Избранные сочинения в 2 томах. Том 2

Глава 11. МАЧЕХА

Сколько сказок сложено, сколько книг написано о страданиях детей в доме мачехи! С давних времен, из поколения в поколение переходит молва о злых ее кознях. И вряд ли мы припомним хоть какие-нибудь страницы, где бы описывались ее мучения. Но ведь в наши дни мы гораздо чаще видим совсем иное. Есть люди хорошие и плохие вне зависимости от того, в каких семейных отношениях они между собой состоят. Также есть дурные дети и заботливые мачехи, которым приходится далеко не сладко. Однако на их женские плечи люди взваливают все давнишние грехи, когда-либо содеянные мачехами всех времен и народов.

Редкая судьба у Мариам: сама еще молодая женщина, а тут вдруг — взрослый сын. Правда, в горных селениях Азербайджана, откуда она родом, девушки рано покидали родительский кров, создавая свою семью. И у Мариам могли уже быть взрослые дети, но любовь долго не приходила к ней, а потом появилась неожиданная, непонятная. Также и сын оказался нежданным. Александр Петрович считал его давно погибшим, но улыбнулось счастье. Алешка вырвался из чужого мира, теперь он дома, с отцом и женщиной, которая призвана заменить ему мать.

В Москве, в комнате Алексея, висел большой портрет его родной матери, и никогда не могла даже подумать Мариам, что Алешка так же должен любить и мачеху. На это она не рассчитывала, но быть самым лучшим его другом хотела во что бы то ни стало. По существу, Алешка одинок, отца видит редко, настоящих товарищей приобретешь не сразу. И все же Мариам чувствовала нетающую ледяную перегородку между собой и «сыном», как мысленно она его называла.

Несмотря на ее заботы об Алексее, на живое участие в его судьбе, крепнет эта ледяная стена, которую, кажется, ничем не растопить. Если бы не это, Мариам была бы счастлива. Все есть у нее: и любовь, что сразу пришла, безраздельная, властная; веселая дочурка, увлекательный труд… Все есть, кроме полного счастья в семье.

Александр Петрович человек сдержанный и тактичный, он видит, что сын дичится Мариам, но никогда ему не скажет об этом, и Мариам чувствует себя виноватой. Она не знает, как подойти к Алексею. Покупает ему модные заграничные рубашки и галстуки, а они так и лежат в шкафу. Приносит бананы и ананасы, к которым Алексей так и не притрагивается.

Знала бы Мариам, как для него эти галстуки неприятны! Они напоминают о прошлом, когда он голодным и оборванным проходил мимо пышных витрин с модной одеждой, а тропических фруктов видеть не может: сколько корзин он перетаскал на своих плечах! Но признаться в этом не хочет; опять Мариам начнет его жалеть. Он категорически не хотел принимать чьи-либо заботы. Сам стирал, сам пришивал пуговицы.

Алексей хотел чувствовать себя абсолютно самостоятельным и жить только на свои заработанные деньги, чтобы познать радость свободного труда, чего он был лишен на чужбине. Он не хотел пользоваться никакими благами, что достались ему не по праву.

Дело доходило до болезненных чудачеств. Алексей, например, считал, будто проходная комната в квартире отца досталась ему незаслуженно. Ведь он ее не заработал, а приехал на готовенькое. Он даже мечтал, что придет время, когда получит комнату в каком-нибудь заводском или совхозном общежитии за свой личный труд, что успел вложить в общее дело.

Он сказал об этом отцу, тот горько пошутил: откуда, дескать, у парня, воспитанного в капиталистическом мире, оказались столь максималистские тенденции на пути коммунистического строительства? В принципе Васильев поддержал сына, но посоветовал с мечтой пока повременить, так как его странные тенденции могут не найти поддержки. Над парнем начнут издеваться. Пусть пока попривыкнет к нашему образу жизни.

Встретившись с Мариам на строительстве, Алексей испытывал двойственное чувство. С одной стороны, очень хорошо, что она прилетела, — отец будет доволен, ему сейчас тяжело. Но в то же время было обидно за себя: неужели эта чужая женщина ближе отцу, чем собственный сын, которого отец не видел многие годы? Алексей понимал всю наивность подобных рассуждений, но от этого было не легче. Не легче было и Мариам.

В первую минуту Алексей будто обрадовался ей, но потом нахохлился, на все ее вопросы отвечал односложно и с нетерпением ждал, когда позовут отца, чтобы избавиться от тяжелой необходимости разговаривать с мачехой.

Наконец из-за угла лаборатории показался отец. Алексея как ветром сдуло, — зачем мешать их встрече? — и Мариам, словно еще чувствуя зыбкий пол самолета, неуверенно пошла навстречу мужу. В эту минуту она уже все позабыла, слышала какие-то радостные слова, чувствовала крепкие родные руки, и лишь немного спустя до ее сознания дошло, что Александр Петрович настойчиво спрашивает ее о чем-то.

— Где Иришка?

— Дома. Мама приехала погостить.

— Но ведь ты же хотела сама лететь в Баку?

— Зачем лететь? Да? Отпуска не дали.

— А как же сейчас?

— Упросила. Да? По семейным обстоятельствам.

— Странно. Сюда должна была приехать для консультации некая Пузырева. Но до сих пор ее нет. Тоже, говорят, «по семейным обстоятельствам».

— Мы женщины, Саша.

— Но что ты называешь семейными обстоятельствами?

— Как что? Я должна быть с тобой в трудную для тебя минуту.

— Не понимаю. Я тебе ничего не писал.

— Как всегда, дорогой. — Мариам нахмурилась, затем, подняв голову к Васильеву, просветлела. — Потом расскажешь. Ты рад, что я прилетела?

Васильев приподнял ее за талию, ласково шепнул:

— Сумасшедшая.

— Сам такой.

— Ну хотя бы телеграфировала.

— Зачем? Чтобы спросить разрешения? Но ведь я не просто так приехала. У меня есть и задание. Да?

— Обрадовала, — укоризненно покачал головой Васильев. — А я-то по наивности своей действительно подумал, что здесь только сердце виновато… «Задание»… Ладно, идем в управление. Выкладывай на стол командировочные документы. Да?

Он поддразнивал Мариам пресловутым бакинским «да», в котором слышится и вопрос и утверждение. От этого «да» она никак не могла отвыкнуть.

Мариам привстала на цыпочки и, взявшись за борта его пиджака, заглянула в глаза:

— Глупенький. Зачем командировка? Меня просто просили кое-что узнать. Но мы оставим это до завтра. Сейчас я хочу знать все о твоих делах.

Васильев смотрел на жену, и вместе с чувством теплой благодарности за счастье, что внесла она в его трудную, беспокойную жизнь, в нем возникло острое недовольство собой. Он никогда даже не пытался скрывать свои неудачи от Мариам. Правда, она способный конструктор широкого профиля и может судить о делах мужа, будто сама занимается ими. Но ведь он-то должен и поберечь ее от лишних неприятностей — у нее своих на работе хватает. И Васильев дал себе слово ничего сейчас не говорить Мариам о том, сколь серьезны его неудачи, что это грозит дальнейшей судьбе стройкомбайна и вообще реализации изобретения, которому он отдал годы жизни.

Ночью Мариам проснулась от ощущения, что Саши нет рядом. Открыв глаза, она увидела его за столом. Лампа была прикрыта газетами, чтобы свет не мешал Мариам, и только узенький лучик лежал на бумаге, над которой склонился Васильев. Мариам осторожно пошевелилась. Он виновато оглянулся:

— Прости, Мариаша. Я только записать, — и, бросив карандаш, подошел к кровати.

Сидя возле нее на маленьком гостиничном коврике, прижавшись к теплой, ласковой руке, он говорил какие-то смешные несуразности и вдруг вспомнил:

— Кто-то из классиков писал, что счастливый брак — не тема для литературы. Вероятно, это правильно. Как бы сейчас про меня написать? Сидит пожилой человек на полу, говорит глупости, и ему не стыдно.

— Да, на бумаге все выглядит иначе… — Мариам помолчала, потом привстала на кровати. — Все-таки ты должен мне все сказать. Да?..

— Подожди до завтра. Да? — передразнил он ее.

Мариам протянула руку за часами, лежащими на тумбочке.

— Четыре часа. — Она положила часы обратно и, кутаясь в теплое одеяло, проговорила: — Ты просил узнать, когда пришлют гранки. Звонила в редакцию журнала. Вежливо извиняются, но из слов заместителя редактора поняла, что твоя работа в набор не пошла.

— С глаз долой — из сердца вон. Обычная история.

— Зачем «обычная», Саша? История неприятная. Да? Вот послушай. Как тебе известно, наше заводское конструкторское бюро тесно связано с вашим институтом. У нас работает молодой, талантливый инженер, твой метод он предложил для крепления кровли при проходке шахт. За угольным комбайном идет машина-автомат с форсунками и разбрызгивает на стенки шахты жидкий бетон. Этот же способ можно применить при прокладке метро. Тогда не потребуются дорогие чугунные или еще какие-нибудь тюбинги. На первых порах инженер хотел проверить твое изобретение при бурении широких скважин для колодцев. Такие машины мы строим, но после бурения стенки закрепляются обычно опусканием бетонных колец…

— Но у меня пока ничего не получается, — вырвалось у Васильева. — Бетон, созданный по рецепту Даркова, трескается и отваливается от стенок.

— Мало ли что у тебя не выходит. А у другого получится, тем более что условия разные. Но не в этом дело. — Мариам высвободила руки из-под одеяла и села. — Дарков, у которого всегда консультировался наш инженер, к сожалению, заболел, пришлось говорить с каким-то Пирожниковым.

— Тоже из лаборатории Литовцева?

— Конечно. Но этот Пирожников ничего не знает. Последнее время с Дарковым он не работал.

— А Пузырева?

— У нее какое-то домашнее несчастье, и в лаборатории она почти не бывает… Но ты слушай дальше. То ли для того, чтобы отвязаться от нашего инженера, Пирожников заявил, что метод Васильева оказался порочным и работа его не будет опубликована.

— Постой… Но какое отношение он имеет к редакции? И кроме того, что он понимает в моих работах? Ведь он только химик. Кстати говоря, с лидаритом все хорошо получилось, с другими пластмассами тоже. Наконец, по моему способу делались трубы. Говорят, что это сулит серьезные перспективы. При чем тут какой-то Пирожников?

— Он все время вертится в редакции. На письма отвечает, аннотации пишет. Ему стало известно, что дела нехороши, неудачные опыты, две аварии… Сразу же сигнал. Да?

— Ты говоришь странные вещи, — Васильев сжал виски руками. — Ведь это же заявление некомпетентного мальчишки. А в редакции сидят умные люди.

— Верно. Умные и осторожные. Сигнал! Значит, надо повременить.

— Но ведь можно позвонить директору, в партийное бюро…

— В партийное бюро? Но именно туда прежде всего обратился комсомолец Пирожников. Повод основательный. Да? Еще бы! Взлетели на воздух тонны лидарита, в создании которого он принимал самое близкое участие. Вместо исправления своей ошибки Васильев занимается бесперспективной внеплановой работой. Сроки строительства первых лидаритовых домов для молодых механизаторов задерживаются. Труженики целинных земель живут в вагончиках…

— Да откуда он все это знает? — раздраженно спросил Васильев.

— Знает. Да? Из газет и писем друзей. Кстати говоря, кто-то из здешних лаборантов написал ему, что приходится выполнять твои внеплановые задания, и Пирожников уже размахивал этим письмом на комсомольском собрании. Кричит: «Мы не допустим, чтобы нас эксплуатировали».

— Дурак.

— По некоторым отзывам, законченный. Да? Но демагог. В таком сочетании это уже страшная сила.

Завод, где работала Мариам, был очень интересен и своеобразен по своему профилю, он выпускал буровые установки, шахтное оборудование, имел мощное конструкторское бюро и охотно принимал заказы на постройку опытных образцов по предложениям изобретателей, в том числе и Васильева. Постоянное общение с научно-исследовательскими институтами, творческая, деятельная обстановка, при которой каждый работник оценивается лишь по таланту и труду, где нет ни степеней, ни званий, «школ» и «школок», где мысль созидателя обязательно получает свое реальное воплощение в машине, станке, технологическом методе, где все это проверяется на практике, а не прячется в архивы, — именно это позволяло Мариам настороженно относиться к деятельности специалистов типа Пирожникова.

— Я не могу понять, почему в вашем институте доверяют этому халтурщику ответственные задания. Приехал недавно согласовывать технические условия на лабораторную вибромельницу. Заявился в КБ важный, на всех свысока смотрит. Ну как же! Ведь он представитель научного института. Такую чушь молол, что даже девчонки-практикантки прыскали за его спиной. А Литовцев этому пустомеле авторитет создает. Да? Кому это нужно?

— Пока не знаю. Возможно, что и самому Литовцеву.

Утром неподалеку от «мертвого сада» трава покрылась инеем. На вытоптанных дорожках он лежал тонким слоем, точно соль, выступившая из земли. Взошло скучное осеннее солнце, дорожки потемнели, и только белесые странные тени прятались у забора, за стройкомбайном, всюду, куда не проникали солнечные лучи.

Васильев показывал Мариам место аварии, показывал трубы, сложенные у забора, и с грустью думал, что вместо отдыха на своей родине, куда Мариам рвалась еще с весны, она выбрала здешний невеселый уголок, где с самого первого дня ей приходится заниматься всякими неприятными делами.

На заводе, где она работала, проектировалась оригинальная установка, что-то вроде химического предприятия под землей, где нет людей и все процессы происходят автоматически. Для подачи реактивов в рудные месторождения требовались кислотоупорные трубы из пластмассы именно той марки, что используется на здешнем строительстве.

Проектировщикам стало известно об аварии. Лопнул прозрачный патрубок, а это уже серьезное предостережение. Пока его исследуют на заводе, где такие трубы были выпущены в небольшой серии, пройдет много времени. А кроме того, если едет свой человек на строительство, то почему бы его не попросить разузнать об этом деле на месте? Вполне возможно, что были допущены какие-либо отклонения от норм эксплуатации. Мариам достаточно разбирается в этой технике, пусть протелеграфирует свои соображения.

— Напрасно ты берешь на себя такую ответственность, — сказал Васильев, останавливаясь на краю застывшей лужи из лидарита. — Пусть комиссия работает.

— Я постараюсь ей помочь. А кроме того, мне жалко наших ребят. Ходят как в воду опущенные. Неизвестно, что им дальше делать.

— Ждать.

Мариам подняла вверх лукавые глаза:

— Тебе это тоже советовали. Почему бы не подождать Пузыреву? Наш инженер, о котором я тебе рассказывала, говорит, что, когда заболел Дарков, работа в лаборатории замерла. Внешне ничего не изменилось. Люди на местах. Аппараты, приборы, колбы, пробирки — все как было, только жизни нет. Да? — Мариам подошла к застывшему под слоем лидарита кусту сирени. — Совсем как в этом «мертвом саду».

— Смотри, уколешься, — предупредил ее Васильев, заметив, что она идет дальше. — Я однажды здесь в кровь исцарапался.

— Именно этого и боятся в вашем институте. Исцарапаться! Ты бы вырубил эту мертвечину, — посоветовала Мариам.

— Топор не берет. Да и некогда этим делом заниматься.

— Сегодня опять испытания?

— Обязательно. Ты понимаешь, Мариаша, я еще никогда в жизни не сталкивался с такой невероятной загадкой. Ставлю под форсункой стальную плиту, включаю компрессор. Начинается разбрызгивание жидкой цементной массы, сделанной точно по рецепту Даркова. Все получается великолепно, — масса прекрасно схватывается и, пока еще сырая, крепко держится на плите. Но стоит мне только провести этот опыт в закрытой форме стройкомбайна, когда обе ее половины сдвинуты, как цементную массу точно подменили, она не хочет держаться не только на потолке, но и на стенках. У меня самая новейшая контрольная аппаратура. Телеконтроль, радиоактивные изотопы. Из института метеорологии привезли аппарат, основанный на принципе измерения толщины снежного покрова с помощью изотопов. Здесь он у меня измеряет толщину наращиваемых стен. Однако никакая техника не помогает. Неразрешимая загадка.

— Таких не бывает, Саша.

— Ты сначала выясни насчет лопнувшего патрубка, а потом утверждай.

— Попробую выяснить, хотя уверена, что техника здесь ни при чем. Да?

— Спасибо. Значит, виноват начальник строительства? То есть — я? Завод поставил доброкачественные патрубки, а здешнее руководство не провело соответствующей воспитательной работы с кадрами, в результате чего получилась авария. Видишь, уже готовая формулировка для выводов. Так и подскажи комиссии.

Мариам оглянулась, не видит ли кто, и обняла мужа.

— Какой ты у меня злой.

— Устал я очень, Мариашка. Вот и бросаюсь на всех.

— А ты отдохни, пока еще не привезли лидарит. Говорят, здесь на речке рыбалка хорошая. Потом сделаешь плановые десяток домиков, и поедем в Москву.

Васильев испытующе посмотрел ей в глаза:

— Шутишь?

— Зачем «шутишь»? Разве я не знаю, что ты у меня особенный.

— Неправда, Мариам. Меня просто честность заела. Ведь обещал ребятам дать целый поселок. Надо сделать.

Желая отвлечь его от дурных мыслей, Мариам напомнила:

— У тебя сегодня испытания. Я же никогда не видела.

— Что ж, посмотри. Но радости будет мало.

— С таким настроением незачем и пробовать.

Васильев взял ее крепко под руку, чтобы не поскользнулась на тропинке, залитой лидаритом, и, шагая в ногу с Мариам к месту испытаний, говорил:

— Иногда я страшно ненавижу себя за глупое нетерпение, за кустарничество. В самом деле, почему бы не подождать знающего человека, чтобы вместе заняться поисками? А я не могу, готов ногтями разрывать землю, не дожидаясь, пока принесут лопату. Рою, рою, пальцы кровоточат. И кажется мне, что рядом Литовцев стоит, опираясь на палку, подсмеивается. А сзади, зная, что тебе некогда обернуться и дать в морду, какой-то Пирожников сыплет за шиворот песок… Забавная картинка? Как ты думаешь?

Мариам невесело рассмеялась.