Изгнание владыки. Роман. Рассказы

Глава тридцатая Чутьем по следу

Для решения задачи имелись, в сущности, четыре величины: три человека и один красный электромобиль.

Кто эти три человека — было известно. Но какое они имели отношение к Кардану? Комаров говорил, что, может быть, за Карданом стоит целая организация. Если так, необходимо найти ее центр, узнать ее цели. Судя по инструкции Комарова, Дмитрий Александрович предполагает, что Кардан только исполнитель, правда, как будто не из второстепенных. Следя за ним, можно вернее и быстрее добраться до центра, узнать задачи, размеры и состав организации.

Но если Иокиш, Акимов и Гюнтер тоже члены этой организации, то почему нельзя через них добраться до ее центра? Комаров будет действовать одним путем, а здесь можно попытаться. Идти другим. Нет сомненья, что это дело имеет общегосударственное значение. Комаров знает, за что берется. Недаром он бросил ради этого все остальное. А может быть, раскрыть это дело удастся здесь, в Москве, и именно ему, Хин-скому.

Хинский даже покраснел при мысли о возможности такой удачи, но в следующий момент, нахмурив густые брови, вскочил с кресла. Фу, как он глупо размечтался! Не фантазировать нужно, а думать о деле!

Лейтенант прошелся по знакомой до мелочей комнате, с которой связано столько воспоминаний. Он перешел работать сюда, в кабинет Комарова, по желанию самого Дмитрия Александровича.

Да… Так, значит, Иокиш, Акимов, Гюнтер.

За Иокишем наблюдение продолжается. Новых результатов пока нет. К нему никто не ходит, он бывает только в институте, где читает лекции. Надо ждать более полных и точных сведений о нем, о его связях с Акимовым, Гюнтером и с теми, кто скрывается за их спиной. А Дмитрий Александрович тоже ждал бы? «Будьте терпеливы и настойчивы», — сказал он в своей инструкции.

Хинский выдвинул ящик стола, вынул из него круглую коробочку с желтоватой полупрозрачной и туго смотанной лентой, испещренной едва заметными волнистыми штрихами. Он развернул эту ленту до половины, вложил ее в звуковую часть диктофона и нажал красную кнопку на ящике аппарата.

Из черного раструба послышался знакомый мужественный голос. Хинский порывисто наклонился к раструбу, его глаза потеплели, губы тронула мягкая улыбка.

Голос Комарова звучал просто и задушевно, как всегда, когда Дмитрий Александрович обращался к своему молодому ученику и другу:

«Будьте терпеливы и настойчивы. Сосредоточьте внимание на наиболее важных направлениях, наиболее важных и подозрительных лицах, относительно которых у вас больше всего скопилось компрометирующего материала и на которых всего сильнее наводит вас чутье. Оно у вас есть, это чутье, доверяйтесь ему, но проверяйте, непременно проверяйте его указания точными фактами и материалами. И не забывайте второстепенных, на первый взгляд, направлений и лиц. Если вы сами слишком заняты, поручите наблюдение за ними помощникам. Помните: то, что сегодня вам кажется второстепенным, завтра может превратиться в самое важное…»

Хинский резким движением нажал зеленую кнопку, выключил аппарат, затем медленно поднялся.

Семь дней упорного наблюдения ничего не дали… Ну что же… Может быть, восьмой день что-нибудь принесет… Не восьмой — так девятый, десятый! Главное внимание — Акимову. А Иокиш? Значительным лицом в таких организациях не рискуют, превращая его дом в место для сборищ, в станцию для пересадки пассажиров… Пусть за ним продолжают наблюдать сержант Струнин и его четыре поста. За Гюнтером наблюдает сержант Киселев. Гюнтер тоже второстепенное лицо, иначе его не послали бы на большую дорогу для простой бандитской операции — похищать Кардана, то есть Коновалова… Теперь он уже Коновалов, значит, заметает следы. Видимо, дело очень серьезное… Крупный зверь… Как он прав, Дмитрий Александрович! Какое у него редкое, безошибочное чутье!

Где он теперь? Что с ним? По крупному зверю идет… отчаянному, зубастому… Один прыжок из поезда на ходу чего стоит! Эх, вместе бы с Дмитрием Александровичем уехать! Душа не болела бы… Ну-ну… А здесь кто будет работать?… Итак, Акимова оставить за собой… Теперь второе важное направление: красный электромобиль — мальчик Дима — собака Плутон…

Хинский вновь вернулся к столу, достал из ящика две бумажки: зашифрованную цифрами радиограмму и расшифрованный текст ее, и начал внимательно вчитываться.

«Русская Гавань». Москва. Почтовый ящик ВК 04672. Хин-скому. Кардан на «Чапаеве». Едет по документу, выданному на имя Коновалова Георгия Николаевича, раздатчика грузов ВАРа. С ним из Москвы мальчик Дима — Вадим Павлович Антонов — с собакой, большим черным ньюфаундлендом, кличка Плутон. Мальчик направляется к отцу в шахту номер шесть в сопровождении Коновалова. Очевидно, Коновалов предполагает перейти в эту шахту. Осторожно выясните в ВАРе личность Коновалова, кому он там известен, кто направляет его в шахту, цели его командировки. Следую за ним. Ответ по условному адресу. Желательно до прихода «Чапаева» к шахте — числа десятого — двенадцатого. Ледовые условия в пути ожидаются тяжелые. Привет. Желаю успеха. Комаров».

Прочитав радиограмму, Хинский задумался, потом отпер другой ящик стола и вынул из него папку с исписанными листами бумаги, фотоснимками, распрямленными лентами визетон-писем и кинокадров. Из одного конверта он достал помятый обрывок страницы журнала, найденный в красном электромобиле. Обрывок был покрыт каким-то блестящим прозрачным составом. Несколько фотоснимков его с непомерно большими буквами печатного текста лежали здесь же. Не было сомнений, что фотоснимки произведены под многократным увеличением и должны были обнаружить на обрывке какие-то детали, не заметные невооруженному глазу. И действительно, на полях некоторых снимков можно было рассмотреть довольно ясные, хотя и прерывистые узоры извилистых линий, характерные для отпечатков человеческих пальцев. Под одним из фотоснимков была подпись: «Дактилоскопический снимок № 57805. С документа № 04 — ВР — 1481. Отпечатки указательного и среднего пальцев левой руки мальчика лет 13–14. Занимается физической работой или гимнастикой на снарядах. Дактилоскопист Лебедев». Под другим фотоснимком стояла подпись того же Лебедева: «Дактилоскопический снимок № 57806. С документа № 04 — ВР — 1481. Отпечатки большого и указательного пальцев правой руки мужчины лет 33–35». На третьем снимке, судя по подписи, был отпечаток среднего пальца того же человека.

Внимательно рассмотрев оба последних снимка, Хинский положил рядом с ними снимок с какой-то черной дуги, похожей на отрезок правильного круга. Возле густого сплетения множества перепутавшихся оттисков на маленьком свободном пространстве поверхности черной дуги четко выделялся один оттиск человеческого пальца. Под фотоснимком была подпись Лебедева: «Дактилоскопический снимок № 57808. Отпечаток большого пальца левой руки мужчины лет 33–35. Снимок с документа № 04 — ВР — 1485 — дуги рулевой баранки электромобиля № МИ319 — 24. Дактилоскопист Лебедев».

Хинский откинулся на спинку кресла. В конце концов все расследования дали только одну новую деталь — дактилоскопические снимки. Бедный сержант Васильев! Трудная дана ему задача. Вокруг новоарбатского гаража, в радиусе пятисот пятидесяти метров, множество улиц и переулков… Масса материалов вокруг электромобиля, но не его пассажиров…

Хинский вздохнул, поднялся из-за стола и взял фуражку.

«Ну что же, — подумал он, сдувая пушинку с околыша, — займусь Акимовым. Кажется, это будет вернейшая дорога и к электромобилю».

Он надел фуражку, погасил свет и вышел из комнаты.

— Вы говорите, что вскоре он получил повышение? Очевидно, его предшественник не оправдал ваших ожиданий?

Директор завода развел руками:

— Не только моих. Это была грустная история. Ирина Васильевна Денисова очень дельный инженер. И надо же было случиться такому несчастью! Вы, может быть, слышали об аварии на арктическом строительстве? Шахта номер три, летом прошлого года… Эта авария наделала много шуму.

Хинский утвердительно кивнул головой и опустил глаза: он боялся выдать волнение, внезапно охватившее его.

— Там разорвало мощный насос пульпоотводной системы, — продолжал директор. — Насос оказался дефектным и не выдержал огромного давления. Произошла катастрофа, погиб человек. Насос был выпущен нашим заводом. Ирина Васильевна была ответственна за качество продукции. Дело расследовали специальные комиссии — злого умысла не нашли. Машины, как доказали контрольно-измерительные приборы, были в тот день не вполне исправными, а наблюдатели при этих машинах — не вполне опытными. Ирина Васильевна слишком доверилась им. Пришлось ее сменить. На ее место мы назначили товарища Акимова, человека опытного, прекрасного рационализатора.

— Вот как! Всего этого я не знал… А после назначения Акимова на вашем заводе никаких недоразумений или брака больше не было?

— Как вам сказать… — замялся директор. — Брак бывает. Но мы его или сами обнаруживаем, или контрольные пункты на складах ВАРа задерживают и возвращают. Там теперь установили очень строгие условия приемки.

— Денисова продолжает работать на вашем заводе?

— Да, конечно! Ирина Васильевна слишком ценный работник, чтобы завод отказался от нее. Она сейчас руководит тем же литейным цехом, которым раньше ведал товарищ Акимов.

— Денисова подчинена Акимову?

— Акимов — начальник производства всего завода, в том числе и литейного производства.

— Простите, мой вопрос, может быть, не совсем делового характера, но он имеет некоторое значение…

— Пожалуйста, пожалуйста! Не стесняйтесь…

— Не заметили ли вы, какие личные отношения установились между Денисовой и Акимовым?

— Личные отношения? Как будто хорошие, товарищеские. Константин Михайлович очень ценит Ирину Васильевну, уважает ее. Он не раз говорил мне об этом. Вот только месяца два назад между ними произошло недоразумение.

— Вот как! Что же именно?

— У нас на работе заболел контролер-выпускающий. Его увезли домой, и я попросил Ирину Васильевну заменить на час-два заболевшего, пока приедет смена. Ирина Васильевна на контрольном пункте заметила довольно значительный брак и задержала его. Акимов отменил ее решение. Денисова опротестовала передо мною вмешательство Акимова. Пришлось мне заняться этим делом и мирить их. А брак между тем ушел из завода, и мы его теперь ищем…

— Значит, права была Денисова?

— В значительной части брак, задержанный Ириной Васильевной, оказался сомнительным, но лучше было бы все-таки не выпускать его из завода.

— А в остальной части?

— Там был явный брак, и Ирина Васильевна была безусловно права.

— И как реагировал на это Акимов?

— Он, конечно, признал брак, расследовал причины его появления, и, по докладу Константина Михайловича, я объявил порицание двум цеховым наблюдателям.

— Вы не помните их фамилий и в каких цехах они работают?

— Филимонов и Девяткин из сборочного цеха.

— Так… — сказал Хинский, занося эти фамилии в свою записную книжку. — И после этого между Акимовым и Денисовой испортились отношения?

— Я не сказал бы, что испортились. Константин Михайлович продолжает быть очень предупредительным и по-прежнему высоко ценит Ирину Васильевну, но мне кажется, что она стала с ним как-то сдержаннее, суше. Я полагаю, что в этом сказывается разница в их возрастах. Константин Михайлович — человек пожилой, с большим жизненным опытом. Он, видимо, не принимает так близко к сердцу все эти мелкие и обычные деловые столкновения. А молодая, непосредственная, горячая Ирина Васильевна, очевидно, не в состоянии мириться с ними и переносит их сейчас же на личную почву.

— Да… Понимаю… — задумчиво произнес Хинский. — Скажите, нельзя ли мне… конечно, как-нибудь так… инкогнито… поговорить лично с Денисовой и с ее помощью познакомиться с работой литейных цехов?

— Пожалуйста. Только, к сожалению, сейчас это невозможно. Ирина Васильевна дней шесть назад взяла на заводе отпуск для устройства личных дел. У нее в семье разные огорчения, и ей пришлось куда-то уехать. Она вернется через три дня — тогда пожалуйста.

— Ну что же! — заметил Хинский. — Три дня я могу подождать. За это время, я думаю, можно будет познакомиться с цехами, хотя бы и в ее отсутствие? Не правда ли?

— Конечно. Я попрошу сюда ее заместителя, товарища Кантора, и познакомлю вас.

— Отлично. Буду вам также очень благодарен, если вы дадите мне возможность просмотреть материалы обеих комиссий, которые расследовали это дело.

— Всегда готов помочь вашей работе.

Директор пододвинул к себе настольный телевизефон и набрал какой-то номер.

За эти три дня Кантор показал себя очень талантливым лектором и проводником. Но и слушатель оказался вдумчивым, пытливым и притом чрезвычайно оригинальным. Объясняешь ему, например, назначение и работу какого-нибудь контрольно-измерительного прибора у центробежно-отливочной машины, а он задает свои вопросы — и все какие-то необычные, даже, можно сказать, странные: всегда ли приборы показывают правильно, в каких случаях они врут, бывает ли так, что машина выпустит брак, а приборы не отметят это?…

Да, были, конечно, такие случаи с этой машиной, только лучше о них не вспоминать. Он, Кантор, здорово тогда поплатился. И не он один, даже Ирина Васильевна, которая была в то время начальником производства завода. Если бы товарищ Акимов пришел сюда хоть на один день раньше, ничего бы этого не было…

— Ах, вот как! Когда же он вступил в исполнение обязанностей начальника цеха?

— Как раз в тот злосчастный день, когда машина закапризничала и начала вываливать на мою голову брак.

— Ну, все-таки, — не отставал Хинский. — Как же это произошло?

Право, можно было в отчаяние прийти от такой настойчивости гостя. И надо все-таки отвечать. Директор просил полностью и возможно подробнее удовлетворять любознательность товарища, чего бы она ни касалась…

Как это произошло?… Он, Кантор, был тогда малоопытным работником, почти без практики, и его товарищ по цеху — тоже. Начальника же цеха не было. Ирине Васильевне, руководившей тогда производством всего завода, приходилось временно замещать и начальника цеха. Трудно ей было. Ну, вот… В тот день — непонятно, каким образом, вероятно по его, Кантора, оплошности — в машину попал воздух. А выгнать его полностью Кантор не сумел. Получились подряд два бракованных поршня. А тут как раз пришла Ирина Васильевна и представила нового начальника цеха — Акимова. Надо было тут же попросить помощи. Так нет! Какое-то дурацкое самолюбие заговорило, не хотелось лицом в грязь ударить перед новым начальником. А в результате — катастрофа на шахте… человек погиб… Его, Кантора, оставили все-таки здесь, на работе… учиться… А вот Ирину Васильевну понизили в должности, хотя виноват скорее он, Кантор… До сих пор невозможно забыть, невозможно смотреть ей прямо в глаза.

Кантор вздохнул.

— Да… — заметил Хинский, помолчав. — Но как попали эти два бракованных поршня в производство?

— Они и не попали туда, а пошли на склад бракованной продукции. Это показали автоматические счетчики склада. Но машина выпустила еще четыре сомнительных поршня, насчет которых показания дефектоскопа были смутны, неясны, и приборы из-за этого пропустили их на транспортер, а не положили на электрокар брака…

— Но ведь вы, зная, что машина неисправна, вероятно, следили за дефектоскопом и могли заметить, что с ним творится что-то неладное?

Кантор недоумевающе посмотрел на Хинского. Что это за человек? Что за вопросы? Куда он гнет? Странная любознательность…

— Н-не знаю, что вам на это ответить, товарищ. Возможно, что дефектоскоп только начал портиться и у меня еще не было причин пристально следить за ним. Но возможно, что это произошло уже после выпуска первого брака и после моих попыток исправить машину. А следить за дефектоскопом я уже не мог. Меня в этот момент вызвал директор для объяснений по поводу этого брака.

— Значит, ваш товарищ остался у машины вместо вас?

— Нет, его тоже не было. Я послал его в библиотеку за справкой по поводу этого случая. Здесь оставался тогда товарищ Акимов.

— Акимов? Он был здесь с товарищем Денисовой?

— Нет! После того, как Ирина Васильевна представила ему нас, он бегло ознакомился с цехом, потом оба они ушли дальше по заводу, а через некоторое время Акимов вернулся сюда один.

— Так… Понимаю… Но скажите, товарищ Кантор… Вы меня простите, может быть, это не имеет прямого отношения к работе дефектоскопа и скорее относится к вопросу о заводской дисциплине… Так вот, разве вы могли бы разрешить мне, постороннему человеку, остаться здесь одному при машинах?

— Прошу прощения, в свою очередь. Но вы сами сказали, что вы посторонний человек, а товарищ Акимов был мне представлен Ириной Васильевной в качестве нового начальника цеха, то есть моего прямого начальства. Какое же тут может быть сравнение? И при чем тут заводская дисциплина?

— Да, да! Я совершенно упустил это из виду. Конечно, вы совершенно правы. Но вернемся к дефектоскопу. Как же вы его исправили? Как вы прекратили выдачу брака? Как вновь наладили машину?

Уступчивость Хинского и переход к технической стороне вопроса несколько успокоили Кантора. Ему даже показалось, что он был слишком резок с гостем.

— Видите ли, — примирительно сказал он, — должен вам чистосердечно сознаться, что как машину, так и дефектоскоп наладил не я. За двадцать — тридцать минут моего отсутствия это сделал именно Акимов. Посторонний, как вы изволили заметить, человек. И заметьте — он сделал это на ходу, не останавливая машины, не внося дезорганизации в работу всего завода! Вот что значит опыт, практика!

— Да… Действительно, видна рука специалиста, — согласился Хинский, но сейчас же, лукаво улыбаясь, спросил: — А почему вы, собственно, так уверены, что Акимов не останавливал машину? Это он вам так сказал?

— Ну, зачем же? Если бы даже он и не говорил, то это показал бы счетчик машины. Ежедневный итог счетчика мы записываем в цеховой журнал, и если бы машина стояла хотя бы пять — десять минут, это сразу бросилось бы в глаза.

— Сколько же поршней, хотя бы приблизительно, могла выпустить машина за эти полчаса?

— Не приблизительно, — чуть обиженно ответил Кантор, — а совершенно точно могу сказать: шесть штук, по пять минут на поршень.

— Кажется, на каждом поршне сама машина выбивает его выпускной номер?

— Конечно!

— И на бракованных экземплярах тоже?

— Разумеется.

— А можно узнать номера этих бракованных экземпляров?

— Можно, по специальному «Журналу брака». Мы в нем подробно отмечаем время и причины появления брака, номера бракованных экземпляров, меры, принятые для устранения брака.

— Любопытно. Порядок, достойный всяческой похвалы. Нельзя ли посмотреть этот журнал?

Перелистывая тощую книжку журнала, Хинский остановился на странице, которая особенно заинтересовала его.

– № 848 и № 849? Это именно те поршни, которые машина выпустила в вашем присутствии и которые затем пошли на склад брака?

— Совершенно верно.

— Значит, те сомнительные четыре экземпляра, о которых вы раньше сказали, могли иметь номера или непосредственно до № 848 или следовать сейчас же за № 849?

— Да… Но простите, товарищ… Что вас, собственно, интересует у нас? Технические вопросы или постановка учета на нашем заводе?

— И то и другое, — ответил Хинский, не поднимая головы и внося что-то в свою книжку.

— Зачем же это вам? — не удержался Кантор.

— Простая любознательность, — последовал равнодушный ответ.

Хинский встал, закрыл журнал, спрятал записную книжку в карман и, улыбаясь, протянул руку:

— Очень вам благодарен, товарищ Кантор. Простите, что отнял у вас столько времени. Больше мне пока ничего от вас не надо.

Хинский дружески кивнул Кантору и направился к двери.

Глава тридцать первая Дни горя и радостных удач

Очутившись в кабинете Ирины, Хинский вдруг почувствовал себя до странности неловко, скованно и не знал, с чего начать разговор.

Ирина встретила его приветливо, но молодой лейтенант видел, что на ее лице лежит отпечаток усталости, что глаза ее как бы пусты, глядят мимо, а опущенные углы рта неестественно старят ее молодое лицо.

«Семейные огорчения… — вспомнил Хинский слова директора, и ему стало жалко девушку. — Лучше без прелюдий, прямо к делу… Это отвлечет ее».

— Товарищ Денисова, — начал он, — вас, кажется, предупредил уже обо мне директор?

— Да, да, — ответила Ирина. — Пожалуйста. Чем я могу быть вам полезной?

— За последние три дня перед вашим приездом я успел ознакомиться с литейным цехом, с его технологическим процессом, машинами и аппаратурой. Но некоторые детали еще неясны мне, и я буду вам очень благодарен, если вы поможете мне понять их.

— Слушаю вас.

— Меня интересует работа дефектоскопа центробежно-литейной машины и других ее контрольно-измерительных приборов. Каким образом при их наличии машина все же выпускает иногда брак? Ведь приборы эти следят за всем технологическим процессом — от первой стадии до последней. Больше того — вся работа машины так идеально автоматизирована и, если можно так выразиться, самоконтролируется, что, скажем, при получении негодного материала из мартеновского цеха она может самостоятельно, автоматически отказаться от его приема. А между тем брак, хотя и в ничтожных размерах, нет-нет да выпускается. В чем тут дело?

— Понимаю ваше недоумение, — слабо улыбнулась Ирина, и в глазах ее мелькнул отблеск живого интереса. — Понимаю… Вы правильно оценили машину. И возлагать на нее ответственность за брак, в любых случаях его появления, будет нечестно. В браке всегда виноват человек, руководящий машиной. В примере, который вы привели, виноваты мы и виноваты сознательно. Мы не даем машине останавливаться при поступлении случайной порции негодного расплавленного металла из мартеновского цеха. Ведь остановка нашей машины дезорганизует работу всего завода, которая строго согласована. Мы предпочитаем выпустить одну-другую заведомо бракованную деталь, лишь бы не останавливать для ремонта машину и тем самым все другие связанные с ней механизмы. Но пока машина выпускает этот брак, который все равно в производство не пойдет, а автоматически отправится на склад бракованных изделий, мы всегда можем на ходу или исправить повреждение, или сигнализировать мартеновскому цеху, что материал идет негодный, нестандартный. Впрочем, и это делает автоматически сама машина.

— Но в таком случае часть завода, связанная с нашей машиной, все равно будет работать впустую, не получая от вас необходимого материала для своей работы — ни доброкачественного, ни бракованного!

— Нет! То гнездо в транспортере, которое осталось пустым, проходя на своем пути через контрольный пункт, заденет рычажок сигнализатора, и он пошлет сигнал на склад запасных деталей. Склад автоматически пошлет по своему транспортеру доброкачественную деталь в пустое гнездо первого транспортера, перехватив его по дороге, и работа других машин не нарушится.

— Какой сложный и замечательно слаженный организм — ваш завод! — не мог скрыть своего восхищения Хинский.

— Наш завод почти полностью автоматизирован, — улыбаясь и с обычной в таких случаях гордостью, ответила Ирина.

На бледном лице ее появилась легкая краска, глаза оживились.

«Вот и жизнь вернулась… — подумал Хинский, не сводя глаз с Ирины. — Славная девушка…»

— Вы сказали, товарищ Денисова, что в ошибках машины всегда виноват человек. В чем же он виноват? Заинтересовавшись этой стороной дела, я просмотрел меховой «Журнал брака». Возьмем наудачу любой из происшедших у вас случаев. Их так мало, что вы их, вероятно, помните… Ну вот, например, выпуск двух бракованных поршней под номерами 848 и 849. Кто виноват в их выпуске, и в чем конкретно его вина?

Ирина опустила глаза, с ее лица медленно сошел румянец. С минуту она помолчала, видимо справляясь с охватившим ее волнением, потом снова взглянула на Хинского.

Все, что она рассказала затем — история бракованных поршней и причины их появления, — было уже хорошо известно ее собеседнику.

— Так… — медленно протянул Хинский. — Товарищ Кантор рассказал мне любопытный случай, показывающий, как дефектоскопы способны все-таки пропускать недоброкачественную продукцию. Это произошло с теми четырьмя поршнями, которые последовали за двумя, явно бракованными, о которых мы сейчас говорили. Что тут, по-вашему, могло произойти с дефектоскопом?

— Мы до сих пор сами не знаем, что именно с ним произошло и чем объяснить этот случай.

— Но вы пытались разобраться в нем? Я думаю, что этот случай очень интересен и с теоретической и с практической точки зрения. Тут, мне кажется, очень помог бы эксперимент, то есть сознательное повторение этого процесса в искусственных условиях. Как вы думаете?

— Не знаю, товарищ Хинский. Мы не производили таких экспериментов.

— А жаль… Такое исследование в лабораторных условиях было бы очень полезно.

— Да, пожалуй, — согласилась Ирина.

— А вообще-то говоря, как вы думаете, можно произвести такой эксперимент? Ну, скажем, тут же, в вашем цехе, вы могли бы при мне исказить показания дефектоскопа так, как это произошло тогда?

Задача, по-видимому, заинтересовала Ирину. Она задумалась, в глазах отразилась напряженная работа мысли.

— Любопытно, — тихо, точно про себя, говорила она, — действительно, очень любопытно…

Хинский молча наблюдал за Ириной, за бессознательной игрой ее глаз, за меняющимся выражением лица.

Вдруг Ирина улыбнулась, перевела глаза на Хинского и, слегка смущенная его пристальным взглядом, сказала:

— Нашла! Мне кажется, я сумею это сделать!.. Пойдемте в цех! Я сейчас же попробую…

Она вскочила и, не оглядываясь, быстро направилась к двери, ведущей из кабинета в тихо гудящий цех.

Хинский встал, готовый следовать за ней.

В этот момент радиочасы громко сыграли коротенькую мелодию: восемнадцать часов.

Хинский остановился на первом же шагу. Как быстро и незаметно пролетело время! В восемнадцать тридцать назначен его доклад у капитана Светлова.

— Простите, Ирина Васильевна, — остановил он девушку. — Мне очень жаль, но через полчаса я должен явиться на важное свидание. Я едва успеваю. Мне страшно жаль, что не смогу присутствовать при этом интереснейшем эксперименте. Разрешите мне завтра опять увидеться с вами и узнать, чем он кончился.

— Пожалуйста, — держась за ручку двери, сказала Ирина, уже мысленно стоявшая у машины.

— В четырнадцать часов. Не возражаете?

— Пожалуйста. Я буду здесь.

Посторонний человек нашел бы довольно невежливым такое прощание хозяйки со своим гостем. Но молодой лейтенант, видимо, был на этот счет другого мнения, так как не скрывал своего явного удовольствия и тихонько посвистывал, выходя на заводской двор.

Эксперимент долго не удавался. Приходилось, не прекращая работы машины, следить за правильными показаниями дефектоскопа о качестве каждого изготовленного поршня и лишь после этого производить опыт искажения показаний.

Лишь поздно вечером, возбужденная и радостная, Ирина получила наконец первые положительные результаты: рентге-носнимок дефектоскопа получился смутный, на нем нельзя было ничего разобрать. После этого она сознательно впустила в машину немного воздуха.

Кантор в полном недоумении следил за Ириной. Но на все его вопросы следовал один ответ: эксперимент.

Из машины вышел новый, сверкающий чистотой отделки поршень — без тревожного звона, без полосы краски. Дефектоскоп, на время искусственно изолированный от всего, что происходило внутри машины, не смог сигнализировать о явном браке.

Около полуночи взволнованная и усталая Ирина вернулась домой.

Но за ночь этот туман рассеялся, горе вернулось, и душа Ирины вновь заныла от боли. Где Дима? Что с ним? Жив ли? Здоров ли?

Грустная и подавленная, она работала в своем кабинете, поджидая Хинского.

Лишь на короткое время ее вывело из этого состояния сообщение утреннего выпуска «Радиогазеты» о трагической гибели во льдах ледокола «Чапаев», о спасении почти всей команды и пассажиров, кроме четырех погибших и трех пропавших без вести. Фамилии этих людей были Ирине неизвестны. Но она огорчилась за Лаврова, подумала, какой это удар для него, и позвонила ему. Автомат-секретарь сообщил ей, что Лаврова нет в Москве и что он через день-два вернется. Ирина подивилась сама на себя: как она могла забыть, что действительно Лавров третьего дня улетел из Москвы на обследование каких-то заводов!

Ровно в четырнадцать часов послышался стук в дверь, и чей-то незнакомый хриплый голос спросил:

— Можно?

— Войдите!

Вошел Хинский. Ирина испуганно откинулась на спинку кресла. Хинский был неузнаваем.

За одну ночь, казалось, тяжелая, изнурительная болезнь состарила его. Черты бледного, словно воскового лица обострились, плечи ссутулились как будто под тяжестью горя.

— Разрешите… — пробормотал он, опускаясь в кресло и забыв даже поздороваться с Ириной.

Ирина молча кивнула головой. После минуты растерянного молчания она нерешительно и тихо спросила:

— Что с вами, товарищ лейтенант? Что-нибудь случилось? Вы больны?

— Так, знаете… Несчастье… Личное несчастье, — тихо ответил Хинский. — Вы слышали сегодня радиосообщение… о гибели «Чапаева»?

— Да, слышала.

— Там был мой лучший друг… мой начальник и второй отец…

— Погиб? — слабо вскрикнула Ирина.

— Не знаю, — горестно развел руками Хинский. — Пропал… без вести…

— Там три фамилии…

— Его фамилия Комаров…

— Да, да… — с глубоким участием в голосе сказала Ирина. — Помню… Но зачем думать сразу о худшем? В сообщении ничего не говорится о его гибели. Может быть, он остался где-нибудь на льду… Через день-два его отыщут. Ведь уже, наверное, идут поиски! Не надо смотреть так безнадежно. В сущности, для этого нет никаких оснований…

— Вы так думаете? — с пробудившейся надеждой спросил Хинский. — То же самое говорит и капитан Светлов… Это мой приятель… хороший знакомый. — объяснил он.

— Ну, вот видите, — тепло улыбнулась Ирина. — И все, конечно, так думают. Место гибели «Чапаева» известно в точности. Далеко от этого места оставшимся там людям уходить некуда. Вот увидите, через несколько дней наши полярные геликоптеры благополучно отыщут их.

— Вы знаете, Ирина Васильевна, — оживленно повернулся к ней Хинский, — я считаю, что самое главное здесь — это быстрейшая организация розысков. И я надеюсь, что министр сделает все, чтобы ускорить их. А теперь перейдем к делу. Как кончились ваши эксперименты, Ирина Васильевна?

— Я считаю, что очень удачно. Я нашла некоторые условия, при которых дефектоскоп не в состоянии следить за процессами, происходящими внутри машины в то время, когда она выпускает брак.

— Правда? Это действительно удача. Как же вы достигли этого?

— Я нашла два метода. Не знаю, может быть, есть и другие. Первый заключается в том, что дефектоскоп до необходимой степени изолируется от этих процессов, на него как бы надеваются темные, мутные очки. Настолько мутные, что сквозь них почти ничего нельзя разобрать. И снимок он будет выдавать более ясный или более мутный — по желанию оператора…

— А второй способ?

— Второй способ… — начала Ирина, но закончить не успела.

Тихий гудок телевизефона прервал ее.

— Простите, одну минуту… — сказала она Хинскому и включила экран.

В его овале появилась голова директора, чем-то явно взволнованного. Бросив мимолетный взгляд на Хинского, он глухо произнес:

— Здравствуйте, товарищи. Ирина Васильевна, будьте добры зайти ко мне сейчас же… Да… Извинитесь перед товарищем Хинским, но дело очень срочное. Я вас недолго задержу.

— Хорошо, Виктор Андреевич. Сейчас буду у вас. Оставшись один в кабинете, Хинский задумался:

«Нет, это совсем не так просто. Зачем строить иллюзии, зачем обманывать самого себя? Столько же шансов за то, что Комаров остался на льду, сколько и за то, что он погиб… Ведь был страшный взрыв…»

За дверью, сквозь тихий гул работающего цеха, послышались твердые шаги. Дверь распахнулась. Хинский открыл глаза. У двери стоял плотный человек небольшого роста, с седыми усами, высоким выпуклым лбом и острыми живыми глазами.

Человек с минуту внимательно рассматривал Хинского, словно стараясь запомнить его, потом, оглядев кабинет, тонким, певучим голосом произнес:

— Ирина Васильевна, очевидно, вышла. Вы ее ожидаете, товарищ?

— Да. Она скоро вернется.

— Вы не знаете, куда она ушла?

— Директор ее вызвал к себе…

Хинскому не понравилось настойчивое и пристальное внимание этого человека, и он сам не сводил с него глаз, ставших под конец не менее настойчивыми и пристальными.

— Ага! Благодарю вас! — вежливо сказал человек и повернулся с намерением выйти.

Навстречу ему из цеха метнулась фигура Кантора и заступила дорогу.

— Простите, товарищ Акимов, я забыл вам сказать…

Едва Кантор успел произнести эти несколько слов, как человек стремительно надвинулся на него. Кантор в недоумении оборвал фразу и должен был попятиться на шаг. Дверь захлопнулась, и Хинский опять остался один.

В то же мгновение он оказался на ногах. Кровь бросилась ему в лицо, сердце сильно забилось.

Так вот он какой, Акимов! Как же было не узнать его? Фотоснимок не совсем удачный… Почему он так пристально смотрел? Знает? Понял? Узнал? Ах, нехорошо! Не надо было отвечать таким же пристальным взглядом… Интересный тип. Совсем не такой серый, как на снимке. Видимо, умный, сильный враг… Надо держать ухо востро…

Хинский прошелся несколько раз по кабинету — от двери к противоположной стене. Время шло, а Ирина не возвращалась. У Хинского уже начинало иссякать терпение. Наконец открылась дверь.

Ирина вошла, как слепая, пошатываясь. Подойдя к столу, она схватилась за него, как будто опасаясь упасть. Хинский услышал ее шепот:

— Не может быть… Не может быть… Это не он… Хинский бросился к ней:

— Что с вами, Ирина Васильевна? Что случилось? Руки Ирины упали со стола, она пошатнулась. Хинский подхватил ее и повел к креслу. Усадив Ирину, он быстро налил из графина воды и подал ей стакан.

— Выпейте, Ирина Васильевна, — бормотал он. — Что случилось?

Она сделала несколько глотков, мелко стуча зубами о край стакана.

— Он тоже там, — бормотала она. — Не может быть… Как он туда попал?… Что же это такое?… Как же это могло быть?

— Кто? О ком вы говорите, Ирина Васильевна? Успокойтесь. Возьмите себя в руки.

Глотая слезы, то и дело прикладывая платок к покрасневшим глазам, Ирина торопливо заговорила:

— Это мой брат… Дима… Мальчик мой… Сначала Валя, теперь Дима тоже там, пропал без вести… Но это не Антонов, это мой Дима… Потому что с ним Плутон… Мне сейчас сказал это наш директор, он получил радиограмму из Архангельска… Там сказано про мальчика Антонова… Только нет, это мой Дима. Он убежал из дому… Дима с Плутоном…

— Говорите, говорите, Ирина Васильевна! — едва сдерживая волнение, сказал Хинский. — Прошу вас… Это очень важно. Вы не можете себе представить, как это важно! И для вас и для… меня.

Последняя фраза поразила Ирину. Она внезапно пришла в себя, с недоумением, почти недоверчиво взглянула на Хинского и замолчала.

Через минуту она тихо спросила:

— Почему и для вас, товарищ Хинский?

«Спугнул… — с досадой подумал Хинский. — Ну, теперь ничего не поделаешь… Надо идти до конца».

Пристально глядя на Ирину, он отогнул обшлаг на рукаве. Под обшлагом сверкнул золотой значок.

Ирина перевела глаза на Хинского, и вдруг лицо ее вспыхнуло. Она встала и протянула ему обе руки.

— Теперь я все понимаю, товарищ Хинский! Не могу вам передать, как я рада!

Через пятнадцать минут Хинский знал всю историю исчезновения Димы, все, что сделала до сих пор Ирина в поисках его и почему она думает, что мальчик Вадим Антонов с «Чапаева» в действительности ее брат Дима.

После некоторого молчания Хинский задумчиво сказал:

— Да, возможно, что вы правы. Одно присутствие Плутона говорит за это. И наши данные подтверждают ваше мнение…

— Ваши данные? — с удивлением воскликнула Ирина. — Значит, вы знаете что-то о Диме?

— Вот именно «что-то»… Нам не было известно, кто он на самом деле, какова его настоящая фамилия. И если этот мальчик с «Чапаева» действительно ваш Дима, то сегодняшний день для меня — день большого горя и большой удачи. — Он вздохнул и, помолчав, продолжал: — С первого же дня вылета этого мальчика из Москвы, или даже за день до этого, он находился уже под нашим наблюдением, как и лицо, сопровождающее его.

— Вы возвращаете мне жизнь, — сказала Ирина. — Значит, с ним ничего дурного не могло случиться? Правда?

— До момента взрыва «Чапаева» ничего дурного с ним не случилось. И, вероятно, не случится, если он на льду вместе с моим начальником. Будем надеяться, что их отыщут… Вы мне сами только что говорили об этом. Не правда ли?

Ирина нерешительно кивнула головой и спросила:

— А кто же этот человек, который сопровождает Диму? Хинский с минуту колебался, но, взглянув на Ирину и увидев ее жадно устремленные на него глаза, измученное бледное лицо, решил не обманывать девушку.

— Его фамилия Коновалов, раздатчик грузов ВАРа на «Чапаеве»… Впрочем, — поспешно поправился он. — Коновалов или Петров — фамилия вам ничего, вероятно, не скажет. Вернемся к Диме. Если этот мальчик с «Чапаева» действительно ваш брат. Но надо твердо убедиться в этом. Для этого вам придется зайти завтра в одиннадцать часов в мой служебный кабинет… Вы знаете, где помещается наше министерство? Там вы пройдете в комнату номер триста один. Вам будет приготовлен пропуск. Вы сможете прийти?

— Конечно, конечно! — поспешно согласилась Ирина.

— Еще просьба, Ирина Васильевна. Принесите с собой какие-нибудь вещи вашего брата, которые он чаще всего держал в руках незадолго до своего исчезновения, но которых после этого меньше всего касались руки других лиц. Какие-нибудь книги, тетради, твердые — лучше всего лакированные — вещи из детского хозяйства. Ну, прощайте. До завтра. Не приходите в отчаяние. Будем надеяться, что все кончится благополучно.

На другой день в кабинете Хинского Ирина, забыв обо всем на свете, смотрела на фотоснимок. Она словно переживала настоящую встречу с вернувшимся к ней живым и здоровым братом.

— Это он. Это Дима… — говорила она. — Даже будь этот прекрасный снимок в тысячу раз хуже, я узнала бы своего мальчика. И Плутон здесь! Посмотрите на эту славную морду…

Ирина вдруг остановилась, с недоумением продолжая пристально рассматривать фотоснимок.

— Не понимаю… Что это значит? Каким образом он попал сюда? — Она подняла глаза на Хинского.

— Кто? — быстро спросил Хинский, приподнимаясь с кресла, и потянулся через стол к фотоснимку в руках Ирины — О ком вы говорите, Ирина Васильевна?

— Об этом человеке рядом с Димой, — продолжала Ирина, указывая на снимок. — Ведь это Березин Николай Антонович. Как он здесь очутился вместе с Димой?

Хинский на минуту закрыл глаза и медленно опустился в свое кресло. Он чуть не задохнулся от этой неожиданной, совершенно невероятной удачи и должен был некоторое время помолчать, чтобы прийти в себя. Загадка красного электромобиля раскрывалась.

— Вы вполне уверены, что узнали этого человека? — спросил он наконец, сам не веря своей удаче.

— Ну, конечно, это Березин! — без тени сомнения ответила Ирина. — Как же мне его не узнать, если он несколько лет подряд был нашим другом, часто приходил к нам! Только последние год-два он не бывает у нас… Я и не подозревала, что они с Димой встречаются. Или это просто случайность? Вы не знаете?… Они сняты, я вижу, на каком-то дворе. Вокруг сад, густые кусты. И домик маленький, словно загородный коттедж, не правда ли?

Хинский кивнул головой:

— Да, это на окраине Москвы.

— Но как же они там очутились? И к тому же вместе? Хинский помолчал и, не глядя на Ирину, пожал плечами.

— Право, не могу сказать.

На столе прозвучал гудок телевизефона. Хинский включил аппарат. На экране появилась голова Лебедева, главного дакти-лоскописта.

— А! — воскликнул Хинский — Ну что? У вас есть уже какие-нибудь результаты?

— Да, товарищ лейтенант! — последовал ответ с экрана. — Дактилоскопических оттисков было найдено много, особенно на пеналах. Эти оттиски полностью совпадают с прежними, уже имеющимися у нас. Фотоснимки будут вам доставлены к вечеру.

— Очень хорошо! — произнес Хинский. — Благодарю вас, товарищ Лебедев.

Лебедев исчез с экрана. Выключив аппарат, Хинский повернулся к Ирине:

— Итак, Ирина Васильевна, я могу вам теперь твердо, вполне уверенно сказать, что ваш брат там… на льду. Будем надеяться, что они вместе с Комаровым, моим начальником, и Карцевым, главным электриком «Чапаева». Нам уже известно, что в ближайшие дни, как только в районе гибели ледокола установится погода, поиски начнутся с разных сторон.

Хинский на минуту задумался. Потом поправил раструб диктофона, стоявшего возле Ирины, и бесстрастным, немного официальным тоном продолжал:

— Теперь побеседуем о другом. Расскажите мне все, что вы знаете о Березине: кто он? Где живет? Где работает? Давно ли вы знакомы с ним? Почему он перестал бывать у вас? Должен вас заранее предупредить: все, что вы сегодня видели и слышали здесь, все, что вы в дальнейшем сообщите мне перед этим диктофоном, вы обязаны хранить в полной тайне, никому, даже самому близкому человеку, не рассказывать. Этого требуют высшие государственные интересы и благо нашей Родины. Вы поняли меня?

— Поняла, товарищ лейтенант, — громко и отчетливо ответила Ирина.

Глава тридцать вторая Многозначительный разговор

— Я спрашиваю тебя, разве мы стали хуже? Разве разучились работать? В чем дело? Вот мой министр рассказывает, как он производил десять лет назад поворот Амударьи к Каспийскому морю. Работа, кажется, не маленькая! Не было ни одной аварии, ни одного несчастного случая! Почему же у нас не так? Заводы дают нам великолепную продукцию, но среди лучших материалов, инструментов, машин то тут, то там обязательно попадается что-нибудь с дефектом… Происходит авария, задерживается строительство, срывается график…

Лавров шагал по комнате, заложив руки за спину. Он сильно изменился за последний год. Втянулись щеки, глубокая складка прорезала переносицу, синие глаза стали острее, смотрели тревожно, настороженно.

Ирина сидела в своем любимом уголке на диване, в обычной позе — поджав под себя ноги. Опустив голову, она механически сматывала и разматывала какой-то шнурок.

При последних словах Лаврова Ирина подняла голову и пристально взглянула на него:

— Что ты хочешь сказать, Сережа?

Лавров продолжал быстро шагать по комнате, словно не слыша вопроса Ирины.

— После великолепно проведенных строек на Ангаре и Аму-дарье, — продолжал он, — кто мог бы ожидать таких неполадок на арктических работах, хотя бы эти работы и были в десять, в сто раз крупнее по масштабу? А некоторые из этих неполадок по своему характеру положительно похожи на преступления! Дефектные насосы твоего завода, один из которых привел к аварии на шахте номер три, нашлись после проверки еще в двух шахтах. Это ошибка? Ладно! Пусть. На шахту номер три посылают негодный георастворитель. Я успел тогда вмешаться и быстро исправить положение. Это что? Тоже ошибка? — все более волнуясь и торопясь, словно предупреждая возражения Ирины, говорил Лавров.

Но Ирина сидела молча, снова опустив голову на грудь.

— Хорошо, пусть так. Но дальше! Почему электроход «Танкист» ушел на шахту номер пять с теми грузами, которые были нужны шахте номер семь, и потом пришлось «Рабочему» свернуть с пути, чтобы принять эти грузы и отвезти их по назначению в шахту номер семь? А запоздания выхода некоторых кораблей из портов? Разве перечислишь все! Между тем я собственными глазами вижу, как работают люди. Они засыпают меня новыми изобретениями. Команды кораблей из сил выбиваются, чтобы ликвидировать задержки и прибыть вовремя куда надо. Заводы десятки раз проверяют качество своей продукции, прежде чем выпустить ее. А на шахтах люди работают, забывая о себе, об опасностях. Ведь несмотря ни на что, большая часть шахт уже наполовину готова! А первая, третья, шестая, седьмая и десятая уже проходят наклонные соединительные тоннели…

— Кстати… — внезапно оживившись, перебила Лаврова Ирина, — месяца два назад, случайно заменив заводского контролера-выпускающего, я обнаружила брак в нашей продукции и задержала его. Почему-то вмешался Акимов — знаешь, начальник производства, которого назначили вместо меня, — и выпустил этот брак.

— И ты смолчала, Ирина? — остановившись, воскликнул Лавров.

— Нет, я заявила протест директору. Тот расследовал дело и немедленно попросил ВАР вернуть этот злосчастный ящик. А через несколько дней пришло письмо помощника Березина с сообщением, что этот ящик уже погружен в Мурманске на электроход, неизвестно какой, и что послана радиограмма на шахты о возврате ящика. Однако до сих пор мы его не получили, и где он — неизвестно.

— Вот, вот! Видишь? Вот как идет у нас работа! Знаешь ли, Иринушка, все это и гибель «Чапаева» наводит на страшные мысли.

— «Чапаева»? — прошептала Ирина и заплакала. — Дима, Димочка… мальчик мой…

Лавров порывисто обнял ее.

— Иринушка… милая!.. Зачем я напомнил тебе о нем?

Она быстро вытерла глаза, встряхнула головой и тихо сказала:

— Я тебя пять дней не видела, Сережа…

— Да, да… — торопливо ответил Лавров, не сводя с нее любящих глаз. — Но я был в Туле, на заводах…

— Ну вот, — продолжала Ирина. — Через два дня после твоего отъезда я получила радиограмму от начальника Архангельского порта. То есть не я лично — директор моего завода. Начальник порта боялся, что нанесет мне удар… Мой директор постепенно познакомил меня с радиограммой…

— Ну… ну… — торопил Лавров, насторожившись.

— В радиограмме начальник порта сообщал, что вся команда и пассажиры «Чапаева» благополучно перешли на борт «Полтавы», кроме четырех человек, погибших на глазах капитана при попытке перепрыгнуть со льда на вездеход, и трех, которые пропали без вести. Среди этих трех пропавших был мальчик Дима Антонов с собакой Плутоном, большим ньюфаундлендом. Начальник порта спрашивал, не мог ли этот мальчик оказаться моим братом, о котором я запрашивала портовое управление две декады назад. Ты ведь помнишь, что сейчас же после исчезновения Димы московская милиция разослала повсюду его приметы… Вот он и отыскался, — прошептала Ирина. — Отыскался, чтобы тут же исчезнуть… И при каких обстоятельствах!

— Какие же у них предположения о судьбе этих трех человек? — спросил Лавров.

— По словам начальника порта, капитан «Чапаева» предполагает, что один из них, главный электрик ледокола, безусловно остался на льдине, а другие два, очевидно, погибли при взрыве, хотя очень возможно, что и они сошли на лед, к главному электрику, с которым подружились в пути. Начальник порта, кроме того, сообщает, что с мыса Желания, с островов Визе и Уединения четырнадцатого сентября, то есть завтра, вылетят геликоптеры на поиски пропавших. До сих пор в центре Карского моря свирепствовали шторм и пурга, а с четырнадцатого ожидается улучшение погоды.

Ирина замолчала, нервно сматывая шнурок на пальце. Потом прибавила:

— Между прочим, это же подтверждает лейтенант государственной безопасности Хинский.

— Лейтенант государственной безопасности? — повторил с удивлением Лавров. — Что же он тебе подтвердил по поводу людей с «Чапаева»? И откуда он появился у тебя, этот Хинский?

— Он приходил к нам на завод, — уклончиво ответила Ирина, — за разными справками по делу об аварии на шахте номер три. Ну, вот он мне и сказал, что среди трех пропавших без вести находится его начальник и друг… Хинский был в очень подавленном состоянии. Когда он узнал предположение начальника Архангельского порта о том, что Дима остался с его другом на льду, Хинский подтвердил это с полной определенностью. Он мне даже сообщил, с кем Дима попал на «Чапаев»…

— Вот как! — продолжал удивляться Лавров. — С кем же?

— Какой-то Коновалов, Георгий Николаевич, взял Диму с собой. Этот Коновалов ехал раздатчиком грузов по пути «Чапаева»…

— Коновалов! — воскликнул Лавров. — Постой… постой… Ведь я подписывал недавно… да, да, декады две назад… командировку какому-то Коновалову для работы в шахте номер шесть.

— Что ты говоришь, Сережа! Ты не ошибаешься?

— Да нет же! Я теперь отлично припоминаю… Обычно я такие командировки не подписываю. Это делает заведующий отделом кадров. Но тут… — Лавров задумался, потом медленно сказал: — Странно… Березин мне рекомендовал этого человека и просил дать ему работу на шахте. Энтузиаст, мол, горит желанием… И просил моей личной записки к начальнику строительства шахты. Я и написал эту записку на своем бланке. Странно, что же это за человек, который способен увозить детей? И как мог Бере-зин рекомендовать такого человека?

Лавров стоял посредине комнаты, бледный, задумчивый.

— Но Коновалов, по-видимому, жив, и у него можно будет узнать о Диме, — сказала Ирина, оживившись.

— Да, да, — ответил Лавров, видимо, думая о своем. — Я поговорю с ним. Я еду завтра на эту шахту. После гибели грузов вместе с «Чапаевым» она может оказаться в тяжелом положении. Навигация кончилась, а подводными лодками далеко не все можно доставить зимой. — И Лавров прибавил, словно про себя: — «Чапаев», «Чапаев»… Одно к одному… Неужели я прав?…

Ирина внимательно смотрела на Лаврова.

— Ты что-то начал говорить мне о «Чапаеве», — тихо сказала она. — Его гибель на что-то раскрыла тебе глаза… Что ты этим хотел сказать, Сережа?

— О «Чапаеве»? Да… Но это пока догадки, Ирина. Рано еще высказывать их вслух. А знаешь, неплохо было бы и мне повидаться с Хинским. После разговора с ним и мы с тобой поговорили бы, Иринушка…

— Вряд ли успеем, Сережа, — сказала Ирина. — Через несколько дней я улетаю с Порскуновым.

— Что? — с изумлением посмотрел на Ирину Лавров. — С Порскуновым? Полярником? Куда?

— На Карское море. Искать Диму.

— Но это же безумие, Ира! — воскликнул пораженный Лавров. — Подумай! Ты сама только что сказала, что завтра со всех концов Карского моря люди вылетают на поиски. Они отлично снаряжены, они знают свое море, у них специальные полярные геликоптеры. Что ты хочешь делать, Ира? Родная моя, не безумствуй… Одумайся…

— Не беспокойся, Сережа, — твердо ответила Ирина. — Ничего ужасного не будет. Порскунов не хуже, а может быть, лучше других летчиков знает это море. У него тоже полярный геликоптер. И кроме того… — На лице Ирины отразилось страдание. — Я не могу… Пойми, Сережа, милый, не могу сидеть здесь в бездействии, пассивно ждать вестей от других…

Голос Ирины задрожал, и она замолчала, опустив глаза. Лавров долго и печально смотрел на нее.

— Лети, Иринушка, — тихо сказал он, поцеловав ее в лоб. — Ты права. Горе легче переносится в борьбе с ним. Лети, дорогая. Летчики, конечно, сделают свое дело хорошо, но тебе будет действительно легче. Если бы я мог отлучиться, сам полетел бы с тобой… — Он опять помолчал и добавил, упрямо, с какой-то угрозой нахмурив брови: — А я скоро вернусь и поговорю с Хинским. Он неспроста приходил к вам на завод. Нет, если он не придет ко мне — я сам пойду к нему, когда вернусь с шахты.

Глава тридцать третья В межшахтном тоннеле

Солнечный луч щекочуще пробивался в глаза, губы спящего Лаврова невольно складывались в счастливую улыбку.

Гудок телевизефона прогнал дремоту. Лавров открыл глаза, и на него сразу нахлынули мысли о приезде, о будничных заботах, деловых разговорах с Кундиным.

Скромно убранная комната была залита желтым солнечным светом наружных фонарей: широкие полосы света наискось падали на пол и на подушки постели.

Телевизефон настойчиво гудел. Лавров протянул руку к столику и включил экран. Появилось лицо Кундина — начальника строительства шахты номер шесть. Его добрые голубые глаза, толстые губы и клочковатая бородка какого-то линялого цвета вызвали у Лаврова улыбку.

— С добрым утром, Сергей Петрович, — пропел тенорком в экране Кундин. — Отдохнули с дороги?

— Отлично, Григорий Семенович! — весело ответил Лавров. — Даже заспался. Спасибо, что разбудили.

— Разрешите зайти за вами. Пойдем вместе в столовую, позавтракаем, там скажете мне, как вы хотите провести первый день. Или, может быть, у себя завтракать будете?

— Пойдемте в столовую. Там, на людях, веселей, заходите за мной.

Высокий, широкоплечий Кундин казался еще выше рядом со своим маленьким сухощавым спутником. У крыльца столовой Кундин остановил выходившего оттуда коренастого человека с бритым смуглым лицом и густой черной шевелюрой.

— Как себя чувствуете у нас, товарищ Курилин? Привыкли, надеюсь? — И, обращаясь к Лаврову, прибавил: — Наш новый работник, Сергей Петрович, третьего дня прибыл с «Полтавой». Прислан из ВАРа начальником склада вместо Максимова. Товарищ Курилин, это Сергей Петрович Лавров, заместитель министра ВАРа.

Курилин быстро и пронзительно посмотрел на Лаврова и молча пожал протянутую ему руку.

— Спасибо, — ответил он Кундину. — В общем, чувствую себя недурно, если не говорить о… о…

Он замялся, как будто не находя слов.

— А, понимаю, — улыбнулся Кундин, внимательно и заботливо заглядывая ему в глаза. — Сверху?

Он указал на свод. Курилин кивнул утвердительно.

— Ничего, — успокаивающе сказал Кундин. — Это общая участь всех новичков. Первые два-три дня они испытывают чувство угнетения и легкой тревоги от сознания, что над их головой — толща воды в несколько сот метров…

— Эти ощущения очень скоро и бесследно проходят, — прибавил Лавров. — Думайте, что над вами черное беззвездное небо. И еще: надо поскорей научиться владеть скафандром и выходить на дно моря.

— Я уже два дня занимаюсь этим, — ответил Курилин, глядя через плечо Лаврова. — Мой учитель, главный метаморфизатор Садухин, кажется, доволен моими успехами. Вчера с полудня я даже участвовал в аврале. И сейчас туда иду.

— Это что за аврал? — обратился Лавров к Кундину.

— Я объявил несколько дней назад, с приходом к нам «Полтавы», аврал по уборке с морского дна всех выброшенных ею грузов. Желаю успехов, товарищ Курилин.

— Много грузов? — спросил Лавров, попрощавшись с Ку-рилиным.

— Очень много! Не знаю, когда управимся. Все свободные от вахт и дежурств работают на дне.

— Давайте после завтрака и мы примем участие в аврале, — предложил Лавров. — Кстати, о «Полтаве», у них все в порядке?

В большой светлой столовой они устроились за столиком у окна, выбрали и заказали себе завтрак. Народу было мало. Почти все знали Лаврова по его предыдущим приездам на шахту, и ему приходилось все время здороваться с подходившими к столику людьми.

— Как будто в порядке, — продолжал разговор Кундин. — Хотя после гибели «Чапаева» и до прихода «Литке» были легкие сжатия льдов, но, в общем, ни «Полтава», ни «Щорс» не пострадали.

Кундин громко вздохнул и покачал головой.

— А пропавших пока не нашли, Сергей Петрович? Каково им среди льдов!

Обычно бледное лицо Лаврова, казалось, еще более побледнело.

— Вы думаете, они живы? — спросил он. — Среди них — мальчик с собакой.

— Да, да…

— Мы с ним очень дружили. Это брат моей подруги… Славный мальчик.

Кундин сочувственно вздыхал, слушая историю исчезновения Димы из Москвы.

Через час Лавров и Кундин, надев скафандры, вышли из поселка через проходную камеру порт-тоннеля на морское дно. От поселка во все стороны тянулись широкие стеклянные дороги, освещенные цепочками ярких электрических фонарей. Туманными перламутровыми пятнами фонари расплывались вдали, в зеленоватой темноте глубин. Идущие по радиусам дороги соединялись внешними и внутренними кольцами. Между ними на морском дне были густо рассыпаны огоньки — там в облаках ила бродили темные фигуры людей в скафандрах. Порой над дном поднимались большие круглые шары, и люди вели их за собой, как слонов.

— Видите? — сказал, указывая на огоньки, Кундин. — Это все неубранные грузы.

— Да, работы хватит на несколько дней. Возьмемся вон за ту громадину.

Они сошли с дороги на мягкое, пушистое дно и, разрезая плечом воду, взмучивая ил, направились к огромной полузарывшейся бочке.

На ней лежал двойной парашют с горящей наверху небольшой лампочкой. В таком виде груз был спущен на дно с «Полтавы». Кундин приподнял край парашюта, нащупал под ним аппарат со сжатым воздухом и нажал кнопку. Парашют стал медленно раздуваться, потом всплыл над бочкой и немного погодя, превратившись в шар, приподнял ее со дна. Увлекаемый Лавровым и Кундиным за стропы, шар поплыл невысоко над дном, унося тяжелый груз. По дороге катился свободный электрокар. Кундин поднял бочку и остановил его. Маневрируя шаром, они опустили бочку на площадку машины, и через минуту она скрылась среди других электрокаров, катившихся по дороге к поселку.

Лавров и Кундин принялись готовить к отправке большой тяжелый ящик, затянутый в блестящую непромокаемую ткань и обвязанный накрест веревкой. Лавров молчал, отдавшись своим мыслям. И пока руки, почти механически, работали, в голове возникали то мысли о Диме и всех опасностях, окружающих его, то воспоминания о Березине. Неужели его догадки правильны? Неужели Николай… И Коновалова он рекомендовал… Скорей бы, скорей вернуться в Москву, повидаться с Хинским! Как мог Николай пойти на это? Почему? Зачем?

— Держите же строп, Сергей Петрович! — раздался испуганный голос Кундина. — Вырвется! Ах, черт возьми! Так и есть!

Наполненный шар взвился и быстро понесся вверх, готовый исчезнуть в темноте вместе со своим грузом. Но следом за ним, словно торпеда, взлетела закованная в сталь человеческая фигура. Это был Лавров, мгновенно пустивший в ход винт своего скафандра. На поверхности океана — льды, и если они в движении, шар будет раздавлен или разорван ими. Тогда тяжелый груз, быстро падая вниз, может случайно обрушиться на кого-нибудь из работающих. Ничего ужасного, конечно, не произошло бы — все люди в скафандрах. Но и в скафандре почувствовать такой удар неприятно — может ушибить или поранить.

Примерно на сотом метре от дна Лавров настиг беглеца и схватился за болтавшийся в воде строп. Одновременно из глубины вынырнул еще один тускло поблескивающий силуэт, и человек в скафандре схватил второй свободный строп. Лавров остановил свой винт, дотянулся до кнопки, регулирующей подъемную силу шара, и выпустил из него немного воздуха. Шар пошел на снижение. Тогда Лавров направил луч своего фонаря на человека. Сквозь прозрачный шлем он узнал Курилина.

— Ого! — приветливо окликнул его Лавров. — Быстро же вы освоились со скафандром! Спасибо за помощь. Как раз вовремя.

— Не за что, Сергей Петрович, — сдержанно улыбнулся Курилин, вися на стропе с остановленным винтом. — Отлично знал, что помощь вам не нужна, и поднялся просто для тренировки.

— Со стороны посмотреть, как вы управляетесь со скафандром, ни за что не скажешь, что новичок… Вы где тут работаете?

Оба одновременно стали на дно. Освобожденный от их тяжести, шар опять натянул стропы и приподнял груз. В облаках ила приближался Кундин.

— А вон на дороге мой электрокар, — ответил Курилин Лаврову. — Я ехал за новым грузом к внешнему кольцу.

— Вот и отлично. Забирайте наш ящик и нас кстати подвезете к поселку. Едем домой, Григорий Семенович, — обратился Лавров к Кундину. — Надо еще в тоннеле побывать.

Но, прежде чем спуститься в тоннель, пришлось, по предложению Кундина, посмотреть, как хозяйничает на складе новый заведующий. Курилин охотно и оживленно показал новый метод размещения инструментов, запасных частей, строительных материалов. Все находилось в отменном порядке, все было рассортировано и лежало в гнездах стеллажей под номерами. В проходах лежали неподвижные ленты конвейеров, под потолком заснули на рельсах когтистые краны.

— Вот только… — заметил Лавров, остановившись перед стеллажом с надписью «Петровидол»,[59] — зачем такие вещи держат на виду и на ходу? Не опасно ли?

— Нисколько, Сергей Петрович, — поспешно ответил Курилин. — В таком состоянии, без электротока и часового механизма, петровидол — простой безвредный кирпич. Замечательное вещество!

— А где к нему часовые механизмы с аккумуляторами? — спросил Кундин.

— Да вот, рядом, — показал Курилин. — Все стоят в готовности.

— Вряд ли они здесь понадобятся, — сказал Лавров. Курилин неопределенно пожал плечами.

— Ну, мы пойдем дальше в тоннель, — добавил Лавров, протягивая Курилину руку. — Прекрасный порядок у вас на складе. Благодарю вас.

Курилин поклонился, пожал руку начальнику.

Лавров и Кундин вышли из склада. Они прошли по улице, похожей на аллею, между двумя рядами коттеджей, обогнули центральную опорную башню и вошли в нее. В приемной камере они переоделись в мягкие, теплоизолирующие скафандры и перешли в скоростной лифт. Стремительно полетела вниз, словно в пропасть, прозрачная кабина. Мелькали лампы. Далеко, на противоположной голубой стене шахты, тянулись огромные трубы, пучки черных шлангов, разноцветные кабели.

Приближался и нарастал глухой подземный гул.

Когда лифт остановился, Кундин вызвал по радио инженера Садухина — начальника работ по метаморфизации грунта, или, как его обычно называли, главного метаморфизатора. Садухин, высокий, совсем еще молодой человек, встретил Лаврова и его спутников на дне, возле лифта. Сквозь стекла шлема видны были его круглые, розовые щеки и сияющие глаза; он не скрывал радости от встречи с Лавровым.

А Лавров вспомнил, каким суровым огнем загорелись эти веселые глаза, когда два месяца назад Садухин на заседании у министра обвинял Березина в бестолковой работе флота, в бесплановом снабжении шахты! Ох, как поеживался тогда Николай…

Николай, Николай… Почему столько тревожных чувств вызывает это имя?

Кругом стоял непрерывный оглушительный грохот и гул. Он шел из гигантского жерла тоннеля, который открывался в противоположной стене шахты.

Даже в незаконченном виде горизонтальный тоннель был поразителен. По диаметру он был равен шахте, и самые высокие здания свободно поместились бы под его сводом. Десятки огромных фонарей и прожекторов заливали его своим желтоватым «солнечным» светом. У входа тоннель был уже почти готов и свободен от всяких строительных приспособлений. Его стены были покрыты голубой эмалью для уменьшения трения воды при ее прохождении через тоннель. Но уже в ста метрах от входа новому человеку было бы трудно ориентироваться. Казалось, что здесь царствует хаос.

Из глубины тоннеля, там, где работали гидромониторные установки, непрерывно, днем и ночью, несся глухой всепоглощающий рев. Казалось, земля не переставая вопила от бесконечных терзаний, которым безжалостно подвергала ее какая-то чужая, неумолимая сила. Если бы не усилители в радиотелефонных аппаратах скафандров, люди не слышали бы друг друга. Временный стеклянный пол над нижней дугой круглого тоннеля непрерывно дрожал под ногами. Могучие вздохи насосов пульпоотводной трубы, проложенной под полом, равномерно прорывались сквозь этот гул.

Залитые изнутри светом галереи метаморфизации с прозрачными стенами были похожи на гигантские колесные ободья. По сводчатому потолку тоннеля к этим круговым галереям тянулись пучки разноцветных шлангов и кабелей. Они спускались, образуя нечто вроде чудовищной арфы с натянутыми струнами. Внутри галереи они соединялись с основаниями огромных сверл и игл, далеко проникавших в глубь породы. Через эти шланги и сверла проходили в толщу недр электрические аппараты, различные химические вещества, контрольные и измерительные приборы, необходимые для мета-морфизации породы и наблюдения за этим процессом.

Там, в глубине, электроплавы, снабженные могучими электродами, под воздействием электрического тока огромного напряжения расплавляли породу и превращали ее в горячую жидкую лаву. Затем на место электроплава в сверло вводился электрохолодильник, а специальные аппараты вгоняли через шланги в расплавленную массу лавы ряд сложных химических веществ. От воздействия этих веществ под огромным давлением собственного теплового расширения и затем при медленном охлаждении электрохолодильниками порода получала новое, кристаллическое строение и твердость гранита. Этот «гранитный» цилиндр, результат искусственной метаморфизации породы, предохранял тоннель от давления вышележащих слоев земли, от обвалов и даже от землетрясений, правда, не превышающих четырех-пяти баллов.

Человек многому научился у природы и, научившись, сумел превзойти ее.

Процесс метаморфизации, то есть преобразования одной горной породы в другую, происходит в природе, между прочим, и при извержении расплавленных лавовых потоков из глубин земного шара вверх, в его более холодные слои; это так называемый контактовый метаморфизм. Прорываясь вверх, горячая лава своей высокой температурой, давлением и химическим воздействием способна превращать грубые известняки в благородный мрамор, глины — в фарфоровую яшму, песчаники — в стекловидную массу, мягкий глинистый сланец — в чрезвычайно твердый роговик. Этот процесс тянется медленно — веками и тысячелетиями.

К тому времени, о котором идет речь в нашем рассказе, человек нашел способы искусственно воспроизводить процесс мета-морфизации пород для своих целей, причем длительность этого процесса была сведена к дням и неделям вместо тысячелетий. Стало возможным придавать любой горной породе до сих пор совершенно необычные для нее свойства. Например, известняку, песчанику или глине — твердость гранита, а граниту — прозрачность горного хрусталя. Гигантских ободьев-галерей было двенадцать, и они отстояли друг от друга на двадцать пять метров. Когда первая от входа в тоннель галерея заканчивала процесс на своем участке, гидромониторы успевали пройти породу дальше и удлинить тоннель. Галерея разбиралась, переносилась вперед, и начиналась метаморфизация нового участка.

Жара в тоннеле стояла невероятная. Он был наполнен прозрачным, как марево, туманом от испаряющейся воды гидромониторов. Конечно, туман был бы более густым и заметным даже наверху, в поселке, если бы не огромные вентиляторы, которые непрерывно всасывали горячий, влажный воздух, прогоняли через охлаждающие и осушающие установки и возвращали его в тоннель сухим и более или менее прохладным.

— Какую галерею вы хотели бы посетить, Сергей Петрович? — спросил Садухин.

— На какой стадии сейчас работа шестой галереи? — ответил вопросом Лавров, становясь вместе со своими спутниками на центральный тоннельный эскалатор, понесший всех по дну шахты ко входу в тоннель.

Свод тоннеля терялся где-то вверху, в ярком свете фонарей. Дальше шла перспектива галерей, похожих на круглые внутренние ребра гигантской трубы. Люди казались песчинками перед творением рук своих.

— От первой до шестой галереи ведут охлаждение, — ответил Садухин. — Шестая, видите ли, только начинает его, а первая уже кончает. Завтра ее операторы перейдут в новую, у гидромониторного щита.

— Каков грунт?

— Глинистый сланец с прослойками известняка.

— Температура лавы?

— Тысяча двести пятьдесят градусов.

— Максимальное охлаждение ее?

— В глинистом сланце — тридцать пять ниже нуля, в известняке — минус сорок два.

Лавров со своими спутниками приблизился к первой галерее. Нижняя часть ее лежала перед ними, как порог высотой в несколько метров. Сквозь переднюю прозрачную стену видны были стоявшие внутри на полу разнообразные приборы и аппараты, в которые входили шланги и кабели, спускавшиеся с потолка. У щита управления оператор сосредоточенно наблюдал за показаниями приборов, держа руку на рубильнике.

Эскалатор понес Лаврова и его спутников дальше. Изредка появлялись на встречной движущейся ленте люди в скафандрах и приветственно поднимали руки.

— Посмотрим галерею номер восемь, — сказал Лавров. — Там расплав породы в разгаре, не так ли?

— Совершенно верно, Сергей Петрович…

— Вы давно здесь работаете, товарищ Садухин? Мне кажется, вас не было в мой прошлый приезд.

— Вы правы, Сергей Петрович. Я здесь всего четвертый месяц.

— А раньше вы где работали?

— Два года был начальником глубокой проходки на одной из шахт Среднего Урала. Там же проходка шла без креплений, одной метаморфизацией.

— Большой был диаметр проходки?

— Ну, сравнить нельзя с нашим, — улыбнулся Садухин. — Примерно то же, что бинокль перед трехметровым телескопом.

У галереи № 8 сошли с эскалатора. В пустом ободе гигантского колеса уходили вверх извивающиеся ленты движущихся лестниц и рельсы лифта.

Лавров выразил желание подняться в верхний сектор, сектор Дельта, этой галереи и стал на ступень эскалатора. Механическая лестница быстро понесла всех вверх. Применяясь к кривизне галереи, эскалатор приближался то к внутренней, то к внешней ее окружности.

Глава тридцать четвертая Враг из недр

Сектор Дельта находился в верхней части тоннеля, там, где его закругленные стены переходили в свод. Поэтому потолок этого сектора был также слегка изогнут, а пол для удобства работы представлял несколько широких ступеней, вроде террас.

На этих террасах разместились аппараты и механизмы, какие-то высокие снаряды на электрокарах, компрессоры с движущимися поршнями, бухты кабелей и проводов. Различной толщины и окраски шланги и кабели входили и выходили из аппаратов, поднимались до потолка и исчезали в нем, провода опутывали сложным кружевом приборы на стене. Среди них расположился щит управления, возле которого спиной к двери неподвижно стоял оператор в скафандре.

— Здравствуйте, товарищ Сеславина, — произнес Садухин, входя в помещение. — Как дела? Знакомьтесь… Сергей Петрович Лавров, заместитель министра… оператор метаморфизации инженер Сеславина Мира Антоновна…

За широкими стеклами шлема мелькнуло бледное девичье лицо с испуганными черными глазами и сейчас же отвернулось к приборам на щите управления.

— Посмотрите на магмоманометр,[60] товарищ Садухин, — зазвенел под всеми шлемами тревожный голос девушки. — Я не понимаю, что с ним делается. Хорошо, что вы пришли. Я уж собиралась вызвать вас…

— Что случилось? — быстро спросил Садухин, приближаясь к прибору и пристально всматриваясь в него. — Ого! Давление двести девять и пять десятых. Черт возьми! Стрелка продолжает ползти вверх… Давление увеличивается…

— Когда начало повышаться давление? — с беспокойством спросил Кундин.

— Примерно час назад. Первые тридцать минут нарастание было едва заметно, потом оно стало быстро увеличиваться, а теперь — видите… Уже двести десять… при одинаковой температуре. Я понижаю напряжение тока! — решительно закончила Сеславина.

— Подождите минуту, — вмешался Лавров. — Химические компоненты и газы уже введены?

— Да, — ответила Сеславина, — сегодня утром.

— Дайте охлажденный образец лавы и сделайте поляриметрический экспресс-анализ,[61] — продолжал Лавров. — Потом постепенно понижайте температуру.

— Алло! Алло! — ворвался вдруг под шлемы чей-то посторонний голос. — Ищу Садухина! Говорит сектор Дельта, галерея десять! Срочно ищу Садухина!

— Садухин слушает из галереи восемь, — сейчас же ответил главный метаморфизатор. — В чем дело, товарищ Медведев?

— В расплавленной породе повышается давление. Уже достигло двухсот десяти и трех десятых.

— Сделайте сейчас же поляриметрический экспресс-анализ охлажденного образца лавы! — приказал Садухин. — После принятия образца медленно снижайте температуру плавления на двадцать градусов. О результатах анализа сообщите мне.

— Понятно, товарищ Садухин, — ответил голос Медведева, — отключаюсь.

Садухин перевел волновой избиратель своего скафандро-вого радиоаппарата на новую позицию.

— Товарищ Грабин! — позвонил он в микрофон. — Товарищ Грабин!

— Я — Грабин, — ответил чей-то густой бас. — Говорю из галереи десять сектора Дельта.

— Говорит Садухин. Сообщите показания вашего магмома-нометра.

— Нехорошие, товарищ Садухин. Давление повысилось до двухсот двадцати. Взял образец лавы для экспресс-анализа.

— Очень хорошо. Как только получите результаты, сообщите мне. Отключаюсь.

Под шлемами Лаврова и всех находившихся в секторе зазвучали сразу два голоса — женский и мужской. Оба вызывали Садухина и, найдя его, торопливо доложили, что в шестой и седьмой галереях сектора Дельта заметно повышается давление лавы. Правда, это давление не было столь высоким и повышение шло не так быстро, как в галереях восьмой, девятой и десятой. Но через минуту пришли тревожные сообщения из одиннадцатой и двенадцатой галерей.

Пока шли эти разговоры и донесения, Сеславина через углубившееся в породу сверло добыла в герметически закрытый огнеупорный сосуд образец лавы и по шлангу электроплава начала спускать его вниз, в галерею. Обычно в таких случаях сосуд с образцом на секунду задерживается у выхода из отверстия в потолке, затем медленно спускается на цепочках; оператор снимает его и нажимом кнопки возвращает цепочки обратно в трубу.

Сеславина встала на электрокар, находившийся под отверстием, и подняла кверху руки, чтобы принять образец, но цилиндр внезапно сорвался вниз, на голову Сеславиной, защищенную лишь мягким шлемом скафандра. Девушка, вскрикнув, инстинктивно прикрыла голову, и удар пришелся по рукам. Он был настолько силен, что Сеславина пошатнулась и упала на электрокар. Уже падая, она получила второй удар, в грудь, от второго цилиндра, стремительно вырвавшегося из трубы вместе со струей размельченной породы.

Садухин и Кундин, стоявшие ближе к Сеславиной, бросились к ней на помощь и, осыпаемые горячей пылью и комками земли, на лету подхватили девушку.

— В сторону! — крикнул задыхающимся голосом Кундин. — В сторону, Садухин!

Но нога Сеславиной застряла на площадке электрокара между батареей аккумуляторов и рулевой муфтой, и девушка, уже в полуобморочном состоянии, громко застонала при попытке стащить ее с тележки. Тогда Садухин оставил Сеславину на руках Кундина и бросился к электрокару, стараясь высвободить застрявшую ногу девушки.

Вдруг раздался резкий крик Лаврова:

— Назад! Лава!

Все помещение вдруг озарилось багровыми вспышками света. Вместо черной струи размельченной породы в отверстии потолка показались темно-красные комки, и лава тягуче полилась на людей, сбившихся у электрокара.

Лавров находился с другой стороны тележки. Не раздумывая, сильным ударом обеих рук он толкнул электрокар с лежащей Сеславиной на Кундина и Садухина. В то же мгновение сверкнул ослепительно яркий белый свет, и сверху в густых облаках желтого пара ринулась струя бело-желтой пылающей лавы.

Электрокар, сбив с ног Садухина и Кундина, увлек их за собой из-под лившейся лавы. Лавров, однако, не успел преодолеть инерции своего тела и полностью отклониться от удара струи лавы. Пламенный поток успел лизнуть его левое плечо. Но великолепный огнеупорный материал скафандра устоял и в этом испытании. Лавров почувствовал лишь сильный удар струи и упал на одно колено, крича:

— Закрыть отверстие!

На полу между тем быстро расширялась лавовая лужа, темно-багровая по краям. Она уже начала подбираться к людям. Са-духин первый вскочил на ноги, бросился к щиту управления и, почти не глядя, нажал одну из кнопок. Свисавшая на петле под отверстием заслонка приподнялась и, образуя над собой зонтичный лавовый фонтан, стала медленно подниматься к потолку, видимо, с трудом преодолевая огромное давление потока. Вплотную она не закрылась, несмотря на огромную мощность ее электрического привода, и тяжелая струйка лавы продолжала просачиваться и падать на пол.

— Подпереть заслонку трубой! — продолжал командовать Лавров, вскочив на ноги и бросаясь с Кундиным к Сеславиной.

Пока они оттаскивали в сторону освобожденную из-под перевернувшегося электрокара девушку, Садухин вывел под приоткрытое отверстие новый электрокар с трубой и пустил в ход коническую вершину трубы. Вращаясь, она поднялась вверх, уперлась в заслонку и прижала ее к потолку.

Все это длилось лишь несколько коротких минут.

Среди наполнявшего помещение пара поблескивало багрово темнеющее озерцо лавы на стальном полу. Кундин и Лавров унесли Сеславину. Она была без сознания. Садухин вызвал врача, сменного и резервного операторов, одновременно выключая ток в электроплаве и подготовляя пуск электрохолодильной машины.

Лавров на ходу приказал Садухину:

— Предложите секторам Дельта всех галерей, производящих расплав породы, выключить ток до распоряжения!

— Да… да… — бормотал Кундин. — Надо прекратить мета-морфизацию. Скорее, Садухин… Скорее…

В этот момент в помещение сектора вбежал дежурный врач. Кундин и Лавров уложили Сеславину на диван в кабине оператора, и врач занялся ею.

Внезапно под шлемами раздался густой спокойный голос, вызывавший Кундина.

Вызывал начальник гидромеханизации шахты Арсеньев. Он доложил Кундину, что за гидромониторным щитом происходит необычайно сильное испарение воды, давление паров между щитом и породой резко увеличивается, а температура размываемой породы сделала внезапный скачок вверх. Необходимо присутствие Кундина у щита.

— Пойдемте вместе! — сказал Лавров Кундину. — То, что происходит сейчас у щита, несомненно, связано с тем, что происходит здесь. Тоннель встретил магмовую жилу. Скорее к щиту, товарищ Кундин!

Кундин растерянно кивнул головой. Лавров быстро направился к выходу, приказав Садухину:

— Предложите секторам Дельта всех плавящих галерей сменить электроплавы на холодильные машины!

— Что за несчастный день! — воскликнул Кундин, спеша за Лавровым.

Они пустили эскалаторы галереи на максимальную скорость, почти слетели вниз на дно тоннеля и перебежали на главный тоннельный эскалатор. Переползая через нижние дуги встречающихся круговых галерей, он быстро понес их вперед, к гидромониторному щиту.

Щит вставал перед ними в непрерывном, всевозрастающем гуле, от которого, казалось, сама земля приходила в колебание.

За последней галереей щит показался во всю свою величину. Гигантский круг прозрачной стеной наглухо замыкал тоннель. Металлические подкосы лучеобразно расходились из центра щита во все стороны. Эти подкосы упирались концами с насаженными на них колесами в ряды мощных рельсов, тянувшихся горизонтально по своду, по закругленным стенам, под стеклянным полом тоннеля, и надежно поддерживали гигантский прозрачный щит в вертикальном положении. Множество разнообразных машин, моторов, механизмов продвигало его по этим рельсам вперед по мере выработки породы. Высоко вверху, в центре этого прозрачного круга, там, где сходились подкосы, помещалась площадка сменного гидромониторщика. От нее по поверхности щита во всех направлениях отходили тонкие паутинные линии эскалаторов, легких горизонтальных галерей и неподвижных уступчатых лестниц. По щиту, словно правильный шахматный узор, были разбросаны легкие площадки с темнеющими квадратами дверей для выхода в пространство между щитом и размываемой впереди горной породой.

Там, со стороны породы, к щиту, словно каркас плоского зонтика, прилепилась сложная, но правильная сеть шлангов и брандспойтов с россыпью ярких ламп.

Из устремленных вперед черных брандспойтов, как сверкающие алмазные жгуты, вырывались могучие водяные струи и в перламутровом облаке пара и водяной пыли били в невидимую породу. Черная жидкая пульпа пенистыми каскадами низвергалась вниз, в пульпоприемник, откуда через отводную трубу выводилась насосами вверх и выбрасывалась на дно океана.

Едва Лавров и Кундин сошли с эскалатора, к ним подошел плотный человек в скафандре. За стеклами шлема виднелось полное лицо с большими спокойными глазами под высоким лбом.

«Лоб философа», — подумал почему-то Лавров, всматриваясь в это лицо.

Это был Арсеньев.

— Товарищ Кундин, — не торопясь сказал он, едва прибывшие соскочили с эскалатора, — я считаю…

Багровая молния внезапно сверкнула откуда-то сверху из-за щита и прервала Арсеньева.

Сейчас же последовал ряд беззвучных багровых вспышек. Плотные клубы пара, словно грозовые тучи, быстро распространялись по всему пространству за щитом, поглощая брандспойты и сверкающие струи воды, затемняя свет многочисленных ламп.

— Лава! — вскрикнул Кундин.

— Ну, что же вы, товарищ Кундин! — быстро сказал Лавров, глядя с недоумением на Кундина. — Что вы смотрите? Надо принять первые меры! Надо выключить ходовые моторы щита! Пусть он свободно движется назад под давлением пара. Увеличить подачу воды в секторе Дельта щита! Ввести туда же холодильники!

Вверху в этом секторе вспыхнуло огромное багровое зарево. Медленно, нарастающей тягучей струей полился вниз темно-красный лавовый поток.

— Привести в исполнение распоряжения заместителя министра! Вызвать подвахтенных! — торопливо приказал Кундин Арсеньеву, изумленному вмешательством незнакомого ему человека.

Бросив быстрый взгляд на Лаврова, Арсеньев тотчас передал его приказания гидромониторщику на центральной площадке щита.

За щитом в густой пелене пара уже ничего не было видно, кроме полыхающего багрового пламени. Все кругом окрасилось в этот неестественный зловещий цвет.

Лавров стоял неподвижно, запрокинув голову и не сводя глаз с багрового пятна под сводом тоннеля.

Что делать? Лавовый поток не остановишь… Неужели катастрофа? Гибель работ? Какова мощность магмовой жилы? Не может быть, чтобы она была велика… Иначе ее тепловое влияние давно почувствовалось бы… И лава темная… По-видимому, в процессе остывания… В каком направлении идет жила? Вдоль тоннеля… Она ощущается во всем тоннеле… Нет, не во всем, только в последних четырех галереях… Значит, она идет наклонно и лишь в секторе Дельта ближе всего подходит к тоннелю…

Сердце у Лаврова радостно дрогнуло от предчувствия дальнейших выводов.

Значит, магмовая жила маломощна и находится в процессе естественного охлаждения…

— Не страшно! — неожиданно для себя произнес он вслух.

— Почему не страшно, Сергей Петрович? — послышался неуверенный голос Кундина.

Лавров резко повернулся к нему и увидел округлившиеся глаза и растерянную улыбку.

— Багровая лава, — ответил Лавров, показывая рукой вверх. — И не бьет фонтаном. Значит, под слабым давлением. Ничего, Григорий Семенович, — ободряюще улыбнулся он Кунди-ну. — Не пропадем!

«Что с ним? — думал в то же время Лавров. — Растерян? Испуган? Сам не видит, что ли? Ведь опытный геолог! Нехорошо…»

Через щели между щитом и стенами тоннеля с шипением и свистом вырывались клубы горячего пара. С минуты на минуту надо было ожидать, что под его возрастающим давлением щит двинется назад. Прибежала на помощь вызванная из поселка следующая смена операторов.

Кундин, очевидно, пришедший в себя, по телефону отдал приказание Курилину прислать к щиту батарею сверл и холодильных машин. Бригада Арсеньева на веренице электрокаров везла к щиту толстый черный шланг. От его головной части, словно щупальца осьминога, ответвлялось несколько более тонких шлангов. Лавров и Кундин присоединились к бригаде. Надо было торопиться. За щитом в пульпоприемнике уже вырос холмик застывающей лавы, исходившей паром. Щит возле нее понемногу разогревался, но лившаяся сверху непрерывным потоком пульпа замедляла это разогревание.

Спущенные сверху, со свода тоннеля, толстые тросы с когтистыми лапами грейферов захватили головную часть шланга и потащили ее вверх, к сектору Дельта щита. Словно гигантский черный удав, шланг поднимался к своду тоннеля.

Кундин вызвал Садухина из восьмой галереи, а сам вместе с Лавровым перешел на эскалатор, тянувшийся изгибами по поверхности щита. По ту сторону его прозрачной стены мелькали переплетающиеся тени черных шлангов и торчащих вперед брандспойтов, тускло сверкали вырывавшиеся из них теперь уже рубиновые струи воды, сейчас же пропадавшие в густой пелене кровавого тумана.

Эскалатор, извиваясь, нес выше и выше Лаврова и Кундина. Где-то внизу видны были все уменьшающиеся фигурки людей. Огромные механизмы и аппараты на дне тоннеля казались игрушечными. Случайно коснувшись локтем щита, Лавров почувствовал его чуть заметное содрогание от нарастающего давления паров. В стороне появилась и поплыла вниз большая полукруглая площадка центрального поста управления гидромониторами с одинокой и неподвижной фигурой гидромониторщика у пульта.

Когда Лавров поднялся на озаренную багровым светом площадку сектора Дельта, головная часть шланга уже висела в воздухе возле нее.

Снизу Курилин доложил, что батарея сверл и электрохолодильных аппаратов доставлена к щиту. Через несколько минут поднялись на верхнюю площадку щита Садухин с Арсеньевым. Еще один спущенный со свода грейфер захватил внизу огромное сверло и доставил его на площадку. Это была толстая металлическая труба. Ее длинная коническая вершина, похожая на грубый бурав, несла на себе витки глубокой винтообразной нарезки. Внутри трубы находились электроаккумуляторы, моторы, вращавщие вершину сверла, лента легкого зубчатого конвейера, держатели и другие механизмы.

Предстояла самая трудная и опасная часть аварийных работ. Нужно было открыть герметически закрытую дверь щита на выдвижной площадке, проникнуть в наполненное горячими газами и паром пространство за щитом, приблизиться к лавовому потоку и ввести в окружающую его породу сверло.

— Товарищ Садухин, — сказал Кундин, — прошу подготовиться к замораживанию грунта вокруг магмовой жилы. Кого вы возьмете себе в помощь?

— Со мной пойдет Грабин из десятой галереи, — заявил Садухин. — Я вызываю его. Он будет здесь через несколько минут, а я тем временем подготовлю все необходимое.

Новый грейфер поднимал уже снизу к площадке горизонтальный станок для сверла и необходимые инструменты.

На щите возле двери висел небольшой щиток управления с несколькими разноцветными кнопками. Садухин нажал одну из них. Площадка вместе с перилами стала медленно удлиняться, пока не увеличилась вдвое. Тогда Садухин по телефону приказал опустить грейфер с грузом, и тяжелый станок мягко стал на площадку. Раздвинув станок, Садухин с помощью Арсеньева и Кун-дина уложил на него сверло вершиной к дверям щита.

В это время эскалатор принес Грабина. Это был высокий молодой человек с густой копной рыжих волос. Даже мешковатый скафандр не мог скрыть его худобы. Когда он наклонился, переходя с эскалатора на площадку, Лаврову показалось, что этот человек переломится пополам. Кивком головы Грабин поздоровался со всеми находившимися на площадке и молча сразу принялся скреплять конец одного из головных щупальцев шланга с основанием сверла. Очевидно, Грабин был из породы немногословных людей. В дальнейшем за всю операцию он обронил лишь несколько коротких и совершенно необходимых фраз.

Едва Грабин появился на площадке, Кундин подошел к щитку управления и нажал новую кнопку. За прозрачной стеной щита, в густом клубящемся тумане, освещенном багровым светом лавы, можно было различить какую-то тень, отделившуюся от щита. Она ушла в глубь красного пространства и через минуту растворилась в нем.

— Садухин и Грабин, приготовиться! — отдал команду Кун-дин. — Открываю дверь. Всем остальным отойти к перилам!

Садухин встал впереди, против двери, Грабин — позади станка.

— Готово, — произнес Грабин.

Две половины двери раздвинулись, и открылся вход в пространство за щитом. И тотчас оттуда вырвались огромные клубы пара и газов, накрыли всех находившихся на площадке и поднялись кверху, к своду, облаком расползаясь под ним.

Сквозь эту густую пелену Лавров заметил, как шагнула за дверь и растаяла фигура Садухина, как быстро двинулся туда же высокий станок с лежащим на нем огромным сверлом, таща за собой толстый черный шланг с перевязанным пучком ответвлений у его головной части. Держась за станок, прошла высокая расплывчатая фигура Грабина и исчезла в багровой мгле.

Садухин и Грабин перешли на выдвижную площадку за щитом и приближались теперь к пышущей смертельным жаром лавовой струе.

— Товарищ Георгиевский! — вызвал Кундин к телефону гидромониторщика с центральной площадки. — Закрыть воду во всех секторах, кроме сектора Дельта! В секторе Дельта дать распыление!

— Есть закрыть воду во всех секторах, а в секторе Дельта дать распыление! — отозвался гидромониторщик.

И сразу пропал плотный, как ткань, рев, словно он исчез в какой-то раскрывшейся под тоннелем бездне. Ушам стало больно от внезапно наступившей тишины, хотя тишина эта совсем не была абсолютной: внизу продолжали работать машины, гудели моторы, мощно и равномерно вздыхали насосы, шумели эскалаторы.

— Товарищ Курилин, следующее сверло на площадку! — приказал Кундин.

— Готово, товарищ Кундин, — ответил Курилин снизу.

Глава тридцать пятая Борьба с лавой

Подавшись всем телом вперед к двери, Лавров напряженно вслушивался и всматривался в клубящиеся за щитом багровые облака пара, ловя оттуда хоть какие-нибудь признаки жизни и движения.

Люди и машина бесследно растворились в этих облаках. Совладают ли они с пылающей стихией? Если снаряд хорошо справляется с ничтожными искусственными очагами, то что будет, когда он встретится с очагами естественными, с беспрерывно прибывающими потоками магмы? Что, если только ближайшие массы лавы начали застывать, а за ними пойдет настоящая, жидкая, расплавленная лава из глубоких недр? Лавров тяжело дышал, вцепившись онемевшей рукой в перила площадки, смотрел и слушал, боясь проронить малейший звук, малейшее движение из-за двери в стене щита, где сейчас, может быть, решается судьба огромной шахты.

И вдруг в клубящемся багровом пространстве за щитом возник свист. С каждым мгновением свист нарастал, становился все пронзительней. Лавров с трудом перевел дыхание и почувствовал себя воскресшим. Он бессознательно поднял руку, чтобы стереть испарину со лба, но рука в шершавой перчатке скользнула только по стеклам шлема.

— Сверло вошло в породу! — прозвучал под шлемом Лаврова голос Кундина.

Огромная радость охватила Лаврова.

— Вошло! Вошло! — громко закричал он в ответ, не в силах сдержать свое волнение.

Из густой туманной пелены, озаренные багровым пламенем, в дверях показались две человеческие фигуры и катившийся следом за ними сдвинутый станок.

— Сверло вошло в породу, — доложил Кундину с волнением в голосе Садухин. — В него можно послать холодильник. Давайте следующее.

Лавров готов был задушить в объятиях этих бесстрашных людей.

Через несколько минут по шлангу поднялась и прошла, как длинный округленный комок добычи в теле удава, холодильная машина и исчезла за дверью, направляясь в первое сверло.

Второе сверло уже лежало на раздвинутом станке, когда свист за щитом стал переходить в глухое жужжание. Садухин и Грабин опять направились со снарядом в раскрытую дверь. На этот раз прошел за щит и Лавров. Кундин и Арсеньев задержались на площадке снаружи, заканчивая подготовку операции.

За дверью лежал ровный пол, который дальше двух шагов уже не был различим в облаках пара. Казалось, еще шаг — и под ногами раскроется бездна. Багровое полыхание делалось все сильнее, впереди разрасталась красная лента изливающейся лавы. Эти полтора десятка метров до породы казались Лаврову бесконечными. Сверху сыпались густым дождем крупные капли воды, смягчая наружный жар. Но площадка была едва сыровата — влага быстро испарялась на ней.

— Осторожно, спуск! — предупредил Лаврова Садухин, шедший впереди.

Станок, повернув влево, мягко скатился на переднюю часть площадки и через минуту остановился.

Справа, совсем близко, в нескольких метрах от людей, с шипением лилась непрерывная толстая струя красноватой лавы.

— Струя как будто усиливается, — пророкотал бас Грабина.

— И лава сделалась, кажется, жиже, — добавил невидимый Садухин.

У Лаврова сжалось сердце. Держась рукой за станок, он прошел вперед, рядом с тянувшимся по полу шлангом. Через несколько шагов перед ним выросла облитая красным светом фигура Садухина, стоявшего у перил. Дальше была пропасть, наполненная волнующимися клубами пара. Через перила тянулось одно из ответвлений шланга и исчезало в темной породе. У входа в нее шланг был окружен прозрачно-металлическим кольцом. За кольцом сквозь мглу видны были циферблаты приборов, показывавших ход работы сверла, температуру и давление окружающей породы. Оттуда неслось глухое урчание. Это сверло проникало в толщу земли.

— Почему вам кажется, что лава сделалась жиже, товарищ Садухин? — спросил Лавров молодого инженера.

— Она раньше лилась прерывисто, тягучими комками, — ответил Садухин. — Да вот посмотрите на электропирометр, который я здесь установил в самой струе. Ну да! Температура лавы повысилась за последние полчаса на сорок два градуса. Надо поскорее установить вокруг струи как можно больше холодильных машин.

— Одной батареей не обойдемся, — отрывисто прогудел Грабин.

— Товарищ Кундин, надо подумать о тампоне, — сказал Лавров. — Дело, кажется, принимает более серьезный оборот…

— Хорошо, Сергей Петрович, — ответил по телефону из-за щита Кундин. — Сейчас я отдам распоряжение о подготовке тампона и второй батареи.

— Тесней устанавливайте сверла, товарищ Садухин! — приказал Лавров. — Торопитесь!

— Подымаю площадку, товарищ Лавров, — предупредил Садухин.

На перилах был укреплен небольшой круг с кнопками и рычажками, между которыми находилось маленькое штурвальное колесо. Садухин нажал одну из кнопок. Передняя часть площадки вместе с находящимися на ней людьми и снарядом стала подниматься кверху. Садухин повернул штурвальное колесо, и площадка, продолжая подниматься, уклонилась чуть влево. Мимо площадки, волоча за собой свой шланг, поплыло вниз прозрачно-металлическое основание первого сверла. Лавров следил за ним, перегнувшись через перила и пристально всматриваясь в показания приборов. Вдруг стрелки магмоманометра и пирометра резко подпрыгнули вверх. Манометр показывал критическое давление — двести тридцать, а пирометр — тысячу триста шестнадцать градусов. И одновременно со скачком стрелок приборов прозрачное кольцо у основания сверла дрогнуло и забилось мелкой дрожью.

Лавров отчаянно закричал:

— Стой!.. стой!.. Предельное давление! Прижать площадку к сверлу!

Не давая себе времени даже подумать, Садухин моментально изменил прежнее движение площадки и полным ходом направил ее на основание сверла, которое в этот момент находилось как раз на уровне площадки.

Но едва лишь она двинулась к мрачной, изъеденной брандспойтами стене породы, как послышалось грозное рычание, немедленно перешедшее в перекатывающийся гул. И вдруг, словно залп многочисленных орудий, прокатился по тоннелю громовой удар и оглушил людей. В струях жидкого пламени из раскрывшихся недр с ужасающим воем и свистом, как огромный многометровый снаряд, вырвалось сверло. Оно пролетело над головами людей, увлекая за собой черный шланг, с грохотом ударилось о щит возле раскрытой двери и упало на площадку. За ним на площадку, по правую сторону от станка, где стоял Грабин, хлынула мощная струя бело-желтой сверкающей лавы.

Громадная глыба беззвучно отделилась от породы и, на секунду повиснув в воздухе, ринулась вниз. Она лишь краем задела угол площадки, и отчаянный крик людей, жалобный визг и скрежет металла потонули в общем гуле и грохоте. Струя лавы сразу превратилась в широкий поток. Пламенно-желтой густой пеленой, пузырясь и вскипая, с перебегающими по ней зеленоватоголубыми язычками пламени, лава с ворчанием полилась вниз, заливая край площадки и все, что было на нем. В огнедышащей струящейся занавеси мелькнули несколько темных вертящихся теней и мгновенно исчезли.

Последнее, что заметил Лавров в этот короткий миг, был невероятный скачок какого-то фантастического всадника, в дыму и пламени, через перила, прямо в пылающий поток. И еще он помнил ощущение надежной твердости в перилах, судорожно зажатых в обеих руках…

Глубоко вздохнув, Лавров очнулся. Он лежал на внешней площадке. Склонившись над ним, на коленях стоял врач. Через тончайшую иглу он осторожно впускал из баллона под скафандр Лаврова какой-то животворящий газ — новейшее достижение советской медицины.

— Что с ним? — услышал Лавров дрожащий голос. — Скажите, что с ним? Надо унести его отсюда… Скорее…

Кундин боязливо ступил с эскалатора на площадку, со страхом оглядываясь на бушующую за щитом стихию. В глазах его стоял безумный страх, посиневшие губы подергивались.

За спиной врача, сквозь прозрачную стену щита, Лавров увидел полыхающую желтым пламенем плотную лавовую завесу, тяжело струившуюся вниз. И сразу все всплыло в его памяти.

— Садухин?… Грабин?… — едва слышно произнес он. — Где они?

— Успокойтесь, успокойтесь, Сергей Петрович… — прерывающимся голосом ответил Кундин. — Садухин жив…

— А Грабин? Говорите же! Где Грабин? — крикнул Лавров, поднимаясь на ноги.

Кундин отвел глаза и молча указал головой на бесконечный огненный свиток, разворачивавшийся за щитом.

С минуту Лавров стоял в оцепенении, с широко раскрытыми, неподвижно устремленными на лавовый поток глазами.

Дверь щита была открыта. Площадка по ту сторону щита была лишь до половины притянута. На ней у самой двери лежало длинное сверло с внутренними, телескопически выдвинутыми трубами, облепленными застывающей лавой. По ту сторону щита толстый черный шланг, свернувшись в кольцо, словно гигантский удав, разбросал по полу, у ног людей, свои могучие головные щупальца.

Несколько человек хлопотали возле батареи сверл, устанавливали приборы.

Лавров медленно опустил руки и поднял голову. Лицо его было искажено болью.

— И вы были на волосок от его участи, дорогой Сергей Петрович, — плачущим голосом произнес Кундин. — Страна не простила бы мне.

Лавров не слышал его.

— И даже тела его не отыскать… — прошептал он. Помолчав, Лавров резко вскинул голову.

— Что думаете делать, товарищ Кундин? — отрывисто спросил он.

Кундин посмотрел на него растерянными глазами и не сразу ответил.

— Надо… надо созвать совещание… Такой мощный поток не остановить… Надо дать ему излиться хотя бы частично…

Лавров подошел к раскрытой двери и всмотрелся в клубящиеся облака пара, окрашенные теперь в желтый цвет. Первая струя лавы потеряла первоначальную багровую окраску, тоже переменив ее на желтую.

— Какое расстояние отделяет нас сейчас от головы встречного тоннеля из шахты бис? — спросил Лавров, не сводя глаз с лавового потока.

— Две тысячи двести метров, — ответил Кундин.

— Прикажите шахтному диспетчеру передать на шахту бис мое распоряжение: продвигать щит и производить метаморфиза-цию породы вокруг тоннеля крайне осторожно, с глубокой разведкой недр на температуру и давление. Дайте им подробную информацию о нашей аварии.

Пока Кундин передавал по телефону этот приказ, Лавров неподвижно стоял у двери. Он лихорадочно перебрал в мыслях все способы борьбы со стихией. Что делать? Что можно сделать?

Такой мощный поток не затампонируешь. Очевидно, эта лавовая жила имеет сообщение с основным магмовым очагом, лежащим на большой глубине. Значит, поступление лавы на него будет непрерывным… Тогда с ним не справиться имеющимися средствами… Через несколько часов это станет ясным… Но и ждать сложа руки, оставаться пассивным нельзя… Надо бороться!

— Вы кончили, Григорий Семенович? — резко обернулся Лавров к Кундину.

— Все сделано, Сергей Петрович, — ответил тот, взглянув на Лаврова.

— Прикажите включить брандспойты нижних секторов, — быстро заговорил Лавров. — Увеличить дозировку георастворителя, чтобы удалять накопляющуюся внизу у щита лаву. Ввести в нее несколько холодильных машин, чтобы ускорить охлаждение. Увеличить число работающих вентиляторов, чтобы не допустить проникновения паров и газов из тоннеля в поселок. Отвести назад щит на десять метров.

— Сейчас передам, Сергей Петрович, — торопливо ответил Кундин.

— Приступить к тампонированию первой, более слабой струи, — продолжал Лавров. — Одновременно начать глубокое зондирование по трассе, чтобы установить границы и очертания магмовой жилы.

Через минуту снизу послышался знакомый гул начавших работать брандспойтов. Одновременно площадка под ногами Лаврова вздрогнула: щит медленно и плавно, почти незаметно для глаза, сдвинулся с места и начал попятное движение по рельсам.

«Ничего, — сжав зубы, думал Лавров. — Сегодняшнее отступление завтра превратится в наступление. Мы посмотрим, чья возьмет…»

Весь остаток дня и всю последующую ночь в тоннеле шла напряженная работа. В галереях, производивших расплавление, порода была заморожена, все операторы по метаморфизации грунта находились за щитом, в головной части тоннеля. Они были заняты глубокими разведками и замораживанием породы вокруг продолжавшего бить лавового потока. Длинные, непрерывно наращиваемые стержни разведочных аппаратов углублялись на десятки и сотни метров в окружающие недра. Измерительные приборы доносили о внутренней температуре и давлении, выбрасывали образцы проходимых горных пород. Все яснее и определеннее становились контуры магмовой жилы, ее объем, протяжение, направление.

Лавров не ошибался, когда говорил, что жила идет наклонно снизу вверх в нескольких десятках метров сбоку от тоннеля. Электроплавы галерей слишком далеко углубились в породу, размягчили слой, отделявший тоннель от магмовой жилы, и лава, находившаяся под большим давлением газов, прорвав этот слой, теперь изливается за щитом.

Ранним утром, на совещании, которое было созвано в коттедже Лаврова, старший геолог шахты доложил об этом. По его мнению, магмовая жила, проходящая вблизи тоннеля, изолирована и лишена притока свежей лавы из какого-либо глубоко лежащего в недрах магмового очага. Это видно из того, что лавовый поток, по последним измерениям, несколько уменьшился, точно так же как и скорость его истечения. Очень возможно, что в этом сказывается и влияние работы холодильных машин, замораживающих грунт вокруг лавопада, хотя пока еще на далеком от него расстоянии.

Садухин доложил совещанию, что первый небольшой поток лавы в секторе Дельта восьмой галереи уже затампонирован. Конусовидный тампон из огнеупорной упругой пластмассы заткнул, как пробка, отверстие и под давлением воздуха в четыреста пятьдесят атмосфер продвигается сейчас в глубь породы, неся в себе мощный холодильный аппарат.

Учитывая этот успех, Лавров приказал применить вчетверо больший тампон для ликвидации главного потока лавы за щитом.

— Эту опасную операцию я поручаю вам, товарищ Садухин, — обратился Лавров к молодому инженеру, с мягкой улыбкой глядя на него.

После памятного происшествия на площадке щита, когда оба они так счастливо избежали опасности, между ними возникло какое-то теплое, братское чувство.

Горячая краска залила круглое лицо Садухина, и он тихо произнес:

— Благодарю вас, Сергей Петрович… Будет сделано…

Глава тридцать шестая Предательский удар

Отпустив участников совещания, Лавров решил дать себе отдых часа на два.

В комнате со спущенными шторами стояла плотная тьма. Из поселка доносились слабые отзвуки никогда не замирающей жизни, убаюкивающее пыхтение какой-то машины, могучие вздохи пульпоотводных насосов. Перед Лавровым настойчиво стояли картины прошедших суток, блеск лавы, лица людей. Он вертелся на постели в тяжелой беспокойной дремоте, не в силах заснуть.

Как это произошло? Как ему удалось спастись из этого огненного ада? Как погиб Грабин?

Площадку встряхнул обвал, она упруго подбросила кверху, через перила, станок со сверлом и Грабина. Грабин был легче станка, он взлетел выше, и Лаврову показалось тогда, что человек оседлал машину и летит на ней, как огненный всадник, прямо в пропасть, сквозь желтое зловещее облако пара. Кипящий поток лавы захватил его и увлек с собой… Кундин потом рассказывал, что через одно мгновение, придя в себя, Арсеньев бросился на площадку. Он нашел Лаврова перекинутым через перила. Лавров судорожно ухватился за них обеими руками и был без сознания. С трудом удалось оторвать его руки от перил. Арсеньев отыскал и Садухина, лежавшего на площадке у самых перил, под толстым слоем засыпавшей его породы Хорошо, что глыба только краем задела площадку. А куда исчез Кундин? Откуда он потом появился на площадке? Лавров поспешно прогнал неприятную мысль и вернулся к Арсеньеву. Кундин куда-то сейчас же услал его, и Лавров так и не видел с тех пор Арсеньева. Не поблагодарил, не пожал его руки. Какая нужна была смелость, чтобы броситься, не думая, вперед, в желтую огненную мглу, не видя ничего перед собой, не зная, цела ли площадка или сорвана обвалом породы! Надо сейчас же отыскать этого чудесного человека, увидеть его, поговорить… Как он выглядит без скафандра?

Усталость одолевала, сон, как тяжелая глыба, опускался на сознание. Мелькнуло молодое розовощекое лицо Садухина с большими детскими глазами. Удивительно милое лицо… Его заслонило смуглое лицо Курилина. Странно, теперь, в полудремоте, Лавров увидел небольшой розовый рубец на его лбу под черными спадающими волосами, услышал какие-то неприятные нотки в ласковом, тихом голосе.

Курилин растворился в желтом тумане, и Лавров забылся, силясь что-то сказать внезапно появившемуся из тумана Кунди-ну. Тогда Кундин начал стучать, грохотать и звать: «Сергей Петрович! Сергей Петрович!»

Отчаянным усилием воли Лавров раскрыл глаза и сел на кровати.

В дверь продолжали стучать, и голос Кундина настойчиво звал:

— Сергей Петрович! Сергей Петрович! Проснитесь! Срочная радиограмма из Москвы!

Сна как не бывало.

Через минуту лента радиограммы была в руках Лаврова. Она оказалась шифрованной.

— Пожалуйста, Григорий Семенович, вызовите сюда радиста с книгой шифров. А я пока оденусь и приведу себя в порядок. Который час?

— Семь тридцать.

— Батюшки! А я хотел в шесть быть уже в тоннеле. Забыл задать срок радиобудильнику.

— Не торопитесь, Сергей Петрович, — смущенно отводя глаза, говорил Кундин. — В тоннеле аварийные работы идут по графику. Лавовый поток ослабел. Скопившаяся внизу лава почти вся размыта. Садухин занят своими тампонами. Как видите, все в порядке… если можно так выразиться… Ну, я пойду вызову к вам радиста.

Когда Лавров вышел из спальни, умытый и одетый, радист уже заканчивал расшифровку радиограммы, на столе был сервирован завтрак, и Кундин снимал со стенного конвейера кофейный термос.

Радист передал Лаврову листок с текстом, попрощался и ушел.

Лавров пробежал глазами радиограмму и воскликнул:

— Как же я мог об этом забыть! Скажите, Григорий Семенович, к вам сюда должен был прибыть некто Коновалов, Георгий Николаевич? Он здесь работает?

Кундин удивленно пожал плечами.

— Ну как же? — продолжал Лавров. — Вот и радиограмма об этом. Послушайте: «ВАР. Шахта номер шесть, замминистра Лаврову. Отстраните немедленно от работы Коновалова Георгия Николаевича. Установите строгий надзор за ним, подвергните домашнему аресту. Возвращаясь в Москву, предложите командиру вашей подводной лодки под его ответственность принять Коновалова и доставить в Москву. Мингосбез Татаринов, лейтенант Хинский».

— Коновалов? — с тем же недоумением переспросил Кун-дин. — Не понимаю. Никакого Коновалова у нас нет…

— Как же так? Сколько человек приехало к вам с «Полтавой» и «Щорсом»?

— Семь человек, но среди них нет никого с такой фамилией.

— Куда же он мог деваться с «Чапаева»? — задумчиво спросил Лавров, принимая от Кундина стакан кофе.

— Может быть, он высадился у соседней шахты шесть-бис или направился дальше, к шахте номер семь, — предположил Кундин, расправляясь с огромным бифштексом. — А в чем тут дело?

— Надо будет сейчас же ответить Хинскому. Сообщу ему и ваши соображения, — сказал Лавров, пропуская мимо ушей вопрос.

Он набросал радиограмму на листке из своей записной книжки, подписал и передал ее Кундину.

Быстро покончив с завтраком, Лавров и Кундин вышли из коттеджа. Кундин поспешил на радиостанцию, обещав Лаврову догнать его у центральной башни. Лавров пошел дальше по улице, погруженный в раздумье, не обращая внимания на встречных и обгоняющих его людей.

— Доброе утро, товарищ Лавров! — окликнул его сзади знакомый голос.

Лавров оглянулся. Перед ним был Курилин — без шапки, с каким-то тяжелым пакетом в руках.

— Здравствуйте, товарищ Курилин! — ответил Лавров со смешанным чувством любопытства и недружелюбия. — Куда это вы так рано?

Подняв глаза, он мельком посмотрел на лоб Курилина и чуть не вскрикнул: под спадающей прядью черных волос виднелся небольшой розоватый рубец!

Курилин пристально, не мигая, смотрел Лаврову в глаза и что-то говорил. Смущенный своим открытием, так странно совпавшим с виденным во сне, Лавров понял из слов Курилина лишь то, что он идет продолжать работу на морском дне.

— И что это вы несете с собой? — неожиданно для самого себя спросил Лавров и сейчас же подосадовал на свою нетактичность.

«Какое мне дело до этого?»— подумал он.

Но Курилин, спокойно глядя в глаза Лаврову, ответил:

— Кое-какие инструменты для работы, Сергей Петрович. Как дела в тоннеле?

— Ничего… — неохотно ответил Лавров. — Думаю, что все ограничится задержкой проходки на три-четыре дня. Прощайте, товарищ Курилин!

Он кивнул головой и повернулся, направляясь к башне.

— Прощайте, прощайте, товарищ Лавров! — послышался ему вдогонку голос Курилина с какой-то странной интонацией.

Эта интонация, чуть уловимая и уже знакомая, так поразила Лаврова, что он невольно обернулся. Но Курилин спокойно шагал, не оглядываясь, по направлению к порт-тоннелю, чуть склонившись набок под тяжестью своих инструментов.

«Дурацкие нервы! — с досадой подумал Лавров. — Переутомление, наверное…» И он зашагал быстрее.

Пройдя через раскрытые ворота в порт-тоннель и лавируя среди разбросанных повсюду грузов, Курилин добрался до выходной камеры. В гардеробной, небольшом боковом помещении камеры, он отыскал среди множества других свой металлический скафандр и медленно, не совсем уверенными движениями надел его. Потом, перейдя со своим пакетом в выходную камеру, нажал одну из кнопок на щите управления у наружной двери. Послышалось знакомое урчание поступающей в камеру воды. Выждав, пока камера наполнилась и насосы автоматически прекратили работу, Курилин нажал другую кнопку и через раскрывшуюся дверь вышел на дно океана.

Здесь он запустил винт, поднялся над дном и, не зажигая фонаря, описал большой полукруг вокруг поселка. Внизу на дорогах время от времени проносились пустые и груженые электрокары с людьми у контроллеров. Несколько машин очищало дороги от осевшего на них ила. Но обычного оживления здесь не было: большая часть людей работала в поселке и в тоннеле, исправляя аварию.

У самого поселка, возле прозрачного свода, было пустынно. Курилин подплыл к своду со стороны своего склада, самого мало-посещаемого уголка в поселке. Да если бы кто-нибудь и был там в это время, вряд ли он различил бы фигуру Курилина в темноте океана.

Курилин опустился со своей ношей на дно в тени склада, расположенного за сводом в нескольких метрах от него.

Поискав и быстро найдя какое-то знакомое место на дне возле свода, Курилин раскопал лопаткой ил и извлек из него еще несколько пакетов, похожих на только что принесенный им. Из одного пакета выходили два провода, и Курилин поставил его у основания свода. Остальные он взгромоздил на первый, потом присоединил один из проводов нижнего пакета к следующему, а другой — к самому верхнему и медленно, как бы что-то рассчитывая, повернул круглую головку, торчавшую из нижнего пакета.

— Времени вполне достаточно, — пробормотал он, — можно уходить… Ну-с, прощайте, товарищ Лавров. Честь имею кланяться!

И, запустив винт на максимальное число оборотов, Курилин ринулся в темное пространство океана.

Глава тридцать седьмая Первый день на льдине

Голос Ивана Павловича, полный отчаяния и безнадежности, поразил Комарова. Майор опять посмотрел в ту сторону, где только вчера стоял «Чапаев», и, помолчав, заговорил, стараясь придать своим словам бодрость и уверенность:

— Не надо предаваться отчаянию, Иван Павлович! Люди мы взрослые, профессии у нас обоих далеко не… уютные… Во всяких переделках бывали. Будем надеяться, что и тут не пропадем. Поборемся! А? Как вы думаете, дружище?

Он опять взглянул на Карцева и чуть не поперхнулся от неожиданности.

Маленький, тщедушный Иван Павлович, едва достигавший плеча Комарова, искоса, с легкой снисходительной усмешкой смотрел на майора. Он как будто говорил: «Утешать, кажется, вздумали, дорогой товарищ? Ну что же, если это доставляет вам удовольствие… Но если бы вы знали то, что я знаю… посмотрел бы я на вас!..»

— Конечно, вы правы, Дмитрий Александрович, — сказал моряк, отводя глаза, с той же легкой усмешкой. — Только не отчаяние! Это было бы не вовремя и не к месту.

— Очень рад… — пробормотал Комаров. — Что же, по-вашему, нам сейчас делать в этом положении? Уж вам как старому полярнику придется думать за всех нас. Говорите…

Иван Павлович молча смотрел в серую даль, за которой скрылись ночью «Полтава» и «Щорс». Ветер свистел между торосами, ерошил шерсть на Плутоне, сидевшем на снегу, у ног моряка. Пухлыми клубами бежали вверху облака. Редкие чайки с плачущим криком взмывали по ветру, падали вниз на изломанных крыльях и уносились куда-то на запад, исчезая за высокими торосами.

— Открытое море, видно, недалеко, — задумчиво сказал Иван Павлович, наблюдая за полетом птиц. — Да, положение не сладкое, Дмитрий Александрович. Но я надеюсь, что оно долго не продлится. Если бы «Чапаев» уцелел, он сейчас же выслал бы геликоптер на поиски. Но все указывает на то, что он погиб.

— А как с людьми?

— Думаю, что они все благополучно перешли на «Полтаву» или на «Щорс». А на этих кораблях самолетов нет.

— Вы хотите сказать, что на помощь нечего рассчитывать?

— Ну, что вы! На поиски полетят машины со всех ближайших баз и поселков Карского моря. Неизвестно лишь, какая погода у них и во всем нашем районе. Если даже такая штормовая, но ясная, как здесь, то она не остановит летчиков. А если снегопад, пурга, то при плохой видимости полеты будут бесполезны и наше пребывание на этой льдине затянется.

— А с ней не случится того, что произошло этой ночью? Не расколется?

Иван Павлович пожал плечами:

— Все, конечно, может быть. Ветер штормовой, волна на море большая и, как во всех мелководных морях, крутая. И наша льдина может не устоять.

— Что же нам делать?

— Пойдемте кофе пить. За кофе и обсудим. Работы найдется немало.

— Будь по-вашему, — улыбнулся Комаров.

Подгоняемые ветром, они направились к вездеходу в сопровождении Плутона. Невдалеке высоко поднимался одинокий торос. Огромная льдина толщиной не менее двух метров, вывернутая на поверхность льда, почти отвесно стояла на смерзшейся и покрытой снегом груде ледяных обломков.

Иван Павлович направился к ней.

— Не мешает ознакомиться с окрестностями. Подождите минутку, Дмитрий Александрович, я скоро вернусь.

— И я с вами.

Скоро они оказались у подножия ледяной горы и начали взбираться на ее вершину. Задача была нелегкая, но они справились с ней. Плутон не отставал от них. Однако на острой, серебристой вершине под сильными порывами ветра встать на ноги не удалось. Но и того, что они увидели лежа, с приподнятыми над вершиной головами, было достаточно.

Огромное ледяное поле, местами ровное, местами изуродованное хаотическими нагромождениями торосов, тянулось до горизонта во все стороны. Лишь далеко на западе виднелась темная полоса «водяного неба», указывающая на присутствие там чистой воды.

— Вот это и будет для нас одной из первых задач — обследовать размеры и состояние нашего ледяного поля, — сказал Иван Павлович, спускаясь с тороса.

Дима еще сладко спал, когда Комаров и Иван Павлович вошли в кабину. Моряк включил электрический кофейник и начал вынимать из шкафа закуски.

— Мы теперь вроде Робинзона на острове, — вполголоса говорил он, умело, как и все моряки, занимаясь хозяйством. — Разница только в том, что у него под ногами была твердая земля, а у нас — ненадежный ледяной плот, который вдобавок несется по воле ветра и течений неведомо куда.

— Кстати, если наше ледяное поле плывет, то, как вы думаете, куда именно? — спросил Комаров, протискиваясь между шкафом и столом и усаживаясь на складной стул.

— Куда-нибудь к Северной Земле, на юго-восток, — ответил Иван Павлович, наливая себе и Комарову горячего кофе.

— На юго-восток? Разве ветер переменился? Вчера он как будто дул прямо с запада?

— Ветер тот же, но ледяное поле не пойдет прямо на восток, а отклонится к югу.

— Это почему же?

— Потому что, кроме ветра, на него действует отклоняющая сила вращения Земли.

— Сколько же времени нужно нашему ледяному полю, чтобы приплыть к Северной Земле?

— От острова Октябрьской Революции, среднего из четырех крупных островов архипелага Северной Земли, мы находимся милях в ста — ста двадцати. А с какой скоростью плывет ледяное поле — неизвестно. Это еще надо узнать. Может быть, оно и совсем не движется, если море между ним и берегом замерзло.

— Как же это узнать?

— Надо будет астрономически определяться… погружать в воду что-нибудь вроде лота.

— Это уж по вашей части, Иван Павлович. А мне что пока делать?

— Не вам одному, а всем нам надо прежде всего заняться разборкой выброшенного на лед аварийного запаса. Весь комплект запаса, как мне кажется, выбросить не успели. Надо узнать, попал ли на лед ящик с мореходными и астрономическими инструментами, с географическими картами, справочниками. Хотя кое-что, самое необходимое и простейшее, должно иметься в вездеходе.

Он встал из-за стола и сунул руку в один из карманов на стенке кузова, возле кресла водителя.

— Ага, есть фотоэлектрический секстан, долготомер[62] и небольшая карта. И на том спасибо.

Они беседовали вполголоса, намечая план первоочередных работ и перспективы дрейфа, пока не послышался короткий, как будто испуганно оборвавшийся зевок и встревоженный голос Димы:

— Плутон! Где Дмитрий Александрович? Где Иван Павлович?

Преданно глядя на Диму, Плутон ограничился тем, что добродушно помахал хвостом.

— Мы здесь, соня ты этакая! — ответил Иван Павлович. — Вставай скорее завтракать.

— А меня почему не разбудили? — обиженно спросил Дима, вскакивая с кресла и торопливо натягивая на себя костюм. — А умыться тут негде?

— Выйди наружу, потри лицо снегом, вот и умоешься, — усмехнулся Иван Павлович.

— Интересно! — рассмеялся мальчик и выскочил из кабины.

День начался необычно, и чувство нового, неизведанного уже не покидало Диму. За каждым торосом скрывалось что-то неизвестное, на каждом шагу ожидало какое-то открытие.

За разборку аварийного запаса принялись сейчас же после завтрака.

Ветер намел на груз огромные сугробы снега и плотно прибил его. Лопат не было, и работать пришлось чем попало. Дима нашел какую-то длинную пластмассовую дощечку от ящика со съестными припасами и усердно рыл ею снег. Заразившись общим увлечением, Плутон тоже азартно работал лапами.

Облако снежной пыли вскоре окружило Диму и Плутона. Пес отфыркивался, тряс головой и поминутно погружал в вырытую яму морду, к чему-то принюхиваясь. Через минуту Плутон весь поседел и так забросал Диму комьями снега, что мальчику стало трудно дышать и работать. Все его попытки отвести собаку подальше оканчивались неудачей. Плутон упорно возвращался к своей яме и яростно продолжал рыть. Его залепленная снегом морда была так уморительна, что невозможно было смотреть на нее без смеха.

Удивляясь необычайному усердию Плутона, дорылись до первого ящика. Когда его совершенно очистили от снега, Иван Павлович громко прочел надпись:

— Окорока вареные…

Взрыв хохота, должно быть, впервые огласил эти пустынные ледяные просторы.

— Так вот что тянуло сюда Плутона! — смеялся Иван Павлович. — Жаль, что не весь груз состоит из окороков. Он бы его мигом откопал.

Дальше работа пошла скорее, потому что, как и предполагал Иван Павлович, в этом месте нашлась связка шестов, лопат, кирок, пешней, ледовых пил. Кроме того, главная куча груза, более или менее аккуратно сложенная, была укрыта огромным водонепроницаемым полотнищем.

Когда одна сторона груды была совсем очищена от снега и полотнище над ней приподняли при помощи шестов, получилось нечто вроде большой палатки, заполненной ящиками разнообразной величины и формы, бочками, тюками. Один за другим они извлекались из палатки и распределялись, а Дима записывал их в записную книжку Ивана Павловича.

Чего тут только не было! Нечерствеющий хлеб в огромных бочках, различные мясные изделия, консервы — молочные, овощные, кондитерские, — свежая зелень, крупы, кофе, какао, сахар, шоколад, конфеты. Этих продуктов хватило бы сотне людей на два-три месяца. Вперемешку с продовольствием попадались ящики с оружием — карабинами с оптическим прицелом, газовыми, световыми, ультразвуковыми ружьями и многозарядными пистолетами с комплектами боевых припасов, — ящики с инструментами, электролыжами, меховой и электрифицированной одеждой, кухонною утварью, аккумуляторами. При появлении одного длинного ящика Иван Павлович проявил живейшее чувство радости и удовлетворения. На ящике была надпись: «Скафандры — 5 штук — №№ 0–4».

— Ну, товарищи, — весело сказал он, — теперь окраска нашего будущего меняется: из серой переходит в розовую.

— В этих скафандрах можно плавать под водой, Иван Павлович? — заинтересовался Дима.

— Вот именно! Если нам станет тесно на льду, полезем в воду.

— Тесно?! — Дима в недоумении оглянул окружающие его ледяные просторы. — Как же здесь может быть тесно?

— Поживем, может быть, увидишь, — ответил Иван Павлович. — Записывай, записывай скорее. Вот Дмитрий Александрович тащит что-то интересное.

Сначала каждая надпись на ящике или бочке вызывала взрыв радости, потом чувство новизны притупилось, и работа пошла спокойно и деловито. Некоторые ящики, судя по наклеенному на них списку, заключали в себе полный набор разнообразных продуктов для пяти человек на месяц. Попадались ящики и бочки, разбившиеся при попытке вынести их из палатки. Бочки с колбасами и ящик с жареной дичью развалились. Дорога от палатки до нового склада оказалась усеянной колбасами, рябчиками, гусями, курами. Над лагерем витал аппетитный запах закусочной или кулинарного магазина.

Это было слишком даже для такой дисциплинированной собаки, как Плутон, и он сделал мертвую стойку над большой жареной, соблазнительно пахнущей индюшкой… Нетерпеливо повизгивая, он умоляюще поглядывал на Диму.

Вдруг картина резко изменилась.

Одна за другой над лагерем неведомо откуда появились чайки. Они с криком кружили над рассыпанным угощением, проявляя самые недвусмысленные воровские намерения. Птицы бросались сверху на лед, взмывали вверх и опять, со свистом разрезая воздух, проносились почти над головами людей, торопливо подбиравших разбросанную снедь. Наконец одна из чаек стремглав кинулась на большой кружок колбасы, подхватила его и, низко летя со своей добычей, попробовала скрыться. Это ей, однако, не удалось. Несколько чаек с пронзительными криками бросились на удачливого вора, и в воздухе началась отчаянная драка.

Пораженный такой дерзостью, Плутон в первое мгновение окаменел над своей индюшкой. Затем, забыв о личных вожделениях, он бросился с громовым лаем к этой воровской банде, продолжавшей крикливо драться. В несколько прыжков он настиг ее и готов был жестоко расправиться с похитителями хозяйственного добра. Но, вцепившись клювами в колбасу, стайка поднялась повыше в воздух, перелетела через гряду невысоких торосов и скрылась за ней. Плутон, однако, не мог оставить безнаказанной эту возмутительную наглость, и через минуту его лай, смешавшись со сварливыми криками чаек, доносился уже с той стороны торосистой гряды.

— Назад, Плутон! — кричал ему вслед Дима. — Сюда! Ко мне, Плутон!

Но Плутон, вероятно, не расслышал за собственным лаем и пронзительными криками дерущейся стаи голоса Димы. Лай удалялся все дальше, пока не затих совсем.

— Вот дурак! — возмущался мальчик. — Ну, что теперь делать? Как его искать?

— Что ты беспокоишься? — сказал Иван Павлович. — Побегает и вернется. Записывай. Хотелось бы к полудню закончить разборку.

Работа продолжалась, но на сердце у Димы было беспокойно. Он поминутно оглядывался на гряду, за которой скрылся Плутон, и прислушивался к малейшему шуму. Вдруг он встрепенулся и, насторожившись, замер.

— Чего ты, Дима? — спросил стоявший возле него Комаров.

— Плутон бежит! — крикнул Дима, бросаясь со всех ног к торосам. — Ему плохо!..

Теперь и Комаров, и Иван Павлович услышали далекий лай собаки. И чем ближе он доносился, тем все явственнее различались в нем нотки страха и злобы.

Комаров и Иван Павлович побежали вслед за Димой, быстро догнали его и все вместе, помогая друг другу, задыхаясь, скользя и обрываясь, взобрались на высокий торос.

Вдали, среди беспорядочного нагромождения ледяных глыб и хребтов, то появляясь, то исчезая, мелькала черная точка. Вскоре можно было ясно различить Плутона, несущегося во весь опор к лагерю. Собака, проваливаясь по брюхо в снег, перебиралась через гряды торосов. Время от времени, оглядываясь назад, Плутон коротко, испуганно и злобно лаял.

— Что его так напугало? — удивился Комаров, тщетно всматриваясь вдаль.

— Так и есть! — воскликнул Иван Павлович. — Смотрите!

— Где? Где? — одновременно спросили Комаров и Дима.

— Вон там! На последней гряде, которую одолел только что Плутон. Желтоватое пятно катится вниз…

— Вижу! Вижу! — закричал Дима. — Что это?

— Белый медведь! Ну, дело принимает серьезный оборот. Надо сбегать за оружием.

— У меня с собой световой пистолет, — сказал Комаров.

— Боюсь, слабовато, — ответил Иван Павлович и, рискуя сломать себе шею, бегом бросился вниз по склону ледяного холма.

Желтоватое пятно быстро неслось теперь вслед за собакой между двумя грядами. Оно уже почти достигло конца коридора, когда над поперечным хребтом показался Плутон. Он начал торопливо спускаться по крутому склону. Он казался очень усталым. Эта скачка через острые и скользкие препятствия, очевидно, измучила его, выросшего в благоустроенных городах с гладкими, ровными мостовыми. Он спотыкался, обрывался и один раз даже перевернулся через голову. Когда Плутон наконец достиг подножия гряды и пустился бежать по ровному полю, позади, над перевалом, легко, словно каучуковый, взметнулся медведь. С минуту он стоял неподвижно на вершине — огромный, массивный, вытянув маленькую плюшевую голову с узкой длинной мордой и внюхиваясь в запахи лагеря. Очевидно, покончив с колебаниями, он начал большими мягкими скачками спускаться вниз по склону.

Волнение Димы достигло необычайной степени. Бледный, с закушенной губой, он напряженно следил за Плутоном и медведем.

— Плутон очень устал, Дмитрий Александрович… — бормотал он, не находя себе места. — Он очень устал… Медведь не догонит его?

— Вряд ли догонит, Дима. Не волнуйся, — успокаивал мальчика Комаров.

— Правда? Тут ровный лед, но ведь снег глубокий…

— Ну и что же? Зато он сейчас много выиграл, пока медведь раздумывал.

Медведь бежал все быстрее, переваливаясь и поматывая головой. Трудно было понять его намерения: охотился ли он за собакой или стремился добраться до источника аппетитного запаха и опередить соперника, который мог раньше его овладеть какой-то неведомой, но соблазнительной добычей.

Так или иначе, но положение Плутона делалось опасным. Глубокий снег затруднял движения собаки. Она часто проваливалась, с трудом выбиралась из мягкой, податливой трясины. Медведь бежал ровной и необычайно быстрой рысью, его широкие лапы прекрасно поддерживали огромное тело на снегу. Расстояние между ним и Плутоном заметно сокращалось.

Дима вскочил на ноги и плачущим голосом твердил:

— Он догоняет… догоняет его… Дмитрий Александрович!..

— Собака в самом деле устала, — сказал вполголоса Комаров, измеряя глазами пространство, разделяющее собаку и медведя. — Ну, стой здесь. Надо помочь Плутону.

И, не оглядываясь, он начал быстро спускаться с тороса на ледяное поле.

У подножия Комаров выхватил из кармана небольшой световой пистолет. Сверкнула блестящая, как зеркало, внутренность раструба.

Комаров молча бежал навстречу медведю. Неожиданное появление человека, по-видимому, озадачило зверя, и он несколько замедлил бег.

Метрах в ста от тороса к Комарову подбежал, тяжело дыша, Плутон, на всем скаку остановился и сейчас же с громким лаем кинулся навстречу огромному зверю. Теперь, чувствуя около себя человека, он, очевидно, забыл свой испуг. Комаров остановился, не сводя глаз с медведя, осторожно, уже шагом, приближавшегося к нему. Порыв ветра донес до медведя запах человека. Черные агатовые глаза зверя тревожно забегали: этот, запах был, очевидно, знаком медведю и говорил об опасности.

Зверь еще больше замедлил шаг, продолжая внюхиваться в воздух.

Комаров стоял неподвижно, с опущенным пистолетом: Плутон находился в безопасности, самому ему еще ничего не угрожало, а убивать просто ради убийства майору не хотелось.

Вдруг громкий раскатистый выстрел разорвал напряженную тишину.

Медведь яростно взревел и упал.

Комаров быстро оглянулся и увидел Ивана Павловича, сбегавшего по крутому склону тороса и размахивавшего карабином. Майор досадливо передернул плечами и вновь повернулся к медведю. С громким ревом зверь быстро уползал через открытое поле к дальним торосам, работая только передними лапами. Задние лапы волочились за ним. Очевидно, пуля Ивана Павловича перебила ему позвоночный столб.

— Проклятое волнение! — кричал на бегу Иван Павлович. — Целил в голову, а попал в спину.

— Можно было и совсем не стрелять. Он все равно ушел бы, — сказал Комаров.

— Либо да, либо нет, — ответил Иван Павлович, поравнявшись с Комаровым. — А рисковать в таком деле нельзя. Ну, пойдем догонять. Видите, как улепетывает. Не скоро и догонишь…

И Иван Павлович бросился бежать по широкому кровавому следу за медведем.

— Да зачем это вам, Иван Павлович? — с укором спросил Комаров, следуя за ним.

— Добивать, Дмитрий Александрович! — на бегу отвечал Иван Павлович. — Все равно ему с такой раной не выжить. Зачем же оставлять его мучиться несколько дней?

Сзади доносились крики Димы, догонявшего их.

Медведь заметил погоню и, не переставая реветь, еще быстрее заработал передними лапами. Несколько раз он оборачивался и в бешенстве принимался грызть свои беспомощные задние лапы, взрывая передними снег и лед. Он полз с такой быстротой, что расстояние между ним и бежавшими людьми почти не сокращалось. Лишь вырвавшийся вперед Плутон большими скачками настигал его. Вскоре он уже был возле зверя, который злобно следил за ним и устрашающе ревел.

Наконец Плутон осмелел и, подскочив, вцепился зубами в задние лапы медведя. В одно мгновение, с молниеносной быстротой зверь метнулся назад и, описав полукруг около своей неподвижной задней части, яростно набросился на Плутона. Тот едва успел увернуться. Однако, в свою очередь, рассвирепев, он уже не отставал, но вел себя более осторожно. Он кружил вокруг медведя, норовя ухватить его сзади; зверь задерживался на месте, вынужденный обороняться, а люди между тем неуклонно, неотвратимо приближались.

— Эге! — проговорил на бегу Иван Павлович. — Из Плутона выработается со временем отличный медвежатник. Молодцом работает, точно родился в Арктике.

С короткого расстояния Иван Павлович одним выстрелом уложил раненое животное, прекратив его мучения.

Когда Дима, запыхавшись, наконец подбежал, все уже было кончено. Огромный зверь лежал неподвижно. Плутон, злобно рыча, с ожесточением теребил его.

Иван Павлович не захотел упустить случая и немедленно принялся с помощью Комарова свежевать медведя, пока он еще не замерз.

— Такой вас жареной медвежатиной угощу на второй завтрак — пальчики оближете! — оживленно говорил он, ловко снимая острым ножом густую пушистую шкуру.

Через час все трое, нагруженные огромными окороками, брели к лагерю. Плутон позавтракал тут же, на месте, щедро угощенный Иваном Павловичем. Но когда на его спине укрепили тщательно сложенную тяжелую шкуру и он, очевидно, понял, что за роскошный завтрак приходится расплачиваться, настроение у него понизилось. Пес угрюмо плелся позади, время от времени недовольно оглядываясь на свою поклажу, от которой несло таким отвратительным и ненавистным запахом.

Вскоре лагерь наполнился соблазнительным ароматом жареной медвежатины, над которой священнодействовал Иван Павлович. Второй завтрак вышел на славу, и все воздали ему должное.

Глава тридцать восьмая Необходимые приготовления

Незадолго до полудня, покончив с завтраком, Иван Павлович начал готовиться к определению координат ледяного поля. Надо было решить наконец очень важный вопрос: движется ли ледяное поле?

Захватив фотоэлектрический секстан и долготомер, он вышел с ними наружу. Закрытое густыми серыми облаками небо и отсутствие солнца не смущали его.

Новейший фотоэлектрический секстан при помощи фотоэлемента, чувствительного даже к ничтожнейшему количеству света, автоматически разыскивал солнце сквозь облака и позволял определять географическую широту места даже в пасмурную погоду. «Электрический глаз» заменял здесь слабый и неточный глаз человека.

Долготомер Ивана Павловича был тоже изобретением последних лет. Благодаря фотоэлементу он автоматически устанавливал точный полдень по местному солнечному времени, а его электрический хронометр всегда точно показывал время на нулевом меридиане, от которого ведется счет.

Когда по долготомеру наступил местный полдень, Иван Павлович выключил ток в обоих приборах и закрепил их показания. Затем, проделав короткие вычисления, он сказал Комарову и Диме, внимательно следившим за его работой:

— Ледяное поле движется на ост-зюйд-ост. Со вчерашнего вечера от местонахождения «Чапаева» оно прошло в этом направлении около пяти миль.

— Ну что же! — заметил Комаров. — Как будто неплохо. Если движемся, значит, куда-нибудь придем.

— Да, конечно, — сдержанно ответил Иван Павлович, нанося полученные координаты на маленькую карту Карского моря, найденную в кабине вездехода. — Но если ветер утихнет или перейдет на южные румбы, то поле направится к северу. А это уже менее приятно.

— Почему же это вам не нравится, Иван Павлович? — вмешался Дима.

— А потому, что если поле пойдет на север, то всегда есть опасность, что его вынесет в открытый океан, как это случилось когда-то со шхуной Брусилова «Святая Анна». Там она и погибла…

— М-да… — задумчиво произнес Комаров и махнул рукой: — Ну, там видно будет! А пока что кончим разборку аварийного запаса.

— Норд-вест уже затихает, — проворчал недовольно Иван Павлович, — вот что плохо… Однако вы правы. Нужно кончать разборку.

И маленькая ледовая колония энергично принялась за работу.

Через два часа все было приведено в порядок. В аккуратно сложенных штабелях разместились огромные запасы продовольствия, оружия, аккумуляторов, одежды и снаряжения.

Но того, чего с таким нетерпением искал Иван Павлович, не было: ящик с радиоаппаратурой и штурманский ящик с астрономическими приборами, подробными картами, справочниками отсутствовали. Очевидно, их не успели выгрузить. Иван Павлович и Комаров были этим очень огорчены. Особенно огорчало отсутствие радио: исчезла надежда дать знать о себе на «Большую землю» и в ближайшие поселки.

За обедом Иван Павлович наметил план работ на ближайшие дни.

— Прежде всего, — говорил он, — надо подготовиться ко всяким случайностям. Дима, например, не умеет обращаться с оружием, а это крайне необходимо в наших условиях. Сегодняшний визит медведя должен быть для нас уроком. Ведь в сущности, если бы не Плутон, зверь застал нас врасплох и беззащитными. Основное правило в Арктике — «без оружия ни на шаг от корабля» — должно быть для нас законом. Диму нужно как можно скорее обучить обращению с оружием.

— Я уже немного умею, — сказал Дима. — Мне один знакомый в Москве показывал. У него большая коллекция оружия.

— Тем лучше, — сказал Иван Павлович. — Только в Арктике нельзя владеть оружием немного, надо им владеть хорошо… Дмитрий Александрович, не возьметесь ли вы за Диму? Я думаю, вы в этом понимаете толк… А мне предстоит другая работа.

— Охотно. А вы чем предполагаете заняться?

— Хочу как можно скорее собрать и привести в порядок скафандры. Почва под ногами у нас не очень надежная. Сами понимаете. Надо готовиться к худшему. Вы со скафандрами обращаться умеете?

— Никогда не приходилось, Иван Павлович.

— Ну вот… Как только подберу для вас подходящий номер и приведу его в порядок — пожалуйте практиковаться. И усердно буду просить вас не запускать, не откладывать этого дела.

— Слушаю, Иван Павлович. Всегда готов.

— А я когда, Иван Павлович? — с загоревшимися глазами спросил Дима.

— И ты вместе с Дмитрием Александровичем. Номер четвертый будет тебе великоват, но ничего — как-нибудь приспособишься к нему.

— И мы будем под воду спускаться? — продолжал допрашивать Дима, приведенный в восторг этой перспективой.

— Если будет подходящая обстановка…

— Вот интересно! Буду учиться стрелять и плавать под водой. Ведь и то, и другое можно будет делать каждый день. Правда, Иван Павлович?

— Там посмотрим. Нам еще нужно обследовать наше ледяное поле, узнать его величину, состояние льда и многое другое. Надо разбросать наши грузы в различных пунктах ледяного поля на случай, если оно расколется на части. Видишь, сколько работы предстоит? Еще медвежатинки хотите, Дмитрий Александрович? Не обижайте повара…

Комаров внимательно посмотрел на Ивана Павловича.

— Спасибо. С удовольствием. — И, принимая тарелку с добавочной порцией, спросил: — А почему вы так торопитесь, Иван Павлович, со всеми этими делами? У вас имеются какие-нибудь основания для спешки?

— Все основания, Дмитрий Александрович, и в то же время пока — никаких. Погода в Арктике капризная. Сейчас ясно, а через полчаса может надвинуться густейший туман, а еще через час будет опять ясно. Или вот ветер у нас стихает, а через полчаса задует такой шторм, что и осколков от нашего поля не соберешь. Тогда уже поздно будет собирать скафандры и учиться обращаться с ними. Вот оно как.

— Понимаю, — медленно и задумчиво произнес Комаров, потирая небритый подбородок, и, поморщась, спросил: — Кстати, Иван Павлович, вы не заметили, нет ли в аварийном запасе какой-нибудь бритвы? Очень неприятно без нее.

— М-да… — сочувственно сказал Иван Павлович, бросив взгляд на Комарова. — К сожалению, насколько помнится, бритв там нет. В крайнем случае будем пользоваться моим ножом. Мы его так отточим, что будет лучше бритвы. А впрочем, спросим сначала Диму. Ведь он записывал содержание ящиков — должен знать. А ну-ка, Дима… Да что с тобой?

Дима притих и сидел насупившись.

— А я без Плутона никуда не пойду! — звенящим голосом ответил он Ивану Павловичу. — Я не оставлю Плутона! Даже на кусочке льдины я с ним останусь!

У него задрожали губы, и он замолчал.

— Вот оказия! — смущенно сказал Иван Павлович. — Представьте себе — забыл… Ну просто забыл! Ты не сердись, Димуш-ка. Как можно бросить здесь Плутона? Такого славного пса… Надо что-нибудь придумать. Обязательно придумаем. Надо не сердиться, а просто напомнить мне. Так, мол, и так, Иван Павлович, Плутона, дескать, забыли. А ты сразу на дыбы! Ишь какой горячий…

Иван Павлович незаметно перешел от обороны к нападению, но Дима не обращал внимания на то, что извинения Ивана Павловича обратились в выговор, и вскочил на ноги, готовый броситься старому моряку на шею.

— Правда? Придумаете? Иван Павлович, дорогой… Придумайте! Пожалуйста…

У наблюдавшего эту сцену Комарова потеплели глаза.

— Конечно, выход найдется. Я не могу себе представить, что можно уйти отсюда и бросить Плутона одного.

— Ну, вот видишь, Дима, и Дмитрий Александрович того же мнения. И можно, как говорится, считать вопрос исчерпанным… А теперь за работу! До захода солнца еще часа четыре осталось. Я — за скафандры, а вы, Дмитрий Александрович, с Димой займетесь. Идет?

Никто не возражал, и через несколько минут Иван Павлович уже вскрывал длинные ящики со скафандрами, а майор с Димой устроились против дальнего тороса с арсеналом разнообразного оружия.

Комаров начал курс обучения со светового ружья. В общем, оно было очень похоже на световой пистолет, но с более длинными дулами и большей зеркальной чашечкой на конце верхнего дула.

— Лучше и вернее, конечно, будет, — объяснял Диме майор, — если прицел возьмешь хороший, точный, но небольшая ошибка в точности не имеет значения. Все равно животное, даже самое сильное, будет некоторое время парализовано светом, а пуля прикончит его. Если даже первая пуля почему-либо не попадет, у тебя будет время послать вторую, третью. Свет делает почти всякую встречу с животными безопасной, и при выстреле можно чувствовать себя совершенно спокойным, не волноваться, не торопиться. Важно лишь при встрече с врагом дать первую вспышку света. Понял?

Дима оказался сметливым и способным учеником, и майор был очень доволен его успехами.

Когда Комаров и немного усталый, но веселый Дима вернулись в кабину вездехода, они застали Ивана Павловича стоящим на коленях перед распростертым на полу подобием горбатого человека, одетого с головы до ног в стальные доспехи. Только голова у этого человека была круглая, совершенно прозрачная и пустая, если не считать двух черных кружочков, прикрепленных изнутри в тех местах, где у людей находятся уши. Снаружи на лбу шлема сверкал рефлектор небольшого фонаря. На поясе впереди был прикреплен длинный изогнутый патронташ, закрытый гладкой крышкой, висели фонарь, топорик, кортик в ножнах и на каждом боку по пистолету со шнурами, тянувшимися к спинному горбу.

— Ну, вот ваш скафандр и готов, Дмитрий Александрович, — поднимаясь с колен, обратился к Комарову Иван Павлович. — Кажется, первый номер будет для вас как раз впору. Надо сделать примерку, если не устали. Впрочем, присядьте и отдыхайте, а я вам предварительно кое-что расскажу об устройстве скафандра.

Иван Павлович нажал кнопку и открыл патронташ на поясе скафандра.

Под откинувшейся крышкой оказался набор прикрепленных к задней стенке патронташа кнопок с рельефными цифрами и рычажков, головки которых выглядывали из прорезанных в стенке щелей.

— Это ваша центральная станция. Здесь, так сказать, капитанский мостик с рубкой управления всеми механизмами корабля. В горбу, в ранце за спиной, находятся аккумуляторы с электроэнергией, маленький, но мощный мотор и винт со сложенными лопастями, который может выдвигаться из ранца наружу, раскрывать свои лопасти и, вращаясь, давать вам движение. Вот этот рычажок, если передвигать его в щели из одной позиции в другую, управляет работой мотора и винта. Эта кнопка включает свет в фонарь на шлеме. Кнопка номер два, как видите, может двигаться по кругу. Она управляет радиотелефоном, действующим на небольшое расстояние. Двигаясь по кругу, эта кнопка нащупывает ту или иную радиоволну и включает или выключает ее. Она может включить до десяти посторонних передаточных станций. Наши скафандры имеют одну и ту же волну. Если мы все поставим кнопку вот в эту позицию, то сможем вести общий разговор, как сейчас в кабине.

Шаг за шагом Иван Павлович раскрывал перед своими слушателями все тайны управления механизмами скафандра, позволившего человеку стать властелином морских глубин.

С патронташем были связаны выдвижение рулей у ступней ног, приближение ко рту человека гибкой трубки от термоса с горячей жидкой пищей — бульоном, какао, кофе — и подача кислорода из заспинного ранца.

Оружие состояло из светового и ультразвукового пистолетов, питавшихся электричеством от собственных или заспинных аккумуляторов. Особенное значение и силу в больших глубинах, где свет совсем отсутствует, имел световой пистолет. В этих условиях сила света, по контрасту, как бы увеличивалась, особенно для зрячих обитателей глубин, либо совсем не знающих его, либо привыкших только к слабому, рассеянному освещению.

Наконец Иван Павлович раскрыл скафандр, проведя специальной иглой по швам, скрепленным электрическим током, и заставил майора тут же примерить стальную одежду. Перед тем как надеть шлем, Комаров заметил:

— Что-то уж очень легко. Я ожидал, что будет тяжелее.

— Еще бы! — ответил Иван Павлович, осматривая скафандр со всех сторон, как портной на примерке. — Сделано из самого легкого в мире сверхтвердого и в то же время гибкого сплава. Он способен выдержать огромные подводные давления и не стесняет движений. А ведь скафандр к тому же двойной. Внутри, между обеми оболочками, целая сеть проводов и сложный каркас — скелет скафандра. Ну-с, Дмитрий Александрович, костюмчик сидит на вас — лучше не надо! Очень элегантно и в талию…

— Закройщик, очевидно, попался со вкусом, — рассмеялся Комаров.

— Очень рад, что угодил такому капризному заказчику, — поклонился Иван Павлович. — Теперь наденем шлем, и, кажется, все будет в порядке.

Закончили день в глубоких сумерках. За ужином Дима поминутно клевал носом.

— Спать, спать! — сказал Иван Павлович, когда встали из-за стола. — Солнце всходит пока еще очень рано, и нам придется завтра встать тоже пораньше. Работы по горло…

Скоро Комаров и Дима уже спали на своих койках. Иван Павлович еще некоторое время возился в заднем отделении вездехода. Потом и он, погасив свет, улегся, и в кабине настала сонная тишина.

Глава тридцать девятая Любовь и преданность

Ночью Диму кто-то словно толкнул. Он сразу проснулся, несмотря на то, что спал очень крепко, открыл глаза и, приподнявшись на локте, оглянулся.

Молодой рогатый месяц заглядывал с чистого неба в окна кабины. Полоса слабого серебристого света заливала спящего Комарова. Лицо его выглядело каким-то каменным, строгим и словно неживым. Но он спокойно и ровно дышал, лежа на нижней койке у противоположной стены.

На другой нижней койке, свернувшись в комочек, лежал Иван Павлович и тихо посвистывал носом.

Тишина стояла невозмутимая, и, сливаясь с ней, мягко и ровно жужжал аппарат для кондиционирования воздуха.

Что же случилось?… Что-то, вероятно, не страшное и хорошее, потому что на душе у Димы было легко и радостно.

Дима совсем разгулялся, сна как будто и не было. Приподнявшись на локте, он всматривался в переднюю часть кабины. Вот там, впереди, на стенке, под большим и изогнутым окном поблескивают стекла приборов управления, пустое кресло ждет своего водителя, а на полу растянулся большой скафандр Дмитрия Александровича, словно человек лежит…

Сердце у Димы вдруг радостно замерло. Ну да, ведь это о скафандре он думал все время, даже во сне. Будет замечательно… Ничего лучше быть не может… Замечательно — и ужасно смешно. Дима даже прыснул со смеху и сейчас же, испуганно оглянувшись, быстро юркнул с головой под меховое одеяло. Но ничего не случилось, никто не проснулся, и через минуту из-под одеяла вновь показалась курчавая голова.

Лежа на спине, устремив глаза на потолок, Дима мечтал о чем-то своем, то улыбаясь и беззвучно шевеля губами, то нетерпеливо поглядывая вниз и прислушиваясь к мирному посапыва-нию Ивана Павловича.

Стоило Ивану Павловичу шевельнуться, как Дима сейчас же поднимал голову с нетерпеливой надеждой — проснется или не проснется? Хоть бы скорей рассвет!

И рассвет наконец наступил. Едва лишь Иван Павлович приподнялся на локте, чтобы посмотреть через окно на рождающийся ясный день, Дима шепотом спросил:

— Иван Павлович… вы проснулись?

— А ты что не спишь? — так же тихо ответил Иван Павлович.

— Нет, вы скажите, вы в самом деле проснулись?

— Вот чудак… Что же, я во сне с тобой разговариваю?

Свернувшись в черный клубок, Плутон сладко спал под столом. Услышав шепот мальчика, он мягко застучал хвостом по полу, потом тяжело поднялся, потянулся и протяжно зевнул, раскрыв огромную пасть.

— Слушайте… — торопливым, взволнованным шепотом заговорил Дима. — Слушайте, Иван Павлович… Я придумал… Честное слово… Это будет замечательно! Вы не знаете Плутона, он страшно умный… Чуть ему покажешь что-нибудь, он сейчас сам все проделает… Его легко научить чему хотите…

— Вот как! — усмехнулся Иван Павлович, принимаясь надевать костюм. — И ветчину ловить в воздухе тоже можно его научить? Ты уже два часа разговариваешь, а так и не сказал, что ты такое замечательное придумал.

— Так я же говорю про скафандр! — в отчаянии от непонятливости Ивана Павловича воскликнул Дима. — Надо Плутона засунуть в него… в скафандр. Неужели вы не понимаете?

— Засунуть? — недоумевающе спросил Иван Павлович. — А что он там будет делать?

— Будет плавать с нами под водой…

— Уж не думаешь ли ты научить Плутона открывать патронташ и управлять скафандром? — удивился Иван Павлович.

— Да нет же! — горячо заговорил Дима, сползая в одной рубашке на пол. — Не надо открывать! И не надо управлять! Я его потащу на веревке за собой.

— Браво, Дима! — воскликнул майор. — Ты будешь когда-нибудь знаменитым изобретателем. Сдавайтесь, Иван Павлович! Ты, наверное, всю ночь не спал и думал о Плутоне? — обратился майор к Диме.

— Нет, я перед рассветом проснулся.

— Ну, значит, во сне думал, — уверенно заключил майор, докрасна вытираясь влажным полотенцем.

— Гм… Вот выдумщик! — произнес Иван Павлович и, видимо, не желая сразу сдаваться, добавил: — Ладно, надо будет подумать… Ты его сначала научи влезать в скафандр, а там видно будет. А ты подумал, как он там, несчастный, поместится? Куда он денет лапы? А голова? Посмотрите на нее. Ведь это не голова, а котел! Даже в шлем Дмитрия Александровича она не войдет. Сам погляди.

— Ну, Иван Павлович… — умолял Дима, торопливо натягивая брюки. — Иван Павлович… голубчик… Ну как-нибудь устроим его там… Пожалуйста…

— А может быть, у нас в запасах найдется скафандр большего размера? — вмешался Комаров.

— Есть!.. Есть!.. — обрадованно закричал Дима. — Я помню… Я записывал… Там есть нулевой номер, а он больше первого номера, который у Дмитрия Александровича!

— Ну ладно, посмотрим, — закончил разговор Иван Павлович, направляясь к выходу. — А теперь умываться и готовиться к завтраку!

Захватив с собой большую кастрюлю, он отомкнул дверь и выбежал наружу. За ним последовали Комаров и Дима с электрифицированными полотенцами на плечах. Плутон уже весело лаял, носясь огромными прыжками по лагерю.

Солнце еще не взошло, но день обещал быть тихим и ясным. Высоко плыли в чистом небе легкие облачка с золотисто-красной каймой. Восток пылал в багровом пламени сквозь прозрачную дымку утреннего тумана. Вершины торосов алели и сверкали, окрашивая своими отблесками окружающие снега и ледяные обломки во все оттенки розового цвета.

Майор остановился у дверей кабины.

— Смотри, Дима, — сказал он, обнимая мальчика за плечи и прижимая к себе, — какая красота кругом! Вон тот высокий сугроб… Он как будто усыпан рубинами, весь горит и сверкает. Или тень того тороса… Она синяя, а кругом все красное и розовое. Всмотрись, Дима, внимательно в каждую мелочь, а потом посмотри на все сразу.

Дима остановился, постоял с минуту неподвижно, медленно оглядывая все вокруг. Глаза его стали темнеть и углубляться, ноздри расширились, и детское лицо сделалось вдруг вдумчивым, серьезным, мужественным, как будто он увидел что-то драгоценное, мимо чего минуту назад мог пройти, не заметив.

— Как хорошо… — тихо проговорил он.

Но в этот момент на мальчика бурно налетел с веселым, оглушительным лаем Плутон, вскинул передние лапы ему на плечи, сразу сделавшись на голову выше Димы и чуть не опрокинув его. Спрыгнув на снег, пес начал кружить вокруг мальчика, точно вызывая его на игру.

Иван Павлович тем временем отошел подальше в сторону, плотно набил кастрюлю чистым снегом и, вернувшись в вездеход, поставил ее на электроплитку.

Комаров уже натирал лицо снегом. Глядя на него, то же проделывал и Дима, отбиваясь и увертываясь от расшалившегося Плутона.

Вытирая раскрасневшееся лицо теплым полотенцем, Дима случайно взглянул на восток и вдруг неистово закричал:

— Солнце! Солнце! Смотрите скорее, Дмитрий Александрович! Что это такое?

Комаров быстро обернулся и увидел нечто необыкновенное.

Солнце уже на три четверти показалось над землей. Но что это было за солнце!

Матово-красный кирпич с горизонтальными темными полосами лежал на горизонте. На чистом небосклоне виднелось как бы приплюснутое окно с продольной решеткой, за которой рдели отблески пожара.

Показавшийся из кабины Иван Павлович посмотрел на это странное, без лучей, словно голое, светило, на изумленные лица своих товарищей и покачал головой.

— Скоро будет солнце, — сказал он.

— А это что? — удивленно спросил Комаров.

— А это только приподнятое рефракцией[63] и искаженное изображение солнца. Само солнце еще находится под горизонтом. Погода сегодня морозная, воздух наполнен мельчайшими ледяными иглами, в которых и происходит сильное преломление солнечных лучей. Вообще вам надо, товарищи, привыкать ко всем неожиданным шуткам рефракции. Их не перечислишь… Ну-с, вода скоро вскипит, готовьтесь к завтраку. Я сейчас приду за вами.

— Есть готовиться к завтраку, товарищ командир! — ответил Комаров и направился к вездеходу.

Дима остался на льду, любуясь необыкновенным восходом. Раскаленный кирпич через минуту стал тускнеть, линии на нем искривились, и вскоре он совсем растаял в разгорающемся пожаре неба. Наконец высоко взметнулись кверху, словно золотые стрелы, яркие лучи, на все лег золотистый отблеск, мириадами радужных искр ослепительно засверкали снег и лед, и над горизонтом величаво и торжественно начало всплывать солнце.

Насмотревшись вдоволь, Дима вздохнул и откликнулся наконец на призывы моряка:

— Иду, иду, Иван Павлович…

После завтрака Иван Павлович с помощью Комарова и Димы привел в порядок еще два скафандра — для себя и мальчика; потом все трое, одевшись в стальные доспехи, долго упражнялись: разговаривали по радиотелефону, приводили в движение за-спинные моторы и винты, управляли рулями с помощью ступней.

Плутон оглушительно лаял, глядя на странные фигуры, закованные в металл, узнавая и не узнавая своего хозяина и новых друзей.

После обеда Иван Павлович разыскал в складе огромный, рассчитанный, по-видимому, на гиганта, скафандр нулевого номера.

Когда он был собран, Дима облегченно вздохнул:

— Войдет, Иван Павлович! Правда, войдет? А?

— Пожалуй, будет достаточно просторно. Надо только приучить Плутона держаться в скафандре…

— Он будет сидеть в нем, Иван Павлович. Задние лапы опустит в обе штанины, а передние сложит на груди…

— Ой, Дима, будет ему, бедному, не сладко! Он будет не сидеть, а лежать на животе. Плавать-то под водой надо в горизонтальном положении. И задние лапы ему тогда тоже придется под себя поджать. А чуть скафандр примет в воде наклонное положение, собака начнет сползать вниз и проваливаться то в одну, то в другую штанину… Смотри, какие они широкие.

Дима хмуро глядел на раскрытый и распростертый перед ним на полу скафандр и упрямо твердил:

— Ну и что ж?… Все равно я Плутона не брошу…

— Да кто тебе говорит, что надо бросать его? — рассердился Иван Павлович. — Заладил: «не брошу, не брошу»! Надо подумать, как для него лучше сделать. Не то в первый же день так измучаешь собаку, что потом калачом не заманишь ее в скафандр.

— Что же делать? — растерянно сказал Дима и вдруг, оживившись, спросил: — А что, если набить что-нибудь в штанины? Чтобы он мог упираться ногами?

— А пожалуй, это идея, — подумав, ответил Иван Павлович. — Только мы так сделаем: набьем туда чего-нибудь поплотнее, а сверху укрепим площадку, Плутон и будет, в случае надобности, спокойно сидеть на ней, как будто он служит. Зови собаку, начинай приучать ее ложиться в скафандр.

Против ожидания, Плутон ни за что не хотел влезать в скафандр. Видимо, он испытывал к нему величайшее недоверие. Дима напрасно уговаривал его, соблазнял лакомствами, сам ложился в скафандр, пытался силой втащить Плутона в него — ничего не помогало. Плутон лежал рядом со скафандром, закрыв морду лапами, стонал, скулил и виноватыми глазами глядел на своего друга и мучителя. И сам Дима, красный, вспотевший, под конец выбился из сил и в отчаянии не знал, что дальше делать с упрямцем.

Комаров и Иван Павлович первое время пытались помогать Диме советами, указаниями, наконец примерами — сами ложились в скафандр. Но когда Дима принялся тащить собаку в скафандр, а они начали подталкивать ее сзади, Плутон внушительно посмотрел на них и тихо, но так многозначительно зарычал, что они поспешили оставить друзей договариваться наедине.

Сегодня по хозяйству дежурил Комаров. Близилось время обеда, и он принялся за стряпню, а Иван Павлович начал осмотр электролыж и вездехода. Он хотел завтра с утра заняться обследованием ледяного поля.

Иван Павлович скоро отобрал три пары наиболее подходящих лыж, привел их в порядок, испробовал и собирался уже приняться за вездеход, когда майор позвал его обедать.

Войдя в кабину, Иван Павлович увидел угрюмого, бледного, выбившегося из сил Диму. Плутон лежал в передней части кабины, возле раскрытого скафандра, вытянув на полу лапы и положив на них голову. Он даже не взглянул на входившего Ивана Павловича, вид у него был усталый и огорченный.

— Ну как, Дима, дела с Плутоном? — сочувственно спросил Иван Павлович.

Дима помолчал, не поднимая глаз, потом раздраженно сказал:

— Ничего!.. Я его все-таки заставлю! Вы не думайте, что Плутон не понимает. Он все отлично понимает! Но он не хочет. А почему, не знаю…

— Он, наверное, боится, Дима, — заметил майор, наливая в тарелки суп. — Он, вероятно, запомнил, что мы запираем себя в скафандр, и боится этого.

— Все равно, — упрямо ответил Дима, — я добьюсь, что он полезет в скафандр!

— У них сейчас был крупный разговор, — принимаясь за еду, обратился Комаров к Ивану Павловичу. — Дима даже кричал на Плутона, а тот, видимо, хочет исполнить приказание, поднимется, понюхает скафандр и прямо камнем падает возле него…

— Ну, ничего, — примирительно сказал Иван Павлович. — Побольше терпения и ласки, и пес поддастся.

Обед продолжался в молчании.

Вдруг Иван Павлович, сидевший спиной к выходу, случайно взглянул вперед и застыл, не донеся ложки до рта. Потом он тихо положил ее в тарелку.

— Осторожно… — тихо, безразличным голосом сказал он. — Не шевелитесь… Краешком глаза посмотрите вперед…

Комаров и Дима чуть не ахнули. Они увидели поднявшегося с пола Плутона. Внимательно обнюхивая скафандр, собака медленно и осторожно входила в его раскрытую утробу. Через минуту Плутон озабоченно потоптался, словно отыскивая наиболее удобное положение, наконец, с тяжелым вздохом опустился на жесткое ложе в обычной позе — положив голову на вытянутые лапы — и замер.

— Милый мой… — прошептал Дима. — Плутоня моя…

Чуткое ухо собаки уловило ласковый шепот и знакомый призыв. Не изменяя положения, Плутон искоса взглянул в сторону Димы и тихо постучал хвостом по скафандру.

Дима не мог больше выдержать. Он медленно встал из-за стола и осторожно пошел к скафандру, бормоча:

— Хороший мой… Так надо… так надо, Плутоня моя…

На задушевном языке друзей это имя означало высшую любовь и ласку, и Плутон еще сильнее застучал хвостом, не сводя с Димы преданных глаз.

Дима опустился на колени, и обняв могучую шею собаки, зарылся лицом в густую шерсть.

Плутон лежал все в той же позе, радостно стуча хвостом по скафандру…

Все сделалось теперь легким и доступным. В кабине звучал счастливый смех Димы, заглушаемый громовым лаем Плутона. Что бы ни делал Дима со скафандром, Плутон, не сводя с мальчика глаз, повторял все охотно и быстро. Преодолев свой первый безотчетный страх, он показывал чудеса понятливости. Через два-три часа после возобновления уроков он уже сам подставлял Диме голову, торчавшую из воротника скафандра, чтобы дать надеть на нее шлем. Потом, когда и Дима надевал свой стальной костюм, Плутон громко и радостно лаял, видя смеющееся лицо мальчика сквозь прозрачный шар, слыша в телефон его знакомый голос и все ласковые прозвища, какие только возникали на устах друга.

Перед вечером Иван Павлович готовился произвести пробу вездехода, о чем и объявил всем находившимся в кабине. Прежде чем начать пробу, он осмотрел кабину и убедился, что все вещи находятся на своих местах, а посуда — в своих гнездах.

Дима прервал занятия с Плутоном и подошел вместе с Иваном Павловичем к переднему смотровому окну.

Иван Павлович уселся в кресло водителя и поднял перед собой доску управления с кнопками, рычажками, выключателями, затем нажал кнопку сирены, раздался громкий, протяжный вой.

— Прикажи Плутону лечь и сам держись покрепче за спинку кресла, — обратился Иван Павлович к Диме. — Будет качать. Не устоите на ногах.

Нажав другую кнопку, Иван Павлович включил моторы. Из-под пола кабины донеслось низкое гудение. Вездеход вздрогнул, гусеницы его пришли в движение. Огромный экипаж тронулся с места и пополз по мягкому, глубокому снегу с тихим пощелкиванием гусеничных пластин.

Все быстрей и быстрей вращалась бесконечная цепь, оставляя за собой на снегу широкие отпечатки ребристых пластин. Вездеход круто и ловко обогнул одинокий торос, потом, сбавив ход, качаясь и переваливаясь с боку на бок, полез на вал из ледяных обломков.

Дима, готовясь к хорошей встряске, расставил пошире ноги и крепче схватился за спинку кресла, но был приятно разочарован. Пол под ним плавно заколыхался, мягко оседая и приподнимаясь на великолепных упругих амортизаторах.[64] Через минуту вездеход одолел вал, оказавшись на большом снежном поле. Здесь, окруженный облаком снежной пыли, он развил максимальную быстроту, сделал большой круг и устремился к торосистому хребту, через который вчера Плутон спасался от медведя. Идя вдоль нагромождения льдин, Иван Павлович нашел сравнительно пологий проход между ними и на малом ходу начал взбираться на подъем среди торчащих повсюду обломков.

Тут Диме пришлось узнать, что такое качка во льдах. Тряски не было, но все напоминало ему плавную качку большого электрохода на длинной морской волне. Это объяснялось тем, что длина гусениц спасала вездеход от провалов в большие ухабы, а глубокая посадка кузова между высокими гусеницами, при очень низком расположении центра тяжести, предохраняла машину от опрокидывания набок.

Колыхаясь, словно подвесная люлька, кабина была в полной безопасности между могучими стальными лентами, цепко взбиравшимися по неровному подъему. Все были в восторге от замечательной машины. Через час, вернувшись в лагерь уже при зажженных фарах, Иван Павлович предложил отправиться завтра на обследование ледяного поля.

Немедленно по возвращении майор принялся готовить ужин. В кухонном баке запас воды кончался, и Комаров попросил Ивана Павловича принести снегу. За Иваном Павловичем увязался Дима, с Димой — Плутон.

Выйдя из кабины и взглянув на небо, Дима увидел на нем странное облако. Тонкая прозрачная кисея занимала четверть южной части небосклона и неподвижно висела на темном фоне, окрашенная в слабый зеленовато-огненный цвет. Крупные яркие звезды просвечивали сквозь облако, словно чьи-то пристальные глаза из-за вуали.

Месяц еще не появлялся, солнце уже давно скрылось, и Дима не понимал, откуда этот свет.

— Иван Павлович, что это за странное облако на небе? — спросил он наконец.

— Где? — поднял голову Иван Павлович. — А! Это северное сияние, — объяснил он, набивая кастрюлю снегом.

— Северное сияние?! — разочарованно произнес Дима. — А я думал, что оно другое… красивое…

— Разные бывают, — ответил Иван Павлович. — Успеешь налюбоваться. Бывают и такие красивые, что сколько ни смотри — не насмотришься.

Глава сороковая Дима исчез

Ночью температура неожиданно поднялась. Пошел теплый дождь, но к утру прекратился. Небо было серое и облачное. Вездеход быстро несся по снежной каше. Из-под его гусениц взлетали кверху фонтаны воды, смешанной со снегом. Лед сделался рыхлым, губчатым. Он еще не успел приобрести настоящую зимнюю твердость и легко поддавался колебаниям температуры, особенно теплому дождю.

Вездеход давил и крошил ледяные обломки, без особых усилий взбирался и сползал с высоких торосистых гряд.

Иван Павлович вел машину на запад, к кромке льда. Дима стоял возле него, держась за спинку кресла.

Вверх, вниз… Вверх, вниз… С боку на бок, иногда под таким крутым углом, что Диме становилось не по себе.

В конце концов эти однообразные ныряния и покачивания стали утомительными, и Дима собирался присесть возле Комарова на мягкий диван и дать отдых усталым ногам.

В это время машина поднялась на гребень торосистого хребта, и Иван Павлович, выключив моторы, произнес:

— Посмотри, Дима, вперед и влево… Медвежья семья…

— Где? Где? — встрепенулся Дима.

— Вон там! Три желтоватых пятна. Возле высокого тороса, похожего на кафедру. Стоят неподвижно и смотрят в нашу сторону.

Три пятна вдруг метнулись вниз и скрылись за торосами.

— Вижу! Вижу! — закричал Дима. — И уже не видно. Они от нас убежали?

— Удирают, — ответил Иван Павлович. — Это медведица с медвежатами. В таких случаях она очень осторожна. А вот они опять…

За торосами, на которых впервые увидел животных Иван Павлович, далеко на юг и на запад тянулось открытое ровное поле с более светлым и потому, казалось, более крепким снегом.

На белом нетронутом снегу Дима ясно различил большую медведицу, легкой трусцой бежавшую на юг, и двух медвежат, словно белые пушистые шары катившихся за матерью. Они не поспевали, и ей приходилось то и дело останавливаться, поджидая их. Иногда она подталкивала головой то одного, то другого и вновь бежала вперед.

Неожиданно медведица на бегу остановилась, попятилась назад и начала внимательно исследовать снег под ногами. Потом, низко опустив голову и, очевидно, внюхиваясь, она медленно пошла направо, затем налево и вернулась в сопровождении неотставших медвежат на прежнее место. Здесь она еще раз оглянулась на торосы, на вездеход и, по-видимому, приняла решение.

Осторожно сделав несколько шагов в прежнем направлении на юг, медведица вдруг опустилась на снег, распласталась на нем, раскинув в стороны все четыре толстые лапы, и медленно поползла вперед. Медвежата с минуту стояли неподвижно, вытянув мордочки и внимательно следя за движениями матери. Затем они сразу, точно по команде, легли и, тоже раскинув лапы, торопливо поползли за ней.

Дима не мог удержаться от смеха — до того уморительны были движения медвежат. Они, вероятно, боялись отстать от матери и очень спешили. У них не было еще ее опытности, и поэтому ползли они смешно, по-лягушачьи.

— Да зачем они ползут, Иван Петрович? — спросил, смеясь, Дима.

— А там, под снегом, медведица почувствовала тонкий лед. Вероятно, здесь была недавно широкая полынья, которая замерзла, но еще не успела покрыться толстым, надежным льдом.

Иван Павлович включил моторы и начал спускать машину, заворачивая к югу. В последний момент Дима успел заметить, что медвежья семья, благополучно переправившись через слабый лед, встала на ноги и устремилась прямо на юг.

Вскоре вездеход, пройдя небольшое расстояние по ровному полю, приблизился к тому месту, где медведица начала переправу.

— Дмитрий Александрович, — обратился Иван Павлович к майору, — опустите, пожалуйста, у двери рычаг герметизации. А ты, Дима, держись крепче.

— Мы пойдем по тонкому льду? — с опаской спросил мальчик.

Иван Павлович ничего не ответил, только кивнул головой.

— А машина не утонет?

— Нет, она ведь сделана из очень легкой пластмассы. Легче дерева и крепче стали. И гусеничный ход и ведущие колеса из того же материала. Кроме того, под кузовом два длинных пустых баллона.

Вездеход несся по опасному месту, не сбавляя скорости. Кроме непрерывного пощелкивания гусеничных пластин, в кабину доносился слабый треск и визгливый скрип. С каждой секундой эти звуки учащались и усиливались, и вдруг под вездеходом лед с треском и звоном провалился и большие куски его всплыли с обеих сторон машины, обнажая свои прозрачные зеленоватые ребра. Машина сразу низко, почти до нижнего края окон, погрузилась в воду, гусеницы совсем скрылись под ней. В следующий момент вездеход всплыл, глубоко оседая кормовой, более нагруженной частью и высоко приподнимая более легкую, носовую часть. Хотя гусеницы оставались под водой, из кабины видно было, что они не прекращают своего быстрого вращения.

На минуту вездеход прекратил движение, но Иван Павлович повернул на доске управления небольшой рычажок, сзади под кабиной послышалось гудение еще одного пущенного в ход мотора, и машина вновь устремилась вперед.

— Вы пустили винт, Иван Павлович? — спросил Дима.

Иван Павлович, занятый управлением машины, кивнул.

Едва ребристые пластины далеко выдающихся перед кабиной гусениц начинали цепляться за ледяные края, как лед обламывался, гусеницы захватывали и подминали под себя куски его, очищая дорогу продвигающемуся вездеходу.

Пройдя таким образом несколько десятков метров, гусеницы наконец уперлись в толстый, матерый лед.

Иван Павлович нажал кнопку, носы гусениц круче вздернулись кверху, и работа винта усилилась.

Вездеход медленно стал наползать на край льда, все выше и выше поднимались над ним гусеничные ленты, кормовая часть вездехода вместе с кабиной стала выходить из воды.

Переправа заняла лишь несколько минут, и вскоре вездеход несся по снежной равнине за запад.

Через некоторое время снег показался майору настолько окрепшим, что, по его мнению, можно было выйти из кабины.

Иван Павлович остановил машину, майор и Дима вышли и встали на лыжи. Машина вновь пошла, но уже на малом ходу.

Лыжники последовали за ней в сопровождении Плутона, несказанно обрадованного этой прогулкой.

Изобретатель электролыж взял за основу обычную старую лыжу и вырезал из ее подошвы длинный прямоугольник — от начала переднего загиба почти до заднего конца. Получилась как бы узкая рама. И это было все, что осталось от старой лыжи. В раму изобретатель вмонтировал длинный плоский ящик, который заключал в себе двигатель — маленький мотор — аккумулятор с большим запасом электроэнергии и передаточный механизм из исключительно прочных деталей. Снаружи вокруг ящика по всей его длине шла гусеничная цепь из ребристых пластинок, как у вездехода. Над цепью был небольшой мостик для ноги.

Обе лыжи соединялись впереди, на высоте немного ниже человеческой груди, стойкой в виде буквы «П», изготовленной из очень упругой и гибкой трубки. На верхней горизонтальной перекладине этой стойки по щелям, прорезанным в трубке, могли передвигаться с одной позиции на другую и защелкиваться две кнопки управления. От кнопок внутри трубки шли в соответствующую лыжу провода, по которым распоряжения лыжника передавались мотору. Можно было ускорить или замедлить вращение гусеничной цепи до одной из трех скоростей или выключить ток.

Над каждой цепью, в начале и в конце рамы, ходили поперек два «дворника» — жесткие металлические щеточки. Они прочищали пространство между острыми ребрами гусеничных пластинок от набившегося туда снега и раскрошенного льда.

Если старые лыжи скользили по снегу или льду, то новые ползли, неся на себе стоящего или сидящего в особо пристроенном седле человека. Но в случае надобности по ровному снежному или ледяному полю они могли «ползти» с такой быстротой, которая была совершенно немыслима для самого опытного и выносливого лыжника на скользящих лыжах. Кроме быстроты, электролыжи обладали еще одним огромным преимуществом: они легко брали подъемы, цепляясь за лед своими острыми пластинками, и великолепно тормозили на самых крутых спусках.

Комаров шел рядом с Димой, обучая его управлению лыжами и маневрированию палкой.

Дима падал, ушибался, но, войдя в азарт, не чувствовал боли. Он вспомнил все, что показывал и рассказывал ему Бере-зин у себя дома, и Комарову оставалось лишь удивляться быстрым успехам своего ученика.

В полдень Иван Павлович остановил вездеход и определил координаты льдины. Оказалось, что льдина идет все в том же направлении, хотя и с гораздо меньшей скоростью, чем накануне, из-за почти полного отсутствия ветра. Все же результаты вычислений были приняты всеми с большим удовлетворением: льдина шла к Северной Земле, а там, по утверждению моряка, недалеко и до поселка на мысе Оловянном, в проливе Шокальского.

Вездеход тихо пошел дальше, Комаров и Дима сопровождали его на лыжах.

Между тем приближался час обеда. Так как во время похода Иван Павлович не мог оставлять свой пост водителя машины, майору пришлось взять на себя выполнение обязанности повара.

— Надо вернуться в кабину, — сказал он Диме. — Пора обед готовить.

— А мне хочется еще немного поупражняться, — ответил мальчик. — Можно, Дмитрий Александрович? Я здесь останусь с Плутоном, если я вам не нужен в кухне…

Комаров с сомнением покачал головой, но в конце концов согласился, подумав, что мальчику нужно как можно больше практиковаться в ходьбе на лыжах.

— Только смотри не удаляйся от машины, — сказал он.

— Нет, нет! Я буду тут вертеться, около вас, — обещал Дима.

— А оружие с тобой?

— Световой пистолет… Вот он!

— Ну ладно!

Через минуту майор вошел в кабину и захлопнул за собой дверь. Поставив лыжи в угол и крикнув Ивану Павловичу: «Готов!», он нагнулся к дверцам продуктового шкафчика под кухонным столиком. Дверцы оказались очень плотно закрытыми, и майор, опустившись на колени, долго и безуспешно старался раскрыть шкаф. Обломав себе ногти, он достал нож и, провозившись еще немало времени, наконец открыл дверцы. Майор облегченно вздохнул, достал продукты и, посмотрев на часы, торопливо принялся за стряпню.

Между тем, услышав возглас: «Готов!», Иван Павлович, не оглядываясь, пустил машину полным ходом вперед. Надо было наверстать километры, упущенные во время урока лыжной езды.

Впрочем, судьба и природа недолго благоприятствовали Ивану Павловичу. Ровное до сих пор поле начало постепенно превращаться в торосистое, вездеход вынужден был замедлить скорость, потом перейти на малый ход, осторожно пробираясь в ледовом лабиринте.

Подняв машину на один из ледовых гребней, Иван Павлович взглянул вперед и выбранился про себя.

С запада быстро надвигалась и росла густая, молочно-белая стена тумана. Еще несколько минут — и она навалится на вездеход, скроет путь, и даже с этого гребня спускаться будет небезопасно.

— Вот и туман, будь он неладен! — произнес вслух Иван Павлович и повел машину вниз, в укрытое место среди ледяных глыб и хребтов.

— Туман? — переспросил Комаров, выглядывая из-за шкафа, и вдруг вскрикнул: — Где Дима?

Побледнев, он бросился к двери и распахнул ее.

Машина уже успела спуститься почти до подножия ледяного склона, и горизонт был со всех сторон закрыт громадами торосов.

Одним прыжком, рискуя разбиться на скользких обломках, майор спрыгнул с машины и начал бегом взбираться на только что покинутый гребень. Достигнув его, он с трудом передохнул и бросил взгляд на восток. Все пространство до горизонта было усеяно хаотической массой вздыбленного льда. Ровное поле, только что оставленное вездеходом, было уже скрыто, как будто его отделяли от вездехода десятки километров.

Комаров оглянулся. Наверх бежал встревоженный Иван Павлович.

— Где Дима? — кричал он на бегу.

— Его не видно… — взволнованно ответил Комаров. — Назад! В машину! Давайте сирену!

Уже в сплошном белом тумане, ничего не различая на пути, спотыкаясь, скользя и падая, Комаров с трудом добрался до вездехода.

Раздался вой сирены, мощный и оглушительный в ясную погоду, а сейчас — слабый, глохнувший тут же, словно запутавшийся в огромной, наваленной на вездеход копне ваты…

Войдя в кабину, Комаров увидел Ивана Павловича, разбиравшего свои лыжи.

Иван Павлович бросил быстрый взгляд на майора.

— Пойду искать! — прокричал он, перекрывая вой сирены, поставленной на непрерывный звук.

— Пойдем вместе, — ответил майор.

Иван Павлович молча кивнул головой и, отделив лыжи от связывающей рамы, забросил их на ремнях за спину. Через пять минут они вышли из кабины, наглухо заперев ее.

Они шли среди хаоса наваленных глыб, в густом, непроницаемом тумане, связавшись веревкой из боязни потерять друг друга. Шли, срываясь со скользких обломков, падая на их острые ребра и вновь поднимаясь, шли, не различая, куда карабкаются, куда ставят ноги, куда сползают и прыгают; минутами приходилось ползти на животе, чтобы не потерять из виду глубокие колеи, проложенные вездеходом. Хорошо, что Иван Павлович захватил с собой мощный электрический фонарь. Хотя и с трудом пробивая своими лучами белесую и пухлую стену тумана, он все же помогал различать колею, возникающие из тьмы препятствия, трудные места.

После двух часов изнурительной ходьбы оба они вышли на ровное снежное поле — избитые, с исцарапанными лицами.

— Ясно, что мальчик заблудился в этом тумане, — сказал майор, когда, достигнув снежного поля, они остановились передохнуть и собрать лыжи.

— Туман? Заблудился? — задыхаясь, переспросил Иван Павлович. — Как он мог заблудиться, когда с ним Плутон! Плутон бы его живо привел к вездеходу или к нам навстречу. Страшнее другое… Он мог встретить медведя. Это обычное здесь дело. Или случайная трещина во льду, незаметная для вездехода, но гибельная для мальчика…

Больше они не разговаривали, лишь изредка перебрасываясь отрывистыми словами, и, низко согнувшись, долго, мучительно медленно ползли на лыжах вдоль колеи вездехода. По всем расчетам, как бы медленно ни вел мальчика по этим следам Плутон, оба они уже давно должны были появиться. А их все нет и нет!

Наконец глухо прозвучал возглас Ивана Павловича:

— Есть! Следы лыж… ног… лап…

С тревогой рассматривали Комаров и Иван Павлович эти следы, старательно освещая их фонарем, все больше и больше приходя в недоумение, чувствуя себя совершенно сбитыми с толку.

Что принудило Диму оставить следы вездехода? Почему он ушел… нет, убежал? Это ясно видно — убежал в сторону от колеи, ведя лыжи, а не стоя на них.

Подул легкий ветерок. Внезапно и быстро, как это характерно для капризной арктической погоды, туман начал рассеиваться и отступать к югу. Показалось чистое нежно-голубое небо, солнце залило веселым, радостным светом снежную равнину.

Иван Павлович внезапно сорвал винтовку с плеча и выстрелил. Сейчас же прогремел выстрел майора.

Глава сорок первая Лыжи убежали

Удивляясь, почему вездеход убегает от него так быстро, Дима пустил лыжи на полный ход, пытаясь догнать его. Но хорошо управлять лыжами на быстром ходу он еще не умел, тем более что смотрел больше вперед, чем себе под ноги. Через минуту лыжи напоролись на мало заметный под снегом ропак, и Дима слетел с них кувырком, головой в сугроб, наметенный возле ропака.

По странной случайности, хорошо скрепленные вертикальной рамой лыжи, сбросив Диму, лишь сильно покачнулись, но удержались. Затем они повернулись вокруг своей оси и, продолжая работать гусеницами, резво понеслись вдоль злополучного ропака и дальше, по ровному снежному полю, куда-то на юг.

Пока Плутон, озадаченный этой новой игрой, недоуменно обнюхивал своего молодого хозяина, Дима встал, стряхнул с себя снег и вдруг заметил исчезновение лыж. Он испуганно оглянулся и, бросившись за ними, закричал:

— Плутон! Лови! Возьми!

Плутон внимательно взглянул на Диму, на его руку, на лыжи, видневшиеся вдали, и огромными прыжками бросился вперед.

Снег был довольно глубокий, и Дима, проваливаясь, скоро почувствовал, что задыхается. Мысли мальчика путались. Почему машина вдруг умчалась? Догонит ли Плутон лыжи? Что без них делать? Как нагнать вездеход? И почему его оставили одного?

Лыжи между тем начали превращаться в темные, все менее и менее различимые на снегу полоски. Плутон еще хорошо был виден, но расстояние между ним и лыжами не сокращалось, а как будто даже увеличивалось. Плутону трудно было бежать по глубокому снегу, а для лыж не было лучше дороги… И вдруг у Димы мелькнула мысль, от которой сердце у него замерло: ведь если не остановить Плутона, он будет бежать за лыжами и час, и два, пока не догонит их или пока не упадет, выбившись из сил. И Дима сразу остановился и закричал, едва успевая судорожно хватать воздух ртом:

— Плутон! Назад! Сюда! Плуто-о-он! Наза-а-ад!

Несколько секунд, пока он не убедился, что собака услышала его, показались Диме часами: такой страх он пережил за эти короткие мгновения. Наконец он различил увеличивающиеся контуры Плутона. Собака неслась назад.

Дима вдруг почувствовал, как слабеют и дрожат ноги, как темнеет в глазах. Тяжело дыша, с бьющимся сердцем, он опустился на снег и закрыл глаза.

Плутон с разбегу чуть не налетел на Диму, потом, высунув язык, глубоко и часто поводя боками, лег возле мальчика, на ходу успев лизнуть его в щеку.

Отдышавшись и придя немного в себя, Дима положил руку Плутону на спину и задумался.

Что же теперь делать? Без лыж он никогда не догонит вездеход. А может быть, Иван Павлович и Дмитрий Александрович вернутся и будут его искать? Ведь не нарочно же они бросили его здесь одного! Почему они уехали так быстро? Может быть, у них там что-нибудь испортилось и они не могут остановить машину? Тогда они не скоро вернутся… Надо искать лыжи… Первый торос или ропак должен их остановить…

Дима встал и оглянулся. И вдруг ему стало так страшно, что он схватился за шею Плутона, поднявшегося вместе с ним, и прижался к нему, точно ища защиты.

Он только сейчас понял, как он одинок здесь, в этой страшной белой пустыне — безлюдной, грозной в своем молчании, полной неожиданных опасностей. Где-то бродит здесь медведица с медвежатами. Зябкая дрожь пробежала по спине Димы. Он опять оглянулся, нащупывая висящую на бедре кобуру со световым пистолетом. В какую сторону ушла звериная семья? Их, наверное, нет поблизости. Плутон почуял бы… Какое счастье, что хоть Плутон здесь с ним!..

— Ну, что нам делать, Плутон? — с тоской и страхом обратился Дима к собаке.

Плутон поднял голову, преданно взглянул на хозяина и помахал хвостом. Всем своим видом он точно говорил: «Прикажи!..»

Дима вздохнул, постоял еще с минуту, беспомощно и опасливо оглядываясь, и нерешительно двинулся по уходящей вдаль лыжне…

Погода была тихая. Легкий мороз приятно холодил раскрасневшееся от ходьбы лицо. Первый страх проходил. Дима почувствовал голод, но старался не думать об этом. В кармане брюк он нашел небольшой кусок шоколада, с которым вышел на лыжное ученье, но Дима решил съесть его, когда еще больше проголодается.

Пройдя с километр, мальчик заметил вдали, у горизонта, какое-то длинное неровное возвышение.

«Торосы! — радостно подумал он. — Наверное, там застряли лыжи…»

Он прибавил шагу, не сводя глаз с торосов, которые вырисовывались впереди все ясней.

Дима спешил. Идти было тяжело, ноги увязали в глубоком, рыхлом снегу. Стало жарко. Крупные капли пота ползли из-под шлема на лицо. Дима выключил электрический ток в костюме.

Торосы росли, уже видны были их бесформенные очертания, провалы между ними. Следы лыж вели, не уклоняясь, прямо к ним.

Вдруг Диме послышался какой-то ровный, глухой и могучий гул. С каждым шагом мальчика гул нарастал, ширился и креп. Плутон тоже, по-видимому, обратил на него внимание. Шевеля тяжелыми ушами, он прислушивался, не обнаруживая, однако, ни страха, ни злобы. Это успокоило Диму, и он продолжал идти по следам.

Гул постепенно терял свою монотонность, стали слышны мощные ритмические вздохи и тяжелые удары.

«Море! — подумал Дима. — Ну конечно, море!»

Начали попадаться небольшие, редко разбросанные глыбы льда, полузасыпанные снегом. Следы шли прямо, по свободному еще пространству, но впереди, совсем уже недалеко, перед торосами, тянулась широкая полоса, густо покрытая ледяными обломками.

«Здесь где-то», — подумал Дима и нетерпеливо, почти бегом бросился вперед.

Еще несколько шагов, и Дима радостно вскрикнул.

Шагах в тридцати, на сравнительно ровной площадке, среди засыпанных снегом ледяных осколков, лежали лыжи — по-видимому, целые и невредимые. Ударившись об один из осколков, они упали набок: правая лыжа висела в воздухе и шелестела бесцельно работающей гусеничной цепью. Левая наружным краем лежала на снегу и выступающими точками гусеничных пластин цеплялась за него. Обе лыжи, скрепленные рамой, безостановочно егозили во всех направлениях, выписывая на снегу и в воздухе смешные, замысловатые фигуры. Казалось, что они танцевали.

При виде столь странного поведения лыж Плутон удивленно залаял. В несколько прыжков Дима настиг лыжи. Ухватившись за раму, он нажал и перевел кнопки управления. Необычайный танец лыж прекратился, и мальчик облегченно и счастливо вздохнул. Он тотчас перевернул лыжи и для полного спокойствия даже встал на них. И едва руки его легли на верхнюю перекладину рамы, а пальцы ощутили под собой кнопки управления, чувство силы и уверенности овладело им. Теперь это его лыжи! Он искал и завоевал их сам, собственными силами, без чьей-либо помощи, преодолев усталость, победив неуверенность и страх. Его уже не пугало одиночество в этой пустыне, потому что и в ней можно было бороться и побеждать.

— Догоняй, Плутоня! — весело крикнул Дима.

Он пустил лыжи в ход и сделал несколько извилистых кругов между ледяными обломками, прислушиваясь к равномерному и однообразному гулу, доносившемуся из-за торосов.

Вдруг этот гул прорезал какой-то странный хриплый лай, глухое мычание, звериный рев. Звуки шли оттуда же, из-за торосов — очевидно, с моря.

Дима резко остановил лыжи и насторожился, приказав Плутону молчать.

«Кто бы это мог быть?» — думал он, с тревогой озираясь вокруг и положив руку на кобуру.

Рев медведя уже был знаком Диме, он был совсем не похож на то, что слышалось сейчас.

Дима посмотрел на ближайший торос. Страх и любопытство боролись в душе мальчика: не пустить ли лучше лыжи на полный ход и скорее уйти отсюда, или взобраться на верх тороса и посмотреть, узнать…

Опять послышались мычание и рев.

Дима решился.

Еще раз приказав Плутону молчать, он позвал его и, дав лыжам малый ход, направился к намеченному торосу. Слабый ветер с моря дул ему в лицо и относил назад шелест лыжных гусениц.

У подножия тороса Дима поставил лыжи в укромное место и вместе с Плутоном тихо полез наверх по неровному склону ледяного холма.

Добравшись до вершины, он осторожно поднял голову и замер от восхищения.

Перед ним открылось широкое угрюмое море, густо усеянное вплоть до горизонта большими плавающими льдинами. Море билось о лед, и тяжелые удары волн далеко разносились глухим и мощным гулом.

Ледяная площадка между торосами и морем была покрыта телами моржей, вплотную лежавших друг возле друга. Дима их сразу узнал. Он видел этих животных и на картинках старых книг, в кинокадрах книфонов, и с палубы «Чапаева».

Огромные темно-бурые и желтовато-бурые туши достигали в длину четырех-пяти метров. Длинные толстые клыки свисали вниз под сравнительно небольшой головой. Одни моржи лежали, опустив на лед головы, повернутые набок из-за непомерной длины клыков. Другие устроились более удобно, положив головы на спины соседей. Стадо, по-видимому, отдыхало. На высоких круглых спинах моржих лежали моржата-сосунки длиною до полутора метров и пестуны — постарше и побольше. Несколько сосунков ползало по телам взрослых моржей, не испытывавших от этого никакого беспокойства и продолжавших безмятежно спать. Лишь один огромный морж, лежавший в стороне, все время высоко поднимал голову и осматривался. Опустив голову на лед, он, видимо, на мгновение засыпал, потом опять поднимался и оглядывался. Это был страж всего стада.

Иногда из воды показывались темные спины и головы со свисающими клыками и приближались к ледяному полю. Высоко поднимаясь из воды и запрокинув головы, вновь прибывшие вонзали клыки в лед и, опираясь на них, пытались влезть на площадку. Но лежавшие у ее края моржи просыпались и хрипло лаяли, видимо, не желая освобождать для пришельцев место в такой тесноте. И тем приходилось долго плыть вдоль льдины, пока удавалось найти свободное место и влезть на лед.

У некоторых плававших моржей виднелись какие-то большие возвышения на спине возле шеи. Дима никак не мог понять, что за горбы. Ему очень хотелось подойти поближе к этим интересным животным и лучше разглядеть их. Стадо лежало мирно, и с ближайшего к нему высокого тороса можно было это сделать в полной безопасности.

Недолго думая, Дима осторожно, еще раз строго приказав Плутону молчать, перебрался через торосистую полосу, отделявшую его от моря, и тихо начал взбираться на последний ледяной вал. Плутон полз на брюхе рядом с мальчиком. Собаке, по-видимому, страшно хотелось залаять. Но палец Димы предостерегающе поднимался, и приходилось молчать.

Вот и гребень торосистой гряды. Дима осторожно приподнял голову над ним и посмотрел вниз с пятиметровой высоты.

Как теперь хорошо видно! И какие тут огромные чудовища — прямо горы мяса и жира! Каждое животное похоже на гигантскую морковь — толстую спереди и суживающуюся к хвосту. Короткий хвост из двух сросшихся ластов лежит на льду плашмя, словно раздвоенный. Грубая, толстая кожа, почти совсем голая, вся в глубоких складках. Короткие и широкие передние ласты у большинства поджаты под туловища, а у иных вывернуты наружу, и на каждом ласте видны сквозь кожу пять длинных, гибких пальцев, соединенных толстой перепонкой. И какие устрашающе безобразные морды! Круглые, выпуклые, как у коровы, глаза, открытые ноздри в виде полумесяца, и под ними на мясистой верхней губе, вздутой над клыками, густые длинные усы из толстых щетин.

Как раз перед Димой, внизу, на небольшом ледяном мысу, оказался сторожевой морж. Совсем близко от него тихо, без плеска, вынырнула из воды голова нового моржа, за ней тотчас же показалась его спина со странным горбом. Дима чуть было громко не рассмеялся: оказалось, что это моржиха со своим детенышем-сосунком на спине. Моржонок плотно прилип к спине матери, крепко обняв ее шею передними ластами. Моржиха с сопением и фырканьем выпустила из легких воздух и, вонзив клыки в край льдины, пыталась взобраться на нее. Но грозное движение вожака, его рев заставили ее быстро отступить и искать другое место для лежки.

Дима посмотрел вниз. Торос под ним изгибался небольшой, но крутой дугой, образуя глубокую, почти круглую ложбину или колодец с высокими отвесными стенами. Открытая сторона колодца была обращена к морю и выходила на ровную ледяную площадку. Вправо от Димы и от входа в колодец площадка была очень узка, и лишь немногие из моржей могли здесь поместиться. А влево от входа площадку сплошь покрывали обломки льда. По-видимому, это место не представлялось привлекательным для ищущих покоя моржей.

У самого входа в колодец, в удобной ямке между обломками льда, неподвижно лежал моржонок-сосунок и сладко спал.

Именно на него часто и, как показалось Диме, с беспокойством оглядывался сторожевой морж.

«Это, наверное, моржиха, а не морж, — подумал Дима, поймав несколько таких взглядов. — Это ее моржонок…»

Дима еще раз с любопытством посмотрел на площадку, покрытую чудовищными тушами, собираясь спуститься с тороса и вернуться к лыжам.

Глава сорок вторая Битва

Вдруг, бросив случайно взгляд налево, на торосистое поле у края льда, Дима обомлел и прижался в страхе лицом ко льду.

С пятиметровой высоты тороса он ясно увидел, как среди обломков и глыб, прижимаясь ко льду и извиваясь, как кошка на охоте, к моржам подполз большой белый медведь. Подальше, на торосистом поле, Дима заметил два маленьких пушистых комочка, прильнувших ко льду и поводивших треугольниками черных точек — носа и двух глаз. Это была знакомая семья — медведица с медвежатами.

Если бы Дима был более знаком с жизнью в Арктике, то, испугавшись, он в то же время изумился бы.

Почти никто из путешественников и исследователей Арктики не имел случая видеть нападение белого медведя на моржа, хотя упорные слухи и легенды об этом широко распространены среди коренного населения и китобойцев полярных стран. Большинство держится того мнения, что медведь, несмотря на свою силу и свирепость, предпочитает обходить стороной моржа, закованного в двойную броню из твердой кожи и толстых пластов жира. Кроме того, это чудовище обладает грозными клыками и отличается смелостью в защите, которая у него немедленно переходит в нападение.

Увидев, что все внимание медведицы направлено на моржей, а его собственная позиция на высоком торосе обеспечивает ему совершенную безопасность, Дима решил остаться и посмотреть, чем окончится эта охота. На всякий случай он вынул из кобуры световой пистолет, а другой рукой обхватил шею Плутона и прижал его к себе.

Медведица медленно и осторожно, то скрываясь за ледяными глыбами, то припадая к снегу, подползала все ближе. Как только моржиха поднимала голову и озиралась, медведица мгновенно приникала ко льду и замирала, прикрывая свой черный нос лапой и неразличимо сливаясь со снегом. Но едва сторож опускал голову, медведица переползала дальше. Все мышцы ее волнообразно и мягко перекатывались под пушистым мехом. Очевидно, сильный голод заставил медведицу пойти на такое рискованное предприятие, как схватка с моржом.

Дима забыл о времени. Вытянувшись в струнку, затаив дыхание, он следил за хитрым и терпеливым хищником. Медведица подбиралась все ближе к подножию тороса, на котором лежал Дима. Она следила все время за сторожевой моржихой, но Диме удалось уловить ее взгляд, брошенный в сторону тороса, и он понял: охота шла на моржонка, спавшего под торосом. Уже только несколько метров отделяло медведицу от намеченной жертвы. Собравшись в огромный комок и подобрав под себя все четыре лапы, медведица с минуту, вытянув узкую голову, покачалась на поджатых лапах, словно приминая снег под собой. И вдруг, как только сторожевая моржиха опустила голову, медведица взвилась невысоко надо льдом, пролетела в воздухе четыре-пять метров, и в следующий миг одним ударом ее лапы моржонок был отброшен, словно мячик, в раскрытый вход колодца. Он успел издать лишь слабый, едва слышный в шуме стада и морского прибоя короткий звук, похожий на блеяние новорожденного ягненка.

Но этот почти неразличимый звук донесся до ушей моржихи. С неожиданной быстротой она повернулась вокруг себя и с яростным ревом заковыляла на изогнутых мягких ластах к месту, где оставила своего детеныша.

Медведица, по-видимому, не ожидала встретить совершенно глухое, замкнутое пространство лишь с одним выходом вместо открытого прохода. Ей пришлось броситься за своей добычей к противоположной стене колодца, схватить труп моржонка в пасть, с тем чтобы вернуться к выходу.

Она не успела этого сделать. Разъяренная моржиха с налитыми кровью глазами, не переставая реветь, предупредила ее и закрыла выход своим массивным телом.

Встревоженное ее ревом стадо мгновенно скользнуло и воду и скрылось в морской пучине.

Две матери — медведица и моржиха — остались друг против друга, с глазу на глаз: одна — в неизмеримом горе при виде жалкого трупа своего детеныша и с жаждой мести за него, другая — в яростном стремлении добыть пищу для себя и своих беспомощных медвежат.

С минуту оба зверя стояли неподвижно, словно изучая друг друга: моржиха непрерывно и оглушительно ревела, медведица с добычей в пасти отыскивала какую-нибудь возможность проскочить мимо врага и ускользнуть из западни.

Но огромная туша моржихи заполняла почти весь проход, а высоко поднятая голова с грозными клыками не позволяла медведице перепрыгнуть через нее с тяжелой добычей в пасти.

И медведица, выпустив труп моржонка и коротко взревев, первая ринулась в бой.

Она сделала небольшой прыжок и нанесла моржихе сокрушительный удар по голове. Этот удар мог бы переломить позвоночник быку. Но голова моржихи лишь слегка качнулась в сторону, а ее огромная туша чуть продвинулась вперед. Тогда мощные, молниеносные удары посыпались на нее со всех сторон, стальные когти вонзались в шею и, цепляясь за глубокие складки кожи, рвали ее.

Ужасный рев зверей далеко разносился по воздуху.

Дима был оглушен этим двойным ревом, он весь трепетал от ужаса, но неодолимое желание не пропустить ничего в этой страшной картине заставило его бессознательно подвинуться ползком к краю ледяного колодца. Плутон тихо скулил, порываясь вскочить и убежать из этого страшного места, но рука Димы крепко обнимала его и не выпускала.

Между тем внизу под градом ударов, обливаясь кровью, моржиха мало помалу, неуклюже и непоколебимо, продвигалась вперед, оттесняя врага к отвесной стене.

Но, выдвинувшись из узкого прохода внутрь колодца, моржиха показала врагу свои передние ласты. И тотчас в медведице заговорил тысячелетний инстинкт, подсказывающий ей особый прием для борьбы с противником.

Неуловимо быстрым, коротким прыжком медведица очутилась сбоку от моржихи и попыталась схватить ее передний ласт. Если бы это ей удалось, то, вцепившись в ласт, одним рывком она опрокинула бы моржиху на бок и сделала бы ее на короткое время беспомощной. Этого было бы достаточно, чтобы огромные клыки медведицы вонзились под нижние челюсти моржихи — в наиболее слабое и уязвимое место всякого моржа. Но окровавленные зубы белой хищницы только лязгнули в воздухе, и она тотчас же отскочила к стене.

Те же тысячелетия выработали у ее врага такой же инстинктивный прием защиты: моржиха моментально поджала ласт под себя, и медведица едва успела спасти свою наклоненную шею от смертельного удара грозных клыков. Опять среди яростного рева на моржиху посыпались удары. Моржиха выносила их, словно бесчувственная, и подвигалась вперед несокрушимо, как танк. Эта безответственность и пассивность в конце концов придали смелости медведице. Словно желая оглушить противника, она издала яростный рев и с силой ударила моржиху по черепу. В то же мгновение медведица скользнула в сторону и повторила нападение на другой ласт.

Но едва медведица протянула пасть к ласту, моржиха с неожиданной для такого грузного и неповоротливого существа быстротой запрокинула голову, мелькнувшие в воздухе полуметровые клыки вонзились в шею медведицы и пригвоздили ее ко льду. Следом за ними на медведицу навалилась и вся полуторатонная туша моржихи.

Послышался громкий хруст сломавшихся позвонков, и все было кончено.

Минуты две, громко сопя, моржиха лежала неподвижно на теле врага, потом с силой вздернула голову и освободила свои окровавленные клыки. Две ужасные раны открылись на затылке медведицы, и кровь красными фонтанами хлынула из них, впитываясь в белый примятый снег.

Не озираясь на труп врага, словно уже забыв о нем и о своих собственных ранах, моржиха тотчас заковыляла к растоптанному, залитому кровью трупу своего детеныша.

С жалобными воплями она обнюхивала его, тихонько подталкивала мордой, словно пытаясь разбудить, кричала и стонала, как человек.

Дима готов был сам заплакать, наблюдая эту сцену.

Долго стонала израненная мать над своим погибшим малышом. Наконец, словно убедившись в бесплодности своих попыток поднять его, она начала тихо толкать окровавленное тело к краю ледяной площадки. Там она обняла труп моржонка ластами, крепко прижала его к себе и, с жалобным ревом бросившись в воду, исчезла в свинцовой пучине.

Дима сполз со своего тороса и, став на ноги, должен был сейчас же присесть на обломок льда. Ноги не держали его, руки тряслись, он никак не мог засунуть пистолет в кобуру. Плутон тоже обнаруживал необычное беспокойство: он бегал вокруг тороса, поднимал голову, внюхиваясь в воздух, и злобно рычал, чуя вблизи запах крови.

Прошло минут пять, прежде чем Дима пришел в себя…

Наконец он поднялся, встал на лыжи и позвал собаку:

— Плутон, домой!

Лыжи быстро понеслись по старым следам.

Дима все оглядывался назад, на молчаливый торос, точно опасаясь, что медведица может встать и броситься в погоню за ним. Лишь когда кончилась полоса разбросанных ледяных обломков, Дима облегченно вздохнул и пустил лыжи на третью скорость. Однако уже через сотню-другую метров он должен был умерить ее, так как Плутону трудно было поспевать за ним.

Чем дальше Дима уходил от моря, тем спокойнее становилось у него на душе. Он не сомневался, что так же, как он сейчас идет по своим следам, он нагонит и вездеход по его широким и глубоким колеям.

Пройдя два-три километра, Дима заметил вдали стену густого молочно-белого тумана, далеко простиравшуюся поперек его пути с запада на восток. Чем ближе он подходил к этой стене, тем больше она его смущала.

«Там и следы можно потерять, — думал он, понемногу замедляя движение лыж. — Что же делать-то? Иван Павлович и Дмитрий Александрович, наверно, ищут меня и найти не могут».

Он беспомощно оглянулся вокруг, не зная, что предпринять. Туманная стена была уже совсем близко; вот и первая, еще редкая и полупрозрачная дымка окружила мальчика. Дальше густые клубы тумана неслись куда-то направо, на восток.

Диме страшно не хотелось углубляться в белесоватую мглу. Ему казалось, что он утонет в ней, затеряется, пропадет. Он уже с трудом различал бегущего рядом Плутона.

Дима резко остановил лыжи: следов уже не было видно.

Что делать? Куда идти?

Заныло в желудке — очень хотелось есть. Дима забыл об этом там, на торосе. Но сейчас голод стал сильнее. Дима вынул остаток шоколада и, честно поделившись с Плутоном, сунул свою долю в рот. Плутон проглотил этот жалкий, хотя и вкусный кусочек, можно сказать, на лету. Облизываясь и оживленно помахивая хвостом, он деликатно отвернулся. Дима знал его повадку: это значило, что Плутон после закуски с удовольствием продолжил бы обед. Но и у Димы от шоколада через минуту осталось лишь приятное воспоминание, и он притворился, что не понимает намека.

Вокруг стоял уже такой густой туман, что дальше вытянутой руки ничего различить было невозможно.

Дима сошел с лыж, опустился на снег и, почти приникнув к нему лицом, старательно разглядывал его поверхность. Следов не было.

Диме стало страшно. Куда же они девались? Он ведь их видел все время, почти до самой остановки, до последней минуты! Дима некоторое время испуганно озирался, потом пополз по снегу вокруг своих лыж. Сзади он нашел только те следы, которые они только что оставили. Дима хотел идти по ним назад. Он, вероятно, только что незаметно свернул в сторону от старых следов… Но, сделав лишь один шаг по своим новым следам, Дима в страхе бросился обратно к лыжам и вцепился в них: он успел заметить, что очертания лыж уже растворяются в тумане, что еще один шаг — и он потеряет их. Дима потянул лыжи за собой и на четвереньках, вглядываясь в снег, пополз обратно по следам. Плутон кружил вокруг него, тоже всматриваясь в снег, обнюхивая его, заигрывал с Димой, рыча и припадая на передние лапы. Это ползание перепуганного мальчика, по-видимому, только забавляло собаку.

Пройдя таким образом десяток метров, Дима в изнеможении опустился на снег… Никаких следов он не нашел. Кругом стояла серо-белая непроницаемая мгла — глухая, слепая и равнодушная. Ни один звук, ни один луч света не проникал сквозь нее, как будто все вымерло вокруг, как будто весь мир исчез, растворился в этом белесоватом киселе и только они одни, Дима с Плутоном, два крохотных живых комочка, остались, брошенные и забытые всеми…

Было от чего заплакать…

И все же надо что-то делать. Не вечно же сидеть здесь и хныкать! Надо идти искать. Но куда девались старые следы? Дима представил себе, как он шел на лыжах от моря. Старые следы тянулись слева от него. Если он в тумане незаметно уклонился влево, то, значит, пересек их. А вернувшись по своим новым следам, он должен был бы опять пересечь старые следы. Но он не пересекал их вторично! Значит, он с самого начала уклонился от них не влево, а вправо! И теперь, вероятно, вернулся к ним. Они должны идти где-то рядом… И до самых торосов у моря они будут идти рядом…

Дима бросился грудью на снег и, пристально вглядываясь в него, таща за собой лыжи, пополз в сторону, сопровождаемый Плутоном.

Через минуту радостный детский смех прозвучал в пустыне.

Дима вскочил на ноги и, держась за лыжи, заплясал от счастья.

Старые следы нашлись!

Только бы теперь не потерять их… Дима присел на корточки и не спускал с них глаз. Он даже положил на следы руку, чтобы держать, не выпускать, не дать им опять скрыться…

Но как идти дальше? Ведь с лыж следов не увидишь!

Дима держал с таким трудом найденные следы буквально в своих руках и не знал, что с ними делать. Радость от находки тускнела, гордиться, выходит, пока еще было нечем.

Мальчик сидел, понурив голову. Опять возвращались страх и безнадежность.

Вдруг Дима резко вскочил, испугав спокойно сидевшего рядом Плутона, потом так же быстро опять присел возле двойной линии следов и, показывая на них, крикнул:

— Плутон, сюда! Смотри! Домой, Плутон! Домой!

Скучавшая от безделья собака оживилась, вскочила и, помахивая хвостом, то вопросительно взглядывая на Диму, то опуская голову к следам, забегала взад и вперед рядом с ними.

Дима достал носовой платок, разорвал его на узкие полоски и связал их. Получилась достаточно длинная белая бечевка. Дима привязал один конец ее к ошейнику Плутона, другой взял в руки и встал на лыжи.

— Домой, Плутон! Домой! Ищи!

Плутон с минуту постоял, точно в раздумье, потом, повернувшись, громко залаял и рванулся вдоль старых лыжных следов, чуть не оборвав бечевку.

Дима едва успел включить в лыжи ток и пустить их вслед за собакой.

Он мчался так, полный уверенности в своем Плутоне, досадуя на себя за то, что раньше не подумал о нем. Теперь скоро, совсем скоро он домчится до следов вездехода…

А дальше что? Дима прогнал эту смутную, тревожную мысль. Там видно будет… Было так приятно мчаться вперед! Дима даже зажмурил глаза — от этого удовольствие только увеличилось. В самом деле, для чего ему теперь глаза? Все равно ничего не увидишь — ни внизу, на снегу, ни впереди, ни по сторонам…

Лыжи чуть качнулись на бегу, Дима машинально раскрыл глаза и вне себя от ужаса вскрикнул:

— Назад! Назад, Плутон! Ко мне!

В поредевшем и как будто посветлевшем тумане, окруженный слабым странным сиянием, в десяти шагах от него, прямо на пути, неподвижно стоял огромный медведь.

Он стоял боком к Диме, опустив узкую вытянутую голову, как будто рассматривая на снегу старые лыжные следы.

С помутившимся сознанием, стуча зубами от страха, Дима попытался высвободить из лыж ноги и достать из кобуры пистолет. И все время хриплым шепотом повторял:

— Ко мне… Ко мне, Плутон…

Все это длилось лишь одно мгновение: освободив ногу, Дима зацепился за лыжу и свалился на снег; проклятая кобура наконец раскрылась, и пистолет очутился в руке. Плутон, помахивая хвостом, подбежал к Диме, а медведь…

Медведь вдруг раскинул в воздухе исполинские крылья, сделал несколько мощных взмахов и, превратившись в крохотную чайку, со свистом пронесся низко, почти над головой Димы, и скрылся в тумане…

Приподнявшись на руках, с запрокинутой головой и раскрытым от изумления ртом, Дима бессмысленно следил за полетом необычайной птицы.

Воспользовавшись удобным случаем, Плутон не замедлил лизнуть Диму в щеку. Дима медленно поднял отяжелевшую руку, обнял шею Плутона и прошептал:

— Плутонушка… Что же это?… Что же это такое?

Прошло несколько минут, пока Дима наконец пришел в себя. Он тяжело поднялся со льда, встал на лыжи и слабо крикнул:

— Домой, Плутон… Домой… Ищи… Ищи…

И вновь зашелестели и, чуть позвякивая, понеслись лыжи вслед за Плутоном.

Туман в самом деле разрежался.

Скоро можно было, хотя и неясно, различать старые следы лыж. Но Плутон бежал не по ним, а рядом, по своим и Диминым следам, которые они оставили еще тогда, когда преследовали убегавшие лыжи. Их запах был надежнее, он нес с собой напоминание о привычном, живом — о доме, куда приказал бежать маленький хозяин…

Туман разрежался, но в потрясенном мозгу Димы он все еще оставался темным и густым. Слабые мысли мелькали, как во сне:

«Что же это было? Что я, с ума сошел? Ведь я же видел… Что же это такое?…»

Все больше и больше светлело. Лыжи ровно и быстро шли за Плутоном, который уже совсем стал ясно виден.

Внезапно в воздухе прогремел выстрел. За ним другой. Дима встрепенулся и звонко крикнул:

— Вперед, Плутон! Вперед! Это наши!

Все было моментально забыто, все осталось позади.

— Вперед, Плутон! Наши! Наши! Ура!

С громовым лаем, распластываясь над льдом, словно на крыльях, летел вперед Плутон.

И вдруг туман остался позади, как упавший занавес, и неожиданное солнце, и нежно-голубое небо с редкими светлыми облачками, и усыпанная сверкающими бриллиантами снежная равнина — все бросилось Диме в глаза и ослепило его.

А издали навстречу бежали две маленькие черные фигурки, резко очерченные на фоне этого светлого, радостного мира, и стреляли, непрерывно, оглушительно, по-праздничному стреляли.

Глава сорок третья Вечное, неповторимое…

Вездеход, словно корабль в бурю, то проваливался между застывшими ледяными волнами, то тяжело поднимался на них.

Под ярким солнцем сверканье снега и льда резало глаза, но через поляризованные стекла окон, рассеивающие ослепительные отблески лучей, в кабину проникал мягкий, приятный свет.

По лицу Ивана Павловича видно было, как он устал от непрерывного напряжения.

«Да и волнения из-за мальчика немало стоили ему здоровья, — думал Комаров, поглядывая на Диму, крепко спавшего на верхней койке. — А сколько пришлось пережить самому мальчику!»

Майор усмехнулся и покачал головой. Теперь даже Иван Павлович завидует Диме. Шутка ли — видеть бой медведя с моржом! Столько лет работать в Арктике и ни разу не быть свидетелем такой редкой схватки. Мальчик показал сметку при поисках следов, пропавших в тумане. Это очень приятно. Молодец!

Майор встал и, держась за петли, подвешенные под крышей кабины, подошел к креслу водителя.

— Будет вам, Иван Павлович, — сказал он. — Вы скоро совсем из сил выбьетесь. Или остановите на часок-другой машину и отдохните, или пустите меня в кресло и извольте учить.

Иван Павлович устало улыбнулся.

— Нет, Дмитрий Александрович, здесь не место для ученья. Я думаю, торосы сейчас кончатся, и мы выйдем либо к морю, либо на ровное поле. Там остановимся, и я покажу вам, как управлять машиной. И в самом деле, вам следует научиться этому… Мало ли что может случиться!..

Иван Павлович оказался прав. Через полчаса с высокого перевала они увидели за широкой снежной равниной темную полосу воды с играющими на ней яркими солнечными бликами и голубовато-белыми комками. Это было долгожданное море с плавающими льдинами.

Вездеход, выбравшись из торосистых теснин, вышел на ровное поле и вскоре приблизился к кромке льда.

Проснувшись, зевнул и сладко потянулся Дима. В ответ послышался протяжный зевок Плутона, спавшего у выходной двери, возле скафандров, стоящих там, как рыцари на страже. Иван Павлович решил, что скафандры должны быть именно здесь, у выхода, в собранном виде, готовые к употреблению в случае экстренной надобности.

— Проснулся, герой? — спросил Иван Павлович, выключив моторы и вставая. — Отдохнул? Хорошо поспал?

— Отлично, Иван Павлович! — бодро ответил Дима. — Почему мы остановились? Приехали?

— Приехали к самому синему морю. Пойдем смотреть его. Майор открыл выходную дверь и первым ступил на лед.

— Какая красота! — проговорил он.

— Ой, как красиво! — восхищенно воскликнул Дима, спускаясь со ступенек. — Что это, Дмитрий Александрович? Иван Павлович?… Сколько радуг, сколько солнц… А! Вспомнил! Вспомнил! Это гало,[65] правда?

Солнце стояло еще довольно высоко над горизонтом, но уже заметно склонялось к западу. Но настоящее солнце не сразу можно было найти среди хоровода его радужных подобий, блиставших на небосклоне. Настоящее солнце концентрически окружали два радужных кольца: одно, поуже — внутреннее, другое, более широкое — внешнее. Обращенные к солнцу стороны колец были окрашены в густой красный цвет, который постепенно и нежно сменялся всеми красками спектра до голубоватого, незаметно сливавшегося с небом. Две белые полосы крестом пересекали и солнце и радужные кольца вокруг него: одна, с запада, поднималась через солнце к зениту, теряясь в синем небе, другая тоже шла через солнце, параллельно горизонту. Шесть нежно окрашенных во все цвета радуги ложных солнц стояли в точках пересечения белых полос с окружающими настоящее солнце радужными кругами. От каждого ложного солнца тоже отходили небольшие ярко-радужные дуги.

Радуги, радуги, радуги… Всюду, куда ни бросишь взгляд, видишь перед собой геометрическое сплетение радуг — больших и маленьких, широких, как флаги, и узких как ленты…

Вся западная половина неба была полна такого великолепия и богатства красок, что даже видавший виды Иван Павлович стоял, пораженный этим зрелищем.

— Такое гало не часто увидишь, — сказал наконец моряк. — Чаще всего бывает по одному бледному радужному кольцу вокруг солнца да по одному ложному солнцу с боков. Фу, даже шея онемела!.. Во всяком случае, дорогие товарищи, поздравить нам себя не с чем.

— Почему так? — спросил майор.

— Примета такая. Гало почти всегда предшествует циклонам или антициклонам. Ждите шторма.

— М-да… Приятного мало, — проговорил майор.

— А отчего они появляются, эти гало? — спросил Дима.

— А очень просто, товарищ полярник. Мороз крепчает, день ясный, и солнце стоит невысоко над горизонтом. Стало быть, солнечные лучи проходят на пути к нашему глазу сквозь нижние слои воздуха, где больше всего мельчайших кристалликов льда. А каждый ледяной кристаллик — это призма, которая преломляет белый солнечный луч, разлагает его на все составные цвета и образует радугу.

— Да, да! — живо подхватил Дима. — Это как всякая треугольная стеклянная призма. И на стене и на полу получается радуга, если перехватить призмой солнечный лучик между щелкой в закрытом окне и стенкой.

— Вот-вот… Ну что же, Дмитрий Александрович, — обратился Иван Павлович к майору, — давайте решать: останемся здесь на ночь или пойдем дальше?

— Что? — не сразу пришел в себя майор. — Ах, да… Ну что же… Как хотите. Мне только кажется, что вам следовало бы отдохнуть.

— Пустяки, — махнул рукой Иван Павлович. — Мне нужно было только размяться после неподвижного сиденья в кресле. Поедем! Используем погодку. Завтра кто знает, какая будет… Солнышко еще часа три посветит, а в сумерки остановимся на ночлег.

Вездеход быстро пошел на юг. Справа шумело море, а слева тянулись торосистые поля. Путешественников долго сопровождало роскошное гало, пока наконец машина не повернула на юго-восток, и гало скрылось за высокими хребтами торосов.

В кресле водителя сидел Комаров, а Иван Павлович показывал ему, как и в каких случаях пользоваться кнопками и рычажками доски управления.

— Все это очень просто, Дмитрий Александрович. Надо только запомнить, для чего предназначены каждая кнопка и рычажок, и потренироваться, чтобы быстро находить их.

— Да, — улыбнулся Комаров. — Боюсь только, что потренироваться-то я и не успею. Дела ждут, Иван Павлович. Дела, не терпящие отлагательства. Хочу надеяться, что нас быстро разыщут и мы вырвемся отсюда.

— Понимаю, понимаю, Дмитрий Александрович, — почему-то понизив голос, проговорил Иван Павлович. — От всей души желаю этого. А теперь позвольте сменить вас. А то мы слишком медленно идем, и время уходит.

— Вот и тренируйся с вами! — рассмеялся майор, уступая место Ивану Павловичу. — Очень вы жадный…

Дима играл с Плутоном, поглядывая на Ивана Павловича. Когда Комаров оставил моряка одного и направился в «кухню» готовить ужин, Дима подошел к креслу, оглянулся и, наклонившись к Ивану Павловичу, тихо и горячо заговорил:

— Иван Павлович… Вы мне правду скажите… Вы, наверное, думаете, что это мне со страху показалось. Ну, честное пионерское, я видел медведя, как вас сейчас вижу! А вы говорите — мираж…

Иван Павлович с чуть заметной усмешкой посмотрел искоса на Диму.

— Ну, что ты, братец, за чудак такой! — тоже тихо ответил он. — Зачем мне тебе неправду говорить? Честное слово полярника — это был мираж. Такая же примерно история, как сейчас вот с этим гало. Только здесь причина в ледяных кристалликах, а там — в мельчайших капельках воды, плавающих в воздухе и образующих туман. Такое же преломление лучей. Этих случаев бывает много в Арктике. Простой камень превращается в избушку. Идешь-идешь в тумане к такой избушке и ничего, кроме камня, не находишь. А то, бывает, плывешь на шлюпке среди льдов, и вдруг вырастает перед тобой ледяная отвесная стена. Шапка валится с головы, когда хочешь посмотреть, какой она высоты. Подъедешь поближе — оказывается, просто отвесный край ледяного поля. И всего-то он в метр высоты над водой. А тебе вот чайка показалась медведем. Все это — миражи, обманы зрения. А ну-ка, погоди… Здесь, пожалуй, трудновато будет пройти машине, торосы почти к самому краю льда подошли. Неужели возвращаться придется?

Иван Павлович застопорил вездеход.

Все трое в сопровождении Плутона вышли из кабины. Иван Павлович стал вымерять шагами узкую полосу, отделявшую торос от края льда.

— Попробуем! — закричал он, стоя на мыске, который выдавался в море. — Авось, пройдем. Места, кажется, хватит.

Вездеход, сильно кренясь, тронулся в путь.

В непрерывной качке, продвигаясь по торосистому полю, машина вышла на ровную площадку, окаймленную со всех сторон торосами. Уже в густых сумерках остановились на ночлег.

У майора к этому времени был готов ужин. Под мягким светом лампы все сели за стол. Дима предварительно накормил Плутона. Об этом он никогда не забывал, как бы ни был голоден сам.

За столом не было обычных разговоров и оживления. Все чувствовали себя очень утомленными долгим, полным треволнений и работы днем и мечтали о койке, отдыхе и сне.

Со слипающимися глазами, выключив ток в своем костюме, Дима собирался раздеться, когда Иван Павлович, готовясь запереть дверь, выглянул наружу и вдруг крикнул:

— Дима! Скорее сюда! Гляди!

Дима в два прыжка был у двери и просунул голову наружу:

— Что? Где?

Иван Павлович молча протянул руку к югу.

Там, в темном небе, усеянном крупными звездами, сверкали пучки бледных тонких, как нити, лучей, а на самом горизонте спокойно лежала узкая световая полоса, на которую Дима сначала не обратил внимания.

Вдруг эта полоса взвилась вверх и приплюснутой дугой разостлалась по небосводу, соединяя восток с западом. Сквозь нее начали проскакивать волны света, отдельные лучи доходили до самого зенита. На мгновение картина застыла, потом с востока на запад быстро понеслись световые волны, края ленты загорелись ярким зеленым и красным светом и заплясали вверх и вниз. Все стремительней выскакивали вверх лучи, все ближе подбирались к магнитному полюсу, в юго-западной стороне небосклона. Все пришло в движение: лучи, скрещиваясь, обгоняли, перекрывали друг друга. Это были уже не отдельные лучи, а целые пучки. Загоревшись одновременно, они в дикой гонке неслись по небосводу. Вот они уже достигли полюса, и все вокруг него заиграло. Со всех сторон посыпались тысячи лучей. Где они возникли? Откуда бегут? Сверху или снизу? Кто сможет отгадать, уловить это!

Мороз пробирался под давно остывший костюм Димы. Его голые руки окоченели, и он бессознательно спрятал их себе под мышки. Мальчик ничего не слышал, не чувствовал, он только смотрел и смотрел. Он даже не почувствовал, как кто-то надел на его голову шлем и сунул ему перчатки.

Все стояли в молчании, невольно прислушиваясь. Казалось немыслимым, что такое зрелище может протекать беззвучно, без хотя бы отдаленного грохота столкновений, взрыва разрядов.

Но кругом стояла мертвая тишина. Вся ледяная равнина окрасилась каким-то волшебным светом. На снегу отражались радужные лучи, точно по нему были рассыпаны алмазы, рубины, изумруды.

Но вот все поблекло. Сияние исчезло с такой же быстротой, как появилось. Только на севере еще сохранилась тусклая лента, по которой медленно проскакивали волны света. Надо льдом расстилалось темное покрывало ночи, и исчезнувшие было звезды вновь бледно и робко сверкали на небе.

— Ну, вот и все! — послышался голос Ивана Павловича. — Представление окончилось. Спать пора.

Комаров, до сих не проронивший ни слова, потрепал заиндевевшее плечо Димы и молча повлек его к вездеходу.

— Что же это, Дима? — воскликнул он вдруг. — Да ведь в твоем костюме тока нет! Что же ты стоишь? Замерзнуть можно!

И, подхватив мальчика под мышки, он с размаху поставил его на ступеньки и втолкнул в кабину.

Глава сорок четвертая Последний день на льдине

Ночью ветер усилился, и к утру шторм разыгрался не на шутку. Иван Павлович несколько раз просыпался, подходил к окну и тревожно прислушивался к свисту и вою бури, к грохоту моря, скрытого за торосами, к глухим ударам, доносившимся из-подо льда. Каждый раз вместе с ним поднимался со своего места Плутон. Опираясь передними лапами на диван, он стоял рядом с Иваном Павловичем и то всматривался в темную ночь за окном, то вопросительно поглядывал на моряка. Иван Павлович гладил Плутона по могучей шее и тихо спрашивал:

— Что, брат, и тебе не спится? Ничего, авось обойдется.

Плутон тихонько шевелил хвостом и спускался на пол, словно успокоенный.

Утро возникло серое, безрадостное. Едва позавтракав, Иван Павлович принялся осматривать скафандры. Он тщательно проверял аккумуляторы, запасы пищи, патроны с жидким кислородом и поглотители углекислоты.

— Что это вы заинтересовались скафандрами, Иван Павлович? — спросил майор: скафандры, по уговору, были на его ответственности, и он следил за их состоянием. — Вас беспокоит шторм?

— Надо быть наготове, Дмитрий Александрович, — ответил Иван Павлович. — Такие штормы редко проходят благополучно для больших ледяных полей…

Он раскрыл шкаф с продовольствием и вместе с Комаровым вытащил из него большой ящик в чехле из плотной ткани. На верхней стороне ящика виднелась белая головка, навинченная на маленькую трубку. Иван Павлович отвинтил головку и, укрепив на конце трубки небольшой воздушный насос, начал нагнетать воздух под ткань. Ткань быстро вздувалась, и вскоре ящик оказался в круглом воздушном шаре, похожем на большой мяч.

— Ну, теперь мы, насколько возможно, готовы, — сказал Иван Павлович, снимая насос с трубки и сейчас же завинчивая головку. — Значит, уговорились, Дмитрий Александрович? По первому моему сигналу тревоги…

— Хорошо, хорошо, Иван Павлович, будьте спокойны. Мы с Димой твердо знаем свои обязанности на случай аврала.

— Надо бы Диму разбудить, да жаль. Очень уж крепко спит.

— Вы хотите увести машину отсюда?

— Да, это необходимо. Нельзя оставлять ее слишком близко к морю. Кроме того, при такой погоде хотелось бы быть поближе к нашему складу…

— Ну, тогда делать нечего. Садитесь в кресло, а я разбужу Диму.

Через несколько минут вездеход тронулся в путь, а Дима был одет и сел завтракать.

Машина, покачиваясь, медленно и осторожно пробиралась по неровному полю на северо-восток. Ветер иногда словно подгонял ее, потом вдруг нападал сбоку, грозя свалить со склона, ревел и свистел, поднимая с торосистых вершин облака снежной пыли.

Вскоре вездеход вышел на ровное поле. Стали попадаться трещины во льду, то едва заметные, вьющиеся черными змейками, то пошире, с открывавшейся внизу водой. Машина легко переходила через них, все более ускоряя ход.

Одна из трещин неожиданно, на глазах у Ивана Павловича, начала быстро расширяться, и когда машина на полном ходу приблизилась к ней, трещина достигла уже более двух метров в ширину.

Не замедляя хода, Иван Павлович нажал кнопку на доске управления.

Стоявший на своем посту, у двери возле скафандров, Комаров увидел через дальнее окно кабины, что две широкие толстые лыжи, обычно поднятые кверху по обеим сторонам двери, вдруг с громким пощелкиванием опустились верхними концами вниз и легли на лед, далеко простираясь позади вездехода.

Передняя часть машины уже нависла над водой, но кормовая, более тяжелая часть, перевешивая, не давала передней упасть носом в воду.

Трещина продолжала расширяться, и ее противоположный край довольно быстро отходил, однако вездеход двигался быстрей. Выровняв горизонтальную носовую часть цепей, машина настигла наконец край льда и вцепилась в него, работая острыми ребрами пластин.

Вдруг корма вездехода сорвалась с края льда и скользнула вниз, к воде. В следующее мгновение она грузно колыхнулась и повисла над пустотой, задержавшись на мощных упругих лыжах. Они были так надежно закреплены на задней оси, что, лишь слегка пружиня и сгибаясь, отлично выдержали тяжесть машины.

Носовые части гусениц, все дальше выходя на лед, вскоре быстро вынесли на него вездеход по ту сторону трещины, хотя концы лыж еще тащились далеко позади, а ширина трещины за время перехода значительно увеличилась.

Выйдя на лед и подняв лыжи на место, вездеход устремился в прежнем направлении по ровному полю.

Вскоре пошел густой снег. Ветер с ревом кружил его, бросал в окна; все впереди затянулось белой мятущейся мглой, дорога стала едва различимой.

Началась пурга.

Иван Павлович убавил ход машины. Вездеход, словно ощупью, осторожно продвигался вперед. Трещины встречались все чаще. Некоторые, уже широко разошедшиеся, вдруг начинали быстро смыкаться, и Иван Павлович, немного подождав, переводил через них машину, не прибегая к помощи лыж.

Моряк становился все озабоченнее.

Остановив вездеход перед одной из таких смыкающихся трещин, Иван Павлович минуту словно прислушивался к чему-то сквозь свист и вой пурги, потом повернулся и движением головы подозвал к себе майора. Тот быстро подошел, обеспокоенный тревожным выражением лица Ивана Павловича.

— Прислушайтесь внимательно, Дмитрий Александрович! — почти прокричал Иван Павлович сквозь рев ветра. — Вы ничего не чувствуете под ногами?

— Под ногами? — переспросил Комаров и, сосредоточенно помолчав, воскликнул — Машина качается!

Иван Павлович кивнул головой.

— Дела неважные, — сказал он. — Морская зыбь уже докатилась сюда. Шторм быстро разбивает ледяное поле на части. Не знаю, доберемся ли мы до нашей базы… А если и доберемся — благополучно ли там…

Трещина тем временем почти сомкнулась, и Иван Павлович поспешил перевести через нее машину. Но едва вездеход очутился по ту сторону трещины, как лед под ним круто накренился, и машина медленно поползла назад, к трещине.

Комаров схватился за кресло.

— Ой, что это? — громко вскрикнул Дима, цепляясь за диван, на котором занимался упаковкой боевых припасов и подвязыванием их к ружьям и пистолетам.

— Видите? — сказал Иван Павлович, давая полный ход вперед и сбрасывая задние лыжи на лед. — Уже мелкие льдины встречаются. Впереди, вероятно, открылось широкое разводье.

Льдина выровнялась под быстро удаляющимся от трещины вездеходом. Теперь уже явственно чувствовалось ее равномерное покачивание под машиной. Но еще через минуту, когда вездеход, очевидно, перешел середину льдины, она опять стала крениться под ним, и Иван Павлович вынужден был вновь уменьшить обороты моторов. Вездеход медленно подползал к невидимому за снежным ураганом краю льдины.

Наконец перед вездеходом открылось широкое разводье. Его противоположный ледяной берег нельзя было различить. На темной свинцовой поверхности воды беспорядочно толклась высокая зыбь. В снежной мгле то и дело показывались и исчезали, качаясь на взволнованной воде небольшие обломки льда.

— Придется переплывать, — сказал Иван Павлович, пристально всматриваясь вперед и готовясь включить моторы.

— Не лучше ли обойти разводье? — спросил майор, которому тоже, видимо, не улыбалось плыть в такое волнение по каналу неведомой ширины.

— Неизвестно, сколько времени придется обходить его. Судя по ширине, и длина разводья очень велика. А за ним, на севере, наш склад. Надо спешить. Ну, пошли… Проверьте, Дмитрий Александрович, хорошо ли задраена дверь.

Удостоверившись, что все в порядке, Иван Павлович осторожно повел машину к краю льдины, опускающемуся все ниже. Вездеход почти незаметно сошел в полынью. Заработал гребной винт, и машина понеслась по воде.

Волны начали хлестать в окна, заволакивая их светло-зеленой кисеей. Носовая часть кабины то и дело зарывалась в воду.

Только что оставленная льдина скрылась из виду за крутящейся стеной снега. Ветер яростно выл, словно преследуя машину. Высокая волна вдруг поднялась перед правыми окнами, остервенело бросилась на вездеход и с злобным шипением перекатилась через крышу.

Еще через минуту совершенно неожиданно перед кабиной возникла из снежной мглы высокая ледяная стена из торосов, почти отвесно спускавшаяся к воде. Очевидно, льдина отделилась от ледяного поля непосредственно по линии торосистой гряды. Взобраться на нее прямо из воды было совершенно немыслимо.

Едва успев избегнуть столкновения, Иван Павлович круто повернул вездеход налево и повел его вдоль ледяной стены, выискивая в ней мало-мальски подходящий пологий подъем. Шторм шел с запада, приходилось идти против ветра.

Различить что-нибудь впереди было необычайно трудно, но Иван Павлович все же заметил, что ледяная стена непрерывно настойчиво налезает на вездеход справа. Уже несколько раз Иван Павлович отводил машину от стены до предела видимости, но через несколько минут льдина неизменно приближалась.

«Что бы это значило? — с беспокойством думал Иван Павлович, вновь отводя вездеход в сторону. — Ветер нас прижимает или разводье опять смыкается?»

Он все чаще вглядывался через смотровое стекло налево, на юг, опасаясь увидеть сквозь мглу оставленную вездеходом льдину, и вдруг заметил, что машину стало меньше качать, а волны и брызги перестали заливать смотровое окно.

«Смыкается!.. — с упавшим сердцем заключил Иван Павлович. — Что же делать? Пройду еще немного. Ясно, льдину кружит…»

Оставалась крохотная надежда на то, что все же удастся найти в этой проклятой стене какую-нибудь лазейку и взобраться на лед с северной стороны разводья. На севере склад — пища, одежда, аккумуляторы… Страшно остаться отрезанными от всего, без запасов на голой, пустынной льдине!

Пурга продолжала неистовствовать над кабиной, проносясь вверху; внизу, между льдинами, было как будто тише. Вездеход медленно шел против ветра и волны.

Сосредоточенно наблюдая за краем правой льдины, напрасно выискивая в ее безнадежной и неприступной высоте место для подъема, Иван Павлович на короткое время забыл о южной стороне разводья.

— Внимание! — раздался вдруг голос майора. — Торосы слева!

Один быстрый взгляд раскрыл Ивану Павловичу всю опасность положения. Сквозь снежную крутящуюся мглу он увидел совсем близко южный край быстро смыкающегося разводья и высокую, такую же неприступную кайму торосов, круто спускающихся к воде.

«Попался!.. — мелькнуло у Ивана Павловича в голове. — Успеть бы только развернуться…»

Он резко повернул вездеход налево, но машина при встречном и боковом сносившем ветре плохо слушалась руля.

Через минуту вездеход уткнулся носовыми частями гусениц в южный ледяной берег разводья. Высоко поднятые носовые пластины гусениц отчаянно царапали почти отвесную стену льда, гребной винт, пущенный на максимальное число оборотов, гнал их из воды на лед.

Все напрасно. Это была непосильная для машины задача.

— Льдина напирает сзади! — опять послышался спокойный голос майора.

Недовольно морщась, он погладил шершавый подбородок (отточенный нож Ивана Павловича приносил одни страдания) и тихо сказал стоявшему рядом Диме:

— Приготовься к выгрузке… проверь свой костюм… Живей, живей… поторапливайся… — И, бросив взгляд через окно, повернулся к Ивану Павловичу — Льдина над кормой!

Раздался громкий треск, немедленно перешедший в пронзительный скрежет, визг и стоны. Гусеницы беспомощно замерли на ледяной стене впереди, заглох винт, выключенный Иваном Павловичем.

Тотчас же из носовой части кабины послышалась команда:

— На лед! Выгружаться!

Одно нажатие кнопки, и дверь распахнулась. Ветер с тучей снега ворвался в кабину.

Буроватая стена торосов на северной льдине поднималась в двух-трех метрах от края, освобождая небольшую площадку. Кормовая часть гусениц упиралась в лед ниже ее.

Дверь от шкафа с продовольствием, быстро снятая Комаровым, легла на лед.

— Дима, выходи с Плутоном!

Дима был уже наготове. Со связкой легких ружей, взволнованный, немного испуганный, он быстро перешел на крохотную площадку под торосом. За ним последовал Плутон, навьюченный пакетами с боевыми припасами и портативной палаткой.

Вездеход еще держался, стиснутый льдинами. Он весь дрожал под их напором. Жалобный визг и скрежет больно отдавались в сердцах его пассажиров. Сминались гусеницы, лед приблизился почти вплотную к выходной двери кабины.

Майор уже выбросил на ледяную площадку скафандры, лыжи, утварь, ящик с аккумуляторами, поданный ему Иваном Павловичем.

Пользуясь лишними минутами, которые дарила им стойкость машины, Иван Павлович и Комаров перебросили на лед груду меховых одежд и два ящика с продовольствием.

Сзади послышался угрожающий треск. Смотровое окно, вогнутое чудовищным натиском ледяного бугра, разлетелось в куски. Вслед за ним носовая стена кабины упала.

Вездеход начал оседать кормой в воду.

— На лед, Дмитрий Александрович! — крикнул Иван Павлович.

Они едва успели вскочить на площадку, как машина, царапая лед ребрами пластин, начала медленно погружаться в воду. Еще мучительно долгая минута — и вода хлынула потоком в раскрытую дверь кабины.

Все круче оседая на корму, вездеход скользнул вниз и исчез в пучине.

Его бывшие пассажиры, сбившись в тесную кучку, молча стояли на краю площадки, провожая его взором.

Пурга с воем налетала, словно пытаясь и их сбросить в пучину, густой снег заметал разбросанные на льду вещи…

Потерпевшим аварию удалось разбить палатку. В ней было очень тесно. Ярко горела висевшая под крышей электрическая лампочка. Против входа сидел на груде мехов Дима и допивал кофе. Возле него справа от входа, опираясь на локоть, полулежал на разостланной меховой одежде Иван Павлович. В середине палатки излучала тепло электроплитка. Небольшое свободное пространство слева от завешенного входа было местом Комарова; сейчас оно пустовало.

Плутон свернулся у входа, у приподнятой, как порог, полосы материи, выстилавшей пол палатки. Ноги Ивана Павловича касались собаки и, очевидно, беспокоили ее. Кроме того, из-под входного полога дуло, и Плутон с недовольным видом встал, направляясь к свободному месту майора. Повертевшись, он улегся, свернулся калачом и вновь задремал.

Снаружи, за крохотным оконцем, кружился снег и робко проглядывал мутный рассвет. Ветер яростно сотрясал палатку, словно силясь сорвать ее с места и унести с собой. Иногда его порывы были настолько сильны, что Дима невольно хватался за петли на стальных ребрах палатки.

Под входное полотнище просунулась рука в перчатке и изнутри отстегнула его. Полотнище открылось, и, стряхивая с себя на ходу снег, низко согнувшись, в палатку вошел майор.

— Ну что, Дмитрий Александрович? — живо спросил Иван Павлович.

— Ничего не видно, — застегивая полотнище, ответил Комаров. — С трудом дополз до перевала. Снег, снег и снег… Сколько он еще будет валить? Знаете, Иван Павлович… не знаю, верить себе или нет, но временами, когда ветер на минуту стихал, мне слышался с севера какой-то ровный, грохочущий гул. Не открытое ли море там?

Комаров присел на корточки перед плиткой и налил из кофейника горячего кофе.

Иван Павлович, сосредоточенно глядя на майора, спросил:

— Значит, и вы это расслышали? Меня всю ночь тревожил этот гул. Если там, на севере, действительно открытое море, то дело плохо. Это значило бы, что к нашему главному складу нам уже не пробраться, если даже он еще существует…

— Вы хотите сказать, что он затонул? — спросил майор.

— Или его унесло вместе с отделившейся частью ледяного поля… — ответил Иван Павлович. — Для нас это, в сущности, безразлично.

Уже трое суток пурга держала в плену на обломке ледяного поля небольшой отряд с потерпевшего крушение вездехода. Медленно тянулись часы, пурга не унималась, и, казалось, ярость ее все возрастала, грозя разрушить и это последнее ледяное убежище маленького отряда.

Майор и Иван Павлович долго молчали.

Наконец Комаров встряхнулся и сделал глоток из стакана.

— Что же, по-вашему, надо теперь делать, Иван Павлович?

— Думаю, что ждать, пока затихнет шторм, — это напрасная трата времени. Часы нашей льдины, очевидно, тоже сочтены. Того и гляди, она развалится под нами, и именно тогда, когда мы этого ожидать не будем. Предлагаю немедленно отчаливать отсюда.

Майор поставил возле себя недопитый стакан, минуту помолчал и тихо спросил:

— Куда, Иван Павлович?

— К Северной земле. В пролив Шокальского, к поселку Мыс Оловянный.

— Как? Каким путем?

— Под водой.

— В скафандрах?

— Да. Надо решиться! — твердо заявил Иван Павлович. — Все равно в такую пургу никакой самолет нас не отыщет, если и начались розыски. А пурга, вероятно, не скоро прекратится. В полдень посветлеет. Я постараюсь определить наши координаты и еще раз проверить, что делается на севере. Если там действительно открытое море, то сейчас же начнем готовиться в путь. Через восемь-девять часов мы будем на земле.

— На Северной Земле?! — воскликнул вдруг Дима. — На острове Комсомолец?…

И замолчал, в замешательстве прикусив губу. Иван Павлович и Комаров удивленно взглянули на мальчика.

— Да, на острове Комсомолец, — сказал Иван Павлович. — А что?

— Нет… я так… — не поднимая глаз, пробормотал Дима. — Их же там три больших острова.

— Да, да, — подтвердил Иван Павлович и, занятый своими мыслями, продолжал, обращаясь к майору — Так вот мое мнение, Дмитрий Александрович. А вы что скажете?

Комаров как-то нехотя отвел пристальный взгляд от Димы и медленно проговорил:

— Тем же путем, под водой, мы могли бы добраться к шахте номер шесть?

Иван Павлович не сразу ответил. Он внимательно посмотрел на майора и сказал:

— Можно. Но это потребует втрое больше времени, учитывая и несколько остановок на льду для отдыха и необходимость астрономических наблюдений. Тяжеленько будет для мальчика.

— Та-ак… — протянул майор и провел несколько раз рукой по подбородку. — Не забывайте, дорогой Иван Павлович, что на шахте меня, если можно так выразиться, ждет не дождется Коновалов. Боюсь, долго ждать он не будет и что-нибудь натворит. И еще имейте в виду, что Диму там ждет, в беспокойстве и, может быть, в отчаянии, его отец…

Но Дима вдруг побледнел, потом вспыхнул и закричал:

— Нет, нет! Это неправда! Это я так… Мне сказали Березин и Георгий Николаевич, что если я не буду так говорить, то меня вернут в Москву… Я хотел в Арктику… Мне было очень нужно в Арктику. Здесь, где-то на острове Комсомолец, пропал мой брат Валя… Я хотел искать его на острове… А они велели мне назваться другим именем и даже удостоверение дали.

Майор и Иван Павлович изумленно переглянулись.

— Постой… Постой… — проговорил, растерявшись, Иван Павлович. — Какое удостоверение? Какой тут Валя пропал?

— Так я же вам говорю, что это мой брат Валя… Валерий…

— Ничего не понимаю… — начал было Иван Павлович, но его перебил Комаров.

— Это удостоверение сохранилось у тебя, Дима? — спросил он.

— Да. Вот. — Дима торопливо порылся в карманах своей куртки, нашел там сложенную бумажку и подал ее майору. — Вот.

Майор развернул бумагу и быстро пробежал ее глазами.

— Твоя фамилия Антонов?

— Нет, Денисов.

Иван Павлович вдруг хлопнул себя по лбу и закричал:

— Ах, черт побери! Так это ты о конструкторе Валерии Денисове говоришь? Это твой брат? Скажите пожалуйста! Вот так история! А почему ты думаешь, что он на острове Комсомолец? Разве его уже нашли?

— Подождите, подождите, Иван Павлович, — спокойно сказал Комаров. — Мы и в этом разберемся. А пока скажи мне, Дима, кто тебе дал эту бумажку?

— Коновалов… Георгий Николаевич.

— А ему кто дал?

— Не знаю…

Майор опять бросил взгляд на бумажку.

— Удостоверение выдано ВАРом… — медленно и задумчиво произнес майор. — Министерством Великих Арктических Работ.

— А! Ну конечно! — обрадованно сказал Дима. — Это, вероятно, сделал Березин, Николай Антонович… Он же там работает.

— Березин? — удивленно воскликнул майор.

— Николай Антонович? — одновременно изумился Иван Павлович. — Ведь это мое прямое начальство!

— Ну да! Он на арктических работах, — объяснял как мог, Дима. — Он там работает вместе с Сергеем Петровичем Лавровым.

С минуту майор и Иван Павлович, пораженные, молча смотрели друг на друга. Потом Комаров так же молча сложил бумажку, спрятал ее во внутренний карман своей куртки и наконец произнес:

— Хорошо, мой мальчик! Мы отправимся все вместе к шахте номер шесть. Так, Иван Павлович?

— Есть, Дмитрий Александрович! — твердо ответил Иван Павлович, многозначительно глядя майору в глаза.

— А сейчас, Дима, — продолжал Комаров, вынимая записную книжку и искоса бросая взгляд на моряка, — мне нужно с тобой о многом поговорить.

Иван Павлович посмотрел в крохотное, трепетавшее под порывами ветра оконце палатки и, кряхтя, поднялся с места.

— Совсем рассвело, — сказал он. — Пойду посмотрю, что делается на льдине. Вернусь, и начнем собираться в путь.

Иван Павлович отстегнул полотнище и вышел, оставив майора и Диму наедине.