Кабинка на побережье

Предисловие к сборнику «Вымирающие виды» (1989 г.)

К нынешнему моменту догматичное заявление, что в каждом рассказе должны быть начало, середина и конец, стало традиционным, превратившись в кнут, которым редакторы и другие критики хлещут писателей. Так, в целом, и есть, эти составляющие должны в каждом рассказе, однако толку от этого знания немного. Те авторы (а они весьма немногочисленны), в чьих рассказах недостаёт одного из трёх необходимых ингредиентов, всегда верят, будто отсутствующий элемент наличествует; а истина состоит в том, что всего этого слишком мало для хорошего рассказа.

В хорошем рассказе должен быть голос (как голос типичного лидера в «Когда я был Мином Беспощадным»),[1] который не изменяется бесцельно, хотя бы одного персонажа (вроде безумца, который сочиняет «Мою книгу», к примеру) и хотя бы одно событие, о котором можно рассказать (хоть в некоторых из рассказов тебе придётся хорошенько поискать его). Самое важное требование, о котором чаще всего забывают: у него должен быть читатель. Те же самые критики, что исписали сотни страниц, обсуждая различные особенности предполагаемой натуры автора, зачастую не отводят гораздо более значимому человеку — читателю, для которого он писал — ни одной. Я говорю это не в шутку, только чтобы позабавить тебя; это провал, который делает бессмысленными огромное количество размышлений и гипотез. Доходит до того, что утверждается, будто письмо важнее получателя, сигнал важнее картинки, изменившейся из-за него, наживка важнее рыбы. Это, разумеется, тоталитарная ошибка, порождённая классной комнатой; она проистекает из привычки профессоров требовать прочтения заданного материала и безоговорочно принимать их мнение о нём.

Но рассказы намного старше любой классной комнаты. Они появились во времена, когда рассказчик (а точнее, рассказчица, поскольку первыми рассказчиками почти наверняка были женщины) превосходно знал свою аудиторию, и был совсем не против подстроить под неё своё повествование. Слушатель (а каждый настоящий читатель слышит историю в своём сердце) значит больше, чем чудовищный зверь, убитый на противоположном склоне горы, или замок на стеклянном холме, или зеркало, за которым Джинова сестра видит мельком океан в «Отчёте сестры».

А потому, позволь мне рассказать о читателе, для которого я написал все эти рассказы. Я написал их для тебя. Не для какого-то профессора или для себя самого, и совершенно точно не для тех редакторов, что купили их (зачастую с большой неохотой) после того как несколько других редакторов отвергли их. Видишь ли, я не академик, который пишет, чтобы его критиковали. (Академики совершенно ошибочно считают критику наиважнейшей частью всего процесса.) Я также не из тех потворствующих себе людей, кто пишет, дабы восхищаться своим остроумием позднее; я, бывает, восхищаюсь собой, но впоследствии мне всегда приходится сожалеть об этом. (Несколько дней назад я слышал, как один молодой писатель говорит: «Я веселился, делая это, а потом стало совсем не до веселья». Он в точности описал мои чувства.) Я также не из тех, кого называют коммерческими писателями, что угодничают перед редакторами в надежде заработать кучу денег. Для этого есть более лёгкие способы.

Простая истина такова: сегодня ты и я, вместе с миллиардами других людей, сидим, рассказывая истории, вокруг костра, который зовём «солнцем», и время от времени наступает мой черёд развлекать остальных. Временами я вспоминал, что, хоть ты и не ребёнок, ребёнок в тебе всё ещё жив, потому что те, в ком ребёнок мёртв, историй не слушают. Так я написал «Войну под ёлкой» и некоторые другие. Зная, как знаешь ты, что значит любить и терять любовь, ты, возможно, оценишь «Кабинку на побережье». Потому, что порой ты жалел других, я рассказал тебе «„Нашего соседа“: историю, рассказанную Дэвидом Копперфилдом», а потому, что другие порой жалели тебя — «Безголового». Ты и я, мы искали и не нашли, и потому была рассказана «Карта». Искали и нашли, и поэтому — «Детектив снов».

Ты одновременно и женщина, увлечённая мужчинами, и мужчина, очарованный женщинами. Ты сознаёшь, что лишь сейчас жизнь упростилась настолько, чтобы позволить некоторым из нас расторгнуть наш древний союз: думаю, практически каждый рассказ в сборнике отражает это. На тебя, надёжного, полагались другие, а ты полагался на них. Твоё живое воображение управляется рассудком; тебе сложно заводить друзей, хоть ты и хороший друг для тех, что завёл. Иногда ты боялся, что обезумел, иногда — что ты единственный здравомыслящий человек в мире. Ты терпелив, но при этом горяч.

Самое главное для меня — то, что ты будешь мне верным напарником в создании всех этих рассказов, так как нет двух читателей, что услышали один и тот же рассказ, а настоящий рассказ — то, что растёт меж рассказчиком и слушателем. Если я ошибся насчёт тебя, ты всегда сможешь сказать мне об этом при следующей встрече.

Те же авторитеты, что настаивают на началах, серединах и концах, объявляют, что Великая Литература (под которой они подразумевают истории, которыми их научили восхищаться) повествует о любви и смерти, в то время как обычная популярная литература вроде этой — о сексе и насилии. Но то, что для одного читателя секс, для другого, увы, любовь; а насилие одного — смерть для другого. Не могу сказать, найдёшь ли ты в «Небраскийце и нереиде» любовь или секс, а в «Силуэте» — смерть или насилие; или же, как на то надеялся я при их написании, новую жизнь (потому что жизнь состоит не только из секса) и новое начало.