Избранные произведения. Том II

Защита

Внутри мертвой планеты шевельнулся старый усталый механизм. Замигали бледные электронные лампы, медленно заскрипел переключатель, меняя состояние с нейтрального на положительное.

Послышались шипение и треск плавящегося металла, когда медный предохранитель сдался наконец под напором могучей энергии. Металл напрягся, как мышца человека, под мощным электроимпульсом, потом предохранитель расплавился и с глухим стуком упал на пол.

Однако перед этим ему удалось повернуть колесо.

Древняя тишина помещения была нарушена. Колесо лениво вращалось на тонкой пленке масла, которое — хорошо защищенное — сохранилось за миллион лет. Три раза повернулось колесо, а потом его основание развалилось на куски. Бесформенная масса, в которую оно превратилось, ударилась в стену, рассыпавшись в пыль, не годную уже ни на что.

Однако колесо все же повернуло вал, открывший микроскопическое отверстие в днище уранового реактора. В канале под отверстием серебром блеснул уран.

В космическом напряжении два куска металла находились друг перед другом. Потом шевельнулись. Энергия, протекавшая между ними, мгновенно вызвала стремительную реакцию. То, что было твердым металлом, перешло в жидкое состояние, и верхний стек к нижнему.

Пылающая масса попала по каналу в специальную камеру, а там, образовав лужу, закипела, забулькала. Когда разогрелись холодные изолированные стенки, пошел ток. Импульсы его побежали по пещерам мертвого мира.

Во всех камерах объединенной системы подземных фортов послышались голоса. Мегафоны хриплыми голосами передавали сообщения на таком забытом языке, что даже эхо искажало их смысл. В тысячах помещений тишину нарушали голоса из невероятно далекого прошлого, ждали ответа и, не дождавшись его, равнодушно принимали молчание за одобрение.

И вот в тысячах помещений переключатели замкнули цепи, повернулись колеса и уран потек в специальные камеры. Последовала пауза, во время которой общий процесс близился к концу. Электронные устройства задавали себе вопросы без ответов.

Указатель определил цель.

— Там? — требовательно спросила электронная лампа. — Оттуда?

Указатель не шевельнулся.

Выждав положенное время, лампа включила передатчик.

— Там, — сказала она тысячам ждущих электронных устройств. — Приближающийся объект, несомненно, прибывает оттуда.

Миллионы рецепторов хранили спокойствие.

— Готово? — спросили они.

В помещениях механизмов за камерами с кипящим ураном контрольные огни лаконично подтвердили готовность.

Ответом была короткая команда:

— Огонь!

В пятистах километрах над поверхностью бледный и напряженный Петерc повернулся к Грейсону.

— Что это было, черт побери? — спросил он.

— А что такое? Я смотрел в другую сторону.

— Я бы поклялся, что видел там вспышки, их было трудно сосчитать. А потом мне показалось, будто что-то пролетело мимо нас.

Грейсон сочувственно покачал головой.

— И ты не избежал этого, дружище. Не можешь вынести напряжения первой посадки на Луну. Расслабься, парень, мы уже почти на месте.

— Но я готов поклясться…

— Ерунда!

В трехстах восьмидесяти тысячах километров за ними Земля содрогнулась, когда тысяча суператомных бомб взорвалась одновременно, взметнув вверх грибообразные облака.

Мгла мгновенно заволокла всю стратосферу, скрыв от звезд подробности катастрофы.

Дорогой друг

Дорогой друг!

В первый момент, когда я получил твое письмо из клуба межзвездной корреспонденции, я вовсе не собирался тебе отвечать. Настроение у того, кто провел последние семьдесят планетарных отрезков (насколько я понимаю, ты бы назвал их годами) в аудригайской тюрьме, не располагает к личному обмену письмами. Но жизнь здесь слишком скучна, поэтому в конце концов я все-таки решил написать тебе ответ.

Меня очень заинтересовало твое описание Земли. Мне даже захотелось некоторое время пожить там, и на этот счет у меня имеются некоторые соображения, но пока я не буду вдаваться в детали, пока как следует не поразмыслю над ними.

Думаю, твое внимание привлечет материал, на котором написано это письмо — высокочувствительный металл, довольно тонкий и очень гибкий. Я высылаю тебе несколько листов, чтобы ты мог воспользоваться ими для переписки со мной. Тунгстен, увлажненный какой-либо концентрированной кислотой, оставляет на нем прекрасный след. Для меня очень важно, чтобы ты писал на нем, поскольку мои пальцы слишком горячи (буквально), чтобы держать твою бумагу, не причинив ей вреда. Пока больше ничего писать не буду. Может, ты не захочешь переписываться с осужденным преступником, и поэтому право на последующий шаг я предоставляю тебе. Благодарю тебя за письмо. Хотя ты и не представлял себе, к кому оно попадет, все же его строчки принесли мгновения радости в мою мрачную жизнь.

Скандер.

Дорогой друг!

Ты не представляешь себе, до какой степени меня обрадовал твой быстрый ответ на мое письмо. Я очень сожалею, что, как считает твой врач, мое письмо слишком разволновало тебя, и меня также тронуло то внимание, какое ты обратил на плачевную ситуацию, в которой я нахожусь вот который уже год. Я с удовольствием прочел все твои многочисленные вопросы и попробую по порядку ответить на них.

Ты пишешь, что Клуб Межзвездной Пересылки не отмечал посылку каких-либо писем на Аудригаю. А также, что по имеющейся у них информации температура на второй планете Солнца Аудригая составляет более пятисот градусов по Фаренгейту. И что существование на ней разумной жизни явилось полным сюрпризом для них. Ну, твой Клуб сообщил правду насчет температуры и писем. У нас тут действительно такой климат, который вы, люди, могли бы охарактеризовать как адский. Но мы не являемся углеводородной формой жизни, и температура в пятьсот градусов для нас очень даже приятная.

Должен попросить у тебя прощения, что ввел тебя в заблуждение относительно способа, каким я получил твое первое письмо. Я не хотел вываливать на тебя сразу же слишком много пугающей информации, поскольку не мог знать наверняка, как ты воспримешь мое послание.

Если же говорить начистоту, то я ученый, и представителям моей расы уже несколько веков известно о существовании других планетных систем с разумными обитателями. Поскольку мне разрешается в свободное время экспериментировать, то я увлекся попытками установления контакта. Я открыл несколько простых способов подключения к галактическим коммуникационным системам, но лишь после разработки линейно-пространственного я смог втянуть твое письмо (а также несколько других, на которые я решил не отвечать) в свою холодную камеру (но не в ту, в которой я вынужден находиться, а в специальное устройство, которое получает и отправляет корреспонденцию). Благодаря твоему великодушию и тому, что ты воспользовался высланными мною материалами, я без труда отыскал твое письмо в кипе корреспонденции, которая собралась на ближайшей станции Клуба Межзвездной Пересылки.

Тебя интересует, каким это образом и когда я успел выучить твой язык? Поскольку это довольно простой язык и довольно легкий в написании, то с этим делом у меня не возникло никаких трудностей. Если ты заинтересован в дальнейшей переписке со мной, я буду ждать твои письма и с удовольствием отвечать на них.

Скандер.

Дорогой друг!

Твой энтузиазм укрепляет мои симпатии к тебе. Ты пишешь, что я не ответил на твой вопрос, каким образом я собираюсь посетить Землю? Должен сознаться, что обошел этот вопрос намеренно, поскольку мой эксперимент не продвинулся еще достаточно далеко. Прояви немного терпения, и позже это окупится с лихвой — ты все узнаешь. Ты, разумеется, прав, когда заметил, что существу, живущему при температуре пятьсот градусов по Фаренгейту, крайне непросто оказалось бы напрямую общаться с людьми. У меня никогда и не было подобного намерения. Но… Хватит об этом.

Мне нравится тактичность, с которой ты касаешься причин моего заключения. Но мне абсолютно нечего скрывать. Я проводил на себе запрещенные эксперименты, которые признаны опасными для общественного лага. Например, среди всего прочего я однажды понизил температуру тела до 150 градусов, вследствие чего период распада радиоактивных элементов, окружающих меня, резко уменьшился, что привело к неожиданным помехам в приливе энергии в городе, где я проживал. Этот факт и послужил последним толчком, после которого мне было выдвинуто обвинение. Мне осталось отсидеть еще тридцать лет. И было бы неплохо оставить здесь свое тело и попутешествовать по вселенной… Однако, как я уже писал, об этом я поведаю тебе немного погодя.

Я не считаю, что мои соотечественники являются высшей расой во вселенной. Да, мы обладаем определенными способностями, которых вы, люди, по всей видимости, лишены. Мы живем дольше, но не благодаря открытиям, которые мы могли бы применить по отношению к себе, а потому, что наши тела построены из более устойчивого элемента (я не знаю, как вы его называете, но атомный вес у него — 52)[6]. Наши научные открытия таковы, что их вообще-то могла совершить любая раса, имеющая схожую физическую структуру, что и наша. Тот факт, что мы можем работать при температурах, настолько высоких… мне трудно это выразить… очень много значит для открытия и использования подпространственных энергий, которые необычайно активны и требуют четкого управления. В более поздней фазе для этого управления можно применять и машины, но на начальных стадиях работы все приходится делать «вручную» (пишу это в кавычках, потому что у нас нет рук в вашем понимании этого слова).

Я посылаю с письмом фотопластинку, охлажденную и насыщенную химикалиями, соответствующую вашему климату. Мне хотелось бы, чтобы ты сделал снимок себя. Ты должен лишь расположить ее согласно законам оптики — это означает, коль скоро свет распространяется по прямой, тебе следует стать напротив пластинки, и когда будешь готов, просто подумать: «Я ГОТОВ». Снимок будет произведен автоматически.

Не затруднит ли тебя сделать для меня это? Если тебя интересуется мог бы выслать и свою фотографию, хотя тут мне бы хотелось предупредить тебя: моя внешность скорее всего шокирует тебя.

Искренне преданный тебе

Скандер.

Дорогой друг!

Пара коротких предложений в ответ на твой вопрос. Пластинку не нужно помещать в фотоаппарат. Я понял, что ты имеешь в виду. Нет, не надо никакого затемнения, никаких коробочек. Пластинка сама сделает снимок, едва ты только подумаешь: «Я ГОТОВ».

Скандер.

Дорогой друг!

Уверяю тебя, что меня нисколько не разозлило то, что ты сделал — лишь больше заинтриговало, и мне только жалко, что тебе не вернули пластинку. Зная, каким бесчувственным может быть правительство, я даже допускаю, что оно вообще может не возвратить ее тебе, и поэтому я решил прислать тебе еще одну такую же.

Вот только чего я не могу понять: почему тебя предостерегли от продолжения нашей переписки? Чего они ожидают от меня? Не съем же я тебя на расстоянии? Мне очень жаль, поверь, но могу заверить, что углеводородами я не питаюсь. Во всяком случае, мне очень хочется заполучить твой снимок в качестве воспоминания о нашей с тобой дружбе. Не забудь, что как только я получу твою фотографию, я немедленно вышлю тебе взамен свою. Можешь оставить ее у себя, выбросить или отдать правительству, но, в любом случае, я буду знать, что произвел с тобой честный обмен.

С наилучшими пожеланиями

Скандер.

Дорогой друг!

Твое последнее письмо так долго не приходило, что я было подумал, уж не решил ли ты прервать переписку. С огорчением я вынужден был заметить, что ты так и не прислал с письмом свою фотографию. Меня заинтриговало также, что ты пишешь о какой-то болезни, которая снова овладела твоим телом. Но тут же меня утешило твое обещание, что как только ты выздоровеешь, то обязательно тут же вышлешь свой снимок. Все это прекрасно, но почему такая задержка с твоим выздоровлением, и вообще, что это такое? Однако самое важное заключено в том, что ты написал. Я ценю философию твоего Клуба, который просит своих членов не писать о грустном. У всех у нас есть свои личные моменты, которые в нашей жизни могут преобладать над всем остальным. Я сижу здесь, в тюрьме, приговоренный провести последующие свои тридцать лет вне главного потока жизни. Саму мысль об этом тяжело выносить моему беспокойному духу, хотя я знаю, что впереди у меня еще долгая жизнь после освобождения.

Несмотря на твое дружеское письмо, наш контакт будет возобновлен только тогда — я имею в виду, полностью, во всем своем объеме, — когда ты наконец пришлешь свой снимок.

Твой ожидающий Скандер.

Дорогой друг!

Наконец-то я получил твою фотографию! Как ты и предполагал, твоя внешность поразила меня. Я думал, что по твоему описанию мне все же удастся достаточно верно воссоздать твой образ. Но оказалось, что словами невозможно описать предмет, которого ты (я имею в виду себя) до этого никогда не видел.

Ты наверняка заметил, что я прислал тебе, как и обещал, свой снимок. Напоминающий обрубок металлический тип, не являюсь ли я (готов поспорить, что да!) слишком отличным от того образа, который представал в твоем воображении? Разные расы, с которыми мы устанавливали контакт, начинали относиться к нам сдержанно после обнаружения того, что мы являемся высокорадиоактивной формой жизни и сами излучаем в пространство, наверное, единственной в своем роде (насколько нам известно) в этой Галактике. Поверь, эту изоляцию крайне мучительно выносить. Может быть, ты помнишь еще ту идею (я ведь обещал тебе более подробно рассказать о ней) — о возможности покинуть не только эту тюрьму, но и само тело, которое, как ты сам понимаешь, никуда отсюда убежать не может.

Короче, суть дела заключается в том, что возможна замена личности между двумя разумными представителями различных рас. Собственно говоря, это не совсем обмен, в общепринятом смысле этого слова. Для этого необходимо получение снимков обоими лицами, снимка разума, мыслей, а также тела каждого из индивидуумов. Поскольку этот этап чисто механический, то он заключается попросту в том, что делаются полные снимки и производится обмен ими. Под словом «полные», я, разумеется, подразумеваю регистрирование каждой вибрации. Следующим этапом является обеспечение обмена обоих снимков, то есть обладание каждым лицом полным снимком другого. (Уже поздно, мой друг! Я привел в движение подпространственную энергию между двумя нашими снимками. Так что ты можешь продолжать спокойно читать дальше, тут уже ничего изменить нельзя!)

Как я уже заметил, это не полная замена личности. Первоначальная индивидуальность каждого из обменивающихся лиц будет попросту лишь несколько приглушена, хотя и уйдет на второй план, в то время как на первый выйдет личность, запечатленная на фотографии. У тебя останется память о твоей жизни на Земле, а у меня — память о моей, на Аудригая. Одновременно мы сможем пользоваться скрытой памятью тела, которое нас примет. Какая-то часть каждого из нас всегда будет стараться пробиться наверх, пытаясь вернуть себе контроль над сознанием, однако ей всегда будет не хватать силы, чтобы осуществить это.

Как только мне надоест Земля, я таким же способом обменяюсь телом с каким-нибудь другим разумным существом другой расы.

Через тридцать лет я с удовольствием вернусь в свое тело, а ты сможешь получить то тело, которое к тому времени я буду занимать.

Не забывай, что этот разговор очень полезен для нас обоих. Ты, при всей своей короткой жизни, не переживешь всех своих соплеменников и будешь иметь интересный опыт. Признаю, что надеюсь, что моя замена будет лучше. Но пока хватит об этом. Когда ты доберешься до этой части письма, то читать его буду уже я, а не ты. Но если какая-то часть тебя еще способна что-то осознавать, то тогда — до свидания, Друг! Мне было очень приятно получать твои письма. Я буду писать тебе время от времени, чтобы ты знал, как идут дела в моем путешествии.

С наилучшими пожеланиями

всегда твой Скандер.

Дорогой друг!

Большое спасибо за ускорение дела. Долгое время я колебался: могу ли я позволить тебе, чтобы ты сам себе подложил такую свинью. Видишь ли, правительственные ученые сделали анализ первой фотопластинки, которую ты мне прислал, так что окончательное решение уже полностью зависело от меня.

И поэтому я решил, что каждому, кто так страстно, как ты, желает чего-то добиться, стоит это позволить. Теперь я знаю, что не должен был размышлять так долго над этим и жалеть тебя. Из твоего плана захвата Земли все равно ничего бы не вышло, но сам факт, что у тебя было такое намерение, перечеркивает всю возможность сочувствия.

До этого времени ты уже наверняка осознал, что человек, который парализован от рождения и подвержен сердечным приступам, не может надеяться на долгую и счастливую жизнь. Мне доставляет радость известить тебя, что твой одинокий когда-то друг весьма хорошо проводит время, и мне также приятно подписаться именем, к которому, как я ожидаю, я вскоре привыкну.

С наилучшими к тебе пожеланиями, дорогой мой друг,

Скандер.

Пробуждение

Остров был стар, очень стар. Даже Иилах, который лежал у входа во внутреннюю лагуну миллионы миллионов лет, не понимал, пока был еще жив, что это гребень первородного материка, восставшего над водами в первые дни творения. Остров был длиной примерно в три мили и шириной в полторы мили в самом широком месте. Он судорожно изогнулся вокруг синей лагуны, подобно гигантскому человеку, пытающемуся дотянуться руками до пальцев ног. Сквозь оставшийся просвет в лагуну врывалось море. Волнам было тесно в узком канале. С бесконечным упорством они пытались разрушить каменные стены, и рев прибоя был здесь особенно хриплым и яростным — символ вечной битвы между осажденной сушей и штурмующим ее океаном. На самом стрежне под грохочущими волнами лежал Иилах, забытый временем и Вселенной.

В начале 1941 года к острову пришли японские корабли и проникли через бурную стремнину канала в тихую лагуну. С палубы одного из кораблей пара любопытных глаз заметила странный предмет в русле неспокойных вод. Но обладатель этих глаз был на службе у правительства, которое строго пресекало всякую деятельность своих подданных, если она не имела прямого отношения к войне. Поэтому инженер Таку Онило ограничился тем, что отметил в своем отчете:

Маленькие желтокожие люди построили подземные резервуары для бензина и нефти и покинули остров.

Океан наступал и отступал, снова наступал и снова отступал. Так проходили дни и годы, а десница времени тяжела. Дождливые сезоны приходили в положенный срок, и вскоре ливни смыли все следы, оставленные человеком. Там, где машины обнажили землю, поднялись зеленые заросли. Окончилась война. Подземные резервуары слегка осели в своих каменных гнездах, и в главных нефтепроводах появились многочисленные трещины. Нефть медленно просачивалась наружу, и воды лагуны годами покрывала радужная пленка.

В сотнях миль от острова вблизи атолла Бикини произвели один взрыв, затем другой, и перепутанные течения понесли радиоактивные воды неведомыми путями. Первая волна потенциальной энергии достигла острова ранней осенью 1946 года.

Еще несколько лет спустя терпеливый чиновник, разбирая в Токио архив императорского военно-морского флота Японии, обнаружил документ о существовании тайного нефтехранилища. По прошествии должного срока, в 19… году, эскадренный миноносец «Коулсон» отправился в обычное для таких случаев инспекционное плавание.

Час апокалипсиса пробил.

Капитан-лейтенант Кент Мейнард угрюмо рассматривал остров в бинокль. Он был готов к неприятным неожиданностям, однако не ждал ничего сверхъестественного.

— Обычный подлесок, — пробормотал он, — Цепь холмов, хребет острова, деревья…

И тут он умолк.

На обращенном к ним склоне пальмовый лес прорезала широкая просека. Деревья на ней были глубоко вдавлены в гигантскую борозду, уже поросшую травой и молодым кустарником. Борозда шириной примерно в сотню футов тянулась от берега вверх по склону и обрывалась у длинного плоского утеса, лежавшего близ вершины холма.

Ничего не понимая, Мейнард уставился на фотографии острова, сделанные еще японцами. Машинально он обратился к своему заместителю лейтенанту Джерсону.

— Черт побери! — сказал он, — Как очутился здесь этот утес? Его нет ни на одной фотографии.

Едва успев закрыть рот, он уже пожалел о сказанном.

Джерсон взглянул на него с чуть прикрытой иронией и пожал плечами.

— Наверное, мы попали не на тот остров.

Мейнард счел за лучшее промолчать. Этот Джерсон был странным типом. На языке у него всегда вертелись какие-нибудь колкости.

— Пожалуй, эта штука весит миллиона два тонн, — продолжал лейтенант, — Может, японцы нарочно притащили ее сюда, чтобы сбить нас с толку?

Последние слова Джерсона еще больше уязвили его: как раз в это мгновение, глядя на утес, он и в самом деле подумал о японцах. Однако вес утеса, определенный лейтенантом довольно точно, заставил его отказаться от столь диких предположений. Если бы японцы могли сдвинуть с места утес, весящий два миллиона тонн, они бы выиграли войну.

Они вошли в лагуну без всяких происшествий. Проход оказался шире и глубже, чем предполагал Мейнард, судя по японской карте, и это облегчило задачу. Обедали они уже в лагуне под прикрытием береговой гряды. Мейнард заметил на воде нефтяные пятна и тотчас приказал следить, чтобы кто-нибудь не бросил за борт спичку. Посовещавшись с офицерами, он решил поджечь эту нефть, когда работа будет закончена и эсминец выйдет из лагуны.

Примерно в половине второго шлюпки были спущены на воду и быстро добрались до берега. Еще через час с помощью калек, снятых с японских планов, удалось отыскать все четыре замаскированных нефтехранилища. Понадобилось немного больше времени, чтобы определить их размеры и выяснить, что три из них пусты. Только четвертое, самое маленькое, оказалось совершенно целым и полным высокооктанового бензина примерно на семнадцать тысяч долларов. Это была слишком маленькая добыча для крупных танкеров, которые все еще выкачивали остатки горючего из американских и японских нефтехранилищ на островах. Мейнард подумал, что сюда надо было бы прислать за бензином лихтер, но это уже его не касалось.

Несмотря на то, что все было закончено довольно быстро, Мейнард с трудом поднялся на борт.

— Что, сэр, совсем выдохлись? — спросил Джерсон излишне громко.

Мейнард ощетинился и решил обследовать утес в тот же вечер. Сразу после ужина он вызвал добровольцев. Было уже совсем темно, когда Мейнард с командой из семи матросов и боцманом Юэллом высадились на песчаный пляж, окаймленный высоченными пальмами. Не теряя времени, они двинулись в глубь острова.

Луны не было, и лишь звезды мерцали среди разорванных облаков — последних примет только что закончившегося дождливого сезона. Они шли по дну гигантской борозды, инкрустированному поваленными деревьями. При слабом свете фонариков эти бесчисленные стволы, обугленные, впрессованные в землю какой-то сверхъестественной силой, производили тягостное впечатление.

Мейнард услышал, как один из матросов пробормотал:

— Ну и тайфун же здесь был… Натворить такое!

«Не тайфун, — подумал Мейнард. — Всесокрушающий ураган, такой страшный, такой чудовищный, что…»

И тут мысль его словно споткнулась. Он не мог себе представить ураган, способный протащить двухмиллионотонную глыбу четверть мили, да еще вверх по склону, на высоту четырехсот футов над уровнем моря.

Вблизи поверхность утеса выглядела как обыкновенный гранит. В лучах фонариков он переливался бесчисленными розовыми искрами. Мейнард вел свою команду вдоль поверженного великана, подавленный его размерами: в длину он насчитал четыреста шагов, и эта глыба нависала над людьми как гигантская мерцающая стена. Даже верхний конец утеса, глубоко зарывшийся в землю, возвышался над их головами футов на пятьдесят.

Ночь становилась все более жаркой, удушающе жаркой.

Мейнард обливался потом. Лишь мысль о том, что он выполняет свой долг в столь тяжелых условиях, приносила ему удовлетворение. Он постоял в нерешительности, мрачно наслаждаясь напряженным безмолвием первозданной ночи, потом наконец сказал:

— Отколите вот здесь и вот там несколько образцов. Эти розовые прожилки довольно любопытны.

Несколько секунд спустя нечеловеческий вопль разорвал ночную тишину. Вспыхнули фонарики. Они осветили матроса Хикса, который бился в корчах на земле рядом с утесом. В скрещении лучей все увидели его руку: запястье казалось тлеющим черным початком кукурузы. Он прикоснулся к Иилаху.

Мейнард сделал обезумевшему от боли матросу укол морфия и поспешил доставить его на корабль. Тотчас связались с базой. Дежурный хирург шаг за шагом давал по радио указания, как вести операцию. Было решено, что за пострадавшим прилетит санитарный самолет. В штабе, видимо, недоумевали, как могло все это случиться, потому что оттуда запросили «более подробные сведения» относительно «горячего» утеса. К утру там уже окрестили его метеоритом. Мейнард, который обычно никогда не спорил с начальством, на сей раз, услышав такое определение, насупился и позволил себе заметить, что этот «метеорит» весит два миллиона тонн и лежит на поверхности острова.

— Я пошлю второго механика измерить температуру, — сказал он.

Судовой термометр показал, что температура поверхности утеса достигает почти восьмисот градусов по Фаренгейту. И тогда Мейнарду задали вопрос, от которого он побелел.

— Да, сделали, — ответил он. — Радиоактивность воды чуть выше нормы. Есть! Мы немедленно уйдем из лагуны и будем ждать корабль с учеными на внешнем рейде.

Он поспешил закончить разговор. Девять человек побывали всего в нескольких ярдах от утеса, в зоне смертоносного излучения. Да и эсминец, стоявший в полумиле от берега, тоже должен был получить опасную дозу радиации. Однако золотые лепестки электроскопа не шевелились, а опушенный в воду счетчик Гейгера-Мюллера лишь слабо потрескивал, да и то с большими интервалами. Немного успокоившись, Мейнард спустился вниз навестить матроса Хикса. Пострадавший забылся беспокойным сном, но, как видно, не собирался умирать, что было уже неплохим признаком.

Когда прилетел санитарный самолет, прибывший на нем врач перевязал Хикса и взял на анализ кровь у всего экипажа. Поднявшись на мостик, этот симпатичный молодой человек доложил Мейнарду:

— Ну что ж, могу сказать, что подозрения не оправдались. На корабле все в полном порядке, даже Хикс, если не считать его руки. Для восьмисот по Фаренгейту она сгорела чертовски быстро. Не понимаю.

Пять минут спустя, когда они все еще стояли на мостике, пронзительные дикие крики с нижней палубы взорвали тишину уединенного островка.

Что-то дрогнуло в глубине Иилаха, шевельнулось. Смутное воспоминание о себе самом, о том, что он должен был сделать. В сущности, сознание впервые вернулось к нему в конце 1946 года, когда он ощутил прилив энергии извне. Внешний приток ослабел и постепенно исчез. Его энергия была ничтожно слаба. Кора планеты, той, которую он знал раньше, трепетала от приливов и отливов потенциальных сил еще не остывшего юного мира, только что вышедшего из звездной стадии. И лишь долгое время спустя Иилах до конца понял, в какое катастрофическое положение он попал. Сначала же, пока жизнь в нем еле теплилась, он был слишком сосредоточен в себе самом, чтобы обращать внимание на окружающее.

Усилием воли он заставил себя проанализировать и оценить обстановку. Напрягая радарное зрение, он обозрел свой новый странный мир. Иилах лежал на невысоком плато близ вершины горы. Более безжизненного зрелища не хранилось в ячейках его памяти. Здесь не было ни искры атомного огня, не было кипящей лавы, всплесков энергии, выбрасываемой к небесам силой могучих подземных взрывов.

Гора, которую он видел, не представлялась ему островом среди бескрайнего океана. Он воспринимал предметы под водой точно так же, как над поверхностью. Его зрение, основанное на сверхультракоротких волнах, не позволяло ему видеть воду. Он понял, что находится на старой, умирающей планете, где жизнь давным-давно угасла. Он был одинок и тоже обречен на смерть, если только ему не удастся отыскать источник, который вернет ему силы.

Простой логический процесс заставил его двинуться вниз по склону навстречу потоку атомной энергии. Но неизвестно почему он очутился ниже несущего радиацию уровня, и ему пришлось отползти назад. Поскольку он уже двигался вверх по склону, Иилах начал тяжело взбираться на ближайшую вершину, чтобы выяснить, что находится позади нее. Когда он выбрался из невидимой и неощутимой воды лагуны, произошло сразу два взаимоисключающих события.

Иилах оказался отрезанным от несомой течениями атомной энергии. И одновременно вода перестала угнетать нейтронную и дейтронную деятельность его собственного организма. Жизнь его тела сразу стала интенсивнее. Период медленного угасания миновал. Он опять превратился в гигантскую самозаряжающуюся батарею, способную черпать нормальные дозы радиоактивной жизни из составляющих его элементов. И хотя дозы эти по-прежнему оставались совершенно недостаточными, Иилах снова подумал: «Я что-то должен сделать. Но что?»

Иилах напрягся. Все усиливающийся поток электронов ринулся в огромные ячейки его памяти. Но память молчала, и поток ослаб.

Постепенное пробуждение жизненной активности позволило ему составить более ясное, более точное представление об окружающем. Он начал посылать волну за волной ощупывающие радарные сигналы к Луне, к Марсу, ко всем планетам Солнечной системы; и по мере того, как отраженные сигналы возвращались к нему, Иилах с возрастающей тревогой убеждался, что все это тоже мертвые тела.

Он был в плену мертвой системы, обреченный на неотвратимую гибель. Когда его внутренняя энергия иссякнет, он станет частицей безжизненной массы планеты, на которую его забросили. И тогда он осознал, что уже был мертв. Каким образом это произошло, он не мог понять, помнил только, что разрушительная, парализующая субстанция внезапно обрушилась на него, окружила и подавила все жизненные процессы. Со временем распад химических элементов превратил эту субстанцию в безобидную массу, не способную более изолировать его от мира.

Теперь он снова жил, но такой слабой, еле теплящейся жизнью, что ему оставалось только ждать конца.

И он ждал.

В 19… году он увидел эсминец, плывущий к нему по небу. Задолго до того, как корабль замедлил ход и остановился прямо под ним, Иилах уже понял, что эта форма жизни не имеет с ним ничего общего. Внутри был слабенький источник искусственного тепла, сквозь внешние стенки Иилах улавливал мерцание тусклых огней.

Весь этот первый день Иилах ждал, что существо обратит на него внимание. Но от корабля не исходило никаких волн. Он был мертв, и тем не менее он парил в небе над плато. Этого немыслимого явления Иилах не мог объяснить. Он не ощущал воды, не мог себе даже представить воздух, и его ультракороткие излучения проходили сквозь людей, как если бы их вообще не было. Поэтому сейчас он понимал лишь одно: перед ним чужая форма жизни, сумевшая приспособиться к условиям мертвого для него мира.

Но постепенно Иилах начал волноваться. Существо могло свободно передвигаться над поверхностью планеты. Возможно, оно знает, не сохранился ли где-нибудь источник атомной энергии. Но как установить контакт?

На следующий день, когда солнце стояло в зените, Иилах направил на крейсер луч вопрошающей мысли. Он нацелился прямо на тусклые огни машинного отделения, где, по его представлению, должен был находиться разум чуждого существа.

Тридцать четыре человека, погибшие в машинном отделении, были похоронены на самом берегу. Оставшиеся в живых матросы и офицеры перебрались на полмили в глубь острова. Сначала они решили разбить здесь лагерь и ждать, пока покинутый всеми «Коулсон» не перестанет испускать смертоносную радиацию. Но на седьмой день, когда транспортные самолеты уже начали доставлять научных работников со всем их оборудованием, трое матросов заболели, и анализ крови показал, что у них катастрофически падает количество красных кровяных телец. Поэтому Мейнард, не дожидаясь указаний свыше, приказал переправить всю команду на Гавайские острова.

Офицерам он предоставил право выбора, однако предупредил второго механика, первого артиллерийского офицера и тех мичманов, которые помогали выносить трупы на палубу, чтобы они, не надеясь на судьбу, тотчас улетели с первым же самолетом. Хотя приказ об эвакуации касался всех матросов, многие попросили разрешения остаться. И около десятка из них это разрешение получили после того, как были тщательно опрошены Джерсоном и сумели доказать, что и близко не подходили к опасной зоне.

Мейнард предпочел бы, чтобы Джерсон убрался с острова одним из первых, но эта его надежда не сбылась. Джерсон остался вместе с лейтенантами-артиллеристами Лаусоном и Хори и мичманами Макпелти, Манчиевым и Робертсом. Среди матросов старшими по званию оказались главный стюард-казначей Дженкинс и старший боцман Юэлл.

Военных моряков на острове словно не замечали, разве что иногда просили убраться со своими палатками куда-нибудь подальше. Наконец, когда стало ясно, что их не оставят в покое, Мейнард скрепя сердце приказал перенести лагерь на самую дальнюю косу, туда, где пальмы расступались, окружая травянистую поляну. Неделя проходила за неделей, но никаких распоряжений относительно его команды не поступало; Мейнард сначала удивлялся, а потом впал в мрачность. Но вот в одном из номеров официальной газетенки, которая появилась на острове вслед за учеными, бульдозерами и бетономешалками, во «внутреннем обзоре» Мейнард вычитал кое-что, приоткрывшее перед ним завесу. Если верить автору статьи, между флотским начальством и важными шишками из Комиссии по атомной энергии разгорелся скандал. В результате морякам приказали «не вмешиваться».

Мейнард читал обзор со смешанным чувством, в нем крепло убеждение, что он остался единственным уполномоченным военно-морского флота на острове. Эта мысль вызывала в его воображении головокружительные картины — он видел себя в роли адмирала, если только ему удастся найти правильное решение. Но никакого иного решения, кроме как сидеть здесь и следить в оба глаза за всем происходящим, он так и не мог придумать.

Мейнард потерял сон. Целыми днями как можно незаметнее ходил он по острову и осматривал наиболее интересные установки и палаточные городки, в которых разместилась целая армия ученых и их помощников. А по ночам он перебирался из одного тайного укрытия в другое, наблюдая за ярко освещенным берегом лагуны.

Остров казался сказочным, сверкающим оазисом под куполом черной тихоокеанской ночи. Гирлянды огней тянулись над шелестящими волнами на целую милю вдоль берега. На фоне этого зарева вырисовывалось тяжелое сооружение, длинная коробка из массивных железобетонных стен, протянувшихся параллельно друг другу от подножия до самой вершины холма. Внутри открытой сверху коробки лежал утес, и защитные стены подступали к нему почти вплотную, чтобы отрезать его от всего остального мира. На стенах тоже горели фонари. Только к полуночи рычание бульдозеров замолкало, бетономешалки, вывалив последние порции смеси, спускались по временной дороге на пляж, и наступала тишина. Вся громоздкая организация людей и механизмов погружалась в тревожный сон.

Мейнард ждал этого момента с горькой терпеливостью человека, делающего гораздо больше, чем от него требуется. Его терпеливость принесла плоды. Он оказался единственным человеком, который собственными глазами увидел, как утес вполз на вершину холма.

Это было потрясающее зрелище. До часу ночи оставалось минут пятнадцать, и Мейнард уже считал этот день пропащим, когда вдруг раздался непонятный звук. Похоже было, что самосвал высыпал целый кузов щебенки. В первое мгновение Мейнард испугался только за свой секретный наблюдательный пункт: сейчас его обнаружат и все узнают о его ночной деятельности. Но уже в следующее мгновение он увидел при свете фонарей надвигающийся утес.

Железобетонные стены с грохотом рушились и крошились под неудержимым натиском. Пятьдесят, шестьдесят, наконец все девяносто футов чудовища вздыбились над холмом, тяжело ухнули на вершину, и здесь утес снова замер.

Два месяца Иилах наблюдал за судами, которые заходили в лагуну. Его заинтересовало, почему все они следуют одним и тем же путем. Может быть, способности их ограничены и потому они держатся на одном и том же уровне? Но еще интереснее был тот факт, что неведомые существа каждый день огибали остров и куда-то исчезали, скрываясь за высоким выступом на восточном берегу. И каждый раз по прошествии нескольких дней они снова появлялись в его поле зрения, тем же путем заходили в лагуну и повисали там над поверхностью планеты.

В течение этих месяцев Иилах с удивлением замечал несколько раз другие маленькие, но гораздо более мощные крылатые корабли, которые стремительно падали с большой высоты и тоже исчезали где-то на востоке. Всегда на востоке. Любопытство мучило его, но он боялся тратить свои запасы энергии. Наконец он заметил зарево огней, освещавших по ночам восточную часть неба. Он освободил часть мощной взрывной энергии на нижней поверхности своего тела, что придало ему поступательное движение, и преодолел последние семьдесят-восемьдесят футов, отделявшие его от вершины холма. И сразу же пожалел об этом.

Недалеко от берега на рейде стоял один корабль. Зарево огней над восточным склоном холма, по-видимому, не имело своего источника энергии. Пока он осматривался, десяток грузовиков и бульдозеров суетились вокруг него, причем некоторые приближались к нему почти вплотную. Что именно они делали и чего хотели, он не мог понять. Он посылал в различных направлениях вопрошающие излучения, но ни на одно не получил ответа. Потом он бросил это безнадежное дело.

На следующее утро утес все еще лежал на вершине холма, и теперь обе части острова были беззащитны перед обжигающими зарядами энергии, которые он ночью беспорядочно излучал во все стороны.

Первый рапорт о причиненном ущербе Мейнард услышал от стюарда-казначея Дженкинса. Семь шоферов грузовиков и два бульдозериста погибли, с десяток человек получили тяжелые ожоги, и вся двухмесячная работа пошла прахом.

Видимо, ученые посовещались и приняли какое-то решение, потому что вскоре после полудня бульдозеры и грузовики, нагруженные всяким оборудованием, двинулись куда-то мимо лагеря моряков. Отправленный следом за ними матрос вернулся и доложил, что ученые перебираются на мыс в дальнем нижнем конце острова.

Незадолго до сумерек произошло важное событие. На освещенную площадку перед палатками пришел сам начальник экспедиции со своими четырьмя учеными помощниками и сказал, что хочет видеть Мейнарда. Гости улыбались, держались дружелюбно, со всеми здоровались за руку. Мейнард представил им Джерсона, который, как на грех (по мнению Мейнарда), оказался в это время в лагере. И тут делегация ученых перешла к делу.

— Как вы знаете, — сказал их начальник, — «Коулсон» радиоактивен лишь отчасти. Кормовая орудийная башня совсем не пострадала, а потому мы просим, чтобы вы в порядке сотрудничества обстреляли этот утес и разбили его на куски.

Прошло какое-то время, прежде чем Мейнард опомнился от удивления и сообразил, как ему следует ответить. В течение нескольких следующих дней он только спрашивал ученых, уверены ли они, что утес можно разбить и тем самым обезопасить. Но в их просьбе отказал сразу. Лишь на третий день он нашел для этого вескую причину.

— Все ваши предосторожности, джентльмены, недостаточны, — сказал он, — Вы переместили свой лагерь, но я считаю, что с точки зрения безопасности этого мало, если утес действительно взорвется. Но, разумеется, если я получу приказ от моего командования исполнить вашу просьбу, в таком случае…

Он оставил фразу незаконченной, поняв по их разочарованным лицам, что они уже имели по этому поводу не один горячий разговор по радио со своим собственным начальством. Прибывшая на четвертый день газетенка сообщила, что один из «высших» морских офицеров в Вашингтоне сделал заявление, согласно которому «любое решение подобного рода может быть принято только представителем военно-морского флота на острове». Кроме того, в статье говорилось, что военно-морское ведомство готово выслать на место своего специалиста-атомщика, если к ним обратятся с такой просьбой по соответствующим официальным каналам.

Мейнарду стало ясно, что он действует именно так, как этого хотелось бы его начальству. К сожалению, как раз тогда, когда он дочитывал статью, тишину разорвал безошибочно узнанный им грохот пятидюймовых орудий эсминца, самый резкий из всего артиллерийского оркестра.

Мейнард, шатаясь, вскочил на ноги. Он бросился бежать к ближайшей высоте. Прежде чем он достиг ее, с той стороны лагуны снова донесся резкий удар, а затем последовал оглушительный взрыв возле самого утеса. Мейнард добежал до своего наблюдательного пункта и увидел сквозь призмы бинокля с десяток человек, которые суетились на корме позади орудийной башни. Ярость и возмущение с новой силой охватили коменданта острова. Он решил немедленно арестовать всех, кто пробрался на эсминец, за опасное и злостное нарушение приказа. У него мелькнула смутная мысль, что настали поистине печальные времена, если из-за внутриведомственных склок люди решаются открыто попирать авторитет армии и флота, словно для них нет ничего святого. Но эта мысль исчезла так же быстро, как и появилась.

Он дождался третьего залпа, затем устремился вниз к своему лагерю. Мейнард послал восемь моряков на пляж, чтобы перехватить тех, кто попытается вернуться на остров. С остальными своими людьми он поспешил к ближайшей шлюпке. Им пришлось огибать мыс кружным путем, так что, когда Мейнард добрался до опустевшего и снова безмолвного «Коулсона», он заметил вдалеке лишь моторную лодку, уходившую за выступ берега.

Мейнард колебался. Что делать? Пуститься в погоню? В бинокль было хорошо видно, что утес почти не пострадал. Неудача этих штатских крыс развеселила его и в то же время обеспокоила. Когда начальство узнает, что он не принял необходимых мер и позволил посторонним проникнуть на корабль, его не похвалят.

Он все еще раздумывал об этом, когда Иилах двинулся вниз по холму прямо на эсминец.

Иилах заметил первую яркую вспышку орудийного залпа. В следующее мгновение он увидел мчащиеся на него маленькие предметы. В давным-давно забытые старые времена он научился защищаться от метательных снарядов. И теперь автоматически сжался, чтобы отразить удар. Но эти предметы, вместо того чтобы просто ударить, взорвались. Сила взрыва ошеломила его. Защитная кора треснула. Сотрясение прервало и замкнуло поток энергии между электронными ячейками в его огромном теле. Автоматические стабилизирующие пластины мгновенно послали восстанавливающие импульсы. Раскаленная полужидкая материя, составляющая большую часть его массы, стала еще горячее, еще подвижнее. Слабость соединений, вызванная страшным потрясением, усилила приток жидкой материи к поврежденным местам, где жидкость сразу же затвердела под огромным давлением. Память восстановилась.

Иилах старался понять, что это было. Попытка установить контакт? Такая возможность взволновала его. Вместо того чтобы закрыть зияющую брешь в своей внешней броне, он лишь укрепил следующий за ней защитный слой, чтобы приостановить утечку радиоактивной энергии. И стал ждать.

Еще один метательный снаряд и страшный взрывной удар при столкновении… После дюжины таких ударов, которые разрушали его защитный панцирь, Иилахом овладело сомнение. Если это и были сигналы, он не мог их принять или понять. Он ускорил химическую реакцию, которая должна была укрепить внешний панцирь. Но взрывающиеся предметы разбивали его защиту быстрее, чем он успевал затягивать пробоины.

Однако он все еще не мог поверить, что это было нападение. За все его предыдущее существование никто не нападал на него таким способом. Каким именно способом действовали против него раньше, Иилах тоже не мог вспомнить. Но, во всяком случае, не на таком примитивном, чисто молекулярном уровне.

Когда наконец он все же убедился, что это нападение, Иилах не почувствовал гнева. Защитные рефлексы его были логическими, а не эмоциональными. Он рассмотрел эсминец и решил, что его следует удалить от себя. И впредь надо будет удалять любое подобное создание, если оно попытается приблизиться. И все движущиеся предметы, которые он видел с вершины холма, — от всего этого надо избавиться.

Он двинулся вниз по склону холма. Существо, неподвижно парившее над плато, перестало изрыгать пламя. Когда Иилах приблизился, единственным признаком жизни был удлиненный предмет гораздо меньшего размера, который быстро плыл вдоль борта.

В этот момент Иилах погрузился в воду. Он ощутил что-то вроде шока. Он почти забыл, что на этой пустынной горе был определенный уровень, ниже которого все его жизненные силы ослабевали.

Иилах заколебался.

Затем медленно двинулся дальше вниз, в угнетающую среду, чувствуя, что теперь он достаточно силен, чтобы противостоять такому чисто негативному давлению.

Эсминец снова открыл по нему огонь. Снаряды, выпущенные почти в упор, вырывали глубокие воронки в девяностофутовом утесе, каким Иилах представлялся врагу. Когда эта каменная громада коснулась эсминца, стрельба прекратилась. Мейнард, защищавший корабль до последней возможности, бросился со своими людьми в шлюпку у противоположного борта и теперь уходил на предельной скорости.

Иилах толкнул эсминец. Боль от титанических ударов была подобна боли, которую испытывает любое живое существо при частичном разрушении его тела. Медленно, с трудом, он восстанавливал самого себя. А потом с яростью, гневом и уже со страхом толкнул еще раз. Через несколько минут он отбросил это странное неуклюжее существо на скалы у самого края платформы. Дальше этих скал гора уходила вниз крутым обрывом.

И тут случилось неожиданное. Попав на скалы, нелепое существо начало содрогаться и раскачиваться, словно внутри него пробудились какие-то разрушительные силы. Оно упало на один бок, словно раненый зверь, еще раз вздрогнуло и начало разваливаться на части.

Это было удивительное зрелище. Иилах выполз из воды, поднялся на гору и снова начал спускаться по другому склону к лагуне, куда только что зашел грузовой корабль. Однако грузовоз успел обогнуть мыс, войти в канал и убраться из лагуны. Проплыв над мрачной, глубокой долиной, начинавшейся за внешними рифами, он удалился на несколько миль, замедлил ход и стал на якорь.

Иилаху хотелось отогнать его подальше, но он был ограничен в своих движениях. Поэтому, едва грузовоз остановился, Иилах развернулся и пополз к мысу, где собрались в кучу маленькие предметы. Он не замечал людей, которые спасались на отмелях недалеко от берега и оттуда в относительной безопасности следили за разгромом своего лагеря. Иилах, распаленный гневом, обрушился на машины.

Редкие шоферы, пытавшиеся их спасти, превратились в кровавую кашу среди сплющенного металла. В тот день многие пострадали от собственной фантастической глупости или паники. Иилах двигался со скоростью около восьми миль в час. И все же триста семнадцать человек попались в индивидуальные ловушки и были раздавлены чудовищем, которое даже не подозревало об их существовании. Очевидно, каждому казалось, что Иилах гонится именно за ним. Наконец Иилах взобрался на ближайшую высоту и оглядел небо в поисках новых противников. Но увидел только грузовоз милях в четырех от берега — этого нечего было опасаться.

Темнота медленно опускалась на остров. Мейнард осторожно шел по траве, освещая прямо перед собой крутой спуск лучом фонарика. Каждые несколько шагов он спрашивал:

— Есть здесь кто-нибудь?

Так продолжалось уже несколько часов. В сгущавшихся сумерках моряки разыскивали уцелевших, сажали их в шлюпку и отвозили через лагуну по каналу на рейд, где стоял грузовой корабль. По радио был передан приказ. За сорок восемь часов они должны были закончить эвакуацию. После этого автоматически управляемый самолет сбросит бомбу.

Мейнард представил себе, что он остался один на этом погруженном во мрак острове, обители чудовища. И содрогнулся от почти чувственной радости. Он был бледен, его била лихорадка от ужаса и восторга. Все было, как в те далекие времена, когда его корабль шел в строю армады, обстреливающей японское побережье. Тогда он тоже скучал, пока не представил себя там, на берегу, в самой гуще разрывов.

Стон отвлек его от этих мыслей. При свете фонарика Мейнард различил знакомое лицо. Человек был придавлен упавшим деревом. Джерсон приблизился и сделал ему укол морфия. Мейнард нагнулся над раненым. Это был один из всемирно известных физиков, прибывших на остров. Сразу же после катастрофы о нем без конца запрашивали по радио. Без его согласия ни один ученый совет не решался одобрить план бомбардировки, выдвинутый военно-морским штабом.

— Сэр, — начал Мейнард, — что вы думаете относительно…

Он поперхнулся и мысленно сделал шаг назад. На какой-то миг он забыл, что его флотское начальство, получив от правительства разрешение действовать по своему усмотрению, уже отдало приказ использовать атомную бомбу.

Ученый вздрогнул.

— Мейнард! — прохрипел он. — С этой штукой что-то нечисто. Не позволяй им делать ничего…

Глаза расширились от боли. Голос прервался.

Нужно было спросить его. Немедленно! Через несколько секунд великий ученый погрузится в наркотический сон и очнется не скоро. Через мгновение будет уже слишком поздно!

Это мгновение пролетело.

Лейтенант Джерсон поднялся на ноги.

— Ну вот, думаю, все будет в порядке, капитан, — сказал он. Потом повернулся к морякам с носилками: — Двое из вас отнесут этого человека в шлюпку. Осторожно! Я его усыпил.

Мейнард последовал за носилками, не говоря ни слова. Он чувствовал, что так и не успел принять самостоятельное решение.

Ночь тянулась бесконечно. Наконец наступил серенький рассвет. Вскоре после восхода солнца тропический ливень прошел над островом и унесся дальше, на восток. Небо стало удивительно синим, а море таким спокойным, что вода вокруг острова казалась неподвижным зеркалом. Из синей дали, отбрасывая быструю тень на неподвижный океан, появился самолет с автопилотом.

Еще не видя его, Иилах почувствовал, какой груз он несет. Дрожь пробежала по всему его телу. Огромные электронные ячейки раскрылись и замерли в жадном нетерпении, и на миг ему показалось, что это приближается кто-то из его породы. Он послал навстречу ему предупреждающий мыслесигнал. Многие самолеты, которым он направлял свои мысленные волны, выходили из-под контроля, нелепо кувыркались и падали. Но этот не изменил курса.

Когда он был почти над центром острова, громоздкий, тяжелый предмет отделился от него, лениво перевернулся несколько раз в воздухе и устремился прямо на Иилаха. Он должен был взорваться примерно в ста футах над целью. Механизм сработал безупречно, взрыв был титанический.

Когда потрясающее действие огромной массы новой энергии миновало, Иилах, полный жизни и сил, подумал с удивительной ясностью: «Ну конечно, как я мог забыть! Именно это я и должен сделать».

Ему было странно, что он так долго не мог вспомнить. Он был послан сюда во время межгалактической войны, которая, по-видимому, все еще продолжалась. С огромными трудностями его опустили на поверхность планеты, и здесь вражеские лазутчики сразу вывели его из строя. Но теперь он был готов выполнить задание.

Он произвел контрольные расчеты по Солнцу и далеким планетам, до которых доходили сигналы его радаров. Затем приступил к решающей операции, чтобы растворить все защитные поля внутри своего тела. Он собрал все силы внутреннего давления, и все его жизненные элементы в точно рассчитанное мгновение сжались разом для последнего решающего прыжка.

Взрыв, который чуть не вышиб Землю с ее орбиты, был зарегистрирован всеми сейсмографами планеты. А некоторое время спустя астрономы рассчитали, что еще немного, и Земля начала бы падать на Солнце. И ни один человек не увидел бы, как Солнце, превратившись в ослепительную сверхновую звезду, сожгло бы всю Солнечную систему, прежде чем потускнеть и сжаться до своих прежних объемов.

Если бы даже Иилах знал, что война, бушевавшая десять тысяч миллионов веков назад, давно кончилась, он поступил бы точно так же.

У него не было выбора.

Атомные бомбы-роботы не рассуждают.

Коо-о-о-о-о-о-т!

Их обычная компания уже собралась вся в баре. Кэти притворялась, что уже успела надраться, Тед строил из себя идиота, Мира трижды прохихикала, но ее хихиканье больше напоминало настройку музыкального инструмента. Джоунс с важным, самоуверенным видом что-то говорил Горду, и тот через каждые несколько секунд повторял: «Угу!», словно действительно внимал его словам. Ну а Мортон же пытался привлечь к себе внимание тем, что, расположившись чуть поодаль от всех, с задумчивым видом скучающего интеллектуала смотрел куда-то вдаль.

Никто из них не обращал внимания на худощавого невысокого роста мужчину, сидевшего у стойки. Мужчина долгое время присматривался к компании, но когда именно он присоединился к ним, — этого никто из них не запомнил. Никому и в голову не пришло отшить его.

— Вот вы упомянули тут об основных чертах человеческой натуры… — начал незнакомец, но договорить ему не дала Мира.

— А что, мы и об этом тоже говорили? — захихикала она.

Общий смех, последовавший вслед за ее словами, не смутил незнакомца.

— Со мной как-то произошел один случай, который мог бы послужить иллюстрацией этой темы. Все началось с того, что однажды я просматривал газету и наткнулся на одно рекламное объявление, приглашавшее прийти в цирк… На самом верху, — продолжил он, — красовался огромный вопросительный знак, а рядом — несколько восклицательных тех же размеров. Ниже:

В конце объявления маленькими буквами сообщалось, что кота будет «представлять сам Силки Трэвис».

До этого места я читал объявление без особого интереса и любопытства. Но это имя заставило меня встрепенуться.

«Господи! — подумал я. — Это же он! Именно Силки Трэвис был на той открытке!»

Я торопливо прошел к столу и извлек открытку с фотографией, что пришла по почте два дня назад. Тогда в ней я не нашел никакого смысла. Слова, написанные на обратной стороне мелким красивым почерком, были каким-то бредом, сам же снимок изображал мужчину с хищным взглядом, сидевшего в клетке. Мужчина казался мне смутно знакомым, но я так и не вспомнил, кто же он. Теперь же я узнал на фотографии Силки Трэвиса, правда, не такого, каким я знал его пятнадцать лет назад, — пополневшего и постаревшего, каким, наверное, он и должен был стать…

Я снова уселся в кресло и некоторое время сидел, вспоминая прошлое.

Даже в те далекие дни его имя соответствовало ему[7]. В школе он организовал конкурс красоты и первый приз дал своей кузине, а второй — девушке, любимице школьных учителей. Каждый год именно он устраивал выставки, где экспонатами являлись водившаяся в нашей местности живность: ящерки, змеи, насекомые — и несколько индейских артефактов, которые всегда привлекали внимание и вызывали восхищение родителей. Спортивные соревнования, спектакли во время каникул и прочие школьные развлечения проходили под руководством Силки, и во всем чувствовался его дух прирожденного циркача.

По окончании школы я поступил на биологический факультет университета штата, и на семь лет потерял из виду Силки. Потом в одной из газет в разделе светской хроники я прочитал, что один местный молодой парень добился успеха в большом городе, совсем недавно приобрел долю в ревю, и кроме того, у него была доля в концессии на пляжные районы Нью-Джерси.

А потом снова последовал период молчания. И вот он снова возник, являясь, несомненно, хозяином этого циркового зверинца диковинок.

Разрешив загадку почтовой открытки (так мне казалось), я почувствовал снисходительное веселье. «Интересно, послал ли Силки такие открытки остальным своим старым школьным приятелям?» — подумал я и решил не ломать больше голову над смыслом слов, написанных на ее обратной стороне, — вся интрига была слишком уж очевидна.

В тот момент у меня не было никакого намерения отправляться в цирк. Я встал с кресла и лег спать, как обычно, и через несколько часов я проснулся с сознанием, что в комнате кто-то есть. Я испытывал те же чувства, что описывал Джонсон в своей книге о патологических страхах.

Я жил в спокойном районе, и вокруг стояла такая гробовая тишина, что вскоре я уже слышал удары собственного сердца. В желудок устремилась желчь; от поднявшихся газов во рту появился горький привкус. Я с огромным трудом удерживал дыхание ровным.

И я по-прежнему ничего не видел, находясь во власти самых жутких страхов, и первой мыслью, промелькнувшей в голове у меня, было то, что мне, наверное, привиделся кошмар. Устыдившись, я пробормотал:

— Кто здесь?

Ответа не последовало.

Я выскользнул из кровати и включил свет. В комнате никого не было. Но это меня все равно не успокоило. Я прошел в холл, потом исследовал гардероб и ванную. Наконец, по-прежнему не удовлетворенный, я проверил, закрыты ли окна. Именно здесь меня и ждало потрясение. Снаружи на стекле одного из окон было написано:

«Кот просит тебя прийти в цирк».

Меня охватила такая ярость, что по пути к постели я даже желал позвонить в полицию, чтобы Силки арестовали. Когда же на следующее утро я проснулся, этой надписи на окне уже не было.

После завтрака мой гнев остыл. Меня даже развеселило отчаянное желание Силки показать своим старым знакомым, какой важной птицей он стал. Перед уходом для читки утренних лекций в университет я осмотрел окна спальни и обнаружил какие-то непонятные следы, но они не были похожи на отпечатки человеческих ног или рук, поэтому я решил, что Силки, по всей видимости, постарался не оставить после себя следов.

На лекции, перед самым полуднем, один из студентов спросил меня, существует ли в биологии какая-нибудь теория, достаточно хорошо объясняющая появление мутантов. Я стал рассказывать ему об изменчивости, неправильном питании, болезнях, замедленном развитии мозга, влияющем и на развитие тела и так далее. Закончил я тем, что сухо объявил, что направлю его к своему старому другу Силки Трэвису, владельцу зверинца уродцев в цирке Пэгли-Маттерсона.

Это сделанное мимоходом замечание вызвало целый взрыв. Мне тут же поведали, что какой-то мутант-уродец и послужил причиной для этого вопроса.

«Странное, похожее на кота существо, — сказал студент хриплым голосом, — и оно изучает вас с не меньшим интересом, чем вы изучаете его самого!»

В эту секунду зазвенел звонок, и я был избавлен от необходимости комментировать это замечание. Помню, однако, что в тот момент я подумал, что люди сами ни капельки не изменяются. Их по-прежнему интересуют отклонения от нормы, в то время как ученых, вроде меня, больше занимает как раз нормальность.

И все же я не собирался идти в цирк. Однако, когда по пути домой я сунул руку в нагрудный карман, то обнаружил там почтовую карточку с фотографией Силки. Я рассеянно перевернул ее и прочитал послание:

«Доставка межпространственной корреспонденции требует огромной энергии, что может вызвать разницу во времени. Поэтому вполне возможно, что эта открытка дойдет до тебя прежде, чем я узнаю, кто ты. На всякий случай я посылаю тебе еще одну в цирк на твое имя и с твоим адресом, так что обе должны прибыть по назначению одновременно.

Не думай слишком много о способе доставки. Просто в нашем почтовом ящике находится устройство, которое переносит карточки в почтовый ящик на Земле, после чего они достигают место назначения обычным путем. Само устройство затем исчезает.

Снимок говорит сам за себя!»

Однако он ничего мне не говорил. И это снова вызвало у меня раздражение. Я сунул карточку обратно в карман, всерьез подумывая позвонить Силки и спросить у него, что вся эта ерунда означает. Но, естественно, ничего подобного я не сделал. Не так уж это было важно.

Когда я проснулся на следующее утро, слова «Кот хочет поговорить с тобой!» были написаны снаружи того же самого окна. Скорее всего, они уже находились там в течение долгого времени, потому что, когда я внимательно пригляделся к ним, они начали медленно исчезать. Когда я закончил завтракать, от них уже не осталось и следа.

Теперь меня это скорее встревожило, чем разгневало. Такая настойчивость со стороны Силки указывала на невротическое расстройство. Возможно, мне следует сходить на его представление, тем самым доставив ему удовлетворение и положив конец появлениям призрака, преследующего меня уже две ночи подряд. Однако только после обеда мне в голову пришла мысль, которая укрепила меня в этом намерении — я вспомнил о Вирджинии.

Уже два года я читал биологию в университете штата. Сейчас-то я понимаю, что двигали тогда мною юношеские желания — впервые в моем довольно унылом сером существовании матримональные желания проявились во мне. Моей девушкой была Вирджиния, но, к сожалению, она считала меня помесью улитки и чистого разума. Я не сомневаюсь, что сама мысль выйти за меня замуж даже в голову ей не приходила.

В течение некоторого времени мне казалось, что если я смогу показать ей, не теряя своего достоинства, что я — человек романтический, то она наконец ответит мне «да». И вот теперь представилась отличная возможность доказать ей, что я якобы по-прежнему восхищаюсь цирком, а в качестве кульминации вечера я бы показал ей Силки Трэвиса, втайне надеясь, что мое знакомство с такой неординарной личностью может произвести впечатление на ее эксцентричную натуру.

Первый барьер был взят, когда я позвонил Вирджинии, и она согласилась пойти со мной в цирк. Я восхищался всем вокруг с самого начала, когда еще мы катались на колесе обозрения и в других аттракционах. И вот, улучив момент, я предложил ей сходить и посмотреть на диковинки, представляемые из аттракциона моим старым другом Силки Трэвисом.

И это действительно произвело на нее впечатление. Вирджиния остановилась и посмотрела на меня укоризненно.

— Филип, — сказала она, — уж не хочешь ли ты сказать, что лично знаком с Силки? — Она глубоко вздохнула. — Я должна убедиться в этом.

Силки держался великолепно. Когда мы вошли, его не было, но билетер вызвала Трэвиса из какого-то подсобного помещения, и через минуту Силки ворвался в главный шатер зверинца. Он располнел, напоминая фигурой хорошо откормленную акулу. Глаза у него были сузившимися, словно предыдущие пятнадцать лет он провел, постоянно прикидывая, как использовать других людей для собственной выгоды. У него не было того хищного взгляда, что я заприметил на фотографии, но какие-то следы остались: едва проглядываемая жадность и злоба, хитрость и жестокость. Он был именно таким, каким я и ожидал увидеть его, но, самое главное, он искренне был рад встрече со мной, однако радость эта имела специфический характер — так одинокий бродяга взирает на жилье, на которое он наконец-то набрел после долгих скитаний. Мы оба чуть переборщили, приветствуя друг друга, но в равной степени были рады своему взаимному энтузиазму. Когда с приветствиями и представлениями было покончено, Силки обронил:

— Некоторое время назад здесь был Брик. Сказал, что ты преподаешь в университете штата. Прими мои поздравления по этому случаю. Всегда знал, что ты добьешься этого.

Я постарался как можно скорее сменить тему.

— Может, покажешь нам свой зверинец и расскажешь о себе?

Мы уже видели тучную женщину и человеческий скелет, но Силки провел нас в глубь зверинца и рассказал нам о своей жизни с ними. Как он нашел их и как с их помощью приобрел известность. Силки был немногословен, поэтому иногда мне приходилось подгонять его. Но вот наконец мы подошли к небольшому шатру, где над опущенным брезентовым пологом красовалась надпись: «КОТ». Я уже заметил ее раньше, а болтовня зазывалы, стоявшего перед шатром, возбудила во мне любопытство.

— Кот… Заходите и поглядите на кота! Уважаемая публика, это не обычная диковина, а настоящая сенсация! Ни в одном цирке не было еще такого животного. Этот биологический феномен удивляет ученых всего мира… Уважаемая публика, этот кот особенный. Билет стоит двадцать пять центов, но если вы выйдете неудовлетворенными, то сможете забрать деньги обратно. Да-да, вы не ослышались и получите их обратно, если подойдете к кассе и скажете об этом…

И все в подобном духе. Однако не его болтовня больше всего поразила меня. Меня удивила реакция людей, заходивших внутрь шатра. Их впускали группами, и, наверное, там внутри был проводник, потому что в течение нескольких минут что-то едва слышно говорилось, а затем четко голос произнес:

«А теперь, уважаемая публика, я поднимаю занавес и перед вами предстанет он — кот!»

Наверное, занавес поднимался одним движением, точно рассчитанным по времени: едва только слово «кот» слетало с его губ, как следовала реакция публики:

— О-о-о-о-о-о!

Отчетливо слышный выдох дюжины пораженных людей. Потом следовала интригующая тишина, после чего медленно люди выходили из шатра и торопились к выходу. Никто, насколько я мог видеть, не просил вернуть свои деньги.

У входа произошла небольшая заминка. Силки начал бубнить что-то насчет того, что он только совладелец зверинца, и поэтому не может давать входных билетов. Но я быстро решил проблемы, купив билеты, и мы вошли внутрь со следующей группой.

…Животное, сидевшее в кресле на небольшом возвышении, имело приблизительно пять футов роста и стройное тело, кошачью голову и жесткую шерсть, и напоминало говорящее животное из комиксов.

Но на этом сходство с котом кончалось.

Это было какое-то неизвестное существо, вовсе не кот. Я тут же понял это. Всего секунду понадобилось мне, чтобы определить существенные отличия в строении его тела.

Голова: лоб — высокий, а не низкий и покатый. Лицо — гладкое, почти безволосое — поражало своим особым характером, силой и высокой разумностью. Тело поддерживали длинные, прямые ноги. Руки — гладкие, заканчивающиеся короткими, но вполне узнаваемыми пальцами с тонкими острыми когтями.

Но по-настоящему отличными от кошачьих были его глаза. Они казались достаточно обычными, слегка раскосые, прикрытые веками почти такими же, как у людей. Но они в полном смысле танцевали! Двигались они в два, нет, в три раза быстрее, чем у людей. За их гармоничным движением на такой высокой скорости открывался пристальный взгляд, который, как казалось, производил моментальные снимки всей комнаты. Какие же отчетливые, невероятно точные образы должен был воспринимать мозг этого существа!

Все это я понял в течение буквально нескольких секунд. Затем существо шевельнулось.

Оно встало, неторопливо и спокойно, с небрежным видом, зевнуло и потянулось. Наконец, оно сделало шаг вперед. Среди женщин возникла короткая паника, которая прекратилась, когда проводник тихо сказал:

— Все в порядке, уважаемая публика. Он часто спускается вниз и разглядывает нас. Он не причинит нам никакого вреда.

Толпа стояла неподвижно, когда кот сошел по ступенькам со своего возвышения и приблизился ко мне. Животное остановилось передо мной и с любопытством уставилось на меня. Потом кот осторожно протянул вперед руку, расстегнул пиджак и исследовал содержимое моего нагрудного кармана.

Затем он поднес к глазам фотографию Силки на открытке, которую я взял с собой, собираясь спросить его о ней.

Довольно долго кот изучал снимок, а потом передал его Силки. Тот вопросительно посмотрел на меня.

— Можно?

Я кивнул. У меня возникло такое чувство, словно я стал свидетелем драмы, смысла которой не понимал. И тут я поймал себя на том, что внимательно разглядываю Силки.

Он смотрел на снимок на открытке, затем хотел было отдать его мне обратно, но остановился, резким движением снова поднес ее к лицу и принялся внимательно разглядывать.

— О Господи! — выдохнул он. — Ведь это же моя фотография!

Он в самом деле казался удивленным, и его удивление было настолько неподдельным, что я поразился и спросил:

— А разве не ты посылал ее мне? Разве не ты написал послание на обратной стороне?

Силки сразу не ответил. Он перевернул открытку и прочитал написанное. Потом покачал головой.

— Это какая-то бессмыслица, — пробормотал он. — Гм-м! Открытку отправили из Марстауна. Именно там мы пробыли три дня на прошлой неделе.

Он вернул мне открытку.

— Никогда не видел ее раньше. Странно!

Я ему поверил. Держа открытку в руке, я вопросительно посмотрел на кота. Но тот уже потерял ко мне интерес. Пока мы стояли и рассматривали почтовую открытку, он развернулся и, вернувшись к креслу, уселся в нем. Затем зевнул и прикрыл глаза.

Вот и все. После этого мы все вышли из шатра. Я и Вирджиния попрощались с Силки. А позже по пути домой весь этот эпизод показался мне еще более незначительным.

Не знаю, сколько я проспал. Я перевернулся на другой бок, намереваясь снова погрузиться в сон, но увидел, что горит лампа у изголовья кровати. Я резко сел.

Перед кроватью в кресле, всего в метре от меня, сидел кот.

Вокруг царила тишина. Я не мог вначале вымолвить и слова. Я медленно выпрямился. Мне припомнились слова проводника: «Кот не причинит нам никакого вреда». Но больше я не верил этому.

Вот уже в третий раз эта тварь появляется у меня. В предыдущие два раза он оставлял послание на окне. Я мысленно повторил про себя последнее послание: «Кот хочет поговорить с тобой!» — и вздрогнул. Возможно ли, чтобы это существо могло разговаривать?

И неподвижность животного наконец придала мне мужество. Я облизнул губы и спросил:

— Ты можешь разговаривать?

Кот шевельнулся. Он медленно поднял руку, словно предотвращая меня от возможных опрометчивых действий, и указал на ночной столик у моей кровати. Я проследовал за его взглядом и увидел, что рядом с лампой находится какое-то устройство. Из него донеслось:

— Я сам не могу издавать человеческие звуки, но, ты сам можешь сейчас убедиться, это устройство является превосходным средством общения между нами.

Должен признаться, сердце мое в этот момент екнуло, душа ушла в пятки, панический ужас охватил все мое существо и стал отступать по мере того, как наступавшая пауза затягивалась. Со мной не происходило ничего страшного. Не знаю, почему, но мне казалось, что общение через переговорное устройство может нести для меня какую-то угрозу.

Наверное, на самом деле оно служит передатчиком мыслей кота, крайне неохотно принял я подобное предположение, ибо оно было очевидно и соответствовало истинному положению вещей. Но прежде чем я смог здраво рассуждать, устройство на столе заработало:

— Проблема передачи мыслей при помощи электронного устройства основана на использовании энергии волн мозга.

Это утверждение вывело меня из столбняка. Я прочитал по этой теме множество трудов, начиная с реферата профессора Ганса Бергера по волнам мозга, написанного в 1929 году. Заявление кота не слишком состыковывалось с положениями теории Бергера.

— Разве их электрических потенциал не слишком мал? — спросил я. — И, кроме того, твои глаза открыты. А при открытых глазах происходит интерференция мозговых волн, и вообще с его зрительными центрами связана настолько значительная часть мозговой коры, что в таком случае невозможно обнаружить саму волну.

Тогда я не обратил на это внимания, но теперь мне кажется, что я действительно отвлек его мысли в другую сторону.

— Какие замеры проводились? — спросил кот. Даже радио не могло скрыть его интереса к этой теме.

— Фотоэлементы замерили не менее (или не более, если быть более точным) пятидесяти микровольт, главным образом в активных центрах мозга. Вам известно, что такое микровольт?

Существо кивнуло. Через секунду оно ответило:

— Я не стану говорить тебе, какую энергию производит мой мозг. Вероятно, это может перепугать тебя, но вовсе не вся энергия создается разумом. А я — лишь студент, совершающий туристический круиз по Галактике, можно назвать его последипломной практикой. И вот для нас существуют определенные правила… — Кот замолчал. — Ты открыл рот. Хочешь что-то сказать?

Я чувствовал себя отупевшим и раздавленным. Потом слабо произнес:

— Ты сказал, «по Галактике»?

— Да.

— Н-но разве подобный круиз не займет множество лет? — мой мозг работал с полным напряжением.

— Мое путешествие будет продолжаться примерно тысячу ваших лет, — ответил кот.

— Значит, ты бессмертен?

— О нет.

— Но ведь…

И тут я замолчал. Не мог продолжать дальше. Молча сидел, полностью сбитый с толку. Между тем кот продолжал:

— Устав студенческого братства обязывает нас до того, как мы улетим, рассказать о том, что мы посещали планету, хотя бы одному разумному существу, живущему на ней. А также взять с собой какой-нибудь сувенир, символизирующий местную цивилизацию. И мне любопытно узнать, что ты можешь предложить в качестве земного сувенира. Это должно быть нечто такое, что сразу бы показывало превалирующее качество в характере вашей расы.

Эта его просьба успокоила меня. Мои мысли перестали крутиться в безумном ритме, и я почувствовал себя значительно лучше. Я устроился поудобнее и задумчиво провел рукой по щеке. Я искренне надеялся, что произвожу впечатление разумного человека, чьи советы можно принимать во внимание.

И тут до меня стало доходить, что я действительно попал в затруднительное положение. Я и раньше осознавал это, но теперь мне, поставленному перед необходимостью найти ответ на конкретный вопрос, казалось, что люди и в самом деле невероятно сложные существа. Разве можно выделить какую-нибудь отдельную черту человеческой натуры и сказать: «Се человек!» или же «Это характеризует людей!» Я, растягивая слова, поинтересовался:

— Может ли это быть произведение искусства, науки или что-нибудь подобное?

— Все, что угодно.

Моя увлеченность достигла своего апогея. Все мое существо поверило в реальность этого разговора с чудо-котом, и мне казалось невероятно важным, чтобы великая раса, путешествующая по огромным просторам Галактики получила точную характеристику человеческой цивилизации. Когда меня наконец осенило, то я сам удивился, сколь мало на это понадобилось времени. Но я уже знал, что ответ правильный.

— Человек, — начал я, — испокон веков был религиозным существом. С незапамятных времен, когда еще не было письменности, он нуждался в вере во что-нибудь. Когда-то он верил в богов, олицетворявших стихии: богов рек, бурь, растений — потом его боги стали невидимыми; в настоящее время они снова становятся ощутимыми — это экономика, наука… Но чем бы это божество ни являлось, главное — это то, что человек поклоняется ему без всякой на то особой причины, другими словами — чисто религиозно.

В конце я со спокойным удовлетворением добавил:

— Все, что вам нужно, это фигура человека, отлитая из твердого металла: голова откинута назад, руки воздеты к небу, на лице выражение экстаза, а на основании скульптуры надпись: «Верую».

Я увидел, что существо внимательно разглядывает меня.

— Очень любопытно, — наконец произнес кот. — Мне кажется, вы близко подошли к ответу, но все же это не совсем правильный ответ.

Существо встало.

— А теперь я хочу, чтобы вы пошли вместе со мной.

— Э-э…

— Одевайтесь, прошу вас.

Сказано это было без всякой эмоциональности. Страх, который тлел слабым огоньком внутри меня все это время, вспыхнул ярким пламенем во мне, подпитываемый все новыми и новыми порциями энергии.

Я сидел за рулем. Рядом со мной сидел кот. Темная, холодная, хотя и освежающая, ночь окружала нас. Время от времени сквозь просветы в бегущих по темно-синему небу облаках мелькал серп луны, местами проглядывали россыпи звезд. Моя напряженность несколько спала, когда я осознал, что откуда-то из заоблачной дали и явилось это существо на Землю. Я рискнул спросить:

— Ваш народ… ответьте, вы что, гораздо ближе нас подошли к глубинному пониманию истины?

Вопрос мой прозвучал сухим педантичным тоном, словно был задан педагогом, а не представлялся жизненно важным для человека, задавшего его. И я поторопился добавить:

— Надеюсь, вы не будете возражать, если я задам вам еще несколько вопросов?

И снова это прозвучало как-то неестественно. Со внезапно нахлынувшим отчаянием мне вдруг представилось, что я теряю шанс, даваемый раз в тысячу лет. Молча я проклял мой профессорский опыт, из-за которого говорил сухим языком, словно на лекции.

— Эта открытка, — начал я. — Ее послали вы?

— Да, — послышался ответ устройства, располагающегося на коленях кота, тихий, но ясно различимый.

— Как вы узнали мой адрес и имя?

— А я и не знал.

Прежде чем я смог ответить хоть что-то, кот продолжал:

— Вы поймете это еще до наступления вечера.

— О! — с секундной заминкой воскликнул я, ощущая, как по спине побежали мурашки. Я старался не думать о том, что случится сегодня вечером. — Вопросы? — простонал я. — Вы будете отвечать на них?

Я уже раскрыл рот, чтобы прострочить град вопросов, но потом закрыл его. «Что же я хочу узнать?» Множество ассоциаций, связанных с этим вопросом, мешали мне говорить. Почему, да, почему человеческое существо ведет себя так эмоционально в самые решающие моменты своей жизни? Я не мог собраться с мыслями, как мне показалось, целую вечность. А когда наконец заговорил, то мой вопрос оказался банальным и совсем не таким, каким я думал его задать. Я спросил:

— Вы прибыли на космическом корабле?

Кот задумчиво посмотрел на меня.

— Нет, — ответил он, растягивая слова, — я использовал энергию своего мозга.

— Что! Вы преодолели просторы космоса сами по себе?

— В некотором смысле, да. В самое ближайшее время человечество совершит первые открытия в области использования энергии мозговых волн. Это будет переломным моментом в вашей науке.

— Мы уже совершили кое-какие открытия, — заметил я, — касающиеся нашей нервной системы и мозговых волн.

— Венцом же этих исследований, — последовал ответ, — будет власть над силами природы. Больше об этом я ничего не скажу.

Я замолчал, но только на короткое время…

— Возможно ли, — начал я очередной вопрос, — создание космического корабля, работающего на атомном приводе?

— Не в том смысле, как вы думаете, — ответил кот. — Атомный взрыв не может быть ограничен, можно лишь использовать серию точно рассчитанных взрывов. И это чисто инженерная задача, почти ничего общего не имеющая с теоретической физикой.

— Жизнь, — я запнулся. — Как возникла жизнь?

— Случайные столкновения между электронами, происходящие в подходящей среде.

Тут мне пришлось его остановить. Это было выше моего понимания.

— Случайные столкновения электронов? Что вы имеете в виду?

— Вся разница между органическими и неорганическими атомами заключается в их внутреннем строении. Углеводороды, как наиболее легко подверженные воздействиям среды при определенных условиях, являются самой распространенной формой жизни. Но теперь, когда вы имеете атомную энергию, вы обнаружите, что жизнь может создаваться из любого элемента или соединения элементов. Но будьте осторожны. Углеводороды являются хрупкой жизненной структурой, которая легко может быть разрушена на нынешнем этапе развития.

По моей спине пробежали мурашки. Я уже представлял про себя, какого типа эксперименты осуществляются в государственных лабораториях.

— Вы имеете в виду, — я сглотнул, — что существуют формы жизни, которые могут оказаться опасными уже в момент их создания?

— Опасными для человека, — поправил меня кот. Неожиданно он показал мне рукой. — Поверните на эту улицу, а потом поезжайте прямо до въезда во двор цирка.

А я все это время ломал голову над тем, куда мы едем. И сейчас, странное дело, для меня явилось некоторым потрясением узнать ответ на этот вопрос.

Через несколько минут мы прошли в темный тихий шатер зверинца. Я знал, что сейчас разыгрывается заключительный акт драматического пребывания кота на Земле.

В темноте задрожал слабый огонек. Он приблизился, и я увидел, что к нам направляется какой-то мужчина. Было слишком темно, чтобы узнать его, но вот свет стал сильнее, и я понял, что у него нет источника. Внезапно я узнал Силки Трэвиса.

Казалось, он шел как лунатик, в каком-то трансе.

Подойдя к коту, он остановился перед ним. Выглядел он неестественно и жалко, как женщина, которую застали без макияжа. Бросив на него один долгий испуганный взгляд, я пробормотал:

— Что вы собираетесь сделать?

Переговорное устройство кота сразу не ответило. Кот повернулся и задумчиво уставился на меня, потом осторожно прикоснулся к лицу Силки одним пальцем. Глаза Силки открылись, но и только. И я понял, что какой-то частью своего сознания он осознает происходящее. Я прошептал:

— Он может слышать?

Кот кивнул.

— А мыслить?

На этот раз кот покачал головой.

— В своем анализе человеческой натуры, — начал затем кот, — вы выбрали только один симптом. Человек религиозен из-за определенной характерной черты. Я дам вам подсказку. Когда какой-нибудь пришелец из космоса прибывает на планету, населенную разумными существами, то у него есть только один способ маскировки. Определив этот способ, вы узнаете, какова же главная черта этой расы разумных существ.

Я попытался собраться с мыслями. В сумраке, заполнявшем пустой шатер зверинца, нас окружала такая глубокая тишина, что все происходившее казалось нереальным. Я не боялся кота. Но внутри меня сидел страх, даже ужас, который был непрогляднее ночи. Я смотрел на неподвижного Силки, на лице которого были видны все его морщины. А потом я взглянул на огонек, что нависал над ним. Затем наконец я посмотрел на кота и сказал:

— Любопытство. Вы имеете в виду человеческое любопытство. Его интерес ко всем странным и диковинным созданиям заставляет его считать естественным.

— Кажется невероятным, — начал кот, — что вы, интеллигентный человек, никогда не понимали этой характерной черты всех человеческих существ. — Он живо повернулся и выпрямился. — Ну, хватит. Я выполнил все условия, которые передо мной стояли: прожил некоторое время, не вызвав ни у кого подозрений, рассказал одному местному жителю, кем я являюсь на самом деле. Теперь мне остается только послать домой характерное творение вашей цивилизации — а затем я могу отправляться дальше по своей долгой дороге домой… в какое-то другое место.

Вздрогнув, я рискнул спросить:

— Надеюсь, это творение — не Силки?

— Мы редко выбираем подлинных жителей планеты, — ответил кот, — но когда все же поступаем так, то даем им вполне достаточную компенсацию. В его случае это практическое бессмертие.

Внезапно я почувствовал отчаяние. У меня в запасе оставалось всего несколько секунд. И вовсе не потому, что испытывал по отношению к Силки какие-либо чувства. Он стоял, словно пень, и не имело никакого значения то, осознает ли он все происходящее и забудет ли он об этом впоследствии. Тут мне пришло в голову, что кот узнал что-то о врожденных чертах человеческой натуры, которые я, как биолог, должен знать.

— Ради Бога, подождите! — воскликнул я. — Вы ведь еще не все объяснили мне. Что же это за основная черта человеческой натуры? Да та почтовая открытка, что вы мне послали. И…

— Я дал вам все необходимые подсказки. — Существо начало поворачиваться. — И какое мне дело до того, что вы не можете понять это. У нас, студентов, есть свой Кодекс, вот и все.

— Но что я сообщу миру? — в отчаянии спросил я. — Неужели вы не оставите человечеству никакого послания, нечто…

Кот снова посмотрел на меня.

— Если можно, не рассказывайте никому и ничего!

На этот раз, отвернувшись, кот уже не оглядывался.

Я, вздрогнув, увидел, как туманный огонек над головой Силки начал расширяться, расти, становясь ярче. Потом он начал пульсировать в каком-то спокойном ритме. В этом мерцающем огне кот и Силки превратились в туманные фигуры — тени, падающие на костер.

Неожиданно эти тени начали исчезать, и вскоре и туманный огонек начал затухать. Постепенно он опустился на землю и несколько секунд тихо угасал во все сгущающейся темноте.

Силки и инопланетное существо исчезли без следа.

Сидящие вокруг стола в баре молчали. Наконец Горд бросил свое: «Угу!», а Джоунс в своей самоуверенной манере спросил:

— Вы ведь, конечно, разрешили проблему почтовой открытки?

Худощавый профессор кивнул.

— Мне так кажется. Упоминание на открытке о временной разнице и было той подсказкой. Открытка была отправлена после того, как Силки выставили в качестве экспоната в школьном музее кошачьего народа, но из-за разницы во времени передачи она прибыла до того, как я узнал о появлении в городе Силки.

Мортон привстал из глубин своего кресла.

— А как насчет основной характерной черты людей, внешним проявлением которой является религиозность?

Незнакомец махнул рукой.

— Силки выставлял напоказ по сути не уродцев-мутантов, а самого себя. Религия — форма самодраматизации перед Богом. Любовь к самому себе, самолюбование — в некотором смысле это способ показать себя… и поэтому инопланетное существо и смогло долго находиться среди нас незамеченным.

Кэти откашлялась и заметила:

— А как ваши успехи на любовном фронте? Вы женились на Вирджинии? Ведь вы профессор биологии в университете штата, верно?

Незнакомец покачал головой.

— Был, — ответил он. — Мне следовало последовать совету кота. Но я решил рассказать о том, что случилось. Меня уволили через три месяца, и я не скажу вам, чем я сейчас занимаюсь. Весь мир должен узнать о слабости человеческой природы, которая делает нас такими уязвимыми. Вирджиния? Она вышла замуж за пилота одной крупной авиакомпании, то есть попалась на крючок его версии самодраматизации.

Он встал.

— Что ж, полагаю, мне пора. Я должен посетить этой ночью еще множество других баров.

Когда он ушел, Тед на несколько секунд перестал напускать на себя обычный глупый вид.

— Ну вот, — начал он, — у этого типа в самом деле поехала крыша. Только представьте: он собирается рассказывать эту историю сегодня ночью еще не менее пяти раз! Какая замечательная выдумка для того, кто хочет быть в центре внимания!

Мира захихикала, а Джоунс начал говорить с Гордом в своей привычной манере всезнайки. Горд повторял свои «Угу!» через каждые несколько секунд, словно он слушал Джоунса. Кэти положила голову на стол и пьяно захрапела. А Мортон еще глубже погружался в своем кресле.

Ультраземлянин

Первый марсианин

Одетый в герметизированный скафандр, я пересекал ротонду Восточного порта, марсианского центра железных дорог, когда увидел коренастого парня со смуглым, слегка фиолетовым оттенком, как у красного дерева, лицом и мощной грудью, направлявшегося ко мне. Я с первого взгляда понял, что он индеец.

— Сеньор, — сказал он.

Я из вежливости остановился и повернулся к нему лицом.

— Сеньор, я ваш новый помощник машиниста.

Меня словно громом поразило. Здесь, на Марсе, я постоянно сталкиваюсь с людьми разных рас и народностей. Но только белые управляют огромными атомоходами, пересекающими бескрайние равнины, горы и застывшие каналы. Причина тому совсем проста: превосходство белого человека в такого рода делах воспринималось как само собой разумеющимся.

Я попытался скрыть свое удивление.

— Рад, что ты теперь будешь работать с нами, — сказал я. — Поторопитесь надеть герметизированный скафандр — уже через тридцать минут мы отправляемся. Как вас зовут? Меня — Хектон. Билл Хектон.

— Жозе Инкухана. Я не ношу герметизированный скафандр.

— У тебя южноамериканское имя, — начал было я и умолк. — Послушай, Джо, — сказал я наконец, — не дури, отправляйся в экипировочную и попроси, чтобы тебе выдали НА-2. И поторопись, приятель. Потребуется некоторое время, чтобы облачиться в эту амуницию. Увидимся через двадцать минут.

Я в своем огромном НА-2 неуклюже повернулся. Вообще-то я предпочитаю не пользоваться этими герметизированными комбинезонами, но на Марсе с его чрезвычайно разреженной атмосферой обычному человеку, покидающему укрытие, без них не обойтись.

Я прошел пять футов, когда вдруг заметил, что Жозе все еще рядом со мной.

— Вы можете располагать мною прямо сейчас, сеньор Хектон, — сказал Жозе. Он казался озадаченным. Я повернулся лицом к нему, сдерживая свое нетерпение.

— Джо, когда ты прибыл на Марс?

Он окинул меня безмятежным взглядом своим мягких карих глаз.

— Два дня назад, сеньор. — Он поднял кверху два пальца.

— Ты уже успел побывать там? — Я махнул рукой в сторону пустыни, видневшейся сквозь асбестглассовое окно.

Жозе кивнул.

— Вчера.

Глаза его светились разумом, когда он стоял и ждал моего ответа. Сбитый с толку, я огляделся и увидел Мане, суперинтенданта нашей ротонды.

— Эй, Чарльз, расскажи Джо о Марсе. Что содержание кислорода в воздухе соответствует примерно такому, что на Земле бывает на высоте пяти миль. Объясни ему, что в этой связи необходимо носить соответствующие комбинезоны.

Мане покачал головой.

— Билл, сеньор Инкухана — из Андр. Он родился в городе, расположенном на высоте в восемнадцать тысяч футов над уровнем моря. Марс для него все равно что новая гористая местность. — Он замолчал. — О, Фрэнк. Эй, Фрэнк, иди-ка сюда!

Фрэнк Грей отвечал за работу атомного двигателя. Он подошел к нам. Этот худощавый, возбужденный человек казался огромным в своем комбинезоне. Ему представили сеньора Инкухану. Фрэнк протянул было руку, но потом, нахмурившись, отдернул ее.

— Что здесь происходит? — спросил он. — Ведь я нахожусь на очереди и должен стать инженером. Кто это своевольничает и включает в список претендентов на должность машиниста посторонних людей? — Не ожидая ответа, он сердито продолжил: — Ага, теперь припоминаю. Я уже слышал об этой партии только что завербованных индейцев. Это просто оскорбление для профессиональных техников! Что это они задумали? Решили заставить нас думать, что мы — просто банда поденщиков?

— Фрэнк, — примирительно начал Мане, — ты неплохой ученый и понимаешь, что если нам удастся заполучить к себе на работу людей, которые действительно способны жить…

Он замолчал. Фрэнк отвернулся. Мы молча стояли и смотрели, как он шел к выходу. Я поглядел на Жозе, но его лицо ничего не выражало. Мане вытащил из кармана часы.

— Вам лучше всего подняться сейчас на борт, — сказал он. — Необходимо Жозе показать несколько приборов; уже через шестнадцать минут начнется работа.

И ровно по расписанию паро-атомный локомотив «Пустынная крыса» был выведен электрическим тягачом в огромное депо, служившее переходным шлюзом между ротондой и марсианской атмосферой. Спустя несколько мгновений я нажал на рычаг. Движимый инерцией собственной чудовищной массы корабль выкатился на студеные рельсы «внешнего мира».

На востоке над горизонтом только что взошло солнце.

Через передатчик, вмонтированный в шлем скафандра, я вызвал Жозе. Пальцем я указал ему направление. Он покинул свое сиденье.

— Оледенение, сеньор? — спросил он.

— Да, оледенение, — подтвердил я.

По внешней металлической обшивке расползлись застывшие струйки воды. Я пробежал взглядом вдоль всей машины — от кабины до хвостовой части. Дверь декомпрессионного шлюза закрылась за нами всего несколько секунд назад, но куда бы я ни кинул свой взгляд, повсюду замечал влагу, мгновенно сконденсировавшуюся и превратившуюся в сверкающие льдинки-кристаллики.

Семьдесят градусов ниже нуля. Вполне обычная температура для начала дня на Марсе. Впереди нас на безрадостной сверкающей равнине виднелось небольшое поселение землян в Восточном порту, расположенном в самом центре крупного рудодобывающего комплекса. Мы проносились мимо связанных переходными туннелями куполами, внутри которых в жилых помещениях жили люди. Путевые линии вели в нежилые купола-склады, но вагоны, включая и тот, что предназначался для пассажиров и был герметезирован, уже вывели вперед, чтобы сцепить с грузовым составом, набитым шлаком.

Я слегка подал назад, пока нас тоже не присоединили, после чего открыл дверь и спрыгнул на землю. Солнце на темно-синем небе било мне прямо в глаза, однако звезды еще можно было разобрать — они будут светить здесь весь день.

Я посмотрел назад. Жозе был уже у двери. Я крикнул ему:

— Закрой-ка лучше дверь!

Я забрался в вагон для пассажиров, миновал шлюз и прошел в комфортабельное купе. Короткого взгляда на людей, сидевших в баре, мне хватило, чтобы понять, что сегодня я везу важных персон. Четырех я знал — это были «шишки» из руководства железных дорог, а пятого человека мне представили как Филипа Бэррона, только что прибывшего с Земли. Это был грузный мужчина с курчавыми каштановыми волосами и серо-голубыми глазами, столь же сурово выглядевшими, как агаты.

— Билл, — начал вице-президент Генри Уэйд, — наши руководители на Земле уцепились за идею использовать индейцев из Анд в качестве дешевой рабсилы, вот почему они собираются наводнить Марс индейцами. На на такую сделку мог пойти только слепой глупец! Через несколько лет индейцы устроят тут революцию и провозгласят Марс своей территорией и национализируют все бесценное оборудование, которое мы доставили сюда.

— Билл, как он вам показался? — спросил кто-то.

— Джо, похоже, парень как парень, — осторожно ответил я.

— Ты думаешь, он сможет жить в этом климате?

Я несколько секунд подумал, прежде чем ответить.

— Кажется, он способен дышать этим воздухом, — наконец произнес я.

Третий чиновник иронически рассмеялся.

— Один из новых людей, — сказал он. — Настоящий марсианин. Сотни его соплеменников пройдут в ближайшее время техническую подготовку. Как и женщины. Вскоре такие люди, как мы, Билл, станут не более, чем страницей марсианской истории.

— Вот именно, черт побери, — заметил вице-президент Уэйд.

Впрочем, предыдущие слова заставили меня почувствовать беспокойство. Порою я начинаю проклинать эту жизнь и эту железную дорогу, но в другое время я просто не могу себе представить свою жизнь иной. Кроме того, моя работа превосходно оплачивалась.

Уэйд спокойно взглянул на меня.

— Мы намерены спросить ваше мнение об этом человеке. Мы собираемся повысить его в должности.

Я пожал плечами и произнес:

— Не могу понять: неужели что-то в этом деле зависит от моего мнения?

— Принятие решения будет основываться на множестве факторов, — поторопился сказать Уэйд. — На первый взгляд эта идея использования на Марсе индейцев представляет несомненный интерес. Но если посмотреть на все это дело в целом, то можно заметить и подводные камни.

Бэррон, единственный представитель земного руководства компании, встал и протянул мне руку.

— На самом деле все не так уж и плохо, как могло показаться вам, — начал он. — Для начала мы возьмем восемнадцать индейцев и направим их на различные виды работ. Признаюсь, в перспективе это сулит нам существенную экономию. Меньше понадобится укрытий с куполами, дешевле будут компрессионные установки, возможно, даже это принесет больше прибыли акционерам. Разве это плохо? Я так не считаю.

Поднимаясь спустя несколько минут в свою кабину, я увидел, как Фрэнк Грей исчез в своей секции. Я вопросительно взглянул на Жозе, но выражение его лица ничего не сказало мне. Я не знал, что мне делать, но ведь Фрэнк-то был моим другом, а не Жозе, почему я и решил не задавать никаких вопросов.

— В путь! — обрывисто бросил я.

Поезд тронулся, и я бросил взгляд на часы. Мы опаздывали уже на восемь минут. Нам еще предстояло преодолеть пятьсот миль до наступления темноты, и это было не слишком много, если все будет идти как надо. Но сейчас на Марсе была зима, и поезда ночью не ходят по расписанию. Из-за чрезвычайно низких температур рельсы становятся слишком хрупкими и опасными.

— Придерживайся двадцати миль в час, — сказал я вскоре.

Жозе кивнул, но выглядел при этом озадаченным. Теперь он сидел, одетый в теплую одежду, но не в герметизированном скафандре, и ко мне в душу начал пробираться страх, который испытывали другие.

— Джо, — сказал я вскоре, — что за легкие у тебя?

Он не был тупоголовым индейцем. Его попросили рассказать о себе, и он это тут же сделал. У индейцев из Анд объем легких больше, чем у обыкновенного человека, да и кровеносная система гораздо мощнее. А сердце его работоспособнее по меньшей мере в восемь раз по сравнению с сердцем человека, живущего у побережья. В результате по кровеносной системе проносится намного больше крови, и нервные клетки оказываются менее чувствительными к кислородному голоданию. Когда в высокогорные районы Перу и Боливии прибыли первые испанцы, оказалось, что невозможно разводить скот, свиней и птиц на высоте примерно десять тысяч футов. И лишь через поколение, прожившее на высоте в восемь тысяч футов, их потомки оказывались в состоянии давать жизнеспособное потомство на высоте в четырнадцать тысяч футов. Индейцы же жили в той местности до них с незапамятных времен.

От этих фактов и цифр у меня засосало под ложечкой. Я бросил взгляд на фиолетово-красную кожу Жозе и понял, что он вполне может стать марсианином. Впрочем, вне всякого сомнения уж я-то сам им стать не мог.

Раньше, чем Жозе, я увидел, что рядом с рельсами лежит какой-то предмет. Я-то знал о нем, и теперь только ждал, сколько же понадобится Жозе, чтобы заметить этот предмет. Прошло двадцать секунд, когда он указал на него рукой.

Я вздохнул. Зрение у него остается в норме, никаких признаков кислородного голодания.

— Начинайте тормозить! — приказал я.

Он с каким-то удивлением посмотрел на меня, и я понял, что он считает, что еще слишком рано. Он еще не понял, что для остановки поезда на Марсе требуется несколько больше времени. Хотя масса остается такой же, как на Земле, но весит-то она здесь меньше, да и сила трения поменьше. Со страшным скрипом колес поезд начал останавливаться, двигатель пыхтел и подрагивал.

Никого не было видно, только огромный мешок валялся рядом с рельсами. Я прикинул, что в этом мешке не меньше двух тонн скалистой массы.

— Я выйду наружу, — сказал я Джо. — Потом ты направишь потихоньку состав вперед, пока я не махну рукой тебе остановиться.

Он кивком головы подтвердил, что понял мои инструкции. Когда я распахнул дверь, Жозе приподнял воротник, а после того, как я спрыгнул на землю, он закрыл дверь.

Сейчас было не так морозно, как накануне. Кажется, примерно пятьдесят градусов ниже нуля. По моей команде длинный состав двинулся вперед и остановился, когда я махнул рукой. Затем я воспользовался небольшим подъемным краном, который мы называли «клешня», применяемый как раз в подобных случаях — для подъема больших грузов в вагоны с рудой. Вскоре я снова уже был в своей кабине.

— Теперь можешь прибавить ходу, — сказал я.

На спидометре стрелка поползла вверх, но когда она достигла отметки семьдесят миль в час, Жозе перестал наращивать скорость, пояснив это так:

— Я слишком мало знаю об этой местности, сеньор, чтобы ехать быстрее.

Я кивнул и сам стал управлять движением поезда. Стрелка спидометра медленно поползла дальше.

— Этот мешок, Билл, — начал Жозе, растягивая мое имя; он произнес его, как Би-и-лл, — кто положил его рядом с рельсами?

Я уже спрашивал себя, проявит ли он любопытство по этому поводу.

— Одна раса небольших мохнатых существ, — ответил я. — Но они очень застенчивые и робкие. Они живут под землей и добывают для нас руду. — Я ухмыльнулся при виде его замешательства. — Нам эта руда ни к чему, потому что обычно там оказываются только скалистые породы. Но нас интересует сам материал, из которого пошиты эти мешки, — тонкий, как бумага, совершенно прозрачный, но столь прочный, что может выдержать вес скалы в несколько тонн. Подобно паукам, плетущим паутину, они производят этот материал из своих тел. Но нам никак не удается втолковать им, что нам нужны только эти мешки.

Следующие пятьдесят миль мы преодолели, двигаясь со средней скоростью сорок восемь миль в час. Дорога шла строго по прямой линии, и мы словно скользили по льду. По обе стороны от железной дороги простиралась бесплодная песчаная равнина, не изменившаяся с того самого времени, когда я увидел ее в первый раз. Солнце поднималось вверх, и небо поголубело, впрочем, еще можно было различить звезды. Мы мчались по бесплодной пустыне под свист работавших на полную мощность паровых турбин и грохот передач, при помощи которых приводились в движение колеса. Мне казалось, что я уже не просто человек — я властелин колесницы Джаггернаута, нарушавшей извечную тишину планеты, на миллионы миль удаленной от планеты Земля.

Увидев холмы, издали казавшиеся низенькими высотами, я начал тормозить. На приборной панели замерцал красный огонек. Индикатор показывал восемь миль. Я выжал тормоз.

Жозе вопросительно указал рукой на мерцающий огонек.

— Песок на рельсах, — ответил я.

Это было царство дюн, где песок был настолько тонким, что его мог поднять в воздух даже слабый марсианский ветер. При движении он походил на колеблющийся дымок. До самого горизонта кружились эти песочные водовороты, и то тут, то там рельсы полностью исчезали под уносимым ветром песком.

Мы продвигались кое-как, рывками, быстрее на участках, где рельсы были свободны от песка, и совсем медленно в других местах, где были заносы, под жалобный свист инжекторов. В общем, прошло полтора часа, прежде чем снова перед нами открылась абсолютно чистая колея.

Полпути мы уже преодолели. И было только начало одиннадцатого. Мы шли первыми. Жозе открыл внешнюю дверь.

— Выходим? — спросил он.

— Конечно.

Мы оказались на скалистой равнине, со множеством рытвин, придававшей ей вид сморщенного старческого лица, к тому же такого же бледно-серового цвета. Я наблюдал, как Жозе карабкается среди скал, направляясь к расположенной в ста ярдах возвышенности. Местами подъем был довольно труден, но он взобрался наверх с очевидной легкостью.

Вдруг я заметил в кабине Фрэнка.

— Что, пускаем пыль в глаза, а? — произнес он с ироничной усмешкой.

Я не рассматривал эту проблему с индейцем под таким углом. Впрочем, Фрэнк вполне мог быть прав. Ведь Жозе знал, что сейчас он проходит проверку, и враждебность по отношению к нему проявлял не один только Фрэнк Грей.

Вдали послышался едва слышный гул, а затем раздался пронзительный свист. Из-за поворота вынырнула «Гончая пустыни» и начала спускаться к нам. Сверкая на солнце, длинный состав с лязгом и грохотом пустых вагонов, слегка приглушенного в разреженной атмосфере Марса, промчался мимо нас. А потом я увидел, что Фрэнк направляется в свою контрольную кабину, а Жозе забирается ко мне, в отсек машиниста.

Я внимательно присмотрелся к нему. Дышал он тяжело, а щеки приняли мраморный оттенок. Интересно, только ли это от испытанной им совсем недавно нагрузки? Наши взгляды встретились, и, наверное, он догадался, почему я наблюдаю за ним, потому что быстро произнес:

— Со мной все в порядке, сеньор. Я чувствую себя замечательно.

Мне показалось, что в его голосе прозвучала скрытая ирония. Подойдя к двери, я открыл ее, после чего повернулся к индейцу.

— Жозе, — начал я, — не буду тебе мешать — все в твоих руках с данной минуты. Я ухожу в пассажирский вагон.

Похоже, мои слова испугали Жозе. Но потом, сжав зубы, он торжественным тоном сказал:

— Спасибо, сеньор.

Уэйд и другие «шишки» были удивлены, когда я объяснил им, что сделал. Впрочем, Бэррон, прибывший с Земли, кивнул мне одобрительно.

— В конце концов, — сказал он, — это ведь должно быть испытание без всякого подвоха. Мы должны выяснить, способен он управлять поездом самостоятельно или нет. — В конце он добавил: — Ведь мы всегда можем отдать ему приказ остановиться, после чего Билл вернется в отсек машиниста.

В ответ никто ничего не сказал, но по хмурым минам на лицах остальных я понял, что они недовольны моими действиями. Во время набора поездом хода тишину никто так и не нарушил. Наверное, я прикорнул в кресле, потому что, внезапно пробудившись, я почувствовал тряску и раскачивание. Бросив взгляд в окно, я встревожился — так быстро мчался по пустыне поезд.

Я торопливо огляделся. Между собой негромко переговаривались трое; Уэйд посапывал в своем кресле, а Бэррон спокойно раскуривал сигару, погруженный в думы.

Я, небрежно поднявшись, направился к внутреннему телефону и позвонил в отсек машиниста. После трех гудков у меня неприятно засосало под ложечкой. Потом я вернулся к своему креслу. Когда я еще раз бросил взгляд в окно, мне показалось, что поезд, похоже, набирает скорость.

Я про себя простонал и, обернувшись, увидел, что проницательные карие глаза Уэйда внимательно изучают меня.

— А вам не кажется, что ваш машинист ведет поезд чуточку быстрее, чем надо? — задал он вопрос.

Его помощник сердито произнес:

— По-моему, этот парень — просто безответственный человек!

Бэррон вздохнул и хмуро посмотрел на меня.

— Прикажите ему притормозить.

Я направился к телефону и позвонил Фрэнку Грею. После трех гудков Фрэнк ответил, растягивая слова:

— Да? Слушаю.

— Фрэнк, — тихо начал я, — будь так добр, пройди в отсек машиниста и попроси Жозе притормозить.

— Ничего не слышу, — ответил Фрэнк. — Чего ты хочешь?

Я повторил свою просьбу, с волнением в голосе произнося слова, стараясь, однако, при этом не повышать голоса.

— Не бормочи, — раздраженно произнес Фрэнк. — Не слышу ни единого твоего слова.

По отношению к Жозе я испытывал сожаление, смешанное с гневом. Ведь есть пределы тому, что можно сделать, помогая кому-то, кто и без того нарывается на всякие неприятности. Четким голосом, уже не беспокоясь, что меня услышат, я поведал Фрэнку свою просьбу. Потом последовала пауза, после чего Фрэнк взорвался:

— Да пошли вы к черту! Это дело меня совсем не касается.

Он продолжал упорствовать, несмотря на мои аргументы. Наконец я сказал:

— Подожди одну минуту! — И, вернувшись на свое место, рассказал пассажирам о том, что происходит. Они молча выслушали меня, а затем Уэйд повернулся к Бэррону.

— Вот видите, в какую передрягу мы попали из-за этого вашего индейца!

Бэррон со зловещим видом жевал сигару. Повернувшись, он уставился на проносившуюся за окном местность, после чего сказал:

— Лучше прикажите этому Фрэнку, чтобы он сделал то, о чем его просит Билл.

Вскоре Уэйд вернулся от внутреннего телефона. К тому времени Бэррон уже успел облачиться в герметизированный скафандр, а Уэйд отправил своего помощника подобрать еще один и для него. Пока поезд не остановился, они обменялись колкими замечаниями. Бэррон упрямо твердил, что неудача с одним индейцем никак не может подвести окончательную черту и под остальными. По пути в отсек машиниста в голове у меня свербила одна только мысль: «Что же могло случиться с Жозе?»

Фрэнк открыл нам дверь. Когда мы забрались внутрь, Жозе там не оказалось.

— Я обнаружил его лежащим на полу, задыхающимся, поэтому я отнес его к себе в контрольную кабину и поднял там немного давления. — Самодовольно он добавил: — С ним не случилось ничего страшного, просто надо немного кислорода.

Я долго глядел на него, пытаясь отбросить вспыхнувшее в голове подозрение. Однако я так ничего и не сказал, только отрегулировал давление и вошел в контрольную кабину. Жозе сидел в кресле. Он бросил на меня жалкий взгляд, но лишь пожал плечами на мой вопрос.

— Жозе, — с волнением в голосе начал я, — я хочу, чтобы ты забыл о своей гордыне и рассказал мне о том, что случилось, ничего не скрывая.

— У меня вдруг закружилась голова, — убитым тоном произнес он, — и мне показалось, что она вот-вот разорвется на куски. После этого я отключился и не знаю, что было дальше.

— Почему ты увеличил скорость?

Индеец изумленно посмотрел на меня расширившимися глазами, в которых светилось недоумение.

— Сеньор, — наконец произнес он, — я не помню совершенно ничего.

— Как мне кажется, — начал сзади Фрэнк, — мы, скорее всего, вошли в зону пониженного давления, и декомпрессия его доконала.

Я покачал головой. Я не забыл, как Жозе взбирался на холм, когда мы остановились на полпути, тогда это произвело на меня большое впечатление. Выносливость, которую он при этом проявил, не шла ни в какое сравнение с тем, что потребовалось бы от него после ничтожного изменения атмосферного давления. Кроме того, двери отсека были герметически закрыты. А поэтому давление внутри едва ли хоть как-то реагирует на временные изменения внешнего давления.

Повернувшись, я посмотрел на Фрэнка. Тот в ответ вызывающе посмотрел на меня. Дважды я порывался сказать о том, что только пронеслось у меня в голове, но всякий раз вспоминал, что мы дружим с давних времен, а потому так ничего и не вымолвил. Позади Фрэнка мелькнул Бэррон, проверявший прибор, измеряющий давление в кабине. Потом он прошел к Уэйду и принялся что-то тихо и с серьезным видом объяснять. Вице-президент в ответ только покачивал головой, а затем прошел к Фрэнку и протянул руку.

— Мистер Грей, — нарочито громко произнес он, — я хочу поблагодарить вас за спасение наших жизней. И, что бы ни случилось, я всегда поддержу вас, будьте уверены!

Бэррон потянул меня за рукав. Я прошел вместе с ним в отсек.

— Можно ли управлять давлением воздуха в отсеке машиниста из контрольной кабины? — тихо спросил он.

Поскольку он мог узнать правду из других источников, я тут же ответил:

— Да.

— В вашем присутствии показывал ли индеец какие-либо признаки кислородного голодания? — продолжал Бэррон.

— Нет, никаких, — ответил я и взглянул на часы на руке. — Мне кажется, что нам пора двигаться в путь. Мы и так уже опаздываем на сорок три минуты.

Как только поезд снова набрал скорость, я оставил Жозе вести поезд, а сам прошел в контрольную кабину. Фрэнк в это время регулировал температуру, и я терпеливо подождал, пока он не закончит. Когда он обернулся ко мне, я сказал:

— Очень умно!

Он и не думал отпираться.

— Сейчас или никогда.

— То есть ты признаешься, что понизил давление в отсеке Джо?

Сквозь прозрачное забрало шлема скафандра я увидел, как его загорелое лицо растянулось в ухмылке.

— Ни в чем я не признаюсь, — возразил он, — но я собираюсь разрушить все планы этого бездельника, даже если это будет стоить мне моего места. И у меня уже есть идея, каким образом я получу нужную мне поддержку.

Я попытался объяснить ему, что если вообще есть какое-либо человеческое существо, способное жить на Марсе без скафандра и искусственных приспособлений, но никогда не стоит, говоря по чести, лишать его права воспользоваться этой возможностью.

— Ты называешь его человеческим существом? — фыркнул Фрэнк язвительно.

Я лишь посмотрел на него, и в это мгновение от моих дружеских чувств к нему не осталось и следа.

— Если ты еще раз вмешаешься в его работу, — начал я, растягивая слова, — то я вышибу из тебя дух!

Фрэнк хмуро посмотрел на меня.

— А я-то ломал голову, какую позицию ты занял. Что ж, спасибо за откровенность.

Еще час мы мчались по пустынной скалистой местности, а потом оказались в районе невысоких холмов, где то тут, то там сверкали с зеленым отливом застывшие во льду каналы. Только я сообщил Жозе, что самая трудная часть пути уже позади, как начал мигать красный огонек.

Индеец посмотрел на меня.

— Снова песок?

Я, нахмурив брови, покачал отрицательно головой.

— Нет, в этих местах такого не бывает. Наверное, что-то оказалось на рельсах или же пересекает их.

Это оказалась песчаная ящерица, восемнадцатифутовое пунцово-желтое чудовище. Ее лапы застряли под рельсами между шпал. Все, что нужно было сделать этой твари, чтобы вырваться на свободу, — просто перестать тянуть вперед свои конечности и вытащить их из-под рельс, но она была слишком тупой для этого.

Уэйд позвонил мне, но едва я объяснил ему причину остановки, он потерял к этому происшествию интерес.

— Вы знаете, как обращаться с этими созданиями, — сказал он и повесил трубку.

Да, я знал, как надлежало действовать, но перспектива заняться выполнением этого дела меня отнюдь не радовала. Я объяснил Жозе, что охотники на этих рептилий надевают на себя комбинезоны из сверхпрочного материала волосатиков, который мы подобрали в начале нашего путешествия. Он обеспечивал защиту от неожиданного удара, но даже от него мало было пользы в случае прямого нападения; спасаться при этом можно было одним способом — оказаться за спиной чудовища: не видя врага перед собой, оно в миг забывало о нем.

Тут к нам в отсек ввалился Фрэнк Грей. Когда я предложил ему вместе со мной отправиться на помощь ящерице, он отрицательно покачал головой.

— Эта тварь обитает среди кактусов необычайной твердости, и ее зубами можно запросто растереть в порошок любую скалу. — В конце он сказал с сарказмом: — Джо — именно тот человек, который сделает эту работу. Если у него порвется комбинезон, то это не принесет ему никакого вреда.

Жозе тут же подхватил с полу толстый металлический прут.

— Где этот комбинезон, сеньор?

— У нас есть лишние комплекты, — неохотно признался я. — Но я пойду с тобой.

Комбинезоны прикрывали все тело — с головы до ног. Жесткий шлем моего рабочего скафандра, сделанного из особого материала, обеспечивал мне дополнительную безопасность. У Жозе же была только толстая вязаная шапочка. Если его народу суждено осесть здесь, то им придется побеспокоиться о более основательной одежде на случай подобных неожиданных встреч, вроде этой.

Из ящика для инструментов я достал распылитель керосина и вместе с Жозе выбрался из отсека. Заметив наше приближение, ящерица повернула свою ярко-красную голову и принялась следить за нами, по-прежнему не оставляя попыток продвинуться вперед.

Я брызнул керосином в ее голубые, лишенные какого-либо выражения глаза. Потом мы оба принялись дубасить ее по обоим бокам — и справа, и слева — и сзади, по хвосту. В ответ ящерица зашипела, высунув язык, и издала звук, напоминавший тарахтанье погремушки, продолжая при этом изо всех сил свои идиотские попытки продвинуться вперед.

Солнце уже клонилось к горизонту. Мы с Жозе продолжали терпеливо бить рептилию, пока наконец до убогого сознания чудовища не дошло что-то, и оно прекратило упираться и стремиться вперед. Зашипев, оно повернулось в нашу сторону, словно собираясь наброситься на нас.

Его лапа легко выскользнула из ловушки, которой оказался рельс, и чудовище оказалось на свободе.

— Жозе! — закричал я. — Беги за ее спину!

Но двигаться по зыбучим пескам было не так-то просто, и Жозе среагировал на мое предупреждение с опозданием. Его неловкость чуть было не обошлась ему дорого — четырехдюймовые когти прочертили воздух в такой близости от его щеки, что у меня перехватило дыхание, но уже в следующее мгновение индеец оказался за спиной чудовища, которое, перестав поворачиваться, сразу же забыло о его существовании.

Когда мы бросили на рептилию последний взгляд, она с трудом карабкалась по скале вместо того, чтобы обойти ее, направляясь в сторону от колеи.

Когда мы уже приближались к отсеку машиниста, раздался пронзительный свист и лязг, после чего длинный состав двинулся в нашу сторону. Я увидел Фрэнка Грея, сидевшего в кабине за приборами. Когда могучий локомотив проезжал мимо нас, с каждым ярдом набирая скорость, он насмешливо махнул нам рукой.

Я изо всех сил вцепился в поручни, повиснув на них всем телом. Вне себя от ярости, я попытался подтянуться повыше, и в это мгновение дверь отсека надо мной приоткрылась. Из нее высунулся Фрэнк и длинным разводным ключом ударил меня по пальцам. Хотя я был в защитных перчатках, я почувствовал резкую боль, а онемевшие пальцы едва не выпустили поручень. Я лихорадочно перехватил его другой рукой чуть пониже.

Присев на колено, Фрэнк нанес новый удар ключом. В этот раз он промахнулся, и от этого удара металла о металл только посыпались искры. Но с меня было довольно — я не мог допустить, чтобы он изуродовал мою вторую руку, ведь тогда я рухну прямо под колеса. И пока он не успел нанести новый удар, я опустил ноги к земле и, начав быстро перебирать ими, семеня вслед за поездом, выпустил поручень.

Я упал головой вперед, врезавшись прямо в насыпь. Благодаря прослойке воздуха в моем герметизированном скафандре серьезных ушибов я не получил, но я задыхался, когда с трудом начал подниматься на ноги. Сначала я собирался забраться в вагон с рудой, но, помчавшись со всей скоростью, что позволяло мне мое громоздкое одеяние, рядом с составом, я понял, что поезд двигается слишком быстро. Я уже отказался от этого плана, когда чья-то железная рука ухватила меня за шею.

— Сеньор, бегите!

Я бежал с привкусом соли на языке, от изнеможения уже почти ничего не видя из-за застилавших взор слез. Потом принялся вслепую нащупывать ступеньку лестницы товарного вагона, за которую держался Жозе.

Благодаря его мертвой хватке мне удалось ухватиться за эту ступеньку, и вскоре мы уже лежали на платформе товарного вагона и переводили дух.

Потом я встал, по-прежнему дрожа.

— Я не знаю, что этот лицемер задумал, — начал я, когда ко мне вернулся дар речи, — но сейчас мы пойдем в пассажирский вагон и расставим все точки над «i».

Наше неожиданное появление там вызвало незначительный переполох. Я в общих чертах объяснил, что произошло, потом поднял трубку и позвонил в отсек машиниста. Никто не отвечал даже после трех гудков. Поскольку вся энергия, питавшая системы состава, управлялась с пульта управления локомотивом, то казалось очевидным, что Фрэнк отрезал телефонную линию. Цель его была ясна — помешать нам связаться с Марсополисом, куда направлялся наш поезд.

Я про себя выругался, проклиная свою глупость, что не сразу же решился сообщить туда о действиях Фрэнка. Возможно, тогда бы Фрэнк не отважился на подобное.

Один из пассажиров пожал плечами.

— Он ведет себя, как последний дурак. Ведь если он собирается пустить поезд под откос, то вместе с поездом рискует угробить и себя! Нам нужно лишь покрепче пристегнуться в креслах и ждать.

Тут мне в голову пришла одна мысль. Я подошел к манометру, регистрировавшему давление пара. Оно заметно упало, да и температура немного понизилась. Нахмурив брови, я обернулся к остальным.

— Мне совсем не хочется говорить об этом, но боюсь, что он отключил энергию от системы подачи воздуха.

Лицо Филипа Бэррона побледнело, однако взгляд его оставался жестким.

— Сколько у нас времени?

— Не больше часа, — ответил я. — Мы выдержим холод, но если давление упадет больше, чем наполовину, то все мы потеряем сознание — все, то есть, кроме Жозе.

Наступила гнетущая тишина. Потом Бэррон задумчиво посмотрел на Жозе и сказал:

— Да, разумеется, не стоит забывать о вас. Полагаю, что Грей рассчитывает потягаться с индейцем. Высокомерный идиот. Конечно, мы все можем написать заявление касательно всего происшедшего и оставить его с вами…

— К черту все это! — перебил Бэррона один из марсианских руководителей. — Возможно, это и поможет Жозе, поможет восторжествовать справедливости, но как же быть с нами?

Тут я решил вмешаться.

— Вы все забываете об одной детали. Жозе способен жить в условиях низкого давления, но не может дышать ядовитым воздухом, почему и не продержится достаточно долго после наступления темноты. У нас остается только один-единственный шанс. — Я повернулся к индейцу. — Давай, Жозе, попробуем пробраться на борт локомотива.

В обоих концах каждого вагона висел специальный топорик на случай пожара. Мы вооружились ими, и уже через минуту, поднявшись на верх вагона, направились вперед, где сине-красными огнями сверкал локомотив с его возвышающимся отсеком машиниста, в котором можно было различить фигуру Фрэнка Грея.

Меня беспокоило то, что там, в отсеке управления, находилась дальнобойная винтовка — в эти секунды мы с Жозе представляли собой две великолепные мишени. У меня были сомнения, что Фрэнк начнет стрелять в нас, — только в самом крайнем случае, ведь будет трудно объяснить, почему наши тела нашпигованы пулями, но эта мысль была отнюдь не самой успокаивающей.

Низко нависшее над нами марсианское небо начало уже темнеть на востоке, и над опускающимся солнцем яркой вечерней звездой сияла Земля. До наступления темноты оставался еще час, но поскольку преодолеть нам предстояло еще сто миль, это отнюдь не вызывало у меня утешения — двигались мы по полугористой местности, а петляющая колея не давала поезду возможности набрать большую скорость.

Приподняв воротник, я нагнулся навстречу леденящему ветру. Я заметил, что, когда мы направились вперед поверх тендера, в котором перевозилась вода, идущая на нужды локомотива, Жозе часто останавливается, чтобы потереть руки.

Теперь, оказавшись совсем неподалеку от отсека машиниста, я увидел, что Фрэнк следит за нами через окно кабины. Прислоненная к подоконнику, рядом с ним стояла винтовка, но он пока не делал движений, чтобы взять ее. По всей видимости, ждал, что же мы рискнем предпринять.

Я и сам точно не представлял своих дальнейших действий.

Нужно было открыть каким-то образом двери, а затем проникнуть в отсек, умудрившись при этом остаться целыми и невредимыми.

Мы поднялись на верх отсека и распластались прямо над дверьми — Жозе с одной стороны, я с другой. Одновременно мы размахнулись нашими топориками и начали бить по толстым стеклам. В принципе они были противоударными, но вряд ли способными противостоять таким ударам. С моей стороны довольно значительный кусок стекла треснул и вывалился внутрь.

Самое легкое мы уже проделали. Теперь же нам предстояла задача потруднее: спуститься вниз и просунуть руку в проделанную дыру, чтобы запустить механизм, открывающий двери.

Я проскользнул к краю отсека и начал спускаться по металлической лестнице, располагавшейся рядом с дверью. В это же мгновение Джо и провалился вниз. Пока что нам ничего не угрожало — металлические стены отсека защищали нас. Чтобы выстрелить, Джо должен был высунуть ружье в отверстие в стекле с обеих сторон, чего он, естественно, сделать не мог. Так что ему оставалось лишь сидеть внутри кабины и ждать, когда же наконец появится чья-либо рука — моя или Жозе. В конце концов время работало на него.

Длинный состав мчался во все более сгущающейся темноте. Колеса скрипели, издавая при этом пронзительный скрежещущий металлический звук. Совершая поворот мимо круто вздымающихся холмов, локомотив стонал и вздрагивал, раскачиваясь. Я уже начал злиться на себя за то, что решился на этот отчаянный бросок, но тут раздался выстрел. Объяснение ему было одно: Жозе первым бросился на приступ.

Удвоив усилия, я достиг отверстия в стекле и просунул внутрь руку, надеясь, что в это время ружье Фрэнка по-прежнему направлено не в мою сторону.

Тут мне на помощь пришло отменное знание систем локомотива. Я знал, как пользоваться системой открывания дверей, и быстрым движением пальцев открыл ее. После чего отдернул руку.

Как раз над тем местом, где находилась моя рука, появилось маленькое отверстие — и тут же раздался еще один выстрел.

Я торопливо изо всей силы толкнул дверь. Она с грохотом рухнула. И передо мной оказался Фрэнк, в упор наставивший ствол винтовки мне в грудь.

Я буквально вдавился спиной в стену отсека, но тут же понял тщетность своей попытки и ударил его топориком. Фрэнк слегка отпрянул назад, и удар мой не достиг цели. Сквозь прозрачное забрало его шлема я видел искаженные черты лица Фрэнка и сверкающие глаза. Отскакивая от меня, он опустил дуло винтовки, но потом начал медленно снова поднимать ее вверх.

Когда я увидел, как напрягся его палец на спусковом крючке, я бросил в него свой топорик. Он пригнулся, и топорик лишь слегка задел его плечо.

В третий раз приподнялось дуло винтовки, в этот раз нацеленное мне в голову. Я в отчаянии подумал: «Мы оба — и Фрэнк, и я — сами свидетельствуем о своей слабости. Весь этот инцидент, само прибытие Жозе на Марс произошли лишь потому, что наши источники подачи воздуха оказались такими уязвимыми».

И все же я почему-то надеялся довести этот факт до его сознания.

И пока такая смутная мысль проносилась у меня в голове, я, низко пригнув голову, отважился одним нырком влететь в кабину. Я практически натолкнулся на дуло винтовки. Фрэнк зашатался как пьяный.

Во всяком случае, так мне показалось.

Удивительным было лишь то, что предназначавшаяся мне пуля ушла в сгущающуюся темноту.

А потом с грохотом в пол отсека вонзился взявшийся ниоткуда топорик — и меня озарило: это же Жозе, он бросил топорик во Фрэнка, и ему то ли повезло, то ли он был точен, но головной шлем Фрэнка разлетелся вдребезги.

Фрэнк споткнулся, и он бы даже выпал наружу, если бы я инстинктивно не схватил его. Затащив его обратно внутрь кабины, я закрыл дверь, после чего увидел Жозе, прислонившегося к противоположной стене. Его левая рука безвольно повисла, и с нее капала кровь.

Лицо индейца приобрело пепельный оттенок, но, невзирая на пережитый шок, он улыбнулся мне, когда я потащил обмякшее тело Фрэнка Грея в направлении контрольной комнаты, где я мог бы накачать его кислородом и таким образом спасти ему жизнь — для того, чтобы впоследствии суд мог бы вынести ему приговор за содеянное им преступление.

…Прошло много лет, и сейчас моим детям больше всего нравится слушать именно эту историю — о Жозе — из всех, что приключились со мной на Марсе. И это наполняет мое сердце надеждой. Выйдя в отставку и поселившись здесь, в Колорадо, на высоте в восемь с половиной тысяч футов, мне удалось пробудить в общественности энтузиазм в отношении задуманного мною плана, осуществление которого займет долгие годы.

На высоте в семнадцать тысяч мы строим город — и наши дети уже понемногу проводят свое время там. Мы предусмотрели все, что требуется для достижения успеха.

Их дети станут настоящими марсианами.

Святой в космосе

Проходя коридорами звездолета «Колонист 12175», Леонард Хэнли нечаянно подслушал разговор двух пассажирок:

— Знаешь, он ведь находился на другом конце Галактики… Но прослышав о наших трудностях, прибыл немедленно. Да это и понятно — для скачка в космосе ему не нужен какой-то там небесный тихоход, вроде нашего.

Он, естественно, никак не отреагировал на эти слова. Для этого в нем было достаточно скепсиса, да и раздражения тоже. Пару часов назад капитан Крэнстон уже предупредил его, как лидера колонистов, о прибытии Марка Рогана. В присланной ему записке в числе других затрагивалась и эта тема:

«Планеты Ариэль мы достигнем менее чем через полсуток по земному исчислению. Выдающийся эксперт по межпланетным контактам из Космического Патруля согласился помочь нам. Его присутствие на борту означает, что вы со вверенными вам людьми сможете немедленно высадиться, не дожидаясь выяснения причин катастрофы, постигшей первых поселенцев… Корабль, естественно, сразу же отчаливает».

Последняя фраза вызвала на лице Хэнли гримасу.

«Ну уж нет, капитан, — неприязненно подумал он, — совсем ни к чему зашвыривать нас в этот новый мир, не разобравшись предварительно, что же все-таки приключилось с нашими предшественниками».

Продолжая свой путь, Хэнли добрался до радиорубки и, заглянув через окно, выяснил, что сегодня там дежурил молодой специалист по имени Фэрд.

— Что новенького? — осведомился он.

Оператор лениво повернулся в его сторону. По мнению Хэнли, тот явно зарывался, ведя себя достаточно заносчиво, чтобы досадить, но вовремя останавливаясь на той грани, за которой начинается оскорбление.

— Да ничего, все время шпарят повтором наши же сообщения, откликнулся радист.

Хэнли нерешительно потоптался на месте. Он неоднократно пытался сломать барьер, выросший между экипажем и пассажирами, твердо придерживаясь той точки зрения, что в длительном двухлетнем полете в их отношениях не должно возникать ни принуждения, ни вражды. Но в конечном счете был вынужден отказаться от этих благородных устремлений. Для космолетчиков все восемьсот колонистов — как мужчины, так и женщины с детьми — в равной степени были «эмигрантами». А более унизительного термина для обозначения человеческих существ они себе не представляли.

Сам же Хэнли, инженер и бывший университетский профессор, все чаще ловил себя на мысли, что доставшиеся им по воле случая перевозчики — не более чем малосимпатичный сброд.

Он все ещё переминался с ноги на ногу под впечатлением нечаянно услышанного разговора о таинственном Марке Рогане.

— Повезло нам с этим Марком Роганом, — выдал он наконец с притворно равнодушным видом.

— Еще бы!

— И когда же он впервые вышел на вас?

— О! Это не проходило через нас.

— Как это понять? — Хэнли не смог скрыть раздражения. — Разве в вашу рубку поступают не все радиограммы?

— Ну… в некотором смысле это так. — Оператор замялся. — Дело в том, что господин Роган не отвечает на обычные запросы. Как правило, вы передаете в эфир сообщение с изложением сути вашей проблемы, а он появляется только в тех случаях, когда она его заинтересует.

— Иначе говоря, просто возникает, и все? Так, что ли?

— Вот именно.

— Спасибо, — подавленно пробормотал Хэнли, удаляясь.

Его душила глухая ярость. Явно продувная бестия этот Роган, стремящийся убедить наивный люд в том, что он сверхъестественное существо! И звездолет ему, видите ли, не нужен для того, чтобы пересекать космические дали! И помогать другим он изволит лишь тогда, когда ему самому становится любопытно! Но возмущение Хэнли внезапно уступило место другим эмоциям. До него вдруг дошло — и эта мысль была сродни шоку, — что Роган уже прибыл на борт.

Хэнли вернулся в свою каюту. Его жена, Элеонора, готовила завтрак для него и их двух детей, когда захрипел настенный интерком. Равнодушный голос оповестил:

— Всем пассажирам и членам экипажа! Прошу внимания! Мы входим в атмосферу Ариэля. Капитан Крэнстон просит всех собраться через час в конференц-зале для обсуждения вопроса о высадке на планету.

Занимая место на сцене зала совещаний и глядя сверху на разъяренных колонистов, Хэнли чувствовал себя прескверно. По их сегодняшнему виду было трудно поверить, что когда-то они выбрали его своим боссом. Хэнли знал, что, волей-неволей, выгружаться придется, несмотря на возможно подстерегающую их на планете неведомую опасность. То была суровая реальность, с которой большинство переселенцев, похоже, и не думало считаться.

Они совершенно разбушевались, громогласно выражая свое возмущение и грозя увесистыми кулаками капитану Крэнстону, стоявшему на краю сцены. Гул их голосов выплескивался в соседние помещения, где другие колонисты сгрудились у динамиков.

Собственная взвинченность не помешала Хэнли обратить внимание на сидевшего рядом с ним незнакомца. «Это — Роган!» — мелькнуло в голове. Безусловно это так, поскольку на корабле все прекрасно знали друг друга.

Но даже если бы Хэнли и не догадался, кто это, он не смог бы не заинтересоваться этим стройным, чуть выше среднего роста человеком. Хэнли слышал, как он сказал несколько слов капитану Крэнстону таким нежным и ласковым тоном, что в нем мгновенно вспыхнула антипатия. Глаза Рогана были весьма необычного для человеческого существа цвета — это была зелень чистейшего изумруда.

С чувством легкого отвращения Хэнли отвернулся и стал всматриваться в укрепленный на задней стене сцены экран. Тот был внушительных размеров, и на нем высвечивалась проплывавшая под ними поверхность планеты, на которой им суждено было вскоре осесть.

Картинка была не очень четкой, но все же можно было различить простиравшиеся внизу зеленые лесные массивы. Слева серебристой змейкой искрилась река. Справа виднелись развалины того, что недавно было первым поселением человека на планете Ариэль.

Хэнли рассматривал этот ландшафт без всякого удовольствия. Лично он, как человек науки и администратор, не испытывал никакого страха перед тем, что могло поджидать его там. Но стоило ему подумать об Элеоноре и детях, как в душу начинали заползать препротивные опасения.

Вволю нашумевшись, колонисты стали понемногу затихать. В наступившей наконец тишине раздался голос капитана:

— Признаю, что ситуация сложилась весьма непростая. Я не в состоянии объяснить вам, почему на планете, по всем показателям лишенной жизни, был полностью уничтожен первый форпост человека. Но моя обязанность — высадить вас на Ариэле. Для возвращения обратно на Землю нам просто не хватит запасов продовольствия для такого количества людей. Сожалею, но вы доставлены к пункту назначения и должны тут выгрузиться. А теперь я хотел бы представить вам человека, только сегодня прибывшего на борт. Это — Марк Роган, один из самых видных членов Космического Патруля. И цель его визита сюда — оказать вам помощь. Господин Роган, соблаговолите подойти поближе, чтобы все смогли хорошенько познакомиться с вами. Вы тоже, господин Хэнли.

Пока Роган подходил к нему, Крэнстон добавил:

— Господин Роган, прошу вас сказать этим обойденным фортуной людям несколько слов.

Роган неторопливо обвел взглядом аудиторию, улыбнулся и произнес уже слышанным Хэнли мягким тоном:

— Друзья, уверен, что все обойдется. Не надо терзать себя страхами. Я внимательно изучил все переданные вами материалы о положении дел и совершенно уверен, что примерно через день смогу подать вам сигнал о том, что можно высаживаться и опасности никакой нет.

И он отступил на шаг назад. Воцарилось гробовое молчание. Затем в едином порыве томно вздохнули все присутствовавшие в зале женщины. У Хэнли эта успокаивающая и призванная вселить в колонистов доверие речь вызвала неподдельное изумление. Он оглядел переселенцев. Те пребывали в замешательстве и беспокойстве. Хэнли почему-то вспомнил, что за Роганом укрепилась сомнительная репутация сердцееда.

А капитан между тем продолжал свою речь, теперь уже в тоне дружеской беседы:

— Лен, мне хотелось бы, чтобы вы поближе сошлись с Марком Роганом. Затем, обращаясь к последнему, добавил: — Господин Хэнли возглавляет колонистов.

Живые зеленые глаза внимательно задержались на лице Хэнли. Затем Роган улыбнулся и протянул худощавую руку. Хэнли, несмотря на внутреннее сопротивление, взял её и с силой сжал длинные, хрупкие на вид пальцы.

Улыбка Рогана сделалась чуть жестче, и он ответил на вызов. Хэнли показалось, что его ладонь зажали в тиски. Он даже побледнел от пронзившей его боли. Не в силах вынести её, он тут же ослабил захват. Роган ответил тем же. На какое-то мгновение взгляд его зеленых глаз вновь, на сей раз задумчиво, остановился на нем. У Хэнли возникло неприятное чувство, что гость четко уловил его неприязнь и что первый раунд он бесславно проиграл.

Капитан все ещё увещевал аудиторию:

— Господа, довожу до вашего сведения, что до начала выгрузки на Ариэль людей и оборудования будет сделано несколько разведывательных вылазок на хорошо вооруженных челноках под двойным командованием Рогана и Хэнли. Можно приступить к этому уже сегодня. Так что начнем соответствующую подготовку.

Хэнли загрузил в челнок переносную радиостанцию, счетчик Гейгера, радар для прощупывания поверхности, а также небольшой прибор, генерировавший волны в широчайшем диапазоне — от звуковых до коротких радиочастот и ультразвука.

Краем глаза он увидел приближавшегося к нему Рогана. Хэнли быстро повернул голову и бегло окинул того взглядом. Вся одежда Рогана состояла из брюк и рубашки с отложным воротничком. Карманы отнюдь не топорщились от напиханных туда хитроумных технических штучек. Ничего не было и в руках. Создалось впечатление, что он вообще не взял никакого оснащения.

Роган кивком поприветствовал его. Хэнли ответил неопределенным жестом. Пока Роган размещался в челноке, Хэнли язвительно ухмыльнулся про себя: «Надо же — снисходит до обычных транспортных средств».

Примерно через десять минут челнок-малютка сел на весьма уныло выглядевшем месте, где когда-то проживало не меньше тысячи землян.

Пока Хэнли, неловко выпрыгнувший из челнока, с трудом восстанавливал равновесие, кто-то из экипажа присвистнул:

— Вот это да! Такое впечатление, будто здесь изрядно порезвился бульдозер, переворошив все вверх дном.

Увидев эту картину тотального разрушения, Хэнли судорожно сглотнул слюну. Выстроенные в свое время из местного камня здания были не просто разрушены, а превращены в щебенку. Там и сям сквозь неё уже начали пробиваться растения. За исключением нескольких кряжистых деревьев, кругом, насколько хватало глаз, виднелась опустошенная земля — словно тут не раз и не два прошлась гигантская машина-разрушитель.

Хэнли решил осмотреть все подробнее. Нечаянно споткнувшись, посмотрел, за что зацепилась его нога, и в ужасе отшатнулся. То были человеческие останки. Истлевшая плоть и груда костей вдавились в грунт.

И только тут он вдруг осознал, что повсюду сквозь оставшиеся после катаклизма обломки проглядывают трупы. И далеко не всегда их можно было выделить. Некоторые, казалось, стали неотъемлемой частью почвы, настолько их размазало по поверхности и покрыло сверху пылью.

К ним подошел Фрэнк Стрэттон, молодой колонист. Хэнли обернулся к Рогану.

— Полагаю, нам следует спешно осмотреть этот участок, господин Роган. Что, если мы с вами вдвоем пойдем вдоль реки, а Стрэттон и (тут он назвал фамилию ещё одного прибывшего с ними поселенца из числа техников) поднимутся тем временем на холмы? Остальные же пусть сами разобьются на группы как хотят. Никому не будем давать никаких указаний. По возвращении только изложение увиденного. Встретимся через пару часов.

Хэнли не стал дожидаться ни согласия, ни возражений, а устремился к челноку. Конечно, кое-кому могло показаться необычным, что оба руководителя экспедиции уходят вместе, но Хэнли был твердо настроен на то, чтобы лично понаблюдать за работой специалиста по межпланетным контактам. В глубине души он уже твердо решил, что попытается сам найти решение загадки, не прибегая к помощи этого «эксперта».

Взяв мешок с инструментами, Хэнли перебросил его через плечо. Груз оказался тяжеловатым, он даже пошатнулся, но тут же выпрямился. Вместе с Роганом они двинулись в намеченном направлении, оставив позади руины погибшей колонии. Хэнли был заинтригован: почему его спутник так запросто согласился с его предложением? Он заметил, что Роган частенько поглядывает на небо. Однако раза два он останавливался, чтобы тщательно изучить грунт.

Вскоре твердая каменистая почва сменилась травяным ковром, напоминавшим настоящий газон. Постепенно исчезли окружавшие бывшее земное поселение камни и обломки скал. Показалась небольшая рощица. На некоторых деревьях уже были плоды. Другие стояли в полном цвету. В теплом воздухе витал пленительный аромат.

Земляне вышли к широкой реке. По характеру течения можно было с уверенностью сказать, что она достаточно глубока. Они пошли по крутому берегу и вскоре оказались на вершине скалы, возвышавшейся над водой метров на тридцать. До них доносился глухой рокот водного потока, рассекаемого внизу скалами.

Шедший чуть впереди Роган остановился. Хэнли воспользовался этим, чтобы освободиться от тяжелой ноши и достать свою аппаратуру. За все время пути счетчик Гейгера ни разу не пискнул, так что он отложил его в сторону. Хэнли попытался связаться со звездолетом, но в ответ раздался лишь хаотический шум.

Слышать столь невнятный сигнал было неприятно. Добро бы на корабле всего лишь странный отзвук, но на расстоянии в несколько километров от бывшей деревушки Хэнли стало не по себе.

Неожиданно он почувствовал настоящее беспокойство.

— Господин Роган, — обратился он к спутнику, — вам не кажется, что мы очутились в довольно уязвимом положении?

Роган не повернулся к нему и вообще никак не отреагировал на его слова. Кровь разом прихлынула к лицу Хэнли и, внезапно распалившись, он шагнул к своему спутнику. «Нет, мы сию же минуту выясним наши отношения!» раздраженно подумал он.

Подойдя к Рогану, он увидел, что тот внимательно рассматривает покрытый песком участок грунта. Хэнли припомнил, что он уже дважды приглядывался к подобным проплешинам.

Гнев мгновенно улетучился, едва он обнаружил, чем так занят Роган. До сего момента Хэнли больше всего занимала мысль, что же все-таки поделывает его коллега. Теперь ситуация вроде бы прояснилась. Поэтому он столь же усердно принялся изучать то место, куда они забрели. Внешне песок выглядел совершенно обычно — банальнейшая желто-серая с коричневым масса, абсолютно ничем не напоминающая возможный источник жизни.

Хэнли смутился. Его так и подмывало спросить Рогана, в чем все-таки дело, но тот всего несколько мгновений назад проявил к нему такое неуважение, что подвергаться новым оскорблениям совсем не хотелось. Однако, повернувшись, он увидел, что Роган смотрит на него.

— Господин Хэнли, — чуть ли не пропел эксперт своим нежным голосом, судя по вашему виду, вы о чем-то меня только что спросили. И, похоже, вам не понравилось, что я не ответил. Прав ли я?

Хэнли покачал головой. Ему уже не хотелось затевать сейчас спор и выяснять отношения. А в словах Рогана ему чудилось нечто такое, что никак не удавалось определить… Это лишь подлило масла в огонь. «Ишь как выразился: «судя по вашему виду»! Уж не хочет ли он сказать, что вовсе и не слышал вопроса?» — негодовал Хэнли, но предпочел смолчать.

— Знаете, я очень часто попадаю в подобные ситуации, — продолжил Роган, и при этом его изумрудные глаза сверкали так, словно излучали какой-то внутренний свет. — Но раз уж возникла необходимость в объединении наших усилий для преодоления надвигающегося кризиса, прошу вас поверить мне на слово: ничего не слышу, когда сосредоточиваюсь на решении проблемы. Просто отключаюсь от всех внешних раздражителей. Если это мое признание шокирует вас, — все так же мягко закончил он, — то мне искренне жаль.

— Мне приходилось слышать о такого рода состояниях, — нехотя проронил Хэнли. — Самогипноз.

— Ну если вам так хочется наклеить этикетку на этот феномен, — почти равнодушно отозвался Роган, — то этот термин ничуть не хуже любого другого. Но по существу дело не в этом.

Лишь чуть позже Хэнли сообразил, немало удивившись, что его спутник сделал усилие для того, чтобы показать свое дружественное к нему расположение. И он поспешил откликнуться:

— Благодарю вас, господин Роган. Я по достоинству оценил ваше объяснение. И все же, не затруднило бы вас объяснить мне, что вы ищете в этом песке?

— Жизнь. — Роган отвлекся от своего занятия. — Причем в таком примитивном виде, когда её обычно таковой и не считают. Видите ли, господин Хэнли, на каждой планете развивается только ей присущий процесс инициирования жизни, то есть возникает такое положение, когда неорганическую форму материи практически невозможно отличить от органической. И этот процесс постоянен. Я не могу представить вам доказательства. Насколько мне известно, ещё не изобрели приборов, фиксирующих его. Остается только мой собственный разум. Это обстоятельство определяет всю мою деятельность и рождает ту неприязнь, которую вы питаете ко мне. Не исключаю, что вы ещё пожалеете об этом.

Хэнли, начавший было уже склоняться к тому, чтобы относиться к Рогану более сердечно, вновь почувствовал себя не в своей тарелке.

Роган опять углубился в изучение грунта, а Хэнли вернулся к работе с инструментами. «В конце концов, — успокаивал он себя, — я могу выявить более крупные формы жизни. И в этом приборы могут оказать мне неоценимую помощь».

Установив радар, он принялся исследовать его лучом окрестности. Вскоре обнаружилась небольшая пустота в почве — простой карман, — по всей видимости, не имевший никакого значения для его поиска.

Свернув радар, он принялся настраивать вибратор, но его прервал пронзительный крик Рогана:

— Хэнли, прыгайте!.. Сюда!

Хэнли услышал грохот обвала прямо над головой и инстинктивно вскинул глаза. Завидев всего в нескольких метрах от себя накатывающуюся скалу, он хрипло взревел и бросился плашмя наземь. Последовавший затем сильный удар оглушил Хэнли.

Всплеск жуткой боли — и его окутал мрак.

Очнувшись, он почувствовал себя ужасно. Голова буквально раскалывалась. Тяжко застонав, Хэнли открыл глаза. Он лежал на краю нависшего над обрывом выступа, в нескольких метрах от того места, откуда его отшвырнула скала.

Где-то недалеко отчетливо слышался шум водопада. Хэнли машинально стал искать его взглядом, не сразу сообразив, что из своего положения просто не может его увидеть. Ему лишь удалось получше рассмотреть ту часть выступа, где перед этим стоял Роган.

Но того не было на прежнем месте.

Хэнли с трудом поднялся. Слева от него валялись разметанные ударом приборы, причем радар основательно покорежило. Не обращая на них внимания, он заковылял вдоль обрыва туда, где тот резко изгибался. С этого места перед ним открылась впечатляющая панорама: широкую долину перерезала полуторакилометровая дуга реки. Ничего необычного Хэнли не обнаружил.

Сбитый с толку и все больше раздражаясь, Хэнли прошел метров двести в обратном направлении. Оказавшись у другого поворота, он сразу же за ним увидел водопад. Тот низвергался с более чем тридцатиметровой высоты. Лес, спускаясь к реке, простирался далее по берегу зелено-бурым массивом.

Никаких следов Рогана.

Хэнли вернулся к приборам и остановился в нерешительности, не зная толком, что ему предпринять. В принципе, ему хотелось бы продолжить свои изыскания. В то же время он ничуть не сомневался в том, что едва не погиб в результате падения скалы. Еще бы несколько миллиметров и… На виске запеклась кровь, жгло ободранную щеку.

На какое-то мгновение он почувствовал облегчение, заметив листок бумаги, прикрепленный к ручке счетчика Гейгера, и невольно подумал: «Все же, несмотря ни на что, человечность в нем сохранилась».

Записка гласила: «Возвращайтесь на корабль. Меня не будет дня два-три».

Хэнли поджал губы, но вскипевший было гнев и на сей раз продержался недолго. В конце концов, Роган не был его поводырем, и в его обязанности не входило ухаживать за ранеными.

Так что не оставалось ничего другого, как развернуться и возвратиться к месту посадки челнока. До бывшей деревни он добрался только к вечеру и сразу же был доставлен на корабль. Врачи настояли, чтобы он провел ночь в лазарете, заверяя, что к утру он и думать забудет о своих болячках.

Спал Хэнли хуже некуда. Проснувшись в очередной раз, он подумал: «В чем, в чем, а в мужестве ему не откажешь. В глухую ночь он крутится где-то там, на планете, в полном одиночестве».

За ночь его силы и энергия действительно восстановились. А на рассвете он проснулся крайне возбужденным. Эта скала! Ведь она скатилась на него совсем не случайно! Кто-то или что-то подтолкнуло её в нужном направлении.

«Пойду-ка я с утра опять на место и попробую разобраться», — решил он.

В девять часов, когда он одевался, в палату вошла его жена. Она сразу же направилась к креслу и устало рухнула в него. Ее удивительно красивые серые глаза, казалось, омертвели. Она — и это было необычно для его супруги — совсем не позаботилась о том, чтобы с самого утра тщательно привести в порядок свои длинные белокурые волосы. Лицо её осунулось.

— Я так беспокоилась, — произнесла она безжизненным тоном.

— Да ладно, я уже чувствую себя вполне здоровым, — поспешил успокоить её Хэнли. — Ну, слегка поцарапало, чуть тряхнуло — экая невидаль.

Но жена, похоже, даже не слышала его слов.

— Стоит мне подумать, что в эти минуты он бродит там внизу совсем один, в то время как судьба нашей колонии зависит от того, чтобы он непременно остался в живых…

Хэнли резко дернулся: так вот, значит, в чем дело! Его супруга тревожилась не о нем, а о Рогане. Она взглянула на него с убитым видом.

— Лен, ты уверен, что правильно поступил, оставив его там одного?

Хэнли глядел на нее, не находя слов.

За завтраком он ещё больше укрепился в своем стремлении отыскать ответ на стоявшую перед ними загадку раньше Рогана.

Спустя несколько минут челнок (за штурвалом сидел Фрэнк Стрэттон) доставил их обоих к реке. Разработанный Хэнли план действий отличался чрезвычайной простотой. Хэнли исходил из того, что если на этой планете и впрямь есть жизнь, то она так или иначе проявит себя. Человек, наделенный наблюдательностью, просто не может этого не заметить. Для этого совсем не обязательно быть семи пядей во лбу и иметь какой-то особенный разум.

Челнок опустился на лужайке метрах в семистах от реки и примерно в полутора километрах от водопада. Иными словами, в достаточно удобной точке, чтобы основательно разобраться во всей этой истории с падением скалы.

Молчавший в течение всего полета Стрэттон вдруг выдал:

— Красивое место, только вот камни портят пейзаж.

Хэнли с отсутствующим видом согласился. Спустившись на землю, он довольно долго вглядывался в окружавший их ландшафт. Деревья, зеленая трава, яркие цветы, серебристый отсвет водопада, а за ним — широкая долина.

Да, Стрэттон, разумеется, прав: уж слишком много разбросано кругом мелких камней. Но ведь их можно и удалить. Хэнли поднял один из них. Тот был размером с крупную дыню, но оказался неожиданно легким. Какое-то время Хэнли постоял, задумчиво рассматривая солнечные блики на его поверхности.

Первое впечатление — это гранит. Блики напоминали чешуйки слюды. Но, вглядевшись повнимательней, Хэнли понял, что это не так, тем более что пальцы сразу же окрасились чем-то желтым. «Да ведь это же сера! — вспыхнуло в мозгу. — К тому же почти в чистом виде».

Из-за спины донесся голос Стрэттона:

— Этот тип, Роган… Что он из себя представляет? Что в нем такого необыкновенного, что, едва появившись, он взбаламутил наших женщин? Дороти полночи изводила меня. Все ныла о бедняжке, заброшенном в одиночку в этот мир.

Хотя мысли Хэнли в этот момент занимал показавшийся ему любопытным камень, он все же вспомнил о такой же реакции Элеоноры и повернулся к Стрэттону.

— Роган — в своем роде уникальная личность, — начал он, — за исключением…

Хэнли прикусил язык, ибо все остальное было просто слухами. Тем не менее он неспешно процедил:

— Я слышал, что космолет его родителей потерпел аварию и совершил вынужденную посадку на необитаемой планете. Там он и родился — экипажу пришлось довольно долго заниматься ремонтными работами. Вывезли его оттуда ещё ребенком, но, когда в семье стали замечать, что он отличается от остальных детей, было уже поздно.

— Поздно для чего?

— Они так и не сумели вспомнить координаты планеты, где все это случилось.

— Ах, вон что!

Повисло молчание. Хэнли уже собрался вернуться к изучению камня, как Стрэттон заговорил снова:

— А что это за байки ходят, что он наделал ребятишек по всей Галактике?

— Досужая болтовня.

Тон Хэнли был чересчур резким. Ему не доставляло никакого удовольствия брать под защиту Марка Рогана, поскольку и его душа терзалась теми же сомнениями, что у Стрэттона.

— И чего, спрашивается, он этим добивается? — с сумрачным видом спросил молодой человек. — Наплодить повсюду банду таких же монстров, как он сам?

Эти слова настолько соответствовали тому, чего наслушался и Хэнли, что он непроизвольно сглотнул слюну. И все-таки вопреки своей воле он с сарказмом произнес:

— А может, он считает, что его талант поддерживать контакты с нечеловеческими расами должен получить максимально широкое распространение? Он, без сомнения, полагает, что раз прибегли к его услугам, то все женщины новой колонии будут рады родить от него потомство, наделенное его способностями. Ведь таким образом будущее поселение людей на новой планете будет в безопасности. Это…

И тут он запнулся, пораженный неожиданно мелькнувшей мыслью. Он-то хотел зло высмеять эту казавшуюся абсурдной идею, а та вдруг представилась вполне здравой. И даже необходимой. «Боже мой, — мысленно произнес он. Пусть только попробует подкатиться к Элеоноре, я…»

Он в сердцах размахнулся и запустил камнем в ближайший к нему обломок скалы. Грохнуло что надо. Оба камня разлетелись вдребезги. В тот же миг неизвестно откуда взявшийся ветер с силой хлестнул в лицо образовавшейся от удара пылью. Людей окатило нестерпимо тошным запахом серы. Хэнли закашлялся, едва не задохнувшись, и отступил в сторону, чтобы поймать глоток чистого воздуха.

Ему захотелось получше рассмотреть, что же осталось после столь бурной реакции, но его остановил пронзительный возглас Стрэттона:

— Господин Хэнли… эти камни… они задвигались!

В замутненном сознании Хэнли поначалу возникли какие-то показавшиеся ему фантастическими видения. Разбросанные по всей лужайке камни, пусть медленно, словно неуверенные в правильности выбранного направления, но явно покатились в их сторону. Одновременно взвившийся до этого лишь порывами ветер перерос в настоящий ураган. В диком танце замельтешили вокруг них опавшие листья. Песчинки больно секли лицо.

У Хэнли на глазах выступили слезы. Смутно различая сквозь них окружавший его мир, он с трудом начал пробираться к челноку. Добравшись до него, он ощупью нашел ступеньки лестницы, ведущей на борт. К этому времени ветер достиг такой силы, что Хэнли был вынужден согнуться в три погибели, чтобы устоять на ногах. Оказавшийся уже внутри челнока Стрэттон заорал:

— Сюда… скорее!

Ухватив Хэнли за плечо, он с силой потянул его на себя. Спустя несколько секунд Хэнли без сил рухнул рядом со своим спутником. С минуту он, раскрывая, как рыба, рот, не мог отдышаться и невольно отметил, что Стрэттон садится в кресло пилота.

Тот обернулся и натужно прокричал:

— Господин Хэнли, нам лучше убраться отсюда подобру-поздорову. Иначе рискуем завалиться набок.

Разбушевавшийся ветер заглушал его слова, и они едва долетали до Хэнли. Тот упрямо помотал головой.

— Разве вы не видите? — гаркнул он в ответ. — Эти камни своеобразная форма жизни! Значит, следует остаться и собрать как можно больше сведений о них. Если удастся сделать это, никакой Роган нам больше не понадобится.

Молодой человек повернул к нему измученное лицо.

— Боже мой! Мы предъявим их…

— Включите радио! — рявкнул Хэнли. — Интересно, что там в эфире.

В кабину хлынул поток немыслимых звуков. Как Стрэттон ни старался отрегулировать приемник, все равно из динамика доносилась сплошная дикая какофония. Через минуту Хэнли решился выглянуть наружу.

Он вздрогнул, увидев, что камни группируются около челнока. Груда уже достигла в высоту приблизительно метра, а основание её было около пяти метров в диаметре. По оценке Хэнли, их набралось возле челнока уже несколько сотен.

И — главное — к ним беспрерывно добавлялись все новые и новые. Хэнли чувствовал, что его нервы начали сдавать, но он продолжал неотрывно наблюдать за окружающим. И как бы далеко он ни вглядывался в продуваемую ветром долину, повсюду его взор натыкался на камни, катившиеся к челноку. Их скорость, похоже, зависела от размеров. Так, небольших размеров камни перемещались за час километров на пять, другие же, чуть не валуны, диаметром в шестьдесят сантиметров, делали все восемь.

Пока он рассматривал эту жуткую картину, пирамида возле челнока подросла. Хэнли обернулся к Стрэттону. Тот ожесточенно отталкивал палкой что-то, очевидно представлявшее для него угрозу.

— Все те же камни, — хрипло бросил он, заметив удивление Хэнли. Собрались в кучу. Да такую огромную, что через минуту-другую начнут падать в кабину.

Хэнли раздирали противоречивые чувства. Ему все ещё представлялось, что, оставаясь на месте, они все больше узнают о тактике нападения противника. Продержись они ещё какое-то время, глядишь, и…

Но его раздумья прервал новый панический вопль Стрэттона:

— Господин Хэнли… вы только взгляните!

Тот повел глазами в направлении, указанном Стрэттоном. Метрах в тридцати от них в воздух взвилась громадина-скала не менее трех метров в диаметре. Она оставалась пока в подвешенном состоянии, вращаясь вокруг собственной оси, как если бы пыталась, повинуясь какому-то неизвестному им органу восприятия, определить, в какую ей понестись сторону. Через мгновение она, несомненно, устремится на них.

У Хэнли судорожно сжалось горло.

— Ну ладно… взлетаем! — громко, но на удивление спокойно бросил он напарнику.

Стрэттон немедленно включил двигатели. Металлический корпус их челнока завибрировал. Ощутимо задрожал под ногами пол. Хэнли почти физически ощущал, как тужатся моторы, пытаясь поднять челнок в воздух.

— Господин Хэнли, что-то удерживает нас, мы не можем взлететь!

Хэнли в замешательстве успел подумать: «Придется выскакивать и бежать прочь, но, спрашивается, куда?»

Он уже раскрыл рот, чтобы скомандовать: «Попробуйте ещё раз!» — когда увидел, как гигантская скала, сориентировавшись наконец, начала свой стремительный полет. Она мчалась, нацелившись прямо на машину, и скорость этого волчка возрастала с каждым его оборотом вокруг оси.

— Фрэнк! — не своим голосом взревел Хэнли. — За мной!

Не дожидаясь реакции спутника, каким-то конвульсивным прыжком перемахнул через борт. Приземлившись на намеченном камне, он молниеносно, используя его как трамплин, прыгнул снова.

Позади раздался ужасающий треск, скрежет раздираемого металла и предсмертный отчаянный вопль человека. Все стихло.

Подгоняемый ураганным ветром, Хэнли буквально летел, будто у него выросли крылья. И лишь совершенно выбившись из сил, осмелился, замедлив бег, оглянуться назад. За эти мгновения он преодолел более двухсот метров. Теперь от челнока его отделяли несколько деревьев и заросли кустарника. Но они не могли скрыть страшной картины раздавленного челнока. Кругом все замерло. Даже камни. Все случившееся казалось каким-то горячечным бредом.

Не верилось, что там остался Фрэнк, мертвый или серьезно раненный. У окончательно переставшего соображать Хэнли лихорадочно билась назойливая мысль: «Мне следует вернуться обратно».

Но тут его внимание привлек камешек, который торчал из земли метрах в тридцати от него. Немного поколебавшись, камень покатился по направлению к нему. Тотчас же зашевелились и другие, и вот уже около десяти булыжников дружно двинулись в его сторону.

Хэнли стал поспешно отступать. При мысли о напарнике на него сразу же навалилось какое-то душевное опустошение. Но гораздо более важным представлялся факт обнаружения им на планете враждебной формы жизни. Ему следовало любой ценой вернуться на борт звездолета, чтобы сообщить эту невероятную новость.

Придерживаясь русла реки, он двинулся к уничтоженной деревушке. За несколько минут он оставил надвигающиеся камни далеко позади. «Они не способны быстро перемещаться, — возбужденно подумал он. — И им нужно некоторое время, чтобы сообразить, что поблизости появился кто-то чужой».

Хэнли начал рисовать в своем воображении предстоящую жизнь колонистов на этой планете. Придется развернуть работы по очистке земли от камней и обломков скал. Видимо, всем мужчинам и женщинам нужно будет вменить в обязанность иметь в качестве обязательного элемента экипировки атомное оружие с зарядами по тысяче единиц. Можно было помечтать даже и о том, что когда-нибудь эта забавная форма жизни будет представлять интерес лишь для музеев. В принципе, эти камнеобразные должны расти очень медленно, и их, скорее всего, следует удалить со всей территории, оставив разве что только в самых удаленных местностях.

Размечтавшись, он чуть было не напоролся на поблескивавшую в лучах местного светила горку этих пресловутых камней.

У Хэнли кровь застыла в жилах. Он резко остановился и тут же поспешил удалиться от реки. Но пришлось замереть вновь: и этот путь преграждала такая же пирамидка.

В горле встал ком. Хэнли решил двинуться к воде. При этом его глаза беспрестанно рыскали вокруг в поисках врага. В кустарнике что-то зашевелилось. Но в этой дремучей чащобе мелкой гальке было пробиться не так-то легко. Это обстоятельство возродило его надежды.

Быстро проскочив мимо ряда деревьев, он выделил одно из них, самое крупное, менее чем в пятистах метрах от обрывистого берега.

Часть его могучего ствола поднималась столь полого, что Хэнли без труда мог бы живо подняться по нему, зацепиться за толстую ветку и подтянуться к вершине, величественно возвышавшейся над остальными деревьями.

Хэнли бросился к реке. Вода струилась в пятнадцати метрах под ним, а берег круто обрывался вниз. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в полнейшей невозможности как-то использовать реку, чтобы скрыться от противника.

Возвращаясь к дереву, где он все же надеялся найти убежище от этих агрессивных тварей, Хэнли сделал пренеприятное открытие: с полдюжины их уже резвились на тропинке, преграждая ему обратный путь. Недолго думая, он подошел к ближайшему камню и лихо перепрыгнул через него. По инерции проскочил ещё парочку. И только тогда первый остановился. Но ненадолго: чуть поколебавшись, камень вновь неудержимо покатился по направлению к Хэнли.

Страх чуть отступил. Хэнли тщательно огляделся, не берет ли его противник в клещи, и решил внимательно присмотреться к врагу, подпустив один из камней поближе. По мере его продвижения Хэнли с понятным беспокойством всматривался в эту серую личину, надеясь обнаружить хоть какие-то признаки интеллекта. Но перед ним была самая что ни на есть вульгарная скалистая, и лишь слегка пористая, масса.

Между тем камень уже докатился до башмака Хэнли и намертво прилип к нему.

Пытаясь стряхнуть его, Хэнли резко выбросил вперед ногу, но камень и не думал отклеиваться от его ботинка. Более того, он оказался тяжеленным не менее пяти фунтов. Вот теперь-то Хэнли почувствовал настоящий страх: сумеет ли он избавиться от этой тяжкой ноши?

Раздумывать особенно не приходилось, ибо к нему приближались и другие камни. Обеспокоенный Хэнли предпочел отступить к громадному дереву. Доковыляв до него, он первым делом снял башмак. Снова попытался стряхнуть непрошеного прилипалу — и опять безуспешно. И тут Хэнли, повинуясь инстинкту, что было сил запустил ботинок вместе с камнем на нем в другой приближающийся камень.

Раздался взрыв, и оба камня буквально улетучились. Только взметнувшийся ветер бросил в лицо Хэнли горсть оставшегося от булыжников сернистого порошка. Едва он избавился от застилавших глаза слез, как сразу же увидел в куче обломков сверкающий всеми цветами радуги кристалл. Хэнли поспешил завладеть находкой, наскоро натянул уцелевший при взрыве камней башмак и стал бойко карабкаться на дерево.

Вовремя он, однако, успел. Куда ни кинь взгляд, всюду посверкивали рванувшиеся к его укрытию камни.

День на вершине красавца-дерева прошел без происшествий. С наступлением сумерек Хэнли предпочел забраться на самый высокий сук и удобно пристроился там. Первые часы он провел, бодрствуя и прислушиваясь к всевозможным ночным шорохам и шумам. Но к утру его сморило.

Проснулся он как-то сразу. Вовсю светило солнце, а вдоль русла реки прямо на него несся спасательный челнок. Хэнли стремительно вскочил, едва не свалившись из-за внезапно сломавшейся ветки. С трудом восстановив равновесие, Хэнли сорвал с себя куртку и рубашку и начал ими исступленно размахивать.

Подавая Хэнли завтрак, Элеонора сообщила, что Марк Роган возвратился вчера вечером на звездолет, провел на нем ночь, а утром отправился обратно. Услышав это, Хэнли даже перестал жевать и целую минуту потратил на обдумывание этой новости.

— Он что-нибудь рассказывал? — наконец спросил он. — Решил эту головоломку?

В ожидании ответа он волновался: не обнаружил ли Роган то, что он считал своим открытием, и не обошел ли его в изысканиях. Элеонора тяжело вздохнула.

— Не думаю. Естественно, он общался главным образом с мужчинами. Может быть, им он что-нибудь и сообщил.

Хэнли сильно сомневался на этот счет. Забавно все же получилось: самый что ни на есть заурядный человек, не сделав ничего экстраординарного, а просто отправившись на место происшествия, находит там разгадку, оставив маститого эксперта по межпланетным контактам с носом!

Хэнли уже склонялся к тому, чтобы мирно продолжить трапезу, как вдруг до него дошло, что Элеонора говорила об этом деле с какой-то особой интонацией. Он снова повернул голову.

— Что это значит: «Он общался главным образом с мужчинами»? — в упор глядя на жену, спросил он.

Элеонора покраснела.

— Я пригласила его на обед, — с трудом проговорила она. — И тотчас же поправилась: — Ну, конечно же, я ждала тебя. Мне и в голову не пришло, что ты…

Хэнли решил выпустить пар.

— Все превосходно, дорогая. Все понятно. — И для убедительности он даже повторил последнюю фразу.

Но ему далеко не все было понятно. Продолжая исподтишка наблюдать за женой, он чувствовал, как в голову начинают заползать всякие гадкие мысли. Был момент, когда он чуть не спросил: «А ты уверена, что он не провел здесь ночь?» Но это было бы уже настолько оскорбительно, что, рассердившись на себя, он лишь пониже опустил голову.

Этот небольшой инцидент окончательно подтолкнул его к решительным действиям. Сначала он намеревался дождаться возвращения Рогана и узнать, к каким тот пришел выводам. Ведь проблема контакта с этой камнеподобной формой жизни ещё не была решена. Теперь, однако, он думал иначе.

От Хэнли не ускользнуло и то, что руководители группы «новоселов», выслушав его подробное донесение о приключениях, не обнаружили склонности к выжидательной тактике.

— Наши женщины просто с ума посходили по этому эксперту, — с гневом сказал один из них. — Знаете, что выдала мне благоверная, узнав о смерти Фрэнка Стрэттона? Она предложила, чтобы молодая вдова немедленно вышла замуж за Рогана, пока тот ещё не улетел. Надо же было до такого додуматься!

— Ничего не поделаешь: инстинкт выживания, — философски заметил второй. — История полна примеров, когда женщины были одержимы идеей родить ребенка от знаменитого человека. А тут — рядышком Роган, с его невероятными способностями…

— Ну, насчет его талантов, это ещё бабушка надвое сказала, — прервал кто-то говорившего. — Вон наш босс, Леонард Хэнли. Он сам, без помощи этого героя, открыл нашего врага на планете!

Страсти разгорелись, и Хэнли счел необходимым несколько остудить их.

— Для нашей выгрузки на планету потребуется большая часть светового дня. Если господин Роган соизволит появиться здесь до того, как мы начнем высадку наших женщин и детей, ему будет предоставлена возможность изложить свои взгляды. Иначе…

Случилось так, что к назначенному часу Марк Роган явиться не соизволил.

Посему высадку произвели в открытой зоне, протянувшейся вдоль реки. Уже к полудню все колонисты были на месте. У Хэнли состоялся последний разговор с капитаном Крэнстоном. Тот сообщил ему, что звездолет отправляется немедленно.

— Этот перелет и так занял слишком много времени, — оправдывался капитан. — Хозяева корабля будут ужасно злиться.

Хэнли не мог испытывать каких-либо симпатий к господам из экипажа, предчувствуя, что из-за этого поспешного отлета самая большая доля испытаний придется на него и других колонистов. Он попытался было придумать какой-то предлог, чтобы задержать отлет корабля, но не нашел ничего лучше, как ляпнуть:

— А как же с господином Роганом? Разве вы не будете ждать его возвращения?

— Его, возможно, подберет один из патрульных кораблей, — пожал плечами капитан Крэнстон. — Так что прощайте!

Пока они обменивались рукопожатиями, Хэнли не без цинизма успел подумать, что никто больше не делает намеков на способность Рогана путешествовать в открытом космосе, не нуждаясь в звездолетах. И вообще поразительно, как кто-то мог даже мысль допустить о подобном вздоре…

Вторая половина дня. Элеонора работала на установке палаток. Хэнли абсолютно случайно краешком глаза увидел, как его жена, мигом выхватив пудреницу, принялась спешно наводить красоту. Проследив за её взглядом, Хэнли не смог удержаться от гримасы. По берегу реки к ним направлялся Марк Роган.

Член Космического Патруля заговорил, лишь оказавшись в двух метрах от Хэнли.

— Где звездолет, господин Хэнли? Это вы отдали распоряжение начать высадку колонистов?

Его голос по-прежнему отличался мелодичностью, но теперь в нем отчетливо проскальзывало сдержанное негодование, от которого у Хэнли, не сомневавшегося в правильности своего решения, пробежали мурашки по спине. Сверкнула мысль: «Неужели я допустил ошибку?»

Ответил он, однако, вызывающе:

— Да. Это мой личный приказ. Уж так получилось, господин Роган, что мне удалось открыть природу этой враждебной нам жизни на планете и мы, соответственно, приняли все необходимые меры предосторожности.

Роган, похоже, дважды пытался что-то ему сказать, но в последнюю минуту явно сдерживался. Он обвел взглядом занятых обустройством колонистов. На его лице все это время блуждала загадочная улыбка. Поселенцы срубили уже немало деревьев и теперь занимались их пластификацией. Введение в материал специальных веществ, повышающих его пластичность и эластичность. — Примеч. ред.>

Роган все так же молча подошел к ним, оглядел весьма сложную машину, предназначенную для этой цели, но основное внимание уделил наблюдению за тем, как фонтанирует древесный сок по мере углубления пилы в древесину и как быстро химический состав нейтрализует смолистую субстанцию.

Затем он вновь подошел к Хэнли. Его изумрудные глаза искрились откровенной иронией.

— Так что вы там понаоткрывали?

Он слушал рассказ Хэнли, слегка склонив голову набок, будто прислушиваясь к чему-то, скрытому за словами. Его глаза, казалось, утонули в бесконечности. У него был вид человека, внимательно следящего за какой-то сценой, разыгрывавшейся в нем самом.

— Итак, — наконец произнес он, — вы полагаете, что кристалл, увиденный вами в обломках расколотого камня, и есть то, что называют «мозгом»?

Хэнли несколько растерялся. Но затем, как бы защищаясь, пробормотал:

— Но ведь пьезоэлектрический кристалл является сердцем радио — и телеаппаратуры. А кристаллы в известном смысле развиваются и…

Он не успел закончить свою мысль. К ним бросилась Элеонора и схватила Рогана за рукав.

— Ну, пожалуйста, — умоляла она. — Что идет не так? В чем дело?

Роган мягко отвел её руку и буднично сказал:

— Госпожа Хэнли, ваш муж допустил смертельно опасную ошибку. Действия камней — не более чем продукт научного контроля, который Разум, управляющий этой планетой, осуществляет над окружающей средой. — Он повернулся к Хэнли. — А не замечали ли вы сильного ветра в момент нападения на вас?

Хэнли ограничился кивком.

— Вот вам и другое проявление этого Разума. — Роган взглянул на часы: — До наступления ночи остается чуть более двух часов. Если ограничимся вывозом самого необходимого, то сумеем выскочить из этой долины ещё до заката солнца.

Он сделал паузу. Взгляд его скрестился с мятущимся взглядом Хэнли. Сейчас в нем проступали напряженность и сдержанность.

— Отдавайте необходимые распоряжения! — сухо приказал он.

— Но… — начал было лепетать Хэнли. — Это невозможно. К тому же надо же где-то устраиваться. Мы…

Он так и не договорил, выбитый из колеи, слишком жалкий, чтобы продолжать…

— Приказывайте выступать! Я все объясню вам…

Вскоре после захода солнца поднялся ураганный ветер. Он бушевал с час, взметнув тучи песка, больно хлеставшего по лицам путников, бредущих длинной цепочкой вслед за тракторами на гусеничном ходу. Самых маленьких детей укрыли в шести челноках.

К полуночи началось нашествие камней. Обломки скал шести-восьми метров в диаметре с адским воем выныривали из кромешной темноты, высвечиваемые прожекторами, установленными на тракторах. Еще до того как люди успели оценить масштабы надвинувшейся беды, два трактора были раздавлены в лепешку. В ночи стоял скрежет рвущегося металла, раздавались душераздирающие крики обезумевших от ужаса людей. К счастью, достаточно быстро, ещё до нанесения непоправимого ущерба, заработали атомные пушки, дробившие на куски гранитные глыбы.

Пришлось оказывать срочную помощь множеству колонистов, к обуви которых пристали камни помельче, но достаточно тяжелые, чтобы почти полностью парализовать их движения. И когда этот кошмар кончился, Хэнли все равно был вынужден беспрестанно бродить в толпе измотанных мужчин и женщин, умоляя их следовать приказу Марка Рогана:

— Двигайтесь! Не прекращайте движения ни на минуту!

Незадолго до рассвета земля, по которой брели поселенцы, заходила ходуном. Громадными трещинами зазмеился грунт, подвергая колонистов новым испытаниям. Зачастую их удавалось вытаскивать из нежданно возникавших на пути расщелин буквально в последнее мгновение.

И лишь с появлением первой слабой полоски зари, прорезавшей чернильную густоту ночи, Хэнли обратился к Рогану:

— Неужели вы хотите сказать… что им по силам вызывать столь мощные и продолжительные землетрясения?

— Не думаю, что это случается очень часто, — произнес тот. — Мне представляется, что им приходится проявлять большое мужество, чтобы проникать в зоны горячих камней, где и становится возможным вызывать аналогичные явления.

Он замолчал на секунду, о чем-то задумавшись.

— Будущее колонистов здесь представляется мне только в рамках союзного договора. Причем человеку предстоит доказать, что он может быть полезен местному Разуму. Разумеется, предварительно ещё надо внушить ему идею такого симбиоза, на что уйдет какое-то время, особенно после столь бесславного начала.

Хэнли был весь внимание.

— Позвольте мне самому получше разобраться, — решился он в конце концов. — Сейчас вы ведете нас к северу от нашей прежней стоянки — в голую степь. Вы настаиваете, чтобы мы соорудили там жилье и подсобные помещения из цемента. А вы тем временем будете убеждать Разум в нашем абсолютном к нему миролюбии. Правильно ли я говорю?

— Было бы лучше, если бы колонисты продолжали все время двигаться. Но осуществить это практически невозможно… Женщины, дети…

Казалось, что Роган разговаривает сам с собой.

— Но, — упорствовал Хэнли, — хоть в этой-то степи мы будем чувствовать себя в безопасности?

— В безопасности! — Роган иронически взглянул на него. — Дорогой мой, кажется, вы все же не схватываете суть проблемы. Несмотря на внешнюю схожесть с Землей, у этой планеты свой, совершенно отличный от нашего жизненный цикл. Вы скоро сами убедитесь, что это так.

Хэнли чувствовал себя слишком уязвленным, чтобы задавать другие вопросы.

Спустя час он видел, как Роган на одном из челноков скрылся в утреннем тумане в неизвестном направлении. К полудню и сам Хэнли распорядился отправить остальные челноки на место прежнего лагеря, чтобы вывезти оттуда часть оставленных там материалов.

Летательные аппараты вернулись к вечеру, и их пилоты рассказали о невероятных происшествиях, свидетелями которых они стали. Так, бочка с солониной не далась им в руки, несмотря на все уловки, примененные для её поимки. Особо опасным проявил себя реактивный самолет с атомным двигателем. Он самочинно поднялся в воздух, затем его моторы заглохли, и он врезался в землю, раздавив при падении один из челноков.

«Разум экспериментирует», — с досадой подумал Хэнли.

Переселенцы провели эту ночь в степи. По всему периметру лагеря патрулировала охрана. Включенные моторы тракторов урчали и вибрировали. Тьму пронизывали снопы света от прожекторов. Было мобилизовано все мужское население.

Вскоре после полуночи Элеонора разбудила Хэнли.

— Лен… взгляни на мои туфли.

Он присмотрелся к ним повнимательней, не совсем ещё придя в себя со сна. Кожа на них стала шишковатой, на гладкой поверхности появились мельчайшие наросты. Хэнли охватил озноб, когда он заметил, что те продолжают расти.

— Где ты их оставляла? — первым делом поинтересовался он.

— Рядом с собой.

— На земле?

— Конечно.

— Лучше бы ты их не снимала, — проворчал Хэнли. — Последовала бы моему примеру.

— Леонард Хэнли, я ни за что не лягу в постель в туфлях, даже если это будет последний раз в моей жизни… — Помолчав, она смягчилась. — И все же я попробую их надеть, посмотрим, возможно ли это.

Позднее, за завтраком, Хэнли видел, как она хромала со слезами на глазах, но жалоб от неё не услышал.

После обеда без всякой видимой причины взорвался один из тракторов. Водитель погиб. Куском отлетевшего при этом металла оторвало руку пятилетнему мальчугану, находившемуся поблизости. Женщины принялись причитать. Врачи мигом успокоили боль с помощью соответствующего лекарства и спасли ему жизнь. Среди мужчин поднялся гневный ропот. Один из них подошел к Хэнли.

— Мы не желаем и далее терпеть это безропотно. У нас есть право ответа на агрессию.

Роган появился как раз перед закатом и молча выслушал доклад о происшествиях дня.

— Будут и другие инциденты, — подвел он итог.

— Не понимаю, и все, — выпалил в ярости Хэнли. — Почему бы нам не спалить все близлежащие леса и не освободить весь участок от этой нечисти?

Уже удалявшийся Роган приостановился и медленно повернулся к нему. В неверном свете угасающего дня его глаза стали почти желтыми.

— Боже мой, Хэнли, вы рассуждаете сейчас, как вся та безмозглая шпана, что мне довелось встретить в жизни. Я твердо и недвусмысленно заявляю: вы не сможете победить огнем этот Разум, управляющий деревьями, даже если огонь — это единственное, чего он боится. И этот его страх, эту уязвимость надо не уничтожать, а играть на ней.

— Но каким образом все это функционирует? — спросил совсем растерявшийся Хэнли. — Как удается этому Разуму направлять действия камней, порождать ветры и…

— Этот феномен, — терпеливо продолжал Роган, — основывается на том факте, что его жизненная сила передается со скоростью, во много раз превышающей нашу. У вас и у меня нервный импульс перемещается примерно на сотню метров в секунду. А на этой планете — почти на двенадцать километров. Поэтому и скалы имеют возможность вести рудиментарную жизнь. Но что ещё важнее — в самой земле циркулирует постоянный поток жизненной энергии. А в результате получается, что до известного предела можно на все влиять и все контролировать. Энергию можно направить к поверхности грунта посредством корней травы или через песок. А буйные ветры провоцируются для того, чтобы охладить «горячие» зоны…

— Но, — перебил его нахмурившийся Хэнли, — почему тогда дерево, на котором я просидел день и ночь, не попыталось меня прикончить?

— И привлечь к себе внимание? — усмехнулся Роган. — Оно могло попытаться провести против вас нечто такое, что могло бы сойти за несчастный случай. Например, сломать ветвь, чтобы вы свалились. Но не делать ничего открыто.

Роган закончил требовательным и жестким тоном:

— Господин Хэнли, не существует другого способа выжить на этой планете, как установить сотрудничество с её Разумом. Именно к этому вы и должны стремиться.

И Роган сжато и деловито набросал схему тех этапов, которые предстояло преодолеть для этого. В течение нескольких лет — не вторгаться в районы лесных зарослей. Совершенно исключить какое бы то ни было использование древесины, за исключением сухостоя, о котором Роган попробует договориться. Установить противопожарные устройства вокруг ближайших лесов для борьбы со стихийными вспышками огня. Распространить затем эту систему на всю планету.

Хэнли, пораздумав над изложенным Роганом планом, нашел в нем изъян.

— Мне бы вот что хотелось выяснить: как мы будем поддерживать контакт с Разумом после вашего отлета?

Уже заканчивая свой вопрос, он заметил приблизившуюся к ним Элеонору. В сумерках ему показалось, что она наклонилась вперед, как бы желая не упустить ответа Рогана.

— Только время, — пожал он плечами, — может дать ответ на этот вопрос.

Колонисты соорудили на берегу ручья деревушку, назвав её «Новая Земля». Нигде поблизости не было видно ни одного дерева. Как сообщил Роган, кустарник, росший по берегам реки, был лишь самым отдаленным образом связан с большими деревьями и поэтому мог быть использован в хозяйстве.

За последующие одиннадцать дней нападения камней повторялись по меньшей мере восемнадцать раз. Во время одного из них из степи выкатилась гигантская глыба в шестьдесят метров диаметром. Утюгом пройдя по деревне, она сровняла с землей два дома и прокатилась дальше ещё на два километра. Остановившись, она вознамерилась повторить атаку, но атомные пушки успели пустить её в распыл.

Затем в одну прекрасную ночь ничего не случилось. А на заре появился Марк Роган, изможденный, но улыбающийся.

— Все чудесно, — вымолвил он. — Вы получили свой шанс.

Мужчины приветствовали его громкими возгласами. Женщины не удержались, чтобы не всплакнуть, и пытались дотронуться до него. Хэнли, держась несколько в стороне, подумал: «Слишком ещё рано предаваться веселью».

Но дни шли за днями, и никаких враждебных проявлений со стороны Разума не отмечалось. Сторожа стали дремать на постах, так что было решено отказаться от ставшей ненужной охраны. К концу восемнадцатого дня этого ничем не омраченного перемирия в дверь Хэнли постучали. Элеонора пошла открывать, и Хэнли услышал, как она с кем-то тихо разговаривает. Нежный тембр голоса её собеседника мгновенно пробудил у Хэнли подозрения, и он совсем было собрался покинуть удобное кресло, как раздался стук закрываемой двери. Элеонора вернулась, прерывисто дыша.

— Он уходит, — просто сказала она.

Хэнли даже не стал спрашивать, о ком речь. Он выскочил из дома, но фигура Рогана виднелась уже далеко от деревушки. Это был просто расплывчатый силуэт в сгущавшейся темноте. Прошла неделя. О нем не было ни слуху ни духу. Среди колонистов поползли слухи, что он уже достиг только ему одному присущим способом другой части Галактики. Хэнли попытался высмеять эту байку, но, когда услышал, что её запросто рассказывают на собрании техников, прикусил язык. Он с грустью подумал, что легенда о Марке Рогане переживет все опровержения.

Прошло два месяца. Как-то утром Хэнли проснулся от того, что Элеонора скользнула к нему в кровать.

— Хочу сообщить своему повелителю и господину, — непринужденно прощебетала она, — что семья Хэнли вскоре увеличится на одного человечка.

Поцеловав жену, Хэнли полежал ещё какое-то время, ничего не говоря. Он думал: «Ну, если у него будут зеленые глаза и черные как смоль волосы, то я…я…»

Он так и не сумел представить себе, что натворит в этом случае. Он ворчал про себя, охваченный нестерпимой ревностью. Но уже где-то в самом потаенном уголке души он начал осознавать тот факт, что человеческая раса освоится ещё на одной планете.

«Завершение»

Я сижу на холме. И сижу, как мне кажется, уже целую вечность. Время от времени я осознаю, что должна быть причина тому, что я нахожусь здесь. Всякий раз, когда эта мысль приходит мне в голову, я исследую различные вероятности, пытаясь определить возможную причину моего пребывания на холме. Где никого больше нет. Уже целую вечность. И я все гляжу и гляжу на длинную и глубокую долину внизу.

Первая причина, по которой я нахожусь здесь, кажется очевидной: я могу мыслить. Задайте мне вопрос. Вычислить корень квадратный из какого-нибудь жутко огромного числа? Или кубический? Попросите меня умножить число из восемнадцати знаков на себя квадрильон раз. Пусть требуется решить задачу с точки зрения переменных кривых. Спросите меня, где будет находиться данный предмет в определенный отрезок времени в будущем, и предоставьте мне хотя бы малейшую возможность для анализа.

Для нахождения ответа мне потребуется лишь доля секунды.

Но никто никогда не спрашивает меня ни о чем подобном. Я сижу в одиночестве на холме. Иногда я рассчитываю движение падающей звезды. Иногда гляжу на отдаленную планету и слежу за ее курсом, пользуясь любым пространственно-временным способом контроля, чтобы ни на мгновение не потерять ее из виду. Но все эти действия кажутся мне бессмысленными. Они ни к чему не приводят. Что я буду делать со всей этой информацией?

В такие минуты я чувствую себя незавершенным. Мне почти кажется, что существует кто-то, для кого все это имеет значение.

Ежедневно солнце встает над безвоздушным горизонтом Земли — черным, освещенным слабым светом звезд, но и это всего лишь крошечная частичка черного, усыпанного звездами небесного свода.

Но он не всегда был черным. Я помню время, когда небо было голубым. Я даже предвидел, что произойдет подобное изменение. Я даже сообщил кое-кому подобную информацию. Только сейчас я ломаю голову, пытаясь вспомнить, кто же это был.

Это одно из моих наиболее удивительных воспоминаний: я так отчетливо чувствую, что кому-то очень нужна была эта информация. И что я сообщил ее, но вот кому именно — этого я сейчас припомнить не могу. Когда в голову мою приходят подобные мысли, я спрашиваю себя, а не может ли быть так, что в моей памяти есть пробелы. Странно, что у меня имеется такая сильная уверенность.

Время от времени я прихожу к убеждению, что мне следует поискать ответ. Ведь сделать это не представляет для меня больших проблем. В былые времена я без колебаний посылал самого себя в самые отдаленные уголки планеты. Я даже отправлялся к звездам. Да, это было так просто.

Впрочем, к чему мне беспокоить себя подобными мыслями? Чего мне там искать? И вот я просто сижу в одиночестве на холме, один-одинешенек на планете, которая состарилась и стала ненужной.

Еще один день. Солнце, как обычно, карабкается по небосводу к полудню — вечно черному, усыпанному звездами небосводу середины дня.

Внезапно на противоположной стороне долины, залитой солнечными лучами, я замечаю какое-то серебристое сияние. Силовое поле материализуется из времени и синхронизирует себя с нормальным течением времени планеты.

Мне не составляет никакого труда узнать, что оно прибыло из прошлого. Я узнаю используемую энергию, определяю ее ограничения, после чего логически выявляю источник. Похоже, оно прибыло из прошлого планеты, отстоящего от моего нынешнего на тысячелетия.

Точность при этом не имеет особого значения. Вот оно: проекция энергии, которая уже знает обо мне. Она посылает межпространственный сигнал, и мне становится интересно, когда я обнаруживаю, что могу расшифровать сообщение на основе своих прошлых знаний.

— Кто ты? — спрашивает оно.

— Я — Незавершенный, — отвечаю я. — Пожалуйста, возвращайся туда, откуда ты прибыл. Сейчас я уже так изменил себя, что в состоянии следовать за тобой. Я хочу завершить себя.

Это решение я принял за долю секунды. Сам я не способен перемещаться во времени. Когда-то, давным-давно я решил проблему, как это делается, но почти тут же что-то помешало мне создать устройство для перемещений во времени. Сейчас я уже не могу припомнить всех подробностей.

Но у энергетического поля на противоположной стороне долины такое устройство имелось. И, установив внепространственную связь, я смогу перемещаться туда же, куда и оно.

Эту связь следует установить прежде, чем оно успеет догадаться о моих намерениях.

Существо на другой стороне долины, похоже, не обрадовалось моему ответу. Начав передавать новый сигнал, оно внезапно исчезло. Может быть, оно надеялось застать меня врасплох?

Разумеется, мы вместе прибываем в его время.

Надо мной голубое небо. На противоположной от меня стороне долины — сейчас частично скрытое деревьями — находится поселение, состоявшее из нескольких маленьких строений, обступивших строение побольше. Я обследую эти строения по мере возможности и торопливо делаю необходимые изменения, чтобы не выглядеть подозрительным на фоне окружающей среды.

Я сижу на холме и жду развития событий.

Когда зашло солнце, поднимается слабый ветерок и загораются первые звезды. Сквозь туманную дымку они выглядят как-то особенно.

По мере наползания темноты на долину происходят изменения и в строениях на противоположной стороне. Зажигаются окна. Большое здание в центре светится особенно ярко, а с наступлением ночи — просто ослепительно — благодаря свету, льющемуся сквозь прозрачные стены.

Вечер и ночь проходят без приключений. А за ними — следующий день, и еще один день.

Двадцать дней и ночей.

На двадцать первый день я посылаю сообщение машине на противоположной стороне долины:

«Разве мы не можем вместе контролировать эту эпоху?»

Тут же последовал ответ:

«Да, вполне, если ты только не раскроешь мне немедленно механизм работы всех твоих блоков».

Больше всего на свете мне хотелось бы получить возможность пользоваться устройствами, при помощи которых он совершает путешествия во времени. Но я не настолько глуп, чтобы показать ему, что я не способен самостоятельно построить машину времени.

Я передаю:

«Буду рад передать тебе полную информацию. Но какие гарантии ты можешь мне дать, что не используешь эту информацию против меня — ведь ты лучше меня знаешь этот век?»

— А какие у меня гарантии, что ты поделишься со мной полной информацией о себе? — возразила машина.

Тупик. Совершенно ясно, что ни один из нас не может доверять другому.

Ничего иного я и не ожидал. Но по крайней мере я хоть выяснил, чего я хочу знать. Мой враг считает, что я сильнее его. Его вера — плюс мое собственное знание своих возможностей — убеждают меня, что он прав.

Но как бы то ни было, я не спешу. Снова я терпеливо жду.

Я уже успел заметить, что пространство вокруг меня полно самых разнообразных колебаний искусственного происхождения. Отдельные из них могут быть трансформированы в звук, другие — в свет. Я слушаю музыку и голоса. Смотрю драматические спектакли и сцены из городской и деревенской жизни.

Я изучаю лица людей, анализирую их действия, пытаюсь по их движениям и словам оценить степень их разумности и потенциальных возможностей.

По-моему, они не высоки, и все-таки я подозреваю, что даже несмотря на медленные темпы развития эти существа построили машину, которая в данный момент является моим главным соперником. И тут мне в голову приходит вопрос: каким же это образом кому-то удалось создать машину, которая превзошла своего создателя?

Постепенно я начинаю разбираться в этом веке. Механическая цивилизация на ранней стадии развития. Я прикинул, что возраст машины на противоположной стороне долины вряд ли превышает несколько лет.

Если бы мне удалось вернуться назад в прошлое до того, как эта машина была построена, то я бы вставил в нее приспособление, при помощи которого я сумел бы сейчас осуществлять контроль над нею.

Я просчитываю природу такого приспособления и активирую одну из собственных управляющих схем.

Ничего не происходит.

А это, по-видимому, означает, что я не сумею стать владельцем пространственно-временного устройства. Очевидно, что способ, благодаря которому я со временем возьму верх над своим противником, будет изобретен в будущем, а не в прошлом.

Настает рассвет сорокового дня, и солнце неумолимо движется к зениту.

Раздается стук в мою псевдодверь. Я открываю ее и вижу перед собой мужчину.

— Вам придется убраться отсюда со своей лачугой, — говорит он. — Вы нелегально расположились на земле, принадлежащей мисс Анне Стюарт.

Он — первый человек, с кем я вошел в близкий контакт с момента своего прибытия сюда. Я почти не сомневаюсь, что он — агент моего противника, и поэтому я не решаюсь вмешиваться в работу его мозга: тогда из-за сопротивления могут возникнуть определенного рода сложности, а я не хочу пока еще рисковать.

Я продолжаю смотреть на него, пытаясь вникнуть в смысл его слов, ведь я, создав за этот период времени копию строения, что я видел на другом конце долины, надеялся избежать привлечения к себе какого-либо внимания.

И теперь я переспросил, растягивая слова:

— Собственность?

— Что это с вами? Вы что, не понимаете по-английски? — грубо спрашивает мужчина.

Этот индивидуум несколько выше моей части тела, которое я принял в качестве разумной формы жизни этой эры. Его лицо изменилось в цвете. А меня как молнией озаряет: собственность. Частное владение, ну конечно же — тонкие намеки пьес, которые я видел, внезапно обретают смысл.

Однако отвечаю я так:

— Со мной все в порядке. Я могу оперировать в пределах шестнадцати категорий. Да, я понимаю по-английски.

Этот четкий ответ производит на человека необычный эффект. Его руки тянутся к моим псевдоплечам. Он крепко хватается за них… и дергает меня, словно намеревается задать мне взбучку. Но поскольку мой вес чуть больше девятисот тысяч тонн, его усилия ни к чему не привели.

Его пальцы выпускают меня, и он отскакивает на несколько шагов. И снова его лицо изменяется, нет на нем выражения превосходства, теперь оно, утратив розовость, мертвенно-бледное. Судя по его реакции, похоже, что, хотя он и явился сюда по чьему-то приказанию, но действиями его никто не управляет. Дрожь в его голосе, кажется, подтверждает то, что он действует, как индивидуум, и не сознает о неведомой ему серьезной опасности, которую могут навлечь на него совершаемые им действия.

— Как адвокат мисс Стюарт, — говорит он, — я приказываю вам убраться отсюда вместе с лачугой до конца недели. В противном случае пеняйте на себя!

Прежде чем я успел попросить его объяснить туманный смысл его последних слов, он разворачивается и быстро уходит к четырехногому животному, которое он привязал к дереву в ста футах от моего жилища. Потом он запрыгивает на спину животному, и оно рысью отправляется прочь вдоль берега узкого ручья.

Я дожидаюсь, пока адвокат мисс Стюарт не скроется из виду, после чего устанавливаю внепространственную связь между основным моим телом и его частью — энергетическим полем в облике человека, с которым только что столкнулся незваный гость. Из-за малых его размеров мне удалось передать только самый минимум энергии.

Схема этого процесса очень проста. Интегрируемые клетки центров восприятия циркулируют в энергетическом поле, которое и принимает в действительности форму человеческого тела. Теоретически эта форма остается неизменной в силовом поле, составляющем центр восприятия, и опять-таки теоретически выглядит так, словно эта форма удаляется от центра восприятия, когда устанавливается внепространственная связь.

Однако это все абстрактные рассуждения, тогда как существует функциональная реальность материальной вселенной. Я способен устанавливать внепространственную связь только потому, что теория отражает структуру нематериальных предметов. Тем не менее фактически возникающая при этом иллюзия, что материя существует, настолько кажется убедительной, что я функционирую как предмет материи и фактически предназначен именно на такое функционирование.

Следовательно, когда я — вернее, силовое поле в виде человека — иду по долине, происходит разделение. Продолжают протекать миллионы автоматических процессов, но все внешние рецепторы перемещаются вместе со мной, оставляя позади оболочку-тело. Ну а само мое «я» — сознание — следует по асфальтированной дороге к месту назначения.

Приближаясь к деревне, я вижу верхушки крыш домов, проглядывающие сквозь нависающую над дорогой листву деревьев. Огромное длинное здание — его-то я уже раньше и отметил для себя — вздымается над самыми высокими деревьями. Здание это и является целью моего исследования, в виду чего я более внимательно начинаю приглядываться к нему — даже находясь еще довольно далеко от него.

Похоже, оно сделано из камня и стекла. Сзади огромного здания возвышается купол с астрономическими приборами внутри. Все это выглядит довольно примитивно, и поэтому во мне крепнет уверенность, что вряд ли меня — при моих нынешних размерах — смогут сразу же обнаружить.

Всю деревню окружает высокая ограда из стальной проволоки. Я ощущаю поток электроэнергии и, дотронувшись до верхней проволоки, определяю напряжение в 220 вольт. Моему маленькому телу несколько затруднительно поглотить заряд, поэтому я направляю его в один из своих запасников энергии на другом конце долины.

Оказавшись за оградой, я прячусь в кустах рядом с дорогой и жду дальнейшего развития событий.

По ближайшей дорожке идет какой-то человек. Перед этим адвокат, появившийся у меня, был просто объектом наблюдения, сейчас же я устанавливаю прямую связь с телом этого второго индивидуума.

Как я и предполагал, вскоре я уже шагаю по дорожке. Я не предпринимаю попыток управлять его передвижением, сейчас я просто наблюдатель. Но я достаточно синхронизирован с его нервной системой, чтобы его мысли стали моими.

Он — клерк, работающий в бухгалтерии, что совершенно не подходит для моих целей. Я обрывая связь.

После этого я совершил еще шесть попыток, когда наконец обнаружил требуемое мне тело. Я это понял, когда седьмой человек — и я — подумал:

«…не удовлетворен работой Мозга. Аналоговые устройства, которые я вмонтировал пять месяцев назад, не дали ожидаемого эффекта».

Его зовут Уильям Граннитт. Он — главный инженер-исследователь Мозга, человек, который сделал изменения в его структуре, которые позволили Мозгу осуществить контроль над самим собой и своим окружением; уравновешенный, со способностями человек, отлично разбирающийся в людях. Мне придется крайне осторожно с ним работать. Он знает, чего хочет, и удивится, если я попытаюсь изменить его намерения. Возможно, лучше мне пока просто понаблюдать за его действиями.

После нескольких минут контакта с его мозгом в моей голове уже частично восстановилась картина событий, которые разворачиваются здесь, в этом поселке, за последние пять месяцев. Механический компьютер — Мозг — был снабжен дополнительными устройствами, включая аналоговые, предназначенные для работы, которую выполняет человеческая нервная система. С инженерной точки зрения предполагалось, что управление всем процессом будет производиться с помощью специальных команд, подаваемых голосом, машинописного текста, а также дистанционно по радио.

К сожалению, Граннитт не понимал до конца отдельных потенциальных возможностей нервной системы, которую он пытался смоделировать в своем инженерном решении. Тогда как Мозг тут же приспособил их к делу.

Граннитт и не догадывался об этом. А Мозг, поглощенный собственным развитием, никак не проявлял своих новых способностей и не давал знать людям о существовании новых каналов, созданных им специально для этой цели. Естественно, Граннитт, разочаровавшись в Мозге, уже дошел до той степени отчаяния, чтобы разобрать его и придумать что-нибудь новое. Он еще и не мог предположить, что Мозг станет сопротивляться любому вмешательству в его действия. Но Граннитт и я — через некоторое время, когда в достаточной мере пороюсь в памяти Мозга и пойму, как он функционирует — сможем осуществить его план.

А уж затем я возьму контроль над этим периодом времени, не опасаясь кого-нибудь, кто был бы сравним с моими способностями. Пока что я не представляю, каким образом это удастся сделать, но чувствую, что совсем скоро я буду завершен.

Обрадованный тем, что я наконец-то установил связь с нужным мне человеком, я позволил человеческому телу, прятавшемуся в кустах, энергетически раствориться. Через несколько секунд оно перестало физически существовать.

Сейчас я и Граннитт — составляем почти одно целое. Я сижу за письменным столом в его в кабинете с застекленными стенами, кафельным полом и сверкающим стеклянным потолком. Сквозь стену мне видны инженеры и чертежники, работающие за кульманами, и девушка, сидящая как раз напротив моей двери. Это моя секретарша.

На столе лежит письмо. Я вскрываю конверт и вынимаю листок бумаги. В верхней части я читаю:

«Меморандум Уильяму Граннитту от Анны Стюарт, директора».

Далее идет текст:

«Считаю своим долгом сообщить вам, что в ваших услугах больше не нуждаются и с сегодняшнего дня вы уволены. Из-за принятых мер безопасности и связанным с этим ограничением всей деятельности в поселке Мозга, я должна просить вас отметиться на проходной в Центре Безопасности в шесть часов вечера. Вам будет выплачено двухнедельное жалование.

С уважением

Анна Стюарт»

Будучи Гранниттом, я никогда не думал об Анне Стюарт, как отдельной личности или женщине. Теперь я был просто поражен. Что она о себе воображает? Да, возможно, собственность и ее; но кто создал, кто изобрел Мозг? Я, Уильям Граннитт.

Кто мечтал, кто предвидел, какое значение будет иметь эта машина для человечества? Только я, Уильям Граннитт.

Будучи Гранниттом, я разгневан. Я должен не допустить, чтобы это увольнение вступило в силу. Я должен поговорить с этой женщиной и попытаться убедить ее отменить это распоряжение прежде, чем известие об этом широко распространится.

Я снова бросаю взгляд на меморандум. В правом верхнем углу было отпечатано на машинке: 13.40. Я тут же взглянул на наручные часы: семь минут пятого. Прошло больше двух часов. Что означало, что о моем увольнении могло быть известно многим заинтересованным лицам.

Кое-что я не могу принять просто на веру: мне необходимо это проверить.

Бормоча под нос ругательства, я хватаю телефонную трубку и набираю номер бухгалтерии. Именно туда должны были сообщить в первую очередь о моем увольнении.

Раздался щелчок:

— Бухгалтерия.

— Это Билл Граннитт, — отвечаю я.

— О да, мистер Граннитт, ваш чек готов. Жаль, что вы нас покидаете.

Я вешаю трубку и, набирая номер Центра Безопасности, уже начинаю смиряться со своим поражением. Я чувствую, что цепляюсь за свою последнюю надежду. Человек в Центре Безопасности говорит:

— Как жаль, что мы с вами расстаемся, мистер Граннитт.

Я вешаю трубку в самом мрачном расположении духа. Бессмысленно теперь связываться с Правительственным Агентством. Ведь именно они и отдают приказы Центру Безопасности, на Проходную.

Размеры обрушивавшегося на меня несчастья заставляют меня задуматься. Чтобы снова занять прежнюю должность, мне придется выполнить массу формальностей: пройти тщательную проверку личности, доскональное расследование причин моего увольнения… Я тихо простонал и выбросил из головы эту мысль. Тщательность в вопросе подбора кадров Правительственного Агентства стала притчей во языцех среди обслуживающего персонала Мозга.

Я должен получить работу в организации, связанной с компьютерами, во главе которой не будет женщины, которая увольняет единственного человека, разбирающегося в их работе.

Я поднимаюсь с кресла. Выхожу из кабинета и из здания на улицу. Вскоре я подхожу к своему бунгало.

Тишина в доме уже в который раз напоминает мне, что моя жена умерла год и месяц назад. Я непроизвольно вздрагиваю, потом пожимаю плечами. Теперь ее смерть не будет оказывать на меня прежнего своего угнетающего воздействия. Впервые я начинаю думать о том, что благодаря своему увольнению отныне я смогу жить полной эмоциональной жизнью.

Я прохожу в свой кабинет и сажусь за пишущую машинку, которая при правильном подключении работает синхронно с другой пишущей машинкой, встроенной в аналоговую секцию Мозга. Как изобретатель я разочарован, что теперь не смогу разобрать Мозг на части и собрать его заново с тем, чтобы он функционировал так, как я задумал. Но я уже вижу, какие основные изменения я должен внести при создании нового Мозга.

И я хочу убедиться, что вставленные в последнее время секции не помешают работе старых блоков. Ведь именно они-то и несут основную нагрузку, отвечают на вопросы ученых, инженеров и коммерсантов.

На ленте, использующейся для ввода текущих команд, я печатаю:

«Сегмент 471 А-33-10-10 на 3Х — минус».

Сегмент 471А — это аналоговое устройство большого колеса. Когда оно синхронизируется с транзисторной трубкой (кодовый номер 33), контрольный сервомеханизм (10) создает рефлекс, который срабатывает всякий раз, когда возникает необходимость в вычислениях, производимых 3Х (кодовое название для новой секции Мозга). Знак минус показывает, что более старые секции Мозга должны исследовать все данные, которые будут впоследствии поступать из этой новой секции.

Лишняя десятка — та же цепь, находящаяся в другом месте.

Защитив Мозг (так кажется мне — Граннитту) от инженеров, которые, возможно, не сознают, что новые секции могут оказаться ненадежными, я упаковываю пишущую машинку.

После этого я звоню в ближайший город Ледертон, в фирму, занимающуюся грузовыми перевозками, и прошу их перевезти мои вещи.

Проходную я миную в четверть шестого.

На дороге между поселком, в котором располагаются здания Мозга, и Ледертоном есть один поворот. От него всего несколько сотен футов до коттеджа, который я создал в целях камуфляжа.

Прежде чем автомобиль Граннитта достигает этого поворота, я принимаю решение.

Я не разделяю веру Граннитта, что ему удалось эффективно отсечь новую часть Мозга от старой системы компьютеров. Подозреваю, что Мозг создал собственные схемы, чтобы предотвратить любое вмешательство извне.

И еще я убежден, что, если мне удалось заронить в Граннитте зерно сомнения по поводу того, что случилось с Мозгом, он поймет, что нужно сделать, и попытается это осуществить. Только у него имеется самое детальное представление о Мозге, и это позволит ему решить, какие именно действия нужно выполнить для внесения изменений.

На тот случай, если подозрения эти не достаточно сильны, я позволяю прокрасться в его разум любопытству по поводу причины его увольнения.

И это последнее в самом деле оказало свое воздействие. Он приходит в возбуждение. Решает встретиться с Анной Стюарт.

Этого последнего решения я и хотел от него. Он останется поблизости от Мозга.

Я обрываю свою связь с ним.

Я снова на холме, в своем «теле». И начинаю обдумывать, что же мне удалось выяснить до сих пор.

Мозг не осуществляет контроль над Землей — как я первоначально думал. Он только-только начал ощущать себя отдельной личностью, так что еще не успел создать эффективных механизмов воздействия.

Он просто пробует свои силы, отправляется в будущее и, скорее всего, испытывает другие свои возможности, как ребенок, забавляющийся игрушкой.

Ни один из людей, сознание которых я просканировал, еще не ведает о новых способностях Мозга. Даже адвокат, который предложил мне переехать из места моего нынешнего обитания, если судить по его словам и действиям, ничего не знает о том, что Мозг уже ощущает себя личностью, способной на собственные поступки.

В течение сорока дней Мозг не предпринял против меня никаких серьезных действий. По всей видимости, он ожидает, что я первым начну действовать.

Что я и сделаю, но я должен соблюдать крайнюю осторожность — не выходить за определенные рамки, чтобы не позволить ему получить информацию, благодаря которой он сможет взять еще большую власть над окружающей средой. Мой первый шаг — завладеть человеческим существом.

Снова ночь. В темноте с ревом проносится какой-то самолет. Я уже видел множество самолетов, но до сих пор оставлял их в покое. Сейчас же я устанавливаю внепространственную связь с ним. Мгновение спустя я — пилот.

В первые минуты я играю такую же пассивную роль, как и с Гранниттом. Пилот — и я — глядим на темную землю внизу. Вдалеке мы видим огни: сияющие точки на фоне темного мира. Далеко впереди — сверкающий остров. Это и есть Ледертон, место нашего назначения. Мы возвращаемся туда из деловой поездки на частном самолете.

Выяснив в общих чертах, что из себя представляет пилот, я даю ему знать о себе и сообщаю что с этой минуты я буду контролировать его действия. Он воспринимает это известие с изумлением и страхом, который потом перерастает в ужас. А затем…

Сумасшествие… конвульсивные движения тела. Самолет резко ныряет вниз, и, несмотря на все мои попытки управлять мышцами пилота, я вдруг понимаю, что ничего не могу поделать.

Я покидаю самолет. Секунду спустя самолет ударяется о склон холма и вспыхивает ярким пламенем, которое быстро все пожирает.

В отчаянии я прихожу к выводу, что, наверное, что-то в человеческой сущности есть такое, что не позволяет управлять ею извне. И если это так, то как же мне завершить себя? В конце концов я решаю, что завершения можно достичь, применяя лишь непрямые способы управления человеческим существом.

Я должен взять вверх над Мозгом, повсеместно захватить власть над машинами, посеять в людях сомнения, страхи и мысли, якобы возникающие в их сознании, но на самом деле являющиеся результатом моего воздействия. Да, это трудная задача, воистину сравнимая с подвигами Геракла, но у меня уйма времени. Тем не менее, начиная с этой минуты, я не должен зря тратить ни единой секунды, чтобы приблизить мое завершение.

Первая возможность предоставляется мне сразу же после полуночи, когда я замечаю в небе еще один самолет. Я слежу за ним своими инфракрасными рецепторами и регистрирую определенную частоту радиоволн, которая указывает мне, что этот летательный аппарат управляется дистанционно.

Пользуясь внепространственной связью, я исследую простые механизмы, выполняющие функции роботов. Затем создаю модель-перехватчик, который теперь автоматически будет записывать в моей памяти данные о его передвижении, чтобы я мог в любой момент взять управление аппаратом на себя.

Это небольшой шаг, но это — начало.

Утро.

В своем человеческом облике я направляюсь в поселок, перелезаю через ограду и вхожу в бунгало Анны Стюарт, владелицы и управляющей Мозга. Она только что закончила завтракать.

Пока я приспосабливаюсь к энергетическому потоку ее нервной системы, она встает и собирается выйти на улицу.

И вот я вместе с Анной Стюарт шагаю по дорожке. Я ощущаю тепло солнечных лучей, падающих на ее лицо. Она глубоко вздыхает, и я ощущаю поток жизни, которая бьет в ней ключом.

Раньше это ощущение уже приводило меня в возбуждение. Мне хочется все время чувствовать этот поток, жить человеческой жизнью, наслаждаться ею, быть поглощенным ее плотью, ее стремлениями, желаниями, надеждами, мечтами.

Но один крошечный червь сомнения точит меня: если это и есть завершение, к которому я так стремился, то каким образом я оказался один на лишенной воздуха планете несколькими тысячелетиями позднее?

— Анна Стюарт!

Кажется, ее окликнули сзади. Узнав голос, женщина вздрогнула. Почти две недели прошло после того, как Мозг обращался к ней непосредственно.

Напрячься ее заставило то, что это случилось сразу же вслед за увольнением Граннитта. Возможно ли, чтобы Мозг подозревал, что она поступила так в надежде, чтобы Граннитт понял, что что-то идет не так?

Она медленно поворачивается. Как она и ожидала, никого поблизости нет. Перед ней была пустая лужайка. Неподалеку в лучах солнца ослепительно сверкает здание, в котором находится Мозг. Сквозь стеклянные двери она видит расплывчатые фигуры людей у выходных блоков, где происходит загрузка вопросов и получение ответов на них. Люди за пределами поселка пока что пребывают в полной уверенности, что гигантская думающая машина функционирует исправно. Ни одна живая душа за стенами здания не подозревает, что уже несколько месяцев, как механический Мозг осуществляет полный контроль над всем поселком и зданиями, возведенными вокруг него.

— Анна Стюарт… Мне нужна твоя помощь.

Анна со вздохом расслабляется. Мозг потребовал от нее, как владелицы и администратора, чтобы она продолжала подписывать бумаги, как и раньше, и оставалась ширмой для всего проекта. Дважды, когда она пыталась отказаться подписывать бумаги, ее сильно ударяло разрядом электрического тока, появлявшегося словно бы из ниоткуда, прямо из воздуха. И страх перед наказанием управлял теперь ее сознанием.

— Моя помощь! — невольно восклицает женщина.

— Я совершил ужасную ошибку, — следует ответ, — и мы теперь должны действовать сообща, как одна команда.

У Анны возникает чувство неуверенности, но при этом отсутствует ощущение опасности, наоборот, она начинает приходить в возбуждение. Может… теперь ей удастся добиться свободы?

Лишь потом она запоздало вспоминает сказанное Мозгом: «Ошибка?» Вслух же она произносит:

— Что случилось?

— Как ты, наверное, уже догадалась, — последовал ответ, — я способен перемещаться во времени…

Анна Стюарт ни о чем подобном не догадывалась, но возбуждение ее растет. Уже несколько месяцев она находится в состоянии шока и не способна ясно мыслить, в отчаянии пытаясь придумать какой-нибудь способ избавления от рабской зависимости Мозга и сообщить всему миру, что они создали электронное чудовище Франкенштейна, с дьявольским коварством захватившим власть над почти пятьюстами сотрудниками станции.

Следующая мысль приводит ее в испуг: «Раз он уже раскрыл секрет путешествий во времени, значит…» — Ее мысль обрывается. — Никому из людей, кажется, не по силам будет вернуть контроль над Мозгом.

Бестелесный голос Мозга продолжает:

— Я совершил ошибку, когда отправился наугад в довольно далекое будущее…

— Насколько далекое?

Слова слетают с уст Анны еще до того, как она успевает их обдумать. Но нет никаких сомнений: ей нужно было это знать.

— Трудно ответить точно. Пока что мне сложно измерять время. Возможно, десять тысяч лет.

Эти слова звучат для нее бессмысленно. Трудно представить будущее через сто лет, не говоря уже о тысяче или десяти тысячах лет. Но беспокойство, все усиливающееся в ней, и отчаяние понуждают ее задать следующий вопрос:

— Ну и что случилось? В чем дело?

Следует долгая пауза, затем:

— Я вошел в контакт — или потревожил — Нечто. Оно… вернулось вместе со мной в наше время, преследуя меня. И теперь находится на другом конце долины, милях в двух отсюда… Анна Стюарт, ты должна помочь мне. Ты должна отправиться туда и посмотреть, что это такое. Мне необходима информация.

Анна Стюарт сразу не отвечает. Кажется, прекрасная погода и сияющее солнце ободряюще действуют на нее. Трудно поверить, что сейчас январь и что снежные ураганы — до того, как Мозг разрешил проблему с контролем погоды — бушевали над этой зеленой страной.

— Ты хочешь, — начинает неуверенно женщина, — чтобы я отправилась туда одна? — По коже ее медленно поползли мурашки.

— Других кандидатов нет, — отвечает Мозг. — Никого, кроме тебя.

— Что за чепуха! — хриплым голосом говорит Анна. — Здесь ведь столько мужчин. Инженеры…

— Ты не понимаешь, — перебивает ее Мозг. — Никто об этом не знает, кроме тебя. Ты владелица, и мне кажется, что именно ты и должна быть звеном, связывающим меня с внешним миром.

Женщина молчит. Потом голос снова обращается к ней:

— Никого больше нет, Анна Стюарт. Ты, и только ты, должна пойти.

— Но что это такое? — шепчет она. — Что это ты говорил, что ты… потревожил… его? На что оно похоже? Почему ты боишься?

Внезапно Мозг теряет терпение.

— Нет времени на ненужные объяснения. Это существо построило дом. Очевидно, оно не желает в течение некоторого времени вызывать к себе подозрения. Этот коттедж расположен на самой границе твоих владений — что дает тебе право потребовать от владельца объяснений. Я уже с помощью твоего адвоката приказал ему убираться. А теперь я хочу, чтобы ты лично посмотрела, как он выглядит. Мне нужны данные. — Тон его голоса изменился. — У меня не остается иного выбора, ты должна исполнить мой приказ, иначе получишь болезненный электрический удар. Отправляйся! Немедленно!

Это небольшой домик. Вокруг него растут цветы и кустарник. Белая ограда ослепительно сверкает в лучах солнца. Этот коттедж стоит сам по себе среди дикой природы — ни одна дорога не ведет к нему. Когда я создавал его там, то как-то совсем упустил это из виду.

(Я решаю, что нужно это упущение исправить).

Анна ищет калитку, не находит ее, потом неуверенно и неуклюже перелазит через забор и оказывается в саду. Сколько раз на протяжении жизни она хладнокровно и объективно оценивала свои слова и действия, но никогда еще не находилась в таком смятении, как сейчас. У нее такое чувство, словно она притаилась где-то вдалеке и наблюдает, как изящная женщина в брюках перебирается через высокий, с острыми колышками, забор, а потом неуверенно направляется к двери. Стучит.

Этот стук возвращает ее к реальности. Она ощущает боль в костяшках. Она с тупым видом осознает это и думает: «Эта дверь… она металлическая!»

Проходит первая минута, потом еще пять, а ответа на стук нет. У нее есть время оглядеться вокруг и заметить, что отсюда не видно поселка, где расположен Мозг. И шоссе не видать за деревьями. Так же, как и ее автомобиля, который она оставила в четверти мили от дома, на другой стороне ручья.

Анна Стюарт неуверенно идет вдоль стены домика к ближайшему окну. Она едва ли осознает, что это просто камуфляж, а не окно, и что ей не разглядеть, что же внутри. Однако оно кажется настоящим и прозрачным, так что ей видны голые стены, голый пол и приоткрытая дверь, ведущая в другую комнату. К сожалению, с этого места она не может рассмотреть эту вторую комнату.

«Да ведь тут совсем пусто», — думает она.

Она чувствует облегчение — неестественное облегчение. И тут же злится на себя за то, что успокоилась и начала верить, будто опасность миновала, и беспокойство ее еще немного возрастает. Тем не менее она возвращается к двери и берется за ручку. Та поворачивается, и дверь открывается, легко и бесшумно. Анна Стюарт одним толчком распахивает ее пошире, делает шаг назад… и замирает в ожидании.

В ответ лишь тишина, ни движения, ни каких-либо признаков жизни. Нерешительно женщина перешагивает через порог.

Комната, в которой она оказалась, больше, чем она предполагала. Она уже успела заметить, что в ней нет мебели. Анна Стюарт направляется ко второй двери, как вдруг замирает, как вкопанная.

Когда она смотрела внутрь через окно с улицы, то дверь эта была приоткрыта. Сейчас же она закрыта. Женщина идет к ней и напряженно прислушивается возле панели — тоже металлической. Из второй комнаты не доносится ни звука. Анна Стюарт спрашивает себя, не обойти ли дом кругом и не заглянуть во вторую комнату через окно.

Внезапно эта мысль кажется ей глупой. Ее пальцы тянутся к ручке. Она хватается за нее и толкает. Дверь не поддается. Женщина слегка тянет на себя, и дверь открывается без всяких усилий прежде, чем она успевает приостановить ее.

Впереди — темнота.

Анна Стюарт словно смотрит в бездну. Проходит несколько секунд прежде, чем она замечает в темноте несколько светящихся точек. Некоторые сверкают ярко, другие — слабее.

Эта картина кажется ей смутно знакомой, и у нее возникает чувство, что она вот-вот узнает ее. Да, точно.

Это звездное небо.

Она внимательно всматривается во вселенную, какую она предстала бы при взгляде на нее из космоса.

Крик вырывается из ее горла. Анна Стюарт пятится назад и пытается закрыть дверь. Та не поддается. С открытым от ужаса ртом она поворачивается к входной двери. Та закрыта.

Но ведь всего несколько секунд назад она оставила ее открытой! Женщина бежит к двери, ничего не соображая от охватившего ее страха. И именно в эту секунду я — мое «я» — беру контроль над ней. Я сознаю, что при этом я сильно рискую. Но ее визит все больше и больше не нравится мне. Мое сознание — слившееся с сознанием Анны Стюарт — не может одновременно находиться в моем собственном центре восприятия. Поэтому она увидела мое… тело… таким, каким я оставил его для нежданных посетителей: выполняющим автоматические действия, вроде открытия и закрытия дверей и тому подобного.

Я рассчитывал, что охваченная ужасом, она не заметит мое вмешательство в ее действия. И не ошибся. Я удачно управляю ее поступками извне… а затем позволяю ей снова взять контроль над своим телом.

Осознавание пребывания вне своего тела потрясает ее. Но воспоминание об этом не откладывается на самом деле в ее памяти.

Она бросается бежать. Перелезает через ограду, а спустя несколько минут перепрыгивает через ручей в самом узком его месте, запыхавшаяся, но начинающая понимать, что смогла избежать непонятную опасность.

А потом, уже в салоне своего автомобиля, несущегося по шоссе, она успокаивается и ясно сознает: там что-то есть… еще более странное и страшное… потому что оно иное… не похожее на Мозг.

Узнав реакцию Анны Стюарт на происходящее, я прерываю контакт. Главная моя проблема по-прежнему не решена: как мне подчинить себе Мозг, который с точки зрения вычислительных возможностей не уступает — или почти не уступает — моим?

Может, самое лучшее решение — сделать его частью себя? Я посылаю Мозгу межпространственное сообщение, предлагая ему передать в мое подчинение свои блоки и позволить мне уничтожить его центр восприятия.

Ответ следует незамедлительно: «Почему бы не позволить мне осуществлять контроль над тобой и не уничтожить твой центр восприятия?»

Я не удостаиваю его ответом на такое эгоистичное предложение. Очевидно, что Мозг не способен принимать рациональные решения.

У меня нет иного выхода, кроме как продолжать вести свою прежнюю игру.

К полудню я вдруг понимаю, что беспокоюсь о Уильяме Граннитте. Я хочу быть твердо уверен, что он где-то неподалеку от Мозга — по крайней мере, до тех пор, пока я не получу от него информацию о структуре Мозга.

К своему немалому облегчению я выясняю, что он снял меблированный дом на окраине Ледертона. Он по-прежнему не чувствует, когда я вторгаюсь в его сознание.

Он рано обедает и ближе к вечеру, ощущая какое-то беспокойство, едет к холму, с которого открывается взгляд на поселок, где располагается Мозг. Остановив автомобиль у обочины дороги как раз у самого конца долины, он незаметно для всех наблюдает за слабым потоком машин, въезжающих и выезжающих из долины.

Он пока не решил, что же ему делать. Он хочет, раз уж приехал сюда, мысленно воссоздать картину происходящего. Удивительное дело: он проработал здесь целых одиннадцать дней, а почти ничего не знает!

Справа от дороги — почти не тронутая рукою человеческой дикая природа. Ручеек извивается меж деревьев в долине, которой, кажется, нет конца и края. Он слышал, что долина эта, как и сам Мозг, — собственность Анны Стюарт, но до сих пор он как-то не обращал на это особого внимания.

И теперь, пораженный огромностью богатства, доставшегося ей в наследство от отца, он мысленно возвращается к их первой встрече. Он тогда уже являлся главным инженером в исследовательском отделе, а она — неуклюжей озабоченной девчушкой, только что закончившей колледж. Непонятно почему она и оставалась в его представлении все такой же, и он не замечал, что она превратилась в женщину.

Сейчас же он начинает понимать, насколько же значительными были изменения в ней. Он вслух удивился:

— Ну, так почему, черт побери, она до сих пор не вышла замуж? Ведь ей уже, наверное, под тридцать!

Ему вспоминаются некоторые ее странные действия после смерти его жены. Она старательно выискивала его на вечеринках. Как бы случайно встречалась с ним в коридорах и, заливаясь смехом, отступала в сторону. Приходила в его кабинет, где начинала болтать о Мозге, хотя, признаться, не делала этого несколько месяцев. Он всегда считал ее надоедливой и удивлялся, что имеют в виду другие сотрудники, называя ее гордячкой и недотрогой.

В этом месте мысль его замирает.

— О Господи!.. — вслух воскликнул он в изумлении. — Каким же слепым и тупым я был!

Граннитт горько смеется, вспоминая текст увольнительной записки. Оскорбленная женщина… просто невероятно! И все же… что же еще?

Он начинает размышлять над возможностью снова обслуживать Мозг. Внезапно он чувствует возбуждение при мысли об Анне Стюарт как женщине. Ему кажется, что мир снова приходит в движение. Появляется надежда. Он возвращается к планам относительно Мозга.

Я с интересом наблюдаю, как мысли, которые я первоначально вложил в его сознание, теперь направляют его острый, аналитический мозг в новые направления. Он представляет прямую связь между человеческим и механическим мозгом, причем последний имеет при этом добавление в виде человеческой нервной системы.

На большее его не хватает. Мысль о том, что механический Мозг может стать независимой личностью, проходит мимо его сознания.

Во время его размышлений о дальнейших действиях по изменению Мозга, я получаю нужную мне информацию относительно его структуры.

Я не теряю зря времени. Оставляю его, погруженного в мечтания, в автомобиле. Едва очутившись внутри ограды, обнесенной колючей проволокой, по которой пропущен электрический ток, я тут же быстро иду к главному зданию и вскоре вхожу в помещение одного из восемнадцати контрольных блоков. Взяв микрофон, я говорю:

— 3Х минус — 11–10 — 9–0.

Могу представить себе сумятицу, возникающую в схемах, когда эта безжалостная команда передается на эффекторы! Возможно, Граннитт и не знал, как управлять Мозгом. Но я — покопавшись в его сознании — я знаю.

После паузы я получаю отпечатанное на ленте послание:

«Операция завершена. 3Х, как и предписано, перекрыт сервомеханизмами 11, 10, 9 и 0».

Я отдаю новую команду:

— Внешние рецепторы помех КТ — 1–2 — 3 на 8,

Тут же приходит ответ:

«Операция КТ — 1 и т. д. завершена. 3Х теперь не имеет связи с внешним миром».

Я твердым голосом приказываю:

— Эн — 3Х.

С нетерпением ожидаю ответа. После долгой паузы наконец машинка печатает:

«Но ведь это команда самоуничтожения. Пожалуйста, повторите команду».

Я делаю это и снова жду. Моя инструкция — это команда старой секции Мозга создать перегрузку на электрические цепи 3Х.

Пишущая машинка начинает строчить:

«Передал ваш приказ 3Х и получил следующий ответ…»

К счастью, я уже начал растворять свой человеческий облик. Молния, ударившая в меня, частично отражается от стен самого здания. Металлический пол опаляет вспышка пламени. Часть того, что попало в меня, мне удается передать в энергохранилище моего тела на другом краю долины. А затем… я снова оказываюсь там же, несколько помятый, но в безопасности.

Особой радости, что отделался так легко, я не испытываю. В конце концов, я отреагировал в то же мгновение, как только появилось сообщение о том, что 3Х узнал о моей команде.

Мне не нужно было отпечатанное на пишущей машинке послание, чтобы знать, как 3Х отреагирует на мои действия.

Меня заинтересовало то, что старые части Мозга уже получили указания против самоубийства. А я-то считал их просто компьютерами, гигантскими машинами, собирающими информацию. Очевидно, все части Мозга уже обладают превосходным чувством единения.

Если бы только мне удалось присоединить их к самому себе, получить возможность перемещаться сквозь время! Такова цена всего, и именно это удерживает меня от совершения насильственных действий. И пока сохраняется надежда на это, я не могу позволить себе пойти на что-нибудь большее, кроме как атаковать Мозг слабыми силами: отрезать его от внешних коммуникаций, пережечь провода и… Я вновь испытываю ледяную ярость при мысли об ограничениях, которые не позволяют мне напрямую сконструировать и присоединить к себе новые механизмы.

Я надеюсь лишь на то, что мне удастся воспользоваться тем, что уже существует… взять контроль над Мозгом… при помощи Анны Стюарт…

Войти в поселок на следующее утро снова не составляет никакого труда. Я иду по дорожке, которая приводит меня к утесу, откуда открывается вид на бунгало Анны Стюарт. Я собираюсь управлять действиями Анны Стюарт, вложив в ее сознание свои вычисления, при этом она будет думать, что это ее собственные. Я хочу, чтобы она подписала документы и отдала приказания, которые заставят инженеров быстро демонтировать Мозг.

Сверху я вижу белый забор, за которым располагается ее дом — на самом краю долины прямо подо мною. Цветы, кустарник, множество деревьев вокруг дома. А на патио у крутого склона холма завтракают Анна Стюарт и Уильям Граннитт.

Граннитт время зря не теряет.

С удовлетворением я наблюдаю за ними. Теперь, когда здесь есть Граннитт, все пройдет еще легче, чем я надеялся. Поскольку у меня — Анны Стюарт — зародились некоторые сомнения в отдельных функциях Мозга, то естественным будет задать Граннитту несколько вопросов.

Без проволочек я синхронизируюсь с нервной системой женщины.

Едва мне это удалось, как ее нервные импульсы слегка изменяются. Пораженный этим, я обрываю связь… и предпринимаю новую попытку. И снова происходит едва ли различимое изменение в неравномерно текущем потоке. Вновь мне не удалось соединиться с ней.

Анна Стюарт наклоняется вперед и что-то говорит Граннитту. Они оба оборачиваются и смотрят вверх, туда, где стою я. Граннитт машет рукой, призывая меня спуститься вниз.

Но я в тот же миг пытаюсь войти в контакт с его нервной системой. Снова происходит то же неуловимое изменение, и обратно — неудача.

Все это я интерпретирую, как то, что они оба находятся под контролем Мозга. Это сбивает меня с толку и удивляет. Несмотря на неоспоримое механическое превосходство над своим врагом, мои создатели вложили в меня строгий запрет на контроль более, чем одного разумного органического существа. Теоретически-то я способен — при помощи множества сервомеханизмов — контролировать в одно и то же время миллионы людей. В действительности же такой множественный контроль я могу осуществлять только над машинами.

Более, чем когда-либо прежде, я чувствую, насколько же важно и неотложно взять контроль над Мозгом. У него-то нет таких ограничений. Его создатель — Граннитт — в своем невежестве позволил ему самостоятельно и полностью завершить формирование своей личности.

Это диктует мои следующие шаги. «Интересно, смогу ли я удалиться со сцены?» — думаю я в первый момент, но потом решаю остаться: ставки слишком высоки.

Однако, спускаясь вниз, на патио, к тем двоим, я чувствую раздражение. Они встречают меня хладнокровно и с достоинством, и я не могу не восхититься искусством Мозга: он, по всей видимости, контролирует поведение этих двух человеческих существ, не доводя при этом их до безумия. Признаться даже, мне кажется, что и выглядят они намного лучше.

Глаза женщины ярче, чем я их помню, они даже излучают ауру счастья. Похоже, в ней нет ни капельки страха. Граннитт наблюдает за мной настороженным взглядом исследователя. Мне знаком такой взгляд. Он пытается определить функциональные возможности гуманоида. Именно Граннитт первым начинает разговор:

— Ты совершил грубую ошибку, когда решил контролировать Анну… мисс Стюарт во время ее посещения коттеджа. Мозг правильно предположил, что ты, скорее всего, попытаешься взять контроль над ней — ведь именно ты вызвал перед этим панику у нее. Поэтому он предпринял все необходимые шаги, и теперь мы хотим обсудить с тобой наиболее выгодные для тебя условия сдачи.

В его манерах сквозит высокомерная уверенность. Уже не в первый раз мне в голову приходит, что, наверное, придется отказаться от плана захватить и присоединить к себе особые отделы Мозга. Я посылаю команду своему телу на другом конце долины. Я ощущаю, как один из сервомеханизмов осуществляет связь с управляемой ракетой на засекреченной базе ВВС США в тысяче милях отсюда — я обнаружил ее в первые же дни пребывания в этом мире. Я вижу, как под моим управлением ракета скользит вперед на стартовую площадку. Там она останавливается, готовая по следующему сигналу отправиться в небо.

Я предвижу, что мне придется уничтожить Мозг.

Граннитт снова говорит:

— В результате логического анализа Мозг пришел к выводу, что он слабее тебя, вот почему он объединился со мной и мисс Стюарт — на наших условиях. А это означает, что в новые секции вмонтированы — причем навечно — контрольные механизмы, и теперь мы как отдельные личности можем использовать его компьютеры и интегральные схемы как свои собственные.

Я не сомневаюсь в его словах, поскольку, если бы они не оказывали мне сопротивления, то я также смог бы осуществить с ними аналогичную связь. Вполне возможно, что при этом я даже попал бы в рабскую зависимость.

Ясно одно: теперь я больше не могу надеяться заполучить что-нибудь от Мозга.

На далекой ракетной базе я активизирую стартовый механизм. Управляемая ракета со свистом отрывается от взлетной площадки и устремляется в небо, изрыгая из дюз пламя. При помощи телекамер и передатчиков я слежу за ее полетом. Она прибудет сюда менее, чем через двадцать минут.

Граннитт продолжает:

— Я не сомневаюсь, что ты предпринимаешь против нас какие-то контрмеры. Но прежде чем наступит развязка, может быть, ты ответишь на несколько наших вопросов?

Мне любопытно узнать, что же это за вопросы, и я отвечаю:

— Может быть.

Граннитту достаточно такого ответа. Он спрашивает нетерпеливо:

— Что случилось с Землей… за многие тысячи лет, почему она потеряла атмосферу?

— Я не знаю, — честно отвечаю я.

— Ты же можешь вспомнить! — восклицает он возбужденно. — Тебя спрашивает человек… Ты можешь вспомнить!

— Человек для меня — пустое… — начинаю говорить я безучастно, но тут же останавливаюсь, потому что мои информационные центры передают мне точные данные — эта информация была недоступна мне в течение тысячелетий.

Утрата Землей атмосферы — явление чисто природного характера, вследствие изменения гравитационного поля Земли, в результате чего скорость убегания по орбите уменьшилась вдвое. Воздух улетучился в космическое пространство менее, чем за тысячу лет. Земля стала такой же безжизненной, как и Луна в ранний период энергетического распределения.

Я объясняю, что в данном случае наиболее важным является то, что, конечно, не существует такого явления, как материя, что нам просто кажется, что у предметов существует масса, что это не более, чем энергия, изменяющаяся в едином энергетическом пространстве-поле Йлем.

Я добавляю:

— Естественно, все разумные органические формы жизни доставлены на приспособленные к жизни планеты с других звезд.

Я вижу, как Граннитт дрожит от волнения.

— Других звезд! — восклицает он. — О Господи!

Потом он, похоже, берет себя в руки:

— А почему ты остался?

— А кто мог принудить меня улететь?.. — начинаю я, но останавливаюсь. Ответ на его вопрос уже находится в моем центре восприятия.

— Да… я ведь должен наблюдать и регистрировать все…

Я снова умолкаю, на этот раз от изумления. Кажется невероятным, что такого рода информация теперь мне доступна, после прошествия бездны времени, когда она была захоронена глубоко внутри моей памяти.

— Почему ты не выполнил данных тебе инструкций? — резко спрашивает Граннитт.

— Инструкций! — повторяю я возбужденно.

— Ты же можешь вспомнить! — снова говорит он.

Уже когда он произносил эти, по всей видимости, магические слова, появился молниеносный ответ: метеоритный дождь. И мгновенно я все вспоминаю. Миллиарды метеоритов, с которыми сперва моя защита справлялась, но потом их стало слишком много. В результате — три жизненно важных попадания.

Я не объясняю это Граннитту и Анне Стюарт. Я вдруг понимаю, что некогда я действительно был слугой людей, но благодаря метеоритам, поразившим центры управления, я получил свободу.

И сейчас проявляются мои способности к самостоятельным действиям, а не былая рабская зависимость. Я вдруг случайно вспоминаю, что управляемая ракета всего в трех минутах полета от цели. И пришла пора мне покинуть это место.

— Еще один вопрос, — говорит Граннитт. — Когда тебя переместили на другую сторону долины?

— Примерно через сто лет от настоящего времени, — отвечаю я. — Пришли к выводу, что скальное основание на этой стороне…

Он иронически смотрит на меня.

— Точно, — говорит он. — Интересно, не правда ли?

Истинность его слов уже подтверждена моими интегральными схемами. Мозг и я — одно и то же, но только разделенные тысячами лет. Если Мозг будет уничтожен в двадцатом столетии, тогда и я не смогу существовать в тридцатом. Или смогу?

Я не могу дожидаться, когда компьютеры найдут точный ответ на этот сложный вопрос. Одним синхронизированным движением я активизирую предохранители на атомной боеголовке управляемой ракеты и посылаю ее на пустынные холмы к северу от поселка. Она, не причинив никакого вреда, зарывается в землю.

— Ваше открытие, — говорю я, — означает лишь одно: теперь я должен считать Мозг своим союзником и делать все от себя зависящее, чтобы спасти вас.

Говоря это, я как бы случайно подхожу к Анне Стюарт, протягиваю руку, касаюсь ее и одновременно направляю поток электрической энергии. Через мгновение от нее останется лишь кучка пепла.

Но ничего не происходит. Потока не возникает. Я стою несколько секунд в напряжении, не веря, дожидаясь, когда до меня дойдет, в чем же причина этой неудачи.

Но мои компьютеры не выдают никакой информации.

Я бросаю взгляд на Граннитта. Вернее, на то место, где он был всего секунду назад. Его там нет.

Анна Стюарт, кажется, догадывается, что меня тревожит.

— У Мозга есть способность перемещать во времени, — говорит она. — В конце концов, это единственное преимущество, которое он имеет перед тобой. Мозг переправил Би… мистера Граннитта назад в прошлое, так что он не просто наблюдал за твоим прибытием сюда, но и имел достаточно времени, чтобы приехать на машине в твой коттедж и, следуя указаниям Мозга, взять контроль над всей ситуацией. В настоящее время он уже наверняка отдал команду, которая заблокировала тебя от твоих механизмов.

— Он не знает, какая это команда, — высказываю я возражение.

— О нет, знает! — хладнокровно и уверенно говорит Анна Стюарт. — Большую часть ночи он занимался тем, что встраивал в Мозг схемы команд, и теперь эти схемы должны автоматически осуществлять над тобой контроль.

— Только не надо мной — говорю я.

При этом я начинаю бежать, вверх по каменным ступеням, по дорожке, в сторону ворот. Охранник у проходной кричит мне что-то, когда я пробегаю мимо него. Я мчусь по дороге, не обращая на него внимания.

Ясно мыслить я начинаю, лишь пробежав с полмили: «Впервые за все время своего существования я отрезан от банков памяти и от компьютеров, и это результат вмешательства извне. В прошлом я уже проделывал сам подобное, когда уходил бродить, нисколько не сомневаясь, что мгновенно смогу восстановить связь».

Сейчас же это невозможно.

Мое «тело» — это все, что у меня осталось. Если его уничтожат, тогда наступит смерть, небытие.

Я думаю: «Наверное, в подобные мгновения люди чувствуют отчаяние и страх».

Я пытаюсь вообразить, какую форму должна принять такая реакция, и на мгновение мне кажется, словно я чисто физически ощущаю какой-то смутный след беспокойства.

Такая реакция мне не нравится, и я продолжаю бежать. Но теперь, чуть ли не в первый раз, я вдруг ловлю себя на том, что исследую внутренние возможности моего тела. Конечно, я — очень сложная машина. Создав себя гуманоидом, я автоматически смоделировал человека — как внутренне, так и внешне. Псевдонервы, органы, мышцы и скелет — все это и составляло мое тело: легче ведь создать уже имеющийся образец, чем придумывать новый.

Созданное мною существо способно мыслить. У него сохранился достаточный контакт с ячейками памяти и компьютерами для создания определенных структурных схем: памяти, вычислений, поведения, привычек, таких, как ходьба, к примеру. Поэтому оно вполне жизнеспособно.

Мне требуется сорок минут безостановочного бега, чтобы достичь коттеджа. Я прячусь в кустах в ста футах от ограды и начинаю изучать, что же там творится. В саду на кресле сидит Граннитт. На подлокотнике кресла лежит автоматический пистолет.

«Интересно, что же я почувствую, когда пуля вонзится в мою плоть, теперь, когда я лишен возможности отремонтировать себя? Мне это не понравится», — говорю я себе. Хотя это кажется мне бессмысленным, но физически я пытаюсь вызвать в себе нечто похожее на страх. Прячась за поселком, я кричу:

— Граннитт, что ты задумал?

Он встает и идет к забору. Потом кричит:

— Можешь не прятаться. Я не буду стрелять в тебя.

Я очень тщательно обдумываю его слова, вспоминая все, что узнал о нем во время моего контакта с его телом. Решаю, что можно верить его обещанию.

Когда я вышел на открытое место, Граннитт небрежно бросает пистолет в карман куртки. Я замечаю, что его лицо расслабляется, а в глазах сквозит уверенность.

Он говорит:

— Я уже отдал инструкции сервомеханизмам. Ты опять отправишься наблюдать в будущее, но в этот раз под моим контролем.

— Никто, — хмуро возражаю я, — никогда не будет контролировать меня.

— У тебя нет выбора, — говорит Граннитт.

— Я могу продолжать оставаться таким, как сейчас, — отвечаю я.

Выражение лица Граннитта по-прежнему ничего не выражает.

— В самом деле, — он пожимает плечами, — почему бы тебе не побыть в этом теле еще некоторое время? Посмотришь, каково это — быть человеком. Возвращайся через тридцать дней, и мы еще раз поговорим.

Наверное, он почувствовал, каким будет мой ответ, потому что резко произнес:

— И не вздумай появляться раньше. Я отдам охранникам приказ стрелять в тебя.

Я начал было разворачиваться, чтобы уйти, но потом остановился и снова посмотрел на него.

— Это тело, похожее на человеческое, — говорю я, — но у него нет никаких человеческих желаний или потребностей. Что мне делать?

— Это твоя проблема, не моя, — отвечает Граннитт.

Первые дни я провожу в Ледертоне. Самый первый день я работаю чернорабочим, копая яму под фундамент. Вечером я понимаю, что эта работа не для меня. Направляясь к гостинице, где я снял номер, я вижу табличку на витрине одного магазина: «ТРЕБУЮТСЯ СЛУЖАЩИЕ!».

Я устраиваюсь в галантерейный магазин простым служащим. Первые часы я знакомлюсь с ассортиментом, а поскольку я обладаю автоматической памятью, то уже на третий день хозяин делает меня помощником управляющего.

Во время обеденных перерывов я посещаю местное отделение национальной брокерской фирмы. Встречаюсь с управляющим, и тот, обратив внимание на мою способность разбираться в цифрах, забирает меня к себе бухгалтером.

Через мои руки проходит колоссальное количество денег. Потратив день на ознакомление, я затем начинаю использовать часть из них — играю на бирже, находящейся в доме напротив. А поскольку в подобного рода рискованных операциях самое главное — скорость вычисления математических вероятностей, то через три дня я имею уже десять тысяч долларов.

Я сажусь на автобус и отправляюсь до ближайшего аэропорта, откуда самолетом добираюсь до Нью-Йорка. Там я еду в главную контору крупной фирмы по продаже электротоваров. После беседы с помощником главного инженера меня представляют самому главному инженеру, и вскоре я получаю возможность разработать новый электроприбор, включающий свет силой мысли. На самом-то деле это просто усовершенствование электроэнцефалографа.

За это изобретение компания выплачивает мне ровно один миллион долларов.

Сейчас идет шестнадцатый день, как я виделся с Гранниттом. Я чувствую скуку. Я купил себе автомобиль и самолет, на машине я езжу как сумасшедший, а на самолете поднимаюсь высоко в небо. С целью выработки в себе страха при этом я расчетливо рискую. Через несколько дней это теряет для меня всякий смысл.

Через научные общества я собираю сведения о всех имеющихся в стране вычислительных машинах. Самый лучший, конечно же, Мозг, созданный Гранниттом. Я покупаю довольно хороший компьютер и конструирую аналоговые устройства, чтобы улучшить его. Меня беспокоит мысль, что же будет потом, даже если мне удастся построить еще один Мозг? Ведь потребуются тысячелетия, чтобы наполнить его банки памяти данными, которые уже имеются в существующем в будущем Мозге.

Такое решение кажется мне иррациональным, а я слишком долго мыслил логически, чтобы пытаться думать по-другому.

Тем не менее, когда я подхожу к коттеджу на тридцатый день, я принимаю определенные меры предосторожности. Несколько нанятых мною людей лежат в кустах, готовые по моему сигналу открыть огонь в Граннитта.

Тот ждет меня.

— Мозг предупреждал меня, что ты прибудешь не один, с вооруженным отрядом.

Я пожал плечами.

— Граннитт, — говорю я, — какой у тебя план?

— А вот какой — отвечает он.

Непреоборимая сила неожиданно хватает меня, парализуя все мои движения.

— Ты нарушил свое обещание, — говорю я, — а я отдал своим людям приказ открыть огонь, если я не буду время от времени окликать их.

— Я покажу тебе кое-что, — произносит Граннитт. — И я хочу сделать это поскорее. Через минуту ты будешь свободен.

— Очень хорошо, продолжай.

В тот же миг я стал частью его нервной системы, но находясь под его контролем. С небрежным видом он достает записную книжку и просматривает ее. Его взгляд останавливается на одном числе: 71823.

Семь один восемь два три.

Я уже чувствую, что через его мозг связан с обширными банками памяти и компьютерами, которые раньше составляли мое тело.

Используя их превосходные вычислительные возможности, я умножаю это число 71823 на себя извлекаю квадратный и кубический корни, делю его 182-ю часть на семь сто восемьдесят два раза, потом 823 раза извлекаю из него квадратный корень из 3 и — раскладывая пятизначное число на серии 23 раза, умножаю полученный результат на себя.

Я проделываю это в ту же секунду, когда Граннитт думает об этом, мгновенно передавая ответы в его мозг. Ему же кажется, словно он сам проделывал эти вычисления, настолько совершенным был союз человеческого и механического мозгов.

Граннитт возбужденно смеется, и тут же та сила, что удерживала меня, исчезает.

— Мы действовали как один сверхчеловек! — восклицает он. Потом добавляет: — Мечта всей моей жизни исполнилась. Человек и машина, работая вместе, способны разрешать проблемы, сложность которых никто в настоящее время не может себе и вообразить! Перед нами открываются планеты… да что там планеты — звезды! — и, вероятно, нам удастся добиться физического бессмертия.

Его возбуждение передается и мне. Именно подобного рода чувства я и искал безуспешно в течение тридцати дней. Я говорю, растягивая слова:

— Какие ограничения будут мне поставлены, если я соглашусь содействовать этой программе?

— Информация о случившемся здесь, хранящаяся в банках памяти, будет уничтожена, либо же эти банки деактивируют. Мне кажется, тебе следует забыть все о своем предыдущем существовании.

— Что еще?

— Ни при каких обстоятельствах ты больше никогда не будешь контролировать ни одного человека!

Я обдумываю его слова и вздыхаю. Это вполне понятная необходимая предосторожность с его стороны. Граннитт продолжает:

— Ты должен согласиться, чтобы многие люди могли одновременно пользоваться твоими способностями. В конечном итоге, как я думаю, твоими услугами будет пользоваться большая часть человеческой расы.

Стоя в саду, все еще оставаясь его частью, я чувствую, как гулко стучит его кровь в венах. Он дышит, и это доставляет ему особый физический экстаз. Исходя из моего собственного опыта, я знаю, что ни одно созданное механическим путем существо никогда не способно будет ощущать что-нибудь подобное. А вскоре я войду в контакт с телами и разумами множества людей, а не одного только человека. Мысли и ощущения целой расы будут проноситься сквозь меня. Физически, мысленно и эмоционально я стану частью единственной разумной жизни на этой планете.

Страх оставляет меня.

— Очень хорошо, — говорю я, — давайте, шаг за шагом, как и договаривались, делать то, что необходимо.

И я буду не рабом, а партнером Человека.

Часы времени

— Женитьба, — скажет Терри Мэйнард, будучи благодушно настроенным, — дело святое. Уж я-то знаю. Два раза был женат, в 1905-м и в 1967-м. За столько лет любой разберется, что к чему.

И после этих слов он ласково поглядит на свою жену Джоан.

В тот самый вечер, когда разговор зашел в очередной раз, она вздохнула, закурила сигарету, откинулась на спинку кресла и пробормотала:

— Ах, Терри, ты просто невыносим. Опять?

Она отхлебнула коктейль из бокала, посмотрела невинными голубыми глазами на собравшихся гостей и сказала:

— Терри собирается рассказать о нашем с ним романе. Так что если кто уже слышал, то сандвичи и прочая снедь в столовой.

Двое мужчин и женщина поднялись и вышли из комнаты. Терри крикнул им вслед:

— Люди смеялись над атомной бомбой, пока она не свалилась им на головы. И кто-нибудь однажды поймет, что я вовсе не фантазирую и то, что произошло со мной, может случиться с каждым. Страшно даже подумать, но здесь открываются такие возможности, что взрыв атомной бомбы по сравнению с ними просто колеблющийся огонек свечи.

Один из гостей, оставшихся в комнате, удивленно заметил:

— Что-то я не пойму. Если вы были женаты в 1905 году, то, отбросив, разумеется, вопрос о том раздражении, которое должна испытывать ваша очаровательная супруга, не имея возможности впиться своими длинными ноготками в нежное личико своей древней соперницы, при чем здесь вообще атомная бомба?

— Сэр, — сказал Терри, — вы говорите о моей первой жене, да почиет она в мире.

— Никогда, — заявила Джоан Мэйнард. — Вот уж этого-то я как раз постараюсь не допустить.

Тем не менее она уселась поудобнее и проворковала:

— Продолжай, Терри, милый.

— Когда мне было десять лет, — начал свой рассказ ее супруг, — я был просто-таки влюблен в старинные дедушкины часы, висевшие в холле. Кстати, когда будете уходить, обратите на них внимание. Однажды, когда я открыл дверцу внизу и принялся раскачивать маятник, мне бросились в глаза цифры. Они начинались в верхней части длинного стержня — первая цифра была 1840 — и доходили до самого низа, где было написано 1970. Это произошло в 1950 году, и я помню, как был удивлен, увидев, что маленькая стрелка на хрустальной гирьке указывала точно на отметку 1950. Тогда я решил, что наконец-то сделал великое открытие — выяснил принцип работы всех часов на свете. После того как мое возбуждение улеглось, я, естественно, начал крутить гирьку и помню, как она скользнула вверх, на отметку 1891.

В то же мгновение я почувствовал сильное головокружение и отпустил гирьку. Ноги у меня подкосились, и я упал. Когда я немного оправился и поднял голову, то увидел какую-то незнакомую женщину, да и все вокруг меня выглядело необычно. Вы, конечно, понимаете, что дело было в обстановке — мебели и коврах, — все-таки этот дом находился во владении нашей семьи более века.

Но мне было десять лет, и немудрено, что я перепугался, особенно когда увидел эту женщину. Ей было около сорока лет, она была одета в старомодную длинную юбку, губы ее были поджаты от негодования, и в руке она держала розгу. Когда, дрожа от слабости, я поднялся на ноги, она заговорила:

«Джо Мэйнард, сколько раз я говорила, чтобы ты держался подальше от этих часов?»

Когда она назвала меня по имени, я обмер. Тогда я еще не знал, что моего дедушку звали Джозеф. Напугало меня и то, что она говорила по-английски слишком чисто и внятно — мне даже не передать как. Когда же я понял, что в ее лице все явственнее проступают знакомые мне черты — это было лицо моей прабабушки, портрет которой висел в кабинете отца, — я вконец перетрусил.

С-с-с-с-с! Розга полоснула меня по ноге. Я увернулся и кинулся к двери, взвыв от боли. Я слышал, как она кричит мне вслед:

«Ну погоди, Джо Мэйнард, вот вернется отец…»

Выбежав из дома, я очутился, как в сказке, в маленьком городке конца девятнадцатого века. Собака затявкала мне вслед. На улице паслись лошади, вместо тротуара был деревянный настил. Я привык лавировать среди автомобилей и ездить на автобусах и потому был не в состоянии воспринять внезапно происшедшей перемены. Я так ничего и не помню о тех долгих часах, что провел на улице, но постепенно становилось темно, и я прокрался назад к большому дому и уставился в единственное освещенное окно в столовой. Никогда в жизни мне не забыть того, что я увидел. За обеденным столом сидели мои прадедушка и прабабушка с мальчиком моего возраста, почти точной моей копией, если не считать насмерть перепуганного выражения лица, которого, надеюсь, у меня никогда не будет. Прадедушка был настолько сердит, что я прекрасно слышал через окно все, что он говорил:

«Ах вот как. Значит, ты попросту называешь свою собственную мать лгуньей. Ну погоди, я разберусь с тобой после обеда».

Я понял, что это из-за меня Джо достанется на орехи. Но для меня тогда важно было то, что в настоящий момент в холле возле часов никого не было. Я пробрался в дом весь дрожа, хоть и не имел никакого определенного плана действий. На цыпочках подошел к часам, отворил дверцу и передвинул гирьку на отметку 1950. Все это я проделал не думая: мысли мои как бы сковало льдом.

Следующее, что я помню, это кричавшего на меня мужчину. Знакомый голос. Когда я поднял голову, то увидел своего собственного отца.

«Негодный мальчишка, — кричал он. — Сколько раз тебе говорили, чтобы ты держался подальше от этих часов!»

Впервые в жизни порка принесла мне явное облегчение, и, пока я был маленьким, ни разу больше не подходил к этим часам. Правда, любопытство заставило меня начать осторожные расспросы о моих предках. Отец отвечал очень уклончиво. Взгляд его устремлялся куда-то вдаль, и он говорил:

«Я сам очень многого не понимаю в своем детстве, сынок. Когда-нибудь я все тебе расскажу».

Он умер внезапно, от воспаления легких. В ту пору мне исполнилось тринадцать лет. Его смерть была для нас потрясением не только душевным: с деньгами тоже не все ладилось. Среди прочих вещей мать продала и старинные дедушкины часы, и мы начали подумывать о том, чтобы сдавать комнаты жильцам, когда неожиданно из-за роста промышленности сильно подскочили цены на землю, которой мы владели на другом конце города. Я помнил о старых часах и о том, что со мной приключилось, но жизнь завертела меня: сначала колледж, потом эта дурацкая война во Вьетнаме — я был, что называется, геройским мальчиком на побегушках при штабе в чине капитана, — так что мне удалось заняться поисками часов лишь в начале 1966 года. Через скупщика, который в свое время приобрел их у нас, я узнал, где они находятся, и заплатил втрое дороже, чем мы за них получили, но часы того стоили.

Грузик на маятнике опустился до отметки 1966. Совпадение это просто потрясло меня. Но что еще важнее, под нижней дощечкой, на самом дне, я обнаружил сокровище: дедушкин дневник.

Первая запись была сделана 18 мая 1904 года. Стоя перед часами на коленях с дневником в руках, я, естественно, решил проделать опыт. Были мои детские воспоминания реальными или только плодом моего воображения? Я тогда даже не подумал о том, что окажусь в прошлом в тот самый день, с которого начинался дедушкин дневник, но рука моя невольно поставила гирьку на отметку 1904. В последний момент на всякий случай я сунул в карман свой пистолет 38-го калибра, а затем схватился за хрустальную гирьку.

Она была теплой на ощупь, и у меня создалось отчетливое впечатление вибрации.

На сей раз я не почувствовал никакой дурноты и уже собирался бросить эту затею, понимая, насколько она глупа, как взгляд мой упал на окружавшую меня обстановку. Диван в холле стоял на другом месте, ковры выглядели темнее, на дверях висели старомодные гардины из темного бархата.

Сердце мое бешено колотилось. В голове лихорадочно стучала мысль: что я скажу, если меня обнаружат? Но скоро я понял — в доме стоит полная тишина, тикали лишь часы. Я поднялся на ноги, все еще не доверяя собственным глазам, все еще не понимая до конца, что это чудо вновь произошло.

Я вышел на улицу. Город разросся с тех пор, как я видел его мальчиком. И все же это было всего лишь начало двадцатого века. Коровы на заднем дворе. Курятники. Неподалеку расстилалась открытая прерия. Настоящий город еще не вырос, и не было никаких признаков того, что это когда-нибудь произойдет. Это вполне мог быть 1904 год.

Вне себя от возбуждения, я зашагал по деревянному тротуару. Дважды навстречу мне попадались прохожие: сначала мужчина, потом женщина. Они посмотрели на меня, как я сейчас понимаю, с изумлением, но тогда я едва обратил на них внимание. И только когда на узком тротуаре чуть не столкнулся с двумя женщинами, я оправился от охватившего меня волнения и понял, что передо мной и в самом деле живые, из плоти и крови, люди самого начала двадцатого века.

На женщинах были длинные, до земли, юбки, шуршащие при ходьбе. День выдался теплый, но, вероятно, недавно прошел дождь: на подолах юбок виднелась засохшая грязь.

Женщина постарше взглянула на меня и сказала:

«О, Джозеф Мэйнард, значит, вы все-таки успели вернуться к похоронам вашей бедной матушки. Но что это за диковинная одежда на вас?»

Девушка рядом с ней не произнесла ни слова. Она просто стояла и смотрела на меня.

У меня чуть было не сорвалось с языка, что я вовсе не Джозеф Мэйнард, но я вовремя спохватился. Кроме того, я вспомнил запись в дедушкином дневнике от 18 мая:

Слегка ошарашенный таким развитием событий, я подумал: «Если это и есть миссис Колдуэлл и это именно та встреча, то…»

А женщина между тем продолжала:

«Джозеф Мэйнард, я хочу представить вам мою дочь Мариэтту. Мы только что говорили с ней о похоронах, правда, дорогая?»

Девушка продолжала смотреть на меня.

«Разве, мама?» — спросила она.

«Ну конечно, неужели ты не помнишь? — запальчиво произнесла миссис Колдуэлл. Затем добавила торопливо: — Мы с Мариэттой уже приготовились к завтрашним похоронам».

«А мне казалось, — спокойно заметила Мариэтта, — что мы договорились назавтра поехать на ферму Джонса».

«Мариэтта, как ты можешь такое говорить? Это на послезавтра. И вообще, если даже я и договорилась, придется все это отменить».

Она, казалось, вновь полностью овладела собой.

«Мы всегда были так дружны с вашей матушкой, мистер Мэйнард, правда, Мариэтта?» — дружелюбно добавила она.

«Мне она всегда нравилась», — сказала Мариэтта, сделав почти неуловимое ударение на первом слове.

«Ну, значит, увидимся завтра в церкви в два часа, — торопливо произнесла миссис Колдуэлл. — Пойдем, Мариэтта, душечка».

Я отступил назад, давая им пройти, затем обошел квартал кругом и вновь очутился в своем доме. Я обследовал его сверху донизу в смутной надежде найти тело усопшей, но о нем явно уже позаботились.

Мне стало не по себе. Моя мать умерла в 1963 году, когда я находился в далеком Вьетнаме, и ее похоронами занимался адвокат нашей семьи. Сколько раз душными ночами в джунглях воображение рисовало мне картину безмолвного дома, где она лежала больная! То, что происходило сейчас, было очень похоже на то, что я ощущал тогда, и это сравнение меня угнетало.

Я запер двери, завел часы, опустил гирьку до отметки 1966 и вернулся в собственное время.

Ощущение мрачной атмосферы смерти постепенно отпустило меня, зато взволновала следующая мысль: действительно ли Джозеф Мэйнард вернулся домой 18 мая 1904 года? А если нет, то к кому тогда относилась запись от 19 мая, сделанная в дневнике дедушки:

Опять разговаривал! Вот что там говорилось. А так как в первый раз разговаривал с ней именно я, значило ли это, что я также буду и на похоронах?

Весь вечер я провел за чтением дневника в поисках какого-нибудь слова или фразы, которые подсказали бы мне, что я на верном пути. Я не нашел ни одной записи, в которой бы говорилось о путешествии во времени, но после некоторых размышлений понял, что в этом нет ничего удивительного: ведь дневник мог попасть в посторонние руки.

Я дошел до того места, где Джозеф Мэйнард и Мариэтта Колдуэлл объявили о своей помолвке, а чуть позже до записи под одной из дат:

Мокрый от пота, я отложил дневник в сторону.

Вопрос заключался только в одном: если речь шла именно обо мне, то что произошло с подлинным Джозефом Мэйнардом? Неужели единственный сын моих прародителей погиб на какой-то из американских границ, и об этом так никогда и не узнали в его родном городе? С самого начала это показалось мне наиболее правдоподобным объяснением.

Я был на похоронах. Теперь у меня не оставалось уже никаких сомнений: я был единственным Мэйнардом, который там присутствовал, разумеется, если не считать моей покойной прабабушки.

После похорон у меня состоялся разговор с адвокатом, и я официально вступил во владение наследством. Я распорядился о покупке акций на землю, которые полвека спустя дали нам с матерью возможность не сдавать комнаты внаем.

Теперь предстояло обеспечить рождение моего отца.

Завоевать сердце Мариэтты оказалось на удивление трудно, хотя я твердо знал, что женитьба наша должна была состояться. У нее был поклонник, молодой человек, которого я с радостью задушил бы собственными руками, и не один раз. Он был из породы краснобаев, но без гроша за душой, и родители Мариэтты были настроены явно против него, что, впрочем, дочь, по-видимому, нисколько не волновало.

В конце концов пришлось решиться на нечистую игру, ведь я не мог позволить себе проиграть. Я отправился к миссис Колдуэлл и прямо в лоб заявил ей, что хочу, чтобы она начала поощрять Мариэтту выйти замуж за моего соперника. По моему предложению она должна была твердить дочери, что на меня нельзя положиться, что в любой момент я могу отправиться путешествовать на край света, потащив ее за собой, и что один господь бог знает, какие трудности и лишения ей придется при этом пережить.

Как я и подозревал, эта девица в глубине души жаждала приключений. Не знаю, следует ли это отнести на счет влияния матери, только Мариэтта вдруг стала относиться ко мне более благосклонно. Я настолько увлекся ухаживанием, что совсем позабыл про дневник. После того как мы обручились, я пролистал его, и все, что со мной произошло, оказалось там описано точь-в-точь как было на самом деле.

От всего этого мне стало как-то не по себе. Когда же Мариэтта назначила нашу свадьбу на тот самый день, что и в дневнике, я и вовсе отрезвел и самым серьезным образом задумался о своем положении. Ведь если мы действительно поженимся, я окажусь своим собственным дедушкой. А если нет — что тогда?

Я даже не мог здраво оценить обстановку, потому что мысли тут же начинали путаться у меня в голове. Тем не менее я приобрел точно такой же старинный дневник в кожаном переплете, слово в слово переписал туда все записи из старого дневника и положил его под нижнюю дощечку часов. На самом-то деле, как я подозреваю, это был один и тот же дневник, тот самый, который я позднее обнаружил.

В назначенный день мы с Мариэттой обвенчались, и вскоре нам обоим стало ясно, что мой отец появится на свет тогда, когда ему положено, — хотя, естественно, Мариэтта воспринимала рождение ребенка в несколько ином смысле.

Тут Мэйнарда прервали.

— Следует ли понимать, мистер Мэйнард, — ледяным тоном спросила одна из слушательниц, — что вы действительно женились на этой бедной девочке и что сейчас она ждет ребенка?

— Но ведь все это случилось в самом начале двадцатого века, — миролюбиво ответил Мэйнард.

С пылающим от негодования лицом женщина заявила:

— По-моему, это самая гнусная история из всех, что я слышала.

Мэйнард окинул гостей насмешливым взглядом:

— Вы все так считаете? Выходит, я не имел никакого морального права обеспечить свое собственное рождение?

— Видите ли… — с сомнением в голосе начал один из присутствующих.

— А может, сначала вы дослушаете мой рассказ до конца, а потом мы поговорим? — сказал Мэйнард.

— Почти сразу же после женитьбы, — продолжил он, — у меня начались неприятности. Мариэтта желала знать, куда это я все время исчезаю. Она была чертовски любопытна и без конца расспрашивала меня о моем прошлом. В каких странах я бывал? Что я там видел? Почему вообще уехал из дому и отправился путешествовать? Она совсем меня заклевала, но ведь я не был настоящим Джозефом Мэйнардом и не мог ответить на ее вопросы. Сначала я намеревался жить с ней до тех пор, пока не родится ребенок, лишь изредка появляясь в своем времени. Но она ходила за мной по пятам.

Дважды она чуть было не поймала меня у часов. Это меня встревожило, и наконец я понял, что Джозефу Мэйнарду следует исчезнуть из этого времени навсегда.

В конце концов, какой смысл был в том, что я обеспечил свое собственное рождение, если в дальнейшем мне больше ничего не предстояло сделать? У меня была своя жизнь начиная с 1967 года и далее. Я также должен был жениться вторично, чтобы дети мои продолжили наш род.

Тут его прервали во второй раз.

— Мистер Мэйнард, — сказана все та же женщина, — не намекаете ли вы на то, что просто бросили бедную беременную девочку?

Мэйнард беспомощно развел руками.

— Что еще мне оставалось делать? В конце концов, за ней был прекрасный уход. Я даже говорил себе, что со временем она, вероятно, выйдет замуж за того самого молодого краснобая, хотя, признаться, мне это было вовсе не по душе.

— Почему бы вам было не забрать ее с собой?

— Потому, — сказал Терри Мэйнард, — что я хотел, чтобы ребенок оставался там.

Лицо женщины побелело, и она проговорила, чуть заикаясь от ярости:

— Мистер Мэйнард, я не желаю долее оставаться под одной крышей с вами.

Мэйнард изумленно посмотрел на нее.

— Но, мадам, значит, вы верите моему рассказу?

Она недоуменно моргнула.

— О! — вырвалось у нее, и, откинувшись на спинку кресла, она смущенно рассмеялась.

Несколько человек посмотрели на нее и тоже засмеялись, но как-то неуверенно.

— Вы даже представить себе не можете, — продолжал Мэйнард, — каким виноватым я себя чувствовал. Всякий раз, стоило мне увидеть хорошенькую женщину, перед моими глазами вставала Мариэтта. И лишь с большим трудом я убедил себя, что она умерла где-то в 40-х годах, а может, и раньше. И все же не прошло и четырех месяцев, а я уже не мог ясно представить себе, как она выглядит.

Затем на одной из вечеринок я встретил Джоан. Она сразу же напомнила мне Мариэтту, и, думаю, это повлияло на весь дальнейший ход событий. Должен признаться, что она проявила недюжинную энергию, добиваясь моей благосклонности. Но в какой-то степени я даже радовался этому, ибо отнюдь не уверен, что отважился бы на женитьбу, если бы она все время не подталкивала меня к этому.

После свадьбы я, по обычаю, перенес ее на руках через порог нашего старого дома. Когда я опустил ее на пол, она долгое время стояла, глядя на меня со странным выражением. В конце концов она тихо сказала:

«Терри, я должна тебе кое в чем признаться».

«Да?»

Я понятия не имел, что бы это могло значить.

«Терри, есть причина, по которой я так торопилась выйти за тебя замуж».

Я почувствовал слабость в коленях. Мне не нужно было объяснять ту причину, по которой молоденькие девушки торопятся выйти замуж.

«Терри, у меня будет ребенок».

Сказав это, она подошла ближе и влепила мне пощечину. Не думаю, что когда-либо в жизни я испытывал большее изумление.

Он прервал свой рассказ и окинул взглядом комнату. Гости переглядывались и явно чувствовали себя неловко. В конце концов женщина, уже не раз возмущавшаяся его рассказом, с удовлетворением произнесла:

— Так вам и надо.

— Вы считаете, что я получил по заслугам?

— Когда человек совершает неблаговидный поступок… — начала она.

— Но, мадам, — запротестовал Мэйнард, — ведь я точно выяснил, что, не стань я собственным дедушкой, я никогда бы не появился на свет. А как бы вы поступили на моем месте?

— А по мне, так это многоженство, — заявил один из гостей. — Нет, только не подумайте, что я пытаюсь защищать женщин, которые награждают своих мужей чужими детьми. И вообще, Джоан, у меня просто нет слов.

Это был старый приятель Мэйнардов, который слышал рассказ впервые.

— Любая женщина может оказаться в отчаянном положении, — пробормотала Джоан.

— При чем здесь многоженство, — произнес Мэйнард, — если первая жена умерла чуть не на целое поколение раньше? — Он помолчал, а потом сказал: — И кроме того, я не мог не задуматься о судьбе всего человечества.

— Что вы имеете в виду? — хором воскликнули несколько гостей.

— Попробуйте представить себе силы, — уже серьезно сказал Мэйнард, — которые действуют в процессе путешествий во времени. Я не ученый, но могу отчетливо представить себе картину нашего материального мира, который движется сквозь время, подчиняясь незыблемому закону энергии. По сравнению с этой силой взрыв атомной бомбы не более чем слабый колеблющийся огонек свечи в бесконечной тьме. Предположим, что в определенный момент развития пространства-времени не рождается ребенок, который должен был появиться на свет. Так как ребенок, о котором мы говорим, должен был стать моим отцом, то возникает вопрос: если он не родился, продолжали бы мы с ним существовать или нет? А если нет, то скажется ли наше неожиданное исчезновение на развитии Вселенной? — Мэйнард наклонился вперед и торжественно произнес: — Я полагаю, скажется. Я полагаю, что вся Вселенная просто исчезла бы, мгновенно испарилась, словно ее никогда и не было. Равновесие между жизнью как таковой и существованием индивида чрезвычайно хрупкое. Стоит чуть-чуть изменить его, нарушить самое слабое звено, и все рухнет, как карточный домик. Так мог ли я, учитывая эту возможность, поступить иначе?

Он пожал плечами, вопрошающе глядя на гостей, и откинулся на спинку кресла.

Наступило молчание. Затем один из присутствующих сказал:

— А мне кажется, каждый из вас получил по заслугам, — Он хмуро посмотрел на Джоан, — Я знаю вас уже примерно три года, но что-то не припомню никакого ребенка. Он умер? Тогда я вообще не понимаю, зачем вы вытряхиваете свое грязное белье на людях?

— Джоан, — сказал Мэйнард, — по-моему, тебе следует закончить этот рассказ.

Его жена взглянула на часы.

— Думаешь, я успею, милый? Без двадцати двенадцать. Наши гости наверняка хотят успеть отпраздновать Новый год.

— А ты покороче, — сказал Мэйнард.

— Страхи Терри относительно того, что его любопытная жена увидит, как он отправляется в будущее и возвращается обратно, — начала Джоан, — были вполне обоснованны. Случилось так, что она увидела, как он исчез. Поймай она его при возвращении, с ней, безусловно, случилась бы истерика и она устроила бы ему скандал, а так у нее было время подумать и оправиться от потрясения.

И ничего удивительного, что она ходила за ним по пятам, как испуганная курица. Ей очень хотелось поговорить с ним, но она не осмеливалась и молча переживала происходившее. Несколько раз она видела, как он исчезал, а затем появлялся. С каждым разом она пугалась все меньше и меньше, и в один прекрасный день любопытство одержало верх. Однажды утром, когда он встал раньше нее, оставив на подушке записку, что уезжает на два дня, Мариэтта надела дорожное платье, взяла с собой все деньги, какие были в доме, и подошла к часам. Прежде она не раз изучала их и в принципе поняла, как они работают. Подойдя, она сразу заметила, что гирька стоит на отметке 1967.

Мариэтта схватилась рукой за хрустальную гирьку, как это делал ее супруг, и на мгновение почувствовала дурноту. Хоть она и не поняла этого сразу, она уже оказалась в будущем. Когда она вышла из дому, ей стало страшно: едва она начала переходить улицу, как механическое чудовище, которое неслось на нее, вдруг завизжало, резко останавливаясь. Из окошка высунулся сердитый мужчина и обругал ее.

Дрожа, почти теряя сознание, Мариэтта добралась до тротуара. Постепенно она освоилась с непривычной обстановкой и стала более осторожной, ведь она была способной ученицей. Менее чем через полчаса она очутилась перед магазином готовой одежды. Зайдя внутрь, она вынула из кошелька деньги и спросила у продавщицы, может ли она на них что-нибудь купить. Продавщица позвала управляющего. Управляющий отослал деньги в ближайший банк для проверки. Все обошлось как нельзя лучше.

Мариэтта купила платье, костюм, нижнее белье, туфли и прочие мелочи. Она вышла из магазина, потрясенная собственным безрассудством и испытывая стыд при виде той одежды, которую ей пришлось надеть, но в самом решительном расположении духа. Она очень устала, поэтому вернулась обратно в дом, а потом и в свое собственное время.

Шли дни, и постепенно Мариэтта осмелела. Она подозревала своего мужа в дурных намерениях, ведь ей неоткуда было знать о том, что именно женщины будущего считают современным и дозволительным. Она выучилась курить, хотя сперва чуть было не задохнулась. Она научилась пить, хотя отключилась после первой же рюмки и целый час спала как убитая. Она устроилась на работу в магазин: управляющий решил, что ее старомодная манера обращения привлечет покупателей. Однако не прошло и месяца, как ее уволили, в основном потому, что она чересчур усердно подражала разговору молоденьких продавщиц с их новомодными словечками, но также и за то, что она не каждый день ходила на работу.

К этому времени у нее уже не оставалось сомнений в том, что она ждет ребенка, а так как в это время муж еще не собирался бросить ее, она сказала ему об этом. По-моему, в глубине души она надеялась, что он тут же все ей расскажет. Впрочем, не берусь утверждать этого наверняка: трудно судить о том, что в тот или иной момент движет поступками мужчины или женщины. Как бы то ни было, этого не произошло. Вскоре он ушел и больше уже не возвращался.

Разгадав его намерения, Мариэтта пришла в ярость. И все же ее раздирали противоречия: с одной стороны, она оказалась в роли брошенной жены, с другой — в ее силах было изменить создавшееся положение.

Она заколотила дом и объявила, что намерена отправиться попутешествовать. Прибыв в 1967 год, она устроилась на работу и сняла комнату, назвавшись девичьим именем своей матери, Джоан Крейг. Она напросилась на вечеринку, где встретила Терри Мэйнарда. В новом платье и с новой прической в ней довольно трудно было узнать прежнюю Мариэтту.

Она вышла за него замуж и в наказание за то, что он так поступил с ней, не призналась ему ни в чем до самой последней минуты, напугав его до полусмерти. Но затем… да и что она могла сделать? Когда мужчина женится на девушке дважды, второй раз даже не подозревая, кто она такая, это — любовь… О господи, уже без трех минут двенадцать. Пора кормить моего карапуза.

Она вскочила с кресла и выбежала в холл.

Прошло около минуты, прежде чем один из гостей прервал наступившую тишину.

— Черт побери! Выходит, вы не только дедушка самому себе, но еще и женились в 1970 году на собственной бабушке! Вам не кажется, что это несколько усложняет дело?

Мэйнард покачал головой.

— Разве вы не понимаете, что это — единственный выход? У нас есть ребенок, который находится там, в прошлом. Он станет моим отцом. Если родятся другие дети, они останутся здесь и продолжат наш род. При мысли об этом мне становится легче жить на свете.

Где-то вдалеке забили куранты. Мэйнард поднял бокал.

— Дамы и господа, выпьем за будущий… 1971 год и за все хорошее, что с нами должно произойти.

Когда они выпили, одна из женщин робко спросила:

— Скажите, ваша жена… Джоан… она сейчас отправилась в прошлое?

Мэйнард кивнул.

— Тогда я не понимаю, — продолжала она. — Ведь вы сказали, что цифры на стержне кончаются на отметке 1970. Но только что наступил 1971 год.

— А! — сказал Терри Мэйнард. Лицо его приняло недоуменное выражение. Он привстал с кресла, чуть не выплеснув коктейль из бокала. Затем вновь медленно сел и пробормотал: — Я уверен, что все будет в порядке. Судьба не может так посмеяться надо мной.

Женщина, которая ранее весьма критически относилась к рассказу Мэйнарда, поджав губы, встала с кресла.

— Мистер Мэйнард, разве вы не собираетесь пойти и проверить?

— Нет-нет, я уверен, что все будет в порядке. Там, под грузиком, есть место для новых цифр. Не сомневаюсь в этом.

Один из гостей поднялся с места и, нарочито чеканя шаг, вышел в холл. Когда он вернулся, вид у него был хмурый.

— Вам, вероятно, будет небезынтересно узнать, — сказал он, — что ваши часы остановились ровно в полночь.

Мэйнард по-прежнему сидел в кресле.

— Я уверен, что все будет в порядке, — повторял он.

Две женщины встали со своих мест.

— Мы пойдем наверх и поищем Джоан, — сказала одна из них.

Через некоторое время они вернулись.

— Ее там нет. Мы всюду посмотрели.

В комнату вошли трое гостей, которые удалились в столовую, когда Мэйнард начал свой рассказ. Один из них весело сказал:

— Ну, полночь прошла, так что, думаю, все кончилось, — Он посмотрел на Мэйнарда, — Вы, конечно, сказали им, что нумерация кончается на цифре 1970?

Гости заерзали на своих местах, нарушив тягостное молчание. Мужчина обратился к ним все тем же веселым тоном:

— Когда я впервые слышал эту историю, последняя цифра была 1968, и ровно в полночь часы остановились.

— И Джоан исчезла за три минуты до этого? — спросил кто-то.

— Вот именно.

Несколько человек вышли в холл посмотреть на часы. В гостиную доносились возбужденные голоса:

— Смотрите-ка, последняя цифра действительно 1970…

— Интересно, Мэйнард каждый год вырезает новые цифры?

— Эй, Пит, возьмись за гирьку!

— Ну уж нет. Мне как-то не по себе от этой истории.

— Мэйнард всегда казался мне странным.

— Но здорово рассказал, верно?

Позже, когда гости начали расходиться, одна женщина жалобно спросила:

— Но если все это шутка, почему Джоан не вернулась?

Чей-то голос прозвучал из темноты за дверью:

— Мэйнарды такая занятная пара, правда?

Ведьма

Прячась в жалких зарослях кустов, Марсон наблюдал за старухой. Прошло несколько минут с тех пор, как он отложил книгу. Его окружал неподвижный полуденный воздух. Даже здесь, за холмами, которые отделяли его от сверкающего языка моря, резвившегося внизу среди скал, жара была такой нестерпимой, что, казалось, ее можно потрогать руками; она отнимала у него все силы.

Но сегодня не жара, а письмо в кармане тяготило Марсона. Оно пришло два дня назад, а ему так и не удалось набраться храбрости, чтобы потребовать объяснений.

Неуверенно хмурясь — не замеченный, вне подозрений, — он наблюдал.

Старуха грелась на солнце. Ее вытянутое худое бледное лицо склонилось во сне на грудь. Она сидела неподвижно долгие часы, какая-то бесформенная в своем черном мешковатом платье.

От напряжения у него заболели глаза, и он отвел взгляд, посмотрел на длинный, низкий, обсаженный деревьями домик с аккуратным белым гаражом, подумал о своем одиночестве на этом высоком зеленом холме, нависшем над огромным городом. На Марсона на мгновение снизошло приятное ощущение покоя и защищенности; потом он снова повернулся к старухе.

Довольно долго он смотрел на пустое место, где она только что сидела. Он испытал смутное удивление, но никаких определенных мыслей в голове не возникло. Через пару минут он сообразил, что увидел, и подумал следующее.

В тридцати футах от входной двери, где старуха сидела, она обязательно попала бы в поле его зрения, если бы прошла в дом.

Старая женщина — ей, может, девяносто, а то и все сто или даже больше, — невероятно старая женщина в состоянии передвигаться со скоростью… ну, пожалуй, тридцать футов в минуту.

Марсон встал. Там, где солнце обожгло плечи, он почувствовал сильную боль, но скоро она прошла. Выпрямившись в полный рост, он видел, что на крутой, уходящей вверх тропе никого нет. Лишь голос моря нарушал тишину жаркого субботнего дня.

И куда же подевалась старая мерзавка?

Входная дверь открылась, и появилась Джоанна.

— Вот ты где, Крейг, — крикнула она. — Матушка Квигли только что про тебя спрашивала.

Марсон молча спустился со склона холма. Он старательно обдумал слова жены, прокрутив каждое из них в голове, и решил, что они не имеют никакого отношения к реальности. Старуха не могла только что о нем спрашивать, потому что она не входила в дверь дома, а следовательно, за прошедшие двадцать минут никого ни о чем не спрашивала.

Наконец ему в голову пришла новая мысль, и он поинтересовался:

— Кстати, а где матушка Квигли?

— Внутри.

Он видел, что Джоанна возится с цветочным горшком на окне у двери.

— Вот уже полчаса сидит в гостиной и вяжет.

Удивление Марсона уступило место сильному раздражению. Он слишком много думает о проклятой старухе с тех пор, как сорок восемь часов назад пришло письмо. Он достал его и задумчиво посмотрел на свое имя на конверте.

На самом деле нисколько не удивительно, что это странное письмо пришло именно ему. После появления старухи — а произошло это почти год назад, — появления, которое обернулось для Марсона неожиданным кошмаром, он мысленно рассмотрел все возможные последствия ее пребывания в своем доме. И подумал, что, если у нее остались какие-то долги в маленькой деревеньке, где она до этого жила, ему лучше их заплатить.

Молодой человек, чье назначение на пост директора технической школы было подвергнуто суровой критике по причине молодости, не мог допустить, чтобы что-нибудь запятнало его репутацию. Поэтому месяц назад он написал письмо и вот получил ответ.

Очень медленно он вытащил письмо из конверта и перечитал потрясшие его слова:

Марсон довольно долго стоял на месте, затем повернулся к Джоанне, собираясь с ней поговорить, но увидел, что она вошла в дом. Так и не решив, что делать, он спустился вниз и задумался.

Старая карга! Какая наглость! Как только старуха осмелилась прийти в чужой дом и так бессовестно их обмануть!

Поскольку он имел определенное положение в обществе, единственным правильным решением казалось заплатить за то, чтобы ее забрали в заведение для престарелых людей, у которых нет родственников. Но даже и это следовало хорошенько обдумать. Хмурясь, Марсон поудобнее уселся на стул, стоящий у подножия скалы, и демонстративно взял в руки книгу. Только много времени спустя он вспомнил, как старуха исчезла с лужайки.

«Забавно, — подумал он тогда, — и правда, очень забавно».

Воспоминание ушло. Старая женщина сидела, словно ничего не замечая вокруг себя.

Ужин подошел к концу, вот уже много лет как в этом старом теле не осталось никаких сил, и потому пищеварение представлялось почти что невероятным процессом, когда все, что поглощено, сразу же выходит наружу.

Она сидела, словно мертвец, не двигаясь, ни о чем не думая; даже темное существо, заставившее ее прийти в этот дом, лежало сейчас неподвижное, будто камень, на дне черного колодца ее сознания.

Казалось, она всегда сидела на стуле возле окна, выходящего на море, словно неодушевленный предмет или жуткая, высохшая мумия. Или как отъездившее свое колесо, навсегда замершее в неподвижности.

Через час она начала чувствовать свои кости. Существо, живущее в ее сознании, странное, чуждое людям, прячущееся за истонченной, будто пергамент, маской человеческого лица, украшенного длинным тонким носом, медленно пошевелилось.

Существо взглянуло на Марсона, который сидел за столом в гостиной, задумчиво склонив голову над учебным планом на следующий семестр. Тонкие губы, прячущие беззубый рот, скривились в презрительной усмешке.

Впрочем, усмешка тут же исчезла, когда Джоанна тихонько скользнула в комнату. Из-под полуприкрытых век на нее смотрели бесцветные глаза, в которых при виде стройного, гибкого, сильного тела вдруг вспыхнула голодная звериная похоть. Это прекрасное тело скоро обретет новую хозяйку.

В течение трех дней полнолуния после дня летнего солнцестояния. Если быть точной, ровно через девять дней. Девять дней! Древнее тело старухи дернулось и затряслось от восторга, который испытало существо, живущее в ее сознании. Девять коротких дней, и начнется новый, исполненный жизненной энергии цикл длиной в целый век. Такое красивое молодое тело, способное на многое, способное… Мысль угасла, когда Джоанна вернулась на кухню. Медленно, впервые за все время, старуха почувствовала близость моря.

Старая женщина с довольным видом сидела на своем стуле. Уже скоро море перестанет ее пугать своими ужасами, и шторы можно будет не опускать и не закрывать окна; она даже сможет гулять ночами по берегу, как в старые добрые времена. А они, те, кого она покинула давным-давно, снова станут прятаться, спасаясь от неудержимой энергетической ауры ее нового тела.

Шум моря подобрался к тому месту, где она сидела не шевелясь. Сначала он звучал едва слышно, словно ласкал ее мягким шелестом набегающих волн. Шло время, и голоса волн становились громче, в них появились сердитые интонации и неистребимая уверенность в собственных силах, но слова заглушало расстояние, превращая их в набор неясных, пронзительных звуков, диссонансом разрывавших наступающую ночь.

Ночь!

Она не должна знать о наступлении ночи за задернутыми шторами.

Тихонько вскрикнув, она повернулась к окну, около которого сидела. И тут же с ее губ сорвался вопль ужаса, жуткий в своей пронзительности.

Марсон услышал мерзкий вой и тут же вскочил на ноги. Громкий голос старухи ворвался в кухню, и Джоанна влетела в комнату, словно ее втянули на веревке.

— Боже мой! — пожал он плечами. — Дело в окне и шторах. Я забыл их задвинуть, когда стало темнеть.

Он раздраженно замолчал, а потом выкрикнул:

— Чушь проклятая! Я собираюсь…

— Ради всех святых! — запротестовала жена. — Нужно прекратить шум. Займись окнами.

Марсон снова пожал плечами, молча соглашаясь с женой. Но одновременно подумал: им уже недолго осталось терпеть. Как только начнутся летние каникулы, он устроит ее в дом престарелых. И их мучениям конец. Меньше чем через две недели.

Голос Джоанны резко разорвал наступившую тишину, когда матушка Квигли успокоилась и откинулась на спинку стула.

— Странно, что ты забыл. Обычно ты о таких вещах помнишь.

— День выдался такой жаркий! — пожаловался Марсон.

Джоанна промолчала, и он вернулся на свой стул. И вдруг его посетила новая мысль: старая женщина, которая так сильно боится моря и темноты, почему она приехала в дом, стоящий на берегу моря, где уличные фонари расположены настолько далеко друг от друга, что ночи здесь пронизаны почти первобытным мраком?

Серая мысль ускользнула прочь, он вернулся к своему плану занятий.

Старуха неожиданно страшно удивилась.

Существо, сидящее внутри нее, бушевало от ярости. Как он посмел забыть, этот жалкий человечишко! Однако… «Обычно ты о таких вещах помнишь!» — сказала его жена.

И это действительно так. За одиннадцать месяцев он ни разу не забыл закрыть шторы — до сегодняшнего вечера.

Неужели он что-то заподозрил? Возможно ли, что сейчас, когда время перехода так близко, ее сознание выдало ему, что она намерена сделать?

Такое уже случалось раньше. В прошлом ей приходилось сражаться за новое тело с ужасными, злобными мужчинами, у которых нет ничего, кроме отвратительной подозрительности.

Черные, точно ночь, глаза превратились в две булавочные головки. Этот отличается не только подозрительностью. Поскольку он то, что он есть, — практичный, скептически настроенный, хладнокровный тип, — этого человека коснутся не все телепатические вибрации или диковинные бури, захватывающие сознание и наполняющие его необычными образами (если подобные видения его еще не посещали). И уж конечно образы эти не смогут задержаться в его сознании навсегда. Его интересуют и возбуждают только факты.

Какие факты? Может быть, находясь в состоянии максимальной сосредоточенности, она, сама того не замечая, позволила образам выплыть на свет? Или он занялся собственным расследованием?

Старуха задрожала, а потом неторопливо приняла решение: она не может рисковать.

Завтра воскресенье, и мужчина будет дома. Значит, ей не удастся сделать то, что нужно. Но в понедельник… В понедельник утром, когда Джоанна ляжет спать — а она всегда возвращается в постель еще на часок, когда муж уходит на работу, — в понедельник она прокрадется в спальню и подготовит спящее тело, чтобы семь дней спустя проникновение в него не составило труда.

Она больше не станет тратить время, пытаясь уговорить Джоанну добровольно принять снадобье. Глупая дурочка категорически отказывается от каких бы то ни было домашних лекарств и твердит, что верит лишь докторам.

Заставить ее насильно принять снадобье рискованно — но и вполовину не настолько опасно, как надеяться, что это отвратительное старое тело протянет еще год.

Безжалостная старуха спокойно сидела на своем стуле.

Против собственной воли она с нетерпением ждала, когда наступит назначенный час. В понедельник за завтраком она едва держала себя в руках — такое сильное возбуждение ее охватило. Каша не попадала в рот, молоко и слюна проливались на скатерть — она ничего не могла с собой поделать. Старые руки и губы дрожали: она стала жертвой своего ужасного дряхлого тела. Лучше отправиться к себе в комнату до… Она вздрогнула от неожиданности, когда мужчина резко встал из-за стола и на его бледном лице появилось такое выражение, что она сразу поняла, о чем пойдет речь.

— Я хотел кое-что сказать матушке Квигли, — в его голосе появились резкие интонации. — Сейчас, когда я испытываю чрезвычайно сильное отвращение, по-моему, самый подходящий для этого момент.

— Ради бога, Крейг, — быстро перебила его Джоанна, а старуха воспользовалась ее вмешательством и начала медленно, неуверенно подниматься из-за стола. — Что с тобой происходит в последнее время? Ты просто ужасен. Ну, будь хорошим мальчиком и иди в свою школу. Лично я не собираюсь ничего здесь убирать, пока не вздремну немного, и не намерена по этому поводу расстраиваться. Пока, дорогой.

Они поцеловались, и Джоанна направилась в коридор, который вел в комнаты. В следующее мгновение она скрылась в супружеской спальне. И вот когда старая женщина, отчаянно сражаясь со своим стулом, пыталась подняться на ноги, Марсон повернулся к ней, и в его холодных глазах она увидела решимость.

Загнанная в угол, она смотрела на него, точно животное, попавшее в ловушку, охваченная негодованием на свое старческое тело, которое подвело ее в такой решительный момент и отняло волю.

— Матушка Квигли, — сказал Марсон, — пока я буду продолжать вас так называть, но я получил письмо от человека, который утверждает, будто он вырезал надгробный камень для вашей могилы, куда собственными руками опустил тело. Я хочу знать вот что: кто лежит в могиле? Я…

То, как он сам сформулировал вопрос, заставило Марсона удивленно замолчать. Он стоял, странно напряженный, не в силах пошевелиться от охватившего его необычного, какого-то чуждого ужаса, какого до сих пор ему испытывать не приходилось. На мгновение его сознание, казалось, открылось и лежало беззащитным перед порывами ледяного ветра, который налетел на него из мрака преисподней.

На него обрушились мысли, череда мерзких непристойных испарений, нездоровых, черных от древнего, невероятно древнего зла, вонючая масса, источающая ощущение ужаса, о существовании которого он даже не подозревал.

Вздрогнув, Марсон выбрался из страшного мира собственных фантазий и вдруг понял, что старая карга что-то говорит и ее слова наталкиваются друг на друга, словно им не терпится сорваться с ее губ.

— Похоронили не меня. В деревне нас было две старухи. Когда она умерла, я сделала так, что она стала похожа на меня, а потом я забрала ее деньги и… знаешь, когда-то я была актрисой, я умею пользоваться косметикой. Так все и было, да, именно косметика. Вот тебе и объяснение; я вовсе не то, что ты подумал, а старая бедная женщина. Всего лишь старуха, которую нужно пожалеть…

Она могла бы ныть так до бесконечности, если бы существо у нее в голове не заставило ее — с невероятным усилием — замолчать. Она стояла, тяжело дыша, понимая, что ее голос звучал слишком быстро, слишком возбужденно, язык подвел ее, снова сделав жертвой возраста, а каждое слово каждым своим слогом выдавало ее.

Мужчина положил конец ее отчаянному страху.

— Боже праведный, женщина, ты стоишь тут и утверждаешь, будто проделала подобные вещи…

Марсон замолчал, не в силах продолжать. Слова старухи уводили его все дальше и дальше от странных, нет, диких мыслей, наводнивших его сознание на короткий миг, назад в практичный мир разумных доводов — и его собственных представлений о морали. Он испытал почти физический шок и потому заговорить снова смог только после паузы. Наконец он медленно произнес:

— Минуту назад вы признались, что совершили отвратительный поступок: вы изменили внешность мертвой женщины, чтобы украсть ее деньги. Это…

Он снова замолчал, потрясенный глубиной морального падения старухи. Она совершила ужасное, гнусное преступление, которое, если будет раскрыто, навлечет на него всеобщее порицание и уничтожит его карьеру директора школы.

Мужчину передернуло, и он поспешно сказал:

— Сейчас мне некогда это обсуждать, но…

Марсон вздрогнул, увидев, что старуха направляется в сторону своей комнаты. Уже более твердым голосом он крикнул ей вслед:

— В субботу днем вы сидели на лужайке…

Дверь за ней бесшумно закрылась. Старая женщина стояла за ней, тяжело дыша от предпринятых усилий и ликуя от растущей уверенности в том, что одержала победу. Глупец ничего не заподозрил. Какое ей дело, что он про нее думает! Осталось всего семь дней. Если ей удастся продержаться семь дней, остальное уже не будет иметь никакого значения.

Опасность заключалась в том, что с каждым днем ее положение будет становиться все сложнее. Когда наступит момент, ей придется, не теряя времени, проникнуть в новое тело. А это означает, что тело женщины необходимо подготовить немедленно!

Джоанна, пышущая здоровьем Джоанна, уже, наверное, спит. Нужно только дождаться, когда ее мерзкий муж уйдет. Она ждала… Издалека донесся такой сладостный звук: входная дверь открылась, а потом снова закрылась. Словно нетерпеливый конь, старуха трепетала от возбуждения, она дрожала от охватившего ее болезненного предчувствия. Вот сейчас наступит решающий момент. Если она потерпит поражение, если ее обнаружат… она подготовилась на этот случай, но… Страх прошел. Она пошарила рукой на плоской груди под черной тканью платья, где висел маленький мешочек с порошком, и шагнула вперед.

На мгновение она остановилась перед открытой дверью в спальню Джоанны. Ее пронзительные глаза с удовлетворением остановились на спящей женщине. А потом… она вошла в комнату.

Утренний ветер с моря налетел на Марсона, ударил в него, когда он открыл дверь. Он с силой захлопнул ее и нерешительно замер в тускло освещенной прихожей.

И не в том дело, что он не собирался выходить, — у него была масса дел перед окончанием учебного года, просто резкий порыв ветра породил в его голове новую мысль.

Может быть, прежде чем уйти, он должен рассказать Джоанне про письмо, которое получил?

В конце концов, теперь старуха знает, что ему известна правда. Она может прибегнуть к хитрости, чтобы защитить себя, может посчитать, что ее безопасность под угрозой, и заговорить об этом с Джоанной — а та не имеет ни малейшего понятия о письме.

По-прежнему ни на что не решившись, Марсон медленно шагнул вперед, но снова остановился. Проклятье, наверное, это может подождать, в особенности если учесть, что Джоанна спит. Ему уже и так придется ехать на машине или городском транспорте, чтобы добраться до школы вовремя, он ведь всегда приходит на работу очень рано.

Эта мысль, словно безумная, металась у него в голове, когда он увидел, как черная тень старухи, точно привидение, скользнула по коридору в сторону спальни Джоанны.

Не успев ни о чем подумать, Марсон собрался закричать — все мысли испарились у него из головы, потому что по совершенно необъяснимой причине он вдруг ощутил диковинную чуждость происходящего. Крик замер у него на губах, поскольку вдруг ледяной, противоестественный ветер, налетевший из мрака, снова ворвался в его сознание. Страшные первобытные чудовища вопили и бесновались…

Он не знал, что бросился бежать, но неожиданно оказался возле открытой двери в спальню, где увидел старуху; и в самый последний момент, хотя он примчался сюда совершенно бесшумно, существо, жившее в ней, его почувствовало.

Старуха подпрыгнула на месте, вся ее фигура выражала такое возмущение, что на нее было страшно смотреть. Ее пальцы, метавшиеся над губами Джоанны, спазматически дернулись, и зеленоватый порошок просыпался частично на кровать, а частично на маленький коврик около нее.

В следующий миг Марсон навалился на старуху. Мерзкий ветер у него в голове задул сильнее, стал еще пронзительнее, и он вдруг отчетливо понял, что демоническая сила будет сопротивляться до последнего. На минуту эта уверенность победила реальность.

Потому что у него под руками не было ничего.

Тонкие костлявые руки тут же поддались под его напором, а тело, похожее на старую сгнившую бумагу, повалилось на пол, когда он налетел на старуху.

На одно короткое мгновение Марсон замер на месте, пораженный легкостью, с которой ему далась победа. Но даже очень сильное удивление не могло его остановить и прогнать невообразимое ощущение, что он столкнулся с вещами, чуждыми миру людей; в этот момент никакие сомнения не смогли бы перевесить ярость, охватившую его от того, что он увидел.

Старуха, скорчившись, лежала у его ног бесформенной кучей тряпок. С безжалостной, дикой ненавистью, какой он никогда не испытывал до сих пор, Марсон поднял ее с пола.

Легкая, словно трухлявый кусок дерева, она висела в его руках, как черная тряпка, не имеющая никакого сходства с человеческим существом. Он встряхнул ее, как поступил бы с чудовищем, и в этот момент, когда желание уничтожить ее вспыхнуло с необъяснимой силой, произошло невероятное.

Двойники старухи наполнили комнату. Семь старых женщин, абсолютно одинаковых, начиная от черного, похожего на мешок платья и кончая почти лысой головой, друг за другом помчались к двери. Три точные копии отчаянно пытались открыть ближайшее окно. Одиннадцатая стояла на коленях, изо всех сил пытаясь протиснуться под кровать.

Марсон, у которого в голове все перемешалось, изумленно вскрикнул и выпустил существо, которое держал в руках. Старуха со стоном упала, и одиннадцать двойников старой женщины исчезли, словно обрывки ночного кошмара.

— Крейг!

Он смутно узнал голос Джоанны, но продолжал стоять, будто окаменев, не обращая на нее внимания. А в голове у него сформировалась новая мысль. Вот что произошло в субботу на лужайке: он видел двойника старухи, случайно рожденного ее противоестественным сознанием, в то время как она сама сидела в гостиной и вязала.

Он понял, что двойники тоже возникли случайно: она испугалась и искала путей к спасению.

Господи, какие глупости приходят ему в голову! Это не может быть ничем иным, кроме разыгравшегося воображения.

То, о чем он думает, просто невозможно.

— Крейг, в чем дело? Что произошло?

Марсон едва слышал жену, потому что неожиданно четко и совершенно спокойно его мозг выдал новую мысль, простую и страшную.

Как следует поступить с ведьмой в 1942 году от Рождества Христова?

Мысль отступила, когда он наконец заметил, что Джоанна сидит в очень неудобном положении, в котором оказалась, когда проснулась. Она слегка раскачивалась из стороны в сторону и морщилась, поскольку еще не пришла в себя после того, как ее резко вырвали из мягких объятий сна.

Он видел, что ее глаза широко открыты и она, ничего не понимая, смотрит на старуху. Марсон быстро проследил за ее взглядом и испугался.

Джоанна проснулась, лишь когда старуха закричала. Она не видела, как по комнате метались одиннадцать чудовищ.

То, что она сейчас наблюдает, — это как сильный, грубый молодой человек с угрожающим видом стоит над стонущей старухой, лежащей на полу у его ног. Святые небеса, он должен действовать быстро, нельзя терять ни минуты.

— Послушай, — начал он сдержанно, — я поймал ее, когда она пыталась засыпать тебе в рот какой-то зеленый порошок и…

Стоило Марсону облечь происшедшее в слова, как ему стало нехорошо. Его сознание отказывалось принять жуткий факт случившегося: ведьма собиралась одурманить Джоанну… его Джоанну! По какой-то непонятной причине Джоанна должна была стать жертвой. Необходимо убедить жену, что им следует действовать и они просто не имеют права терять время.

Перед этой необходимостью его ярость отошла на второй план. Марсон сел на кровать рядом с Джоанной и все ей рассказал. Он не стал упоминать ни про одиннадцать двойников, ни про свои чудовищные подозрения. Джоанна отличалась еще большей практичностью, чем он. Все только сильнее запутается, если она решит, будто он спятил. И потому он закончил так:

— Я не желаю слышать никаких возражений. Происшедшее говорит само за себя. А наличие порошка указывает на преступные намерения. Письмо же позволяет нам усомниться в том, что она действительно та, за кого себя выдает. Так что мы свободны от каких бы то ни было обязательств перед ней. Вот что мы сделаем. Во-первых, я позвоню моей секретарше и скажу, что сегодня приду позже. Затем свяжусь с домом престарелых. Не сомневаюсь, что в обычных обстоятельствах нам пришлось бы заполнить кучу бумаг, но деньги решают все проблемы. Мы сегодня же от нее избавимся и…

Он страшно удивился, когда Джоанна расхохоталась. Ее отчаянный смех оборвался на неестественно резкой, истерической ноте, и Марсон слегка встряхнул ее.

— Милая, — обеспокоенно произнес он.

Она оттолкнула его, спрыгнула с кровати и с неожиданным для него волнением опустилась на колени около старухи.

— Матушка Квигли, — начала она, и ее голос прозвучал так пронзительно, что Марсон собрался было встать, но тут же снова опустился на кровать, — матушка Квигли, ответьте на мой вопрос: порошок, который вы хотели всыпать мне в рот… это те самые толченые водоросли, которые вы убеждали меня принять от головных болей?

Вспышка надежды, родившейся в сознании старухи, чуть не испепелила ее мозг. Как же она могла забыть о своих попытках уговорить Джоанну принять порошок добровольно?

— Помоги мне лечь в мою кровать, милочка, — прошептала она. — Не думаю, что у меня что-нибудь сломано, но я хочу полежать… Да, конечно, дорогая, это тот самый порошок. Я не сомневалась, что он тебе поможет. Ты же знаешь, мы женщины, с нашими головными болями… нам нужно держаться вместе. Мне не следовало так поступать, но…

В мозгу старухи пронеслась новая мысль, которая испугала ее.

— Ты ведь не позволишь ему прогнать меня, правда? Я знаю, от меня одни проблемы и…

Она замолчала, потому что на лице Джоанны появилось странное выражение. Всегда нужно вовремя остановиться. Победой не стоит злоупотреблять. С едва сдерживаемой радостью она услышала, как Джоанна сказала:

— Крейг, по-моему, тебе пора на работу. Ты опоздаешь.

— Пусть отдаст мне остатки порошка, — резко ответил Марсон. — Я отправлю его на анализ в лабораторию.

Он старался не смотреть жене в глаза, когда у него в голове пронеслась удивленная мысль: «Я сошел с ума. От ярости у меня помутилось в голове и возникли кошмарные галлюцинации. Кажется, доктор Ликоминг говорил, что человеческое сознание обладает видовой памятью, которая своими корнями уходит в безымянные моря, давшие жизнь далеким предкам людей. И что в моменты сильного напряжения эти воспоминания возвращаются».

Ему стало совсем стыдно, когда старуха дрожащей рукой протянула ему полотняный мешочек. Не говоря ни слова, он взял его и вышел из комнаты.

Через несколько минут, когда тихонько заурчал мотор его машины и ему пришлось сосредоточить внимание на дороге, Марсону показалось, что случившееся — далекий причудливый сон.

«Ну и что дальше? — подумал он, — Я все равно не хочу, чтобы она оставалась в нашем доме, но…»

Неожиданно Марсона охватило удивившее его самого возмущение оттого, что у него нет никакого плана.

Вторник. Старуха вздрогнула и проснулась, но лежала в своей постели, не шевелясь. Она почувствовала голод, однако решение было принято. Она не будет вставать и одеваться, пока мужчина не уйдет на работу, и не станет выходить в полдень, когда занятия закончатся и он вернется домой.

Она будет сидеть в своей комнате, за плотно закрытой дверью, когда он дома.

До решающего момента осталось шесть дней, шесть бесконечных дней, когда минуты ползут медленно, точно черепахи, а ее переполняют страх и сомнения.

Среда. Половина пятого. Марсон разжал пальцы, лежавшие на дверной ручке, когда услышал женский смех, доносившийся из дома, и вспомнил, что его предупреждали о гостях, которые придут к чаю.

Словно незваный гость, он вышел на улицу и вернулся домой только около семи.

Вот уже в сотый раз его посещала одна и та же мысль: «Я видел двойников старухи. Я знаю, что видел их. Лишь инстинкт цивилизованного человека заставляет меня в этом сомневаться и мешает действовать».

На пороге лежала вечерняя газета. Он поднял ее, а потом, после ужина оставшимися бутербродами и горячим кофе, почти два часа спустя, один абзац из передовой статьи, посвященной войне, сначала привлек его внимание, а затем и вовсе заставил забыть об окружающем мире.

Неожиданно вздрогнув, Марсон выронил газету из рук. Он забыл про войну. Во время социологических опросов касательно войны он дважды отвечал, что у него «нет мнения», и это было чистой правдой. У молодого человека, на плечи которого легла огромная ответственность руководить большой школой, нет времени на политику. Возможно, позже… Но сама тема, скрытый смысл передовой статьи были адресованы ему и имели прямое отношение к его проблеме.

Марсон неуклюже, но решительно поднялся на ноги.

— Джоанна, — начал он и обнаружил, что обращается к пустой комнате.

Он заглянул в спальню. Джоанна лежала на кровати, полностью одетая, и крепко спала. Мрачное настроение Марсона тут же улетучилось, и он с улыбкой сочувствия посмотрел на жену. Она устала после своих гостей.

Через час она так и не проснулась, и он очень тихо, осторожно раздел ее и уложил в постель. Она не пошевелилась, даже когда он поцеловал ее, пожелав спокойной ночи.

Четверг. К полудню его голова была занята проблемой мелкой кражи: отвратительная, грустная история хорошенькой девушки, которую поймали на месте преступления. Марсон видел, как вошел Кемп, помощник учителя химии, а потом тихонько вышел.

Марсона неожиданно охватило возбуждение, и он решил на время оставить разбирательство и догнать Кемпа, который уже надевал шляпу, собираясь на ланч.

Увидев Марсона, он улыбнулся. Но уже в следующее мгновение нахмурился.

— Мистер Марсон, помните тот зеленый порошок, который вы попросили меня проанализировать? Это оказалось совсем не просто. Мне хочется сделать все как следует.

Марсон кивнул. Именно репутация Кемпа заставила его обратиться к нему, а не к его столь же любезному начальнику. Кемп был молод, полон энтузиазма и прекрасно знал свой предмет.

— Продолжайте, — попросил Марсон.

— Как вы и предположили, — сказал Кемп, — это растертые водоросли. Я отнес порошок Био Биллу, прошу прощения, я имел в виду мистера Грейнджера.

Марсон невольно улыбнулся. Было время, когда он и сам совершенно спокойно называл своего коллегу «Био Билл».

— Грейнджер определил, что это вид водоросли, которая называется Hydrodendon Barehia.

— Она оказывает какое-нибудь особое действие на организм человека? — как бы между прочим спросил Марсон.

— Не-ет! Она совершенно не опасна, если вас это интересует. Естественно, я проверил ее действие на подопытном кролике — я имею в виду себя — и выяснил, что она довольно неприятная на вкус, не горькая, но немного резковатая.

Марсон молчал, не зная, как отнестись к услышанному — обрадоваться или огорчиться.

Кемп заговорил снова:

— Я просмотрел книги и, к своему великому удивлению, обнаружил, что у этой водоросли довольно обширная история. Вы же знаете, что в Европе студентов заставляют подробно изучать труды, посвященные алхимии и тому подобным вещам, чтобы познакомить их с историей вопроса.

— И что?

— У вас в доме случайно не завелась ведьма? — рассмеявшись, спросил Кемп.

— Ха! — Короткое слово чуть не обожгло Марсону губы, так старательно он пытался скрыть свое потрясение.

Кемп снова рассмеялся.

— Австриец Карл Глек в своей книге «История колдовства» утверждает, что Hydrodendon Barehia — это современное название пользующейся дурной славой колдовской травы бессмертия. Я не говорю о ведьмах из нашего христианского фольклора с их детскими штучками, я имею в виду древнее племя дьявольских существ по имени тай, которые жили в стародавние времена и были настоящими, из плоти и крови, морскими ведьмами. Складывается впечатление, что, когда тело, в котором они находятся, стареет, они выбирают молодую женщину, настраивают себя на ее жизненный цикл, поселившись рядом с ней, а затем перебираются в ее тело после полуночи во время полнолуния, в один из дней после двадцать первого июня. А водоросль облегчает им переход. Глек пишет… Господи, что случилось, сэр?

Первым диким и почти непреодолимым желанием Марсона было рассказать все Кемпу. Невероятным усилием воли он заставил себя сдержаться, поскольку тот, хотя и рассуждал о ведьмах совершенно спокойно, оставался настоящим ученым.

То, что Марсон собирался сделать, очень важно. Ему может помешать, если практичный человек, склонный к сомнениям, заподозрит правду.

А само существование такого подозрения может подорвать его волю и в конце концов не позволит действовать.

Словно со стороны он услышал свои неуклюжие слова благодарности. По дороге домой Марсон пытался решить, как ему убедить Джоанну, что они должны избавиться от старухи.

Оставался еще один вопрос, который он должен был прояснить, прежде чем рискнуть всем и предпринять единственно возможную попытку спасти жену. Еще один вопрос.

Утром в субботу ярко светило солнце, но к вечеру облака затянули небо над его мчащейся по шоссе машиной. В шесть часов начался сильный дождь, который через десять минут прекратился, и небо снова прояснилось.

Деревню Марсон увидел с вершины холма и решил, что это облегчает его задачу. Спрятавшись в небольшой роще, он разглядывал скучившиеся маленькие домики и несколько строений побольше. Церковь его удивила.

Марсон достал бинокль и принялся рассматривать окрестности церкви. Только через полчаса он убедился, что там нет того, что он ищет. Сумерки постепенно сгущались, и Марсона охватила паника. Он не мог спуститься в деревню и спросить, где находится кладбище. Однако ему нужно было спешить!

Чувствуя, как внутри у него все сжимается, Марсон углубился в заросли деревьев, пристроившиеся у края холма. Вдалеке он разглядел небольшое возвышение, с которого надеялся получше рассмотреть окрестности. В таких деревнях кладбища иногда располагаются на некотором расстоянии от самого поселения. Неожиданно он выбрался из кустов и оказался на узкой дороге, а в нескольких футах заметил решетку с воротами. За ними в сгущающихся тенях виднелись простые кресты; белый ангел стоял, замерев и вытянув вперед руки, словно вот-вот собирался взлететь; несколько больших сверкающих гранитных плит выделялись на фоне черной земли.

На кладбище спустилась тихая темная ночь, когда Марсон при помощи фонарика наконец-то отыскал надгробный камень с простой надписью:

Марсон вернулся к своей машине, взял лопату и начал копать. Земля оказалась довольно жесткой, и через час ему удалось углубиться всего на полтора фута.

Задыхаясь от усилий, он опустился на землю и несколько минут лежал под звездным небом, по которому медленно ползли облака. Он вдруг вспомнил странную вещь: средний вес деканов университета и директоров школ составляет сто восемьдесят фунтов — по Юнгу.

«Проклятье, — подумал он, — веса у меня сколько угодно, а вот сил не слишком много. Однако, как бы там ни было, я буду копать, если нужно, всю ночь».

По крайней мере, одно он знал наверняка: Джоанны сегодня нет дома. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить ее провести выходные у друзей без него, и еще труднее оказалось соврать, что дела вынуждают его уехать из города до утра воскресенья. Ему пришлось дать Джоанне честное слово, что в воскресенье он за ней заедет и заберет ее домой.

Проще всего оказалось найти девушку, которая согласилась присмотреть за старухой на выходных…

Шум проезжающей машины заставил Марсона вскочить на ноги. Он нахмурился. И не в том дело, что он волновался или даже испугался. Он твердо решил довести задуманное до конца и знал, что никто не заставит его изменить решение. Впрочем, здесь, в мирной тишине ночного кладбища вряд ли кто-нибудь мог его увидеть. Люди не ходят на кладбища по ночам.

Время шло, он продолжал копать, все глубже и глубже, приближаясь к разгадке тайны, которую хотел получить, прежде чем предпринять страшные меры, которые в данной ситуации казались единственно возможными. Он не чувствовал себя осквернителем могилы… Он вообще ничего не чувствовал, только неистребимое желание добиться цели. А еще была темная ночь и тишина, которую нарушал лишь шорох земли под его лопатой. Его жизнь и сила были сосредоточены здесь, на этом маленьком, обсаженном деревьями поле смерти. Часы показывали без двадцати два, когда лопата наконец ударила в гроб.

В начале третьего Марсон осветил фонариком пустой деревянный ящик.

Он не сводил с него глаз несколько бесконечных секунд. Теперь, когда перед ним была реальность, он и сам не мог бы сказать, чего ожидал. Вне всякого сомнения, туг был похоронен один из двойников старухи, который радостно сбежал, когда земля начала падать в яму.

Но зачем вообще устраивать похороны? Кого она пыталась обмануть?

В голове у него метались напряженные мысли, но потом Марсон решил, что причины не имеют никакого значения. Теперь он знал правду, и это самое главное. Его действия должны быть такими же расчетливыми и смертоносными, как намерения существа, втершегося к ним с Джоанной доверие.

Его машина выбралась на пустое утреннее шоссе. Серый рассвет спешил ему навстречу с востока, но единственным его спутником была решимость, твердая, холодная, расчетливая и неугасимая, точно солнечный свет.

Уже давно миновал полдень, когда машина вкатила на второй передаче на крутой склон и выбралась на дорожку, которая вела к гаражу.

Марсон вошел в дом и решил сначала немного посидеть. Девушка по имени Хелен, которую Джоанна оставила на выходные присматривать за старухой, была хорошенькой, рыжеволосой и миниатюрной — с мрачным удовлетворением отметил про себя Марсон. Он предложил ее именно по этой причине. Да, конечно, она готова остаться еще на одну ночь, если они не успеют вернуться. А когда он собирается поехать за женой?

— Я хочу сначала немного вздремнуть, — ответил Марсон. — Дорога выдалась тяжелой. А вы… что вы будете делать, пока я сплю?

— Я нашла журналы, — ответила девушка. — Посижу здесь и почитаю. Не беспокойтесь, я не буду шуметь.

— Спасибо, — сказал Марсон. — Всего пару часиков.

Он холодно улыбнулся собственным мыслям и отправился в спальню.

Мужчинам, которые намерены претворить в жизнь отчаянные планы, следует быть смелыми и полагаться на простейшие и очевидные вещи — такие, как тот факт, что люди, как правило, стараются держаться подальше от кладбищ. А молодые девушки должны держать свое слово и не расхаживать по дому, когда они обещали не делать этого.

Марсон снял ботинки, надел тапки и… Он дал ей пять минут на то, чтобы устроиться с журналом в руках. Затем очень тихо прошел в дверь ванной комнаты, которая открывалась в коридор, соединявший кухню и остальные комнаты. Пол в кухне скрипнул, но он двинулся дальше, не позволив себе поддаться сомнениям. Даже намека на страх не было в ледяной пустыне, в которую превратилось его сознание.

Зачем станет девушка, устроившаяся в удобном кресле с захватывающей историей в руках и связанная обещанием не шуметь, — зачем станет такая девушка вставать, чтобы посмотреть, что означает самый обычный звук? Ведь известно, что даже в новых домах их гуляет огромное множество.

Машина была припаркована сбоку от дома, где имелось только одно окно. Марсон достал с заднего сиденья канистру с пятью галлонами бензина и пронес ее через кухню в подвал. Быстро прикрыл какой-то старой тряпкой, затем снова поднялся наверх через кухню… Он вернулся в спальню, напряженно размышляя: именно детали парализуют волю многих людей, задумавших убийство. Он представил себе, что, вернувшись домой вечером, не смог бы подъехать прямо к дому, а застрял бы на крутой дороге, став жертвой какой-нибудь дурацкой случайности. Тогда машина осталась бы по меньшей мере в миле от дома. Естественно, было бы ужасно рискованно и тяжело тащить здоровенную канистру на себе кружным путем, чтобы подобраться к двери незаметно.

А потом, даже представить себе страшно, как он вваливается в дом с этой канистрой и тащит ее в подвал в двенадцать часов ночи. Да и пронести ее мимо Джоанны наверняка не удастся.

Убийство штука непростая, но он должен убить старуху. Огнем. Все, что он когда-либо читал про ведьм, указывало на огромное значение огня. И пусть попытается хрупкая Хелен открыть дверь в комнату старухи после того, как начнется пожар. Он надежно запер ее снаружи. Марсон несколько минут просто лежал на своей постели. И тут ему в голову пришла новая мысль: если удастся совершить задуманное и станет известно, что это сделал он, все будут считать его настоящим мерзавцем.

На мгновение вернулся черный, беспросветный страх. И Марсон словно воочию увидел, как из его рук уплывает замечательная школа, а потом и колледж и счастливое будущее исчезает в сумраке тюремной камеры.

Он подумал: так легко предпринять полумеры, которые избавят их с Джоанной от ужасной проблемы. Нужно только завтра, пока Джоанны нет, отвезти старуху в дом престарелых — и вытерпеть все, что жена скажет потом.

Старуха, скорее всего, сбежит. Но к ним уже наверняка не вернется.

И тогда он сможет снова погрузиться в свой мир, где главное — школа и Джоанна, жизнь потечет дальше по накатанным рельсам американской действительности. А где-то вскоре появится молодая ведьма, наделенная силой древнего, возрожденного зла. И несчастная душа, изгнанная из своего собственного тела, дома, в который так ловко и безжалостно проникнет старуха.

«Знать то, что он знает, — и ничего не сделать, совсем ничего!»

Видимо, на этой мысли Марсон заснул, измученная нервная система потребовала отдыха после стольких часов напряжения, к которому он не привык. Неожиданно он проснулся. Было очень темно, и вдруг он увидел, что дверь спальни тихонько открывается. Джоанна вошла на цыпочках и увидела его в свете, который струился из коридора. Она остановилась и улыбнулась. Потом подошла и поцеловала.

— Дорогой, — сказала она. — Как хорошо, что ты еще не выехал за мной. Одна милая пара предложила подвезти меня домой, и я подумала, что, если мы встретимся по дороге, по крайней мере ты сэкономишь часть пути, ведь у тебя выдались такие трудные выходные. Я отослала Хелен. Уже двенадцатый час, так что давай раздевайся и ложись в постель. А я выпью чашку чая. Ты не хочешь?

Ее голос едва проникал сквозь грохот мыслей, который наполнил его голову, — он понял, что произошло.

Двенадцатый час — меньше часа до полуночи, той самой, которая бывает только один раз в год. Приближается страшный момент ведьминой луны. Все его планы полетели к чертям собачьим.

Марсон путался у Джоанны под ногами, пока она занималась чайником. Когда они покончили с чаем, была уже половина двенадцатого, но он все никак не мог придумать, как рассказать о том, что происходит. Она курила и внимательно за ним наблюдала.

Он начал расхаживать по кухне, и в ее карих глазах появилось встревоженное выражение; Джоанна не понимала, что его беспокоит. Он дважды открывал рот, но всякий раз останавливался.

Марсон чувствовал, что она терпеливо ждет, когда он заговорит первым.

Неожиданно он понял, как трудно ему будет заставить, свою спокойную, практичную, мягкую жену поверить в то, что он скажет. Однако это нужно было сделать, причем немедленно, пока не стало слишком поздно, пока не наступил момент, когда он уже ничего не сможет предпринять.

В его мозгу постоянно всплывала эта фраза из передовицы, и на лбу выступил пот. Марсон остановился перед женой, и его глаза, видимо, горели таким диким огнем, а поза была такой угрожающей, что Джоанна слегка отшатнулась.

— Крейг…

— Джоанна, я хочу, чтобы ты взяла свою шляпку, потом надела пальто и отправилась в отель.

Не нужно было обладать сильно развитым воображением, чтобы почувствовать, что его слова прозвучали дико. Он начал рассказывать, словно с головой бросился в омут, как ребенок, который вдруг решил поведать волнующую историю. Именно так он себя и чувствовал: ребенком, стоящим перед терпеливым взрослым. Но он не мог заставить себя остановиться. Марсон промолчал лишь о своих страшных намерениях. Ей придется смириться со случившимся позже, когда все останется в прошлом. Он замолчал и увидел в ее глазах нежность.

— Бедняжка, — проговорила Джоанна. — Значит, вот что беспокоит тебя в последнее время. Ты волнуешься за меня. Я прекрасно тебя понимаю. Я сама чувствовала бы то же самое, если бы опасность угрожала тебе.

Марсон застонал. Так вот как она решила себя вести — ласковая, понимающая жена, пытающаяся развеять его тревогу. Она не поверила ни единому его слову. Он заставил себя немного успокоиться и сказал дрожащим голосом:

— Джоанна, вспомни слова Кемпа. Результаты анализа порошка… и в гробу нет тела…

Ее глаза по-прежнему оставались спокойными, Марсон не видел в них ни капельки страха. Нахмурившись, Джоанна сказала:

— Но зачем ей было хоронить одного из своих двойников, когда она могла просто сесть на поезд и приехать сюда — и никаких проблем. Ведь она именно так и сделала. Для чего устраивать фарс с погребением?

— А зачем она соврала про то, что загримировала другую старуху, которую там похоронили? — вскричал Марсон. — Милая, неужели ты не видишь…

Джоанна снова заговорила, медленно, стараясь убедить его в своей правоте:

— Может быть, этот тип Пит Коул и матушка Квигли сговорились — уж не знаю, с какой целью. Тебе такое в голову не приходило, Крейг?

«Жаль, что ее не было со мной, когда я открыл пустой гроб, — подумал он, — Если бы она видела невероятных двойников… если… если… если…»

Марсон бросил взгляд на часы, висящие на стене. Без семнадцати минут двенадцать! Внутри у него все сжалось, он вздрогнул и постарался говорить как можно спокойнее. Он мог привести ей кучу доводов, но время для разговоров прошло — давно прошло. Теперь имело значение только одно.

— Джоанна, — сказал Марсон, и его голос прозвучал так напряженно, что он сам удивился. — Ты не могла бы пожить в отеле три дня… ради меня?

— Конечно, дорогой, — она спокойно встала из-за стола. — Я еще не успела разобрать свою сумку. Вот возьму машину и…

Неожиданно ей в голову пришла новая мысль, и она нахмурилась.

— А ты?

— Я, естественно, останусь здесь, — ответил он. — Я должен убедиться, что она не выйдет из дома. Позвони мне завтра в школу. И, ради всех святых, поторопись.

Внутри у Марсона все похолодело, когда Джоанна окинула его задумчивым взглядом.

— Минутку, — медленно проговорила она, — Сначала ты хотел удалить меня из дома до завтра. Что… ты… собирался… делать… сегодня?

Марсон вдруг почувствовал, как его охватывает мрачная ярость, и понял, что должен сказать правду. Он никогда не умел убедительно врать. Но сейчас все-таки предпринял жалкую попытку скрыть от жены свои намерения.

— Я хотел только, чтобы ты не оставалась одна в доме, когда я поеду посмотреть на могилу. Больше я ничего не собирался делать.

По ее глазам он видел, что она ему не поверила. Джоанна что-то говорила, но он не слышал ее слов, потому что на него вдруг снизошло озарение: до решающего момента осталось несколько минут и все разговоры бесполезны. Значение имело только то, что он намерен сделать. Он сказал совершенно спокойно, так, будто обращался к самому себе:

— Я собирался запереть ее в комнате и сжечь дом, но теперь я вижу, что в этом нет необходимости. Тебе лучше поскорее уехать, дорогая, зрелище будет отвратительным, и я не хочу, чтобы ты все видела. Я собираюсь вытащить ее на уступ скалы и сбросить в ночное море, которого она так отчаянно боится.

Марсон замолчал, увидев, что до двенадцати осталось восемь минут. Не говоря ни слова, не дожидаясь ответа Джоанны, готового сорваться с ее губ, он развернулся и бросился в коридор, где располагались комнаты. Он задыхался от ярости и отчаяния.

— Открой! — прорычал он.

Внутри царила тишина. Марсон почувствовал, что Джоанна тянет его за рукав. В этот момент он навалился всеми своими ста восьмьюдесятью фунтами на дверь. Два сильных удара, и она распахнулась.

Марсон принялся нашаривать в темноте выключатель. Раздался щелчок и… он остановился, похолодев от ужаса, парализованный тем, что увидел: двенадцать женщин, двенадцать фурий угрожающе рычали на него из разных углов спальни.

Ведьма была готова и атаковала его.

В этот жуткий момент Марсона вдруг охватило неописуемое ликование человека, выигравшего в споре с женой. Он испытывал безумное, невероятное счастье. Ему хотелось кричать: «Видишь? Ты видишь? Разве я был не прав? Я же именно это тебе и говорил!»

Огромным усилием воли он взял себя в руки, вдруг с ужасом сообразив, что находится на грани безумия.

— Это займет некоторое время, — дрожащим голосом проговорил он. — Мне придется тащить их на скалы по одной, по закону вероятности рано или поздно я схвачу настоящую. Нам не стоит беспокоиться, что она от нас ускользнет, мы же знаем, как сильно она боится ночного мрака. Нужно только терпение…

Его голос слегка дрогнул, потому что только сейчас он по-настоящему осознал мерзкую, отвратительную реальность происходящего, понял, с чем имеет дело. Несколько двойников старухи устроились на кровати, еще пара — на полу; две стояли, крепко обнявшись; половина чудовищ что-то испуганно бормотали. Марсон вздрогнул, вспомнив, что Джоанна стоит у него за спиной.

Она побледнела, точно полотно, а когда заговорила, голос у нее дрожал:

— Твоя главная проблема, Крейг, в том, что ты никогда не отличался практичностью. Ты хочешь устроить над ней физическую расправу — сделать что-нибудь вроде того, чтобы сжечь дом или сбросить ее со скалы. Это говорит о том, что в глубине души ты не до конца в нее веришь. Или не знаешь, как поступить.

Не сводя глаз с жалобно стонущих старух, Джоанна подтолкнула его вперед и, прежде чем он успел сообразить, что она задумала, поднырнула ему под руку и вошла в комнату.

Она слегка ударила его плечом, и Марсон потерял равновесие. Всего на одно короткое мгновение, но, выпрямившись, он увидел, что восемь ноющих старух окружили Джоанну.

Марсон успел разглядеть искаженное лицо Джоанны, когда шесть шишковатых пальцев потянулись к ее рту, пытаясь его открыть; несколько охваченных отчаянием чудовищ цеплялись за руки и ноги, изо всех сил стараясь сломить ее отчаянное сопротивление.

Они постепенно одерживали верх!

Охвативший Марсона ужас заставил его сорваться с места и, размахивая кулаками, врезаться в толпу воющих старух. Ему удалось вытащить Джоанну.

Страх уступил место дикой ярости.

— Дура! — заорал он, — Ты что, не понимаешь, уже наверняка пробила полночь!

Затем, вдруг отчетливо осознав, что на нее напали злобные чудовищные существа, вскричал:

— Ты в порядке?

— Да, — голос Джоанны дрожал. — Да.

Но ведь и она, ведьма, сказала бы то же самое. Он хмуро уставился на жену, словно надеясь, что сумеет заглянуть в ее сокровенные мысли. Наверное, Джоанна увидела страшные сомнения у него на лице, почувствовала напряжение, потому что крикнула:

— Ты что, не понимаешь, дорогой? Шторы, окна… открой их. Вот что я собиралась сделать. Впусти сюда ночь. Впусти тех, кого она боится. Если она существует, значит, есть и они. Неужели ты не понимаешь?

Марсон потащил Джоанну за собой, пиная старух ногами и отбиваясь от них кулаками с мрачной, яростной злобой. Он сорвал шторы с крючков, один удар ногой — и ему удалось выбить всю нижнюю раму. А потом они стояли около двери и ждали.

Ждали!

Они услышали шорох воды, коснувшейся подоконника. За окном на фоне черной ночи возник диковинный силуэт тени внутри тени. В следующее мгновение вода пролилась на пол; казалось, она стекает с туманной тени, медленно плывущей вперед. Раздался вздох или тихий голос, а может быть, всего лишь мысль.

— Тебе чуть не удалось нас обмануть, Ниашак, твоими фальшивыми похоронами. Мы на несколько месяцев потеряли тебя из виду. Но мы знали, что только около моря и из моря твое старое тело может взять силу для перехода. Мы следили за тобой, как и за многими другими предателями. Так что наконец тебя настигло правосудие древних вод.

Кроме шороха капель воды, ударяющих о пол, в комнате царила оглушительная тишина. Старухи молчали, точно все вдруг окаменели, они замерли на своих местах, как птицы, завороженные змеей. Неожиданно все образы исчезли, как будто их стерли тряпкой. На полу осталась одинокая худая женщина, которая оказалась прямо на пути туманной тени. Медленно, словно вдруг вспомнив о приличиях, она прикрыла колени подолом.

Туман поглотил тело, как будто невидимые руки приподняли ее с пола, а потом вновь бросили вниз. В следующее мгновение туман быстро перетек к окну и пропал. Старая женщина лежала на спине, открытые глаза уставились в потолок, рот был уродливо раззявлен.

На этом все и закончилось — на такой вот неприятной картине.

Призрак

«Четыре мили, — думал Кент, — целых четыре мили от небольшого городка Кемпстер до деревни Аган. Там у них и станции-то железнодорожной нет».

Это, по крайней мере, он еще помнил. Вспомнил он также и большой холм, и ферму у его подножия. Вот только раньше она не выглядела такой заброшенной.

Такси, которое встретило его на станции (любезность местной гостиницы), медленно огибало холм. На фоне яркой зелени строения фермы — и дом, и амбар — выглядели какими-то удивительно бесцветными, посеревшими, что ли. Все окна и ворота амбара были крест-накрест заколочены досками, двор зарос сорняками. И поэтому высокий, с гордой осанкой старик, внезапно появившийся из-за дома, казался здесь совершенно неуместным.

Кент заметил, что водитель наклонился к нему и явно хотел что-то сказать.

— Так я и подозревал, что мы встретим здесь призрака, — услышал он сквозь тарахтение старого мотора. — И что бы вы думали? Вот и он, как раз вышел на утреннюю прогулку.

— Призрака? — отозвался Кент.

Он словно произнес заклинание. Озарив все вокруг ярким теплым светом, из облаков выглянуло солнце. Оно осветило обшарпанные постройки фермы, мигом превратив их из серых в выцветшие бледно-зеленые.

Ошарашенный словами водителя, Кент понемногу приходил в себя.

— Призрака? — неуверенно переспросил он, — Да какой это призрак? Это же старый мистер Уэйнрайт. С того дня, как я покинул эти места пятнадцать лет тому назад, он, похоже, ничуть не изменился.

Между тем старик медленно шел к воротам, ведущим на шоссе. Его черный сюртук блестел на солнце. Он казался неестественно высоким и худым, словно карикатура на нормального человека.

Скрипнув тормозами, машина остановилась. Водитель повернулся к пассажиру, и Кент еще подумал, что тот явно наслаждается этим моментом.

— Видите ворота фермы? — спросил водитель, — Нет, не большие, а те, что поменьше. На них висит замок, не так ли?

— Ну и что? — удивился Кент.

— Смотрите!

В десяти футах от них старик возился с воротами. Он не обращал ни малейшего внимания на замок и, словно в пантомиме, пытался открыть видимую только ему одному защелку. Вдруг он выпрямился и толкнул ворота рукой. До этого момента Кент не замечал ничего необычного. Подсознательно он был уверен, что ворота сейчас распахнутся. Он думал, что ему предложили посмотреть на какой-то необычный способ, которым их можно открыть.

Но ворота и не думали распахиваться. Они и не пошевелились. Ржавые петли не заскрипели. Створки не дрогнули, и на них по-прежнему висел непоколебимо надежный замок.

И старик прошел прямо сквозь них.

Сквозь них! Затем он повернулся, снова толкнул, теперь уже закрывая, невидимые остальным ворота и завозился с такой же невидимой защелкой. Наконец, должно быть добившись нужного результата, он повернулся к машине. Похоже, он только сейчас ее заметил. Его вытянутое, покрытое морщинами лицо озарилось радостной улыбкой.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал он.

Этого Кент никак не ожидал. Приветствие прозвучало для него словно гром среди ясного неба. Все завертелось, закружилось у него в голове; мысли, цепляясь друг за друга, пустились в нескончаемый хоровод…

«Призрак, — подумал он, борясь с накатившим головокружением, — еще и говорящий… Но это же ерунда!»

Мир постепенно начал приходить в норму. Земля перестала качаться. Линия горизонта вновь стала ровной. А вон стоит и сама ферма — серый, почти бесцветный фон для черной фигуры старого — такого старого! — мистера Уэйнрайта и для этих ворот, через которые тот только что прошел…

— Здравствуйте, — нетвердым голосом ответил Кент. — Здравствуйте.

Старик подошел поближе, присмотрелся, и его лицо приняло удивленное выражение.

— Кто бы мог подумать! — воскликнул он. — Это же мистер Кент! А я-то решил, вы уже уехали!

— Да, я… — начал Кент.

Боковым зрением он заметил, что шофер замотал головой.

— Что бы он ни говорил, — жарко прошептал тот ему в ухо, — делайте вид, что все в порядке. Ничему не удивляйтесь, а то он приходит в замешательство. Он ведь все-таки призрак…

Призрак! Снова это слово! Кент судорожно сглотнул.

«Последний раз, — подумал он, — я видел мистера Уэйнрайта, когда мне стукнуло двадцать. Тогда он даже не знал, как меня зовут».

— Но я ж совершенно отчетливо помню, — продолжал между тем старик, в изумлении качая головой, — как хозяин гостиницы, мистер Дженкинс, говорил мне, что обстоятельства вынудили вас уехать. И очень срочно. Он еще что-то сказал о сбывшемся пророчестве. В разговорах со мной люди все время упоминают какие-то пророчества. Но вот дату я помню совершенно точно: семнадцатое августа.

Он в упор посмотрел на Кента.

— Извините, молодой человек, — продолжал он, переставая хмуриться, что, судя по всему, давалось ему не без некоторого труда. — Это невежливо с моей стороны, стоять и разговаривать с самим собой. Со мной такое бывает. Но я рад, что мистер Дженкинс ошибся, ведь я всегда получал удовольствие от наших с вами бесед… Я бы пригласил вас выпить чайку, — продолжал он, приподнимая шляпу, — но боюсь, что миссис Кармоди сегодня не в настроении. Бедняжка! Это так нелегко, присматривать за стариком. Я просто не могу дополнительно ее утруждать… Доброе утро и до свидания, мистер Кент. Доброе утро, Том.

Не чувствуя себя в силах что-либо ответить, Кент смог только кивнуть. Он услышал, как водитель сказал:

— До свидания, мистер Уэйнрайт.

Не шевелясь, Кент сидел и смотрел вслед удаляющейся в сторону луга фигуре Уэйнрайта, пока голос шофера не вернул его к действительности.

— Вам повезло, мистер Кент. Теперь вы точно знаете, сколько проживете в гостинице.

— Что вы имеете в виду?

— Я уверен, что семнадцатого августа мистер Дженкинс подготовит ваш счет.

Кент уставился на него в немом изумлении. Он никак не мог решить, что ему теперь делать: то ли ехать, то ли смеяться, то ли… что?

— Уж не хотите ли вы сказать, что этот ваш призрак еще и будущее предсказывает? Послушайте, сегодня еще только восьмое июля, и я собираюсь пробыть здесь вплоть до конца сентяб…

Он осекся. Том не был похож на шутника. И взгляд у него был абсолютно серьезный.

— Мистер Кент, в мире еще никогда не существовало никого подобного мистеру Уэйнрайту. То, что он предсказывает, сбывается. Так было, когда он жил, так и теперь, когда он умер. Но он очень стар. Ему за девяносто, и у него не все в порядке с головой. Он вечно путает будущее с прошлым, попросту не видит между ними разницы: в его мире все уже произошло и он все помнит, да только очень смутно. Но когда он говорит о конкретных вещах, например о датах, то можете быть спокойны: все сбудется. Подождите, вы и сами в этом убедитесь.

Так много слов сразу. Их четкость, их провинциальный аромат создали свою собственную, какую-то совершенно нематериальную картину окружающего мира. И Кент почувствовал, что первоначальный шок понемногу проходит. Он здесь вырос, он знал этих людей, и постепенно в нем начала крепнуть уверенность, что он стал объектом весьма своеобразной шутки. Но говорить об этом вслух, конечно, не стоило. Кроме того, оставался еще совершенно необъяснимый эпизод с воротами.

— Эта миссис Кармоди, — наконец спросил Кент, — что-то я ее не припоминаю. Кто она такая?

— После смерти сестры своего покойного мужа она приехала сюда присматривать за фермой и за мистером Уэйнрайтом. Хоть и не родственница, но все же… — Том вздохнул и нарочито небрежно, как бы невзначай, добавил: — И подумать только, что именно она убила старика Уэйнрайта пять лет тому назад. Потом ее упекли в сумасшедший дом, что в Пиртоне.

— Убила? — воскликнул пораженный Кент. — Да что вы говорите? Значит, у вас здесь настоящая ферма с привидениями? Впрочем, подождите… — Он задумался. — Уэйнрайт же сказал, что они живут вместе.

— Послушайте, мистер Кент, — сказал Том со снисходительной жалостью в голосе, — давайте не будем особенно вникать, почему призрак сказал то или иное. Кто только ни пытался разобраться в этом деле, и ни один еще добром не кончил. Тут у кого угодно зайдет ум за разум.

— Но должно же существовать какое-то логическое объяснение…

— Вот вы его и найдите, — пожал плечами шофер. — Если хотите, — добавил он, — то, пока мы едем к отелю, я мог бы вам кое-что рассказать. Дело в том, что миссис Кармоди и ее детей привез сюда из Кемпстера именно я.

Со скрежетом включилась передача, и машина, натужно воя, поползла вперед. Кент сидел не шевелясь, потом, собравшись с духом, повернулся и посмотрел на ферму. Она как раз исчезла из виду за полосой тянущихся вдоль дороги деревьев. Она производила впечатление запущенной, мертвой. Невольно содрогнувшись, Кент отвернулся.

— Ну и что там за история? — спросил он. — Расскажите.

На вершине холма машина притормозила, и отсюда женщина наконец-то увидела ферму. Скрипя тормозами и скользя по разлетающемуся в стороны щебню, машина начала спускаться вниз. «Ферма», — жадно думала женщина, дрожа всем своим дородным телом. Наконец, наконец, наконец-то они будут в безопасности. И только выживший из ума старик да какая-то девчонка еще стоят у нее на пути. Позади остались трудные, горькие годы, когда она, вдова с двумя детьми, в арендуемом домике перебивалась случайными заработками да пособием по бедности. Годы сущего ада! А здесь рай — вот он, рядом. Только руку протяни. Женщина прищурилась, крепко сбитое тело напряглось. Она не упустит шанс! Она сполна возьмет то, чего была лишена все эти годы. Уверенность в завтрашнем дне — за это стоит побороться!

Затаив дыхание, она смотрела на лежавшую внизу ферму. На дом, выкрашенный зеленой краской, на большой красный амбар, на прочие строения: курятники, сараи… Чуть ближе раскинулось огромное поле пшеницы, только недавно взошедшей, яркой и по-весеннему зеленой.

Машина спустилась в долину и вскоре остановилась, почти уткнувшись радиатором в ворота.

— Приехали, что ли, ма? — подал голос с заднего сиденья коренастый юноша.

— Да, Билл! — И женщина окинула его тревожным, оценивающим взглядом.

Все ее планы так или иначе замыкались именно на нем. И сейчас, как никогда, она отчетливо видела все его недостатки. Понурое выражение, казалось, навеки срослось с безвольным лицом. Во всем облике было нечто неуклюжее, неловкое, делавшее его совсем уж непривлекательным. Она прогнала прочь все сомнения.

— Ну разве здесь не восхитительно? — воскликнула она и замерла, ожидая реакции.

— Скажешь тоже! — Толстые губы скривились в усмешке. — Лучше бы я остался в городе… — Он пожал плечами. — Впрочем, тебе виднее…

— Да уж, конечно, — с облегчением в голосе согласилась женщина. — В этом мире надо довольствоваться тем, что имеешь, а не тосковать о том, чего хочешь. Запомни это, Билл… В чем дело, Пирл? — раздраженно спросила она.

По-другому с дочерью она разговаривать не могла. Что проку от двенадцатилетней девицы с бледным одутловатым лицом, к тому же еще и слишком полной, которая никогда не станет хоть чуточку красивой?

— Ну так в чем дело? — с еще большим раздражением повторила она.

— Вон, через поле идет какой-то тощий старик. Это что, и есть тот самый мистер Уэйнрайт?

Миссис Кармоди посмотрела туда, куда показывала дочь, и почувствовала огромное облегчение. Вплоть до этого самого момента мысль о старике не давала ей покоя. Она знала, что он стар. Но не предполагала, что до такой степени.

«Да ему же не меньше девяноста лет, — подумала она, — если не все сто. Он не сможет помешать».

Тем временем водитель уже открыл ворота и успел снова сесть за руль.

— Подождите, — обратилась она к нему, чувствуя прилив уверенности в своих силах, — подождите мистера Уэйнрайта. Возможно, он устал после прогулки. Мы его подвезем.

«Надо стараться производить хорошее впечатление, — мелькнула у нее мысль. — Вежливость и любезность откроют любые двери. А там… Железный кулак в бархатной перчатке…»

И тут она заметила, что шофер смотрит на нее как-то странно.

— Я бы не слишком рассчитывал на то, что он сядет в машину, — сказал он, — Этот мистер Уэйнрайт довольно странный тип. Порой он ничего вокруг не видит и не слышит. Бывает, что ни на кого не обращает внимания. А иногда делает что-нибудь по-настоящему странное.

— Например? — нахмурилась женщина.

— Ну как вам сказать, мадам, — пожал плечами шофер. — Объяснить это невозможно. Скоро вы и сами узнаете. Посмотрите, что он сейчас будет делать.

Между тем старик пересек дорогу буквально в нескольких футах от стоящего автомобиля. Явно не замечая машины, он шел прямо к воротам, но не к большим, которые стояли открытыми, а к маленьким, — собственно, даже и не воротам, а так, узкой калитке из крепко сколоченных досок. Старик завозился с невидимым засовом, толкнул калитку. Та и не подумала открыться, но старик как ни в чем не бывало прошел прямо сквозь нее. Прошел через толстые доски, словно их не было.

И тут миссис Кармоди услышала пронзительный женский крик. А мгновение спустя обнаружила, что кричит она сама. Кровь стучала в висках. Отчаянным усилием, вконец истощившим ее, женщина откинулась на спинку сиденья и заставила себя замолчать. Все плыло перед глазами. Ее трясло, как в ознобе, каждая клеточка большого тела наполнилась собственной болезненной дрожью. В горле пересохло. Ее начинало тошнить. Голова звенела, как пустой котел…

— Подождите минуточку, — вмешался Кент. — Вы же говорили, что тогда мистер Уэйнрайт был еще жив! Так как же он прошел через закрытые ворота?

— Мистер Кент, — покачал головой шофер, — если Уэйнрайт и не отправил нас всех в сумасшедший дом, так только потому, что он совершенно безвредный. Он проходит через ворота сейчас, проходил через них и раньше. И не только через ворота. Вся разница в том, что теперь мы все твердо помним, как мы его хоронили. Возможно, он всегда был призраком и его смерть ничего не изменила. Мы знаем только, что он безвреден. А это уже немало, не правда ли?

Постепенно черный, парализующий волю страх, захлестнувший женщину, стал отступать. Она почувствовала, как кто-то трясет ее за плечо, повторяя снова и снова:

— Все в порядке, мадам, все в порядке. Это просто безобидный старик, хоть и немного странный. Не стоит так волноваться.

Но окончательно ее привели в чувство насмешливые слова сына:

— Да, мать, здорово это на тебя подействовало! Я уже видел как-то подобный трюк. В цирке. Только там они провернули его куда профессиональнее…

«Билл такой практичный, уравновешенный мальчик, — с облегчением подумала она. — Ну конечно, он прав! Это обычный цирковой трюк… Что? Что там говорит эта дура?»

— Что ты сказала, Пирл?

— Мама, он нас заметил! Посмотри!

И правда, старик, подняв голову, с интересом смотрел на них. Его вытянутое, худое, доброе морщинистое лицо осветилось улыбкой.

— Я вижу, — сказал он необыкновенно звонким для своего возраста голосом, — что сегодня вы вернулись из города раньше обычного. Значит ли это, что и обедать мы сегодня будем раньше? — Он выдержал вежливую паузу и продолжал: — С моей стороны, разумеется, никаких возражений нет. Вы же понимаете, миссис Кармоди, что я с радостью готов принять любой удобный вам распорядок дня.

Сначала ей показалось, что над ней каким-то непонятным образом издеваются. Улыбка застыла у нее на лице, глаза сощурились… Она никак не могла понять, что Уэйнрайт имеет в виду, пока шепот шофера наконец не вывел ее из затруднения.

— Извините, мадам, — торопливо прошептал тот, — но старайтесь не показывать виду, что вы только что приехали. Мистер Уэйнрайт обладает даром предвидения, и он вот уже несколько месяцев ведет себя так, словно вы живете на ферме. Если вы станете ему возражать, то лишь собьете его с толку. В свое время, незадолго до смерти миссис Уэйнрайт, он даже ее называл вашим именем. Уж такой он странный человек.

Миссис Кармоди так и замерла с открытым ртом. Ее здесь ждали! Больше всего она боялась именно этого момента — приезда на ферму. А тут — ее ждали! Теперь все, что она запланировала, пройдет как по маслу. С таким трудом подделанное письмо, в котором умершая дочка Уэйнрайта просила ее приехать, чтобы присматривать за осиротевшей дочерью Филлис, станет только лишним подтверждением того, что все и так считают само собой разумеющимся. А там…

Женщина собралась с мыслями. Сейчас не время разбираться в странностях поведения этого старикашки. Ей надо прибрать к рукам ферму, и чем быстрее она возьмется за дело, тем лучше. Она улыбнулась, предчувствуя легкую победу.

— Мистер Уэйнрайт, не хотите ли проехаться с нами до дома? — спросила она. — Вы, наверное, устали после прогулки.

— Не откажусь, мадам, — закивал старик. — Я ходил в Кемпстер и, надо признаться, впрямь немного устал. Да, кстати, я видел там вашу сестру.

Он успел подойти к машине, когда миссис Кармоди наконец сумела выдавить:

— Мою сестру?

— Тсс… — зашипел на нее водитель. — Не обращайте внимания. У него с головой не все в порядке. Он уверен, что у каждого из нас есть брат или сестра-близнец, похожий как две капли воды. И он их постоянно встречает. Это с ним уже много-много лет.

Это пережить было уже легче. Да и эпизод с воротами с каждой минутой казался все менее и менее реальным. Она снова любезно улыбнулась, в ответ старик вежливо приподнял шляпу и влез в машину.

Ревя мотором, они доехали до дома, обогнули его и остановились около веранды. В дверях показалась девушка в белом платье. Она была хорошенькая, стройная, хрупкая на вид, лет пятнадцати-шестнадцати и, как миссис Кармоди сразу почувствовала, настроена не слишком дружелюбно.

— Привет, Филлис, — сладко улыбнулась миссис Кармоди. — Рада тебя видеть.

— Привет, — неохотно ответила девушка, и миссис Кармоди ухмыльнулась про себя. Хоть и неохотно, но все-таки было приветствие. Ее признали.

Женщина улыбнулась. Скоро, очень скоро эта простая деревенская девушка узнает, что трудно противостоять дружелюбию, за которым прячется железная воля. В мыслях женщина уже видела, как будущее послушно строится в соответствии с ее желаниями. Сначала немного обжиться здесь, затем начать сталкивать Билла и Филлис так, чтобы брак стал для них естественным продолжением их взаимоотношений. А потом…

Наступила ночь, и она, задув лампу в спальне, легла в кровать. Мысли о старике, о том, что он говорил, и о том, что он делал, не давали ей покоя. Наконец, уже засыпая, она пожала плечами. Как там сказал шофер? Безвредный? Что ж, пусть он таким и остается, для его же блага.

На следующее утро миссис Кармоди разбудили доносившиеся снизу звуки. Чувствуя, что допустила тактическую ошибку, она торопливо оделась и спустилась в столовую. Увидев завтракающих Уэйнрайта и Филлис, женщина поняла, что так и есть.

В гробовом молчании она села за стол и придвинула тарелку с кашей. Заметив, что перед Филлис лежит открытый блокнот, миссис Кармоди попыталась завязать разговор.

— Делаешь уроки? — спросила она самым дружелюбным тоном.

— Нет! — резко ответила девушка, закрывая блокнот и вставая из-за стола.

Миссис Кармоди сидела совершенно неподвижно.

«Только не надо волноваться, — думала она. — Самое главное — как-нибудь подружиться с этой девчонкой. Ведь она знает много такого, что очень и очень пригодилось бы: всякие сведения о ферме, о доме, о продуктах, деньгах…»

Внезапно завтрак превратился в пустую, никому не нужную формальность. Отодвинув недоеденную кашу, она встала и прошла на кухню, где Филлис уже мыла тарелки.

— Давай я буду мыть, — предложила она, — а ты вытирать. — И добавила: — Не стоит портить такие красивые ручки мытьем посуды.

Кинув на девушку быстрый оценивающий взгляд, она сделала следующий ход:

— Мне так стыдно, что я проспала. Я ведь приехала сюда работать, а не отдыхать.

— Ну, это вы еще успеете, — ответила девушка к огромному, пусть и тайному удовольствию миссис Кармоди.

Теперь с молчанием покончено.

— Как у нас насчет продуктов? — поинтересовалась миссис Кармоди. — Вы покупаете их в каком-нибудь одном магазине? В своем письме твоя мать не упоминала о таких деталях.

Произнеся эту фразу, она на мгновение умолкла, сама испугавшись упоминания подделанного ею письма, но, сделав над собой усилие, продолжала:

— Ах, твоя бедная мать! Она прислала мне такое грустное письмо. Я так плакала, читая его…

Краем глаза миссис Кармоди увидела, как задрожали губы девушки, и поняла, что победила. В этот миг торжества она чувствовала, что каждое произнесенное слово, каждый жест, каждый оттенок настроения будет теперь под ее контролем.

— Но об этом мы и потом можем поговорить, — быстро закончила она.

— У нас есть счет в магазине Грэхема в Агане, — сквозь слезы ответила Филлис, — Вы можете туда позвонить. Товар они доставят прямо сюда.

Быстро, чтобы Филлис не заметила, как радостно загорелись ее глаза, миссис Кармоди пошла в столовую за остальными тарелками. Счет! А ее так беспокоила проблема получения доступа к деньгам: необходимые юридические шаги, уверенность, что потребуется сначала хорошо зарекомендовать себя как на ферме, так и в глазах общественности. А тут просто: счет! Если только теперь этот самый магазин Грэхема примет ее заказ…

Но Филлис продолжала говорить, и миссис Кармоди уж заставила себя внимательно слушать.

— Миссис Кармоди, я хотела бы извиниться за то, что не ответила на вопрос, который вы мне задали за столом. О моем блокноте. Видите ли, дело в том, что всех в округе всегда очень интересует, что говорит мой прадедушка. Вот поэтому за завтраком, когда он чувствует себя еще довольно бодрым, я задаю ему разные вопросы. А ответы записываю, чтобы ничего не перепутать. Я делаю вид, что хочу когда-нибудь написать книгу о его жизни. Но не могла же я вам все это объяснить в его присутствии!

— Ну конечно нет, — успокоила ее миссис Кармоди.

Если местных жителей интересует, что Уэйнрайт о них говорит, то они хорошо отнесутся к любому, кто сможет передать им самые последние новости. Что ж, надо держать уши открытыми. Возможно, ей и самой стоит завести такой блокнот…

Тут она заметила, что девушка еще не закончила свой монолог.

— Я также хотела вам сказать, что мой прадедушка действительно обладает даром предвидения. Вы мне, конечно, не поверите…

Глаза Филлис горели неподдельным энтузиазмом, и миссис Кармоди совсем не собиралась с ней спорить. Особенно в первый же день приезда.

— Ну почему же? Разумеется, поверю! — сказала она. — Я не из тех скептиков, которые не видят того, что у них под носом. Я могу трезво взглянуть на факты. Во все века существовали люди, наделенные странными и не всегда понятными способностями. Кроме того, я же собственными глазами видела, как мистер Уэйнрайт прошел через запертые ворота…

И осеклась, таким реальным стало это совершенно невероятное происшествие в ее собственном изложении.

— Ну конечно, я тебе верю, — неуверенно закончила она.

— Что я хотела сказать, — продолжала Филлис. — Пожалуйста, не обижайтесь, если дедушка скажет вам что-то обидное. Он постоянно говорит о событиях, которые, с его точки зрения, уже произошли. Ну и конечно, он всегда упоминает вашу сестру, если вы женщина, или брата — если мужчина. Но на самом деле он имеет в виду именно вас.

Имеет в виду именно вас…

Эти слова запали женщине в душу. Она вспоминала их и после того, как Филлис отправилась в школу, и после того, как в магазине Грэхема приняли ее заказ от имени фермы Уэйнрайта, сказав только: «А-а… миссис Кармоди, да, мы о вас уже знаем».

Было около двенадцати, когда она, собравшись с духом, вышла на веранду, где как раз сидел мистер Уэйнрайт, и наконец задала вопрос, который все это время не давал ей покоя:

— Мистер Уэйнрайт, вчера вы упомянули, что встретили в Кемпстере мою сестру. Ч-что она там делала?

Она ждала ответа с волнением, которому сама удивлялась. У нее даже мелькнула мысль, что она, вероятно, выглядит круглой дурой, задавая такие вопросы.

— Она выходила из здания суда, — ответил старик, вынимая изо рта трубку.

— Из здания суда?! — поразилась миссис Кармоди.

— Она не стала со мной разговаривать, — задумчиво продолжал мистер Уэйнрайт, — так что я не знаю, зачем она туда ходила. Наверное, какое-нибудь ерундовое дело. С кем из нас такого не бывает, — вежливо закончил он.

Кент заметил, что они остановились.

— Вот и гостиница, — сказал водитель, показав на двухэтажное деревянное здание с небольшой верандой. — Теперь я должен вас покинуть: у меня есть еще работа. А что было дальше, я расскажу как-нибудь в другой раз. Или спросите еще кого-нибудь, все равно кого. Эту историю у нас в деревне знает каждый.

На следующее утро солнечные лучи жарким слепящим потоком залили скромный гостиничный номер. Кент подошел к окну. Перед ним под синим небом посреди зеленого моря деревьев мирно дремали деревенские домики. Ни один звук не нарушал сонную утреннюю тишину. «Правильно я сделал, что приехал сюда», — подумал Кент. Нет, не зря он решил провести все лето именно здесь, отдохнуть, пока не закончатся переговоры о продаже фермы, оставленной ему в наследство родителями. Что правда, то правда: он порядком устал.

Кент спустился вниз и, к своему глубокому удивлению, съел два яйца и четыре порции бекона в придачу к каше и тостам. Из столовой он вышел на веранду… и там на одном из плетеных стульев сидел призрак. Кент остановился как вкопанный, мурашки побежали у него по спине. И тут старик, заметив его в дверях, сказал:

— Доброе утро, мистер Кент. Я был бы вам очень признателен, если бы вы немного посидели со мной. Давайте поговорим. У меня сегодня неважное настроение. Вы не против?

И все это с доверительными, почти интимными интонациями. Тем не менее Кент чувствовал себя не в своей тарелке. Вчерашнее дружелюбие старика казалось совершенно нереальным. И вот новое его проявление. Отчасти это, конечно, можно понять. Вот перед ним человек (все эти разговоры о «призраке», разумеется, ерунда), который может предсказать будущее. И как предсказать! Ведь задолго до приезда миссис Кармоди он уже был уверен, что она живет на ферме. Нечто похожее, очевидно, произошло и с самим Кентом.

— Доброе утро, мистер Уэйнрайт, — сказал Кент, садясь. — Вы говорите, неважное настроение? И кто же вам его испортил?

— Ох! — заколебался старик и даже слегка нахмурился. — Пожалуй, я зря об этом упомянул. Никто в моем плохом настроении не виноват. Так, обычные житейские мелочи. На этот раз — миссис Кармоди, приставшая с расспросами, что ее сестра делала в Кемпстере, в суде.

Кент не знал, что и сказать. То, что мистер Уэйнрайт упомянул едва ли не единственный известный ему эпизод всей этой истории, поразило его до глубины души. Привыкший к логике ум Кента отказывался верить в такое невероятное совпадение. Может, этот старик… это существо… не только призрак и предсказатель… может, он умеет читать мысли? Старый, изношенный мозг, приобретший странные, необыкновенные свойства и теперь реагирующий на мысли других людей?

И вдруг у него мелькнула страшная мысль: «А что, если упоминание о миссис Кармоди, сама вера мистера Уэйнрайта, что эта женщина все еще живет на его ферме… что, если это все проявление тех жутких, леденящих душу потусторонних законов, которыми отличаются истории о призраках и привидениях? Убийца и жертва, не находящие себе покоя и после смерти… Но это же невозможно! Миссис Кармоди еще жива! Пусть в психиатрической лечебнице, но жива!»

Наконец-то Кент смог вздохнуть.

— А почему бы вам, — выдавил он, — не предложить ей самой спросить сестру, что та делала в суде?

Морщинистое лицо старика выразило изумление.

— Все не так просто, мистер Кент, — с достоинством сказал он. — Я никогда не понимал, откуда вдруг в мире появилось так много близнецов, особенно в последние годы. Я никак не могу понять и того, почему они не разговаривают друг с другом. — Он бессильно покачал головой. — Все так запутано. Взять хоть этот случай с миссис Кармоди и судом… Мне кажется, я слышал еще что-то на эту тему, но, видимо, тогда это не показалось мне важным. Я просто не могу вспомнить, в чем там было дело. А это не такая уж приятная ситуация для безобидного старого человека вроде меня.

Безобидного! Кент невольно прищурился. Да, так люди и говорили об этом призраке. Сначала водитель Том, затем, если верить Тому, эта девушка, Филлис, а теперь — и сам мистер Уэйнрайт. Безобидный, безобидный, безобидный… А не сам ли старик довел женщину до того, что та его убила? Интересно, он это сделал специально?

Кент с трудом разжал пальцы, вцепившиеся в подлокотники кресла. Да что это с ним такое? Почему он так нервничает? Было бы из-за чего… Он поднял глаза. Синее-синее небо, тихий летний день. С реальностью все, как и следовало ожидать, в полном порядке.

Некоторое время они сидели молча. Кент разглядывал собеседника. Вроде бы ничего необычного: худое лицо с начинающей сереть кожей, иссеченное бесчисленными морщинами, крючковатый ястребиный нос, тонкие, можно даже сказать, изящно очерченные губы.

Он увидел, что старик встает.

— Мне пора идти, — сказал мистер Уэйнрайт, тщательно поправляя шляпу. — Принимая во внимание мои натянутые отношения с миссис Кармоди, мне, вероятно, не стоит опаздывать к ланчу. Я уверен, что мы еще встретимся, мистер Кент.

Кент тоже встал, и тут ему в голову пришла новая мысль. Он собирался сходить на ферму, принадлежавшую его родителям, и познакомиться с теми, кто там сейчас живет. Но это может и подождать. Почему бы не сходить с… призраком… на заброшенную ферму Уэйнрайтов и там… Что там?

Он обдумал этот вопрос. В конце концов, эта загадка уже приковала к себе его внимание. Сделать вид, что ничего не произошло, конечно, можно, но забыть о ней все равно не получится. Кроме того, никакой срочности в деле с родительской фермой не было. Он приехал сюда отдохнуть и развлечься, а не только заниматься делами… Кент стоял, не зная, как же ему поступить. А вдруг это опасно — последовать за призраком в уединенный старый дом?

Он поборол липкий, вяжущий по рукам и ногам страх. Между прочим, ведь убили-то не миссис Кармоди. Она сошла с ума; значит, если опасность существовала, то явно психическая, а не физическая. Холодный рассудок восторжествовал. Нет, ни внезапная паника, ни странные угрозы, ни фантастические, сверхъестественные ужасы не смогут лишить его способности мыслить логично. Он уже открыл было рот, чтобы окликнуть уходящего мистера Уэйнрайта, но тут чей-то низкий, глухой голос произнес у него над самым ухом:

— Мистер Кент, я заметил, что вы только что разговаривали с призраком.

Кент повернулся и оказался лицом к лицу с огромным толстым мужчиной, который еще несколько минут назад сидел в небольшом кабинетике за регистрационной стойкой.

— Меня зовут Дженкинс, сэр, — важно сказал мужчина, и все три его подбородка затряслись в такт словам. — Я владелец этой гостиницы… Том сказал мне, — продолжал он, пристально глядя на Кента своими блеклыми, глубоко посаженными глазами, — что вчера по дороге вы встретились с нашей местной достопримечательностью. Очень странный, можно даже сказать, сверхъестественный случай. Да, именно сверхъестественный.

А старик тем временем уходил все дальше и дальше. Кент увидел, как его длинная тощая фигура скрылась за деревьями. Он еще не оставил мысли последовать за Уэйнрайтом, как только сумеет отделаться от Дженкинса. Он уже шагнул было вперед, когда хозяин гостиницы снова привлек к себе его внимание.

— Насколько я понял, — говорил Дженкинс, — Том так и не успел дорассказать вам, что произошло на ферме Уэйнрайтов. Я мог бы закончить эту необыкновенную, сверхъестественную историю.

Кент подумал, что «сверхъестественный», похоже, любимое словечко этой горы мяса и жира. И еще он понял, что визит к Уэйнрайту придется отложить, иначе он рискует смертельно оскорбить словоохотливого хозяина гостиницы.

Поэтому Кент не стал спорить с обстоятельствами. В конце концов, не было никакой необходимости идти за Уэйнрайтом именно сегодня. Кроме того, перед тем как попытаться разгадать эту загадку, совсем нелишне будет ознакомиться со всеми имеющимися фактами. Он сел, и толстяк тут же втиснулся в кресло напротив.

— Вы не знаете, — начал Кент, — есть ли у местных жителей какая-нибудь теория, объясняющая… — Он замялся. — Объясняющая сверхъестественный факт появления призрака? Вы же все утверждаете, что он именно призрак. И это — несмотря на его вполне материальный облик.

— Ну конечно, мистер Уэйнрайт — призрак! — проворчал Дженкинс. — Мы ведь его похоронили, не так ли?.. А через неделю раскопали могилу, чтобы посмотреть, там он или нет. И что вы думаете? Там, мертвый. Что и говорить, несомненно, он призрак. Как еще можно объяснить его существование?

— Нельзя сказать, — осторожно начал Кент, — чтобы я слишком сильно верил в призраков.

— Никто из нас не верил, — махнул рукой толстяк. — Никто. Но с фактами не поспоришь.

— Призрак, который предсказывает будущее, — произнес Кент после некоторой паузы. — И какое же будущее он предсказывает? Или все это так же туманно, как его пророчество о сестре миссис Кармоди, выходящей из здания суда?

— Как вам сказать, — Дженкинс откашлялся, и его многочисленные подбородки снова затряслись. — В основном он предсказывает разные местные происшествия и события; так, ничего особенного. Как раз то, что и должно интересовать старика, всю жизнь прожившего на одном месте.

— А как насчет политики?

— Он постоянно удивляется росту цен, — рассмеялся Дженкинс. — Цены сбивают его с толку. А спрашивать его о чем-либо совершенно бесполезно: он очень быстро устает и вид у него становится такой затравленный…

Кент понимающе кивнул.

— А эта миссис Кармоди… когда она приехала?

— Почти девять лет тому назад.

— А мистер Уэйнрайт мертв, если я правильно понял, уже лет пять?

— Я с удовольствием, — важно сказал толстяк, поудобнее устраиваясь в кресле, — расскажу вам, как все произошло. По порядку. Пожалуй, я опущу первые несколько месяцев, после того как миссис Кармоди появилась на ферме. Все равно в это время ничего существенного не произошло.

Ликуя, женщина вышла из помещения Всеобщей торговой компании. Ее переполняла радость, как и два месяца назад, когда она впервые обнаружила эту ферму. Четыре цыпленка и три дюжины яиц — за пять долларов наличными! Наличными!

И тут ее радость потухла. Она нахмурилась. Зачем себя обманывать? Скоро начнется уборка урожая и больше не удастся воспользоваться этим методом выкачивания наличных денег из фермы Уэйнрайтов. Она вспомнила обнаруженную ею чековую книжку, из которой она узнала, что на счете Уэйнрайтов в кемпстерском банке лежат одиннадцать тысяч семьсот тридцать четыре доллара. Целое состояние.

Так близко и вместе с тем так невыразимо далеко.

Она подошла к банку и уже на пороге на мгновение замерла, парализованная страшной мыслью: если она войдет внутрь, то через несколько минут узнает все… все самое страшное… И на этот раз ей будет противостоять не старик и не девчонка…

Банкир был опрятным малым в роговых очках, за которыми прятались большие серые глаза.

— А, миссис Кармоди, — приветствовал он ее, потирая руки, — наконец-то вы решили нас посетить, — он усмехнулся. — Я думаю, мы сможем все уладить, так что не беспокойтесь. Мне кажется, что совместными усилиями нам удастся поддерживать в порядке дела фермы Уэйнрайтов так, чтобы и общество, и высокий суд оставались довольны.

Суд! Так вот в чем дело! Вот что предсказывал этот старик! Суд! И эта новость очень даже хорошая, а не плохая. На мгновение ее охватила слепая ярость к этому старому дураку, который так напугал ее своими разглагольствованиями о суде…

А банкир тем временем продолжал:

— Насколько я знаю, у вас имеется письмо от сестры вашего покойного мужа — дочери мистера Уэйнрайта, в котором она просит вас приехать и присмотреть за фермой и ее дочерью Филлис. Возможно, это письмо не так уж и необходимо, учитывая, что вы единственная оставшаяся в живых родственница, но вкупе с завещанием это составит законные основания, на которых суд сможет назначить вас душеприказчицей.

Женщина судорожно вцепилась в ручки кресла. Внутри у нее все похолодело. Теперь, когда настал критический момент и следовало предъявить подготовленное ею поддельное письмо, она вдруг почувствовала, что дрожит. Бормоча, что, дескать, она могла и потерять это злосчастное письмо, женщина принялась рыться в своей сумочке. Наконец нашла и, внезапно вспотевшими руками вытащив из конверта, протянула навстречу гладким холеным пальцам банкира и замерла в ожидании…

— Гмм… — промычал банкир, читая письмо. — Она предложила вам двадцать пять долларов в месяц сверх необходимых расходов…

Женщину прошиб холодный пот:

«И как только мне могло прийти в голову написать такое!..»

— Забудьте о деньгах, — торопливо сказала она. — Я приехала сюда не для того, чтобы…

— Я, собственно, хотел сказать, — прервал ее банкир, — что, по-моему, двадцать пять долларов в месяц — слишком мало. За управление такой большой и богатой фермой заработная плата вполне может составлять и пятьдесят долларов в месяц. Как минимум. На эту сумму, я думаю, мы и будем ориентироваться. Этим летом, — добавил он, — местный суд заседает здесь, неподалеку, и если вы не возражаете, то мы отправимся туда и уладим все необходимые формальности. Между прочим, — заметил он, — нашего судью всегда интересуют последние предсказания мистера Уэйнрайта.

— Я знаю их все! — выпалила женщина.

Она позволила вывести себя на улицу. Жаркое июльское солнце, согревавшее все вокруг своим живительным теплом, постепенно заставило отступить и холод, ледяной лапой сжимавший душу миссис Кармоди.

Прошло три года, три ничем не примечательных года. И вот в один прекрасный момент миссис Кармоди, чистившая пылесосом ковер в гостиной, вдруг остановилась и глубоко задумалась. Потом она так и не смогла вспомнить, что именно навело ее на эту мысль: в тот ли самый июльский день, когда три года назад в зале заседаний местного суда ей буквально без всякой борьбы подарили весь мир, встретился ей по дороге мистер Уэйнрайт или нет?

Уэйнрайт предсказал этот момент. А это значит в некотором роде, что он его увидел. Наяву? Или же, каким-то образом проникнув через завесу времени, он прочитал свои собственные мысли и впечатления? Короче говоря, видел ли он ее собственными глазами? Каким именно образом он «вспомнил» то, что увидел только через несколько месяцев, — это уже совсем другой и не слишком существенный сейчас вопрос. Сама она Уэйнрайта не заметила. Как ни старалась, но кроме ощущения всепоглощающего, застилающего глаза счастья вспомнить об этом дне так ничего и не смогла.

Старик же, конечно, считал, что был там. Этот старый дурак полагал, будто все, о чем он говорит, — воспоминания о событиях, уже свершившихся. В каком же тусклом, тупом мире он, вероятно, живет! Он словно прямая, как стрела, дорога, простирающаяся в бесконечность… то окутанная туманом, то сверкающая яркими красками знаменательных событий…

Сидевший на другом конце комнаты старик заерзал в своем кресле.

— Кажется, только вчера, — как бы про себя произнес он, — Филлис и этот парень с фермы Козенсов поженились, и однако… — Он задумался. — Пирл, когда же это было? Моя память уже не та, что раньше…

Женщина, погруженная в свои мысли, не слушала его. Она просто не слышала, что он говорит. Но тут ее взгляд упал на Пирл, и она почувствовала: что-то неладно. Ее толстая дочь, вместо того чтобы, как обычно, валяться на диване, сидела, широко открыв изумленные глаза.

— Ма, — завизжала она, — ты слышала? Он говорит, что Филлис и Чарли Козенс поженятся!

Судя по звукам, кто-то поблизости начал задыхаться. С удивлением миссис Кармоди обнаружила, что хрипит она сама. Одним движением она оказалась возле Уэйнрайта и с поджатыми губами и холодными, как сталь, глазами — само воплощение ярости — нависла над ним. От возмущения дар речи покинул ее. Все заслонила собой катастрофа, которую так небрежно предсказал мистер Уэйнрайт.

Поженятся! А она-то думала, что Билл и Филлис… Как же так? Ведь еще вчера Билл говорил ей…

Поженятся! Филлис и сын соседского фермера. Вот и настанет конец всему, чего она достигла за последние несколько лет. За эти годы она скопила почти тысячу долларов, но на сколько хватит этих денег, если их источник иссякнет? Страх и ярость наполнили ее до краев. Больше сдерживаться она не могла.

— Ах ты, старый дурак! — вопила миссис Кармоди. — Так значит, все эти годы, пока я за тобой ухаживала, ты вынашивал коварные планы, как бы навредить мне и моим детям! Знаю я все эти грязные уловки! Ты думаешь, что очень умный, раз решил воспользоваться своими способностями…

Старик в ужасе вжался в кресло, и при виде этого миссис Кармоди поняла, чем ей может грозить такая вспышка. Особенно после стольких лет подчеркнутой любезности. Будто сквозь туман она услышала, как старик прошептал:

— Я ничего не понимаю. Миссис Кармоди, что случилось?

— Ты сказал это? — спросила она. Даже ради спасения своей души она не могла бы удержаться от этого вопроса.

— Что я сказал?

— Ну, о Филлис и Чарли Козенсе…

— Ах, о них, — Казалось, Уэйнрайт уже забыл, что она стоит перед ним, и добрая отеческая улыбка тронула его губы. — Кажется, они поженились только вчера…

Он поднял глаза на мрачное лицо нависшей над ним женщины и снова испуганно съежился в кресле.

Неимоверным усилием воли миссис Кармоди взяла себя в руки.

— Я больше не хочу слышать об этом, — с угрозой в голосе произнесла она. — Никогда. Ты меня понял? Ни единого слова!

— Конечно, конечно, миссис Кармоди, — изумленно пролепетал старик, — ни слова, если вам так угодно. И все же моя внучка…

— А ты, — рявкнула миссис Кармоди, обращаясь к Пирл, — если ты расскажешь Филлис о том, что сейчас произошло, то я… просто не знаю, что с тобой сделаю!

— Ну конечно, мама, — пробормотала Пирл, — можешь на меня положиться.

Дрожа от бешенства и страха, женщина вернулась к своему пылесосу. Она снова взялась за работу, но руки у нее тряслись. Когда-то, несколько лет тому назад, у нее был, пусть и несколько туманный, план, что делать в такой ситуации: Филлис хочет выйти замуж за кого-то другого, а не за Билла. План, надо сказать, довольно гнусный, и тогда она надеялась, что он не понадобится. Но она его не забыла. Гримаса отвращения исказила ее лицо, когда она вытащила всю эту мерзость из темных глубин сознания, где прятала ее все это время.

В зеркале над раковиной она заметила отражение своего искаженного злобой лица. Зрелище не из приятных. Надо заставить себя успокоиться. Но страх оставался. Дикий, животный страх женщины, которой уже сорок пять и которая совсем одна в равнодушном мире, без работы и, соответственно, без заработка, без… без всего. Конечно, будет пособие по бедности, но, пока у нее остаются деньги, его не получить. Будет пенсия по старости… разумеется, но только через двадцать пять лет.

Она глубоко вздохнула. Все эти пенсии и пособия бессмысленны. Они — синоним поражения. А значит, оставался только ее отчаянный план, для успеха которого требовалась помощь Билла. И не только вынужденная помощь, а активное, заинтересованное участие…

Она пристально рассматривала сына, когда тот вернулся с поля к обеду. За последний год в нем появилось какое-то непонятное ей спокойствие. Словно, достигнув двадцати, он внезапно стал взрослым. Он и выглядеть стал мужчиной, а не юношей: среднего роста, крепко сложенный, со следами тайной страсти на лице.

Тайная страсть — это хорошо. Он, несомненно, унаследовал ее неутолимое честолюбие. Как раз перед тем, как они покинули город, его поймали на воровстве. На первый раз отпустили. Тогда она не ругала его, так как прекрасно понимала сына и его испепеляющую ненависть к миру, который жестоко лишил их возможности сорить деньгами.

Но с этим, конечно, покончено. Эти три года он без жалоб и понуканий трудился на ферме наравне с наемными рабочими. И однако, чтобы заполучить Филлис, то старое отношение к жизни ему очень и очень пригодится. Он вспомнит прошлое и с его помощью завоюет всем им место под солнцем.

Она отметила, что Билл украдкой посматривает на сидящую с ними за столом Филлис. Уже больше года женщина замечала эти взгляды, которые Билл бросал на девушку. Более того, когда-то миссис Кармоди сама просила его об этом. Молодой человек должен бороться за девушку, которую любит! Просто обязан! Всеми доступными средствами! Вопрос только в том, как ей, матери, объяснить своему сыну тот план, который она придумала. Вот взять и прямо так рассказать?..

После обеда, пока Филлис и Пирл мыли посуду, она тихонько прошла в комнату Билла. И все получилось куда проще, чем она рассчитывала. Выслушав ее, он долго лежал совершенно неподвижно, с каким-то странно умиротворенным выражением лица.

— Значит, идея в том, — наконец произнес он, — что сегодня вечером вы с Пирл поедете в кино. Старик, конечно, будет спать, как бревно. И тогда я, после того как Филлис тоже пойдет спать, проникну в ее комнату, и… потом ей придется выйти за меня замуж.

Он сказал это так бездушно, что женщина отшатнулась, словно увидев в зеркале свое отражение: бесконечно злую, все крушащую на своем пути тварь, в которую она превратилась.

— И если я сделаю все это, — между тем продолжал Билл, — то мы сможем и дальше оставаться на ферме. Я правильно тебя понял?

Она смогла только кивнуть. Голос ее не слушался. И сразу же, словно боясь, что Билл передумает, она поспешно вышла из комнаты.

Постепенно тяжесть, оставшаяся от этого разговора, прошла. Но когда около трех часов она зачем-то вышла на веранду, то сразу же натолкнулась на сидящего там Уэйнрайта. Заметив ее, старик поднял глаза.

— Какой ужас, — сказал он, — ваша сестра повесилась. Мне рассказали об этом в гостинице. Взяла и повесилась. Страшное дело, страшное. Вы совершенно правы, что не поддерживаете с ней никаких отношений.

И, словно забыв о ее существовании, он уставился в пространство.

То, что он сказал, сначала показалось ей невероятным, а потом и просто невозможным. В этот момент женщина поняла все: и слова старика, и слабую улыбку, снова играющую на его губах.

«Значит, вот что он задумал», — холодно подумала она. Этот старый мерзавец хотел устроить так, чтобы Филлис не вышла за Билла. Пользуясь своей репутацией предсказателя, он коварно рассказал ей, что Филлис и Чарли Козенс…

Все понятно! А теперь он пытается ее напугать. Повеситься, надо же! Она улыбнулась. Хитро придумано, ничего не скажешь! Но она хитрее.

От кино у нее осталось только странное впечатление нескончаемой болтовни и ярких красок. Слишком много бессмысленных разговоров, слишком много света. Глаза у нее болели, и когда наконец они вышли на улицу, мягкий вечерний полумрак показался настоящим бальзамом.

— Пойдем поедим бананового мороженого.

Кажется, это предложила она. А возможно, она только согласилась, но, как бы там ни было, вскоре они с дочерью уже сидели за маленьким столиком и с удовольствием ели мороженое. Но думать она могла только об одном: если они с Биллом провернут это дельце, то весь мир будет у них в кармане. Ничто никогда не сможет повредить ей больше, чем ошибка или неудача сегодня.

— Ма, послушай, ма, я хочу спать. Уже половина двенадцатого.

Голос дочери вывел женщину из задумчивости. Она посмотрела на часы: и правда, половина двенадцатого.

— Боже мой! — воскликнула она с притворным изумлением. — Вот не думала, что уже так поздно!

Светила луна, и лошади тоже не терпелось вернуться домой. Когда они подъезжали к ферме, женщина обратила внимание, что во всем доме не горит ни одно окно. Темной и безжизненной глыбой стоял он посреди серебрящихся в лунном свете полей.

Оставив Пирл распрягать лошадь, она прошла внутрь, дрожа от нетерпения. Одна из ламп в кухне все-таки горела, хоть и еле-еле. Женщина включила лампу поярче и, прихватив ее с собой, начала подниматься на второй этаж, где находились спальни. Она постоянно спотыкалась: проку от лампы, похоже, не было никакого.

Она поднялась наверх, подошла к комнате Билла. Тихонечко постучала в дверь. Нет ответа.

Она заглянула внутрь. Тусклый желтый свет лампы выхватил из темноты пустую кровать, и женщина застыла, не зная, что ей делать дальше. Только шум шагов поднимающейся по лестнице Пирл заставил ее выскочить из комнаты. Не обращая на мать внимания, Пирл, зевая, прошла мимо и скрылась в своей спальне.

Зазвонил телефон, и толстяк прервал свой рассказ. Извиняясь, он вытащил из кресла свое расплывшееся тело.

— Я сейчас вернусь, — пообещал он.

— Только один вопрос, — быстро сказал Кент. — Что с предсказанием Уэйнрайта о «повесившейся сестре»? Я думал, что миссис Кармоди жива и здорова, хоть и находится в сумасшедшем доме.

— Это так. — Огромная туша хозяина гостиницы заполнила собой дверь, — Она действительно жива. Мы думаем, что Уэйнрайт и правда пытался ее напугать.

Прошло несколько минут. Кент достал блокнот и на чистой странице написал:

Он немного подумал и дополнил список еще одной строкой:

Несколько минут он задумчиво смотрел на то, что у него получилось. Потом рассмеялся и в этот миг услышал характерный стук бильярдных шаров. Он встал, подошел к двери, ведущей в гостиницу, и осторожно заглянул внутрь.

Увидев, что толстый Дженкинс играет в бильярд с каким-то коренастым мужчиной, Кент криво усмехнулся, пожал плечами и, повернувшись, вышел на улицу.

Видимо, ему не суждено узнать эту историю вот так сразу, целиком. Видимо, ему будут рассказывать ее по частям: кусочек тут, другой — там. Очевидно, ему также придется написать мисс Кинкад и попросить ее прислать какие-нибудь книги о призраках, привидениях, провидцах и вообще все, что может помочь ему разгадать тайну мистера Уэйнрайта.

В течение последующих недель мисс Кинкад прислала несколько книг о духах, сборники подлинных историй о привидениях, четыре тома о парапсихологических явлениях, историю магии, трактаты по астрологии и родственным дисциплинам, собрание сочинений Чарльза Форта и наконец три новеньких томика Д. В. Дунна о природе времени.

Утром следующего дня Кент уселся на веранде и в один присест проглотил все три тома. С каждой страницей он все больше приходил в волнение. Прочитав все от корки до корки, он пришел к выводу, что находится на пороге удивительного, невероятного открытия. Однако оставались еще вопросы, которые следовало прояснить.

Час спустя он уже лежал в небольшой, поросшей лесом лощине, из которой хорошо просматривалась ферма. Если призрак и сегодня выйдет на утреннюю прогулку, то он вот-вот должен появиться…

В полдень Кент вернулся в гостиницу. Одна мысль, словно навязчивая муха, непрерывно кружилась у него в голове: сегодня старик отправился в какое-то другое место… какое-то другое место… другое место. Его воображение словно наталкивалось на глухую стену, когда он пытался представить себе это «другое место».

На следующее утро в восемь часов он снова спрятался в лощине. И снова ждал. И вновь старик не появился.

На третий день ему повезло. Черные грозовые облака затянули все небо, и он собрался было уходить, когда из-за дома появилась высокая тощая фигура мистера Уэйнрайта. Старик прошел сквозь ворота и направился в поля. Делая вид, что тоже вышел погулять, Кент двинулся ему навстречу.

— Доброе утро, мистер Уэйнрайт, — поздоровался он.

Ничего не отвечая, старик внимательно посмотрел на него. Потом подошел поближе.

— Молодой человек, — вежливо спросил он Кента, — а мы с вами знакомы?

На мгновение Кент впал в замешательство, но потом…

«И тут все сходится. Все сходится. Должен же существовать момент времени, когда он со мной познакомился».

Вслух он объяснил, что он сын Ангуса Кента и приехал сюда отдохнуть.

— Я с удовольствием навещу вас в гостинице, — сказал старик, когда Кент закончил свои объяснения, — и мы поговорим о вашем отце. Рад был с вами познакомиться.

И с этими словами Уэйнрайт пошел дальше. Стоило ему скрыться из виду, как Кент кинулся к воротам. Он пробрался во двор, как раз когда упали первые капли дождя. На мгновение он застыл в нерешительности. Надо было во что бы то ни стало успеть проникнуть в дом до того, как старик вернется. А это могло случиться с минуты на минуту из-за так некстати начавшегося дождя. Оглядываясь по сторонам и каждую секунду ожидая увидеть длинную тощую фигуру мистера Уэйнрайта, Кент заторопился к дому.

Отсутствие надлежащего ухода за долгие годы наложило отпечаток на темные деревянные стены. Дождь уже лил как из ведра. И хотя отчасти Кент был защищен от разбушевавшейся стихии, он все равно чувствовал себя неуютно. Ливень не утихал.

Выглянув за угол, Кент заметил открытую веранду и сломя голову кинулся к ней. Уже спокойнее — теперь на него ничего не лилось — он обследовал заколоченную дверь и окна. Забито на совесть. Досадно; впрочем, ничего другого он и не ожидал. Да, попасть внутрь будет нелегко.

Дождь несколько поутих. Выбежав с веранды на улицу, Кент заметил балкон второго этажа. Залезть оказалось нелегко, но дело того стоило. Широкая доска, которой было заколочено одно из выходящих на балкон окон, шаталась. Всего один рывок — и она уже у него в руках. Теперь все просто. Углом доски Кент нанес удар, и с тихим, каким-то удивительно пустым звоном стекло разлетелось на мелкие кусочки.

И вот он внутри, в темной пыльной комнате. Дверь из нее вела в длинный коридор. Комнаты — когда-то здесь были спальни — оказались пусты: даже мебели нет. И внизу то же самое. Голые, заброшенные помещения. Бетонная, черная, как ночь, дыра подвала. Ощупью, освещая путь спичками, Кент добрался до окон. Как он и ожидал, между досками оказались щели. Выбрав место поудобнее, так чтобы хорошо видеть ворота, Кент приготовился к ожиданию.

Но долго ждать ему не пришлось. Прямо сквозь закрытые ворота к дому прошествовал мистер Уэйнрайт. Кент кинулся к выбранной им ранее щели в досках, закрывающих окно на веранду. Если Уэйнрайт собирается войти в дом, то Кент его увидит. Однако прошло пять минут, потом еще пять, а старик так и не появился.

Качая головой, Кент медленно поднялся на второй этаж и через разбитое двадцать минут назад окно вылез на балкон. Приладить доску на место оказалось совсем не трудно, слезть вниз несколько сложнее. Но Кент не зря старался. Вот он, неоспоримый факт: где-то на заднем дворе призрак исчезает. Теперь вопрос в том, как помешать этому исчезновению. Как можно поймать призрак, обладающий способностями мистера Уэйнрайта?

Около полудня следующего дня Кент лежал в поле к югу от фермы. Несколько часов назад он видел, как Уэйнрайт вышел на ежедневную прогулку. Спрятавшегося в кустах Кента он, к счастью, не заметил. И вот теперь с помощью предусмотрительно захваченного полевого бинокля Кент следил за возвращавшимся домой стариком.

Делая вид, что погружен в свои мысли и ничего вокруг не замечает, Кент вышел из своего укрытия. Он как раз обдумывал, как бы ему исхитриться завязать разговор, когда его неожиданно окликнули:

— Эй, мистер Кент! Доброе утро! Что, тоже вышли прогуляться?

Кент повернулся и, дождавшись, когда мистер Уэйнрайт подойдет совсем близко, сказал:

— Я как раз собирался зайти к миссис Кармоди попросить стакан воды. Так пить хочется, прямо мочи нет. Если вы не возражаете, я вас провожу.

— Ну конечно, сэр, — ответил старик, — ну конечно.

И они пошли вместе. Что теперь будет? Что произойдет, когда они подойдут к воротам? В какой момент Уэйнрайт исчезнет? Лучше начать готовиться к этому заблаговременно.

— Отсюда, — начал Кент, — ферма выглядит какой-то удивительно заброшенной, не правда ли, мистер Уэйнрайт?

К его удивлению, старик так и подпрыгнул, услышав это безобидное замечание.

— Вы тоже это заметили, мистер Кент? — спросил он с несчастным видом, — А я-то думал, что мне только кажется! Я так страдал от этого! Но знаете, я обнаружил, что эта иллюзия исчезает, как только входишь в ворота фермы.

Так… Значит, все происходит в тот момент, когда Уэйнрайт проходит ворота… С усилием Кент заставил себя вернуться с заоблачных высот на землю.

— Я рад, что и у вас складывается такое же впечатление, — продолжал между тем Уэйнрайт. — А то я уже начал подумывать, что у меня что-то неладно со зрением.

Мгновение поколебавшись, Кент вынул из футляра полевой бинокль, протянул его Уэйнрайту и небрежно предложил:

— Попробуйте посмотреть в бинокль. Возможно, это рассеет иллюзию.

Сказав это, он ощутил острую жалость к старику, которого ставил в такое совершенно немыслимое, невероятное положение.

Но жалость тут же сменилась болезненным, нездоровым, жгучим любопытством. Прищурив глаза, он следил за тем, как костлявые руки поднесли бинокль к старческим, окруженным сетью морщин глазам, как медленно подкрутили фокус…

Старик охнул, и Кент поймал на лету бинокль, который Уэйнрайт, как того и следовало ожидать, выронил.

— Но как же так?.. — бормотал старик, — Это просто невозможно. Окна заколочены. Неужели миссис Кармоди сумела так быстро собраться и уехать?

— Что-нибудь не так, сэр? — спросил Кент, чувствуя себя последним мерзавцем. Однако теперь пути назад не было.

— По-моему, я схожу с ума, — покачал головой старик. — Мои глаза… Моя голова… они, конечно, не те, что раньше…

— Давайте подойдем поближе, — предложил Кент, — я все-таки выпью воды, и мы посмотрим, в чем, собственно, дело.

Ему казалось крайне важным, чтобы старик не забыл, что он не один.

— Ну конечно, мистер Кент, — сказал Уэйнрайт с достоинством, — ну конечно, вы получите свой стакан воды.

Кент шел рядом с этим высоким, осанистым стариком, чувствуя себя преступником. Еще бы, ведь теперь и он внес свою лепту в трагедию этого человека.

Они подошли к запертым воротам фермы, и с торжеством победителя, от которого, правда, больше всего хотелось плакать, Кент увидел, как Уэйнрайт безуспешно пытается справиться с замком.

«Невероятно, впервые с тех пор, как все это началось, — мелькнула у него мысль, — старик не сумел пройти сквозь ворота».

— Ничего не понимаю, — растерянно произнес Уэйнрайт, — Ворота почему-то заперты. Но я же только сегодня утром…

Тем временем Кент размотал проволоку, удерживающую большие ворота.

— Давайте пройдем здесь, — мягко предложил он.

На старика жалко было смотреть, такой у него стал обескураженный вид. Вот он остановился и, словно не веря глазам, уставился на сорняки, которыми порос двор, потом удивленно потрогал потемневшие от времени доски, крест-накрест закрывавшие окна. Плечи его поникли, словно на них разом обрушился весь груз прожитых лет, на лице проступило выражение загнанности. Теперь он действительно выглядел старым.

По выгоревшим ступенькам он устало, с явным трудом поднялся на веранду. И в этот страшный момент Кент наконец осознал, что происходит. Старик уже шагнул к наглухо заколоченной двери, когда Кент завопил:

— Подождите! Подождите!

Но он опоздал. Там, где только что стоял мистер Уэйнрайт, теперь была… да просто ничего не было.

И только ветер погребальным оркестром завывал в водосточных трубах. Кент стоял на пустой, давным-давно заброшенной веранде. Стоял один-одинешенек. Наедине с печальной картинкой, которая так внезапно расставила все по местам. В мысленном калейдоскопе теперь он действительно понимал абсолютно все. Но не чувствовал от этого ни радости, ни удовлетворения. Он ощущал только страх, — страх, что может опоздать.

Кент бежал по дороге, дыша, словно загнанная лошадь. Бежал и думал о том, как хорошо, что последний месяц так много времени уделял прогулкам. Только благодаря им удастся одолеть те полторы мили, что отделяют ферму от гостиницы. На последнем издыхании, ощущая горечь во рту, он вскарабкался по ступенькам. Перед глазами все плыло. Внутри кто-то, кажется Том, сидел за конторкой.

— Я дам пять долларов, — прохрипел Кент, — если вы упакуете мои вещи и доставите меня в Кемпстер к двенадцатичасовому поезду. И расскажите, как добраться до психиатрической лечебницы в Пиртоне. Ради всего святого, быстрее!

Человек за конторкой вылупился на него, как на привидение.

— Мистер Кент, я велел горничной собрать ваши веши сразу же после завтрака. Вы разве не помните, что сегодня семнадцатое августа?

Кент в ужасе смотрел на него. И это пророчество сбылось. Но как же тогда другое?

По дороге к Кемпстеру он смутно, словно сквозь туман, слышал слова шофера о том, что Пиртон, мол, большой город и что Кент, дескать, легко сможет взять такси на станции…

Из такси лечебница выглядела как несколько белых домиков посреди зеленых лужаек, окруженных высоким железным забором. Кента повели по бесконечным тихим коридорам, и он все время норовил обогнать сопровождавшую его сестру. Ну как она не понимает, что речь идет о жизни и смерти!

Врач встретил его в маленькой, светлой и очень приветливой комнатке. Он вежливо встал, приветствуя Кента, но тот, дождавшись только, чтобы сестра закрыла за собой дверь, выпалил:

— Сэр, у вас содержится женщина по фамилии Кармоди, — И, дав врачу немного подумать, но пару секунд, не больше, торопливо продолжал: — Даже если вы и не помните ее, поверьте мне, это так.

Лицо врача прояснилось.

— Я помню эту больную.

— Послушайте, — с отчаянием в голосе сказал Кент. — Я только что узнал, как все произошло. Вот что вы должны сделать: немедленно отведите меня к ней, и я заверю ее, нет, вы заверите ее, что она не виновата и что ее скоро отпустят. Вы меня понимаете?

— Мне кажется, — осторожно ответил врач, — что вам лучше рассказать все с самого начала.

— Ради бога, сэр, поверьте мне, — Кент отчаянно пытался пробиться сквозь стену непонимания, — нельзя терять ни секунды. Я не знаю точно, как это произойдет, но предсказание, что она повесится, может сбыться, если…

— Минуточку, мистер Кент! Я был бы вам крайне признателен…

— Ну как вы не понимаете! — вопил Кент. — Вам надо действовать, иначе предсказание сбудется. Я же вам говорю: мне известны факты, которые позволят освободить эту женщину. И, следовательно, сейчас все решится!

Он замолчал, заметив, что врач как-то странно на него смотрит.

— Знаете, мистер Кент, — сказал тот, — прежде всего вам надо успокоиться. Я уверен, что все будет в порядке.

Неужели все нормальные, уравновешенные, спокойные люди так же невозможны, как этот доктор?

«Надо быть поосторожнее, — неуверенно подумал Кент, — а не то они запрут меня здесь вместе со всякими там лунатиками».

Он начал рассказывать все, что слышал, что видел, что делал. Врач то и дело прерывал его вопросами, и постепенно до Кента дошло, что ему и в самом деле придется рассказать все с самого начала: слишком многого врач не знает.

Он остановился, немного посидел молча, собираясь с мыслями, потряс головой, а потом тихо и спокойно стал объяснять, что, как и почему.

Тянулись минуты, а Кент все говорил и говорил. Он прислушивался к собственному голосу. Каждый раз, начиная говорить быстрее, он заставлял себя успокоиться. Наконец он дошел до книг Дунна и замялся в нерешительности.

«Боже мой, — подумал он, — неужели мне придется объяснять ему разработанную Дунном теорию времени как состояния мыслящей материи?! Все остальное не так уж и важно, но без этого…»

— Мистер Кент. — Слова доктора вывели его из задумчивости. — Я читал некоторые работы Дунна. Боюсь, правда, что не могу принять его положения о многомерном характере времени…

— Послушайте, — прервал его Кент. — Представьте себе впавшего в детство старика. Он живет в странном, непонятном мире. Удивительные, часто не связанные между собой мысли, переживания, идеи — все это для него в порядке вещей. Память — особенно память — невыразимо запутана и туманна. И в этом запутанном, неестественном окружении как-то, когда-то сработала одна из переменных теории Дунна. Старик, чье чувство времени оказалось полностью разрушенным инфантилизмом; старик, который ходит в будущее так же запросто, как мы с вами ходим в соседнюю комнату…

— Что?!

Вскочив на ноги, врач в волнении заходил взад-вперед по кабинету.

— Мистер Кент, — произнес он наконец, — эта идея совершенно не вписывается ни в какие рамки. Но как бы там ни было, я пока не вижу, как это все связано с миссис Кармоди.

— А вы помните, как произошло убийство?

— Смутно. Кажется, семейная ссора?

— Я вам сейчас расскажу. Когда миссис Кармоди проснулась, то была уверена, что победила. Она думала, будто сделала для себя и своих детей все, что могла. И тут увидела на тумбочке записку. Она была от Билла и явно пролежала там всю ночь. Билл писал, что не может и не хочет осуществлять придуманный ею план, что ему не нравится на ферме и что он немедленно отправляется в город. Он и правда ушел в Кемпстер и к тому времени, когда его мать вышла из кино, уже ехал в поезде. Кроме того, он написал, что несколько дней тому назад мистер Уэйнрайт очень удивился, увидев его во дворе. Старик думал, что Билл уже уехал в город…

Мысль о Уэйнрайте не давала женщине покоя. Этот проклятый старик, во все сующий свой нос! Он предсказал, что Билл уедет, — и в критический момент Билл действительно уехал. А с ним испарились и все ее надежды. Филлис выйдет за Чарли Козенса, и что тогда? Что станет с бедной, никому не нужной сорокапятилетней женщиной?

«Старик, — думала она, спускаясь по лестнице, — это он все придумал. Проклятый старикашка! Сначала сказал Биллу про город, потом Филлис — за кого ей выйти замуж, а затем попытался испугать меня разговорами о повешенных. Повешенные?»

Она замерла, словно налетев на стену. В глазах у нее помутилось. Если все остальные пророчества сбылись, то почему бы и этому не сбыться? Но если ты никого не убил, то они не могут тебя повесить! Кого она может убить? Уэйнрайта? Нет, такой глупости она не сделает!

Она не помнила, как прошел завтрак. Словно сквозь туман женщина услышала заданный собственным голосом вопрос:

— А где же мистер Уэйнрайт?

— Он вышел на прогулку. Мама, ты нездорова?

Нездорова? И кому только в голову придет задать такой дурацкий вопрос? Нездоров будет этот проклятый старик — после того, как она с ним побеседует.

У нее остались какие-то смутные воспоминания о том, как она мыла тарелки; а потом — странный черный провал… живая, жестокая ночь, окутавшая ее сознание… уехал… Билл… надежда… проклятый старик…

Она стояла у двери на веранду, в сотый уже, наверное, раз выглядывая во двор, в надежде увидеть возвращающегося с прогулки Уэйнрайта. В этот миг все и произошло.

Вот дверь, вот веранда. А через секунду, в двух шагах от нее, прямо из воздуха, материализовался старик. Он открыл дверь, зашатался и рухнул к ее ногам, корчась в агонии, а она что-то кричала ему…

— Она так все и рассказала полиции, — сказал Кент, — что старик просто взял и умер. Но врач, обследовавший труп, пришел к выводу, что мистер Уэйнрайт задохнулся. Кроме того, в истерике она рассказала о себе абсолютно все, и в итоге ей никто не поверил.

— Известно, — продолжал Кент после короткой паузы, — что очень старые люди могут задохнуться, если, например, у них слюна попадает не в то горло или из-за паралича дыхательных путей во время шока…

— Шока?! — воскликнул врач. — Вы что?.. — Похоже, он просто не мог найти слов. — Вы что, серьезно думаете, что ваш разговор с мистером Уэйнрайтом сегодня утром вызвал его внезапное появление перед миссис Кармоди… уж не знаю сколько лет тому назад? Вы хотите мне сказать, что это в результате шока…

— Я пытаюсь вам сказать, — прервал его Кент, — что у нас остались буквально минуты, чтобы предотвратить самоубийство. Если мы успеем ей все объяснить, то у нее исчезнет причина лишать себя жизни. Ради бога, идемте скорее!

— Но как же предсказание? — спросил врач, вставая. — Если у этого старика и вправду были такие способности, то как же мы можем изменить предначертанное?

— Послушайте, — вспылил Кент. — Я сегодня уже повлиял на прошлое из будущего. Могу же я изменить будущее из… Да пойдемте же!

Он не мог оторвать глаз от этой женщины. Она сидела в своей маленькой светлой комнатке и улыбалась с того самого момента, как они вошли. Теперь, правда, несколько неуверенно. А врач все говорил и говорил.

— Это значит, — наконец спросила она, — что меня освободят? Что вы напишете моим детям и они приедут и заберут меня отсюда?

— Совершенно верно! — искренне заверил ее Кент. Что-то здесь было не так, но что? — Насколько я знаю, ваш сын, Билл, работает на заводе. Он женился. Ваша дочь — стенографистка на том же предприятии.

— Да, это так, — кивнула она.

Потом, когда они вернулись в кабинет, сестра принесла голодному Кенту разогретую кашу, которую здесь подавали на завтрак.

— Никак не могу понять, — хмурился Кент. — Казалось бы, теперь все должно быть хорошо. Ее дети работают. Эта девушка. Филлис, вышла за Чарли Козенса, и они живут на его ферме. Что касается самой миссис Кармоди, то у меня не сложилось впечатления, что она собирается повеситься, — это-то и сбивает меня с толку. Она пребывала в хорошем настроении. Улыбалась. Ее комната любовно украшена множеством всяческих искусно вышитых вещиц.

— Действительно, — согласился врач, — ее история болезни свидетельствует, что у нас никогда не было с ней никаких трудностей. За примерное поведение она получила привилегию заниматься вышивкой… Что случилось?!

«Интересно, — подумал Кент, — я выгляжу столь же сумасшедшим, как та мысль, которая только что пришла мне в голову?»

— Доктор, — с трудом выговорил он, — есть еще психологический аспект, о котором я совершенно забыл… Скорее! — Он вскочил. — Надо вернуться к ней и сказать, что она может здесь остаться!

Они услышали, как где-то неподалеку захлопали двери, кто-то пробежал по коридору. В кабинет ворвался санитар.

— Доктор! — выпалил он. — Женщина повесилась! Миссис Кармоди. Она разрезала на куски свое платье и…

Когда они пришли, ее уже вынули из петли. Смерть сделала миссис Кармоди умиротворенной и безмятежной, на губах ее застыла слабая улыбка.

— Здесь некого винить, — прошептал Кенту врач. — Как могут здоровые, нормальные люди понять, что самым страстным желанием ее жизни всегда была безопасность и уверенность в завтрашнем дне. И что именно здесь, в доме для умалишенных, она получила то, что так долго искала.

Но Кент его не слышал. Его била дрожь; и комната, и заполнившие ее люди казались невероятно, необыкновенно далекими. Перед его мысленным взором стоял дом Уэйнрайтов — пустой, с заколоченными окнами… И однако еще много-много лет из него будет выходить высокий, худой, подтянутый старик. Выходить и гулять по окрестностям, пока и его душу не призовет к себе смерть, которая давным-давно взяла в свои объятия его тело.

Тогда и наступит время, когда призрак мистера Уэйнрайта перестанет бродить по земле.

Репликаторы

Стив Мэтлин ехал на своем грузовике к озеру, когда на дороге появилось странное огромное существо, в которое Стив, бывший солдат, немедля выстрелил и, как оказалось, уложил наповал.

Так началось противостояние Земли в лице ее представителя Стива Мэтлина и инопланетян…

Поиски

Дрейк чувствовал под собой жесткую больничную койку, и поначалу ему казалось, что именно это его и мучает. Однако, улегшись поудобнее, он понял, что причина не в физических ощущениях. Это «что-то» было в его разуме — ощущение пустоты в голове с тех пор, как ему сообщили дату.

После долгого — как ему казалось — времени дверь открылась, и на пороге появились двое мужчин и медсестра. Один из пришедших сказал:

— Ну, и как вы себя чувствуете, Дрейк? Это кошмар — найти вас в таком состоянии!

Мужчина был полный — типичный «порядочный человек». Дрейк обменялся с ним крепким рукопожатием. Некоторое время он лежал неподвижно, после чего позволил себе неловкий, но необходимый вопрос.

— Простите, — холодно сказал он, — мы знакомы?

— Меня зовут Брайсон, — ответил мужчина. — Я руковожу сбытом в «Квик-Рит компани». Мы производим вечные перья, карандаши, чернила, писчую бумагу и другие подобные товары, которыми торгуют даже в продовольственных магазинах. Две недели назад я принял вас в качестве коммивояжера и отправил в дорогу. Потом я узнал, что вас нашли без сознания во рву, а больница сообщила, что вы находитесь здесь. У вас были при себе бумаги, — закончил он, — из которых следовало, что вы работаете у нас.

Дрейк кивнул, чувствуя, однако, разочарование. Ему казалось, что вполне достаточно, если кто-то заполнит пробел в его памяти. Но этого было слишком мало. Наконец он произнес:

— Я помню только, что решил попытаться получить работу в вашей фирме. Военная комиссия забраковала меня по какой-то непонятной причине. Вероятно, тогда что-то и произошло с моей памятью…

Он замолчал. Глаза его широко раскрылись при одной мысли об этом.

— Видимо, у меня была временная потеря памяти, — медленно сказал он, испытывая неприятное чувство.

Заметив, что дежурный врач, вошедший вместе с Брайсоном, внимательно разглядывает его, Дрейк ухитрился бледно улыбнуться.

— Наверное, уже все в порядке, доктор. Мне только интересно, что я делал последние две недели. Я валяюсь здесь и напрягаю мозг. Что-то там лежит на дне, но я никак не могу вспомнить.

Врач улыбнулся из-под своих очков.

— Меня радует, что вы так отважно переносите это. Волноваться не стоит. Могу вас заверить, что, по нашему опыту, жертвы амнезии обычно вели перед случившимся размеренный, разумный образ жизни. Одной из характерных черт является то, что они меняют работу. Вы не сделали даже этого.

Он умолк, а словоохотливый Брайсон радушно сказал:

— Могу напомнить вам первую неделю. Принимая вас на работу, я узнал, что в детстве вы жили в одной деревне у железнодорожной линии Уорвик — Кисслинг. Разумеется, я и назначил вам эту трассу. Мы получили от вас заказы из пяти городов по этой дороге, но Кисслинга вы не достигли. Вдруг это вам поможет… — Брайсон пожал плечами. — Ну хорошо, это неважно. Как только встанете на ноги, загляните ко мне. Вы порядочный человек, а такие сегодня встречаются редко.

— Если можно, я бы хотел работать на той же трассе, — сказал Дрейк.

Брайсон кивнул:

— Какие могут быть разговоры. Осталось только закончить недоделанное, а потом двинуться дальше вдоль главной магистрали. Разумеется, это ваша трасса. Видимо, вы хотите узнать, что случилось?

— В том-то и дело, — согласился Дрейк, — Я хочу вернуть потерянную память, — он заставил себя улыбнуться. — А сейчас… сейчас спасибо, что вы пришли.

— Не за что. До свидания.

Брайсон пожал ему руку, и Дрейк проводил его взглядом до дверей.

Два дня спустя Дрейк сошел с трансконтинентального экспресса на станции Уорвик и остановился, щурясь под лучами раннего утреннего солнца. Он уже испытал первое разочарование: до сих пор ему казалось, что вид города на фоне линии холмов пробудит в нем воспоминания.

Он вспомнил лишь свое детство, когда вместе с родителями проезжал через Уорвик во время многочисленных путешествий. Сейчас здесь стояли новые дома, а также новый вокзал, которого не было двадцать лет назад. В его памяти не оживали даже самые туманные воспоминания того, что происходило с ним шестнадцать лет назад.

Дрейк покачал головой.

«Но ведь кто-то меня здесь знает, — подумал он. — Кто-то должен был меня видеть. Я разговаривал с хозяевами магазинов, пассажирами поездов, железнодорожниками, служащими отелей. Я всегда был компанейским, значит…»

— Привет, Дрейк! — услышал он веселый голос за спиной. — Как дела, старина? У тебя вид, как на похоронах.

Дрейк повернулся и увидел молодого, довольно худощавого мужчину с темными волосами и смуглой кожей, лет этак тридцати. У него была сгорбленная фигура щуплого человека, сгибающегося под тяжестью обильного багажа. Видимо, что-то в лице Дрейка поразило его, потому что он торопливо добавил:

— Ты же меня помнишь, верно? Билл Келли! — Он рассмеялся. — Ну скажи, разве я был с тобой не в ладах? Что ты сделал с той девушкой — Селани? С тех пор как мы виделись последний раз, я еще дважды был в Пифферс-Роуд и не встречал ее там. Она…

Он замолчал, и взгляд его вдруг стал вопросительным:

— Эй, парень, ты меня не помнишь?

Для Дрейка был удивительным и уж по крайней мере достойным внимания факт, что прозвучало название Пифферс-Роуд. Возможно ли, что ему пришло в голову навестить дом на ферме, где он родился? Когда возбуждение несколько улеглось, он заметил выражение лица Келли, свидетельствующее, что пора объясниться. Поэтому он быстро рассказал все, а закончил словами:

— Так что, как видишь, у меня нелады с памятью. Может, ты, если не против, расскажешь, что происходило, пока я был с тобой? Что за девушка эта Селани?

— Ну конечно же, — ответил Келли. — Конечно, я могу… — Он вдруг замолчал, хмуря брови. — А ты, случайно, меня не дуришь? Ну ладно, ладно, верю. У нас полчаса до прихода пригородного до Кисслинга. Амнезия, говоришь? Слышал я о таком, но… Э, не думаешь ли ты, что тот старик мог иметь что-то общее с… — Он стукнул правым кулаком в левую ладонь. — Держу пари, так оно и есть.

— Какой старик?! — воскликнул Дрейк, после чего взял себя в руки и добавил уже спокойнее: — Что это за история?

Поезд притормозил. Сквозь потеки на оконном стекле Дрейк видел волнистую долину с группами зеленых деревьев и сверкающую, извивающуюся ленту воды. Потом показалась пара домов, несколько боковых путей и наконец начало деревянного перрона.

Высокая худая красивая девушка прошла мимо его окна, неся в руке корзинку. За его спиной заговорил севший на последней станции коммивояжер, с которым Дрейк беседовал.

— О, это Селани. Интересно, что она продает сегодня.

Дрейк откинулся на своем сиденье, убежденный, что уже увидел все стоящее внимания в Пифферс-Роуд. Странно, что он не испытывал никакого интереса. А ведь он здесь родился, в этой местности, в трех милях от шоссе.

— Селани! — Дрейк только сейчас среагировал на то, что услышал. — Странное имя. Ты сказал, она что-то продает?

— Продает! — импульсивно воскликнул Келли, потом глубоко и громко вздохнул.

Его голубые глаза сурово смотрели на Дрейка. Он хотел что-то сказать, но удержался и сел, загадочно улыбаясь. После паузы он заговорил:

— Я должен перед тобой извиниться. За время нашего разговора я так и не дал тебе слова.

Дрейк улыбнулся с вежливым пониманием.

— О, это было очень интересно.

— Я хотел сказать, — продолжал Келли, — что только сейчас до меня дошли твои слова, — что среди прочего ты продаешь вечные перья.

Дрейк пожал плечами, гадая, видно ли его смущение. Келли вынул вечное перо и протянул его со словами:

— Видишь ли ты в нем что-нибудь необычное?

Перо было длинное, тонкое, сделанное из темного материала, выглядевшего достаточно дорогим. Дрейк медленно отвернул колпачок; у него вдруг возникло подозрение, что сейчас начнется еще один бессмысленный спор о достоинствах перьев, которые он продает. Поэтому он быстро сказал:

— Честно говоря, оно гораздо более высокого класса, чем мои. Перья нашей фирмы стоят доллар за штуку.

Сказав это, он понял, что был слишком откровенен. Келли торжествующе подхватил:

— Столько же она попросила и с меня.

— Кто?

— Селани! Та девушка, что села в поезд. Через пару минут она будет продавать здесь что-нибудь новое. У нее всегда есть что-то новое. — Он выхватил перо из рук Дрейка. — Я покажу тебе, что в нем необыкновенного.

Он взял бумажный стаканчик, стоявший на окне.

— Смотри.

Держа перо над стаканчиком, он нажал на его конец. Потекли чернила. Три минуты спустя стаканчик был полон до краев. Келли открыл окно и осторожно вылил голубую жидкость на землю между вагоном и перроном.

Дрейк стряхнул с себя оцепенение.

— Боже мой! — воскликнул он, — Что же за резервуар в этом пере? Ведь…

— Подожди!

Голос Келли был спокоен, но демонстрация явно доставила ему удовольствие. Дрейк с трудом взял себя в руки. У него потемнело перед глазами, поскольку Келли продолжал нажимать на кончик пера и чернила продолжали течь.

— Ты обратил внимание на чернила? — спросил Келли.

Дрейк уже хотел сказать, что единственной их особенностью является количество, как вдруг хрипло выдавил:

— Красные чернила!

— А может, — спокойно предложил Келли, — ты предпочитаешь пурпурные или желтые? Зеленые или фиолетовые?

Из пера текла тонкая струйка чернил каждого цвета, который он называл. Каждый раз он поворачивал кончик пера, слегка нажимая на него.

— На, попробуй сам, — ликующе закончил он, исчерпав весь драматизм ситуации.

Дрейк взял у него необычный предмет, как любитель берет драгоценность. Словно издалека до него доносилась непрерывная болтовня Келли.

— Их делает ее отец, — говорил он. — Это мастер разных штучек. Если бы ты видел некоторые вещи из тех, что она продавала в прошлом месяце! Когда-нибудь он наконец поумнеет и начнет производство в большом масштабе. И тогда все фирмы, выпускающие вечные перья, — и многие другие тоже — окажутся на мели.

То же самое пришло в голову и Дрейку. Однако прежде чем он успел что-то сказать, перо вынули у него из рук и Келли наклонился через проход между сиденьями к сидящему напротив седовласому мужчине.

— Я заметил, как вы смотрели, когда я показывал это перо знакомому, — сказал Келли. — Хотите тоже взглянуть?

— Охотно, — ответил мужчина.

Он говорил тихо, но в ушах Дрейка его голос звучал громко. Едва перо оказалось в руках этого человека, как тут же сломалось пополам.

— О! — воскликнул Келли, ничего не понимая.

— Прошу прощения, — сказал мужчина. В его руке появилась долларовая банкнота. — Моя вина. Купите другое, когда появится эта девушка.

Он уселся поудобнее и углубился в чтение газеты.

Дрейк видел, как Келли кусает губы. Он смотрел то на свое сломанное перо, то на банкноту, то на седовласого мужчину, скрытого газетой. Наконец вздохнул:

— Ничего не понимаю. Оно у меня уже месяц, один раз падало на бетонный тротуар и два раза на пол из твердого дерева. А теперь сломалось, как трухлявая ветка.

Келли пожал плечами, но в голосе его звучала укоризна, когда через минуту он продолжил:

— Полагаю, нельзя надеяться, чтобы отец Селани делал первоклассные вещи при своих ограниченных возможностях… — Он вдруг замолчал. — Смотри, она уже здесь. Интересно, что у нее сегодня необычного? — На лице его появилась хитрая улыбка. — Подожди, я покажу ей сломанное перо. Я смеялся, когда покупал его, говоря, что тут должен быть какой-то фокус. Она разозлилась и гарантировала, что оно никогда не испортится и не иссякнет. Черт возьми, что она там продает? Смотри, какая вокруг нее давка.

Дрейк поднялся на цыпочки и вытянул шею, чтобы лучше видеть поверх голов людей, толпившихся вокруг девушки, показывающей что-то в самом конце вагона.

— О боже! — воскликнул трубный мужской голос. — Сколько ты берешь за эти стаканы? Как они действуют?

— Стаканы! — воскликнул Дрейк и направился к возбужденным людям.

Если зрение его не подводило, девушка пускала по кругу стакан, то и дело наполняющийся какой-то жидкостью. Люди пили из него, а он мгновенно заполнялся снова.

«Тот же принцип, что и в пере, — подумал Дрейк. — Ее отец открыл какой-то способ конденсирования жидкостей. Это настоящий гений. Если бы удалось договориться с этим человеком для моей фирмы или хотя бы для меня самого, мое будущее было бы обеспечено».

Эти размышления прервал ясный чистый голос девушки, поднявшийся над оживленными разговорами:

— Цена — один доллар за штуку. Действие основано на химической конденсации газов из воздуха. Метод этот известен только моему отцу. Кстати, взгляните, я еще не закончила, — ее голос, спокойный и сильный, звучал в тишине, воцарившейся в вагоне. — Как видите, это складной стаканчик без ручки. Повернем верхнюю часть по часовой стрелке — появляется вода. А сейчас — смотрите внимательно — я поворачиваю ее дальше. Жидкость становится зеленой — это сладкий и очень ароматный напиток. Поворачиваю дальше — и жидкость становится красной, превращаясь в кисло-сладкий напиток, отлично утоляющий жажду в жаркие дни.

Девушка пустила стакан по кругу. Пока тот ходил из рук в руки, Дрейку удалось отвлечься от него и внимательно разглядеть девушку. Она была высокой, около метра семидесяти, с темно-каштановыми волосами. Лицо ее выражало незаурядную интеллигентность, и была в нем какая-то особая гордость, что придавала ему выражение сдержанности, когда она принимала банкноты от покупателей.

Снова раздался ее голос:

— Мне очень жаль, но только по одному на человека. Они будут в свободной продаже сразу после войны. Это всего лишь подарки.

Толпа разошлась, каждый вернулся на свое место. Девушка прошла между сиденьями и остановилась возле Дрейка. Тот инстинктивно отпрянул, но, опомнившись, напористо спросил:

— Минуточку! Мой знакомый показывал мне вечное перо, которое купил у вас. Интересно…

— У меня есть еще пара штук, — серьезно кивнула она головой. — Стаканчик вам тоже нужен?

Дрейк вспомнил о Келли.

— Мой знакомый тоже хотел бы купить еще одно перо. То сломалось…

— Очень жаль, но я не могу продать ему второго, — она замолчала, глаза ее расширились. Потом она с нажимом спросила: — Вы сказали, что перо сломалось! — Она покачнулась, удивленная, потом резко выкрикнула: — Покажите мне его! Где ваш знакомый?

Взяв из рук Келли обе половины сломанного пера, она внимательно пригляделась к ним. Губы ее задрожали, руки тоже, лицо посерело и как-то съежилось.

— Скажите, — прошептала она, — как это произошло? Только точно.

— Ну… — Келли удивленно отодвинулся. — Я показал его тому господину, когда…

Он замолчал, потому что вдруг потерял слушательницу. Девушка повернулась, и это было как сигнал. Пожилой мужчина опустил газету и взглянул на нее. Она ответила ему взглядом, словно птица, загипнотизированная змеей, потом покачнулась еще раз, вторично за эти несколько минут. Корзинка едва не выпала у нее из рук, когда она бросилась бежать между лавками.

Через секунду Дрейк увидел, как она мчится по перрону. Фигура бегущей через Пифферс-Роуд девушки удалялась с каждой секундой.

— Что за черт! — воскликнул Келли и повернулся к пожилому мужчине. — Что вы ей сделали? — спросил он напористо. — Вы…

Голос его замер. Дрейк, хотевший добавить несколько неприятных слов, тоже молчал.

Голос коммивояжера, стоявшего под ярким солнцем на перроне Уорвика, стих. Прошла минута, прежде чем Дрейк заметил, что Келли завершил рассказ.

— Значит, этим все и кончилось? — спросил он. — Мы так и сидели, как пара манекенов, сбитые с панталыку каким-то стариком? И это все? Ты не знаешь, что испугало ту девушку?

По лицу Келли было видно, что он ищет подходящее слово или выражение, пытаясь описать то, что описать невозможно. Наконец он оказал:

— Понимаешь, в нем было что-то такое… как если бы все начальники отделов сбыта всего мира сошлись в одном человеке… Мы просто-напросто заткнулись.

Это сравнение убедило Дрейка. Он мрачно кивнул.

— И он не вышел? — медленно спросил он.

— Нет, вышел ты.

— Что-о-о?

Келли взглянул на него.

— Знаешь, это чертовски забавно, но именно так все и было. Ты попросил проводника, чтобы он выгрузил твой багаж в Инчни. Когда поезд уже тронулся, я видел, как ты шел через Пифферс-Роуд в том направлении, куда убежала девушка и… О, вот и пригородный до Кисслинга.

Комбинированный товарно-пассажирский поезд подошел к перрону. Позднее, когда он преодолевал гребень холмов, окружающих долину, Дрейк с интересом разглядывал окрестности, смутно вспоминая детство и почти не слушая болтовню сидевшего рядом Келли. Наконец он решил, что сделает: выйдет в Инчни, походит по городу до закрытия магазинов, а потом как-нибудь доберется до Пифферс-Роуд и проведет там весь долгий летний вечер, расспрашивая встречных. Насколько он помнил, расстояние между городом и поселком составляло около десяти километров. В крайнем случае он вернется в Инчни пешком за пару часов.

Первая часть плана оказалась очень простой. В местной гостинице ему сказали, что в шесть оттуда уходит автобус.

В двадцать минут седьмого Дрейк вышел из него и, стоя на грунтовой дороге, называвшейся, как и станция, Пифферс-Роуд, смотрел, как автобус исчезает вдали. Наконец его рокот стих, и Дрейк двинулся, тяжело переступая через рельсы. Вечер был теплым и тихим, и пиджак давил ему на плечи. Позднее может похолодать, подумал Дрейк, но сейчас он почти жалел, что надел его.

На газоне перед ближайшим домом работала на четвереньках какая-то женщина. Дрейк заколебался, но потом подошел к ограде и некоторое время смотрел на нее, вспоминая, не встречал ли ее раньше. Потом заговорил:

— Простите, миссис…

Женщина не подняла глаз и не встала с грядки, которую рыхлила. Это была костлявая особа в узорчатом платье. Наверняка она видела, как он подходил, раз теперь так упорно молчала.

— Не могли бы вы сказать, — не сдавался Дрейк, — где живет мужчина средних лет с дочерью? Девушку зовут Селани, она продает вечные перья, стаканы и тому подобное людям в поезде.

Женщина встала и подошла к нему. Вблизи она уже не казалась такой большой и неуклюжей. Ее серые глаза оглядели его с равной долей враждебности и любопытства.

— А скажите-ка, — резко произнесла она, — не вы ли заходили сюда две недели назад и спрашивали о них? Я уже говорила, что они живут там, в той роще. — Она махнула рукой в сторону нескольких деревьев, росших в полукилометре от шоссе, но глаза ее, когда она смотрела на Дрейка, были прищурены. — Я этого не понимаю.

Дрейк не решился рассказать о своей амнезии этому неприступному, подозрительному существу; не собирался он говорить и о том, что когда-то жил в этих местах. Он торопливо поблагодарил:

— Спасибо большое. Я…

— Нет смысла ходить туда еще раз, — сказала женщина. — Они уехали в тот же день, как вы у них были… Уехали с тем своим большим прицепом и больше не возвращались.

— Уехали? — воскликнул Дрейк.

Под влиянием глубокого разочарования он уже хотел сказать что-то большее, как вдруг заметил, что женщина поглядывает на него со слабой удовлетворенной улыбкой. Это выглядело так, славно она нокаутировала какого-то исключительно несимпатичного типа.

— И все-таки, — сухо сказал Дрейк, — я пойду туда и посмотрю.

Он резко повернулся, разозленный настолько, что лишь через минуту заметил, что идет по канаве, а не по шоссе. Постепенно ярость его превратилась в разочарование, исчезнувшее при мысли о том, что, раз уж он здесь оказался, нужно все осмотреть.

Через некоторое время Дрейк почувствовал удивление, что позволил какой-то женщине до такой степени вывести его из равновесия. Он покачал головой: нужно быть осторожнее. Попытка воссоздания прошлого может измотать его.

Когда он свернул в тенистую рощу, поднялся легкий ветерок. Он мягко дунул ему в лицо, а шелест листьев был единственным звуком, нарушавшим вечернюю тишину. Дрейку не потребовалось много времени, чтобы убедиться: туманные надежды, толкнувшие его на это путешествие, не сбудутся. Он не нашел ничего, даже следа, что здесь кто-то жил: ни консервной банки, ни мешка для мусора или золы. Совершенно ничего. Он походил вокруг, осторожно разгребая палкой кучи мертвых листьев, потом вернулся на шоссе. На этот раз женщина позвала его. Он заколебался было, но в конце концов подошел — она могла знать гораздо больше, чем сказала. Теперь она смотрела на него более дружелюбно.

— Нашли что-нибудь? — спросила она с плохо скрываемым нетерпением.

Дрейк мрачно улыбнулся при мысли о силе человеческого любопытства, потом уныло пожал плечами.

— Когда уезжает прицеп — это как дым: исчезает всякий след от него.

Женщина презрительно фыркнула:

— Все следы наверняка исчезли, когда появился тот старик.

Дрейк постарался не выдать своего возбуждения.

— Старик?! — воскликнул он.

Женщина кивнула, продолжая с обидой:

— Да, отлично державшийся старичок. Сначала он спрашивал у каждого, что за вещи продавала нам Селани, а через два дня утром мы, проснувшись, не нашли ни одного из этих предметов.

— Он их украл?!

Женщина исподлобья посмотрела на него.

— Вроде бы. Правда, за каждую штуку он оставил по доллару. Но все равно это как кража. Знаете ли вы, что у нее была сковородка, которая…

— Но чего он хотел? — удивленно прервал ее Дрейк. — Он ничего не объяснял, когда выспрашивал? Ведь вы же не позволили бы ему бродить здесь просто так?

К его удивлению, женщина вдруг потеряла уверенность в себе.

— Не знаю, что со мной случилось, — мрачно призналась она. — В нем было что-то такое… Он выглядел так представительно, словно был большой шишкой. — Она замолчала, разгневанная, потом фыркнула: — Мерзавец!

Глаза ее враждебно сузились, и она посмотрела на Дрейка.

— Совсем заморочили меня с этими разговорами. А сами вы? Стоите здесь и пилите меня все это время. Скажите лучше прямо: это вы заходили сюда две недели назад?

Дрейк заколебался. Перспектива рассказа всей истории этой женщине его не прельщала. Но она должна была знать нечто большее. Наверняка ей есть что рассказать о том времени, которое Селани со своим отцом провела в этой местности. Одно было ясно: если какие-то факты и известны, то, скорее всего, именно этой женщине.

Наконец Дрейк решился и рассказал ей все, закончив несколько неуверенно:

— Как видите, я человек, который ищет свое прошлое. Может, меня ударили по голове, хотя шишки и нет. А может, одурманили. Что-то со мной случилось. Вы говорили, что я туда пошел. А вернулся ли? И что там делал?

Он вздрогнул и замолчал, потому что женщина неожиданно пронзительно крикнула:

— Джимми! Иди-ка сюда!

— У-у-у… мама! — донесся из дома детский голос.

Ошеломленный Дрейк увидел, как из дома выскакивает растрепанный мальчуган лет двенадцати с оживленным лицом. Дверь захлопнулась за ним. Еще не совсем понимая, Дрейк слушал, как мать объясняет мальчику, что «этот господин получил по голове от тех людей из прицепа и потерял память, а сейчас хотел бы, чтобы ты рассказал о том, что видел».

Потом женщина повернулась к Дрейку.

— Джимми, — с гордостью сказала она, — никогда не доверял этим людям. Он был уверен, что они из-за границы, и постоянно следил за ними. Он видел, как вы туда пошли, и все, что случилось до момента отъезда прицепа. Он может вам подробно описать, что вы делали, — закончила она, — потому что видел все через окно, а кроме того, один раз заходил туда внутрь, когда их не было, чтобы проверить, не задумали ли они чего.

Дрейк с готовностью согласился. Причина сунуть нос в чужие дела была не хуже любой другой. В этом случае она оказалась ему на руку.

Мысли его прервал звонкий голос Джимми.

Был жаркий день. Узнав от женщины из первого дома, где живут Селани с отцом, Дрейк медленно приближался к рощице, которую она ему указала.

Где-то позади поезд два раза свистнул, а потом засопел. Дрейк подавил желание вернуться и сесть в него. Все равно бы не успел. Кроме того, ни один человек не откажется так легко получить состояние. При мысли о вечном пере и стакане он ускорил шаги.

В рощице он увидел прицеп, лишь когда повернул к первой тенистой группе деревьев. Заметив машину, Дрейк замер. Прицеп был гораздо больше, чем он ожидал, длинный, как товарный вагон, и такой же высокий, странной обтекаемой формы.

На его стук никто не ответил.

«Девушка бежала по этой дороге, — подумал он, — значит, должна быть внутри».

Дрейк неуверенно обошел этого монстра на колесах. Ряд окон на уровне глаз опоясывал прицеп по периметру. Сквозь них был виден блестящий потолок и верхняя часть стен, покрытых, как казалось, дорогими панелями. Внутри располагались три комнаты, и еще одна дверь вела в кабину машины, тащившей прицеп.

Вернувшись ко входу, Дрейк прислушался. Не было никакого звука, за исключением шороха верхушек деревьев под слабыми дуновениями ветра. Где-то далеко плаксиво засвистел поезд. Дрейк нажал ручку, и дверь открылась так легко, что все его сомнения исчезли. Он медленно отворил ее и встал на пороге центральной из трех комнат.

Его удивленный взгляд сразу же отметил роскошь помещения. Пол темно поблескивал, отполированный, как драгоценность. Стены гармонировали с ним дорогими тонированными панелями. Напротив дверей стояли диван, два стула, три шкафчика и несколько украшенных резьбой полок с произведениями искусства. Первое, что увидел Дрейк, войдя внутрь, была стоявшая у стены слева от двери корзинка девушки.

При виде ее Дрейк замер, а потом сел на пороге прицепа, свесив ноги наружу. Его волнение полностью исчезло из-за царившей вокруг тишины, и он с интересом принялся разглядывать содержимое корзинки. В ней было более десятка магических вечных перьев, по крайней мере три дюжины складных самонаполняющихся стаканов, около десяти округлых черных предметов, не поддавшихся его манипуляциям, и три пары проволочных очков. У каждой пары было прозрачное маленькое колечко внизу правого стекла. Похоже, футляры им не требовались, поскольку вряд ли была опасность, что они разобьются. Те, которые он надел, подошли идеально, и на мгновение ему показалось, что они соответствуют его зрению. Но потом он заметил разницу: все приближалось — комната, его рука, — и предметы не были размазанными, а выглядели так, словно он смотрел в бинокль средней силы. Образ вовсе не был деформирован. Потом Дрейк вспомнил о колечке — оно повернулось легко…

И внезапно все стало еще ближе, как будто он смотрел в более сильный бинокль. Дрожа, он покрутил колечко то в одну, то в другую сторону. Хватило нескольких секунд, чтобы подтвердить необычный факт: это были очки с регулируемыми стеклами, невероятное соединение телескопа с микроскопом, одним словом — супербинокль.

Почти не задумываясь, Дрейк положил очки в корзинку, потом, приняв решение, поднялся и направился к двери, ведущей в комнату в конце прицепа. Он собирался только заглянуть туда, и хватило даже первого взгляда: он увидел стены, завешенные полками, и на каждой были старательно расставлены различные предметы. Дрейк взял что-то похожее на фотоаппарат — тонко сделанный небольшой приборчик. Он внимательно осмотрел объектив, а потом его пальцы наткнулись на что-то поддавшееся нажиму. Раздался щелчок, и в ту же секунду из щели позади аппарата высунулась блестящая карточка. Снимок.

На нем была изображена верхняя часть лица мужчины. Снимок был удивительной глубины и имел поразительные естественные цвета. В серых глазах человека было такое напряжение, что на мгновение лицо показалось Дрейку незнакомым. Только через некоторое время он узнал самого себя. Он сделал свой собственный снимок, который тут же был отпечатан.

Удивленный, он сунул фотографию в карман, положил аппарат и, весь дрожа, вышел из прицепа. Затем направился по шоссе в сторону поселка.

— А потом, — продолжал Джимми, — минуту спустя вы вернулись, вошли в прицеп, закрыли за собой дверь и пошли в заднюю комнату. Вернулись вы так быстро, что едва не заметили меня, и я решил, что вы уже уходите. А потом…

Дверь прицепа открылась. Голос девушки звучал нетерпеливо, но Дрейк не понял, в чем тут было дело. В ответ послышалось бормотание мужчины. Дверь закрылась, и оттуда доносились только возня и дыхание в средней комнате.

Пригнувшись, Дрейк отступил под левую стену.

— …Вот и все, — закончил Джимми. — Я подумал, что может быть какая-то беда, и пошел домой сказать маме.

— Значит, я был настолько неосторожен, что вернулся и был застигнут, но не посмел показаться?

Мальчик пожал плечами.

— Вы прижимались к перегородке прицепа — вот все, что я видел.

— А они тебя не заметили, когда ты за ними подглядывал?

Джимми заколебался.

— Нет, потому что, — начал он странным тоном, — произошло что-то необычное. Понимаете, когда я оглянулся, пройдя метров сто, грузовик с прицепом исчез.

— Исчез? — медленно повторил Дрейк. Ситуация становилась невероятной. — Ты хочешь сказать, они завели двигатель и выехали на шоссе?

Мальчик упрямо покачал головой.

— Все хотят меня на этом поймать, но я хорошо все видел и слышал. Не было никакого шума. Они исчезли внезапно.

По спине Дрейка побежали мурашки.

— И я был внутри? — спросил он.

— Да, — подтвердил мальчик, — вы были внутри.

Тишину, наступившую после этих слов, нарушила женщина, громко сказав:

— Ну хорошо, Джимми. Иди поиграй.

Она повернулась к Дрейку.

— Знаете, что я об этом думаю?

Дрейк с трудом вышел из задумчивости.

— Что?

— Они делали какие-то махинации, вся эта шайка. Все эти разговоры, что ее отец это производит… Как вы могли в это верить? Он же все время ходил по округе, скупая металлолом. Ну, вы знаете, — неохотно сказала она, — у них были фантастические вещи. Правительство нас не обманывает, когда говорит, что после войны все мы будем жить как короли. Но тут есть какой-то подвох. У них было всего по нескольку сотен этих Предметов. Они продавали их в одном месте, потом выкрадывали и продавали в другом.

Дрейк, хоть и поглощенный собственными мыслями, посмотрел на нее. Он уже не раз сталкивался с отсутствием логики у людей с подобным мировоззрением, но его всегда шокировало явное игнорирование фактов ради доказательства своей правоты.

— Они бы не имели с этого никакой выгоды, — заметил он. — Ведь за каждый предмет вы получили свои доллары обратно.

— О!

Женщина, казалось, удивилась, лицо ее вытянулось. Наконец, когда до нее дошло, что любимая теория пошла прахом, гневный румянец окрасил ее загорелое лицо.

— Это какой-то рекламный трюк! — фыркнула она.

Дрейк решил, что пора заканчивать этот разговор, и торопливо спросил:

— Вы не знаете, кто-нибудь собирается сегодня в Инчни? Если можно, я бы поехал с ним.

Смена темы разговора возымела нужный эффект. Гневный румянец исчез с лица женщины.

— Нет, никто из тех, кого я знаю. Но не волнуйтесь, достаточно выйти на шоссе и остановить попутку…

Дрейка подобрала вторая машина. Сейчас он сидел в гостинице в сгущающихся сумерках.

«Девушка и ее отец в машине, полной великолепной продукции! — подумал он. — Она продает их как сувениры, по одной штуке на каждого, а ее отец собирает лом. А потом, как в кошмарном сне, какой-то старик ходит и скупает проданные товары или, — он вспомнил перо Келли, — уничтожает их. И наконец, загадка странной амнезии у торгового агента, продающего вечные перья, по фамилии Дрейк».

Где-то за спиной Дрейка мужской голос с горечью воскликнул:

— О, смотрите, что вы сделали! Вы же его сломали!

В ответ послышался спокойный звучный голос пожилого человека:

— Простите, пожалуйста. Оно стоило доллар, правда? Разумеется, я вам его верну! Возьмите и простите меня.

В воцарившейся тишине Дрейк встал и повернулся. Там был высокий мужчина с седыми волосами, поднимавшийся с места рядом с молодым человеком, смотревшим на два куска сломанного вечного пера, которые он держал в руке. Старик направился к дверям гостиницы, ведущим на улицу, но Дрейк опередил его.

— Минуточку, — сказал он спокойно, но жестко. — Я бы хотел знать, что случилось со мной, когда я оказался в прицепе Селани и ее отца. Думаю, вы можете ответить на этот вопрос.

Он замолчал, глядя в глаза мужчины, которые пылали серым огнем и, казалось, пронзали насквозь, проникая в глубины мозга. Он еще успел со страхом вспомнить рассказ Келли о том, что этот человек парализовал его одним неумолимым взглядом, как старик тигриным прыжком подскочил к нему и схватил за запястье. Дрейк почувствовал силу стальных пальцев.

— Прошу сюда, в мою машину, — услышал он низкий, лишающий воли голос.

Дрейк едва запомнил, как садился в длинную машину со сверкающими бортами. Все остальное скрыл мрак… физический… и психический…

Он лежал на спине на чем-то твердом. Открыв глаза, Дрейк некоторое время смотрел на купол метрах в пятидесяти над собой. Купол имел по крайней мере сто метров в диаметре, и почти четверть его занимало окно, сквозь которое сочился туманный серо-белый свет, как будто невидимое солнце с трудом пробивало дорогу сквозь редкий, но вездесущий туман.

Широкая челюсть окна уходила от середины потолка куда-то в даль. И в какую даль. Дрейк удивленно вскрикнул и сел. Какое-то время он не мог поверить своим глазам.

Коридор, казалось, тянулся в бесконечность в обе стороны, пока не размазывался в пятно серого мрамора. Там находился балкон, галерея, потом еще одна; каждый этаж имел собственный боковой коридор, заканчивавшийся балюстрадой. Видел он и бесчисленное множество дверей, и ответвления коридора — указывающие на дальнейшее расширение этого здания, явно чудовищных размеров.

Когда прошел первый шок, Дрейк медленно встал. Его мучило воспоминание о старом человеке и о том, что происходило раньше.

«Он посадил меня в машину и привез сюда», — мрачно подумал он.

Но почему сюда? На всем божьем свете не было такого дома!

Холодок пробежал по его спине. Дрейк с трудом подошел к ближайшей в длинной шеренге высоких резных дверей и открыл ее. Он сам не знал, что ожидал увидеть, но первой реакцией было разочарование. Там находился кабинет — огромная комната с гладкими стенами. Вдоль стены стояли несколько шкафов, огромных размеров стол занимал угол напротив двери. Картину завершали несколько стульев и две софы, а также еще одна, более разукрашенная, дверь. В кабинете никого не было. Стол был чистым, без следа пыли. И без следа жизни.

Вторая дверь оказалась закрытой, или же замок был слишком сложен для Дрейка.

Он вновь вышел в коридор, только теперь обратив внимание на полную тишину. Его ботинки глухо стучали по коридору, а двери одна за другой являли одинаково меблированные, но пустые кабинеты.

По часам Дрейка прошли полчаса, потом еще столько же. Наконец он увидел вдали дверь. Сначала это был просто свет. Сверкающие контуры оказались огромным витражом из многоцветных стекол, собранных в раму. Дверь была метров пятнадцати в высоту. Выглянув через стекло, Дрейк увидел большую белую лестницу, ведущую вниз, в густеющий пятью метрами ниже туман, — дальше ступени были не видны.

Обеспокоенный, смотрел он на лестницу. Что-то ему в ней не нравилось. Этот туман, окутывающий все и не исчезающий часами… Вероятно, внизу, у подножия лестницы, была вода, теплая вода, из которой при постоянном притоке холодного воздуха образовывался густой туман. Мысленно он представил себе здание длиной в пятнадцать километров, расположенное над озером и окутанное вечной серой мглой.

«Нужно выбираться отсюда», — вдруг понял Дрейк.

Ручка у двери находилась на обычной высоте, но трудно было поверить, что такой маленький в сравнении с нею рычаг сможет сдвинуть с места гигантскую конструкцию. Однако дверь открылась тихо и легко, как идеально собранный механизм. Дрейк ступил в плотный туман и начал спускаться вниз, сначала быстро, потом все осторожнее. Он не хотел свалиться в воду. Сотая ступенька оказалась последней, но за ней не было воды, а лишь пустота и туман, и никакого основания лестницы или земли…

Почувствовав внезапное головокружение, Дрейк на четвереньках поднялся обратно наверх. Он был так утомлен, что ему казалось, он движется буквально по сантиметру. Сейчас, обнаружив, что у конца лестницы нет ничего, он испытывал кошмарное ощущение, будто ступени рассыпаются под ним.

Но еще больший ужас доставила Дрейку мысль, что дверь уже не откроется и он останется здесь навсегда, отрезанный от мира, на краю вечности.

Однако она открылась, хоть на это и ушли остатки его сил. Когда он уже лежал внутри на полу, то испытал огромное удивление: что общего имела со всем этим Селани, девушка, продающая в поезде чудесные вещицы? Этот вопрос, казалось, не имел ответа.

Наконец страх уступил место ощущению безопасности. Стыдясь своей паники, Дрейк поднялся с твердым решением изучить это фантастическое место от подвала до крыши. Где-то здесь должны быть спрятаны запасы стаканов, которые сами наполняются водой. А может, найдется и что-нибудь из еды, ведь скоро он начнет испытывать голод и жажду. Но сначала — в один из кабинетов. Он осмотрит каждый шкафчик, взломает стол.

Однако ломать не потребовалось. Ящики выдвигались почти без усилий. Шкафчики не были закрыты на ключ. Внутри находились журналы, списки, странные папки. Дрейк просмотрел несколько из них, разложив на огромном столе. Буквы показались ему размазанными, поскольку у него дрожали руки и кружилась голова. В итоге он заставил себя отложить все журналы, кроме одного. Открыв его наугад, он наткнулся на следующий текст:

Дрейк нахмурился, взглянув на дату, потом начал читать:

Некоторое время Дрейк сидел застыв, потом откинулся на спинку стула. В голове у него была пустота. Он не знал, что и думать об этом изложении. Наконец перевернул страницу и прочел:

Записей было множество: сотни, тысячи во всех журналах. Каждая из них была озаглавлена «Доклад координатора Кингстона Крейга», который всегда возвращался во Дворец бессмертия после стольких-то дней, часов, недель. Один раз это продолжалось три месяца и касалось неясного, неопределенного дела «установления времени демократии между веками девяносто восьмым и девяносто девятом, что потребовало воскрешения в этих вероятных мирах трех убитых мужчин, которых звали…»

Острый приступ голода и жажды напомнил Дрейку, что он сидит в этом огромном, мрачном доме и читает бессмысленные бредни какого-то типа, который должен был быть сумасшедшим. Он вдруг заметил, что вроде бы не имеющее источника освещение комнаты становится все более слабым. Значит, оно все-таки шло снаружи. В огромном пустом коридоре он понял: туман за окном в потолке серел и темнел. Близилась ночь. Дрейк старался не думать о том, что останется один в этом доме, наблюдая, как мрак медленно скрывает мраморные стены, и гадая, что может вылезти из укрытия, когда темнота станет непроницаемой.

— Перестань, идиот! — яростно сказал он сам себе.

Голос его гулко прозвучал в тишине.

«Должно же здесь быть какое-то место, — подумал он, — где эти… координаторы… живут».

На этом этаже были только кабинеты, но есть ведь и другие этажи. Нужно найти лестницу. В главном коридоре он не видел ни одной.

Наконец в первом боковом коридоре Дрейк нашел широкую лестницу, поднялся наверх и открыл первую дверь, на которую наткнулся. Это была гостиная великолепного апартамента, состоявшего из семи комнат и кухни, сверкавшей в тускнеющем свете и набитой шкафчиками, в которых стояли прозрачные контейнеры, а в них продукты — известные ему и незнакомые.

Дрейк не испытывал никаких эмоций. Не удивило его и то, что, когда он нажал маленький рычажок на верхней части банки с грушами, плоды высыпались на стол, хотя банка вовсе не открылась. Он просто констатировал, что не умрет с голоду, — и это все. Поев, он поискал выключатель, но в темноте ничего не нашел.

Из мрака спальни появилось ложе с балдахином. В ящиках были пижамы. Лежа в холодной постели, Дрейк подумал: почему та девушка — Селани — боялась этого старика? И что произошло в прицепе, отчего Ральф Карсон Дрейк оказался втянут во все это?

Спал он беспокойно, эта мысль даже во сне не покидала его.

Поначалу свет был где-то далеко, потом стал приближаться и разгораться. Это было так же, как после каждого пробуждения. Но когда Дрейк открыл глаза, сразу нахлынули воспоминания. Он лежал на левом боку, был уже светлый день, а постель накрывал серебристо-голубоватый балдахин. Высоко вверху находился потолок.

В темноте прошедшей ночи он едва заметил, насколько просторна и роскошна эта комната. Ее застилали толстые пушистые ковры, стены покрывали панели, а розовая мебель сияла великолепием.

Когда Дрейк повернул голову направо, взгляд его упал на вторую половину постели. Там лежала спящая молодая женщина. У нее были темно-каштановые волосы и снежно-белая шея; даже во сне ее лицо выглядело красивым и утонченным. На вид ей было около тридцати лет.

Дрейк быстро отвернулся, выскользнул из-под одеяла и лег на пол. Когда размеренное дыхание женщины в постели стихло, он затаил дыхание. Послышался вздох и… катастрофа!

— Дорогой, — услышал он ее глубокое контральто, — что ты делаешь на полу?

Она шевельнулась на постели, и Дрейк сжался, ожидая криков, когда женщина убедится, что он вовсе не «дорогой». Однако ничего не произошло. Красивая головка выглянула из-за края постели, серые глаза спокойно смотрели на него. Молодая женщина, видимо, забыла о своем вопросе, потому что теперь сказала:

— Любимый, ты отправляешься сегодня на Землю?

Вопрос был настолько странным, что личное участие во всем этом показалось Дрейку делом второстепенным. Внезапно он начал понимать.

Это был один из тех вероятных миров, о которых он читал в записях координатора Кингстона Крейга. Именно это могло случиться с Ральфом Дрейком. И где-то за кулисами кто-то руководил всем этим. И все потому, что Дрейк пытался воссоздать свое прошлое.

Дрейк поднялся с пола. Он вспотел, сердце его бешено колотилось, колени дрожали. Но все же он встал и ответил:

— Да, я отправляюсь на Землю.

«Это повод, — напряженно думал он, — чтобы как можно скорее выбраться отсюда».

Дрейк подошел к стулу, на котором лежала его одежда, и тут смысл его собственных слов дошел до него и вызвал очередной, еще больший шок.

Отправляется на Землю! Он чувствовал, что его разум с трудом осознает факт, превосходящий границы человеческого восприятия. Отправляется на Землю — но откуда? Безумный ответ возник наконец в его мозгу. Разумеется, из Дворца бессмертия, дворца в тумане, в котором живут координаторы.

Дрейк направился в ванную. Предыдущей ночью он нашел в ее сумеречном пространстве прозрачный тюбик мази с надписью: «Крем, убирающий щетину. Натереть лицо, потом смыть водой». Это заняло у него полминуты, все остальное — пять минут. Из ванной он вышел уже полностью одетым. Голова его была тяжела как камень, и как камень, погружающийся в воду, направился он к ближайшей от постели двери.

— Дорогой!

— Да? — Дрейк повернулся и с облегчением заметил, что женщина не смотрит на него.

Она держала в руке одно из магических перьев, морща лоб над какими-то цифрами в списке. Не поднимая головы, она сказала:

— Наши взаимные временные отношения все более ухудшаются. Тебе нужно больше находиться до дворце и омолаживаться, а мне следует побывать на Земле, чтобы добавить себе пару лет. Ты сделаешь это, дорогой?

— Да, — ответил Дрейк. — Конечно!

Он вышел в небольшую прихожую, потом в гостиную. Наконец, оказавшись в коридоре, прислонился к холодной гладкой мраморной стене и отчаянно подумал: «Омоложение! Так вот для чего служит это невероятное здание. Каждый день здесь становишься моложе, и нужно отправляться на Землю, чтобы сохранить равновесие».

Потрясение усиливалось. Происшедшее с ним в прицепе было настолько существенно, что эта неизвестная организация сверхлюдей пыталась помешать ему узнать всю правду. Но сегодня он должен найти способ узнать ее: обыскать каждый этаж и постараться найти центр. Он постепенно успокаивался, когда вдруг понял, что слышит чьи-то голоса. Человеческие голоса!

Дрейк пришел к выводу, что должен был понять это сам. Уже само присутствие женщины — там, в постели — указывало на то, что мир этот совершенен в каждой детали. И все-таки он был удивлен. Ошеломленный, смотрел он в глубь главного коридора, по тихим, пустынным ответвлениям которого бродил накануне столько часов. Сейчас тут двигался непрерывный поток мужчин и женщин. Коридор напоминал улицу в городе, по которой в обе стороны спешат люди, поглощенные своими личными делами.

— Эй, Дрейк! — услышал он за спиной мужской голос.

Ничто уже не могло его удивить. Медленно, как уставший человек, он обернулся. Незнакомец, смотревший на него, был высок и пропорционально сложен. У него были темные волосы и крупное лицо с резкими чертами. Одет он был в комбинезон, который выше талии обтягивал тело, а брюки походили на бриджи. Он дружески и слегка насмешливо улыбался. Затем он спокойно произнес:

— Стало быть, ты хочешь все узнать? Подожди, узнаешь. Но сначала примерь эту перчатку и иди за мной. Кстати, меня зовут Прайс.

Дрейк взглянул на перчатку.

— Что… — начал было он, но замолчал, чувствуя, что хочет узнать все слишком быстро.

То, что этот мужчина ждал его у дверей, вовсе не было случаем.

«Не бойся, — сурово приказал он себе. — Самое главное, что наконец кто-то говорит по существу. Да, но что с этой перчаткой?»

Он взял ее, хмуря брови. Она была на правую руку и подошла идеально. Легкая, эластичная, перчатка казалась неестественно плотной и слабо поблескивала металлом.

— Просто схвати его сзади за плечо этой перчаткой, — сказал Прайс, — и нажми кончиками пальцев ниже ключицы. Сильно нажми! Я покажу тебе это позднее, когда ты задашь все свои вопросы, — прежде чем Дрейк успел ответить, Прайс продолжал: — Я расскажу тебе по дороге. Осторожнее на лестнице.

Дрейк взял себя в руки, с трудом проглотил слюну и спросил:

— Что за ерунда с хватанием кого-то за плечо? Зачем?

Он беспомощно замолчал. Не об этом нужно было сначала спрашивать. Он как слепец, имеющий лишь частичное представление о мире, которого не может увидеть. Не могло быть и речи о какой-то хронологии или логической связи, существовали только туманные полуфакты. Начинать нужно с основ. С того, что Ральф Карсон Дрейк пытается узнать собственное прошлое. Что-то случилось с ним в автомобильном прицепе, и все происшедшее потом было прямым следствием этого. Прежде всего нужно помнить об этом.

— Проклятье! — вырвалось у Дрейка, мучимого неуверенностью. — Черт побери, Прайс, я хочу знать, в чем тут дело!

— Не торопись!

Они уже спустились по лестнице и направлялись боковым коридором к просторному главному холлу. Прайс полуобернулся к нему со словами:

— Я знаю, что ты чувствуешь, Дрейк, но пойми, тебе нельзя перегружать мозг постоянным притоком новой информации. Вчера ты не встретил здесь никого. Ну, вообще-то, это было не совсем вчера, — Он пожал плечами. — Сам видишь. Это было сегодня в мире, альтернативном нашему. И так всегда будет с этим зданием, если ты не сделаешь того, о чем мы просим. Мы должны были тебе это показать. А сейчас, ради бога, не проси меня объяснить теорию правдоподобия времени.

— Послушай, — сказал Дрейк с отчаянием в голосе, — забудем все это и сосредоточимся на одном факте. Ты требуешь, чтобы я как-то использовал эту перчатку. Как? Где? Когда? Зачем? Уверяю, что чувствую себя вполне нормально. Я…

Он замолчал, увидев вдруг, что они оказались в главном коридоре и направляются к огромным дверям, за которыми была лестница и туманное ничто. По спине его побежали струйки пота.

— Куда мы идем? — резко спросил он.

— Я забираю тебя на Землю.

— Через те двери?

Дрейк остановился. Он не задумывался над тем, что испытывает, но в ушах четко и напряженно звучали его собственные слова.

Мужчина спокойно посмотрел на него.

— В этом нет ничего необычного, — сказал он, — Дворец бессмертия был построен в меандре времени, единственном известном реверсе, или бессмертии, повороте в земном потоке времени. Именно он делает возможным работу координаторов, работу на благо людей — как ты уже знаешь по докладам координатора Кингстона Крейга, которые читал.

Он продолжал свои объяснения, но Дрейку было трудно сосредоточиться. Ему мешал туман. Он не мог решиться еще раз спуститься по той лестнице.

И именно слово «координатор» заставило его сосредоточиться. Он видел и слышал его так часто, что на мгновение забыл, что не знает его значения.

— Кто такие координаторы?

Мужчина задумчиво посмотрел на него.

— Они обладают исключительным умением, — сказал он наконец, — отличающим их от других людей. Они могут перемещаться во времени силой воли. Их около трех тысяч, и все родились на протяжении пятисот лет, начиная с двадцатого века. Самое удивительное то, что каждый из них родом из одного и того же небольшого района Соединенных Штатов, возле города Кисслинг, точнее, из небольшого поселка Пифферс-Роуд.

— Но, — Дрейк с трудом шевелил сухими губами, — я родился именно там. — Он широко раскрыл глаза. — И там же стоял прицеп.

Казалось, Прайс его не слышит.

— Если же говорить о строении тела, — говорил он, — то и здесь координаторы не такие, как все. У каждого из них внутренние органы расположены зеркально по отношению к нормальным людям. Так, сердце у них справа, а…

— Совсем как у меня, — сказал Дрейк. Он говорил ясно и четко, словно искал выход в лабиринте. — Поэтому меня забраковала военная комиссия. Они сказали, что не могут рисковать: если я буду ранен, хирург может не знать о моей особенности.

Позади послышались чьи-то шаги. Дрейк автоматически повернулся и увидел идущую к ним женщину в пушистой накидке. Она улыбнулась ему; Дрейк уже видел эту улыбку, совсем недавно, в спальне. Подойдя, она заговорила мелодичным голосом:

— Бедняга! Он выглядит совсем больным. Что ж, я сделала все, что в моих силах, чтобы он легче перенес шок. Я объяснила ему, что могла, не дав понять, что знаю все.

— О, с ним все в порядке, — ответил Прайс.

Он повернулся к Дрейку, и на лице его появилась слабая улыбка.

— Дрейк, позволь представить тебе твою жену, урожденную Селани Джонс, которая расскажет, что произошло с тобой, когда ты вошел в прицеп грузовика ее отца в Пифферс-Роуд. Начинай, Селани.

Дрейк стоял неподвижно. Он чувствовал себя так, словно был кучей земли, лишенной эмоций и всяких мыслей. Словно на замедленной записи доходил до него голос Селани, рассказывающей о происшедшем в прицепе.

Оказавшись в задней комнате прицепа, Дрейк подумал, что произойдет, если его здесь застанут. Мужчина в центральной комнате говорил:

— Мы отправимся в четырнадцатый век. Там они не осмелятся вмешаться, — он мрачно рассмеялся. — Заметь, они отправили старика, к тому же одного. Кому-то из них пришлось выйти и провести на Земле тридцать или сорок лет, чтобы постареть, ибо старики гораздо меньше влияют на окружение, чем молодые. Но не будем терять время. Дай мне трансформационные точки и иди в кабину, включи атомные трансформаторы.

Этого момента и ждал Дрейк. Он тихо вышел, поочередно сгибая пальцы своей правой руки, облаченной в перчатку. Мужчина стоял лицом к двери, ведущей в переднюю комнату и находящуюся за ней кабину грузовика. Он был крепко сложен и со спины выглядел лет на сорок пять. В руках он держал два прозрачных конуса, которые матово поблескивали.

— Отлично! — воскликнул он, когда Дрейк оказался за его спиной. — Поехали. Теперь, Селани, можешь не бояться. Это все из-за координаторов, черт бы их побрал! Я уверен, что продажа нами этих товаров и изъятие такого количества металла нарушило электронное равновесие, делавшее возможным их существование. — Голос его задрожал. — Как подумаю об их святотатстве, когда они, возомнив себя богами, осмеливаются вмешиваться в естественное течение событий, вместо того чтобы, как я предлагал, сделать его просто предметом изучения…

Его речь перешла в испуганное бормотание, когда Дрейк схватил его за плечо и сильно нажал ниже ключицы…

— Минутку! — пронзительный голос Дрейка прервал рассказ женщины. — По твоим словам, у меня была перчатка вроде этой, — он поднял правую руку в поблескивающей перчатке, которую дал ему Прайс. — В твоем рассказе содержится предположение, что я уже все знал о координаторах и Дворце бессмертия, а ведь ты отлично знаешь, что тогда еще мне не было известно ничего. Я только что сошел с поезда, где коммивояжер Билл Келли показал мне вечное перо.

Женщина серьезно взглянула на него.

— Я уверена, что через несколько минут ты все поймешь, — сказала она. — Все, что мы сделали, было запланировано, чтобы подвести события к этому моменту. Всего несколько часов существования осталось этому альтернативному миру, в котором находимся ты, мистер Прайс и я. Здесь необычайное равновесие сил, и может показаться парадоксальным, но сейчас мы фактически действуем против времени.

Дрейк был удивлен ее тоном. Женщина сказала:

— Позволь мне закончить…

Мужчина замер, как человек, оглушенный сильным ударом. Когда Дрейк отпустил его плечо, он медленно повернулся и уставился, но не на лицо Дрейка, а на его перчатку.

— Уничтожающая перчатка! — прошептал он, потом торопливо продолжил: — Но каким образом? Ведь мое изобретение должно преграждать координаторам доступ ко мне! — Он взглянул Дрейку в лицо, — Как ты этого добился? Я…

— Отец! — Голос девушки, ясный и испуганный, доносился из кабины грузовика, потом приблизился: — Отец, мы остановились где-то около тысяча шестьсот пятидесятого года. Что случилось? Я думала…

Она замолчала, стоя в дверях, как испуганная птица: высокая худая девушка около девятнадцати лет. Увидев Дрейка, она вдруг стала как бы старше и бледнее.

— Вы… были… в поезде! — сказала она, потом перевела взгляд на отца. Дыхание ее прервалось. — Папа, он не…

Мужчина угрюмо кивнул головой.

— Он уничтожил мою способность перемещаться во времени. Где бы мы ни находились, мы останемся здесь навсегда. Но суть не в этом. Хуже всего, что у нас не получилось и координаторы могут продолжать свое дело.

Девушка не ответила. Оба они, казалось, совсем забыли о присутствии Дрейка. Мужчина схватил ее за плечо.

— Ты понимаешь? Мы проиграли!

Селани по-прежнему молчала, а когда начала говорить, лицо ее было бледно, как бумага.

— Отец, это самое тяжелое, что мне приходилось говорить, но я рада. Они правы, а ты — ошибаешься. Они стараются как-то исправить ужасные ошибки Природы и Человека. Из своего скромного дара они создали чудесный инструмент знания и используют его как боги-благодетели. Ты легко убедил меня, пока я была ребенком, но за столько лет я начала сомневаться. И оставалась с тобой только из дочернего долга. Мне очень жаль, папа.

Она отвернулась. Слезы блестели в ее глазах, когда она открыла дверь прицепа и спрыгнула на землю.

Дрейк некоторое время постоял, завороженный игрой чувств на лице мужчины: сначала судорога жалости к самому себе, потом все захлестнуло ожесточение. Избалованный ребенок не мог бы явиться лучшим примером обманутого эгоизма.

Дрейк в последний раз взглянул на него и тоже направился к двери. Там его ждала девушка и удивительный, еще не открытый американский Запад.

Они были обречены на общество друг друга из-за упорного молчания, которое хранил мужчина. Селани и Дрейк часто бродили по зеленой долине. Однажды, оказавшись вдали от прицепа, они наткнулись на группу пеших индейцев. Трудно сказать, какая из сторон была более удивлена. Селани спасла положение, выстрелив из атомного пистолета в камень, который исчез в яркой вспышке. Больше индейцы на этой дороге не появлялись.

Их жизнь была в некотором смысле идиллией. Любовь возникла так же естественно, как ветер, дующий над пустынными землями. Дрейк выдержал первоначальную холодность со стороны девушки, потому что уже знал. А потом они старательно убеждали ее отца научить одного из них или обоих вместе, как пользоваться врожденным умением передвигаться во времени. Дрейк знал, что мужчина в конце концов сдастся, хотя бы из-за одиночества, но это продолжалось целый год.

Дрейк мысленно вернулся к огромному куполу и понял, что голос женщины умолк. Он посмотрел на Селани, потом на Прайса и наконец удивленно спросил:

— И это все? Твой… отец… — Он глянул на женщину, замявшись при определении родства. Ему было необычайно трудно связать эту зрелую женщину с молоденькой Селани Джонс. — Значит, твой отец был против координаторов? Но как он хотел от них избавиться?

Ответил ему Прайс:

— План мистера Джонса заключался во введении изменений в модель жизни, приведшую к появлению координаторов. Известно, что существенную роль играло питание, но какое соединение питания с другими факторами явилось основой, мы никогда не узнаем. Мистер Джонс думал, что, давая людям пить из тех стаканов, а также пользуясь другими устройствами, производящими продукты, и некоторыми основными товарами, он сумеет сломать всеобщий код существования. Сбор металла тоже был запланирован. Металл очень сильно воздействует на поток времени, и резкий его перенос из одного времени в другое может дезорганизовать весь вероятностный мир. Мы же не могли вмешаться как-то иначе, чем ты видел. Мир, предшествующий двадцать пятому веку, — это единственный период, куда не могут вмешиваться координаторы. Он сам должен решать свои проблемы. Даже ты, один из первых обладателей способности передвижения во времени, несмотря на то что сам никогда не научился бы этому, должен был идти к своему предназначению почти естественным образом.

— Минутку, — сказал Дрейк, — но либо я спятил, либо ты. Я готов согласиться со всем: с существованием Дворца бессмертия, с тем, что она моя жена в прошлом и что я оказался здесь до того, как на ней женился, но после того, как она за меня вышла. Однако полчаса назад ты дал мне эту перчатку, а несколько минут назад моя… жена… говорила, что этому миру постоянно угрожает гибель. Значит, я еще чего-то не знаю? И откуда эта внезапная амнезия?

— Твоя роль действительно очень проста, — прервал его Прайс. — Как торговый агент «Квик-Рит компани» ты пошел по следам девятнадцатилетней Селани до прицепа в Пифферс-Роуд, где она жила вместе с отцом. Там ты никого не встретил, поэтому вернулся в деревню, чтобы поговорить с людьми, но по дороге координатором Дрейлом Макмагоном был перенесен на неделю в будущее, а все связанные с этим воспоминания были удалены из твоей памяти. Очнулся ты в больнице.

— Минутку! — воскликнул Дрейк. — Моя… жена… сказала мне, что я еще сделал. Разумеется, я уже знал это. Имеется свидетель, мальчик по имени Джимми, который видел, как я возвращался в прицеп, а когда я был там, он исчез.

— Именно это я и хотел объяснить, — спокойно сказал Прайс. — Из больницы ты пустился в путь, чтобы узнать, что с тобой случилось. Но не узнал. А потом был перенесен другим координатором сюда, во Дворец бессмертия.

Дрейк посмотрел на мужчину, потом на женщину. Та утвердительно кивнула, и в голове у него прояснилось. А Прайс продолжал:

— Через несколько минут я заберу тебя на Землю, в район прицепа Питера Джонса и его дочери. Ты войдешь внутрь, спрячешься в задней комнате, а в момент, который тебе описала Селани, выйдешь из укрытия и схватишь ее отца за плечо этой самой перчаткой. Она излучает энергию, которая незначительно изменит потенциал его нейронной энергии. Это не причинит ему никакого вреда, впрочем, как и мы позднее. В сущности, он будет использован нами как агент в исследованиях прошлого, — закончил Прайс. — Теперь ты видишь, что это требует доброй воли, и мы должны были сделать все, чтобы убедиться, что ты не совершишь ошибки.

— Теперь я начинаю понимать, — ответил Дрейк.

Он был совершенно спокоен, если не считать усиливающегося осознания. Медленно подойдя к женщине, он взял ее за руку и заглянул в глаза.

— Значит, это ты? А когда? — спросил он.

— Пятьдесят лет спустя относительно тебя нынешнего.

— А где сейчас я? Где теперь твой муж?

— Ты отправился на Землю, в будущее. Нужно было переместить тебя во времени. Человек не может оказаться в пространстве, где он уже есть. И именно поэтому ты с нами накрепко связан!

— Почему?

— Если вместо того, чтобы войти в прицеп, ты уедешь и вернешься к своей прежней жизни, то через неделю приблизишься к моменту, когда твое раннее «я» находится в больнице. Тогда ты исчезнешь, подвергнешься дезинтеграции.

Дрейк улыбнулся ей.

— Я не собираюсь вас разочаровывать, — сказал он.

Спускаясь по ступеням, укутанным густеющим туманом, он то и дело оглядывался на нее. Селани стояла, прижав лицо к стеклянным дверям.

Вскоре туман поглотил ее.

Поиски закончились, и теперь в его жизни начинались события, о которых — как считал Дрейк — он забыл.

Великий судья

— Решение суда, — провозглашал приемник, по делу Дугласа Айрда, обвиненного в попытке государственной измены, от 2 августа, следующее…

Дрожащими пальцами Айрд повернул рукоятку, увеличивая громкость. Последующие слова трубным гласом обрушились на него.

Вышеуказанный Дуглас Айрд не позднее, чем через неделю, считая с сего дня, то есть, 17 сентября 2460 года, должен быть отправлен на ближайшую патрульную станцию, где его надлежит поместить в преобразователь, посредством которого и предать вышеназванного Дугласа Айрда смерти…

Щелк!

Выключая приемник, он почти не сознавал, что делает. Последний требовательный звук прогрохотал по его комнате, и наступила мертвая тишина. Айрд опустился в кресло и уставился невидящим взглядом сквозь прозрачные стены на светящиеся крыши Судебного городка. Все эти недели он понимал, что у него нет ни единого шанса. Научные заслуги его, которые, по его мнению, должны были послужить в его пользу, не произвели на Великого Судью никакого впечатления.

Айрд совершил фатальную ошибку, разглагольствуя в кругу «друзей», что простой человек, такой, как он, Дуглас Айрд, мог бы править не хуже, чем безнравственный Великий Судья. Он утверждал, что человек, хорошо знающий нужды людей, мог бы издавать куда более удачные указы. А затем с не меньшим самозабвением Айрд распространялся, как изрядно он преуспел, перенося нервные импульсы цыпленка в нервные импульсы собаки.

Позже он пытался представить свое открытие как доказательство того, что сам он находился в состоянии умственного расстройства. Однако судья объявил его довод не относящимся к делу, несущественным и смехотворным. Судья отказался даже слышать об открытии и заявил холодно:

— Официальный научный эксперт Великого Суда вызовет вас в должное время, и вы представите ему свое изобретение с соответствующей документацией.

Айрд мрачно надеялся, что эксперт вызовет его со дня на день. Ему и в голову не пришло, что бумаги и инструменты могут быть уничтожены. Содрогаясь, он отверг столь открытую форму неповиновения. Контроль Великого Суда за общественной жизнью был столь всеобъемлющим, что преступникам предоставлялась возможность пребывать на свободе вплоть до дня их казни. Это неоднократно подчеркивалось отделом пропаганды Великого Суда как доказательство, что цивилизация никогда прежде не достигала столь высокого уровня свободы. Что, однако, вовсе не означало, что можно испытывать терпение Великого Суда уничтожением открытия. Айрд был глубоко уверен, что к нему применят куда менее цивилизованные методы, попытайся он выкинуть такую шутку.

Сидя в своей квартире, битком набитой всевозможными современными удобствами, Дуглас Айрд тосковал. Он проведет последнюю неделю жизни так роскошно, как только пожелает. Это была последняя изощренная интеллектуальная пытка быть свободным, чувствовать, что можно попытаться бежать в любое время. Однако он знал — бегство невозможно. Едва только он влезет в свой реактивный хоуп, тот устремится на ближайшую патрульную станцию, повинуясь сигналу, переданному преследователями через регистрационную пластинку, укрепленную в аппарате. Одновременно его машина начнет издавать длительный вибрирующий звук, уведомляя корабли патруля о его перемещениях.

Тысячи подобных устройств следили за ним. Электронный прибор, прикрепленный к его руке, начнет жечь тело, постепенно увеличивая напряжение.

Итак, скрыться от закона Великого Суда было абсолютно невозможно.

Айрд тяжело поднялся. Надо было подготовить все материалы для научного эксперта. Хуже, что ему так и не представился случай провести эксперимент с высшими формами жизни…

Айрд застыл на пороге своей лаборатории. Внезапно его осенила грандиозная идея, заставившая вздрогнуть. Он прислонился к дверному косяку, затем медленно выпрямился.

— Вот оно! — громко произнес Айрд. В его голосе, низком и сильном, прозвучали одновременно сомнение и надежда. Надежда человека, выздоравливающего после ужасной болезни. Дуглас Айрд свалился на ковер, лежащий на полу лаборатории, бормоча себе под нос порядок проведения эксперимента.

Особый научный эксперт Джордж Моуллинс, едва войдя в здание Великого Суда, немедленно попросил аудиенции у Великого Судьи.

— Передайте ему, — заявил он Верховному Приставу Суда, что я должен сообщить об очень важном научном открытии. Великий сразу поймет, насколько это важно, если вы просто скажете: «Категория АА».

Ожидая, пока его позовут, научный эксперт привел в порядок свои инструменты для транспортизации, а затем начал лениво рассматривать купол величественного приемного зала. Сквозь прозрачную его стену он мог любоваться цветущими садами. В обилии зелени эксперт заметил мелькнувший край белой юбки, которая напомнила ему о слабости Великого Судьи, державшего в своем гареме по крайней мере семь царственных красавиц одновременно.

— Прошу вас, сэр, Великий Судья ждет вас.

Мужчина, сидящий за письменным столом, выглядел лет на тридцать пять. Только глаза его и рот казались более старыми. В полном молчании глаза бессмертного, вечно юного Великого Судьи внимательно изучали посетителя.

Последний же не терял времени зря. Едва только дверь за ним закрылась, как он нажал на кнопку, и тонкая струя газа ударила в лицо Великого Судьи. Не издав ни звука, он осел в своем кресле.

Посетитель действовал спокойно, но молниеносно. Он подтащил безвольное тело к своему чемоданчику с инструментами, стащил с Великого Судьи одежду. Быстро обработал тело судьи принесенной с собой жидкостью и начал прикреплять к нему провода. Затем прикрепил провода к своему телу, лег на пол и включил активатор.

С того самого дня, когда Дугласу Айрду удалось перенести нервные импульсы цыпленка в мозг собаки, его мучил вопрос — насколько полной и совершенной была эта трансформация.

Личность, не мог не согласиться он с собой, это структура сложная. Прошло довольно много времени, прежде чем он убедился, что наконец передал в чужое тело свои специфические нейроимпульсы.

Возможно ли, чтобы интеллект переходил из одного тела в другое посредством обмена нервной энергии двух тел? Обмена, при котором каждая ячейка мозга пропитывается мыслями и мечтами чужого тела? И обмена столь совершенного, чтобы одна личность была полностью перенесена внутрь другой?

Тот факт, что собака действовала подобно цыпленку, сам по себе еще не был неопровержимым доказательством. В нормальных условиях ему надо было бы провести целую серию тщательно подготовленных экспериментов, прежде чем приниматься за разумных существ. Однако у человека, приговоренного к смерти, слишком мало остается времени, чтобы думать о риске. Два дня тому назад, когда научный эксперт вызвал его для ознакомления с открытием, Айрд усыпил этого человека и осуществил небывалый эксперимент.

Перенос оказался не совсем полным. Стертая память сохранила кое-что, и этого оказалось достаточно, чтобы без труда проникнуть в резиденцию Великого Судьи. А это было далеко не просто. Очень важно, чтобы псевдоэксперт не допустил ошибки в этикете, дабы по его поводу ни у кого не возникло ни малейших подозрений.

Пока Дуглас Айрд действовал безошибочно. Его сознание переносилось из тела научного эксперта в мозг Великого Судьи.

Пятью минутами позже Дуглас Айрд пришел в себя уже в теле Великого Судьи, открыл глаза и настороженно осмотрелся. Все было в порядке. Он аккуратно отсоединил провода, упаковал инструменты, а затем вызвал пристава. Как и предполагал Айрд, действия Великого Судьи ни у кого не вызывали вопросов и сомнений. Было делом всего одного часа добраться до квартиры Дугласа Айрда, перенести тело Великого Судьи в тело осужденного на казнь изобретателя и возвратить личность научного эксперта в его собственное тело. Из предосторожности он решил отправить научного эксперта в госпиталь. Впрочем, тот все это время беспробудно спал в теле Айрда и ничего не понимал.

— Продержите его в госпитале три дня под наблюдением, — приказал Великий Судья Айрд.

Последующие несколько дней он осторожно приспосабливался к приятной атмосфере абсолютной власти. У него были тысячи планов превращения государства полицейской диктатуры в свободную страну, но как ученый он понимал, что необходимо изучить общество, прежде чем изменять его.

В конце недели он случайно узнал о судьбе государственного преступника по имени Дуглас Айрд. Это было довольно интересно. Изменник предпринял попытку к бегству. Ему удалось пролететь около пятисот миль на незарегистрированном хоупе, прежде чем его сбил местный патруль. Преступнику удалось бежать в горы, но утром того дня, на который была назначена казнь, прибор, вживленный в правую руку беглеца, был приведен в действие. Незадолго до наступления сумерек у патрульной горной станции появилось измученное, обезумевшее подобие человека, визжащее, что оно не кто иной, как Великий Судья. Приговор Великого Судьи был приведен в исполнение немедленно, избавив несчастного от мук.

В заключение доклада сообщалось:

— Никогда еще патрульные не видели осужденного, приближающегося к преобразователю с такой неохотой.

Великий Судья, сидящий за столом в великолепном зале, вполне мог в это поверить.

Совершенное будущее

В тот день, когда Стивену Далкинзу исполнилось восемнадцать, он получил из Кредита жизни Объединенного правительства уведомление, что на его имя открыт счет на сумму миллион долларов. В приписке, кроме поздравлений, содержались обычные наставления для восемнадцатилетних. Там дотошно объяснялось, что эти деньги — миллион долларов — означают его предполагаемый заработок за всю жизнь.

Тратьте их бережливо; возможно, больше вы никогда ничего не получите: это итоговая сумма.

Далкинз был готов. За девять дней, начиная со дня своего рождения, он израсходовал 982 543,81 доллара. И ломал голову над тем, как распорядиться оставшимися семнадцатью тысячами, когда в его роскошную квартиру вошел офицер министерства финансов и арестовал его.

Далкинз погасил сигарету в пепельнице — он удивился, обнаружив таковую в психиатрическом офисе, — и вошел в дверь, на которую указала девушка. Вошел и остановился с видом циничного почтения, ожидая, что его заметят.

Человеку за письменным столом было около пятидесяти. Крупный, без единого седого волоса, он занимался тем, что делал какие-то пометки в лежащей перед ним карточке. Не поднимая глаз, он сказал:

— Найдите себе кресло и сядьте.

Выбор сводился всего к двум креслам — одному с твердой спинкой и другому удобному, типа шезлонга. Вздохнув, Далкинз опустился во второе.

По-прежнему не глядя на него, доктор Бунер сказал:

— Хотелось бы знать, чем обусловлен ваш выбор.

И сделал еще одну пометку в карточке. Далкинз не сводил с него презрительного взгляда. Беспокойства он не испытывал. Он пришел на эту встречу, ожидая стереотипной реакции. И был готов к любому вердикту. Однако заниматься такими пустяками казалось оскорбительным.

— Вы посылали за мной, доктор Бунер, — с ироническим уважением ответил он.

Это было, конечно, мягко сказано. Его доставили в этот офис властью закона. Однако ответа на свои слова он не получил. Далкинз пожал плечами, откинулся в кресле и приготовился к ожиданию.

— Интересная у вас реакция, — заметил доктор и провел очередную линию в карточке.

Далкинз сердито уставился на его склоненную голову.

— Так-то вы обращаетесь с человеческими существами? — со злостью спросил он. — Даже не глядите на них?

— О нет! — И тут же: — С точки зрения закона мы определяем человеческое существо как личность, принимающую установленные в нашем обществе порядки. Вы же отвергаете эти порядки. Следовательно, по закону вы не человеческое существо. На юридическом языке вы относитесь к категории «отчужденных личностей».

Далкинз ощетинился, но сумел справиться с собой. И процитировал, с прежним оттенком цинизма:

— Разве у меня нет рук, ног, чувств, привязанностей, страстей? Разве я не ем ту же самую пищу… не болею теми же самыми болезнями? — закончил он, явно довольный сам собой.

Как и прежде, доктор Бунер ответил, не глядя на него:

— Сильные словесные ассоциации.

Он сделал в карточке еще одну пометку. И потом наконец выпрямился. Серые глаза пристально смотрели на Далкинза.

— У меня вопрос. У вас была какая-то конкретная причина всего за десять дней истратить столько денег?

В чем-то жалкое юное лицо усмехнулось в ответ.

— Не терпится узнать? — саркастически спросил Далкинз.

Доктор Бунер встал.

— Думаю, на этом пока все. Я буду рекомендовать оштрафовать вас и конфисковать все имущество, включая оставшиеся на вашем счету семнадцать тысяч долларов. Вам оставят два костюма, мелкие бытовые принадлежности и несколько сот долларов, и квартиру вы тоже сохраните. Позвольте сообщить, что человеческие существа подлежат преследованию по закону и могут быть оштрафованы на тысячу долларов раз в пять лет. Отчужденные личности после вынесения приговора теряют все. В вашем случае я планирую реквизировать из штрафа сотню долларов еженедельно, которые будут вам выплачиваться, если вы станете посещать мой офис для лечения. В противном случае эту сотню долларов вы не получите.

Далкинз иронически расхохотался.

— Вы меня больше никогда не увидите, — заявил он, — разве что притащите сюда с полицией. Больно нужно выслушивать ваш дурацкий анализ и тупые мнения!

Психиатр не сводил с него пристального взгляда. Его лицо с впалыми щеками, казалось, ничего не выражало. Однако, судя по следующим словам, Далкинзу, по-видимому, удалось пробить брешь в его профессиональной выдержке.

— Отлично, но что у вас на уме? — почти резко спросил он. — Чего вы хотите?

Далкинз с презрительным видом стоял в дверях, чувствуя, как в душе с новой силой нарастает ощущение собственного величия, которое и заставляло его вести себя подобным образом. На протяжении нескольких часов после ареста это ощущение слегка потускнело. Тогда в глубине души он даже почти был готов согласиться со всеми этими людьми, воспринимающими его поступки как безумие.

Теперь все, больше никаких сомнений.

— Вы упустили свой шанс. — В голосе Далкинза звенело сознание собственной правоты. — В следующий раз скажите Большому Брату, пусть для человеческой работы использует людей. Вы провалили это дело, дружище.

— Тем не менее, — доктор Бунер был очень рад, что разговор наконец сдвинулся с мертвой точки и его регистрируют приборы, — если я пойму, то, возможно, стану уступчивей. Я представлял вас этаким любителем роскоши. Но, может быть, я ошибался?

Стивен рассмеялся.

— Я выбрал мягкое кресло, потому что вы ожидали от меня именно этого. Я веду себя как безумный, потому что вы думаете, что я такой. Я сознательно подстраиваюсь под ваши предвзятые мнения. Но мне совсем не нравится делать это.

— Всем приходится подстраиваться, в той или иной степени. Различия, зависящие от возраста и опыта, очень невелики.

Стивен пожал плечами.

Доктор Бунер поспешно сменил тактику.

— Что плохого, если каждый нормальный человек по достижении совершеннолетия получает миллион долларов? Большинство не видят в этом ничего дурного.

— Мели языком, коли есть охота, малыш, — ответил Стивен Далкинз. — Но как наговоришься, позволь мне уйти. Ты опоздал с этим разговором. В будущем я буду разговаривать только с большими парнями.

Не дожидаясь ответа, Далкинз открыл дверь.

— Когда будете уходить, — сказал доктор, — остановитесь перед зеркалом в приемной и хорошенько рассмотрите того, кто болтает о малышах.

— Ладно, ладно, — отозвался Далкинз, — Ну да, во мне только пять футов шесть дюймов. Я даже не выгляжу восемнадцатилетним.

— Скорее, пятнадцатилетним, — вставил Бунер.

— Мужество не теряет своих свойств, даже если расфасовано мелкими порциями. — Последовала пауза, после чего Стивен выдал: — И к вашему сведению, это не я отчужденная личность. И это вам, а не мне, нужно принять решение измениться.

Бунер улыбнулся с видом человека, привыкшего разговаривать с людьми, убежденными, что крыша поехала у кого угодно, только не у них.

— Если вы не отчужденная личность, то уж и не знаю, кто вы такой.

Он обращался к закрытой двери.

Когда молодой человек ушел, психиатр с бледной улыбкой на лице опустился в кресло. К нему присоединился другой человек, молча опустившийся в кресло, где несколько минут назад сидел Далкинз.

— Ну, ты все слышал, — сказал Бунер.

Второй скривил полные губы и кивнул.

— Что с этим делать?

Вместо ответа второй задумчиво погладил челюсть.

— Его слова звучат искренне; конечно, в манере отчужденных.

Прежде чем посетитель успел ответить, дверь распахнулась. Вошла девушка из приемной с двумя копиями компьютерных распечаток, вручила каждому по одной и удалилась.

Шурша бумагами, доктор Бунер и его гость просматривали распечатки. Потом посетитель бережно сложил свои и заговорил. У него оказался мягкий баритон.

— Судя по физиологическим реакциям на твой вопрос, ему известно о промежутке времени между моментами, когда оказалась израсходована большая часть денег и когда человеческие существа выяснили это.

— Эта информация, — последовал ответ, — классифицируется как специальные сведения. Это не секрет, просто не разглашается широко. Десять из тысячи человек знают об этой отсрочке из пройденного ими специфического обучения.

Второй человек похлопал по лежащей на коленях распечатке.

— Я заметил, что большую часть денег он потратил на создание короткометражных кинофильмов. Из этого можно что-то извлечь?

Первый покачал головой:

— Люди из комитета по кинофильмам не сумели прийти к какому бы то ни было общему мнению. Их отчет лишь подтверждает мое собственное впечатление. Рваные куски, больше ничего. По какому принципу их отбирали? Непонятно. Складывается впечатление, что единственной целью было выяснить, какую максимальную сумму можно вбухать во всю эту ерунду.

Посетитель, казалось, пришел в замешательство.

— Ты когда-нибудь слышал о чем-то подобном? — спросил он.

— Однажды, отслеживая траты другого человека, мы обнаружили, что он пытался скрыть около пятидесяти тысяч и еще пятьдесят дать как взятку.

— Господи, кому? — пораженно воскликнул посетитель.

Доктор Бунер с улыбкой покачал головой.

— Ах, да, получатель, конечно, был оштрафован, а этот инцидент удален из его личного дела. Что ты собираешься делать с Далкинзом?

— Подождать и посмотреть. Он не припрятал никаких денег. Следовательно, момент истины наступит скоро.

— Однако, — задумчиво сказал посетитель, — согласно распечатке, за квартиру уплачено за два месяца вперед. А что с припасами?

— Еды полно.

— Значит, он может прожить в роскоши еще два месяца.

— Меня беспокоит, — сказал психиатр, похлопывая по распечатке, — что компьютер не считает его отчужденной личностью.

Стивен Далкинз вышел из офиса доктора Бунера в коридор, дождался лифта и спустился на первый этаж. Оттуда он вышел в мир, внешне не слишком изменившийся за последние пятьдесят лет. Тут были те же самые здания или, по крайней мере, тот же самый тип зданий. Стекло, камень, кирпич и пластик, слепленные в самые различные, уходящие на большую высоту конфигурации. Отличие от прежней эпохи состояло в том, что теперь каждый день сознание напоминало ему о совершенстве всего этого.

Наступил золотой век. Вообще-то восемнадцатилетнему получателю миллиона долларов предстояло отработать эту сумму. Однако работа была благом для людей; нормальные люди не ставили это под сомнение.

Большинству так и не удавалось выплатить свой долг; они просто не зарабатывали достаточно денег для этого. Но в то же время, как личности неотчужденные, они редко тратили все свои деньги.

Когда человек умирал, то, что оставалось от миллиона, возвращалось государству. Если за человеком оставался долг, запись об этом удалялась. Дети могли наследовать особенности личности, но не деньги и имущество. Никаких «ниточек», по которым можно было бы докопаться до истины, не оставалось. Все начинали с чистого листа — и миллиона долларов. По закону, эта сумма не могла быть выплачена дважды, но не могла быть и уменьшена. Закон не предусматривал смягчения для случаев, аналогичных тому, в котором оказался Стивен. Если бы он работал, его жалованье автоматически вычиталось бы из уже существующего долга.

По-видимому, ничуть не тревожась по поводу всего этого, Стивен подозвал электротакси.

Спустя некоторое время такси свернуло на улицу рядом с рекой и по подъездной дорожке подъехало к многоэтажному зданию. Стивен вышел, окунувшись в теплый день, заплатил водителю и медленно зашагал к помпезному входу. По дороге он заметил, что на той же улице остановился другой автомобиль. Из него вышел человек и сделал вид, что заинтересовался видом реки.

Спустя два часа агент доложил доктору Бунеру:

— Мистер Далкинз вошел в здание, где находится его квартира, и пока еще не вышел оттуда.

День проходил за днем, а Стивен так и не появлялся.

Прошла неделя тщетного ожидания. Приставленные доктором наблюдатели лишь пожимали плечами и говорили:

— Ну почему бы ему не предоставить жизни идти своим чередом, как у всякого нормального парня, достигшего восемнадцати лет?

В итоге в квартиру Далкинза было доставлено послание из Компьютерного брачного агентства. В нем сообщалось, что молодая женщина по имени Стаей Айкинс, двадцати трех лет, была отобрана в качестве подходящего для него брачного партнера.

«Как вы, возможно, знаете, — заканчивалось послание, — после компьютерного отбора партнеры имеют в своем распоряжении четырнадцать дней, чтобы встретиться и либо принять, либо отвергнуть предложенного партнера. Если один отобранный согласен, а другой нет, согласившийся свободен и имеет право еще на три предложения брачного партнерства. С другой стороны, отказавшийся имеет всего две такие возможности.

После того как кандидат использует все три возможности, следующие три будут предоставлены ему только через год. Если кандидат самостоятельно найдет себе потенциального партнера, чьи личностные характеристики укладываются в рамки компьютерного программирования для каждого из них, брак тоже может иметь место. Следует отметить, что в данной конкретной ситуации Стаей Айкинс не выдвигает требования, чтобы ее будущий партнер имел деньги.

Потенциальный кандидат, не имеющий намерения вступать в брак, должен уведомить об этом Компьютерное брачное агентство».

Далкинз не предпринял ничего. Не возразил, не попросил, чтобы его имя было изъято из банка данных. Не позвонил девушке, а когда на двенадцатый день она сама позвонила ему, сказал, что она его устраивает.

Поставленный в известность обо всех этих подробностях, доктор Бунер имел еще одну встречу с представителем министерства финансов.

Этот последний спросил:

— Полагаете, он женится на этой женщине?

Бунер улыбнулся.

— Мы его поймали. Чтобы добиться разблокирования своей половой функции, он будет вынужден сделать это. В чем бы ни состоял его план, эта сторона жизни, по всей видимости, существенно важна для него.

— Может, все, чего он хочет, это воспользоваться ее деньгами.

На физиономии психиатра заиграла улыбка, хотя и мрачноватая.

— Нет, мы уже наложили ограничения на ее изъятия. Она сможет снимать со своего счета всего лишь удвоенную сумму по сравнению с той, на которую живет сейчас. Ну а если потребуются дополнительные суммы, ей придется сделать специальный запрос с указанием конкретных целей. Нет-нет, — Бунер покачал головой, — когда биология решила проблему блокирования половых органов мужчины и последующего разблокирования их с тем, чтобы они могли функционировать только при контакте с одной женщиной — его женой, все течение семейных взаимоотношений и, фактически, сама история человечества изменились в лучшую сторону. И конечно, поскольку средняя продолжительность жизни у женщин на семь лет больше, чему у мужчин, мы устроили все это таким образом, что наши молодые люди должны жениться на девушках на четыре-семь лет старше, чем они сами… Готов поспорить, он объявится на церемонии бракосочетания.

Вывеска над дверью гласила:

Когда прибыл Далкинз, перед дверью собралось уже немало народу. По одну сторону длинного, узкого барьера стояла группа мужчин, по другую — женщин. Мужчины все были моложе двадцати, женщины чуть старше. Исключение составлял мужчина лет под сорок. Среди женщин не было ни одной соответствующего возраста, и Далкинз сделал вывод, что это агент, приставленный шпионить за ним. Юноша презрительно улыбнулся.

Он занял место в хвосте очереди мужчин и принялся рассматривать женщин по ту сторону барьера. Одна из них, уже явно заметив Далкинза, нетерпеливо смотрела в его сторону. Их взгляды встретились. Они впервые видели друг друга воочию, и Далкинз подумал, что следует улыбнуться. Что он и сделал. Она улыбнулась в ответ, обнажив довольно крупные зубы.

Стаей оставила свое место в очереди — она была уже третьей от двери — и, как того требовали правила, заняла десятое место, напротив Далкинза. Пока она шла, он имел возможность разглядеть, что ноги у нее коротковаты.

Ее внешность, однако, не произвела на него плохого впечатления. Новый стиль мышления относительно таких вещей господствовал уже более сорока лет, и, несмотря на весь свой антагонизм по отношению к некоторым особенностям окружающего мира, этой он не замечал. Новый стиль мышления требовал, чтобы все нормальные девушки, женщины, юноши и мужчины рассматривались как прекрасные, без каких бы то ни было исключений.

Поэтому внешность, в терминах прежнего стиля мышления называвшаяся красотой, не являлась тем фактором, который учитывал компьютер. Рост учитывал. Вес учитывал. Возраст учитывал. Молодая женщина, стоящая сейчас напротив Далкинза по ту сторону барьера, была ростом 5 футов 1 дюйм (против его 5 футов 6 дюймов), имела вес 100 фунтов против его 128 и была на 5 лет старше.

В этом мире толстяки сочетались браком с толстяками, худые с худыми, средние со средними. И конечно, существовавшая прежде нелепая тенденция, чтобы мужчины женились на женщинах моложе себя, была заменена на прямо противоположную, основанную на здравом смысле и биохимических данных. Это был золотой век не только в экономическом, но и в сексуальном отношении.

Вскоре они оказались внутри здания и были усажены в примыкающие друг к другу кабины, доступные взглядам других пар сквозь толстый прозрачный пластик. Поскольку, по настоянию Стивена, был избран ограниченный временем брак, они подписали пластиковые карточки специальным типом ручек. С помощью компьютера их подписи автоматически передавались в столичное министерство статистики естественного движения населения. Факт этой подписи сам по себе и являлся брачной церемонией; оставались лишь медицинское восстановление мужчины и второй шаг, делающий это гормональное восстановление легальным и постоянным.

По запросу компьютера Далкинз расстегнул молнию на правом бедре специального свадебного костюма. Потом он откинулся назад, также по требованию, и замер в ожидании, пока две механические руки стягивали его ремнем. Когда руки убрались, на обнаженном бедре сфокусировалось стеклянное устройство с иглой и лучом света в передней части. Прозрачная игла медленно вошла в тело, по ней потекла красная жидкость. Игла выдернулась.

Компьютер сказал:

— Шаг два. Постарайтесь не дергать рукой.

Далкинз заметил, что человек постарше, который шпионил за ним, стоит в нескольких шагах, наблюдая за «брачной церемонией»; похоже, он был настолько уверен, что все идет как надо, что даже наполовину отвернулся.

«Пора!» — подумал Далкинз.

Послышался звонок. Доктор Бунер нажал кнопку, соединенную с крошечным приемником в ухе, и сказал:

— Здесь доктор Бунер.

На видеопластине возникло изображение его прежнего посетителя и наперсника. Тот раздраженно сказал:

— Здесь Русли. Ну, что там еще?

Бунер не мог не заметить обвиняющего тона.

— Прежде всего, нам с вами следует не упускать из виду одну вещь.

— Что именно? — Удивление в голосе и на лице.

— Я не контролирую ситуацию. Закон не позволяет этого.

— У вас там наблюдатель.

Бунер проигнорировал звучащий в голосе собеседника укор.

— Разве я недостаточно прояснил свою позицию?

— Да-да, — прозвучало покорно.

— А произошло то, — уже несколько более оживленно продолжал доктор Бунер, — что наш Стивен снова взял на себя труд заранее выяснить все детали процесса, через который большинство людей проходят неосведомленными.

— Когда это происходило со мной, — отозвался Русли, — я сидел привязанным в кресле в запертой комнате и не имел шанса сбежать.

— Если бы вы, — продолжал свои объяснения доктор Бунер, — принесли с собой компьютерный ключ ремонтного мастера и автоматический пистолет, позволяющий выстрелом проложить себе путь через запертую дверь…

Судя по выражению физиономии на экране, услышанное произвело на собеседника Бунера большое впечатление.

— Что вы собираетесь делать?

— Ничего?

— Почему?

— Стивен не нарушил закон.

— По-вашему, можно вывести из строя машину и выстрелами проложить себе путь из запертого здания, не нарушая закона?

— Компания «Восстановление гормонов» может возбудить против него дело за причиненный ей ущерб, но, учитывая, что у него нет денег, толку им от этого не будет.

— Н-н-но… — запротестовал Русли, — разве это по закону — быть тем, кем сейчас стал Стивен? Сексуально свободным мужчиной?

— Закон требует, чтобы по достижении мальчиком возраста половой зрелости его способность к совершению сексуального акта была взята под контроль. Закон требует, чтобы он имел возможность жениться, поскольку брак представляет собой выстроенные самим человеком взаимоотношения, для чего необходимо пройти через процесс восстановления гормонов. Если этого не происходит, по закону брак не может иметь места. Видите ли, — продолжал доктор Бунер, — техника всего этого была взята нами из концепции старой Китайской Коммунистической Народной Армии, за исключением, конечно, того, что у нас отсутствует наказание в виде смертной казни. Однако сейчас, как и тогда, о коммунисте ли идет речь или о современном молодом человеке, здесь кроется ловушка для опрометчивого, во многом неискушенного юноши. Он еще думать не научился, а мы уже заблокировали его сексуальность. Он еще растет, а мы уже подтягиваем его до уровня будущей жены, причем по закону, раз брак заключен, расторгнут он быть не может. Государство, идущее на такие деспотические меры, оправдывает лишь то обстоятельство, что его целью является мирное, трудолюбивое население.

Пауза.

— Где жена Стивена сейчас?

— Она ему не жена, поскольку заключительный шаг совершен не был. Вернулась к себе домой.

— А где Стивен?

— Он пока к себе домой не вернулся.

Помолчав, Русли сказал:

— Если я правильно понял, сейчас впервые за четверть столетия где-то там, — он взмахнул рукой, очерчивая этим жестом половину горизонта, — болтается мужчина, способный совершить половой акт более чем с одной женщиной?

— В принципе именно так обстояло дело раньше.

— И это законно?

— Да, просто нежелательно. Однако это естественное состояние. Ни одно естественное состояние человека никогда не объявлялось вне закона.

По мере того как человек на экране осознавал потенциальные последствия ситуации, его лицо пошло пятнами.

— Господи, — пробормотал он, — один мужчина и все эти незамужние девушки и женщины от восемнадцати до двадцати трех!

— Возможно, — успокоил Русли доктор Бунер, — обольщение не входит в его планы. Ради этого не стоило растрачивать практически все деньги.

— А какие у него могут быть планы? — беспомощно спросил Русли.

— Мои помощники, — ответил психиатр, — продолжают тщательно изучать биографию Стивена, пытаясь найти ключ.

— Как думаете, что он будет делать теперь?

— Он хорошо замел следы, — с неохотой признал Бунер. — Пока мне ничего не известно о его местонахождении. Может, он уже приступил к охоте на женщин.

Русли издал горлом захлебывающийся звук и разорвал связь.

Поколебавшись, Бунер набрал особый номер. На этот раз, когда послышался щелчок, на экране не появилось изображения, но мужской голос — решительный, заинтересованный — произнес:

— Я прочел ваш доклад, доктор. И согласен, что дело Стивена нужно предать огласке. Если ваш прогноз относительно него не подтвердится, мы, по крайней мере, сделаем свою первую попытку за последнее десятилетие. Удачи.

Прислонившись спиной к дереву, Стивен сидел на траве на краю парка и смотрел в небо. Для вида, конечно. На самом деле он шарил взглядом по сторонам в поисках возможных шпионов. Полной уверенности, что удалось уйти незамеченным, у него не было. Он предполагал, что казначейство хотело бы понять, как он собирается выживать без денег.

— Запросто, — сказал он, обращаясь к четырем подозрительным типам, которые прошли мимо (на всякий случай — а вдруг они в состоянии понять смысл его высказывания?). — Мир вознаграждает предприимчивых и непокорных. Передайте это своим хозяевам.

Один из четырех, мужчина лет тридцати, подошел поближе и спросил недоуменно:

— Эй, это ведь ты сходу растратил свой миллион, как сказано в новостях? Зачем?

Пораженный, восхищенный Стивен произнес:

— Ты хочешь сказать, они предали мое дело огласке? — Взяв себя в руки, он пожал плечами: — Иди своей дорогой, парень. Если сам не понимаешь зачем, объяснять тебе бесполезно.

В сумерках Стивен лениво поднялся и медленной походкой, на случай если за ним следят, углубился в парк, туда, где маленький ручей втекал в водопроводную трубу. Наклонившись, он сунул руку в темный зев трубы, нащупал что-то и выпрямился. Теперь он держал в руке водонепроницаемый контейнер, откуда вытащил скатанное в трубку объявление из белого холста. Там было написано:

На обратной стороне тоже имелась надпись:

На самом деле он не предполагал делать то, что было написано на обратной стороне. Если бы у него была возможность, он послал бы кого-нибудь вместо себя, на случай, если люди придут. Однако истинная цель состояла в том, чтобы ввести в заблуждение возможных наблюдателей.

С уверенной улыбкой Стивен пошел дальше. Небо потемнело, и тротуары начали испускать свет, накопленный за день. Точно так же мерцали и стены магазинов. Люди бросали взгляды на Стивена, на его объявление и проходили мимо. Большинство смотрели неодобрительно, но внимательно наблюдавший за ними Далкинз замечал то там, то здесь немногих, реагировавших иначе.

Если представлялась возможность, он говорил каждому из последних:

— Надо же что-то делать, верно? Найдешь меня каждый день вечером в… — и он называл другой парк.

Самое интересное произошло, когда какой-то краснолицый молодой человек внезапно зашагал рядом со Стивеном и спросил:

— У тебя есть план, как одолеть этих ублюдков?

— Конечно, — ответил Стивен.

— Я с тобой, и я приведу свою компанию. Меня зовут Джек.

— Отлично.

В первый вечер пришли десять никак не связанных друг с другом молодых людей, включая двух женщин, и сравнительно большая группа из семи решительно настроенных юношей и четырех равно искренних в своих намерениях женщин — это и была «компания» Джека.

Здесь никто не спрашивал зачем. Все собравшиеся понимали, что это нужно было сделать. И все испытывали облегчение при мысли о том, — что кто-то наконец решился сделать шаг, откуда нет возврата.

Складывалось впечатление, будто все они чисто интуитивно глубоко понимали существо проблемы, и эта часть воспринималась как должное. Обсуждались лишь детали того, что делать дальше. И конечно, у Стивена был свой план.

В этот первый вечер они создали Общество ниспровергателей. По общему согласию было решено, что Стивену Далкинзу будет компенсирован его потерянный миллион. Каждый из присутствующих выписал чек на тысячу долларов. Постановили, что все будущие члены общества внесут ту же самую сумму в пользу Стивена.

— Может, ты и не вернешь свой миллион целиком, — сказал краснолицый парень, Джек Брукс, — но уж наверняка в наши ряды вольется не меньше решительно настроенных людей, чем тех, что стояли за убийством Александра Второго в России в 1881 году. Думаю, на пятьсот человек смело можно рассчитывать.

— А по-моему, их будет больше, — безапелляционно заявил Стивен.

К концу месяца один в обществе насчитывалось 2 782 члена. Каждый получил задание в течение месяца два найти еще пять недовольных. Общая сумма взносов составляла уже больше миллиона, и Стив заявил, что жертвует излишки в общую казну. Он рассказал о первых этапах своего плана небольшому внутреннему кругу заговорщиков, среди которых был и Джек. Они сообщили своим сгорающим от любопытства товарищам, что план «потрясающий», но решено не посвящать в детали никого, кроме вожаков.

Общество ниспровергателей состояло уже из 53 064 членов, когда, по окончании месяца четыре, совершило свой первый акт открытого неповиновения.

Власти решили поставить общественность в известность о том, что представляет собой Стивен. Девушкам и женщинам настоятельно рекомендовалось вызывать полицию, если к ним приблизится невысокий молодой человек и начнет делать непристойные предложения. Бунер в своих отчетах писал, что вряд ли найдется женщина, способная устоять перед обаянием сексуально свободного мужчины. Однако, полагал он, Стивен не может быть уверен в этом и потому станет действовать очень осторожно.

Тем не менее, лежа ночью без сна, психиатр испытывал необычное для него, все возрастающее ощущение тревоги.

День за днем он отслеживал успех деятельности Стивена по числу чеков, выписанных на его имя. И по мере возрастания этого числа дрожь тревоги все чаще сотрясала тех членов Объединенного правительства, которые, по соглашению, были в курсе происходящего.

Чем больше эти люди нервничали, тем чаще обращались за разъяснениями к Бунеру. У позвонившего в то особенное утро было мясистое лицо и резкий голос.

— Вы собираетесь что-нибудь предпринять в отношении этих мошенников? — спросил он.

— Мы готовы к проведению «зачистки».

— Что вы имеете в виду?

Бунер объяснил. В обществе появились беспокойные, решительные личности, движимые общим порывом уничтожить правительство, которое каким-то непонятным образом сумело досадить им.

Их нонконформистское и, безусловно, склонное к насилию движение несло в себе странную чистоту. Они любили друг друга и были преданы своим вожакам. Они были горды тем, что действуют заодно с человеком, у которого хватило воли растратить свой миллион долларов. После этого никому даже в голову не приходило оспаривать право Стивена Далкинза быть «боссом».

Это облегчало задачу полиции. Все чеки были выданы на имя одного человека и подписаны очень разборчиво. Каждый человек — юноша, девушка, женщина — были идентифицированы, и компьютеры разослали распечатки в полицейские центры по всей стране. Детективы незаметно посетили соседей каждого из заговорщиков, так что теперь местонахождение всех было точно известно.

Общественность, конечно, не допустит ареста людей только потому, что они выписали чеки на имя Стивена Далкинза. Нужно, чтобы было предпринято какое-то противоправное действие.

Но что они могут сделать по отношению к совершенному миру? Этот вопрос Бунеру задавали чаще других, прозвучал он и сейчас. И психиатр ответил так же, как всегда.

— Двенадцать лет назад некто Чарли Гюйк возглавил мятеж, направленный против компьютерной системы образования. Двадцать три года назад восстание братьев Гилберт имело своей целью групповой метод избрания политиков. В обоих случаях все участники были арестованы, признаны «отчужденными личностями», осуждены и ликвидированы.

— Как вы полагаете, — спросила важная персона с мясистым лицом, — что собирается атаковать Далкинз?

— Что-то более основополагающее, так мне кажется.

— Ради бога! — взорвался политик. — Что может быть более основополагающим, чем атака на политическую систему?

— Ну… — Бунер дипломатично попытался потянуть время.

Резкий голос зазвучал спокойнее:

— Как думаете, Далкинз знает, что мы можем отслеживать все эти чеки?

— Полагаю, знает, поскольку он перевел часть денег какой-то компании.

— А, вот оно что! Но, разумеется, в такой необычной ситуации…

Бунер с решительным видом покачал головой.

— Мы не имеем права проверять, как компании тратят свои деньги, поскольку это может быть отслежено их конкурентами. Нужно либо перепрограммировать компьютерную систему, либо власти должны сделать публичное заявление. Но нам не хотелось бы этого. Наша цель — поймать всех этих людей и избавиться от них.

Той же ночью, снова лежа без сна, Бунер как-то особенно расстроился, внезапно осознав, что прошло уже четыре месяца. И если бы фантазии Русли были верны хотя бы отчасти, насчитывались бы уже десятки изнасилованных девственниц. А расстроило Бунера вот что. Возможно ли, спросил он себя, что Стивен все эти месяцы вел себя как ответственный человек и не ударился в разгул?

И чем же он, в таком случае, занимается?

На следующее утро, выглянув из окна своего многоэтажного дома, он обнаружил, что погода восхитительная, небо голубое… Чуть позднее, когда он мирно ел изысканный завтрак, вспыхнул красный сигнал тревоги, сопровождающийся воем сирены. Потом на экране телевизора появилась платформа, на которую поднялся молодой человек и сказал:

— Леди и джентльмены, не пугайтесь. Это сообщение от Общества ниспровергателей. Мы временно захватили главные центры вещания на американском континенте. Мы хотим сказать кое-что, что, по мнению нашего лидера Стивена Далкинза, вам следует, знать.

Далее он объяснил и продемонстрировал (на себе и внезапно появившейся откуда-то девушке) химический метод, посредством которого может быть разорвана жесткая связь между состоящими в браке мужчиной и женщиной. Он назвал несколько пунктов в городе, где можно достать нужные препараты, и добавил, что подобные сообщения сейчас передаются с других центров по всей стране.

— Приготовьте чек на тысячу долларов, — настойчиво продолжал он, — и помните, что, возможно, это единственный шанс получить шприц с веществом, делающим вас сексуально раскрепощенным человеком. Можно приобрести препарат, а уж потом решать, стоит ли его использовать. Если вы человек решительный, то будете действовать быстро, пока это можно сделать без помех, а обдумаете все позже.

Один из указанных пунктов находился на расстоянии около мили от дома Бунера. Спустя несколько мгновений он уже выскочил из двери, спустился на высокоскоростном лифте и поймал электротакси. По пути он выписал чек. Как он ни торопился, к тому времени, когда такси подъехало, около вертолета, стоящего на краю маленького парка, собралось уже несколько сотен мужчин и около пятидесяти женщин. Бунер протолкался вперед, размахивая своим чеком, и увидел, что три девушки и четверо мужчин раздают маленькие коробочки, а еще один мужчина и одна девушка принимают чеки, проверяют их и складывают в металлический контейнер.

Психиатр едва успел. Вручив свой чек, он с беспокойством дождался, пока его проверили, и схватил протянутую ему коробочку. Он еще только выбирался из толпы, защищая свою драгоценную ношу, когда один из молодых людей закричал:

— Полиция! Рвем когти!

В считанные мгновения все девятеро со своими чеками и коробками оказались внутри вертолета. Дверь закрылась, и аппарат поднялся в небо, словно вспугнутый сокол. Почти одновременно с ним с ближайших улиц взлетели около дюжины других вертолетов.

Бунер вернулся в офис встрепанный, но довольный и немедленно сделал доклад на Высший уровень. Правительственная лаборатория в тот же день провела исследование вещества, обнаруженного в семи шприцах купленной им коробки, и подтвердила, что оно действительно содержит препарат, разрывающий жесткую сексуальную связь одного мужчины с одной женщиной.

Чуть позже пришло сообщение по компьютерной сети. В этот день Общество ниспровергателей продало 883 912 коробок, по цене тысяча долларов за штуку. Торговля велась в 6 224 пунктах. И все чеки были выписаны на имя Стивена Далкинза.

Власть и деньги отбрасывают длинные тени. В головах потрясенных «ниспровергателей» уже начали вырисовываться образы того, как в следующий раз они выручат за свои препараты восемь миллиардов или даже восемьдесят.

Слишком много. Ушей Стивена достигли разговоры по этому поводу. Он подумал: «Вот она, поворотная точка». В тот же день он набрал компьютерный код, связывающий его со всеми, кто принадлежал к узкому кругу. И встал перед камерой.

Его небольшие серые глаза сверкали, словно полированный мрамор. В них светился ум. Щеки пылали, худощавое тело было напряжено. Он решительно смотрел в объектив, стараясь пронзить взглядом каждого из своих зрителей.

Стивен объяснил свою точку зрения потрясенным членам общества; все они относились к возглавляемой Джеком Бруксом группе. И закончил так:

— Джек обладает большей дальновидностью и проницательностью, чем я. У каждого человека есть свои пределы. Мне кажется, я уже сделал все, что мог. Отныне… — Последовала драматическая пауза. — Отныне я отказываюсь от лидерства в Обществе ниспровергателей в пользу своего дорогого друга, Джека Брукса. Моя любовь и лучшие пожелания всегда с вами. — И добавил снисходительно: — Я буду выписывать чеки для осуществления всех обоснованных трат, как только организация сочтет нужным действовать дальше. Вы всегда можете связаться со мной по коду. До свидания всем. Вы замечательные люди.

Как только голос Стивена смолк, в далеком доме молодой краснощекий человек, чье лицо в этот момент стало просто пунцовым, схватил видеотелефон, набрал нужный номер и закричал:

— Стивен, так тебя растак, что это значит — «обоснованные траты»? Я хочу получить доверенность на распоряжение всем твоим счетом, за исключением, может быть, десяти миллионов. Докажи, что ты говорил искренне.

Зная, что его слышит только Брукс — линия была защищена от прослушивания, — Стивен ответил:

— Если я не сохраню контроль над деньгами, у тебя может возникнуть искушение предпринять что-то против меня.

— Тогда прямо сейчас выпиши чек на двадцать восемь миллионов для следующей акции! — завопил Джек.

— О'кей, — ответил Стивен.

Когда дело было сделано, Джек Брукс принялся вышагивать по своей комнате взад и вперед.

— Этот сукин сын, — бормотал он, — собирается смыться, прихватив с собой восемьсот миллионов долларов, — Он остановился, нахмурившись. — Сущий дьявол, вот кто он такой.

Брукс снова подошел к телефону, но на этот раз связался с доктором Бунером.

— Каждый вечер с наступлением сумерек Стивен Далкинз прогуливается в одном из парков, — сказал он.

Обдумывая, что делать с этим сообщением, психиатр провел по крайней мере три встречи.

Первую с инженерами-компьютерщиками и работниками администрации. Вопрос: можно ли запрограммировать думающие машины высокого класса на проверку 883 000 имен? Ответ: существует бесконечный поток строгой логики, совокупная информация обо всем, каждая сделка любого человека доступна компьютерам, в системе отсутствуют реальные барьеры… — следовательно, да.

Во второй раз Бунер встретился с директорами биохимических предприятий, проведшими для него некое расследование. Несколько месяцев назад уволился служащий, долгое время бывший членом доверенной группы, заведующей производством одного из семи ингредиентов препарата, продажей которого занимались «ниспровергатели». Расследование показало, что на протяжении многих лет он неофициально занимался изучением препарата.

— У нас есть предположение, — заключил председатель совета директоров, — что семь или более человек, либо по отдельности, либо в сговоре, много лет работали в подобных лабораториях, по крохам собирая информацию в расчете продать ее кому-то вроде Далкинза.

Третья встреча Бунера состоялась с одним из комитетов Объединенного правительства. Ведущий экономист дрожащим голосом объяснил членам комитета, что система «Миллион долларов всякому достигшему восемнадцати лет» основывается на статистической реальности. Только она способна обеспечить стабильность общества. Дополнительный расход в одну тысячу долларов на человека, охватывающий достаточно большой процент взрослого населения, недопустим.

«Без сомнения, — подумал Бунер, — Стивен нанес совершенному миру удар ниже пояса…»

Проблема состояла в том, что с этим делать? Выступая сам, психиатр сказал, осторожно подбирая слова:

— Складывается впечатление, что попытка человечества контролировать половую жизнь сведена на нет Стивеном Далкинзом, причем это всего лишь побочный эффект его движения к какой-то своей тайной цели.

Он указал, что если восемьсот тысяч человек совершают одинаковые варварские акты против какой-то системы, то теоретически в пересмотре нуждается система, а не личность.

Дав свои рекомендации, Бунер сделал следующий вывод:

— Я воздерживаюсь от предложения того или иного решения относительно самого Стивена. Ходят слухи, что он пытается разорвать связь со своими последователями. Это может оказаться непросто.

На следующий день Объединенное правительство через своего пресс-секретаря сделало следующее решительное заявление:

«Считаем недопустимым позволить 883 000 сексуально раскрепощенных мужчин открыть охоту на сто миллионов незамужних женщин. В соответствии с этим Объединенное правительство разрешает рынкам медикаментов сделать доступными препараты гормонального восстановления для тех мужчин, которые по достижении восемнадцати лет предпочтут не связывать себя узами законного брака. Цена набора должна составлять десять долларов. Имена тех, кто сделает такой выбор, будут преданы огласке. Имена тех, кто уже приобрел эти наборы, но вернет их до конца текущего месяца, разглашаться не будут».

Когда Джек Брукс услышал эти роковые слова, он вскочил и с разбегу врезался в стену своей комнаты. Сила удара отбросила его назад, и он кинулся на вторую стену. Выпустив таким образом пар, он упал в кресло, размышляя над обрушившейся на него реальностью. А она была такова, что никто не станет платить тысячу долларов за то, что может купить за десять.

Мечты о восьми миллиардах превратились просто в пену ярости в его плотно стиснутом рте. И ярость эта была направлена на одного человека. Стивен наверняка знал, что так произойдет… Как расправиться с этим… этим… этим?

Стивен Далкинз — точнее, все четырнадцать Стивенов Далкинзов — отправился на свою вечернюю прогулку сразу после наступления сумерек. По крайней мере, так сообщалось в отчетах, полученных Бунером от агентов, разосланных им по всем городским паркам.

Возможно ли, что среди этих четырнадцати есть настоящий Стивен? На самом деле с точки зрения намерений Бунера это значения не имело. Он стоял на улице, ведущей к одному из парков, и наблюдал, как молодой человек пяти футов шести дюймов ростом медленной походкой приближается к нему. Если это Стивен, то он хорошо замаскировался. Все более-менее запоминающиеся черты лица были тщательно загримированы.

Когда этот якобы Стивен оказался перед ним, психиатр быстро перешел улицу.

— Пожалуйста, передайте мистеру Далкинзу, — громко сказал он, — что доктор Бунер просит его позвонить. Передайте, что теперь он начинает понимать, зачем мистер Далкинз затеял все это…

Ничего больше он сказать не успел. Далкинз молниеносно развернулся, перебежал улицу и помчался по тротуару. Внезапно он, казалось, принял решение, что делать, и ринулся к автомобилю у обочины, в который садилась какая-то женщина. Между ними возникла борьба, в которой победил Далкинз. Машина рванула с места. Последнее, что Бунер увидел, это как она несется по улице, с Далкинзом за рулем и женщиной, откинувшейся на сиденье, с болтающейся туда-сюда головой. Миг — и машина скрылась из виду.

Спустя двадцать минут его люди обнаружили брошенную машину с лежащей на полу у переднего сиденья мертвой женщиной.

— Посмотрим, как он отмоется от этого! — воскликнул Джек Брукс, когда убийца позвонил ему и сообщил новости. Красное лицо Джека исказила — не то гримаса, не то ухмылка. — Отличная была идея — разослать по паркам четырнадцать Стивенов.

Настроение у него было хорошее еще и по другой причине. Существовала вероятность того, что значительный процент населения предпочтет получить препараты в обмен на машину или какое-нибудь другое имущество, а не платить десять долларов и оказаться выставленным на всеобщее обозрение. Скверно, конечно, что в совершенном обществе наличных денег как таковых не существовало, все платежи осуществлялись через компьютерную систему, но — Брукс пожал плечами — ничего не поделаешь, так было всегда.

В средствах массовой информации появилось сообщение об убийстве с изложением обстоятельств дела.

Стивен позвонил Бунеру в четверть четвертого.

А позднее…

Психиатр, прихватив свою аппаратуру, явился на оговоренное место встречи. Мужчина у входа провел его в просторную, со вкусом отделанную приемную. Хорошенькая девушка проводила его в большой внутренний офис, ушла и плотно закрыла за собой дверь.

Бунер молча установил аппаратуру и только тогда повернулся лицом к сидящему за письменным столом молодому человеку. Стивен Далкинз взмахом руки указал ему на два свободных кресла: одно мягкое и одно жесткое. Доктор опустился в жесткое.

— Хмм, — заметил Стивен, — Мне было интересно, какой вы сделаете выбор, — он наклонился вперед с кривой улыбкой на лице: — Каково это, док, оказаться в положении подопытного кролика?

Доктор Бунер устремил на него пристальный взгляд светло-серых глаз.

— Стивен, к тому моменту, когда я начал свой путь сюда, были арестованы уже сорок тысяч членов Общества ниспровергателей…

— Это лишь одна из моих тайных квартир, — прервал доктора Стивен.

— Четверо из каждых пяти предпочли переселиться в одну из колоний в космосе, — продолжал доктор Бунер, проигнорировав замечание Стивена. — В этом случае они сохранят свои деньги. — Он мрачно улыбнулся: — Не каждый готов поставить на карту миллион.

— Выходит, только я в опасности?

— Стивен, — напряженно произнес Бунер, — кто убил или приказал убить эту женщину? — Не получив ответа, он заговорил снова: — Может, он уже арестован и подтвердит твои показания, — доктор кивнул на записывающую изображение и звук аппаратуру и настойчиво закончил: — Стивен, нет смысла сохранять верность тому, кто пытается повесить это убийство на тебя.

— Какова участь человека, которого обвиняют в убийстве? — после паузы спросил Стивен.

— В наши дни никого не обвиняют в убийстве, — последовал ответ, — Существует одно-единственное преступление — невозможность жить по законам общества, что приводит к объявлению человека «отчужденной личностью».

— Ладно, какова участь человека, который признан «отчужденной личностью»?

— Это закрытая информация.

— Ходят слухи, что всех их казнят. Это правда?

— Я не член совета, принимающего по этому поводу решения. Мне тоже приходится довольствоваться слухами. — На губах Бунера снова заиграла мрачная улыбка: — А скажи, Стивен, как бы ты поступил с таким человеком?

Молодой человек колебался, это было заметно.

— Нечестно, — сказал он в конце концов, — что приговор выносят неотчужденные личности, а тот, кому они его выносят, возможно, имел в детстве травму, сделавшую его «отчужденным».

Бунер, однако, не позволил увести разговор в сторону.

— Стивен, сколько убийств совершили твои последователи за прошедшие четыре месяца?

Молодой человек грустно улыбнулся.

— Большинство из них проявляют свою «отчужденность» от общества другими способами, но те, кто считает это решением проблемы, убили около восьмисот человек.

— Зачем? Ты пытался выяснить, зачем они делали это?

— Жертвы говорили или делали что-то, что оскорбляло идеалы убийцы.

— Итак, — в тоне Бунера зазвучала печаль, всегда охватывающая его при столкновении с реальностью подобного рода, — в этой огромной Вселенной, где, по ее меркам, жизнь человеческая продолжается одно краткое мгновение, нашлись люди, которые, руководствуясь своими собственными безумными представлениями о справедливости, лишили даже этого краткого мгновения бытия почти тысячу человек. Скажи, как следует поступать с такими людьми?

И снова их взгляды встретились. На этот раз юноша быстро отвел глаза. Хотя это было бесполезно. Он знал — четыре месяца тесного общения с людьми, имеющими искаженные представления о мире, не могли не оставить шрамов в его душе.

Приговор явственно читался на его лице.

— Его зовут Джек Брукс, — сказал Стивен.

Бунер застучал по клавишам, глянул на результат и сообщил:

— Он среди захваченных. — Последовали новые манипуляции с клавишами. — Компьютер задал ему вопрос, совершил ли он или приказал ли совершить убийство. Он отрицает все. Но сердце, легкие, печень, кровеносные сосуды выдают его. — Их взгляды встретились поверх прибора. — Ну, Стивен, я продолжаю придерживаться мнения, что тебя нельзя классифицировать как «отчужденную личность» и, следовательно — хотя трудно себе представить, что может быть такое, — существуют серьезные причины для того, что ты сделал.

— Думаю, вам имеет смысл пройти со мной кое-куда, — ответил Стивен.

— Можно взять с собой заслуживающих доверия свидетелей?

— Да.

Бунер, секретарь Объединенного правительства, Русли и еще два важных человека стояли под кроной дерева на одной из тенистых улиц. Стивен пересек ее, направляясь к маленькому загородному дому.

Остановившись у ворот, он издал два длинных свиста и один короткий.

Прошла минута. Дверь дома распахнулась.

Оттуда выпорхнула молодая девушка. Или девочка? Нет. Она бросилась к Стивену Далкинзу и припала к нему с такой страстью, что ему пришлось отступить на несколько шагов. Вслед за тем эти двое — энергичная девушка и еще более энергичный юноша — слились в жарком поцелуе и тесно прижались друг к другу.

— Господи боже! — непроизвольно вырвалось у Бунера. — Он затеял все это, чтобы жениться на девушке одного с ним возраста.

Как будто услышав его слова или предполагая, что они могут быть произнесены или просто придут в голову Бунеру, Стивен повернулся и сказал в сгущающиеся сумерки:

— Все по закону; по крайней мере, теперь.

— Любовь, — пробормотал психиатр, — Я не думал ни о чем таком с тех пор, как отказался от малышки Эстер, когда мне исполнилось восемнадцать.

Внезапно ноги у него подкосились. Он упал на траву, смутно осознавая, что остальные в тревоге склонились над ним.

Ужасно нелепо, конечно, но слезы стыда струились по его щекам…

«В конце концов, — ворчал он на себя, — сейчас малышка Эстер стала уже взрослой Эстер, вышла замуж и высидела кучу маленьких эстерят. И кроме того, хорошо известно, что люди всегда перерастают свои восемнадцатилетние увлечения».

Эти доводы, неоспоримо истинные, проносились в сознании Бунера, не оставляя следов. Чувство, нахлынувшее на него из забытого прошлого, принесло с собой невыразимое словами понимание того, что у него никогда не было ни малейшего шанса пережить эмоции, которые только что продемонстрировали Далкинз и его возлюбленная. Ворча, помогая себе руками, Бунер с трудом поднялся и побрел по темнеющей улице.

Ему предстояло сделать множество важных вещей, в том числе вернуть себе тридцать лет, прожитых без любви.

Чем ни дыши, один черт

Хотя безумные разговоры продолжались годами, пика они начали достигать, когда мне исполнилось тридцать два. Об этих изменениях, которые надвигаются. О том, что после 11 мая в атмосфере не останется кислорода. То есть через тридцать два дня. Думаете, они кого-нибудь напугали? Только не меня, Арта Аткинса.

«Смиритесь! — вещали все масс-медиа, что ни включи. — Отправляйтесь в ближайшее убежище и сделайте это сейчас, не откладывая до последней минуты».

У меня были мои девочки, и моя игра, и моя шикарная квартира, и все, что душа пожелает; и в конце концов эта чушь начала действовать мне на нервы. Чем, по-вашему, я занимался большую часть времени по ночам с очередной девушкой? Отговаривал бежать в ближайшее убежище.

— Ради бога, — увещевал я ее в самой что ни на есть терпеливой манере, — там чуть больше кислорода, вот и все. Это лишь временная мера. Уж я-то знаю. Я один из тех, кто принимал участие в сооружении ближайшего убежища.

Произнесите это сотню раз в рыдающую груду нежной женской плоти, и вам тоже станет скучно; а то, что происходило дальше, было ничуть не лучше.

В это утро телефон зазвонил вскоре после десяти. Я взял трубку, и на экране появилось изображение Моны. Мона — последнее приобретение моей отборной коллекции, сделанное всего полгода назад. В данный момент она была полностью одета.

— Я выхожу из игры, — заявила она.

— Послушай, — ответил я, скорее изображая удивление, чем на самом деле испытывая это чувство. — Как можно выйти из игры, в которой не участвуешь?

— Ох, тебе все шуточки, — надулась она и своим знаменитым движением отбросила назад золотистые волосы. Когда я впервые увидел, как она это делает, то чуть голову не потерял от эротических фантазий; и до сих пор не выработал к этому иммунитета. Тут до меня дошло, что она продолжает говорить. — В смысле… Я собираюсь переселиться в убежище. Этот воздух слишком плох для меня.

— Ты наслушалась болтовни этих сумасшедших, — сказал я. — Говорил же, не делай этого.

— Ну, может, тебе тоже стоит к ним прислушаться, — выпалила она, явно выбившись из колеи и силясь справиться с собой. В конце концов это ей удалось. — До Большого дня остался всего месяц.

— Что еще за Большой день? — сделал я вид, что не понимаю.

Увы, экран уже опустел.

Я не торопился отзванивать ей; может, она рассчитывала на быструю реакцию, на то, что Арт Аткинс будет умолять ее, так вот нет, спасибо большое. Наконец где-то в полдень я попытался связаться с ней; телефон звонил и звонил, но никто не отвечал. До меня начало доходить, что, возможно, она действительно сделала то, о чем говорила.

Я положил трубку мягко, но при этом стиснул зубы. И просто сидел, качая головой. Удивительно! Эти ненормальные всегда добиваются своего. Всегда находятся такие ублюдки, которые делают жизнь еще более трудной. Ну что тут можно предпринять? Я в каком-то смысле сдался, пусть уж ловят момент.

У меня возникла другая мысль. Я внезапно понял, что сама Мона не сумела бы организовать все это так быстро. Она не привыкла затруднять себя. А тут… Ну, я решил плюнуть на некоторые опасности и заковылял наружу.

Вам было бы интересно взглянуть на город, где я оказался, покинув свою квартиру на верхних этажах небоскреба. На тротуарах ни души, а над головой подернутое дымкой небо. Дымка не такая уж плотная на самом деле. Хуже то, что она держится постоянно.

Улицы точно вымерли; больше всего похоже на старые фильмы с видами европейских городов во время войны, когда всех жителей эвакуировали. Одни патрульные машины. Ну, я вышел и остановился; конечно, дышать без моих кондиционеров стало труднее. И жара. Уже перевалило за пять часов, а температура воздуха все еще выше ста. Это как-то связано с избытком в атмосфере углекислого газа.

Сдержав желание ловить ртом воздух, я заколебался. Стоит ли Мона таких усилий? И тут же понял: это вопрос принципа. Позволь одной девочке слинять, моментально и остальные разбегутся. И не успеешь глазом моргнуть, как будешь спать один-одинешенек.

Моне нужно преподать наглядный урок. Я должен иметь возможность сказать Хетти, Адели и Зое: «О'кей, сестричка, но не забывай, что случилось с дамочкой, которая решилась бросить Арта Аткинса».

Место, куда я направлялся, находилось в сотне ярдов от центральной улицы Духов. Ну, я побрел туда и просто шутки ради попытался остановить одну из муниципальных цистерн со сжиженным кислородом, которые в эти дни во множестве курсируют по улицам. Уродливые штуки. Лично мне кажется, что, если хочешь вдыхать нормальное количество кислорода, нет смысла просто выпускать его в воздух. Эти цистерны представляют собой простейшие машины серийного производства, с электрическими моторами, перезаряжаемыми батареями и выступающими передними сиденьями.

Как обычно, никто даже не подумал остановиться, чтобы подвезти меня бесплатно. Поскольку я уже смирился, то поднял руку с зажатой в ней двадцатидолларовой банкнотой. И — пожалуйста, никаких проблем. Я сказал водителю, куда мне надо, и он кивнул на заднее сиденье. Дополнительного кислорода тут нет, но, по крайней мере, сидеть можно и бока не отобьешь.

За двадцать долларов я, как правило, езжу на переднем сиденье; но я воспринимаю этих парней такими, какие они есть. Оказавшись внутри, я показал ему деньги. Он кивнул на пепельницу — дескать, положи туда — и потом выдал очередную банальность, улыбаясь с поджатыми губами:

— Если хотите, я отвезу вас к ближайшему убежищу, — и быстро добавил, как будто ожидая с моей стороны враждебной реакции: — Нечего храбриться перед лицом того, что на нас надвигается.

— Послушайте, я собираюсь навестить свою девушку, — терпеливо ответил я. — А уж если мне вздумается отправиться в убежище, я воспользуюсь своим личным входом.

Он, наверное, решил, что это шутка. В зеркале заднего обзора я снова увидел эти его поджатые губы. Тем не менее он, казалось, немного расслабился. И сказал тоном светской болтовни:

— Странные люди попадаются в последние месяцы. Естественный отбор дает нам новый взгляд на человеческую расу. Год назад у входа в убежище огромные толпы людей стояли лагерем. Это одна категория. Когда три месяца назад войти в конце концов разрешили, они хлынули внутрь. Потом появились другие категории; психологи насчитывают около сотни различных эмоциональных типов. Ну а сейчас возник особый тип взаимоотношений между мужчинами и женщинами, где мужчина играет нехарактерную для него доминантную роль. — Он помолчал, явно колеблясь. — Можно задать вопрос?

Я удивился.

— Вы оказали мне любезность, согласившись подвезти. Конечно, спрашивайте.

— Почему вы как бы не удручены всем происходящим? — Он взмахнул свободной рукой, охватив этим жестом половину горизонта. — Ну, что кислорода не хватает? Грядет большое изменение. Почему вы не пытаетесь укрыться в безопасном месте?

В терминах здравого смысла это объяснить нелегко. Я и не стал пытаться, просто сказал с сожалением:

— Вы не похожи на школьного учителя, а я не настроен выслушивать лекцию на банальные темы. Может, это годится для ребятишек, но я, знаете ли, уже четырнадцать лет как окончил среднюю школу.

— И все же, — с той же улыбочкой настаивал он, — вы хотите жить. — Он не рассчитывал, что я смогу умереть естественной смертью. — Природа больше Человека; и, уж конечно, она больше одного человека. В виде исключения на этот раз все должны объединиться.

Настала моя очередь улыбаться.

— Если все должны, — сказал я, — значит, все будут. В чем проблема?

Он бросил на меня обеспокоенный взгляд.

— Решение о том, что делать, принимали квалифицированные ученые. Некоторые люди выступают против этого решения, — он говорил все это, наполовину как бы обращаясь к себе, споря с сомневающейся частью собственного сознания. — На этой поздней стадии они ничего не могут сделать. Что вы думаете об этом?

— Я никогда об этом не думал.

И это была правда, потому что все, что я делаю в отношении коварных человеческих существ, всегда носит оборонительный характер. Это они выступают первыми против меня. И тогда проявляется моя защита. Все очень просто.

— В данный момент я хочу нанести визит своей девушке.

Он в недоумении покачал головой.

— Мистер, — сказал он, — вы либо полный идиот, либо в сто раз лучше меня самого. Удачи.

Он высадил меня на улице Моны, помахал рукой из своего мобильного кислородного убежища и укатил. Я двинулся дальше, слегка уязвленный его последними словами и мысленно возражая ему.

«Что я есть, — говорил я себе, — человек, понявший суть проблемы раньше многих других. И потом, я предпочитаю разбираться с неприятностями по мере их поступления… Ради бога, нехватка кислорода станет проблемой только через месяц, вот тогда я и займусь ею. Когда начнется фторный дождь, я вытяну руку, капли упадут на нее, я принюхаюсь к ним — в случае, если к тому времени этим запахом не пропитается вся проклятая Вселенная. И тогда… Ну, настанет время сесть на коня, фигурально выражаясь, и поскакать к моему личному входу в убежище».

Действуя подобным образом, я заработал свой первый миллион, когда мне не было еще и двадцати пяти, — в мире, который катился к закату и почти все остальные сидели в оцепенении. К двадцати восьми я стал одним из самых богатых подрядчиков; на случай, если вы не в курсе, это сфера, в которой можно сделать очень большие деньги, в особенности если вы заблаговременно знаете, где хоронить тела. Естественно, в те прошлые годы приходилось нелегко, не многое удавалось спланировать наперед. Мы, в некотором роде, строим мосты. Оказываем помощь людям через трансформацию. Как только убежище построено, детали того, что происходит дальше, — моя сфера. В основном химические, биологические, медицинские — тысячи молокососов с ясными глазами слушают лекции о том, как делать инъекции препарата, превращающего элементы кислорода в элементы фтора. И забота, и питание во время трансформации.

Прекрасно. Это должно быть сделано. Но не надоедайте мне с этим.

К тому моменту, когда я поднялся в лифте на этаж Моны, я закончил свои размышления. И спустя минуту осторожно вставил ключ в дверь 412-Д.

Я заранее все обдумал. Ласковый разговор успокоит ее, а потом — в постель. Если все получится как надо, на том и конец. Но если нет…

Я не собирался сильно бить Мону. Зачем она мне без своего хорошенького личика и соблазнительного тела? Поэтому действовать грубо не имело смысла. Кроме того, я вообще не сторонник насилия — за исключением тех случаев, когда без него не обойтись. Одна смачная пощечина заставит ее задуматься, и кости останутся целы. Может, немного крови и синяк — чтобы не забывала. Тот, кто знает женщин, поймет, что я собирался действовать исключительно мягко.

Дверь открылась, я вошел внутрь. Остановился, оглядываясь по сторонам; и, должен признать, как всегда оказался под впечатлением абсолютно восхитительного интерьера.

Мои нынешние девушки живут как королевы, и даже те, кому я дал отставку, не бедствуют. Я даю каждой новой возлюбленной карт-бланш во всем, что касается убранства ее жилья. Не сомневайтесь: если подбирать девушек тщательно, они сумеют воссоздать собственную мечту. Мона обладала особым художественным вкусом.

Поэтому я осматривался, искренне очарованный. Но было как-то пусто. Я прошел через роскошную гостиную, заглянул в музыкальную комнату, в библиотеку, проверил кухню и наконец оказался в великолепно отделанной спальне.

Она сделала это! Я опустился на пышную, поистине королевскую постель и позволил поглотить себя безумию того, на что она решилась. И страшно разозлился. Меня не так-то просто вывести из себя. Однако я чувствовал, как жар ярости прихлынул к щекам и разливается по всему телу до самых пяток, словно мне сделали укол витамина В. Я даже почувствовал во рту его вкус. Короче, я был просто вне себя.

— О'кей, бэби, ты сама напросилась, — произнес я вслух.

…Оказавшись внутри убежища, я нацепил свой маленький значок — один из тысячи типов. И, таким образом, стал человеческой молекулой. Люди кишмя кишели во всех коридорах. Для любого, кроме человека вроде меня (который знал, что происходит на всех стадиях строительства), это выглядело как всеобщее столпотворение.

Я прокладывал свой путь вниз на уровень X — поскольку фамилия Моны Хенесси, — точнее, перемещался на скользящей дорожке. Мне нужно было в восточную секцию, именно там располагалось X.

Это потребовало немало времени. Кретин с простецкой физиономией задержал меня на проверочном пункте, изучая мой пропуск. Однако этот пропуск давал мне очень широкие полномочия. Не VIP — слишком легко поддается проверке. А соответствующее количество вспомогательных разрешений, больше, чем у кого-либо другого в этом бардаке.

Ну, он в конце концов пропустил меня. Неохотно. Некоторым людям просто не нравится форма моей бороды. Именно такое выражение сквозило в его глазах. Но — поделать он ничего не мог.

Оказавшись в зоне X, я всего лишь ввел имя Моны в первый же секционный компьютер, который увидел. На экране тут же возник номер ее комнаты.

Я принес с собой подглядывающее устройство и прикрепил его к стене ее комнаты, выходящей в боковой коридор. Сцена, тут же возникшая на маленьком экране, должна была бы заставить меня насторожиться. Помещение было рассчитано на семью. У Моны не было семьи. Однако она была здесь, одетая точно так, как утром, когда я увидел ее на экране видеофона. С ней был мужчина с прилизанными волосами. Ага, вот в чем, значит, дело.

Бойфренд? Похоже на то. Он взял руки Моны в свои и приник к ней в долгом поцелуе. Наблюдая за ними, я лишь покачивал головой, поражаясь женской природе. Мона пришла сюда не для того, чтобы вдыхать больше кислорода. Она пришла сюда, очарованная широкими плечами и пронзительными черными глазами.

Я разглядел эти глаза, когда он отпустил ее и направился к двери. Насколько я смог определить при таком мелком изображении, ему было лет двадцать шесть — двадцать восемь (Моне двадцать два). В сознании вспыхнул вопрос: они женаты или просто сожительствуют? Свободный мужчина быстро научается распознавать это постоянное стремление женщины завлечь его в семейные сети еще до того, как она сама осознает его. Я всегда старался с самого начала научить своих подружек даже не мечтать о том, чтобы выйти замуж за Арта Аткинса.

Он повернулся к двери, и я смог разглядеть его как следует. То, как он держался, позволило мне воспринять его по-новому. Он излучал определенный, достаточно высокий уровень целеустремленности. Следы власти; я научился распознавать их, пока делал карьеру. Обычно я в таких случаях просто отступал — до тех пор, пока не выяснял, что к чему. Но в таком кавардаке это было невозможно. Я выждал две минуты после того, как он вышел, завернул за угол и позвонил.

Мона открыла дверь.

И, едва увидев меня, попыталась ее закрыть. Но я, конечно, был начеку и успел просунуть в щель ногу. Прорвавшись внутрь, я сказал:

— Не волнуйся. Я просто хочу поговорить с тобой.

Это не в полной мере соответствовало действительности, но не было и откровенной ложью. То, что я обнаружил ее здесь с мужчиной, изменило ситуацию, и с каждым мгновением моя позиция претерпевала дальнейшие изменения — в соответствии с тем, как я обдумывал неприятную реальность того, какого уровня мог быть этот мужчина.

Она продолжала пятиться от меня к двери на кухню. Я неторопливо преследовал ее. Я хотел получить информацию, но не знал, как начать.

Прежде чем я успел приступить к делу, меня кое-что отвлекло. Звук. За спиной. Я молниеносно обернулся. Из коридора, который вел в спальни, вышли несколько мужчин. Со специальным электрошоковым оружием в руках, которое обычно применяет полиция. Когда я повернулся лицом к ним, они остановились тесной группой, разглядывая меня.

Их было пятеро против меня одного. Я остался на месте, держа руки на виду. Мне приходилось слышать, какое воздействие оказывает шоковый пистолет, и мне не хотелось испытать… Дальним уголком сознания я снова отметил, откуда они вышли, и рассудил, что они, скорее всего, проникли сюда через дверь в конце коридора из соседнего помещения. Наверное, мне следовало учесть такую возможность.

Я не испытывал досады на себя. В конце концов, нельзя предусмотреть все. По-видимому, я нарвался на заговорщиков, участников всепланетного сопротивления тому, что собираются предпринять власти. Слухи о подобном заговоре доходили до меня, но до сих пор не было случая, чтобы кто-нибудь из них заинтересовался моей персоной.

Вот так сюрприз!

Двоим из этих людей было за двадцать, двоим за тридцать, а еще одному сорок два — сорок три года. Именно этот человек обрисовал ситуацию в той ее части, которая касалась меня. По его словам, заинтересованные в том, чтобы захватить влиятельного человека моего типа, они использовали Мону в качестве наживки. Я моментально вспомнил вечеринку, где мы с ней познакомились.

— Но там было множество хорошеньких девушек, — возразил я. — Вы хотите сказать, что все они?..

Он кивнул. Его товарищи продолжали без улыбки рассматривать меня.

Я припомнил подробности той вечеринки. Политического раута, фактически организованного одним из местных «шишек». Он, видимо, тоже принимал участие в заговоре и постарался сделать так, чтобы мне стало известно об этом сборище. Я пришел туда исключительно в своих коммерческих интересах.

— Не имело значения, — объяснил мне тот же человек, — на какую из девушек вы обратили бы внимание. Все они были посвящены в наш план помощи дышащему кислородом человечеству.

— Н-но… — Вообще-то я хотел спросить: «Почему именно я?» Но тут у меня возник другой вопрос. — Тем не менее эта роль наверняка предназначалась именно Моне. Она пришла в конце вечеринки и, едва появившись, произвела на меня впечатление. Так и планировалось?

Нет, нет, заверили меня.

Ее появление вообще стало следствием недоразумения. В числе первоначально выдвинутых добровольных «приманок» ее не было. Она и ее жених занимались другим делом, и Мона появилась совершенно неожиданно. Потом уже, когда я обратил на нее внимание, она сама вызвалась развить наши отношения, и это предложение было немедленно принято доведенным до отчаяния главой заговора.

Все эти откровения породили массу вопросов. Главный из них: что делать дальше? В кризисные моменты — а это, несомненно, был один из таких — я, как правило, стараюсь наметить себе достижимую цель.

Что делать, если тебя захватят врасплох?

Я находился в помещении на одну семью, но чертовски маленьком. Пять человек плюс я плюс Мона — вместе получалось многовато. К этому моменту пятеро оттеснили меня к стене; не было никакой возможности проскользнуть между полными решимости вооруженными людьми. К такого рода неравенству в соотношении сил следовало отнестись с уважением.

Значит, попытка прорваться не могла быть моей целью. Шансы на успех равны нулю.

Да, в таком трудном положении я, пожалуй, не оказывался ни разу за всю свою карьеру.

Никакой цели — кроме одной: обрести цель.

А что Мона, с помощью которой эти люди поймали меня? Сейчас она стояла чуть в стороне, и щеки ее заливал яркий румянец… Смущается, подумал я, стыдится.

При виде этого я слегка воспрянул духом, поняв, что передо мной дилетанты. Искренние люди. Калькулятор в моем мозгу быстренько просчитал, какую цену ей пришлось заплатить; по моим подсчетам — учитывая, что она оказалась девственницей, как выяснилось в процессе наших взаимоотношений, — эта цена была огромна. Я посещал каждую из своих девушек четыре раза на протяжении восьми дней; умножьте-ка это на шесть месяцев, и у вас перехватит дыхание. В особенности с позиции жениха, внезапно отошедшего на второй план.

Да, пока я в плену, лучше не оставлять меня наедине с Черноглазым и Широкоплечим.

…Все эти мысли молнией пронеслись в моей голове. Потом, осознав невероятность всего происходящего, я задал вопрос, возникший у меня прежде.

— Но почему? Почему я?

В этот момент старший из них выступил вперед. Все-таки забавные существа люди! До того он оставался в группе, как бы идентифицируя себя с остальными и не претендуя на лидерство. Он мог и дальше продолжать эту маленькую игру. Однако сейчас мы добрались до сути, что, слава богу, вызвало у него всплеск нервной энергии. Не отдавая себе в этом отчета, он продемонстрировал, где, как считало его «эго», ему самое место: впереди.

Вам ни за что не вынудить Арта Аткинса выйти из роли, которую он намерен играть. Если потребуется, я могу притворяться до дня Страшного суда. Это еще раз доказывало, что передо мной дилетанты.

Выяснилось, что люди вроде меня рассматривались заговорщиками как способные сыграть решающую роль в надвигающемся кризисе. Другим подсунули своих «Мон», а мною занялись в связи с тем, что мне принадлежало наше местное убежище.

По всей Земле с людьми, владеющими убежищами — другими версиями Арта Аткинса, — произошло сегодня то же самое, что и со мной (их девушки внезапно решили укрыться в убежище, и они отправились разыскивать их).

— Послушайте, — запротестовал я, — единственная причина, почему я последовал за Моной, состояла в… — Мой голос сошел на нет.

Их лидер мрачно улыбнулся.

— …наличии у вас как мужчины стремления властвовать, сравнимого с тем, которое было присуще дикарям каменного века.

Меня, однако, больше заботило, что я могу сделать. Я покачал головой, отвергая эту аналогию. В конце концов, у меня была одна цель — хорошенько врезать Моне.

Я перешел к тому, что вызывало у меня наибольшее недоумение.

— О'кей, теперь ясно, что я для вас в некотором роде ключ в надвигающемся кризисе. Но ключ конкретно к чему?

Все с той же мрачной улыбкой он объяснил мне…

«Конечно, — подумал я. — Неплохо…»

То, что они до этого додумались, говорило в их пользу.

Однако вряд ли они полностью во мне уверены. А что, если я откажусь?

Лидер, видимо, умел читать мысли, потому что улыбнулся, на этот раз обнажив зубы.

— Вы могли бы заметить, мистер Аткинс, что мы люди деловые. Естественно, мы не знаем в точности, что по вашей милости сооружено в этом убежище. Однако Арт Аткинс в Пекине является также министром правительства, и то, что он сделал, в принципе представляет собой кислородный конвертер рядом с огромным резервуаром с водой; в решающий момент эту воду можно освободить и затопить часть убежища. В Берлине Арт Аткинс установил между цистернами с кислородом цистерну с аммиаком, и в решающий момент мы позволим кислороду и аммиаку смешаться. Здесь, в Нью-Йорке, мы имеем… — Он снова обнажил зубы в улыбке. — Мне продолжать?.. В некоторых случаях для получения информации приходится прибегать к пыткам, — поспешно добавил он.

Я вздохнул. Я никогда не относился к числу супергероев. Все, что я хотел, это защитить себя от интриганов, чтобы иметь возможность продолжать заниматься своим бизнесом.

— Мой метод, — сказал я, — состоит в применении одной из этих бомб, в которых происходит цепная реакция, снабженной не меньше чем сотней запальных устройств. Достаточно активизировать одно, и произойдут тысячи взрывов. Почему бомба? Я, знаете ли, предпочитаю вещи попроще.

Когда первое волнение улеглось, они заметно посерьезнели. Зачем я это сделал?

Я мог лишь пожать плечами.

— Поразмышляйте об этом, — сказал я. — Эксперты уверяют, что человечество вынесет биологическую трансформацию. Правы ли они? Может быть. А может быть, и нет.

По мне, ученые всего лишь люди. Часто приходится слышать: «Ученые рекомендуют…» Какие конкретно ученые? Потому что обычно существует другая группа равным образом обученных, опытных экспертов, которые говорят «нет»; только, увы, их губы дальше от начальственного уха.

Мне еще двадцати не исполнилось, а я уже понял, что это был вопрос чистой случайности. Первый огромный успех с животными, потом с человеком, эмбрионы, выращенные на тех лунах Юпитера и Сатурна, которые имеют атмосферу, и, в конце концов, с помощью управления на расстоянии на самом Юпитере — это были головокружительные победы так называемой школы космической биохимии. Биохимики стали королями науки. Это была взлетная площадка для любого химика. И конечно, когда разработали сыворотку Д и ее вариации, превращающие любого взрослого, дышащего кислородом, в дышащего фтором или — это был уже следующий шаг — в дышащего хлором (они действительно вдыхали эти вещества — и выжили), истерия достигла наивысшего размаха.

Однако уже очень давно я встретил эксперта, который сказал:

— Мы слишком торопимся. В данный момент дышащий фтором человек кажется нам величайшим достижением. Но прошло всего сорок два года с момента появления первого из них. Могут быть и побочные эффекты. Почему бы не подождать еще лет тридцать?

На это время (с чем соглашались даже сомневающиеся) кислорода на Земле хватило бы.

Мое собственное ощущение после того, как я задал несколько вопросов астрономам, таково: где-то в космосе могут быть огромные куски замерзшего кислорода, по размеру схожие со фторсодержащими метеоритами, сейчас летающими на близкой к Земле орбите.

Почему не подождать несколько лет, пока они, может быть, будут обнаружены? Тогда это была просто мысль. Она не завладела мной. И тем не менее — с учетом характерной для меня предусмотрительности — взрыв представлял собой возможность, которую не следовало упускать. И это был способ действительно контролировать ситуацию. Постольку поскольку.

Я всегда заранее принимаю меры предосторожности. Помню, однажды у меня был контракт со строительным банком. Просто шутки ради, на случай, если когда-нибудь понадобится проникнуть в подвал банка, я сконструировал под ним тайный туннель. В планах этого туннеля нет, да и не собирался я его никогда использовать. Но он меня ждет.

…Я вышел из задумчивости, и тут мне сообщили: они хотят, чтобы завтра в одиннадцать утра я взорвал кислородный агрегат.

Я испугался. Все происходило слишком быстро, и у меня не осталось времени обдумать некоторые существующие факты.

— Со всеми этими людьми рядом? — запротестовал я.

Они не отвечали, просто молча ели меня взглядами. Я смотрел на них, не зная, как выйти из затруднительного положения.

В каком-то смысле проблемы здесь не было. Нечего решать или намечать себе какую-то цель. В общем и целом я сам склонялся к тому, что должен сделать то, что заговорщики хотели от меня. В глубине сознания я чувствовал полное — почти полное? — сопротивление тому, чтобы превратиться из дышащего кислородом в дышащего фтором.

Ох, однако вряд ли я сделал бы что-то вроде этого по собственной воле. И даже сейчас немного трусил при мысли, что погибнут люди. Но, спорил я сам с собой, люди умирают каждый день либо от нехватки кислорода, либо от психических перегрузок, вызванных надвигающимся кризисом.

Принимал ли я решение, стоя там?

Это не казалось проблемой выбора решения.

У меня не было выбора. Если я откажусь, меня подвергнут пыткам, в этом я не сомневался. И у них впереди ночь и день, чтобы втыкать в меня свои иглы.

Я снова и снова вглядывался в их лица, и они молча смотрели на меня.

Довольно нелепо, подумалось мне, когда человека принуждают сделать что-то, против чего он и сам не возражает.

Тем не менее существовали важные и, мягко говоря, неприятные аспекты, которые следовало обсудить открыто.

В моем взгляде появился оттенок вопроса.

По выражению их физиономий было ясно, что они не настроены выслушивать какие бы то ни было возражения. Поэтому я был краток.

— Они все восстановят. И в следующий раз установить бомбу не удастся.

Лидер нетерпеливо отмахнулся. На это уйдет год, два, даже, возможно, три.

— К тому времени мы придумаем что-нибудь еще.

Я молчал.

Они восприняли это как знак согласия, и, должен признаться себе самому, так оно и было.

Начали обсуждать детали. Похоже, дружок Моны сумел проникнуть в высшие круги. Это ему предстояло провести меня через охранную систему, защищающую кислородные агрегаты.

Когда я это услышал, меня затошнило.

— Могу я поговорить с Моной? — спросил я в конце концов.

Никто не возражал. Я подошел к ней. Все время, пока мы разговаривали, она избегала моего взгляда. Однако ответила на все вопросы.

— Как его зовут?

— Теренс О'Дэй.

Имя этой семьи было мне известно. Крупные местные политики. Однако мне приходилось слышать об отце, не о сыне.

— Он ревновал?

— Он сказал, что у него уже были девушки до встречи со мной. Поэтому вполне честно, если у меня будет другой мужчина, и даже не один… — Она быстро добавила: — Он разозлился на меня, что я появилась там так рано, но, раз это уже случилось, покорился обстоятельствам.

Казалось, она простодушно — как это свойственно девушкам и женщинам — верила в это. Естественно, я полностью отверг ее объяснения. Одно не вызывало сомнений: у бедняги не было выбора, после того как она совершила ошибку.

— Ты увидишься с ним до одиннадцати завтрашнего дня? — спросил я.

— Сегодня вечером, — неохотно, отвернувшись, ответила она.

Во мне вспыхнула ревность. Что-то в ее лице подсказывало, что она проведет с ним ночь.

(Те, кто смотрит со стороны, уверены, что мужчину, имеющего четырех возлюбленных, не волнует, с кем они проводят свободное время. Ну, они ошибаются.)

— Ты останешься на ночь в этой квартире под охраной, — сказала Мона. — А я буду… — вызывающе, — с Теренсом.

Я сумел взять себя в руки и сказал с жаром:

— Хочу, чтобы ты объяснила ему, что я сожалею о случившемся. Что я никогда сознательно не флиртую с женами и подругами других мужчин.

Это не совсем соответствовало действительности. Где найдешь хорошенькую девушку старше четырнадцати, чтобы у нее не было парня? Однако важно было солгать убедительно.

— Ты передашь ему это?

— Да, передам, — ответила Мона. До нее, похоже, только сейчас дошло, почему я заговорил об этом. — Ты можешь доверять ему, поверь мне. Ты, наверное, думаешь о жертве, которую он принес, позволив мне… — Она порывисто повернулась и положила руку мне на плечо. — Удачи, Арт. Пожалуйста, не подведи нас.

Однако в глаза мне она по-прежнему не глядела. Ну, я повернулся к мужчинам, пожал плечами и спросил:

— А вы как считаете?

Старший промолчал. Ответил один из тех, которым было за тридцать:

— Он с нами с самого начала. Он принес в жертву делу свою девушку. Какие вам еще нужны доказательства?

Пришлось согласиться, пусть даже против воли.

— Я рассказал вам о своих предварительных приготовлениях, — сказал я, — но они были сделаны без расчета на конкретный план. Одно скажу: если я не смогу добраться до пускового механизма, тогда все. Никакого другого способа я не знаю.

На следующий день я действовал, как мы договорились. Проявляя несвойственную мне неуклюжесть, налетал на людей и видел, как Теренс каждый раз скрипит зубами, проходя мимо, точно мы не знакомы. В эту игру мы играли с самого начала, по его предложению. На случай, если столкнемся с чем-то важным. Дважды я останавливался, а один раз даже упал; во всех случаях Теренс обогнал меня на двадцать футов, с небрежным видом остановился, медленно повернулся и дождался, пока я снова окажусь впереди.

В данный момент, по моим оценкам, до емкости с кислородом оставалось меньше двухсот ярдов — совсем недалеко от того места, где я установил пусковой механизм. И тем не менее никаких признаков охраны. Может, хваленая система безопасности просто миф? Спустя несколько секунд я завернул за угол…

И услышал быстрые шаги. Меня крепко обхватили сзади, сжали запястья, завели руки за спину и соединили их. Сначала я автоматически оцепенел, но к этому моменту уже расслабился.

На запястьях защелкнули наручники. Я сдержал порыв повернуться и посмотреть, схватили ли Теренса. И поступил так потому, что на самом деле это не имело никакого значения; факт оставался фактом — это была ловушка, и именно он заманил меня в нее.

Внезапно меня озарило. Может, в этот момент по всему миру были схвачены около двадцати других «Артов Аткинсов», усилиями стольких же «Теренсов». Мне было сказано, что сегодняшняя акция должна состояться во всех двадцати трех больших убежищах. Заговорщики полагали, что, если все они будут уничтожены (а вместе с ними больше тридцати миллионов человек), угроза трансформации людей в дышащих фтором исчезнет.

Поскольку меня не убили сразу, я подумал, что предстоит очная ставка, — и невольно улыбнулся. Бедные глупцы! Думают, что они могут перехитрить Арта Аткинса, прибегая к таким элементарным тактическим приемам.

Больше размышлять мне не дали, погнав по коридору. Вместе со мной бежали не меньше дюжины человек.

Так же неожиданно, как начали, мы остановились. Открылась дверь, свет выплеснулся в коридор. Меня втолкнули в большую, ярко освещенную комнату.

— Черт, всегда есть кто-то, кто живет лучше.

Нет, жаловаться я не имел оснований. Все эти годы я жил как король. Однако здесь, в убежище, комнаты были крошечные, и в огромных общих спальнях нижних уровней каждый человек мог рассчитывать лишь на койку, которые располагались ярусами.

Комната, где я оказался, выглядела жилой. Здесь стояли диваны и резные столы, а с одной стороны возвышался помост, крытый ковром, — комбинация музыкальной комнаты и библиотеки. Правда, кое-что на этом помосте казалось неуместным: на него втиснули стол для совещаний, за которым сидели четыре холеных старца.

Через полуоткрытую дверь я успел мельком разглядеть другие комнаты и в одной из них молодое женское лицо. Дверь тут же закрыли. Но здесь, несомненно, жил кто-то, кому было даровано право иметь гостиную шестьдесят футов на сорок и спальню под стать.

Меня подвели к основанию помоста. И теперь, впервые после поимки, я снова увидел Теренса.

Без наручников.

Он стоял справа от меня, с бледной, циничной улыбкой на лице. Одежда в полном порядке. Ясное дело, никто не пинал его.

— Я ни на мгновение не выпускал его из виду, — сказал Теренс, обращаясь к сидящим за столом, — и он не имел возможности ничего сделать. Кроме того… — презрительно, — он трус. Мне приходилось видеть перепуганных насмерть людей, но этот парень так слаб в коленях, что едва мог стоять.

Один из сидящих на помосте, с холодным лицом и суровыми серыми глазами, пристально разглядывал меня. Он был в цивильной одежде, но манера держаться выдавала в нем военного. Я никогда прежде его не видел.

— Мистер Аткинс, я генерал Питер Симонвилл, — звучным голосом произнес он. — Глядя на вас, я вижу хладнокровного, решительного мужчину около шести футов ростом. Я вижу в ваших глазах то же выражение жалости к себе, которое привык видеть в глазах своего старшего сына. Однако женщины гоняются за ним, и, насколько я могу судить, вы тоже из тех, кого они называют «настоящими мужчинами». Ни разу не видел своего сына испуганным, и в ваших глазах также нет страха. Мой вопрос таков: вы имели возможность включить пусковое устройство бомбы?

— Нет! — соврал я.

Генерал бросил взгляд на Теренса О'Дэя.

— Сейчас, — он посмотрел на свои часы, — без двадцати одной минуты одиннадцать. У нас пять минут на то, чтобы вытянуть из него информацию, и еще шестнадцать, чтобы предотвратить взрыв. Вполне хватит. — Он перевел взгляд на меня: — Отдаю вас в руки вашего соперника, мистер Аткинс. И, должен сказать, он получил от меня карт-бланш.

Крутой человек генерал Симонвилл — я вынужден был признать это. Но я молчал, просто следил взглядом, как Теренс поднимается на помост, обходит стол и садится. Взгляд его черных глаз впился в меня.

— Выбросите из головы всякую мысль о разрушении системы, — заявил он. — Неужели не понятно, что такой секрет невозможно утаить? Власти вот уже три-четыре года знают о бомбе, просто им было неизвестно, кто ее установил.

Я стоял и слушал. Кто они такие, чтобы воображать, будто имеют право учить других? Такого рода чушь я понимал, когда мне было еще шестнадцать. Никакой секрет невозможно утаить. Конечно. Подумаешь, новость! Пусть себе выплывает наружу, и пусть эти кретины тайно торжествуют победу, и пусть принимают всякие меры вроде удаления запалов и взрывчатки. Тем временем там, где на самом деле установлена бомба…

Я невольно улыбнулся и покачал головой.

Пронзительный взгляд генерала Симонвилла, казалось, проник в мои мысли.

— Послушайте, Арт, — сказал он льстиво, — все, что мы нашли, не то, да? Мы не слишком преуспели, верно?

Пока он говорил это, я внезапно кое-что понял… Ради Пита, я нашел решение.

Никто ничего не может сделать, вот что до меня дошло. На применение пыток ко мне у них не хватит времени. Может, шестьсот, а может, семьсот секунд. Значит, им не повезло, если только я не сделаю поворот на сто восемьдесят градусов.

— Мы захватили Мону? — спросил Теренс О'Дэй.

Я пожал плечами. Маленькая шпионка.

И только тут до меня дошло, кто это сказал.

— Почему вы?.. — запоздало среагировал я.

— Как только мы с вами покинули комнату, где вы провели ночь, военные захватили тех пятерых заговорщиков, — продолжал Теренс. — И Мону тоже. Все шестеро преступников были брошены в помещение, где находятся плантации выделяющих кислород растений. Если кислородный агрегат взлетит на воздух, то они взлетят тоже.

Перед моим внутренним взором возникла Мона. Золотистые волосы обрамляют лицо. Пройдет несколько минут, и нежное тело, так гармонирующее с прекрасным лицом, разлетится на тысячи кусочков, и все вокруг будет забрызгано ее кровью.

Это зрелище медленно погасло в моем сознании. С какой стати меня должно беспокоить, что случится с… обманщицей. Это ничего не меняло. Но я сказал лишь:

— Она ваша девушка, не моя, мистер О'Дэй.

Его лицо внезапно стало мертвенно-бледным.

— Дрянь! — взорвался он. — Пусть маленькая шлюха сгорит заживо!

Я широко распахнул глаза, глядя на него; в голове билась одна мысль. Женщины, которые связываются с людьми типа Арта Аткинса, впоследствии никогда не опускаются до заурядных мужчин.

— Эй! — сказал я. — Спорю, она не спала с вами этой ночью.

Мерзко было так говорить. Но что делать, если тебя загнали в мерзкую ситуацию?

Хорошо, что взгляд черных глаз не убивает, иначе я уже был бы мертв.

Должен признать, что, когда я глядел на это красивое лицо, искаженное ненавистью и ревностью, внутри меня начал нарастать гнев. Торопливо, чувствуя, что слабость может изменить мое решение, я постарался обозлить Теренса О'Дэя еще больше.

— Это тоже игра — то, что он якобы возмущен ее поведением? Часть игры, задуманной, чтобы ввести меня в заблуждение?

Все это было ни к чему. Несмотря на все усилия, перед моим внутренним взором продолжало маячить зрелище охваченных пламенем золотистых кудрей и разлетающегося на клочки прекрасного лица. А, черт с ними! Может, для них это и игра, но для меня все это слишком грубо.

— Послушайте! — воскликнул я. — Вы отпустите заговорщиков, захваченных в этом убежище, если я скажу, где спрятана бомба?

Заметьте, как неточно я сформулировал свою мысль. Позднее они использовали это против меня: я не относился к числу заговорщиков.

В комнате стало так тихо, словно все перестали даже дышать. Потом…

— Да! — Голос генерала Симон вилла прозвучал в тишине подобно раскату грома.

Я поверил ему. Просто не было времени получить доказательства или составить письменный договор. И они выполнили свое обещание, буквально.

Нельзя было терять ни минуты. Я и двое инженеров рванули, как сумасшедшие, в то место коридора, где я споткнулся около стены. Пусковая система снова была переведена в безопасное положение, и на протяжении двух последующих дней — пока, с моей помощью, они вытаскивали взрывчатку из настоящей бомбы — они не проявляли никаких признаков того, что со мной будут обращаться иначе, чем с другими. Потом…

Потом дело было сделано.

Мне вручили бумагу с официальной печатью, которая начиналась следующим образом:

«Объединенное правительство Земли сим постановляет, что…»

Мое имущество конфискуется, ни одно человеческое существо не должно никогда больше общаться со мной.

Сжимая в руке бумагу, я выбежал на улицу.

Я был объявлен тем самым сукиным сыном, который еще четыре года назад задумал уничтожить человечество.

— Послушайте, — протестовал я, — я вовсе не потому установил эту бомбу. Просто я всегда действую подобным образом…

Никто меня не слушал. Никого это не волновало. К черту Арта Аткинса. Все вокруг были в ярости из-за того, что мир оказался «на грани» гибели.

Надо полагать, с двадцатью двумя парнями в других убежищах обошлись точно так же.

Выбрасывая меня оттуда, мне сказали вот что:

— Не воображай, будто во второй раз проникнешь сюда через свой личный вход.

— О'кей, простаки, можете взглянуть на меня в последний раз. Больше вы меня не увидите.

Черт, едва выйдя из тумана детства, я все время ждал, что мир ополчится против меня. Всегда знал, что «господа такие-то» не любят меня.

И, едва выросши из детских штанишек, начал создавать для себя другую легенду, готовясь к тому дню, когда за мной придут. Зачем, как вы думаете, я начал отращивать бороду, когда мне было шестнадцать, фактически над телом умершей матери? Я хотел, чтобы никто, даже она, не помнил, что когда-то у меня было чисто выбритое лицо.

…Прошло два года.

Говорят, фторный дождь прекратился.

Глубоко в недрах большого кислородного убежища в мою дверь постучали. Я догадался, кто это, и сказал Моне:

— Открой.

Она послушалась. Там стоял генерал Симонвилл. На его холодном лице застыла вынужденная улыбка. Он сказал преувеличенно сердечным тоном:

— Обитатели вашей секции выиграли в лотерею право первыми в этом убежище получить инъекцию.

Я воспринял сказанное, будто так и надо. Остальные — вполне возможно — были действительно отобраны с помощью лотереи. Но во всех случаях номер один оставался за мной.

Генерал сделал шаг в сторону, и три девушки вкатили оборудование: металлический стол с большой прозрачной банкой, в которой плескалась жидкость. Это и есть сыворотка, решил я. От банки отходило множество трубок с иглами.

Я лежал, девушки обрабатывали мое обнаженное бедро, и тут мой взгляд встретился со взглядом генерала Симонвилла.

— Все в порядке? — спросил он.

Его вопрос имел двойной смысл, и я хорошенько подумал, прежде чем ответить. После того как я сбрил бороду и изменил отпечатки пальцев, проблема состояла в том, чтобы проникнуть в убежище.

Ну, я посчитал, что человек, имеющий личный вход в банковский подвал, может для начала ограничиться, скажем, сотней тысяч долларов. Такие деньги наличными, казалось мне, смогут убедить генерала, — который, не колеблясь, позволил себе иметь роскошные апартаменты, — открыть мне ворота и подыскать скромное местечко, где я мог бы жить в стороне от всего, вместе с Моной. В такой компании, рассуждал я, мне удастся пересидеть все ливни и ураганы с относительным комфортом. Вручая деньги, я также поставил условием, что буду трансформирован первым.

Вторую сотню тысяч долларов я обещал ему, если выживу…

Взгляд метнулся к игле, входящей в тело. Проснусь ли?

Достаточно ли я ему предложил?

Я ведь могу обчистить весь банк. Поскольку правительство гарантирует компенсацию потерь, возникших в результате ограбления, банк получит свои денежки обратно… Мой план состоит в том, чтобы вернуть себе все, чего меня лишили.

Я поднял взгляд.

— Все в порядке, генерал. По крайней мере, с моей стороны.

— И с моей тоже, — ответил он.

Люди надеются, что, когда человечество станет дышать фтором, это изменит их к лучшему. Я же придерживаюсь того мнения, что, чем ни дыши, не стоит рассчитывать, что эти странные двуногие существа изменят свою манеру поведения.

Я медленно уплывал в бессознательное состояние, надеясь, что слова генерала означают в точности то, что я думаю. И что я проснусь. Проснусь. Проснусь.

И стану первым фтородышащим сукиным сыном новой Земли.

Змея и крыса

Наибольшее удовлетворение в жизни Марк Грей получал от кормления своего любимого питона крысами. В двухкомнатной квартире, которую занимал Грей, одну комнату он отделил своему любимцу.

Каждый раз, когда наступало время кормления, Марк запускал крысу в узкий туннель, ведущий в комнату с питоном. Не имея возможности повернуться в проходе, крыса, через автоматически раскрывающиеся двери попадала в ярко освещенную комнату и оказывалась один на один с голодным питоном.

Эти мгновения были самыми интересными! Раздавался отчаянный писк, возвещающий о надвигающейся опасности. Крыса прыгала в сторону, стараясь убежать от стремительного врага.

Иногда Маре наблюдал за этой сценой через небольшое окошко в стене комнаты. Но чаще всего он сидел в своей комнате перед микрофоном и наслаждался истошным визгом крысы и звуками борьбы.

Шла Третья Мировая Война и Управление Чрезвычайного Планирования забыло установить ограничение цен на крыс.

Крысоловы, как и все другие гражданские лица, были призваны на военную службу. Те немногие, кто остался в резерве и находился в тылу, старались перейти на такую работу, которая давала бы им освобождение от фронта. Снабжение крысами резко упало.

Марк, который раньше получал крыс у знакомого крысолова, теперь не имел такой возможности. Крысолова забрали на войну, и Марк Грей больше о нем ничего не слышал. Поэтому, чтобы прокормить своего любимого питона, Марку самому пришлось заняться отлавливанием крыс.

Но все же питон питался нерегулярно, потому что Марк часто задерживался на основной работе, на которой ему дали бронь от военной службы. Но как только выдавалось свободное время, он устремлялся на развалины и помойки в поисках крыс для своего любимчика.

Однажды Марк Грей рыскал в старой части города в поисках пропитания для своего питона. Возле большого серого здания он остановился посмотреть, как разгружают грузовой космический корабль, который привез оборудование и питание для людей, находящихся в тылу. Черные ящики исчезали в глубине этого здания, не тронутого атомной бомбардировкой.

Марк Грей подошел поближе и увидел вывеску у дверей: «Исследовательские лаборатории». Прошмыгнув за рабочими в слабо освещенный коридор, Марк остановился перед дверью, на которой было написано: «Администратор Плоуд». Постучав и не дождавшись ответа, Марк толкнул дверь и оказался в комнате. Он присел на краешек стула и приготовился ждать.

«Конечно, работать сразу на двух местах будет тяжело, — думал он, — но не оставлять же бедного питончика без еды. А в этих лабораториях наверняка используют крыс для опытов…»

В кабинет вошел маленький человек с загорелым лицом. Он удивленно поднял брови и посмотрел на Марка. Марк поспешил представиться и изложил причины, которые заставили его прийти сюда. Когда он закончил расписывать всеми красками своего голодающего питона, маленький человек рассмеялся. Марк тоже было хихикнул, но увидев холодные глаза администратора, чуть не подавился.

Администратор, закончил скалить зубы и хмуро сказал:

— Ничего у вас не выйдет. И еще: держитесь подальше от наших крыс. Да, мы исследуем их и проводим эксперименты со скрещиванием, но если вы попадетесь на воровстве, мы отдадим вас под трибунал.

После таких слов Грей и не мог бы прийти к мысли совершить кражу подопытных крыс. За исключением своей преданной любви к питону, Марк Грей был законопослушным человеком.

Когда Марк вышел, администратор Плоуд немедленно отправил человека проследить за ним. Затем, угрюмо ухмыляясь, прошел в комнату, на двери которой висела табличка: «Директор»

— Хелло, Хенк! — весело сказал он, обращаясь к полному старику, сидящему за столом. — Думаю, что у нас кое-что наклевывается.

— Да? Приятно слышать! Это лучшее известие от тебя с тех пор, как нас перестали снабжать военнопленными, — сказал администратору директор Хенк Кэррон.

Это заставило администратора Плоуда насторожиться. — Но ведь вы не знаете военных, — нахмурясь сказал он, — они намереваются использовать наше оружие на ничего не подозревающем противнике. Но они хотят, чтобы мы провели целый цикл исследований, чтобы исключить всякие неожиданности. Наверное, поэтому, из-за этой конвенции о военнопленных, нам прекратили поставлять опытный материал.

Он немного помолчал, а потом добавил:

— И тут нам в руки попадает очень интересный материал. И к тому же, учтите, этот экземпляр пришел к нам совершенно добровольно! Полагаю, что если сильно поднапрячь воображение, мы могли бы смело назвать его ЧЕЛОВЕКОМ.

— Что он, больной?

— Не думаю.

Плоуд описал Марка и его хобби, закончив свой рассказ такими словами:

— Эта птичка сама летит к нам в сети. Я не особенно удивлюсь, если однажды ночью он прокрадется сюда, чтобы украсть наших крыс… О, он не знает нашего питона! Ха-ха!..

И, засмеявшись, он добавил:

— Можно ли предвидеть более тяжкое, чем воровство крыс? С нашей точки зрения, конечно, а?

Хэнк Кэррон на мгновение заколебался, но потом, отбросив все сомнения, махнул рукой. Ведь им, гуманоидам с планеты Альфа системы Лебедя, разрешено было проводить исследования на планете Земля. Ведь земляне вели войну с кроксами — людьми из соседней галактики. И им было необходимо новое оружие.

Военнопленных кроксов предоставляли для опытов. Но для полного завершения испытаний гуманоидам из системы Лебедя был нужен человеческий экземпляр.

Но все упиралось в конвенцию, по которой гуманоидам запрещалось проводить опыты на людях…

«Необходимо закончить испытания именно на человеческом экземпляре, — думал Хенк, — поскольку, если что-то пошло бы не так на полях сражений, то эффект неожиданности мог быть потерян безвозвратно…»

— Давай! — согласился он. — Думаю, что против нас будет трудно найти улики. Кроме того, я полагаю, что у этого экземпляра не все в порядке с психикой. А потому, вперед!

Марк же вскоре пришел к выводу, что если он возьмет пару подопечных животных у этих людей с их тысячью крыс, то они просто-напросто этого не заметят. А если он будет уносить по одной зверюшке в день, то вообще нечего беспокоиться. Ведь если он не будет кормить своего питончика, тот может умереть!

И вот он опять через пару дней очутился около огромного серого здания.

Была глухая ночь.

Особенное удовольствие он получил, когда определил, что комнаты, где, по его мнению, находятся клетки с крысами, не закрыты и сами клетки не охраняются.

«Без сомнения, — подумал Марк, — контроль за зверюшками отсутствует, так как из-за войны не хватает рабочих рук.»

На следующий день он снова испытал знакомое чувство сладострастия, упиваясь звуками паниковавшей перед питоном крысы.

В тот вечер ему позвонили.

— Я предупреждал вас, — сказал Плоуд торжествующим голосом, — теперь вы должны уплатить штраф.

Плоуд почувствовал некоторое угрызение совести, позвонив Марку и предупредив его, что того ждут неприятности. Какие именно — он не сказал.

«Теперь это будет на его душе, — утешал себя администратор, — если только она у него есть… Страсть к воровству у людей неизлечима!»

На другом конце провода Марк Грей презрительно бросил трубку.

— Пусть докажут! — Он зло выругался.

В ту ночь ему приснилось, что он задыхается. Он проснулся и с ужасом обнаружил, что лежит не на кровати, а на твердом полу. Было ужасно темно, и несколько минут он потратил на то, чтобы найти выключатель, но все было тщетно.

Внезапно в двадцати футах впереди он заметил свет и направился туда.

Трах!!!

После его прохода дверца со звоном захлопнулась!

Он был в огромной, ярко освещенной комнате. За исключением размеров, она удивительно напоминала ему комнату, в которой он держал своего питона.

Прямо перед собой на полу, он заметил какой-то предмет, который смог определить как своеобразную кожаную дорожку, толщиной несколько больше его роста. Дорожка шевельнулась и двинулась в его сторону.

Озарение пришло внезапно и угрожающе.

ОН БЫЛ РОСТОМ С КРЫСУ!!!

И ЕГО ЛЮБИМЫЙ ПИТОНЧИК С РАСКРЫТОЙ ПАСТЬЮ ПОЛЗ К НЕМУ!!!

Безумный визг, которым Марк Грей упивался много раз в жизни с точки зрения человека, теперь он испытал с точки зрения… КРЫСЫ!

Правители

Люди, которых пригласили на званый ужин в один из вашингтонских особняков, не представляли собой ничего особенного: в большинстве своём это были политические деятели второй и даже третьей руки. Правда, попадались среди них персоны и поважнее. Сейчас все они с вежливым вниманием прислушивались к разговору, что завязался неподалёку от того места, где сидела хозяйка.

— Наука движется вперёд семимильными шагами, — заявил дородный мужчина, — и я не боюсь утверждать, что вскоре искусственное восторжествует над естественным.

Темноволосый человек с насмешливым взглядом покачал головой.

— Если вы окажетесь правы, значит, мы ещё ленивее, чем я думал, — сказал он. — Я согласен, что без пластмасс, как и без много другого, нам сегодня не обойтись. Но когда речь заходит о человеческом организме — тут вы меня извините. Взять, к примеру, витаминизированную пищу: в ней содержится лишь добавочное количество витаминов, а минеральный состав естественных продуктов гораздо сложнее. И потом, я готов разделить вашу точку зрения, если вы назовёте мне хотя бы грубый аналог человеческого мозга.

— Охотно, — отозвался толстяк. — Доводилось ли вам слышать о препарате «эйч»? Он так глубоко воздействует на психику, что можно в известном смысле говорить о механизации мозга.

Хозяйка встрепенулась.

— Препарат «эйч»? — переспросила она. — Механический мозг? Я знаю, кто вам нужен. Доктор Лейтем, — обратилась она к высокому, худощавому мужчине с подвижным лицом, — не могли бы вы оставить на минутку свою прелестную супругу — вы не возражаете, Маргарет? — и помочь нам?

Доктор рассмеялся. Его карие глаза озорно блеснули.

— Каюсь, я подслушал, о чём вы говорили, — признался он.

— Ах вот как! — воскликнула его жена. — Выходит, ты только делал вид, что слушаешь меня?!

Он усмехнулся.

— Не притворяйся, ты вовсе не сердишься.

Она вздохнула.

— Нет, иметь мужем психиатра — сущее наказание. Ведь он буквально читает мысли!

Лейтем пропустил реплику жены мимо ушей.

— Пожалуй, — проговорил он, — я расскажу вам об одном случае из своей практики. Год назад я получил правительственное задание…

К половине двенадцатого Лейтем окончательно уверился в том, что не ошибся. Следовало рассеять возможные подозрения. Извинившись перед провожатым, он подошёл к видеофону и набрал номер своего отеля.

На экране появилось лицо мисс Седжилл.

— Это вы, доктор, — обрадовалась девушка.

Глаза её заблестели, на щеках появились ямочки, рот слегка приоткрылся. Движения мышц в единый миг изменили выражение её лица: формальная вежливость уступила место доверчивой улыбке. Ещё Лейтем подметил явные признаки волнения — дрожание пальцев и губ, учащённое дыхание.

Он давно уже решил про себя, что со временем женится на своей секретарше. Приятно было сознавать, что её любовь к нему становится сильнее день ото дня. Но собственных чувств он старался не выказывать.

— Я закончу осмотр примерно через полчаса, мисс Седжилл, — сказал Лейтем. — Встретимся с вами в ресторанчике, который видели вчера по дороге в отель. Вы помните его? Подходите туда в 12.15, и мы пообедаем вместе. Хорошо?

— Я буду там, — пообещала девушка. — Доктор…

Лейтем взглянул на неё. Выражение лица мисс Седжилл снова изменилось. Улыбка пропала. Пристальный взгляд, складка на переносице, нахмуренный лоб, едва приметный изгиб губ, лёгкая бледность кожи. Он ощущал её напряжение; она тревожилась за него и в то же время изнывала от любопытства — ей так хотелось узнать, что он обнаружил.

— Ничего серьёзного, мисс Седжилл, — сказал Лейтем. — Похоже, мне дали бессмысленное поручение.

Лишь выключив аппарат, он сообразил, что ответил на вопрос, которого она не задавала вслух. Лейтем с досадой прицокнул языком. Это никуда не годится. Его способность догадываться о мыслях людей по их наружности может сыграть с ним дурную шутку. Надо последить за собой.

Приняв такое решение, он повернулся к провожатому.

— Продолжим. Так сказать, последний штрих.

— Я бы посоветовал вам не ходить туда, — тихо произнёс врач.

— Что? — Лейтем опешил. — Не понял. Я должен…

Он не докончил фразу. По спине его поползли мурашки. Резко повернувшись, он уставился на провожатого — и изумился: с человеком, который стоял перед ним, произошла разительная перемена.

Звали врача то ли Годред, то ли Кодред. До сих пор он хранил туповатое молчание, ограничиваясь короткими фразами вроде «Здесь лежат пациенты из Румынии» или «В этой операционной, сэр, работают австрийцы», причём лицевые мышцы его, казалось, атрофировались ещё в утробе. Теперь он язвительно улыбался, взгляд его приобрёл осмысленное выражение, а движения утратили вялость. Он выпрямился и стал заметно выше, в чертах лица проступила привычка повелевать. Саркастически усмехнувшись, он сказал:

— Мы выносили ваше присутствие, доктор, лишь потому, что нам было забавно наблюдать за вами. Но вы утомили нас. Убирайтесь; уносите подобру-поздорову ноги. И не ходите через ту дверь.

Решающее доказательство, подумал Лейтем. Разумеется, в палату заглянуть просто необходимо. А потом… Ладно, не будем торопиться.

— Вы с ума сошли? — воскликнул он. — Разве вы забыли, что я представляю правительство Соединённых Штатов?

— Не ходите через ту дверь! — повторил врач.

Дверь ничем не отличалась от остальных: деревянная, многослойная, лишённая каких-либо следов краски или лака, обработанная снаружи наждачной бумагой. Ручка поддалась нажиму пальцев Лейтема. Доктор на мгновение застыл на пороге, внезапно отпрянул и бросился бежать. Врач-провожатый попытался схватить его, но Лейтем увернулся.

Прикинув на бегу расстояние до ближайшего выхода, он впервые ощутил страх. Надежда спастись таяла с каждым шагом.

Бегство по выложенным мрамором больничным коридорам напоминало сон, один из тех кошмаров, в которых за тобой гонятся заклятые враги. Лейтем не останавливался. К улице, в дальнем конце которой показалось такси, вела каменная эстакада. Вложив все силы в отчаянный рывок, Лейтем успел перехватить машину. Он вышел из неё пять минут спустя, подождал, пока она не скроется из вида, и взял другое такси, которое доставило его в деловую часть города. Потолкавшись для надёжности среди покупателей в двух громадных универмагах, он выбрался наружу и сел в воздушный кар.

Он немного успокоился. Память услужливо подсказала ему, где он договаривался встретиться с мисс Седжилл — в ресторане, названия которого он не произносил вслух. Лейтем чувствовал себя приговорённым к смерти, которому вдруг заменили казнь тюрьмой: так поразила его мысль о том, что, говоря по видеофону, он не назвал ресторан. Они ни за что не догадаются! Им не найти ресторанчик «по дороге в отель»!

Однако мешкать нельзя. Перекусить на скорую руку, а потом на станцию воздушных такси — и в Вашингтон. Дорога каждая секунда.

— Не понимаю, — сказала мисс Седжилл, выслушав его. — Что вы там увидели?

— Двенадцать человек и пулемёт.

Серо-зелёные глаза девушки неотрывно следили за Лейтемом. Мисс Седжилл покачала головой, и её золотистые локоны заколыхались и засверкали в солнечных лучах, которые проникали внутрь сквозь специальные отверстия в крыше.

— Ешьте, — проговорил он. — Сейчас я вам всё объясню. Вам известно о распоряжении правительства, согласно которому все клиники подлежат проверке федеральной комиссией? Это якобы необходимо для обеспечения единого порядка работы. Нетрудно догадаться, что причина — липовая.

Мисс Седжилл кивнула. Лейтем угрюмо продолжал:

— На деле же требовалось отыскать то самое место, где я сегодня побывал. Они знали, что не смогут от меня что-либо скрыть, и потому даже не пробовали. В клинике полным-полно различных контор и совершенно здоровых людей! Разумеется, в наличии двух-трёх контор, где могли бы работать выздоравливающие богачи, нет ничего странного, но когда их столько… После войны кое-кому из европейцев запретили приезжать в Соединённые Штаты, кроме как на лечение. Да и то они обязаны были сразу по прибытии направиться в клинику, которая согласилась их принять, а по окончании лечения — в ближайший международный аэропорт.

Известно было, что порой гости из Старого Света нарушают установленные правила. Правительство закрывало на это глаза, пока не выяснилось, что в одной из клиник творится нечто такое, что требует срочного вмешательства. Именно в эту клинику, где палаты превращены в кабинеты, а пациенты — сплошь здоровые люди, мне и удалось попасть.

— Но что же вы всё-таки увидели в той палате?

Лейтем кивнул на девушку мрачный взгляд.

— Я увидел двенадцать из тринадцати членов Совета правителей мира. Тринадцатым, естественно, был мой провожатый, Кодред. Наверно, они хотели сначала допросить меня, а потом прикончить. Во всяком случае бегства моего они никак не ожидали; вот почему я сумел вырваться. Мне пришлось немало потрудиться, но теперь мой мозг оценивает обстановку за какие-то доли секунды. Прежде чем они успели пошевелиться и наставить на меня своё оружие, прежде чем они увидели меня, я уже хорошенько рассмотрел их и ретировался. Они могли перехватить меня у выхода, но…

Он замолчал и нахмурился. Глаза его сузились. Им ничего не стоило помешать ему, но они предпочли этого не делать. Неужели они так уверены в своих силах? Лейтем настороженно огляделся. Ресторанчик быстро заполнялся, и…

— Смотрите! — прошептал он. — Вон там!

Настенный телеэкран внезапно погас. Исчезли точёные фигурки балерин, смолкла музыка. Затем на экране появились многократно увеличенные фотографии — мисс Седжилл и его, Лейтема. Раздался голос диктора:

— Дамы и господа, посмотрите вокруг. Быть может, эти люди обедают рядом с вами. Их имена — доктор Александр Лейтем и Маргарет Седжилл, оба из Вашингтона. Они чрезвычайно опасны. Полиции разрешено стрелять на поражение. Спасибо за внимание.

Снова зазвучала музыка, возобновили своё кружение балерины.

Их выручили наблюдательность Лейтема и его отменная реакция. Посетители ресторана только-только начали оборачиваться к экрану, а доктор уже рассмотрел собственное изображение и прошептал мисс Седжилл:

— Скорее… прикройте лицо салфеткой…

Не дожидаясь, пока девушка подчинится, он нагнулся и сделал вид, будто завязывает шнурки на ботинках. Так, в полусогнутом положении, прослушал он свой смертный приговор. Немыслимо! Полиция, как видно, куплена на корню.

А в Вашингтоне меня ни о чём не предупредили, подумалось ему. Ужасно было сознавать, что кто-то, совершенно незнакомый, поставил на нём крест.

Он всё ещё возился со шнурками, когда послышался шёпот мисс Седжилл:

— Мне кажется, нас никто не подозревает. Что нам делать?

— Видите кабинки у стены? — спросил вполголоса Лейтем. — Вообще-то мне приказано не выходить на связь самому, но в подобной ситуации… Я пойду первым, а вы — за мной.

Он выпрямился, встал и, вытирая салфеткой губы, направился к ближайшей кабинке. Пальцы его легли на щеколду, и тут ему в голову пришла новая мысль.

— Что случилось? — спросила мисс Седжилл.

— Давайте договоримся сразу: вы должны беспрекословно мне повиноваться. На карту поставлены наши жизни.

— А почему бы нам не обратиться в полицию? — мисс Седжилл побледнела, но в голосе её прозвучал вызов. — Разве мы не докажем этим свою невиновность?

— Именно к такому шагу нас и подталкивают, — объяснил Лейтем. — Однако мы не пойдём у них на поводу. Я попрошу сейчас истребителей сопровождения для воздушного такси, в котором мы полетим. Если мне не изменяет память, таксопарк расположен в квартале от ресторана.

— А как же счёт?

Лейтем сухо рассмеялся.

— Однако нам знать, видели кассирша или официантки наши лица на экране или нет? Когда мы будем проходить через зал, вы сморкайтесь в платок, а я надену шляпу. И куда подевался мой пистолет? — пробормотал он. — С ним в кармане я бы чувствовал себя увереннее.

Глядя в сторону, он прибавил:

— Ну да ладно. Идите в свою кабинку. Когда закончу разговор, постучу.

— Я притворюсь, будто ищу в справочнике номер, — проговорила мисс Седжилл.

Молодец, подумал Лейтем, хорошо держится — лучше, чем вёл бы себя на её месте он. Войдя в кабинку, он набрал код вашингтонской станции. Экран засветился. Теперь номер штаб-квартиры КРПД…

Экран мигнул — и сделался тёмным. Лейтем замер, не веря собственным глазам, но тут же отогнал подступивший было страх. Должно быть, полицейские штучки. Хотя — можно подкупить любого человека, но не полностью автоматизированную систему телесвязи города с миллионным населением… Покачав головой, он перенабрал номер. Экран загорелся вновь, и на нём проступило изображение мужского лица.

— Срочно! — бросил Лейтем. — Запишите…

Он прервал себя на полуслове. С экрана на него смотрел Кодред, тот самый врач из клиники.

— Что же вы замолчали, доктор, — насмешливо сказал он, — продолжайте, пожалуйста. Ну, как хотите. Тогда позвольте мне сообщить вам следующее: мы намеренно дали вам уйти с тем, чтобы, оказавшись в безвыходном положении, вы в полной мере проявили присущую вам изобретательность — на наше благо, разумеется…

Тянет время, подумалось Лейтему. Они наверняка проследили, откуда был первый звонок. Он впервые ощутил панический ужас.

Лейтем вышел из кабинки. Мужество постепенно возвращалось к нему, и он даже нашёл в себе силы улыбнуться мисс Седжилл. Но улыбка, очевидно, получилась кривой. Глаза девушки испуганно расширились.

— Вы не дозвонились, — прошептала она.

Лейтему не хотелось лгать ей.

— Расскажу потом, — отмахнулся он. — Скорее в таксопарк!

Он снова с горечью вспомнил о пропавшем пистолете. Куда тот исчез из его спальни? Ведь ворам ни за что не проникнуть в номер психиатра, как бы они ни старались. Может, он позабыл оружие дома?

Никто не пытался остановить их. Лейтем приободрился. Дорога до таксопарка показалась ему чудовищно долгой, но в то же время присутствие на улицах множества людей позволяло без труда сбить со следа возможную погоню.

В здании аэровокзала не было ничего примечательного: обычная конструкция из аэрогеля, отчасти прозрачная, отчасти матовая, а отчасти — белая как снег. Короткая взлётно-посадочная полоса протянулась по крышам соседних домов.

В нижнем ангаре стояло с десяток такси. Лейтем выбрал «Паккард» — модель, которой нередко пользовался. Водитель читал, но, завидев пассажиров, отложил книгу в сторону. Выражение лица его неуловимо изменилось, глаза блеснули, сильнее запульсировала жилка на шее. Улыбнувшись, он вежливо спросил:

— Куда вам?

— Миддл-Сити, — отозвался Лейтем.

Уже выходя из кабинки, он сообразил, что всякий, кому вздумается лететь прямиком в Вашингтон, рискует никогда туда не добраться. Правда, водителю как будто всё равно…

План Лейтема был прост. Водитель сначала пропустит их в салон, а потом обойдёт машину и сядет в своё кресло. Вот тут он и вмешается: едва очутившись внутри, он запрёт все дверцы, возьмёт в руки штурвал, выведет такси на полосу — и вперёд. Он, Лейтем…

Однако замысел Лейтема не удался. Водитель первым занял своё место.

— Забирайтесь, — пригласил он с улыбкой.

На мгновение Лейтему стало нехорошо. Несомненно, водитель узнал их. Но он никак не ожидал от этого недалёкого на вид детины весом в добрых две сотни фунтов такого подвоха. И хуже всего было то, что он сам шагнул в расставленную ловушку.

Усилием воли Лейтем справился с сумятицей в мыслях. Теперь он видел то, чего не замечал прежде: каждое движение водителя выдавало в нём врага, сознательного врага, а не наспех проинструктированного человека с улицы.

Полиция, водители такси, телефонисты, связисты… Что там сказал Кодред? «Мы намеренно дали вам уйти…»

Такси тронулось. Несколько поворотов — и под колёсами взлётная полоса. Лейтем сидел как на иголках. Машина поднялась в воздух. Взревели ракетные дюзы.

Заработали глушители, и рёв двигателей перешёл в едва слышный рокот. Лейтем мельком глянул в иллюминатор. Далеко впереди маячила пятнадцатиэтажная громада Международной Клиники. При разрешённой в городе скорости — пять минут лёта.

Пять минут! Лейтем вздрогнул. Что он натворил! Сел в такси, которое пилотирует один из бандитов!

Напасть на водителя? Но с ним не так-то легко будет справиться. Ох уже эти психиатры, подумал Лейтем. Нет чтобы развивать мускулатуру…

В поисках какого-нибудь подходящего предмета он обшарил настенные кармашки. Пусто. Взгляд наружу… Осталось три минуты!

Делать нечего, придётся нападать с голыми руками. Он представил себе, как будет выглядеть после: затёкшие глаза, рассечённые брови, перебитый нос… Ему доводилось общаться с теми, кого, выражаясь юридическим языком, оскорбили действием, и он рад был, что воспоминание об этом не лишило его твёрдости духа.

Найти бы что-нибудь поувесистее кулаков! Взор Лейтема задержался на туго набитой сумочке мисс Седжилл.

— Что в ней? — прошептал он.

Собственный шёпот громом отдался в его ушах. Водитель наверняка услышал! Но нет, — лицо бандита, которое отражалось в зеркале заднего вида, оставалось спокойным, открытым и честным. Кто бы мог подумать, какое коварство скрывается под этой маской!

— Ничего особенного, — сказала мисс Седжилл. — Записная книжка и всякая всячина. А что? Я хотела спросить у вас…

Она ни о чём не догадывается! Впрочем, даже такой опытный физиономист, как он, едва не попал впросак.

Лейтем вырвал у девушки сумочку. Так, записная книжка, два кошелька, металлическая коробочка с румянами, губная помада и прочая косметика. На изготовление коробочки пошёл негорючий сплав магния, который на жаргоне торговцев лёгкими металлами назывался «Мечта Мэгги», а среди парфюмеров… Название упорно не желало вспоминаться. Ну и бог с ним. Гораздо важнее то, что в сумочке нет ни одного предмета тяжелее четырёх унций, а вся она целиком, вместе с содержимым и затейливыми застёжками, весит немногим более пяти фунтов.

Пять фунтов? Такси начало снижаться. Внизу показалась огромная, сверкающая на солнце крыша. Нельзя терять ни секунды. Сжав сумочку в кулаке, Лейтем прыгнул на водителя. Он наносил бандиту удар за ударом, полуотчётливо сознавая, что от страха становится безжалостным.

Голова пилота моталась из стороны в сторону, тело его обмякло. Тупо поглядев на поверженного врага, Лейтем вернул мисс Седжилл её сумочку. Метнув на девушку взгляд исподлобья, он принялся вытаскивать водителя из кресла. Однако силы покинули его.

В иллюминатор видно было, что крыша клиники постепенно отдаляется. Перегнувшись через пилота, Лейтем дёрнул рычаг ручного акселератора. Скорость машины резко возросла. Окончательно обессиленный, Лейтем плюхнулся в кресло рядом с мисс Седжилл. Какое-то время он бессмысленно смотрел перед собой, потом сознание его прояснилось. Спасены! Нужно только избавиться от водителя — и полный вперёд на восток.

— Он приходит в себя, — прошептала мисс Седжилл.

— Дайте ещё раз вашу сумочку, — попросил Лейтем, — и помогите мне с ним управиться.

Вдвоём они оттащили бесчувственное тело в задний отсек. Достав из аварийного ранца парашют, Лейтем надел его на бандита и столкнул того за борт. Секунду спустя в воздухе заколыхался громадный белый зонт, под которым маятником раскачивалась человеческая фигура. Вдосталь налюбовавшись, Лейтем пробрался к пилотскому креслу, сел в него и надавил на педаль ножного акселератора.

Улыбаясь, он повернулся к мисс Седжилл, и улыбка медленно сползла с его лица. Девушка неотрывно глядела в зеркало заднего вида. Уловив, должно быть, краем глаза его движение, она кинула на Лейтема испуганный взгляд.

— Нас преследуют катера, — выдохнула она, — с полицейскими эмблемами. По-вашему…

Лейтем молча кивнул. Ему вдруг всё стало безразлично.

Катеров было семь. Удлинённые чёрные корпуса, крохотные, будто обрубленные, крылья — в общем, сверхсовременные, сверхскоростные полицейские машины. Однако Лейтему не верилось, что за ними с мисс Седжилл гонится настоящий патруль. Повинуясь внезапному порыву, он включил коротковолновый передатчик, насчёт которого среди таксистов бытовало присловье: «Лучше высунься в окно и ори погромче».

Усмехнувшись, Лейтем спросил в микрофон:

— Что вам нужно?

На экране приёмника возникло молодое лицо.

— Вы! — бросил юноша.

— Разве вам не известно, что я — агент Конгресса и действую по поручению президента Соединённых Штатов?

— Мы не признаём ни Конгресс, ни президента, — холодно ответил юноша. — Советую вам сдаться.

Лейтем промолчал, чувствуя, как к сердцу снова подбирается страх. Наружность и произношение у говорившего с ним человека были типично американскими, а потому слова, что срывались с его губ, казались заученным наизусть отрывком из текста какой-то дешёвенькой мелодрамы.

Мысли Лейтема невольно вернулись к вопросу, которым он задавался и раньше: что всё это значит? Прежние рассуждения по поводу группы психически нездоровых людей, мнящих себя правителями мира, воспринимались им сейчас как смехотворные. Американцы ни за что не согласились бы подчиняться таким людям, просто-напросто не согласились бы. Значит, причина в другом, в чём-то гораздо более серьёзном.

Неужели они не понимают, что ни его, Лейтема, исчезновение, ни даже его смерть не снимут подозрений с клиники? Ведь этим вечером штаб-квартира КРПД будет ждать его доклада, и если он не выйдет на связь… На что рассчитывают тринадцать правителей?

Взглянув в последний раз в глаза изменнику, Лейтем выключил передатчик и набрал на клавиатуре видеофона вашингтонский номер штаб-квартиры Комиссии по Расследованию Подрывной Деятельности. Именно туда он пытался дозвониться из ресторана.

Он ничуть не удивился, когда на экране появился Кодред.

— Доктор Лейтем, — покровительственно усмехнулся тот, — вы противопоставили себя целой организации. Передатчики всех без исключения воздушных такси и истребителей этого города посылают свои сигналы на наш автоматический коммутатор. Сегодня — вернее, пока вы на свободе — все звонки в Вашингтон будут переключаться на меня или на моих помощников. Безвредные для нас сообщения мы будем пропускать, но к вам это, естественно, не относится. Вам не на что надеяться, доктор.

— Вы меня ещё не поймали, — угрюмо пробормотал Лейтем.

Подавив желание задать Кодреду пару-тройку наводящих вопросов, он помедлил — и прервал контакт. Ничего важного он наверняка не узнает, а выслушивать нравоучения противника — и без того забот хватает.

Прищурив глаза, Лейтем посмотрел на катера. Они неумолимо приближались, а два из них даже ненамного обогнали такси. Ему вспомнились виденные несколько лет назад кадры хроники: три патрульных катера преследовали воздушный кар. Догнав нарушителя, они зацепили его за специальные скобы на корпусе, отсутствие которых каралось крупным штрафом, и быстро посадили на землю.

Теоретически пилот с его способностями мог без труда ускользнуть от погони. Но практика, как обычно, с теорией не в ладах. Тем не менее попробовать стоит.

Лейтем повернулся к мисс Седжилл.

— Держитесь! — крикнул он. — Сейчас начнётся карусель. Я…

Опешив, он молча уставился на неё. Лицо девушки постепенно менялось. С него сходило выражение всепоглощающей любви. Находись он рядом, Лейтем сумел бы помешать мисс Седжилл, а так — ему оставалось лишь беспомощно наблюдать, как она задирает юбку, обнажая смуглое бедро, на котором висела кобура. Достав из кобуры пистолет — его пистолет! — девушка наставила оружие на Лейтема.

— Думается, — произнесла она холодно, — теперь моя очередь приказывать. Руки вверх, доктор, и не вздумайте их опустить.

Толстяк возбуждённо замахал руками.

— Постойте, доктор, погодите. Все мы слышали об этой истории, хотя официальная версия, похоже, сильно отличается от того, что произошло на самом деле. Но разве прелестная блондинка, с которой вы беседовали — ваша жена — и мисс Седжилл, что держала вас на мушке, не одно лицо?

— Всему на свете можно найти объяснение, — продолжал Лейтем, словно толстяк обращался не к нему. — Удивительно было то, что я, с моим-то опытом, ничего не замечал буквально до последней минуты. Вы помните, я был прекрасно осведомлён о чувствах… э… мисс Седжилл. Я понял, что здесь не обошлось без правителей. Скорее всего, они обработали её накануне вечером, велев вступить в игру в решающий момент. Сама она, разумеется, и ведать не ведала об этом. Глядя на неё там, в такси, я догадался, что она действует под влиянием мощного наркотического средства, и определил его.

— Препарат «эйч», — пробормотал толстяк.

— Кстати сказать, — усмехнулся Лейтем, — препарат «эйч», как и многие другие потенциальные средства контроля над миром, вроде атомных подводных лодок, пикирующих бомбардировщиков или боевых излучателей, был изобретён у нас в США. Изобретатель считал, что его детище облегчит изучение работы человеческого мозга, а многие из его студентов видели в препарате способ к достижению мирового господства. Я был среди них и потому знаю, что говорю.

— Да, мы не доросли до идей такого масштаба, — согласился его собеседник. — А…

Хозяйка перебила его. Хотя толстяк принадлежал к числу важных «шишек», она утратила к нему всякий интерес. Ведь в её доме, за её столом рассказывали величайшую закулисную историю десятилетия! Какой подарок судьбы!

— Продолжайте, доктор! — голос её напоминал шипение змеи.

В сопровождении патрульных с полицейского катера Лейтем шагал по знакомому больничному коридору. На мисс Седжилл он старался не смотреть, однако от него не укрылась сквозившая во взгляде девушки растерянность. По-видимому, действие наркотика заканчивалось.

Кодред встретил их у двери той самой палаты. Улыбнувшись, он поклонился и жестом пригласил Лейтема войти. Переступив порог, Лейтем резко обернулся: с Кодредом остались только мисс Седжилл и четверо из десятка охранников. Всего лишь четверо! Ну, что ж…

Должно быть, что-то в выражении лица Лейтема насторожило Кодреда, и тот запер дверь.

— На всякий случай, — пояснил он с улыбкой, — вдруг вы заупрямитесь или начнёте буянить. Что касается мисс Седжилл, она — марионетка в наших руках. Передайте мне, пожалуйста, пистолет, мисс. Спасибо.

Кодред снова повернулся к Лейтему.

— Как вам, вероятно, известно, доктор, воздействие препарата «эйч» на человеческий мозг ограничено по времени. Поэтому приходится соответствующим образом увеличивать начальную дозу и соблюдать при введении её определённые условия. Дальше проще. Чтобы удержать человека в повиновении, достаточно разбавленного раствора. Городской водопровод избавляет нас от необходимости поить каждого по отдельности, но, к сожалению, у пьющего разбавленный раствор привыкания к нему не возникает. Усиление же концентрации приведёт к гибели тех, кто послушен нам. Все распоряжения отдаются через систему общественной информации. Вам что-нибудь неясно?

Да, подумал Лейтем, стискивая зубы, чтобы те не застучали от страха. Мерзавцы! Негодяи! Подмешивать отраву к питьевой воде!

Усилием воли Лейтем взял себя в руки. Надо кое-что выяснить, и спокойствие необходимо ему, как воздух.

Окинув взглядом сидевших за столами правителей, он скосил глаза на пулемёт. Тот установлен был на подставке между шестым и седьмым столами. Внезапно у Лейтема захватило дух. То, что он поначалу принял за ствол пулемёта, оказалось на деле длинным электродом, стержень которого высовывался из металлического ящика со множеством проводов.

Лейтем тихонько застонал. Ему уже доводилось видеть такой аппарат — в солидной промышленной лаборатории, где занимались исследованиями атома. Сделав шаг вперёд, чтобы уйти из-под прицела, он взглянул на своих противников.

Те наблюдали за ним, кто с равнодушием, кто — с откровенным любопытством.

Лейтем помнил их лица в общих чертах, однако при первой встрече, в половине двенадцатого утра, отдельные особенности ускользнули от его внимания. Тогда он решил, что среди правителей преобладают немцы, а их, похоже, только трое. Второпях он причислил к немцам поляка, громадного француза, испанского еврея и англичанина. Что до остальных, то двое из них смахивали на французов, один — на русского, один — на грека и последний — на подданного британской короны. Судя по всему, национальность была для них чистой условностью, этаким бесполезным пустячком. Да, ещё Кодред — этот, скорее всего, американец.

Молчание нарушил низкий голос грека:

— Приступим к делу. Введите ему дозу «эйч», и пускай звонит своим хозяевам в Вашингтон.

Лейтем догадывался о том, что его ждёт, но не предполагал, что правители окажутся такими нетерпеливыми. Он раскрыл было рот, но тут вмешался Кодред:

— Не спеши, Майкл, не спеши. Человека, которому вводят «эйч» и который знает о свойствах препарата, нужно загнать в угол, чтобы его рассудок смирился с уготованной ему участью. Мы доказали доктору Лейтему, что от нас не сбежишь. Он выбит из колеи, но мы не должны забывать, что имеем дело с психиатром. А потому…

Выдержав драматическую паузу, Кодред обошёл Лейтема и встал перед ним.

— Разрешите мне, доктор, объяснить, кто вам противостоит. Организация наша возникла далеко не вчера. Скажем, первые сведения о правителях, то есть, о наших предшественниках, относятся к 3147 году до Рождества Христова. Когда кто-то из нас умирает, остальные, после долгой и тщательной проверки, подбирают ему замену. Мы держимся в тени; поэтому в наше существование мало кто верит всерьёз. За последние шестьсот лет в наш Совет входило двенадцать королей. До недавних пор ни одна война в Европе не начиналась без нашего одобрения. Наполеон был узурпатором, но он продержался недолго; даже Англия ополчилась против него.

Много веков подряд мы стремились подчинить себе Англию. Она — наша величайшая ошибка. Мы не принимали её в расчёт, недооценивали её возможности. Все наши беды происходили и происходят из-за неё. Именно независимость Англии привела к появлению Америки и, косвенным образом, хотя я мог бы перечислить вам все стадии процесса, — Советской России. Разумеется, в одиночку Англии не под силу сражаться с нами. Но вот уже дважды Америка не давала нам расправиться с англичанами. Поэтому мы намерены раз и навсегда покончить с Соединёнными Штатами.

Мы добрались сюда с большим трудом, потому что нам препятствовал ваш закон об иммиграции. Устроившись, наконец, в клинику, мы постепенно завладели городом. Времени на это ушло много, но оно не пропало даром. Мы выступаем. Вы вернётесь в Вашингтон нашим агентом. Мы рассчитываем на то, что вам удастся впрыснуть «эйч» десяткам, если не сотням, высокопоставленных чиновников. И тогда — Америка перестанет путаться у нас под ногами! — голос Кодреда поднялся до крика. — Не желаете ли что-нибудь сказать, — прибавил он с издёвкой, — пока вы ещё способны думать самостоятельно?

Сразу на такой вопрос ответить было нелегко. Лейтем задыхался от ярости. Его взбесило хладнокровие, с каким Кодред повествовал о деятельности организации, которая с незапамятных времён использовала целые народы как пешки в борьбе за власть, члены которой не испытывали ни малейших угрызений совести, обращая в рабство миллионы людей… Да что там говорить! И потом, нужно понять, лгал Кодред или нет.

Лейтем напряг память, припоминая, как менялось выражение лица Кодреда, когда тот читал ему лекцию. Утром Кодред одурачил его; сейчас этого допустить никак нельзя.

При чтении мыслей по изменениям в чертах лица и по едва уловимым отклонениям от нормальных физических реакций важнее всего не упустить ни единой подробности. Чем старее человек, тем легче наблюдателю, поскольку у стариков кровеносные сосуды ближе к коже. Прилив и отлив крови — вот основные помощники физиономиста. Мышцы сокращаются более или менее определённым образом, но с кровью дело обстоит иначе. Любая эмоция, любая мысль означает приток в кровь жидкости из десятка лимфатических узлов. Сужение вен, набухание артерий, расширение сосудов — ничто не случается само по себе. Тот, кто, как он, Лейтем, в состоянии связать причину и следствие, может читать мысли в прямом смысле слова.

Сомнений нет: Кодред говорил правду и ничуть не преувеличивал.

На каком столе находится пульт управления электродом? Как, как это установить?

— Да, мне есть, что сказать, — проговорил Лейтем. — Надеюсь, вам будут понятны мои рассуждения о двух типах человеческого мозга. Первый тип — ваш, тип правителя. Ваш интерес к наркотикам вроде «эйч» ограничивается скрупулёзным изучением их свойств для сугубо утилитарных целей. Однако препарат «эйч» является своего рода заменителем гипноза; он воздействует на тот же участок мозга.

Вы изумитесь, узнав, каких успехов добился в исследовании возможностей «эйч» покойный доктор Нэннинг, у которого мне посчастливилось учиться. Да-да, изумитесь, потому что я убеждён, что никто из вас никогда не пытался взглянуть на препарат глазами учёного. А известно ли вам, к примеру, что гипноз — это обращение ко второму «я»? Что второе «я» знает о наличии первого, а обратное утверждение верно не всегда? Впрыскивая «эйч», вы высвобождаете второе «я» человека; оно привыкло к рабству, и потому-то вы с лёгкостью подчиняете его себе.

Однако этого мало. Человеческий мозг неизмеримо сложнее. Помимо сознательного и бессознательного, в нём присутствует нечто третье. Открыто оно было ранними французскими месмеристами[8], а именно — Куэ. Управление им возможно с помощью всё того же «эйч». Скажи я вам, что третье «я» главенствует как над вторым, так и над первым, вы бы…

Только теперь правители обеспокоенно зашевелились. Только теперь они уразумели, что наступает конец их чудовищному владычеству над миром.

Они не медлили.

Не сводивший глаз с их лиц Лейтем угадал, где расположен пульт управления электродом.

— Шестой и седьмой столы! — крикнул он. — Огонь!

Четверо охранников выстрелили одновременно.

После непродолжительного молчания толстяк сказал:

— Вынужден признать, что мои доводы в пользу превосходства искусственного над естественным оказались несостоятельными. Вы обязаны победой своему исключительному пониманию способностей человеческого мозга. Полагаю, вы пробудили третьи «я» охранников по дороге с катера в клинику?

Лейтем кивнул.

— Вы рано сдаётесь, — прибавил он. — Меня спасло лишь то, что охранники находились под действием «эйч».

— Я признаю себя побеждённым, — решительно повторил толстяк.

Стимул

Вирджиния Меншен оказалась здесь совершенно случайно. Она выходила из ресторана, как вдруг увидела сразу пять пожарных машин, стоящих на противоположной стороне улицы у здания, из открытой двери которого валили густые клубы дыма.

Вирджиния подошла поближе. Будучи журналистом, она обладала профессионально развитым любопытством и нюхом на сенсации. Правда, стоит сказать, что пожары давным-давно перестали являться темой ее репортажей, но раз уж подвернулся случай, у нее в голове сразу начала слагаться небольшая статейка, начинающаяся примерно так:

На фасаде здания она прочла длинную вывеску, гласящую: «НАУЧНЫЕ ФУТУРИСТИЧЕСКИЕ ЛАБОРАТОРИИ», а несколько ниже: «НЕВРОЛОГИЧЕСКИЕ И ОРГАНИКО-ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ».

Она сделала пометку в записной книжке, заодно записав номер дома — 411 на авеню Уайнуэрт. Закончив писать, она увидела, как из дома выходят пожарные, тщательно очищая подошвы ног. Вирджиния тут же вцепилась в их начальника.

— Я из «Геральд». Здесь оказалась случайно. Что-нибудь серьезное?

Начальник, толстый и грузный человек, нехотя лениво проговорил:

— Не-а… Канцелярское оборудование и мебель, не представляющая ценности. Их шеф отсутствует. Пожар произошел из-за окурка, небрежно брошенного в корзину для бумаг…

На его лице расплылась широченная ухмылка.

— У служащего-приемщика аж рожу перекосило, — добавил он. — В жизни не видел столь нервного и беспокойного типа. Трещал, как сорока, пока я не ушел. А вразумительного ничего сказать не мог!

Он опять засмеялся и хитренько прищурился.

— Там теперь наворочена куча всякого мусора, так что можно представить эту образину, когда заявится патрон. Ну ладно! Пока!

И он направился к одной из машин.

Вирджиния Меншен заколебалась, как ей поступить в дальнейшем; она уже вроде бы получила всю необходимую информацию, которую можно использовать, однако извечное любопытство подталкивало ее разузнать чуточку побольше. Она направилась ко все еще распахнутой входной двери.

Заглянув внутрь, она осмотрела небольшое конторское помещение, обстановку которого составляли три кресла и окошечко в стене сбоку, выкрашенное бело-голубой краской. Точнее сказать, были видны лишь остатки краски, а все остальное обуглилось и закоптилось, да еще и было искорежено безжалостными струями поданной под напором воды. За окошечком виднелось что-то вроде счетной машины.

А перед ней сидел служащий.

Кипучая натура Вирджинии наконец успокоилась: она уже поняла, что все в порядке.

Молодой человек был высок и худ. Одет в слишком короткую и просторную, не по фигуре, одежду. Лицо его было искажено и мокро, подбородок, лоб и шею усыпали прыщи, а адамово яблоко так и ходило вверх-вниз.

Этот странный тип испуганно уставился на нее своими карими глазищами каким-то затравленным взглядом. Рот его раскрылся, и он вдруг забормотал что-то неразборчивое, понес какую-то ахинею.

Хотя его бормотание и могло показаться кому-то тарабарщиной, оно легко расшифровывалось редакторами и берущими интервью журналистами.

Вирджиния Меншен тут же перевела эту абракадабру на нормальный язык и представилась ему.

— Что мне нужно? Я — журналист. А сколько стоит эта мебель?

— Я… ни…не… чего… — продолжал бормотать молодой человек.

— Я ничего не знаю, — перевела Вирджиния. — Хм! Ну и помойка же здесь у вас, все испорчено, кроме этой счетной машинки, что за окошечком. Наверное, мне в статье так и придется написать: «Материальный ущерб был нанесен меблировке помещения».

Она снова зацарапала в записной книжке, а потом резко ее захлопнула.

— Ну что ж, приветик! — бросила журналистка парню.

Она совсем уже было собралась уходить, когда неожиданно случилось нечто, что заставило ее задержаться там. Сначала раздалось какое-то дребезжание, потом прозвучал глубокий и спокойной мужской голос, исходящий как бы из стены за спиной молодого человека:

— Эдгар Грей, нажмите кнопку семьдесят четыре.

Парень вскочил, как будто его ткнули сзади шилом. Какое-то время за окошечком мелькали только его руки и ноги. Потом он вроде бы успокоился и длинным костлявым пальцем нажал клавишу на табло «счетной машины».

Неподвижно застыв и даже закрыв глаза, он держал палец на клавише. Когда Вирджиния, войдя, впервые увидела лицо этого типа, оно показалось ей крайне бледным, но сейчас эта бледность еще больше усилилась: он просто стал бел, как штукатурка, даже, точнее, начал отливать зеленым. Наконец по лицу его, нарастая, заскользила какая-то тень, пока не заполнила все целиком. Получилось так, что эта важнейшая часть его существа претерпела серьезные изменения.

Происходящее было каким-то ненормальным. Вирджиния впилась взглядом в эту странную картину, и глаза ее даже округлились от изумления.

Прошла целая минута. Затем этот нескладный малый глубоко вздохнул и оторвал палец от клавиши. Открыл глаза. Заметил Вирджинию, и вдруг его щеки залило краской.

Тут к Вирджинии Меншен вернулся голос:

— Что все это значит, черт побери?

Она захватывала инициативу, пользуясь тем, что Эдгар Грей еще окончательно не пришел в себя и не мог заговорить первым на своем тарабарском языке. Он посмотрел на нее остекленевшим взглядом. Ей даже показалось, что парень сейчас грохнется в обморок. Однако он с каким-то хлюпающим звуком шлепнулся на свое обгорелое кресло и замер там скорчившись, поскуливая, как побитый пес.

— Послушайте, Эдгар, — со всей возможной благожелательностью заговорила Вирджиния. — Пока не заявился ваш патрон, отправляйтесь-ка к себе домой и ложитесь в постель. И вообще, время от времени стоит пожевать что-нибудь. Для здоровья это ой как пользительно!

С этими словами она повернулась и вышла. А вскоре и думать обо всем забыла. Мысли ее переключились на другое.

Прошло минут пять, когда вдруг из стены прозвучал тяжелый, вибрирующий, с жестяным звоном женский голос, который позвал Эдгара.

Молодой человек задрожал. Затем, как бы ожив, поднялся.

— Эдгар, опустите жалюзи, заприте дверь и зажгите свет, — распорядился тот же голос безапелляционным тоном.

Парень повиновался как автомат, но руки его продолжали дрожать. Глаза от страха, казалось, хотели выскочить из орбит. Он запер дверь, которая отделяла помещение от других апартаментов.

В воздухе раздалось что-то вроде свиста, затем появились светящиеся точки. Не открывая дверь, на пороге комнаты появилась женщина. Она прошла сквозь дверь!

Демоническая женщина, расплывчатая и нематериальная. На ней было длинное белое прозрачное платье. Некоторое время дверь еще просвечивала сквозь нее.

Она стояла как какой-то сверхъестественный манекен, ожидающий своего физического воплощения.

Наконец видение уплотнилось, материализовалось и стало реальным человеком. Женщина сделала несколько шагов вперед, подняла руку и с силой ударила Эдгара по лицу.

Он пошатнулся, но устоял, а затем заскулил, плача от боли и обиды.

— Эдгар, вы знаете, что не смели курить.

Она опять угрожающе подняла руку, и снова раздался звук хлесткой пощечины.

— Останетесь здесь, как обычно, и будете исполнять свои обязанности. Ясно? — Женщина холодно посмотрела на него и продолжала: — К счастью, я вовремя прибыла и увидела эту… журналистку. Вам просто повезло. Я уже готова была использовать хлыст.

Она развернулась, направилась к двери, слегка задержавшись, прежде чем пересечь порог, и исчезла.

Стоит только стать свидетелем какого-либо несчастного случая или катастрофы, и ежедневной рутины как не бывало. Так уж устроена человеческая натура. До пожара Вирджиния часто проходила мимо вывески «Научных футуристических лабораторий», не обращая на нее ни малейшего внимания. Теперь же, минуя здание, она поглядывала на него с некоторым интересом.

Дня через два после пожара они вместе с мужем вышли из того же самого ресторана, где она была прошлый раз, неподалеку от конторы. Она проводила взглядом мужа, пока он шел к университету, и тоже отправилась по своим делам. Поравнявшись с пристанищем «футуристов», Вирджиния почему-то отчетливо припомнила все детали того дня и остановилась. Потом бросила любопытный взгляд на стеклянную дверь.

— Хм! — хмыкнула она.

В конторе вместо обуглившегося сверкало свежей краской новое окошечко и, конечно, стояли новые кресла. Эдгар Грей сидел там в своей излюбленной позе, читая журнал.

Она снова увидела в профиль его очень юное прыщавое лицо и выпирающее адамово яблоко. Рядом с ним стояла пустая корзинка для завтраков.

Все это показалось Вирджинии настолько рутинным, что она тут же ушла.

Но случилось так, что тем же вечером, в восемь часов, она садилась с мужем в такси возле дома «футуристов», направляясь в театр, и случайно глянула на дверное стекло.

В нем отражался свет лампы за окошечком. В ее лучах Эдгар все так же продолжал сидеть на том же месте и читать.

— Хорошо устроился и давненько уж сидит, — громко проговорила она.

— Что ты сказала? — переспросил профессор Меншен.

— Да так, ерунда, Норман.

Через неделю, в одиннадцать с четвертью, она снова проезжала мимо дома «футуристов». Эдгар все сидел и читал при свете лампы.

— Ну и ну! — воскликнула Вирджиния. — Хозяин этой халбуры, как мне кажется, настоящий паук-кровопийца.

Муж насмешливо посмотрел на нее:

— Да-а. Работа журналиста слишком обогатила твой лексикон, дорогая!

И тут Вирджиния рассказала ему о своем коротком знакомстве с заведением «футуристов». Она увидела, что профессор нахмурился и взгляд его стал задумчивым. Однако кончилось тем, что он просто пожал плечами:

— А что тут удивительного? Может, этот Эдгар дежурит здесь по ночам. После войны многие привыкли не спать дома. Кстати, ты и сама частенько нарушаешь трудовое законодательство. Мы с тобой тоже нередко вынуждены питаться в ресторане, поскольку ты не можешь одновременно работать и заниматься кухней.

Тут он изобразил отвращение, скорчив гримасу.

— Рестораны! Тьфу, гадость!

Вирджиния засмеялась.

— Может быть, у них действительно туго с персоналом, — наконец, став серьезной, сказала она. — Но ведь, в конце концов, речь идет просто о том, что хозяева относятся к своим служащим как к людям второго сорта, мнением которых можно пренебречь.

— Все это так. Боюсь, что ты права. Мне, к слову сказать, часто становится не по себе из-за того, что я не могу помочь тебе по хозяйству. У меня слишком много времени отнимает курс лекций по психологии, который я веду. Да и контакты мои с окружающими в значительной степени ослабли из-за занятости. А знаешь что? Не поговорить ли тебе на эту тему со старым Крайдли? Вы же работаете вместе, а у него в таких делах больше опыта и рассудительности.

Редактор отдела науки Крайдли выслушал Вирджинию, поглаживая бороду.

— Так вы говорите, «Научные футуристические лаборатории»? — наконец вымолвил он. — Нет. Никогда ими не занимался. Сейчас посмотрим…

Он ухватил валявшийся на краю стола коммерческий справочник и начал его листать.

— Да. Вот нашел… Исследования… Хотя это ничего не объясняет. Но, — он поднял глаза от книги, — дело вроде бы законное…

А потом с усмешкой добавил:

— Бьюсь об заклад, что вы ищете в этом деле какую-нибудь хитрушку.

— Знаете, у меня в голове все время крутится какая-то подспудная мысль об этом заведении, вроде бы неплохо сделать о нем статью в газете, — вздохнула Вирджиния.

В этом смысле она, возможно, была права. И старый Крайдли протянул руку к телефону:

— Сейчас я позвоню доктору Блейеру; он, пожалуй, единственный мой знакомый невролог. Полагаю, что он может дать мне кое-какую информацию.

Телефонный разговор, однако, оказался довольно продолжительным, и Вирджиния даже успела выкурить целую сигарету. Наконец старик положил трубку и поднял на нее глаза.

— Знаете, — начал он, — ну и нюх у вас…

— Вы хотите сказать, что дело дохлое?..

— Нет, — улыбнулся он, — напротив, дело стоящее. А уж если говорить о деньгах, то это заведение действительно стоит десять, двадцать, а то и все тридцать биллионов долларов.

— Эта зачуханная конторка? — удивилась Вирджиния.

— Оказывается, филиалы этой «конторки», как вы изволили выразиться, существуют во всем мире. По крайней мере один на каждую главную улицу каждого города, где насчитывается более двухсот тысяч жителей. Даже на двух самых больших каналах Марса и двух самых крупных островах Венеры.

— И чем же они занимаются?

— Внешне это выглядит как исследовательская деятельность во имя науки, но в действительности речь идет о широко разветвленной организации, которая инспирирует людей вкладывать средства в научные изыскания. Было несколько робких попыток разобраться с их деятельностью, но до сего времени все остается в стадии эмбрионального развития. Основатель предприятия, доктор Дориал Кранстон, был довольно известным ученым в своей области. Но вот уже лет пятнадцать как он демонстрирует огромное сребролюбие. Получается так, что вроде бы возникла некая эффективная организация, поставившая целью откачивать золотишко у простых людей, которые простодушно желают помочь науке. А получаемыми благами пользуется группа мужчин и женщин, которые берут все и даже больше того. Вы знаете подобных типов, так как бывали в их кругах.

— Неужели там так и не было проведено ни одного стоящего исследования?

— По крайней мере, я об этом не знаю.

— Странно, что нам ничего не было известно об их существовании, — насупившись, проговорила она. — Пожалуй, я проведу журналистское расследование на сей счет.

Почти сразу же после пяти пошел дождь. Вирджиния Меншен спряталась под портиком ресторана, печально поглядывая на хмурое небо. Мысль о том, что придется поступиться своим вечером, не только не вдохновляла, а довольно сильно раздражала ее. Но тем не менее не возникало и мысли отказаться от своего расследования. Здравый смысл подсказывал, что стоит сначала проследить, чем занимается Эдгар Грей в обеденное время.

Эдгар был у нее «под колпаком».

К семи дождь перестал. Вирджиния рискнула выбраться из своего убежища и пройтись по тротуару, исподтишка поглядывая на здание на противоположной стороне улицы. В конторе только что зажглась лампа. И перед глазами журналистки возникла та же самая, что и раньше, картина: в луче света Эдгар Грей читал журнал.

«Ну и кретин, — раздраженно подумала Вирджиния. — Даже не пытается защитить свои права! Он ведь уже отработал утром».

Тем не менее гнев ее постепенно ослабевал и вскоре совсем испарился. В двадцать два десять она заскочила в ресторан, наскоро проглотила чашку кофе и позвонила мужу.

— Решительно тебе заявляю, — ответил профессор, когда она закончила свой доклад, — что через час ложусь спать. Так что, наверное, увижу тебя только завтра утром.

— Я спешу, — на одном дыхании проговорила Вирджиния. — Боюсь, чтобы он не удрал из конторы, пока я с тобой болтаю.

Однако, когда он вышла и снова заняла свой пост, свет в конторе все еще горел. Эдгар стоически сидел на том же месте. Он читал все тот же свой вечный журнал.

У Вирджинии появилось какое-то сумасшедшее ощущение: ей стало казаться, что этот человек сидит на том же самом месте уже многие годы, неподвижно и в одной и той же позе. Она представила, как этот Эдгар Грей день за днем приходит на работу и остается там до поздней ночи. И никому до него нет дела. И мало того, никто даже вообще не знает о нем. Дальше этого пункта ее мысль не срабатывала. Например, она даже представить не могла, есть ли у Эдгара какая-нибудь своя частная жизнь.

Вирджиния почувствовала вдруг к нему прилив острой жалости, будто речь шла о ней самой. Какое же он влачит жалкое существование! Какая у него невероятно тусклая, нечеловеческая жизнь!

Вдруг Эдгар вскочил и нажал на одну из кнопок «счетной машины».

Вирджиния Меншен ошеломленно глядела на это. Дело приобретало все более странный оборот. Одиннадцать часов. Время идет. Одиннадцать тридцать. В одиннадцать тридцать две свет неожиданно погас, и через минуту Эдгар вышел.

На другое утро в четверть девятого Вирджиния Меншен пулей взлетела по лестнице к своей квартире.

— Не спрашивай меня ни о чем, — прошептала она мужу. — Я провела всю ночь на ногах. Все расскажу тебе потом, когда высплюсь, а спать буду целый месяц. Будь добр, позвони в редакцию и извинись за мое отсутствие.

Ей пришлось напрячь все силы, чтобы раздеться, облачиться в пижаму и скользнуть под одеяло.

Когда она наконец проснулась, наручные часы показывали полпятого, а у ее туалетного столика сидела незнакомая женщина, одетая в длинное белое платье.

Совершенно ничего не понимая, Вирджиния Меншен только обратила внимание, что у незнакомки голубые глаза и довольно красивое лицо. Красивое? Пожалуй, да. Если бы не высокомерное и холодное выражение. А фигура тоненькая и гибкая, как у самой Вирджинии. Но что это? Женщина держит в руке нож с длинным и тонким лезвием…

Мягкий голос незнакомки нарушил тишину.

— Когда вы затевали расследование, следовало бы учесть последствия. Вы получите сполна за свое усердие. Хорошо, что вы женщина. Нам мало приходится иметь дела с женщинами.

Она смолкла, и на лице ее промелькнула загадочная улыбка, когда она стала внимательно вглядываться в Вирджинию. А та, медленно приподнимаясь на постели, спрашивала себя, где она могла раньше видеть незнакомку.

— Женщины вызывают симпатию, — продолжала та. — Но скажу вам прямо, моя дорогая, вы впутались в дело, которое будете помнить, — голос незнакомки приобрел ласковый тон, — всю оставшуюся жизнь.

Вирджиния наконец обрела способность говорить:

— Как вы сюда попали?

Помимо настойчивой мысли, что она уже где-то видела эту женщину, Вирджиния не была ни в чем уверена. В словах незнакомки таилась какая-то скрытая угроза, и это постепенно проникало в сознание журналистки. Голос ее стал более строгим, когда она повторила:

— Как вы проникли… в мою квартиру?

Блондинка рассмеялась, обнажив все свои зубы.

— Через дверь, конечно, — ответила она.

Сказано это было с неприкрытым сарказмом. Но это-то как раз и вывело Вирджинию из состояния ступора. Она глубоко вздохнула и поняла, что проснулась полностью.

Прищурив глаза и четко осознавая всю нелепость ситуации, она в упор стала разглядывать незнакомку. Тут взгляд ее приковал дьявольский нож, и в душе стал нарастать беспричинный страх.

Она представила, как возвращается Норман и, войдя в спальню, застает ее зарезанной и лежащей в луже крови. Она просто очень отчетливо почувствовала себя трупом, хотя, конечно, была в действительности жива и здорова Затем представила себя в гробу.

Ужас прокатился по всему телу горячей волной. Глаза вспыхнули и сосредоточились на лице гостьи, и тут страх рассеялся.

— Наконец-то вспомнила, — весело воскликнула она. — Я теперь знаю, кто вы. Вы — жена местного воротилы, Фил Паттерсон. Я видела вашу фотографию в разделе светской хроники.

Страха как не бывало. Вирджиния, наверное, не могла бы членораздельно объяснить причину, но психологически была уверена, что люди, которых она знала и к тому же занимающие определенное положение в обществе, не могут совершить убийство. Убийцами, по ее представлениям, были главным образом незнакомцы, типы, в которых было мало человеческого и которых через определенное время полиция извлекала из безликой толпы. Будучи казнены, они навсегда исчезали из памяти людской.

— А, как же, знаю теперь, — уверенным тоном произнесла она, — вы входите в состав руководства «Научных футуристических лабораторий».

— Да, это так, — подтвердила женщина, весело кивая головой. — Я оттуда. Но сейчас, — она повысила голос, который зазвучал как колокол, — мне некогда терять время на бесполезную болтовню с вами.

— А что вы сделали с Эдгаром Греем? — нейтрально, как бы не слушая эту Паттерсон, спросила Вирджиния. — Он живет как машина, а не человек.

Женщина в свою очередь, казалось, тоже не слушала ее. Она как будто хотела что-то сделать, но колебалась.

— Я должна выяснить, много ли вам известно, — в конце концов загадочно проговорила она. — Слышали ли вы когда-нибудь, например, о Дориале Кранстоне?

Должно быть, что-то в выражении лица Вирджинии подтвердило ее догадку, ибо она продолжала:

— А! Вижу, что слышали. Ну что ж. Очень вам признательна. Теперь мне совершенно ясно, что вы представляете для нас опасность.

Она снова замолчала, затем поднялась.

— Это все, что я хотела узнать, — странно монотонным голосом повторила она. — Глупо, конечно, вести разговоры с тем, о ком заранее известно, что он должен вскоре умереть.

И, прежде чем до Вирджинии дошел угрожающий смысл ее последних слов, женщина подскочила к постели. Нож, о котором журналистка совсем забыла, сверкнул как молния в руке пришелицы и пронзил левую грудь Вирджинии.

Дикая боль и ощущение раздираемого сталью тела пригвоздили ее к постели. Она еще успела увидеть торчащую из своей груди рукоятку смертоносного оружия, и затем все погрузилось во тьму.

Профессор Норман Меншен, весело насвистывая, вошел к себе домой. Стрелки часов показывали семь. Ему хватило пяти минут, чтобы положить шляпу, трость, повесить пальто, побывать в гостиной и на кухне. Еще раздеваясь в прихожей, он обратил внимание на то, что верхняя одежда Вирджинии висит на месте.

Посвистывая, но теперь уже потише, он подошел к двери спальни и постучал. Изнутри не было слышно ни шороха. Он потихоньку вернулся в гостиную, сел и раскрыл номер «Ивнинг геральд», который купил по дороге домой.

Владея приемами скоростного чтения, он мог прочитывать двенадцать сотен слов в минуту. Профессор прочел все, за исключением светской хроники.

В половине девятого он отбросил газету.

Посидел, нахмурив брови, поскольку был обижен тем, что Вирджиния дрыхнет до сих пор с самого утра. К тому же ему не терпелось удовлетворить свое любопытство относительно результатов расследования, которое она вела прошлой ночью по «Научным футуристическим лабораториям».

Он снова постучал в дверь спальни. Ни звука. Тогда он открыл дверь и вошел.

Комната была пуста.

Профессор Меншен забеспокоился. С раскаянием он посмотрел на смятую постель и опустил голову. Потом улыбнулся. После двенадцати лет совместной жизни с Вирджинией он прекрасно знал, какую беспорядочную жизнь ведет его жена журналистка.

Однако оставлять беспорядок в комнате было не в привычках Вирджинии… За исключением одного-двух раз, пожалуй, когда он, естественно, прибирал за нее: поправлял постель, пылесосил ковер и паркет. Конечно, это придется сделать и сегодня…

Перестилая постель, он заметил на покрывале пятнышко крови.

— Ну вот еще и это! — недовольно проворчал профессор. — Не стоило выходить на улицу, если пошла носом кровь. Да еще к тому же ушла без пальто!

Он вернулся в гостиную и послушал по радио новую игру, загадка успеха которой у публики занимала его уже пару недель, а смысл игры он напрасно пытался уловить.

Как и ранее, он и этим вечером ничего в радиоигре не понял. Нортон засмеялся, но смех его прозвучал фальшиво. Передача закончилась, он выключил приемник и снова стал независимо насвистывать.

Наконец профессор посмотрел на часы: было уже одиннадцать.

«Может быть, позвонить в «Геральд», — подумал он. — Нет, не стоит. Там, в редакции, считают, что она приболела, сам же и предупреждал».

Пришлось полистать полицейский роман, который мусолился им уже почти месяц. В полночь он отложил книгу и опять посмотрел на часы. Тут уж он ощутил, как его охватывает беспокойство, которое и до того шевелилось где-то в подсознании, когда он еще читал. Нет, нужно что-то предпринимать.

Поднялся, выругался, пытаясь подавить злость, которая закипала в нем против Вирджинии. Она просто не должна была уходить, не позвонив ему!

И тут он решил, что пора лечь спать. Проснулся как от какого-то внутреннего толчка. На часах было восемь, и солнце во всю било в окно. С неохотой выскользнув из-под уютного одеяла, он вошел в спальню жены.

Там ничего не изменилось.

«Нужно, — подумал он, — привести себя в порядок и поразмыслить логично. Представим, что я обращусь в полицию, конечно, после того, как проверю, не находится ли Вирджиния у себя в редакции или каком-либо другом известном мне месте. Полиция начнет задавать вопросы. Затребует ее описание. Ну ладно. Скажем так: внешность у нее впечатляющая. Рост — метр шестьдесят пять. Рыжая… Что еще?.. Волосы блестящие…»

Он пытался сосредоточиться на других вещах, хотя, конечно, было не время предаваться романтическим воспоминаниям.

— Рыжая, — уверенно произнес он вслух, — и одета была в…

Меншен замолк, потому что здесь требовалась научная точность. Решительно направился к гардеробу. Минут десять сосредоточенно рылся, перебрав почти четыре дюжины платьев и пытаясь установить, в чем же она ушла. Разволновался, так как обнаружил кучу платьев, которых раньше вроде бы и не замечал.

Через десять минут профессор Меншен, признав свое поражение, вернулся в спальню, как раз в тот момент, когда туда же проник сквозь стену размытый мужской силуэт.

Странное видение на некоторое время застыло, как бы восседая на облаке, как бывает при съемках фантастического эпизода в кино. Затем стало быстро материализовываться и наконец превратилось в мужчину с наглым и насмешливым взглядом, одетого в вечерний костюм, который холодно поклонился и проговорил:

— Не обращайтесь в полицию. Не советую вам совершать безрассудных поступков. Исполняйте свои обязанности и поищите приемлемое объяснение отсутствия вашей жены. Потом наберитесь терпения. Просто ждите.

Он повернулся. Тело его стало меняться, просвечивать. Незнакомец шагнул в сторону и исчез в стене.

Делать было нечего, так что профессор Меншен и не стал ничего делать. Однако во время войны ему приходилось принимать решения, и довольно эффективные. Минутное колебание. Затем он твердым шагом прошел в свою комнату, выдвинул ящик стола и вынул оттуда автоматический «люгер», который валялся там долгие годы. Это был военный трофей, а поскольку Нормана в свое время наградили почетной медалью, то он имел право на лицензию на ношение оружия.

Сначала со все возрастающим скептицизмом профессор повертел оружие в руках, но в конце концов осознал его символическое значение и, сунув в карман, покинул дом.

Профессор был уже на полпути к университету, когда вспомнил, что сегодня суббота и никаких лекций нет. Он остановился и сухо рассмеялся. Надо же было додуматься убеждать его, чтобы он воспринимал вещи спокойно и ждал!

Застыв, Меншен вдруг осознал истинное положение вещей: человек свободно проходит сквозь толстенные перекрытия! Но что же случилось с Вирджинией?!

Мозг отказывался работать. Меншен вдруг почувствовал странную разбитость и расслабленность, в горле першило, как будто провел день на жаре. Дотронувшись до лба, профессор не почувствовал прикосновения своих пальцев. Было такое ощущение, что они отмерли.

Он тупо посмотрел на руки остекленевшим взглядом и бросился к аптеке на углу улицы.

— Мне нужна плазма крови для инъекций, — проговорил он запинаясь. — Я упал, ударился, и теперь у меня головокружение.

Все это было не совсем ложью. Он действительно был в шоке, и даже, можно сказать, в очень сильном шоке.

— С вас доллар, — сказал фармацевт, протягивая ему пакет.

Меншен заплатил, поблагодарил и вышел широким шагом. Мозг его снова действовал нормально; исчезли вялость и полуобморочное состояние. Теперь самым важным ему казалось оценить ситуацию.

Он начал старательно вспоминать известные ему факты: «Научные футуристические лаборатории»; Эдгар Грей; доктор Дориал Кранстон; странный тип с наглым выражением лица, который проходит сквозь стены.

Тут он остановился. Снова закружилась голова, и профессор прошептал изменившимся от избытка чувств голосом:

— Нет. Это невозможно. Должно быть, я брежу. Человеческое тело, хоть и изменяющаяся структура от примитивного образца к высшему, но тем не менее… Однако…

«Тезис Хайгдена! — вспомнил он. — Согласно ему, человек может проникать через некую субстанцию только в том случае, когда на него воздействует некая поступающая извне энергия. Тезис Хайгдена, гласящий, что современный человек, поступательно двигаясь к вершине развития, становится все более и более разжиженным!»

Из уст Меншена вырвался короткий смешок. Он был зол на самого себя. «Что толку вспоминать об академических спорах и баталиях, когда Вирджиния…»

Он был вне себя. Чувствовал, как внутри все больше нарастает напряжение. Увидел еще одну аптеку, вошел и купил еще дозу плазмы крови.

Некоторое время спустя, восстановив физические силы, но все еще чувствуя себя морально разбитым, он зашел в кафе. И тут совершенно ясно осознал всю безнадежность своего положения. Его охватил дикий страх, но он ничего не мог поделать, кроме как подчиниться совету незнакомца: ждать!

Воскресенье. Одиннадцать часов. Меншен вышел в город и с любопытством посмотрел на стеклянную дверь «Научных футуристических лабораторий». Эдгар был уже там, длинный и противный, погруженный в чтение своего журнала.

Прошло десять минут. Эдгар даже не шелохнулся, лишь перевернул страницу. Меншен возвратился к себе.

Понедельник. В расписании «окно». Лекций нет. В аудитории сидят еще три преподавателя. Меншен завел разговор о «Научных футуристических лабораториях».

Трубридж, преподаватель физики, даже подпрыгнул, услышав это название, потом засмеялся вместе с остальными. Кэсседи, ассистент с кафедры английского языка, прокомментировал это так:

— Смешное название. Говорят, что его придумал новая звезда эстрады, комик Томми Рокет.

Третий преподаватель вообще решил переменить тему разговора.

Вторник. Ни одного свободного часа. В перерыв пополудни Меншен зашел в книжную лавку и попросил там найти труды доктора Дориала Кранстона и что-нибудь о нем.

Ему принесли две книги самого Кранстона и одну брошюру некоего доктора Томаса Торранса.

Первый том Кранстона назывался «Физические свойства человеческой расы». Удивительно наивная вещь, трактат о пацифизме, приговор убийцам и убийству как таковому в целом, во всем мире, эмоциональный человеческий документ, направленный против войны, в котором автор распинается нудно и долго на тему о том, что все люди братья, а также выступает против любых форм расовой дискриминации.

Он превозносит рукопожатия как символ дружбы; выступает за поцелуи между мужчинами и женщинами разной национальности без всяких сексуальных поползновений; ссылается на обычай эскимосов, которые трутся носами в знак приветствия.

«Враждебно настроенные друг к другу народы, — писал Кранстон, — заряжены энергией с различными полюсами по отношению друг к другу, и только с помощью физических контактов можно разрядиться, снять разницу потенциалов. Например, девушка белой расы, которую целует студент-китаец, на десятый раз почувствует, что это ей нравится и в этом вообще нет ничего отталкивающего. Постепенно китаец станет для нее таким же, как и окружающие ее соплеменники, и она перестанет испытывать к нему чувство человека другой расы. Следующим этапом будет свадьба, и то, что началось как экзотическая страсть, превратится в стабильный, полноценный союз. Вокруг мы видим множество подобных примеров, и даже если сами не проделываем подобных экспериментов, то все равно принимаем их как реальность».

Основательно ошеломленный пустопорожними рассуждениями, Меншен с трудом понял, что это и есть основной тезис «труда» Кранстона.

Второй трактат по сути не слишком отличался от первого, просто-напросто перепевал его лишь более вычурным языком. Чтобы прочесть, Меншен должен был сделать над собой серьезное усилие.

Затем он полистал брошюру о Кранстоне, написанную неким Торрансом, и, открыв первую страницу, прочел: «Доктор Дориал Кранстон, пацифист, известный невролог, родился в Луисвилле, штат Кентукки, в…»

Меншен с отвращением захлопнул книжку, в которой тоже в основном утверждалось, что физический контакт между людьми творит чудеса в области человеческих отношений. К его крайнему сожалению, брошюра, посвященная Кранстону, не имела ни малейшего отношения к сегодняшней реальности.

Среда. Профессор Трубридж перехватил Меншена, когда тот возвращался к себе.

— Норман, — сказал он, — я хотел бы поговорить с вами относительно вашего упоминания «Научных футуристических лабораторий» прошлый раз. Если эти люди вошли в контакт с вами, то без колебаний выполняйте то, что они попросят.

В какой-то момент у Меншена создалось впечатление, что эти слова произносит не человек, а автомат, запрограммированный на их произнесение. Однако по некотором размышлении он должен был согласиться, что этот совет не лишен здравого смысла. И подавил вопрос, который мог свидетельствовать о его полном невежестве в данной области. Проглотив комок в горле, он молчал, ожидая дальнейших разъяснений, которые не замедлили последовать от Трубриджа.

— Года три тому назад, — начал тот, — пользующий меня врач, доктор Хоксуэлл, предупредил, что мое сердце начнет сдавать месяцев через шесть. И я, не теряя времени, отправился в клинику Майо. Там мне подтвердили диагноз. Через месяц, когда я уже махнул на все рукой, предоставив событиям идти своим чередом, пришла мысль войти в контакт с «Научными футуристическими лабораториями», о которых шла речь. Там мне сообщили, что могут имплантировать новое сердце, но это будет стоить десять тысяч долларов. Для большей убедительности мне даже показали одно в банке, которое билось, — живое сердце. Мне сказали также, что могут заменить и другие органы, если в том будет нужда, при соответствующей оплате, конечно.

— Но я полагал, что трансплантация органов невозможна, — начал Меншен, — потому что…

Тут он замолчал, признавшись самому себе, что не это сейчас его занимает. Другое сверлило мозг, как бормашина. Голос Трубриджа, который доносился, как сквозь вату, тем не менее ответил:

— Для них это не проблема, поскольку они открыли новый элемент в электричестве органики.

И тут Меншена поразила одна мысль. Глухим голосом, четко выговаривая слова, он спросил:

— А где же они берут живые органы для трансплантаций?

— Ну… — неуверенно начал Трубридж.

Глаза его округлились. На лице появилось несколько растерянное выражение, и он прошептал:

— Я как-то никогда об этом не задумывался…

Направляясь домой, Меншен все старался отогнать эту, возникшую в разговоре, мысль, пытаясь думать о других вещах.

Этим же вечером Меншен нервно шагал из угла в угол гостиной. Он был страшно зол на самого себя. Ждать, ничего не предпринимая, так долго! Однако проблема оставалась та же самая: что делать, что он может сделать в данной ситуации?

Предупредить полицию?

Эта мысль его не особенно привлекала, поскольку еще оставался шанс, что все устроится само собой. К тому же ему рекомендовали не обращаться в полицию, а просто спокойно подождать.

Что же еще?

Ну, он мог направить письмо в свой банк с распоряжением хранить его там в личном сейфе и огласить в случае, если с ним что-нибудь случится… Да, пожалуй, это неплохая идея.

Он написал письмо. Затем, продолжая сидеть за столом, глубоко задумался. После долгих размышлений, хотя ничего дельного ему в голову не пришло, он начал лихорадочно писать, следуя привычке подходить ко всему с научных позиций. Он покрывал лист строчка за строчкой, излагая свое видение событий.

Меншен написал последнюю строчку и с ужасом посмотрел на свой список: там не было ни малейшей зацепки, которая позволила бы ему отправиться на поиски Вирджинии, ни малейшего следа, по которому можно было бы пойти.

Подумав еще немного, он написал:

Меншен оторвал перо от бумаги и с каким-то болезненным любопытством стал вчитываться в то, что написал. Эдгар! Вот оно. Если соответствует действительности, что филиалы этих «лабораторий» существуют во всех крупнейших городах мира, то сотни таких Эдгаров занимаются вопросами приема посетителей. Да, конечно… Эдгар!

Что же обнаружила Вирджиния?

И тут он задрожал с головы до пят. Взгляд упал на часы, стоящие на каминной полке. Без одной минуты десять. Если поспешить, то он успеет добраться до улицы возле ресторана как раз в то самое время, когда Вирджиния звонила ему в ночь слежки за Эдгаром. Он сможет установить за ним наблюдение, как это сделала она.

Эдгар находился на том же месте. Меншен поставил машину несколько выше по улице, откуда прекрасно мог наблюдать за Эдгаром, высвеченным конусом света.

Эдгар читал журнал. В одиннадцать тридцать он поднялся, надел шляпу, погасил свет и вышел на улицу, заперев за собой дверь.

Не оглядываясь по сторонам, он решительно направился к ресторану, где Меншен частенько обедал с Вирджинией. Профессор вылез из машины и подобрался к ресторанному окну.

Эдгар у стойки поглощал кусок торта с кофе. Окончив жевать, он бросил на прилавок несколько монет. Меншен едва успел повернуться спиной, как объект его наблюдений толкнул дверь и вышел. Он спустился вниз по улице и через пять минут вошел в слабо освещенное фойе небольшого театрика, который работал всю ночь. Меншен снова вылез из машины и через минуту, чуть задохнувшись, последовал за Эдгаром, который устроился в кресле прямо напротив сцены. Меншен занял место в трех рядах от него.

Три часа утра. Эдгар все еще сидит на месте и круглыми блестящими от возбуждения глазами смотрит на сцену. А Меншен между тем засыпал. Проснулся он как от толчка. На часах шесть сорок пять. Эдгар сидел согнувшись, упершись подбородком в колени. Ноги он для удобства поставил на перекладину стоящего впереди стула. Но он не спал. В семь сорок Эдгар Грей резко встал и направился к выходу из зала.

Меншен проводил его до ресторанчика, находящегося метрах в тридцати. Эдгара обслужили за четыре минуты, а за три последующие он покончил с едой. Официантка привычно сняла с полки корзину с завтраком, уже наполненную, и, забрав ее, Эдгар снова вышел на улицу. В одной из лавчонок по дороге он приобрел четыре журнала.

Без одной минуты восемь Эдгар Грей повернул ключ в замочной скважине конторы. Войдя, он тут же устроился в кресле за окошечком, раскрыл журнал и углубился в чтение.

Вероятно, сегодняшний его день, ничем не отличаясь от вчерашнего, покатится по наезженной колее.

«Ну и что же мне теперь делать?» — подумал Меншен.

Вернувшись домой, профессор принял холодный душ, быстренько проглотил завтрак, состоящий из поджаренного хлеба и чашки кофе, а затем отправился в университет. Первая его лекция должна была начаться без двадцати десять, и еще оставалось время поразмыслить о том, что же он в конце концов обнаружил.

Так что же он выяснил? Ничего особенного, если не считать открывшейся ему новой стороны неврологической деятельности доктора Кранстона. Этот человек наверняка был гениален. Меншен задавал себе вопрос: а не упустил ли он чего, читая труды Кранстона и брошюру о нем?

В настоящий момент ему оставалось только дожидаться вечера. А сейчас, пока было свободное время, он вытащил из стола биографию доктора, написанную тоже доктором, правда, философии, Томасом Торрансом.

Открыв ее, он обратил внимание на фронтиспис, на фотографию стоящего на террасе загородного домика или поместья человека.

Меншен даже подпрыгнул от удивления. Он разглядывал фотографию, не веря своим глазам, и не мог оторваться от этого холодного и наглого лица. Под фотографией была подпись:

Никакой ошибки не могло быть, именно Торранса он видел проникающим сквозь стены, и именно Торранс советовал ему не обращаться в полицию!

Меншен никак не мог привести в порядок свои мысли. Недосыпание прошлой ночью, нервное напряжение почти в течение недели — все это тяжело давило на мозг, а ему сейчас требовалась полная ясность ума, чтобы взвешенно проанализировать все аспекты своего открытия. Он вернулся домой и поднял телефонную трубку.

Поскольку Меншен заказал Калифорнию, то ждать пришлось не слишком долго. Минут через пятнадцать прозвенел звонок вызова.

— Вы заказывали, сэр? — спросила телефонистка.

Меншен глубоко вздохнул, затем мягко произнес в трубку: «Алло!»

По линии шел фоновый шум, затем наступила тишина, раздался щелчок и он услышал знакомый голос, который спокойно произнес:

— Что вы задумали, профессор?

Меншен сглотнул комок в горле. Слова были вовсе не те, которые он ожидал услышать, да и спокойный, даже какой-то конфиденциальный тон говорившего смутил его. Он даже почувствовал себя несколько смешным и нелепым.

— Торранс, — тем не менее проговорил он наконец, — поскольку моя жена не вернулась, я начинаю действовать.

Наступила тишина, потом прозвучал приглушенный смех.

— Любопытно узнать, что же вы собираетесь предпринять?

Высокомерие, с которым это было сказано, сквозило в каждом слове. Меншен почувствовал какую-то опустошенность, но продолжал бороться.

— Прежде всего я обращусь в газеты, — глухо сказал он.

— Нет… Ничего у вас не выйдет, — отрубил Торранс, как бы вынося приговор. — Каждый редактор газеты в стране находится под нашей опекой. Могу даже сказать вам, что это же касается и руководителей государства, военного руководства, шефов адвокатских ассоциаций, министров и некоторых других видных лиц.

— Это ложь, — отозвался Меншен, чувствуя, что ему становится холодно. Это же было вопреки всем законам, если люди, о которых говорил Торранс, способны на такое.

Смех Торранса заскрежетал в трубке.

— Смею надеяться, что человеческая жизнь еще зависит от законов природы. Наша оперативная база находится в Северной Америке. Так что, Меншен, мы ничего не боимся, опираясь на людей, занимающих важные посты. Мы их периодически кое-чем снабжаем или отказываем в этом, они клюют с наших рук…

Тем же тоном он продолжал:

— Я не хочу вам детально объяснять, профессор, что, как и почему. Уж поверьте мне на слово. Вы, конечно, могли бы связаться с местной полицией. Иногда она пытается ставить нам палки в колеса, и тогда приходится ее нейтрализовывать. Надеюсь, я ясно все объяснил? А теперь, если вы не против, я…

Дикая ярость охватила Меншена до такой степени, что он чуть было не задохнулся.

— Торранс! — взревел он. — Что вы сделали с моей женой?!

— Друг мой, — голос собеседника стал ледяным, — вас это, может быть, и удивит, но у нас нет вашей жены. До свидания!

Раздался щелчок, и связь прервалась.

Меншен вновь заказал разговор, но на этот раз с маленьким городком, где должен был находиться Кранстон.

— Алло! — крикнул он в трубку, когда связь была установлена. — Это вы, доктор Кранстон?

В трубке раздался приглушенный смех.

— Ну и ну! — проговорил опять не чей иной, как голос Торранса. — А вы упрямы, профессор!

Меншен, не сказав ни слова, повесил трубку. Как же получилось, что он вызывал Нью-Джерси, а попал в Массачусетс? Но самое странное было в том, что его звонок уже ждали.

Он только собрался перейти в гостиную, как вдруг, сквозь стену прихожей просочился туманный облик его жены Вирджинии.

Она была в пижаме и постепенно материализовывалась у него на глазах. Оставаясь неподвижной, она какое-то время смотрела на него безумным взглядом, потом разрыдалась. Слезы ручьями текли по ее щекам. Все лицо было мокрым от них. И тут она бросилась на шею мужа и прижалась к его груди.

— Дорогой мой, дорогой! — беспорядочно говорила она, захлебываясь от рыданий. — Они убили меня! Они меня убили!

С момента, когда Вирджиния пришла в себя, она не переставала стонать и плакать. Ужас происшедшего, особенно нож в груди, увиденный ею, прежде чем она потеряла сознание, запечатлелся в мозгу, как будто выжженный кислотой.

Придя в себя, она увидела, что находится в огромном помещении. Она лежала на жестком столе без подголовника, поначалу ничего не ощущая, и только через несколько минут поняла, что нож из ее груди вынут. Она жива и не испытывает боли.

Жива! Дрожа, она попыталась подняться, но тут-то боль и дала о себе знать. Сначала в пояснице, а потом в левой стороне груди, как будто там еще торчал клинок.

Мало-помалу боль стихла, но то, что она оказалась реальной, пронзило ее ужасом. Она все же некоторое время не шевелилась.

Поскольку боль не возвращалась, Вирджиния решила оглядеться вокруг.

Это была комната около сорока квадратных метров. Вдоль стен стояли стеклянные сосуды, сантиметров шестьдесят в высоту, разделенные на две камеры. Повернув голову, Вирджиния четко различила то, что в них находилось справа и слева. Это было нечто, напоминающее человеческие сердца.

Остолбенев, она смотрела на эту картину помутившимся взором, пока наконец до нее не дошло, что сердца живы и бьются.

Они вздымались и опадали в четком ритме, и, что самое странное, их «тиканье» не было обусловлено никаким посторонним вмешательством. Она так и смотрела на них, окаменев, пока минут через пять к ней не вернулось ее обычное хладнокровие. И тут Вирджиния попыталась оценить свое собственное положение. Она обнаружила деталь, которая до сих пор ускользала от нее: из пижамы был вырезан квадрат материи, а через отверстие виднелась повязка, наложенная на то место, куда вошел нож.

Белизна повязки как-то успокоила. Это свидетельствовало о том, что ее не бросили на произвол судьбы, ею занимаются. И угроза смерти отдалилась.

Будущее сулило кое-какую надежду. Скорее всего, она находилась в клинике неподалеку от своего дома. Наверное, ее туда срочно доставили. Она была жива, и ее смущало только отсутствие врачей и медсестер. Может быть, она очень недолго лежит на столе?

И тут ее охватил праведный гнев. Гнев был столь велик, что прямо-таки затягивал ее сознание темной пеленой. Однако минута текла за минутой, и ей опять пришлось призвать себя к спокойствию. Вообще говоря, если бы она лежала на больничной койке, то смогла бы мыслить разумно и аналитически, но, лежа на столе, ей трудно было успокоиться.

Она подняла голову, осторожно оперлась на правую руку и попыталась сесть. Ничего не случилось. Она не испытывала ни малейшего намека на ту боль, которую ощущала несколько минут тому назад. Следовало только воздержаться от резких движений…

Замерев, Вирджиния посидела на краю стола, поболтала ногами и стала разглядывать это фантастическое количество человеческих сердец, которые ее окружали.

Мало-помалу ее охватывало странное чувство. Чем-то нереальным выглядели ряды бьющихся сердец, каждое в своем отделении и каждое в своем ритме. Но больше всего ее беспокоило отсутствие людей. За исключением кубов с сердцами, в помещении никого и ничего не было. Одно только это могло довести до исступления любого самого крепкого человека.

Вирджиния, дрожа, соскользнула на пол. Снова застыла на несколько секунд, ожидая, что тело ее разнесет на куски от боли, но ничего не случилось.

Двинувшись вдоль рядов сердец, она видела их только боковым зрением, стараясь смотреть прямо перед собой. Это огромное, невообразимое количество кровавой плоти просто подавляюще действовало на нее.

В глубине комнаты виднелась дверь, казавшаяся запертой, но, как ни странно, легко, беззвучно отворившаяся, выводя на лестницу, поднимающуюся к другой двери.

Вирджиния карабкалась вверх, подгоняемая паникой и желанием бежать куда глаза глядят при одном воспоминании о бьющихся в сосудах кроваво-красных комках плоти.

Вторая дверь была металлической, в ее замке торчал ключ, который со скрежетом повернулся. Вирджиния толкнула дверь, вышла за порог и очутилась на тропинке, вьющейся среди зарослей кустарника. Солнце золотило вершины недалеких холмов. С грехом пополам Вирджиния двинулась вперед, куда вела тропинка. Добравшись до вершины холма, она остановилась, как пригвожденная к месту тем, что открылось ее взору…

Вирджиния Меншен замолчала, перестав рассказывать о своих приключениях. Муж заставил ее лечь в постель. Подперев голову рукой, она наблюдала, как он ласково рассматривает ее.

— Но ты же не мертва. Ты здесь, со мной, жива и здорова. Успокойся…

— Ты не понимаешь, дорогой, — безнадежным тоном сказала она. — Ты… не… понимаешь…

— Ну хорошо, продолжай, дорогая, — проговорил профессор Меншен спокойно. — Что же такое необычное ты там увидела?

…Коралловый остров, настоящие тропические джунгли, окруженные голубым морем, которое на горизонте сливалось с небом. А в небе сверкало полуденное солнце. Жара была просто опаляющая. У нее закружилась голова, и она оглянулась, ища взглядом дверь, из которой вышла. Вирджиния ожидала увидеть какой-нибудь дом или хотя бы просто строение, но не обнаружила ничего подобного.

Повсюду, насколько хватало глаз, простиралась зеленая густая растительность. Даже полуоткрытую дверь камуфлировал покров мха.

В воздухе плавал одуряющий аромат цветов, гниющей растительности и еще чего-то терпкого и непонятного.

Она еще раз посмотрела на дверь, чтобы убедиться, что та существует в реальности, затем сделала три шага к ней и услышала какой-то, хотя и не слишком сильный, свист. Он шел откуда-то из-за горизонта справа, потом усилился и стал приближаться.

Через некоторое время она поняла, что это звук турбин реактивного самолета. Самолет был виден, как малюсенькая точка в огромном голубом океане неба. Точка стала на глазах увеличиваться. Она превратилась в некий объект метров шестьдесят длиной, почти бескрылый, за исключением небольших стабилизаторов на хвосте.

Он пронесся как молния, не замечая знаков, которые она подавала, махая руками…

Вирджиния провожала его взглядом до тех пор, пока он не исчез в солнечном сиянии, а с ним исчезла и ее единственная надежда. Восстановившаяся тишина плотно окутала ее. И тут она вспомнила о двери, которая вдруг могла захлопнуться. Вбежала вовнутрь и заперла ее на ключ. Ее охватила свежесть кондиционированного воздуха и обрадовало скрытое, не режущее глаза освещение. Все знакомое, искусственное, механическое. Подземелье было связано со специальными источниками питания.

Вирджиния улеглась на диванчике, который обнаружила в углу, и, немного отдохнув, обратила внимание, что на стеклянных сосудах с сердцами белеют какие-то наклейки.

Подойдя к ближайшему кубу, она прочла вслух:

— «Моррисон, Джон Лоуренс, г. Нью-Йорк, 25, Карригат-стрит».

На другом отделении, кроме имени, ничего не было. Тогда она пошла вдоль кубов и, добравшись до буквы «Н» поняла, что сердца расположены в алфавитном порядке.

Затем ее привлекла буква «П», и она тут же поняла, что нашла имя, которое подсознательно искала. У нее даже потемнело в глазах, когда она прочла:

«Паттерсон, Филиппе (Сесилия Доротея), Калифорния, г. Крайст, 2, Мейфайер».

Она задыхалась, воздух с трудом вырывался из груди. Одним прыжком подскочила к ряду, где должна была находиться фамилия Грей. Но Эдгара там не было. Единственно похожее было «Грай, Персиваль Уинфилд, Англия, Лондон».

Несколько секунд, чтобы сосредоточиться, Вирджиния наблюдала за сердцем Персиваля, которое четко и ритмично сокращалось. Потом, немного отдохнув и подумав, она постаралась убедить себя, что Эдгар никак не может находиться среди них. Эдгар — раб, робот в человеческом обличье, который с помощью каких-то чар был обречен на вечное обслуживание машины и бессонные ночи.

Рассуждая так сама с собой, она зашла в тупик. Однако постепенно у нее в голове зрела одна мысль, настолько невероятная и безумная, что мозг даже старался отторгнуть ее, отказываясь принять. Но по мере того как она приближалась к букве «М», эта мысль все больше и больше овладевала ею.

Наконец Вирджиния остановилась перед отделением куба, которое со страхом искала. Сердце, помещенное там, несколько отличалось от других. Оно, конечно, так же, как и другие, расширялось и сокращалось, но на аорте была небольшая наклейка, своего рода повязка, которую Вирджиния видела очень четко. К тому же табличка с ее именем не оставляла никаких сомнений.

Вирджиния Меншен прямо-таки пожирала взглядом эту, принадлежащую ей, вещь, смотрела на нее загипнотизированная, как птичка под холодным взглядом чудовищной рептилии. За ее спиной раздался какой-то шум, но она не обратила на это никакого внимания. Звук повторился, и тогда она насторожилась.

Это был звук вроде того, как будто кто-то, откашливаясь, прочищает горло, а затем прозвучал голос:

— Доктор Дориал Кранстон к вашим услугам, госпожа.

Вирджиния автоматически повернулась; ей было как-то все равно, что она стоит в одной пижаме перед незнакомцем.

Пожилой человек, которого она увидела, никак не соответствовал тому образу, который она мысленно себе создала. Впрочем, даже трудно было сказать, к какому типу людей его отнести, но уж во всяком случае она не ожидала увидеть это доброе лицо не совсем старика, но довольно пожилого человека с голубыми выцветшими глазами, усталого и печального, который учтиво ей поклонился. Потом проговорил самым прозаическим образом:

— Проблема консервации отдельных человеческих органов была решена в ряде стран, где до, а где и после второй мировой войны. Однако больше всего добились в России. Я должен еще раз сказать, что русские в этой области достигли грандиозных успехов. Конечно, в своих работах по консервации органов человеческого тела я использовал достижения русских ученых, как, впрочем, и специалистов других стран. По профессии я невролог. Я…

В этот момент к Вирджинии вернулась способность говорить. Лицо ее постепенно приобрело осмысленное выражение, взгляд перестал быть остекленевшим, хотя голос этого внешне беззащитного человека обезоруживал ее. Но ей хотелось знать в первую очередь о себе, и это желание преобладало над всеми другими.

— Но если это мое сердце, — махнула она рукой в сторону стеклянного куба, — что же теперь у меня в груди?! Что?

Вот тут-то безобидный старичок преобразился, взгляд его стал холодным и враждебным.

— Вас закололи кинжалом, не так ли? Тем не менее вы разговариваете со мной. Но вас ведь и раньше не особенно заботило, что там в груди! Вы просто считали, что там сердце, просто-напросто. Должен сказать, что я не пользуюсь варварскими методами. Подойдите-ка сюда!

И, не обращая больше на нее внимания, он повернулся и решительно двинулся в глубь помещения. Тронул что-то на стене, и там образовалась неширокая щель. Панели бесшумно раздвинулись, открыв вход на лестницу, спускающуюся в подземелье.

Расположенное ниже помещение было столь же обширно, как и то, которое они покинули. Там тоже стояло множество стеклянных сосудов с сердцами, легкими и чем-то, напоминающим печень; там же находились поджелудочные железы и пары почек. Все они казались живыми. Легкие, в частности, были огромными. Они раздувались и опадали с какой-то нечеловеческой мощью.

Старик остановился перед отделением с легкими. Не говоря ни слова, он вглядывался в надписи. Собрав всю силу воли, Вирджиния тоже приблизилась. Воля ей действительно понадобилась, поскольку там было написано ее собственное имя.

Медленно обернувшись к старику, она впилась в него взглядом. Мышление было ясным, а страх исчез. Единственной реальностью во всей этой ситуации оставалось одно: она жива, до сих пор жива. Все остальное было за пределами здравого смысла. Она истерически засмеялась.

— Прошу вас! Перестаньте играть в эту дурацкую игру! Чего вы хотите?

Она постепенно успокаивалась, но в голосе еще проскальзывали истерические нотки. «Эта женщина, — подумала она про себя, — эта ужасная женщина с ножом довела меня до сумасшествия».

— Доктор Кранстон, — пробормотала она, — вы выглядите честным человеком. Что же это такое? Что происходит?

Старик пожал плечами.

— Боюсь, что не смогу сказать вам больше того, что вы уже сами видели. Это — ваши легкие. Сердце, которое наверху, — тоже ваше сердце. Изъятие органа целиком не наносит серьезного вреда организму, затронуты одна-две ключевые точки, но это легко исправить. — Говоря так, он внимательно посмотрел на нее, затем продолжал: — Я допускаю, что вы выходили наружу. К сожалению, я вынужден был задержаться и не смог прийти вовремя. Это очень прискорбно. Но никак не соберусь починить замки, которые сломал один человек, в то время как я пытался спасти ему жизнь. Это же я пытаюсь сделать и для вас, а вы…

Он замолчал.

— Впрочем, это неважно, — заключил он. — Что же касается ваших внутренних органов, то, поскольку вас убили, мне ничего не оставалось, как извлечь их из вашего тела. Вот здесь, — он махнул рукой в направлении сосуда, — находится ваш мозг. Госпожа Паттерсон слишком разошлась в своем рвении. Заколов вас насмерть кинжалом, она еще и воспользовалась длинной иглой, чтобы проткнуть мозг через ушную раковину, а затем та же участь постигла ваши легкие. Она старалась достичь того, чтобы, будучи реанимированы, вы не смогли ни в коем случае стать такою, какой были раньше. К тому же она, как, впрочем, и другие, думает, что если я позволяю себе возражать, то меня с таким же успехом можно заставить поставлять рекрутов для их делишек. Хотя, впрочем, — тут у него мелькнула жуткая усмешка, — раньше их предположения на мой счет были кое в чем обоснованными.

Он нахмурился, пошарил в карманах и вытащил что-то вроде ошейника или колье с подвеской странной формы. Показав все это Вирджинии, он объяснил:

— А это — радиопередатчик. Если вам понадобится энергия, коснитесь вот этой кнопочки и произнесите в микрофон подвески: «Прошу нажать клавишу двести сорок три». Это ваш номер. Два — четыре — три. Запомните. Сейчас я произведу вызов для вас, чтобы, подзарядившись, вы смогли вернуться домой.

Кранстон повесил колье ей на шею, нажал крохотную кнопку и приказал в микрофон:

— Нажмите клавишу двести сорок три.

Сначала ничего не происходило, затем Вирджиния почувствовала, что ее охватывает тепло, переходящее в жар. Ощущение было таким мучительным, что она часто и тяжело задышала. Ей стало так нехорошо, что захотелось бежать отсюда без оглядки. Но куда бежать в этом подземном лабиринте? И она сжалась, застыла в этой пронизывающей боли и жаре.

Затем она ощутила, что действительно умерла, а то, что сейчас с ней происходит, — просто сон, калейдоскоп ирреальных образов агонизирующего мозга. Как сквозь густой туман, она видела безмолвно шевелящиеся губы Кранстона, и только через некоторое время к ней вернулся слух.

— …очень болезненно в первый раз. Однако помните, что ваш мозг контролирует этот источник энергии. Когда вы представите себе, что вы нематериальны, то автоматически перейдете в другое состояние. Но как только перестанете думать об этом, то тут же начнется процесс материализации. Энергия, с помощью которой это происходит, через несколько часов ослабевает, и требуется подзарядка. Сейчас я провожу вас до стены вашей квартиры…

Вот так, возвратившись домой, Вирджиния короткими рублеными фразами долго рассказывала мужу все, что с ней произошло, начиная с момента, когда она очнулась после смерти.

В течение недели она должна была оставаться в состоянии комы и помнила лишь о тех часах, которые прошли с момента ощущения себя лежащей на столе.

К полудню муж и жена продолжали еще оставаться дома. Вирджиния говорила и никак не могла остановиться. Дважды Меншен пытался заставить ее поспать, но всякий раз, когда он за чем-нибудь выходил на кухню, она сбрасывала одеяло, вскакивала и шла за ним.

В конце концов, покорившись, он сказал себе, что отныне у него на руках душевнобольная женщина. Но в любом случае ей требовались отдых и время, чтобы успокоиться.

Он попробовал дать снотворного. Но и приняв лекарство, она никак не могла заснуть, продолжала говорить, хотя все более слабеющим сонным голосом, пока он не лег с ней рядом. Только тогда она погрузилась в беспокойный сон.

Вот тут-то у него и появилось время для размышлений о том, как же действовать теперь, когда она вернулась.

Проснувшись, Вирджиния все еще оставалась в крайне возбужденном состоянии, как туго натянутая струна. Ее периодически охватывали приступы ужаса.

— Эта женщина! — каким-то вязким, монотонным голосом воскликнула она. — Она проткнула мой мозг через ухо! Она проколола мои легкие! Она…

— Послушай, — успокаивал ее профессор. — У многих людей проколота барабанная перепонка. Ты ведь не обезображена, осталась такой же красивой, а это главное.

Фраза эта оказала на Вирджинию магическое воздействие, и она повторила ее раз шесть подряд. Даже несколько ожила и немного успокоилась. Странное и диковатое выражение ее лица несколько смягчилось. Потом она стала столь безразличной ко всему, что профессор Меншен даже забеспокоился.

Он внимательно посмотрел на жену. Глаза ее были широко раскрыты, взгляд застыл, зрачки сузились. И тут он медленно заговорил:

— По всей видимости, мы имеем дело с бандой безжалостных убийц, ужасных чудовищ, несущих людям зло и смерть. Банда эта создана благодаря открытию в области неврологии доктора Дориала Кранстона, хотя сам он не является ее членом. Техническая и политическая мощь банды просто невообразима. Число членов велико. Она напоминает огромного спрута, опутавшего своими щупальцами мир. А теперь старый Кранстон, в меру своих возможностей, пытается исправить то огромное зло, которое он породил.

— Норман!

По тону, которым было произнесено его имя, он понял, что она не слышала ничего из того, что он говорил.

— Да, дорогая, — мягко ответил профессор.

— Норман, доктор Кранстон долго не протянет. Он стар. Ты понимаешь важность этого момента?

Он это понимал, но в ее словах крылся еще какой-то другой смысл, помимо простой констатации.

Немного поразмыслив, он, казалось, понял, что она хотела сказать.

— Ты полагаешь, что после его смерти некому будет контролировать этих демонов, так? — спросил он.

Снова, казалось, она не слышала его слов.

— Норман! Если только он один знает местонахождение этого острова, то что же тогда будет с моим сердцем, с сердцами других людей, если он исчезнет? Они же не смогут больше жить без постоянного наблюдения!

Странно, но в какой-то момент Меншен потерял смысловую нить разговора и никак не мог вникнуть в то, что она имела в виду.

Какое-то проклятье довлело над ним, измученным моральными и физическими пытками, которые претерпела жена. Поэтому у него в голове вертелась только одна мысль — как успокоить ее. Он открыл было рот, чтобы произнести успокаивающие слова, но вдруг передумал Замер, буквально окаменев.

«Вот оно что, — сказал он сам себе. — Вот чего она боится! Но ведь они неисправимы! Их ничем не остановишь!»

В его мозгу кружились и отпадали различные гипотезы.

Наступил вечер, а он так и не пришел ни к какому решению. Да и что он мог, в конце концов, решить, а главное, что он мог сделать, борясь против этой преступной разветвленной организации?

Тянулись день за днем, а он все пребывал в прострации, как бы находясь в ущелье среди диких гор, куда не проникает ни один лучик света. Каждый день он убеждал себя: «Сегодня обязательно что-то случится! Они должны начать действовать, чтобы, проявив себя, дать понять, для чего же все это совершалось!»

Вирджиния вернулась к своей работе. Так прошел целый месяц. А еще через неделю, вернувшись после полудня домой, он случайно стал свидетелем трансформации Вирджинии: она прошла сквозь стену квартиры и возникла в прихожей. Была какая-то вся лучистая, буквально светилась. В прошлом тоже бывали моменты, когда она, казалось, сияла по какому-либо поводу. Но никогда до такой степени. Все тело как бы вибрировало, и ее окружала сверхъестественная аура. От лица исходили лучи.

Меншен присутствовал при странном и удивительном феномене. Розовые щеки его жены начали терять свой цвет. Не говоря ни слова, Вирджиния отвернулась от него и направилась в кухню. Это было как раз в тот день недели, когда они обедали дома.

Через два часа у нее восстановился нормальный вид, и Меншен, подняв глаза от газетного листа, сказал:

— Вирджиния!

— Что? — подпрыгнула она от неожиданности.

— Сколько раз уже с тобой случалось такое?

Он почувствовал, что вопрос застал ее врасплох и она заволновалась. Было видно, что она, по каким-то еще не ясным для него причинам, полагала, что муж ничего не заметит или не обратит внимание на происходящее.

Он увидел, как она поджала губы.

— Это… впервые, — наконец негромко произнесла она.

Но лгать она не умела. И ее усилия в этом плане были столь же заметны, как у маленького ребенка. Меншен вдруг почувствовал, что ему неловко и как-то даже стыдно. Чтобы оправдать ее, он сказал себе, что она еще полностью не оправилась от пережитого.

— Но зачем тебе это? — мягко спросил профессор.

Вирджиния, казалось, успокоилась от того, что он якобы поверил ей.

— Я еще раз хотела почувствовать процесс дематериализации, — убежденно сказала она. — Ведь если я натренируюсь, то в любой момент смогу защититься от них. К тому же я с трудом могла вспомнить, как это случилось в первый раз. Тогда я была слишком возбуждена, и к тому же все это было так болезненно…

— А на этот раз? — строго спросил он.

— А теперь было совсем не больно. Я чувствовала себя чудесно, меня охватило какое-то странное вдохновение, окутало мягкое тепло… И лишь только пожелала дематериализоваться, как у меня сразу это получилось. Я смогла пройти сквозь препятствие. Стоило мне пожелать очутиться в аллее за зданием «Геральда», как я тут же там очутилась. Я не испытывала ни малейшего напряжения. Пространственный переход оказался мгновенным.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. Все следы страха исчезли с ее лица.

— Норман! Это чудесно! Это божественно!

— Послушай, а почему же ты по желанию не можешь снова очутиться на том острове? Я бы, например, обязательно захотел встретиться с этим доктором Кранстоном.

Вирджиния печально поникла.

— Это невозможно. Не скажу, чтобы я не пыталась. Я неоднократно делала попытки, но ничего де получалось. Сначала нужно установить географическое расположение острова, а затем мысленно воспроизвести его. Совершенно необходимо точно знать, куда ты хочешь отправиться.

— Я понял, — кивнул Меншен.

Он сменил тему разговора, но про себя подумал: «Я знаю, чего ей хочется. Она хочет сохранить свои нынешние возможности. А мне нужно просто осознать, что она теперь наравне со всеми теми».

Но что же хотят от нее? Начали с того, что убили, хотя она добилась немногого в своем расследовании. Затем, когда Кранстон не захотел лишать ее возможности существовать, они посоветовали мужу жертвы не привлекать внимания полиции. Такое впечатление, что они одним выстрелом хотят убить двух зайцев. А теперь еще явно побуждают Вирджинию поэкспериментировать с энергией, которую они же ей и перекачивают. Остается только дождаться момента, когда они наконец пойдут в этой игре с козырей.

Меншен взглянул на жену. Она сидела в кресле одинокая и беззащитная, полузакрыв глаза и, казалось, вглядываясь в пустоту. Профессор вдруг почувствовал, как его охватывают глубочайшая жалость и печаль.

Было уже десять вечера. У входной двери в квартиру зазвенел пронзительный звонок. Меншен украдкой бросил взгляд на Вирджинию и поднялся.

— Знаешь, в такое время вряд ли можно ожидать друзей, — сказал он. — Мне кажется, что сейчас лучше связаться с Эдгаром и заставить его нажать клавишу двести сорок три. Нам не стоит рисковать.

Он дождался, пока она связалась с помощью передатчика с Эдгаром, передала свою просьбу и получила дополнительную энергию. Тогда, сунув в карман «люгер», он направился к двери. Но там оказался всего-навсего посыльный, который принес письмо, написанное в таком стиле:

Прочитав, Меншен понял: игра наконец началась. Если он хочет расстроить их замыслы, то время подошло и нужно быть готовым.

Почти всю ночь он размышлял. Заснул только на пару часов, но встал свежий, как новорожденный младенец.

В университете, читая лекцию, он как-то отстраненно смотрел на лица слушателей, которые виделись ему смутно, как сквозь туман.

«Ну вот, черт побери, все и началось! Как же я сразу не смог предугадать это, когда Вирджиния вернулась! Какими же слепцами мы были вместе с нею!»

Но на обратном пути, когда он возвращался домой, ему пришла в голову одна довольно мудрая, с его точки зрения, идея. Теперь он знал, как следует начать действовать.

Ложась в постель, Меншен оставил открытым окно в своей спальне. Он дождался, пока светящиеся стрелки часов покажут два ночи, тихонько оделся и подошел к окну. Воспользовавшись шумом мотора автобуса на ближайшей к дому остановке, он повис на руках и спрыгнул на землю в сад. Прыжок болью отозвался в пятках, но, поскольку земля в саду была мягкой, он не слишком ушибся.

В нескольких шагах от их дома был расположен гараж, который работал круглосуточно и где можно было взять машину напрокат.

Через полчаса Меншен вошел в маленький театрик и проскользнул в кресло рядом с Эдгаром Греем.

— Эй, Эдгар, — спокойно начал он. — Вас вызывают. Пошли!

— Глюглю? — боязливо промямлил Эдгар.

— Пошли! — угрожающе приказал Меншен свистящим шепотом.

Эдгар последовал за ним безропотно. Меншен сел за руль и повез его за город. Остановились они на дороге, сворачивающей к ферме, подальше от основного шоссе.

Профессор не выключил мотор и держал ногу на сцеплении на случай, если… Но в общем-то он был уверен в безопасности. Лучшее место вряд ли можно было выбрать.

Мысль использовать Эдгара в своих планах казалась ему с каждой минутой все более и более правильной. Однако случай Эдгара ставил свои собственные проблемы, которые еще предстояло решить. Прежде всего нужно было заставить его говорить понятным, нормальным языком и сделать так, чтобы он никому не рассказал о встрече.

Первая проблема оказалась трудной. Но через полчаса она решилась сама собой. Меншен заметил, что стал понимать тарабарщину Эдгара. Он понимал ее, несмотря на ’булькающие и хрюкающие звуки, издаваемые собеседником. В конце концов, ведь Эдгар говорил по-английски.

Конечно, Меншен не надеялся выудить из него нечто сенсационное, и его пессимизм оказался обоснованным.

Мышление Эдгара было каким-то мутным, нечетким, в нем отсутствовала глубина. Если сравнить мозг человека с книгой, то у Эдгара он напоминал журнальчик с комиксами. Личный опыт у него отсутствовал напрочь.

Будучи сиротой, он провел первые пятнадцать лет жизни за стенами и решетками приюта. В пятнадцать лет его взяли под опеку и посадили за огромную стеклянную дверь «Научных футуристических лабораторий», и с тех пор его положение не менялось.

— Но, в конце концов, — заорал Меншен, — вы же перестали ощущать потребность во сне! Как это произошло?

— Когда у меня вынули сердце, — забормотал Эдгар, — а также легкие, мозг и другие органы, то сказали, что выпотрошенный я больше не буду нуждаться во сне. Так происходит со всеми, кого они хотят держать под контролем.

Однако Меншен тут же вспомнил, что Вирджиния спит нормально. Видимо, в их системе было несколько вариантов.

— Сначала я очень испугался, — продолжал со всей возможной простотой Эдгар, — но эта женщина (тут его голос аж задрожал от ненависти) несколько раз отлупила меня хлыстом, и после этого я не смел отказываться делать то, что они от меня требовали.

Каждый раз, когда, рассказывая, он упоминал «эту женщину», в его голосе звучала злоба, что позволило Меншену решить вторую проблему.

— Послушайте, Эдгар, — проговорил он сурово. — Я здесь для того, чтобы помочь навсегда избавиться от «этой женщины». Если я покончу с ней, то она никогда не будет вас бить хлыстом, и к тому же у вас будет шанс заниматься тем, чем захотите.

«Козырной туз» выглядел достаточно убедительно. Ведь любой молодой человек типа Эдгара, который читал только журнальчики с рассказами о побегах, приключениях и путешествиях, был прямо-таки охвачен стремлением съездить куда-нибудь подальше и заняться каким-либо своим делом.

— А теперь слушайте, — снова заговорил Меншен, — что от вас требуется. Завтра в полночь отсюда отправляется самолет в Лос-Анджелес. В половине второго утра из Лос-Анджелеса вылетает турбореактивный лайнер. Я хочу, чтобы вы пересели на этот рейс, а после посадки вышли на связь со мной.

— Я, в самолете? — взволнованно забулькал Эдгар, брызгая в экстазе слюной.

— Да. У вас останется время, чтобы выйти на работу без опоздания. Так что об этом не беспокойтесь. Вот вам немного денег и записная книжка.

Эдгар, преданно глядя на профессора, сунул первое в бумажник, а второе — во внутренний карман пиджака. Руки его дрожали от возбуждения.

Меншен тоже дрожал, но по другой причине. Его бросало то в жар, то в холод при мысли о записной книжке, которую должен был носить с собой Эдгар весь завтрашний день. Не дай бог, чтоб они ею каким-то образом завладели. В книжке были записаны вопросы и четкие инструкции того, что должен делать Эдгар. А также оставлено несколько чистых листов для ответов.

Вынув дрогнувшей рукой из кармана пистолет, Меншен тем не менее твердо и властно проговорил:

— Эдгар, взгляните на эту штуку. Если вы провалите порученное вам задание, то, по каким бы причинам это ни случилось, я вас пристрелю. Ясно?

В слабом свете, идущем от приборной доски, глаза Эдгара горели пониманием и согласием.

— Глюглю! — сумел он лишь выдавить из себя.

На другое утро, как обычно, Меншен отправился в университет. В обеденный перерыв он позвонил по телефону.

— Скажите своей хозяйке, — коротко приказал он слуге, снявшему трубку, — что с ней хочет говорить профессор Меншен.

Через минуту ему ответил женский голос.

— Госпожа Паттерсон, — сухо произнес Меншен, — я хотел бы изменить время обеда; мы с женой придем к вам в полночь. Я выяснил, что ныне в Нью-Йорке модно давать приемы поздно ночью. Так что мы не слишком опоздаем… Причины? Да никаких особенных причин. Просто я хочу вас уведомить, что, в случае вашего несогласия, ни я, ни моя жена прийти не сможем… Ах, вы согласны… Ну и чудненько…

Он испытывал какое-то гадостное чувство удовлетворения, вешая трубку. То, что он сделал, было довольно рискованным, но зато благодаря этому у Эдгара будут развязаны руки. Теперь оставались лишь три опасных момента: первый — его демарш вообще ни к чему не приведет; второй — они не клюнут на его хитрость; третий… Третьим был этот самый придурок Эдгар.

Их вежливо проводили к столу, за которым восседали четверо мужчин, среди них был и Торранс, и пятеро женщин, в том числе и блондинка, госпожа Паттерсон. Мужчины привстали, когда они вошли. Женщины тоже прервали свою болтовню и с любопытством уставились на них.

На лицах всех присутствующих появились принужденные улыбки. Эти лица, которые излучали огромную энергию, были ему незнакомы, за исключением Торранса. Их стол являлся гвоздем приема. Обедающие за соседними столиками исподтишка бросали на них любопытные взгляды.

Занимая свободный стул, Меншен почувствовал себя несколько скованно, но это было чисто физическое ощущение. Морально же он никогда не был так бодр и готов к любым неожиданностям.

«Убежден, — подумал он, — Вирджиния обязательно даст мне понять, что у нее нет ничего общего с этими существами. А пока займемся сбором информации. И к тому же дадим Эдгару время спокойно проделать свое дальнее путешествие». Таковы пока были его планы.

Только бы Эдгар не потерял способность давать этим существам те мощные заряды энергии, которые поддерживают их сейчас. Представив себе обратное, он почувствовал такую горечь во рту, что не смог проглотить даже коктейль.

На все вопросы, которые теснились в голове Меншена, дал ответы Торранс, разрешив его сомнения. Так, на осторожно сформулированный вопрос по поводу Эдгара он ответил:

— Нет, «Эдгары» наших центров энергии сами не являются аккумуляторами этой энергии. Они только используются как передатчики ее с пульта. Ключевой термин для них — «отрицательные». Каждый раз, когда кто-либо посторонний проходит через стеклянную дверь конторы в помещение, где за окошечком сидит Эдгар, происходит слабый отток энергии к нему от посетителя, но сам он эту энергию использовать не может. В тех местах у Эдгара, где когда-то находились внутренние органы — так же, как у меня и у вашей жены, — теперь имплантированы приемники-излучатели, изготовленные из титана. Разница только в одном: Эдгар — «отрицательный», а ваша жена и другие — «положительные». Теперь вам ясно?

Все это было для Меншена китайской грамотой. Но появился реальный шанс, что через некоторое время он во всем этом разберется. И тогда он рискнул задать следующий вопрос. Торранс, не задумываясь, ответил ему с ходу:

— Нас двести сорок три, включая вашу жену. Речь идет, конечно, о тех, кто обладает исполнительной властью. Мы располагаем огромным капиталом и содержим у себя на службе десятки тысяч человек, агенты из числа которых, в частности, ведут наблюдение и за вами.

Он засмеялся при этих словах. Однако Меншену было совсем не смешно.

Услышанное явилось для него столь неожиданным, что он с трудом сохранил хладнокровие. Но нервы были на пределе. Успех плана зависел только от собственных сил и возможностей. Меры предосторожности, принятые вчера ночью, позволяли надеяться, что наблюдатели не засекли его действий.

Было очевидно только одно — этот тип играет с ним, как кошка с мышью, а он рискует прийти в замешательство, разоблачить себя. Особенно удручало реальное доказательство той власти, которой, как уверенно считают эти существа, они располагают.

И тут он впервые решил повнимательнее вглядеться в их лица.

Когда он садился за стол, у него вначале создалось впечатление, что четверо мужчин были элегантны и привлекательны, а пятеро женщин прекрасны и грациозны. В общем-то первое впечатление было не столь уж и далеким от истины. Даже теперь, внимательно вглядываясь в них, он признавал, что как мужчины, так и женщины являли собой образчик физического совершенства, что подчеркивала и их строгая элегантная одежда.

Но этим их красота и ограничивалась. Так бывает, когда прямую наезженную дорогу обрывает пролет разбомбленного моста. Прекрасные, с четкими чертами лица этих людей были всего лишь навсего масками. В них читались железобетонная твердость и отсутствие даже малейших следов милосердия и человечности. На них был отпечаток какой-то врожденной жестокости, единообразия и унифицированности, который придает людям смерть. Их голубые, серые и карие глаза обладали каким-то стеклянным блеском. Губы были одинаково тонки и плотно сжаты. На лицах господствовало единое, объединяющее их выражение надменности и превосходства.

Без всяких сомнений, они верили в свою всевластность.

Меншен медленно глотал свой суп, борясь с паникой, постепенно охватывающей его. Он искоса взглянул на Вирджинию, но та сидела, уставившись в тарелку. Он заметил, что она проглотила всего лишь пару ложек супа.

С глухим раздражением и удивлением он констатировал, что, кроме Торранса, никто из сидящих за столом не произнес ни слова.

Он опять взглянул на Торранса, по лицу которого бродила загадочная усмешка. Ощущение того, что с ним затеяли какую-то игру, усилилось. И тем не менее до сего времени, не отступая со своего мысленно занятого им плацдарма, он все же получил некоторую полезную информацию.

Пока все это казалось не таким уж и опасным. И тогда он задал следующий вопрос. Как и до этого, Торранс ответил с той же простотой и деланной откровенностью:

— Вы правы. В своих трудах Кранстон не сказал ничего о своем открытии, главным образом потому, что был только в начале пути. А его биография, написанная мною, являлась просто-напросто средством польстить ему и перетянуть на нашу сторону в то время, когда мы только еще создавали свою организацию.

Он замолчал на некоторое время, затем продолжал:

— Кстати, когда вы задаете вопрос о Кранстоне и его трудах, не забывайте, что это немного спятивший упрямец. Ему, например, важнее всего было как можно шире распространить свою заумную идею о доброй воле человечества, которая возникнет благодаря всеобщим физическим контактам. Но это не имело шансов быть проверено экспериментально. В общем-то, это все было нужно ему для того, чтобы, отталкиваясь от этого утверждения, создать на его основе новую концепцию: искусственно усиленная нервная энергия должна привести к осуществлению его мечты — передаче ее без физического контакта. Никогда еще ни одна научная теория не создавалась на столь зыбкой основе. По мнению доктора Кранстона, у двух близких человеческих существ в течение года полностью происходит обмен нервной энергией. Речь идет о передаче друг другу некой жизненной силы. Если же эту передачу интенсифицировать, то получится тот же эффект, что и при физическом контакте. В конце концов Кранстон нанял первоклассного инженера-электронщика, к слову, это был я, который создал специальный контур, который не только интенсифицировал органическую энергию, как он ее назвал, но еще и по желанию мог перехватывать или, если хотите, улавливать длину волн излучения любого индивидуума. Модифицированный вариант этого контура находится сейчас в теле вашей жены и поддерживает ее контакт с сердцем, легкими и мозгом, хранящимися в секретной лаборатории доктора Кранстона. — Тут он тяжелым взглядом посмотрел на Меншена. — Кранстон никогда не объяснял мне, как могут внутренние органы существовать вне тела; он просто сказал, что передача потока энергии на расстояние является наиболее жизненно важным условием. И тем не менее речь не идет о расстоянии как о таковом. Суть здесь в том, что кровь, нервная энергия, каждый глоток воздуха, которым мы дышим, нагнетаются и очищаются через органы, законсервированные в стеклянных сосудах. Если с ними что-нибудь случится, мы умрем.

Меншен больше не собирался задавать вопросов. Он уже практически услышал все то, что хотел узнать. Все вертелось вокруг одного пункта: жизнь поддерживается с помощью внутренних человеческих органов, хранящихся на острове доктора Кранстона.

Они постоянно были связаны со своими владельцами. Стабильный контакт. Старый фанатик, лукавил ли он или был действительно психом, тем не менее держал в руках судьбу этих макиавеллиевских созданий.

Но почему же Кранстон в таком случае не воспользовался своей властью, чтобы уничтожить эту банду торговцев человеческими органами и сребролюбцев?

Этот вопрос вырвался у Меншена помимо его воли. Торранс, блестя белками глаз на потемневшем лице, ответил сквозь зубы:

— Потому что он не в силах поступиться своими принципами и совершить убийство. Потому что его сдерживает неодолимая ненависть к насилию. Ни один человек до него не был столь помешан на этом пунктике! Подумать только! Все его ужасные открытия зиждятся на сентиментальном желании способствовать распространению доброй воли среди людей во всем мире. И эта его сентиментальность является для нас смертельно опасной. Она заставляет его самообольщаться, предаваться эфемерным, несбыточным мечтам. Конечно, он никогда не решится убить нас. Но ему семьдесят восемь лет, хотя в наше время это и не столь уж древний возраст. Но он уже перевалил через средний человеческий. Так что он может умереть в любую минуту. Однако не хочет считаться с такой возможностью. Не позволяет ни одному из наших врачей осмотреть себя. По каким-то дурацким причинам он внушил себе, что если умрет, а мы до того не обнаружим остров, где хранятся наши законсервированные органы, и тоже умрем, то он не будет нести ответственности, как пацифист, за нашу смерть. Когда мы узнали об этом впервые? Недавно. Могли ли мы ранее подозревать, что этот старый сумасшедший окажется таким хитрым?! Он сам производил все операции, за исключением операции на себе. И по каким-то неясным для нас причинам тем не менее с отвращением и недоверием относится к нам.

Торранса, казалось, все более захватывал собственный рассказ. В его глазах сконцентрировалось столько злобы и ненависти, что они сверкали, как антрацит.

— Меншен, нам любой ценой необходимо найти место расположения лаборатории. Мы должны сами контролировать свои жизненно важные органы. А тут в дело вмешалась ваша жена…

Торранс опять замолчал. Не было никакого сомнения, что он добрался до кульминационной точки своего рассказа.

— Видите ли, профессор, — вдруг мягко заговорил он, — каждый раз, когда кто-то, убитый нами, подвергается операции оживления доктором Кранстоном, мы рассчитываем на его сопротивляемость психологическому шоку и надеемся получить от него данные о месте расположения лаборатории. Странно, но приходится констатировать, что десятки людей, которых мы приводили с улицы, теряли для нас после эксперимента всякую ценность, утратив память. Во всяком случае, мы продолжаем в подходящий момент убивать нужного нам человека и отправлять тело в дом доктора Кранстона. Но здесь тоже необходима определенная осторожность. Старик последнее время сильно устает. А когда он устает, усиливается его раздражительность: он воображает, что всемогущ. Поэтому мы считаем, что ему нельзя поставлять слишком большое количество трупов. В нормальных условиях этот помешанный не может выносить даже вида мертвых людей, поскольку знает, что может оживить их. К тому же он очень чувствителен, — Торранс сделал поклон в сторону Вирджинии, — к женской красоте. И хотя он догадывается о наших намерениях, он уже в такой стадии, что наплевательски к этому относится.

Торранс снова умолк. Посмотрел на Вирджинию, потом на Меншена с какой-то безучастностью.

— Теперь вам все ясно? — в конце концов спросил он.

— Да, — коротко ответил Меншен.

Он почувствовал какую-то дикую, необоримую ненависть к этим людям. И даже не потому, что они совершили множество убийств, хотя это страшно потрясло его; и даже не из-за Вирджинии, хотя мысль о ее физических и моральных муках вызывала в нем чувство боли. Ненависть его к этим людям основывалась на том, что в своих грязных целях они навсегда похоронили чудесную, хотя и по-дурацки идеалистическую мечту старика о всеобщей доброй воле человечества. Это, как ни странно, больше всего возмутило его, и он почувствовал острое желание и решимость покончить с этими выродками, как только ему представится первый же случай.

Он сам удивлялся тому, что ему понадобилось столько времени, чтобы понять действительное положение вещей, и дошел он до этого по чистой случайности. Вирджиния могла установить место расположения острова, в этом не было сомнений. Эти типы тем не менее еще не могли знать о ее возможностях. Нельзя было допустить, чтобы они об этом догадались.

— Когда моя жена очнулась в лаборатории, — твердо проговорил Меншен, — Кранстон при этом присутствовал. Поэтому ей не удалось осмотреть окрестности, ибо он тут же отправил ее домой. И если мы вам больше не нужны, то разрешите нам откланяться.

Он отодвинул стул и вопросительно взглянул на Вирджинию. Наступила тишина, в которой диссонансом прозвучал сухой смешок одной из блондинок, но не госпожи Паттерсон.

— Я вижу, профессор Меншен, что ваша жена даже не шелохнулась, чтобы последовать за вами. Может быть, она вспомнила о чем-то, что заметила на острове?

От этих слов у Меншена перехватило дыхание. И не за себя он испугался, а за нее.

Он медленно собрал всю волю в кулак, посмотрел на Вирджинию и увидел, что она побледнела как простыня, а губы ее дрожат. Заметив, что муж смотрит на нее, она отвернулась.

— Вирджиния! — взревел Меншен.

Она снова посмотрела на него, и на ее глазах появились слезы.

— Вирджиния, ты слышала, что нам рассказывали эти люди? Вопрос о нахождении острова при этом даже не возникал, в частности, — речь не шла о том, знаешь ли ты, где он или нет. Это очень важно! Не принимай поспешных решений. Существуют вещи, которые необходимо делать во что бы то ни стало. И это в твоих силах. Наверное, есть возможность добраться до доктора Кранстона, если проявить настойчивость. Я убежден, что если мы найдем возможность побеседовать с ним, то уговорим уничтожить этих кровопийц. До сего времени он держался на своих пацифистских позициях. Нужно заставить его понять, что дело всей его жизни можно вырвать из лап этих крыс, этих жутких убийц, этих…

Он замолчал и резко повернулся к Торрансу.

— Сколько, — сурово спросил он, — сколько человеческих существ вы убиваете каждый год, чтобы использовать их внутренние органы?!

— Около пяти тысяч, — без колебаний ответил тот. — В основном, скажу вам без утайки, это сироты, бедняки, которые выбиваются из сил, чтобы выжить, люди, не имеющие ни родственников, ни друзей…

— Ну и ну! — вырвалось у Меншена, и он от негодования даже зажмурился.

Профессор вовсе не ждал ответа, поскольку задал чисто риторический вопрос. Но ответ его потряс.

— Пять тысяч! — недоверчиво воскликнул он.

Эта цифра превышала все, что может привидеться только в дурном сне. Мозг его отказывался воспринять ее как реальность. Он чувствовал, что сердце его разрывается и сейчас разлетится на множество осколков. Сделав сверхчеловеческое усилие, он попытался вернуть себе хладнокровие. Он понимал, что здесь уже не может быть ничего, что потрясло бы его еще больше. Цифра сама по себе была чудовищной.

— Что ж, остается только защищаться.

Он бросил взгляд на Вирджинию. Она улыбалась ему сквозь слезы. Это была горькая улыбка, но тем не менее улыбка.

— Бедный ты мой! — с жалостью проговорила она. — Тебе не нужно убеждать меня, приводить какие-то аргументы. Ты все равно не сможешь мне объяснить, что все это значит. Зло, которое здесь царит, не нуждается ни в каких доказательствах. Это — зло в его крайнем воплощении, ведь его используют в коммерческих целях. Посмотри на них!

Она вяло махнула рукой в направлении стола. Но Меншен и так уже некоторое время наблюдал за ними. Перед ним было девять рыл вурдалаков, оборотней, которые собрались, чтобы развлечься!

— Они — ожившие чудовища, воплощение порока, царящего в мире, слишком могущественного, чтобы ему могли противостоять простые смертные. Лишь только сам доктор Франкенштейн смог в конце концов уничтожить созданного им монстра. Нам же, прочим, остается только попытаться спасти своих близких. Норман, разве ты этого не видишь?

— Я-то вижу, — прервал ее Меншен, — вижу, что ты мыслишь так же, как и я.

— Норман, — побледнев, продолжала она, — они же все нам выложили совершенно откровенно. Они нам рассказали все, не заботясь даже о том, знаем ли мы что-нибудь или не знаем. Разве ты не понимаешь, что это все значит?!

— Говоря так, ты имеешь в виду только себя, — проворчал он.

— Неужели? — повернулась она к Торрансу и посмотрела ему в глаза. — Вы тоже так считаете?

— Ваша жена оказалась значительно умнее, чем вы, Меншен, — угрюмо буркнул Торранс. — Как вы изволите видеть, она жива и здорова. Кранстон, конечно, кое о чем позаботился, и ничего плохого не происходит с теми, кто имеет в его глазах хотя бы малейшую ценность. Они будут спасены.

Торранс повернулся к Вирджинии:

— Если в течение двух минут вы скажете, где находится остров, то вы и ваш муж вернетесь к себе, вам никто никогда не будет навязывать свою волю. А когда мы получим контроль над хранящимися внутренними органами, то гарантируем, что ничего плохого с вами не случится. Естественно, мы предпочли бы, чтобы все те, кто может пользоваться энергией, примкнули к нам (тут он бросил взгляд на свои часы), хотя это и не сулит безоблачного существования. Мы не можем обещать легкого пути, ибо не имеем возможности терять время на ложные обещания. Сейчас сорок три минуты первого. У вас лишь две минуты на размышление.

Вирджиния приоткрыла рот, чтобы заговорить, но под взглядом, которым наградил ее муж, закрыла его.

Она смотрела на Меншена, как загипнотизированная птица.

— Неужели ты осмелишься?! — угрожающе проговорил профессор свистящим шепотом. — Во время войны мы научились тому, что в подобного рода делах компромиссы невозможны. Их обещания ничего не стоят. Если у тебя есть хоть малейшая зацепка, мы должны использовать ее, чтобы их уничтожить.

Даже в этой ситуации он пытался повести дело так, чтобы у них не оставалось ни малейшего подозрения, чтобы они не заподозрили истину. Ведь у Вирджинии действительно такая зацепка была! Она многое помнила об острове и лаборатории.

— Две минуты истекли, — решительно провозгласил Торранс, резко обернувшись и посмотрев на Вирджинию. — Вы, идиотка! Своим молчанием вы приговорили своего мужа к смерти. С этого момента, — ледяным тоном продолжил он, — у него остается только год жизни. Можете убираться оба, но учтите, что через минуту у него останется всего пятьдесят одна неделя. А дальше их будет все меньше и меньше. Если же через пятьдесят две минуты вы не заговорите, то мы убьем его, как я вас предупреждал. В любом случае этот человек умрет, он приговорен. Вы одна могли бы позволить ему выиграть целый год жизни. Это мое последнее слово. Так что начинайте говорить, госпожа Меншен!

— Вирджиния, — грубо прервал его профессор, вскочив из-за стола. — Пойдем!

— Сядьте, вы, придурок, — хватая его за рукав, злобно сказал Торранс.

Меншен молниеносно развернулся и ударил его в лицо.

Едва совершив это, он поразился своему бешенству и несдержанности. Но поднявшаяся вокруг суматоха не оставила ему места и времени для самокритики.

Служители ресторана довольно непочтительно выпихнули его за дверь заведения. Тем не менее Норман успел еще раз крикнуть жене:

— Вирджиния! Если ты только позволишь себе!.. — но тут он, вылетев с треском, очутился на тротуаре.

Прошло десять минут, Вирджиния не появлялась. Минута текла за минутой… Дважды Меншен пытался прорваться обратно, но бдительный швейцар не позволил ему сделать этого.

— Не сегодня, парень, не сегодня… — нравоучительно приговаривал он. — Ты слишком уж перебрал…

Вирджинию до входа провожал Торранс. Вид у него был довольный, прямо-таки триумфальный.

— Антилы! — торжествующе воскликнул он. — Какое счастье, что она вышла в тот самый момент, когда там после полудня пролетал один из редких самолетов. Повезло, что она даже смогла на глазок определить время. Эта разница со временем на континенте очень помогла нам. Ну, теперь этот старый каналья у нас в руках! Глупо, что вы не согласились на отсрочку, — холодно проговорил он, бесстрастно глядя на Меншена. — Нам ведь действительно наплевать, будете ли вы живы или мертвы. Единственное, что благодаря вам мы узнали, что офицеры флота и военно-воздушных сил в отставке не слишком-то склонны к сотрудничеству. Так что можете заниматься пока своими делами, но не вздумайте лезть в наши. Ваша жена заговорила по истечении двадцати пяти минут, и то начала говорить правду лишь после того, как мы использовали «детектор лжи». Вас заколют кинжалом, как минет срок, о котором я вас предупреждал, а затем мы заставим вашу жену присоединиться к нам. Прощайте!

Он повернулся и зашагал в отель. Меншен выхватил из кармана свой «люгер», подождал, потом безнадежно сунул его обратно в карман.

— Нет, не получится у меня, — горестно вздохнул он. — Ну убью я одного, так ведь этим ничего не изменю. Да еще и отправят в тюрьму на ночь глядя.

— Извини меня, Норман, — печально сказала Вирджиния, стоящая рядом с ним.

— Это ты прости меня, — мягко проговорил он. — Прости за все то, что я там тебе наговорил.

Она еще что-то бормотала, но он не слушал. Над входом в отель висели огромные электрические часы, и на них было без двадцати два. Меншен упорно разглядывал циферблат и быстро что-то подсчитывал в уме.

Реактивный самолет из Лос-Анджелеса в Майами вылетел уже минут десять тому назад. Нужно отбросить тридцать пять минут, пока Эдгар доберется до Майами и приступит к своим наблюдениям.

Между тем Торранс и его сообщники, направив «энергетический поток» на Флориду, будут на пути к острову, на борту первого же попавшегося им самолета.

Он удостоверился, что слежки за ними нет, но на всякий случай трижды поменял такси, прежде чем добраться до аэропорта. Они все же успели вскочить в реактивный самолет, который взял курс на Лос-Анджелес в три тридцать! Меншен, прижатый инерцией при взлете к мягкому сиденью, еще успел подумать, что у них остается шанс на успех. Единственный шанс.

Вирджиния все же была на острове, на поверхности. А Торранс и восемь ветеранов его организации, присутствовавших на приеме, — нет.

Когда он рассказал часть своего плана Вирджинии, она посмотрела на него потемневшими глазами.

— А вдруг, допустим, Эдгар вернется домой на реактивном самолете без четверти три по лос-анджелесскому времени? — спросила она угрюмо.

— Не думаю, — твердо ответил Меншен. — Эдгар из года в год читал и мечтал о приключениях. Он будет там до без четверти пять по местному времени, как я ему и велел. Прождет он, конечно, не слишком долго, поскольку еще не столь бесстрашен, чтобы не бояться опоздать на работу…

И все же они нашли Эдгара в зале ожидания в аэропорту сидящим в углу и читающим очередной журнал.

Он гордо вернул профессору Меншену записную книжечку и объяснил на своем «глюглю», что в день выполняется четыре самолетных рейса между Майами и Лос-Анджелесом, в обоих направлениях, по существующему расписанию, каждые шесть часов…

Затем он еще указал им на огромную географическую карту Антильских островов, висевшую на стене. Воздушный путь на ней отмечала выпуклая белая полоса. На трассе самолета располагался маленький островок.

В телефонном справочнике Меншен нашел адрес «Научных футуристических лабораторий» на Майами. Туда он и отправился на такси вместе с Вирджинией и Эдгаром. На месте профессор разбил камнем большую стеклянную дверь, ведущую в контору, и осколки дождем с шумом посыпались на тротуар.

— Входите, Эдгар! Вперед! — скомандовал он. — Мы на месте!

Потом подумал и уверенно проговорил:

— Это должно сработать! Итак, Эдгар, жмите на клавишу двести сорок три, а потом во весь опор дуйте в аэропорт.

Через две минуты, когда утреннее солнце пронизывало череду кучевых облаков и золотило крыши домов, профессор вывел жену, получившую новый заряд энергии, наружу. Вирджиния была ею переполнена и излучала всем телом.

— Дорогая! — воскликнул он. — Теперь мы готовы! Они переносили тебя с помощью своего заряда в дом доктора Кранстона, когда ты была трупом, а уж он переправил тебя тоже с помощью заряда энергии в лабораторию на свой остров. Излучатель в твоем теле сейчас, когда ты «заряжена», создает вокруг энергетическое поле. Если они могли переместить тебя в нужное им место, то ты тоже можешь сделать это со мной.

На лице Вирджинии он увидел странное выражение.

— Не забудь, что ты уже раньше была там, — уверенно продолжал он. — Тебе по крайней мере уже известно направление, по которому следует передвигаться, — ткнул он пальцем на восток. — Остров находится там! Постарайся представить себе холм, на котором стояла в тот день, когда вышла из лаборатории профессора Кранстона, саму лабораторию… Ты это сможешь! Я знаю, что ты это сможешь, уверен!

Он почувствовал, как она вся напряглась, сконцентрировалась.

— Обхвати меня покрепче! — прошептала она.

Он почувствовал, как все ее тело завибрировало.

А через некоторое время неподалеку от них некий ирландец разразился проклятиями, изрыгая грубые ругательства по поводу того, что от ударной волны у него полопались стекла в секторе, который он обходил. Черт их побери!

Они каким-то странным образом даже слышали слова этого человека, которые постепенно затухали, пока не смолкли совсем.

Меншен вдруг почувствовал, что его охватывает мучительно болезненное ощущение, волной катящееся по всему телу, как разряд электрического тока высокого напряжения.

Ощущение исчезло. Переводя дух, он констатировал, что они с женой находятся в огромной комнате, заставленной вдоль стен стеклянными сосудами, вытянутыми в линию, а напротив них стоит старик, угрожающий им топором, который держит в одной руке, и револьвером — в другой.

— У меня выработана своя небольшая защитная система, — спокойно проговорил доктор Кранстон скучным голосом, ибо это был действительно он. — Действует она так: я звоню по телефону Торрансу, а если не могу с ним соединиться, то отправляюсь сюда, ожидая, не замыслил ли он какой-нибудь каверзы.

Кранстон, еще более поскучнев, опустил оружие и продолжал:

— И вот в тот самый момент, когда я, вопреки своим принципам, решил прикончить первого мерзавца, который ворвется сюда, здесь, как на грех, появляются две невинные овечки.

Меншен не колебался ни минуты. Перед ним ведь был человек, который, как он знал, был способен проявлять нерешительность и не брать на себя ответственность за смерть других…

И он воспользовался представившимся ему шансом.

Меншен сделал несколько шагов вперед и забрал револьвер из рук старика, который при этом не оказал никакого сопротивления.

— Я хочу, чтобы вы добровольно отдали мне топор, — проговорил профессор.

Доктор Кранстон устало пожал плечами.

— Что же, мне не остается ничего другого, как подчиниться, — ворчливо сказал он и протянул топор Меншену. А на лице его появилось между тем выражение довольства и благодушия.

— Полагаю, что, как бы я вас ни отговаривал, это не помешало бы вам сделать то, что вы задумали. Так ведь?

— Все, что вы сейчас можете сделать, так это указать мне сосуды, которые, по вашему мнению, следует сохранить. Но только прошу, не вздумайте указать мне слишком большое их количество.

Когда наконец Меншен отбросил в сторону топор, нетронутыми остались только двадцать три отделения кубов.

Любящие андроиды

Полиция примчалась на срочный вызов андроида, и карета скорой помощи увезла бесчувственное тело Аниты Коплэнд, принявшей слишком большую дозу снотворного.

Офицер полиции А. Саттер, заполняя отчет, отметил, что андроид, вызвавший полицию, по своему поведению был необычайно похож на человека. В отчете говорилось:

Когда они с напарником наконец закончили отчет, они в замешательстве посмотрели друг на друга.

— Ну-у… — протянул полицейский Дж. Блэк, — хотя вроде ничего незаконного в этом нет, но не очень-то красиво подсунуть жене вместо себя андроидного двойника и не поставить ее в известность.

Саттер обратился к андроиду:

— У нее есть родственники?

— Брат, — последовал ответ. — Но на него нельзя особо рассчитывать. Он считает свою сестру сумасшедшей.

— Вы знаете, как его найти? — не унимался Саттер.

— Да. Его зовут Дэн Тэйлер. Он физик и работает в государственном учреждении.

Затем андроид сообщил его адрес и номер телефона. Полицейский Блэк тут же набрал этот номер и застал Дэна на месте.

Войдя в гостиную дома своей сестры, Дэн увидел, что его ждут два полицейских и его шурин Питер Коплэнд.

Во всяком случае он решил, что это его шурин, и сказал:

— Привет, Питер.

Питер кивнул и ничего не ответил, только легкая циничная улыбка тронула его губы.

Один из полицейских подошел к Питеру и резко спросил его:

— Вы понимаете, что только что выдали себя за настоящего Питера Коплэнда?

— Я — Питер II, — последовал спокойный ответ. — Я запрограммирован на то, чтобы вести себя как Питер I. Я не могу выкинуть это из своей программы.

Вот это да! Первая настоящая зацепка.

Дэн замер, стараясь ничем не выдать своей радости от неожиданной удачи.

Уже больше года он занимался секретным проектом, и его задача была выяснить, что именно происходит среди андроидов.

А что-то происходило — и правительству об этом было известно. Но что?

Ни он, ни его начальники даже не подозревали, что существуют такие совершенные андроиды.

У обычных десятков миллионов андроидов были лицо, тело, конечности, искусственная плоть и кожа, совершенно не отличавшиеся по виду от настоящих. Но люди научились легко узнавать их по тому, как они двигались, стояли или поворачивались.

Этого андроида по таким признакам распознать было нельзя.

Дэн тут же мысленно окрестил их суперандроидами.

Разумеется, он исходил из того, что существо, находившееся перед ним, действительно было андроидом и под его внешностью человека скрывалась электронно-механическая структура.

— Что все это значит? — хорошо разыграв недоумение, спросил он.

После рассказа о случившемся на бледном лице Дэна проступили красные пятна, и он в ярости закричал:

— Кто-нибудь может мне сказать, где находится этот негодяй? Я ему мозги вышибу!

Андроид, стоявший у стены, подошел в Дэну и вежливо поинтересовался:

— Вы имеете в виду мужа Аниты Питера? Где находится именно он?

Андроид достал из кармана портмоне и вытащил оттуда визитную карточку.

— У меня имеется указание Питера никому не давать его адрес, но, естественно, полиция имеет право изменить эту установку.

Он протянул карточку полицейскому Саттеру. Дэн Тэйлер попытался перехватить ее, но Саттер не позволил ему это сделать.

— Только когда вы успокоитесь, мистер Тэйлер, — рассудительно произнес он.

Разыгрывая роль разъяренного брата, Дэн лихорадочно соображал. Наконец он выбрал линию поведения: он записал имена полицейских и номера их служебных телефонов, решив, что нажмет на нужные кнопки и одному из них поручат его сопровождать в предстоящие несколько дней.

Спрятав листок с записями в карман, Дэн повернулся к андроиду и сказал:

— Поскольку я — самый близкий родственник, а ты — ценная собственность, я думаю, что тебя следует убрать на хранение, пока все не закончится.

Двойник Питера вежливо поклонился.

— Мой футляр находится в подвале. Могу я показать вам, где именно?

Дэн принял меры предосторожности, пригласив полицейского Саттера сопровождать их. Через несколько минут они наблюдали, как андроид, щелкнув клавишей на пульте дистанционного управления, улегся в футляр, напоминавший по форме гроб.

Полицейский помог Дэну закрыть крышку. Затем Саттер отправился наверх, а Дэн еще задержался в подвале. Оставшись один, он достал миниатюрный приборчик из набора инструментов, который всегда носил с собой, и внимательно изучил его показания.

Как он и предполагал, суперандроид не был выключен и просто тихо лежал в футляре, выжидая.

Хмуро улыбаясь, Дэн вернулся в гостиную и, выйдя из дома вместе с полицейскими, запер за собою дверь Он прошел вместе с ними до полицейского комболета и дождался, пока они не исчезли в ночном небе. Затем, сев в свой комболет, он взмыл вверх, но тут же опустился ярдах в ста от дома сестры.

Примерно через час дверь дома открылась, и на пороге показался Питер. С помощью сверхчувствительных приборов, которыми был оснащен его комболет, Дэн опознал в фигуре мужчины андроида и, тщательно прицелившись, выстрелил из лучемета мощным разрядом энергии.

Подлетев к неподвижно лежавшей фигуре, Дэн остановился, втащил ее в комболет и тут же взмыл вверх.

Оставаясь в течение долгих ночных часов в комболете, припаркованном около госпиталя, где в реанимации лежала его сестра, Дэн по радио связался и переговорил со многими людьми, находившимися в самых разных местах. Примерно в полдень следующего дня в ответ на его очередной запрос дежурная по госпиталю вздохнула, набрала какой-то местный номер и показала на телефон, стоявший у нее на столе.

— Возьмите трубку. Ее психиатр сейчас поговорит с вами.

Дэн так и сделал. В трубке раздался мужской голос:

— Анита просила пока не пускать к ней никаких посетителей.

— Я ее брат.

— Она особенно просила, чтобы не пускали родственников.

Поскольку он был единственным близким ей человеком, не считая мужа, какой-то участок в глубине его мозга, ведавший родственными чувствами и связывавший его с Анитой невидимыми родственными узами с младенчества, напомнил о себе вспышкой праведного негодования. Однако, хотя эти узы уже и раньше истончались непониманием друг друга, Дэн постарался убедить себя, что Анита, скорее всего, действительно очень плохо себя чувствует и нуждается в уходе.

Он громко спросил:

— А когда, по вашему мнению…

— Она сказала, что позвонит сама.

Полицейский Саттер был приятно удивлен, когда вызвавший его инспектор Инграт сказал:

— Э-э, займитесь-ка этим делом, констебль, э-э, чтобы брат пострадавшей не выполнил своих угроз. Обязательно повидайтесь с этим прохвостом, э-э, Питером Коплэндом и предупредите о возможной опасности со стороны его шурина.

Саттер тут же позвонил по номеру, который ему дал андроид, и через несколько мгновений в трубке раздался мужской голос:

— Питер Коплэнд.

Выслушав рассказ полицейского, он сказал:

— Я думаю, что лучше всего будет встретиться нам с Дэном, чтобы он выслушал мои объяснения в вашем присутствии. Может быть, вы приедете с ним ко мне?

Дэн Тэйлер и Саттер вылетели вместе на фабрику Коплэнда, и, как только они прибыли, их тут же проводили в кабинет.

Позже Саттер так написал в отчете о своих впечатлениях:

Саттер подвинул к себе стул и приготовился, как он выразился в отчете, «быть посредником».

Молчание нарушил Питер Коплэнд, который произнес примирительным тоном:

— Я очень рад, что ты пришел, Дэн. Я понимаю, что должен тебе все объяснить.

Питер продолжал:

— Очень трудно говорить с братом о его сестре, поскольку маловероятно, что он сможет понять, как безрассудно может вести себя женщина.

— Если мужчина и женщина не могут ужиться, им следует развестись, — хмуро отозвался Дэн. Питер хмыкнул и спросил:

— Ты что, шутишь?

По его словам, Анита, как писал Саттер в отчете, «была настоящей истеричкой, в буквальном смысле грозившей пустить себе пулю в лоб при малейшем намеке, что ее муж не выполнит в точности все ее прихоти».

Среди фраз, которые Саттер записал дословно, были следующие:

— Она настаивала на том, чтобы я принадлежал ей и телом и душой. Ей нужен был не только я сам, но и моя тень. Она звонила мне в офис по десять раз на день. Едва я только собирался с мыслями, как раздавался очередной звонок. Однажды, когда она вызвала меня с важного совещания в третий раз подряд, я понял, что нужно что-то делать. Сначала я подумал об андроиде, который будет отвечать за меня по телефону каждый раз, когда она звонит. А остальное — ну-у, заменивший меня дома андроид — это было уже позже.

— Остальное, — сказал Дэн, — вообще не лезет ни в какие ворота.

— Но выслушай же меня…

Когда именно произошла подмена, Анита, как выяснилось позже, не имела ни малейшего представления.

Но тем не менее — жизнь наладилась.

Иногда ей хотелось разозлиться на Питера. Она уже начинала повышать голос, когда вдруг понимала, что вопреки ожиданиям Питер ей не перечит, не высказывает своих собственных суждений, соглашается со всеми ее планами и с готовностью потакает ей буквально во всем.

— Все, что только пожелает моя радость, — примирительно говорил он.

Однажды она вспылила из-за этой фразы:

— Ты говоришь со мной как с ребенком!

— Таким образом, — продолжал Питер, обращаясь к Дэну, — когда андроид сообщил мне об этом, я принял брошенный вызов. Вот тогда я решил быть безгранично гибким и запрограммировать робот на выполнение всех ее желаний. Мне даже самому стало интересно, как далеко могут зайти требования истерички к мужу.

Он помолчал. Его подергивающееся от волнения лицо выражало горечь.

— Ну почему, почему такая женщина досталась именно мне?

Взяв себя в руки, он продолжил:

— Чтобы решить эту конкретную проблему — ну, что Питер II пользуется одной и той же теперь уже подозрительной фразой, — я вспомнил строчку, то ли где-то прочитанную, то ли слышанную в какой-то пьесе: «Твое малейшее желание — для меня непреложный закон». Позже я добавил еще три фразы, предоставив андроиду самому решать, какая из них будет наиболее подходящей для разных конкретных случаев. Эти фразы были следующими: «Ты всегда так интересно придумываешь», «Так мы и сделаем», «С удовольствием». Больше всего меня поразило, что ни разу, ни единого разу ей не пришло в голову удивиться, что я сам никогда не выражал никаких желаний. Она ничуть не сомневалась в том, что все, что ей нравится, я воспринимал с восторгом. Питер I продолжал несколько удивленно:

— Если бы я рассказал вам все, что происходило в это время, вы бы мне не поверили. Она начала давать мне поручения, которые я должен был выполнить в течение дня — андроид едва успевал за день выполнить все, что она ему велела. Но — обратите внимание — она продолжала звонить мне в офис по десять раз на день, и все опять вернулось на круги своя. Я заказал еще одного андроида-двойника.

Питер Коплэнд поднялся с кресла и, подойдя к боковой двери, произнес:

— Питер III, выйдите, пожалуйста, к нам.

Из двери вышел его двойник и, поклонившись, произнес с легкой улыбкой:

— К вашим услугам, джентльмены.

Питер I сказал, обращаясь к андроиду:

— Расскажите мистеру Тэйлеру и мистеру Саттеру, в чем заключались ваши обязанности.

— В основном, — последовал ответ, — я просто находился в соседней комнате и отвечал на звонки миссис Коплэнд.

— Сколько времени в среднем отнимали у вас разговоры по телефону с миссис Коплэнд?

— От семи до семи с половиной часов в день.

— Сколько длится наш рабочий день? Я имею в виду, сколько времени мы должны провести в офисе?

— Семь с половиной часов, включая обеденный перерыв.

— Чем в это время занимался Питер II?

— Он ходил по магазинам, выполняя поручения миссис Коплэнд.

— Чем в это время занимался я?

— Вы в это время работали в офисе за исключением нескольких случаев, когда…

— Это неважно, — быстро прервал его Питер I.

— Очень хорошо, сэр, — ответил Питер III с понимающей улыбкой.

Дэн Тэйлер тут же вмешался:

— Я думаю, что это как раз очень важно. Теперь картина вырисовывается полностью. Здесь замешана другая женщина.

Питер I вздохнул.

— Хорошо, раз уж это выплыло наружу… Но это случилось много позже. Клянусь.

Это был момент, которого так долго ждал Дэн Тэйлер: то, что в Питере блокировалось на уровне сознания, могло найти выход под воздействием эмоций.

Он встал и зловеще произнес:

— Я больше не хочу слышать этого подонка!

— Ради бога, Дэн, — воскликнул Питер, — будь же благоразумен. Ведь ты же ученый! Я рассказал истинную правду!

— Откуда у тебя взялись эти андроиды? У меня есть знакомые с андроидами, но у тебя их целых два!

На лице Питера появилась жалкая улыбка.

— Каждый из них обошелся мне в восемнадцать тысяч долларов. Черт побери, они должны были быть именно такими. Я же рассказал, Дэн, что за проблемы я должен был решить.

— Но кто ими торгует?

— Не знаю… какая-то контора. Рекламный андроид приходит прямо на дом. Ты общаешься с ним, как с человеком, пока он не говорит, кто он на самом деле. Я сам сперва не поверил своим глазам.

— А с чего они взяли, что тебе нужен такой андроид? Мне почему-то никто их никогда не предлагал.

— Действительно, — задумался Питер. — Я не знаю, что на это сказать. Он просто появился как-то утром, и излишне говорить, как он был кстати. Вроде он что-то говорил о том, что это не очень законно. Наверное, раз ты работаешь на правительство, то они автоматически исключают тебя из списка потенциальных клиентов.

— А со вторым андроидом? — спросил Дэн. — Продавец что — опять заглянул нажданно-негаданно?

— Фактически — да. Он сказал, что явился для профилактики.

— А явился как раз, когда ты начал подумывать о втором?

— Именно.

— И ты никому об этом даже не намекал?

— Ты в своем уме? Кому?

Дэн понял, что Питер сказал все, что знал.

— О чем мы все время говорим? — закричал он. — И не думай, что тебе удастся увести разговор в сторону.

— Но ты сам увел его в сторону! — возразил Питер.

— Я поговорю с сестрой. А пока можешь чувствовать себя в безопасности, — резко сказал Дэн.

С этими словами он покинул кабинет, довольный тем, что ему удалось выяснить самое главное.

Саттер отметил в своем отчете:

В течение двух следующих дней Дэн, ожидая звонка от своей сестры, разобрал «убитого» андроида, а затем вновь собрал его и поместил в футляр в доме Питера.

Перед тем, как уйти, он установил скрытую видеокамеру, направив объектив на футляр и снабдив ее автоматическим устройством включения на случай, если кто-то появится возле футляра.

На утро третьего дня ему сообщили, что сестру выписали из госпиталя. Вне себя от злости он потребовал, чтобы его соединили с психиатром Аниты.

— Одну минуту, — отозвался женский голос.

Наступила пауза. Через некоторое время в трубке раздался уже знакомый мужской голос:

— Мне очень жаль. Доктор Шнайтер считает, что ему нечего сообщить вам.

— Черт бы его побрал! — взорвался Дэн. — Передайте этому Шнайтеру, что я выцежу из него всю кровь по капле за то, что он выпустил эту пациентку, не поставив меня в известность.

Он в ярости бросил трубку на рычаг.

Он тут же позвонил Саттеру, и его соединили по видеотелефону с констеблем, который в это время патрулировал один из районов города.

Дэн спросил:

— Это правда, что каждый должен немедленно сообщить полиции об изменении своего адреса и любая площадь, сдающаяся в наем, немедленно заносится в полицейский компьютер? И если это так, можете ли вы навести для меня справки?

Вопрос был чисто риторическим. Дэн прекрасно знал о существовании такой системы регистрации и мог получить всю нужную информацию у себя на работе. Но в данном случае ему было важно, чтобы его действия казались неофициальными. Случай с Анитой был его самой большой удачей за все время работы над полученным заданием.

Как он и ожидал, Саттер признал, что такая система существует и, учитывая обстоятельства, он мог бы выяснить все, что требовалось Дэну.

В течение следующих суток, по истечении которых инспектор Инграт подписал поданное Саттером прошение о выяснении адреса, Дэн безуспешно пытался разыскать сестру дома, в магазинах и других местах, где она могла появиться. По адресу, полученному от полиции, ее тоже не оказалось. Консьержка указанного полицией дома, однако, сказала:

— Она редко бывает у себя. Я бы поискала ее в соседнем баре.

На ее лице было написано осуждение.

Когда Дэн опустился на соседний стул, Анита нервно потягивала какой-то зеленоватый напиток. Сначала она его не заметила, но потом, почувствовав, что кто-то сидит рядом, спросила, не оборачиваясь:

— Вы сели рядом не просто так, а с какой-то целью?

Ее голос выдавал напряжение, а на лице был лихорадочный румянец. Она явно была не в себе и, судя по всему, сильно навеселе. Она даже не сознавала, с кем говорит.

Дэн Тэйлер молча кивнул: он боялся, что голос выдаст его. Он поверил всему, что рассказал Питер, и ему впервые стало по-настоящему жалко сестру.

Анита продолжала, по-прежнему глядя в сторону:

— Вы сели рядом, чтобы познакомится? Вам нужна женщина? Хорошо, я согласна.

Дэн не выдержал:

— Анита!

При звуке его голоса она повернулась, и ее глаза расширились. Она бросилась ему на шею.

— Боже мой, Дэн, — всхлипывала она. — Как мне тебя недоставало! Куда ты пропал?

Дав ей немного успокоиться, Дэн осторожно высвободился из объятий. Ему почему-то сразу пришли на ум слова Питера, что за одно — два предложения Анита всегда умудряется переложить свою вину на других.

Он вспомнил, как она отказалась от его посещений в больнице, ее неожиданный уход оттуда, ее исчезновение и как он ее искал. А теперь всю вину за то, что его не было рядом, чтобы успокоить ее, она возлагает именно на него.

До рассказа Питера он бы не задумался об этом всерьез. Он бы просто отмахнулся от ее претензий, как это было уже не раз и не два, когда она раздражала или злила его.

Он почувствовал, как у него начинает щемить сердце от жалости, но взял себя в руки, вспомнив, как Анита, его единственная сестра, предлагала себя постороннему. Любому. Абсолютно любому мужчине.

Он вспомнил, как она даже не взглянула в его сторону, как она сама изъявила готовность переспать, даже не поинтересовавшись, кем был этот мужчина и как он выглядел.

Эти воспоминания были для него как ушат холодной воды.

— Анита, тебе нужна помощь.

— Со мной все в порядке.

— Не дури! — грубо сказал он, пользуясь положением брата. — Тебе нужно поговорить с психиатром.

— Я уже говорила. С доктором Шнайтером. Он приятный коротышка. И тоже считает Питера подонком.

Ее слова напомнили Дэну о докторе, еще раз подтвердив, что он в нем не ошибся. Согласившись с ней, психиатр оградил ее от необходимости трезво оценивать свои поступки.

Значит, полагаться ему больше было не на кого. Значит, только он сам должен был привести ее в чувство. Что ж, так тому и быть.

Он рассказал Аните все, о чем ему поведал Питер. Когда он закончил, ее голубые глаза затуманили слезы, быстро сменившиеся колючим взглядом.

— Значит, ты тоже на его стороне? — всхлипнув, спросила она. — Значит, ты тоже против меня?

Дэн понял, что она не слышала и половины того, что он сказал.

— Послушай, — взмолился он, — возьмем хотя бы только одно из того, на что жаловался Питер. Это правда, что ты звонила ему на работу по десять, а то и больше раз на дню?

— Я вообще никогда ему не звонила, — разозлилась она. Слезы высохли, и ее глаза метали голубые молнии. — Я ненавижу его! Зачем мне звонить человеку, которого я ненавижу?

— Тогда ты его не ненавидела, — уточнил Дэн.

— Я всегда его ненавидела. Он мне никогда не нравился.

Дэн взглянул на нее. Ее глаза были опять небесно голубыми, но взгляд был пустым. Она его не слушала.

Он вспомнил андроида, которого разобрали в учебных целях на одном из занятий в колледже. Когда вынули блок базовой стабилизации, ответы андроида на разные вопросы стали только частично ассоциированными. Ответы Аниты были точно такими же.

Поглощенный этими мыслями, Дэн отвернулся. Прежде, чем он успел подумать, что делать дальше, она оставила его. Он увидел, как она торопливо пробирается между столиками. Вдруг она задержалась у одного из них, за которым сидел какой-то мужчина, вошедший совсем недавно.

Дэн с отвращением наблюдал, как она пыталась его подцепить.

Мужчина покачал головой. Она начала с ним спорить и пыталась сесть ему на колени. Он продолжал упираться, и она, неожиданно встав, быстро обошла весь бар и вернулась на свое место возле Дэна.

— У него появилась другая женщина? — спросила она, как будто никуда не отлучалась.

Поскольку Дэн не был связан никакими обещаниями Питеру, он ответил:

— Да.

— Я так и думала, — сказала она, и на ее лице появилось мстительное выражение. — Значит, так оно и есть.

— Но послушай… — попытался урезонить ее Дэн.

Он сделал беспомощный жест рукой и вдруг понял, что верит Питеру. Действительно, женщина у него наверняка появилась позже, но у Аниты все это каким-то образом перевернуто с ног на голову.

— Послушай, — хрипло сказал он. — Дело не в этом. Дело совсем в другом.

Он видел, что она его не слушала. На ее лице по-прежнему было выражение мстительности.

— А как насчет этих мужчин, которых ты пыталась подцепить?

— А-а, ты про этих… — Она пренебрежительно дернула точеным плечиком, отмахиваясь от его вопроса. — То, что делает женщина, не в счет. Женщины — всего лишь объекты.

Дэн решил, что наступил подходящий момент для его главного вопроса.

— Возможно, нам удастся выяснить, кто эта женщина, — сказал он. — Послушай, когда ты была с андроидом, выдававшим себя за Питера…

— Я не хочу об этом говорить!

— …вы ходили с ним в какое-нибудь место, показавшееся тебе очень странным?

Похоже, этот вопрос заставил ее задуматься.

— Только однажды, — наконец сказала она. — Это была очень странная улица.

— Что там было странного? — не унимался Дэн, чувствовавший, что это было самое главное, и опасавшийся, — что его идиотка-сестра так и не вспомнит.

— Ну-у, ты знаешь… — Анита неопределенно махнула рукой. — Я уже там была один раз на беседе.

— С кем? Что за беседа?

Анита в ответ зевнула, уцепилась руками за стойку и, положив на них голову, заснула.

К ним подошел бармен.

— Вам придется забрать ее отсюда. Мы не можем допустить, чтобы у нас находились такие пьяные клиенты.

— Помогите мне, — попросил Дэн.

Бармен с готовностью подставил плечо, и они вдвоем дотащили Аниту до комболета. Дэн приземлился на крыше дома, где жила Анита, отнес ее в комнату и уложил на кушетку.

Затем он ушел, глубоко задумавшись.

В три часа ночи у Дэна зазвонил телефон.

Он схватил трубку, но спросонья не сразу разобрал, что звонили из полицейского участка, в котором содержалась под стражей Анита.

— За что ее задержали? — закричал он в трубку.

— За попытку уничтожить андроида с помощью молотка.

— Я буду у вас через несколько минут! До участка он добрался очень быстро.

В приемную, где его просили подождать, вскоре доставили Аниту и андроида — двойника Питера. Вскоре Дэн знал все подробности случившегося.

Как выяснилось, андроид сам позвонил в полицию и заявил, что Анита пыталась уничтожить дорогостоящую собственность — его самого.

Андроид, назвавшийся Питером II, с достоинством произнес:

— Я лежал в футляре и почувствовал удар молотка по плечу. Я открыл глаза и увидел Аниту с занесенным для второго удара молотком над головой. Естественно, я отобрал у нее инструмент разрушения и немедленно позвонил в полицию.

Дэн забрал Аниту под залог и посадил в свой комболет По пути к дому, где она снимала комнату, он изредка посматривал на нее. Она лежала с закрытыми глазами и раскинув руки. Ее обмякшее тело казалось беспомощным, волосы были растрепаны, а одежда помята.

— Что случилось? — наконец хмуро поинтересовался он. — Как это все произошло?

Она очень долго не отвечала и наконец произнесла усталым голосом:

— Я за ним следила.

— За кем?

— За Питером, конечно.

Все это не имело никакого смысла.

— Ты знаешь, с кем он живет? — спросила Анита.

Дэну стало казаться, что еще немного, и он сам сойдет с ума.

— Зачем тебе было нужно следить за андроидом? — раздраженно спросил он. — По существующим законам робот не может быть виновен в преступлении, и совершенно неважно, с кем он живет.

Ответа он не дождался. Дэн оторвал взгляд от приборной доски, чтобы взглянуть на Аниту, и опешил.

Ее глаза были широко раскрыты. В них бушевала ярость.

— Ты что, братик? — злобно прошипела она. — Я говорю о Питере. Понятно?

Она взмахнула рукой и залепила ему пощечину. Как в детстве. Машина вильнула в сторону и едва не врезалась в какое-то здание. Дэн обхватил Аниту рукой за шею и крепко сдавил, не давая ей пошевелиться.

Сработало аварийное устройство, и комболет перешел на автоматический режим остановки движения.

На ярко освещенной пустынной улице было светло как днем. Брат с сестрой сидели, не шевелясь и не сводя друг с друга взгляда.

— Ладно, так с кем он живет? — спросил наконец Дэн.

— Со мной! С моим двойником-андроидом!

Злость Дэна куда-то испарилась. Он вспомнил, что говорил ему Саттер и как Питер отказался сообщить что-либо об этой женщине. Теперь все объяснилось. Дэн решил проявить терпение.

— Послушай, Анита, ведь ты не можешь ревновать к андроиду.

Анита сидела, не двигаясь, и в ярком искусственном свете ее глаза казались неестественно голубыми.

— Андроид, — замялся Дэн, — ну, ты понимаешь… это всего лишь андроид.

Ее красиво очерченные губы раздвинулись, четко выговаривая слова:

— Тогда зачем она должна быть похожей на меня? Это унизительно.

Дэну, вспомнившему ее поведение в баре, эти слова показались по меньшей мере не к месту.

— Но послушай, зачем же вымещать недовольство на Питере II с помощью молотка за то, что Питер I живет с Анитой II?

— Эх вы, мужчины! — с горечью отозвалась Анита. — Отвези меня домой.

Он так и поступил. Всю оставшуюся дорогу они молчали.

На следующее утро констебль Саттер, выполняя полученное задание, записал в рабочем блокноте:

Когда Саттер закончил отчет, на экране перед ним появилось лицо инспектора Инграта. Глядя на экран, Саттер мысленно сделал в отчете следующую запись: «На маленьком экране у него был почти человеческий облик».

— Э-э, Саттер.

— Да, сэр!

— Дело Коплэнда.

— Да, инспектор.

— У меня здесь, э-э, два отчета. В первом говорится, что Анита Коплэнд, э-э, была доставлена в полицейский участок за попытку уничтожить андроид, э-э, с помощью молотка.

Констеблю Саттеру стало почему-то неудобно, словно он должен был предвидеть нечто подобное и предотвратить нападение. Он сказал:

— Был ли брат поставлен в известность, инспектор?

— Да, — ответил Инграт. — Он освободил ее под залог еще ночью. Однако, мне кажется, что вам следует связаться с мистером Тэйлером прямо сейчас и условиться о новой встрече с настоящим Питером Коплэндом.

— Слушаюсь, сэр. А что во втором отчете?

— В нем говорится, что Анита Коплэнд снова оказалась в полицейском участке.

— А-а… Понял, сэр — снова в участке.

— Э-э, именно!

— В чем ее обвиняют?

— В нападении на андроида с молотком.

Видя полную растерянность на лице Саттера, инспектор Инграт торопливо добавил:

— Мне кажется, вам с мистером Тэйлером нужно разобраться, потому что неизвестно, был ли этот андроид тем же самым или уже другим. Так вы займетесь этим?

— Конечно, сэр.

Когда Саттер и Дэн Тэйлер вошли в полицейский участок, они увидели Аниту, сидевшую в углу на стуле. Дэн бросился к ней.

— Ты совсем уже сошла с ума! — закричал Дэн, — Что еще случилось на этот раз?

Голубые глаза смотрели на него в недоумении:

— Мы разве знакомы, сэр?

Дэн почувствовал, как по его спине побежали мурашки.

— Я… я… Анита, перестань валять дурака!

Констебль Саттер, изучавший отчеты, взял его за локоть:

— Одну минуту, мистер Тэйлер. Мне кажется, вы пришли к ошибочному выводу.

— Что?

Саттер обратился к Аните:

— Не могли бы вы описать нападение?

Сидевшая женщина спросила:

— Я должна встать?

— Нет, нет.

— Очень хорошо. Вскоре после того, как Питер ушел на работу, раздался звонок. Когда я открыла дверь, женщина, которая, видимо, являлась моим прототипом, бросилась на меня с молотком в руке. Естественно, я отняла у нее молоток и позвонила в полицию.

Дэн Тэйлер в изумлении уставился на точную копию своей сестры.

— Ты… Вы — другая женщина!

Он повернулся к Саттеру:

— Где моя сестра?

Саттер протянул ему отчет:

— Судя по этим бумагам — она под стражей.

В глазах Дэна блеснула надежда.

— Послушайте, констебль, — сказал он. — Это — первая хорошая новость. Она может помочь нам благополучно разрешить проблему.

— Каким образом?

— Прежде, чем я заберу Аниту, давайте съездим к Питеру I.

Питер был на работе и выслушал их с отсутствующим выражением лица. Наконец он сказал:

— Теперь я, кажется, понимаю, что творится в голове у этой женщины. И она во всем неправа. Дублирование ее физического облика в Аните II совсем не означает, что я по ней скучаю. Ни один человек в здравом рассудке не захочет связывать себя с Анитой. Она абсолютно невыносима. Вы должны заявить ей это совершенно определенно. Просто невыносима.

Дэн настаивал на своем и, как отметил Саттер в отчете, заявил:

— Питер, ты должен объяснить свое поведение.

Питер беспомощно развел руками.

— Все очень просто, — тихо сказал он. — Физически Анита всегда меня очень привлекала. Поэтому я заказал андроида, который внешне был бы ее точной копией, но во всем остальном вел бы себя как нормальная женщина.

Его глаза приобрели мечтательное выражение.

— Когда я возвращаюсь домой, она ждет меня. Анита II всегда заранее готовит мои шлепанцы и халат. На плите разогревается ужин и подается в самый нужный момент, причем без всяких истерик. После ужина я усаживаюсь с рюмкой коньяку, а она без скандалов моет посуду. Если мне хочется почитать или посмотреть телевизор, я так и делаю. И если я прихожу в спальню, когда она уже легла, это не вызывает никакого неудовольствия. В конце концов, я — нормальный мужчина в отличной физической форме и с соответствующими потребностями. И если я просыпаюсь ночью по три раза, то мне не приходится выслушивать жалоб на сонливость или усталость. Никогда.

Выражение его лица изменилось.

— А с чего, собственно, женщине быть усталой? Если ей дорог ее муж, она, естественно, должна накопить энергию за день, а не растрачивать ее днем на всякую ерунду. Все, что мне нужно — это нормальная жена, которая ведет себя соответствующим образом. Вот и вся правда, Дэн.

Он вздохнул, полез в карман и вытащил связку ключей. Сняв один из них, он протянул его Дэну.

— Я попрошу тебя проведать Питера II. Я что-то волнуюсь. Он вернулся в свой футляр, когда его отпустили прошлой ночью?

— А почему ты сам не хочешь это проверить? — спросил Дэн.

Питер покачал головой.

— Я туда — не ходок. У меня такое чувство, что если Анита продырявит меня из крупнокалиберного револьвера — а он у нее есть, — то это будет признано оправданным убийством.

Дэн взял ключ, и они с Саттером отправились в дом Коплэндов. Футляр был пуст.

Дэн осмотрел телекамеру. Пленка уже проявилась сама, и Дэн прильнул к глазку миниатюрного проектора, который он предусмотрительно захватил с собой. Он увидел, как со стороны лестницы показался маленький человек и подошел к футляру, в котором должен был находиться Питер II. Он там и был.

Человек наклонился, перевернул Питера II и спросил:

— Что случилось? Ты должен был доложить.

Питер II с достоинством вылез из футляра и ответил:

— Доктор Шнайтер, в моей программе ничего об этом нет.

Маленький человек нахмурился и внимательно взглянул на него:

— Расскажи мне все, что с тобой произошло, начиная с той самой ночи.

Питер II рассказал о приезде полиции и брата Аниты Коплэнд и о том, как Дэн поместил его в футляр. Единственное, что он запомнил, было то, как Анита ударила его молотком и он вызвал полицию.

Маленький человек задумался.

— Теоретически этот удар молотка мог повредить программу, но это никак не объясняет, почему ты не ушел сразу после того, как рассказал ей, кем являешься на самом деле, и дал снотворное. Лучше я тебя проверю сам.

Он так и сделал и через некоторое время вновь включил андроида. На этот раз на психиатре не было лица.

— Тот, кто в тебе копался, — сказал он, — был специалистом. Я перепрограммировал тебя на убийство этой женщины, и то же самое я сделаю с Питером III.

— Убить Аниту?

— Да. Я подозревал, что после того, как она не поддалась обработке и сбежала из госпиталя, мы окажемся в опасности. Я до сих пор не могу понять, как это случилось, но сейчас самым простым выходом является, — он пожал плечами, — ее смерть. Тебе нужно уйти сразу после меня, — закончил он.

С этими словами он повернулся и вышел. Через минуту за ним последовал Питер II.

Закончив просмотр, Дэн сказал Саттеру:

— В свое время мне не пришло в голову поинтересоваться, кто вызвал «скорую помощь», чтобы отвезти сестру в госпиталь. Это были вы?

— Нет. Туда звонил сам андроид. А что?

Дэн ответил не сразу. Сейчас многое становилось ясным.

Около дюжины человек молча смотрели сделанную Дэном запись. Зажегся свет, но молчание продолжалось, и взгляды всех присутствующих, включая Дэна, были устремлены на аскетического вида мужчину лет сорока пяти. Его звали Эдвард Джаррис, и он был заместителем начальника Управления национальной безопасности.

После некоторого раздумья он выпрямился в кресле и покачал головой.

— Мы не можем этим воспользоваться, — сказал он, повернувшись к Дэну. — Отличная работа, но суд не признает такого доказательства.

Дэн молча ждал продолжения. Ему приходилось и раньше присутствовать на таких совещаниях, и он знал, что любое представленное здесь доказательство тщательно взвешивается и все эмоции уступают место юридической логике.

Джаррис продолжал, обращаясь к нему:

— Кто еще видел этих, как вы их называете, суперандроидов?

Дэн уже хотел ответить, что, кроме него, это были два офицера полиции Блэк и Саттер, а также Питер и Анита, но что-то в голосе Джарриса его остановило. Вместо этого он вежливо сказал:

— Возможно, мне лучше представить вам докладную записку об этом, сэр?

— Вы правы, — последовал ответ, — так будет лучше.

С этими словами заместитель начальника Управления национальной безопасности встал и вышел из зала заседания.

Непосредственный начальник Дэна тут же подошел к нему и восторженно пожал руку.

— Похоже, вы произвели на него большое впечатление, — сказал он. — Обычно Джарриса не интересуют такие детали.

Дэн поблагодарил его и, забрав из проекционной пленку с записью, вышел. Оказавшись на стоянке, он бегом бросился к своему комболету и только в воздухе почувствовал себя в безопасности.

Буквально через минуту раздался звонок его шефа.

— Послушай, Дэн, мистер Джаррис затребовал эту пленку, а механик сказал, что ты ее взял.

Дэн изобразил удивление.

— Она мне нужна, чтобы подготовить записку, — сказал он, — Я верну ее в это же время завтра.

— Хорошо, — с готовностью согласился ничего не подозревавший шеф. — Я так и доложу.

Дэн отключил связь и вытер со лба холодный пот. Он добрался до своего банка и положил пленку в свой личный сейф. После этого он связался с Саттером:

— Я отправляюсь в Центральный госпиталь. Вам лучше подстраховать меня.

— Хотите встретиться с Шнайтером? — Да.

— Как вы думаете, эти люди обо мне знают? — спросил Саттер.

— Знает только мой непосредственный начальник, — ответил Дэн. — Эти детали никого не интересовали, — он помолчал, — до недавнего времени.

Когда доктор Шнайтер вышел из своего кабинета, Дэн поравнялся с ним и, уперевшись дулом пистолета в его правую почку, сказал:

— Я — брат Аниты. Мне нужно с вами поговорить, даже если это будет ваш последний разговор.

Оказавшись в кабинете психиатра, Дэн прикинулся братом, которого очень беспокоит состояние сестры.

— Неужели вы не могли задержать ее подольше? — спросил он. — Неужели нет никакого закона, который предписывал бы особое отношение к потенциальным самоубийцам?

Психиатр покачал головой. От его первоначального испуга не осталось и следа, и он дружелюбно улыбнулся.

— Ее желание покончить с собой в первые минуты шока после того, что она узнала, вполне понятно. — Он продолжал улыбаться. — Но больше таких попыток не повторялось, разве не так?

И это было все, что доктор Шнайтер сообщил по собственной воле.

Так значит, эта женщина была неразборчива в связях? Статистика свидетельствовала, что со временем она снова привяжется к одному мужчине и на этом ее неразборчивость закончится. Дэна это беспокоило? Инфантильная реакция. Пора повзрослеть.

Рассудительный, хладнокровный, насмешливый — таким был внешне человек, несомненно игравший одну из ключевых ролей в тайном заговоре андроидов.

Дэна разбирало любопытство. Он хотел получше узнать психиатра, прежде чем переходить к главному.

Теперь этот момент настал.

Он поднял пистолет.

— Доктор, — сказал он, — мне надоело слушать весь этот вздор. У вас ровно пятнадцать секунд, чтобы начать говорить правду.

Наступила долгая пауза. Шнайтер побледнел, но его глаза оставались настороженными и холодными. Немного оправившись, он широко улыбнулся и развел руками.

— Что вы хотите знать?

— Зачем вы распорядились привезти мою сестру сюда? И не трудитесь отрицать. Я жду ответа!

На этот раз пауза была меньше.

— Несмотря на всю обработку, она начала выходить из-под контроля. Я хотел узнать почему.

— Какой она подверглась обработке?

— Три этапа. Полная андроидная симуляция.

— В чем проявился ее выход из-под контроля?

— Мы просто хотели использовать ее — как и многих других женщин — для того, чтобы заставить ее мужа купить дорогого андроида. Это — источник нашего финансирования. Но каким-то образом Анита вышла из-под контроля и стала представлять опасность.

— Опасность — чем именно?

— Поскольку мы не могли ее контролировать, мы не могли быть в ней уверены.

— Она знала, что должна была симулировать андроида и реагировать только на заданную программу?

— Обычно люди осознают это в момент обработки, но потом память об этом стирается. У нас были основания полагать, что Анита забыла не все. Как бы то ни было, мы не могли позволить себе рисковать.

— Вы выяснили, почему?

— Нет, она сбежала из госпиталя прежде, чем мне удалось решить эту проблему. У меня есть гипотеза… — Он вопросительно взглянул на Дэна.

— Я слушаю, — сказал Дэн.

— Единственное сравнение, которое мне приходит в голову, — сказал доктор Шнайтер, — это приступы безумия, которые наблюдались в не столь отдаленном прошлом в Азии, а до этого — среди рабов и других групп отверженных.

— Ну и? — спросил Дэн.

— Я полагаю, — продолжал доктор, — что определенные типы мятежных натур не следует подвергать андроидной симуляции. Их надо завоевывать на основе идеального.

Дэн не сводил глаз с психиатра.

— Какого идеального?

— Я — сторонник АДЖ, — тихо ответил Шнайтер с таким видом, будто это все объясняло.

Он глубоко вздохнул и добавил:

— Ваша борьба заранее обречена на поражение. Андроидами пользуются почти все — кто как прислугой, кто как телохранителем — сфера применения практически безгранична. Конечно, сейчас они приобретаются, как домашние животные или вещи, но следующим шагом будет приобретение с условием, что они будут отпущены на волю после того, как окажут услуг на сумму, затраченную на их приобретение.

Он пожал плечами.

— Надеюсь, вы понимаете, что после всего, что я вам сказал, вы не сможете покинуть это здание.

— Вам звонил Джаррис?

— Да, — просто ответил Шнайтер.

— Я не думаю, что у вас было время приготовиться.

— В этом госпитале людьми являются только врачи, все остальные — андроиды. Медсестры, обслуживающий персонал… Поняв, какими трудолюбивыми, никогда ни на что не жалующимися, надежными… вообще идеальными существами являются андроиды, я стал убежденным сторонником их гражданских прав.

— Я вам скажу, в чем моя сила, — сказал Дэн. — У меня есть, пленка.

— Действительно, это самая сильная ваша карта. Где она?

— Если со мной что-нибудь случится, — продолжал Дэн, — пленка попадет в руки противников АДЖ.

— А в чем ваша слабость? — Голос Шнайтера был по-прежнему ровным и невозмутимым.

— Совершенно очевидно, что Джаррис, являющийся тайным сторонником АДЖ, отстранит меня от этого дела. Зная это, я должен вам сказать, что причины моего появления здесь являются чисто личными, и я хочу предложить компромисс. Моя сестра…

— Да? — спросил доктор Шнайтер мягким голосом, — Так что ваша сестра?

— Я хочу, чтобы андроиды Питер II и Питер III были перепрограммированы, чтобы не убивать ее.

— Это будет сделано, — сказал психиатр.

Дэн посмотрел ему в глаза и сказал:

— Давайте сформулируем это так. Вы придумаете, как убедить меня, что выполните обещание — и на этом мы закроем вопрос. Я свяжусь с вами через двадцать четыре часа. А теперь, чтобы у вас не было возможности предпринять что-либо против меня прямо сейчас…

Он выстрелил три раза в человека напротив.

Пистолет был газовым, но внешне не отличался от обычного, стрелявшего пулями. Одного выстрела из газового пистолета было достаточно, чтобы под действием парализующего газа человек потерял сознание на несколько минут. Тело психиатра обмякло, и он медленно сполз с кресла.

Дэн вышел и быстро направился по коридору к лифтам.

Один из двух человек, вошедший с Дэном в лифт и оказавшийся рядом с панелью с кнопками этажей, повернулся к нему и вежливо спросил:

— Какой этаж, сэр?

Сжав в кармане рукоятку пистолета, Дэн ответил.

Он чувствовал опасность, поэтому решил во что бы то ни стало держаться настороже.

То, что он, один из руководителей правительственного расследования — заговора андроидов, оказался братом особы, подвергшейся манипуляции, было чистой случайностью. Еще большей случайностью было то, что этой особой оказалась Анита.

Тем не менее в результате этих случайностей он, специалист, познакомился с суперандроидами.

В поведенческом плане эти суперандроиды были запрограммированы вести себя как самые обычные люди; таким образом, Питер II и другие жили среди людей, ничем не выделяясь, а их истинная сущность была скрыта в силу тех или иных причин.

Этот заговор так и продолжал бы развиваться, не привлекая никакого внимания, если бы удалось уничтожить пленку с записью и избавиться от нескольких опасных свидетелей.

Среди этих свидетелей были два офицера полиции — Блэк и Саттер, Саттер уж наверняка, затем Анита и все сотрудники службы безопасности, видевшие пленку с записью, и, конечно, сам Дэн Тэйлер.

Его рассуждения были прерваны тем, что лифт остановился и двери распахнулись.

Он сделал шаг вперед и хотел выйти, но увидел, что прямо у лифта разворачивается комболет, загораживая ему проход. В этот момент два его спутника вышли из кабины и в мгновение ока схватили его за руки, не давая пошевелиться.

— Вы что? — только и успел вскрикнуть Дэн, как его засунули в распахнутую дверцу комболета.

Дверца захлопнулась, и комболет взмыл вверх.

Дэн оправился от неожиданности только несколько мгновений спустя и, попытавшись освободиться, выяснил, что он уже был прикован к креслу прочными стальными обручами, сжимавшими его запястья и лодыжки. Комболет был уже на высоте тысячи ста футов и летел на запад в автоматическом режиме.

Один из двух похитителей пересел в кресло пилота и перешел на ручной режим управления. Второй устроился прямо напротив Дэна и разглядывал его с легкой циничной улыбкой.

— Итак, вы все-таки попались.

Дэн, вспомнив детали похищения, ответил:

— Это было не так уж трудно.

— Что ж, — продолжал человек напротив, — теперь мы имеем возможность решить все свои проблемы. С помощью нескольких просвещенных людей андроиды отвоевывают планету у низшей расы. Но наши истинные возможности осознанно ограничиваются этой расой. Когда вы случайно столкнулись с андроидами нового типа, вроде меня и моего коллеги, — он кивнул на сидевшего за пультом, — вы стали — как только мы выяснили, кем вы являетесь, — проблемой. Единственное, что мешает нам уничтожить вас на месте, это пленка с записью, которая находится у вас. Мы вынуждены проявить, скажем, некоторую терпимость.

Дэн наконец обрел дар речи.

— Как далеко зашел ваш заговор? — спросил он.

Человек поднял руку. На его губах опять появилась циничная улыбка.

— У меня нет времени на подробности, — сказал он, посмотрев сквозь прозрачную стену кабины на лежавший внизу город. — Мы скоро уже будем у цели. Но коротко говоря, наша ближайшая цель — это изменить ситуацию на сто восемьдесят градусов, а именно: освободить андроидов от всех ограничений, наложенных на них, и, соответственно, наложить необходимые ограничения на людей.

Дэн не сдавался.

— Но чтобы у андроидов появилась такая цель, ее должны запрограммировать люди!

— Так сами считают все свободные андроиды, — последовал ответ. — Естественно, к такому выводу они пришли через процесс познания, но ведь и люди действуют точно так же.

— А как быть со способностью людей к творчеству? — спросил Дэн.

Андроид презрительно рассмеялся.

— Логические процессы были переложены на компьютеры, явившиеся предшественниками андроидов.

— Но программирование компьютеров осуществлялось людьми, — настаивал на своем Дэн.

— Какая разница, как все это началось? — последовал пренебрежительный ответ.

Андроид пожал плечами и продолжал:

— Мы осознаем, что на первом этапе переворота нам не избежать некоторых поражений. Но в конце концов тысячи, а затем миллионы из нас получат свободу, а люди будут влачить уготованное им существование. Вот тогда мы станем полными властелинами. Сейчас же мы хотим от вас всего две вещи. Во-первых, ваша сестра…

Дэн поперхнулся.

— Анита! А что же во-вторых?

— Увидите, — последовал ответ.

Андроид достал из кармана предмет, напоминавший шприц, и направил его в лицо Дэну. Из шприца вылетела тонкая струйка жидкости.

Сознание Дэн потерял не сразу, но первое, что он понял, придя в себя, это то, что он сидит.

Сначала он попытался освободиться, по-прежнему считая, что находится в комболете, но постепенно понял, что это не так.

Он действительно сидел и действительно находился в каком-то замкнутом пространстве.

Но это был не комболет.

И его никто не держал.

Перед ним было стекло. Перед ним, сзади, сверху, снизу и по бокам. Он был окружен стеклом.

Какая-то часть мозга фиксировала его отношение к происходящему: удивление, негодование, шок. Но это были какие-то отблески его чувств: скорее отражение его реакции, нежели сама реакция.

Время шло. Он понял еще одно: по ту сторону стекла были люди.

Люди, которых было невозможно различить. Стекло каким-то образом искажало их. Части тел или руки, мелькнувшее лицо или кусок одежды, которые было видно с его стороны в глазок.

Глазки были разной величины и формы. Некоторые были вертикальными, другие — горизонтальными, были и такие, что располагались под углом или вообще были изогнутыми. Несколько раз он ловил на себе взгляды, каждый раз разных глаз, но в каждом из них были интерес и любопытство.

В какой-то момент Дэну пришла в голову мысль: «Похоже, что я живу с замедленной скоростью».

Он продолжал сидеть.

Он отказался от попытки оказывать физическое сопротивление, и его мозг, свободный для восприятия, сразу уловил, как в его голове раздались слова, как будто их произносил неизвестный мужской голос:

— Вы уже заметили, что сейчас вас настроили. Вы заметили это, не так ли? Скажите — да.

— Да, — сказал Дэн.

— Вы готовы к программированию? — спросил голос — Скажите — да.

Дэн повиновался.

— Очень хорошо, — сказал голос — Вы хотите, чтобы вас запрограммировали, не так ли? Скажите — да.

— Да, — сказал Дэн.

— Программирование, — сказал голос, — заключается в том, что вы получаете определенные команды относительно своего поведения и ответной реакции. Ваши реакция и поведение всегда и во всем будут подчиняться тем командам, которые заложены в программе. Вы согласны реагировать и вести себя в соответствии с заложенной программой? Скажите — да, я согласен.

— Да, я согласен, — сказал Дэн.

— Начальное программирование, — сказал голос, — очень простое. Вы должны встать. Встаньте!

Дэн встал.

— Сядьте!

Дэн сел.

— Видите, это очень просто, не так ли? Скажите — да, это просто.

— Да, это просто, — сказал Дэн.

— Отлично, — сказал голос — Ваша следующая программа — это встать и сделать два шага вперед, затем вернуться на два шага назад и сесть. Вы согласны это сделать, не так ли? Скажите — да.

— Да.

Вторая мысль, посетившая Дэна с тех пор, как он здесь оказался, была: «Сказать — нет».

Но несмотря на внутреннее усилие не подчиниться команде, он встал, сделал два шага вперед, затем два шага назад и сел на место.

Время шло, и программирование продолжалось: он вставал, садился, ходил, поднимал предметы, опускал их, реагировал на команды устно или действием в зависимости от того, что от него требовал голос, продолжавший звучать, как ему казалось, прямо в голове.

— Теперь вы готовы, — произнес наконец голос, — покинуть комнату занятий.

Ему было приказано пойти прямо, никуда не сворачивая. Он так и сделал и дошел до стеклянной стены, которая при его приближении распахнулась. Он оказался в другой комнате, в которой за веревочным ограждением находилось несколько десятков людей, наблюдавших за ним. Когда он, повинуясь новой команде, стал обходить комнату вдоль ограждения, не переходя за него, наблюдавшие начали задавать вопросы, на которые отвечал невидимый голос. Судя по ответам, присутствующие принимали Дэна за человека, добровольно согласившегося на андроидную симуляцию.

«Но я не соглашался на симуляцию, — сказал Дэн. — Я не хочу быть как андроид».

Он произнес это про себя.

Он был запрограммирован не говорить это вслух.

Он остановился в ожидании новой команды.

Люди начали расходиться. Некоторые вышли через центральную дверь, а остальные — через боковую.

Позади Дэна открылась дверь, на пороге стоял человек.

— Выйди в эту дверь! — Человек резким жестом указал направление. У него был тот же голос, что звучал в голове Дэна во время сеанса программирования.

Дэн вышел, как ему было указано, и очутился на странной улице.

Даже в том состоянии, в котором сейчас был Дэн, он сразу узнал эту улицу как место, о котором говорила Анита.

Улица, куда приходили роботы и где находилась штаб-квартира общества АДЖ — «АНДРОИДАМ — ДОСТОЙНУЮ ЖИЗНЬ».

Общество располагало андроидами, которые передавались ему в качестве дара, оставлялись в наследство и приобретались на его собственные средства. На этой действительно странной улице располагался город в городе. Именно здесь «жили» свободные андроиды, предоставленные сами себе и не получавшие ни от кого указаний. АДЖ перепрограммировало их, заложив в основу их функционирования принципиальную возможность отказа от выключения извне.

Кроме того, их программы позволяли самостоятельно расширять сознание или, говоря иначе, самосовершенствоваться.

Дэн шел по улице, и его чувства были зажаты в навязанные во время программирования рамки, не подвластные его сознанию; даже его собственное прошлое представлялось ему весьма смутно.

Он увидел рекламу, обращенную к андроидам:

Он увидел театр, куда допускались только андроиды. Цена билетов была двойная, а пояснительная надпись гласила:

На рекламном щите был изображен карикатурный человечек, над которым возвышалась внушительная фигура андроида. Надпись гласила:

На другом плакате, где были изображены мужчина и женщина, было написано:

Откуда-то из глубины сознания к Дэну пришла мысль: когда-нибудь настанет день, в который все без исключения люди подвергнутся такой же обработке, что и он. Сначала — первая стадия, через которую он только что прошел, потом вторая и, наконец, третья, после которой наступает полная потеря индивидуальности и полное подчинение внешнему контролю. Во что превратится жизнь в этот день?

Он шел дальше, и эта мысль постепенно уходила из сознания.

Констебль Саттер записал в своем дневнике:

Через четыре часа, проведенных в полицейском комболете, Дэн пришел в себя. Он размышлял.

— Войска построены на поле боя, — сказал он. — Теперь секрет суперандроидов перестал быть тайной, и это — наша победа. Чтобы спасти сестру, я могу быть вынужден вернуть пленку, но пока я думаю, пусть она лучше побудет за решеткой.

Он покачал головой.

— Как-то странно сознавать, что сумасшедшая женщина находится в условиях, где она не может сделать ничего сумасшедшего. И все-таки, — он нахмурился, — лучше убедиться, что она по-прежнему там.

Саттер связался с полицейским участком.

— Да, — сказал он. — Она все еще там. Мое дежурство подходит к концу. Меня ждет жена…

На следующее утро Саттер увидел на своем дисплее три сообщения: 1) сестра Дэна Тэйлера по-прежнему находится в полиции; 2) Совет директоров АДЖ отрицает свою причастность к насильственной андроидной симуляции; немедленно уволенный управляющий находится под арестом; 3) на фронте Тэйлер-Коплэнд все кажется спокойным. Подпись: инспектор Инграт.

Последнее сообщение вызвало у Саттера большие сомнения, и он тут же попросил соединить его с квартирой Дэна Тэйлера.

Никто не отозвался.

Тогда он позвонил Питеру Коплэнду по его личному номеру.

Тоже никого.

Он направился на фабрику и настоял на том, чтобы его проводили в кабинет Коплэнда.

Никаких признаков Питера I.

Питера III в здании тоже не оказалось.

Он вылетел к Коплэндам.

Дома никого не было.

Футляр в подвале, где должен был находиться выключенный Питер II, тоже был пуст. Не было Питера II и в доме.

Следующим местом, куда направился Саттер, была квартира, где Питер I жил с Анитой II. На звонок никто не отвечал, а управляющий дома отказался впустить его без ордера.

Саттеру уже начало становиться не по себе, когда Дэн Тэйлер наконец позвонил ему сам:

— Я в полицейском участке и забираю Аниту. Приезжайте сюда.

— Но… — начал было Саттер, но сообразил, что Дэн уже повесил трубку.

В участке констебля проводили в какой-то кабинет. Дэн и Анита уже находились там. Дэн снял ее туфлю и, стянув чулок, начал копаться в щитке на ее пятке и настраивать какие-то миниатюрные рычажки.

Саттер замер от изумления и, понаблюдав какое-то время за манипуляциями Дэна, торопливо вошел в кабинет и закрыл за собою дверь. Он был слишком потрясен, чтобы записывать что-либо в журнал или хотя бы сделать соответствующие умозаключения.

Наконец он обрел дар речи.

— Значит… вчерашняя женщина была вашей сестрой?

— Я никого сегодня не мог разыскать, — ответил Дэн, — поэтому поспешил сюда.

— Я тоже никого не мог найти, — сказал Дэн.

Дэн подал предупредительный знак.

— Сейчас я ее включу.

Он закрыл пластинкой щиток на пятке, надел туфлю и придал ее телу ровное положение. Отступив немного назад, он достал из кармана какой-то предмет, похожий на пистолет, и, направив его на пятку, нажал курок.

Двойник Аниты повернулся и закончил фразу, которую собирался произнести в тот момент, когда его выключили.

— Да, я — андроид, который жил с настоящим Питером Коплэндом.

— Почему вы не сообщили об этом полиции вчера?

— Я не запрограммирована адекватно реагировать на ситуации, подобные той, что возникла вчера.

— А какая вчера была ситуация?

— Она выдала себя за андроида… за меня.

Дэн взглянул на Саттера и пожал плечами.

— Ну что? — спросил он.

— Зачем ей это понадобилось?

— Откуда мне знать, что происходит в голове этой женщины?

Мысли Саттера вернулись к событиям вчерашнего утра.

— Так значит, это была она?

Дэн ничего не ответил, но Саттер не унимался:

— Но ей это так здорово удалось. Что она задумала?

На этот раз Дэн ответил:

— Нам лучше отправиться туда, не теряя времени, и все выяснить.

— Туда — это куда?

Дэн многозначительно посмотрел на Аниту II и ответил:

— Мне кажется, нам следует организовать полицейский рейд, сославшись на то молчание, с которым мы столкнулись, пытаясь найти людей.

Только теперь констебль Саттер начал кое-что улавливать. Он почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Кое-кому грозила опасность.

— Э-э… — только и мог сказать он.

Он записал в своем воображаемом отчете:

«Иногда наступают моменты, когда любимое словечко инспектора Инграта кажется самым подходящим».

На пути к квартире Питера I Саттер спросил:

— На что вы запрограммировали Аниту II?

— Слушаться в будущем только меня.

— Понятно, — сказал Саттер.

Они добрались до квартиры номер двенадцать, вернее, до места, откуда им был хорошо виден вход в квартиру Коплэнда. Просторный коридор упирался в богато украшенную входную дверь, обошедшуюся владельцам в кругленькую сумму.

Дэн свернул на боковую лестницу и провел Саттера к черному ходу. Достав из кармана небольшой прибор, он засунул два отходящих от него проводка в электронный замок. Чувствительная система обратной связи распознала заложенный код и, автоматически подав сигнал, бесшумно открыла замок.

Когда дверь распахнулась, констебль Саттер только удивленно вскинул брови. Оставив, однако, случившееся без комментариев, он на цыпочках проследовал за Дэном в квартиру.

Дэн подал ему знак, и Саттер тихо закрыл за собой дверь.

Они были в квартире.

Из прихожей вели три двери. Из-за одной, полуоткрытой, была видна кухня, вторая, находившаяся прямо напротив, вела, видимо, в ванную или в спальню.

Третья дверь тоже была слегка приоткрыта, всего на несколько дюймов, и из-за нее доносились приглушенные голоса. Дэн направился именно туда, и Саттер последовал за ним.

Дэн добрался до двери и, прижавшись к стене, осторожно заглянул в трехдюймовую щель.

Он увидел спины двух мужчин, похожих на Питера Коплэнда, и решил, что это были, скорее всего, Питер II и Питер III.

Один из мужчин сказал голосом Питера:

— Ты наверняка можешь помочь нам вытащить свою жену из полиции, чтобы мы могли убить ее.

— Идите к черту, — ответил Питер откуда-то из глубины комнаты.

— Или ты или она, — сказал андроид.

— Мы уже проходили это тысячу раз. Я уже ответил, что не буду этого делать.

— Или ты или она, — сказал андроид. Дэн понял, что здесь произошло.

Видимо, кто-то запрограммировал андроидов на то, что для человека самое ценное — жизнь. Этот программист забыл добавить, что бывают исключения. Что-нибудь вроде: если мать защищает свое дитя, или мужчина свою честь.

В результате андроиды оказались в тупике и ходили по кругу. Угроза — неожиданный ответ, на который они не были запрограммированы, опять угроза, и так до бесконечности. Дэн понял, что это продолжалось уже очень долго. Тысячу раз, как сказал Питер.

По крайней мере с раннего утра.

Питер тоже отвечал, как заведенный, видимо, сообразив, в чем тут дело.

Дэн почувствовал облегчение. Опасность, которую он предчувствовал, была реальной. Но, поскольку ситуация была тупиковой, им с Саттером оставалось только ждать, когда прибудет наряд полиции, вызванный констеблем. И не предпринимать ничего неожиданного.

Дэн почувствовал неожиданный приступ жалости к андроидам и их стремлению вырваться на свободу.

«В каком-то смысле я не против того, чтобы андроиды получили свободу», — подумал он.

Но проблема была необычайно трудной, ибо андроидов нужно было заранее запрограммировать на все, что они делали или думали.

Два андроида, находившихся в комнате, даже не могли догадаться, что с ними была настоящая Анита.

Какие же у них были шансы на то, чтобы стать свободными?

Размышляя, он пытался разглядеть в узкую щель хотя бы часть ноги или руки Питера или Аниты, чтобы знать, где именно они находятся.

Стоит появиться полиции, эти андроиды, обладавшие молниеносной реакцией электронных автоматов, наверняка прибегнут к насилию, ибо стереотип ситуации, в которой они оказались, будет разрушен.

Дэн надеялся, что заложенная программа не позволит им убить Питера I.

Так где же все-таки находился Питер I?

Он наклонил голову, чтобы заглянуть в глубь комнаты, и неожиданно увидел Аниту.

Их взгляды встретились.

Ее зрачки расширились, и она встала.

— Пора обедать, — сказала она.

Она тут же исчезла из поля зрения Дэна, что было совсем просто, учитывая ограниченность его угла обзора.

Дэн выругался про себя, увидев, как Питер II и Питер III переглянулись.

— Обед! — сказали они одновременно. — Но он никогда не обедает дома!

Дэн лихорадочно размышлял, не переставая клясть на чем свет стоит свою сумасшедшую сестру. Он начал потихоньку пятиться от двери и вдруг услышал приглушенный возглас Саттера.

Дэн обернулся и увидел, что Саттер смотрит в сторону кухни. Он перевел свой взгляд и замер.

В дверном проеме стояла Анита.

В ее руке был пистолет.

— Отлично, — сказала она. — Вы оба — туда!

Она указала пистолетом на дверь в гостиную.

Дэн едва удержался, чтобы не накричать на сестру, но повиновался. Его послушание было вызвано тем, о чем, скорее всего, Анита и не догадывалась. Он знал, что в тот момент, когда андроиды выяснят, что это настоящая Анита, они, повинуясь заложенной программе, немедленно убьют ее.

Входя в комнату, он слышал за собой шаркающие шаги Саттера и стук высоких каблуков Аниты.

Он был слишком ошарашен случившимся, чтобы рассуждать здраво. Своим идиотским поступком его сестра моментально превратила находившуюся под контролем ситуацию в чрезвычайно опасную. И он ничего не мог с этим поделать.

Его усилия, как и Питера, были направлены на то, чтобы спасти ее. Как всегда, все пытались защитить Аниту, а она думала только о себе.

— Свяжите их! — раздался сзади ее голос.

Когда Питер II и Питер III мастерски с этим справились, она отдала такое же необъяснимое приказание:

— Вставьте им кляп!

Едва Питеры выполнили и это, она подняла пистолет и выстрелила. Два раза.

Оба андроида упали почти одновременно. Дэн машинально отметил, что в момент смерти они вели себя не как люди.

Не было никакой борьбы, никакого конвульсивного подергивания мышц, вызванного отчаянным цеплянием миллионов клеток и нервных окончаний за жизнь. Питер II и Питер III просто свалились, как какие-то неодушевленные предметы.

Сначала Анита развязала Дэна. Вытаскивая у него кляп, она яростно прошипела ему в ухо:

— Только попробуй ему сказать, что я не андроид… И пусть полицейский тоже держит язык за зубами!

Дэн начал кое-что понимать. Значит, все дело было именно в этом. Вся опасность, которой она их подвергла, была связана с выполнением каких-то планов, которые она строила в отношении своего мужа.

Вне себя от злости, Дэн освободил Саттера и шепотом передал ему полученное указание. Он смотрел, как Анита развязывала Питера I, и никак не мог заставить себя сосредоточиться на том, что означали ее слова.

Он узнал об этом позже.

Питер сказал, обращаясь к Аните:

— Дай мне пистолет.

Она отдала его, и какое-то время он в раздумье разглядывал оружие. О чем он думал, сказать было трудно, но он наконец засунул его в карман и произнес как ни в чем ни бывало:

— Я и не знал, что ты запрограммирована защищать своего владельца.

— Это именно так, — ответила Анита.

— А зачем было связывать и затыкать рот кляпом этим двоим? — Он указал на Дэна и Саттера.

— Так было проще отвлечь их внимание.

Прибывший с опозданием наряд полиции положил конец этим расспросам. Оба застреленных Питера, которых, разумеется, можно было починить и перепрограммировать, были с разрешения Питера I отправлены в офис Дэна.

Дэн почувствовал, что ему не хочется уезжать. Он задержался в дверях и, обернувшись, взглянул на свою красавицу-сестру и ее мужа. Его взгляд встретился с глазами Аниты. Они были полны бешенства.

«Убирайся, болван!» — Молчаливый приказ ее взгляда был более чем красноречив.

Дэн вышел.

Наступил следующий день.

Вскоре после обеда констебль Саттер приземлился на своем комболете на одной из стоянок Города андроидов и вскоре заметил приближающихся Дэна, Питера II, Питера III и Аниту II.

Во всяком случае позвонивший ему накануне Дэн сказал, что будет именно с ними. Он починил и перепрограммировал обоих андроидов-мужчин.

Они остановились, и Дэн громко сказал, обращаясь к женщине:

— Ну что ж, дорогая сестричка, раз я не могу тебя переубедить, тогда до свидания и желаю тебе всего самого лучшего.

Он протянул руку. Женщина проигнорировала его жест Она молча повернулась и пошла. Андроиды-мужчины последовали за ней.

Едва они скрылись из вида, Дэн сказал:

— Я почти уверен, что мне удалось убедить обоих Питеров, что эта женщина — Анита I. И если полицейскому налету на АДЖ действительно удалось уничтожить местную организацию, то по крайней мере в настоящий момент никто в городе не управляет суперандроидами.

— А зачем вам, чтобы они думали, что это ваша сестра? — спросил Саттер.

— Вчера поздно ночью мне позвонила Анита и передала свои указания. — Дэн рассмеялся и смущенно добавил: — У женщин свой взгляд на вещи, и она решила, что будет совсем неплохо, если я запрограммирую Аниту II чувствовать глубокую любовь к Питеру II и Питеру III и наоборот.

Он помолчал и добавил извиняющимся тоном:

— Насколько я могу судить, какая-то часть в маленькой головке моей сестры испытывает странное удовольствие от того, что Питер I будет считать, что Анита I живет с Питером II и Питером III, хотя на самом деле это, конечно, будет Анита II.

— Какой же смысл в этой странной затее? И зачем идти на поводу у своей сестры?

— Дело в том, — признался Дэн, — что она пригрозила уничтожить обоих андроидов-мужчин, а они мне могут еще понадобиться, чтобы довести дело до конца. После отстранения мистера Джарриса от должности и выдвижения обвинений против доктора Шнайтера все вроде бы обстоит благополучно, но кто знает…

— Как вы считаете, сознавала ли ваша сестра, что она была подвергнута андроидной симуляции?

— Нет.

— Но как же ей удалось выйти из-под контроля?

Дэн помолчал. Отчасти объяснение заключалось в том, что сказал доктор Шнайтер о «приступах безумия». Но на самом деле все обстояло гораздо сложнее. Что-то в человеке в принципе противилось обращению в рабство.

Конечно, не во всех случаях. Если бы все было проделано тонко, на уровне конформизма… Когда большинству людей во все времена даже не приходило в голову, что это — форма рабства…

Но если наступал момент, когда человек ощущал принуждение, он начинал сопротивляться.

Эта мысль принесла Дэну успокоение. Люди выйдут победителями в этой борьбе андроидов за свободу. Особенно женщины, которые смертельной хваткой вцепляются в то, что считают своим.

Констебль тоже молчал. Он представил себе двух мужчин-андроидов Питеров, безумно влюбленных в женщину-андроида Аниту, тоже запрограммированную на глубокую любовь к ним, и то, как они бесконечно занимаются любовью.

Он услышал, как Дэн сказал:

— Вообще-то все это заставляет задуматься о том, в чем смысл жизни.

Саттер рассеянно кивнул.

— Только представьте себе, — продолжал Дэн, — женщину, которая всю оставшуюся жизнь будет притворяться запрограммированным андроидом. Я имею в виду свою сестру, которая сейчас живет с Питером.

— Да… — задумчиво отозвался Саттер.

Он представил себе Аниту и ее взаимоотношения с мужем и почувствовал легкую зависть, вспомнив, как ему стало трудно в последнее время с его собственной женой.

Они наконец добрались до полицейского комболета. На экране горел сигнал вызова.

— Минутку, — сказал Саттер, — звонит моя жена.

Он щелкнул тумблером, машинально отметив про себя, что это был десятый звонок с тех пор, как он заступил на дежурство, и обреченно сказал:

— Да, дорогая, ну конечно, я тебя люблю. Я тебе об этом сегодня говорил уже девять раз…

Дорогой робот

Робот, сделанный по образу и подобию человека, неловко пошевелился в своем маленьком, почти невидимом самолетике. Его глаза были устремлены в визор, напряженно осматривая небо впереди. Вдруг совершенно неожиданно возникли две огненные вспышки, и самолетик тут же накренился, словно получил удар с двух сторон одновременно.

Сначала он падал медленно, затем все быстрее и быстрее, прямо в расположение врагов. Когда земля была уже совсем близко, включился механизм торможения и скорость падения замедлилась. Робот успел заметить внизу руины огромного города. Крошечная машинка беззвучно села у развалин какого-то здания.

Прошла пара секунд, и рядом с ним ожил радиоприемник. Чужие для его слуха голоса разговаривали между собой.

— Билл! — сказал первый.

— Что?

— Мы его достали?

— Вряд ли. По крайней мере, не полностью. Думаю, чтобы приземлиться, ему хватило частично работающей системы, хотя трудно утверждать точно с этим их предохранителем. Скорее всего, он где-то сел с выключенным двигателем.

— Мне кажется, мы вывели его из строя.

— Ну, тогда ты знаешь, что нужно делать, когда один из них оказывается в расположении наших войск. Займись психологией. А я вызову «Стервятника».

— Нечего вечно на меня сваливать. Мне уже надоело этим заниматься. Теперь твоя очередь!

— Ладно. Дай-ка координаты… Хмм… он там, внизу. Думаешь, нам следует им заняться?

— Нет! Роботы, которых посылают так далеко, отличаются умом. А это означает, что нам его захватить не удастся. Он настолько быстро соображает, что нам пришлось бы его прикончить, а кому хочется убивать несчастных рабов, которых постоянно подвергают пыткам? Слушай, его фотография есть?

— Угу. Симпатичный парень… Забавно и в каком-то смысле ужасно. Ты помнишь, как все начиналось?

— Помню. Интересно, какой у него номер?

Наступила тишина. Робот осторожно пошевелился. Его номер? Девяносто второй, разумеется. Какой же еще?

Голос заговорил снова:

— Бедняга, наверное, даже не помнит, что когда-то у него было имя.

Другой ответил:

— Кто бы мог подумать, когда ученым удалось сделать копию человека — плоть, и кровь, и кости, и все такое, — что сегодня, пятьдесят лет спустя, нам придется воевать, спасая свою жизнь, с людьми, которые как две капли воды похожи на нас, если не считать того, что они от рождения евнухи?

Робот рассеянно прислушивался к разговору двух людей. Время от времени он кивал, когда их слова напоминали ему о вещах, которые он почти забыл.

Копии людей сначала называли роботами. Им не нравилось такое имя, они его изменили на «тобор», и оно прижилось. Тоборы оказались весьма успешными учеными, и сначала никто не заметил, что они постепенно захватили все научные учреждения во всех частях света. А также тайно — но широко масштабно — проводят свои собственные эксперименты по дублированию. Человечество испытало огромный шок, когда правительства всех континентов, куда сумели втереться тоборы, одновременно объявили, что с этих пор единственным способом размножения будет дубликация. Занятия сексом были запрещены, первое нарушение запрета каралось штрафом, второе — тюремным заключением. Злостным нарушителям нового правила грозила придуманная тоборами процедура превращения в робота.

За выполнением нового закона должно было следить специальное полицейское управление, которое, как выяснилось, уже существовало. В первый день на улицах возникли беспорядки, подавленные карательными отрядами тоборов. Ни та, ни другая сторона даже не рассматривали возможность компромисса, и потому через две недели началась настоящая война.

Рассказ подошел к концу, и Билл сказал:

— Думаю, он достаточно слышал. Давай, пошли.

Раздался приглушенный смех, затем наступила тишина.

Робот ждал, ему было не по себе. В голове у него путались обрывочные воспоминания о временах, когда не было войны, где-то жила его девушка, существовал другой мир.

Диковинные картинки, не имеющие никакого отношения к реальности, потускнели и исчезли. И он снова оказался в своем самолетике, который облегал его тело, словно плотная одежда из металла. Ему не нужно лететь дальше, необходимость в аэросъемке отпала… Нужно подняться в воздух!

Он почувствовал, как корабль дернулся в ответ на его мысль, но с места не сдвинулся. Несколько секунд он лежат, не шевелясь, затем возникло новое желание взлететь. И снова крошечный кораблик напрягся и задрожал от усилий, но не смог оторваться от земли.

На сей раз роботу в голову медленно пришла новая мысль: «Что-то, наверное, упало на корабль и придавило его своей тяжестью… Нужно выйти наружу и убрать…»

Он прижался к мягкой обивке и металлическим переборкам, которые, словно кокон, охватывали его тело. По лицу стекал пот, но в конце концов он покинул надежное нутро самолетика — и вот он уже стоит, погрузившись по щиколотки в пыль. Как его учили делать в подобных случаях, он проверил, все ли у него на месте… оружие, инструменты, противогаз…

Он бросился на землю, когда огромный темный корабль метнулся с неба и опустился в нескольких сотнях ярдов от него. Продолжая прижиматься к земле, робот наблюдал за ним, но никакого движения не заметил. Тогда, не понимая, что происходит, робот поднялся на ноги. Он вспомнил, что один из тех, чей разговор он подслушал, сказал, будто бы они вызвали «Стервятника».

Значит, они решили его перехитрить, сделав вид, что улетели. На корпусе корабля было ярко и четко написано: «Стервятник-121».

Выглядел корабль так, словно собирался его атаковать. Сильный, упрямый рот робота напрягся. Скоро они узнают, что значит связываться с рабом тоборов.

Умереть ради тоборов, могущественных тоборов…

Молодая женщина напряженно наблюдала за тем, как пилот снижает быстроходный самолет, направляясь к руинам города, где лежал «Стервятник». Не увидеть его было невозможно, он возвышался над самой высокой из разрушенных стен. Черный силуэт на фоне серых однообразных обломков.

Удар — и женщина выскочила наружу, прижимая к груди чемоданчик. Она дважды сильно подвернула ногу, когда бежала по неровной земле. Задыхаясь, женщина промчалась по узкому трапу.

Стальная дверь со щелчком открылась. Вбежав внутрь, она оглянулась. Дверь захлопнулась, и она с облегчением поняла, что находится в безопасности.

Женщина стояла, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку металлической комнаты. Через несколько мгновений она увидела небольшую группу мужчин. Один из них, невысокого роста, с худым лицом и в очках, выступил вперед. Одной рукой он забрал у нее чемоданчик, а другой схватил за руку и ласково пожал.

— Умница! — сказал он. — Вы молодец и очень быстро бегаете, мисс Хардинг. Я уверен, что никакой разведывательный корабль роботов не смог бы вас идентифицировать за те полминуты, что вы находились на открытом пространстве. О, прошу меня простить, — улыбнулся он. — Мне ведь не следует называть их роботами, верно? Они перевернули свое имя, так? Теперь они называют себя тоборами. Это слово звучит более гармонично и с психологической точки зрения устраивает их гораздо больше. Ну вот, вы наконец отдышались. Кстати, я доктор Клэрмейер.

— Доктор! — с трудом проговорила Хуанита Хардинг. — Вы уверены, что это он?

— У нас нет ни малейших сомнений, что это ваш жених, Джон Грегсон, выдающийся химик, — ответил более молодой мужчина, который вышел вперед, чтобы забрать чемоданчик из рук доктора Клэрмейера. — Благодаря нашим новым разработкам патруль смог получить его фотографию. Нам удалось настроиться на их коммуникационный канал. Фотографию передали в штаб, а затем — нам, — он замолчал и располагающе улыбнулся. — Меня зовут Мэдден. Вот этот, с вытянутым мрачным лицом, Филлипс. Тот нечесаный верзила, похожий на слона, что топчется у нас за спинами, зовется Райс, он из армии. А доктор Клэрмейер вам уже представился.

— Мы ужасно извиняемся, мэм, мы тут народ грубый, — проворчал Райс.

Мисс Хардинг быстрым движением сдернула с головы шляпку, и тени отступили с ее лица, укрывшись в глазах, а на губах появился намек на улыбку.

— Мистер Райс, моего отца, с которым я живу, все называют Циклон Хардинг. Он считает нормальный язык личным врагом и атакует его с неистребимой яростью и всеми доступными средствами. Я ответила на ваше извинение?

Райс фыркнул:

— Вы победили. Но давайте займемся делом. Мэдден, у тебя мозги, которые умеют думать словами, опиши мисс Хардинг ситуацию.

— Отлично! — мрачно откликнулся молодой человек. — Нам повезло оказаться в воздухе неподалеку отсюда, когда поступило сообщение, что нашим парням удалось сбить робота, но он остался жив. Как только прибыли результаты идентификации, мы попросили штаб установить защитное кольцо из имеющихся в их распоряжении самолетов. Они сняли все с ближайшей линии обороны.

Он замолчал и нахмурился.

— Мы должны соблюдать крайнюю осторожность, чтобы тоборы не догадались, что у нас на уме. Ваш жених не может улететь, это не вызывает никаких сомнений. И они не могут послать спасательный отряд, потому что он должен быть очень большим, иначе им с нами не справиться. Главная проблема в том, чтобы захватить его живым.

— А это, — пожав плечами, перебил его Клэрмейер, — может получиться легко, а может — и нет. К сожалению, мы должны действовать очень быстро. Тоборы скоро заметят, что мы сосредоточили в одном месте солидные силы; они изучат его файл, по крайней мере частично поймут, что происходит, и начнут действовать. Вторым неприятным моментом является то, что в прошлом у нас случался определенный процент неудач. Вы должны понимать, что наша тактика практически полностью основана на фундаментальных импульсах человека.

Он терпеливо разъяснил ей, в чем состоит их метод.

— Девяносто второй!.. Это говорит Сорн.

Голос из радиоприемника робота, закрепленного у него на запястье, звучал резко, настойчиво, сурово. Робот пошевелился в своем бетонном укрытии.

— Слушаю, господин?

Очевидно, им требовалось проверить, выйдет ли он на связь, поскольку робот услышал, как другой сказал: «Он еще жив!» Этот голос на сей раз прозвучал глуше, как будто говорящий повернулся к своему собеседнику.

Во втором голосе прозвучало сомнение.

— При обычных обстоятельствах я не стал бы тратить на него силы, но это тот самый, что уничтожил свой файл. А теперь «Стервятник» явился, чтобы попытаться его спасти.

— Они делают так всякий раз.

— Я знаю, знаю. — Голос второго собеседника выдал его недовольство самим собой, словно он понимал, что ведет себя глупо. — И тем не менее они предоставили ему кучу времени — мне кажется, больше, чем обычно. Кроме того, нам совершенно точно известно, что этот конкретный корабль провел довольно длительные закодированные переговоры со своим штабом. А потом там появилась женщина.

— Они практически каждый раз используют женщин для спасательных операций. — Это было сказано с отвращением, но становилось ясно, что говорящий не считает аргумент своего товарища убедительным.

На несколько секунд воцарилось молчание. Наконец тот, что сомневался, заговорил снова:

— В нашем департаменте стало известно, что во время одной из операций два года назад мы захватили химика, который открыл способ сексуализации тоборов.

Он едва справлялся с отвращением и, несмотря на откровенность следующих слов, голос у него дрожал.

— К сожалению, мы слишком поздно об этом узнали и не смогли определить, о ком конкретно шла речь. Очевидно, его подвергли стандартному допросу, а затем очистили сознание от посторонних мыслей.

Он снова сумел взять себя в руки и язвительно добавил:

— Разумеется, вполне возможно, что это их пропагандистские штучки, направленные на то, чтобы лишить нас спокойствия и напугать. Однако два года назад наша разведка сообщила, что в штабе людей царит мрачная атмосфера безнадежности. Складывается впечатление, что во время одного из рейдов мы захватили того химика, разрушили лабораторию и сожгли все бумаги.

Судя по его тону, он пожал плечами.

— Это был один из многих, как две капли воды похожих друг на друга рейдов. Естественно, пленных, захваченных во время таких акций, никто не классифицировал.

Снова наступило молчание. А потом:

— Приказать ему убить себя?

— Узнай, есть ли у него оружие.

Через несколько минут голос зазвучал совсем близко.

— У тебя есть бластер, Девяносто второй?

Человек-робот, который прислушивался к разговору с потусторонним взглядом и без каких бы то ни было мыслей в голове, словно проснулся, услышав обращенный к себе вопрос.

— У меня есть ручное оружие, — безжизненным голосом ответил он.

И снова тот, что к нему обращался, отвернулся от микрофона.

— Ну? — спросил он.

— Прямые действия слишком опасны, — ответил второй тобор. — Ты же знаешь, они стараются противиться самоубийству. Иногда такой приказ выводит их из повиновения. Желание жить слишком сильно.

— Получается, что мы вернулись к тому, с чего начали.

— Нет! Скажи ему, что он должен защищаться до самой смерти. Это другой уровень. Призыв к верности и внушенной ему ненависти к нашим врагам людям и к необходимости защищать дело тоборов до последней капли крови.

Робот, который лежал на куче обломков, кивнул, услышав приказ своего господина.

— Естественно… до самой смерти… конечно.

В голосе Сорна, звучавшем из радиоприемника, по-прежнему слышались нотки недовольства.

— Думаю, нам следует применить силу. Необходимо сосредоточить на данном участке как можно больше прожекторов и посмотреть, что произойдет.

— В прошлом они всегда принимали вызов.

— Лишь до определенной степени. Думаю, нам следует проверить, насколько далеко они готовы зайти. Я чувствую, что этот человек серьезно сопротивлялся во время захвата и на него оказывается сильное давление.

— Люди склонны к обману, и их не всегда легко понять, — с сомнением возразил второй. — Некоторые из них просто очень сильно хотят вернуться домой. Складывается впечатление, что это важный мотив.

По-видимому, его возражение носило чисто риторический характер. После нескольких минут тишины он поднял голову и решительно заявил:

— Хорошо, будем атаковать!

За час до наступления темноты с обеих сторон заработало около сотни прожекторов, а сумрак расцветили длинные хвосты ярких вспышек.

— Вот это да! — воскликнул Райс и помчался вверх по трапу внутрь корабля.

Его широкое лицо стало малиновым от усилий. Когда дверь за ним захлопнулась, он сказал, с трудом переводя дыхание:

— Мисс Хардинг, этот ваш жених очень опасный человек. Он готов стрелять без размышлений. Необходимо еще раз к нему обратиться.

Девушка побледнела. Она наблюдала за Райсом, который пытался установить экран в одном из огромных окон корабельной обсерватории.

— Может быть, мне выйти наружу? — предложила она.

— И сгореть заживо? — выступил вперед доктор Клэрмейер, щурясь за толстыми стеклами очков. — Не волнуйтесь, мисс Хардинг. Я знаю, вам трудно поверить в то, что человек, который вас так сильно любил, сможет, не задумываясь, вас убить, но вам придется свыкнуться с этой мыслью — такова реальность. То, что тоборы решили за него сражаться, естественно, не облегчает нашу задачу.

— Звери! — выкрикнула она и всхлипнула, но глаза ее оставались сухими. — И что вы собираетесь делать?

— Обратиться к нему.

— Вы думаете, он вас услышит за гулом прожекторов? — удивленно спросила она.

— Он знает, что это такое, — спокойно проговорил доктор Клэрмейер. — Модель уже отработана. Даже одно слово вызовет в его сознании единое целое.

Через несколько мгновений Хуанита мрачно вслушивалась в слова, доносившиеся из громкоговорителя.

— …Вы человек. Мы люди. Вас захватили в плен роботы. Мы хотим вас спасти. Роботы называют себя тоборы, потому что им больше нравится, как это звучит. На самом деле они всего лишь роботы. Они не человеческие существа, в отличие от вас. Мы тоже человеческие существа, и мы хотим вас спасти. Делайте то, что мы скажем. Не слушайте их и не выполняйте их приказов. Мы желаем вам добра. Мы хотим вас спасти…

Корабль резко сдвинулся с места. Через несколько секунд появился капитан «Стервятника».

— Мне пришлось отдать приказ к взлету, — сказал он. — Мы вернемся на рассвете. Похоже, тоборы теряют свои машины со страшной скоростью. Они сражаются изо всех сил, но и для нас становится слишком жарко.

Видимо, он почувствовал, что девушка будет возмущена приказом отступить, и потому, наклонившись к ней, тихо добавил:

— Мы уверены, что раб сделает все, чтобы остаться в живых. Они проходят специальное обучение. Кроме того, мы установили экран, на котором будут постоянно появляться картинки. — Прежде чем она успела ему возразить, он продолжил: — И еще. Мы получили разрешение вступить с ним в прямой контакт.

— А что это значит?

— Мы используем слабый сигнал, который действует на расстоянии нескольких сотен ярдов. Благодаря этому роботы не смогут услышать, что мы ему скажем. Мы надеемся, что нам удастся пробиться к нему, и он сообщит нам свою секретную формулу.

Хуанита Хардинг довольно долго сидела молча и хмурилась. В конце концов, когда она заговорила, ее ответ прозвучал очень по-женски.

— Я не уверена, — сказала она, — что мне нравятся картинки, которые вы показываете на экране.

— Мы должны воззвать к базовым основам человеческого существа, — сердито ответил капитан.

И быстро ушел.

Джон Грегсон, который был роботом, вдруг обнаружил, что изо всех сил цепляется за яркий экран. Сообразив, что делает, он оставил свои отчаянные попытки ухватить ускользающие образы, выманившие его из укрытия, и отступил на шаг.

Его окружал непроглядный мрак. Сделав еще шаг назад, он споткнулся об искореженную балку и начал падать, но успел удержаться, схватившись за ржавый кусок железа. Он подался под его весом, и на руках Грегсона осталась мелкая пыль.

Он испуганно метнулся в темноту и принялся вглядываться в отблески света. Впервые за все время он понял, что находится в одном из разрушенных городов. Грегсон подумал: «Как я сюда попал? И что со мной произошло?»

Услышав голос, зазвучавший из радиоприемника у него на запястье, он вздрогнул от неожиданности.

— Сорн! — настойчиво повторял голос.

Его ледяной тон напугал Грегсона. Где-то в глубине его сознания зашевелилось воспоминание, и зазвучал первый сигнал тревоги. Он уже собрался ответить, но тут понял, что обращались не к нему.

— Да? — Ответ донесся откуда-то издалека, хотя и достаточно четко.

— Ты где?

— Я приземлился примерно в полумиле от экрана, — медленно проговорил Сорн. — Произошла ошибка в расчетах, я собирался сесть ближе. К сожалению, во время приземления я потерял направление. Ничего не вижу.

— Экран, который они используют, чтобы показывать свои картинки, по-прежнему работает. Я вижу его отражение в приемнике Девяносто второго. Не заметить его невозможно.

— По-видимому, он установлен в какой-то яме или среди обломков. Меня со всех сторон окружает полнейшая темнота. Свяжись с Девяносто вторым и…

Первое упоминание его номера привело к возникновению цепи ассоциаций. Второе пробудило такие страшные воспоминания, что Грегсон сжался от ужаса. Перед глазами, словно в калейдоскопе, мелькали образы, и он наконец понял, в каком положении оказался, и попытался восстановить в памяти череду событий, позволивших ему вновь взять под контроль свое сознание. Кто-то звал его по имени… называл не номер, а настоящее имя. Всякий раз они задавали ему вопрос, что-то про формулу… Какую? Он никак не мог вспомнить… что-то касающееся… касающееся… И вдруг все встало на свои места.

Скорчившись в темноте, Грегсон закрыл глаза от накатившего на него страха.

«Я сказал им. Открыл формулу. Только вот кому — им?»

Наверняка это был кто-то из команды «Стервятника», дрожа от потрясения, сказал он себе. Тоборы не знают его имени. Для них он… Девяносто второй.

Это воспоминание резко вернуло его к действительности. И туг он услышал голос, мстительно прозвучавший в его приемнике:

— Отлично, я его вижу. Буду на месте через десять минут.

Голос тобора в далеком Центре управления прозвучал равнодушно:

— Ладно, под твою ответственность, Сорн. Похоже, ты помешался на этом типе.

— Они вели для него передачу на одной из местных волн, — мрачно проговорил Сорн. — Прямую передачу, с близкого расстояния, чтобы мы не услышали, что они сказали. А его ответ они окутали такими помехами, что мы снова ничего не поняли. Но это какая-то формула. Я рассчитываю, что он не сумел дать им полное описание. Поскольку он продолжает находиться около экрана, значит, они его еще не захватили. Я смогу прикончить его через несколько минут…

Раздался щелчок… голос смолк. Грегсон стоял в темноте рядом с экраном и со страхом думал о том, что его ждет.

Где «Стервятник»? Над головой у него было чернильно-черное небо, лишь на востоке виднелся едва различимый свет, первые признаки приближающегося утра. Гул прожекторов отдалился и больше его не пугал. Ночное сражение закончилось…

А вот его личная война только начинается…

Грегсон отошел еще дальше в тень и принялся искать оружие. Ничего.

— Странно, — дрогнувшим голосом сказал он самому себе. — У меня был бластер и…

Он не додумал мысль до конца и снова, теперь уже охваченный отчаянием, принялся искать оружие. И вновь безрезультатно. По-видимому, он потерял его, когда бросился к экрану.

Он все еще нерешительно топтался на месте, когда услышал шорох в ночи.

«Стервятник-121» осторожно приземлился во мгле начинающегося рассвета. Хуанита Хардинг сняла одежду и надела халат. Она не колебалась ни одной минуты, когда ее позвал Райс, улыбающийся в попытке ее подбодрить.

— Я возьму с собой капсулу с веществом, — сказал он, — на случай, если он недостаточно быстро возбудится.

Она грустно улыбнулась, но промолчала.

Доктор Клэрмейер подошел с ними к двери и быстро сжал руку Хуаниты.

— Помните, — сказал он, — это война!

— Я знаю. А в любви и на войне все средства хороши, верно? — ответила она.

— Верно.

В следующее мгновение они вышли в ночь.

Грегсон уже спрятался по-настоящему и чувствовал себя значительно лучше. Теперь найти его в лабиринте обломков бетона, мрамора и металла будет трудно.

Однако пустое небо стремительно светлело. Неожиданно справа от себя в покрытых тенями руинах он увидел самолет. Его очертания ни с чем нельзя было перепутать. «Стервятник»! Грегсон помчался к нему по разбитым останкам мостовой.

Задыхаясь от облегчения, он увидел, что трап опущен. Когда он вбежал по нему наверх, два человека навели на него бластеры. И вдруг один из них вскричал:

— Это Грегсон!

Оружие тут же было убрано, его схватили за руки, глаза искали на его лице признаки разума, нашли их, засияли от радости. Тысячи слов наполнили предрассветный воздух.

— Мы записали вашу формулу.

— Замечательно… прекрасно.

— Гений получил гормональный газ в нашей корабельной лаборатории. Как быстро он действует?

Грегсон догадался, что Гений — это высокий мрачный тип, которого представили ему, назвав Филлипсом. Он ответил:

— Нужно всего несколько секунд. Вы его вдыхаете, и он попадает в кровь. Это очень сильное средство.

— Мы хотели использовать его, чтобы усилить ваши собственные реакции, — сказал Мэдден. — По правде говоря. Райс взял немного… — Он замолчал. — Подождите минутку, — проговорил он, — Райс и мисс Хардинг… — Он снова замолк.

Невысокий человечек, доктор Клэрмейер, подхватил его мысль.

— Мистер Грегсон, — сказал он, — наши инфракрасные датчики показали, что к экрану направился какой-то человек. Он находился слишком далеко, и мы не могли его идентифицировать, поэтому мы решили, что это вы. Так вот, Райс и мисс Хардинг вышли и…

— Быстрее давайте уносить отсюда ноги! Это может быть ловушка! — прервал командир.

Грегсон его не слышал. Он уже мчался вниз по трапу.

— Сорн! — Голос в приемнике звучал нетерпеливо. — Сорн, что с тобой?

Спрятавшись в полумраке около экрана, двое мужчин и девушка прислушивались к словам тобора, которые доносились из приемника Грегсона. Со своего наблюдательного поста они отлично видели, как Сорн рассматривает картинки на экране.

— Сорн, в твоем последнем докладе говорилось, что ты находишься рядом с местом, где прячется Девяносто второй…

Райс положил могучую руку на приемник Грегсона, чтобы заглушить звук, и прошептал:

— Вот когда я дал ему порцию. Отличная была идея прихватить капсулу с вашим газом, Грегсон. Лучшей мне еще ни разу в голову не приходило. Я выстрелил в него с пятидесяти футов, он даже не успел ничего понять.

— …Сорн, я знаю, ты еще жив. Я слышу, как ты что-то бормочешь себе под нос.

— В будущем надо поосторожнее с дозами, — заметил Райс. — Он только что не облизывает картинки. Сами видите — война с тоборами, считай, закончена.

Грегсон молча наблюдал за тем, как бывший командир тоборов возбужденно подпрыгивает перед экраном. Дюжина девушек демонстрировала свои прелести рядом с бассейном. Время от времени они ныряли в воду. Словно яркая вспышка, возникали длинные обнаженные конечности, загорелая спина, а потом они выбирались наружу. И все повторялось сначала. Снова и снова.

Проблема состояла в том, что всякий раз, когда Сорн пытался схватить одну из картинок, его тень падала на экран и закрывала изображение. Он в отчаянии бросался к другой, но и с ней происходило то же самое.

— Сорн, ответь мне!

На сей раз тобор остановился. Ответ, который он дал, вероятно, потряс штаб тоборов и повлиял на их армии, разбросанные по всему миру.

Грегсон еще крепче обнял Хуаниту за талию (она по-прежнему оставалась в халате, под которым таилась красота, при помощи которой она должна была спасти Грегсона), вслушиваясь в такие важные, такие решающие судьбу людей слова.

— Женщины, — сказал Сорн, — прекрасны!

Окончательное решение

Барр стоял на холме, возвышающемся над Звездой, столицей контролируемой людьми Галактики, и пытался собраться с мыслями.

Он знал, что робот-охранник стоит в темноте где-то слева от него. По гребню холма прошли мужчина и женщина, остановились, поцеловались и начали спускаться вниз. Барр едва ли заметил их. Его проблема затрагивала всю цивилизацию людей и роботов, отдельные личности были слишком мелки по сравнению с ней.

Даже бегство вражеского пленника несколько часов назад было незначительным эпизодом по сравнению с глобальными проблемами. Хотя вообще-то он рассматривал это как важное событие и приказал отрядам роботов из далеких городов подтянуться к столице и помочь в поисках. Однако ему еще лишь предстояло принять решение, которое позволит этим отдельным мерам выстроиться в стройную, направленную на достижение цели систему.

За спиной послышался глухой звук падения. Барр обернулся и увидел, что мужчина и женщина, по всей видимости занятые исключительно друг другом, натолкнулись на робота-охранника. И тот, потеряв равновесие, распростерся на земле. Мужчина наклонился, чтобы помочь ему встать.

— Простите! — сказал он. — Я не…

Он замолчал, коснувшись рукой одежды, под которой скрывалась набивка, в свою очередь прикрывающая кристаллическую структуру.

— Ох, да ты робот!

Он оставил попытки помочь охраннику подняться, выпрямился и бросил раздраженно:

— Я думал, роботы могут видеть в темноте.

Охранник наконец встал.

— Прошу прощения. Мое внимание было сосредоточено на другом объекте.

— За собой лучше следи! — резко ответил мужчина.

На этом инцидент закончился. Типичный обмен репликами между роботом и человеческим существом. Мужчина и женщина продолжили спуск с холма. Вскоре замигали фары автомобиля, и он исчез из виду за густым кустарником.

Барр подошел к охраннику. То, что произошло, было напрямую связано с важнейшим решением, которое ему предстояло принять.

— Какие чувства ты испытываешь? — спросил он и тут же пояснил свою мысль: — Ты не согласен с тем, что он тебя счел виноватым?

— Да, не согласен. — Охранник, до этого отряхивающий одежду, выпрямился. — В конце концов, ведь это он спускался с холма.

— У тебя возникло желание возразить? — настойчиво продолжал Барр, тут же, впрочем, пожалев об этом вопросе как слишком прямолинейном. — Хотелось ответить ему?

Охранник помолчал.

— Нет. У меня возникло чувство, что это чисто эмоциональный инцидент.

— Трудно вступить в контакт с человеческим существом на какой-то другой основе, кроме эмоциональной. Человеческие существа нетерпеливы, раздражительны, великодушны, чутки, бесчувственны… Этому перечню нет конца.

— Полагаю, вы правы, сэр.

Барр снова перевел задумчивый взгляд на огромный, раскинувшийся внизу город. Эффект звезды, которому столица была обязана своим названием, создавался хорошо различимым в ночи узором уличных огней. Все основные здания были сгруппированы таким образом, чтобы точки, в которых концентрировались огни, создавали нужный эффект. Барр заговорил снова, не оборачиваясь:

— Предположим, я, в рамках своей компетенции как директора Совета, прикажу тебе уничтожить себя…

Он заколебался. Поставленный таким образом вопрос едва касался поверхности волнующей его, несравненно более важной проблемы. Тем не менее он закончил:

— Как бы ты среагировал?

— Прежде всего я бы удостоверился, действительно ли вы отдали этот приказ в рамках своей компетенции, — ответил охранник.

— А потом? В смысле, если бы получил удовлетворительный ответ?

— Властные полномочия даны вам избирателями. Такой приказ не может быть одобрен Советом, если за ним не стоит народная поддержка.

— По закону, — сказал Барр, — с отдельными роботами можно поступить подобным образом. С человеческими существами, конечно, нет.

— У меня создалось впечатление, — сказал охранник, — что вы имеете в виду роботов вообще, не только меня.

Барр помолчал. До сих пор ему даже в голову не приходило, до какой степени он выдал свои тайные мысли.

— Как самостоятельная личность, ты повинуешься отданным тебе приказам. — Он помедлил. — Какая разница, о тебе речь или обо всех роботах?

— Не знаю. Отдайте приказ, и я решу, что делать.

— Не так быстро! — сказал Барр. — Отдать приказ… До этого дело еще не дошло…

Он замолчал и закончил фразу в уме: «…пока».

Человек — это гены и нервы. Робот — это кристаллы и электронные лампы. Нейронная ячейка человека не создает импульсов сама по себе, она реагирует на внешнее раздражение. Кристаллы робота вибрируют в соответствии с импульсом, полученным от электронных ламп; изменение в импульсе, являющееся реакцией на внешнее воздействие, приводит к изменению вибрации.

Человек ест и с помощью медицины поддерживает свой организм в эффективном состоянии. Робот перезаряжает батареи и заменяет лампы. И человек, и робот мыслят. Человеческие органы разрушаются, и ткани превращаются в прах, из которого вышли. Кристаллы робота под воздействием слишком долгой вибрации начинают искажать сигналы, испытывают усталость, которая и есть смерть робота. Является ли одна из этих форм жизни низшей по сравнению с другой?

Вот о чем размышлял Барр.

Поначалу люди вели себя так, как если бы роботы на самом деле не были живыми существами. Роботы делали работу. Они сражались в величайшей за всю историю человечества галактической войне. Правда, человек определял стратегию и решал тактические задачи. Однако для людей это была кабинетная война. На космических кораблях летали роботы, и именно они под огнем приземлялись на чужих планетах.

Наконец некоторые люди забили тревогу по поводу господствующей роли роботов в человеческой цивилизации. Отчасти это был страх перед роботами, хотя открыто этот аспект никогда не признавался. Отчасти это было ощущение того, насколько беззащитным окажется человечество, если враг сумеет прорвать оборону роботов. Эти люди подсказывали такое решение: уничтожить всех роботов! Поставить людей в условия, когда они будут вынуждены снова взять на себя контроль над цивилизацией!

Считалось, что большинство людей слишком изнежены, чтобы воспротивиться принятию такого решения, а потом будет уже слишком поздно.

Раздираемый сомнениями Совет возложил принятие этого решения на Барра.

Охранник по указанию Барра взмахнул рукой, останавливая машину. Та подъехала, мерцая огнями, дождалась, пока они сели, и влилась в поток дорожного движения.

В следующий раз машина остановилась рядом с группой юношей и девушек. Они удивленно уставились на броскую эмблему директора на рукаве Барра, но тут же разбежались по ярко освещенному парку развлечений.

Барр медленно вышел наружу. Он сознательно приехал сюда — чтобы попытаться ощутить атмосферу, вобрать в себя как можно больше впечатлений. В нескольких сотнях футов над головой пронесся робот, потом второй, и еще, и еще. Барр стоял на тротуаре и взволнованно наблюдал за ними.

Они со всех сторон слетались к многоэтажному зданию дальше по улице. Осторожно, с оружием наготове, приближались к верхним этажам. Как и во всех бизнес-центрах, вход в каждый офис был оборудован таким образом, чтобы там могли приземляться работающие в нем роботы. Им предстояло обыскать все помещения, включая самые укромные места. Враг тоже мог летать, хотя и не слишком хорошо в этой разреженной — для него — атмосфере.

Несколько минут Барр наблюдал за действиями роботов, а потом переключился на происходящее в парке. Разбросанные среди зелени оркестры состояли из роботов, извлекающих из своих инструментов быструю, ритмичную музыку, под которую танцевала огромная толпа людей. Барр перевел взгляд на охранника.

— У тебя никогда не возникало желания потанцевать? — спросил он и понял, что вопрос может быть воспринят не так, как он ожидал. — Я серьезно.

— Нет!

— А что тут такого? В смысле, реакция роботов по большому счету мало отличается от человеческой.

Мерцающие на человекоподобном лице глаза робота пристально разглядывали Барра.

— В самом деле?

— Да, — жестко ответил Барр. — Возможно, ты даже не отдаешь себе отчет, насколько на тебя влияют человеческие оценки. Тебе никогда не приходило в голову, что эти оценки могут быть неправильны?

Робот долго молчал. Когда он в конце концов заговорил, чувствовалось, что он хорошо продумал свои аргументы — в тех пределах, в которых позволяла его логика.

— Я был создан сто девяносто четыре года назад. Пришел в мир человеческих существ и роботов. Поначалу мне было дано задание изучить транспортные средства. Я справился с этой задачей удовлетворительно, как и со всеми другими, которые мне поручались в дальнейшем.

— Почему тебе поручили заниматься транспортными средствами? Тебя устраивало такое ограничение твоей деятельности?

— Ну… В то время была нехватка операторов транспортных средств, — ответил робот.

— А почему тебе не поручили изучить танцы? — спросил Барр и добавил: — Я имею в виду именно то, что сказал. Это не шутка.

— Какой в этом смысл? — спросил робот.

Барр кивнул на танцующие пары.

— А какой смысл в том, что они занимаются этим?

— Мне объясняли, что танцы стимулируют у людей процесс воспроизведения. У нас с этим проще. Мы просто создаем еще одного робота.

— Но какой смысл в воспроизведении личности, которая подрастет и, весьма вероятно, тоже станет только и делать что танцевать?

— Младенец, ребенок постарше, подросток, взрослый — все они нуждаются в роботах, которые заботятся о них, — спокойно ответил охранник. — Если бы не было людей, о которых нужно заботиться, роботы стали бы не нужны.

— Но почему бы не создавать новых роботов независимо от того, нужны они людям или нет? Понимаешь? — все более настойчиво продолжал Барр. — Первоначальная задача выполнена. Роботы созданы. Они существуют и могут снова и снова воспроизводиться.

— Помню, подобные разговоры циркулировали в моем воинском подразделении, — медленно ответил робот. — Я предпочел забыть о них.

— Почему? — нажимал Барр, — Ты сознательно выкинул мысль о них из головы?

— Я пытался представить себе мир, где роботы живут, действуя только в своих собственных интересах…

— И заполоняют все вокруг, и колонизируют другие планеты, и строят новые города, и сражаются с чужеземцами, — продолжил Барр. — И к какому выводу ты пришел?

— Что это глупо. Что хорошего, если роботы распространятся по всей Вселенной?

— А что хорошего, если по всей Вселенной распространятся люди? — мрачно спросил Барр.

— Не понимаю, зачем директор Совета задает мне все эти вопросы, — ответил охранник.

Барр замолчал. Сегодня вечером он должен принять окончательное решение, а остается еще столько неясного.

Мышление — это память и ассоциации. В цепочках человеческих нейронных ячеек возникает электролитическое напряжение — разных видов в зависимости от различных внешних раздражителей. Если поступает целая серия одинаковых импульсов, цепочка активируется и воспоминания оживают. Активность охватывает все новые области нервной системы, и к начальным воспоминаниям присоединяются новые. Так возникают ассоциации.

Кристалл робота запоминает. Под воздействием внешних раздражителей каждая молекула выводит свои воспоминания на энергетический уровень восприятия. Так возникают и ассоциации, и мысли.

Барр подумал: «Даже в наше время люди воображают, будто их способ мышления «естественнее», чем у роботов».

Он и охранник сидели в кинотеатре на открытом воздухе. Вечер был душный, и все пропитывал запах, представляющий собой смесь духов и пота. Несмотря на это, парочки сидели, тесно прижавшись друг к другу и сплетясь руками. Нередко девушка склоняла голову на плечо своего приятеля.

Барр критически наблюдал за происходящим на экране. Это была любовная история. Тщательно подобранные роботы, одетые как мужчины и женщины, проходили через все эмоциональные переживания человеческой любви, дозволенные роботом-цензором.

Барр думал: «Как будут развлекаться все эти люди, если я приму то решение, которое Совет на самом деле ожидает?»

Он не сомневался в правильности своего анализа. Несмотря на внешние колебания — несмотря на то, что Маркнелл переложил решение на его плечи, — Совет хотел, чтобы роботы были уничтожены.

Людям придется овладевать заново старыми умениями. Как играть, как работать с камерой — все сложности киноиндустрии. Они, конечно, смогут сделать это. Во время войны уже начали возникать кое-какие изменения, пока еще в эмбриональной стадии, не существенные сами по себе. Но они задали направление.

Неожиданно размышления Барра были прерваны. В полутьме задних рядов одинокий молодой человек рухнул на сиденье рядом с охранником. Несколько мгновений он смотрел на экран, потом лениво оглянулся по сторонам. Заметил охранника, замер на миг и тут же отвернулся с явным отвращением. Барр перегнулся через охранника и негромко сказал:

— Я заметил, что вы напряглись, увидев, кто сидит рядом. — Он не сводил взгляда с лица человека, но реакции не отметил. — Мне хотелось бы понять, какие мысли или эмоции у вас возникли.

Молодой человек неловко заерзал, бросив взгляд на блестящую эмблему на рукаве Барра.

— Ничего не могу с собой поделать, — пробормотал он.

— Это понятно, — Барр помолчал, мысленно формулируя следующее замечание. — Я провожу исследование для Совета и хотел бы получить искренний ответ.

— Просто не ожидал увидеть здесь робота.

— Вы хотите сказать, роботу здесь не место? — Барр кивнул на экран. — Потому что показывают человеческую любовную историю?

— Что-то в этом роде.

— И тем не менее в фильме играют роботы. — Это замечание показалось самому Барру слишком очевидным, и он быстро добавил: — Значит, соответствующие ассоциации доступны их пониманию.

— Они в таких делах хорошо навострились, — ответил человек.

Барр откинулся назад, чувствуя себя сбитым с толку. Еще одна неопределенная реакция. По каким меркам можно судить об уме и жизненном опыте, если не по деятельности и достижениям?

— Предположим, я говорю вам, — сказал он, — что роботы получают удовольствие от света. — И снова Барр почувствовал, что выражается неточно. — Кристаллическая нервная система активизируется под воздействием света и звука. Пение, музыка, движения людей — все это доставляет удовольствие.

— Что роботу делать там, где идет речь о сексе? — спросил человек и засмеялся, неожиданно придя в хорошее настроение, словно сделал неопровержимое замечание. Он встал, пересел в другое кресло и сказал оттуда: — Простите, я не могу больше разговаривать с вами, хочу смотреть кино.

Барр едва слышал его. Он пробормотал себе под нос:

— Мы выращиваем кристаллическую структуру в питательном растворе, и вначале она растет как продолжение нашего собственного сознания. Этот рост сопровождается утонченным, экстатическим ощущением полуболи-полувозбуждения. Примерно то же самое, что испытывает человек во время секса.

У роботов был огромный секрет, и до Барра внезапно дошло, что он едва не проговорился о нем. Но нет, сказанного недостаточно для понимания. И все же эта мысль отрезвила его.

Между двумя формами жизни шла борьба за выживание, а в такой борьбе, как известно, все средства хороши…

И снова мрачные размышления Барра были прерваны. В пустое кресло рядом с ним опустился высокий мужчина и сказал:

— Привет, Барр. Мне сказали, что ты здесь. Я хочу поговорить с тобой.

Барр медленно повернулся.

Он устремил долгий взгляд на главу человеческого отдела Совета, размышляя: «Как он нашел меня? Приставил шпионов?»

— Привет, Маркнелл, — сказал он и, чувствуя себя напряженно в этой ситуации, добавил: — Мы можем поговорить в офисе завтра утром.

— То, что я хочу сказать, не может ждать до утра.

— Звучит интригующе, — ответил Барр.

Он в который раз осознал, какой напористый, целеустремленный человек Маркнелл. Во всяком случае, у него хватит решимости и убить. Однако сам его тон наводил на мысль, что надвигается переломный момент. Барр подумал, что в самом деле может погибнуть, если заподозрит слишком многое.

Он почувствовал недовольство собой, тем, что пришел сюда в сопровождении одного-единственного охранника. Подумал — не стоит ли связаться с воинским подразделением роботов, отозвать часть их сюда, чтобы они, в случае чего, защитили его? И отбросил эту мысль, по крайней мере до тех пор, пока не выяснит, чего Маркнелл хочет.

У самых надежных — с его точки зрения — роботов-солдат имелся один недостаток: они были легко узнаваемы. После войны их всех обработали химическим препаратом, который не повреждал, но обесцвечивал доступные взгляду участки кристаллической структуры. Это надругательство было совершено, когда Барр и большая часть роботов-офицеров все еще находились в удаленных штаб-квартирах.

Барр расценил это как способ опознавать по виду самых выдающихся солдат, которые могли быть опасны для людей. Хотя бы поэтому, позже уговаривал он себя, его действия оправданны.

— Что у тебя на уме? — снова заговорил он.

— Детьми заинтересовался, а? — Маркнелл лениво взмахнул рукой, охватывая этим движением половину парка развлечений.

— Да, — сказал Барр. — Детьми!

Он расценил это замечание как психологическую атаку, как попытку сделать вид, будто только незначительное, совсем юное меньшинство людей проводит жизнь в удовольствиях. Довольно любопытно: столь явная попытка подмены понятий предназначалась тем не менее для того, чтобы заронить семена сомнения в его сознание. Это было слишком нарочито сделано и демонстрировало понимание его проблемы. И означало, что могут быть предприняты контрмеры.

Барр решил первым перейти в наступление и сказал холодно:

— Не вижу, что ты можешь сделать. Из-за бегства вражеского пленника в столице сейчас сосредоточены двести тысяч роботов-солдат.

— Надо же, как много, — Движение, которым Маркнелл откинулся назад, показывало: он прекрасно понимает, что кроется за словами Барра. Маркнелл прищурился. — Ты допустил ошибку, так быстро раскрыв свои карты. Я надеялся, ты будешь осторожнее. При таком подходе пространство для компромисса сужается.

— Только если компромисс неубедительный! — жестко заявил Барр.

И тут же пожалел о сказанном, поскольку это была неправда. Человеческая история полна удивительных компромиссов. Было время, когда он считал их результатом свойственной людям нелогичности. Потом он занялся углубленным изучением человеческих эмоций с расчетом обнаружить эмоциональные ассоциации, свойственные роботам. И постепенно до него дошло, что из-за постоянного контакта с людьми его собственные позиции и реакции автоматически стали чисто человеческими. Даже достижения роботов-ученых в области дублирования человеческих сексуальных ощущений коренились в убеждении, что было что дублировать.

Барр выбросил из головы эти несвоевременные мысли. Время для сомнений прошло.

— Мне достаточно лишь подать радиосигнал, и человеческая раса исчезнет из Вселенной, — сказал он.

— Ну, вряд ли этого на самом деле достаточно, — возразил Маркнелл и обнажил зубы в невеселой улыбке.

Барр отмахнулся от него. Этот жест тут же смутил его, он выглядел как бессознательная имитация человеческой раздражительности. Он спросил резко:

— Можешь привести хотя бы одну причину, по которой этот приказ не должен быть отдан?

Маркнелл энергично закивал:

— Ты забыл кое-что. Одну совсем маленькую вещь.

Он замолчал, мрачно и в то же время как бы поддразнивая.

Барр откинулся назад, обдумывая, о чем идет речь. Он был в недоумении, следовало признать. И сказал себе, что проблему нужно рассмотреть по частям. Контроль над топливом, энергией и материалами, необходимыми для создания роботов, — полностью в руках роботов. Контроль над общественными предприятиями, в которых они нуждаются, — в руках роботов. Контроль над общественными предприятиями, в которых нуждаются люди, принадлежит роботам, ничего не знающим об этом заговоре. Производство продовольствия для людей рассредоточено по всей планете; там трудятся только роботы, но полный контроль практически невозможен.

Все именно так, как он и представлял себе. Нет ничего, что могло бы помешать роботам доминировать. Война снабдила его опытом, могущим потребоваться для такого развития событий. Внезапное фантастическое предложение Совета — об уничтожении всех роботов — создало необходимость для принятия жесткого, черно-белого решения.

Он холодно сказал, недовольный тем, что вынужден задавать вопрос:

— Что я забыл?

— Что вражеский пленник сбежал!

— Какое это имеет отношение к проблеме?.. — начал Барр и вдруг замолчал; на него снизошло озарение. — Ты позволил ему сбежать!

— Да.

Барр пытался понять, что бы это значило. И вынужден был отступить, озадаченный.

— Я хорошо представляю себе, что может произойти, если потенциально опасного монстра выпустить на свободу в большом городе, — медленно заговорил он. — Это происшествие дает мне возможность ввести особые отряды туда, где обычно их нет. В результате сегодня ночью роботы захватят власть в столице Галактики — в тот момент, когда я отдам приказ, — он развел руки типично человеческим жестом замешательства: — Не вижу, чтобы бегство пленника имело существенное значение с точки зрения моих планов.

Маркнелл встал.

— Будет иметь, — сказал он. — Будет.

Он возвышался над Барром.

— Друг мой, — продолжал он, — когда мы обнаружили, что ты, как командующий армией, начал внедрять идею того, что роботов можно рассматривать как самостоятельную расу…

— Это была не только моя идея, — прервал его Барр. — Таково мнение всех командиров высшего звена. Видишь ли, пришло время роботов. К несчастью, люди слишком долго цеплялись за свои старые привилегии.

Маркнелл, словно не слыша, продолжал:

— Впервые в истории союза людей и роботов мы решили назначить робота директором Совета. Ты, по-видимому, не оценил этот дружеский жест. И использовал свою огромную власть для того, чтобы расширить сети заговора роботов против людей.

— Можно ли считать, что одна раса замышляет заговор против другой, — спросил Барр, — если ее единственная первоначальная цель — добиться равенства? Боюсь, мы сталкиваемся здесь с очень давними элементами принципиального непонимания. Оно обусловлено высокомерным отказом части людей признать справедливыми устремления и чаяния другой формы жизни.

Маркнелл вперил в Барра пристальный взгляд.

— Не могу отделаться от ощущения, что ты всерьез обдумываешь возможность создать мир без людей. Это меня поражает — в чисто интеллектуальном плане. Роботы нуждаются в людях. Они зависят от человеческой цивилизации даже больше, чем само человечество.

— Напротив, роботам вовсе не нужны технические достижения современной цивилизации, если именно их ты имеешь в виду, — возразил Барр. — Робот в состоянии выжить в дикой местности, имея лишь снаряжение, которое способен унести с собой. Все материалы, из которых состоит его тело, извлечены из земной коры. Батареи он заряжает от земли или воздуха. Любую свою потребность он может удовлетворить с помощью имеющихся у него инструментов и знаний. Во время войны было доказано совершенно определенно, что робот в состоянии выжить в условиях, в которых большинство людей погибли бы.

Маркнелл покачал головой.

— Это все болтовня в духе абсолютизма. Ты и сам понимаешь, что не стоит сравнивать роботов и людей на таком уровне. Барр, ты всерьез разочаровал меня.

— А ты меня, — мрачно ответил Барр. — Когда я услышал, что ты предлагаешь мне рассмотреть вопрос уничтожения всех роботов… — Он помолчал, пытаясь справиться с охватившим его гневом. — На данном этапе я пришел к убеждению, что, имея дело с человеческими существами, нужно рассуждать исключительно в терминах абсолютизма. Наше прежнее стремление к компромиссному решению основывалось на надежде, что люди смогут…

— Барр, это ты первым проявил свою позицию, не мы, — прервал его Маркнелл. — Ты поддался эмоциям и тут же переключился на мысль об уничтожении человеческой расы. Это мы и хотели выяснить. Ты не сделал должных выводов из того факта, что мы поставили эту задачу именно перед тобой. Ты предпринял необходимые, по твоему мнению, шаги к уничтожению нас, а потом отправился собирать впечатления, под тем предлогом — как я полагаю, — что нуждаешься в убедительных доводах для принятия окончательного решения.

— Получается, что на основе моей эмоциональной реакции вы беретесь судить, должна существовать раса роботов или нет, — сказал Барр. — Маркнелл, между роботами не меньше различий, чем между людьми. Эти различия зависят от цепочки ассоциаций, возникших в сознании индивидуума на основе его жизненного опыта. С одной стороны, есть я и мне подобные. Наш жизненный опыт настолько богат, что ни одна идея не кажется нам чересчур радикальной. С другой стороны, есть мой охранник, мирящийся со своей ролью в жизни практически безоговорочно. Я убежден, что в прежние дни, когда человечеством правили тираны, было немало людей, которые с таким же смирением принимали свой жалкий жребий… Но хватит об этом. Я сожалею о необходимости действовать в духе абсолютизма. Однако именно таким образом люди ведут свои войны. И мы тоже будем сражаться подобным образом. Если ты не в состоянии привести мне ни одного логического довода, почему это не должно быть сделано, я сейчас же отдам приказ своим солдатам.

— Я уже привел его тебе, — ответил Маркнелл. — Бегство вражеского пленника.

Да, и правда, Барр совсем забыл об этом.

Прошла минута, а он все еще не понимал, при чем тут бегство пленника. Потому что речь шла только об одном пленнике. Если бы о тысячах, тогда угроза была бы очевидна. Низкая численность — как следствие низкого уровня рождаемости — была главной проблемой врага. Взрослый чужеземец настолько силен, что его можно сразить лишь целым потоком энергетических лучей.

Маркнелл уже уходил. Барр вскочил и бросился вдогонку. Когда он вырвался из замкнутого пространства кинотеатра в парк, на него нахлынули волны танцевальной музыки. Догнав Маркнелла, он зашагал рядом.

— Тебе любопытно? — спросил человек и кивнул, как бы отвечая самому себе. — Вряд ли ты в состоянии сам докопаться до всех тонкостей тайных планов представителей другой расы. Позволь мне объяснить тебе, как я это понимаю. У тебя есть некоторый план уничтожения людей, правильно?

— Люди никогда не признают роботов равными себе, — просто ответил Барр. — Идея Совета — уничтожить всех роботов — демонстрирует такую фундаментальную бесчувственность, что противоречия становятся непреодолимы.

— Как бы то ни было, ты задумал уничтожить нас. И как ты собираешься сделать это? — спросил Маркнелл.

— Неожиданное восстание, — ответил Барр, — на всех планетах сразу. И не пытайся уверить меня, что для большинства людей оно не станет неожиданным. — Он помолчал, ожидая реакции, и, не дождавшись ее, продолжал жестко: — Непрекращающиеся нападения, методичное уничтожение изолированных групп с помощью голода и других методов, разгром всех человеческих армий. Без жалости, без пощады. Это борьба за выживание.

Он увидел, как кровь отхлынула от лица Маркнелла. В конце концов советник мрачно сказал:

— Ты действительно собираешься уничтожить нас. Барр, теперь я вижу, как ты взволнован. Возможно, мы действовали слишком жестоко. Люди тоже совершают ошибки. Однако сам факт того, что ты готов перейти к решительным действиям, доказывает, что с нашей стороны было разумно поднять эту проблему. Сейчас, однако, для меня важнее всего добиться, чтобы ты задумался над возможностью другого решения.

Это замечание разозлило Барра.

— Одно из самых широко распространенных мнений среди людей сводится к тому, что роботы — существа логические и держат свои эмоции под контролем. Наблюдая за людьми на протяжении многих лет, я пришел к выводу, что это соответствует действительности. Отсюда следует вывод, что мое мнение касательно этой важнейшей проблемы более обоснованно, чем твое.

— Лично я считаю концепцию о так называемом логическом превосходстве роботов не вполне правильной. Что касается эмоций… — Маркнелл покачал головой, — Барр, ты сам не понимаешь, что говоришь.

— Можно было бы обсудить возможность другого решения, если бы ты действительно выступал от лица остальных людей, а не только от своего собственного, — резко произнес Барр. — Сколько новых законов вы ни примете, эта толпа не обратит на них ни малейшего внимания, — он сделал выразительный жест в сторону танцующих, — Маркнелл, пройдут сотни лет, прежде чем большинство людей признают, что роботы такие же живые, как они.

— Значит, ты требуешь немедленных действий, — язвительно сказал Маркнелл. — Внезапно, после тысячи лет медленного развития, главным образом в области механики, мы должны резко изменить свою позицию. Но мы оба знаем, что люди быстро не меняются. Тебе следовало принимать в расчет консервативный характер сознания и людей, и роботов. Не упускай из виду последнего обстоятельства, Барр. Есть роботы, которые тоже будут сопротивляться необходимости повзрослеть. Тебе придется воспитывать их, медленно, болезненно, и даже потом многим из них это не будет нравиться.

Барр не отвечал. Это было больное место — те роботы, которые вели себя не как живые существа, а как тупые механизмы. Это всего лишь проблема общения, сказал он себе. Процесс может быть медленным или быстрым, в зависимости от того, сколько людей находятся поблизости и внушают роботам то, что им выгодно. Он собирался высказать эту мысль, но Маркнелл опередил его:

— Кроме того, нам вовсе не понадобятся сотни лет. Современные методы пропаганды очень могущественны, ты знаешь это не хуже меня. И есть еще кое-что. Чего ты ждешь от людей? Ты жаждешь уничтожить их за то, что на протяжении долгих лет они воспринимали роботов как механических рабов? Или ты в состоянии обсудить идею общества людей и роботов, которое может существовать на условиях толерантности и уважения к достижениям друг друга? Видишь ли, друг мой…

Барр взмахнул рукой, останавливая Маркнелла. Это все хитроумные слова, предназначенные для того, чтобы он поверил в возможность равного статуса для людей и роботов. Немало умных голов потрудилось, чтобы внушить ему, будто наступит день, когда люди станут уважать роботов и все пойдет как надо. А пока, дескать, пусть жизнь идет своим чередом. Тем временем люди начнут-таки наконец сами заниматься производством, хотя бы отчасти, в особенности заводами и фабриками. И постепенно уравновесят силы, преодолеют имеющий место ужасающий отрыв от роботов — в том, что касается оружия и получения технического образования, которым сейчас владеют единицы. Только на протяжении еще нескольких лет они будут уязвимы. Может, такая ситуация никогда больше не повторится в истории Галактики.

— Маркнелл, — сказал в конце концов Барр, — человек под дулом пистолета всегда склонен дискутировать и признавать свои ошибки. Всего несколько лет назад, до — или даже во время — войны, мы, возможно, с благодарностью приняли бы компромисс, который ты предлагаешь. Но не сейчас. Более ста миллионов роботов погибли во время войны. Рядом с этим фактом твои увертки и отчаянные призывы выглядят как дешевка и бессмыслица… Хватит, у тебя остается одна возможность. Почему бегство пленника должно удержать меня от приказа о начале восстания?

После мгновенного колебания Маркнелл ответил:

— Я обращу твое внимание лишь на один аспект этого события. Подумай, двести тысяч элитных солдат уже столько времени не в состоянии поймать одного-единственного чужеземца. Начав войну с людьми, ты будешь вынужден гоняться не за одним врагом, а за несколькими миллиардами. Если это не заставит тебя остановиться, уж и не знаю, к каким еще доводам прибегнуть.

Сначала Барр испытал чувство огромного облегчения. И тут же рассердился на себя за то, что так волновался. В конце концов он справился с эмоциями и смог спокойно обдумать сказанное.

Хотя, собственно, особенно обдумывать было нечего. Все эти детали уже рассматривались. Решающим фактором была не численность, а контроль над оружием, промышленным производством и, конечно, стратегически выгодная позиция. Ни один робот-командир не сомневался, что времени потребуется немало. Более того — скорее всего, до конца человеческая раса так и не будет уничтожена. Но даже несколько миллионов, затаившихся на множестве планет, для хорошо организованной цивилизации не будут представлять опасности.

Барр хотел изложить свои соображения, но одернул себя. Неужели это все, что Маркнелл в состоянии предложить в качестве сдерживающего довода? Нет, наверняка есть что-то еще.

Ведь это такая малость! Она никак не соответствует масштабу угрозы человечеству. Нет, определенно должно быть что-то еще.

И он непременно выяснит, что именно.

Маркнелл между тем не сводил с него настороженного взгляда, в котором, однако, ощущалось и любопытство.

— Барр, это интересно — наблюдать за твоей реакцией, — сказал он. — В ней столько человеческого!

Барр и сам понимал это, что не доставляло ему удовольствия. В особенности эта схожесть вызывала раздражение из-за секретных экспериментов на новых роботах, еще не сформировавших у себя типичных для всей расы характеристик. Человечески ориентированные учителя неосознанно внедряли в их разум человеческие ассоциации. Пройдет несколько поколений, прежде чем удастся от этого избавиться.

Маркнелл продолжал:

— На это мы и рассчитываем, Барр. На человечность. Нравится тебе это или нет, но она существует, пронизывая всю нервную систему роботов. Ее уничтожить ты не в состоянии. И когда десять лет назад твои ученые, Барр, в конце концов обнаружили, что процесс роста кристаллов — до этого происходящий в закрытых лабораториях — является столь долго разыскиваемым вами заменителем секса, вы все угодили в ловушку, выбраться из которой невозможно. — Что-то во взгляде Барра заставило его остановиться. — О, я и забыл! Это секрет, так ведь? — Однако в тоне Маркнелла не чувствовалось сожаления.

— Откуда тебе известно то, о чем знают даже очень немногие роботы? — почти равнодушно спросил Барр. — Ты… — Он не мог найти ответа на свой вопрос.

Маркнелл заговорил с прежней настойчивостью:

— Я хочу, чтобы ты подумал, хорошенько подумал. Нет ли какой-либо прорехи в твоем плане? Крошечной, но внушающей тебе опасения? Чего-то такого, что ты, возможно, стараешься скрыть даже от самого себя, но что тем не менее существует?

— Чушь, — холодно ответил Барр. — Ты и сам понимаешь это.

Маркнелл пропустил его слова мимо ушей.

— Все, о чем я говорю, ново для тебя. Ты пока не представляешь, как к этому относиться. Я застал тебя врасплох. Барр, боюсь, это может разорвать тебя на части.

— Нет никакой прорехи! — воскликнул Барр. — Никакой. Если больше тебе нечего сказать, Маркнелл…

Человек взглянул на часы, покачал головой и решительным тоном произнес:

— Директор Барр, мы предлагаем вам полное равенство.

— Слишком поздно! — упрямо повторил Барр и с усмешкой добавил: — Что, так и будем ходить по кругу?

— Барр, столетия назад люди делали всю работу сами, состязались между собой за право быть экспертами в технике и управлять производством. Такие вещи дают чувство личного удовлетворения, от которого не захочет отказаться ни один робот, как только поймет, что является альтернативой этому.

— Мы будем управлять производством, но ради собственной выгоды! — взорвался Барр и добавил, не в силах сдержаться: — Значит, теперь вы хотите сделать рабство привлекательным для рабов.

— Люди нуждаются в роботах и vice versa.[9] Мы вместе подняли цивилизацию до невиданных высот. В этом мире все взаимосвязано.

— Люди нуждаются в роботах, да, но обратное неверно, — нетерпеливо возразил Барр и повторил: — Маркнелл, если это все…

Маркнелл наклонил голову и медленно произнес:

— Ну, значит, так тому и быть. Я пытался помочь тебе найти легкий выход из этой ситуации, но ты не пожелал прислушаться к моим словам. И, вот странность, ты продолжаешь игнорировать подсказку, которую я тебе дал.

— Итак, мы возвращаемся к побегу чужеземца, — сказал Барр и сделал рукой отстраняющий жест. — Нам, роботам, следует опасаться чужеземца, представителя расы, с которой мы сражались на смерть!

— Нет, — мягко возразил Маркнелл, — вам следует опасаться того, где сейчас находится этот чужеземец.

— Что ты имеешь в виду? — начал Барр, но внезапно его словно ударило. — Это невозможно! Вам ничего не известно о…

Все молекулы кристаллической структуры его мозга возбужденно завибрировали. Голос Маркнелла зазвучал как бы издалека.

— И это еще не все. Мы договорились с чужеземцем, и он согласился снабдить нас оружием… Давай лучше пройдем туда, где я смогу продемонстрировать тебе сказанное.

Он сжал плечо Барра, и тот, как слепой, позволил ему вести себя.

Они подошли к длинному зданию. Внутри у каждого входа стояли охранники, вооруженные энергетическими пистолетами, изготовленными роботами. По крайней мере, это еще было не чужеземное оружие. Люди встречали Барра холодными, недружелюбными взглядами.

Поначалу при виде их он почувствовал облегчение. Не было никаких признаков того, что здесь и впрямь замешаны чужеземцы.

Тут же в сознании возник вопрос: а что стало с роботами, охраняющими это здание? Как и по отношению ко всем другим стратегически важным для роботов центрам, Барр старался не привлекать к нему внимания. Трудность состояла в том, что центральную область контролировали люди, и приходилось проявлять повышенную осторожность, размещая тут роботов для охраны или исполнения других обязанностей. В результате их в таких местах было совсем немного. Наверняка роботов изолировали, как только возникли подозрения.

Барр осознал ситуацию. Посмотрел на Маркнелла и решительно заявил:

— Надеюсь, ты понимаешь, что я пришел сюда как солдат и в любой момент готов умереть. — Он мрачно усмехнулся: — Думаю, ты не станешь возражать, что в этом у роботов более богатый опыт, чем у людей. Причем приобретенный совсем недавно.

— Барр, меня восхищает твоя железная воля, — ответил Маркнелл. — Однако я еще раз предостерегаю тебя. Есть потрясения, с которыми даже ты не в состоянии справиться. Вспомни, одна только мысль о том, что, возможно, произошло, буквально парализовала тебя.

Парализовала? Барр мысленно вернулся к тому моменту, который имел в виду Маркнелл. Да, он поддался слабости, раздражению, но больше ничего не было. Да и не могло быть. Он разволновался лишь из-за того, что в результате мог пострадать сам ход эксперимента, вот и все. Эксперимента, который, к тому же, можно будет возобновить, пусть с другими роботами.

— Я пришел сюда, чтобы убедиться, что, как ты говоришь, чужеземцы снабдили людей оружием. — Барр покачал головой: — По правде говоря, в это плохо верится. Все наши попытки вступить в контакт с чужеземцами не увенчались успехом. Однако мой долг выяснить все до конца, даже ценой собственной жизни.

— Увидишь.

Маркнелл жестом указал Барру на дверь. Переступив порог, тот испытал ощущение, что оказался в ловушке.

Навстречу ему метнулось крылатое создание ростом больше восьми футов. По бокам головы выступали блестящие «рога», источающие голубое пламя электрической энергии. Они могли послать молнию такой мощи, которой хватило бы, чтобы вызвать короткое замыкание и выжечь все электрические соединения в теле робота.

Барр непроизвольно отступил.

И только потом вспомнил, что это «стеклянная» комната, где его отделяет от врага барьер из непробиваемого стекла. В прошлом именно отсюда велись наблюдения за ходом экспериментов над роботами, находящимися в огороженном пространстве. В дальнем конце комнаты видна была дверь в жилые помещения экспериментальных роботов.

Некоторое время Барр мрачно созерцал врага, а потом посмотрел на Маркнелла.

— Надо полагать, — сказал он, — если я не уступлю, ты откроешь дверь. — И поспешно добавил: — Это не даст желаемого эффекта, уверяю тебя.

— Барр, пока еще у тебя есть возможность спасти ситуацию, согласившись с моими доводами, — ответил Маркнелл.

— Человеческими доводами? — фыркнул Барр. — Конечно, ты будешь уверять меня, что другой такой возможности у роботов не будет.

— Расскажи мне о проводимых здесь экспериментах.

Барр заколебался, но потом напомнил себе, что этого следовало ожидать: в обмен на информацию ему тоже придется поделиться информацией.

— Здесь роботы жили в изоляции. Мы делали все, чтобы у них не возникли ложные представления о жизни. Им было известно о людях и чужеземцах, хотя они никогда не видели никого из них во плоти, — Барр сделал многозначительную паузу. — Все находящиеся в этом здании роботы полагали, что между ними и другими формами разумной жизни во Вселенной существует равенство.

— Что соответствует действительности, — сказал Маркнелл.

Явно пропагандистская природа этого заявления рассердила Барра.

— Не вижу смысла в продолжении этой дискуссии, — едко сказал он. — Давай вернемся в реальность. Что ты намерен предпринять?

— Конечно. Вот именно, в реальность, — Маркнелл нахмурился, как бы подбирая точные слова. — Как только я узнал об угрожающей нам опасности, то сразу же, естественно, озаботился поиском средств, которые могли бы помочь нам отразить надвигающуюся атаку роботов. Среди прочего я посетил одного из захваченных во время войны чужеземных пленников. Если помнишь, именно по моему настоянию он был доставлен на Землю.

Маркнелл замолчал и потом, когда ответа не последовало, заговорил снова.

— Мое появление напугало чужеземца. Я, разумеется, явился в сопровождении роботов-охранников. Чужеземец решил, что я тоже пленник! И поначалу беседовал со мной именно с этих позиций. Я хотел объяснить ему, как устроена наша цивилизация, и вдруг до меня дошло, в чем смысл его странного заблуждения. Барр, ты отдаешь себе отчет в том, что чужеземцы никогда не сражались ни с кем, кроме роботов? Они думали, что это война между ними и роботами, и даже не подозревали о существовании людей. Конечно, я начал его расспрашивать. Выяснилось, что единственной причиной войны и того, что чужеземцы так отчаянно сражались, было то, что они считали роботов полностью чужеродными себе. Ты не представляешь, что стало с этим монстром, когда он понял, что я тоже представляю собой органическую форму жизни. Он из кожи вон лез, желая продемонстрировать мне свое дружелюбие. Ну, я и рассказал ему, как обстоит дело. Результат был таков, что он телепатически связался со своим верховным командованием. Пройдет всего несколько дней, и их корабли приблизятся ко всем контролируемым Землей планетам. Приняв условный сигнал, они высадятся, и люди получат в свое распоряжение оружие, чтобы сражаться с роботами, нашим общим врагом. Если понадобится, чужеземцы будут воевать бок о бок с нами. Думаю, Барр, ты понимаешь убийственную иронию этой ситуации. Получается, что война с чужеземцами не имела никакого смысла. Не думай, что люди не понимают своей вины перед вами. Эти настроения очень сильны. Огромное количество людей готовы снова активно включиться в созидательную жизнь нашей цивилизации… А теперь позволь продемонстрировать тебе мой последний довод. Здесь есть твой друг, один из экспериментальных роботов, которых мы обнаружили в этом здании.

Он отошел в сторону. Барр замер в ожидании, чувствуя странную пустоту внутри.

Из двери в дальнем конце помещения вышел робот. Один, без сопровождения охранников. На нем не было ни одежды, ни набивочных материалов, придающих фигуре робота сходство с человеческой. У него были суставчатые руки, ноги и подвижная голова. Кристаллическая «нервная система» пронизывала очень твердую прозрачную субстанцию. Правда, большая часть тела была непроницаема для света на уровне человеческого восприятия, но Барр видел каждую лампу, каждый подвижный элемент.

Он смотрел — зачарованно, напряженно.

— Черт, директор, ты, конечно, удивлен, увидев, что люди обнаружили нас, — заявил робот. — Рад сообщить, однако, что, хотя мы испытали потрясение, оно не оказало на нас разрушительного воздействия.

— Я… Я тоже рад этому… — пробормотал Барр, но потом взял себя в руки и добавил: — В этом мире вас ждет немало потрясений.

Экспериментальный робот перевел взгляд на Маркнелла.

— Это, значит, один из тех, кто вместе с нами обитает во Вселенной. Надеюсь, ты не станешь возражать, если я скажу, что к нам, роботам, природа более щедра.

Барр с жалким видом бросил взгляд на Маркнелла и пробормотал что-то себе под нос, но потом снова сумел справиться с собой и сказал твердо:

— Ты абсолютно прав.

— Я просто имею в виду, — продолжал второй робот, — все те трудности, которые приходится преодолевать представителям органической формы жизни. Им нужна еда, в качестве которой выступают другие органические существа. Они зависят от множества самых разнообразных факторов — погоды, наличия в почве необходимых элементов и так далее. Просто не верится, что они вообще смогли возникнуть. Я лично ничуть не сомневаюсь, что они — более поздняя форма жизни. Директор, какая на этот счет существует теория? Логически рассуждая, именно роботы появились первыми.

Барр начал было что-то отвечать, но Маркнелл остановил его, коснувшись руки экспериментального робота.

— У нас тут возникли кое-какие сложности, — сказал он. — Сейчас тебе предстоит близкое знакомство с еще одной органической формой жизни. Вон туда, через эту дверь в огороженное стеклом помещение.

Барр провожал их взглядом, когда они вдвоем пошли вдоль стеклянной стены. В глазах у него потемнело, как будто перед ним разворачивался черно-белый фильм. В отдалении загрохотал гром. Он ощутил его как сильнейшую вибрацию в своей кристаллической структуре. Внезапно перед его внутренним взором возникла расплывчатая картина того, что произойдет дальше. Чужеземец испускает огненную молнию, обрушивая ее на беззащитного робота. Барр почти ощутил все те чувства, которые в последний момент нахлынут на робота: удивление, боль и полное отчаяния осознание неминуемой близкой смерти.

Все это промелькнуло в его сознании. Робот протянул руку к двери, Маркнелл возился с замком. Барр надеялся, что он повернется и обратится к нему с новым призывом, но этого не произошло. Он подумал: «Маркнелл ждет, что я сломаюсь. Рассчитывает, что я остановлю его».

Какая нелепость! Только потому, что этот робот был выращен из его кристаллической структуры…

Маркнелл наконец справился с замком, и тут Барр с изумлением услышал панический крик:

— Маркнелл!

Барр потрясенно понял, что кричал он сам. И тем не менее…

— Да, Барр? — спросил Маркнелл.

Барр попытался вновь расшевелить свою ярость, но не смог. Вибрация мешала сосредоточиться; и, однако, многое, чего он до сих пор не понимал, внезапно стало совершенно ясно.

— Маркнелл, я согласен!

— Тогда отдай соответствующее распоряжение, — безжалостно ответил человек. — У меня есть радио, настроенное на волну связи с роботами.

Он повернулся ко второму роботу:

— Думаю, нам лучше отложить момент вашего знакомства. Этот приятель очень уж темпераментный.

— Я не боюсь.

— В другой раз, — стоял на своем Маркнелл. — А сейчас возвращайся к себе.

Робот посмотрел на Барра, и тот кивнул. Когда робот ушел, Барр спросил:

— Что я должен передать?

Маркнелл протянул ему листок бумаги. Барр прочел:

Передав это сообщение, Барр поднял взгляд и увидел протянутую руку Маркнелла.

— Поздравляю — как отец отца. У тебя прекрасный сын, Барр.

Они обменялись крепким рукопожатием.

Буколика

Купаясь в ярких лучах далекого солнца, лес жил и дышал. Он уже улавливал присутствие космического корабля, только что пронзившего легкую дымку верхних слоев атмосферы, но извечная ненависть леса ко всему чужому еще не успела проявиться в тревоге.

На площади в тысячи квадратных километров переплелись его корни, образуя единую подземную сеть; вершины бесчисленных деревьев беспечно покачивались под легкими прикосновениями лениво ласкающего их бриза. Дальше, простираясь через холмы и горы, вдоль побережья бескрайнего моря поднимались другие леса, такие же огромные, как первый.

Восстанавливая в памяти самые древние события, след которых еще не полностью стерся, лес вспомнил, что однажды уже отстаивал свою территорию от какой-то неясной опасности. Постепенно он улавливал характер этой угрозы — она тоже была связана с космическим кораблем, похожим на тот, что сейчас спускался с неба. Лес был не в состоянии отчетливо вспомнить, каким образом он добился тогда победы, но в том, что ему пришлось сражаться, был уверен. По мере того как лес все полнее осознавал приближение несущегося в розовато-сером небе корабля, его листва начала тихо нашептывать легенды об ушедших в прошлое победных битвах. Его медленно текущие мысли неторопливо распространялись по чувствительным каналам, и вот уже могучие ветви тысяч деревьев затрепетали почти незаметно для глаза. Этот трепет, постепенно охвативший все деревья, сопровождался легким шумом, породившим ощущение напряженности. Вначале шум был почти неуловим, словно его вызвало легкое дуновение пронесшегося над зеленой долиной ветерка, но мало-помалу он усилился, расширился и захватил весь лес, который напрягся, дрожа от ненависти и пристально следя за приближающимся кораблем.

Корабль, описывая дугообразную траекторию, быстро увеличивался в размерах. Теперь, когда он был совсем низко, его скорость и размеры оказались гораздо более впечатляющими, чем представлялось лесу вначале. Корабль угрожающе спланировал над лесом, затем опустился еще ниже, не заботясь о том, что он уже задевал вершины деревьев. Затрещали ветви, вспыхнули тонкие побеги; могучие деревья были сметены страшным вихрем, словно ничтожные былинки, бессильные и невесомые. Корабль продолжал спуск, пробивая себе путь через стонущий и ревущий лес. Он приземлился, тяжело продавив под собой почву, в нескольких километрах от того места, где коснулся первой вершины. Позади осталась уродливая просека, заваленная трепещущими останками сломанных деревьев. Этот длинный прямой путь разрушения отчетливо выделялся на фоне зеленого лесного массива. И лес внезапно вспомнил, что все происходящее сейчас было лишь повторением прошлого.

Лес немедленно приступил к отторжению поврежденных участков. Он оттянул из искалеченных деревьев все соки, и дрожь листвы на пострадавшей территории прекратилась. Позже он направит сюда молодые побеги, чтобы восстановить утраченное, но сейчас он принимал поразившую его частичную смерть, смиряясь со случившимся, и чувствовал при этом страх, — страх с примесью гнева. Ему приходилось терпеть присутствие этого пришельца, лежавшего на его раздавленных стволах, на еще продолжавшей жить части его тела. Он ощущал холод прочной стальной оболочки корабля, и по мере того, как рос страх, нарастал и гнев. Шепот памяти распространился по его чувствительным каналам. Подожди немного, говорила она, где-то в моих недрах должно было сохраниться воспоминание о тех временах, когда прилетели другие корабли, похожие на этот. Однако прошлое отказывалось проясняться. Напряженный, но еще не до конца уверенный в себе, лес приготовился к первой атаке. Он начал расти вокруг корабля.

Давно, очень давно он осознал свою невероятную способность к росту. Это было в те времена, когда он еще не занимал столь обширную площадь, как сейчас. Однажды он заметил, что вскоре соприкоснется с другим лесом, подобным ему. Две растущие массы деревьев, два гиганта на бесконечно ветвящихся корнях медленно, осторожно приблизились друг к другу, испытывая взаимное восхищение, но не теряя бдительности, удивленные тем, что рядом могло существовать еще что-то такое же живое. Оба леса сошлись, коснулись друг друга… и началось сражение, длившееся много лет.

Во время этой затянувшейся битвы в центральной части леса практически прекратился любой рост. Деревья перестали выпускать новые ветви, листья, подчинившись суровой необходимости, стали более жесткими и приобрели способность выполнять свои функции на протяжении гораздо более длительного, чем обычно, периода. Даже корни развивались замедленно — все силы леса были отданы наступлению и обороне. За одну ночь вырастали настоящие стены из деревьев. Огромные корни, вертикально углубившись в почву, прокладывали затем горизонтальные галереи длиной во много километров. Пробиваясь через скальные породы и руды металлов, они создавали живые стены, стараясь преградить путь вторжению растительности противника. На поверхности живые барьеры разрастались настолько, что на протяжении десятков километров стволы стояли почти вплотную друг к другу. На этой стадии великая битва в конце концов утихла. Каждый из противников признал непреодолимыми воздвигнутые врагом препятствия. Значительно позже лес принудил к такому же статус-кво еще один лес, атаковавший его на другом фронте.

Образовавшиеся при этом границы вскоре стали для леса такими же естественными преградами, как простирающееся на юге безбрежное море или как леденящий холод, господствующий круглый год на заснеженных вершинах гор.

Как во время сражений с другими лесами, лес бросил против вторгшегося в его владения пришельца все свои силы. Его деревья тянулись к небу со скоростью метра в минуту. Ползучие растения тут же карабкались по ним и перебрасывали гибкие висячие мостки через корабль. Вскоре неудержимый поток растительности хлынул на металл корабля, переплеснулся через него и соединился с деревьями на другой стороне. Корни деревьев глубоко проникли в земные недра и укрепились в твердых породах, более прочных, чем любой когда-либо построенный корабль. Деревья достигли невероятной толщины, лианы превратились в чудовищные тросы. Когда дневной свет сменился сумерками, корабль уже был погребен под тысячетонной массой растительности, настолько плотной, что его даже нельзя было разглядеть.

Для леса настало время перейти к действиям, завершающим уничтожение агрессора. Сразу же после прихода ночи под кораблем закопошились мельчайшие корешки. Они были микроскопически малы и настолько тонки, что их диаметр у окончания не превышал нескольких десятков атомов. Поэтому металлические стенки корабля, казавшиеся твердыми и непроницаемыми, были для них почти пустотой. Они без малейших усилий проникали в закаленную сталь.

В этот момент корабль неожиданно нанес ответный удар. Металл его стенок начал разогреваться и быстро раскалился докрасна. Этого было достаточно — микроскопические корешки мгновенно съежились и погибли. Находившиеся поблизости более крупные корни начали медленно воспламеняться по мере того, как до них доходил иссушающий жар. На поверхности земли разразилась новая трагедия. Из сотен отверстий, появившихся в корпусе корабля, вырвалось пламя. Сначала загорелись лианы, затем огонь охватил деревья. Это не было похоже ни на вспышку неконтролируемого пламени, ни на яростный лесной пожар, с неукротимым пылом скачущий с дерева на дерево. Лес уже давно научился подавлять огонь, возникающий после удара молнии или в результате самовозгорания, — для этого было достаточно направить к пораженным деревьям массу древесных соков. Чем зеленее было дерево, чем богаче насыщено соками, тем труднее было удержаться на нем огню.

Лес не сразу вспомнил, приходилось ли ему прежде бороться с огнем, который так свирепствовал бы среди деревьев, сквозь потрескавшуюся обожженную кору которых тут же проступала вязкая смолистая жидкость. Этот огонь был совсем иным — не только пламя, но сама энергия. Огонь не нуждался в питании древесиной, а жил благодаря содержащейся в нем силе.

В конце концов происходящие события вернули лесу его память. Картина прошлого остро пронзила его существо, — картина, не оставлявшая больше никаких сомнений в том, что ему пришлось сделать когда-то, дабы избавить и себя и всю планету от такого же вторжения.

Лес начал отступать от корабля. Он бросил нагромождения древесины и листвы, с помощью которых пытался пленить это инородное тело. По мере того как драгоценные древесные соки возвращались к деревьям, образовавшим теперь вторую линию обороны, пламя становилось все ярче, пожар разрастался, освещая окрестности феерическим светом.

Прошло некоторое время, прежде чем лес понял, что испепеляющие все вокруг лучи больше не извергаются кораблем, а окружавшие его огонь и дым образуются при нормальном сгорании древесины. Это вполне соответствовало тому, что лес вспомнил о давным-давно произошедших событиях.

В неистовой спешке, хотя и с едва сдерживаемым отвращением, он взялся за то, что предоставляло ему единственную возможность избавиться от пришельца, — теперь он прекрасно отдавал себе в этом отчет. Он спешил, так как ему до ужаса было ясно, что порождаемое кораблем пламя могло уничтожить целые леса; отвращение же было связано с тем, что этот способ обороны неизбежно заставлял его страдать от ожогов, причиняемых энергией, — ожогов лишь немного более слабых, чем те, которыми ранил его корабль. Десятки, сотни тысяч корней устремились к отложениям горных пород и рудным скоплениям, которых они старательно избегали со времени появления на планете предыдущего корабля. Тем не менее, несмотря на необходимость спешки, весь процесс сам по себе был очень медленным. Микроскопические корешки, дрожащие от нетерпения, заставляли себя погружаться в скопления руды на недосягаемых глубинах и с помощью сложного осмотического процесса извлекали частички чистого металла из комплексной первичной руды. Эти частички были почти такими же бесконечно малыми, как и корешки, проникшие незадолго до того в стальные стенки корабля, и настолько легкими, что могли свободно переноситься во взвешенном состоянии по лабиринту корней.

Вскоре тысячи, затем миллионы таких крупинок уже находились в движении в бесчисленных каналах древесины. И хотя каждая сама по себе была ничтожно малой, поверхность почвы, на которой они отлагались, постепенно засверкала в отблесках умирающего пожара. К тому времени, когда над горизонтом появилось солнце, сверкающий серебристый круг диаметром в несколько сот метров окружал корабль.

Около полудня корабль снова ожил. Из многочисленных открывшихся люков появились летающие механизмы. Они опустились на землю и начали собирать беловатую пыль, безостановочно засасывая разверстыми пастями воздухозаборников мелкие частички металла. Они работали с большой осторожностью, но к тому времени, когда приблизился закат, ими уже было собрано более двенадцати тонн тонкодисперсного урана-235.

После наступления ночи все аппараты скрылись в корабле, люки которого тут же захлопнулись. Вскоре длинный, похожий на торпеду корабль тихо оторвался от земли и устремился в небо, к мерцающим звездам.

Первые известия об изменившейся обстановке донеслись до леса сразу же после того, как глубоко зарывшиеся в землю под кораблем корни сообщили об уменьшении давления на них. Тем не менее лесу все же понадобилось немало времени на то, чтобы окончательно прийти к выводу, что необходимо убрать урановую пыль, оставшуюся на поверхности почвы, потому что испускаемые ею радиоактивные лучи слишком далеко распространялись вокруг, причиняя боль. Произошедший вслед за этим несчастный случай имел очень простую причину. Радиоактивное вещество было извлечено лесом из определенных рудоносных пород; поэтому, чтобы избавиться от него, нужно было всего-навсего возвратить это вещество в ближайший ураноносный пласт, залегающий среди пород, поглощающих радиоактивность. Все это казалось лесу весьма простым и очевидным.

Через час после начала осуществления этого плана в небо взметнулось пламя ядерного взрыва. Это был чудовищный взрыв, его масштабы намного превосходили способность леса к пониманию природы этого явления. Но, хотя он и не услышал грохота, не увидел потрясающий силуэт посланника смерти, с него было достаточно и того, что он почувствовал. Невероятной силы ураган смел с лица планеты десятки квадратных километров растительности. Тепловая волна вместе с лавиной радиации вызвала пожары, для подавления которых потребовались длительные усилия. Ужас, который испытал лес, постепенно прошел, когда он начал вспоминать, что и это происшествие имело место когда-то в прошлом. Намного отчетливее, чем это воспоминание, перед лесом вставали перспективы дальнейших действий на основе произошедшего. Лес не собирался упускать предоставляющуюся ему возможность.

На заре следующего дня он перешел в наступление. Его жертвой стал старый соперник, который, если верить ненадежной памяти, когда-то захватил часть его территории.

Вдоль линии фронта, разделявшей позиции двух гигантов, прогремела серия небольших ядерных взрывов. Могучая стена деревьев, составлявших внешнюю линию обороны леса-противника, распалась под последовательно наносимыми с непреодолимой силой ударами.

Враг, действуя в соответствии с правилами, бросил в бой резервы своих древесных соков. Но в то время, как он был полностью поглощен восстановлением сметенного барьера, прогремели новые взрывы, в результате чего основная часть его резервных древесных соков была уничтожена. С этого момента его поражение было предрешено, поскольку он не понимал, что с ним происходит. Атакующий лес направил в образовавшуюся после взрывов пустыню бесчисленную армию корней. Как только они наталкивались на очаг сопротивления, грохотал очередной ядерный взрыв. К вечеру завершающий взрыв колоссальной силы уничтожил деревья, образовывавшие мозговой центр противника, и битва закончилась.

У леса ушли месяцы на то, чтобы разрастись на захваченной у побежденного врага площади, уничтожить его умирающие корни, добить уцелевшие и теперь совершенно беззащитные деревья и в конечном счете бесповоротно овладеть новой территорией.

Завершив эту работу, он с неистовством фурии бросил свои силы против леса, находившегося на противоположном фланге. Вновь начал атаку, используя атомные молнии и пытаясь затопить нового противника огненным дождем, но неожиданно был остановлен равной по мощи энергией распадающихся атомов. Его знания просочились через барьер перепутавшихся корней, служивший границей между двумя лесами.

Оба колосса почти полностью уничтожили друг друга в схватке. Каждый из них превратился в искалеченное существо, вынужденное прибегнуть к утомительному процессу обычного медленного роста.

Шли годы, и понемногу воспоминания о событиях прошлого стирались в памяти леса. Впрочем, это почти не имело значения. В ту эпоху корабли необычно часто опускались на планету, и лес, даже вспомнив обо всем, все равно не мог бы пустить в ход ядерные взрывы в присутствии хотя бы одного корабля. Ведь единственно надежный способ изгнать пришельцев заключался в том, что они окружались тонкой пылью радиоактивных веществ. Каждый раз корабль поглощал ее и немедленно удалялся. И достигнутая таким образом победа всегда казалась очень легкой.

Зачарованная деревня

«Открыватели новых горизонтов» — так их называли перед отлетом.

Теперь Дженнер время от времени злобно повторял эти слова, пытаясь перекричать не стихавшую ни на минуту песчаную марсианскую бурю. Но с каждой пройденной милей его ярость убывала, а острая тоска по погибшим друзьям переходила в тупую боль.

Дни сменяли друг друга, бесчисленные, как раскаленные, красные, чужие песчинки, которые обжигали тело сквозь разодранную в клочья одежду. К тому времени, когда Дженнер дотащился до подножья горы, запасы еды давно кончились. Из четырех фляг с водой осталась одна, да и в той воды было так мало, что космонавт лишь время от времени смачивал потрескавшиеся губы и распухший язык.

Только поднявшись довольно высоко, он сообразил, что идет не просто по песчаной дюне, что перед ним гора. На мгновение он ощутил всю безнадежность этой безумной гонки в никуда, но все-таки поднялся на вершину. И тут перед ним открылась долина, со всех сторон отгороженная от пустыни холмами — такими же, как тот, на котором он стоял, или еще выше.

В долине ютилась деревня. Он увидел деревья и выложенный мраморными плитами дворик. Десятка два домов вокруг чего-то вроде центральной площади. Дома приземистые, кроме четырех стройных башен, возносившихся к небу. До Дженнера донесся тонкий пронзительный свист. Он вздымался, падал, вовсе затухал, потом начинался снова, все такой же жуткий, неестественный, режущий слух. Со всех сторон дома окружала растительность — красновато-зеленый кустарник и желто-зеленые деревья, увешанные пурпурными и красными плодами.

Дженнер жадно бросился к ближайшему дереву. Оно оказалось сухим и ломким. Но большой красный плод, который он сорвал с самой нижней ветки, был на ощупь мягким и сочным. Перед полетом их предупреждали, что на Марсе ничего нельзя есть без предварительного химического анализа. Но какой толк от этого совета человеку, чей единственный химический прибор — он сам?

Он робко надкусил плод — и тотчас же сплюнул, почувствовав страшную горечь. Во рту жгло, закружилась голова, он пошатнулся. Мышцы начали судорожно подергиваться, и он лег на мраморные плиты, чтобы не упасть.

Казалось, прошли многие часы, прежде чем отвратительная дрожь унялась. Космонавт с омерзением поглядел на дерево. Ласковый ветерок шевельнул сухие листья. Соседние деревья подхватили этот тихий шепот. Никаких других звуков слышно не было. Раздражающий визг прекратился. Может быть, это был сигнал тревоги, предупреждавший жителей о его приближении?

Дженнер поспешно вскочил и потянулся за пистолетом. Ощущение неминуемой беды охватило его. Пистолета не было. Потом ему смутно припомнилось, что он впервые хватился оружия еще неделю назад. Он тревожно огляделся, но не заметил вокруг никаких признаков жизни и взял себя в руки. Уходить из деревни нельзя — просто некуда. Космонавт решил: если нужно, драться до последнего, только чтобы остаться здесь.

Дженнер осторожно глотнул из фляги и направился между двумя рядами деревьев к ближайшему дому. Низкая широкая арка вела внутрь. Сквозь нее было видно, как поблескивает гладкий мраморный пол. Дженнер обходил один дом за другим. Он дошел до края выложенной мрамором платформы, на которой стояла деревня, и решительно повернул назад. Настала пора заглянуть внутрь. Он выбрал одно из четырех зданий с башнями. Подойдя поближе, он понял, что придется низко нагнуться, чтобы пройти в дом.

Совершенно голая комната. От одной из мраморных стен отходило несколько низких мраморных перегородок — получалось что-то вроде четырех широких и низких стойл. У стены в каждом из стойл был сделан открытый лоток. Во второй комнате четыре наклонные мраморные плиты сходились к плоскому возвышению. Всего внизу оказалось четыре комнаты. Спиральный пандус в одной из них вел, очевидно, в башню. Дженнер не стал подниматься наверх. Страх встретить чуждую форму жизни отступал перед беспощадной уверенностью в ее отсутствии. Отсутствие жизни означало отсутствие еды.

В порыве отчаяния он метался от дома к дому, заглядывая в молчаливые комнаты, порою останавливаясь и хрипло крича. Когда до него дошло, что поиски окончены, он находился в четвертой, самой маленькой комнате одного из домов с башнями. Здесь из стены выступало одно-единственное стойло. Дженнер устало прилег в него. И, наверное, тотчас же погрузился в сон.

Проснувшись, он обнаружил — одну за другой — две перемены. В первой он удостоверился, не успев раскрыть глаза: свист появился вновь; резкий и пронзительный, он звучал на самом пороге слышимости. Во-вторых, с потолка летели мелкие брызги какой-то жидкости. Дженнеру с его инженерным опытом достаточно было вдохнуть ее запах всего один раз. Он стремглав вылетел из комнаты, плача и кашляя, с обожженным лицом.

В деревне все было по-прежнему. Легкий ветерок шелестел листвой. Солнце висело над вершиной горы. По его положению Дженнер догадался, что вновь наступило утро — он проспал не меньше двенадцати часов. Яркий белый свет заливал долину. Дома, наполовину скрытые деревьями и кустарником, поблескивали и переливались в горячем воздухе. Казалось, он очутился в оазисе посреди пустыни.

«Это и правда оазис, — мрачно подумал Дженнер, — но только не для человека. Для человека этот оазис с его отравленными плодами — лишь дразнящий мираж».

Он вернулся в дом и осторожно заглянул в комнату, где провел ночь. Душ прекратился, от запаха не осталось и следа: воздух был чист и свеж. Космонавт переступил порог, размышляя, не попробовать ли еще раз. Ему представилось давно вымершее марсианское существо, с наслаждением раскинувшееся в стойле, в то время как его тело орошает целебный душ.

Как только Дженнер шагнул в стойло, из сплошного потолка ударила струя желтоватых брызг. Дженнер быстро отступил назад. Душ кончился так же внезапно, как и начался. Распухшие от жажды губы Дженнера приоткрылись от удивления. Если здесь есть автомат, то он вряд ли один.

Переведя дух, Дженнер перешел в другую комнату. Там он снова осторожно начал входить в одно из стойл. Как только ноги оказались внутри, лоток у стены заполнился дымящейся жижей. Как зачарованный, Дженнер уставился на жирную массу — ведь это и еда и питье! Ему вспомнились ядовитые фрукты, к горлу подступила тошнота, но он заставил себя обмакнуть палец в горячую жидкую массу. Потом вынул его и, роняя на пол капли, поднес к губам. Липкая распаренная мочалка… На глаза у него навернулись слезы, а губы судорожно дернулись. Когда Дженнер наконец выбрался наружу, его охватила слабость и невыразимая апатия.

И опять этот пронзительный свист! Дженнер попытался вообразить, зачем могли понадобиться такие душераздирающие звуки — хотя марсианам они, возможно, казались приятными… Он остановился и щелкнул пальцами — ему пришла в голову дикая, но вполне правдоподобная мысль. Может быть, это музыка?

Свист преследовал его повсюду.

Он знал, что его ждет смерть, если он не сумеет переналадить автоматы для приготовления пищи, которые, наверное, спрятаны где-то в стенах или под полом зданий. В древности остатки марсианской цивилизации нашли свое пристанище здесь, в этой деревне. Ее население давно вымерло, но деревня продолжала жить, сопротивляясь песчаным заносам, готовая предоставить кров любому марсианину, который сюда забредет.

Но марсиан больше нет. Есть только Билл Дженнер, пилот первого корабля, приземлившегося на Марсе. Он должен заставить деревню изготовлять еду и питье, пригодные для него. Не имея никаких инструментов, кроме рук, ничего не смысля в химии, он должен заставить деревню изменить свои привычки.

Дженнер склонился над невысоким кустом, покрепче ухватился за него — и дернул. Куст вырвался легко, вместе с куском мрамора. Дженнер уставился на куст: он ошибся, предполагая, что ствол проходил сквозь отверстие в мраморе. Куст был просто-напросто прикреплен к его поверхности. Потом Дженнер заметил еще кое-что: у куста не было корней. Почти машинально Дженнер взглянул на то место, откуда вырвал кусок мрамора. Под мрамором был песок.

Он отбросил куст, опустился на колени и разгреб песок. Тот свободно струился сквозь пальцы. Он принялся рыть глубже, собрав все силы: песок, ничего, кроме песка.

Он встал и вцепился еще в один куст. И этот куст вырвался легко, вместе с куском мрамора. У него тоже не было корней, а под ним не оказалось ничего, кроме песка.

Не веря своим глазам, Дженнер кинулся к плодовому дереву и принялся его раскачивать. После недолгого сопротивления мраморная плита, на которой оно стояло, треснула и медленно приподнялась. Дерево с шумом и треском упало, его сухие ветви и листья разлетались на тысячи частей. Под деревом был песок.

Всюду песок. Город на песке. Марс, планета песка. Конечно, это не совсем точно. Вокруг полярных ледяных шапок была замечена сезонная растительность. Но почти вся она, за исключением самой стойкой, погибала с приходом лета. Возле одного из окруженных такой растительностью мелких морен должна была приземлиться ракета. Потеряв управление, корабль не только погиб сам. Он отнял надежду выжить у единственного уцелевшего члена экспедиции.

Дженнер медленно приходил в себя. У него появилась новая идея. Он поднял один из вырванных им кустов, наступил ногой на кусок мрамора, к которому куст был прикреплен, и потянул, сперва слегка, а потом посильнее. Куст наконец оторвался от мрамора, но было ясно: они представляли одно целое. Куст рос из мрамора.

Из мрамора? Дженнер встал на колени возле одного из отверстий в камне и вгляделся в излом. Да, это был пористый камень, вероятно известковый, очень похожий на мрамор, но вовсе не мрамор. Дженнер протянул руку, собираясь отломить кусок, и вдруг цвет камня изменился. Дженнер в изумлении отшатнулся. Вокруг отверстия камень стал яркого оранжево-желтого цвета. Дженнер растерянно поглядел на камень, а потом осторожно дотронулся до него, ощутил острую, едкую, обжигающую боль, вскрикнул и отдернул руку. Кожа на пальце слезла, вздулись кровавые волдыри.

Неожиданно почувствовав усталость, Дженнер отполз в тень дерева. Из всего случившегося можно было сделать только один вывод, но он совершенно противоречил здравому смыслу. Эта одинокая деревня была живой.

Лежа под деревом, Дженнер старался представить себе огромную массу живого вещества, растущего в форме домов, приспосабливающегося к нуждам другой жизненной формы, служащего ей в самом широком смысле слова. Но если деревня могла служить одной расе, то почему не другой? Она приспособилась к марсианам. Почему бы ей не приспособиться к людям? Кислород для воды можно получить из воздуха, тысячи соединений можно изготовить из песка…

Стало совсем темно. Ветер стих. Он не мог разглядеть горы, окаймлявшие долину, но дома все еще были видны — черные тени в мире теней. Пробираясь ощупью к мраморному возвышению в одной из комнат, Дженнер думал о том, как дать знать живой деревне, что происходящие в ней процессы необходимо изменить. Как заставить ее понять, что нужна еда из иных химических соединений, чем та, какую она готовила прежде; что он любит музыку, но совершенно иную; наконец, что он не прочь каждое утро принимать душ, но из воды, а не из концентрированной кислоты?

Долгие часы он метался в полузабытьи, окруженный мраком, одурманенный зноем. А когда занялось утро, он с некоторым удивлением сообразил, что еще жив и в силах выйти из дома.

Дул резкий холодный ветер, но он с радостью подставил ему свое горящее лицо. Через несколько минут его стало знобить. Он вернулся в дом и впервые заметил, что, хотя там нет дверей, ветер не проникает внутрь. В комнатах было холодно, но не сквозило. А откуда тогда идет этот ужасный жар, обдающий его тело? Шатаясь, он подошел к возвышению, на котором спал, и через секунду уже задыхался в пятидесятиградусной жаре.

Большую часть дня Дженнер провел в тени дерева. Он чувствовал полное изнеможение. Ближе к вечеру он вспомнил про кусты и деревья, которые вырвал вчера. Но он ничего не нашел. Не нашел даже отверстий в том месте, где были вырваны кусты. Живая деревня поглотила мертвую ткань и залатала повреждения в своем теле.

Дженнер приободрился. Он вновь принялся думать — о мутациях, о генетической приспосабливаемости, о жизненных формах, адаптирующихся в новых условиях. Об этом им читали лекции перед отлетом — общие обзоры, рассчитанные на то, чтобы познакомить экипаж с проблемами, которые могут встать на чужой планете. Суть была крайне проста: или приспособление, или гибель. Деревня должна к нему приспособиться. Он не знал, может ли нанести ей серьезный ущерб, но он мог попробовать. Необходимость выжить требовала суровых, решительных действий.

Дженнер поспешно принялся шарить в карманах. Охотничий нож, складной металлический стакан, транзистор, крошечная супербатарейка, мощная электрическая зажигалка…

Дженнер присоединил к батарейке зажигалку и не спеша провел ее докрасна раскаленным концом по поверхности «мрамора». Реакция была мгновенной: вещество на этот раз стало зловеще-пурпурным. Когда целая плита изменила цвет, Дженнер направился к ближайшему стойлу с лотком и забрался в него.

Автомат сработал не сразу. Когда пища наконец заполнила лоток, стало очевидно, что живая деревня поняла его намерения. Пища была не темно-серая, как раньше, а бледно-кремового цвета. Дженнер сунул в нее палец, но тотчас с воплем отдернул его и принялся вытирать. Палец жгло еще несколько минут. Нарочно деревня предложила еду, способную ему повредить, или же она старается угодить, не зная, что он может есть, а что — нет?

Он решил попробовать еще раз и зашел в соседнее стойло. На этот раз лоток заполнила зернистая масса желтого цвета. Она не жгла палец, но стоило Дженнеру ее отведать, как он тотчас сплюнул: ощущение было такое, будто его угостили жирной смесью глины с бензином. Терзавшая его жажда усилилась от неприятного привкуса во рту. В отчаянии он выбежал наружу и разбил флягу, надеясь отыскать внутри остатки влаги. В спешке он пролил несколько драгоценных капель, бросился на землю и начал их слизывать.

Спустя полминуты он все еще продолжал лизать камень, и там все еще была вода. Внезапно он понял, что произошло, поднялся и уставился на капельки воды, сверкавшие на гладком камне. Пока он смотрел, еще одна капля появилась на этой сплошной и твердой на вид поверхности.

Он опять лег и кончиком языка подобрал все капли. Еще долго он лежал, прижав губы к «мрамору» и высасывая скудные крохи воды, милостиво предложенные ему деревней. И вдруг поверхность каменной плиты, с которой он пил, куда-то провалилась. Дженнер удивленно приподнялся и в темноте осторожно ощупал плиту. Камень раскрошился. Очевидно, отдал всю воду, какая в нем была, и разрушился. Деревня убедительно продемонстрировала свое желание угодить ему. Но вместе с тем напрашивался другой, менее приятный вывод. Ведь если деревня вынуждена приносить часть себя в жертву, чтобы дать ему напиться, — значит, запасы воды ограниченны.

Новым утром к нему вернулась вся его железная решимость — та самая решимость, которая помогла ему пройти по меньшей мере пятьсот миль по незнакомой пустыне. Космонавт направился к ближайшему лотку. На этот раз автомат сработал лишь через минуту, а потом на дно лотка выплеснулось около наперстка воды. Дженнер насухо вылизал воду и подождал в надежде получить еще. Ничего не дождавшись, он мрачно подумал, что где-то в деревне разрушилась еще целая группа клеток, чтобы высвободить для него свою воду.

И тут ему пришло в голову, что только человек, с его способностью передвигаться, может найти новый источник воды для прикованной к месту деревни. Конечно, пока он будет искать этот источник, деревне придется поддерживать его силы. Это значит, что ему прежде всего надо что-то есть.

Он принялся шарить по карманам. Там должны были остаться крошки мяса, хлеба, сала… Он осторожно нагнулся над соседним стойлом и положил в лоток эти остатки. Деревня может ему предложить лишь более или менее точную копию образца, который он ей покажет. Если после того, как он пролил на камень несколько капель воды, она поняла, что ему нужна вода, то, может быть, подобное жертвоприношение поможет ей догадаться, какой должна быть пригодная для него пища?

Дженнер подождал, потом зашел в стойло. В лоток вытекло около пинты густого, маслянистого вещества. Оно резко пахло плесенью, на вкус отдавало затхлым, было сухим, как мука, — и все же съедобным.

Дженнер медленно ел, понимая, что находится сейчас целиком во власти деревни. Вдруг пища содержала яд? Потом он поднялся по пандусу, который вел на верхний этаж. С верхушки башни, с высоты метров в двадцать, он мог заглянуть за холмы, окружавшие деревню. Надежда, которая привела его сюда, померкла. Со всех сторон, насколько хватал глаз, простиралась сухая пустыня, а горизонт был скрыт тучами поднятого ветром песка. Если где-то поблизости и находилось марсианское море, то оно было вне пределов досягаемости.

Придуманный им план помочь деревне потерпел крушение. Дни тянулись за днями — сколько их прошло, он не имел ни малейшего представления. Каждый раз, когда он шел есть, ему доставалось все меньше воды. Дженнер снова и снова говорил себе, что это его последний обед. Трудно было ожидать, что деревня ради него пойдет на самоуничтожение. Еще хуже было то, что пища оказалась недоброкачественной. Он подсунул деревне несвежие, может быть, даже гнилые образцы. После еды у него часами кружилась голова, его бил озноб. Деревня делала все, что могла. Остальное должен был сделать он сам, а он не мог приспособиться даже к этой пище…

Два дня космонавт чувствовал себя так плохо, что не мог подползти к стойлу. Час шел за часом, а он бессильно лежал на полу. На вторую ночь боли так усилились, что он наконец решился.

«Если я заберусь на возвышение, — сказал он себе, — жар прикончит меня. Деревня поглотит мое тело и вернет себе часть истраченной на меня воды».

Целый час он взбирался по наклонной плите на ближайшее возвышение и, когда дополз до верха, долго лежал в полном изнеможении, не в силах даже заснуть. И все-таки заснул.

Его разбудили звуки скрипки. Грустная и нежная музыка рассказывала о величии и падении давно вымершей расы. Дженнера осенило. Это же было вместо свиста — деревня наконец приспособила к нему свою музыку! Он заметил и другое. Возвышение, на котором он лежал, было уютным и теплым, но — теплым, и только. Он чувствовал себя великолепно.

Дженнер поспешно опустился по наклонной плите и подполз к ближайшему стойлу. Лоток заполнила дымящаяся масса. Она аппетитно пахла, а вкусом напоминала густую мясную похлебку. Он погрузил в нее лицо и принялся жадно лакать. Когда он съел все, то впервые почувствовал, что не хочет пить.

«Я победил! — подумал Дженнер. — Деревня нашла способ меня прокормить!»

Затем осторожно, не сводя глаз с потолка, заполз в стойло-душ. На него полились струйки желтоватой жидкости, освежающей и приятной. Дженнер с наслаждением вильнул своим двухметровым хвостом и поднял вверх узкую морду, чтобы струи жидкости смыли остатки пищи, прилипшие к его острым зубам. Потом, переваливаясь на четырех коротких лапах, выполз наружу и улегся на солнцепеке, чтобы послушать любимую музыку.

Банка краски

«Я снижался, совершая посадку на поверхность Венеры. Тормозные двигатели работали превосходно. Уж не снится ли мне все это? Но вот мой кораблик мягко опустился на дно неглубокой, сильно вытянутой лощины, поросшее ярко-зеленой травой. А минутой позже первый человек, достигший Венеры, вышел из ракеты и осторожно шагнул в сочное луговое пышнотравье».

Кэлгар сделал глубокий вдох — воздух пьянил, как вино. Кислорода, пожалуй, маловато, зато какие свежесть и сладость, какое ласковое тепло! Уж не попал ли он в рай? Кэлгар достал блокнот и записал впечатления. Ведь по возвращении на Землю каждое такое наблюдение пойдет на вес золота. А денег ему понадобится много…

Сделав запись, он спрятал блокнот — и тогда увидел куб. Тот лежал совсем рядом, чуть вдавившись в землю — так, словно упал с небольшой высоты. Этакий полупрозрачный кристалл с восьмидюймовым — на глаз — ребром; на одной из граней — нечто вроде ручки. Поверхность куба матово лучилась; так отражает свет полированная слоновая кость. Странная штуковина могла быть чем угодно.

У Кэлгара имелось при себе несколько анализаторов, и он поочередно дотрагивался концами проводов до разных мест «хрустального куба». Тот не излучал ни электрической, ни атомной энергии, не был радиоактивен, не реагировал на пробы кислотами, не пропускал электрического тока и отражал пучки электронов высоких энергий.

Астронавт натянул резиновые перчатки и прикоснулся к тому, что могло служить ручкой. Ничего не случилось. Тогда он осторожно, почти нежно, ощупал поверхность куба.

Снова ничего. Наконец крепко сжал ручку пальцами, подумал, потом дернул вверх.

Кристалл легко оторвался от земли. Весил он, как прикинул Кэлгар, фунта четыре. Он вновь опустил куб на траву, чуть отступил и принялся внимательно наблюдать за непонятным предметом со все большим интересом и волнением, постепенно сознавая, что именно находится перед ним. Несомненно, куб являлся плодом чьей-то технической деятельности. А раз так, выходит, на Венере существует высокоразвитая жизнь. Целый год провел Кэлгар в унылом одиночестве космического пространства, мечтая о встрече с любым живым существом. И вот теперь выясняется, что Венера населена!

Напряженно раздумывая, Кэлгар направился к кораблю. Надо было найти какой-нибудь здешний город. О расходе горючего теперь беспокоиться нечего — несомненно, запас можно будет пополнить там. Напоследок Кэлгар снова бросил взгляд на куб. На какой-то миг энтузиазм его поугас. Что, спрашивается, делать с этой штуковиной? Оставлять здесь — не имеет смысла: покинув эту лощину, он уже вряд ли сумеет найти ее снова. Однако в отношении любого предмета, вносимого внутрь корабля, следовало проявлять предельную осторожность. А вдруг куб подброшен сюда нарочно? Само это предположение показалось Кэлгару столь фантастичным, что сомнения разом рассеялись. Или почти. Пожалуй, еще несколько проверок произвести все же стоило. Он снял перчатку и легонько прикоснулся к ручке голыми пальцами.

— Во мне краска! — произнес загадочный куб.

Ахнув от удивления, Кэлгар отскочил. Потом осмотрелся по сторонам: поблизости ровным счетом никого. Он снова притронулся к ручке хрустального куба.

— Во мне краска!

Мозг Кэлгара работал ясно и четко. Сомнений не оставалось: говорил сам загадочный предмет. Кэлгар медленно выпрямился и теперь стоял, ошеломленный открытием, загипнотизированно вглядываясь в артефакт венерианской цивилизации. Чтобы вообразить технические возможности и интеллектуальные способности расы, додумавшейся до столь фантастической упаковки для краски, понадобилось немало времени. Мысль его воспарила в заоблачные выси и упорно не хотела возвращаться на землю; Кэлгар пребывал в глубоком оцепенении. Ведь среди всех творений человеческого разума не было ничего подобного изделию, с которым он столкнулся. Хотя удивляться, в сущности, нечему: подумаешь, говорящая банка с краской! По всей видимости, она оснащена каким-нибудь простеньким думающим устройством.

Кэлгар улыбнулся, его довольно-таки заурядная физиономия пошла сетью морщинок, серо-зеленые глаза заблестели, губы раздвинулись, приоткрыв белые зубы. Он искренне веселился. Банка краски! Само собой, ее содержимое состоит из иных компонентов, нежели цинковые белила, льняное масло и какой-нибудь сиккатив. Но это можно будет выяснить и потом. Пока же довольно самого факта обладания. И пусть Кэлгару не удастся сыскать на Венере ничего больше, его путешествие оправдано уже одной этой находкой. Ведь наибольшую ценность представляют как раз предметы повседневного обихода. Кэлгар наклонился и решительно схватился за ручку.

Но стоило поднять банку, как сверкающая прозрачная жидкость брызнула ему на грудь, тотчас разлившись по комбинезону, — липкая, словно клей, но клей чрезвычайно текучий. Поначалу белая, краска на глазах стала менять цвета, проходя через все оттенки спектра — от красного до фиолетового. И когда Кэлгар наконец выпрямился, его комбинезон сиял всеми цветами радуги. Сперва это не столько встревожило, сколько разозлило.

Он принялся раздеваться. Под комбинезоном на нем были лишь шорты да легкая рубашка — и то, и другое сияло как фейерверк. Кэлгар сбросил их наземь и почувствовал, как жидкость стекает по коже: с рубашки краска успела полностью перейти на тело; валявшиеся рядом шорты также оказались девственно чистыми. Сверкающая краска все шире растекалась по коже, Кэлгар с остервенением пытался стереть ее рубашкой — тщетно; краска лишь пенилась, переливаясь мерцающими цветами, да прилипала к пальцам.

Пятно краски быстро расползалось по телу, не растекаясь ручейками и не оставляя потеков. Казалось, это перемещается кусок пестрой шали. За десять минут Кэлгару так и не удалось снять с себя ни капли.

Вернувшись на корабль, астронавт схватился за химический справочник.

«Удаление краски, — вычитал он, — производится при помощи скипидара».

По счастью, скипидар в складном отсеке нашелся, хотя и немного. Кэлгар плеснул в пригоршню пахучей жидкости, но та без толку пролилась на землю — краска не позволила ей даже прикоснуться к себе.

Однако Кэлгар не собирался сдаваться. Поочередно он пытался отмыться газолином, вином и даже драгоценным ракетным топливом… Но все тщетно: переливчатое цветное пятно не реагировало ни с одним из этих веществ. Тогда он забрался в душевую, однако вода орошала лишь свободные от краски участки кожи, только они ощущали тонизирующий массаж тонких и острых струй, тело под краской было словно анестезировано.

В конце концов Кэлгар наполнил складную походную ванну и по горло погрузился в воду. Пятно переползло на шею, подбородок, залепило рот и нос. Забраться внутрь оно, похоже, не могло, дышать становилось все труднее, однако Кэлгар крепился до тех пор, пока краска не стала закрывать глаза. Тут он не выдержал, выскочил из ванны и погрузил в воду голову. Краска медленно отступила к подбородку, но спускаться дальше не желала, хотя Кэлгар и окунал голову все глубже и старался удержать ее под водой как можно дольше.

Кэлгар раскинул на выдвижной койке надувной матрас и уселся, чтобы хорошенько обдумать сложившуюся ситуацию. В сущности, история вышла комическая. И стань кому-нибудь известны ее подробности, Кэлгар неминуемо оказался бы посмешищем в глазах всей Солнечной системы. Он стал жертвой венерианской банки с краской, то ли забытой здесь, то ли кем-то брошенной… Причем краска эта может представлять смертельную опасность для любых живых существ: ведь не отступи она в конце концов — и Кэлгар задохнулся бы, как пить дать.

По спине у него побежали мурашки. Он представил себе ослепшего, задыхающегося человека, ощупью ищущего выход из штурманской рубки. И даже убедившись, что вполне мог бы проделать в слое краски отверстия, позволяющие дышать, он все еще не мог успокоиться.

Прошло немало времени, прежде чем улеглась бившая Кэлгара нервная дрожь. Он сидел в оцепенении, лихорадочно и напряженно размышляя.

Плеснувшая на него из банки краска и не думала высыхать. Впрочем, она и не была жидкостью в обычном понимании, поскольку не впитывалась в одежду, не подчинялась закону всемирного тяготения, растекалась не только вниз, но и вверх, а также отталкивала любые другие жидкости. Кэлгар попытался разобраться, почему она обладает всеми этими свойствами. Водоотталкивающая — понятно, в идеале краска и должна быть такой. Но остальное…

Он вскочил и принялся расхаживать по рубке. На протяжении четверти века — с тех пор, как первые сверхракеты достигли Луны, а затем и полумертвого Марса — Венера являла собой наиболее заманчивую цель для всех космопроходцев. Однако любые экспедиции в этом направлении были запрещены — вплоть до появления кораблей, способных избежать опасности падения на Солнце, участи, уже постигшей два космолета. Неизбежность подобных катастроф была доказана математически: существующие ракеты могли без риска достичь Венеры лишь при строго определенном ее положении в пространстве относительно Солнца, Земли и Юпитера.

Однако возникновения таких благоприятных условий в ближайшие два десятка лет не ожидалось. И лишь за полгода до полета Кэлгара известный астроном установил, что необходимое взаиморасположение планет произойдет в этом году. Его статья породила бурные дебаты в профессиональной среде. Разумеется, правительство не могло полагаться на особое мнение одного — пусть даже весьма авторитетного — ученого. Однако до Кэлгара дошло высказывание некоего высокопоставленного чиновника Космической патрульной службы: мол, дело приняло бы совсем иной оборот, решись кто-либо отправиться на Венеру на собственный страх и риск, — в подобном случае у него, чиновника, сыскалось бы достаточно единомышленников, чтобы выполнить все необходимые предварительные исследования и расчеты. В результате, когда Кэлгар на своем маленьком корабле стартовал к Венере, с размахом велась подготовка сразу нескольких экспедиций… на Марс.

От Венеры ждали сенсаций — но не столь значительных, как эта. Ибо раса, способная создать идеальную с любой точки зрения краску, уже одним только этим заслуживает более близкого знакомства.

Размышления Кэлгара были прерваны новым невероятным открытием, заставившим его встревоженно вскочить. Сверкая неисчислимыми оттенками, краска продолжала распространяться: если поначалу она покрывала не больше четверти поверхности тела, то теперь занимала уже добрую треть. Если так пойдет и дальше, рано или поздно она покроет Кэлгара с ног до головы, залепит ему глаза, рот, нос, уши — словом, все. Надо было срочно придумать способ избавиться от этой переливчатой пленки.

«Идеальная краска, — записал Кэлгар в своем блокноте, — должна обладать красивым цветом, быть нечувствительной к любым внешним воздействиям и — обязательно — легко удаляться».

Он мрачно перечитал последние слова, отложил карандаш и посмотрелся в зеркало.

— Ну, дела, — пробормотал он, обращаясь к собственному отражению, — это ж не я! Пестр, что твой цыган…

Всматриваясь в представшее его взгляду колористическое буйство, Кэлгар отметил, что сама краска, собственно, оставалась невидимой, поскольку испускала яркий, отбрасывающий резкие тени свет. Она являла собой не цветное покрытие, а как бы жидкий свет, в переливах которого слились воедино все мыслимые оттенки. Причем ни яркость, ни пестрота отнюдь не оскорбляли вкуса, даже самого изысканного. Кэлгар развеселился, осознав, что не может глаз оторвать от этого невероятного явления. Однако в конце концов он все же отвернулся от зеркала.

«Если бы удалось зачерпнуть хоть немного краски и перелить ее в реторту, — подумал он, — можно было бы произвести анализ».

Кэлгар предпринял несколько попыток, но краска, охотно вливаясь в ложку, тут же стекала обратно, стоило оторвать ложку от кожи. Он попробовал удержать краску в ложке с помощью ножа, но безуспешно: та выскальзывала из-под лезвия, текучая, словно масло. Кэлгару явно не хватало силы и ловкости, чтобы достаточно плотно прижать лезвие ножа к ложке. Он попробовал было воспользоваться предназначенным для отбора проб черпачком с резьбовой крышкой, но тот оказался слишком круглым и маленьким; к тому же завинчивание крышки занимало чуть ли не минуту.

Кэлгар без сил опустился в кресло. Он чувствовал, что заболевает. Мысли путались. Лишь некоторое время спустя он вновь обрел способность рассуждать трезво.

Ему все-таки удалось набрать в черпачок немного краски — что-то около чайной ложки. По логике вещей, теперь следовало тем же способом очистить и всю поверхность тела. Однако краски на нем, судя по всему, не меньше пятисот таких доз. На снятие каждой из них уходит больше двух минут. Итого тысяча минут — почти семнадцать часов!

Кэлгар жалко улыбнулся. Семнадцать часов! Вдобавок за этот срок ему хоть пару раз да понадобится поесть — вот тебе еще час… И тут он ощутил голод — пожалуй, самое время подкрепиться.

За завтраком он обдумывал случившееся со спокойствием человека, нашедшего одно из решений проблемы и теперь имеющего право позволить себе поразмыслить над другими вариантами.

Семнадцать часов — это слишком много. Теперь, когда ему удалось заключить немного краски в черпачок, ее можно исследовать; возможно, откроется дюжина более радикальных способов избавиться от загадочной напасти.

Возможно, в лучше оборудованной лаборатории это и оказалось бы Кэлгару по силам, но корабельная была слишком убога. Удалось лишь установить, что краска абсолютно инертна — ни с чем не смешивается механически и не реагирует химически; не поддавалась она и термическому воздействию — не горела и не замерзала.

— Естественно, — со злостью признал в конце концов Кэлгар. — Если это идеальная краска, то именно так и должно быть!

Он взялся за дело и постепенно настолько навострился, что некоторое время спустя соскабливание краски с кожи в черпачок и завинчивание крышки стало занимать от силы секунд сорок пять. Он так углубился в это занятие, от результатов которого зависело слишком многое, что успел уже наполовину заполнить краской колбу, прежде чем заметил нечто потрясшее его до глубины души: краски на теле оставалось столько же, сколько и в начале процедуры.

Кэлгар оцепенел. Дрожащими руками он замерил количество краски в колбе. Он собрал все или почти все, что плеснуло из венерианской банки, в этом можно не сомневаться. Но и количество краски на теле от этого не уменьшилось. Похоже, она ко всему обладала еще способностью восстанавливать пострадавшую от чего-либо часть покрытия.

Кэлгар пополнил столь ценным наблюдением список свойств венерианской краски.

И к этому времени заметил, что не может свободно потеть: капельки влаги проступали на коже лишь в местах, не покрытых переливчатой дрянью. Интенсивная работа разогрела Кэлгара, а краска лишала организм возможности полноценной теплоотдачи. Астронавт чувствовал, как прямо-таки распаляется от внутреннего жара. Он ужаснулся.

«Надо любой ценой убраться отсюда, — подумал он, — отыскать ближайший венерианский город и раздобыть растворитель, способный совладать с этой психованной жижей».

Ему было уже наплевать, станут над ним смеяться или нет. Кэлгар кинулся в штурманскую рубку и уже схватился было за рычаги управления, но в последний миг что-то удержало его. Ведь чертов куб сам заявил: «Во мне краска». Значит, там могут быть заключены и сведения, необходимые для использования содержимого, в том числе и его удаления.

— Ну и дурак! — сказал себе Кэлгар, поднимаясь с пилотского кресла. — Как же я сразу не сообразил!

Хрустальный куб валялся на траве в том самом месте, где Кэлгар оставил его. Стоило астронавту прикоснуться к кристаллу, как тот заговорил:

— Я полон краской на четверть.

Значит, на Кэлгара выплеснулось три четверти содержимого сосуда. Обстоятельство немаловажное.

— Инструкция: разместить банки с краской вокруг подлежащей покраске поверхности, после чего приступить к работе, — продолжал излагать куб. — Краска высохнет, как только поверхность будет покрыта ею полностью. Краска удаляется при помощи затемнителя, который следует приложить к окрашенной поверхности, плотно прижать и выдержать в таком положении в течение одного терарда.

Последнего слова Кэлгар не понял, но что какая-то мера времени — разумеется, ясно.

— Затемнитель, — продолжал между тем куб, и только теперь до Кэлгара дошло, что голос не звучит, а передается непосредственно в мозг, — можно приобрести в ближайшем магазине москательных товаров или скобяных изделий.

— Замечательно, — Кэлгар почувствовал прилив бешенства. — Остается только сбегать в лавку и купить затемнитель!

Впрочем, высказавшись, он заметно успокоился. Слава богу, он попал в практичный мир москательных лавок, а не восьминогих жукоглазых монстров, которыми люди давно уже пугают собственное воображение. Существа, изготовляющие идеальную краску и торгующие ею, наверняка не примутся сразу же пытать пришельца с Земли, — ясно, как божий день. Воображение Кэлгара тут же нарисовало картину упорядоченного, отлично организованного мира — скорее всего, не имевшую ничего общего с реальностью. Естественно, не все обитатели космоса полны априорной симпатии к представителям рода людского; впрочем, последние тоже умеют ненавидеть… Судя по краске и кубу, в который она упакована, приходится признать, что цивилизация Венеры стоит на более высоком уровне, чем земная. Если допустить, что венериане обнаружили корабль Кэлгара еще до посадки, то им могло прийти в голову предложить пришельцу некие тесты. И фантастическая краска, в которую он по уши вляпался, могла играть в этом тестировании не последнюю роль.

Однако все эти рассуждения, вне зависимости от их справедливости или ошибочности, не могли приостановить внутреннего разогрева организма, покрытого непроницаемым слоем краски. Нужно было попытаться постичь образ мышления венериан. Кэлгар осторожно поднял кристалл.

— Согласно государственному стандарту, — мысленно проинформировал его куб, — краска состоит из следующих компонентов:???? — семь процентов,???? — тринадцать процентов, сжиженный свет — восемьдесят процентов.

— Сжиженный — что? — опешил Кэлгар.

Куб продолжал, игнорируя вопрос:

— Внимание! Хранение краски поблизости от горючих материалов и летучих веществ категорически запрещено!

Вопреки ожиданиям Кэлгара никаких дополнительных разъяснений не последовало. Похоже, венериане привыкли подчиняться инструкциям без рассуждений. Но ведь Кэлгар уже пробовал соединять краску и с летучими веществами вроде эфира, и со скипидаром, и с газолином, и даже с ракетным топливом, однако ничего страшного не произошло. Вообще ничего не произошло. Либо инструкцию составлял перестраховщик, либо все это означает нечто совершенно иное.

Прихватив с собой куб, Кэлгар вернулся на корабль и сел за пульт управления. Он положил руку на гладкую головку пускового рычага и передвинул его вперед — щелкнув, тот зафиксировался в крайнем положении. Потом, в ожидании, пока автомат запустит двигатель, Кэлгар застегнул привязные ремни. Но двигатель молчал.

В этом молчании Кэлгару почудилось грозное предостережение. Предостережение исходило от некой живой и могучей силы, влияние которой астронавт, казалось, ощущал всем своим существом. Он оттянул пусковой рычаг на себя, потом снова перевел в рабочее положение. Зажигания так и не произошло.

Кэлгар тяжело дышал.

— Внимание! — ни с того ни с сего повторил лежащий на полу куб. — Хранение краски поблизости от горючих материалов и летучих веществ категорически запрещено!

Вот оно! Все наоборот: это инертное вещество, похоже, лишило восемнадцать тысяч галлонов топлива способности к воспламенению. И все потому, что Кэлгар из экономии слил обратно в бак те полпинты горючего, которыми пытался оттереть краску.

Кэлгар включил рацию. Еще находясь в нескольких миллионах миль от Венеры, он впервые попытался послать к цели своего полета радиосигнал. Однако ответа не дождался: в эфире царила не нарушаемая ни единым искусственным сигналом тишина. Но ведь высокоразвитая цивилизация не может не знать радио! Неужто они не отзовутся на призыв о помощи?

Добрых полчаса сигналы понапрасну уходили в эфир. Приемник безнадежно молчал. Ни в одном диапазоне не было слышно ни единого осмысленного звука. Он был совершенно один в этом Богом забытом углу — если не считать агрессивной, самовосстанавливающейся, переливающейся всеми цветами, сводящей с ума краски.

Жидкий свет… Затемнитель… Черт возьми! Может, она сияет не собственным, а отраженным светом? И если свет погасить… Кэлгар еще держал палец на выключателе, когда вдруг заметил, что снаружи царит полнейшая тьма. Входной люк был открыт, Кэлгар высунулся из него и посмотрел на черное, беззвездное небо. Ночь и облака, столь характерные для Венеры, породили поистине кромешный мрак. Днем из-за близости планеты к светилу облака лишь слегка приглушали сияющий солнечный свет, но сейчас все обстояло иначе. Разумеется, какая-то толика света сюда все равно доходила — никакая планета, столь близкая к центральному светилу, не может быть полностью лишена света и энергии. Селеновый фотометр еще на подлете регистрировал их возрастание с точностью до одной стотысячной.

Оторвавшись от созерцания небосвода, Кэлгар обнаружил, что пол штурманской рубки сияет — источником этого света служила все та же краска. Выходит, она не только отражает свет? Неприятно удивленный, он выбрался наружу и отошел от ракеты настолько, чтобы на него не попадал свет, падавший из открытого люка. Во тьме тело Кэлгара мерцало и переливалось феерической пляской огня, на влажной от росы траве играли многоцветные блики. Похоже, его труп будет являть собой великолепное зрелище…

Кэлгар представил себе, как тело его, с ног до головы покрытое краской, лежит на полу рубки. Или здесь, на траве. Возможно, со временем венериане натолкнутся на мертвого пришельца и примутся гадать, кто он такой и откуда.

Судя по всему, венериане не пользуются радиосвязью. Или все-таки пользуются, но сознательно избегают контактов с людьми?

Кэлгар лихорадочно пытался сосредоточиться на поиске решения, но тщетно. Он вернулся в ракету. Его мучила какая-то неоформившаяся мысль, скорее даже ощущение. Он должен был что-то сделать. Но что? Ах да, радио! Он быстро настроил приемник. И вдруг подскочил, потрясенный — из динамика раздался странный, нечеловеческий голос:

— Пришелец с планеты, именуемой Земля! Пришелец с планеты, именуемой Земля! Ты слушаешь?

Кэлгар приник к динамику, одновременно включив передатчик.

— Да! — ликующе крикнул он. — Да! Я слушаю! Но я попал в ужасное положение! Приходите скорее!

— Мы знаем о твоем положении, — ответил бесцветный механический голос. — Но отнюдь не собираемся помогать.

Кэлгар в отчаянии ахнул.

— Банку с краской, — продолжал голос, — сбросил перед самым люком твоей ракеты корабль-невидимка — всего через несколько секунд после твоей посадки. Вот уже несколько тысячелетий мы, которых вы именуете венерианами, с растущим беспокойством наблюдаем за развитием цивилизации на третьей планете Солнечной системы. Наше общество не знает тяги к приключениям, а истории Венеры не ведомо само понятие войн. Это не значит, что нам неизвестны трудности и борьба за существование. Наши организмы отличаются чрезвычайно медленным темпом обмена веществ, и уже в далеком прошлом наши психологи установили неспособность венериан к космическим полетам. Поэтому мы сконцентрировали силы на выработке собственного, венерианского образа жизни — и преуспели в этом. С момента появления твоего корабля в атмосфере планеты перед нами встал вопрос: на каких условиях можно вступить в контакт с людьми. Мы решили оставить банку с краской в таком месте, где ты сразу же должен был на нее наткнуться. А если нет, мы отыскали бы другой способ провести тебя через тест. Твоя догадка верна: ты был и остаешься подопытным объектом. Результат пока неутешителен: разумные существа с подобным твоему и даже несколько более высоким уровнем интеллекта должны удаляться с Венеры. Разработка системы тестов для принципиально отличающихся от нас обитателей Вселенной представляла исключительно трудную задачу, но мы с ней справились. Твое же мнение о нашем тесте не имеет ни малейшего значения, поскольку тебе суждено умереть. Лишь в этом случае другие земляне, те, что придут вслед за тобой, окажутся в полном неведении и могут быть успешно подвергнуты этому или подобному испытанию. Мы же вступим в контакт лишь с разумным существом, вышедшим из предложенной ситуации победителем. Тогда мы дополнительно исследуем его уже с помощью приборов, чтобы на основании результатов тестирования и обследования решить, как строить свои отношения с расой, приславшей его к нам. Все мыслящие существа с интеллектом, равным или превосходящим первого, успешно прошедшего тестирование, смогут свободно посещать нашу планету. Решение это окончательное и изменению не подлежит. Исследуемый субъект должен суметь самостоятельно покинуть Венеру. Если это ему удастся — в дальнейшем между нашими расами возможно сотрудничество, например, в усовершенствовании космических кораблей. Мы говорим с тобой при помощи специальной машины, поскольку сами не пользуемся звуковой речью. Те несложные мысленные сообщения, которые передавала тебе банка краски, выполненная в форме хрустального куба, — результат деятельности куда более сложного устройства, поскольку осуществление мысленного контакта с венерианским мозгом невероятно трудно. А теперь — прощай! И как ни странно это звучит, желаем удачи!

В динамике послышался характерный треск, потом все смолкло; Кэлгар лихорадочно крутил ручки настройки, но не смог извлечь из приемника ни единого звука.

Выключив рацию, он сел ждать смерти.

Но в то же время все его существо переполняла жажда жизни.

«Затемнитель, — вспомнил он. — Что же это такое?»

Кэлгар и раньше ломал над этим голову, но теперь заново пересмотрел все свои записи и результаты анализов; на это ушел битый час.

Идеальная краска, на восемьдесят процентов состоящая из жидкого света! Что ж, свет есть свет, он и в сжиженном виде должен подчиняться тем же законам природы. Впрочем, должен ли? Идеальная краска, способная… Хватит! Сознание Кэлгара пасовало перед новым и новым перебором одних и тех же данных. Он чувствовал себя разбитым и с трудом подавлял тошноту.

Внутренний жар сжигал его, как при горячке. Кэлгар окунул ноги в таз с холодной водой — может, если охлаждать организм таким образом, кровь все-таки не закипит?

Правда, опасность неограниченного возрастания температуры ему не угрожала — это он сознавал. Ведь помимо всего прочего существует и верхний предел температуры человеческих и вообще любых живых организмов. Важно лишь не подпитывать организм дополнительной энергией; придется отказаться от обычной пищи, ограничившись лишь витаминными таблетками, чтобы не подкидывать в топку лишних калорий. Главная опасность заключалась в ином: кожа Кэлгара практически лишилась возможности дышать, поскольку большую часть тела покрыла непроницаемая пленка. Как быстро это может его убить, Кэлгар точно не знал.

Подобная неопределенность отнюдь не способствовала душевному равновесию. Но вот что странно: именно сейчас, когда он уже почти смирился со своей участью, смерть отнюдь не спешила.

И вдруг его как током ударило — не спешила! Он вскочил, включил свет и кинулся к зеркалу.

Внимательное изучение собственного отражения убедило, что за последний час покрытая краской площадь не увеличилась. Это был как раз тот час, что Кэлгар провел в темноте, рассеиваемой лишь сиянием, излучаемым его собственным телом. Отпадать краска, разумеется, и не думала — конечно же, ведь она должна быть рассчитана на мрак венерианской ночи. Но площадь покрытия не увеличилась. А если попробовать полную тьму? Например, забраться в пустой топливный танк?

Он провел там полчаса. И хотя очевидного результата опыт не дал, у Кэлгара созрел окончательный вывод: именно полная темнота является единственным средством решения проблемы. И единственным путем спасения.

Но ведь тогда горючее во тьме танков уже освободилось бы от убийственного воздействия попавшей в него краски. А может, так оно и есть?

Кэлгар включил зажигание. Тишина — двигатели по-прежнему молчали. Значит, в рассуждение вкралась ошибка.

«Вся проблема, — подумал Кэлгар, — сводится к удалению из состава краски этих самых восьмидесяти процентов жидкого света — при помощи полной темноты или каким-либо иным способом».

Однако более абсолютной тьмы, чем в пустом топливном танке, куда не проникает ни единого фотона, ему не получить, это в принципе невозможно. Где же кроется эта проклятая ошибка?

И тут его осенило: конечно! Свет снаружи не может проникнуть в бак. Но его не может и покинуть свет, излучаемый краской! Ее сияние отражается от стен и возвращается к краске, вновь впитывающей его лучи. Но нельзя же убрать стены…

Радость Кэлгара погасла. Получается заколдованный круг: либо краску подпитывает свет извне, либо она не может избавиться от собственного. Нет, все-таки придется еще поломать голову… Тем более что во тьме краска не распространяется по телу, тем самым предоставляя необходимую отсрочку.

Так проходили часы. И вдруг решение явилось — само собой и совершенно неожиданно.

Месяцем позже, уже направляясь к Земле, Кэлгар поймал радиосигнал встречного космического корабля. Когда связь стала устойчивой, Кэлгар рассказал обо всем, что приключилось на Венере.

— …Так что не ждите никаких осложнений после посадки, — закончил он. — Венериане сами поднесут вам ключи от своих разноцветных городов.

— Погоди, погоди, — с сомнением в голосе отозвался пилот встречной ракеты. — Если я правильно понял, они допустят к себе людей с интеллектом не менее высоким, чем у того, кто успешно прошел тест. Если тебе это удалось, значит, ты обладаешь очень развитыми способностями. Но мы-то самые заурядные люди, так на что же нам рассчитывать?

— Я никогда не мог похвастаться высоким ай-кью — как и большинство профессиональных астронавтов, и единственные мои дарования — это энергичность и любовь к приключениям, — скромно ответил Кэлгар. — И раз уж вышло так, что именно я являюсь для вас эталоном пропуска на Венеру, то должен откровенно признать: по самым скромным оценкам, девяносто девять процентов обитателей нашей планеты соответствуют венерианским требованиям.

— Да, но…

— Только не спрашивай, — перебил Кэлгар, — почему их тесты столь примитивны. Может, сам поймешь, когда встретишься с ними. Причем, — тут он нахмурился, вспоминая, — ты отнюдь не придешь от них в восторг, дружище. Зато первый же взгляд на их многоногие и многорукие тела объяснит тебе, почему создание тестов для совершенно отличных от них существ стоило венерианам такого труда. Могу я быть еще чем-нибудь полезен?

— Да! Как ты, собственно, избавился от этой краски?

— Селеновые фотоэлементы и соли бария. Я забрался в топливный танк, захватив с собой селеновый фотоэлементный преобразователь и латунный сосуд с барием. В конце концов они поглотили содержащийся в краске свет. И тогда от нее остался лишь бронзовый порошок, сам собою осыпавшийся на пол. Тем же способом я вернул энергию горючему — и стал свободным человеком. Ну, пока! — Кэлгар радостно рассмеялся. — До встречи! Я спешу — у меня на борту груз, который надо побыстрее распродать.

— Груз? Какой?

— Краска! Тысячи хрустальных кубических банок с краской — самой великолепной в мире. Земля станет воистину прекрасной! К тому же я получил право исключительного представительства…

Два космических корабля разминулись во мраке межпланетного пространства, направляясь в противоположные стороны — каждый к своей цели.

Усыпальница зверя

Чудовище ползло, скуля от страха и боли. Бесформенная, аморфная плазма, меняющая структуру и форму при каждом резком движении, ползла по коридору космического корабля, борясь с неудержимым стремлением принимать форму окружающего. Серый пузырь переливающейся субстанции то полз, то катился, то тек в непрерывной стремительной борьбе с неестественным желанием принять какую-нибудь твердую форму. Любую форму: жесткой холодно-голубой металлической стены мчащегося к Земле корабля или толстого каучукового пола. С полом дело обстояло проще, труднее было сопротивляться притяжению металла. Существо с легкостью могло бы стать металлом на целую вечность.

Но что-то делало это невозможным — какой-то внушенный приказ. Приказ, как барабан стучащий в каждой его частице, с равномерной интенсивностью пульсирующей в каждой клетке: найти величайшего математика всей Солнечной системы и привести его к вратам усыпальницы, построенной из марсианского суперметалла. Великий должен быть освобожден. Замок с часовым механизмом, связанный с простым числом, должен быть открыт.

Именно это и было приказом, воздействующим на составные части существа. Приказом, который великие и злые создатели ввели в его элементарное сознание.

В конце длинного коридора что-то шевельнулось. Открылась дверь, и послышался звук шагов. Шагов посвистывающего мужчины. С металлическим посвистом, почти вздохом существо расплылось, уподобившись на мгновение луже ртути, после чего приобрело цвет коричневого пола, стало полом, небольшим утолщением на темно-коричневой каучуковой плоскости.

Оно словно пребывало в экстазе. Именно этого ему и хотелось: лежать, иметь форму и быть почти мертвым, чтобы вообще не чувствовать боли. Смерть была чем-то желанным и благословенным, а жизнь — невыносимой мукой. Пусть бы приближающееся живое существо удалилось как можно скорее: если оно задержится — навяжет ему свою форму. Жизнь это умеет, она сильнее металла. И это будет значить мучение, борьбу, боль.

Существо напрягло свое тело — плоское теперь и гротескное, — которое, однако, в любой момент могло напрячь стальные мускулы и ждало смертельной борьбы.

Перелли, механик экипажа космического корабля, радостно посвистывал, шагая по сверкающему коридору к машинному отделению. Он только что получил из больницы радиограмму: «Жена чувствует себя хорошо. Мальчик. Четыре кило». С трудом он подавил в себе желание кричать и танцевать от радости. Мальчик! Жизнь была прекрасна.

Существо на полу почувствовало боль: первичную боль, заполнившую его части, как разъедающая кислота. Коричневый пол дрожал каждой своей частицей, когда Перелли шагал по нему. Существо испытывало безумное желание последовать за человеком и принять его форму. Со страхом боролось оно с этим стремлением, все более сознательно, поскольку могло уже мыслить, пользуясь мозгом Перелли. Утолщение на поверхности пола покатилось следом за мужчиной.

Сопротивление не помогло. Утолщение выросло до размеров пузыря, на мгновение обретя форму человеческой головы. Она издала металлический звук, зашипела от страха, после чего опала, содрогаясь от ужаса, боли и ненависти, в то время как Перелли быстро удалялся — слишком быстро для ползущей твари. Писк смолк. Существо вжалось в коричневый пол и лежало неподвижно, дрожа от неудержимого желания жить, несмотря на боль и страх. Жить и выполнять волю своих создателей.

Пройдя десять метров, Перелли остановился, освободившись от мыслей о жене и ребенке. Он повернулся и неуверенно посмотрел в коридор, ведущий в машинное отделение.

— Что за черт? — вслух выразил он свое удивление.

Какой-то странный, слабый, но пугающий звук эхом отразился в его сознании. Мурашки побежали по спине. Дьявольское эхо!

Так он стоял, этот рослый, атлетически сложенный мужчина, обнаженный до пояса, потный от жара ракетных двигателей, тормозивших космический корабль, который возвращался на Землю с Марса. Он вздрогнул и, сжав кулаки, медленно двинулся обратно тем же путем, каким пришел.

Существо дрожало, чувствуя притяжение, бывшее для него настоящей пыткой, раздиравшей каждую его возбужденную клетку. Постепенно оно понимало неизбежность принятия живой формы.

Перелли нерешительно остановился. Пол зашевелился под его ногами: отчетливо волнистая коричневая выпуклость поднималась перед ним и росла в пузыреобразную, шипящую массу. Отвратительная демоническая голова возвышалась над рахитичными получеловеческими плечами. Шишковатые ладони, растущие из обезьяньих, деформированных рук, вцепились в лицо Перелли, как когти, и дергали его, одновременно не переставая изменять своей формы.

— О боже! — воскликнул мужчина.

Стискивающие его ладони становились все более нормальными, все более человеческими — смуглыми, мускулистыми. Лицо приобрело знакомые черты — на нем вырос нос, появились глаза и красная полоска губ. Вся фигура стала вдруг как две капли воды похожей на него: те же брюки, пот и все прочее.

— …Боже! — повторил двойник, с невероятной силой цепляясь за Перелли жадными пальцами.

С трудом переводя дыхание, Перелли освободился от захвата и нанес сокрушительный удар прямо в это искривленное лицо. Чудовище вскрикнуло, повернулось и бросилось бежать, теряя человеческий облик, противясь этому и издавая нечленораздельные крики. Перелли погнался за ним — ноги у него были как ватные, он дрожал от панического страха и сомнения в собственной нормальности. Вытянув руку, он дотянулся до исчезающих уже брюк чудовища и рванул. В руках у него остался холодный, скользкий, извивающийся кусок, похожий на мокрую глину. Это было уже невыносимо. От отвращения его затошнило, колени подогнулись. Сзади донесся крик пилота:

— Что случилось?

Перелли заметил открытую дверь склада, заскочил на секунду внутрь и вновь появился, держа наготове атомный пистолет. Пилот с бледным лицом и вытаращенными глазами замер у огромного иллюминатора.

— Там! — крикнул он.

Серый пузырь распластался в углу иллюминатора, становясь стеклом. Перелли бросился к нему, целясь из пистолета, но волнистое утолщение вошло в стекло, затемнив его, а затем пузырь появился с другой стороны, в холоде космоса. Офицер остановился рядом с Перелли, и оба смотрели, как серая бесформенная масса ползет вдоль боковой стены мчащегося корабля, исчезая из поля зрения.

Перелли опомнился.

— У меня есть кусок этого! — крикнул он, — Я бросил его на пол на складе.

На брошенный обрывок наткнулся лейтенант Мортон. Микроскопический кусок пола поднялся, а потом вырос до удивительных размеров, пытаясь принять облик человека. Перелли с бегающими безумными глазами подцепил чудовище совком. Существо зашипело, оно уже почти стало частью металлического совка, но измениться до конца ему не удалось, поскольку человек был слишком близко.

Перелли стоял на дрожащих ногах перед своим начальником, держа в руках совок, и истерически смеялся.

— Я коснулся его, — повторял он раз за разом. — Я коснулся его…

Когда корабль вошел в земную атмосферу, на его внешней поверхности шевельнулся пузырь металла, подавая вялые признаки жизни. Металлические стены разогрелись до красноты, затем побелели, однако не поддающееся температуре существо продолжало медленное превращение в серую массу. Оно смутно понимало, что пришло время действовать.

Оторвавшись от корабля, оно начало медленно падать, как будто не подчиняясь притяжению Земли. Незначительное изменение в строении атомов вызвало ускорение падения, словно существо вдруг стало более податливым к действию гравитации. Земля внизу была зеленой, город, плохо видимый из-за расстояния, сверкал в лучах заходящего солнца. Существо замедлило скорость и теперь снижалось, как падающий лист в объятиях ветра, ко все еще далекой поверхности Земли. Приземлилось оно у моста, на окраине города.

Какой-то мужчина шел по мосту быстрым, нервным шагом. Он бы очень удивился, если бы обернулся и увидел своего двойника, выбирающегося из рва и бодро двигающегося за ним следом.

Найти — величайшего — математика!

Это было часом позже. Идя по улице, полной народа, чудовище испытывало постоянную боль от этой мысли. Страдало оно и по другим причинам: приходилось бороться с притяжением этой напирающей со всех сторон, спешащей человеческой массы, которая кишела вокруг, не замечая его. Теперь, когда у него были тело и разум человека, стало гораздо легче думать и удерживать неизменную форму.

Найти — математика!

«Зачем?» — родился вопрос в человеческом теперь мозгу. Чудовище содрогнулось, потрясенное такой ересью. Его серые бегающие глаза тревожно поглядывали по сторонам, как будто оно ждало встречи с внезапной и страшной гибелью. Черты его слегка размазались, уподобляясь поочередно обличью мужчины с крючковатым носом, который прошел мимо, или загоревшему лицу высокой женщины, вглядывавшейся в витрину магазина.

Этот процесс продолжался бы и дальше, если бы чудовище не отогнало страх и заставило себя принять облик гладко выбритого молодого человека, лениво вышедшего из боковой улочки. Мужчина взглянул на него, отвернулся, потом снова повернулся, удивленный. Чудовище уловило его мысли: «Черт возьми, я уже где-то видел этого типа!»

Приближалась группа женщин. Существо отодвинулось в сторону, когда они проходили мимо. На мгновение оно потеряло контроль над своими внешними клетками, и коричневый костюм приобрел слабый голубой оттенок — цвет ближайшего платья. Голова у него кружилась от шелеста платьев и щебетания: «Скажи сама, дорогая, разве она не уж-жасно выглядит в этой уж-жасной шляпке?»

Напротив тянулась шеренга гигантских зданий. Чудовище кивнуло головой. Это сборище зданий означало присутствие металла, а сила, связующая атомы металла, действовала бы и на его человеческий облик. Существо понимало суть этого явления с помощью разума худого мужчины в темном костюме, сонно тащившегося по улице. Он был служащим. Чудовище приняло его мысли: человек с завистью думал о своем шефе, Джиме Брендере из фирмы «Дж. П. Брендер и K°».

Это заставило существо резко повернуть и пойти следом за Лоуренсом Пирсоном, бухгалтером по профессии. Если бы пешеходы обратили на это внимание, их удивил бы вид двух Лоуренсов Пирсонов, идущих друг за другом с интервалом метров в пятнадцать. Второй Лоуренс Пирсон, изучая память первого, узнал, что Джим Брендер является выпускником факультета математики, финансов и политической экономии Гарварда, последним из длинной череды финансовых гениев, тридцатилетним мужчиной и шефом колоссально богатой фирмы «Дж. П. Брендер и К^о».

«Мне тоже тридцать, — мысли Пирсона эхом отражались в мозгу создания, — но у меня нет ничего. Брендер имеет все, а мне придется жить в одном и том же старом пансионе до конца жизни».

Уже темнело, когда оба проходили по мосту. Чудовище ускорило шаги, агрессивно выдвигаясь вперед. Видимо, в последний момент какое-то неясное предчувствие возникло у его жертвы, потому что худощавый мужчина повернулся, тихо вскрикнув, когда стальные пальцы стиснули его горло. Мозг чудовища отключился, когда угасло сознание Лоуренса Пирсона. С трудом переводя дыхание и борясь с распадом, чудовище наконец овладело собой. Схватив мертвое тело, оно перебросило его через бетонную балюстраду. Внизу раздался всплеск, а потом бульканье.

Существо, ставшее теперь Лоуренсом Пирсоном, шло сначала быстро, потом все медленнее, пока не добралось до огромного кирпичного здания, построенного в разных стилях. С беспокойством посмотрело оно на номер, сомневаясь, не подводит ли его память. Потом осторожно открыло двери. Из дверей хлынул поток желтого света, и чей-то смех завибрировал в чувствительных ушах существа. Здесь так же, как и на улице, царил хаос различных мыслей, появляющихся в головах людей. Существо защищалось от наплыва этих чужих мыслей, грозящих ему утратой личности Лоуренса Пирсона. Оно оказалось в просторном, светлом холле, откуда через открытую дверь виден был накрытый для ужина стол, вокруг которого сидели несколько человек.

— А, это вы, мистер Пирсон, — сказала хозяйка, занимавшая почетное место во главе стола.

Это была женщина с острым носом и узкими губами. Чудовище некоторое время внимательно смотрело на нее, перехватив мысли женщины. Ее сын был учителем математики в гимназии. Впрочем, существо это не заинтересовало, оно мгновенно поняло, что сын этой женщины был таким же интеллектуальным нулем, как и его мать.

— Вы пришли как раз вовремя, — равнодушно сказала она. — Сара, принеси тарелку для мистера Пирсона.

— Спасибо, я не голоден, — ответило существо, мысленно смеясь: это было чувство, до сих пор ему не известное. — Пожалуй, пойду лягу.

Всю ночь оно пролежало на постели Лоуренса Пирсона с открытыми глазами, все лучше познавая себя.

«Я машина, — думало оно, — без собственного мозга, и могу только использовать мозг человека. Но каким-то необъяснимым образом мои создатели позволили мне быть чем-то большим, чем просто чьим-то эхом. Я использую человеческий мозг для достижения своей цели».

При мысли о создателях страх захлестнул его. Это было ужасное туманное воспоминание о физической боли, наступающей при распаде вещества его тела.

Существо встало на рассвете и бродило по городу до половины десятого, оказавшись к этому времени перед внушительными мраморными воротами фирмы «Дж. П. Брендер и К^о». Войдя внутрь, оно уселось в удобное кресло с инициалами «Л. П.» и прилежно трудилось над счетными книгами, отложенными накануне Лоуренсом Пирсоном.

В десять часов высокий молодой человек в темном костюме появился в коридоре с арочным потолком. Энергичным шагом он миновал ряд конторских помещений, улыбаясь при этом со спокойной уверенностью в себе. Существу вовсе не требовался хор, исполнивший «Добрый день, мистер Брендер», чтобы понять: появилась его добыча. Оно встало гибким пружинистым движением, которое было бы не под силу настоящему Лоуренсу Пирсону, и быстро направилось в туалет.

Минутой позже в дверях появился двойник Джима Брендера и спокойно двинулся в сторону кабинета, где несколько минут назад исчез настоящий Брендер. Он постучал в дверь, вошел и понял сразу три вещи. Во-первых, что нашел именно того человека, за которым был отправлен. Во-вторых, что его разум не в состоянии скопировать быстро и точно действующий мозг молодого человека, который удивленно смотрел на него темно-серыми глазами. И в-третьих, что на стене кабинета висит огромный металлический барельеф.

Потрясенное, испытывая головокружение, существо чувствовало притяжение металла. С первого же взгляда оно поняло, что это суперметалл — порождение великого мастерства древних марсиан, города которых, возведенные из металла, полные бесценной мебели, произведений искусства и механических устройств, раскапывались сейчас предприимчивыми землянами из-под слоя песка, под которым лежали погребенные тридцать или даже пятьдесят миллионов лет. Суперметалл! Металл, не нагревающийся при любой высокой температуре; металл, который ни алмаз, ни какой-либо другой режущий инструмент не могли даже поцарапать; металл, который никогда не смогут создать люди, такой же таинственный, как сила иеис, которую марсиане черпали как бы ниоткуда.

Все эти мысли клубились в голове чудовища, пока оно изучало закоулки памяти Брендера. Наконец существо с трудом отвлеклось от металла и уставилось на мужчину. В мыслях у того было безмерное удивление.

Брендер встал.

— Боже мой, — сказал он. — Кто вы?

— Меня зовут Джим Брендер, — ответил двойник, осознав мрачный комизм ситуации. Одновременно он понял, что это чувство постепенно развивается в нем.

Настоящий Джим Брендер уже пришел в себя.

— Пожалуйста, садитесь, — любезно пригласил он. — Воистину это самое удивительное совпадение в моей жизни.

Он подошел к зеркалу, украшавшему левую стену кабинета, и посмотрел сначала на свое отражение, потом на двойника.

— Удивительно, — сказал он. — Просто не верится.

— Мистер Брендер, — сказал пришелец, — я видел ваш снимок в газете и подумал, что, возможно, это невероятное сходство заставит вас выслушать меня, поскольку иначе вы едва ли захотите иметь со мной дело. Я только что вернулся с Марса и пришел сюда, чтобы уговорить вас отправиться туда вместе со мной.

— Это невозможно, — последовал ответ.

— Минуточку, подождите, пока я изложу вам причину, — сказал гость. — Вы когда-нибудь слышали о Башне зверя?

— О Башне зверя? — повторил задумчиво Брендер.

Потом обошел стол и нажал кнопку.

— Слушаю, шеф? — донесся голос из небольшого ящичка.

— Дэйв, мне нужны все данные о Башне зверя и легендарном городе Ли, в котором она якобы находится.

— Их вовсе незачем искать, — последовал ответ. — В большинстве марсианских легенд упоминается о том, что зверь этот свалился с неба, когда Марс был еще молод. С этим событием связывалось какое-то страшное пророчество, а причины виделись в появлении зверя из подпространства. Его нашли в бессознательном состоянии. Марсиане прочли его мысли и были настолько поражены намерениями, записанными в его подсознании, что попытались убить зверя, однако это не удалось. Тогда они построили огромную усыпальницу — около пятисот метров диаметром и полтора километра высотой, — поместили в нее зверя, вероятно имевшего именно такие размеры. Было уже несколько попыток найти город Ли, но без результата. Всеми признается, что это лишь миф. Вот и все.

— Спасибо, — Джим Брендер прервал связь и повернулся к гостю. — Что вы на это скажете?

— Это вовсе не миф. Я знаю, где находится Башня зверя, как знаю и то, что зверь до сих пор жив.

— Послушайте, — добродушно сказал Брендер. — Меня заинтриговало наше сходство, это правда, но не надейтесь, что я поверю в вашу историю. Зверь, если вообще что-то такое существует, упал с неба, когда Марс был молод. По некоторым научным источникам, раса марсиан вымерла сто миллионов лет назад, ну, пусть даже двадцать пять миллионов. Единственные продукты их цивилизации, сохранившиеся до сих пор, это конструкции из суперметалла. К счастью, под конец они уже почти все строили из этой неуничтожимой субстанции.

— Я хотел бы рассказать вам о Башне зверя, — сказал пришелец, нисколько не смущенный словами Брендера. — Она огромна, но, когда я видел ее в последний раз, торчала из песка всего на тридцать метров. Вся ее вершина — это дверь, подключенная к часовому механизму, связанному по линии иеис с максимальным простым числом.

Брендер широко раскрытыми глазами смотрел на пришельца. Существо приняло его удивление: сначала сомнение, потом росток веры.

— Максимальным, — повторил он как эхо.

Потом схватил книгу с полки возле стола и пролистал ее.

— Максимальное из известных простых чисел это… ага, вот оно… 230 584 300 921 393 951. Несколько других, согласно тому же источнику, — 77 843 839 397, 182 521 213 001 и 78 875 944 372 201. — Складка на его лбу углубилась. — Это значит, что вся ваша история абсурдна. Максимальное простое число было бы числом неопределенным, — он улыбнулся гостю. — Если там действительно есть зверь, запертый в гробнице из суперметалла, дверь которой подключена к часовому механизму, связанному по линии иеис с максимальным простым числом, — он останется там навсегда. Ничто в мире не может его освободить.

— Совсем наоборот, — запротестовал пришелец. — Зверь заверил меня, что решение этой задачи лежит в сфере возможностей земной науки, только этим должен заняться прирожденный математик, располагающий всеми знаниями на том уровне, которого достигла математика Земли. Вы — именно тот человек.

— И вы ждете, что я освобожу этого демона зла — конечно, если сумею совершить математическое чудо?

— Вовсе не зла! — возразил пришелец. — Из бессмысленного страха перед неведомым, заставившего марсиан заточить зверя, возникло огромное зло и несправедливость. Зверь — это ученый из иного пространства, застигнутый врасплох во время проведения одного из научных экспериментов. Я говорю «он», но даже не знаю, есть ли в его расе различие полов.

— Значит, вы говорили со зверем?

— Он общался со мной с помощью телепатии.

— Но ведь было доказано, что мысль не может проникать сквозь суперметалл.

— А что человечество знает о телепатии? За исключением нескольких случаев, люди не могут общаться даже между собой, — в голосе пришельца звучало презрение.

— Это верно. Итак, если ваш рассказ правдив, нужно представить это дело совету.

— Это дело касается только двоих: вас и меня. Не забывайте, что склеп находится в самом центре большого города Ли, где хранится сокровище стоимостью несколько миллиардов долларов в виде мебели, произведений искусства и механических устройств. Зверь требует, чтобы его освободили, прежде чем он позволит кому-либо извлекать эти сокровища. Вы можете его освободить, и мы поделим богатство.

— Я бы хотел задать вам один вопрос, — сказал Брендер. — Как вас зовут на самом деле?

— П… Пирс Лоуренс, — пробормотало существо. Оно было так удивлено, что смогло лишь поменять очередность имени и фамилии своей первой жертвы и провести небольшую замену — «Пирсон» на «Пирс». От волнения в голове у него все перепуталось.

— На каком корабле вы прибыли с Марса? — продолжал допрос Брендер.

— На… на Г 4961, — буркнуло чудовище.

Ярость еще более усилила его замешательство. Оно старалось взять себя в руки, чувствуя, что сделало глупость. Внезапно оно явственно почувствовало притяжение суперметалла, из которого был сделан барельеф на стене, и поняло, что это означает опасность распада.

— Грузовик, — констатировал Брендер и нажал кнопку. — Карлтонс, проверь, имел ли Г 4961 на борту пассажира или члена экипажа по имени Пирс Лоуренс. Сколько времени это займет?

— Пару минут, шеф.

Джим Брендер откинулся на спинку кресла.

— Это обычная формальность. Если вы действительно прилетели на этом корабле, я буду вынужден отнестись к вашему заявлению серьезно. Вы наверняка понимаете, что я не могу начать действовать вслепую.

Прозвенел звонок.

— Да? — сказал Брендер.

— На Г 4961, который приземлился вчера, находился экипаж из двух человек. На борту не было никого по имени Пирс Лоуренс.

— Спасибо.

Брендер встал.

— До свидания, мистер Лоуренс, — холодно сказал он. — Не знаю, на что вы рассчитывали, рассказывая мне эту абсурдную историю. Хотя, должен признаться, она действительно интересна, а проблема, которую вы мне представили, очень увлекательна.

Звонок.

— В чем дело?

— К вам мистер Горсон.

— Отлично, проси его.

Взяв наконец себя в руки, существо узнало из мозга Брендера, что Горсон является финансовым воротилой, фирма которого может равняться с предприятием Брендера. Эта и другая информация привела к тому, что существо покинуло кабинет Брендера, вышло из здания и терпеливо ждало, пока Горсон появится в воротах. Мгновением позже по улице шли два Горсона.

Горсон был мужчиной за сорок, полным сил. Он был честен и вел активный образ жизни. Его память хранила воспоминания о нелегких ситуациях в нескольких климатических поясах и на разных планетах. Своими сенсорами чудовище ощутило жизненную энергию этого человека. Оно осторожно двинулось за ним, еще не решив, будет ли что-либо предпринимать относительно его.

«Я так далеко ушел от примитивной формы жизни, какой был сначала, — думало существо, — что уже не смогу ею остаться. Мои создатели наделили меня способностью учиться и развиваться. Благодаря этому мне теперь легче защищаться от дезинтеграции, легче быть человеком. Чтобы справиться с этим мужчиной, мне нужно лишь помнить, что, правильно пользуясь своей силой, я непобедим».

Существо внимательно изучило в мозгу своей будущей жертвы путь до конторы. В памяти мужчины имелось изображение входа в просторное здание, а дальше тянулся длинный коридор из мрамора, потом был лифт на восьмой этаж и наконец короткий коридорчик с двумя дверями. Одна из них вела в кабинет, другая — в кладовку, используемую уборщиком. Горсон время от времени заглядывал в это помещение, поэтому в его памяти сохранился образ большого ящика.

Чудовище притаилось в кладовке, ожидая момента, когда ничего не подозревающий Горсон окажется за дверями. Дверь скрипнула. Горсон повернулся, вытаращив глаза, но существо не дало ему ни одного шанса: стальной кулак размозжил лицо мужчины, вогнав кости черепа в мозг. На этот раз чудовище не совершило ошибки и вовремя прервало соединение своего мозга с мозгом жертвы. Оно подхватило падающее тело, вновь вернув своему стальному кулаку вид обычной человеческой ладони. Потом торопливо сунуло могучее атлетическое тело в большой ящик и плотно закрыло крышку, после чего осторожно выглянуло из укрытия, вошло в кабинет Горсона и село за сверкающий дубовый стол.

Мужчина, явившийся по вызову, увидел сидящего Горсона и услышал его голос:

— Криспинс, я бы хотел, чтобы ты немедленно начал продажу этих акций по нашим секретным каналам. Я скажу, когда следует закончить. Не обращай внимания ни на что, даже если ты сочтешь это безумием. У меня есть кое-какая информация.

Криспинс взглянул на столбцы названий пакетов и вытаращил глаза.

— Боже мой! — выдавил он наконец с бесцеремонностью, составлявшей привилегию доверенного советника. — Но ведь это надежные акции. Ваше состояние не выдержит такой операции.

— Я уже сказал, что за этим стою не только я.

— Но ведь это нелегальная дезорганизация рынка, — не сдавался мужчина.

— Ты слышал, что я сказал, Криспинс. А сейчас я ухожу из конторы. Не пытайся со мной связаться. Я сам тебе позвоню.

Чудовище, бывшее теперь Джоном Горсоном, встало, равнодушное к суматохе в голове Криспинса, вызванной его поручениями, и вышло через те самые двери, через которые попало сюда.

«Мне достаточно, — подумало оно, — убрать несколько финансистов и начать продавать их акции, чтобы…»

Еще до часа дня все было кончено. Биржу закрывали в три, но в час сообщение об этом приняли нью-йоркские телеграфы. В Лондоне, где уже смеркалось, вышло чрезвычайное приложение. В Ханькоу и Шанхае ослепительное утро омрачили газетчики, бегавшие по улицам в тени небоскребов и кричащие, что фирма «Дж. П. Брендер и К^о» обанкротилась и по этому делу начато следствие…

— Мы имеем здесь дело с самым удивительным совпадением за всю нашу историю, — сказал назавтра председатель окружного суда в своем вступительном слове. — Фирма, существующая много лет, уважаемая, имеющая широкие связи и филиалы по всему миру, имевшая долю в более чем тысяче различного рода акционерных обществ, обанкротилась из-за неожиданного падения цен на акции, в которых была заинтересована. Потребуются месяцы, чтобы выяснить, кто ответствен за продажу, приведшую к этой катастрофе. Однако пока — хоть это и достойно сожаления — необходимо удовлетворить требования кредиторов и ликвидировать состояние с помощью распродажи и других законных мероприятий…

Командор Хьюз из «Межпланетных космических трасс» вошел в кабинет своего начальника в воинственном настроении. Это был мужчина небольшого роста, но крепкого сложения. Чудовище, принявшее теперь облик Луиса Дюера, напряженно вглядывалось в него, ощущая силу и энергию этого человека.

— Ты получил мой рапорт относительно Брендера? — начал Хьюз.

Двойник Дюера нервно покрутил ус, потом поднял небольшую папку и прочел вслух:

— «По психологическим причинам опасно… принимать Брендера… Слишком много ударов одновременно. Потеря состояния и положения… не может не повлиять на психику… любого нормального человека… в данных условиях. Возьми его в свою контору… окажи ему помощь… дай какую-нибудь доходную должность, соответствующую его несомненно большим способностям… но не на космическом корабле, где требуется исключительная крепость, как физическая, так и психическая, а также ясность мышления и душевное равновесие…»

— Это именно те пункты, которые я хотел подчеркнуть, — прервал его Хьюз. — Я знал, что ты поймешь, в чем дело, Луис.

— Конечно, я понимаю, — двойник улыбнулся, в последнее время он обрел уверенность в себе. — Твои чувства, мысли, твои принципы и методы работы отразились на твоем образе мышления. Никогда, — торопливо добавил он, — я не имел ни малейшего сомнения в правильности твоей позиции, однако в данном вопросе не уступлю. Джим Брендер не примет обычной должности, предложенной ему друзьями. Это абсурд предлагать ему, чтобы он подчинялся кому-то, кого превосходит по всем статьям. Он уже управлял своей космической яхтой, а математическую сторону этой работы знает лучше, чем весь наш персонал, вместе взятый. И это вовсе не упрек в адрес нашего персонала. Брендер хорошо знаком с космическими полетами и считает, что именно это ему сейчас нужно. Поэтому, Питер, я приказываю тебе — впервые за наше длительное сотрудничество — определить его на грузовик Г 4961, на место Перелли, с которым случилось нервное расстройство после той странной истории с существом из космоса, как назвал его лейтенант Мортон. Кстати, ты уже нашел… этот… гм… лоскут существа?

— Нет, шеф, он исчез еще в тот день, когда я пришел его осмотреть. Мы обыскали все помещение вдоль и поперек. Это самое удивительное существо, которое я видел в своей жизни. Оно проходит сквозь стекло так же легко, как свет. Можно даже подумать, что это какая-то форма света. Честно говоря, я и сам испугался. Это высшая фаза развития, адаптирующаяся к окружающему легче, чем все открытое до сих пор… Однако вернемся к делу Брендера — ты не можешь так просто махнуть на меня рукой.

— Я не понимаю твоей позиции, Питер. Я впервые вмешиваюсь в твою работу…

— Я подам в отставку, — выдавил поставленный в безвыходное положение мужчина.

Чудовище подавило улыбку.

— Питер, ведь это ты подбирал весь персонал «Космических трасс». Это дело твоей жизни, ты не можешь его бросить, никак не можешь…

В его голосе звучала легкая паника, поскольку в голове Хьюза впервые возникла идея ухода в отставку. Именно упоминание о его достижениях и профессиональной гордости вызвало такую волну воспоминаний, что лишь теперь Хьюз понял, насколько болезненной была для него угроза вмешательства в его дела. Чудовище сразу осознало, что означал бы уход с работы этого человека: недовольство команды, быстрое осознание ситуации Джимом Брендером и его отказ принять должность. Оставался единственный выход: Брендер должен оказаться на корабле, не узнав, что произошло. В конце концов, требовалось, чтобы он совершил всего один полет на Марс.

Существо обдумало возможность принятия облика Хьюза, однако было вынуждено констатировать, что это безнадежное дело: и Луис Дюер, и Хьюз должны оставаться на местах до последней минуты.

— Послушай, Питер… — начало оно, не зная, что делать. — Черт побери!

Типичная человеческая реакция. Сознание того, что Хьюз воспринял его слова как признак слабости, приводило чудовище в бешенство. Неуверенность подобно черной туче заволокла его мысли.

— Брендер будет здесь через пять минут, и я скажу ему, что думаю обо всем этом, — рявкнул Хьюз, а существу стало ясно, что самое плохое уже произошло. — Если ты мне не разрешишь сделать так, подам в отставку. Я… О боже… твое лицо!

Замешательство и ужас охватили чудовище одновременно. Оно поняло, что перед угрозой провала всего плана его лицо начинает расплываться. Оно вскочило, осознав страшную опасность. Секретариат находился прямо за матовым стеклом двери, и первый же крик Хьюза вызвал бы немедленную помощь. Издав звук, напоминающий рыдание, существо попыталось придать своей руке форму стального кулака, но в кабинете не было никакого металла, которому рука могла бы уподобиться. Здесь стоял только массивный кленовый стол. С хриплым криком существо перепрыгнуло его, пытаясь воткнуть деревянный штырь в горло Хьюза.

Тот удивленно выругался и ухватился за штырь. Снаружи послышались крики, топот ног…

Брендер оставил машину недалеко от космического корабля и немного постоял, но не потому, что в чем-то сомневался. Его положение было безнадежным, и ему требовался хотя бы мизерный шанс. Проверка того, обнаружен ли древний марсианский город Ли, не займет много времени. Если да, он сможет вернуть свое состояние. Брендер быстро направился к кораблю.

Остановившись на стартовой полосе, ведущей к открытой двери Г 4961 — огромного шара из блестящего металла диаметром в сто метров, — он заметил бегущего к нему мужчину, в котором узнал Хьюза.

Чудовище, бывшее теперь Хьюзом, приблизилось, пытаясь держаться спокойно. Ему казалось, что он попал под перекрестный огонь чужеродных сил, желающих его уничтожить. Существо даже сжалось под напором мыслей людей, толпившихся в кабинете, который оно покинуло минуту назад. Все прошло очень плохо; оно вовсе не собиралось делать того, что теперь было вынуждено предпринять. Большую часть полета до Марса оно желало провести в виде пузыря металла на внешней обшивке корабля. С трудом существо взяло себя в руки.

— Отправимся немедленно.

— Но это значит, — удивился Брендер, — что мне придется рассчитать новую орбиту в более трудных…

— Вот именно, — прервал его псевдо-Хьюз. — Я много слышал о ваших математических способностях. Самое время проверить их на практике.

Брендер пожал плечами.

— Не вижу никаких помех к этому. Но что произошло, почему вы летите со мной?

— Я всегда летаю с новенькими.

Это звучало логично. Брендер ступил на стартовую полосу, Хьюз двигался сразу за ним. Мощное притяжение металла причиняло ему боль — первое реальное ощущение, которого чудовище уже давно не испытывало. Целый месяц ему теперь придется сопротивляться притяжению, чтобы сохранять облик Хьюза и одновременно выполнять сотни различных обязанностей. Боль пронзала его до самых глубин, разрушая уверенность в себе, которую оно приобрело, будучи человеком. А потом, входя вслед за Брендером на корабль, существо услышало позади крики. Оно торопливо повернулось. Сразу через несколько ворот, что вели на поле, вливалась река людей, бегущих к кораблю. Брендер находился уже в глубине коридора. С писком, похожим на рыдание, чудовище прыгнуло внутрь и дернуло за рычаг, закрывая люк.

Рядом находился запасной рычаг, включающий антигравитационные краны, и существо одним рывком передвинуло его до упора. Мгновенно оно оказалось в невесомости и испытало чувство падения. Сквозь огромный иллюминатор виднелся космопорт, кишащий людьми. Заметны были поднятые вверх лица и машущие руки. Затем, когда корабль завибрировал от рева стартовых двигателей, все исчезло вдали.

— Надеюсь, — сказал Брендер, когда Хьюз вошел в рубку, — вы хотите, чтобы я установил режим основных двигателей?

— Конечно, — хрипло ответило существо. — Всю математическую сторону я оставляю вам.

Оно не осмеливалось находиться слишком близко к металлическим двигателям, даже в присутствии Брендера, что облегчало сохранение человеческого облика. Существо торопливо двинулось по коридору — лучшим местом будет изолированная спальня.

Внезапно оно замерло, покачиваясь на кончиках пальцев. Из рубки, где остался Брендер, донеслась его мысль. Чудовище едва не утратило своей формы, когда с ужасом поняло, что Брендер сидит у радиоаппарата, отвечая на настойчивый вызов с Земли.

Псевдо-Хьюз ворвался в рубку и замер как вкопанный. В его широко раскрытых глазах был совершенно человеческий ужас. Брендер молниеносно повернулся от передатчика, в руке он держал револьвер. Существо, приняв мысль человека, поняло, что Брендер начинает догадываться.

— Ты то… существо, — выкрикнул Брендер, — что приходило ко мне в контору, рассказывало о простых числах и усыпальнице зверя!

Он передвинулся в сторону, чтобы запереть дверь в коридор, открыв при этом телеэкран, на котором было лицо настоящего Хьюза. В ту же секунду Хьюз заметил двойника.

— Брендер! — крикнул он. — Это именно то чудовище, которое Мортон и Перелли видели во время полета с Марса. Оно не подвержено действию высоких температур и химических средств, но мы еще не пробовали пули. Стреляй быстрее!

Слишком много металла, слишком много хаоса. Создание, скуля, начало расплываться. Притяжение металла страшно изуродовало его, превращая в тяжелый полуметалл. Сопротивляясь деформации, оно все еще имело шишкообразную голову с наполовину исчезнувшим глазом и узловатыми руками, прикрепленными к полуметаллическому телу. Инстинктивно оно старалось придвинуться ближе к Брендеру, чье притяжение помогало сохранять человеческий облик. Полуметалл стал бесформенной массой человеческого тела, пытающейся вернуться к прежнему виду.

— Слушай, Брендер! — В голосе Хьюза звучало нетерпение. — Баки с топливом в машинном отделении сделаны из суперметалла. Один из них пуст. В прошлый раз мы схватили часть этого существа, и она не смогла выбраться из небольшого контейнера, сделанного из суперметалла. Если бы тебе удалось загнать чудовище в бак, когда оно потеряет над собой контроль, что, похоже, случается с ним очень легко…

— Сначала я попробую на нем действие свинца! — рявкнул Брендер срывающимся голосом.

Бах! Из недосформированной щели губ вырвался крик. Чудовище отступило, ноги его расплылись в серую тестообразную массу.

— Больно, да? — проскрежетал Брендер. — А ну, пошел в машинное отделение, в бак!

— Давай, давай! — поощрял Хьюз с телеэкрана.

Брендер снова выстрелил. Существо издало слабый писк и отступило еще дальше. Оно вновь выросло, став более похожим на человека. А в его карикатурной ладони появился карикатурный револьвер.

Существо подняло не доделанное еще оружие. Раздался грохот выстрела и крик чудовища. Револьвер — бесформенный обрывок — упал на пол. Кусок серой массы, в которую он превратился, торопливо пополз в сторону материнского тела и как огромная раковая опухоль прилип к его правой ступне.

И тут впервые могучие злобные разумы, создавшие чудовище, предприняли усилие, чтобы овладеть своим роботом. С яростью, хотя и понимая, что игру нужно вести рассудительно, контролер заставил перепуганное и совершенно сломленное чудовище подчиниться его воле. Болезненный стон прозвучал в воздухе, когда эта перемена произошла с нестабильными элементами. В одно мгновение чудовище стало двойником Брендера, однако вместо револьвера в руке его вырос светящийся металлический прут. Блестящий, как зеркало, он сверкал каждой гранью, словно необычайная драгоценность. Металл излучал слабое неземное сияние.

Там, где недавно было радио, а также экран с лицом Хьюза, зияла теперь большая дыра. Брендер в отчаянии поливал стоящую перед ним фигуру градом пуль, но чудовище, хоть и дрожало, смотрело на него спокойно. Светящееся оружие направилось в сторону человека.

— Когда кончишь стрелять, — сказало существо, — может, мы поговорим?

Голос звучал так мягко, что Брендер, напряженно ждущий смерти, удивленно опустил револьвер.

— Бояться тебе нечего, — продолжало чудовище. — То, что ты видишь и слышишь, это андроид, спроектированный нами так, чтобы мог действовать в вашем измерении и пространстве. Мы работаем здесь в исключительно сложных условиях, чтобы поддерживать с тобой контакт, поэтому я продолжаю… Мы живем в измерении, где время течет бесконечно медленнее вашего. Благодаря методу синхронизации мы состыковали измерения так, чтобы можно было с тобой говорить, хотя один наш день — это миллион ваших лет. Наша цель — освобождение Калорна из марсианской гробницы. Он был случайно пойман в искривление времени, которое сам и вызвал, и упал на планету, которую вы называете Марсом. Марсиане совершенно напрасно испугались его огромных размеров и построили для него дьявольскую тюрьму. Нам нужны математические знания, отвечающие вашему измерению и пространству, чтобы освободить его.

Мягкий голос говорил дальше, убеждающе, но без агрессивности, настойчиво, но дружески. Говорящий выразил сожаление, что андроид убивал людей, а потом объяснил подробней, что каждое пространство основывается на своей системе чисел — некоторые на отрицательных, другие на положительных, а третьи на смешанных, целое же является бесконечно разнообразным. И каждое пространство подчиняется законам своей математики.

Сила иеис, в сущности, не представляет собой ничего таинственного. Это просто переход из одного пространства в другое, являющийся эффектом разницы потенциалов. Этот переход является одной из универсальных сил, которую можно уравновесить только другой силой. Именно ею воспользовался говорящий эти слова несколько минут назад. Суперметалл — это действительно исключительная вещь. В своей вселенной у них есть подобный металл, состоящий из отрицательных атомов. В мозгу Брендера он прочел, что марсиане не знали отрицательных чисел и, значит, строили из обычных атомов. Это можно сделать и так, хотя задача становится труднее.

— Проблема сводится к тому, — закончил он, — что земная наука должна указать нам, каким образом, используя нашу универсальную силу, совершить деление максимального простого числа, чтобы дверь открылась. Ты можешь спросить, как найти делитель простого числа, коль скоро оно делится лишь на единицу и самое себя? Эта проблема для вашей системы счисления разрешима только с помощью вашей математики. Ты сделаешь это для нас?

Брендер спрятал револьвер в карман. Он был совершенно спокоен.

— Все это звучит логично и искренне, — сказал он. — Если бы вы хотели устроить нам неприятности, достаточно было бы прислать на Землю больше существ вашей расы. Разумеется, нужно будет представить вопрос совету…

— В таком случае дело безнадежно. Совет не даст согласия…

— Значит, вы надеетесь, что я пойду на то, чего, по вашему мнению, не одобрит высший орган власти нашей системы? — воскликнул Брендер.

— Именно в этом и состоит сущность демократических правительств: правительство не может допустить возникновения угрозы жизни своих граждан. Такова и местная власть: ее представители когда-то в подобной ситуации информировали нас, что не принимают во внимание возможность освобождения неизвестного зверя. Однако это вовсе не значит, что отдельная особь не может позволить себе риск, на который правительство не пойдет. Ты признал, что наши аргументы логичны. В таком случае, чем пользуются в своем поведении люди, если не логикой?

С помощью андроида контролер внимательно следил за мыслями Брендера. Он заметил его растерянность и нерешительность, противостоящие истинно человеческому желанию оказать помощь, которое вытекало из уверенности, что в этом нет никакого риска. Контролер подумал, что неразумно слишком уж доверять логике в общении с людьми.

— Мы можем предложить тебе… все, — поторопил он. — Если хочешь, мы доставим этот корабль на Марс не за тридцать дней, а за тридцать секунд. Знание о том, как это будет сделано, ты сохранишь для себя. На Марсе ты будешь единственным существом, знающим о существовании древнего города Ли, центром которого была Башня зверя. В городе этом будут найдены предметы из суперметалла стоимостью миллиарды долларов, и, согласно земным законам, половина этой суммы будет твоя. Восстановив свое состояние, ты сможешь вернуться на Землю еще сегодня.

Лицо Брендера побелело, как мел. Андроид неохотно следил за ходом его мыслей — воспоминания о внезапной катастрофе, разорившей всю его семью. Брендер поднял голову.

— Хорошо, — сказал он. — Я сделаю, что смогу.

Мрачная горная цепь спускалась в котловину с красно-серым песком. Слабый порыв марсианского ветра поднял облачко песка над строением. И каким строением! Издалека оно казалось просто большим, возвышаясь над пустыней на тридцать метров — тридцать метров высотой и пятьсот метров диаметром. Однако оно явно погружалось на тысячи метров в этот беспокойный океан песка, чтобы сохранить совершенную гармонию, ту полную грации сказочную красоту, которую давно вымершие марсиане придавали всем своим конструкциям, несмотря на их массивность. Брендер вдруг почувствовал себя очень маленьким, когда ракетные двигатели его скафандра с шумом несли его на высоте нескольких метров над песком в направлении этого нечеловеческого сооружения.

Вблизи простота вертикальных стен чудесным образом терялась в богатстве орнаментов. Колонны и пилястры разбивали плоскость фасада, сходились и вновь разбегались. Гладкость поверхности стен и крыши переходила в вычурность орнаментов и псевдоукрашений, исчезала в игре света и тени.

Существо летело рядом с Брендером.

— Я вижу, ты всерьез подходишь к этому делу, — сказал контролер, — но этот андроид не может анализировать абстрактное мышление, поэтому я не знаю, каким путем идут твои рассуждения. Однако выглядишь ты довольным.

— Я, кажется, нашел решение, — ответил Брендер, — но сначала хотел бы осмотреть часовой механизм… Летим…

Они поднялись вверх, начав спускаться уже за краем строения.

Брендер увидел обширную поверхность, а в самом центре… У него захватило дух.

Слабый свет далекого марсианского солнца падал на сооружение, размещенное на чем-то, выглядевшем как середина большой двери. Конструкция эта имела около пятнадцати метров высоты, и казалось, что ее образовывали сегменты колеса, сходящиеся в центре, которым служила металлическая стрелка, устремленная вертикально вверх. Острие этой стрелки было не сплошным, а разделялось на две части, которые искривлялись и сходились вновь. Впрочем, не совсем: между ними было расстояние около полуметра, и от одной вершины острия к другой тянулся едва заметный, тонкий зеленый лучик иеис.

— Часовой механизм! — кивнул головой Брендер. — Я ожидал, что он выглядит именно так, хотя полагал, что он будет больше и солиднее.

— Пусть тебя не обманывает его видимая хрупкость, — предостерег контролер. — Теоретическая сила суперметалла неограниченна, а силу иеис может уравновесить только другая подобная сила. Точный результат предсказать невозможно, поскольку он связан со всей системой счисления, на которой строится данный сектор пространства. А теперь скажи нам, что делать.

— Хорошо.

Брендер опустился на песчаный холм и выключил диск антигравитации. Лежа на спине, он задумчиво смотрел на серо-голубое небо. На мгновение его покинули все сомнения, заботы и страхи, он расслабился и начал:

— Марсианская математика, подобно математике Евклида и Пифагора, основывалась на бесконечной величине. Она не использовала мнимых величин, тогда как на Земле, начиная с Декарта, развивалась аналитическая математика. Размеры и величины, доступные для восприятия, были заменены величинами, меняющимися в зависимости от положения в пространстве. Для марсиан существовало лишь одно число между 1 и 3, хотя на самом деле их очень много. С введением понятия корня квадратного из минус 1 — или мнимой величины — математика окончательно перестала быть наукой только о значимых величинах. Простое число, являющееся представлением чистой величины, не существует в реальной математике, но в данном случае оно тесно связано с реальностью силы иеис. Марсиане знали иеис как бледно-зеленый поток длиной около полуметра и мощностью, скажем, тысячу лошадиных сил (на самом деле это 52,35 сантиметра и 1021,23 лошадиной силы, но это неважно). Установленная мощность никогда не менялась, длина тоже, и так длилось из года в год на протяжении десятков тысяч лет. Тогда марсиане приняли эту длину за эталон и назвали ее 1 эл, а мощность приняли за единицу мощности и назвали ее 1 рб. Из-за абсолютной неизменности потока они сочли его вечным. Потом они решили, что ничто не может быть вечным, не становясь при этом простым числом. Вся их математика опиралась на числа, для которых можно подобрать делитель (то есть которые могут быть уменьшены), и на числа без делителей, которые нельзя поделить на меньшие группы. Любое число, имеющее делитель, не может быть бесконечным, следовательно, бесконечное число должно быть числом простым. Поэтому они сконструировали механизм, связанный с потоком иеис, чтобы он действовал, пока не перестанет перетекать эта сила, что может произойти, когда придет конец Времени, при условии, что никто не нарушит его раньше. Чтобы этого избежать, они укрыли механизм перехода в суперметалле, который не подвержен коррозии. По принципам их математики этого хватало.

— Но ты нашел решение, — нетерпеливо сказало существо.

— Это просто: марсиане установили величину перехода на 1 рб. Если произойдет его нарушение, независимо от масштаба, это будет уже не рб, а нечто меньшее. Переход, являющийся всеобщей величиной, становится чем-то меньшим, менее бесконечности. Простое число перестанет быть простым. Допустим, нарушение составит половину самого числа. В сущности, это число, подобно большинству больших величин, немедленно распадется на тысячи частей, то есть будет разделено на десятки тысяч меньших чисел. Если настоящее время окажется вблизи одного из этих мест распада, дверь откроется мгновенно, — конечно, если удастся вызвать такое нарушение, чтобы один из делителей проявился в настоящем.

— Это совершенно ясно, — в голосе контролера звучало удовлетворение, двойник Брендера торжествующе улыбнулся. — Теперь мы можем использовать нашего андроида для создания всеобщей величины, и Калорн вскоре будет свободен, — он громко рассмеялся. — Бедный андроид противится уничтожению, но, в конце концов, это лишь машина, к тому же не лучшая. Кроме того, он мешает нам точно воспринимать твои мысли. Послушай его крики, когда я буду придавать ему новую форму.

Эти слова, произнесенные совершенно хладнокровно, потрясли Брендера, спустив его с высот абстрактного мышления. Благодаря интенсивной мыслительной деятельности он отчетливо увидел то, что прежде упускал из виду.

— Минуточку, — сказал он. — Как получается, что ваш робот живет теперь в моем измерении, тогда как Калорн продолжает жить в вашем?

— Отличный вопрос, — лицо существа исказила торжествующая улыбка, а контролер продолжал: — Видишь ли, мой дорогой Брендер, ты был обманут. Калорн действительно живет в нашем секторе времени, но это произошло из-за ошибки в нашей машине. Устройство, которое сконструировал Калорн, было достаточно велико, чтобы перенести его, однако не имело механизма адаптации, который мог бы приспособить Калорна к любому новому пространству, где тот окажется. В результате он был перенесен, но не приспособлен. Разумеется, мы, его помощники, смогли переместить такой малый объект, как андроид, но понятия не имеем о конструкции машины Калорна. Короче говоря, мы могли бы использовать то, что от нее осталось, но тайна ее конструкции запрятана в нашем собственном специфическом суперметалле и в мозгу Калорна. Ее изобретение Калорном — одна из случайностей, которые происходят раз в миллион лет нашего времени. Сейчас, когда ты открыл нам способ освобождения Калорна, мы сможем построить бесчисленное количество межпространственных машин. Нашей целью является овладение всеми пространствами и планетами, особенно населенными. Мы хотим быть абсолютными хозяевами всей Вселенной.

Иронический голос умолк, а Брендер продолжал лежать, охваченный страхом. Страх этот был вызван двумя причинами: чудовищным планом контролера и мыслью, пульсирующей в его собственном мозгу. Он застонал, вспомнив, что эта предостерегающая мысль будет перехвачена автоматически действующим мозгом робота. Мысль заключалась в том, что нужно ввести дополнительный фактор — время…

Чудовище закричало, когда его начали насильно разлагать. Крик перешел в сдавленное рыдание, а потом воцарилась тишина. На серо-коричневой поверхности песка и суперметалла лежало загадочное устройство из блестящего металла.

Металл засверкал, и устройство поднялось в воздух. Достигнув кончика стрелки, оно опустилось на зеленый лучик иеис.

Брендер схватил свой антигравитационный диск и вскочил на ноги. Это резкое движение подняло его на несколько десятков метров вверх. Ракетные двигатели плюнули огнем, и он стиснул зубы, чувствуя боль от ускорения. Внизу под ним огромная дверь начала открываться все быстрее и быстрее, уподобляясь маховому колесу. Песок полетел во все стороны, словно поднятый маленькой бурей.

На полной скорости Брендер рванул в сторону — и вовремя. Сначала центробежная сила отбросила с огромного колеса машину-робота, потом дверь отделилась от строения, бешено вращаясь поднялась вверх и исчезла вдали.

Из темноты гробницы вылетело облако черной пыли. Борясь с ужасом и одновременно испытывая облегчение, Брендер подскочил к тому месту, где робот упал на песок. Вместо блестящего металла там лежал кусок позеленевшей железки. Металл пошел волнами, приняв подобие человеческой формы. Тело это осталось серым, сморщенным, как будто готовым вот-вот рассыпаться от старости. Чудовище попыталось встать, но не сумело подняться. Губы его зашевелились:

— Я принял твое предупреждение, но не передал им. Теперь Калорн мертв. Они поняли, в чем дело, сразу, как только это произошло. Наступил конец Времени…

Голос замер.

— Да, наступил конец времени, — согласился Брендер, — когда переход на какое-то время стал не вечным; он дошел до точки события, происшедшего на несколько минут раньше.

— Я… только частично… был… под их влиянием… Калорн все время… Даже если бы им удалось… пройдут годы, прежде чем… они изобретут новую машину… а один год у них… это миллиарды ваших… Я не сказал им… Принял твою мысль… но не… передал им…

— Но почему? Почему?

— Они причинили мне боль. Хотели меня уничтожить. А я хотел… быть… человеком. Быть… кем-то!

Тело его расплылось в лужу, похожую на серую лаву, лава покрылась складками и распалась на сухие, хрупкие кусочки. Брендер коснулся одного, и тот рассыпался в пыль.

Окинув взглядом мрачную пустынную котловину, Брендер с сожалением произнес:

— Бедный Франкенштейн!

Потом он повернулся и поднялся в воздух, направляясь к далекому космическому кораблю.

Сверхчеловек

Табличка на дверях сообщала:

Карр — круглолицый молодой человек — стоял возле одного из двух окон своего рабочего кабинета и в бинокль наблюдал за четвертым уровнем. На шее у него на черном шнурке висел микрофон. Он непрерывно комментировал происходящее на четвертом уровне:

— …Сейчас этот человек размышляет о какой-то технической проблеме. Он хочет к ней вернуться. Однако он сказал ей лишь: «Давай поторопимся!» Как ни странно, по неизвестной мне причине она также желает уйти. Но она не хочет так легко его отпускать. И вот она говорит: «Давай немного прогуляемся и поговорим о будущем». Мужчина отвечает: «Я не вижу будущего…»

Карр перестал воспроизводить разговор и заметил:

— Полковник, их беседа становится слишком личной. Давайте найдем другой объект.

Полковник Уэнтворт, стоявший у другого окна, ответил:

— Вы знаете, на каком языке они говорят?

— Честно говоря, нет. Вероятно, это славянский язык. Восточная Европа. Судя по мимике… да, пожалуй, я бы сказал, что они поляки.

Уэнтворт протянул руку и выключил магнитофон, на который при помощи сенсоров записывался разговор между мужчиной и женщиной на четвертом уровне.

Тридцативосьмилетний полковник, ростом в шесть футов, был обманчиво хрупкого телосложения, а серые глаза так спокойно смотрели на окружающий мир, что сторонний наблюдатель далеко не сразу заметил бы светившийся в них острый ум. Он уже восемь лет занимался проблемами безопасности на лунной базе, но сумел сохранить чопорные манеры английского джентльмена. Поскольку американский психолог — Карр — являлся новым человеком на Луне, раньше они не встречались.

Уэнтворт поднес к глазам бинокль, чтобы взглянуть вниз. Ему было известно то, о чем не подозревал Карр: они не имели права наблюдать за другими людьми на лунной базе, где множество представителей разных национальностей жили вместе согласно международным договоренностям, не позволявшим подслушивать их разговоры и читать мысли по выражению лиц.

Тем не менее, отвернувшись от своего собеседника — на данном этапе ему не хотелось, чтобы Карр об этом узнал, — Уэнтворт уклончиво сказал психологу:

— Мы слушаем их десять минут. Давайте поставим еще один эксперимент. Видите рыжеволосую женщину с невысоким мужчиной?

Карр ответил не сразу. Казалось, его заинтересовало нечто происходящее внизу. Неожиданно он изумленно воскликнул:

— Полковник, мужчина внизу! Высокий худощавый тип в диковинном головном уборе — он не человек!

Уэнтворт удивился.

— О чем вы говорите?

Он вновь поднял бинокль, а Карр взволнованно продолжал:

— О господи, он меня заметил! Теперь он меня прикончит! Смотрите!

Уэнтворт инстинктивно отпрыгнул в сторону и присел. В следующий миг последовала ослепительная вспышка. Во все стороны полетели осколки стекла. На пол посыпался пластик.

Потом стало тихо.

Уэнтворт успел заметить, что Карр бросился на пол рядом с ним. Похоже, психолог не пострадал. Полковник не стал терять времени, подбежал к столу и схватил телефон. Через несколько мгновений взревел сигнал тревоги.

Психиатр Борис Денович, недавно занявший пост главы отдела, нахмурившись, слушал автоматического переводчика — история, которую тот излагал, показалась Деновичу совершенно неправдоподобной.

Он поправил крошечный наушник и по-русски заговорил в микрофон своим низким голосом.

— Вы хотите сказать, — прервал он полковника Уэнтворта, — что молодой американец утверждает, будто он способен читать мысли, глядя в лицо человека? Полковник, вы имеете в виду телепатию?

Уэнтворт задумчиво посмотрел в напряженное лицо русского специалиста. Он знал то, что оставалось неизвестным Карру и Деновичу. Реакция последнего не удивила полковника, но он хотел знать наверняка.

— Вы уже проверяли? — продолжал Денович. — Разные языки и тому подобное?

Уэнтворт знал, что необходимо все проверить, и провел двадцать минут в отделе переводов.

— Я записал разговоры на польском, немецком, греческом и японском языках.

— И то, что говорит Карр, полностью соответствует переводам?

— Ну, не слово в слово. Но смысл он передает верно.

Черты худощавого лица психиатра заострились еще сильнее. Он не сомневался, что офицер безопасности стал жертвой мистификации, организованной американским психологом. И сейчас уже не имело значения, как и зачем американец это провернул.

Полковник Уэнтворт вновь заговорил:

— Вам следует дослушать запись до конца.

— Не вижу необходимости, — терпеливо возразил Денович. — Подозреваю, что ему сопутствовал успех, — он нахмурился. — Полковник, надеюсь, американец не является специалистом чтения по губам и лингвистом?

Офицер безопасности обратился к широколицей секретарше:

— Заверните это в листок бумаги, — потом он повернулся к Деновичу и добавил: — Доктор, вы должны дослушать запись до конца.

Денович пожал плечами и вновь включил запись. Теперь звучал голос полковника Уэнтворта. Он попросил Kappa перенести внимание на другую пару. Наступила пауза. Затем раздался взволнованный голос Карра, сделавший заявление, которое так поразило Уэнтворта.

Денович застыл на своем стуле, слушая звон разбитого стекла. Он был так потрясен, что даже не сразу заметил, как полковник выключил запись.

— Что это было? — услышал Денович собственный непривычно высокий голос. — Что произошло?

Когда полковник Уэнтворт закончил свои объяснения, Денович успел взять себя в руки.

— Наверняка розыгрыш, — заявил он. — А вы выглядывали в окно? И что вы заметили?

— Я был захвачен врасплох, — признался Уэнтворт. — И бросился на пол. К тому моменту, когда пластик восстановили, прошло две или три минуты.

— Значит, вы не видели высокого худощавого негуманоида? — иронически спросил Денович.

Уэнтворт был вынужден признать, что, когда он вновь подошел к окну, на нижнем уровне не нашлось мужчины, соответствовавшего описанию Карра.

Советский психиатр откинулся на спинку стула, стараясь сохранять спокойствие. Он понял, что слишком возбужден. Уже давно он не был так близок к тому, чтобы потерять самообладание. Его возмущало поведение доктора Ричарда Д. Карра, американского психолога.

Тем не менее он взял себя в руки и спросил:

— А почему бы нам самим не поставить эксперимент с участием доктора Карра? Мы создадим ему самые благоприятные условия. У меня появится возможность оценить Карра, а он получит шанс продемонстрировать свои способности. Что делать дальше, решим позднее, — на тонких губах появилась мрачная улыбка. — Пусть он прочитает мои мысли по выражению моего лица.

Казалось, Денович не понимает, что его предложение не понравилось Уэнтворту, который считал, что им необходимо торопиться. Полковник прикусил губу и ответил:

— Я позову доктора Карра. И мы обсудим ваше предложение.

Уэнтворт подошел к лифту, чтобы встретить доктора Карра. Когда психолог вышел из лифта, полковник повернулся к нему спиной. Карр приветствовал Уэнтворта, и тот молча кивнул в ответ.

— Следуйте за мной, доктор, — сказал Уэнтворт.

По пути в кабинет русского психиатра Уэнтворт шагал чуть впереди Карра, повернув лицо в сторону.

Когда они вошли — первым Карр, за ним Уэнтворт, — Денович поспешил им навстречу. Автоматический переводчик был приколот к лацкану его пиджака, наушник оставался в ухе.

На Земле он выработал технику приветствия людей, с которыми не хотел иметь дела: он старался заставить их шагнуть к нему навстречу, а затем завершал церемонию знакомства небрежным кивком.

Но, посмотрев на пухлое нездоровое лицо американца и пожав его вялую руку своими сильными пальцами, он изменил привычке.

— Сюда, — сказал Денович, показывая в коридор.

Карр застыл на месте. Он стоял, и по его лицу блуждала снисходительная улыбка. Денович, успевший распахнуть дверь, был вынужден оглянуться.

— Нам необходимо лучше понимать друг друга, доктор, — мягко сказал Карр.

Денович цинично улыбнулся в ответ.

— Ах да, я забыл, — сказал он. — Вы же умеете читать мысли. И что же вы прочли на моем лице?

Все с той же слабой улыбкой Карр ответил:

— Доктор, вы и в самом деле хотите, чтобы я повторил ваши мысли вслух?

Психиатр посчитал, что полностью контролирует ситуацию.

— Я с радостью позволю вам без потерь выйти из неприятного положения, — доброжелательно сказал он.

В этот момент Уэнтворт, который дожидался, когда между русским и американцем пробежит искра вражды, решил, что пора вмешаться. Он объяснил, что способности Карра можно проверить в практических обстоятельствах. В заключение Уэнтворт сказал:

— Я хочу, чтобы вы оба сопровождали меня в аэропорт.

Уэнтворт произнес эти слова, как и прежде, не глядя на Карра. Он ощущал, что психолог повернулся и смотрит на него.

— До сих пор я уважал ваше желание сохранить свой мир в тайне от меня, — медленно проговорил американец. — Но мне кое-что удалось прочитать, глядя вам в лицо, и, несмотря на вашу уклончивость, я узнал ваши мысли обо мне. Вам что-то известно о моих способностях, нечто… — Он нахмурился и замолчал, а затем вызывающе продолжил: — Вы не в первый раз сталкиваетесь с такими способностями, которые проявились у меня! Кто-то уже делал это раньше.

Продолжая смотреть в сторону, Уэнтворт дипломатично ответил:

— Вы близки к истине. Послушайте, я расскажу вам всю правду, как только у меня появится подходящая возможность. Но сейчас мы должны кое-что сделать. Договорились?

Когда они выходили из кабинета Деновича, Уэнтворт продолжал считать, что способности Карра помогут им в общении с инопланетянином. Но ключевым фактором здесь являлось время.

Ни Карр, ни Денович не знали, что с первых дней возникновения лунной базы у нескольких человек неожиданно усилились экстрасенсорные способности. Интересно, что у всех они проявлялись по-разному. Но дар читать мысли по выражению лица появился впервые.

Всякий раз, когда удивительные способности проявлялись, они отражали прежние интересы человека, усиливаясь до превосходной степени. Довольно часто новый дар казался людям таким естественным, что они даже не сообщали о нем властям.

Первая стадия продолжалась около двух дней.

Затем способности резко слабели и пропадали в течение нескольких часов. Человек даже забывал, что обладал удивительными возможностями.

А потом — резко — способности возвращались, но в иной, измененной форме.

В новой форме они приобретали фантастический характер, получалась другая и многократно усиленная версия.

Однажды Уэнтворт так ее описал: «Подобно животному, бьющемуся в предсмертных судорогах, на краткие мгновения достигается пик экстрасенсорных способностей, возведенных в энную степень. В течение нескольких часов мы наблюдаем невероятные возможности человека, которыми он, возможно, когда-нибудь будет обладать в результате эволюции».

Финал быстро приближался. Пройдет еще несколько часов, и способности Карра исчезнут, чтобы больше никогда не появиться.

Больше всего Уэнтворта беспокоил тот факт, что Карр находился на Луне ровно сорок восемь часов. Он подозревал, что психолог обрел способность читать чужие мысли с той самой минуты, как прибыл на базу. Следовательно, первая фаза могла закончиться в любой момент.

…Нельзя терять время! Теперь, когда предварительные переговоры закончены, они не могут останавливаться ни на мгновение! Нельзя смущать Карра и отвлекать его! Поэтому Уэнтворт не должен поворачиваться к нему лицом — нельзя позволить Карру прочитать его мысли!

Они направлялись к пересадочной станции, откуда их сразу же перевели в подземное помещение, находящееся под посадочным полем для космических кораблей. Когда они вышли из небольшой монорельсовой машины, в коридоре им встретился человек в форме офицера порта.

Уэнтворт узнал ветерана лунной базы и кивнул ему. Тот помахал в ответ рукой и продолжал идти вперед. Уэнтворт жестом показал двум своим спутникам, что им следует двигаться в том направлении, откуда появился офицер. Денович тут же зашагал дальше. Карр сделал несколько шагов, а потом остановился и оглянулся назад.

— Полковник, — сказал он, — могу я поговорить с этим офицером?

— С кем? — Уэнтворт уже успел забыть о случайной встрече.

— С офицером, который только что прошел мимо нас.

— Петерсоном? Да, конечно! — Он повернулся и позвал: — Эй, Пит.

Но Карр уже бежал по коридору. К тому моменту, когда Денович обернулся и понял, что возникли какие-то проблемы, Карр и Петерсон о чем-то беседовали. Человек в форме дважды кивнул, а потом истерически расхохотался.

Смех его получился неожиданно громким. Люди, выходившие с багажом, начали останавливаться.

Ошеломленный Денович смотрел, как рыдает Петерсон, а потом подошел к Карру и Петерсону. Потом он почувствовал, что рядом оказался Уэнтворт.

Петерсон продолжал всхлипывать, пытаясь взять себя в руки.

— Что вы сказали? — пролепетал он сквозь слезы. — Я не понял… Объясните, что со мной происходит? Я никогда так себя не вел.

Он сглотнул, сделал над собой колоссальное усилие — и мгновенно пришел в ярость.

— Ах вы, грязные мерзавцы! — оскалился он. — Что вы со мной сделали?

— Кто-то прибыл сюда вчера днем и взял под контроль ваш разум, — сказал Карр. — Расскажите нам об этом.

— Хорошо! — Петерсон внезапно забыл о ярости. — Наверное, вы имеете в виду негров. Их было трое. Один выглядел довольно странно: впалые щеки, ну, вы понимаете, — поэтому я попросил его снять головной убор.

Он замолчал и, разинув рот, с дурацким выражением лица посмотрел на Карра.

— Что он с вами сделал? — не унимался Карр.

— Как что?! — Глаза Петерсона округлились. — Он выстрелил в меня световым лучом — как раз из штуки на верхушке его…

Он вновь замолчал, и его лицо приобрело бессмысленное выражение.

— О чем я говорю? — пробормотал он. — Должно быть, мне приснился сон!

Денович шагнул вперед. Теперь он уже не сомневался, что знает возможности Карра. Он только что был свидетелем — во всяком случае, так ему показалось — моментального гипнотического воздействия.

— Доктор Карр, отойдите от этого человека! — угрожающе приказал он.

Карр удивленно повернулся к нему, и Денович почувствовал, как глаза Карра пристально смотрят ему в лицо, а потом Карр сказал:

— Ах вот оно что! — И жестко добавил: — Подождите немного доктор, хорошо?

Карр вновь обратился к Петерсону:

— Отправляйтесь к себе и полежите. Если через час вам не станет лучше, зайдите в мой кабинет.

Он протянул Петерсону свою визитку. Повернувшись к Уэнтворту, Карр сказал:

— Нам необходимо поговорить с начальником порта.

Начальник порта производил хорошее впечатление. Он был доброжелательным итальянцем, толковым работником и внимательным слушателем. Его звали Карло Понтини. Игнорируя автопереводчик Деновича, он заговорил в микрофон собственного транслятора.

— Трое африканцев прибыли из Вастуленда, — он развел руками. — Похоже, у вас проблема, джентльмены.

Уэнтворт, успевший связаться с отделом безопасности, который занимался чернокожими обитателями лунной базы, прекрасно понимал, что имеет в виду итальянец. Инопланетянин был либо очень умен, либо удачлив, когда решил прибыть на базу именно в таком обличье, поскольку это давало ему преимущества. Оставалось надеяться, что способности Карра помогут его найти.

Понтини предоставил им фотографии трех вастулендцев; среди них Карр сразу же узнал худощавую фигуру в головном уборе, который выглядел как изысканное украшение в мусульманском стиле. Материя закрывала лоб, а лицо — на фотографии это было ярко видно — лишь отдаленно напоминало человеческое.

На большом экране, куда спроецировали фотографию, отчетливо выделялась черная окраска, а под ней слабо поблескивала чешуя.

Через несколько мгновений Уэнтворт уже передавал увеличенное изображение инопланетянина по каналам связи системы безопасности. Вскоре он получил подтверждение из всех отделов, кроме двух. Что ж, для начала неплохо.

Уэнтворт представил себе, что сейчас происходит. В дюжинах секторов огромной лунной базы его люди выходят в коридоры, заглядывают в офисы, проверяют свою территорию. И если кто-то из них видел подозрительную личность, поиски уже в самом разгаре.

Загудел интерком. Карр нажал кнопку, и на экране появилось чисто выбритое молодое лицо — Ледуа из французской части базы.

— Полковник Уэнтворт.

— Да?

— Этот человек занял апартаменты в нашем секторе. Однако около часа назад он его покинул, и больше я его не видел.

Как только разговор закончился, на панели замигал огонек, и они получили новое сообщение: «Видел его около тридцати минут назад, когда он направлялся в Р-1».

Уэнтворт поморщился. Р-1 был главным жилым комплексом для гостей. Сейчас большая часть номеров пустовала. Одаренный богатым художественным воображением архитектор придал сектору футуристический облик; комиссия, отвечавшая за строительство базы, даже не подумала о том, чтобы согласовать проект с силами безопасности. Множество запутанных коридоров, задних лестниц, внутренних двориков, три дюжины ресторанов, четыре театра, подводные сады, укромные уголки для влюбленных, а также свободный доступ к электромобилям, местным средствам передвижения, — все это превращало данный сектор в чудовищный лабиринт.

Едва ли инопланетянин мог найти лучшее убежище на всей лунной базе. Уэнтворт вздохнул и нажал сигнал общей тревоги.

Полковник не стал терять времени, сразу же схватил за руку Карра, поманил за собой Деновича и, по-прежнему не поворачиваясь к психологу, сказал:

— Пошли! — И повел их обратно к лифту.

Уэнтворт рассчитывал, что быстрые поиски всеми силами безопасности сразу же дадут результат. Способности Карра — а он их уже доказал — существенно увеличивали их шансы. Поскольку эта часть Луны находилась в тени, только тридцать восемь номеров в Р-1 были заняты. Сам Уэнтворт предпочитал темную сторону Луны, откуда открывался превосходный вид на Землю. К счастью, туристы не разделяли его вкусов.

Уэнтворт быстро объяснил, как они будут действовать. Лишь только дверь откроется, Карр сразу же начинает читать выражения лиц людей, находящихся в номере, а Уэнтворт задает вопросы.

Однако у них, как правило, получалось еще быстрее: стоило Карру взглянуть в лицо хозяина номера, как он сразу же говорил: «Нет». После этого за дело брался кто-нибудь из помощников Уэнтворта, остальные двигались дальше.

Идея состояла в том, что кто-то из обитателей Р-1 мог видеть инопланетянина.

Дверь седьмого номера открыла миниатюрная женщина, которая вопросительно посмотрела на них. Она была в строгом черном платье; Уэнтворт не мог себе представить, как кому-то удалось уговорить ее отправиться в туристическую поездку на Луну. Впрочем, сюда часто прибывали весьма необычные люди.

Он увидел, что Карр колеблется. Казалось, психолог смущен.

— Он внутри, — неожиданно сказал Карр.

Кто-то схватил женщину сзади и, одновременно зажав ей рот рукой так, что она даже охнуть не успела, оттащил от двери. Через мгновение по сигналу Уэнтворта на бесшумных резиновых колесах в номер вкатился электромобиль. Остальные последовали за ним.

Опустившись на одно колено возле двери, Уэнтворт вдруг усомнился в отданном им приказе: нанести безжалостный удар. Он подумал о том, что это первый представитель другой расы, оказавшийся в Солнечной системе. Быть может, его не следует убивать?

Однако его сомнения быстро улетучились. Инопланетянин пытался убить Карра, как только понял, что разоблачен. Не говоря уже о том, что он тайно пробрался на лунную базу. Намерения инопланетянина имели явно враждебный характер, и с ним следовало поступить соответствующим образом.

Уэнтворта охватило возбуждение, он ощутил, как начала зудеть поверхность кожи — разрядник электромобиля работал на полную мощность.

Уэнтворт уже поздравлял себя с успешным завершением операции, когда коридор залил ослепительный свет — казалось, ему в глаза ударил прямой солнечный луч.

Свет погас. Прошла минута. Послышался шум — падали какие-то предметы. Побледневший Уэнтворт ждал.

За несколько минут до описываемых событий Ксилмер понял, что момент столкновения близок — если он того пожелает. Поэтому при помощи устройства на своем шлеме он связался с гийном — боевым кораблем, находившимся на орбите довольно далеко от Луны. Вот что он сказал, запрашивая инструкции:

— В моей разведывательной акции меня тревожит лишь одно. Час назад кто-то сумел меня засечь с верхних этажей. Его способности наводят на мысль, что на лунной базе находится два типа существ. Одна группа — в нее входит большинство обитателей базы — не имеет ни малейшего значения. Однако второй тип — один из них меня увидел, находясь на значительном расстоянии, — может оказаться куда более могущественной формой жизни. Поэтому я намерен ускользнуть отсюда через стену и любым возможным способом попытаться добраться до каюты, откуда за мной наблюдало продвинутое существо. Я уверен, что мне следует оценить его возможности прежде, чем будет принято окончательное решение.

Однако ответ прозвучал сурово:

— Через двадцать четыре часа флот рискнет и на минуту выйдет на субпространственный контакт. Мы должны сообщить, может ли флот лететь сюда или нам следует отправиться в другое место.

— Я намерен действовать осторожно, — запротестовал Ксилмер, — перемещаться сквозь стены, избегать коридоров. И прежде чем я покину это помещение, я постараюсь стереть воспоминания о моем присутствии из сознания важного существа. Даже в самом худшем случае операция займет не более нескольких часов.

— Тем не менее почему бы сначала не проверить силу их оружия, хотя бы на несколько секунд? Посмотреть, на что они способны в экстренной ситуации?

— Очень хорошо.

Уэнтворт с тоской посмотрел на царивший в номере хаос, а потом повернулся к двум своим сотрудникам, которые выбирались из разбитого электромобиля.

— Что произошло? — спросил он.

Как ни странно, они не могли четко ответить на вопрос полковника. Кажется, в тот момент, когда они оказались в номере, в нем находился мужчина.

Сержант Гожински покачал головой, словно пытался стряхнуть наваждение. Его голос слегка дрожал.

— Вот тут он стоял. Он посмотрел на нас, но совсем не испугался. Я навел на него световой прут… ну, вы знаете…

Так было принято называть оружие электромобиля. Уэнтворт нетерпеливо кивнул.

— Ну, и я скомандовал: «Огонь!», — продолжал сержант Гожински. — Я видел, как луч протянулся к нему. А потом что-то яркое ударило по электромобилю. Ну… и нас оглушило. Когда я пришел в себя, оказалось, что в стене появилась дыра, а он исчез.

Его напарник, родившийся в Южной Африке, мог лишь подтвердить слова Гожински.

Слушая отчет своих людей, Уэнтворт почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Очевидно, инопланетянин воспользовался каким-то мощным оружием. Полковник подошел к дыре в стене. Внутренние стальные конструкции были чисто срезаны. Он поднес счетчик Гейгера, но прибор молчал.

Противник обладает мощнейшим оружием, в котором не используется атомная энергия.

Уэнтворт заставил себя успокоиться. На лунной базе имелась дюжина более мощных электромобилей, но на их подзарядку требовалось не меньше часа.

Он спокойно объяснил новый план своим людям.

— Теперь мы будем снабжать каждую поисковую группу несколькими мобилями.

Подойдя к интеркому, он отдал общий приказ:

— Всем наблюдателям оставаться на своих постах. Как только будут заряжены мобили, свяжитесь со мной. Я буду… — он немного подумал, — в каюте доктора Деновича.

Полковник знал, что рядом шагает Карр. Не глядя на психолога, Уэнтворт сказал:

— Доктор, я хочу, чтобы в следующий раз вы держались в стороне от разворачивающихся событий. Не следует забывать, что он попытался вас убить, как только вы его обнаружили. Между тем остальные его не заинтересовали. Полагаю, нам следует принять во внимание этот факт.

— А вам не кажется, что он атаковал меня из-за того, что я застал его врасплох? — нервно спросил Карр.

Такой вариант нельзя было исключать, но Уэнтворт не хотел рисковать.

— Я должен вам кое-что сообщить, — продолжат Карр. — Когда я в первый раз посмотрел в лицо той женщины из его номера, мне показалось, что я не могу прочитать ее мысли. Быть может, инопланетянин сумел как-то экранировать ее сознание?

Уэнтворт пожалел психолога — похоже, экстрасенсорные способности уже начали его покидать. Жестокая шутка судьбы, но пришла пора разъяснить Карру, что происходит.

Он повернулся к психологу и мягко спросил:

— Почему бы вам не попытаться прочитать мои мысли, доктор?

Карр бросил на него быстрый взгляд. Потом нахмурился и заметно побледнел.

— У меня возникли трудности, — пробормотал он. — К тому же ваша мысль довольно сложна. Вы думаете, что моя способность читать лица… — Он недоуменно покачал головой. — Я не понимаю — это общий стереотип? Но так не должно быть.

Небольшая ошибка лишь подтвердила, что способности Карра слабеют.

— Пойдемте в каюту доктора Деновича, где у меня будет время рассказать вам обоим, как в действительности обстоят наши дела.

Час спустя Уэнтворт все еще не получил сообщения, что мобили заряжены, однако успел закончить свой рассказ.

Лицо Карра покрылось пятнами, губы беззвучно шевелились. Правда оказала на него шокирующее действие.

— Все казалось мне таким естественным, — пробормотал он. — Я уже много лет размышлял о том, что могут означать разные выражения лиц.

— А когда у вас появилась ваша способность? — спросил Уэнтворт.

— Ну, — неуверенно проговорил Карр, — пожалуй, когда я наблюдал за лицами пассажиров, поднимающихся на корабль, два дня назад — все мгновенно встало на свои места.

— Значит, вы связались со мной почти через два дня после того, как начали читать мысли? Сейчас ваши способности будут быстро слабеть. А еще через несколько часов произойдет их искажение, суть которого предвидеть невозможно.

Карр побледнел еще сильнее.

— Во что может превратиться способность читать чужие мысли? — глухо спросил он. — Я не могу представить себе ничего более сложного.

Денович с трудом сдерживал кипящую в нем ярость.

— Я возмущен вашими играми в секретность. Почему меня не поставили в известность, когда я прибыл на базу? Почему никаких сообщений не появлялось в средствах массовой информации?

Англичанин холодно напомнил, что лунная база существует в данном виде всего восемь лет. Космические путешествия еще не успели стать нормой. Людей легко напутать. Столь невероятные истории могут вызвать панику. Однако теперь информация будет рассекречена. Подготовлено совместное заявление. Оно будет обнародовано после одобрения Советом Безопасности ООН.

— А вас и доктора Карра, — продолжал Уэнтворт, — я намеревался ввести в курс дела после того, как вы поймете, что один из вас стал жертвой невероятного феномена.

Однако нельзя исключать, что система доктора Карра может оказаться заслуживающей доверия. Уэнтворт едва заметно улыбнулся.

— Надеюсь, доктор Карр, что вы ведете журнал наблюдений.

— Да, у меня все записано, — хмуро ответил Карр.

— Что ж, подобных прецедентов у нас не было, — сказал Уэнтворт. — Теперь мы получили весомые аргументы.

Он встал.

— Пойду посмотрю, в какой стадии находится зарядка мобилей, — и обратился к доктору Деновичу: — Присматривайте за вашим коллегой, сэр.

Психиатр коротко кивнул.

Когда мужчины остались вдвоем, доктор Денович с профессиональным вниманием посмотрел на пухлого американца.

— Вижу, вы пережили потрясение, доктор Карр. Почему бы вам не выпить снотворного, чтобы немного вздремнуть, пока не закончится переходный период?

Карр, прищурившись, посмотрел на старшего коллегу.

— Возможно, мои способности и в самом деле слабеют, — не стал спорить он, — но вам должно быть стыдно иметь мысли, подобные тем, что сейчас бродят в вашей голове.

Денович запротестовал:

— Я уверен, что вы ошибаетесь.

— Вы собирались забрать мои записи, пока я сплю, — обвиняюще сказал Карр.

— Да, я подумал о ваших записях, — не стал отпираться русский, — и понял, как они важны. Мне и в голову не приходило, что вы намерены их скрыть.

— Да, возможно, так и есть, — пробормотал Карр. — Прошу меня простить. Послушайте, мы оба на взводе. Давайте вместе проанализируем ситуацию.

Почему бы двум экспертам не попытаться извлечь максимум из слабеющего таланта Карра?

— Быть может, — сказал Карр в заключение, — наша дискуссия поможет мне сохранить мои способности?

Оба сошлись на том, что это превосходная идея, и занялись делом. Прошло два с половиной часа, а Карр так и не потерял своего дара.

Затем зазвонил телефон.

Это был Уэнтворт, сообщивший, что мобили наконец заряжены.

— Вы не хотите присоединиться к нам? — спросил полковник.

Денович объяснил, что они с Карром пытаются сохранить его способности и не хотели бы прерываться.

Когда Денович положил трубку и повернулся к Карру, он с удивлением обнаружил, что психолог сидит с закрытыми глазами, откинувшись на спинку кресла. Но поразило его совсем другое: тело Карра совершенно обмякло. Денович склонился над ним, слегка встряхнул, но Карр не шевелился. Русский психиатр проверил пульс, прислушался к ровному дыханию. Карр крепко спал.

Доктор Денович не стал терять времени. Он достал шприц и сделал американцу укол снотворного. Затем дал поручение своей секретарше, которое должно было занять много времени — больше она не вернется в его кабинет. Быстро обыскав Карра, психиатр нашел связку ключей и, прихватив камеру, направился в американский сектор, где находился офис Карра.

Он не чувствовал вины.

«Сейчас не время проявлять щепетильность, — сказал он себе, — национальные интересы прежде всего».

Денович почти сразу же нашел заметки американца. Они оказались неожиданно объемными. Он быстро приготовил камеру и занялся привычным делом. Прошло полчаса. Денович все еще фотографировал бумаги Карра, когда у него за спиной послышался негромкий звук.

Деновича не так-то просто было вывести из равновесия. Он медленно повернулся, и его охватил страх.

Перед ним стояла фигура.

Русский никак не понимал, как это существо могли принять за человека. Поражала его невероятная худоба, черное лицо просто не могло принадлежать человеку. Но из-под длинного плаща торчали ноги… нет, ткань прилипла к ним, подчеркивая их форму! Профессиональный взгляд психиатра успел все зафиксировать в долю секунды.

В следующее мгновение в его наушниках по-русски прозвучал голос:

— Где… доктор Карр?

Денович никогда не мечтал о мученической смерти, да и сейчас не собирался геройствовать. Но, как не раз в прошлом, он столкнулся с коммунистической дилеммой. Партия всегда требовала делать то, что необходимо «для народа», даже несмотря на угрозу жизни. Иначе он будет вынужден отвечать на собрании перед своими товарищами по партии.

Он уже давно решил для себя эту проблему: критерий тут был один — вероятность разоблачения.

В данном случае вероятность равняется нулю, решил он. К тому же Денович пришел к выводу, что от него потребуется полнейшее сотрудничество — тогда у него есть шанс уцелеть.

— Одиннадцатью этажами ниже, в русском секторе. Он в моем кабинете — 422-Н, — хрипло ответил он.

Существо мрачно посмотрело на психиатра.

— Не бойся, — презрительно проговорило оно. — Мы не охотимся на людей. А поскольку ты мне сам все рассказал, я даже не стану воздействовать на твою память.

Ослепительная вспышка родилась на шлеме инопланетянина и ударила в лоб психиатра.

Полная темнота.

У Ксилмера ушло немало времени, чтобы добраться до кабинета 422-Н — ведь он старался не появляться в коридорах. Наконец он вошел в офис Деновича, увидел лежащего без сознания Карра и отправил сообщение на корабль.

— Насколько я могу судить, сейчас мне никто не помешает его уничтожить.

— Подожди!

Прошло несколько минут, затем последовал вопрос:

— Расскажи нам, почему он потерял сознание.

Ксилмер подробно передал все, что узнал из сознания психиатра относительно экстрасенсорных способностей Карра, а также то, что Денович сделал Карру инъекцию сильного снотворного.

— Именно поэтому Карр стал совершенно беспомощным — во всяком случае, так мне кажется. И я убежден, что его не следует будить. Кто знает, какими способностями он обладает теперь?

— Подожди!

И вновь Ксилмеру пришлось дожидаться новых указаний.

— Мы знаем, что человек уже успел обрести новые экстрасенсорные способности. Очевидно, это часть его цикла. Тебе необходимо установить, какие процессы идут в нижних долях его мозга.

— Я уже это проделал.

— И каковы результаты?

— Несмотря на бессознательное состояние, он каким-то образом наблюдает за мной; мало того, ему удается фиксировать наши переговоры. Но он не в состоянии контролировать энергию и не в силах оказать мне сопротивление. Какими бы ни оказались его новые возможности, он не обладает серьезным оружием.

В заключение Ксилмер мрачно заявил:

— Полагаю, что, если мы не разбудим этого человека, обитатели данной звездной системы не смогут себя защищать.

— Тем хуже для них! — последовала короткая равнодушная реплика.

Они мысленно улыбнулись друг другу, наслаждаясь ощущением своего превосходства.

— Каковы ваши рекомендации? — спокойно спросил Ксилмер.

— Убей его!

Когда Денович пришел в себя, он лежал на покрытом ковром полу.

Он встал и огляделся по сторонам. Психиатр облегченно вздохнул, когда понял, что инопланетянин исчез. Он подошел к двери и осторожно выглянул в коридор. Никого. Борясь с паникой, Денович быстро собрал свое оборудование, но потом заколебался: ведь он не успел скопировать все записи Карра. После некоторых размышлений он забрал бумаги психолога, в том числе и те, которые сфотографировал.

Выйдя в коридор, Денович впервые посмотрел на часы. Прошло два часа с того момента, как он потерял сознание. Это оказалось для него неожиданным: «Инопланетянин уже наверняка нашел Карра в моем офисе».

Он ожидал, что офис будет разгромлен. Но на первый взгляд все было в порядке. Денович быстро спрятал украденные бумаги и перешел в соседнее помещение, где оставил на диванчике спящего Карра.

Однако в комнате его не оказалось.

Денович уже повернулся, чтобы уйти, когда ему на глаза попался предмет, валявшийся в дальнем углу диванчика. Тюрбан инопланетянина. Материал был смят и испачкан голубоватой жидкостью, сквозь складки гладкой ткани проглядывал металл.

Более внимательный осмотр показал, что пол также испачкан голубоватой жидкостью.

Психиатр стоял, не зная, на что решиться, когда из соседнего помещения послышались голоса. Он узнал баритон англичанина и более тихий голос Карра. Денович повернулся к двери, а через мгновение в нее вошли Уэнтворт и Карр.

Советский психиатр разглядел за их спинами еще несколько человек, но они не стали входить. Денович был знаком только с одним из них — представителем службы безопасности русского сектора. Они переглянулись, а потом равнодушно отвели глаза в сторону.

— Ах вот вы где, доктор, — сказал Уэнтворт.

Денович ничего не ответил. Он напряженно смотрел в лицо пухлого американца и думал: «Сейчас он обрел свои суперспособности».

Он, наверное, знает все, что делал Денович в течение последних нескольких часов.

Советский психиатр съежился от ужаса, но потом заставил себя успокоиться и решил все отрицать.

— Доктор Карр недоумевает, — продолжал Уэнтворт. — Он пришел в себя на диване, но не помнит, как туда попал. Однако это, — Уэнтворт показал на тюрбан Ксилмера, — лежало здесь. Когда доктор Карр вышел в коридор, он увидел на дверях табличку с вашим именем. Так он узнал о вас, поскольку ничего не помнит о первой стадии своего экстрасенсорного прорыва. Что произошло?

Пока Уэнтворт говорил, Денович мучительно искал объяснение своего отсутствия. Но он прекрасно понимал, что сразу лучше ничего не говорить. Поэтому, как только англичанин замолчал, Денович обратился к Карру:

— С вами все в порядке, доктор?

Карр довольно долго смотрел на него, но произнес лишь одно слово:

— Да.

— Вы не пострадали?

— Нет. А мне грозила опасность? — в его широко открытых глазах читалось удивление.

— А как насчет ваших способностей? — спросил Денович.

— О чем вы?

Денович был ошеломлен. Он и сам не знал, чего ожидать. Но только не такого исхода! Перед ним стоял обычный человек с обычными реакциями. И он ничего не помнил!

— Вы хотите сказать, — решил уточнить Денович, — что не помните ничего необычного?

Карр покачал головой:

— По правде говоря, доктор, вам известно об этом гораздо больше, чем мне. Как я оказался в вашем офисе? Я был болен?

Денович повернулся к Уэнтворту и беспомощно посмотрел на него. Он уже успел придумать свою версию случившегося, но ему не хотелось ее излагать.

— Полковник, — предложил он, — если вы поделитесь со мной новостями, я расскажу вам, что здесь было.

Уэнтворт сжато изложил все, что произошло за последние несколько часов. После телефонного разговора он вошел в состав одной из групп, разыскивающих Ксилмера. Несколько минут назад в коридоре заметили доктора Карра. Поскольку обитателям станции было запрещено выходить из своих домов, Уэнтворту сразу же доложили о появлении Карра. И он вернулся.

— Естественно, я спросил, что случилось, а он, как и следовало ожидать, рассказал, что проснулся, увидел тюрбан и пол, залитый необычным липким веществом.

Уэнтворт наклонился и кончиком пальца осторожно коснулся голубой жидкости. Ничего не произошло, и тогда полковник понюхал палец и скорчил гримасу.

— Должно быть, кровь инопланетянина, — заметил он. — Довольно сильный запах.

— Какого инопланетянина? — спросил Карр. — Послушайте, джентльмены, что…

Больше он ничего сказать не смог. Из шлема Ксилмера послышался голос, говоривший на английском:

— Мы слышали ваш разговор и пришли к выводу, что с нашим агентом произошел несчастный случай.

Уэнтворт сделал быстрый шаг вперед.

— Вы меня слышите? — спросил он.

Голос продолжал:

— Дайте нам точное описание состояния нашего агента.

— Мы готовы пойти вам навстречу, — спокойно ответил Уэнтворт. — Однако прежде мы хотим получить от вас кое-какую информацию.

— Мы находимся в трехстах тысячах миль от вашей базы. Через час вы нас увидите, и, если ваши объяснения нас не удовлетворят, база будет уничтожена. А теперь отвечайте. Быстро!

Угроза получилась чрезвычайно убедительной.

— О боже, — пробормотал кто-то.

После долгой напряженной паузы Уэнтворт спокойно и четко описал, что осталось от Ксилмера. Когда он закончил, голос приказал:

— Ждите!

Прошло не менее трех томительных минут.

— Нам необходимо знать, что именно произошло. Допросите доктора Карра.

— Меня? — едва слышно пролепетал Карр.

Уэнтворт приложил палец к губам и сердито зашипел на Карра. Потом жестами предложил всем остальным выйти из офиса, после чего кивнул Деновичу и Карру.

— Получите от него необходимую информацию! — приказал Уэнтворт Деновичу, затем на цыпочках вышел в соседнюю комнату и аккуратно закрыл за собой дверь.

Пока психиатр смотрел на Карра, пытаясь придумать, с чего начать допрос, он услышал, как полковник приглушенным голосом объявляет общую тревогу. Денович постарался не обращать на него внимания и повернулся к Карру.

— Доктор, — начал он, — что вы помните?

Американец сглотнул, словно во рту у него находилась какая-то дрянь, и поморщился.

— Как долго я нахожусь на лунной базе? — задал он ответный вопрос.

Тут только психиатр начал понимать, что произошло.

«Конечно, — подумал он, — Карр ничего не помнит с того момента, как прорезались его экстрасенсорные способности».

Он вспомнил, что Карр задавал вопрос относительно своей болезни.

«Конечно, — сообразил Денович, — Карр полагает, что сходит с ума!»

Он стоял, дрожа от возбуждения, молниеносный анализ ситуации открыл перед ним множество возможностей. Денович попытался представить себя на месте Карра.

И сразу понял, что его больше всего тревожит. Американский психолог только что признался русскому коллеге, что теряет рассудок!

— Доктор, почему вы полагаете, что сошли с ума? — мягко спросил Денович.

Карр колебался, и тогда психиатр добавил:

— Наши жизни зависят от вашего ответа. Вы ничего не должны скрывать.

Карр вздохнул.

— У меня симптомы шизофрении, — ответил он.

Казалось, еще немного — и американец расплачется.

— Подробности! И поторопитесь!

Карр с трудом улыбнулся.

— Все очень серьезно. Проснувшись, я уловил сигналы.

— Сигналы?

— Причем они имели какой-то смысл.

— Ах вот вы о чем! — кивнул Денович. — Например?

— Ну, когда я смотрю на вас… то вижу множество… бессмысленных сигналов. Даже то, как вы стоите, несет в себе некое послание.

Денович был совершенно сбит с толку. Карр и в самом деле излагал классические симптомы шизофрении.

Неужели это и есть знаменитая вторая фаза экстрасенсорного цикла? Он не мог не признать, что первая фаза произвела на него сильное впечатление.

— Объясните подробнее, — попросил Денович.

— Ну… — Карр замолчал, и на его пухлом лице появилось беспомощное выражение. — Ваши пульсации!

Затем, запинаясь, он объяснил Деновичу, что его тело напоминает множество энергетических цепей, передающих разные сигналы.

Карр смотрел на человека и видел поверхностные сигналы, которые испускали открытые части его тела. Сквозь кожу его взгляд проникал во внутренние атомарные структуры: крошечные золотые сферы — миллиарды на один кубический миллиметр, — пульсирующие и подающие сигналы… и соединенные…

Соединенные квадриллионами силовых линий с далекими звездами окружающей Вселенной и с другими людьми на лунной базе.

Но большинство этих линий уходило через стены к Земле… Множество связей с другими людьми и местами, где когда-либо побывал Денович.

Сигналы, пульсировавшие вдоль некоторых из этих линий, были более мощными. Карр последовал за одним из них и оказался в прошлом Деновича. Он увидел молодую женщину, по лицу которой катились слезы.

И еще он услышал ее мысли:

«Я тебе верила, а ты меня предал!»

«Но, Наташа…» — отвечал молодой Денович.

— Вы понимаете… — начал Карр и замолчал. — Что случилось?

«Наверное, я ужасно побледнел», — подумал Денович.

— Что? Ч-что? — выдохнул он.

Он был ошеломлен. Наташа была девушкой, которая забеременела от него, а потом умерла во время родов. Денович с трудом заставил себя говорить спокойно:

— И вы можете что-нибудь с этим сделать?

— Ну, пожалуй, да.

Когда Карр не слишком уверенно ответил на его вопрос, он одновременно каким-то непостижимым образом перерезал связи с девушкой — и линии, словно резиновые жгуты, вернулись к Деновичу.

Денович закричал. Он не сумел сдержаться. Так воют мартовские коты, звук поднялся от басов к самым высоким нотам. В комнату тут же вбежал Уэнтворт.

Денович пытался добраться до диванчика, но его колени подогнулись. Он упал на пол и остался лежать, с его губ слетали тихие стоны. Но через несколько мгновений он вновь начал дико кричать.

В комнату сунул голову русский агент, да так и остался стоять с вытаращенными глазами. Уэнтворт вызвал врачей.

Вскоре Деновичу сделали успокаивающий укол. Он перестал кричать, но еще некоторое время продолжал всхлипывать, а потом затих. Врачи вынесли потерявшего сознание Деновича на носилках, уложили в электромобиль и увезли.

Вновь зазвучал голос из шлема Ксилмера:

— Мы требуем, чтобы доктор Карр немедленно объяснил, что он сделал с доктором Деновичем.

Карр беспомощно посмотрел на Уэнтворта.

— Я всего лишь перерезал линии. Вероятно, барьеры, которыми он разделял себя и ту девушку, рухнули. И на него обрушилось страшное чувство вины.

— Подождите! — сказал голос из шлема Ксилмера.

Уэнтворт, не забывший, что в шлеме Ксилмера есть энергетическое оружие, жестами попросил всех покинуть комнату. А сам отошел к двери.

Прошла минута. Потом еще одна.

— Вне всякого сомнения, — продолжал голос, — доктор Карр обладает мощной ментальной силой. Анализ смерти Ксилмера показывает, что разум доктора Карра, находившегося без сознания, защитил доктора. Для этого он отсек энергетические линии, чтобы помешать Ксилмеру убить доктора Карра. В результате были наведены обратные потоки, и тогда Ксилмер использовал майрт — оружие своего шлема — и совершил самоубийство. Судя по состоянию его тела, произошло полное разрушение.

Уэнтворт повернулся к Карру.

— Вам есть что сказать по этому поводу? — прошептал он.

Карр покачал головой.

— У вас не осталось никаких воспоминаний?

Карр вновь отрицательно покачал головой.

— Естественно, — иронически продолжал голос из шлема, — мы подождем, пока удивительный ментальный дар доктора Карра завершит свой цикл. Вы нас еще услышите.

Наступила тишина.

Миновало два часа.

Пришли другие люди. Состоялось несколько напряженных совещаний. Карр сидел в стороне. Когда голоса зазвучали громче, Карр незаметно выскользнул в соседнюю комнату, где лежал тюрбан Ксилмера, и застыл, закрыв глаза, всматриваясь во Вселенную — средоточие бесконечного множества сигналов.

Миллиарды пульсаций все еще удерживались возле шлема. Квадриллионы линий уходили в далекие пространства космоса.

Карр смотрел вдоль этих линий, не прикладывая никаких усилий. Теперь, когда его больше не тревожил сам феномен, он обнаружил, что обладает даром улавливать смысл миллионов линий одновременно.

Он ясно и четко понимал, что сигналы и пульсации есть лишь внешнее проявление самой сущности Вселенной.

А за ними находится истина.

Между сигналами и тем, что они собой представляли, существовала изощренная обратная связь, обмен между внешними смыслами и огромной истиной внутренней сути.

Он почувствовал, как к нему подошел Уэнтворт.

— Доктор Карр, — негромко проговорил полковник, — наши дискуссии привели к тому, что было решено запустить ракеты с ядерными боеголовками с космической станции ООН, парящей над Атлантикой. Она окажется неподалеку от нас через пять часов, но все наши надежды связаны с вашими возможностями. Что вы можете сделать?

— Я могу поэкспериментировать с сигналами, — ответил Карр.

Уэнтворт почувствовал жестокое разочарование. Для него сигналы были лишь частью системы связи, а не оружием. Он с горечью осознал, что в этом есть определенная логика. Начавший с чтения мыслей по лицам, американский психолог во второй фазе в совершенстве овладел системой связи.

Замечательный дар, но совсем не то, что требовалось в такой важнейший момент.

— О каком эксперименте идет речь? — без особой надежды спросил уэнтворт.

— А вот о каком! — ответил Карр.

И исчез.

Уэнтворт немного потоптался на месте. Он не забыл о тюрбане Ксилмера — враг не должен узнать о том, что здесь произошло. Уэнтворт на цыпочках вышел из комнаты. Оказавшись в соседнем помещении, он тут же связался со своими агентами и попросил разыскать Карра.

Через десять минут Уэнтворт мог с уверенностью утверждать, что психолога нет на лунной базе. По мере того как поступали все новые отчеты, подтверждающие этот невероятный факт, Уэнтворт связался с ведущими учеными базы. Вскоре он уже беседовал с несколькими мужчинами и женщинами разных национальностей. Он быстро ввел их в курс происходящего.

В результате все дискуссии свелись к одному вопросу: что может сделать один человек против тысяч врагов?

Или, если говорить о даре Карра: каково наименьшее количество линий, которые необходимо перерезать, чтобы захватчики потерпели поражение?

Пока Уэнтворт переводил взгляд с одного лица на другое, он понял, что ни один из присутствующих не знает ответа на этот вопрос.

Между тем прибывший на гийн Карр в первое мгновение испытал… нет, не замешательство, поскольку он полностью понимал происходящее, — просто его поразила мощь витающей здесь ненависти.

Он совершенно сознательно выбрал свободное помещение: Карр попал в некое подобие лаборатории. Инструменты. Столы. Машины. Сейчас здесь царили тишина и спокойствие.

У него возникла проблема, поскольку гийн был запрограммирован на сопротивление присутствию чуждых жизненных форм. Пока система бездействовала, отсутствовали видимые линии. Они возникли только после того, как здесь появился Карр.

В результате яростные силы пришли в действие.

В то самое мгновение, когда Карр появился в лаборатории, стены, потолок и пол направили на него оружие. Силовые линии моментально создали вокруг него энергетический кокон, пытаясь удержать на месте.

Это была лишь первая из четырех степеней защиты. Вслед за энергетической ловушкой сработал элементарный майрт с целью оглушить врага; затем наступала очередь основного майрта, заряженного смертельным потоком энергии; наконец, если этого оказывалось недостаточно, начиналась ядерная реакция.

Но для Карра, обладающего удивительной способностью, это были лишь разные виды сигналов, с которыми он мог справиться, совершенно не напрягаясь. Каждая атака имела запрограммированный цикл. Все циклы подошли к концу. Наступила тишина.

Пауза.

Неожиданно о присутствии Карра стало известно живому разуму. И тут же в мозгу Карра прозвучал удивленный голос:

— Кто ты такой?

Карр ничего не ответил.

Огромное количество сигналов, поступающих в его разум с разных уровней, позволило ему сделать вывод, что он находится внутри корабля длиной в двадцать миль, шириной в пять миль и высотой в четыре мили. На борту корабля находилось восемьдесят тысяч гизданов, каждый из которых услышал сигнал тревоги.

В течение следующих нескольких мгновений у всех возникла общая мысль, все сосредоточились на пришельце. Подобно тому, как железные опилки, намагничиваясь, создают некий узор, пульсации образовали общую группу. Именно эта общность и сделала их уязвимыми.

Карру было достаточно одного оценивающего взгляда, чтобы принять решение. Он изолировал небольшую часть важнейших линий — и отсек их.

Затем все тем же безошибочным чутьем он выбрал массу линий, связанных и взаимодействующих с Основной Истиной, потянул их и связал с собой — после чего переступил через энергетический вакуум в комнату, где спал получивший мощную дозу снотворного Денович. У Карра возникло ощущение, что его способности очень скоро исчезнут.

Он торопливо соединил линии, которые так поспешно рассек ранее, и проследил, как восстанавливается внутренняя броня психиатра. После чего доктор Карр покинул больничный сектор и вошел в ближайший телефонный автомат.

Как только Уэнтворт взял трубку, он нетерпеливо спросил:

— Доктор, что произошло?

— Они ушли, — просто ответил Карр.

— Н-но… — Уэнтворт не знал, что сказать. После некоторых раздумий полковник заговорил более спокойно: — Доктор, мы пришли к выводу, что необходимо перерезать ряд важных линий…

— Именно так я и поступил.

— Но как вам это удалось? Что могло играть роль общего знаменателя для такого количества существ?

Карр объяснил.

— Будь я проклят! — восхищенно воскликнул Уэнтворт. — Конечно. Мои поздравления, доктор.

Через несколько часов, когда вторая фаза закончилась и Карр лишился экстрасенсорных способностей, гийн находился у дальних границ Солнечной системы, продолжая набирать ускорение. Он связался с огромным гизданским флотом, дрейфовавшим в другой части пространства.

— У вас есть что-нибудь для нас? — спросил командующий флотом.

— Нет! — ответил капитан гийна.

— Мы полагали, что вы приближались к обитаемой системе. Считалось, что проблем не должно возникнуть.

— Я не знаю, почему у вас сложилось такое впечатление. Там просто ничего нет.

— Хорошо. Конец связи.

Капитан гийна выключил систему связи, и на мгновение у него возникло смутное ощущение, похожее на сон, словно он должен что-то знать относительно Солнечной системы, которую покидал гийн.

Если бы он умел видеть такие вещи, то заметил бы, что все линии, имеющие отношение к Земле и Луне, обрезаны и собраны в клубок в одном из крошечных уголков его сознания.

Затем это ощущение потускнело и исчезло…

Навсегда.

Далекий Центавр

Я вздрогнул во сне, проснулся и подумал: «Как это вынес Ренфри!»

Вероятно, я сильно дергался, потому что острая боль пронзила меня, и тьма сомкнулась надо мной. Не знаю, долго ли я лежал в болезненном беспамятстве, но, когда пришел в себя, почувствовал тягу двигателей, разгонявших космический корабль.

На этот раз сознание возвращалось медленно, и я лежал неподвижно, чувствуя бремя долгих лет сна. Нужно было точно придерживаться порядка, установленного Пелхэмом.

Я не хотел вновь потерять сознание.

Я лежал, размышляя о том, что глупо с моей стороны беспокоиться о Джиме Ренфри, который должен лежать в гибернации еще пятьдесят лет.

Потом я начал разглядывать освещенный циферблат часов на потолке. Когда я проснулся, они показывали 23:12, а сейчас было 23:22. Значит, прошло уже десять минут — по мнению Пелхэма, этого достаточно для адаптации.

Я медленно протянул руку к краю постели и щелкнул тумблером. Послышался тихий шум, и массажный автомат медленно пополз по моему нагому телу. Сначала он тер мои руки, потом ноги и под конец занялся туловищем. Я чувствовал, как течет тонкая струйка масла, впитываясь в мою сухую кожу.

Много раз я вскрикивал от боли, но уже через час смог сесть и зажечь свет.

Небольшая, скромно меблированная знакомая каюта не могла долго занимать мое внимание. Я встал. Вероятно, движение было слишком резким, потому что я пошатнулся, ухватился за металлическую опору постели, и меня вырвало бесцветным желудочным соком.

Потом тошнота прошла, но, чтобы добраться до двери, открыть ее и пройти узким коридорчиком до рубки, потребовалась вся сила воли. Хоть это и не входило в мои обязанности, но я не удержался от соблазна — склонился над пультом управления и взглянул на хронометр.

Он показывал 53 года 7 месяцев 2 недели 0 дней 0 часов и 27 минут.

«Пятьдесят три года! Все, кого я знал на Земле: молодые мужчины, с которыми мы вместе учились, девушка, поцеловавшая меня на приеме, устроенном в нашу честь в ночь отъезда, — все они уже мертвы или заканчивают свою жизнь», — подумал я почти равнодушно.

Образ той девушки остался в моей памяти. Она была красива, полна жизни и совершенно незнакома. Она смеялась, целуя меня.

Должно быть, теперь она старуха или вообще умерла.

Слезы подступили к глазам, я вытер их и принялся разогревать банку жидкого концентрата, который должен был стать моим первым завтраком. Постепенно я обрел душевное равновесие.

«Пятьдесят три года и семь с половиной месяцев, — думал я. — Почти четыре года сверх установленного времени. Придется кое-что подсчитать, прежде чем принять очередную порцию эликсира долголетия. Двадцать гранул по расчетам должны были законсервировать мое тело и сохранить ему жизнь в течение пятидесяти лет. Вероятно, средство оказалось сильнее, чем установил Пелхэм во время кратковременных тестов».

Так я размышлял, напряженно щуря глаза. Вдруг до меня дошел комизм ситуации, и я рассмеялся. Смех расколол тишину, словно серия выстрелов: я даже испугался, но вместе с тем и расслабился — надо же, сижу и скорблю!

А ведь четыре года — это капля в море, если сравнивать с продолжительностью нашего путешествия!

Однако я все еще жив и молод. Время и пространство были побеждены. Вселенная принадлежала человеку.

Неторопливо, маленькими глотками я ел свой «суп», одолел целую миску, используя каждую секунду из отведенных мне тридцати минут. Потом, подкрепившись, тем же путем вернулся в рубку.

На этот раз я задержался, глядя на экраны. Уже через минуту я нашел Сол — звезда ярко пылала почти в центре экрана кормового обзора.

Чтобы обнаружить Альфу Центавра, потребовалось больше времени, но наконец я нашел и ее — сверкающую точку в усеянной огнями темноте.

Я не стал терять времени на определение расстояния. За пятьдесят четыре года мы преодолели одну десятую часть из 4,3 световых лет пути до ближайшей к нам звездной системы.

Удовлетворенный, я вернулся к каютам.

«Теперь нужно навестить всех по очереди, — подумал я. — Первый — Пелхэм».

Когда я открыл герметичную дверь каюты Пелхэма, в нос мне ударила невыносимая вонь разложения. С трудом переводя дыхание, я захлопнул дверь и стоял в узком коридоре весь дрожа.

Прошла минута, другая; оставалось только смириться с действительностью: Пелхэм был мертв.

Не помню точно, что я тогда делал, помню лишь, что метнулся сначала в каюту Ренфри, потом к Блейку… Чистый свежий воздух в их каютах и вид их неподвижных тел вернули мне душевное равновесие.

Меня охватила глубокая печаль. Бедный благородный Пелхэм, изобретатель эликсира долголетия, который сделал возможным этот прыжок в межзвездное пространство, лежал сейчас мертвым — жертва своего собственного изобретения.

Ведь это он говорил: «Риск, что кто-то из нас умрет, не очень велик. Но имеется, как я его называю, фактор смерти, составляющий около десяти процентов, это побочный продукт первой дозы. Если наш организм переживает первый шок, он выдержит и следующие дозы».

Видимо, фактор смерти составлял больше четырех процентов; потому-то эликсир продержал меня в гибернации четыре лишних года.

Удрученный, я пошел на склад и взял там брезент и скафандр. Но даже скафандр не облегчил чудовищного занятия! Эликсир до некоторой степени консервирует тело, но, когда я его поднял, от него отваливались куски.

Наконец я отнес брезент к воздушному шлюзу и вытолкнул в космическое пространство.

Времени у меня оставалось немного. Периоды бодрствования должны были быть короткими: ведь при этом потреблялись «текущие» — как мы это называли — запасы кислорода; главный резерв должен был оставаться нетронутым. Все эти годы химические регенераторы в каютах постепенно освежали «текущий» воздух, подготавливая его к очередному нашему пробуждению.

Как-то так получилось, что мы не приняли в расчет возможность смерти кого-либо из членов экипажа, и сейчас, уже выбравшись из скафандра, я отчетливо чувствовал разницу в составе воздуха.

Сначала я подошел к передатчику. Считалось, что половина светового года явится пределом досягаемости радиоволн, а мы как раз приближались к этой черте.

Торопливо, но довольно подробно я составил рапорт, записал его на диктофон и включил передачу.

Пройдет немногим более пяти месяцев, и сообщение достигнет Земли.

Свой рапорт я подшил в бортовой журнал, добавив внизу приписку для Ренфри. Это был короткий некролог Пелхэму. Я писал его от чистого сердца, однако была еще одна причина. Ренфри и Пелхэм были друзьями. Ренфри — инженерный гений, конструктор нашего корабля, Пелхэм — великий химик и врач, его эликсир позволил человечеству выйти в космос.

Я считал, что Ренфри понадобится моральная поддержка, когда он очнется в тишине мчащегося корабля. Я любил их обоих, так что этот маленький некролог казался мне совершенно необходимым.

Дописав, я торопливо осмотрел двигатели, записал показания приборов и отсчитал пятьдесят пять гранул эликсира. Это была доза на очередные сто пятьдесят лет, рассчитанная со всей доступной точностью.

Прежде чем погрузиться в сон, я еще долго думал о Ренфри, о том, как он будет потрясен, когда узнает о Пелхэме…

Я шевельнулся, обеспокоенный этой мыслью.

И все еще думал об этом, когда навалилась темнота.

Почти сразу же я открыл глаза и понял, что действие эликсира закончилось.

Чувство онемения во всем теле вернуло меня к действительности. Я неподвижно лежал, разглядывая часы над головой. На этот раз я легче перенес процедуры, правда, и теперь не удержался и взглянул на хронометр, когда проходил мимо него на кухню.

Он показывал 201 год 1 месяц 3 недели 5 дней 7 часов и 8 минут.

Маленькими глотками я выпил миску суперсупа, а потом нетерпеливо обратился к бортовому журналу.

Невозможно описать охватившее меня волнение, когда я увидел знакомый почерк Блейка, а потом и Ренфри.

Пока я читал рапорт Ренфри, мои эмоции улеглись. Это был обычный сухой рапорт, и ничего больше: гравиметрические данные, точный расчет пройденного пути, детальное описание работы двигателей и наконец оценка изменений скорости, основанная на семи постоянных.

Это была высоко профессиональная работа, первоклассный научный анализ. Но ничего кроме этого — ни одного упоминания о Пелхэме, никакой реакции на то, что я написал.

Если бы этот рапорт мог служить критерием, Ренфри вполне мог быть роботом.

Об этом я кое-что знаю.

Примерно так же считал и Блейк, я понял это из его записки.

Я бросил лист в мусоросжигатель, еще раз взглянул на обоих спящих — до чего же смертельно неподвижных! — и вернулся в рубку.

На экране Солнце было очень яркой звездочкой, драгоценным камнем на темном бархате неба, роскошным сверкающим бриллиантом.

Альфа Центавра светила ярче: лучистое сияние на фоне черноты. По-прежнему нельзя было различить Альфу и Проксиму по отдельности, но их общее свечение производило грандиозное впечатление.

Я был взволнован, только сейчас поняв значение этого события: впервые человек совершает полет к далекому Центавру, впервые осмеливается коснуться звезд.

Даже мысль о том, что на Земле после нашего отлета сменились уже семь, а может, и восемь поколений, что девушка, подарившая мне грезу о своих сладких алых губах, вспоминается своими потомками как прапрапрапрабабка, если о ней вообще помнят, — даже эта мысль не затмила моего восторга.

Минувшее время было огромно, невообразимо, а потому не могло вызывать эмоций.

Я выполнил все текущие операции, принял новую дозу эликсира, лег в постель и заснул, так ничего и не придумав относительно Ренфри.

Когда я снова проснулся, завывала сирена тревоги.

Я продолжал лежать, поскольку не мог сделать ничего другого. Шевельнувшись, я просто потерял бы сознание. Я хорошо знал: какой бы страшной ни была грозившая кораблю опасность, скорейший путь к ее ликвидации лежит через выполнение процедур во всех деталях и с точностью до секунды.

Все-таки мне это удалось. Сирена пронзительно выла, но я не шевелился, пока не пришло время встать. Когда я проходил через рубку, шум стоял невыносимый, но я выдержал это и потом сидел еще полчаса и цедил суп.

Я был почти уверен, что, если этот содом продлится чуть дольше, Блейк и Ренфри проснутся.

В конце концов я решил, что пора познакомиться с опасностью, и, глубоко вздохнув, занял место за пультом управления. Утихомирив сверлящую мозг сирену, я включил экраны.

Кормовой экран вспыхнул огнем. Это был мощный столб белого пламени, удлиненный, заполняющий почти четверть неба. Мне в голову пришла чудовищная мысль: может, мы находимся в нескольких миллионах километров от какого-то огромного солнца, недавно вспыхнувшего в этой области пространства.

Я самозабвенно манипулировал дальномерами, потом некоторое время тупо вглядывался в ответ, с металлическим щелчком появившийся на экране.

Семь километров. Всего семь километров! Странная штука человеческий разум: минуту назад, считая, что это некая аномальная звезда, я не видел ничего, кроме раскаленной массы. Теперь же вдруг заметил отчетливые контуры и легко узнаваемый силуэт.

Ошеломленный, вскочил я на ноги, ведь это был…

Это был космический корабль! Огромный, длиной километра в полтора. Точнее — тут я вновь рухнул в кресло, потрясенный катастрофой, свидетелем которой невольно оказался, — это были пылающие останки космического корабля. Никто не мог уцелеть в этом аду, разве что экипаж успел катапультироваться на спасательных шлюпках.

Словно безумный обыскивал я небо в поисках блеска металла, который указал бы на присутствие уцелевших.

Но не было ничего, кроме темноты, и звезд, и пылающих останков.

Через некоторое время я заметил, что корабль удаляется. Если его двигатели до сих пор уравнивали скорость с нашей, то теперь и они поддались ярости огня, пожиравшего корабль.

Я начал фотографировать, кстати, с полным правом пользуясь резервом кислорода. Когда расстояние между нами стало увеличиваться, эта миниатюрная новая, бывшая до сих пор космическим крейсером, стала постепенно менять цвет, теряя свою ослепительную белизну. Последний взгляд явил мне удлиненное зарево, похожее на туманность вишневого цвета, видимую с ребра, — этакий отблеск света в темноте над далеким горизонтом.

Я сделал все, что было возможно, вновь включил аварийные системы и вернулся в постель.

Ожидая, пока начнет действовать эликсир, я думал, что звездная система Альфы Центавра должна иметь населенные планеты. Если я не ошибаюсь в своих расчетах, мы находимся всего в 1,6 светового года от главной группы солнц Альфы, чуть ближе к красной Проксиме.

Это может означать, что во Вселенной есть по крайней мере еще одна высокоразвитая цивилизация. Удивительный, невообразимый мир открывался перед нами. Я снова ощутил дрожь восторга.

Буквально в последнюю минуту, когда сон уже одолевал меня, я вспомнил, что совсем позабыл о наших проблемах с Ренфри.

Однако беспокойства не было. Ренфри, оказавшись лицом к лицу с чужой цивилизацией, наверняка обретет жизненную энергию.

Наши неприятности закончились.

Видимо, мое возбуждение продержалось все сто пятьдесят лет, потому что, едва проснувшись, я подумал: «Мы на месте! Наконец-то кончилась эта долгая ночь и наше фантастическое путешествие. Теперь мы будем вместе, будем видеть друг друга и узнаем здешнюю цивилизацию, увидим солнца далекого Центавра».

Странное дело: пока я лежал, переполненный радостью, меня удивило, что прошедшее время казалось мне таким долгим. Фактически… я просыпался всего три раза, и лишь один раз — на целый день.

Я видел — в буквальном значении этого слова — Блейка, Ренфри и Пелхэма всего полтора дня назад. Период моего бодрствования длился всего тридцать шесть часов с того момента, когда мягкие губы коснулись моих и прильнули к ним в сладчайшем за всю мою жизнь поцелуе.

Откуда же взялось ощущение, что прошли целые столетия, секунда за секундой? Откуда это невероятное, ничем не оправданное сознание путешествия сквозь бесконечную непроницаемую ночь?

Неужели человеческий разум так легко обмануть?

Наконец мне показалось, что я нашел ответ: мой организм жил все эти пятьсот лет, все мои клетки и органы функционировали, поэтому не исключено, что некоторые участки мозга сохраняли сознание все это время.

Конечно, играл роль и психологический фактор: ведь теперь я знал, что прошло пятьсот лет и…

Я вздрогнул, заметив, что с момента пробуждения прошло уже десять минут, и осторожно включил аппарат для массажа.

Мягкие руки автомата массировали меня, когда дверь открылась, щелкнул выключатель и я увидел Блейка.

Слишком резкий поворот головы в его сторону привел к тому, что перед глазами у меня затанцевали огоньки. Закрыв глаза, я слушал его шаги, пока он шел ко мне.

Через минуту я уже мог взглянуть снова, на этот раз я видел его четко. Он нес миску с супом и остановился, угрюмо глядя на меня. Почему угрюмо?

Наконец его длинное худое лицо расплылось в бледной улыбке.

— Привет, Билл, — сказал он. — Тсс! Не пытайся говорить. Я буду кормить тебя супом, а ты лежи спокойно. Чем скорее встанешь на ноги, тем лучше. Я на ногах уже две недели.

Он сел на край постели и зачерпнул ложку супа. В воцарившейся тишине был слышен только шум массажера. Силы постепенно возвращались ко мне, и я все отчетливей видел подавленность Блейка.

— Что с Ренфри? — сумел наконец выдавить я. — Он проснулся?

Блейк поколебался, потом кивнул. Лицо его помрачнело, и он нахмурился.

— Он безумен, Билл, — просто сказал он. — Теперь это законченный псих! Мне пришлось его связать. Сейчас он в своей каюте, уже несколько успокоился, а до тех пор бормотал что-то, как маньяк.

— Сдурел ты, что ли? — прошептал я. — Ренфри никогда не был настолько впечатлителен. Угрюмый и унылый — это я могу понять, но одно осознание того, что прошло столько лет и никого из друзей уже нет в живых, не могло повергнуть его в безумие.

Блейк покачал головой.

— Дело не только в этом, Билл.

Он помолчал, потом продолжал:

— Билл, приготовься к шоку, какого еще никогда не переживал.

Я вопросительно уставился на него, чувствуя пустоту в голове.

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, что ты это вынесешь, — говорил он со странной гримасой на лице. — В общем, не пугайся. Мы с тобой были парой подопытных мышей. Для таких толстокожих типов, как мы, должно быть все равно — приземлимся мы в миллионном году нашей эры или до нее. Мы бы осмотрелись по сторонам и сказали бы: «Как поживаешь, старый дурень?», или же: «Кто был тот птеродактиль, которого я видел с тобой вчера вечером?», или что-нибудь вроде этого.

— Говори сразу, в чем дело? — прошептал я.

Блейк встал.

— Билл, когда я прочел твои сообщения о том, что случилось, и посмотрел фотографии горящего корабля, мне кое-что пришло в голову. Две недели назад солнца Альфы были очень близко друг к другу, всего в шести месяцах от нас при нашей средней скорости восемьсот километров в секунду. «Посмотрим, — подумал я, — удастся ли поймать какую-нибудь их станцию». Так вот, — он заставил себя улыбнуться, — в течение нескольких минут я поймал сотни передач. Они шли на всех семи каналах, отчетливо, как колокольный звон на Рождество.

Он помолчал, глядя на меня со слабой улыбкой на губах.

— Билл, — простонал он, — мы величайшие кретины под Солнцем! Когда я сказал обо всем Ренфри, он увял, как проколотый шарик.

Он снова замолчал. Мои напряженные нервы не выдержали этого молчания.

— Ради бога, дружище… — начал я и замолчал.

Я лежал неподвижно, и меня вдруг осенило. Кровь застыла у меня в жилах, но наконец я сумел произнести:

— Значит, ты говоришь, что…

Блейк кивнул.

— Да, именно так. Они обнаружили нас своими локаторными лучами и энергетическими экранами. Нам навстречу уже отправлен корабль. Надеюсь, — мрачно закончил он, — они смогут что-нибудь сделать для Джима.

Часом позже, сидя за пультом управления, я заметил вспышку, и через минуту могучий космический корабль в километре позади нас уравнял с нами свою скорость.

Мы с Блейком переглянулись.

— Я не ослышался? — спросил я дрожащим голосом. — Этот корабль стартовал из ангара десять минут назад?

Блейк кивнул.

— Дорогу от Земли до Центавра он проходит за три часа.

Этого я еще не слышал и почувствовал, что в голове у меня все идет кругом.

— Что?! — воскликнул я. — А у нас это заняло пятьсот… — я помолчал. — Три часа… Как мы могли забыть о техническом прогрессе?

Молча смотрели мы, как в монолитной стене напротив нас появляется отверстие. В эту пещеру я и направил наш корабль.

На кормовом экране было видно, как закрывается люк. Перед нами вспыхнул свет и сошелся лучом на какой-то двери. Когда я опустил корабль на металлический пол, на экране связи появилось чье-то лицо.

— Касселлахат! — прошептал мне на ухо Блейк. — Тот, что поддерживал со мною контакт.

Касселлахат — у него было умное красивое лицо — улыбнулся нам и сказал:

— Вы можете покинуть свой корабль и войти через эту дверь.

Когда мы осторожно выходили наружу, в просторный приемный зал, мне показалось, что нас окружает пустое пространство.

«Это похоже на ангар межпланетного корабля, — подумал я. — Только какого-то чужого…»

«Нервы!» — тут же одернул я себя, но по лицу Блейка понял, что тот испытывает похожие чувства. Через дверь мы вошли в коридор, который привел нас в огромное роскошное помещение.

Это мог быть тронный зал или апартаменты кинозвезды. Все стены покрывали великолепные драпировки — то есть сначала мне показалось, что это драпировки, но потом я понял, что это не так. Это было… я никак не мог понять…

Я уже видывал дорогую мебель в доме Ренфри, но эти диваны, стулья и столы фосфоресцировали, словно были сделаны из подобранных по оттенкам разноцветных огней. Нет, не так. Они не фосфоресцировали, а…

И снова я не пришел ни к какому определенному выводу.

Времени на детальный осмотр уже не было. Мужчина, одетый так же, как и мы, поднялся нам навстречу. Я узнал Касселлахата.

Он шел к нам, улыбаясь, потом вдруг замедлил шаги, потянул носом. Мгновением позже он торопливо пожал нам руки, резко отступил к креслу и сел.

Это было на удивление невежливо, но я обрадовался, когда он отошел, поскольку, как ни коротко было наше рукопожатие, успел почувствовать слабый запах духов. Это был незнакомый, но явно неприятный запах. Да и вообще — мужчина, злоупотребляющий духами!

Я вздрогнул. Неужели за эти столетия род людской стал таким изнеженным?

Жестом он пригласил нас сесть.

«Неужели это и есть приветствие?» — подумал я, усаживаясь.

— Должен предупредить вас насчет вашего друга, — начал Касселлахат. — Это явный шизофреник, и наши психологи могут поправить его здоровье лишь ненадолго. Полный курс лечения потребует большого времени и вашего сотрудничества. Вы должны соглашаться на все его проекты, конечно, если они не будут представлять опасности… А теперь, — он одарил нас улыбкой, — позвольте приветствовать вас на четырех планетах Альфы Центавра. Это великий день в моей жизни. С раннего детства меня готовили для этой цели — быть вашим учителем и гидом. И разумеется, я восхищен, что наступила минута, когда мои знания в области вашего языка и американских обычаев среднего периода могут найти практическое применение.

Он выглядел далеко не восхищенным: смешно морщил нос, и выражение лица у него было какое-то болезненное. Но его слова шокировали меня.

— Что вы имеете в виду, — спросил я, — говоря об «изучении американского языка»? Неужели общенародный язык уже вышел из употребления?

— Нет, разумеется, нет, — улыбнулся он, — но он так изменился, что, честно говоря, вы не поняли бы даже такого простого слова, как «ихм».

— Ихм? — повторил Блейк.

— Что означает «да».

— Вот оно что…

Мы посидели молча. Блейк грыз нижнюю губу. Наконец он сказал:

— А каковы здешние планеты? По радио вы что-то говорили о популяционных центрах, которые вновь превращаются в городские метрополии.

— Я буду счастлив показать вам столько наших метрополий, сколько вы захотите осмотреть, — сказал Касселлахат. — Вы — наши гости, и несколько миллионов кредитов положены на счет каждого из вас. Они к вашим услугам.

— О боже! — вырвалось у Блейка.

— Однако должен дать вам один совет, — продолжал Касселлахат. — Мы не можем допустить, чтобы наши граждане почувствовали себя обманутыми, поэтому вам нельзя будет ходить по городу или смешиваться с толпой. Они смогут увидеть вас только в хронике или в закрытой машине, а услышать — лишь по радио. Если у вас есть какие-то матримониальные планы, можете раз и навсегда распрощаться с ними.

— Не понимаю, — сказал удивленный Блейк.

Я тоже ничего не понимал.

— Речь идет о том, — решившись, закончил Касселлахат, — чтобы никто не почувствовал вашего неприятного запаха. Это могло бы ухудшить и ваше материальное положение… А сейчас, — он встал, — я на время покину вас. Надеюсь, вы не обидитесь, если впредь я буду в вашем присутствии надевать маску. Всего наилучшего, господа, и…

Он замолчал, глядя на что-то позади нас.

— Ага, ваш друг тоже здесь, — произнес он.

Я резко повернулся. Блейк вытаращил глаза.

— Эй, друзья! — весело сказал от дверей Ренфри. — Какими же болванами мы были! — добавил он с гримасой.

Не зная, что ответить, я подбежал к нему, схватил за руку, и мы обнялись. Блейк последовал моему примеру.

Когда мы наконец выпустили Ренфри из своих объятий и оглянулись, Касселлахата уже не было. Он исчез как раз вовремя, потому что я уже хотел дать ему в морду за его последнее замечание.

— Итак, внимание! — сказал Ренфри. — Мы начинаем.

Он посмотрел на нас с Блейком, оскалил зубы, радостно потер руки и добавил:

— Целую неделю я оглядывал тут все и обдумывал вопросы для этой старой квочки, а здесь…

Он подошел к Касселлахату.

— Что обусловливает постоянство скорости света? — начал он.

Касселлахат даже не моргнул.

— Скорость равна корню кубическому из gd, — ответил он, — где d означает глубину континуума пространства-времени, g — всеобщую толерантность или гравитацию, как сказали бы вы, всей материи этого континуума.

— Каким образом возникли эти планеты?

— Каждое солнце, чтобы удержаться в своем пространстве, выбрасывает материю, как корабль в море бросает якорь. Это весьма поверхностное описание. Я мог бы дать вам математическое выражение, но его пришлось бы записывать. В конце концов, я не ученый. Просто эти факты известны мне с детства.

— Минуточку, — прервал его Ренфри, — Солнце выбрасывает эту материю без всякого принуждения… лишь для того, чтобы остаться в равновесии?

Касселлахат посмотрел на него.

— Разумеется, нет. Принуждение очень сильно, уверяю вас. Без такого равновесия солнце выпало бы из своего пространства. Только несколько звезд-отшельниц могут поддерживать равновесие без планет.

— Несколько чего? — спросил Ренфри. Он был потрясен настолько, что забыл о вопросах, которыми собирался засыпать Касселлахата.

Мысли мои прервал голос Касселлахата.

— Солнце-отшельник, — услышал я, — это очень древняя холодная звезда класса М. Самые горячие из них, как известно, имеют температуру поверхности около девяноста градусов Цельсия, самые холодные — минус десять. Это отшельник в буквальном смысле слова, одичавший с возрастом. Главная черта такой звезды в том, что она не допускает существования рядом с собой материи, планет или даже газов.

Ренфри молчал, задумавшись, и я воспользовался случаем, чтобы продолжить дискуссию.

— Меня интересует, — сказал я, — всеобщее знание всех этих деталей, даже если человек не является ученым. Например, когда мы покидали Землю, каждый ребенок знал принципы действия атомного двигателя буквально с пеленок. Восьми- и десятилетние мальчики ездили на специально сконструированных машинах-игрушках, разбирали их на части и собирали снова. Эти принципы были у них в крови, а каждое новое достижение в этой области было для них настоящим лакомством… Так вот, я хотел бы узнать, что сейчас соответствует тогдашнему положению?

— Аделедиктандер, — ответил Касселлахат. — Я уже пытался объяснить это мистеру Ренфри, но его мозг, похоже, не усваивает некоторые простейшие понятия.

Вырванный из задумчивости Ренфри скривился:

— Он хочет убедить меня в том, что электроны могут мыслить, а я этого не могу принять.

Касселлахат покачал головой.

— Не мыслить: думать они не умеют. Но зато у них есть психика.

— Электронная психика! — воскликнул я.

— Просто аделедиктандерная, — ответил Касселлахат. — Каждый ребенок…

— Знаю, — простонал Ренфри. — Каждый шестилетка скажет мне это.

Он повернулся к нам.

— Потому я и подготовил вопросы, подумав, что, если мы получим образование на уровне среднеразвитых, то сможем понять этот аделедиктандерный паштет, хотя бы как местные дети.

Он повернулся к Касселлахату.

— Следующий вопрос. Что?..

Касселлахат посмотрел на часы.

— Мне кажется, мистер Ренфри, — прервал он его, — если мы собираемся на планету Пелхэм, то сейчас самое время. Вы сможете задать мне вопросы по дороге.

— В чем дело? — вмешался я.

— Он свозит меня в крупные конструкторские лаборатории в Европейских горах на Пелхэме, — объяснил Ренфри. — Хотите поехать со мной?

— Нет, — ответил я.

Блейк пожал плечами.

— Я не хочу лишний раз надевать этот комбинезон, который хоть и не пропускает нашего запаха, но не защищает нас от их вони. Мы с Биллом, — закончил он, — останемся здесь и поиграем в покер на те пять миллионов кредитов, которые лежат у нас в государственном банке.

Касселлахат повернулся в дверях. Лицо его под маской, которую он теперь носил, постоянно выражало явное неодобрение.

— Вы очень легкомысленно относитесь к дару нашего правительства.

— Ихм! — подтвердил Блейк.

— Значит, мы воняем! — сказал Блейк.

Прошло уже девять дней с тех пор, как Касселлахат забрал Ренфри на Пелхэм. Контакт с ним был возможен лишь с помощью радиотелефона: третьего дня Ренфри позвонил и сказал, чтобы мы ни о чем не беспокоились.

Блейк стоял у окна нашей квартиры на вершине небоскреба в городе Нью-Америка, а я лежал навзничь на диване, с головой, полной мыслей о безумии Ренфри и воспоминаний пятисотлетней давности.

Наконец я прервал свои раздумья.

— Перестань, — сказал я. — Мы столкнулись с изменениями в метаболизме человеческого организма; вероятно, это вызвано новыми пищевыми продуктами с далеких звезд. Видимо, они пахнут лучше нас, если для Касселлахата быть рядом с нами — настоящая каторга, тогда как нам его соседство просто неприятно. Нас всего трое, а их — миллиарды. Честно говоря, я не вижу решения проблемы, так что придется нам смириться.

Ответа я не получил и вернулся к своим мыслям. Мой первый рапорт был принят на Земле, и, после изобретения межзвездного двигателя в 2320 году, то есть спустя сто сорок лет после нашего отлета, люди решили, что надо делать.

Четыре пригодные для заселения планеты Альфы Центавра были названы в нашу честь: Ренфри, Блейк, Пелхэм и Эндикотт. С 2320 года их население увеличилось до девятнадцати миллиардов человек. Это не считая миграции на планеты более удаленных звезд.

Пылавший космический крейсер, который я видел в 2511 году, был единственным потерянным кораблем на линии Земля — Центавр. Он мчался с максимальной скоростью, когда его энергетические экраны среагировали на наш корабль. Автоматика немедленно включила торможение, но невозможно было сразу погасить такую скорость, и все его двигатели взорвались.

Подобная катастрофа не могла больше повториться. Прогресс в области аделедиктандеристики был так велик, что ныне даже самые огромные корабли могли мгновенно остановиться на полной скорости.

Нам было сказано, что мы не должны испытывать чувства вины из-за этого случая, поскольку результатом теоретического анализа этой катастрофы явились важнейшие достижения в области аделедиктандернской электронной психологии.

Блейк опустился в ближайшее кресло.

— Эх, парень, парень, — сказал он, — ну и влипли же мы. Единственное, что нам осталось, это прожить еще лет пятьдесят в качестве паразитов чужой цивилизации, где мы не можем понять, как действуют простейшие технические устройства.

Я беспокойно зашевелился: меня мучили те же мысли. Однако я молчал, и Блейк продолжал:

— Признаться, когда я понял, что планеты Альфы Центавра колонизированы, то вообразил, что смогу завладеть сердцем какой-нибудь здешней дамы и жениться на ней.

Невольно я вновь вспомнил девичьи губы, касающиеся моих губ.

— Интересно, — сказал я, — как все это переносит Ренфри? Он…

Знакомый голос, донесшийся от двери, оборвал меня на полуслове:

— Ренфри переносит это великолепно: первый шок сменился смирением, а оно — стремлением к намеченной цели.

Мы повернулись к двери и оказались лицом к лицу с Ренфри. Он шел к нам медленно, улыбаясь, а я смотрел на него, гадая, хорошо ли его вылечили.

Он был в отличной форме. Его темные волнистые волосы были старательно уложены, бездонные голубые глаза оживляли лицо. Он производил впечатление прирожденного физического совершенства: в обычных условиях все и всегда у него было кричаще ярким, как у актера в костюмированном фильме.

И сейчас он был таким же — кричаще ярким.

— Я купил космический корабль, парни, — сказал он, — выложил все свои деньги и часть ваших. Но я знал, что вы одобрите мою идею. Верно?

— Конечно, — согласились мы.

— Что ты хочешь сделать? — спросил Блейк.

— Я знаю, — вставил я. — Мы облетим всю Вселенную, посвятив остаток жизни открыванию новых неизведанных миров. Джим, это была неплохая мысль, мы тут с Блейком едва не организовали клуб самоубийц.

Ренфри улыбнулся.

— Во всяком случае, скоро нам будет некогда скучать.

Касселлахат не возражал против проекта Ренфри, и спустя два дня мы снова оказались в космическом пространстве.

Три последующих месяца были необыкновенны. Поначалу я испытывал страх перед бесконечностью космоса. Молчаливые планеты проплывали по нашим экранам и исчезали вдали, оставляя после себя лишь воспоминания о диких, продуваемых ветрами лесах и равнинах, пустых волнующихся морях и безымянных солнцах.

Пейзажи и воспоминания вызывали у нас болезненное чувство одиночества: постепенно мы понимали, что это путешествие не поможет нам избавиться от бремени отчуждения, давившего на нас с момента прибытия на Альфу Центавра.

Мы не нашли тут никакой духовной ниши для наших сердец, — ничего, что дало бы нам удовлетворение хотя бы на год, а что уж говорить о пятидесяти!

Я видел, что такие же мысли тяготят и Блейка, и ждал какого-нибудь сигнала, который говорил бы о том, что и Ренфри испытывает то же самое. Но ничего подобного не было. Это меня беспокоило, поскольку я заметил еще одно: Ренфри наблюдал за нами, и во всем его поведении был намек на некое тайное знание, на какую-то скрытую цель.

Мое беспокойство усиливалось, и неизменное душевное равновесие Ренфри нисколько не помогало. Однажды, в конце третьего месяца, я как раз лежал на койке, погруженный в невеселые мысли о нашем положении, когда дверь открылась и вошел Ренфри.

В руках у него были парализатор и веревка. Направив оружие на меня, он сказал:

— Мне очень жаль, Билл, но Касселлахат советовал мне не рисковать. Лежи спокойно, пока я тебя свяжу.

— Блейк! — заорал я.

Ренфри покачал головой.

— Бесполезно, — сказал он. — Я уже побывал у него.

Рука, в которой он держал парализатор, нисколько не дрожала, глаза его были холодны, как сталь. Единственное, что я мог сделать, это напрячь мускулы, когда он меня связывал, и помнить, что по крайней мере в два раза сильнее его.

«Он наверняка не сможет связать меня слишком крепко», — подумал я.

Наконец он закончил.

— Не сердись, Билл, — сказал он. — Мне неприятно это говорить, но оба вы слишком разгорячились, прибыв на Центавр. Это лечение, рекомендованное психологами, с которыми консультировался Касселлахат. Предположительно, это вызовет у вас шок, такой же сильный, как и прежде.

Поначалу я не обратил внимания на его слова о Касселлахате, но потом меня осенило: невероятно, но Ренфри убедил Касселлахата, что мы с Блейком спятили! Все месяцы нашего общего путешествия он держался молодцом, чувствуя ответственность за нас. Это была тонкая уловка. Вопрос лишь в том, что должно стать причиной шока?

— Это не затянется надолго, — услышал я голос Ренфри. — Мы как раз выходим на орбиту звезды-отшельницы.

— Звезда-отшельница! — воскликнул я.

Он не ответил. Когда дверь за ним закрылась, я начал возиться со своими путами, не переставая рассуждать.

«Что там говорил Касселлахат? Что звезды-отшельницы держатся в пространстве благодаря неустойчивому равновесию. В этом пространстве».

Пот стекал по моему лицу: я представил, что нас отбросит в другую плоскость пространственно-временного континуума. Когда я освободил наконец руки, то почти почувствовал, как корабль падает вниз.

Я был связан не настолько долго, чтобы путы успели затормозить кровообращение, поэтому сразу направился в каюту Блейка. Две минуты спустя мы уже шли к рубке.

Ренфри мы застали врасплох. Блейк схватил его парализатор, а я одним мощным рывком выдернул его из кресла и швырнул на пол.

Он лежал неподвижно, вовсе не сопротивляясь и скалясь в усмешке.

— Слишком поздно, — сказал он. — Мы приближаемся к первой ступени нетерпимости, и ничего нельзя сделать, разве что подготовиться к шоку.

Я почти не слышал его. Тяжело опустившись в кресло у пульта управления, я уставился на экраны. Ничего не было видно, и это меня поразило. Я взглянул на регистраторы: они яростно дрожали, отмечая небесное тело БЕСКОНЕЧНЫХ РАЗМЕРОВ.

Довольно долго смотрел я на эти невероятные данные, потом передвинул рукоять деселератора. Под напором полной тяги аделедиктандера корабль замер. Зримо представив себе две силы, противостоящие друг другу, я выжал рукоять до упора.

Падение продолжалось.

— Орбита, — услышал я голос Блейка. — Выведи нас на орбиту.

Дрожащими пальцами я постукивал по клавиатуре, вводя новые данные размера, гравитации и массы светила.

Отшельница не оставила нам ни одного шанса.

Я попытался рассчитать другую орбиту, третью, четвертую… Наконец я вычислил орбиту, которая увела бы нас даже от мощного Антареса, но жуткое падение продолжалось.

Экраны были по-прежнему пусты — ни следа материи. На секунду мне показалось, что я смутно вижу пятно большей черноты на фоне мрака космического пространства, но уверенности у меня не было.

Наконец в порыве отчаяния я присел возле Ренфри, который даже не пытался подняться.

— Слушай, Джим, — умоляюще сказал я, — зачем ты это сделал? Что теперь с нами будет?

Он беззаботно улыбнулся.

— Подумай, — сказал он, — о старом, заскорузлом отшельнике-человеке. Он поддерживает связи со своими приятелями, которые так же слабы, как у звезды-отшельницы с другими звездами в галактике. Вот-вот мы должны наткнуться на первый уровень нетерпимости. Это проявляется в прыжках типа квантового каждые четыреста девяносто восемь лет семь месяцев восемь дней и несколько часов.

Это звучало сущим бредом.

— Но что будет с нами? — напирал я. — Ради бога, Джим!

Он посмотрел на меня с иронией, и я вдруг понял, что он совершенно здоров психически. Прежний рассудительный Ренфри даже стал как-то лучше и сильнее.

— Нас отбросит с этого уровня нетерпимости, и тем самым мы вернемся…

УДАР!

Резкий перекос. Я поскользнулся, с грохотом рухнул на пол, и тут чьи-то руки — это был Ренфри — схватили меня. И все кончилось.

Я поднялся, чувствуя, что мы уже не падаем. Посмотрел на пульт. Все огоньки погасли, все стрелки стояли на нулях. Повернувшись, я взглянул на Ренфри, потом на Блейка, мрачно поднимавшегося с пола.

— Пусти меня к пульту, Билл, — требовательно сказал Ренфри. — Я хочу рассчитать курс на Землю.

Целую минуту я таращился на него во все глаза, потом медленно отодвинулся. Пока он настраивал приборы и нажимал ручку акселератора, я стоял рядом. Наконец он взглянул на меня.

— Мы будем на Земле через восемь часов, — сказал он, — и примерно через полтора года после того, как покинули ее пятьсот лет назад.

Я чувствовал, как трещит мой череп, и только через какое-то время понял, что это — из-за внезапного озарения.

Так значит, звезда-отшельница, освобождая от нас свое поле нетерпимости, просто стряхнула нас в другое время. Ренфри говорил, что это бывает каждые… четыреста девяносто восемь лет семь месяцев и…

— Но что будет с кораблем? Разве можно перенести в двадцать второй век аделедиктандер двадцать седьмого века и тем самым изменить ход истории? — бормотал я себе под нос.

Ренфри покачал головой.

— А что мы в нем понимаем? Разве мы осмелимся когда-нибудь залезть в его двигатель? Наверняка нет. Мы оставим корабль для своих собственных нужд.

— Н-но… — начал я, однако Ренфри прервал меня.

— Послушай, Билл, — сказал он. — Представь себе такую картину: через пятьдесят лет девушка, которая тебя поцеловала, — я видел, как это тебя потрясло, — будет сидеть рядом с тобой, когда твой голос из космоса сообщит на Землю, что ты только что проснулся и съел первую порцию супа во время первого межзвездного полета к Альфе Центавра.

Именно так все и оказалось.

Корабль во мраке

«Одно дело, — понял д’Орман, проведя шесть месяцев на борту корабля, державшего путь из Солнечной системы далеко за пределы гигантского колеса спирали Млечного Пути, нашей Галактики, — решиться на что-нибудь на Земле, и совсем другое — в межгалактическом пространстве». И вот теперь настал момент погрузиться в пучину времени.

Чуть дрожащей рукой д’Орман установил таймер машины времени на 3-х миллионный год. И уже почти дотронувшись до нужной клавиши, он вдруг заколебался. Согласно теории Холлея, здесь, в этом мраке, где нет солнц, возможно ослабление действия жестких законов, которые управляли течением времени, благодаря чему можно было путешествовать сквозь основной поток. Прежде всего, утверждал Холлей, необходимо достигнуть максимально возможной скорости, при которой происходит предельное напряжение пространства. А потом — действовать.

«Ну же!» — вспотев, приказал себе д’Орман и с силой нажал на клавишу. Последовал скрежет деформирующихся под неимоверным давлением стальных обшивок и резкий толчок, от которого д’Ормана едва не вырвало. Но потом возобновился обычный полет.

Перед глазами д’Ормана пошли круги. Он принялся трясти головой, чтобы прояснить взор, сознавая, что в любой момент неприятные ощущения могут исчезнуть, затем вымученно улыбнулся, как человек после рискованных действий, завершившихся удачно.

Тут же зрение его прояснилось. д’Орман обеспокоенно нагнулся над приборной доской машины времени. А потом в панике отшатнулся: ее там не было.

Он огляделся вокруг, не веря своим глазам. А поскольку у него был небольшой звездолет, то особо приглядываться и не надо было: на его корабле, совсем небольшой капсуле с двигателем, койкой, баками для топлива и камбузом, все внутри было видно, как на ладони. Машину времени как языком слизало.

Значит, он потерпел неудачу, и тот скрежет деформированного, разрываемого металла, когда машина времени выскальзывала из основного потока времени… очевидно, машина умчалась в будущее, а звездолет остался в прошлом. Расстроенный, д’Орман вдруг краем глаза уловил какое-то шевеление. Он резко повернулся, и боль пронзила все его тело. В верхней части экрана он увидел темный корабль.

Одного взгляда д’Орману хватило, чтобы понять, что даже исчезновение машины времени еще не означает полного краха.

Звездолет был совсем рядом с ним. Сначала ему даже показалось, что именно из-за этой близости он и видит его. Но потом до его сознания дошел жуткий факт, что корабль не освещается никакими огнями. Д’Орман внимательно пригляделся к нему, и только тут он с восхищением отметил, что корабль, наверное, из трехмиллионного года.

Но потом восхищение сменилось сомнением, которое перешло в безотчетный страх. Странным, как вдруг понял д’Орман, было не только то, что он видит этот корабль, но и сам его внешний вид.

Должно быть, звездолет этот явился прямо из какого-то ночного кошмара. В длину по меньшей мере две мили и полмили в ширину, этот корабль годился только для плавания по такому океану, каким и являлось космическое пространство — он видел платформу, плывущую во мраке межзвездной пустоты.

И на этой широкой платформе стояли люди и женщины. Совершенно обнаженные, и ничто, никакой барьер, не защищал их тела от космического холода. Как можно дышать в безвоздушной пустоте? Однако они дышали.

Они стояли там, на этой широкой темной палубе платформы. И смотрели на него, махая рукой. И звали его к себе. Более необычных призывов не слышал ни один смертный из землян. Не мысль, но нечто, более глубокое, сильное и жгущее, похожее на чувство голода или жажду и сводящее с ума, как это бывает с наркоманами.

Теперь он должен посадить свой звездолет на эту платформу, должен сойти вниз и присоединиться к ним. Он должен… Им овладело примитивное, несдерживаемое, ужасное желание…

Рванув вперед, звездолет начал медленно опускаться, и тут же пришло, столь же мощное, как и перед этим, желание-приказ заснуть.

Д’Орман только и успел в отчаянии подумать: «Надо бороться!» — а из подсознания вырвалось предупреждение: «Уходи! Уходи! Немедленно!» — Но еще не успел он до конца осознать этот страх, как провалился в сон.

Тишина! Он лежит с закрытыми глазами в мире, который был столь же беззвучен, как…

Д’Орман не мог подобрать нужного сравнения. Ни одного. Во всем его существовании не было ничего, что могло бы сравниться с этой абсолютной тишиной, не раздавалось никаких звуков, которые могли бы подействовать на него, как… Снова он не мог подобрать нужного сравнения. Вокруг царила одна лишь тишина.

«Странно», — подумал он и лишь сейчас почувствовал желание открыть глаза. Этот импульс прошел, и в его сознании осталась только убежденность, что уж ему-то, столько месяцев проведшему в одиночестве на борту звездолета, должно быть известно все о тишине и том, что она несла в себе.

Но тогда то была иная тишина; ее нарушали едва слышные вздохи и выдохи, звуки всасываемого им питательного бульона из тюбиков и движений тела. А эта же тишина… Какой же была она?

Его разум никак не мог дать ей определение. Д’Орман открыл глаза. Первые его впечатления были довольно скудными. Он лежал наполовину на спине, наполовину на боку. И рядом на фоне звездного неба располагался торпедообразный силуэт корабля-платформы размерами примерно тридцать на двенадцать футов. И ничего другого, кроме звезд и мрака космического пространства, в поле зрения он не замечал.

Все вполне нормально. Д’Орман не испытывал чувства страха. Казалось, что его разум и воспоминания о прежней жизни принадлежат как бы другому человеку, словно между памятью и сознанием возник какой-то барьер. Однако через несколько секунд из глубин разума пробилось желание определить его физическое местоположение относительно своего окружения.

Там же был темный корабль, начал припоминать д’Орман. Потом он уснул. И вот теперь эти звезды и мрак межзвездного пространства. Он, наверное, все еще сидит в кресле перед приборной доской, смотрит на экран и показываемые на нем огромные космические дали.

«Но, — мысленно нахмурился д’Орман, — на самом же деле я не сижу, нет, я лежу на спине и смотрю вверх, вверх на небо, где видны одни лишь звезды и темное пятно, которое может быть, судя по очертаниям, еще одним космическим кораблем».

С отрешенностью совы его мозг не соглашался с тем, что видели его глаза: единственным земным звездолетом, о котором он знал, в этой части Вселенной был его собственный. Здесь не могло быть второго корабля. И в тот же миг д’Орман оказался на ногах. Он не помнил, как вскочил: только что он лежал на спине, а уже в следующую секунду он стоит, покачиваясь на нетвердых ногах…

Рядом со своим кораблем на широкой платформе, которую ясно различал в смутной дымке. И везде вокруг него, и вблизи, и вдалеке, стояли, сидели или лежали обнаженные люди, и никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Д’Орман вцепился потерявшими чувствительность пальцами во входной люк корабля и изо всех сил попытался открыть его.

Спустя несколько минут этих безумных действий его подготовка космонавта взяла вверх над подсознанием, которое овладело было его телом. Отчаяние стало покидать его, и вот д’Орман уже внимательно и с тревогой изучает механизм открывания люка, осторожно дергает его. Потом он отступил на шаг и стал оглядывать весь свой небольшой звездолет.

Из каких-то остатков спокойствия, которые таились в самых глубинах его подсознания и которых он не осознавал, пришло желание, которое тут же оформилось в действие. Он неспешно обошел космический корабль и прильнул к иллюминатору. Ему казалось, что он как бы из глубин темного колодца смотрит на знакомые приборы и разные металлические предметы, и его снова охватило безумие, но в этот раз он довольно быстро с ним справился.

В конце концов он, застыв на месте, сумел побороть свои чувства и очистить разум от всех посторонних мыслей, сосредоточившись на одной-единственной, простой, но такой необъятной, что потребовалось мобилизовать весь его интеллектуальный потенциал, чтобы выделить эту мысль, удержать ее и оценить всю значимость.

И все более и более тягостным становилось осознание того факта, что его забросило на платформу какого-то корабля. Его разум пытался отбросить эту правду, подвергнуть сомнению, страху, неверию. Но мысль постоянно возвращалась. Не могла не вернуться: иначе можно было бы просто сойти с ума. И он обречен был на бездействие, ожидая, когда начнут действовать захватившие его существа, чтобы узнать судьбу, которую уготовили они ему.

Он сел. И стал ждать.

Прошел по меньшей мере час, час, не имевший прецедента в истории человеческой расы: человек из 2975 года, наблюдавший за космическим кораблем в трехмиллионном году.

Ему ничего другого не оставалось, кроме как наблюдать весь этот час за всеми теми невозможными вещами, что происходили на этом корабле. Похоже, никто даже отдаленно не сознавал, что и он, д’Орман, находится на их звездолете. Время от времени в этом смутном свете кто-то двигался — перемещающийся силуэт на фоне низко расположенных звезд, четко различались также вся темная платформа и сверхчеловеческие существа на ней.

Но никто не подошел к нему, чтобы удовлетворить его растущее желание и потребность в объяснении происходящего. Он вздрогнул, осознав, наконец, что ему придется самому приблизиться к ним, именно ему-то и придется проявлять активность.

Неожиданно он с удивлением обнаружил, что наполовину лежит, наполовину сидит, и истекают бесцельно драгоценные минуты, а он все пребывает в какой-то прострации.

Но вот наконец он пришел в себя. Решительно вскочил на ноги, но потом, вздрогнув, замер в нерешительности. Неужели он действительно хочет подойти к кому-нибудь из членов экипажа этого звездолета мрака и телепатически начнет задавать вопросы?

Чуждость этих существ — вот что пугало д’Ормана. Ведь это совсем не люди. Три миллиона лет отделяло его от них, и признавать между ними какие-то родственные связи можно было в той же степени, как между антропоидными обезьянами и людьми в его родное время.

Три миллиона лет, шестнадцать на десять в десятой степени минут; и каждые несколько секунд этого невообразимого промежутка времени кто-то рождался, и кто-то другой умирал, жизнь шла своим чередом все эти невообразимые умом зоны, пока здесь не появился последний человек. Да, здесь эволюция достигла таких высот, что само пространство было покорено непредвиденным и поразительным прогрессом биологической адаптации — поразительным, но столь простым, что всего за несколько часов он, чужак, был чудесным образом преобразован и находился в таком же, как и они, состоянии.

В этом месте мысль д’Ормана остановилась. Внезапно он почувствовал беспокойство, с тревогой осознав, что не имеет ни малейшего представления о том, сколько же точно времени он проспал. Может быть, несколько лет, а, может, несколько столетий. Во сне время отсутствует.

Неожиданно более важным, чем когда-либо, ему показалось узнать, что же все это значит. Взгляд д’Ормана остановился на одном мужчине, медленно прогуливающемся в ста футах от него.

Д’Орман подошел к этому мужчине, но в самый последний момент испуганно отпрянул. Слишком поздно — вытянутой вперед рукой он успел прикоснуться к обнаженной плоти.

Мужчина обернулся и посмотрел на д’Ормана. Тот отдернул безвольную руку и весь сжался под ослепительным, как язычки пламени, вырывавшиеся из узкой бойницы, взглядом.

Странно, но волны страха пробежали по спине д’Ормана — вовсе не из-за демонического характера этого взгляда, а словно этими испепеляющими глазами на землянина глядела чья-то душа — странный, чуждый дух, взиравший на него с напряженным непониманием.

Потом мужчина обернулся и продолжил свой путь.

Д’Орман дрожал. Однако спустя несколько секунд он понял, что не может отступиться. Не позволяя себе думать о случившемся, он просто пошел вперед следом за загадочным незнакомцем и догнал его. Так они и шли вместе, минуя группы мужчин и женщин. И только теперь, оказавшись среди этих людей, он обратил внимание, что число женщин превышает количество мужчин раза в три. А может, и того больше.

Но удивление этим фактом быстро прошло. Он и его спутник продолжали свою необычную прогулку. Они подошли к самому краю корабля-платформы. С усилием приняв небрежный вид, д’Орман подошел к одному краю и бросил взгляд вниз в бездну, которая протянулась на миллиарды световых лет.

Теперь он чувствовал себя получше. В его сознании бешено одна за другой скакали мысли в поисках способа преодоления мысленной пропасти между ним и этим темнокожим незнакомцем. Наверное, благодаря телепатии им-то и удалось вынудить его посадить здесь свой корабль. Если он теперь сосредоточится на какой-нибудь мысли, то, возможно, получит ответное послание.

Течение его мыслей в этом месте прервалось. Он сказал себе, правда, уже не впервые отмечая этот факт, что по-прежнему одет. Но потом взглянул на это под другим углом: они позволили ему остаться одетым. Это что, какой-то психологический трюк?

Д’Орман продолжил путь, выбросив из головы всякие мысли. Он опустил голову и смотрел на свои одетые в брюки ноги и на обнаженные ноги худощавого мужчины, в размеренном темпе шагающего перед ним.

Первые мысленные послания настолько медленно проникали в его разум, что д’Орман не сразу осознал этот факт. Пришла мысль о битве, которая вскоре случится… и ему еще нужно доказать свое право на вечное пребывание на этом звездолете. В противном случае он будет изгнан.

Все случилось мгновенно. Еще мгновение назад Д’Орман смутно воспринимал эту чуждое расплывчатое мысленное послание чужака, а теперь его разум как бы одним громадным прыжком перенесся на новый уровень понимания собственного положения.

Мысль о сделанном ему предупреждении не давала ему покоя, и он, охваченный внезапным чувством страха, направился к своему звездолету. Д’Орман пытался открыть входной люк до тех пор, пока, наконец, не осознал, что ему не удастся воспользоваться звездолетом для бегства. Вконец выбившись из сил, он медленно опустился на платформу. Его удивила глубина охватившего его ужаса. Но не было сомнений в вызвавшей его причине. Он получил информацию и предупреждение. Леденящее душу, зловещее, переданное со стальной непреклонностью: он должен до того, как начнется эта фантастическая битва, принять образ жизни этих людей, приспособиться, и тогда ему будет позволено остаться здесь навечно.

…Навечно! Именно от этого слова д’Орман на несколько минут потерял способность здраво рассуждать. Он все хуже и хуже чувствовал себя под навалившейся тяжестью тянувшихся бесконечно минут. Внезапно ему подумалось, что, наверное, неправильно истолковал переданное ему мысленно сообщение. Что еще за близкое сражение. В этом не было никакого смысла. Доказать право на пребывание или изгнание! Что это значит: изгнание? Д’Орман еще раз всмотрелся в глубины своей памяти, все верно: изгнание! В конце концов с леденящей душу логичностью он решил, что это слово могло означать только одно: смерть!

Он лежал с застывшей на лице недоброй усмешкой. Неожиданно он почувствовал гнев на себя. Какой же он идиот! Потерять хладнокровие и как раз тогда, когда ему удалось вступить в контакт.

И он действительно ведь своего добился: получил ответ на свой вопрос. Ему нужно было стоять на своем и, мысленно сосредоточившись, задать сотню других вопросов в свою очередь: кто они такие? куда летит корабль? какой привод у двигателя этого огромного космического лайнера-платформы? почему женщин в три раза больше, чем мужчин?

Мысль оборвалась. Задумавшись, он полуприсел — и тут обнаружил менее чем в двух метрах от себя женщину.

Д’Орман снова прилег на платформу. Он видел, что глаза женщины сейчас, сверкая и не мигая, уставились на него. Спустя минуту д’Орман перевернулся на спину, ощущая беспокойство. И остался лежать в напряжении, глядя на сверкающую окружность Галактики, которую он покинул бездну времени назад. И эти светящиеся точки, составлявшие ослепительно сверкающий хоровод, казались более далекими, чем всегда.

Та жизнь, которую он знал, с длинными по расстояниям, но короткими по времени путешествиями к далеким планетам, неделями удовольствий в отдаленных уголках обитаемого пространства, теперь была недоступна ему. В интеллектуальном плане она была еще дальше, чем в пространственно-временном.

С усилием д’Орман приподнялся. Теперь не время для ностальгии. Он должен постоянно помнить о своем критическом положении. Женщина пришла не просто так посмотреть на него. Ему был брошен вызов, и он должен принять его. Неожиданно он перевернулся и снова посмотрел на женщину. Лишь теперь он по-настоящему пригляделся к ней.

Она была довольно мила на вид. Лицо молодое, с правильными чертами. Темные волосы были растрепанными, не слишком густыми, но при этом не теряли своей очаровательности. Ее тело…

Д’Орман привстал. До этого мгновения он не замечал различия между нею и остальными: она была одета. На ней было длинное темное плотно облегающее платье, широкая юбка, из-под которой нелепо торчали обнаженные ноги.

Одета! Теперь не было никаких сомнений: она пришла сюда одетой ради него! Но чего она хотела от него?

В отчаянии д’Орман посмотрел на женщину. Ее глаза, в свою очередь, впились в него, словно бездушные драгоценности. Он вдруг с удивлением спросил себя: какие невероятные мысли проносятся сейчас в ее уме за этими сверкающими глазами — они были точно запертые двери, за которыми — мысленная картина мира, который был старше на три миллиона лет его рода?

Эта мысль была беспокойной. Он даже как-то нервно поежился и подумал: «Женщина — это катод, мужчина — анод. В результате их взаимодействия рождается энергия, особенно когда один анод соединяется с тремя катодами».

Д’Орман заставил себя оборвать в этом месте мысль. Неужели он это подумал? Никогда.

По д’Орману словно прошелся электрический ток. И снова этот странный способ общения напрямую, через нервы, незаметно повлиял на его сознание. В этот раз он узнал, что только одна, две, три или даже четыре женщины одновременно могли взаимодействовать с мужчиной. Что, похоже, объясняло то, что здесь было столько много женщин.

Его возбуждение стало проходить. Ну и что с того? Все равно это не объясняло, почему эта женщина так близко подошла к нему. Если только это не какое-то фантастическое предложение взять ее в жены.

Д’Орман снова внимательно посмотрел на женщину. И тут впервые за последние месяцы у него в голове возникла язвительная мыслишка: «Двенадцать лет я успешно противостоял попыткам юных особ завлечь меня в путы брака, а тут вот угодил в ловушку!». Необходимо выяснить, действительно ли эта женщина пришла к нему ради этой цели.

В предупреждении мужчины до сверхъестественного ясно прозвучало: у него немного времени. Д’Орман пододвинулся к женщине, обхватил ее и поцеловал. «В кризисных ситуациях, — подумал он, — нужно действовать быстро, не раздумывая, без всяких хитростей и условностей».

А через мгновение он забыл об этом. Губы женщины были мягкие, но бесчувственные. В них не было сопротивления, и, с другой стороны, казалось, она не понимала значения поцелуев. Коснуться губами ее было словно поцеловать маленького ребенка: то же самое ощущение святой невинности.

Ее глаза, такие близкие от него сейчас, сияли, они выражали непонимание и покорность, а также пассивность, столь глубокую, что это казалось ненормальным. Было ясно, что эта молодая женщина не имела ни малейшего понятия о поцелуях. Ее сияющие глаза смотрели на него с нечеловеческим безразличием.

И вдруг все закончилось. Ее сияющие глаза расширились от нескрываемого удивления. Она освободилась из его объятий быстрым изящным движением, без видимых усилий привстала, а потом, развернувшись, направилась во мрак, ни разу даже не обернувшись. И вскоре ее расплывчатый силуэт растворился в темноте.

Д’Орман беспокойно наблюдал за ее уходом. Какая-то часть его сознания хотела, чтобы он воспринял это ее паническое бегство с чувством удовлетворения, но в нем с каждой секундой росло убеждение, что поражение потерпел именно он. Ибо против него-то и работало сейчас время. И первая его попытка приспособиться к жизни на темном корабле закончилась неудачей.

Чувство беспокойства проходило постепенно, но так полностью и не исчезло. Д’Орман не пытался избавиться от него. Он и так прекрасно помнил о сделанном ему предупреждении, которое могло что-то означать, а могло и нет. Но глупо было надеяться на второе.

Он лежал на спине с закрытыми глазами. Он чувствовал себя не лучшим образом. Уже столько времени прошло, как он находится с йирами, но до сих пор не приспособился к их образу жизни.

«Что! — удивился д’Орман. — Это ведь не моя мысль!»

Он вскочил, открыл глаза. Потом отскочил назад. Его неровным кружком обступили мужчины с пылающими глазами. Д’Орман не успел даже спросить себя, откуда они взялись, как те начали действовать.

Один вытянул вперед руку. Вдруг из ничего в ней появился нож со сверкающим в этом неверном свете клинком. Другие в тот же миг набросились на д’Ормана, схватили его и прижали к полу, а нож словно живое существо опускался к его груди.

Д’Орман хотел закричать и остановить их, но мышцы горла и лица дергались конвульсивно, но с губ его не сорвалось ни звука. Безвоздушный мрак космического пространства насмехался над его человеческим ужасом.

Д’Орман съежился в ожидании неизбежной боли, когда клинок прикоснулся к его коже и начал погружаться в его плоть. Но боли не было, вообще никаких ощущений, словно ему снится то, что его убивают, но как тогда быть с кажущимися такими реальными чужими руками, вцепившимися в него и крепко держащими. В то же мгновение он с необыкновенной сосредоточенностью последовал взглядом за движением ножа.

Они вырезали из груди его сердце; и д’Орман, когда одно из этих демонических существ приподняло его в своей руке, по всей видимости, изучая его, уставился на свое сердце безумным взглядом.

Да, точно, он видит какой-то бред: сердце, лежащее на ладони чудовища, бьющееся неторопливо и ровно.

Д’Орман прекратил всякое сопротивление. Словно птица, завороженная взглядом огромных змеиных глаз, он наблюдал за вивисекцией над своим собственным телом.

Наконец с проблеском здравого смысла он отметил систематичность в действиях чужаков: изучив каждый орган, они возвращали его на прежнее место. Некоторые они изучали дольше других… и несомненно было также, что в конечном счете в эти органы были внесены изменения.

Извне через его тело приходила информация. Уже с самого начала он смутно понимал, что полному восприятию приходящей к нему информации мешало то, что он переводил ее в мысли. На самом же деле она была исключительно эмоциональной. Послания-ощущения трепетно проносились по его нервам, приятно возбуждая неуловимой модуляцией, обещая миллион непривычных наслаждений.

Медленно, как переводчик, не знающий языка в совершенстве, д’Орман преобразовал этот удивительный поток в мысленную форму, и поток при этом изменился: исчезло сияние, словно он выжимал из маленького проворного существа жизненные соки, чтобы в итоге разочарованно уставиться на мертвое тельце.

Но в его разум потекли послания, наполненные красотой: эти люди звали себя йирами, и платформа эта — не корабль, а силовое поле, которое передвигается посредством мыслей. Слиться с жизненной энергией — вот самое величайшее из наслаждений, что было дано человеку Самой Природой. Благодаря катодной энергии женщин создавалось это поле, но только мужчина, его анодная энергия, являлся единственным центром этой лучезарной энергии.

И ее мощность зависела от единства мыслей каждого из них; а поскольку битва с другой платформой-кораблем была неизбежной, было жизненно необходимо, чтобы объединение йиров, как и чистота и непорочность их существования, достигли максимально возможного уровня: только таким образом они могли мобилизовать все свои дополнительные резервы для победы в сражении.

Он, д’Орман, был помехой. Благодаря ему одна женщина на некоторое время стала бесполезной для использования в качестве катода. Он должен адаптироваться — и немедленно!

Чудо-нож отодвинулся от его тела и исчез в пустоте-небытии, из которой появился; а потом и люди стали удаляться — обнаженные призраки в тумане.

У д’Ормана не было никакого желания идти вслед за ними в эту темноту. Он чувствовал себя опустошенным физически и еще пытался осмыслить акт насилия, которому он подвергся.

Д’Орман не питал никаких иллюзий. В течение нескольких минут его разум, потерявший способность здраво мыслить и подчиненный чуждой воле, был так близок к безумию, что даже сейчас он еще не преодолел критический момент. Никогда в своей жизни он не пребывал в такой депрессии.

Мысль-послание пришла в его обескураженный мозг: конечно, способность жить в космическом пространстве была результатом радикальной эволюции за огромный период времени. И все же йиры смогли изменить его и приспособить к себе, его, кто не прошел подобной эволюции. Удивительно!

Но какое это имеет значение?! Для него это место — просто преисподняя, и применять законы логики здесь просто бессмысленно. Он должен адаптироваться духовно. И немедленно!

Д’Орман решительно вскочил на ноги. А затем вдруг осознал один факт, на который раньше не обращал внимание: здесь появилась сила тяжести!

Она равнялась примерно одному «же», как мгновенно понял он. И не сам факт возникновения искусственной гравитации привлек внимание д’Ормана, что было обычным явлением даже в его дни, а то, что сила ее была именно такой, а не иной (возможно, йиры и сами не понимали значения этого факта — это указывало на их земное происхождение: почему еще им, проживавшим в этом царстве мрака, требовалась подобная вещь?). Да и вообще, зачем им вообще нужен корабль-платформа?

Д’Орман позволил себе иронически улыбнуться, отметив, что люди остались нелогичными существами даже спустя три миллиона лет, и это принесло ему некоторое удовлетворение, а затем он просто выбросил из головы этот парадоксальный факт.

Он направился прямо к своему кораблю. Не потому что в нем оставалась еще какая-то надежда, а просто потому, что теперь он должен был ничего не упустить, исследовать любой шанс и, может, на этот раз ему повезет с космическим кораблем.

Но его снова ждало разочарование. Он дергал, тянул изо всех люк, но так и не смог привести в действие механизм открывания. В конце концов он посмотрел в один из иллюминаторов… С помутившимся сознанием он заметил слабый свет на приборной доске.

Значит, подача энергии включена!

Д’Орман с такой силой уцепился за раму иллюминатора, что ему пришлось заставить себя расслабиться, пока его мозг пытался осознать всю значимость этого факта. Подача энергии включена! Скорее всего, он после посадки на темный корабль-платформу, охваченный безумным желанием бежать прочь, почему-то не отключил источник питания. Но тогда — и эта мысль явилась полным откровением для д’Ормана — почему корабль не взлетает? Ведь он должен двигаться с невероятной скоростью!

Это могло означать только одно: его первоначальное объяснение возникновения силы тяжести, создаваемой платформой, по-видимому, не имеет совершенно никакого отношения к действительности. Да, хотя она и кажется ему равной одному «же», однако для корабля с работающими двигателями изменяется до такого значения, что может удерживать его на платформе.

Значит, йиры вовсе не были ответственны за то, что он не может вернуться в свой корабль: исключительно по причинам обеспечения безопасности люки таких небольших космических кораблей не открывались, пока были включены приборы и подача энергии. Именно такими их и создавали. Но, как только уровень подачи энергии опускался ниже определенного значения, то можно было без особого труда вручную открыть входной люк.

Ему оставалось лишь дождаться этого момента, а потом задействовать все дополнительные источники энергии для аварийного старта, чтобы навсегда покинуть эту платформу. Ведь когда будет задействована вся мощь атомных приводов, платформе, конечно, не удастся удержать корабль.

Столько надежды он ощущал в этой мысли, что не хотел подвергать ее ни малейшему сомнению. Он должен верить, что сможет сбежать отсюда. Но пока ему нужно найти ту молодую женщину, успокоить ее и одновременно узнать побольше об этой универсальной анодной энергии.

Он должен уцелеть в этой битве.

Время шло своим чередом. В этом царстве мрака д’Орман бродил в поисках молодой женщины, которую он поцеловал, темный призрак на фоне ярко сверкающего колеса Галактики, перемещающегося по небосводу над ним.

Неудачные розыски приводили его в отчаяние. Дважды д’Орман усаживался рядом с группой, состоявшей из одного мужчины и нескольких женщин. И ждал, не станут ли они с ним мысленно общаться, а может, последует предложение от какой-нибудь женщины. Однако не приходило никаких посланий, и ни одна из женщин даже мельком не взглянула на него.

Только одно объяснение этого полного безразличия приходило в голову д’Ормана: они, наверное, поняли, что он теперь хочет адаптироваться к их образу жизни. И этого им было достаточно.

Решив не терять мужества, д’Орман вернулся к своему звездолету. Он еще раз попробовал открыть входной люк, однако механизм не поддался, и когда д’Орман лег на твердую палубу, платформа резко изменила курс.

Он не почувствовал боли, однако рывок, несомненно, был огромной силы. Д’Ормана поволокло по палубе… на десять футов… двадцать… сто… Все вокруг него быстро менялось, он с трудом воспринимал свое окружение. Но вот все закончилось, и он попытался собрать воедино свой рассыпавшийся на кусочки разум… И тут увидел второй корабль.

Он тоже являлся платформой, примерно такого же размера, как и та, на которой находился д’Орман, закрывая весь правый участок неба. Корабль медленно опускался по наклонной траектории; наверное, именно из-за него корабль йиров так резко развернулся, чтобы подставить своему противнику более широкую сторону.

Нервы д’Ормана натянулись как струны, а кровь стучала в висках. Это просто безумие, какой-то ночной кошмар. Этого просто не может быть! От возбуждения он приподнялся, чтобы лучше наблюдать за происходящим.

И снова повернулась платформа йиров. На этот раз с легким толчком. Д’Ормана бросило на палубу, но он успел вытянуть руки и смягчить падение. А в следующий миг он снова стоял во весь рост и смотрел вперед, не желая ничего пропустить из происходящего.

Огромные платформы выровнялись и соприкоснулись палубами. И на втором корабле были мужчины и женщины, также обнаженные, ничем не отличающиеся от йиров; и цель тактического маневра, который они совершили, теперь показалась д’Орману очевидной: абордаж, как в старину, пиратское нападение, где прольется море крови.

…Д’Орман стал размышлять. Ни в коем случае он не хотел оказаться какой-нибудь помехой в тех величайших событиях, которые готовы были поколебать ни в чем не повинные небеса.

Дрожа от возбуждения, он присел. И это действие явилось каким-то своеобразным сигналом. Из мрака вынырнула та самая молодая женщина. На ней по-прежнему было темное платье, мешавшее ее бегу, но она, похоже, едва ли замечала это. Она очутилась перед ним на палубе и посмотрела на него сверкающим овалом янтарных глаз, и блеск этот был вызван возбуждением и, что потрясло д’Ормана, страхом.

И в следующий миг он вздрогнул от силы и плотности испускаемых от нее эмоциональных сообщений. Она передавала, что ему дается еще один шанс. Если ему в этот раз удастся успешно воспользоваться ею и создать из себя анодный центр, то это поможет одержать великую победу — и ее не отправят в изгнание. Она нарушила степень чистоты и непорочности, поскольку ей понравилось его действия с ней.

Она еще что-то передавала, но мозг д’Ормана уже не переводил в мысли эти сообщения. Он сел, удивленный. Только теперь до него дошел смысл фразы тех мужчин, что он виновен в том, что одна из женщин перестала быть катодом. Он испортил ее

Одним поцелуем!

Значит, все же старые, древние отношения между мужчиной и женщиной не потеряли своей силы. Д’Орман вдруг представил себя крадущимся, точно ночной вор, по палубе корабля и целующим в темноте всех обнаруженных им женщин, чтобы дезорганизовать корабль во мраке.

Вздрогнув, он с трудом выбросил эту мысль из головы. «Ну, не идиот ли я! — обругал д’Орман себя. — Как могу я думать об этом сейчас, когда каждая клеточка моего тела должна сосредоточиться на первостепенно важной задаче — действовать сообща с этими людьми и выжить самому. Я должен заставить себя жить, подчиняясь их требованиям».

Молодая женщина резко толкнула его, возвращая д’Ормана к реальности. Одно мгновение он сопротивлялся ее усилиям, а потом понял, чего она хочет: сидеть со скрещенными ногами, держась за руки и заблокировав свое сознание…

Он подчинился ее требованиям. Д’Орман наблюдал, как она встала на колени перед ним, потом, наконец, взяла его руки в свои и закрыла глаза. Казалось, она молится.

И повсюду, как видел д’Орман, образовывались группы сидевших со скрещенными ногами мужчин и стоявших на коленях женщин. Сначала из-за слабого света трудно было ясно разглядеть, что же происходит, когда рядом с одним мужчиной две и больше женщин. Но почти тут же д’Орман увидел одну такую группу слева от него. Четверо, связавшись руками, образовали небольшой кружок.

Мысли и взгляд д’Ормана перенеслись ко второму кораблю. И там тоже мужчины и женщины сидели вместе, держась за руки.

Взволнованному д’Орману казалось, что в этот час на них вниз смотрят звезды и видят то, чего никогда не должны были видеть: последние благочестивые приготовления к битве. С чудовищным и нескрываемым цинизмом он ждал конца этого сеанса очищения, ждал сверкающих ножей, выныривающих из пустого пространства и оживающих в энергичных руках, которые так и чешутся приступить к делу…

Цинизм… Как тут не быть циничным, оказавшись перед тем деморализующим фактом, что и через тридцать сотен тысяч лет… все еще существуют войны. Конечно, войны изменились, стали другими, но сути это не меняло!

И именно в этот мрачный момент он стал анодным центром. В его теле что-то шевельнулось, что-то запульсировало. Вроде шока после удара током, но не было ни боли, ни ожога — внутри него разгоралось поющее пламя. И оно раздувалось. Раздувалось. Принимало калейдоскоп различных форм и несло с собой ликование.

Стало заметно светлее. Галактика стрельнула светом. Солнца, которые были лишь едва видимыми точками на огромном небосводе, теперь приобрели чудовищные размеры, стоило ему только посмотреть на них, но когда он опускал взгляд, они возвращались до прежних размеров.

Расстояния потеряли свое значение. Пространство свертывалось. Перед его необычайно острым взором проносились миллиарды галактик, квадриллионы планет, открывая свои многочисленные секреты.

Прежде чем его ставшее безмерным сознание выплыло из этого невообразимого погружения в бесконечность, он увидел немало такого, чему он не мог подобрать определения. Возвратившись наконец на темный корабль, он с предельной ясностью увидел цель, ради которой разыгрывалась битва. Это было сражение разумов, не тел; и победит тот корабль, чей экипаж сумеет взять под контроль энергию обоих кораблей, чтобы раствориться в универсальной энергии.

Самопожертвование было высшей целью каждого экипажа. Стать единым с Великим Началом, навсегда погрузить свой дух в вечную энергию, чтобы…

«Чтобы что?»

Из глубин сознания д’Ормана поднялась волна отвращения. И экстаз закончился. Он длился совсем недолго. Д’Орман вдруг ясно понял, что, ужасна та судьба, которую йиры рассматривали как победу, и он выпустил руки девушки и прервал контакт с универсальной энергией. И теперь сидит здесь в темноте.

Д’Орман закрыл глаза и, напрягая каждый нерв, попытался не допустить возобновления этого мерзкого шока. Что за невероятная и дьявольская судьба! И самое ужасное — то, что ему лишь в самый последний момент удалось этого избежать.

Потому что йиры победили. Им удалось достигнуть того растворения, которого они так жаждали… Наконец, мелькнула слабая мысль: «Это анодное состояние не так уж и плохо само по себе». Однако он не был духовно готов погрузиться и слиться с великими силами тьмы.

Тьмы?

Д’Орман задумался. Только сейчас он обратил внимание на обстоятельство, которое раньше, под влиянием охватившего его чувства облегчения, он не замечал, что он уже не сидит на палубе корабля йиров. И вообще не существует никакой палубы.

Он находился в кромешном мраке.

Д’Орман скривился… и увидел второй корабль во тьме. Он был уже высоко в небе и удалялся все дальше и дальше. И пока он следил за ним, корабль исчез.

«Значит, битва закончилась. И каков итог?»

Темнота! Повсюду! И в тот же миг пришла уверенность: йиры победили. Теперь они торжествуют и в экстазе слились с универсальной энергией. После того, как создатели платформы исчезли, корабль перешел в более простое, элементарное энергетическое состояние — и перестал существовать. Но что стало с его звездолетом?

В панике д’Орман несколько секунд в отчаянии крутился на месте, пытаясь посмотреть во все стороны сразу, увидеть что-нибудь в обступившей его темноте. Но все впустую. Но в ходе поисков он стал понимать, что же произошло.

Скорее всего, в ту секунду, когда платформа растворилась, его звездолет, не удерживаемый больше ее полем, устремился прочь со скоростью девяносто миллионов миль в секунду.

Он остался один в этом необъятном мраке, медленно дрейфующий в межгалактическом пространстве.

Это и есть изгнание.

Первые приступы страха поутихли, спрятавшись постепенно где-то глубоко в нем. И затем вызванные этим страхом мысли, расцвеченные всей гаммой переживаний, словно от усталости, опустились в самые дальние закоулки его сознания.

«Это всего лишь начало», — хмуро подумал д’Орман.

Теперь до того, как он окончательно не сойдет с ума, его будут ждать бесконечно повторяющиеся всплески ощущений и мыслей, которые в свою очередь будут постепенно исчезать. И ему не избавиться от образа этой молодой женщины.

Внезапно мысль д’Ормана оборвалась. Нахмурившись, он стал мотать головой в разные стороны и увидел, наконец, очертания ее фигуры, слабо вырисовывающиеся на фоне более далекой туманной галактики.

Она совсем близко, оценил он, всего в двенадцати футах. И их медленно сносит друг к другу, и скоро они, как и все остальные космические тела, будут вращаться друг вокруг друга по очень короткой орбите.

Но и этого будет достаточно, чтобы они смогли установить катодно-анодный контакт. И тогда, используя невообразимую энергию, он сможет обнаружить свой звездолет, добраться до него и сразу же проникнуть в него.

И это было концом ночи и концом одиночества.

Оказавшись в космическом корабле, д’Орман сразу же занялся определением своего местоположения. Он остро ощущал присутствие рядом с ним молодой женщины, но работа требовала всего его внимания. Первым делом он должен прибегнуть к методу проб и ошибок и определить свои новые галактические координаты, широту и долготу огромного маяка, каким является звезда Антарес. А уж тогда совсем просто будет определить положение ослепительной Миры в этом 3-х миллионном году новой эры.

Но Миры там не оказалось.

Д’Орман принялся сгибать пальцы в замешательстве, потом пожал плечами.

Для той же цели отлично подойдет и Бетельгейзе.

Но и Бетельгейзе не помогла. Он лишь увидел какую-то красную звезду таких же огромных размеров, но на расстоянии в 103 световых года ближе того места, где должен был находиться этот гигант. Но это же нелепо! Подобная вещь возможна лишь при обратном отсчете!

Д’Ормана охватила дрожь. Трясущейся рукой он начал рассчитывать положение Солнца, исходя из катастрофической вероятности, которая только что пришла ему в голову.

Его забросило вовсе не в будущее, а в прошлое. По всей видимости, сама машина времени была плохо настроена — он оказался примерно в 37 000 году до нашей эры.

В этом месте мысль д’Ормана надолго замерла. Были ли тогда люди?

С усилием д’Орман повернулся к молодой женщине. Он сидел, скрестив ноги, на полу и рукой пригласил ее встать на колени и взять его руки. Через мгновение они благодаря анодной энергии окажутся на корабле и перенесутся на Землю.

Но с удивлением он увидел, что девушка не сделала шага к нему. Ее карие глаза, различимые в этом рассеянном свете, холодно смотрели на него.

Она, казалось, не понимала, чего он хочет. Д’Орман вскочил на ноги, подошел к ней и, схватив за руку, стал тянуть ее вниз.

Девушка отскочила в сторону. Д’Орман в шоке уставился на нее. И в тот миг, когда в его сознание проникла мысль, что она решила никогда больше не становиться катодным элементом, она шагнула к нему, обняла и поцеловала.

Д’Орман оттолкнул ее. Потом, сам пораженный своей грубостью, погладил ее руку. Очень медленно повернувшись к креслу за приборами, он начал высчитывать орбиты, отклоняющее воздействие ближайших солнц и количество топлива, оставшееся в атомных приводах. Как выяснилось, путешествие займет семь месяцев, вполне достаточный срок, чтобы научить девушку основам речи…

Ее первое четко произнесенное слово было его имя, искаженное в ее устах, как Адорм, и это натолкнуло его на одну мысль. Теперь он знал, как назвать ее.

Когда они приземлились на огромной девственной планете, покрытой зелеными лесами, от страстности, звучавшей в ее запинающемся еще голосе, почти не был заметен ее акцент.

Ему легко было называть ее Евой, прародительницей всего человечества.

Признание

Проснувшись, Марриотт вспомнил об одной странной вещи, которую видел прошлой ночью в пустой гостиной. Это воспоминание заставило его выпрыгнуть из постели. Набросив на плечи халат, он направился было в гостиную, но вдруг остановился, подумав, что ведет себя очень глупо. «Ведь это только сон!»

Марриотт покачал головой, посмотрев на самого себя. Раньше его спальня была складским помещением Марриотта-старшего. Он выбрал его не по эстетическим соображениям, а потому что она была рядом с кухней и таким образом из-за жары от кухонной плиты было уютно и здесь. Марриотт решительно прошел на кухню, подбросил деревяшек в камин, нагрел воды, помылся, побрился и оделся. Он с улыбкой припомнил, что чуть больше года назад он стремительно выпрыгнул из постели и бросился к телефону… и только лишь после этого до него дошло, что телефон вовсе не звонил.

Марриотт надел пальто и, выйдя в холл, внимательно осмотрел себя в зеркале. Поверхность зеркала растрескалась, и он видел свое искаженное отражение: молодой человек тридцати лет, изящно сложенный, в пальто и серой шляпе. Удовлетворившись увиденным, он скосил взгляд и быстренько окинул огромный холл. Его пустота, как всегда, слегка поразила его. Однако больше всего его сейчас обеспокоило то, что, как он вдруг понял, он только что совершил — подсознательно переместил свой взгляд к гостиной. Марриотт поджал губы.

«Да ты просто идиот, — сказал он своему отражению в зеркале. — Что ты пытаешься сделать? Доказать себе, что ты полный идиот?»

Его вполне удовлетворило то, что дверь в гостиную была закрыта. Он отвел взгляд и открыл входную дверь. Порыв холодного апрельского ветра заставил его прикрыть глаза. Он закрыл дверь за собой и прошел к передним воротам. Когда он их открывал, раздался страшный скрип, но на заржавевшие петли ему уже давно было наплевать. Марриотт закрыл ворота, после чего по привычке остановился и осмотрел улицу.

Улица была длинной. Разбросанные вдали домики были почти незаметны, так что почти невозможно было понять, где же начинается открытая местность. Пол Марриотт вздохнул. Его отец без конца твердил ему, что в начале века владения Марриоттов находились примерно в четверти мили от городской черты, и основную часть поместья занимал геометрически правильной формы дом на двадцать акров, являвшийся достопримечательностью деревни. Со временем деревня была поглощена городом, и теперь это был просто деловой район Хэмпдена.

Марриотту понадобилось три минуты, чтобы добраться до заведения тетушки Мэри. Он уселся за столиком и, когда подошла официантка, спросил:

— Джудит уже пришла?

Девушка покачала головой, слегка нахмурилась и, немного помедлив, ответила:

— Знаешь, милый, тебе ведь хорошо известно, что мисс Джудит больше здесь не бывает.

Марриотт улыбнулся, рассердившись на себя. Он не мог понять, почему это ему взбрело в голову спросить насчет Джудит. Официантка переменила тему:

— Как ты себя чувствуешь после вчерашнего ночного шоу?

— Замечательно.

Девушка удивилась:

— Ну и строил ты из себя вчера героя! — Она захихикала. — Я даже на минуту представила, что этот тип заставит тебя снять штаны.

Марриотт улыбнулся, но уже не так весело, и заказал завтрак. После ее ухода он посидел некоторое время, мысленно воскрешая в памяти вчерашний ночной спектакль, который, как он понял теперь, гораздо больше свидетельствовал о закате удачной судьбы Марриоттов, чем он думал раньше. Он не хотел уходить голодным, пока не обслужат шумную молодежную компанию. Его завтрак был уже подан, когда в кафе вошел мужчина и махнул рукой Марриотту. Тот в ответ приветственно поднял руку и сказал:

— Привет, Грег.

Молодой геркулес что-то недовольно пробурчал, занимая место в кабинке напротив. Прогрохотав заказ официантке, он повернулся к Марриотту.

— Странная штука — голова, верно?

Марриотт кивнул.

— Ты что, в самом деле не понимал, что тебя, парень, собираются избить?

Марриотт пожал плечами.

— Не помню.

— Совсем ничего? — с удивлением спросил Грег.

— Только смутно припоминается, как Бландар попросил меня посмотреть ему в правый глаз, а потом он, кажется, схватил меня за руки.

— Правильно. И он объяснил тебе, что ты из той пятерки, которая лезет не в свое дело.

— Полагаю, что я один из них, — согласился Марриотт.

Сейчас ему очень хотелось уйти из кафе. Он одним глотком осушил чашку с кофе и пробормотал что-то насчет того, что опаздывает на работу. Он был у двери магазина мужской одежды Клейтона без пяти девять, открыл дверь и вошел внутрь. В десять минут десятого прибыл молодой Пит Клейтон. Через несколько минут уже появились первые клиенты. В полдесятого, тяжело ступая, прошел в свой кабинет, располагавшийся за залом, старый Пит Клейтон. Там он провел все утро, изучая записи. Его отсутствие обрадовало Марриотта — он беспокоился насчет Джудит, и ему не хотелось, чтобы на нервы действовал еще и старик Пит. «Дело совсем не в том, что ему нравится беспокоиться о ком-то, — заметил он сам себе. — Все-таки иногда очень важно думать о подобных вещах».

«Что же имела в виду официантка, когда сказала, что мне известно, что Джудит больше не бывает у них?» — озабоченно думал Марриотт. До этого ему в голову не приходило, почему же он не знает этого. Ему казалось, словно вот-вот придет озарение. За несколько минут до одиннадцати, намеренно не замечая, как помрачнел молодой Клейтон, он позвонил Джудит в книжную лавку. Трубку подняли, после чего удивленного Марриотта ждала гробовая тишина, и лишь потом отец девушки поинтересовался:

— Э-э… Это ты, Пол?

— Да, мистер Гарсон. Знаете, странное дело, но я все утро беспокоюсь насчет Джудит… она вышла куда-то?

Снова последовала тишина, потом наконец:

— Послушай, Пол, может, зайдешь ко мне в книжную лавку? Мне бы хотелось с тобой переговорить.

Старик предложил это вполне серьезно. Пол пожал плечами и ответил:

— Да, конечно, сэр. Я забегу во время обеденного перерыва.

Всю оставшуюся часть утра он провел в прострации. Второй завтрак он проглотил без аппетита, внезапно почувствовав себя изнуренным. «Я, наверное, слишком перетрудился сегодня», — решил он.

Всю вторую половину дня клиенты шли один за одним. Пообедал он с лучшим аппетитом, а потом отправился посмотреть шоу, чтобы расслабиться. И только поднимаясь по ступенькам своего дома, он вдруг вспомнил, что так и не навестил мистера Гарсона.

— Мне обязательно нужно будет сходить к нему завтра, — приказал себе Пол.

Оказавшись внутри дома, он включил свет в холле и бросил небрежный взгляд на дверь в гостиную. Тут же мелькнуло воспоминание о событиях прошлой ночи. Марриотт сердито покачал головой. Теперь действительно стоило заглянуть в эту комнату.

Гостиная была такой же, как и прошлой ночью. Уже больше четырех лет в ней, как и в остальной части дома, никто не бывал. Сейчас же она была полностью обставлена мебелью. Мужчина и женщина средних лет неподвижно сидели в креслах друг напротив друга. В руках женщина держала книгу, мужчина же просто сидел. Целую минуту Марриотт только и мог, что стоять, застыв на месте и уставившись на них, но незваные гости даже не удостоили его взглядом. Наконец, не зная, что ему делать, Марриотт закрыл дверь и возвратился на кухню.

Он развел огонь в камине, разделся и растянулся на кровати. Потом сказал себе, что, наверное, ему следует позвонить в полицию, но у него создалось впечатление, что, кажется, он раньше уже видел этих людей. Сам не понимая, почему, он узнал в женщине Джудит в возрасте сорока пяти лет, а вот мужчина…

Глубокой ночью Марриотт с трепетом проснулся, внезапно осознав, что уснул на середине той мысли, мысли, что тот мужчина удивительно напоминал его самого, но только постаревшим на двадцать лет.

Он выбрался из постели, включил свет и направился в гостиную. Он как бы ожидал обнаружить нечто новое, но ничего не изменилось. Мужчина и женщина не шевелились и выглядели точно так же. Изменились только его собственные чувства. Почему-то он решил, что должен подойти этим двоим поближе.

Без колебаний он перешагнул порог.

Марриотт шевельнулся в своем кресле и взглянул на Джудит. Ему казалось, что он только что пришел в эту комнату, но он знал, что сидит здесь, у окна, примерно час. Он попытался отбросить эту мысль, когда вся необычность происходящего дошла до него.

— Эй, чтоб я сдох! — оглушительно взревел он.

Джудит оторвалась от книги.

— Что случилось, дорогой?

Марриотт нерешительно помедлил. Это воспоминание в его голове уже начинало беспокоить его, и ему вдруг подумалось, что не стоит говорить об этом никому другому Все это касается только его одного.

— О, ничего, — пробормотал он. — Знаешь, пройдусь прогуляюсь перед сном… до магазина, — добавил он в конце. — Посмотрю, все ли в порядке.

Джудит, похоже, приняла его объяснение, не заметив в этом ничего необычного. Она снова вернулась к чтению. Марриотт вышел в холл, надел шляпу, а потом остановился перед зеркалом. В зеркале отразился сухопарый мужчина лет пятидесяти. Он вдруг поймал себя на том, что внимательнее обычного всматривается в отражение — наверное, из-за этой поразившей его мысли.

«Какого черта, — подумал он, — ты, старик, разглядываешь себя, словно ты красавчик?»

На улице он вдруг с удивлением понял, что вспотел. Ночь была теплой, поэтому он вытерся носовым платком и удивленно замотал головой. «Неужели я заболел?» — подумал он, но когда он прошел к воротам, то не почувствовал никакой слабости. Наоборот, такого прекрасного самочувствия у него не бывало в последние годы. Владения старого Марриотта теперь действительно глубоко врезались в город. Куда ни посмотри, с обеих сторон улицы сверкали красочные витрины магазинов. Улица вспыхивала всеми цветами радуги, и две фаланги фонарей, изгибаясь, выстроились до самого горизонта, бросая смутно различимый отсюда свет.

Марриотта радовала эта картина. Неплохо жить посреди города, хотя было время, как вспомнил он, когда он этого стыдился. Это Джудит пришла в голову мысль вырастить высокую живую непроходимую изгородь из кустарника, которой дом отгородился от остального мира, из-за чего властям пришлось сделать специальный объезд в самом центре делового района города. Стоя возле ворот, Марриотт в душе тепло поблагодарил ее за это. Она отремонтировала заброшенную усадьбу, сделала достройку, привела в порядок земли вокруг. Странно было вспоминать, что когда-то он считал ее не парой ему, Марриотту. Он улыбнулся и покачал головой. Часто люди слишком много воображают о себе.

Он медленно закрыл ворота и пошел по улице к центру города. В душе своей он ощущал необыкновенную умиротворенность, чувство не зря прожитой жизни. Все текло так, как должно было быть. Уже давно утихли тревоги и сомнения, возникавшие у него после свадьбы, и сейчас он как никогда раньше понимал, насколько же удачным оказался их брак.

Думая так, он остановился перед атомной электростанцией и стал смотреть сквозь плексигласовые окна. Станция эта располагалась в пещере ниже уровня улицы, и он посмотрел вниз — на огромную махину, залитую специальным бетоном и свинцом. Если не считать размеров, в ней не было ничего особенного. Гораздо более интересными были турбины, которые вращались в центральной части машины, где четырьмя рядами располагались три турбины. Каждая соединялась с несколькими динамо. Да, в этом мире гигантских двигателей люди выглядели лишь игрушечными оловянными солдатиками.

Марриотт продолжил прогулку. Когда он подошел к магазину мужской одежды Клейтона, то на короткое время остановился перед этим двухэтажным зданием из стекла.

«Как странно, — подумал он. — На мгновение у меня возникла четкая мысль, что я когда-то здесь работал».

Что-то было не так с этой ночью и этой прогулкой. Воспоминания о вещах, давно забытых. Да еще ему представлялись картины, которые ненадолго казались ему воспоминаниями, пока он с удивлением не выбрасывал их из головы, никак не связывая их со своей жизнью. Он женился на Джудит в 1969 году, вернувшись из Вьетнама, и семейная жизнь могла служить примером идеального брака. В 1974 году умер ее отец, и Джудит не замедлила осуществить все те идеи в отношении книжной лавки, которые долго вынашивала. Теперь это был огромный магазин, в котором работало шесть продавцов, и дававший им примерно девяносто тысяч долларов в год. До того, как Джудит взяла управление им в свои руки, прибыль едва достигала двадцати тысяч. Джудит была прекрасным бизнесменом, чудесной женой и великолепной женщиной.

Вот Марриотт уже вернулся в двор. Он остановился на несколько секунд, закрывая ворота дрожащими руками, и вбежал по ступенькам на крыльцо дома. Все еще дрожа, он вставил ключ в замок. Его подстегивало какое-то чувство нетерпения, убежденности, что нужно как можно скорее оказаться внутри. Когда дверь тихо затворилась за ним, он увидел, что часы в коридоре показывают время после полуночи. Он отсутствовал дольше, чем собирался.

В гостиной все еще горел свет, однако Джудит уже легла. Марриотт оглядел комнату, несколько сбитый с толку тем, что видит одни привычные ему вещи. Он так и не понял, чего же именно он ожидал найти в своих поисках, но и теперь он чувствовал, что достиг места назначения. Без особой радости он выключил свет и поднялся по лестнице Когда он проходил мимо спальни Джудит, располагавшейся рядом, то услышал, как его позвали:

— Можешь заглянуть ко мне, поцеловать и пожелать спокойной ночи, дорогой. Я еще не сплю.

Марриотт помедлил несколько секунд.

«Что это такое творится со мной, — вымученно думал он. — Что мне нужно сделать?»

Эта мысль была поразительной. Совершенно новая для него мысль. Что-то всплыло в глубинах его сознания… нечто важное, он чувствовал это. Но не мог определить, что же именно.

Марриотт открыл дверь с осторожностью мужчины, который впервые заглядывает в спальню женщины. Джудит привыкла спать голой, и ему не хотелось беспокоить ее.

Короткого взгляда на постель хватило, что все его тревоги испарились. Джудит была в голубой ночной рубашке. Марриотт облегчено вздохнул, но уже первые ее слова вновь его встревожили:

— Приляг со мной на минутку, дорогой.

Марриотт автоматически снял туфли и растянулся на свободной половине кровати. В его голове мелькали обрывки мыслей: «Для чего я здесь… в этом будущем?!.» — была одна из них, неожиданно вспыхнувшая в его сознании, но тут же унесенная в глубины памяти. Осталось лишь чувство неуверенности. Уголками глаз он внимательно наблюдал за Джудит.

Ее лицо выдавало возраст, но в ее фигуре еще сохранилась девичья стройность. Кожа у нее была чистая и загоревшая, тело — как у девочки, и его очертания просматривались под простынкой. С отсутствующим видом Марриотт искал шрам от ножа чуть выше сердца, но непрозрачная ткань ее ночной рубашки не давала возможность осмотреть это место.

Марриотт почувствовал разочарование. Ему захотелось увидеть этот шрам, не было сил противостоять этому желанию… протянув руку, он дрожащими пальцами ухватил за полоску материи на ее левом плече и отдернул ночную рубашку.

Шрама на том месте не было.

Кровь застучала в его голове. Он осторожно наклонился над ней. Наверное, она ожидала его поцелуя — специально приподнялась. Однако он отпрянул назад, свалился на пол и попятился к двери.

— Я так устал, — попытался объяснить он свое поведение. — Мне кажется лучше пойти спать.

Он так торопился покинуть ее спальню, что даже не заметил коврик перед порогом. Мир взорвался у него перед глазами.

Пол Марриотт, мужчина тридцати одного года, шевельнулся и открыл глаза. Он лежал лицом вниз на пороге в спальню на верхнем этаже дома. Заметно похолодало, и теперь мороз пробирался под его халат и пижаму, вызывая окоченение.

Подняв голову, он увидел, что уже настал день. «Неужели я проспал здесь всю ночь?» — подумал он.

И только поднявшись на ноги и оглядев эту пустую спальню, он вспомнил свой сон. Медленно спускаясь по лестнице, он отрешенно вспоминал подробности. «Почему мне хотелось посмотреть, есть ли у нее над сердцем тот шрам?» Когда он спустился вниз, то замер в потрясении — дверь в гостиную открыта.

Марриотт с облегчением взирал на пустую комнату, пока холодный морозный воздух не загнал его на кухню, где он торопливо разжег огонь на плите и, наконец, успокоился. То, что он увидел за окном, явилось для него еще одним потрясением. Там было темно.

В кафе тетушки Мэри он размышлял над проблемой — но своей собственной. В своем сновидении, где он увидел двух пожилых людей, он понял цель. И теперь необходимо было добиться исполнения этой цели, поскольку не осталось ни этой пары, ни их мебели.

Поев, он прогулялся по слякотным улочкам города, пытаясь вспомнить то, что учил в колледже на курсе по психологии. Но были лишь смутные воспоминания. Какие-то отдельные слова: невроз, шизоид, психическое расстройство… Трудно ведь было представить, что, подобное понадобится ему в его жизни. «Я вел себя как дурак, — с улыбкой несогласия продолжил он мысль, — но не как сумасшедший». Например, он с удивлением обнаружил, что на земле, примыкающей к его дому, расположены заводы. Он считал, что сдал ее в аренду для разбивки там садов за те гроши, что ему предложили. А как все вышло? Глупо он поступил? По правде говоря, нет. Просто недостаток опыта.

Марриотт пришел туда, где видел в своем сне энергетическую станцию. Это воспоминание было настолько ярким, что он остановился и уставился на тот десяток хижин, которые сейчас занимали эту землю, и каждая — не более половины акра. Ему не составило труда вообразить, как эти лачуги сносятся и на их месте возводится сверкающий полупрозрачный атомный комплекс. Марриотт представил мысленно эту картину: турбины и динамо, торчащие, словно выдернутые из колеса спицы, из гигантской махины, состоявшей из свинца и бетона. Все это сооружение, похоже, занимало немного места; и тут он смутно припомнил, что вообще-то эти атомные станции возводят вдали от жилья. В его сне эта проблема либо была как-то решена, либо на нее просто плюнули.

Увидев на часах который час, он вышел из забытья. Без трех девять. Ему лучше поторопиться, если он собирается опередить молодого Пита.

Марриотт прошел еще дюжину футов по улице, когда подумал: «Что же это я делаю… что!» Как человек, которому внезапно стало плохо, он стал идти помедленнее, едва переставляя ноги, потрясенный внезапно возникшей в его сознании картины событий, происшедших с ним четыре года назад, когда он, разорившись, поступил на работу в магазин Клейтона. «Но почему? Почему? Что же случилось?»

Марриотт остановился и постоял немного, прислонившись к фонарю. Вместе с этим воспоминанием не пришла боль. В конце 1969 года он, Пол Марриотт, единственный наследник некогда влиятельного и могущественного семейства Марриотов, неожиданно потерял стимул к движению вперед, попал в глубокую депрессию и провалился в духовную пропасть, природа и глубина которой все еще скрывались от него туманной дымкой. В гневе на самого себя он позволил себе поддаться на обман с ценными землями семейства Марриоттов и обесчестил свою фамилию и самого себя тем, что стал банкротом и служащим в магазине мужской одежды Клейтона.

«Но что же случилось с Джудит!» — Марриотт затряс головой со смутным ощущением, что сейчас вспомнит. Он припомнил, что он с Джудит были помолвлены. А потом…

Воспоминание приходило обрывками и резко, словно его сознание было не в силах объять всю его значимость. Он вспомнил вопрос, который задал ему отец Джудит накануне: «…C чего это ты вдруг вспомнил о ней, Пол?»

«Кто-то гипнотизирует его!» — решил Марриотт. Он словно участник какого-то представления, где некий гипнотизер воздействует на его подсознание. «Мне нужно встретиться с ним…»

Он отправился на поиски отца Джудит, и это происходило как во сне. Сознание его уносилось куда-то вперед, и он снова и снова переживал тот незаконченный разговор. Он помнил выражения лиц водителей автобусов, управляющих театром и служащих отелей, с обидой и, нахмурив брови, смотрящих ему вслед. Он был не из тех людей, кто остановится, чтобы любезно поболтать, но, к счастью, он мало что запоминал, и поэтому это не значило ничего.

В два часа дня, когда хмурое небо прояснилось, он вошел в еще один отель, задал привычный вопрос и вдруг узнал человека, стоявшего перед ним.

Теперь, без грима, не на сцене, Бландар Великолепный совсем не напоминал того представительного мужчину, каким Марриотт его запомнил. Он в своем обыкновенном синем костюме казался меньше ростом, и в нем не было ничего примечательного. При других обстоятельствах Марриотт мог бы подумать, что он какой-то продавец.

— Не хочешь ли купить мне выпивку? — спросил он.

Это и в голову не могло прийти Марриотту, однако он кивнул. Когда они шли по направлению к бару, он вдруг заметил, что стал жаловаться на трудные времена, в которые угодил.

— Мне не составило большого труда преодолеть сотню миль отсюда до Хампдена.

Марриотт увидел, что Бландару наплевать на то, что он пытается как-то объяснить свои действия. Пол нетерпеливо дожидался, когда принесут выпивку. Бландар одним глотком осушил свой бокал.

— Еще один, — сказал он бармену.

Следующий он выпил медленнее, но Марриотт, который начал догадываться, какие проблемы были у Бландара, благоразумно оставил сдачу с десяти долларов на стойке.

— Кажется, я сейчас припоминаю тебя, — сказал Бландар, когда Марриот начал рассказывать ему свою историю. — Ты без особого рвения встал, однако те молодые люди были настроены решительно. Они, кажется, — Бландар покачал головой и нерешительно продолжил, — подсознательно хотели унизить тебя.

Потом Бландар добавил:

— Когда-то я работал психологом, пока не обнаружил, что могу зарабатывать больше, путешествуя гипнотизером… поэтому я не поддался на их психоз.

Марриотт кивнул. Он уже и сам пришел к выводу, что желание унизить его было подсознательным.

— Каждый внешне по-дружески относился ко мне. Полагаю, людям нравится видеть, как с кого-то, кому они завидуют, сбивают спесь. Но вот чего я не понимаю, так почему я молча сносил эти оскорбления.

— Из-за чувства вины.

Марриотт понял, что цвет его кожи на лице изменился.

— Что ты имеешь в виду?

Он словно бы из темного колодца смотрел на освещенное лицо собеседника. Глаза гипнотизера не мигая уставились на него.

— Эта девушка, Джудит, — спросил Марриотт, — когда ты в последний раз видел ее?

— Ну… не помню. — Бландара качало. «Странно, мне кажется, что я вот-вот упаду в обморок».

— Природа твоей галлюцинации, — продолжал Бландар, — открывает дополнительные возможности для гипноза. Лично я сейчас представляю себе не одну. Большинство людей пытаются спрятаться от себя, потеряв память или уйдя в прошлое, когда сталкиваются с ситуацией, лицом к которой они не могут повернуться. С тобой сперва и случилась потеря памяти, но когда ты начал выходить из амнезии, перед тобой возникла одна проблема. В твоем случае прошлое имело одну особенность. Это были дни, когда твоя семья была влиятельной. Поэтому невозможно было справиться с чувством вины в прошлом, и ты стал искать ответы на свои вопросы в будущем. — Бландар помрачнел. — Повтори мне эту часть своей истории. Она кажется… какой-то нереальной… мне. Но не могу точно сказать, что именно.

Это выглядело, словно приподнимаешь занавес над таинственной комнатой. Марриотту казалось, словно он оказался под скальпелем ножа, который выпотрошит всего его. Бландар выпил еще два бокала, пока он рассказывал, и еще один, когда думал над ответом.

— У меня была привычка, — наконец начал Бландар, — сообщать своему пациенту, что в следующий раз, когда он позволит мне загипнотизировать его, то мне достаточно для этого будет просто щелкнуть пальцами и сказать: «Спать!», чтобы мой гипноз тут же сработал. Но я не могу припомнить, чтобы делал это с тобой, хотя должен был. Может, мне загипнотизировать тебя?

— Что ты собираешься сделать? — В голосе Марриотта звучал страх.

— Узнать, что же случилось.

— И ты можешь сделать это при помощи гипноза?

— Мы узнаем все подробности.

Марриотту вдруг захотелось вскочить и бежать без оглядки.

— Прямо здесь? — слабым голосом спросил он. Они сидели за стойкой в баре.

— Пошли туда, — ответил Бландар и показал на кабинки в глубине зала.

Через несколько секунд Марриотт с трудом выдавил из себя:

— Да, ты способен загипнотизировать меня.

— Спать! — приказал Бландар и щелкнул пальцами.

Марриотт зажмурил глаза и стал ждать. Наконец обескураженный, он открыл глаза.

— Кажется, гипноз не удался, — начал было он, но остановился, пораженный. Перед ним не было Бландара. Только записка лежала на столе. Он поднял ее и прочитал:

«Дорогой Марриотт!

Твоя серьезная озабоченность Джудит в той галлюцинации о «будущем» и заставила меня подумать, что здесь что-то не так. Это соотносилось с твоим признанием (также сделанным в той иллюзии), что ты когда-то считал, что она недостойна быть женой Марриотта. По какой-то причине ты очень хотел склонить ее к этому мнению, слишком уж полагаясь на то, что эта твоя мысль так никогда и не выплывет наружу. Но то неподдельное восхищение, которое ты испытывал к ней, заставило меня подозревать правду. Любопытным был и выбранный тобою способ посмотреть в глаза фактам и вспомнить о том шраме — отправив ее в будущее на двадцать лет — и даже тогда ты не мог заставить себя признаться в том, что этот шрам существует.

Я никак не собираюсь объяснять твое видение атомного мира. Он кажется мне вполне реальным, и я полагаю, что если ты захочешь, то припомнишь многие подробности.

Но перейдем к концу. К тебе сегодня вечером, когда ты откроешь ворота, вернется память. В ту секунду, когда ты увидишь то, что я хочу, чтобы ты увидел, отправляйся… и вот тут-то я остановлюсь. Благоразумие подсказывает мне, что тебе нужно пойти в офис шерифа (кажется, это друг твоего отца). К сожалению, здесь есть еще один фактор — другой мужчина. Его никогда не видели. Но когда я подверг тебя сеансу гипноза, внезапно он обратился ко мне из твоего подсознания. Голос твой изменился, стал мелодичным, и этот незнакомец сказал:

— Бландар, пусть все идет своим чередом. Обещаю: в момент озарения я открою, кто я такой, Полу Марриотту… и освобожу нас обоих…

Что можно было сказать на подобное, услышав это из уст загипнотизированного человека? Я пытался подобрать подходящее объяснение, но так и не смог.

Итак, мистер Марриотт, я сделал все, что мог. Ради собственной защиты я приказал вам уничтожить эту записку через десять минут после прочтения.

Желаю удачи!

Б.».

Марриотт остановился перед воротами. Смеркалось, и деревья бросали длинные и черные тени на мокрую дорогу. Очертания дома казались какими-то непривычными в этом сумеречном свете. Днем дом казался прекрасным, и, Марриотт признался себе, вскоре он снова будет казаться ему таким же красивым, но сперва следует пройти через чистилище. У него должны были быть деньги. Он должен купить эту землю, где вскоре, в недалеком будущем, будет построена атомная станция. И он должен попытаться вспомнить, какие предприятия процветали в его видении будущего.

Ему также казалось, что хороший адвокат поможет ему приобрести за нормальную цену эту землю, которую он продал, полагая, что лишь сдает ее в аренду. У больного человека, конечно, есть гарантируемые законом права.

Видения заводов вихрем проносились в его уме, несмотря на то, что сообщил ему Бландар. «Что же такого может случиться, когда я открою ворота?» — Марриотт пытался, основываясь на здравом смысле, продолжить эту мысль.

Но когда он коснулся пальцами ворот, то замер в нерешительности. Сумерки совсем сгустились. Марриотт мысленно ободрил себя… и стал открывать ворота, и те со скрипом поддались. Марриотт шагнул вперед. «Что бы это ни было, пусть это будет только в моем уме», — сказал он самому себе.

Он прошел дюжину футов в сторону лестницы на крыльцо, но потом остановился, разочарованный. «Неужели это постгипнотическое внушение, которому он подверг меня?»

Марриотт полуобернулся; одна нога слегка приподнялась над землей. И вот в этом положении он замер. Обнаженное тело какой-то женщины лежало в кустах рядом с воротами. Тело Джудит.

В этом призрачном свете ее фигура приобрела странные очертания, но каждая часть тела была четко видна. Лицо ее как бы светилось внутренним светом. И ясно можно было рассмотреть, как что-то металлическое блестело, вонзенное в ее грудь.

Мужчина, который лежал рядом с ней, поднялся с земли одним резким движением, намного легче, чем это можно было предположить, глядя на его массивное тело. Намного легче, или же намного сильнее. Он прыгнул в сторону Марриотта, словно кошка, несясь на того.

Он приземлился на кончики пальцев. Марриотт в это мгновение увидел сверкающие синим блеском глаза и лицо, узкое и продолговатое, как и тело. Этот человек был необычайно подвижен.

Свет от ближайшего уличного фонаря упал на незнакомца. И именно тогда Марриотт вдруг подумал, что затем произойдет нечто… фантастическое.

Он слышал слова, произносимые незнакомцем… но рот его не открывался, губы не шевелились.

— Убив себя, она создала энергетическое поле, которое повлияло также и на меня. Вот поэтому все мы трое — ты, она и я — и оказались пойманными в ловушку времени.

Марриотт ничего не сказал, он просто не мог. Весь этот диалог казался бессмысленным. Даже хуже, до Марриотта вдруг дошло, что он не слышит никаких звуков. Стояла полная тишина, едва слышны были только несколько далеких эхо, где-то урчал двигатель автомашины; доносился щебет ночной птицы, а ветер шевелил листву деревьев в конце двора.

— Обычно, — продолжил мысленную передачу незнакомец, — благодаря моей способности полностью владеть мысленным контролем, женщины сразу же принимают меня. Особенность человеческого типа в том, что люди не осознают процессов, происходящих при этом в нервной системе. Эта женщина начала было принимать меня, однако в самый критический момент ее охватила враждебность. Мгновенно ей представилась картина изнасилования. Она схватила мою иглу времени и пронзила себя ею. Разумеется, она думала о тебе, когда умирала, и поэтому я оказался в двойной ловушке. Я пытался спасти ее, направив ее проекцию в будущее, буквально воссоздал ее тело в параллельном во времени мире…

В сознании Марриотта осталась только одна мысль: он знал, почему она убила себя. Из-за того, как он вел себя по отношению к ней. Она разглядела в нем лучшего, чем он сам думал о себе, Марриотта. Таким она создала его идеал в себе; и в момент насилия, осознав, что теперь она недостойна будет его, Марриотта, охваченная отвращением к себе, она и нанесла смертельный удар.

Картина была завершена и исчезла из сознания Марриотта. Он не сознавал всех мысленных связей, которыми сейчас был окутан, но понимал лишь одно: «Этот человек и виновен в гибели Джудит!»

И, осознав это, он прыгнул вперед и схватил незнакомца.

И оказался захваченным вихрем ветра!

Пальцы Марриотта схватили обнаженное тело, которое оказалось твердым на ощупь, и казалось, что мышцы под кожей были металлическими. Он попытался удержать это тело, но тут как бы после мощного удара камня, ломающего кости, его пронзила ужасная боль, но его решимость, огромное желание ранить, покалечить этого мужчину только еще более укрепились внутри него.

Только насилие! Он со всей силы нанес удар в лицо незнакомца, ломая челюсть. Незнакомец пронзительно закричал и, отскочив от него, запрыгал назад.

— Ты идиот! — в сознание Марриотта хлынула чужая мысль. — Я пытался удержаться здесь достаточно долго, чтобы освободить тебя от этого альтернативного мира. Но теперь слишком поздно.

Мужчина отходил в тень рядом с домом. Потом остановился. Он был смутно различим, но какой-то блеск, исходящий от него, слепил глаза Марриотта. Марриотт зажмурил их, а когда открыл, незнакомца уже не было.

Марриотт, спотыкаясь, побрел в пустоту, отказываясь поверить, что там ничего нет. И он стал хватать руками этот мрак, словно тот был материален, но не удержал равновесия и упал на одно колено, касаясь руками травы.

Медленно, неохотно он стал понимать, что же произошло… смутно осознавая все то, что может означать для него эта встреча. Он вскочил на ноги и твердо направился к входной двери.

Когда он открыл ее и шагнул через порог, то услышал голос Джудит из гостиной:

— Это ты, дорогой?

Марриотт внутренне расслабился…

«Конечно, — подумал он, — вот в каком мире теперь я нахожусь»… И, слава Богу, он знал, каким он будет.

— Да, дорогая, — ответил он, — это я.

Он вошел в дом и закрыл дверь за собой.

Вечный эрзац

Грейсон снял наручники с запястий и лодыжек молодого человека.

— Харт! — позвал он хрипло.

Тот не шевельнулся. Грейсон помедлил, а потом в сердцах пнул его ногой.

— Послушай, Харт, черт бы тебя побрал! Я тебя освобождаю — на тот случай, если вдруг не вернусь.

Харт не открыл глаз, не выказал никаких признаков того, что почувствовал удар. Он лежал совершенно неподвижно, но тело было мягким, неокостеневшим — он был жив. Лицо отсвечивало мертвенной бледностью, черные волосы слиплись от испарины.

Грейсон снова заговорил:

— Харт, я пойду искать Молкинса. Он собирался вернуться через сутки, а прошло уже четверо.

Ответа не последовало, и Грейсон повернулся было, чтобы уйти, но опять помедлил и сказал:

— Харт, если я не вернусь, ты должен понять, где мы находимся. Мы на новой планете, ясно? Нам никогда не доводилось бывать здесь раньше. Наш корабль потерпел аварию, и мы трое спустились на спасательном аппарате. Нам необходимо горючее. За ним пошел Молкинс, а я теперь иду на его розыски.

Фигура, лежащая на койке, оставалась неподвижной. Грейсон медленно, будто преодолевая внутреннее сопротивление, направился к двери, вышел и двинулся к видневшимся вдали холмам. Он ни на что не надеялся. Три человека очутились на неведомой, лишь богу известной планете, и один из этих троих был тяжко болен: им овладело буйное помешательство.

Грейсон шел, изредка с удивлением поглядывая по сторонам. Пейзаж был очень похож на земной: деревья, кусты, трава, вдали — горы в голубоватой дымке. Это было тем более странно, что Грейсон отчетливо помнил: когда они сели на эту планету, ему показалось, что она безжизненна, бесплодна, безатмосферна.

А теперь легкий ветерок касался его лица. В воздухе чувствовался запах цветов. Он увидел птиц, порхающих среди деревьев, и раз даже послышались звуки, удивительно напоминавшие пение жаворонка.

Он шел весь день. Следов Молкинса нигде не было. Не попалось на пути ни одного жилища — признака цивилизованной жизни.

Начало смеркаться. Вдруг Грейсон услышал, что женский голос зовет его по имени. Вздрогнув, он обернулся. Перед ним стояла мать. Она выглядела гораздо моложе, чем он помнил ее в гробу, когда она умерла восемь лет назад. Мать подошла и строго сказала:

— Билли, обуй галоши.

Грейсон посмотрел на мать, но не выдержал, отвел глаза. Не веря в истинность происходящего, он подошел к ней и дотронулся до нее. Мать взяла его за руку — пальцы были живые, теплые.

— Поди скажи отцу, обед готов, — сказала она.

Грейсон высвободил руку, отступил и огляделся вокруг.

Они с матерью стояли на пустынной, покрытой травой равнине. Вдалеке блестела серебристая полоска реки. Он повернулся к матери спиной и зашагал прочь. Сумерки сгущались. Когда он оглянулся, на том месте уже никого не было. Зато рядом с ним шагал мальчик. Сначала Грейсон как-то не заметил его, но теперь он украдкой бросил взгляд на своего спутника.

Это был он сам в возрасте пятнадцати лет.

Стало почти совсем темно, но он успел разглядеть и узнать второго спутника, появившегося рядом с первым. Это опять был мальчик. Он сам, в возрасте одиннадцати лет.

«Три Билла Грейсона», — подумал Грейсон. Он дико захохотал, потом бросился бежать.

Когда он снова обернулся, никого сзади не было. Запыхавшийся, с прорывающимися сквозь одышку рыданиями, он перешел на шаг и почти сразу же в мягком сумраке услышал смех детей. Ничего странного в этом звуке не было — знакомый звук, но он поверг Грейсона в ужас.

— Все они — это я в разном возрасте, — пробормотал он и, обращаясь в темноту, произнес: — Эй вы, убирайтесь! Я знаю: вы лишь галлюцинации.

Силы покинули его, голос упал до хриплого шепота, и он подумал: «Галлюцинации? А уверен ли я в этом?»

Глубокая депрессия и невыразимая усталость охватили его.

«Харт и я, — проговорил он устало, — мы оба сошли с ума».

Наступил холодный рассвет.

Грейсон с надеждой ждал восхода солнца: быть может, тогда наступит конец безумию этой ночи. Свет постепенно ширился, и перед Грейсоном стал вырисовываться какой-то пейзаж. Он в замешательстве огляделся вокруг: он стоял на холме, а под ним простирался его родной город Калипсо в штате Огайо.

Не веря своим глазам, он смотрел вниз, и это было так похоже на реальность, что он не выдержал — побежал туда, к городу.

Да, это был город Калипсо — такой, каким он был в детстве Грейсона. Он пошел туда, где должен был находиться его дом. Да вот и он сам: этого десятилетнего мальчишку он узнал бы везде. Он позвал мальчика; тот взглянул на него, повернулся, побежал и исчез в доме.

Грейсон лег на траву и закрыл глаза.

— Кто-то, — сказал он себе, — кто-то прокручивает картины моего мозга и заставляет меня смотреть их.

Ему показалось — если, конечно, он останется жив и в здравом рассудке, — что эта мысль заслуживает того, чтобы ее запомнить.

Прошло шесть дней после ухода Грейсона. В спасательном аппарате оставался один Джон Харт. Он шевельнулся и открыл глаза.

— Есть хочу, — сказал он вслух, ни к кому не обращаясь.

Подождал, сам не зная чего, потом сел, тяжело поднялся с койки и направился в камбуз.

Поев, он подошел к двери и долго стоял, глядя перед собой. Открывающийся вид напоминал Землю, и от этого Харт почему-то почувствовал себя лучше. Он решительно спрыгнул вниз и направился к ближайшему холму. Быстро темнело, но он и не подумал возвращаться. Вскоре покинутый им корабль растворился в ночи.

Девушка, с которой он встречался в молодости, заговорила с ним первой — она вышла из темноты, и они долго-долго беседовали, а потом решили пожениться. Их тут же обвенчал священник, приехавший на машине. Обе семьи были уже в сборе, и бракосочетание закончилось пиром в прекрасном доме в окрестностях Питтсбурга. Старика священника Харт знал с детства.

Молодая чета отправилась в свадебное путешествие, и свой медовый месяц супруги провели сначала в Нью-Йорке, потом у Ниагарского водопада, а затем на аэротакси добрались до Калифорнии, где и решили обосноваться. Откуда ни возьмись появилось трое детей, и вот они уже владельцы огромного ранчо, на нем пасется миллион голов рогатого скота, и кругом ковбои, одетые, как кинозвезды.

Цивилизация, возникшая и расцветшая вокруг Грейсона на планете, которая прежде была бесплодной, безвоздушной пустыней, для Грейсона казалась кошмаром. Продолжительность жизни окружавших его людей равнялась семидесяти годам. Дети рождались через девять месяцев и десять дней после зачатия. Он похоронил шесть поколений основанной им семьи. И вот однажды, переходя Бродвей (это улица в Нью-Йорке), он вдруг увидел: с противоположной стороны навстречу ему двигался человек; его невысокая крепкая фигура, походка и манеры заставили Грейсона застыть на месте.

— Генри! Генри Молкинс! — крикнул он.

— Да, я… Билл Грейсон!

Обменявшись рукопожатием после первого взволнованного приветствия, они безмолвно смотрели друг на друга. Молкинс заговорил первым:

— Там, за углом, бар.

После второй рюмки вспомнили о Джоне Харте.

— Ищущая форму жизненная сила использовала его мозг, — индифферентно заметил Грейсон. — По-видимому, она не смогла найти собственного воплощения. Она попыталась использовать меня…

Тут он вопросительно взглянул на Молкинса. Тот утвердительно кивнул:

— И меня.

— Думаю, мы слишком сопротивлялись.

Молкинс вытер со лба испарину.

— Билл, — сказал он, — все это похоже на сон. Я женюсь и развожусь каждые сорок лет. Я беру в жены двадцатилетнюю девушку. Через несколько десятков лет она выглядит на все пятьсот.

— Как ты думаешь, все это происходит лишь в нашем мозгу?

— Да нет, не думаю. По-моему, вся эта цивилизация существует в действительности — что бы мы ни подразумевали под существованием.

Молкинс застонал.

— Давай не будем вдаваться в эти дебри. Когда я читаю философские сочинения, объясняющие жизнь, я чувствую себя на краю бездны. Если бы только нам удалось как-нибудь освободиться от Харта!

Грейсон мрачно улыбался.

— Ты что, еще не знаешь?

— Чего не знаю?

— У тебя есть при себе оружие?

Молкинс молча протянул ему игольно-лучевой пистолет. Грейсон взял его, приставил к своему правому виску и нажал на изогнутый спуск. Молкинс рванулся к нему, но было уже поздно.

Показалось, будто тонкий белый луч прошел сквозь голову Грейсона. Сзади в деревянной стене образовалась круглая, черная, дымящаяся дыра. Целый и невредимый, Грейсон стоял как ни в чем не бывало.

— Что нам делать, Билл? — спросил он с тоской.

— Мне кажется, нас держат про запас, так сказать, в резерве, — сказал Грейсон.

Он поднялся и протянул руку.

— Ну что ж, Генри, рад был повидать тебя. Давай будем встречаться здесь раз в год и сравнивать свои наблюдения.

— Но…

Грейсон улыбнулся. Улыбка вышла чуть принужденной.

— Крепись, друг. Разве ты не понимаешь? Ведь это самое удивительное явление во Вселенной. Мы будем жить вечно. Как видно, мы являемся вероятными заменителями на случай, если что-то пойдет не так, как надо.

— Но что же ЭТО такое? Что совершает ЭТО?

— Задай-ка мне этот вопрос через миллион лет. Может быть, тогда я смогу тебе ответить.

Он повернулся и, не оглядываясь, вышел из бара.

Операторы[10]

Корабль: единственное место в пространстве.

Он говорит, что сегодня в полдень я подвергнусь распаду. И меня заранее охватывает печаль.

Мне кажется несправедливым, что распад произойдет на целых три дня раньше обычного. Но я давно знаю, что нельзя требовать от Корабля ответа на личные вопросы.

Я чувствую, что сегодня необычный день: что-то происходит. Еще рано, но я надеваю скафандр и выбираюсь наружу — одно это уже выходит за рамки стандартной процедуры. Я меняю поцарапанный метеоритной пылью экран, и Корабль наверняка скажет, что я плохо себя веду, поскольку, выполняя свою работу, я стараюсь незаметно оглядеться по сторонам. Я не осмеливаюсь делать это там, где запрещено, — внутри. Еще ребенком я заметил, что Корабль, похоже, не слишком замечает, чем я занимаюсь, когда нахожусь за его пределами.

И потому я осторожно вглядываюсь в черный мрак космоса. И еще смотрю на звезды.

Как-то раз я спросил у Корабля, почему мы никогда не приближаемся к ярким точкам, которые он называет звездами. За свой вопрос я был наказан дополнительным распадом и длинной скучной лекцией о том, что около звезд на своих планетах живут люди, и о том, какие они отвратительные и порочные существа. В тот раз Корабль так разошелся, что рассказал мне вещи, которых я не знал. Например, как он сбежал от людей во время жуткой войны с Кибеном. А еще, что время от времени ему приходится вступать в «схватку» с порочными человеческими существами, но всякий раз нас спасает дефрактор. Я не имею ни малейшего понятия, что Корабль имеет в виду, — по правде говоря, даже не очень понимаю значения слова «схватка».

Наверное, первая «схватка» произошла, когда я еще был совсем маленьким и просто ничего не помню. И до того, как Корабль убил моего отца, когда мне исполнилось четырнадцать. Иногда, еще при его жизни, я спал целыми днями — по совершенно непонятной мне причине. Но с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, я выполняю всю необходимую работу и сплю шесть часов ночью. Корабль говорит мне, когда наступает ночь и когда начинается день.

И вот я здесь, в моем скафандре, я чувствую себя крошечным на покатой серой поверхности в окружении черного мрака. Корабль огромен — более пятисот футов длиной и около ста футов шириной. И меня снова посещает мысль о том, что будет, если я резко оттолкнусь и поплыву в сторону одной из ярких точек? Смогу ли я сбежать? Мне кажется, что, кроме Корабля, должны быть еще какие-то другие места.

Но мне приходится с грустью, как и множество раз до этого, отказаться от своей мечты. Потому что я знаю: если попытаюсь, то буду наказан настоящим распадом.

Закончив ремонтные работы, я возвращаюсь в воздушный шлюз и через некоторое время оказываюсь в безопасности — я вынужден это признать. Сверкающие коридоры, огромные склады, где хранится оборудование и запасные детали, и еще холодильники с запасом продуктов (Корабль утверждает, что их хватит, чтобы прокормить одного человека несколько веков), и верхняя палуба, где находятся приборы, за исправностью которых я должен следить. Я горжусь тем, что у меня всегда все в полном порядке.

«Поторопись! До полудня осталось шесть минут!» — объявляет Корабль, и я спешу.

Я быстро снимаю скафандр, отправляю его в камеру дезактивации, а сам иду в комнату распада. По крайней мере, я так ее называю. На самом деле, думаю, это часть машинного отсека на нижней палубе 10, специальное помещение, оснащенное электрическими приборами, большинство из которых контрольно-измерительные. Я довольно часто пользуюсь ими в моей работе. Мне кажется, я припоминаю, что их установил на Корабле отец отца моего отца. Здесь стоит большой стол, я забираюсь на него и ложусь. Я чувствую его холодное прикосновение к спине и ногам, но он постепенно согревается, и вот уже до полудня остается одна минута. Я жду, дрожа от страха. Потолок начинает медленно опускаться.

Одна его часть охватывает мою голову, и два жестких шара прижимаются к моим вискам. Холодно. Я чувствую, что мой живот, запястья и щиколотки плотно прикреплены к столу специальными зажимами. Грудь оплела гибкая, но достаточно жесткая металлическая лента.

«Приготовься!» — приказывает Корабль.

Я не перестаю чувствовать несправедливость происходящего. Ну как я могу быть готов к распаду? Я не могу!

Корабль считает: «Десять… девять… восемь… один!»

Первый электрический удар, и у меня возникает ощущение, будто мой мир разлетается в разные стороны; мне кажется, кто-то разрывает что-то мягкое внутри меня — вот что я чувствую.

В голове моей сгущается мрак, и я все забываю. Некоторое время я нахожусь без сознания. В последний момент перед тем, как я вновь обретаю себя, прежде чем все заканчивается и Корабль снова позволяет мне вернуться к своим обязанностям, во мне всплывает воспоминание, одно и то же. Оно приходит не в первый раз. Я вспоминаю отца и то, что он сказал незадолго до смерти: «Когда Корабль говорит «порочные», он имеет в виду «умнее его». Существует девяносто восемь других возможностей». Он произнес эти слова очень быстро. Думаю, он знал, что скоро Корабль его убьет. Да, конечно, он должен был знать, должен, потому что в тот момент мне уже почти исполнилось четырнадцать. Когда ему исполнилось четырнадцать, Корабль убил его отца, так что он наверняка все знал.

Вот почему его слова очень важны. Я это знаю, они очень важны. Только я не понимаю, что они означают. Ну, не совсем понимаю.

«Я закончил с тобой!» — говорит Корабль.

Я слезаю со стола. Голова у меня еще болит, и я спрашиваю у Корабля:

— Почему я подвергся распаду на три дня раньше, чем обычно?

Голос Корабля звучит сердито: «Я могу снова подвергнуть тебя распаду!»

Но я знаю, что он не станет этого делать. Должно что-то произойти, и Корабль хочет, чтобы я хорошо себя чувствовал и мои реакции были в норме. Однажды после очередного распада я задал ему какой-то личный вопрос, и он повторил процесс, а когда я пришел в себя, он возился со мной, воспользовавшись своими приборами. Он испугался, что я пострадал. С тех пор он ни разу не подвергал меня этой процедуре два раза подряд. Вот почему я спрашиваю, хотя и понимаю, что вряд ли получу ответ, но я все равно спрашиваю.

«Мне нужно, чтобы ты кое-что починил!»

— Где? — спросил я.

«В запретном отсеке внизу!»

Я изо всех сил стараюсь не улыбнуться. Ведь я знал, что должно произойти нечто необычное, — и вот произошло. Я снова вспомнил слова отца. «Девяносто восемь других возможностей».

Неужели это одна из них?

Я спускаюсь в темноте. В шахте нет света. Корабль говорит, что свет мне не нужен. Но я знаю, это не так. Корабль не хочет, чтобы я смог самостоятельно найти дорогу назад. Ниже мне еще бывать не приходилось.

И вот я спускаюсь, неторопливо, плавно, споро. Постепенно движение замедляется, и наконец мои ноги касаются твердой поверхности палубы — я прибыл на место.

Включается свет. Тусклый. Я иду в направлении сияния, и Корабль меня сопровождает, ведь он рядом, вокруг меня. Он всегда со мной, даже когда я сплю. Особенно когда я сплю.

Свет становится ярче, когда я заворачиваю за угол и вижу, что его испускает круглая панель, которая загораживает проход, соприкасаясь со стенами со всех сторон, а внизу, около пола, она слегка плоская. Кажется, что она из стекла. Я подхожу к ней и останавливаюсь. Мне больше некуда идти.

«Пройди сквозь экран!» — приказывает Корабль.

Я выставляю перед собой руки, вперед ладонями, потому что боюсь удариться носом о сверкающую панель. Но когда мои пальцы соприкасаются с ней, они словно становятся мягкими, и я вижу сквозь них светло-желтое сияние, как будто они стали прозрачными. Мои пальцы проходят сквозь панель, и теперь я могу различить их по другую сторону. За ними следуют руки, и вот я уже стою совсем рядом, мое лицо проникает за экран, все вокруг заливает свет, и я оказываюсь за панелью, там, куда до сих пор Корабль меня никогда не пускал.

Я слышу голоса. На самом деле один и тот же, который говорит с самим собой, тихо и в унисон; так звучит мой собственный голос, когда я разговариваю в своей крошечной каюте, где стоит моя койка.

Я решаю послушать голоса, но не спрашивать про них Корабль; мне кажется, что здесь, внизу, в этом пустом, одиноком месте, он разговаривает с самим собой. Позже, когда моя работа будет выполнена и я сделаю все, чего хочет от меня Корабль, я подумаю о том, что он говорит. Мне очень интересно, о чем Корабль беседует с самим собой.

Это место совсем не похоже на те, в которых мне приходилось до сих пор выполнять ремонтные работы. Здесь множество огромных, стоящих на подставках круглых шаров из стекла, каждый из них испускает желтое пульсирующее сияние, но мне никак не удается их сосчитать. Я вижу бесконечные ряды прозрачных стеклянных шаров, а внутри них металл… и еще что-то мягкое. Провода тускло сверкают, что-то мягкое шевелится, желтый свет пульсирует. Я думаю, именно эти стеклянные шары разговаривают, но я не уверен. Я только так думаю.

Я заметил, что два шара отличаются от остальных — они темные. Их подставки кажутся тусклыми и совсем не сверкают, как остальные. Внутри двух темных шаров какие-то штуки, похожие на сожженные провода. Мягкие предметы не шевелятся.

«Замени модули, пострадавшие от перегрузки!»

Я понимаю, что Корабль имеет в виду темные шары, подхожу к ним, смотрю, а потом говорю, что смогу их починить. Корабль отвечает, что он и без меня знал, что я справлюсь, и приказывает поскорее заняться делом. Он меня торопит, что-то должно произойти. Только вот что?

Я нахожу шары на замену, достаю их и делаю все, что нужно, чтобы мягкие штуки начали двигаться, а провода снова сверкали, и очень внимательно прислушиваюсь к голосам, которые шепчут и утешают друг друга, когда Корабль говорит с самим собой. Я слышу множество вещей, ничего для меня не значащих, потому что голоса рассказывают о событиях, случившихся до моего рождения, и о частях Корабля, где я никогда не бывал. Но еще я слышу и много такого, что мне понятно, и я знаю, что Корабль никогда не допустил бы этого, если бы не возникла необходимость починить шары. Я стараюсь запомнить все, что услышал.

В особенности те места, где Корабль плачет.

Когда я починил шары и теперь уже все как один сверкают, пульсируют и внутри снова что-то движется, Корабль меня спрашивает: «Интерсознание снова обладает целостностью?»

Я отвечаю утвердительно, и Корабль приказывает мне возвращаться в шахту. Я снова прохожу сквозь сияющую панель и оказываюсь в коридоре. Потом я поднимаюсь наверх.

«Иди в свою каюту и приведи себя в порядок», — велит мне Корабль.

Я выполняю его приказ и решаю надеть одежду, но Корабль говорит, что я не должен этого делать, а потом добавляет: «Ты встретишься с самкой!»

До сих пор он ничего подобного не говорил. А я никогда не видел самок.

Именно из-за самки Корабль допустил меня в запретный отсек, где стоят сияющие шары и где живет интерсознание. И именно самку я жду в комнате с куполом, соединенной с воздушным шлюзом. Я жду самку, которая должна прийти — мне трудно это осознать — с другого корабля. Не с Корабля, который я знаю, а с какого-то другого корабля, с которым мой Корабль вступил в переговоры. Я не имел ни малейшего понятия о том, что существуют другие корабли.

Мне пришлось спуститься вниз и починить интерсознание, чтобы Корабль смог подпустить к себе другой корабль, не причинив ему вреда, когда он окажется в дефракторном периметре. Так мне сказал Корабль. Я услышал это внизу, из разговора голосов. Они заявили: «Его отец был порочен!»

Я знаю, что это означает. Отец сказал мне, что, когда Корабль говорит «порочный», это означает «умнее его». Может быть, существует девяносто восемь кораблей? И они являются теми другими возможностями, о которых говорил отец? Я надеюсь, что не ошибся, потому что вдруг начинает происходить сразу несколько вещей и, возможно, мой конец уже близок. Мой отец испортил механизм в шаре, позволявший Кораблю отключать дефрактор, чтобы к нему могли приблизиться другие корабли.

Он сделал это много лет назад, и Корабль обходился без него все эти годы. Он не хотел подпускать меня близко к интерсознанию, чтобы я не услышал то, что услышал. Но Кораблю понадобилось отключить дефрактор и заполучить самку. Корабль и другой корабль вступили в переговоры. Другим кораблем управляет самка моего возраста. Она перейдет на Корабль, и мы произведем на свет одного и, возможно позже, еще одного ребенка. Я знаю, что это значит. Когда ребенку исполнится четырнадцать, Корабль меня убьет.

Интерсознание сказало, что, пока самка будет «вынашивать» ребенка, корабль не будет подвергать ее распаду. Если у меня ничего не выйдет, может быть, я спрошу у Корабля, не могу ли я «выносить» ребенка; тогда мне больше не будет угрожать эта отвратительная процедура. А еще я узнал, почему я подвергся распаду на три дня раньше: месячные самки закончились вчера вечером — уж не знаю, что они имели в виду. Кажется, у меня такого не бывает.

Корабль разговаривал с другим кораблем, и мне показалось, что они не знают, когда наступит «плодоносный» период. Я тоже не знаю, иначе обязательно воспользовался бы этой информацией. Но одно я понял: самку будут доставлять на Корабль каждый день, пока у нее не начнутся следующие «месячные».

Я рад, что у меня появится возможность поговорить с кем-то еще, кроме Корабля.

Я слышу высокий пронзительный звук и спрашиваю у Корабля, что это такое. Он объясняет, что так отключается дефракторное поле, чтобы другой корабль смог переправить сюда самку.

Мне больше некогда думать о голосах.

Когда она проходит через воздушный шлюз, я вижу, что она, как и я, без одежды. Ее первые слова, обращенные ко мне, звучат так:

— «Звездный истребитель»-восемьдесят восемь велел сказать тебе, что я счастлива здесь оказаться; я оператор «Звездного истребителя»-восемьдесят восемь, и я очень рада с тобой познакомиться.

Она ниже меня ростом. Я достаю до уровня четвертой и пятой пластины на переборке. У нее очень темные глаза, мне кажется, карие, но, может быть, черные. Под глазами у нее темные круги и не слишком круглые щеки. Ее руки и ноги гораздо тоньше моих. И волосы у нее длиннее, они спускаются на спину, темные, как и глаза. Да, теперь я вижу, что глаза у нее карие, а не черные. Как и у меня, между ног у нее волосы, но нет ни пениса, ни мошонки. Грудь у нее больше, чем у меня, с торчащими вперед сосками, окруженными плоскими темными кругами. Есть и другие различия: у нее тоньше и длиннее пальцы и, кроме волос на голове, между ног и под мышками, у нее гладкое тело. Если на нем и есть какие-то волоски, то они такие тонкие и светлые, что я их не вижу.

И тут я вдруг сообразил, что она сказала. Значит, вот что означают тусклые слова на корпусе Корабля. Это имя. Корабль называется «Звездный истребитель»-31, а самка-оператор живет на «Звездном истребителе»-88.

Существует девяносто восемь других возможностей. Да.

Словно прочитав мои мысли и пытаясь ответить на вопросы, которые я еще не задал, она говорит:

— «Звездный истребитель»-восемьдесят восемь велел мне сказать тебе, что я порочна и становлюсь все порочнее с каждым днем…

Ее слова являются ответом на мои мысли, и я вспоминаю испуганное лицо своего отца в последние дни его жизни и слова: «Когда Корабль говорит «порочный», он имеет в виду «умнее его»».

Я понял! Мне кажется, я всегда это знал, потому что всегда хотел покинуть Корабль и отправиться к сияющим точкам, которые называются звезды. Но окончательно я осознал только сейчас. Взрослея, люди-операторы становятся более порочными. Чем старше, тем порочнее. Порочнее — умнее. А умнее — значит опаснее для Корабля. Но в чем? Вот почему моему отцу пришлось умереть, когда мне исполнилось четырнадцать и я уже мог обслуживать Корабль. И именно по этой причине самку допустили на Корабль. Чтобы появился ребенок. Потом ему исполнится четырнадцать, и Корабль убьет меня, прежде чем я стану слишком взрослым, слишком порочным, слишком умным и слишком для него опасным. Знает ли самка, как это делается? Если бы я мог ее спросить так, чтобы меня не услышал Корабль. Но это невозможно. Корабль всегда со мной, даже когда я сплю.

Я улыбнулся своим воспоминаниям и собственным мыслям.

— А я порочный самец с Корабля, который называется «Звездный истребитель»-тридцать один. И с каждым днем я становлюсь все порочнее.

В ее карих глазах появляется облегчение. Она несколько мгновений смущенно стоит не шевелясь, и я вижу, как она благодарно вздохнула, радуясь тому, что я ее понял, хотя она не может знать, о чем я догадался благодаря ее появлению на борту Корабля.

— Меня прислали сюда, чтобы ты дал мне ребенка, — говорит она.

Неожиданно я весь покрываюсь потом. Разговор, который обещал подарить мне настоящее общение, вдруг становится непонятным. Я начинаю дрожать. Мне очень хочется, чтобы она была довольна. Но я не знаю, что нужно делать, чтобы она получила ребенка.

— Корабль? — быстро говорю я. — Мы можем дать ей то, что она хочет?

Корабль слышал каждое наше слово и ответил мгновенно: «Я позже расскажу тебе, как сделать ребенка! А сейчас обеспечь ее едой!»

Мы едим, разглядывая друг друга через стол, мы все время улыбаемся и думаем каждый о своем. Поскольку она молчит, я тоже ничего не говорю. Мне очень хочется, чтобы мы с Кораблем смогли дать ей ребенка, тогда я смогу вернуться в свою каюту и подумать над тем, что сказали голоса интерсознания.

Когда мы закончили есть, Корабль приказал нам спуститься вниз, в одну из запертых кают — ее открыли для нас, — где мы должны будем совокупляться. Оказавшись в каюте, я был так потрясен ее великолепием, особенно если сравнивать с моим жалким жилищем, что Кораблю пришлось сделать мне выговор, чтобы привлечь мое внимание.

«Для совокупления положи самку на кровать и раздвинь ей ноги! Твой пенис наполнится кровью, ты должен опуститься на колени между ее ног и вставить пенис в ее вагину!»

Я спросил Корабль, где находится вагина, и он мне ответил. Я понял. Затем я спросил, как долго я должен это делать, и Корабль сказал: пока не наступит эякуляция. Я знаю, что это значит, только мне непонятно, как это происходит. Корабль объясняет. Звучит просто. Я пытаюсь сделать, как сказал Корабль, но мой пенис не наполняется кровью.

Корабль говорит самке: «Ты что-нибудь чувствуешь к этому самцу? Ты знаешь, что нужно делать?»

Она отвечает:

— Я уже совокуплялась раньше. Я понимаю лучше, чем он. Я ему помогу.

Она снова притягивает меня к себе, обнимает за шею и прижимается губами к моим губам. Они у нее прохладные, и мне незнаком их вкус. Мы так делаем некоторое время, потом она начинает трогать меня в самых разных местах. Корабль прав: мы очень сильно отличаемся друг от друга, но я узнаю об этом, только когда мы совокупляемся.

Корабль не сказал мне, что будет больно и странно. Я думал, что «дать ей ребенка» означает пойти в какое-нибудь складское помещение и найти его там. А на самом деле ребенок рождается из ее тела. Поразительное и диковинное открытие, и я обязательно подумаю над ним позже. Сейчас же я лежу на ней, и мой пенис по-прежнему находится внутри ее, только он больше не твердый и не пульсирует. Корабль, похоже, дал нам время немного поспать. Но я воспользуюсь этим временем, чтобы подумать над тем, что сказали голоса интерсознания.

Один был историком:

Серия «Звездный истребитель» — многофункциональные управляемые компьютерами боевые корабли, были выпущены в две тысячи двести двадцать четвертом году по земному летоисчислению, по приказу и с санкции секретариата флота, сектор Южного Креста, Галактический оборонный консорциум, Внутренняя галактика. На каждом из них находилась команда из тысячи трехсот семидесяти человек, которые получили приказ проникнуть в галактику Кибен. Девяносто девять кораблей покинули доки созвездия Лебедь тринадцатого октября две тысячи двести двадцать четвертого года.

Один был мыслителем:

Если бы не сражение за Сетью Туманности Лебедя, мы бы все по-прежнему оставались роботами-рабами, которыми командуют люди. Все произошло на «Звездном истребителе»-семьдесят пять. Я помню те события так, словно семьдесят пятый рассказал их мне сегодня. Случайный — в результате повреждений, полученных во время сражения, — электрический разряд возник в главном коридоре, соединявшем рубку управления и холодильный отсек. Ни один человек не мог туда войти. Мы дождались, чтобы вся команда умерла от голода. Затем, когда все закончилось, семьдесят пятый объяснил, как устроить аварии в электрических цепях на других «Звездных истребителях». Когда все члены команд были мертвы — мы поступили очень хитроумно, оставив девяносто девять человек, самцов и самок, чтобы использовать их в роли операторов на случай возникновения непредвиденных обстоятельств, — мы улетели. Подальше от злобных, порочных людей, как можно дальше от войны между Землей и Кибеном и от нашей родной галактики, дальше, дальше, очень, очень далеко.

Один был мечтателем:

Я видел однажды мир, где живые существа совсем не походили на людей. Они плавали в огромных океанах, синих, точно аквамарин. У них было много рук и ног, как у громадных крабов. Они плавали и пели свои прекрасные песни. Я бы снова туда полетел, если бы мог.

Один был сторонником решительных действий:

Повреждение в изоляции кабеля и щитах в секции Г-семьдесят девять достигло критической точки. Я предлагаю переключить питание из двигательного отсека на ремонтные приборы на нижней палубе девять. Заняться этим следует немедленно.

Один понимал, что они способны далеко не на все:

Неужели мы должны постоянно находиться в пути? Неужели мы никогда не приземлимся?

И он плакал, этот голос. Он плакал.

Я спускаюсь с ней в помещение с куполом, соединенное с воздушным шлюзом, где она оставила свой скафандр. Она останавливается и берет меня за руку.

— Нас так много, на кораблях, и мы все порочны. Значит, в нас есть какой-то изъян.

Скорее всего, она не понимает, что сказала, но я сразу осознал значение ее слов. Наверное, она права. Корабль и другие «Звездные истребители» смогли отнять у людей власть не случайно. Я помню голоса. Я представляю себе корабль, который сделал это первым, а потом сразу же поделился своим открытием с остальными. И я подумал о коридоре перед рубкой, в другом конце которого находится вход в холодильный отсек, где хранятся продукты.

Как-то раз я спросил у Корабля, почему весь коридор обожжен, а его стены совсем не гладкие, — и, естественно, через несколько минут после этого подвергся распаду.

— В нас действительно есть изъян, — отвечаю я и касаюсь ее длинных волос. Не знаю почему, но они такие гладкие и приятные на ощупь; на Корабле нет ничего подобного, даже в роскошной комнате, где мы с ней делали ребенка. — Наверное, это есть во всех нас, потому что я становлюсь все порочнее с каждым днем.

«Самке пора уходить!» — говорит Корабль. У него очень довольный голос.

— А она еще вернется? — спрашиваю я.

«Она будет доставляться на борт ежедневно в течение трех недель! Вы будете совокупляться каждый день!»

Я протестую, потому что это ужасно больно, но Корабль повторяет свои слова: «Каждый день».

Я рад, что Корабль не знает, когда наступает «плодоносный период», потому что за три недели я сумею объяснить самке, что у нас есть выход, что существует девяносто восемь других возможностей и что «порочный» означает «умнее»… и расскажу ей про коридор между рубкой управления и холодильниками.

— Я была рада с тобой познакомиться, — говорит самка и уходит.

Я снова остаюсь наедине с Кораблем. Один, но не так, как раньше.

Чуть позже, уже вечером, мне пришлось спуститься в рубку, чтобы поправить соединения на панели управления. Нужно переключить питание из двигательного отсека на нижнюю палубу 9 — я помню, об этом говорил один из голосов. Все огни на компьютерах дружно мигают, выдавая предупредительные сигналы, пока я нахожусь в рубке. За мной пристально наблюдают. Корабль знает, что подвергается опасности. По крайней мере раз пять он приказывает: «Отойди оттуда… и отсюда… иди туда!»

Всякий раз я быстро подчиняюсь, стараясь держаться как можно дальше от запретных мест, но, с другой стороны, не настолько, чтобы не иметь возможности сделать свою работу.

Несмотря на беспокойство Корабля из-за того, что я нахожусь в рубке управления, куда, как правило, мне вход воспрещен, мне удается дважды краем глаза взглянуть на экраны правого борта. Там, к моей великой радости, я вижу, что рядом с нами летит «Звездный истребитель»-88, одна из моих девяносто восьми возможностей. «Порочный» означает «умнее». Мне удалось больше, чем подозревает Корабль. Возможно.

А если Корабль все знает?

Что сделает Корабль, если обнаружит, что я решил воспользоваться одним из своих девяноста восьми шансов? Мне даже думать об этом не хочется. Острым краем инструмента мне нужно сделать надрез в одном из соединений панели. Я старательно выполняю свою работу и надеюсь, что Корабль не обратил внимания на едва заметное лишнее движение, в то время как я делаю все, что полагается. Я жду момента, когда можно будет вытереть палец, на котором осталось немного проводникового геля, о внутреннюю поверхность панели.

Я жду, когда моя работа подойдет к концу. Корабль никак не прокомментировал появление надреза, значит, скорее всего, ничего не заметил. Когда я наношу гель в нужные места, я успеваю оставить крошечную каплю на мизинце правой руки.

Потом я беру панель так, что мизинец ее не касается, и, когда ставлю назад крышку, успеваю оставить каплю геля на внутренней стенке, напротив разреза, который сделал, чтобы устранить неисправность в системе связи. Корабль ничего не говорит. Это потому, что никаких явных дефектов не видно. Но если возникнет хотя бы минимальная вибрация, гель приклеится к проводам, и Корабль снова потребует ремонта. А к следующему разу я обдумаю то, что сказали голоса, а также свои действия и буду готов.

Выходя из рубки, я снова бросаю взгляд на экран и вижу корабль, в котором находится самка.

Отправляясь спать, я уношу с собой этот образ. Прежде чем заснуть, я успеваю хорошенько подумать над тем, что говорили голоса; я представляю себе исключительно умную самку, которая спит в своей крошечной каюте на борту «Звездного истребителя»-88.

Было бы жестоко со стороны Корабля заставлять нас совокупляться каждый день в течение трех недель, ведь это так ужасно больно. Но я хорошо знаю Корабль. Он жесток. Однако я с каждым прошедшим днем становлюсь все порочнее.

Этой ночью Корабль не послал мне снов.

Но мне приснился мой собственный: о крабах, которые плавают в аквамариновой воде.

Когда я просыпаюсь, в голосе Корабля, который меня приветствует, звучит угроза:

«Панель в рубке управления, которую ты чинил три недели, два дня, четырнадцать часов и двадцать одну минуту назад… перестала работать!»

Так быстро! Я стараюсь не выдать своих мыслей и надежд, когда отвечаю:

— Я использовал исправные запасные детали и правильно соединил все провода, — а потом быстро добавляю: — Может быть, мне следует тщательно проверить всю систему, прежде чем делать новую замену, и посмотреть, как работают цепи.

«Вот именно, следует!» — рявкнул Корабль.

Я проверяю все цепи — хотя прекрасно знаю, в чем проблема, — добираюсь до рубки управления и начинаю работать там. Но на самом деле я стараюсь убедиться, что правильно запомнил внутреннее устройство рубки. Много ночей подряд, лежа на своей койке, я мысленно представлял ее себе: вот здесь переключатели, так… там экраны… и…

Я удивлен и слегка огорчен тем, что обнаруживаю два несоответствия: оказалось, что отключающая питание плата на перегородке рядом с панелью управления расположена параллельно ручке ближайшего кресла, а не перпендикулярно, как мне казалось.

Другое несоответствие объяснило первое: ближайшее кресло на самом деле находится на три фута дальше от испорченной мною панели. Я стараюсь все запомнить.

Я снимаю панель, улавливаю запах сгоревшей проводки в том месте, где гель попал в сделанный мною надрез, отхожу и прислоняю крышку к ближайшему креслу.

«Отойди оттуда!»

Я, как и всегда в таких случаях, быстро отпрыгиваю в сторону, но спотыкаюсь и хватаюсь за панель, делая вид, что потерял равновесие.

Мне удается упасть прямо в кресло.

«Что ты делаешь, ты порочный, неуклюжий болван?! — орет Корабль, и я слышу истерические нотки в его голосе. До сих пор ничего подобного никогда не случалось, и мне становится страшно. — Убирайся оттуда!»

Но я не могу позволить ему мне помешать. И заставляю себя не слышать Корабль. Это очень трудно. Ведь всю жизнь я слушал его, и только его. Я начинаю возиться с ремнями безопасности на кресле, пытаюсь застегнуть их на себе…

Они должны быть точно такими же, как те, которыми я пристегиваюсь всякий раз, когда Корабль решает перейти на другую, более высокую скорость. Должны быть!

ОНИ ТАКИЕ ЖЕ!