подполковник.

Он сгрузил тяжёлые рюкзаки на тропинку, начал было подниматься на крыльцо — но на полпути остановился.

— Слушай, тут такие дела… Я по делу приехал.

— Вы заходите, только у нас чай закончился!

— Нет, я лучше… послушай, Василий. Я приехал… гхм! — Подполковник прочистил горло и машинально оглянулся по сторонам.

— Вы плюйте, здесь ничего, — быстро сказал Вася.

— Нет, я… только ты выслушай меня до конца, — Телегин прислонился к перилам. — Я приехал попросить прощение.

— У кого? — испугался Вася. — Я на Вас не обижаюсь вовсе!

— У тебя, у тебя. И у матери твоей. Даже в первую очередь у матери.

— Она кричать на Вас будет, — сказал инвалид. — Она думает, что Вы мою жизнь сгубили, а это неправда. Знаете, она только вечером придёт, так что Вы проходите в дом, пожалуйста.

В рюкзаках Телегина нашлась пачка индийского чая со слоном. Васька почему-то страшно обрадовался и чаю, и в особенности сгущённому молоку.

— Ой, сколько у Вас разного, товарищ подполковник! — восхищённо прошептал он, глядя на рюкзаки.

— Тебе привёз, гостинцы из Москвы.

— Нет-нет! Вы не оставляйте, мама всё равно продаст! — испугался Василий, ёжась в инвалидном кресле. — Она продаст и водки купит. Вот мне баночку оставьте… или две баночки. А остальное лучше заберите, товарищ подполковник, прошу.

Они выпили чаю, потом Вася притащил свой «военный» альбом — не дембельский, конечно, потому что Вася до дембеля не дослужил, а загремел за полгода до конца службы в больницу с переломом позвоночника в поясничном отделе — именно туда с бешеной силой пнул его разъярённый Телегин за то, что Вася промочил последнюю пачку сигарет…

— А здеся — Вы, товарищ подполковник! — радостно объявил инвалид, переворачивая очередную страницу.

Телегин чуть зубами не скрипнул: с фотографии горделиво поглядывал самодовольный тип с усиками и наглыми светлыми глазами, стройный и мускулистый капитан.

— Это мы с вами в Косово! — улыбался Вася, листая альбом. — У меня ещё одна ваша фотография была, где Вы на танке сидите. Только её мамка порвала. Она на Вас очень злая была!

— Она пьёт? — прямо спросил Телегин. — Когда она стала выпивать?

— Ну да, не помню, — Вася покраснел и замолк, а потом всё-таки ответил: — Ну когда я вернулся из больницы, крепко начала. А раньше — так, помаленьку.

Валентина Дешовкина, крупная грубоватая женщина с дурно крашенными волосами, с морщинистыми губами и набухшими веками, сильная и своенравная, — за что звали её в Дешовках Маркизой — вернулась домой раньше обычного. В магазине погас свет, и пришлось закрывать кассу уже в четыре часа. Поначалу, завидев на кухне незнакомого мужика — по всему видать, военного, — она решила, что к Ваське приехал кто-то из старых друзей по десантуре. Даже обрадовалась, решила, что будут отмечать встречу, поминать погибших, вот и она посидит с мужиками. Только потом — уже когда присела к столу — точно пелена свалилась: это был он!

Валентина так и замерла на стуле, опустив глаза в скатерть. А он сидел как ни в чём не бывало, и молчал, и пил горячий чай, шумно выдыхая поганым своим носом.

Она вдруг поднялась, небыстро и тяжело. И, бешено ворочая глазами, выкрикнула:

— А чё ты пришёл-то, а? Ты чё пришёл, гад?!

И бросилась через стол, ногтями в лицо, раздавить и размазать, вырвать поганые усики… Васька закричал и задёргался на коляске, пытаясь обогнуть поехавший на сторону стол, с которого вмиг посыпались чашки. Валентина, с силой навалившись на Телегина, вцепилась ему в волосы и тянула книзу за воротник. Стервенея, она что-то кричала, ей всё казалось, что сейчас он отбросит её, и подскочит, и тоже начнет бить, а потому, каждым мигом дорожа, рвала и кромсала ненавистное лицо подполковника:

— Га-ад, гад! На тебе, вот, вот! Не-на-вижу!

А Телегин только вдавился в стул, да немного голову пригнул — а руки хоть и поднял, но точно маленький, не мог защищаться — так и болтались они, немного дёргаясь от рывков и ударов. Наконец Васька подкатил кое-как, надавил колесом:

— Мама, мамочка! Не надо! Он прощения просил! Валентина, заслышав голос сына, вдруг отскочила, как ужаленная. Телегин сидел, хлюпая кровавым пузырём, усы его были мокрые и гадкие. Страшнее всего был глаз, который показался Валентине глазом мертвеца, остекленевшим и безразличным.

— В-вы простите… — прохрипел Телегин. — В-вы правильно на меня. Всё-всё правильно.

Когда он заговорил, из губы потекла яркая тонкая струйка, прямо на тельняшку. Валентина посмотрела на свои руки, потом зачем-то резко отодвинула на край плиты кипевший чайник и выбежала из комнаты. Уже от порога крикнула:

— Уходи! Васька, пусть уходит… Гад! Дверь хлопнула и стало очень тихо.

— Товарищ подполковник, простите нас, пожалуйста… — виновато запричитал Василий.

Но Телегин несколько минут сидел без движения, потом неожиданно легко встал из-за стола. Шмыгнул окровавленным носом и посмотрел на Василия почти счастливо:

— Вася, всё правильно, дорогой. Мне от этого легче будет, понимаешь?

— Она к Людке побежала, — вздохнул инвалид. — Теперь напьётся. Когда злая, потом всегда пьёт.

Василий вновь посмотрел на Телегина виновато:

— Товарищ подполковник, я на Вас ни капли не обижаюсь. Только Вам и правда лучше уходить. Не злите её, она как дурная будет. Она Вас ужасно ненавидит. И проклинала Вас, и даже ходила к одной бабке, чтобы Вам какое-нибудь зло наколдовали. Не простит она, поймите.

Телегин несколько минут стоял молча. На Васю не смотрел. Тихо сказал, глядя в сторону:

— Ты прав, мне лучше уйти.

Василий обрадовался, заёрзал в своей каталке:

— От греха, от греха подальше, товарищ подполковник. Она, когда пьяная, себя не помнит. Только банки, банки заберите. Пропьёт. Жалко будет.

Телегин кивнул. Поднял с пола рюкзаки и вышел.

Совсем рядом с домом Валентины Дешовкиной, всего-то через дорогу, неприятно чернел заброшенный дом с давно провалившейся крышей, с окончательно сгнившим двором для скотины. Волоча рюкзаки, отставной подполковник Телегин перешёл дорогу и, оглядевшись, направился в сторону заброшенного дома.

Дом стоял в зарослях высокой, в человеческий рост, крапивы.

До захода солнца Телегин успел полностью расчистить от хлама чуланчик в нежилой части дома. Видимо, раньше здесь была кладовка — до сих пор под крышей торчал обломок коромысла, почерневшее прясло валялось в углу. Над чуланчиком даже сохранилась крыша, и, если закрыть дверку, становилось почти уютно. Одна находка даже позабавила Телегина: в стену был вбит гвоздь, а на гвозде как ни в чём не бывало висел здоровенный железный ключ — грубый, с широкой бородкой и мощным кольцом. Он поблескивал себе слегка и, казалось, спал крепким сном, точно не догадываясь, что хозяева давно померли либо съехали вон, да и хозяйство развалилось, и даже избы и той уже практически не было.

Телегин зачем-то снял с гвоздя ключ и долго держал его в руке. Он подумал о том человеке, который когда-то вешал этот ключ на гвоздь, не подозревая, что делает это в последний раз. Подполковник посидел ещё немного, облизал солёные от крови губы, потом опустился на доски рядом с рюкзаками, накрылся развёрнутым тентом палатки и удивительно быстро заснул.

Старые десантники спят чутко, а тем более подполковники в отставке. Около двух часов пополуночи Телегин раскрыл глаза и, не шевелясь, прислушался. Так и есть, на дворе едва слышно чавкнула грязная жижа и хриплый голос шёпотом выматерился. Телегин осторожно просунул руку под куртку, вытащил десантный нож.

— Пришлый забрёл, — едва слышно прохрипел голос совсем близко, за бревенчатой стеной чуланчика. — Дать по голове — и дело в закон.

— Мешки-то где? При нём ли? — тихонько переспросил другой голос, совсем ещё молодой, но сильно нетрезвый. — Я мешки возьму, а тебе тогда деньги.

— А мне по хрену, лишь бы на опохмел хватило, — ответил первый и сплюнул. — Давай, заходи. Он на дворе дрыхнет, я видел. В сеннике.

Слабый щелчок, раздавшийся в ночной тишине, Телегина отнюдь не порадовал: так щёлкает на переломе охотничье ружьё.

— Для всякого случая, — шёпотом пояснил молодой. — Но лучше ты сам, по голове, да посильнее.

Телегин выдохнул и приподнялся на локте.

— А ну, мля, щуки па-а-адходи по одному! — рявкнул он, не поднимаясь с места. — Ща, мля, отстрелю вам уши по самые помидоры, н-на!

Повторять не пришлось. Торопливое чавканье грязи уведомило Виктора Петровича о позорном бегстве его ночных визитёров. Он спрятал нож и, морщась от боли в расцарапанном лице, снова опустился виском на согнутый локоть.

Ранним утром Валентина ушла на работу, злая и насупленная. «Видать, крепко выпили с Людкой», — подумал Телегин, наблюдая через окно за неслишком твёрдой походкой Васькиной матери.

Он взвалил рюкзак на плечо и направился к Ваське. Выставил на голубой подоконник три баночки тушёнки, постучал в окно. Васька высунул из-за занавески удивлённую физиономию. Телегин махнул ему рукой и пошёл к колодцу умываться. Надо было идти в местную администрацию.

В управе Телегина встретили не то как сумасшедшего, не то как беглого уголовника. Начальник администрации минут десять разглядывал телегинский паспорт, а потом почему-то не хотел возвращать, видимо, собрался уже конфисковывать. Виктор Петрович решил, что светить офицерской корочкой без надобности не будет: нечего привлекать к себе внимание. Иначе новость о том, что из Москвы приехал бывший подполковник ФСБ и устроился жить в заброшенной избе, к вечеру долетит до Калуги, и утром перепуганные сотрудники местных органов приедут знакомиться. Наконец, чуть не силою вырвав свой паспорт из рук сельского начальника, Телегин попрощался и вышел.

Он хотел пройтись по деревне, оглядеться, разузнать, где находится сельмаг, в котором работала Валентина. Первый же встречный алкоголик доходчиво разъяснил, как добраться до магазина.

Телегин был уже почти рядом с низеньким домиком, сложенным из грязных шлакоблоков, когда его обогнал раздолбанный микроавтобус оптимистично-жёлтенькой масти — ещё советской клёпки — и, круто тормознув возле дверей сельмага, вывалил наружу троих мужчин нерусской наружности.

Это были не то цыгане, не то чеченцы — привычные обитатели, а иногда и теневые хозяева русских деревень. Телегин шёл, уныло глядя под ноги.

Старая псина с грустными глазами лежала возле входа в магазин. Телегин любил собак, особенно умных, — и собаки это чувствовали. Поворотившись спиной ко входу в магазин, он присел на корточки и бесстрашно погладил в момент размякшую от ласки жучку.

— Тысяча рублей тебе! Мало тебе?! — донеслось изнутри. — На полгода всего забираем, понимаешь ты?! Будет сидеть в метро, в самом центре Москвы! Кормить его будем, ухаживать! Дура! Через полгода назад привезём, и ещё две тысячи дадим: на, бери, сам заработал! А чего он у тебя без дела сидит! Он же больше ничего не может!

— Столько калек вокруг! И чего вам Васька дался?! — Телегин сразу узнал грубоватый голос Валентины. — Вон сколько больных валяется, и безногих навалом, и всяких! Что вы пристали ко мне?!

— Не понима-а-аешь! Лицо у него подходящее. Глаза такие голубенькие, сам такой беленький, большой и красивый — а уже инвалид чеченской войны! Такому много подавать будут, поняла?!

— А знаешь что, Рашид?! — перешла на крик Валентина. — Шёл бы ты отсюда, а? Уходи, я тебе говорю! Всё, разговор закончен! Иди-иди, а то милицию вызову!

Рашид и его приятели, матерясь, вышли из магазина, сели в «Рафик» и уехали. Валентина, опершись на косяк, тяжело глядела им вслед. Телегина возле магазина уже не было. В это время, быстро пробежав по Колхозной улице, он сворачивал в переулок, ведущий за мост, к дому Дешовкиных.

Успел как раз вовремя. У синего штакетника уже стоял жёлтый микроавтобус. Работали грязно, неаккуратно — попросту разбили окно и полезли внутрь нагло, в открытую. Через пять минут уже изнутри отперли дверь и вытащили на крыльцо инвалидное кресло, в котором лежал Васька — без сознания, с мотающейся головой. «Ударили по затылку», — поморщился Телегин и в три прыжка был уже у микроавтобуса.

Кресло-каталку затащили в «Рафик». Отдуваясь — Васька был тяжёлый, — прыгнули следом. Телегин, уже сидевший за рулём микроавтобуса (прежний водитель валялся в отключке на обочине), обернулся через плечо и с интересом спросил:

— Ну что, братва? Куда поедем?

Кто-то из них — кажется, Рашид — даже попытался оказать сопротивление. Не вставая с сиденья, Телегин двумя тычками вывел его из строя. Приятель Рашида, выбив ногами ржавую дверь «Рафика», попытался убежать. Телегин почти лениво кинул нож и пробил ему ногу. Потом тщательно связал всех троих буксировочным тросом, погрузил в машину и, бережно вытащив старенькое инвалидное кресло из машины, покатил бедного Васю обратно.

Вася пришёл в себя и, увидев Телегина, обрадовался ему как родному. Не торопясь, они выпили чаю со сгущёнкой. Василий всё это время послушно держал у затылка компресс, наскоро сварганенный подполковником. Ближе к вечеру, когда облезлая кукушка объявила пять часов, Телегин поднялся и, обняв на прощанье Ваську, вышел из дому.

Он решил отвезти пленных в местную милицию. А куда ещё? Участок был рядом, неподалёку от развалин церкви.

— Тук-тук! — крикнул Виктор Петрович, приоткрывая железную дверь, вымазанную зелёной краской. В тесном предбаннике было темно и холодно: одно из окон разбито наполовину и кое-как загорожено листом фанеры. Из-под фанеры дуло так, что на столе вовсю трепыхались газеты с кроссвордами. Телегин заглянул в следующую комнатку — здесь гудел чёрно-белый телевизор, на вытертом диванчике валялись мятые тренировочные штаны. Пахло вином и потом.

— Аи! А-ай! — послышался слабый писк за стенкой, и тут же — тупой, глуховатый звук удара, точно ногой пнули в подушку. Телегин, широко шагая, выбежал в предбанник. В отделении было мёртво и пусто, только в конце коридора, в гадкой комнатке с розовыми обоями и портретом президента на стене, он увидел пухлого маленького человека в одних трусах, но почему-то с пистолетом в руке. Пьяно растягивая слова, человек тыкал пистолетом в бледное личико перепуганной девушки, почти подростка, в нелепой и яркой одежде.

— Ты же пры… прыститутка, Вика! Ты же настоящая, фо-орменная прыститутка, понима-а…

— Привет, — вежливо поздоровался Телегин.

— Ой… Ты кто, а? — искренне удивился полуголый милиционер. И повалился лицом вниз, на грязный линолеум.

Девочка даже не вскрикнула, не удивилась, только привстала со стульчика.

Заметим, что Телегин не прикасался к рухнувшему капитану Дрыгайченкову. Капитан и ранее неоднократно падал, однако всякий раз поднимался и продолжал допрос задержанной несовершеннолетней гражданки Виктории Суховой. А теперь вот, похоже, окончательно угомонился — чмокнул губами и захрапел.

— Пожалуйста, не надо меня бить! — умоляюще произнесла девушка. — Я всё сделаю, пожалуйста…

Она медленно поднялась и, опустив руки, покорно посмотрела на Телегина.

— Беги отсюда, дурочка, — сказал Телегин.

Девочка стремительно цапнула со стола сумочку и, прижимая к животу туфли, босиком побежала по коридору.

Отставной подполковник Виктор Телегин приехал на жёлтом «Рафике» обратно к дому Валентины Дешовкиной. По дороге он доходчиво объяснил трём пассажирам, лежавшим всё это время лицом вниз на холодном полу автомашины, что предстоящую ночь до рассвета они будут ударно трудиться на участке пострадавшего Василия Дешовкина — в виде компенсации за моральный ущерб. Нестройное мычание задержанных свидетельствовало о том, что они полностью разделяли мнение Виктора Петровича и хотели как можно скорее приступить к работе.

Им предстояло восстановить забор, очистить сад от мусора, вычистить выгребную яму и отремонтировать покосившийся сарай.

Глава 17. Колдун на аудиенции

Седьмой день ноября. Из окна казённого лимузина мальчик Лео глядел на окрестности Рублёво-Успенского шоссе, погрязшие в тошнотворной русской серости, и в очередной раз поражался тому, как можно выживать в этой мутной, беспросветной стране. Как можно платить миллион долларов за клочок бесплодного раскисшего суглинка и при этом радоваться, что покупаешь землю на самом престижном московском направлении? Как можно дышать этим кислым воздухом, стоя на автобусной остановке в какой-нибудь деревне Верескино, и не сойти с ума от безысходной славянской скуки? А ведь в мире так много мест, где в эту самую минуту солнце блещет, и плещут фонтаны, и смешливые девушки босиком бегают по солёной пене прибоя, а в уютном ресторанчике предвкушают скорый урожай «Божоле»? Лео чихнул и отвернулся от запотевшего окна. Надо потерпеть. Он понимал, что Россия — его карьерный профиль. Он должен исполнить свою разрушительную миссию в этой ненавистной стране, он победит и размозжит её, чтобы заработать право триумфально покинуть этот унылый край навсегда, навсегда…

Хмурый человек в грязно-зелёном дождевике военного кроя раздвинул створки тяжёлых ворот, и казённый лимузин въехал на территорию президентской дачи в Старо-Герценове. Здесь было чуть лучше, чем снаружи: ярко черневший асфальт очищен от грязи, свинцово-серые деревья меланхолически стыли на ландшафтных буграх вдоль дороги, и белый особнячок в неоклассическом стиле показался Леонардо Рябиновскому почти уютным.

Приветливый провожатый разверз над юношей чёрный купол зонта и проводил наверх по мокрому мрамору ступеней. Заложив руки за спину, Лео широко шагнул сквозь магнитные врата и, потряхивая влажными кудрями, стоически вытерпел омерзительное оглаживание металлоискательнои лопаткой по спине, по бокам и бёдрам. Наконец его повели в приёмную, заполненную важными и молчаливыми людьми. Лео не хотел глядеть на постылые славянские лица, однако приметил-таки среди посетителей известного учёного-ядерщика с тёмными пятнами вокруг печальных глаз и пышного, похожего на шкаф адмирала в новеньком парадном мундире.

Рябиновскому понравилось, что его не заставили ожидать в приёмной, а сразу, вне общей очереди, повели наверх, в светлую комнатку с круглым столом и россыпью стульев вдоль стен.

— Пожалуйста, подождите здесь, — сказал офицер в штатском.

Лео отметил, что у офицера умное, не характерное для русской военщины лицо. Молодой волшебник жестом отказался от чая и прошёл к окну, из которого открывался вид на пустынную аллею. Ветер гонял по ней последние сильно побуревшие листья.

Вскоре дверь распахнулась и быстро, даже стремительно вошёл загорелый, улыбающийся президент. Следом вошла, и с любопытством, без всякого стеснения стала рассматривать Лео, девушка лет шестнадцати, с живыми, жадными к жизни глазами.

— Здравствуйте, — услышал Лео, ощущая твёрдое, немного акцентированное президентское рукопожатие. Глава государства приятно улыбнулся и шутливо-беспомощно указал на девочку: — Вот, за мной увязалась. Большая поклонница Вашего таланта. Садитесь, пожалуйста.

Лео уселся очень свободно, скрестив ноги и опираясь на стол локтем. Президентская дочка села напротив. Она старалась вести себя как и подобает ей, сдержанно, но у неё это плохо получалось. Она прямо буравила гостя глазами. Потом, видимо, вспомнила, что делать это негоже, напустила смиренный и равнодушный вид. Но ненадолго.

Президент опустился на сиденье не очень изящно и по-мужицки упёрся ладонями в стол.

— Чудесная погода сегодня. Я ходил гулять с собакой. Настоящая пушкинская осень!

Президент с улыбкой посмотрел в глаза Лео. Странно. Он не мог справиться с едва уловимым чувством неприязни к этому пареньку. Отчего бы так? Что-то в красивом, умненьком мальчике было настораживающе-фальшивым. «Впрочем, — остановил себя президент, — я не прав. Мальчишка честно прикрыл меня в истории с захватом, когда «чехи» требовали президента. Наверное, я просто досадую, что этот шкет взялся быть моим заместителем и неплохо справился. А ведь, говоря по совести, вместо досады я должен испытывать благодарность…»

Девушка нетерпеливо заёрзала на стуле.

— Ну спроси, Василька, — усмехнулся президент. — Я же вижу, что тебе не терпится.

— Можно, да? Скажите! Как Вы их уговорили, а? — в восторге заблестела глазами Василька. — Я никому не скажу. Как Вы смогли заставить террористов выпустить детей?

— Знаете, Алиса… — Рябиновского предупредили, что ближайшие подружки иногда называют Василису на западный манер. Теперь он использовал это «секретное» словечко и сразу увидел, что девушка зарделась от удовольствия. — Знаете, мне очень помогла помощь зала.

— Это как? — серые глаза Василисы округлились.

— Заложники верили в меня. А мне оставалось лишь собрать их огромную, светлую энергию и направить её против главарей банды. Я просто сыграл роль орудия.

— Легко сказать «собрал энергию и направил»! — возразила девушка. — Почему-то кроме Вас никто не смог.

— А хотите, я просто покажу как это делается? — вдруг оживился Лео, глаза его нетерпеливо заблестели. — Подойдите к окну, вот давайте прямо сейчас…

Увидев, что президент охотно поднимается с места, Лео грациозно взвился и подскочил к окошку.

— Вот сюда, да-да. Видите эти осенние листья? Они кружатся хаотично, а между тем у них достаточно собственной энергии, чтобы собраться вместе. Просто они не могут её объединить. Теперь вот, Алиса, давайте проведём небольшой эксперимент. Поднимите руку и приложите ладонь к стеклу. Закройте глаза, Алиса, и не бойтесь, это не страшно.

— Я не боюсь, — сказала девушка и радостно взглянула на отца.

— Она не из пугливых, — подтвердил президент.

— Отлично, а теперь закройте глаза и представьте, как листья собираются в маленький ураганчик, воздушный столб. Они сближаются, собираются в кучу, начинают кружиться вместе. И когда я досчитаю до трёх, Вы откроете глаза и всё сами увидите. А мы с господином президентом будем мысленно повторять: «Давай Василиса, мы верим в тебя». Итак…

Девочка закрыла глаза, волшебник начал медленно считать: Один… Два…

Президент за спиной Василисы легко переступил с ноги на ногу. Он не сказал ни слова, но дочка почувствовала: взволнованно так переступил.

— Три!

Василька раскрыла глаза и ахнула. Посреди асфальтовой дорожки танцевал небольшой, в половину человеческого роста ураганчик из осенних листьев.

— Спокойно, спокойно! — горячо зашептал Лео. — Удерживайте его взглядом, не дайте ему развалиться!

— Глебыч, смотри-ка, что на свете творится! — весело позвал президент.

Из смежной комнаты раздались шаги, кто-то вошёл.

— Ах! — вздохнула Василиса.

— Падает! — пробормотал Лео. — Что такое?

Он резко обернулся и странно посмотрел на вошедшего Олега Глебовича Бурлакова — крупного, лысоватого президентского пресс-секретаря.

Смерч совершенно рассыпался, листья попадали в лужи, только жалкие остатки ещё кружились у самой земли.

— Звали меня? — спросил пресс-секретарь, щурясь в окно на пустые дорожки сада.

— Хотел показать, а оно уже исчезло, — рассмеялся президент и обернулся к Лео. — Что-то сломалось?

— Возникла неожиданная помеха, — не глядя на пресс-секретаря, натянуто улыбнулся Лео. — Простите, мне нужно подышать воздухом. Я немного устал.

Они с президентом вышли на балкон. Василька вернулась к столу и с нетерпением поглядывала в сторону балкона.

— Ваш помощник… он необычный человек, — осторожно сказал Лео, пряча лицо от осеннего мокрого ветра. — Он помешал мне. У него знаете, такая энергия… не очень светлая как бы.

— Да бросьте Вы, — искренне расхохотался президент. — Олег Глебыч — милейший человек. Очень добрый, поверьте. И главное — честный. А по-вашему, он кто? Террорист? Или колдун, может быть?

— Не знаю. У него на груди висит один предмет.

— Знаю, знаю! Он хвастался мне. Когда ездили на Соловки, ему настоятель подарил крест-мощевик. Там частичка мощей одного замученного священника, если не ошибаюсь.

— Не знаю, что там у него, не знаю. Но только этот Олег Глебович заглушил нашу общую энергию, когда мы заставляли листья танцевать. — Лео поднял на президента тёмные глаза. — Он почти заглушил Вашу волю и волю Вашей дочки. Он страшно сильный человек, будьте бдительны!

— Ну ладно, ладно. Василюша совсем заждалась, — президент открыл дверь и предложил Лео пройти обратно в комнату. — Вы хотите чаю или кофе?

— Без меня секретничали! — кокетливо сказала Василиса.

— Ничуть, — поспешно сказал Лео. — Мы говорили о…

— Василька, мы действительно секретничали, — строго сказал президент. — И хотим ещё посекретничать, так что лучше тебе заняться своими делами.

— А можно последний вопросик? Вот скажите, Леонард, где Вы учились на волшебника?

— Я и сейчас учусь, — кивнул Лео. — В Академии искусств нового века, это колледж при ООН.

— А у Вас девушка есть?

— Васька! — строго сказал президент. — Это слишком! Ты любопытна сверх меры.

— Девушки у меня нет, — печально сказал Лео, отводя волосы от белого лба. — Слишком много времени отнимает учёба.

— Ну последний-препоследний вопросик, можно, а?

— Конечно, — кивнул Лео, не дожидаясь реакции президента. Девочка бросила на отца стремительный взгляд и вдруг затараторила:

— А правда, что Вы снимаетесь в фильме про Гарри Поттера? А у Вас там уже все роли распределены? Я бы очень хотела сыграть роль Миомы Жерминаль, ну или хотя бы любую другую роль, и если Вам ещё нужны люди для фильма…

— ВАСИЛИСА! — президент категорически поднял руку. — Это уже неприлично. Прощайся с нашим гостем.

— Всё-всё, я ухожу. Только книгу пусть подпишет.

Она положила на стол перед Рябиновским свеженький экземпляр только что отпечатанной его брошюрки «Волшебный луч в тёмном царстве. Новое поколение магов в России». Склонившись над столом, изящно откинув со лба тёмные кудри, Лео расписался на титуле:

Самой очаровательной девочке России — от самого российского из чародеев. Леонард И. Рябиновский, магистр наук Нового века.

— Не обращайте внимания на Васильку, — усмехнулся президент, когда девушка ушла. — Она все уши прожужжала про съёмки вашего фильма. Мечтает, видите ли, стать кинозвездой.

— Она ею будет, — твёрдо сказал Лео. Президент удивился:

— То есть?

— У неё хорошие данные: внешность, голос, мимика. Но это не главное. Главное: я чувствую в ней огромную творческую энергию. У неё душа как расплавленное золото, понимаете? Энергия, талант просто огромный. Это обязательно проявится и, скорее всего, именно актрисой она и станет…

— Итак, Леонард, — президент резковато прервал его, но тут же вежливо улыбнулся, — Вы хотели что-то сказать о захвате заложников?

— Да. — Рябиновский вмиг стал серьёзным и быстро сел за стол. — Когда я общался с террористами, я отчетливо ощутил одну важную вещь. Теракт на Таганке был направлен лично против Вас, понимаете?! В отличие от предыдущих захватов. Ведь не случайно они звали именно Вас на переговоры.

— Они понимали, что я не приеду, это ведь очевидно, — спокойно сказал президент. — Может быть, им ещё ядерный чемоданчик привезти?

— Конечно, они не рассчитывали на то, что Вы приедете. Однако они рассчитывали, что народ будет ждать от Вас приезда. Пока я беседовал с их главарём, я узнал их планы. Сначала они хотят вызвать в народе колоссальную волну страха. Кстати, они этого уже добились. Сегодня каждый родитель, отправив ребёнка в школу, с замиранием сердца слушает новости — а не нашу ли школу захватили террористы на этот раз? Вот Вы представьте, что ваша Василиса ходит в обычную школу в центре Москвы. Ведь Вы будете волноваться, так?

Президент не ответил. Лео продолжал:

— И вот они хотят поднять волну страха, а потом превратить этот страх в раздражение, направленное против Вас! Потому что в их глазах президент не может защитить свой народ от террористов. Он не может защитить самое ценное, что есть у страны, — детей. Президент перестал быть тем, кто давит врага в сортире.

Лео слегка сожмурился, точно собираясь с мыслями, и тут же заговорил ещё быстрее, чуть громче:

— Поэтому я предлагаю простое и действенное решение. Вот смотрите. Каждый год в конце декабря Вы проводите «Горячую линию» — отвечаете на вопросы россиян в прямом эфире. Но послушайте, нельзя в этом году проводить обычную «горячую линию», стандартную! Иначе все увидят, что президент не чувствует, что общество в этом году страшно изменилось. Понимаете, для всех, у кого дети ходят в школу, мир изменился! Он стал миром смертельной опасности. И в этом мире опасности прежний образ, простите, сытого и загорелого человека будет вызывать только раздражение.

— Благодарю за откровенность, — сказал президент, немного исподлобья глядя на юного волшебника. — Давайте, Леонард, перейдём к сути Вашего предложения.

— «Горячая линия» должна пройти не в уютной, защищенной от внешнего мира студии, как это делалось раньше, — твёрдо сказал Рябиновский. — Пусть это будет грандиозное шоу в прямом эфире с Красной площади, и в этом шоу будут принимать участие звёзды. Звёзды будут поддерживать президента в его наступлении на мировой терроризм. Схема проста: президент отвечает на вопрос — и после этого идёт номер с участием суперзвезды. Потом опять вопрос-ответ, и снова, уже другая звезда подхватывает.

— Не хватит звёзд, — без улыбки сказал президент. — За время эфира бывает до сотни вопросов.

— Я всё обдумал. У нас, волшебников, большие связи в мире шоу-бизнеса. Вот список звёзд, которые уже дали предварительное согласие на участие в «Горячей линии: Новый год без террора» в случае, если такое шоу будет проводится. Это Мадонна, Пол Маккартни, группы «Лед Зеппелин», «Эй-си Ди-си» — здесь двадцать шесть звёзд. Вот смотрите, это факс от Элтона Джона, вот его подпись, он тоже согласен. Из наших вот кто: Александр Шлагенбаум, Осип Якобсон и другие.

— По-вашему, концерт поможет людям преодолеть страх терактов? Я что-то не пойму вот этого.

— Мы покажем, что весь мир объединяется вокруг нашего президента в борьбе против террора, — возбуждённо заговорил молодой волшебник. — И ещё. На концерт надо пригласить несчастных детей, которые пережили захват в Беслане и на Таганке. Их надо пригласить на Красную площадь, посадить в первых рядах. И каждый получит подарок.

Рябиновский вытащил из папочки ещё один документ, сплошь покрытый жирными цифрами:

— Несколько крупных концернов готовы сделать подарки пострадавшим детям. Вот смотрите, господин президент, здесь «Проктер энд Гэмбл», концерн «Моторола», мотоциклы «Бугатти», одежда «Калвин Кляйн», пиво «Титькофф», куклы «Барби доллз», корпорация «Майкрософт», студия компьютерных игр «Айди текнолоджиз». А вот очень важный участник — «Дисней Эйбиси», они дают сотню путёвок в парижский Диснейленд!

— Вы сами это придумали? — поинтересовался президент, глядя не в список, а в глаза Лео.

— Да. То есть, конечно, договориться с фирмами мне помогали мои коллеги. Но идея изначально — моя. И если Вы сочтёте нужным…

— А кто ваши коллеги? — спросил президент.

— Ну… здесь нет секрета. Прежде всего, мой научный руководитель, профессор Колфер Фост, президент-ректор Академии искусств нового века при Организации Объединённых Наций.

Президент слегка кивнул.

— Так вот, если Вы сочтёте уместным, я бы мог выступить в роли ведущего этого шоу, — сказал Лео, немного жеманно накручивая чёрный локон на палец. — То есть, конечно, главным участником шоу будет президент страны, отвечающий на вопросы. А я буду лишь озвучивать эти вопросы, задавать их от лица россиян. А ещё я буду как бы посредником между детьми, участвующими в шоу, и взрослыми. Кроме того, многие меня помнят как человека, который вёл переговоры с террористами. Одним словом, я бы мог, образно говоря, собрать опавшие листья в небольшой весёлый ураганчик.

Сказав сие, мальчик рассмеялся собственной шутке. Президент резко поднялся с места, давая понять, что встреча завершается.

— Спасибо за идею. Надо подумать, — он глядел на волшебника с интересом, однако Лео показалось, что взгляд президента довольно прохладен. — Знаете, я бы хотел вручить Вам небольшой подарок в память о нашей встрече.

Он покосился на дверь, и в ту же секунду она распахнулась. На пороге появился человек с красивой, бархатной коробкой в руках.

— Это настоящий казацкий кинжал, сработанный в девятнадцатом веке, — сказал президент, раскрывая коробку и демонстрируя мальчику драгоценный маленький клинок с хитрой гравировкой на толстом лезвии. — С такими кинжалами разведчики из Терского казачьего войска, так называемые пластуны, несли службу на Кавказе.

Президент с улыбкой следил за реакцией Рябиновского. Лео излишне восторженно всплеснул руками:

— Ах! Какая прелесть, это просто по-царски…

— Этот подарок — знак моей личной благодарности за то, что Вы сделали для заложников во время теракта на Таганке. Надеюсь, этот кинжал Вы повесите у себя в комнате, над кроватью. Не дай Бог использовать его по прямому назначению, ведь это скорее символ верной службы на благо России. Ещё раз спасибо Вам, Леонард. Сердечное спасибо.

«Подарок не понравился, — отметил президент, пожимая волшебнику руку. — Значит, не то. Надо было дарить часы, как Глебыч советовал. Ну, тут не угадаешь. Определённо не нравится ему кинжал».

— А что касается Вашей идеи, — глава государства легонько взял юношу за плечо, — мне кажется, идея любопытная. Посоветуемся с коллегами, и, может быть, нам понадобится встретится ещё разок. Да! От меня и от Василисы большое спасибо за фокус с листьями. Признаться, очень понравилось. Надо бы наших дворников обучить, а? Возьмётесь?

Глава 18. Как русский Гром с Осман-пашой воевал

Надинька проснулась точно от выстрела. Ей приснилось, что убили Пушкина. Было так: молоденький Пушкин выступал в лицее перед стариком Державиным, как на известной картине. И едва лицеист начал читать, Державин мигом проснулся и поднял седую бровь. Тут раздался выстрел. Пуля, разбив стекло, поразила Пушкина в живот, он упал и сразу стал взрослый, в белой окровавленной сорочке. Умирая, Александр Сергеевич просил у Надиньки лестницу — ему зачем-то хотелось карабкаться кверху, по книжным полкам, будто по ступеням…

Надинька не любила такие сны. Она соскочила с кровати, распахнула занавески, наскоро приняла душ, схрумкала батончик мюсли и уже в дверях успела поймать деда, который отправлялся на службу.

— Я с тобой, дедусь! Сегодня уроков нет, психологи велели отдыхать. А по вторникам у нас с кадетами совещание, ты же помнишь!

— Ну добро, поехали, — деда уговаривать было не надо. — Посидишь у меня в кабинете, почитаешь «Тараса Бульбу», как Вера Кирилловна велела. А после занятий устроим военный совет.

Читатель помнит, что генерал-лейтенант Еропкин, как и его отважная внучка, состоял действительным членом Кружка выжигания имени графа Суворова — боевой секретной организации, созданной участниками разгрома Академии Мерлина для продолжения борьбы с Лигой колдунов. «С удовольствием послушаю, что там Иван Царевич разведал про типчика-Рябчика, — думал седовласый генерал, заботливо поправляя Надинькин шарф. — Не зря ведь чернокудрая лисица приезжала в школу заложников освобождать. Ох, чует моё сердце, не сдались колдуны. Замышляют, ядрёны-гангрены, какую-то новую гадость!»

С кошмарным звоном в голове Петруша очнулся. Открыл глаза и похолодел: он лежал на парте, ухом в учебник, а строжайший Фёдор Ильич уже сидел за учительским столом!

Тихогромов проспал всю перемену; пятый урок начался несколько мгновений назад — братья-кадеты дружно шелестели страницами, отыскивая нужный параграф. Никто из друзей не разбудил: не заметили, что Петруня отключился на задней парте. Впрочем, один человек всё же заметил.

— А вот и суворовец Тихогромов пришёл в сознание, — вроде как обрадовался Фёдор Ильич. — Можно осведомиться, что Вам снилось?

Петруша вскочил, торопливо выдохнул:

— Простите, Фёдор Ильич, я задремал.

Кто-то из суворовцев прыснул — и тут же раздался треск товарищеского подзатыльника. Смешливому напомнили, что смеяться над своими братьями-кадетами грешно.

— Надо думать, Тихогромов, Вы хотите спать потому, что ночью готовили сегодняшний урок, — серьёзно сказал Фёдор Ильич. — Что же, милостивый государь, коли выучен урок, благоволите пройти к доске. Нынче будете оборонять крепость на Кинсбурнской косе. Расскажите для начала, где она находится.

Тихогромов протопал к доске, пугливо взял хрупкую указку.

— Кинсбурнская коса находится… эм… находится…

— Что-то она у Вас никак не находится.

— Сейчас-сейчас. Я помню, она на сосиску похожа. Длинная такая.

— Вы бы ещё с хот-догом сравнили, Тихогромов! Надо отвечать по-русски: коса имеет продолговатую форму, около четырёх километров в длину и не более восьмисот метров в поперечнике. А теперь расскажите, отчего графу Суворову следовало любой ценой защитить эту «сосиску» от турок?

Петруша набрал полную грудь воздуха и забарабанил:

— Потеря города Херсона вызвала в турецком обществе возмущение! Знать требовала от Очаковского паши отомстить русским! Из добровольцев-смертников был сформирован десантный отряд! Они решили начать со штурма старенькой крепости Кинсбурн! А Суворов не мог этого допустить, потому что турки бы устроили там базу своего флота для дальнейшего натиска на русский город Херсон!

Выпалив боекомплект знаний, Петруня замолк.

— Недурно, Тихогромов, — оценил Фёдор Ильич. — Вам осталось применить знания на практике. Попробуйте-ка, милостивый государь, оборонить Кинсбурнскую косу от неприятеля. Да-да, рисуйте косу мелом на доске.

Тихогромов растеряно захлопал ресницами, потом кусочком мела неловко изобразил нечто вроде дубины, у которой на толстом конце имелся нарост с надписью «Кинсбурн». Фёдор Ильич поглядел на карту, поморщился:

— Итак, не забывайте, что сегодня Вы олицетворяете самого графа Суворова! Кстати, напомните, сколько у графа было штыков и пушек?

— Сейчас! — Тихогромов зажмурился. — Вспомнил! Орловский и Шлиссельбургский полки вместе дают… полторы? Да! Полторы тысячи русских штыков. И тридцать полевых орудий. Крепостные пушки в расчёт можно не брать, слишком старенькие и бьют недалеко.

— Хорошо. Не забудьте, что на расстоянии 30 верст от вас находится ещё полторы тысячи русских пехотинцев и почти тысяча казаков. Теперь вопрос классу. Какие силы турецкий паша подтянул к Кинсбурнской косе? Кто помнит?

Головастый паренёк на первой парте — Паша Лобанов по прозвищу Мозг поднял руку:

— Разрешите, Фёдор Ильич? На трёх линейных кораблях, четырёх новых фрегатах, четырёх бомбардирских судах и четырнадцати канонерских лодках размещено около 400 турецких орудий. На этих судах османы привезли шеститысячный десант смертников, которые рвутся в бой.

— Правильно, Лобанов. Раз уж начали отвечать, назначаю Вас действовать против Тихогромова за турецкую сторону. Вы тоже ступайте к доске и нарисуйте, как Вы считаете нужным расставить корабли.

Маленький крепыш Лобанов задиристо подмигнул Тихогромову и начал рисовать кораблики. Петруша выжидательно замер: он читал в учебнике, что с юга у Кинсбурнской косы море очень неглубоко, и если корабли подвести с этой стороны, они сядут на мель. Петруня надеялся зря: Мозг не допустил ошибки. Умный Паша нарисовал все свои кораблики в притирку к северному берегу — там глубина позволяла подойти к Кинсбурну на пушечный выстрел!

— Вот та-ак… Мой флот, то есть не мой, а турецкий, выстраивается в линию. Если русские попытаются выступить из крепости, с кораблей их очень удобно обстреливать. Пушек на судах много, так что, — Лобанов снова подмигнул Петруше, — милости просим на вылазку.

— Итак, господа Тихогромов и Лобанов, начинаем моделировать битву. Сегодня у нас 1 октября 1787 года, восемь часов утра. Лобанов, Вы подвели корабли к берегу. Будете высаживать десант или нет? — уточнил историк, щурясь на карту.

— Конечно буду, и как можно скорее. — Лобанов ткнул указкой в дальний от крепости конец косы. — Высаживаемся здесь и сразу начинаем рыть траншеи. Флот во время высадки палит в сторону крепости, чтобы русские и носу не могли высунуть!

— Принято, — кивнул Фёдор Ильич. — Первый десантный отряд турок высадился и начал рыть траншею. Каковы ответные действия русских, Тихогромов?

Надёжные братья-кадеты начали отчаянно сигналить с мест, рисовать в воздухе фигуры, шептать и подавать прочие знаки. «Оставить крепость! Отходить к Херсону!» — подсказывал сбоку Игорюня Горюнов. «В штыки! Пока турки окопаться не успели!» — шипел с передней парты Ярославик Перечипенко. Жаль, что сегодня нет на занятиях Иванушки Царицына — тот бы уж точно подсказал правильно…

Петруша глядел на карту, и ему казалось, что он видит суетливых турецких пехотинцев, бешено копающих траншеи на дальней оконечности косы. Вырыв одну, они заполняли её мельканием пёстрых тюрбанов и блеском оружия — и сразу принимались за следующую, начиная вгрызаться в землю на десяток шагов ближе к крепости. Так, одна за другой, траншеи приближались к Кинсбурну.

— Опять задремали, Тихогромов? — строгий голос Фёдора Ильича вывел Петрушу из задумчивости. — Ваши действия? На часах девять утра, турки роют четвёртую траншею!

— Скажите, Фёдор Ильич, — поинтересовался Петя. — А какое настроение у моих солдат?

— А Вы представьте, Тихогромов, что у Вас на глазах вражеская армия чётко и грамотно, в точном соответствии с правилами военной науки десантируется, окапывается и разворачивает всё новые силы. При этом каждый русский солдат понимает, что едва высунешься из крепости, во фланг ударят корабельные пушки. — Какое ещё может быть настроение? Подавленное, разумеется. Кстати, пока Вы раздумывали, прошёл ещё час. Турки вырыли шесть траншей. Продолжаете бездействовать?

«Нужно поднять боевой дух. Превратить невыносимое, вынужденное ожидание в преимущество. Но как это сделать?» — мысли, одна за другой, мелькали в мозгу. И вдруг Громыча осенило: первое октября — четырнадцатое по новому стилю. Это же Покров! Один из любимейших праздников русского солдата!

— Фёдор Ильич, — твёрдо сказал Петруша, — пока враги там копаются, я бы хотел собрать всех офицеров в церковь, помолиться Царице Небесной. И пусть ударят в колокола, чтобы солдаты на позициях слышали. А прямо с молебна пойдём в бой.

— Что? — изумился Паша Лобанов. Он как раз рисовал седьмую траншею. — Какая ещё молебна? Ха-ха. Это шутка, наверное.

Класс загудел.

— Разговоры! — прикрикнул Фёдор Ильич, но суворовцы продолжали шуметь. «Тут дело серьёзное, война. К чему показуха? — шумели кадеты. — Всему своё время. Надо было раньше молиться, а теперь…»

— А ну встать! Отделение, смирно! — громко скомандовал историк — и класс взорвался грохотом скамеек. Двадцать восемь мальчишек взмыли над партами и застыли навытяжку.

— Что за безобразие? Кто позволил разговоры? — щурясь поверх очков, Фёдор Ильич слева направо окатил суворовцев ледяным взором. Потом перевёл взгляд на Петрушу:

— Послушайте, Тихогромов. Вы кроме учебника что-нибудь ещё читали к уроку? Откуда Вы взяли про молебен? Отвечайте.

— Ви-виноват, — промямлил Петруша, — Только учебник, больше ничего не читал.

— Это поразительно, — негромко молвил Фёдор Ильич. Он хотел продолжить мысль, но в этот миг распахнулась дверь и на пороге появился запыхавшийся лейтенант Быков:

— Прошу прощения, Фёдор Ильич. Приказ начальника училища! Товарищ генерал срочно требует к себе в кабинет…

Класс замер. КОГО? И главное — ЗА ЧТО?!

— Суворовца Тихогромова! — отчеканил Быков. Преподаватель истории беспомощно развёл руками:

— Вот видите, Тихогромов, вмешались высшие силы. Значит, Вы так и не узнаете, чем обернётся для России Ваше решение о молебне в осаждённой крепости, под колокольный звон и грохот корабельной артиллерии противника.

— Разрешите идти? — пискнул Петруша.

— Ступайте, — кивнул историк и вдруг улыбнулся, что вообще случалось с ним не чаще одного раза в семестр. — Видать, стряслось, раз вызывают. То-то я гляжу, господин Царицын сегодня отсутствует. Не иначе, опять Империя в опасности?

Только на следующий день Тихогромов узнал, что за свой ответ на уроке истории получил от Фёдора Ильича жирнейшую пятёрку с двумя плюсами. Оказывается, Петруша неожиданно для всех угадал единственно правильный выход из западни. Найти подсказку в учебнике было невозможно: учебник был светский, почти советский, поэтому там не написали о том, что гениальный Суворов в критический момент собрал всех на молитву Богородице. Пока молились и каялись на исповеди, турецкие траншеи приблизились к крепости вплотную. И вот в самый последний момент русские, перекрестившись, с лёгкой душой ринулись на вылазку. Турецкий флот уже не мог палить из пушек, чтобы не попасть по своим. Орловцы и шлиссенбуржцы в несколько минут смяли десять турецких траншей и железной метлой прошлись до дальнего конца косы, а тут подоспело казачье подкрепление. Десант смертников под Херсоном был уничтожен полностью.

Глава 19. След городского волка

Я вызвал вас, не дожидаясь окончания занятий, чтобы сообщить срочное и неприятное известие, — объявил начальник училища, грузно поднимаясь над креслом. — Присаживайтесь к столу и слушайте внимательно. Итак, начинаем рабочее совещание Кружка выжигания имени графа Суворова. К сожалению, подполковник Телегин и генерал-майор Савенков сегодня не присутствуют по уважительным причинам. Начнём. У Ивана Царицына срочный доклад. Чтобы подготовить его, он был освобождён сегодня от занятий. Начнём.

Иван, который уже давно возбуждённо шуршал бумажками, вскочил.

— Разрешите доложить, господа ведьмодавы! Наших бьют, причём насмерть! — он даже покраснел от злости. — Вчера вышла в свет новая книжка про князя Михаила Илларионовича Кутузова! — Царицын поднял над столом тонкую книжицу в ярко разрисованной обложке.

— В этой книжке нам рассказывают, что Кутузов смог победить Наполеона потому, что был алкоголиком! Представляете? Якобы Кутузов во время Бородинского сражения валялся пьяным! Представляете? А про пожар Москвы узнал через неделю, когда протрезвел после многодневного запоя! Представляете?

Нехорошо звенящим голосом он начал читать:

«Ни один полководец, если он здоровый человек, не способен отсиживаться, когда враг разоряет столицу твоей родины. У нормального военачальника сдали бы нервы, он обязательно повёл бы армию в наступление на французов — и неминуемо был бы разгромлен военным гением Наполеона. Следовательно, вклад Кутузова в мировую историю состоит единственно в том, что, будучи мертвецки пьян неделями, он просто не мог дать приказ о начале выступления. Такое промедление оказалось спасительным для России. Французы начали погибать от морозов, у них закончился провиант. Теперь уже сдали нервы у самого Наполеона. Он бросил всё и бежал из России, а Кутузов, опохмелившись, с удивлением узнал об этом — и, как говорят, тут же предложил тост за победу русского народа в Отечественной войне».

— Эка! Уф-ф! — только и вымолвил генерал Еропкин..

— Это же сознательная клевета, Вы понимаете?! — воскликнул Царицын, размахивая книжкой, и даже привизгнул: — Они убивают наших героев, понимаете? Вычёркивают из истории!

— Они — это кто? — испугалась Надинька.

— Тут целая машина работает! — возбуждённо продолжал Царицын. — Машина морального убийства! Когда я обнаружил эту мерзкую книжку, сразу подумал: а кто будет следующим? И знаете, оказывается, Кутузов — не первая жертва. Паша Лобанов мне показал статью о Жуковском. Это же наш великий авиаконструктор, родоначальник русской авиации. И вот неделю назад в журнале написали, что Жуковский был мошенником, закоренелым аферистом! А про гениального физика Александра Попова, который изобрёл радио, эти гады пишут, что он якобы присвоил себе идеи какого-то гениального итальянца, которого якобы обманул и собственноручно зарубил топором. Бред, понимаете?

Кадет Царицын сделался похож на Ахиллеса: гневный румянец, сузившиеся глаза и взмокшие золотистые пряди на лбу.

— Но это ещё не всё, господа выжигатели! — Царицын отложил в сторону вырезки и принялся раскручивать чёрный тубус, извлекая из него театральную афишу. — Два дня назад на глаза попалась афишка нового спектакля «Минин и Пожарский». И знаете что? Роль Минина исполняет женщина!

— Врёшь! — выдохнул Петруша.

— Сам полюбуйся! Это у них такое новое прочтение истории! Постановщики утверждают, что исторический Минин был, прости Господи, женой Пожарского. Ты пойми, они говорят об этом совершенно серьёзно!

— Погоди, — выдохнул генерал, бешено ворочая очами, — да погоди ты, Царицын! Надежда, налей воды!

Пока Морковка носилась взад-вперёд с графином, неудержимый Царицын продолжал:

— Узнав о клевете на Жуковского, я подумал: а нет ли здесь целенаправленной атаки? И тогда я обратил внимание, что всякий раз клевета появлялась накануне юбилея какого-то великого русского человека. Тогда мы с Пашей Лобановым составили список юбилеев выдающихся русских людей. И оказалось, что график появления статей чётко предсказуем. Минина и Пожарского оклеветали строго к четвёртому ноября, под годовщину освобождения Москвы от польско-литовских интервентов. Кутузова начали пачкать грязью перед днём памяти Бородинской битвы.

— Ой, послу-у-ушайте! Какой ужас! — воскликнула вдруг Надинька. — Я вспомнила, нам Вера Кирилловна то же самое вчера говорила! Она сказала, что с начала этого учебного года происходят странные вещи. Накануне памятных дат, ко дню рождения или смерти русских писателей обязательно появляются гадкие книжки и даже фильмы!

— Вот! Именно! Молодец, Надинька! — Иван с уважением посмотрел на девочку. Та застеснялась и скромно потупила взор. — Я уверен, здесь — широкомасштабная операция противника. Они уничтожают наших героев, понимаете? Идёт информационный отстрел гениев. Тех, кто жил ещё во времена великой Империи, — царских офицеров, русских учёных, православных писателей.

Ведьмодавы притихли. Петя посмотрел на друга с уважением. Ванино открытие было и неожиданно, и точно.

— Похоже, Царицын прав, — нахмурился генерал Еропкин. — Тут какая-то шайка клеветников работает против России. Интересно узнать, кто их финансирует?

— Ах, как это страшно! — прошептала Надинька, серые глаза её распахнулись. — Дедусь, мне кажется, снова будут заложников ловить. Только не одну школу, а может быть, всех сразу.

— Надюсенька, ну зачем ты? — заволновался генерал. — Ты не думай об этом, маленькая, не вспоминай! Это никогда не повторится, обещаю тебе.

Иван Царицын скрестил руки. Прищурил один глаз, точно снайпер:

— Мы с ребятами решили разобраться, кто пишет эти гадости. И выяснилось, что имена авторов — вымышленные. Книгу про Кутузова написал некий «Доброжелателев». Статьи про Жуковского тоже подписаны забавно: «Антон Имяреков». И всё-таки я выяснил, кто стоит за этими статьями и книжками.

Царицын замолк и испытывая терпение присутствующих, стал с улыбочкой прохаживаться по генеральскому кабинету, заложив руки за спину и поскрипывая новеньким ремнём.

— Ну? Не трави душу! — приказал генерал

— Мы выяснили пока только два имени. Причём одно из них — всем хорошо знакомо, — сказал кадет и снова смолк.

— Я тебя сейчас заненавижу, — блеснула глазками Морковка. — Выкладывай скорее!

— Помните журналиста из газеты «Известия», который в прошлом году оскорблял честь русского офицерства? Теперь он — ведущий жутко популярной телепрограммы «Русские идолы».

— Уроцкий что ли? — поразился Тимофей Петрович.

— Так точно, товарищ генерал, — с довольной улыбкой ответил Ваня.

— Ведь это Вы ему … кхм… извиняюсь, дуло вставили в окно? — покашливая и пряча взгляд, поинтересовался начальник училища.

— Виноват, товарищ генерал! — Царицын потупился, втайне торжествуя. — Как видите, негодяй не угомонился. Сейчас он работает над циклом передач про великих людей России. Цикл называется «Кунсткамера истории». Наших великих соотечественников он будет выставлять на потеху зрителей как заспиртованных уродцев…

— Так… — генерал нахмурился, погрыз кончики усов и снова поднял глаза, — там ещё второй кто-то?

— Второго было гораздо сложнее вычислить, — вздохнул Царицын. — Работает под множеством псевдонимов: Владимир Свинцович, Абрам Штерц, Ярослав Славянский… Я долго не мог понять, почему у разных авторов такие похожие тексты. Имена разные, а язык-то один и тот же. Такой, знаете, выламывающийся, со всякими модными словечками. Эти самые словечки обязательно в каждом тексте встречаются: «социум власти», «хамская парадигма», «анус истории», «византийская плесень» и тому подобные.

— И как же вы разгадали подлинного автора? — генерал поднял бровь и с нескрываемым любопытством взглянул на Царицына.

— Простите, товарищ генерал, не хотелось Вас огорчать, — кадет немного смутился. — Дело в том, что ещё в августе нам удалось запрограммировать домашний телефон Уроцкого на режим дистанционного прослушивания.

— Что?! Ядрёнь-матрёнь! Опять играли в штирлицев?! — простонал Еропкин и схватился за горло, расстёгивая пуговку. — Вы меня в гроб загоните! Это противозаконно! Понимаете? Противозаконно!

— Виноват, товарищ генерал! — сухо молвил Царицын и вытянулся «смирно».

— Да хватит тебе, Царицын! Ты не на плацу. У нас сейчас заседание Кружка любителей выжигания, а все его члены равноправны. — Тимофей Петрович, обессиленный, отвалился на спинку кресла. — Прошу тебя, Ваня, прекрати шпионить. Ты уже не маленький, хватит играть в казаков-разбойников. Противник опасен, и если они выйдут на твой след…

— Я — кадет, товарищ генерал-лейтенант! — Царицын задрал к потолку курносый нос. — Кадеты не боятся.

— Ну-ну… — поморщился Еропкин, — а вот я боюсь, брат Царицын. Ладно, а ведь ты так и не назвал фамилию второго клеветника.

— Фамилия не очень известная, — ответил Иван. — Человек написал уже штук сто разных книг и сценариев, но всякий раз ему приходится скрываться под вымышленным именем. Наверное, он очень страдает от безвестности. Никто не узнаёт его на улицах, не просит автографа. Живёт в огромной квартире на Красных воротах, в сталинской высотке. Его зовут Леонид Вайскопф.

— Вайскопф… Вайскопф… — пробормотал Еропкин. — По-немецки значит — «белая голова».

— Уж не знаю, — поморщился Ваня. — Чёрный весь, как головешка. И горбатый, точно кочерга. Глаза холодные, как у мёртвой рыбы, зубы кривые, клыки — прямо волчие. Короче, опасная сволочь.

Глава 20. Белый клык

Ноябрь выдался урожайным на сенсации. Критики с восторгом отмечали небывалый подъём творческого интереса писателей, беллетристов, режиссёров, художников к нетрадиционным трактовкам известных событий российской истории. Журналы и сайты взахлёб восхищались новым фильмом телекомпании Эрнеста Кунца «Тайный грех Менделеева», восторгались серией зрелищных воскресных программ «Кунсткамера истории». Много шума наделала панк-рок-опера «Куликово Поле», а через пару дней по городу запестрела реклама полнометражного мультипликационного фильма «Из Грязи в Князи» про Владимира Ясно Солнышко.

Вайскопф написал две убойные книжки, и каждые два дня выдавал по сценарию. Работалось горячо и страстно, иногда даже чесались ладони и голова знойно кружилась от собственной значимости. Он почти не спал, он засыпал за клавиатурой, лишь изредка выбирался в город развеяться. Гонорары были сказочными, и щедрый Вайскопф, понимая, что без помощников в срок не управиться, вспомнил о друзьях из старинной кухонной тусовки. Он дал покормиться многим непризнанным гениям: драматургу Осе Рыдальскому и утончённому кокаинщику Алику Минчу из интернет-журнала «Перлы», а также «внукам Арбата» — Мите Муллерову и Галочке Арбатман, которые уже полгода сидели без копейки и потому готовы были писать за полцены. Наконец, всего за двадцать тысяч евро удалось привлечь суперталантливого Венедикта Заблевина, который согласился написать роман о тёмной стороне интимной жизни императора Александра Третьего.

Минч блестяще писал о помешательстве Столыпина, Рыдальский шедевриально, почти любовно отработал заказ по Минину и Пожарскому. Вайскопф отдал Столыпина и Пожарского на растерзание подмастерьям, а сам работал по крупному зверю. Такому крупному, что порою Вайскопфу становилось страшно сознавать величие своей убийственной миссии. Столь серьёзной задачи в жизни Леонида Ваископфа ещё не было. Он весь точно съёжился, собрался в единый сгусток мыслительной энергии, губы его зудели от кальяна, пальцы трепетали над клавиатурой, как ножки мохнатого паука над кладками свежих яиц, и каждую секунду огромный мозг Ваископфа работал над планом великого покушения.

Весь кабинет покрылся старинными портретами известных женщин: Воротынская, Керн, Оленина, Гончарова… На столе толпились свинцовые, гипсовые идолы девятнадцатого столетия: Байрон и Бонапарт, Шиллер и Гёте. Над диваном темнели профили декабристов, и сам маэстро Чаадаев придирчиво взирал на Вайскопфа с полосатой разрисованной стены. Прямо на стене Леонид записывал обрывки драгоценных своих мыслей, делал шаловливые зарисовки, оттачивал характернейший почерк.

Уже четыре дня Вайскопф жил в радостном творческом бреду, он не подходил к телефонам и не слушал любимой музыки. Он слушал только внутренний голос, он понимал, что в эти минуты совершает, быть может, главнейшее дело жизни.

Вайскопф работал «по Сергеичу», как он сам уменьшительно именовал жертву.

Убить Пушкина! Задача небывалая. Не просто вогнать в него пулю, как в своё время тупица Дантес. Нужно убить память и славу Моцарта русской литературы, утопить его имя в дерьме так, чтобы больше никто не воспринимал эту среднерусскую обезьянку всерьёз; чтобы к стихам его отныне относились как к рифмованному бреду сумасшедшего; чтобы в каждой строке ловили симптом очередной мании, болезненного вывиха психики!

Вайскопф хорошо понимал, что он — не первый. До Вайскопфа по Пушкину работало — каждый в своё время и каждый по-своему — немало опытных киллеров. Но всё было бесполезно. «Сергеича» всякий раз спасало антипригарное покрытие простонародной любви, броня неоспоримой, вопиющей гениальности. Вайскопф снова и снова звонил Сахарскому и задавал заветный вопрос про уязвимое место. Сахарский кашлял и невразумительно заикался: время шло, а сценарий так-таки не удавалось придумать.

И вот под утро, в полусне проглядывая последние письма Пушкина, Леонид Вайскопф внезапно выронил книгу и расхохотался. Неужели? Ему показалось… Да, да, он нащупал и ухватил-таки русского гения за скользкую ранимую пятку.

— Ты такой отважный. Ты думаешь, никак тебя нельзя укусить, да? — прошипел, а может быть, только подумал Вайскопф, с ненавистью глядя на портрет неуязвимого поэта, уже истыканный дротиками. — А ведь я знаю, куда нужно бить. Ты ведь сам ни царя не боялся, ни смерти, ни безумия. Ты даже безвестности не боялся. А ведь безвестность ужасна, мне ли не знать! И всё-таки врёшь, Сергеич, был один страх, который порабощал тебя полностью, полностью!

Вайскопф вскочил и медленно подошёл к пробитому дротиками портрету. Копьецо с голубым опереньем торчало под левым глазом поэта. Вайскопф улыбнулся, он уже чувствовал свою силу:

— Ты нашёл счастье в семье. Ты был мужем красивейшей женщины века, любящим отцом четверых детей. Ты понимал, что только клевета и бесчестье супруги способны выбить тебя из триумфаторского седла. Потому что ревность уже не даст тебе покоя, одна капля подозрения отравит море семейного счастья! Ведь тот, кто с молоду был волен, ужасно к старости ревнив. Ха-ха. Именно поэтому, когда клевета на жену наконец прозвучала, ты испугался её больше самой смерти!

Вайскопф медленно надавил на голубой дротик, вгоняя его глубже, глубже:

— Ты боялся рогов? Значит, ты их получишь! Гроздьями золочёными, огромные рога! Как пышнейшее паникадило в храме Большого Вознесения, где ты венчался с твоей ненаглядной Натальей!

Взбудораженный Вайскопф выскочил из дома и бросился вниз, через разверстые Красные ворота в глубины полночного города. Он искал вдохновения, он мчался в любимый публичный дом на Зубовском бульваре. Ему хотелось острейших, невиданных впечатлений. Он требовал мальчика-арапчонка, но не было арапчат. Он бросился в казино и жадно хотел проиграть половину жизни, да непременно чтоб ставить на зеро, но игра крутилась медленно, вязко, он даже стал сдуру выигрывать какие-то пошлые, мелкие суммы… Нет! Он вырвался из казино, побежал по мокрому заледенелому тротуару. Безобразно опухший нищий протянул ему навстречу руку с целлофановым пакетом — подай…

— Что, подать тебе? Иди ближе, — ласково позвал Вайскопф. Зло мерцая глазами, подсосал побольше слюны и с наслаждением плюнул в распухшее лицо алкоголика.

— Вот тебе подаяние! Остальное получишь у Пушкина! Дело было сделано, дикая энергия кипела под сердцем, и Вайскопф едва дотерпел до дома. Ворвался в душноватый кабинет и, как был в плаще, метнулся к монитору, дрожащими пальцами вдавил в клавиатуру компьютера первый аккорд:

Дар напрасный, дар случайный, Ты, жена, мне отдана. И моею волей тайной Ты в гарем осуждена…

Он чувствовал, что верные, желанные слова где-то рядом, их дыхание, похожее на рокот священных водопадов, уже чувствовалось в воздухе, и Вайскопф понимал, что неотвратимо приближается к цели по широкой, но верной кривой:

Сам тебя наполнил страстью И к другому отослал…

Что?! Да что за проклятье?! Свет погас внезапно и везде, Вайскопф в бессильной злобе выматерился в навалившуюся темноту. Пошлый повседневный мир пытался помешать Вайскопфу, его дёргали за крылья, ему мешали работать!

Просто выбило пробки. Надо решить дурацкую проблему, пока стихи не отхлынули от сердца. Вайскопф выскочил на лестничную площадку босиком, шлёпая по холодным плитам, побежал к щитку, в котором гудело и потрескивало домашнее электричество…

Возле щитка стоял стройный белокурый мальчик и улыбался Вайскопфу.

«Поклонник что ли?» — вдруг подумалось поэту. Он позабыл, что не может иметь поклонников, пока работает под вымышленными именами. «Уж больно красивый, не иначе юный извращенец, — решил Вайскопф и вопросительно повёл носом. — Ну что? Цветы дарить будем или о поэзии беседовать?»

Стройный мальчик шагнул наперерез и неожиданно нахальным голосом произнёс:

— Вы Вайскопф? Я узнал Вас, теперь слушайте. Вы посягнули на честь человека, который не может за себя вступиться. Теперь я буду представлять его интересы.

Синие глаза глянули высокомерно:

— Я Вас вызываю.

— Что ты бредишь, мальчик? — опешил Вайскопф. — Куда вызываешь-то? На дуэль что ли?

— На поединок, — без улыбки ответил подросток. — Оружие выбирайте любое, хоть на кулачках.

Вайскопф снисходительно оглядел мальчика с головы до ног, презрительно прищурился.

— Да пошёл ты, щенок.

Он небрежно задел мальчика плечом, шагнул к настенному щитку. Звучно щёлкнул рубильником, захлопнул ящик — и уже обернулся спиной, как вдруг…

— Нет, позвольте! — «щенок» неожиданно цапнул за локоть и намертво удержал Вайскопфа на месте. — Вы так просто не уйдёте. Я не позволю пачкать имя Александра Сергеевича.

— Что?! — Вайскопф от злости потемнел лицом. И опять, как зверь на рогатину, натолкнулся на жесткий взгляд ярых славянских глазищ.

— Я мог напасть на вас в подъезде, со спины, — неприятно звенящим голосом сказал мальчик. — Но поскольку моё дело честное, то и скрываться не считаю нужным. Вы принимаете вызов, Вайскопф?

Тут Леонид почему-то шатнулся назад.

— Да пошёл ты! — крикнул он громче. — Ты кто такой, мелочь?!

— Я — Иван Царицын. А вы — подлейший Вайскопф.

— Сам ты подлец и щенок! — крикнул поэт, отступая на полшага и упираясь спиною в соседскую дверь. — А ну повтори, кого ты здесь подлецом назвал? Да ты сейчас кровью умоешься!

— Вы ответите за каждое слово, — холодно заметил мальчик. — Назначайте время, я набью вам морду!

В соседней двери зазвенел ключ: видимо, услышали крики. Это укрепило боевой дух поэта.

— Иди сюда, козёл! Ты мне угрожать вздумал?!

— Вайскопф, Вы отказываетесь от честного поединка? — негромко уточнил мальчик. — Тогда знайте: если вы хотя бы прикоснётесь к Александру Сергеевичу, то…

— Ты, шпана поганая! Что ты там силишься выпукнуть, а? Скажи спасибо, что я маленьких не бью!

— …то я вас нейтрализую, — невозмутимо докончил белобрысый наглец и, с достоинством отвернувшись от Вайскопфа, не спеша пошёл вниз по лестнице.

Перед самым рассветом начались роды. Грудь сдавило тяготой невыносимой творческой муки, под скорлупою черепа в пламенном желтке сознания кащеевой иглой уже посверкивала, заостряясь, тончайшая убийственная мысль. Вайскопф был пьян от ярости и злобного вдохновения. Он навалился на клавиатуру грудью, кромсая и доканчивая гениальный стих, такой живой, такой подлинный, дышащий поистине пушкинской прелестью. Ах, молодец, какой же я молодец! — бормотал фальсификатор, перечитывая и замирая. — Это же рука гения, вылитый Пушкин! Ай да Вайскопф, ай да сукин сын…»

Странный зуд внизу живота приятно беспокоил Вайскопфа, и чем больше он писал, тем больше зудело, будто длинными пальцами щекотало сердце сквозь стенку желудка. Вайскопф подождал, пока зуд поднимется к сердцу и охватит его вполне. Вот теперь! Сейчас! Руки рванулись к перу:

Глаза твои, как омуты, бездонны, Душа моя как ледяной ларец, Ты едешь во дворец, моя мадонна, Чистейшей прелести чистейший образец.

Величайшая подделка русской литературы, новосотворённая мистификация Вайскопфа рождалась ножками вперёд, то есть сначала сочинились последние строфы, и только потом из чёрной дыры небытия показалась верхняя часть изумительного стиха. Здесь было всё: меж строк шевелилась подземная ревность, на концах раздувшихся гласных колючими искорками поблескивали крючья сладострастья. Поэт писал с убийственной горечью о себе самом, маленьком уродливом человечке, совершенно запутавшемся в долгах и безумствах собственного африканского сердца, а ещё он писал о красавице Натали, которую с молчаливого согласия мужа пристроили в царский дворец на позорную роль фаворитки. Эти безумные, страшно откровенные злые стихи слагала оскорблённая придворная обезьянка, затравленный кредиторами зверёк, готовый отдать в залог самое дорогое — жену-красавицу, богиню, солнце своей вселенной. И читая, казалось сущей правдой, что Пушкин по доброй воле заключил секретную сделку с царём, обещавшим невероятные суммы в обмен на продажную ласку Натальи Николаевны. И поглядите, как логично придумал Вайскопф: ведь после смерти Пушкина Николай I из собственных средств оплатил все долги убитого поэта. «Видать, таков был договор двух умнейших людей Империи!» — хохотал поэт-фальсификатор, он ползал по столу в расстегнутой рубахе и мохнатой грудью придавливал увиливающие стихи к бумаге, толстым, волосатым, почти эльфийским ухом прикладываясь к странице, слушая пение подземных струй в ожидании их шумного исхода. Тихонько хохотал: «Конечно, государь оплатил долги поэта. Государь был хоть и большой охотник до чужих жёнушек, но всё-таки сущий рыцарь, настоящий джентльмен».

«Невообразимо, — холодея от восторга, осознавал фальсификатор, — я научился писать, как Пушкин!» Он даже пометил в углу страницы, как бы примеряясь: Леонид Пушкин-Вайскопф. Ну всё, ну вот моя хиросима созрела. Теперь уже в ближайшее время она разорвётся в головах людей.

Вайскопф предчувствовал, как это будет. Сначала детонация в научном сообществе пушкиноведов: найден новый ранее неизвестный автограф поэта! Непристойный, но страшно талантливый перл, созданный не для печати, а в минуту горького уныния. А после знакомства с этим стихотворением раскрывается главная тайна Пушкина: оказывается, к концу жизни он превратился в супруга-сутенёра, он сдавал собственную красавицу жену в пользование Государя Императора. В обмен на деньги, господа! Какой пассаж, и кто бы мог подумать! Все вокруг будут читать эти стихи, их обязательно включат в школьную программу. Телекомпания Эрнеста Кунца подхватит идею, через месяц будет готов малобюджетный, но яркий фильм с Максимом Малкиным и Лив Тайлер в главных ролях. Потом появится книга Вайскопфа — увлекательное чтиво, хроника развратного пушкинского Петербурга. Главный герой — Александр Пушкин. Жена ненавидит его, но вынуждена ездить к царю. Возвращаясь, она привозит деньги в ридикюле, банкноты пахнут одеколоном императора. Пушкин их забирает и тратит на кутежи. И дальше — гуще, жирнее, по нарастающей: Пушкин в одной рубахе убегает от кредиторов! Пьяный Пушкин спотыкается о пьяного Гоголя! Пушкин в заблёванном фраке пристает к извозчику! Пушкин насилует безногую крепостную…

«Вот так мы поступим с вашим «всем»! В эйфорическом трансе Вайскопф подбросил к потолку шумящий ворох исписанных черновиков. «Я — Пушкин! Я велик! — расхохотался он. — Да я вам всем голый зад покажу — всем вашим колокольням! И башням, и куполам! Я — гениален, вы хоть понимаете это, свиньи? Да вы прах у ног моих, я вашего засранца Пушкина переплюнул! Моя фальсификация лучше, ярче подлинника!»

Ему и вправду очень захотелось показать задницу старой купчихе Москве. Распахнув окно, весело жмурясь от свежего утреннего ветра, Вайскопф взобрался на заваленный черновиками подоконник, потоптался босыми ногами по смятым бумажкам, поворачиваясь к России задом… И медленно, с особым чувством, спустил штаны, выставляя в окно тощий и кучерявый, как у сатира, зад.

Внезапно Вайскопф резковато дёрнулся и крайне неудачно поскользнулся на пачканых скользких листках-черновиках собственной гениальной поэмы. Наёмный убийца нелепо махнул руками и, беззвучно разевая рот, полетел вниз.

Глава 21. Забавы скифской молодёжи

И осень отошла, да снега на саван не давало ей небо. Сухой мороз прижёг землю, трава схватилась иглами. Ветер-колдун кружится, грохочет ледяными цепями, вымолачивая дочерна ободранные парки, волчьим воем погоняя сизые стада на асфальтовых выгонах.

Река внизу, не в силах застыть, как жёлтый холодец, продавливалась в заиндевелых берегах. Одинокий всадник показался на гребне холма. Разогнавшись, привстал на стальных стременах, щупает зрением повыше дыма, пониже облаков. Там, впереди, седая от небесных окислов, каменной громадой холодеет твердыня — Университет.

Всадник, молодой ещё парень, ловко спешился, покатил в поводу чёрный велик. Совсем зима, однако. Бурые листья замёрзли: трещат, как черепки под ступнёй. Вот показались каменные изваяния, позеленелые от дождей «скифские бабы». Впрочем, у иных бороды до пояса, по семь пядей во лбу — древние, забытые боги советской науки.

И уже близко, отсюда видать: каменистое дно пересохшего водоёма. Когда-то били могучие струи, веселя молодых, а теперь вода ушла. Парень оставил уставший велик у мощного каменного парапета, приковал к скамейке цепью. Спрыгнул вниз. Кутаясь в чёрное пальтишко, пряча под мышками красные от холода руки, подошёл к грязному люку, видневшемуся посреди дна. Оглянулся пытливо и не удивился, заметив краешек стального прута, кем-то любовно припрятанного. Просунул в чугунное ушко, поддел — люк приоткрылся, открывая чёрную щель в подземелье. Из щели потянуло тёплой сыростью, вонью запустения.

Парень вынул из кармана металлическую банку, внутри плескался тёмный газированный напиток из листьев коки. Вскрыв банку ногтем, молодой человек терпеливо дождался, пока содержимое до последней капли выльется на мёрзлые камни. Он не потреблял колу, ему нужна была баночка.

Жестянка отправилась ко дну колодца, звонко бацая о стенки. Шуму было наделано предостаточно. Парень в чёрном кадетском пальто с удовлетворением послушал и отошёл, растирая онемевшие от холода ладони. Тёплые перчатки в училище ещё не выдали, считалось, что зима начинается с 15 ноября.

Вскоре чьи-то руки в грязно-оранжевых рукавицах приподняли крышку люка изнутри. Высунулась не менее оранжевая каска, из-под которой воззрели на пришельца подслеповатые маленькие глаза:

— Кто сигналку кидал? Кому не спится? — пискляво спросила каска.

— Мне, — ответил продрогший человек, вытирая повлажневшие от озноба глаза. — Мне не спится конкретно. Мне к Митяю надо. По срочному делу.

— А чё принёс-то? — подземное существо глянуло на человека оценивающе.

— Ничего у меня нет, — вздохнул человек в кадетском пальто. — Ну, рублей тридцать.

— С пустыми руками к Митяю не ходят, — пискнула каска. — Плохая примета.

— Понятно, — вздохнул гость, доставая из кармана ракетницу. — Тогда прощайте, жители подземной страны.

— Типа в каком смысле? — насторожился парнишка в каске. — Это что у тебя в руке?

— Где? А! Да ведь это ракетница. Милицейская, чтобы подавать срочные сигналы о помощи. Сейчас запущу красную ракету с визгом. Милиционеры прибегут, монтёров вызовут. Люк по-быстрому заварят автогеном. И устроят ревизию объекта.

— Попалить нас хочешь? — зло сощурился мальчик в каске. — Ладно, уговорил. Отведу тебя к Митяю. Только штуку нужно сдать.

— Осторожно, не жахни, — улыбнулся гость, протягивая ракетницу. — Слушай, гном, а сапоги бы мне не помешали, как думаешь?

— Ерунда какая, не бери в голову, — усмехнулась каска, уползая обратно под люк. — Под землёй вода тёплая, не простудишься, не бойся.

Железная лестница в колодце оказалась в неплохом состоянии: сломанные ступеньки встречались не чаще, чем через одну. Спустившись, очутились в бетонном коридоре, достаточно высоком для того, чтобы двигаться, не наклоняя головы. Воды почти не было — только маленький ручеёк весело журчал сбоку.

— Хе, туда лучше не ступать, — хмыкнул в темноте проводник. — Это ручеёк со стороны химфака бежит. Говорят, у них лаборанты, когда пьяные, сливают химикаки прямо в ливневый сток. У моего брата подошвы сгорели. Растаяли за пару минут.

Проводник энергично топал по тёмному коридору в уютных болотных сапогах. Через минуту добавил:

— Стоп. Теперь осторожно. Тут придётся по мосткам перелезть, а дальше по вентиляхе. Вниз лучше не падать — метров пять, к тому же трубы торчат.

Гость преодолел преграду с неожиданной быстротой, вслепую, цепляясь за поручни шаткого мостика.

— Гм. А ты крендель крепкий, — заметил проводник. — Ну ладно, цирк закончился. Туточки за углом цивильный бомбарик, с лампочками. Там сейчас Митяй дрыхнет.

Но Митяй уже проснулся и, недовольный, выполз навстречу. Сзади, пыхтя, подвалили ещё какие-то гномы — четыре голубоватых шахтёрских фонарика расположились созвездием. Коренастый силуэт главаря по-хозяйски раскорячился на пороге древнего бомбоубежища.

— Кого ты привёл, Коматоза? — спросил Митяй хрипло.

— Не знаю, шеф! — запищал проводник обиженно. — Шальной какой-то. Обещал всех попалить, если не впущу.

В костюме химзащиты Митяй выглядел как взрослый мужик, а между тем, от роду ему было не более семнадцати. Красная клетчатая рубашка и шейной платок могли сделать его похожим на ковбоя, если б не славянская скуластая рожа, качественно измазюканная глиной, да к тому же украшенная вихрящимся набок чубом. Глядел Митяй, прямо скажем, угрюмо, с казацким прищуром.

— Что привело благородного кадета в логово гнусных подземных шпаков? — процедил Митяй и расхохотался. — Ну дела! Иван Царевич к нам пожаловал!

И тут же серьёзно сдвинув брови, спросил:

— Чего надо-то? Неужели ствол понадобился?

— Никак нет, — Ваня покачал головой. — Давай наедине почирикаем.

Они прошли в «кабинет» Митяя — сухую комнатку, завешанную древними советскими плакатами о гражданской обороне. Вдоль стены темнели стеллажи со слипшимися от времени противогазами. Посреди «кабинета» горделиво громоздился огромный полусгнивший диван, а напротив помигивал экраном самый настоящий телевизор! «Вот умельцы! И антенну провели! — поразился Царицын. — Нам бы такой штаб оборудовать для Кружка любителей выжигания. Никакой колдун не пронюхает!»

— Смотри! — прохрипел Митяй, протягивая Ваньке что-то чёрное, замотанное в промасленные тряпки. — Вчера муравьи притащили. Недалеко от Белого дома нашли: кто-то бросил в тепляк. Настоящий, новенький. Только двух патронов не хватает.

— Страшно, брат Митяй, — сказал Ваня, покосившись на браунинг. — Точно ведь криминальный ствол. Из него, может быть, вчера человека застрелили! Зря ты их подбираешь. Сдал бы лучше в милицию.

— Ага! Сейчас побегу сдавать! Только сапоги сначала поглажу, — фыркнул диггер. Он повалился на стонущий диван прямо в мокром комбезе. — Представляешь, как они меня отблагодарят? Прижмут к стенке и начнут спрашивать, какого хрена я лазил по теплоцентралу. А потом этот же ствол на меня и повесят, чтобы дело закрыть!

— Слишком опасная игрушка, — Ваня помотал головой. — Впрочем, я по другому делу. Тебе «алладины»[3] ещё нужны? Списанные, но рабочие. Четыре штуки есть.

— Ха! — Митяй даже подскочил от возбуждения. — Да конечно, нужны! У меня бойцы в дедулиных довоенных болотниках шлёпают! Вот это разговор, Царевич! Это я люблю.

— Тогда слушай, — Ваня понизил голос. — Два нехороших человека завтра в полдень встречаются на Цветном бульваре. Типа прогуляться решили.

— В такую погоду? Оригинально!

— Вот именно. Я бы сказал, даже подозрительно. Видимо, они предпочитают общаться на улице. Меньше риск, что тебя подслушают.

— А Вам, Иван Царевич, как обычно, это и нужно: подслушивать? — крякнул Митяй, в голосе его скользнуло осуждение. — Впрочем, за четыре хазэ я готов исполнить любой каприз господ кадетов. Тебе, небось, на плёнку надо разговор записать? Как прошлый раз?

— Я к тебе человека пришлю, надёжного, — ответил Ваня. — Забрось его под бульвар, в проход имени Гиляровского. А остальное он сам сделает.

— Что за человек? Не девчонка часом? — насторожился диггер.

— Мальчонка, — успокоил Царицын. — Только вот он у меня немного крупный. Примерно вдвое шире меня. Сможет по вашим трубам лазить? Не застрянет, как Винни Пух в норе?

— Не переживай, — кивнул Митяй. — Протолкнём в лучшем виде. Только не кормите его накануне заброса. На всякий случай.

Глава 22. Тихий Крот

Жизнь не всегда справедлива к защитникам Отечества. Известный журналист, член боевого творческого объединения «Городские волки», подрывник Артемий Уроцкий стоял, покуривая, и держал в руке вкуснейшую булочку с сарделькой, намазанной ядрёной горчицей. А Петруша Тихогромов сидел в подземном коридоре ливневой канализации, глядел на журналиста Уроцкого сквозь чугунную решётку водостока и глотал слюнки. Жестокий Царевич накануне лишил Петрушу ужина и на завтрак тоже не пустил. Петруша чудом успел прихватить с собой пару баранок, но их следовало отложить на случай крайней надобности. Если нападёт острейший голод.

Два хмурых подростка в оранжевых касках — Костик Матохин по прозвищу Коматоз и Дима Дымов, известный в диггерских кругах как Крошка Ды-Ды, забросили Петрушу через сток подземной речки Неглинки. По счастью, Ваня Царицын выдал Громычу болотные сапоги, поэтому кадет без особых неприятностей, двигаясь всего-то по колено в холодной воде, к половине двенадцатого достиг намеченной точки. Здесь, ниже уровня мостовой, кадет Петруша просидел без малого сорок минут. Над головой топтались бомжи, пенсионеры и голуби; сквозь решётку опадали окурки и жеваные резинки. Наконец, когда Петруша совершенно разуверился в успехе мероприятия, до его слуха донёсся рыхловатый, знакомый миллионам телезрителей голос Артемия Уроцкого:

— Приветствую Вас категорически, дорогой дружище Сахарский. Ну-с, чем порадует нас историческая наука?

Петруша окостенел от напряжения. Сахарский! Вот как зовут ещё одного наёмника в банде клеветников!

— А п-порадуем мы Вас сен-сен-сенсационным открытием, — проскрежетал в ответ незнакомый голос, срывчивый и недобрый. Сквозь решётку Петруша видел только рыжий ботинок Уроцкого и его зеленоватую брючину. Очень жаль. Хотелось бы поглядеть на лицо этого историка. «Пустыня Сахара, сахар-песок, — сожмурился Петруша, с усилием запоминая. — Только б не забыть!»

— Открытие со-о… состоит в том, что учёные н-нашли ранее н-неизвестное пы-письмо графа Суворова, — изрёк Сахарский.

Заслышав славное имя графа, Петруша мелко задрожал. Сделалось ему холодно: он понял, что гады подняли руку на святое. Нахмурившись, кадет неслышно, по кирпичикам вскарабкался вверх по замшелой стеночке. Прижал чуткое ухо к самой решётке, холодной и мокрой.

— Ха-ха-ха! — довольно расхохотался Уроцкий. — Недурно. И что же откроет для себя публика, прочитав обнаруженный документ? Ну-ну, Сахарский, выкладывайте!

— Письмо сы-скандальное. Граф Суворов пишет п-просто ужасные гадости про поляков, про евреев и турок. Сущий фашизм, расизм, кы-ксенофобия. Пы-представляете себе, этот Суворов был н-настоящим маньяком, человеконенавистником! Он со-со… собирал отрезанные уши своих врагов! И мечтал, что руские за-завоют весь мир. И бу-будут править другими народами, ка-а… как скотами.

— Ах, как это мило! — воскликнул Уроцкий. — Александр Васильевич Суворов — первый фашист в мировой истории?! Так ведь это сенсация, милейший Сахарский. Это ж форменная сенсация, золотой Вы человек!

Вот незадача! Возбуждённо жестикулируя, собеседники двинулись вверх по бульвару. Петруша уловил только угасающий хвостик фразы:

— … д-договориться, чтобы я пы-передал Вам это письмо. Для вашей завтрашней телепрограм-мы…

— Скорее, сюда! — зашипел прикреплённый гном Коматоза, изо всех сил пихая массивного Петрушу вглубь чёрной норы. — Там ещё решётки есть, через каждые двадцать шагов!

Кадет едва успел добежать туда, где через очередную дырку в каменном своде проникал мутный свет, уличный шум и струйки грязной воды. Подтянулся на руках и услышал:

— Послушайте, Сахарский, а если эксперты будут проверять письмо на предмет подлинности? Вы уверены, что никто не догадается о фальшивке?

— Послушайте, Вы меня за шы-школьника держите? Пы-письмо написано на п-подлинной бумаге из архива Суворова. При помощи кы-компьютера мы п-подделали почерк…

И снова голоса удаляются. Видать, от возбуждения не стоя-лось на месте историку Сахарскому и журналисту Уроцкому.

У самой последней решётки взмокший, задыхающийся кадет услышал главное:

— Завтра в полдень, так? Я пришлю к Вам человека, он заберёт письмо. Где Вы живёте, Сахарский?

Внезапная автомобильная сирена заглушила слова историка. Петруша так и не узнал, по какому адресу завтра в полдень прибудет машина!

Не зная адреса, письма не перехватишь. Делать нечего! Недолго думая, бедный кадет сбросил огромные болотные сапоги, размотал портянки — и, вскарабкавшись по выщербленной стене, упёрся плечами в тяжёлую решётку. Напрягся и, сдвинув с места, полез из подземелья на свет Божий.

— Стой! Куда?! — простонал снизу перепуганный Коматоза. Две молодые мамаши, прогуливавшиеся с колясками по бульвару, были немного удивлены, когда прямо перед ними вздыбилась решётка и полез из-под земли совсем молоденький краснощёкий монтёр в промокшем ватнике. Особенно поразило их то, что монтёр был босой.

— Извините, — пробормотал юный работник муниципальных служб, пробегая мимо опешивших мамаш. Босые пятки скользили по тонкому ледочку на лужах. Бешено пыхтя, несовершеннолетний монтёр бросился в сторону проезжей части.

Андрей Сахарский и Артемий Уроцкий уже отошли на полста метров. Стояли подле пешеходного перехода. Уроцкий раскуривал сигарету, а Сахарский, приподняв руку, останавливал жёлтое такси.

— Да-да, они п-предоставили мне кабинет в здании банка, под крышей, — говорил Сахарский. — Кушаю и сплю прямо там. Очень комфортно. Из окна в-вид на реку… Что тебе нужно, мальчик? У меня н-нет мелочи, не мешай.

Последнее относилось к пухлому босоногому беспризорнику, намеревавшемуся, видимо, получить у Сахарского несколько рублей на батон хлеба. Шмыгая носом, беспризорник отошёл. Беспризорнику хотелось плакать. Не потому, что от мороза пылали побагровевшие ступни. А потому, что Сахарский уже залезал в таксомотор, и Уроцкий прощально помахивал ему пухленькой ладошкой.

«В Москве несколько сотен… и не один десяток из них может похвастаться хорошим видом на реку! — простонал Петруша. — Адрес, мне нужен адрес!»

Гениальный журналист Уроцкий отвернулся, направляясь к собственному белому джипу, припаркованному возле здания цирка. Жёлтое таксо с гениальным историком Сахарским, мягко урча, двинулось в сторону центра. Впереди транспортная пробка, но Петруше всё равно не догнать без велосипеда.

Пытаясь выгадать заветную минуту на размышление, Петруша кинулся наперерез автомобилю. Выхватил на бегу грязную рукавицу:

— Дяденька, дайте рубль! Я Вам фары протру! — чумазый бомжик с мокрым от холода лицом, размазывая сопли, увязался за машиной. В просвете меж крыш полыхнул золотой крест Троицкого подворья. «Господи, помоги! — привычно, не раздумывая взмолился Петруша. — Что мне делать?! Ну нельзя же упустить, никак нельзя!»

— Вали отсюда, чмо поганое! — рявкнул таксист, приоткрывая оконце.

Петруша с виноватой улыбкой шагнул в сторону. Он улыбался потому, что уже придумал, как пометить машину, увозившую гада Сахарского в неизвестном направлении. Мобильный телефончик, подарок генерала Савенкова, прикрученный тонким ремешком к бамперу жёлтого таксомотора, подмигнул хозяину красной искоркой. И поехал, родимый, вместе с Сахарским в сторону Бульварного кольца.

А босоногий мальчик кинулся очертя голову через забитую машинами дорогу к Троицкому подворью. Дело в том, что Петруша вовремя вспомнил важное: на подворье у него был добрый знакомый пятнадцатилетний худенький алтарник по имени Вася.

Фамилия у Васи была боевая — Жуков. Кстати заметим, что Вася был родным братом красивой старшеклассницы Оленьки Жуковой — той самой, которую Петруша во время теракта спас от жирного Франкенштейна. Оленькина родня потом приезжала в училище благодарить Петрушу. Вот тогда-то Петя и познакомился со смиренным алтарником Васей, который по совместительству являлся лихим атаманом довольно известной подростковой банды «Лубянские казаки».

Поздняя литургия закончилась, и чистенький, белокурый, похожий на ангела алтарник шёл навстречу с мусорным мешком. Увидел Тихогромыча, радостно тряхнул хвостом светло-жёлтых волос и кинулся навстречу:

— Наконец-то пришёл! Почему босиком?! Что стряслось, брат?!

— Потом расскажу, брат! — мокрый Петруша замахал руками. — Срочно нужна помощь! Вызывай своих казачков!

— Да они здесь, в трапезной! Батюшка разрешил их чаем напоить.

— Некогда чаи гонять! — пискнул Петруша, нетерпеливо пританцовывая на отмороженных пятках. — Жёлтая «Волга»! Ушла по бульвару в сторону центра! Слава Богу, движется медленно, потому что пробки! Вы успеете её догнать, Вы должны!

Вася уже стаскивал через голову расшитый золотом стихарь. Под облачением алтарника скрывались бурые камуфляжные штаны и толстый шерстяной свитер. Ангелоподобный Вася сделался похож на рейнджера.

— Братва, срочный вылет! — он рванул дверь трапезной, крикнул через порог. — По коням, быстро!

Всклокоченные подростки, гремя стульями, повскакивали с мест.

— Пять человек хватит?! — атаман блеснул зелёными глазами на Петю.

— Не зна-а-аю… — жалобно проблеял тот. — А ты песню про Винни Пуха слыхал?

— Какой Винни Пух? У тебя жар! — нахмурился атаман Вася, зорко отслеживая братву, с грохотом выбегавшую из трапезной. — Твоё счастье, что я уже успел прибраться в храме. Эх, не попало бы от батюшки!..

Он вдруг схватил кадета за локоть:

— А ну, говори: зачем жёлтая «Волга» понадобилась? Надеюсь, для благого дела?!

— Для очень благого! — закивал Петруша. — Они хотят хорошего человека оклеветать! А мы не дадим!

— Понял, — решительно кивнул Вася. — Больше вопросов не имею.

Мелькнув золотистым хвостом, он вылетел из храма на улицу. Во дворе четверо парней из пёстрой ватаги велобайкеров седлали своих титановых монстров.

— Василич, мы готовы, — пробасил квадратный отрок в камуфляжном жилете. Он уже сидел в седле и теперь завязывал чёрную боевую бандану на бритом затылке. — Чего замутить-то надо?

Атаман Васильич, он же девятиклассник Вася Жуков, прыгнул в седло чёрно-рыжего штурмового байка, с рыком крутанулся на гравии:

— Как искать твою «Волгу», Петруха? По номерам, что ли? — он глянул на дорогу и нахмурился: в транспортной толпе желтели десятки одинаковых таксомоторов. — Это получается, что каждую жёлтую «Волгу» надо догнать и разглядеть номер?

— Нет-нет, — прохрипел Петруша. — Я же объясняю: надо искать на слух. Песенку про Винни Пуха знаешь?

— Я знаю! — крикнул кто-то из младших бойцов, нетерпеливо гарцуя на велике.

— К бамперу привязан мобильник, он будет пищать про Винни Пуха, — пояснил Петя, поджимая то одну, то другую ногу. — Очень прошу, братцы, найдите нам эту «Волгу»! И проводите до конца маршрута. Нужен адрес дома, в который зайдёт пассажир.

— Слушай мою команду! — прорычал Вася, прыгая на велике перед младшими. — Вислоух, Остапов и Берендейка! Прочёсываете автопробку отсюда и до кольца! Хохол и Спесивец — сразу гоните к бульварам, на перехват. Они не могли далеко уйти, заторы везде плотные. Первый, кто найдёт поющее такси, получит именную рацию!

На миг выпустил руль из рук, быстро перекрестился на золото крестов.

— С Богом, братцы.

Штурмовые велосипеды сорвались с мест: прыгая по ступеням и поребрикам, Васины казаки спустились на проезжую часть и разлетелись, растворились в медленном потоке машин.

Петруша, дрожа от холода, глядел им вслед.

— Милок, возьми-ка валенки скорее! — послышался сзади дребезжащий голос сердобольной прихожанки. — Немного дырявые, да хоть тепло будет ногам-то! Совсем одичала молодёжь: в ноябре босиком ходють! Придумали себе моду, а потом чихать будете!

Торопливо просовывая онемевшие лапы в роскошные валенки, Петруша ангельским голосом поинтересовался:

— Простите… а где у вас тут телефон?

Глава 23. Дешовки продолжаются

«Военнопленный» Рашид и два его приятеля работали охотно и быстро. Трудились в тёмное время суток, а днём Телегин ездил на «Рафике» в Козельск, на рынок стройматериалов, и всякий раз брал пленных с собой, чтобы не убежали в его отсутствие. За четверо суток воспитуемые полностью восстановили сарай, забор и туалет во дворе Валентины Дешовкиной. Завалы в «собственном» доме, находившемся через дорогу, Телегин разгребал самостоятельно. Первым делом выкинул весь мусор, чтобы не воняло. Потом заделал окна и кое-как нарастил крышу. Наконец, привёз из Козельска печника и тот, осмотрев труп русской печки, обещал вернуть её к жизни за пятьсот рублей и бутылку «Гжелки».

Каждое утро Телегин приносил Ваське-инвалиду две банки сгущёнки и две банки тушёнки. Валентине на глаза старался не попадаться: Василий очень просил не злить мамашу, и без того она в эту неделю напивалась через день. В субботу, отпустив пленных на все четыре стороны (с твёрдым уговором не возвращаться в Калужскую область под страхом немедленного умерщвления при помощи десантного ножа), Телегин хорошенько выспался, в воскресенье с утра съездил в Оптину пустынь на раннюю службу, а с понедельничка вышел на работу. Запас московских денег почти полностью был истрачен на стройматериалы, нужно было как-то зарабатывать на сгущёнку для Васьки, запасы подходили к концу. Да и сам Телегин стал съедать чуть не втрое больше, чем в Москве, — сказывался физический труд на свежем воздухе.

Итак, в понедельник он заправил конфискованный у Рашида микроавтобус, доел остатки брынзы с хлебом и вышел на линию. Телегин решил составить конкуренцию единственному дешовкинскому автобусу, связывавшему деревню с Козельском. Честно говоря, поначалу дело шло туго: бабки почему-то боялись садиться в жёлтый «Рафик». Возможно, у «Рафика» была дурная репутация, и бабки думали, что Телегин работает на Рашида. А может быть, по деревне уже распространился слух, что молчаливый усатый водитель живёт в заброшенном доме на околице, по ночам не спит, а изнутри дома от заката до рассвета что-то стучит, грохочет, будто гробы заколачиваются. К счастью, Телегина выручило то, что водитель рейсового автобуса, мужчина простой и грубый, не имел обыкновения дожидаться опоздавших пассажиров, а уж тем более реагировать на вопли несущихся вдогонку старух. Поневоле бабушкам пришлось всерьёз рассматривать предложенную Телегиным транспортную альтернативу. Наконец, известная в деревне Тимофевна, самая отважная из деревенских старух, получившая за безрассудную дерзость прозвище Партизанка, в одиночку прокатилась на «Рафике» до Козельска, осталась жива, здорова и даже довольна вежливым обхождением водителя. На следующее утро восемь пассажирок уж поджидали Телегина на автобусной остановке, с недовольным видом интересуясь, по какому праву не действуют льготы для предъявительниц пенсионных удостоверений.

В конце недели Виктор Петрович отважился вновь нанести визит Васькиной матери.

— Здесь пятьсот рублей, — быстро прокричал Телегин в ответ на вопросительный вздох из-за запертой двери. — Я под дверь просуну. Это для Васьки, поймите. Надо купить ему новые штаны и носки тёплые, а то ведь мёрзнет.

Дверь приоткрылась, правый глаз заспанной Валентины уставился на Телегина:

— Ты что пристал, а? Уходи, тебе говорят. Уходи, гад! Не нужны твои деньги поганые, забирай!

— Вам за свет надо платить, а то отключат! — крикнул Телегин, сбегая с крыльца. — И мазь ему купи, спину мазать! Я там написал на бумажке!

Валентина только плюнула ему вслед, но деньги взяла. А назавтра, когда Телегин пришёл выставить на подоконник обычные четыре баночки, Вася выкатил на крыльцо хмурый:

— Товарищ подполковник, напрасно Вы. Я же Вас просил, не давайте ей денег.

— Что? — спросил Телегин. — Совсем плохо?

— Даже не приходила, — Васька шмыгнул носом. — Теперь и не знаю, где она повалилась. Хорошо, если у Людки…

— Сейчас найду и привезу, — быстро кивнул Телегин. — Но послушай, а как быть? Ведь отключат свет, понимаешь? Как зимовать будете, газ палить что ли?

Васька почесал за ухом:

— Не знаю, товарищ подполковник. Только лучше нам без света, чем когда она так напивается. А что если повалится где ни попадя и замёрзнет? А может, уже замёрзла, а?

Телегин сел в «Рафик» и поехал на поиски Валентины. По счастью, она ночевала у Людки — он увидел её в конце улицы, узнал по знакомой прыгающей, негнущейся походке. Облегчённо вздохнул, развернулся да поехал в Козельск по собственным делам.

Печник обманул Телегина, напился и спал рядом с разрушенной печкой, так что надо было спешить на рынок, там продавали китайские керогазы.

Через этот керогаз Телегин познакомился со всеми алкоголиками деревни. Весть о том, что сумасшедший бобыль, поселившийся в разваленном доме напротив Валентины, купил себе керосинку и каждый раз, отправляясь в будний день на линию, прячет её где-то на участке, положительно не давала покоя дешовкинским мужчинам. Видимо, телегинский керогаз пробудил в их сердцах угасшую потребность заботиться о своих семьях. Каждый день, пока Телегин колесил на «Рафике» меж Дешовками и Козельском, к нему на двор кто-нибудь забирался, переворачивал всё вверх дном и, не найдя керосинки, в гневе ломал что-нибудь назло хитрому бобылю, ловко припрятавшему добро. Почему-то местные воры никак не могли сообразить, что всё ценное: рюкзаки с остатками консервов, керогаз, палатку, фонарь и запас продуктов — Телегин возит с собой в микроавтобусе. Наконец, измучившись наводить по вечерам порядок после очередного налёта деревенских хищников, Телегин махнул рукой на керосинку и оставил её посреди двора, снабдив запиской: «Берите и пользуйтесь, добрые люди, мне не жалко. А если кто ещё раз сюда полезет, найду и зажарю живьём. С уважением, людоед дядя Витя».

Вечером керогаза не было. Налёты на поместье Телегина прекратились, и местные как-то сразу стали почитать бобыля за своего, видимо, потому, что наконец-то деревня узнала его имя. Наутро пожилые пассажирки уже бойко приветствовали водителя: «Здорово, дядь Вить! А кошёлку мою куда пихнуть, дядь Вить?!» О бобыле говорили, что он страшный, но добрый. А один из деревенских пьяниц, бывший прапорщик Фёдор Дешовкин, известный как Федюха, даже осмелел настолько, что среди бела дня подошёл к сидящему в «Рафике» Телегину, панибратски назвал его Витярой и предложил купить его, Федюхин, нательный крест, старый, ещё дедов.

Телегин молча поглядел на крупный оловянный крест, болтавшийся на засаленной голубой ленте, которую Федюха намотал на грязный кулак. Молча сунул Федюхе пятьдесят рублей, взял крест и, едва удержавшись от внезапного желания двинуть Федюхе по шее, жестко захлопнул дверцу.

— Всё, отправляемся, — сказал он старухам. — Куда едем, в Козельск?

— Какой ишшо Козельск, Витюша? — обиделась Тимофевна. — Хрена ли нам сдался твой Козельск, мила-ай? Нынче заупокойная суббота, все на кладбишше едють.

— Понял, — кивнул Телегин. — Раз на кладбище, тогда — уж так и быть — рейс бесплатный.

«На бензин и так хватит, — подумал он. — А крест я хорошо купил. Свой-то я потерял, когда в школе заложников освобождал».

Глава 24. И снова Матёрый

Чернобровый, насмешливый, похаживал меж гаражей ловкий, как барс, быстрый, как куница, кадет Ярослав Телепайло. Посмеивался он, положив руки на чёрные рогатины мощных баллист, засунутых за широкий пояс. Поскрипывали высокие армейские ботинки с подошвами толще, чем самый добрый шмат сала, нарезаемый донецким олигархом собственному сыну. Глаза Телепайлы блистали, верхняя губа, уже почти украшенная усами, задорно кривилась в усмешке. Не терпелось лихому Телепайле растянуть в могучем порыве тугую резину боевой рогатки, пустить свистящую плюху в задницу поганому историку Сахарскому.

— Вот-вот появится машина, теперь совсем скоро, — бормотал, таясь в засаде, осторожный кадет Лобанов. Он и ещё два стрелка засели в кустах шиповника рядом с зеркальным порталом «Лямбда-банка». Именно этот адрес назвал атаман Вася. Именно сюда, к банковскому подъезду, подъехал накануне заветный жёлтый таксомотор, непрестанно исполнявший песенку Винни Пуха. Велосипедные казаки атамана Васи проводили его по бульварам до самой набережной и оттуда в Замоскворечье. Златокудрый Вася лично отвлекал таксиста, пока бойцы отцепляли Петрушин телефончик от бампера. А потом Вася позвонил в сторожку Троицкого подворья. На тот самый номер, с которого непрестанно названивали на мобильник, заставляя его верещать песенки.

— Слава Богу! — послышался в трубке неузнаваемый, уже больной голос Петруши Тихогромова. — Вы нашли машину? А номер дома записали?

— У нас есть точный адрес, — успокоил приятеля атаман. — Сиди в сторожке, никуда не уходи. Сейчас привезём молока, мёда и перцовой настойки. Будем тебя лечить.

— А меня уж лечат, — уныло прогундосил Петя, шевеля ногами в тазике с кипятком. Несколько добрых прихожанок кружились вокруг него с шарфиками, градусниками и народными средствами.

Петруша всё же заболел. Но задание было выполнено: очень скоро Иван Царицын уже диктовал адрес замоскворецкого офиса «Лямбда-банка» группе стрелков под руководством Ярослава Телепайло. И на следующий день, незадолго до полудня, группа Телепайлы была на месте.

По плану Царицына, человека, который выйдет из здания с фальшивым письмом Суворова, следовало атаковать в момент посадки в автомобиль. Оглушённый водяной бомбой системы «Капитон», обстрелянный навозными плюхами и пейнтбольными шариками, курьер должен выронить письмо (или чемоданчик, в котором оно находится). В этот миг, как вихрь, налетят отважные роллеры, чтобы подхватить упавшее и стремительно скрыться в переулках.

Царицына ждало страшное разочарование. Противник оказался мудрее, чем думали юные стратеги из Кружка выжигателей имени графа Суворова. Настал полдень, потом четверть первого, однако никакой автомобиль не приезжал за проклятым письмом. Парковка перед офисом «Лямбды» оставалась пустой. Оно и понятно: выходной день, банки не работают. Время шло, а цель не появлялась. Наконец даже удалой Телепайло начал нервничать. Он уже собирался звонить Царицыну, когда огромные гаражные ворота банка разверзлись, выпуская бледно-жёлтую инкассаторскую машину с парой зелёных полос и маленькой хищной эмблемкой «Лямбды».

И никто б не догадался никогда. Но каким-то чудом Паша Лобанов, отличавшийся отменным зрением, разглядел за узким лобовым стёклышком человека, категорически не похожего на инкассатора. Потому что был он лыс как колено, плохо выбрит и держал в зубах сигару!

А ещё — взгляд, случайно перехваченный Пашей Лобановым. Этот взгляд был страшен — полубезумные, злые, пожирающие глаза.

— Братцы мои… — выдохнул в ужасе Лобанов, — они курьера, как Ленина, на броневике повезли!

Наверное, в каждом городе бывает такой домик — столь неказистый, что все про него забывают, будто даже видеть не хотят. У всех незаметных домиков России есть нечто общее: смиренно-серенький, немного печальный фасад, небольшие оконца, лёгкая кривизна вертикалей. Зданьице словно уворачивается от глаз, складывается, сжимается в пространстве. Право, чудной эффект: иной прохожий и смотрит прямо на домик в оба глаза, и даже пустую банку из-под пива поставит на каменный цоколь заборчика, а если спросить, то выяснится: самого-то домика и не приметил.

Обычно такие домики живут больше на бумаге, чем в действительности. На почтовый адрес направляются разные коммунальные бумажки, однако никто в целом мире не интересуется даже землёй, на которой стоит особнячок. Такие зданьица, лишившись владельца, вмиг запустевают и уже не могут обрести нового хозяина. Так и стоят, ветшая, пока не прекращают существование незаметно, попадая под горячую руку судьбы, либо тихо сгорают вместе с окружающими постройками, либо вместе с кварталом отправляются под снос.

Есть и в центре Москвы такой домик. Ещё менее заметным он делается оттого, что рядом возвышается прекрасная и древняя церковь Феодора Студита, а на соседнем здании (то есть прямо над крышей серенького дома, если смотреть с бульвара) уже несколько лет висит огромное рекламное панно с губастой девушкой, рекламирующей тушь для ресниц. Оказывается, прохожие делятся строго на две группы: одни глядят на церковь, другие — на губастую особу, при этом и те, и другие смотрят как бы сквозь серенький домик. Оно и понятно: мало кого в наше время интересует полководец граф Суворов, родившийся в этом самом домике, а уж ещё менее любопытны современному прохожему родители графа, которые хоть и были людьми весьма благочестивыми и добрыми, однако никак себя в русской истории не отметили, кроме как в родительской своей ипостаси.

Несколько лет назад про особнячок всё-таки вспомнили потому что он числится в списках Министерства культуры как «Дом-музей родителей А.В.Суворова» и охраняется государством. Министерство даже выделило полмиллиона рублей на ремонт обветшавшего памятника московской городской архитектуры XVIII века, однако деньги до цели так и не дошли. Поскольку последний раз ремонт делался после пожара 1812 года, находиться в домике было опасно. С потолка летела труха, сыпался песок. Ни одна из дверей не закрывалась, в окна отчаянно дуло. За многие годы после крушения СССР штат планомерно сокращали, и наконец осталась единственная позиция — и сторож, и уборщица, и экскурсовод в одном лице. Милая старушка, занимавшая тройную должность, ночевала в самом музее, чтобы вовремя подставлять тазики под струйки воды, капавшей с потолка. Однажды она не поспела вовремя заклеить щели бумагой, приболела да и отдала Богу душу. Так и остался музей запертым, и в третьем тысячелетии уже никто не беспокоил покой старого домика. Зеркала затянуло пылью, пол в гостиной вздыбился от влаги, окна потускнели. По документам Управления музейных памятников следовало, что ремонт давно и успешно произведён, и в интересах начальства было вообще пореже упоминать об этом объекте.

И уж тем более никто не заметил, что однажды вечером сквозь узенькие щели меж плотно сбитых ставен пробился тёплый свет. Члены Кружка выжигания имени Суворова облюбовали себе здесь (а где же ещё?) конспиративную квартиру, штаб.

— Успокойся, Ванюш… — просипел безголосый Тихогромов, разглаживая под спиной подушку. Он поправил на шее спиртовой компресс, ухмыльнулся и подбросил в камин пару свежих номеров «Огонька». — Всё равно ничего не придумаем. Тут всё по-взрослому. Остановить инкассаторскую машину невозможно.

— Гады расползучие! — Царицын нервно расхаживал по стонущему искорёженному паркету. За окнами сгущался вечер, в конспиративном штабе Кружка любителей выжигания имени графа Суворова пришлось погасить огни, теперь только камин разбрасывал золотые отсветы по стенам, на которых светлели дореволюционные фотографии. — Как назло, пробок сегодня нет! Им ехать до телецентра полчаса, не больше! Разве я могу за полчаса что-то придумать?

Скрипнула дверь. Вошла Ася. После того как ребята вернулись из страшного Мерлина, Асю какое-то время мучили журналисты.

Она рассказывала о страшных днях, которые она, детдомовская девочка, пережила на острове. С ней сделали несколько передач на радио, одну на ТВ. И забыли. На смену сенсации «русские дети в плену у колдунов» пришла другая сенсация, потом третья и так далее. Первое время в детдоме на Асю Рыкову смотрели с любопытством, но и там привыкли. Ася по-прежнему училась в школе, ходила в сходненский храм возле станции, переписывалась со Ставриком и Кассей. С Ваней, Петей и Надинькой они виделись редко, из загорода в Москву не всегда выберешься. Поэтому она очень обрадовалась, когда друзья-кадеты предложили ей войти в Кружок выжигания и приезжать в Москву не просто повидаться, а серьёзно, по-взрослому обсуждать стратегию и тактику борьбы с колдунами. Вот и сегодня позвонил Петруша:

— Приезжай срочно!

Она размотала шарф, огляделась да и ахнула:

— Ой, мальчики! Тазы уж полные, почему не следите? Паркет девятнадцатого века, наборный! Ведь зальёт!

— Некогда, Асенька, некогда! — отмахнулся Царицын. — Итак, броневик с подложным письмом Суворова движется к телецентру. В шесть часов Уроцкий выйдет в прямой эфир и расскажет стране о сенсационном открытии. Будет трясти письмецом перед камерой! Эй, а кто телевизор выключил? Сейчас новости идут!

Асенька, сопя от натуги, вынесла полный таз на двор, выплеснула в чёрные лужи под забором, вернулась и снова подставила посудину под струйку, дробящую в паркет с потолка. Взглянула на Царицына:

— Охота тебе эту гадость смотреть! Всё равно ничего по-честному не скажут!

— Ты мракобеска и обскурантка, — мрачно заметил Царицын, вставляя вилку в розетку. Телевизор, не успев засветиться, заорал бешеным бабьим голосом:

— Замучили дети? Надоел занудный муж? Достали вечно больные родители? Десять способов завести любовника надёжно и быстро! Читайте в нашем журнале…

— Сейчас будут новости, — нахмурился Иван Царевич. — Ох, как плохи дела! Они небось уже в районе Рижского вокзала! А что я могу сделать? Взорвать броневик?

— Не знаешь, как поступить? Руки опускаются, одолело уныние? — вкрадчиво отозвался телевизионный голос. — Новый алкогольный напиток на базе абсента поднимет тебе настроение!

— Что-то знобит, — поёжилась Ася. — Милый Петенька, ты не добавишь «Огонька»?

Тихогромыч радостно закивал и принялся метать журналы в камин.

— Здравствуйте, в эфире последние вести. Сегодня президент России и прибывший в Москву с официальным визитом президент Франции вместе возложили венок к памятнику Шарля де Голля. Главы государств проследуют в Большой Кремлёвский дворец, где через час начнётся российско-французский саммит…

— Значит, Проспект Мира перекрыли, — машинально прокомментировал Царицын. — Где у нас памятник де Голлю? Правильно, недалеко от Звёздного бульвара. Ася, когда будем пить чай? Петруша, ты с малиной?

Петруша почему-то не отозвался. Совсем, бедняга, голос потерял. Ваня обернулся к больному приятелю:

— Выбирай опцию: с малиной или с мёдом?

А Петруша сидел с вытаращенными глазами и только щёки надувал, пытаясь что-то произнести.

— Поконкретнее, — усмехнулся Ваня.

— Г-д… где памятник находится? — медленно прохрипел Петруша, бешено вращая очами.

— Я же говорю, на Звёзд… — Царицын осёкся и чуть покраснел. Схватился за карман, нащупывая мобильный телефон.

— Ася! Карту Москвы, быстро!

Девочка подскочила, поспешно развернула атлас на старинном потёртом столе. Царицын впился в карту глазами. Наконец выдохнул:

— Так, всё! Работаем по броневику! Ася, к телефону. Звонишь во все пиццерии Северного округа. Заказываешь пиццу по адресу… записывай! Улица Первая, дом пять. Нет, нет! Дом номер семь!

— Пиццу? — эхом отозвалась девочка. — Но я не очень люблю пиццу.

— Пожалуйста, не обсуждай. Через четверть часа мне нужно как минимум двадцать… нет, тридцать заказов пиццы на указанный адрес. Это срочно, Асенька! Ха-ха! Отлично, теперь разберёмся с параллельной улицей…

Он заметался по кабинету, задевая старинные книжные шкафы.

— Петя, друг! Помнишь, у тебя был знакомый хакер? Который ломал для нас веб-сервер партии «Яблоко»? Звони-ка ему, срочно! Прямо сейчас, с мобильника.

Тихогромыч кинулся ловить скользкий аппарат в подушках. Поймал, вцепился обеими руками, набирая номер.

— Спроси своего хакера… не слабо ему на спор залезть на один сайт в Рунете?

— Государственный? — испуганно охнул Петруша.

— Да нет, ты успокойся. Мне нужно, чтобы он пробрался в портал одного молодёжного клуба… И разместил там объявление. Самыми огромными буквами!

Иван бегал вокруг карты, грыз карандаши, размахивал руками — длинная тень Царицына, то сжимаясь, то вырастая на половину потолка, прыгала по стенам. Возле камина, шелестя жёлтыми страницами телефонного справочника, Асенька неисправимо нежным голосом мурчала в старинную чёрную трубку:

— Здравствуйте, это «Лазанья ди Моска»? Я бы хотела сделать срочный заказ, пожалуйста…

Вскоре за телефон засел Иван:

— Алло, это квартира Бахиревых? Беспокоит кадет Царицын. Антоша, ты?! Срочное дело, брат! Готовые хухрики есть? Нужно много хухриков, очень много? А ведро наберётся?! Отлично! Антоша, прямо сейчас… Умоляю! Вопрос жизни и смерти одного достойного человека. Лети в район Выставочного центра! Переулок Гнобищенский! Нет уж, ты возьми карандаш и запиши! Дом девять, во дворе асфальтовый пятачок напротив второго подъезда! Надо всё засеять хухриками, равномерно! Как засеешь — сразу убегай! Там через полчаса тако-ое начнётся!..

— Никуда не уходить, всем быть на связи! — крикнул Царицын. Схватил Асин шерстяной платок, цапнул с блюда зелёное яблоко и стремительно вылетел из дома.

Глава 25. Если волк не сдаётся

Сахарский ещё раз перечитал письмо, наслаждаясь тем, как грамотно всё сделано. Стиль — настоящий, суворовский. Именно таким языком русский генералиссимус писал своей дочурке.

Вот как интересно получается. Раньше думали, что Суворов просто гениальный полководец, а оказывается, сущий расист, человеконенавистник, чудовище! Душитель Польши, палач Поволжья и Яика, безжалостный бульдог Императрицы Екатерины. Сахарский улыбнулся, бережно вложил письмо обратно в кожаную папочку и, поморщившись, посмотрел в окно броневика.

Каньон проспекта заполнялся гарью. Стояли безнадёжно, начали глушить двигатели — из машины не выйдешь, можно угореть.

— В выходной день, п-пень! Это ж ухитриться надо, г-гады! В такую пробку! — рычал водитель, жирный охранник с кобурой на бедре. Докурив очередную сигарету, скрипнул жёлтыми зубами и, крутанув руль, двинул через встречные полосы — в переулки.

— На эфир опоздаем… Надо объезжать по Будюкинской! Небритый, утомлённый бессонницей историк Сахарский сидел рядом с водителем. Прижимал к животу кожаную папочку, с раздражением глядел сквозь бронированное мутное стёклышко. Сахарский решил лично отвезти Уроцкому заветное письмо. Он слишком ценил свой труд, свой талант — чтобы доверять сокровище какому-то курьеру! Впрочем, путешествие затягивалось.

Бывают калечные, юродивые дни: весь мир задаётся целью довести тебя до белого каления! С утра зацепилось и поползло: сломался тостер, закончился «Беломор». Хотел успокоиться — пришлось раскурить сигарету. Теперь пошлые московские тараканы путались под ногами: вы думаете, на Будюкинской было свободно? Куда там! Забита под завязку, да всё какие-то пикапы с рекламными картинками на боках — мигают аварийками, раздражённо сигналят, коряво паркуются на тротуарах.

— Да откуда вас? Да чтоб вас! — скрипел зубами водитель. Машина увязла среди расписных малолитражек. Потеряв терпение, инкассаторский бронемобиль взревел и вырвался в переулки.

— Срежем дворами! Здесь близко, — процедил сквозь зубы водитель, уже багровеющий.

Едва свернули в переулок, началось непонятное. Внезапно, как вспышка, возникла на дороге женщина в белоснежной оборванной хламиде, капюшон на лице… Сахарский вздрогнул: зелёные волосы вьются по ветру, узкие руки расписаны змеями! Водитель дёрнул рулём, шарахаясь от привидения, вылетел на тротуар. У Сахарского расширились глаза: он уже увидел впереди нескольких с топорами. Они двигались наперерез.

— Что? Это засада? — онемевшими губами шевельнул историк. Двадцать, а может быть все сорок человек в чёрных одеждах, с обнажёнными блистающими клинками вышли из-за мокрых кустов. Впереди шагал, с боевым цепом наперевес, худощавый главарь, похожий на подростка, в чёрном венце и железной маске.

Водитель ударил по газам: броневик с грохотом, сбивая мусорный бак, нырнул мимо вооружённой толпы в полутёмную арку.

— Здесь проскочим! — прохрипел вспотевший водила.

В этот миг жаркой очередью загрохотало: по машине, по колесам. Сахарский подпрыгнул, ударился в потолок седеющим ёжистым теменем. Водитель повис на руле, круто выкручивая набок.

— Стреляют, стреляют! — завопил Сахарский, вцепляясь водителю в плечо. Вокруг трещало и хлопало. Сахарский слышал, как броня звенит от свинцового града.

— А-а, мять-пропадать! — водитель с разбухшим лицом кинул машину через зелёный заборчик, сминая песочницу, в заветную тёмную арку: прочь из-под обстрела, на проспект!

Едва успев отскочить, побледневший человек в форме дорожной инспекции залился свистом, но водитель броневика, матерно хрипя, выруливает наперекор всему! Вот вам! Ушёл, вырвался! Едва не чиркнув бампером по милицейской машине с мигалками, вылетел на светлую просторную магистраль. Совершенно пустую.

Далеко позади истомлённо рычит перекрытый гаишниками проспект. В ужасе смотрят люди с полосатыми палками. Машут руками на жёлтую машину, налетевшую сбоку, из подворотни. В небе над пустынной дорогой движется милицейский вертолёт. А впереди…

Зарево огней! Точно бешеный поезд, с воем и ужасом, налетел и ударил бронированным ураганом президентский кортеж! И первым же страшным, налитым чудовищной силой джипом заметавшуюся инкассаторскую машину отпихнуло к обочине.

— В-всем выйти из машины! Р-руки на голову!

Мимо, небрежно вильнув, со свистом проносятся длинные «Пулманы» с флажками. Летят усатые, поросшие седыми антеннами космической связи лимузины. В лёгком шоке дивятся из окон ядерные адъютанты, генералы безопасности, автоматчики и переводчики на странную измятую машину, притёртую к обочине. Это же банковский броневик! Да что он здесь делает на зачищенной магистрали? А что если не деньгами набит, а взрывчаткой?!

— Открыть двери, я сказал! — ревут мегафоны. Пулемёты выпучивают стволы из раскрывшихся дверей джипа, лица бойцов бледны и суровы: проклятая машина, должно быть, начинена гексогеном.

— Ор-ружие н-на землю! На землю, быстр-ро!

Редкие прохожие таращат глаза с тротуара. Из окон домов глядят пенсионеры, качают головами. Горбатая нищенка обернулась и глядит из-под платка. Сахарского вырвали из броневика, неловко задели головой об капот. Толстый охранник, извиваясь, кричал:

— Целая банда, с топорами! Нас обстреляли! В переулке! Красного, бредящего, его уложили лицом в мёрзлый асфальт. Когда выяснилось, что в броневике нет никакой взрывчатки, разрешили подняться на ноги. Ещё десять минут сотрудник службы безопасности «Лямбда-банка» объяснял, зачем ему понадобилось на полной скорости, едва не расквасив патрульную машину, вылетать из переулка наперерез президентскому кортежу.

— Да кто тебя обстреливал? — недоумевал кремлёвский сотрудник, расхаживая вокруг банковской машины. — Ни одной вмятины в корпусе!

На тротуаре собиралась толпа.

— Дяденьки-буки плохо себя вели! — объяснил солидный пенсионер перепуганной внучке.

По счастью, камер пока не было, никто не приставал с вопросами. Только худая, горбатая нищенка в тёмном платке, шлёпая калошами, подошла ближе. С любопытством разглядывала Сахарского, который дрожал как осиновый лист.

— Бабушка, проходите, не мешайте! — ласково попросил дюжий офицер безопасности, снимавший с руки Сахарского дактилоскопические оттиски.

— Сынок, ить енто чеченцы, да? — поинтересовалась старуха. — Ох-хо-хо, горюшко-горе!

— Пы-пошла вон, старая, — пробормотал бледный как смерть историк Сахарский.

— И нашто только ты, милок, в террористы подалсси? — жалостно качая головой, проскрипела старушка. — Такой анчилигентный мушшина! Признавайся, анчихрист, пошто хотел президента подзорвать?

Минут десять прогоняли бабку, ещё полчаса составляли протокол. Наконец Сахарского отпустили с миром, попросив назавтра к девяти явиться в кабинет следователя для беседы. Когда огромный джип вобрал внутрь свои пулемёты, завёлся и уехал, историк Сахарский опомнился: бросился искать кожаную папку. Инкассаторский броневик был выпотрошен кремлёвской охраной, папочку тоже вскрывали, но, к счастью, конверт оказался на месте.

От облегчения Сахарский почувствовал ватную слабость в ногах. Конечно, теперь он не успеет передать письмо Уроцкому к началу прямого эфира. Что делать? Важно, что документ уцелел.

Дабы успокоиться, Сахарский решил ещё раз поглядеть на свою драгоценность: подлинная бумага, блестяще воспроизведённый почерк, орфография и стиль Александра Суворова. Это будет бомба, сенсация! Суворов — маньяк, садист, первый фашист в истории планеты!

Сахарский вынул конверт, бережно достал из него…

Клочок бумаги в клеточку, аккуратно вырванный из ученической тетради. Чёрным фломастером угловатым подростковым почерком было написано: