Избранные произведения. II том

Глава 1

«Кетцаль» покинул орбиту и развернулся в сторону планеты лишь после того, как получил «добро» от разведывательного бота, посланного вперед, чтобы подготовить посадку корабля. Тем не менее, как и полагалось в таком малоизученном районе, звездолет снижался медленно и осторожно. Мигель Тольтека рассчитывал, что в его распоряжении будет два свободных часа для того, чтобы полюбоваться открывающейся внизу панорамой планеты.

Не будучи в полном смысле этого слова сибаритом, Тольтека тем не менее любил расслабиться со вкусом. Прежде всего он зажег на двери каюты табличку «Не входить», чтобы какой-нибудь приятель не заскочил скоротать время. Затем он поставил на магнитофон вторую симфонию Кастеллани ре минор с низкочастотными эффектами, приготовил себе коктейль из рома с конхорой, трансформировал койку в шезлонг и уселся, положив свободную руку на верньеры наружной камеры. Черноту экрана заполнили зимние, немигающие звезды. Тольтека повертел ручку по часовой стрелке, и в поле зрения объектива появился Гвидион — крохотный голубой диск на черном фоне; такой ослепительной голубизны он не видел никогда в жизни.

В дверь позвонили.

— Эй, — раздраженно бросил Тольтека в переговорное устройство, — вы что там, читать не умеете?

— Виноват, — ответил голос Ворона, — мне казалось, вы начальник экспедиции.

Тольтека выругался, трансформировал шезлонг в кресло и шагнул к двери. Ощутив на мгновение небольшую перегрузку, он понял, что «Кетцаль» неожиданно стал набирать скорость. Это, несомненно, чтобы уклониться от метеоритного потока, отметил почти машинально его натренированный мозг инженера. Здесь, в этой сравнительно недавно образовавшейся планетной системе метеориты должны встречаться чаще, нежели в районе Нуэвамерики… впрочем, псевдогравитационное поле держит на совесть. Звездолет — прибор точный.

Тольтека открыл дверь.

— Слушаю вас, военачальник. — Он произнес наследственный титул Ворона небрежной скороговоркой, что звучало почти оскорбительно. — Какое у вас неотложное дело?

На мгновение Ворон задержался на пороге, внимательно оглядывая собеседника. Тольтека был еще молод, среднего роста, плечи широкие, литые, лицо худощавое, с резкими чертами, взгляд обращен прямо перед собой. Темно-каштановые волосы начальника экспедиции были, по обычаю его народа, гладко зачесаны назад и заплетены в короткую косицу. Как бы ни кичились Объединенные Республики Нуэвамерики своей недавно обретенной демократией, в Тольтеке чувствовалась порода — он происходил из древнего рода инженеров. На нем была форменная одежда астрографической компании «Арго», представлявшая собой по существу упрощенный, но хорошо смотревшийся вариант повседневного национального костюма нуэвамериканцев: синий китель, серые панталоны до колен, белые чулки и никаких знаков различия.

Ворон переступил порог и закрыл за собой дверь.

— Случайно, — сказал он, как всегда, невозмутимо, резкие нотки исчезли, — один из моих солдат услышал, как кое-кто из ваших кидает жребий, кому из них сойти на планету первым после вас и капитана корабля.

— Ну и что тут страшного? — саркастически спросил Тольтека. — Вы что, считаете, мы должны установить какую-то строгую очередность?

— Нет. Но меня… э-э… несколько удивило, что никто не вспомнил про мой отряд.

Тольтека удивленно поднял брови:

— Вы хотели бы, чтобы ваши люди тоже приняли участие в жеребьевке?

— Если верить тому, что сообщил мне мой солдат, до сих пор отсутствует сценарий высадки на планету и программа дальнейших действий.

— Что ж, — ответил Тольтека, — из элементарных соображений вежливости мы с капитаном Утиэлем — а также, если пожелаете, и вы — сойдем с трапа первыми и обменяемся приветствиями со встречающими. Как нам сообщили, на Гвидионе создан целый комитет, чтобы оказать нам достойный прием. И в конце концов, военачальник, не все ли равно, кто ступит на планету первым?

Ворон снова замер. Такова была неизменная привычка лохланских аристократов. В критические моменты они не напрягались. Они вообще редко принимали суровый и непреклонный вид: наоборот, их мышцы, казалось, расслаблялись, а глаза подергивались дымкой и смотрели поверх головы собеседника, будто что-то прикидывая. Порой Тольтеке казалось, что одна эта привычка сделала нуэвамериканскую революцию неизбежной: настолько чуждыми казались ему лохланцы.

Наконец — тридцать секунд спустя, но казалось, прошло гораздо больше времени, — Ворон произнес:

— Теперь я вижу, в чем причина возникшего недоразумения, господин инженер. За полвека независимости ваш народ успел создать ряд самобытных учреждений, но при этом позабыл некоторые наши обычаи. Во всяком случае, жители Лохланна не привыкли считать космические исследования, а также ведение переговоров чисто частным, даже коммерческим делом. Мы невольно сделали друг о друге неверные умозаключения. А то, что во время полета наши люди держались друг от друга в стороне, лишь укрепило нас в наших ошибках. Приношу вам извинения.

К этому нечего было добавить, но у Тольтеки невольно вырвалось:

— К чему вам извиняться? В происшедшем есть, без сомнения, доля и моей вины.

Ворон улыбнулся:

— Но я — военачальник этноса Дубовой Рощи.

Ставший внезапно вкрадчивым, чуть ли не мурлыкающим голос Ворона послужил сигналом, и из рукава его просторной епанчи высунулась голова в бурой маске, из которой выглядывали сверкающие холодным блеском голубые глаза. Это был Зио — огромный, сильный сиамский кот, наделенный поистине взрывным темпераментом. «Мняу-мрр», — требовательно проговорил он. Ворон почесал Зио под подбородком, тот откинул голову назад и запустил свой моторчик.

Тольтека хотел было огрызнуться, но передумал. Этот парень, как видно, страдает комплексом превосходства — ну и пусть его. Он зажег сигарету и сделал несколько коротких сильных затяжек.

— Ладно, — сказал он. — В чем заключается проблема?

— Следует исправить возникшее у ваших людей заблуждение. Первым сойдет мой отряд.

— Что? Если вы решили…

— В боевом порядке. Экипаж корабля должен быть готов к экстренному взлету в случае, если дело примет скверный оборот. Только после того как я дам сигнал, вы с капитаном Утиэлем можете выйти и произнести ваши речи. Но не ранее.

Тольтека онемел; прошло немало времени, а он все стоял, глупо тараща глаза.

Ворон бесстрастно ждал. Он был крепко сложен, как все лохланцы, уже много поколений живущие на планете с притяжением на четверть больше земного. Хотя соплеменники считали его высоким, для нуэвамериканцев он был не более чем среднего роста. Ширококостный и мускулистый, он двигался подобно своему коту, легкой скользящей походкой — Тольтеке и его людям всегда казалось, что он куда-то крадется и подслушивает. Голова Ворона была удлиненной формы, широкое, как и у всех его солдат, лицо не гармонировало с выдающимися скулами, крючковатым носом и желтовато-бледной кожей, гладкой, как у юноши, так как в ходе мутаций лохланцы лишились растительности на лице. Его костюм нельзя было назвать совсем безвкусным, но воспитанным в республиканском аскетизме нуэвамериканцам он казался варварским — блуза со стоячим воротником, синие мешковатые штаны, заправленные в мягкие полусапожки, а также епанча, расшитая узором из переплетенных змей и цветов и заколотая у шеи серебряной брошью с драконом. Даже на борту звездолета Ворон не расставался с кинжалом и пистолетом.

— Милосердный создатель, — прошептал наконец Тольтека. — Вы что, думаете, это очередная ваша вонючая захватническая экспедиция?

— Обычные меры предосторожности, — ответил Ворон.

— Но ведь первую экспедицию на эту планету встретили, как… как… а наш разведывательный бот? Его пилота так закормили, что он едва взобрался в кабину!

Ворон пожал плечами, отчего Зио бросил на него возмущенный взгляд.

— Со времени первой экспедиции прошел почти стандартный год, и у них было время обдумать полученные сведения. Между нами и нашими планетами лежит огромное пространство, а во временном исчислении оно и того больше. Прошло тысяча двести лет с тех пор, как после распада Содружества эта планета оказалась в изоляции. За время, проведенное ими в полном одиночестве, сумела возникнуть и пасть целая империя. Генетической и культурной эволюции требуется иной раз меньший срок, чтобы дать неожиданные результаты.

Тольтека с силой затянулся и резко заметил:

— Судя по полученным данным, эти люди ближе нуэвамериканцам, чем вы.

— Неужели?

— У них нет вооруженных сил и даже полиции — в обычном смысле этого слова; они это называют — в буквальном переводе — «распорядителями общественных служб». Нет… впрочем, нам придется еще выяснить, есть ли у них правительство, а если да, то каковы его полномочия. Первой экспедиции было не до того — объем исследований был чересчур велик. Но в одном можно не сомневаться: в любом случае власть правительства ограничена.

— Но хорошо ли это?

— По моим понятиям — да. Вы читали нашу конституцию?

— Читал. Для вашей планеты документик ничего. — Ворон нахмурился и, помолчав, продолжил: — Будь этот Гвидион хоть в чем-то похож на другие известные мне затерявшиеся колонии, не было бы и повода для беспокойства. Один лишь здравый смысл, понимание того, что за любое вероломство отомстит превосходящая их мощь, стоящая за нами, удержал бы их от необдуманных поступков. Но разве вам не понятно: когда, насколько нам известно, они не знают ни междоусобной борьбы, ни даже преступлений… и все же это далеко не простодушные дети природы… мне трудно представить, что лежит в основе здравого смысла таких людей.

— Зато мне все понятно, — ответил Тольтека, — и если ваши головорезы первыми спустятся по трапу и наставят ружья на людей с цветами в руках, мне легко вообразить, что они подумают о нас с точки зрения своего здравого смысла.

Хотя рот Ворона был узким, как щель, его улыбка оказалась, как ни странно, на редкость обаятельной.

— Неужели вы думаете, я настолько бестактен? Мы представим это как почетный караул.

— Который будет выглядеть по меньшей мере нелепо… на Гвидионе не носят мундиров… в лучшем случае прозрачные одежды… потому что они не идиоты. Ваше предложение отклоняется.

— Но уверяю вас…

— Я сказал «нет», и кончено. Ваши люди сойдут с корабля безоружными и по одному.

Ворон вздохнул:

— Поскольку мы уже давно рекомендуем друг другу литературу для чтения, не могу ли я, господин инженер, посоветовать вам ознакомиться с уставом нашей экспедиции?

— На что это вы намекаете?

— «Кетцаль», — терпеливо стал разъяснять Ворон, — направлен на Гвидион для выяснения некоторых вопросов и, если обстановка покажется благоприятной, для проведения переговоров с местными жителями. Вынужден признать, что за это отвечаете вы. Однако по очевидным соображениям безопасности, пока мы в космосе, последнее слово остается за капитаном Утиэлем. Но вы, по-видимому, забыли, что после посадки аналогичной властью наделен я.

— Ого! Если вы решили сорвать…

— Ни в коем случае. Как и капитан Утиэль, я должен буду в случае ваших жалоб ответить за свои поступки по возвращении. Однако ни один лохланский офицер не возложил бы на себя моей ответственности, не будучи облечен соответствующей властью.

Тольтека раздраженно кивнул. Теперь он вспомнил о том, что до сих пор не представлялось ему важным. В ходе экспедиций компании люди на дорогостоящих звездолетах забирались все дальше в глубь этого сектора Галактики, в такие места, куда вряд ли ступала нога человека даже в эпоху расцвета Империи. Никто не мог предугадать, что их там ждет, и разместить на каждом корабле вооруженную охрану было неплохой идеей. Но затем какие-то старые бабы в панталонах из Политического Совета решили, что обыкновенные нуэвамериканцы для этого не годятся. Стражу следует набирать из прирожденных воинов. В те дни торжества мира все больше лохланских отрядов оказывалось не у дел и нанималось на службу к иностранцам. Как на кораблях, так и в лагерях они держались отчужденно, и до сих пор все шло нормально. Но на «Кетцале»…

— Помимо всего прочего, — заявил Ворон, — мне приходится заботиться о своих солдатах, которых ждут дома семьи.

— Но не о будущем межзвездных отношений?

— Не думаю, что эти отношения стоят того, чтобы о них заботиться, если им так легко навредить. Мой приказ остается в силе. Прошу соответственно проинструктировать ваших подчиненных.

И Ворон согнулся в поклоне. Из своего гнездышка у него в рукаве выскользнул Зио, вонзил когти в епанчу и вспрыгнул на плечо хозяину. Тольтека мог поклясться, что кот ухмылялся. Дверь за ними закрылась.

Некоторое время Тольтека не мог сдвинуться с места. Между тем яростное крещендо напомнило ему о том, что он хотел со вкусом понаблюдать за посадкой. Тольтека оглянулся и посмотрел на экран. Благодаря изогнутой траектории корабля в поле зрения камеры попало солнце планеты Инис. Компенсаторы притушили его ослепительное сияние, и величественная корона переливалась, как перламутр, а щупальца зодиакальных лучей тянулись к звездам. А какие, должно быть, великолепные у этой звезды протуберанцы! — ведь она принадлежит к классу Р и обладает массой почти в два Сола, а мощностью свечения превосходит его почти в четырнадцать раз. Но на расстоянии в 3,7 астрономических единицы был виден только диск фотосферы, занимавший всего лишь десять минут угломера. Короче, самая обыкновенная и ничем не выдающаяся звезда. Тольтека покрутил верньеры и снова отыскал Гвидион.

Планета явно прибавила в размерах, хотя и теперь казалась ему всего лишь выщербленным бирюзовым кружком. Скоро уже можно будет разглядеть полярное сияние и облачные массы. Континентов, как известно, там нет. Еще первая экспедиция сообщила: хотя Гвидион до поражающих воображение деталей походит на Старую Землю, он примерно на десять процентов меньше и плотнее — что вполне понятно — это молодая планета, сформировавшаяся в эпоху, когда во Вселенной было больше тяжелых атомов, а посему площадь ее суши значительно меньше и вся она состоит из множества островов и архипелагов. Благодаря обширным и неглубоким океанам климат на всей планете, от полюса до полюса, мягкий. Наконец из-за края ее диска, как крохотный стремительный светлячок, показалась луна; диаметр — 1600 километров, а радиус орбиты — 96 300 километров.

Тольтека разглядывал фон, на котором это происходило, с боязливым чувством. На таком близком расстоянии даже Млечный Путь, это громадное облако пыли и газа, выглядел всего лишь областью, где звезд было меньше, чем кругом, и они светили бледнее. Даже ближайшая звезда — ро Змееносца — казалась какой-то смазанной. Что касается Сола, то плотная, непроницаемая для его лучей завеса скрывала этот малозначительный желтый карлик, до которого было двести парсеков, и от глаз, и от телескопов. «Интересно, что там происходит? — подумал Тольтека. — Давненько мы ничего не слышали со Старой Земли».

Он вспомнил приказ Ворона и выругался.

Глава 2

Пастбище, на которое «Кетцалю» было предложено опустить свое гигантское цилиндрическое тело, находилось примерно в пяти километрах от города Звездара.

Подойдя к трапу, Тольтека остановился и окинул сверху взглядом расстилавшуюся вокруг на многие мили холмистую долину. Живые изгороди очерчивали луга, где среди сочной травы пестрели яркие цветы, бурые поля, на которых еще только пробивались первые нежные ростки злаков, фруктовые сады, перелески и разбросанные там и сям хозяйственные постройки, казавшиеся на таком расстоянии просто игрушечными. За деревьями, очень похожими на тополя, искрилась на солнце гладь реки Камлот. На обоих ее берегах раскинулся Звездар; красные черепичные крыши поднимались над внутренними двориками, сплошь засаженными цветами.

Большинство здешних дорог были мощеными, но узкими и извилистыми. Тольтека был уверен: порой дорога делала крюк лишь для того, чтобы обогнуть вековое дерево или сохранить в первозданном виде живописный склон холма. К востоку неровности рельефа исчезали, и ровный пологий склон спускался к дамбе, которая загораживала вид на море. К западу лесистые холмы становились выше и круче и закрывали горизонт. За ними высились горные пики, некоторые, судя по виду, вулканического происхождения. Над снежными шапками висело солнце. Его непривычно маленький размер скрадывался тем, что на него было невозможно смотреть — так ослепительно оно светило, суммарная освещенность достигала величины, почти равной одному стандартному Солу. На юго-западе клубились кучевые облака, и прохладный ветерок гнал рябь по лужам, оставшимся, видимо, после недавнего ливня.

Тольтека откинулся на сиденье открытого автомобиля.

— У вас красивее, чем в самых живописных уголках моей планеты, — сказал он Дауиду, — и все же Нуэвамерику считают очень похожей на Землю.

— Спасибо за похвалу, — ответил гвидионец. — Хотя это и не наша заслуга, просто природные условия этой планеты, ее биохимические свойства и экология как нельзя лучше подходят для проживания здесь человека. Насколько я понимаю, в большей части изученной вселенной Бог обращен к нам другим ликом.

— Хм…

Тольтека заколебался. Местный язык в том виде, в каком его записала первая экспедиция, заученный членами второй перед вылетом, давался ему нелегко. Подобно лохланскому, он происходил от англика, между тем как нуэвамериканцы всегда говорили по-эспаньольски. Правильно ли он понял всю эту тираду о Божьем лике? Почему-то ему показалось, что это нечто большее, нежели просто религиозное выражение. Впрочем, поскольку его культура носит сугубо светский характер, ему не трудно ошибиться в трактовке богословских терминов.

— Да, — сказал он наконец, — с точки зрения статистики различия так называемых террестроидных планет между собой не так уж велики, но для рядового человека эта разница порой огромна. К примеру, мы не могли заселить один из континентов нашей планеты, пока не истребили один из видов распространенных там растений. Большую часть года эти растения были безвредны, но весной они выделяли пыльцу, содержащую вещество, которое вызывает у людей отравление, похожее на ботулизм.

Дауид бросил на него удивленный взгляд. Он был явно обеспокоен, и Тольтека стал лихорадочно припоминать, где он оговорился. Возможно, он неправильно употребил какое-нибудь здешнее слово? Болезнь все-таки следовало бы назвать по-эспаньольски.

— Истребили? — пробормотал между тем Дауид. — Вы хотите сказать — уничтожили? Полностью? — Взяв себя в руки, он снова принял невозмутимый вид с легкостью, свидетельствовавшей о долгой тренировке, и сказал: — Ладно, не будем начинать с дискуссии о терминологических тонкостях. Это, несомненно, был один из Ночных Ликов. — Он снял руку с рулевой рукоятки и начертал в воздухе какой-то знак.

Тольтеку это слегка озадачило. Первая экспедиция в своих отчетах особо отмечала, что, хотя у гвидионцев существует множество символических церемоний и обрядов, они не суеверны. Правда, первая экспедиция высадилась на другом острове, но повсюду, где им удалось побывать, культура оказывалась неизменно идентичной.

(И им так и не удалось выяснить, почему заселен только район между 25-м и 70-м градусами северной широты, хотя многие другие места казались не менее благоприятными для проживания. Не выяснили они и многое другое.) Когда разведывательный бот возвратился, командиры «Кетцаля» посоветовались и решили, что Звездар будет наилучшим местом для посадки просто потому, что это один из крупнейших городов планеты и в его колледже имеется прекрасная библиотека справочной литературы.

Приветственная церемония также не представляла собой ничего сверхъестественного. Встречать гостей, правда, вышло все население Звездара: мужчины, женщины и дети с гирляндами, лирами и свирелями. Было немало приезжих из других мест; однако толпа оказалась не такой многочисленной, как это бывало в подобных ситуациях на других планетах. После официальных речей в честь новоприбывших была поставлена музыкальная пантомима. Все ее участники были в масках и прозрачных костюмах, но смысл представления так и остался для Тольтеки непонятным, хотя оно и произвело на него сильное впечатление. На этом официальная церемония закончилась, и люди с «Кетцаля» смешались с местными жителями. Пришельцам был оказан сердечный прием — правда, никто никого не обнимал, не хлопал по спине, не тряс рук, как это делают в подобных случаях нуэвамериканцы; не было здесь и сдержанного, но продуманного до мельчайших подробностей этикета Лохланна. Просто местные жители смешались с астронавтами, завязывался дружеский разговор, гвидионцы приглашали пожить в своих домах и жадно расспрашивали о том, что творится во Вселенной. Наконец большинство местных жителей вернулись в город пешком, но всех пришельцев повезли туда в маленьких изящных электромобилях.

У корабля осталась только символическая охрана — несколько пилотов и более многочисленный отряд лохланцев. Осторожность Ворона никого не обидела, хотя Тольтека все еще не мог прийти в себя.

— Не желаете ли вы найти приют в моем жилище? — спросил Дауид.

Тольтека наклонил голову:

— Почту за честь, сэр… — Он замолк. — Прошу прощения, я не знаю вашего титула.

— Я принадлежу к роду Симнона.

— Нет, это я знаю. Я имею в виду ваше… не вашу фамилию, а род занятий.

— Я врач и принадлежу к тому направлению, которое лечит не только лекарствами, но и песнями. (Тольтека спросил себя, насколько правильно он понял собеседника.) Кроме того, на мне лежит руководство обходчиками дамб, а еще я наставляю молодежь в колледже.

— Да-а? — разочарованно протянул Тольтека. — А я думал… значит, вы не состоите в правительстве?

— Ну почему же? Я же сказал, что надзираю за дамбами. Что еще вы имеете в виду? В Звездаре нет ежегодного короля или… нет, не может быть, чтобы вы имели в виду подобное. Очевидно, в нашем языке значение слова «правительство» разошлось с вашим. Будьте любезны, позвольте мне поразмыслить, — Дауид нахмурился.

Тольтека следил за ним, пытаясь прочесть по выражению лица то, что не удалось объяснить словами. Одной из главных особенностей гвидионцев было их поразительное сходство между собой — так бывает всегда, если колония ведет начало от очень немногочисленной группы людей и впоследствии не знает иммиграции извне. В отчетах первой экспедиции упоминалось о легенде, согласно которой родоначальниками всех гвидионцев были один мужчина и две женщины, одна светловолосая, а другая темноволосая — все, кто остался в живых после того, как первых колонистов уничтожил атомной атакой один из космических флотов, которые во время Смуты занимались межпланетным разбоем. Однако следует признать, что письменных свидетельств о столь отдаленных временах не сохранилось, и ничто не могло ни подтвердить, ни опровергнуть этот миф.

Как бы то ни было, генофонд местного населения, безусловно, ограничен. И все же это, вопреки общеизвестной закономерности, привело не к вырождению, а к процветанию. Первоначально гвидионцы при вступлении в брак следовали тщательно разработанной программе, чтобы избежать родственных скрещиваний. В настоящее время брак стал добровольным, однако люди с явными наследственными дефектами — в том числе со сниженным интеллектом и эмоциональной неустойчивостью — подвергаются стерилизации. Если верить первой экспедиции, они идут на эту процедуру с радостью, так как окружающие впоследствии чтут их как героев.

Дауид принадлежал к чистокровной европеоидной расе, что само по себе доказывало древность его происхождения. Он был высок ростом и, хотя уже не молод, все еще строен и гибок. Его светлые волосы, отпущенные до плеч, были тронуты сединой, однако серые глаза не нуждались в контактных линзах, а загорелая кожа сохранила упругость. Лицо у него было чисто выбритое, с высоким лбом и сильным подбородком, нос — прямой, чувственный рот. Одежда гвидионца состояла из зеленой туники до колен, белого плаща и кожаных сандалий. Голову его украшала золототканая повязка, на груди висел медальон, с одной стороны золотой, с другой — черный. Хотя на лбу у Дауида была татуировка в виде трилистника, он от этого все же не казался дикарем.

Его язык ненамного отличался от англика; лохланцы в свое время овладели им без труда. Несомненно, здесь, как и в других местах, печатные книги и звукозаписи не дали языку сильно измениться. Однако, если в устах гвидионцев он походил на ворчанье, лай и даже хрюканье, подумал Тольтека, гвидионцы произносят его звуки мелодично, так что они кажутся похожими на соловьиную трель. Никогда в жизни ему не приходилось слышать такую певучую речь.

— Да, понимаю, — сказал между тем Дауид. — Кажется, я уловил вашу мысль. Да, ко мне часто обращаются за советом, даже при решении вопросов всемирного значения. Это предмет моей гордости и одновременно смирения.

— Отлично. Что ж, господин советник, я…

— Но советник — это не… род занятий. Как я уже говорил, по роду занятий я врач.

— Минуточку, пожалуйста. Значит, вас формально никто не назначал и не избирал в руководители, советники, надзиратели?

— Нет. Да и к чему это? Репутация любого человека, будь она хорошая или дурная, постепенно становится известной повсюду. В конце концов доходит до того, что за его советом и мнением приезжают с другого конца света. Не забывайте, друг издалека, — тонко добавил Дауид, — население нашей планеты насчитывает каких-нибудь десять миллионов, мы располагаем как радио, так и самолетами и много путешествуем, посещая различные острова планеты.

— Но кто же управляет общественными делами?

— Ах вот вы о чем! Некоторые общины назначают ежегодного короля, или выбирают президентов, которые ведут их собрания, или для оперативного управления назначают инженера. Все зависит от местных традиций. Здесь, в Звездаре у нас нет таких обычаев. Разве что каждое зимнее солнцестояние мы коронуем Танцора, чтобы он благословил наступивший год.

— Я не это имею в виду, господин врач. Предположим… ну, к примеру, какой-то проект, например строительство новой дороги, или политическое решение — скажем, налаживать ли регулярные отношения с другими планетами… предположим, эта неопределенная группа мудрецов, о которых вы говорите, группа, объединенная лишь тем, что у всех ее членов хорошая репутация — предположим, они так или иначе решат подобный вопрос. А что будет дальше?

— Дальше их решение обычно воплощается в жизнь. Само собой разумеется, всех людей до единого ставят в известность о принятом решении заблаговременно. Если вопрос, который решается, важен, то он длительное время обсуждается в обществе. Но естественно, люди придают больше веса мнению тех, кто известен своей мудростью, нежели словам тех, кто глуп или невежествен.

— И все соглашаются с принятым решением?

— А почему бы и нет? Вопрос уже разобран по косточкам, и наиболее логичное решение найдено. Да, разумеется, всех убедить или удовлетворить невозможно никогда. Однако, поскольку они люди, то есть разумные существа, и находятся в явном меньшинстве, они подчиняются воле большинства.

— А как… э-э… финансируются подобные мероприятия?

— Это зависит от конкретного случая. Проект сугубо местного значения — например, постройка новой дороги — осуществляется непосредственно силами самой общины, и при этом каждую ночь устраиваются пиршества и увеселения. Для более крупных и специализированных проектов могут потребоваться деньги, сбор которых осуществляется в соответствии с местными обычаями. Например, мы, звездарцы, пускаем Танцора по улицам с мешком, и каждый жертвует ему столько, сколько считает разумным.

Тольтека решил на время прекратить расспросы: он и так продвинулся дальше, чем антропологи первой экспедиции. Впрочем, возможно, он был внутренне готов услышать подобные ответы и сразу же принять их на веру, вместо того чтобы неделями докапываться до тайны, которой на самом деле не существует. Если экономическая структура общества проста (а автоматизация производства упрощает ее до предела, при том, разумеется, условии, что материальные потребности людей остаются скромными), а само общество однородно, его члены в своей массе обладают интеллектом выше среднего и агрессивностью ниже среднего уровня, то почему бы и не возникнуть идеальному анархическому государству?

Кроме того, нужно помнить, что в данном случае анархия не означает аморфности. В целом гвидионская культура являлась одной из наиболее сложных и запутанных, из всех, которые когда-либо создавало человечество в процессе своей эволюции. А это, в свою очередь, тоже странно, поскольку в ходе научно-технического прогресса традиции обычно отмирают, отношения между людьми упрощаются. И все же…

— Какое, по вашему мнению, воздействие окажут контакты с другими планетами на ваш народ? — осторожно спросил Тольтека. — С такими планетами, где многое происходит совершенно по-другому, чем у вас?..

— Не знаю, — задумчиво ответил Дауид. — Для решения этого вопроса нам требуется больше исходных данных и время для их всестороннего обсуждения, а без этого предугадать возможные последствия не стоит и пытаться. Но я тоже иногда задумываюсь, не будет ли для вас более целесообразным постепенное внедрение в новую культуру, а не резкий переход к совершенно иному образу жизни.

— Для нас?!

— Не забывайте, мы прожили здесь долгое время. Мы лучше вас знаем ипостаси гвидионского Бога. Если бы мы, скажем, отважились посетить вашу родину, мы бы вели себя крайне осмотрительно; поэтому я со своей стороны советую вам приобщаться к нашему миру со всей возможной осторожностью.

Тольтека не удержался:

— Странно, что вы так и не попытались построить звездолет. Насколько я могу понять, ваш народ сохранил или воссоздал все основные научные знания предков. Если имеется достаточно многочисленное население и достаточно большой излишек национального продукта, можно соединить термоядерный реактор с гравитационным излучателем и вторичным импульсным генератором, окружить эту двигательную установку оболочкой и…

— Нет!

Это был почти вопль. Тольтека резко повернул голову, чтобы взглянуть на собеседника. Гвидионец был бледен как полотно.

Через секунду его щеки вновь порозовели и рука, конвульсивно сжимавшая рукоятку управления, расслабилась. Однако, когда он отвечал, его глаза продолжали, не мигая, смотреть прямо перед собой.

— Мы не применяем атомной энергии. Солнца, воды, ветра, приливов и биологических топливных элементов, а также электрических аккумуляторов вполне достаточно для создания запаса энергии.

Затем они въехали в город. Дауид вел автомобиль по широким, прямым улицам, не вязавшимся с увитыми плющом домами и остроконечными черепичными крышами, живописными парками и бьющими фонтанами. Во всем городе было лишь одно большое здание — массивное, угловатое строение из монолитного камня, угрюмо вздымавшееся над уютными печными трубами и резко контрастировавшее с ними. Переехав реку по изящно выгнутому мосту, Дауид остановился. Он уже настолько успокоился, что улыбнулся своему гостю:

— Это мое жилище. Не желаете ли вы войти?

Когда они сошли на мостовую, из-под крыши дома выпорхнула крохотная алая птичка, уселась Дауиду на палец и радостно защебетала. Он что-то прошептал ей в ответ, смущенно улыбнулся Тольтеке и повел его к парадному входу в дом. От улицы его заслонял куст высотой в рост человека, на котором зеленели только что раскрывшиеся звездообразные листья. На двери был установлен массивный замок, но, судя по всему, им не пользовались, и дверь была не заперта. Тольтеке снова невольно вспомнилось, что на Гвидионе, по всей видимости, отсутствуют преступления, так как его жители, беседуя с пришельцами, не могли даже взять в толк, что это такое.

Открыв дверь, Дауид развернулся и низко склонился перед гостем:

— О гость мой, а быть может — Бог мой, желанный и любимый всем сердцем, переступи порог дома сего. Во имя радости, здоровья и разума, Инис, Она и звезды свидетели — да будет мой огонь твоим огнем, да будет моя вода твоей водой, да будет мой скот твоим скотом, а мой свет — твоим светом. — Он перекрестился и, протянув руку, начертал пальцем крест на лбу Тольтеки. Этот обряд пришел, по-видимому, из глубокой древности, и тем не менее гвидионец вершил его не для проформы, а истово, со всей серьезностью.

Входя в дом, Тольтека заметил, что дверь только облицована деревом. По существу, это была стальная плита, плотно пригнанная к проему в украшенной лепкой стене, которая оказалась из прочнейшего железобетона двухметровой толщины. Натертый до блеска дощатый пол сверкал под солнечными лучами, льющимися в широкие окна, но каждое окно было снабжено железными ставнями. В отчете первой нуэвамериканской экспедиции отмечалось, что такие дома-крепости строят здесь повсюду, но почему — выяснить не удалось. Из уклончивых ответов аборигенов ученые-антропологи экспедиции сделали вывод, что это традиция, сохранившаяся со времен варварства, которые последовали непосредственно за уничтожением первой колонии водородной бомбой, и что нынешние мягкосердечные гвидионцы не любят вспоминать о той мрачной эпохе.

Впрочем, стоило коленопреклоненному Дауиду зажечь перед нишей в стене свечу, возникшее недоумение вылетело у Тольтеки из головы. В гвидионском святилище находился металлический диск, наполовину золотой и наполовину черный, с волнистой линией посередине — то был древний как Вселенная символ «инь-ян». Однако по бокам диска в нише лежали книги, как обычные, так и микрофильмированные, с заголовками вроде «Применение биоэлектрических потенциалов в диагностике».

Дауид встал.

— Садись, друг дома моего. Моя супруга ушла в Ночь… — Он замолк в нерешительности, но затем продолжил: — Она умерла несколько лет назад, и ныне лишь одна из моих дочерей не замужем. Сегодня она танцевала в поставленной в вашу честь приветственной пантомиме и поэтому будет дома позднее. Когда она придет, мы сможем принять пищу.

Тольтека оглядел предложенный ему хозяином стул. Его конструкция была так же рациональна, как у любого нуэвамериканского шезлонга, но сделан он был из бронзы и обит тисненой кожей. Космонавт провел рукой по орнаменту, в котором повторялся мотив свастики.

— Насколько мне известно, у вас во всяком орнаменте заключена скрытая символика. Мне в высшей степени интересно, потому что в этом отношении моя культура диаметрально противоположна вашей. Не могли бы вы для примера объяснить мне значение этого узора?

— Охотно, — ответил Дауид. — Это Пламенеющее Колесо, то есть солнце — Инис, а также все солнца Вселенной. Знак Колеса, кроме того, обозначает Время или, если вы физик, термодинамическую анизотропность, — добавил он со смешком. — Эти переплетенные лозы — крестоцвет; он цветет в первый сенокос года, и потому мы посвящаем его ипостаси Бога, именуемой Зеленым Мальчиком. Сочетание этих знаков, таким образом, обозначает Время, которое разрушает и воссоздает. Материал, на котором вытиснен узор, — кожа дикого аркаса, воплощение осенней ипостаси, именуемой Охотницей; ее соединение с Мальчиком напоминает нам о Ночных Ликах и одновременно о том, что их оборотной стороной являются Дневные Лики. Каркас из бронзы — сплава, изготовленного рукою человека, — обозначает то, что человек олицетворяет собою смысл и строение Вселенной. Однако, поскольку бронза окисляется и зеленеет, это также указывает, что все сущее рано или поздно исчезает, но при этом дает начало новой жизни… — Он внезапно замолчал и рассмеялся. — К чему вам эта проповедь? — воскликнул он. — Садитесь, и покончим с этим. Не беспокойтесь, можете курить. Нам этот обычай уже известен. Как мы обнаружили, нам нельзя ему следовать — из-за какого-то генетического отклонения никотин стал для нас опасным ядом, но если вы закурите, мне это нисколько не повредит. На нашей планете хорошо растет кофе — не угодно ли чашечку, или, может быть, предпочтете нашего пива или вина? Теперь, когда мы на некоторое время остались одни, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов — примерно десяток… эдак в пятидесятой степени!

Глава 3

Почти весь день Ворон бродил по улицам Звездара, приглядываясь к местным жителям, а время от времени и завязывая с ними разговор, чтобы кое-что разузнать о них и их жизни. Но ближе к вечеру он вышел за черту города и двинулся по дороге, петлявшей вдоль реки в направлении отгороженного дамбами моря. Позади, держа дистанцию в два шага, за ним следовали двое его солдат в боевых кольчугах и островерхих шлемах, с винтовками через плечо. За их спинами яростно пылало золотом закатное небо, а на его фоне чернели силуэты западных холмов. Воздух был пронизан лучами заходящего солнца, они проникали в каждую травинку, а река сверкала и переливалась, как расплавленный металл. Между тем впереди, на востоке, небо уже окрасилось в царственный пурпур, и на нем замерцали первые звезды.

Ворон шел не спеша. Он не боялся, что его застигнет темнота, поскольку знал, что период вращения этой планеты составляет восемьдесят три часа. Невдалеке у берега была построена пристань, и Коре решил задержаться и рассмотреть ее получше. Деревянные сараи на берегу были выстроены так же прочно, как и жилые дома, и так же красивы на вид. Пришвартованные к пристани рыбачьи лодки были очень изящны и богато разукрашены от острого носа до такой же острой кормы; они чуть заметно покачивались на воде, которая с тихим журчанием текла мимо. В воздухе носились терпкие запахи свежевыловленной рыбы, смолы и краски.

— Парусники с косой оснасткой, — заметил Ворон. — У них есть небольшие вспомогательные двигатели, но, похоже, запускают их только при крайней необходимости.

— А так они ходят под парусом? — Коре, высокий и тощий, сплюнул сквозь зубы. — Слушайте, командир, у них что, совсем мозгов нету?

— Так эстетичнее, — ответил Ворон.

— Зато, сэр, мороки-то сколько! — вставил молодой Вильденвей. — Я в анском походе сам с парусами дело имел. Только и следи, как бы эти проклятые веревки не перепутались…

Ворон ухмыльнулся:

— Согласен. Совершенно согласен. Но дело вот в чем; насколько я понял из отчетов первой экспедиции и сегодняшних разговоров с местными жителями, гвидйонцы думают по-другому. — И он стал размышлять вслух, объясняя что-то скорее себе, нежели солдатам: — Они мыслят не так, как мы или те, что прилетели сюда с нами. У них другое отношение к жизни. Средний нуэвамериканец думает лишь о том, как выполнить свою работу — независимо от того, нужна она кому-нибудь или нет, — и после этого как следует развлечься, причем и работает, и развлекается он так, чтобы произвести как больше шума. Для лохланца важно, чтобы и его работа, и его развлечения соответствовали какому-то отвлеченному идеалу; а если это у него не получается, он склонен махнуть на все рукой и превратиться в сущего зверя.

Но здесь таких различий просто не делается. Здесь говорят: «Человек идет туда, где есть Бог», и это, видимо, означает, что труд, игры, спорт, развлечения, искусство, личная жизнь и все остальное не разграничены, а представляют собой единое гармоничное целое. Поэтому здесь рыбачат на парусных судах, у которых форштевни украшены искусно вырезанными головами, а корпуса расписаны узорами, каждый завиток которых имеет десяток скрытых символических толкований. Кроме того, на рыбную ловлю берут музыкантов.

Здешние люди утверждают: когда добывание пищи совмещается с развлечением, эстетическим наслаждением и я уж не знаю, чем там еще, то и то, и другое, и третье, и четвертое получается гораздо лучше, чем когда они разложены по разным полочкам. — Ворон пожал плечами и двинулся дальше. — Кто знает, может, они и правы, — закончил он.

— Не знаю, сэр, чего вы из-за них так тревожитесь, — заметил Коре. — Они, конечно, все чокнутые, но я таких тихих и безвредных психов на своем веку еще не видывал. Бьюсь об заклад, у них нет машины мощнее колесного трактора или экскаватора, а оружия — опаснее лука со стрелами.

— Если верить первой экспедиции, они не охотятся, если не считать тех случаев, когда они в кои-то веки вынуждены добывать пищу или защищать поля, — кивнул Ворон.

Некоторое время он двигался вперед молча. Тишину нарушали только шарканье сапог, плеск реки, шелест листьев над головой и медленно приближающийся грохот морских волн, бьющихся о дамбу. В воздухе витал слабый аромат, исходивший от только что распустившихся пятиконечных листьев на кустах, которые росли здесь повсюду. Затем где-то вдалеке призывно зазвучал бронзовый рог, созывавший домой длиннорогий скот; эхо покатилось вниз по холмам.

— Этого-то я и боюсь, — произнес Ворон и снова погрузился в молчание, которое солдаты больше не решались нарушить.

Раз или два им попадались навстречу гвидионцы, которые степенно приветствовали их, но они шли дальше, не останавливаясь, пока не достигли дамбы. Ворон взобрался по лестнице наверх, солдаты последовали за ним. Стена с расставленными через равные промежутки башнями тянулась на многие километры. Несмотря на высоту и массивность, красивый изгиб и облицовка из дикого камня делали ее приятной для глаза. Для реки в дамбе было сделано отверстие и через галечный пляж прорыто искусственное русло к полукруглой бухте; вода, подсвеченная заходящим солнцем, с ревом набегала и билась о берег. Ворон завернулся в епанчу; здесь, наверху, ничто не защищало от прохладного, влажного, пахнущего солью ветра. Над головой летало множество серых морских птиц.

— Зачем они это построили? — полюбопытствовал Коре.

— Луна близко. Высокие приливы. Наводнения от штормов, — ответил Вильденвей.

— Могли бы поселиться и повыше. Чего-чего, а места, гром и молния, им хватает. Десять миллионов человек на всю планету.

Ворон указал на башни.

— Я интересовался, — сказал он. — Там приливные генераторы. Дают местным жителям большую часть электричества. Заткнитесь.

Не отрываясь, он смотрел на горизонт: с востока надвигалась ночь. Кругом бушевали волны и пронзительно вскрикивали морские птицы. От напряженной работы мысли начало резать глаза. Наконец Ворон сел, вынул из рукава деревянную флейту и рассеянно заиграл, как будто он просто искал, чем бы занять руки. Печальные звуки вторили тоскливым завываниям ветра.

— Стой! — резкий возглас Корса вернул его к действительности.

— Тихо, олух, — сказал Ворон. — На этой планете хозяйка она, а не ты. — И тем не менее, вставая, он будто невзначай положил ладонь на рукоять пистолета.

По бархатистому псевдомху, которым поросла дамба, к ним приближалась легкой походкой девушка. На вид ей было двадцать три-двадцать четыре стандартных года, одежда — белая туника и развевающийся на ветру синий плащ — только подчеркивала стройность фигуры. Ее белокурые волосы были заплетены в тяжелые косы и гладко зачесаны назад, чтобы была видна татуировка на лбу — условное изображение птицы. Брови у нее были темные, а глаза — синие, почти цвета индиго, широко расставленные. Выражение ее сердцевидного лица было строгим, губы сжаты, но вздернутый носик, усыпанный чуть заметными веснушками, смягчал впечатление. За руку она вела мальчика лет четырех, как две капли воды похожего на нее; он на ходу подпрыгивал, но, увидев лохланцев, посерьезнел. Оба шли босиком.

— Приветствую вас у слияния стихий, — сказала девушка. Голос у нее был грудной, с хрипотцой, но слова звучали еще более мелодично, чем у других гвидионцев, с которыми астронавтам приходилось разговаривать.

— Здравствуй, несущая мир. — Ворону было проще перевести ритуальное приветствие своей планеты, чем искать подходящее в местном наречии.

— Я шла танцевать для моря, — объяснила она, — но услышала музыку, и она позвала меня сюда.

— А ты человек, который стреляет? — спросил мальчик.

— Бьерд, замолчи! — От смущения лицо молодой женщины залилось краской.

— Да, — рассмеялся Ворон, — можешь называть меня человеком, который стреляет.

— А куда ты стреляешь? — спросил Бьерд. — В мишени, да? Можно, я стрельну в мишень?

— Как-нибудь в другой раз, — ответил Ворон. — Сейчас у нас нет с собой мишеней.

— Мама, он говорит, я могу стрельнуть в мишень! Пух! Пух! Пух!

Ворон удивленно приподнял бровь.

— Я думал, госпожа, на Гвидионе не знают огнестрельного оружия, — произнес он как можно более небрежным тоном.

— Это все тот корабль, который побывал здесь зимой, — с легкой грустью ответила женщина. — У тех, кто прилетел на нем, тоже были… как это называется… ружья. Они нам объяснили и показали, как эти штуки действуют. С тех пор на планете, вероятно, нет ни одного мальчишки, который бы не мечтал… ладно, по-моему, вреда от этого нет. — Она улыбнулась и взъерошила Бьерду волосы.

— Э… я — высокородный Ворон, военачальник этноса Дубовой Рощи из Ветряных гор на Лохланне.

— А те, другие? — спросила женщина.

Ворон дал знак, и его попутчики приблизились:

— Это мои сопровождающие. Сыновья вассалов моего отца.

Женщину озадачило то, что он не позволил солдатам включиться в беседу, но она решила, что такой у пришельцев обычай.

— Меня зовут Эльфави, — сказала она, делая ударение на первом слоге, и на губах у нее промелькнула улыбка. — Моего сына Бьерда вы уже знаете. Его фамилия Варстан, моя — Симнон.

— Как?.. Ах да, вспомнил. На Гвидионе женщины, выйдя замуж, сохраняют свою фамилию, сыновья получают фамилию отца, а дочери — матери. Правильно? Ваш муж…

Она поглядела на море и негромко ответила:

— Прошлой осенью в шторм он утонул.

Ворон не стал выражать соболезнований: в культуре его народа отношение к смерти было иным. Но он не удержался и задал бестактный вопрос:

— Но вы говорили, что идете танцевать для моря.

— Но ведь и он теперь стал частью моря, разве не так? — Она продолжала рассматривать волны, которые кружились в водовороте и стряхивали пену с гребней. — Какое оно сегодня красивое. — И, снова повернувшись к нему, совершенно спокойно закончила: — У меня только что был длинный разговор с одним из ваших, его зовут Мигель Тольтека. Он гостит в доме моего отца, где живем теперь и мы с Бьердом.

— Я бы не сказал, что это один из наших, — ответил Ворон, скрывая раздражение.

— Неужели? Постойте-ка… да, он действительно что-то говорил о прилетевших с ним людях с другой планеты.

— С Лохланна, — уточнил Ворон. — Наше солнце находится неподалеку от их солнца, примерно в пятидесяти световых годах вон в том направлении. — Он показал на небо, туда, где за вечерней звездой раскинулось созвездие Геркулеса.

— А ваша родина похожа на его Нуэвамерику?

— Едва ли.

И Ворону вдруг захотелось рассказать ей о Лохланне: о круто вздымающихся в кирпично-красное небо горных пиках, о карликовых деревцах, прижатых к земле ни на минуту не утихающими ветрами, о вересковых пустошах, ледяных равнинах и горько-соленых океанах, вода в которых такая плотная, что человеку в них невозможно утонуть. Ему вспомнилась крестьянская хижина с крышей, закрепленной на растяжках, чтобы не сдуло во время бури, и отцовский замок, сурово вздымающийся над ледником, звон подков во внутреннем дворе; но потом ему вспомнились разбойники, сожженные деревья и трупы, валяющиеся вокруг разбитой пушки.

Но ведь она этого не поймет. Или поймет?

— Зачем вам столько стрелялок? — не выдержал вдруг Бьерд. — К вам на поля приходят злые звери?

— Нет, — ответил Ворон. — У нас вообще не так уж много диких зверей. На нашей почве им не прокормиться.

— А я слышала… эта первая экспедиция… — Эльфави снова встревожилась. — Они что-то говорили о людях, которые сражаются против других людей.

— Это моя профессия, — произнес Ворон. Она ответила непонимающим взглядом, и он поправился: — Мое занятие. — Хотя и это было неточно.

— Как, убивать людей?! — воскликнула женщина.

— Злых людей? — спросил, вытаращив глаза, Бьерд.

— Тише, — бросила ему мать. — «Зло» — это когда происходит что-нибудь плохое, например, налетают стаи сырвиров и опустошают поля. Разве люди могут быть плохими?

— Они могут заболеть, — сказал Бьерд.

— Да, и тогда дедушка их лечит.

— Представьте себе, что есть такая болезнь, при которой людям хочется убивать себе подобных, — сказал Ворон.

— Какой ужас! — Эльфави изобразила в воздухе крест. — Какой микроб вызывает эту болезнь?

Ворон вздохнул. Если этой женщине не под силу представить себе даже убийцу-маньяка, то как ей объяснить, что разумные, честные и благородные люди порой находят разумные, честные и благородные основания для того, чтобы устраивать друг на друга охоту?

— Ну, что я тебе говорил? — буркнул Коре Вильденвею за его спиной. — У них не кровь, а сахарный сиропчик!

Если бы это было так просто, подумал Ворон, я мог бы забыть о своем беспокойстве. Но гвидионцы явно не хлюпики. Хлюпики не выходят под парусами на беспалубных лодках в океаны, где приливные волны достигают пятидесяти метров в высоту. Да и эта женщина смогла преодолеть свое заметное невооруженным глазом потрясение и задавать исполненные дружелюбного любопытства вопросы — это все равно как если бы он, Ворон, начал о чем-то расспрашивать внезапно появившуюся перед ним саблезубую куницерысь.

— Так вот почему вы с нуэвамериканцами почти не говорите друг с другом! Кажется, я заметила это еще в городе, но тогда я не знала, кто к какой группе принадлежит.

— Ничего, им на Нуэвамерике тоже пришлось повоевать, — сухо заметил Ворон. — Так было, например, когда они нас изгоняли. Более столетия назад мы вторглись на их планету и разделили ее на лены. Их революции помогло то, что лохланцы одновременно вели войну с Великим Альянсом — но тем не менее надо признать: они держались молодцом.

— Не понимаю зачем… Ладно, неважно. Мы еще успеем побеседовать. Вы собираетесь идти с нами в горы, это правда?

— Да, если… как, и вы тоже?

Эльфави кивнула, и уголки ее рта поползли вверх.

— Не нужно так удивляться, друг издалека. Я оставлю Бьерда у дяди и тетки, хотя, честно говоря, они его страшно балуют. — Она слегка обняла и прижала к себе мальчика. — Но экспедиции нужен танцор, а это мое занятие.

— Танцор? — задохнулся Коре.

— Нет, не главный Танцор. Он всегда мужчина.

— Но… — Ворон расслабился и даже улыбнулся. — Для чего экспедиции, отправляющейся в лесные дебри, требуется танцор?

— Чтобы для нее танцевать, — ответила Эльфави. — Для чего же еще?

— Да… больше не для чего. Вам известно, для чего мы предпринимаем это путешествие?

— А разве вы не слышали? Я узнала об этом из разговора отца с Мигелем.

— Да, естественно, я знаю. Но, может быть, вы что-то не так поняли? Когда встречаются разные культуры, это легко может произойти даже с умными людьми. Почему бы вам не изложить мне все это своими словами, чтобы я в случае необходимости вас поправил? — Предлагая это, Ворон на самом деле имел иную цель: ему хотелось подольше побыть с Эльфави, так как ему было хорошо в ее обществе.

— Спасибо, это вы хорошо придумали, — сказала она. — Так вот: планеты, на которых люди могут жить без специального снаряжения, встречаются во Вселенной редко и находятся на большом расстоянии друг от друга. Нуэвамериканцы, которые исследуют этот сектор Галактики, хотели бы устроить на Гвидионе базу, чтобы заправлять корабли топливом, ремонтировать их при необходимости и давать экипажам передохнуть среди зеленых рощ.

Тут Коре и Вильденвей расхохотались, и она бросила на них непонимающий взгляд. Что касается Ворона, он бы не прервал ее рассказа ни за какие деньги.

Отбросив со лба выбившуюся от ветра светлую прядь, Эльфави продолжала:

— Разумеется, жители нашей планеты должны решить, желают они этого или нет. Но пока это решается, вполне можно заняться поисками места для такой базы, правда? Отец предложил необитаемую долину в нескольких днях пути в глубь острова, за горой Гранис. Путешествовать туда будет куда приятнее пешком, чем по воздуху; по дороге мы вам многое покажем и о многом побеседуем и успеем вернуться до наступления Бэйла. — Тут Эльфави чуть нахмурилась: — Не знаю, мудро ли устраивать иностранную базу возле Святого Города. Но об этом можно будет поговорить потом. — Она звонко рассмеялась: — Господи, что я плету! — и, повинуясь неосознанному порыву, потянула Ворона за рукав и взяла его под руку. — Но вы видели столько планет, вы и представить себе не можете, как мы вас ждали. Как это чудесно! Сколько историй сможете вы нам рассказать, сколько песен спеть! — Она положила свободную руку на плечо Бьерду. — Подождите, пока этот болтушка перестанет вас стесняться, друг издалека. Если бы его вопросами можно было вертеть генератор, он мог бы осветить весь Звездар!

— Ой-й-й-й! — проверещал мальчик, вырываясь.

Мужчина и женщина, а с ними ребенок двинулись без особой цели, не замечая ничего вокруг, по верху дамбы. Двое солдат шли за ними следом. Стволы винтовок у них за плечами темнели на фоне облаков и походили на черные розы. Пальцы Эльфави соскользнули с неловко согнутой руки Ворона — на Лохланне у мужчин и женщин не было обычая ходить под ручку — и нащупали флейту у него в рукаве.

— Что это? — спросила она.

Он вытащил длинную флейту. Инструмент был сделан из дерева дарвы, покрыт резьбой и отполирован, чтобы подчеркнуть зернистую фактуру дерева.

— Флейтист-то я неважный, — сказал он. — Знатный человек обязан владеть каким-нибудь искусством. Но я всего лишь младший сын, всю жизнь брожу в поисках работы для своих штыков, и у меня не было времени всерьез учиться музыке.

— Те звуки, которые я слышала… — Эльфави замолчала, подыскивая слово. — Они мне что-то говорили, — произнесла наконец она, — но на языке, которого я не знаю. Не могли бы вы сыграть мне эту мелодию еще раз?

Ворон поднес флейту к губам, и полились холодные, грустные звуки. Эльфави вздрогнула, запахнула плащ и коснулась чернозолотого медальона на шее.

— Это больше нежели музыка, — сказала она. — Эта песня пришла от Ночных Ликов. Это песня, да?

— Да, и очень древняя. Говорят, ее сложили на Старой Земле за столетия до того, как люди побывали даже на планетах собственной Солнечной системы. На Лохланне мы поем ее до сих пор.

— А вы можете перевести ее мне на гвидионский?

— Возможно. Дайте поразмыслить… — Ворон некоторое время шел молча, мысленно подбирая фразы. Боевой офицер должен уметь владеть словом, а их языки были родственными. Наконец он сыграл несколько тактов, отнял флейту от губ и начал:

Он почувствовал, как Эльфави напряглась, и резко остановился. Дрожащими губами, так тихо, что он едва расслышал, Эльфави произнесла:

— Не надо, пожалуйста.

— Простите, — озадаченно проговорил он, — если я… но что случилось?

— Вы не могли знать. И я тоже. — Она оглянулась, ища Бьерда. Мальчик, уже освоившись, отстал от них и шагал рядом с солдатами. — Он не слышит. Ну, значит, это не имеет значения.

— Вы не можете мне объяснить, что вас испугало? — спросил Ворон, надеясь, что ее объяснение поможет ему разрешить собственные сомнения.

— Нет. — Она покачала головой. — Не знаю, что со мной. Просто эта песня меня пугает. Страшно пугает. Как вы только можете жить, зная ее?

— Мы на Лохланне думаем, что это очень красивая песенка.

— Но мертвые не говорят. Они же мертвы!

— Разумеется. Это просто фантазия. Разве у вас нет мифов?

— Наши мифы не такие. Мертвые уходят в Ночь, и Ночь становится Днем — да она и есть День. Подобно Рагану, который попал в Пламенеющее Колесо, вознесся на небо и снова был сброшен на землю, где его оплакала Мать, все это ипостаси Бога, они обозначают сезон дождей, когда иссохшая земля возвращается к жизни, а еще они обозначают сновидения и пробуждение от них, и утрату-воспоминание-возрождение, и… да разве вы не понимаете, все это едино! А в вашей песне двое разлученных людей обращаются в ничто и даже жаждут превратиться в ничто. Этого не должно быть!

Ворон спрятал флейту, и они молча пошли дальше. Вдруг Эльфави отбежала от него, сделала несколько па какого-то медленного и величественного танца, неожиданно закончившегося длинным прыжком, вернулась с улыбкой на губах и снова взяла его под руку.

— Я забуду про это, — сказала она. — Ваша родина очень далеко. Здесь Гвидион, и когда Бэйл так близко, грустить нельзя.

— А что это за Бэйл?

— Это когда мы идем в Святой Город, — ответила она. — Так бывает каждый год — я хочу сказать, каждый гвидионский год, а он равен примерно пяти годам на Старой Земле. Все обитатели планеты идут в Святой Город своего округа, который его содержит в надлежащем виде. Вам будет скучно ждать нашего возвращения, разве что вы пойдете с нами… Может быть, так и будет! — пылко воскликнула Эльфави, и предвкушение грядущего погасило в ее душе остатки тревоги.

— И что там происходит? — спросил Ворон.

— К нам нисходит Бог.

— Да? — Ворон вспомнил о дионисийских обрядах у многих отсталых народов и как можно тактичнее спросил: — Вы видите Бога или чувствуете Вуи? — Последнее слово было местоимением всеобщего рода, который существовал в гвидионском языке наряду с мужским, женским и средним.

— Нет-нет, — ответила Эльфави. — Бог — это мы.

Глава 4

Танец закончился заключительным экзальтированным прыжком: птичья голова запрокинута к небу, радужные крылья трепещут. Аккомпаниаторы опустили свирели и барабаны. Танцовщица поклонилась так низко, что плюмаж у нее на голове коснулся земли, и исчезла в тростниках. Зрители, сидевшие, скрестив ноги, на траве, закрыли глаза и долгую минуту сидели в молчании. Тольтека решил, что такой знак одобрения и благодарности значительно красивее, чем аплодисменты.

Когда он снова огляделся вокруг, люди уже завершили обряд и готовились ко сну. Тольтека никак не мог к этому привыкнуть, и все же нужно было разбивать лагерь, ужинать и ложиться спать, хотя солнце не достигло еще и полуденного пика. Виной тому был, разумеется, длинный день. Гвидион только что миновал весеннее равноденствие. Но даже сейчас, в самом разгаре мягкой и дождливой зимы, в светлое время суток приходилось дважды ложиться спать.

В Звездаре это было не так заметно. С наступлением темноты улицы освещало искусственно генерируемое полярное сияние, и все продолжали заниматься своими делами. Таким образом, чтобы собрать экспедицию, потребовалось не более двух оборотов планеты. На заре они отправились в путь по холмам. Один день неторопливой ходьбы с двумя привалами уже позади; позади и ночь, когда луна светила так ярко, что путникам почти не требовалось фонарей; и вот опять дневка. Завтра — речь идет, разумеется, о «завтра» по-гвидионски — они достигнут той лощины среди холмов, где Дауид предложил устроить космодром.

Натруженные километрами бездорожья мускулы ныли, но спать еще не хотелось. Тольтека встал и оглядел лагерь. Дауид выбрал для него удачное место — поляну посреди леса. Несколько сопровождавших экспедицию гвидионцев, весело переговариваясь, прикрыли костер дерном и расстелили на траве спальные мешки. Один из них, выставленный для охраны лагеря от возможных нападений хищников, был вооружен луком. Когда охотник притащил на ужин убитого стрелой аркаса, Тольтека убедился, что это нешуточное оружие. Тем не менее он так и не смог понять, почему жители этой планеты вежливо, но твердо отказались принять привезенные на «Кетцале» в качестве дара винтовки и пистолеты.

Десяток принимавших участие в экспедиции нуэвамериканских ученых и инженеров поспешно готовились отойти ко сну. Вспомнив их смятение при вести о том, что поход будет проделан на своих двоих, Тольтека невольно фыркнул. Но с Дауидом следует согласиться: это наилучший способ изучить местность. Ворон с двумя солдатами также принимал участие в экспедиции. Лохланцы, казалось, не знали устали; их всегдашняя холодная вежливость ни разу им не изменила, но в пути они все время держались в стороне от остальных.

В заросли тростника вела тропинка, и Тольтека бесцельно побрел по ней. Хотя в этих холмах никто не жил, гвидионцы часто здесь гуляли, и маленькие роботы с питанием от солнечных батарей постоянно расчищали тропинки, не давая им зарасти. Он не смел надеяться на встречу с Эльфави, но желал ее, и, когда из-за усыпанного цветами дерева вышла она, его сердце так и подпрыгнуло.

— Ты не устала? — с трудом выдавил он из себя после того, как они обменялись приветствиями. Язык был как деревянный.

— Не очень, — ответила она. — Решила перед сном немножко прогуляться. Как и ты.

— Что ж, рад составить тебе компанию.

— Компанию? — Она рассмеялась. — Интересная мысль! Я слыхала, у вас на планете очень много коммерческих компаний. Это что, открываем еще одну? Будем наниматься гулять вместо людей, которые предпочли бы посидеть дома?

Тольтека поклонился:

— Если согласишься со мной пройтись, я буду считать, что сделал завидную карьеру.

Зардевшись от смущения, она поспешила ответить:

— Идем сюда. Если я не забыла эти места с тех пор, как побывала здесь в последний раз, тут недалеко есть чудесный вид.

Она успела сменить костюм птицы на обычную легкую тунику. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листья, золотили ее тело — гибкое тело танцовщицы; распущенные волосы волнами ниспадали на спину. Тольтека не мог найти нужных слов, но и непринужденно хранить молчание, как она, был тоже не в состоянии.

— Мы на Нуэвамерике не все делаем за деньги, — сказал он, боясь, что она подумает о нем плохо. — Это у нас просто… ну, скажем, способ организации экономики.

— Я знаю, — ответила Эльфави. — Мне он кажется таким… — обезличенным, сухим, каждый только сам за себя — но, может быть, я просто не привыкла к такому.

— Мы считаем, что государство должно как можно меньше вмешиваться в хозяйственную деятельность, — с жаром начал он объяснять идеалы, которые исповедовали люди Нуэвамерики. — Иначе у него окажется слишком много власти, и тогда прощай свобода. Впрочем, частное препринимательство тоже нужно держать под контролем, и в нем не должна затухать конкуренция, иначе оно также выродится в тиранию. — Ему поневоле пришлось вставить в свою речь несколько слов, которых не было в гвидионском языке, в том числе и последнее. Что означает тирания, он объяснил ей раньше, во время беседы в доме Дауида, когда они пытались понять жизненные взгляды друг друга.

— Но почему общество, или, как вы его называете, государство, обязательно должно противостоять личности? — спросила Эльфави. — Я так и не могу понять, в чем тут загвоздка, Мигель. Мы, гвидионцы, всегда поступаем так, как нам заблагорассудится. Большинство наших предприятий ты бы назвал частными. — «Нет, я бы их так не назвал. У твоих соплеменников очень ограниченные потребности. Мотив приращения капитала, в экономическом смысле этого слова, у гвидионцев полностью отсутствует», — думал он про себя, но воздержался от комментариев и не стал ее перебивать. — Однако их стихийная деятельность на деле служит общему благу, — продолжала она. — Деньги суть не более чем дополнительное удобство. Обладание ими не наделяет человека властью над ему подобными.

— Вы строите всю свою жизнь на разумных началах, — ответил Тольтека. — В этом ваша планета не похожа ни на одну из мне известных. Кроме того, вам не нужно обуздывать насилие. Вы даже почти не знакомы с гневом. А ненависть — этого слова также нет в вашем языке. Ненавидеть кого-то — значит постоянно гневаться на него. — Он увидел на ее лице ужас и поспешил добавить: — А еще мы должны бороться с лентяями, скупцами, бесчестными людьми… знаешь, я уже начинаю сомневаться, стоит ли нам строить эту базу. Может быть, вашей планете лучше не иметь связей с другими. Вы слишком добры; вы можете не вынести таких потрясений.

Она покачала головой:

— Нет, не нужно так думать. Нет нужды доказывать, мы отличаемся от вас. Очевидно, в ходе мутации мы утратили некоторые черты, присущие остальному человечеству. Однако различия между нами не так уж велики, и нельзя сказать, что мы выше вас. Не забывай, это вы прилетели к нам, а не мы к вам. Мы так и не сумели построить звездолеты.

— Не захотели, — поправил он ее.

В памяти Тольтеки всплыли слова Ворона, сказанные еще в Звездаре: «Нормальные люди не могут быть постоянно кроткими и разумными. При таком малочисленном населении они добились потрясающих успехов. Энергии им не занимать. Но куда они девают излишнюю энергию?» Тогда эти слова его разозлили, и он еще подумал: только профессионального убийцу может испугать всеобщее здравомыслие. Теперь он поневоле стал понимать, что с научной точки зрения вопрос Ворона вполне мотивирован.

— Мы отказались не только от этого, но и от многого другого, — сказала Эльфави с ноткой сожаления в голосе.

— По правде говоря, я так и не могу понять, почему вы хотя бы не освоили незаселенные территории Гвидиона.

— Несколько столетий тому назад мы заключили всеобщее соглашение, стабилизировавшее численность населения. Его дальнейший рост привел бы только к уничтожению природы.

Они снова вышли на поляну, простиравшуюся вверх по склону до самого обрыва. Трава была усыпана белыми цветами; как и везде, здесь рос уже знакомый Тольтеке кустарник со звездообразными листьями; воздух наполнял пьянящий аромат его бутонов, готовых распуститься. За грядой холмов лежала глубокая лощина, еще дальше в ясное небо устремлялись вершины могучих гор.

Эльфави обвела рукой вокруг.

— Неужели мы должны все это заселить? — спросила она.

Тольтека вспомнил о своем шумном и непоседливом народе, о сведенных лесах Нуэвамерики — и не ответил.

Девушка минутку постояла, нахмурившись, над обрывом. Порывы западного ветра прижимали ее тунику к телу и трепали белокурые локоны, позолоченные солнцем. Тольтека поймал себя на том, что засмотрелся на нее, и заставил себя повернуться в другую сторону, туда, где на расстоянии нескольких километров серел вулканический конус горы Гранис.

— Нет, — вдруг как-то нехотя проговорила Эльфави, — я не должна ничего приукрашивать. Здесь действительно когда-то жили люди. Это были всего лишь несколько фермеров и лесорубов, но они действительно вели самостоятельное хозяйство. Впрочем, это давно в прошлом. Теперь мы все живем в городах. Не думаю, что мы когда-нибудь вновь заселим эти места, даже если бы это было безопасно. Это было бы дурно. Любая жизнь имеет право на существование, правда? Людям следует ограничивать свой Ночной Лик необходимым.

Тольтека с трудом улавливал смысл слов Эльфави, так зачаровали его звуки ее голоса. Ночной Лик… ах да, это догмат гвидионской религии (если это можно назвать религией; скорее это философия, а еще точнее — образ жизни). Они верят, что все сущее — это грань бесконечного и непреходящего единства, именуемого Богом, а следовательно, смерть, разрушение, печаль — это тоже Бог. Но об этой стороне действительности гвидионцы почти не говорят и, видимо, почти не думают. Тольтека вспомнил их искусство и литературу: подобно повседневной жизни гвидионцев, они жизнерадостны, полны света и совершенно логичны — для того, конечно, кто постиг их сложную символику. Их герои бестрепетно переносят боль, а смерть любимого оплакивают сдержанно — Ворон считал это достойным восхищения, но Тольтека понимал с трудом.

— Я не верю, что твой народ может нанести вред природе, — сказал он. — Вы сотрудничаете с ней и вживаетесь в нее.

— Таков наш идеал, — усмехнулась Эльфави. — Но боюсь, в среднем на Гвидионе идеалы воплощаются в жизнь не лучше, чем в других местах Вселенной. — Она опустилась на колени и стала рвать мелкие белые цветы. — Я сплету тебе гирлянду из жюля, — сказала она. — Это знак дружбы, ведь жюль цветет, когда начинается сезон роста. Как я красиво и гармонично поступаю, не правда ли? Но если бы ты спросил растение, оно бы, возможно, с этим не согласилось.

— Спасибо, — выдавил из себя ошеломленный Тольтека.

— Птица-Девушка носила венок из жюля, — сказала Эльфави. Тольтека уже знал, что у гвидионцев цитирование мифа используется для завязывания всех бесед, как у лохланцев — с вопроса: «Как здоровье твоего отца?» — Поэтому я сегодня и танцевала в костюме птицы. Сейчас ее время года, а сегодня день Речного Мальчика. Когда Птица-Девушка впервые увидела Речного Мальчика, он потерялся и плакал. Она отнесла его домой и вручила ему свой венец. — Эльфави оторвалась от работы и подняла на Тольтеку глаза. — Это миф нынешнего времени года, — объяснила она. — Дожди и наводнения в низинах кончаются, кругом солнце и цветущий жюль. Есть в этом мораль, которую так любят нам читать старцы, есть и еще сотня возможных истолкований. Вся легенда слишком сложна, чтобы рассказывать ее в такой теплый день, хотя эпизод с Деревом Загадок — это одна из лучших наших поэм. Но мне нравится представлять историю в танце.

Эльфави замолкла, лишь ее руки быстро сновали в траве. Не зная, что сказать, Тольтека указал на высокий куст, усыпанный бутонами.

— Как это называется? — спросил он.

— Тот, у которого пятиугольные листья? А, это бэйлов куст. Он растет повсюду. Ты наверняка видел такой же у дома моего отца.

— Да. Он, должно быть, фигурирует во множестве легенд.

Эльфави замерла. Потом взглянула на Тольтеку и отвела глаза.

На мгновение ему показалось, что эти синие, как вечернее небо, глаза ничего не видят.

— Нет, — отрывисто сказала она.

— Как? Но я думал… мне казалось, на Гвидионе у каждой вещи есть символическое значение. Обычно таких значений не одно, а несколько.

— Это всего лишь бэйлов куст, — произнесла Эльфави голосом, лишенным всякого выражения. — И больше ничего.

Тольтека поспешил прекратить расспросы. Должно быть, это табу… хотя нет, гвидионцы свободнее от безосновательных запретов, нежели даже его соплеменники. Но если она принимает это близко к сердцу, лучше не настаивать и сменить тему.

Девушка закончила работу, вскочила на ноги и набросила венок ему на шею.

— Ну вот! — засмеялась она. — Подожди, постой, он зацепился за ухо. Вот теперь хорошо.

Тольтека указал на вторую сплетенную ею гирлянду:

— А эту ты хочешь надеть на себя?

— Нет, что ты! Гирлянда из жюля всегда предназначается для других. Это для Ворона.

— Что?! — Тольтека оцепенел.

Она снова залилась краской, отвернулась и посмотрела в сторону гор:

— В Звездаре мы немного сблизились. Я возила его на машине, показывала город. А еще мы гуляли.

Тольтеке вспомнились те длинные лунные ночи, когда ее не было дома. Сколько их было! Он сказал:

— Мне казалось, Ворон не в твоем вкусе, — и про себя отметил, как резко прозвучал его голос.

— Я его не понимаю, — прошептала она. — Хотя нет, в некотором смысле понимаю. Так же, как я смогла бы понять бурю.

И она пошла назад, к лагерю. Тольтека поневоле двинулся следом. Он с ожесточением произнес:

— Мне казалось, ты менее, чем кто-либо на свете, способна поддаться на такой душевный блеск. Воин! Наследственный аристократ!

— Этого я в нем не понимаю, — сказала она, по-прежнему не решаясь посмотреть ему в лицо. — Убивать людей или заставлять их выполнять твои приказы, как будто это машины… Но на самом деле он не такой. Правда, не такой.

Некоторое время они шли в молчании, которое нарушали только топот ботинок и шорох сандалий. Наконец она пробормотала:

— Он постоянно живет среди Ночных Ликов. При одной только мысли об этом меня охватывает немыслимый ужас, а он — он может это терпеть.

«Ему это нравится», — хотелось проворчать Тольтеке. Но он вспомнил, что уже наговорил о Вороне много плохого за глаза, и сдержался.

Глава 5

Вернувшись, они обнаружили, что большая часть экспедиции, надев темные наглазники для защиты от слепящего дневного света, спит. Часовой отсалютовал им, подняв вверх стрелу. Эльфави пошла на край лагеря, где расстелили спальные мешки трое лохланцев. Коре похрапывал, не выпуская из рук винтовку; Вильденвей казался таким юным и беззащитным, что его хвастовству о кровавых битвах, которое Тольтека слышал на корабле, верилось с трудом. Ворон бодрствовал. Сидя на пятках, он хмуро перебирал ворох фотографий.

При виде Эльфави на его лице появилась улыбка; даже Тольтеке показалось, что он искренне рад ей.

— Какая удача! — воскликнул он. — Присаживайся! У меня как раз чай на углях вскипел.

— Нет, спасибо. Мне нравится эта штука, которую ты называешь чаем, но он не даст мне заснуть. — Опустив глаза, Эльфави стояла перед Вороном в нерешительности, в опущенной вниз руке покачивался венок. — Я только…

— Никогда не становись между человеком из этноса Дубовой Рощи и его чашкой чая, — сказал Ворон. — Приветствую вас, господин инженер.

Эльфави так и вспыхнула.

— Я только хотела тебя на минутку увидеть, — пробормотала она.

— А я тебя. Кто-то говорил, что этот район когда-то был населен, а недалеко отсюда на гребне холма я заметил следы жилья. Поэтому я прогулялся туда с фотоаппаратом. — Ворон выпрямился и разложил веером свои самопроявляющиеся пленки. — Когда-то там был хутор, несколько домов и хозяйственные постройки. От них мало что уцелело.

— Да. Они давно заброшены. — Эльфави подняла венок и снова опустила.

Ворон пристально посмотрел на нее и поправил:

— Уничтожены.

— Да? Ну конечно. Я слыхала, здесь опасно. Вулкан…

— Это не стихийное бедствие, — перебил ее Ворон. — Я могу отличить. Мы с солдатами расчистили кусты переносным лазером и покопались в земле. У этих строений были деревянные крыши и балки, они обгорели. Мы нашли два почти целых человеческих скелета. У одного из них был раскроен череп, у другого между ребрами торчала ржавая железка. — Он поднес снимки к ее глазам. — Видишь?

— Ой! — Она отшатнулась и невольно поднесла руку к губам. — Что…

— Все кругом твердят мне, что на Гвидионе люди никогда не убивали людей, — металлическим голосом продолжал Ворон. — Это не просто редкость, о таком здесь совершенно не известно. И тем не менее когда-то этот хутор подвергся нападению и его сожгли.

Эльфави шумно перевела дыхание. Между тем Тольтеку затопила горячая волна гнева.

— Слушай, Ворон! — бросил он. — Ты можешь сколько угодно изводить несчастных лохланских крестьян, но…

— Не надо, — попросила Эльфави. — Пожалуйста.

— Все ли дома здесь разделили ту же судьбу? — Ворон бросал эти вопросы ей в лицо негромко, но они все равно звучали как выстрелы. — Выходит, люди покинули эти холмы из-за того, что жить в изоляции опасно?

— Не знаю. — Эльфави никогда еще не говорила таким срывающимся голосом. — Я… как-то видела развалины… никто не знает, что с ними случилось. — И вдруг она вскрикнула: — Ты же знаешь, история рассказывает не обо всем! А ты сам, тебе известны все ответы на все вопросы о твоей планете?

— Конечно, нет, — ответил Ворон. — Но будь это моя планета, я бы по крайней мере знал, почему все дома здесь построены как крепости.

— Как что?

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Но ты меня уже об этом спрашивал… я тебе все рассказала, — запинаясь, проговорила она. — Прочность дома, прочность семьи… это символ.

— Я слышал этот миф, — сказал Ворон. — Ты меня также уверяла, что никто не понимает мифы буквально, они — всего лишь поэтические абстракции. Ваша прелестная сказочка об Анрене, создавшем звезды, не помешала вам прекрасно овладеть астрофизикой. Итак, от чего вы защищаетесь? Чего вы боитесь?

Эльфави вся сжалась и отпрянула назад:

— Ничего. — Язык плохо ее слушался. — Если… если… если бы что-нибудь было… мы бы наверняка придумали против этого оружие получше… луков и копий. Люди страдают — от несчастных случаев, от болезней и старости. Они умирают, уходят в Ночь… но это и все! Больше ничего не бывает!

Она стремительно развернулась и убежала.

Тольтека шагнул к Ворону, который, прищурясь, смотрел девушке вслед.

— Повернись, — сказал он, — я сейчас вышибу из тебя дух.

Ворон в ответ рассмеялся, этот звук походил на лисий лай:

— Какой у тебя дан по боевому каратэ, счетовод?

Тольтека схватился за пистолет.

— Мы принадлежим к другой культуре, — бросил он сквозь зубы. — Для того чтобы постигнуть, как далеко продвинулась наша мысль, не хватит и полувека научных исследований. Если ты думаешь, что можешь спокойно плевать в душу этим людям, не отдавая себе отчета в своих действиях, как бульдозер с поломанным автопилотом…

Оба ощутили, как под ногами задрожала земля. Еще мгновение — и до них донесся отдаленный грохот.

Трое лохланцев мгновенно вскочили на ноги и заняли круговую оборону. По всему лагерю люди просыпались, вскакивали и, пытаясь перекричать грохот, окликали друг друга.

Тольтека побежал искать Эльфави. Солнце, казалось, ушло куда-то далеко и безразлично взирало на происходящее внизу; от взрывов лязгали зубы, через подошвы чувствовалось, как дрожит земля.

Шум затих, но еще несколько секунд в воздухе носились раскаты эха. Дауид отыскал Эльфави и, обхватив ее руками, прижал к себе, пытаясь защитить. В воздух с криком взвилась стая птиц.

Врач пристально глядел на запад. Над деревьями поднимались черные клубы дыма. Подойдя к Симнонам, Тольтека увидел, что Дауид чертит в воздухе знак, предохраняющий от несчастья.

— Что это? — прокричал нуэвамериканец. — Что случилось?

Старик обернулся к нему. Несколько секунд он не мог различить, кто говорит, потом отрывисто бросил:

— Гора Гранис.

— А-а! — Тольтека хлопнул себя по лбу. Он ощутил такое облегчение, что чуть не расхохотался. Ну конечно! После столетия-двух молчания вулкан решил прочистить горло. Почему же, ради всей Галактики, гвидионцы сворачивают лагерь?

— Я такого не ожидал, — сказал Дауид, — хотя, вероятно, сейсмология у нас не достигла такого уровня развития, как у вас.

— Наш специалист кое-что прикинул и решил, что, если мы построим здесь космодром, нас не ждут никакие неприятности. Это ведь не было серьезное извержение, просто вылилось немного лавы и пошел дым.

— И западный ветер, — сказал Дауид. — Прямо от Граниса в нашу сторону. — Он помолчал и почти рассеянно добавил: — Место, которое я наметил для вашей базы, защищено от подобных случайностей. Я проверил господствующие направления воздушных потоков в данной местности на центральном метеорологическом компьютере в Бетгвисе — испарения никогда туда не достанут. То, что мы оказались точно в эту минуту на этом месте — не более чем случайное совпадение. Теперь мы должны бежать, и да придаст страх силы нашим ногам.

— Бежать? От струйки дыма? — недоверчиво переспросил Тольтека.

Дауид прижал дочь к себе.

— Это молодая планетная система, — объяснил он. — Здесь много тяжелых металлов. Когда пылевое облако накроет нас, концентрации этих элементов в нем будет достаточно, чтобы мы погибли.

Когда они сняли лагерь и припустили трусцой на юг по поросшему редколесьем гребню холма, тень облака уже упала на них. Коре бросил взгляд на тусклый серый шар солнца, наметанным глазом артиллериста прикидывая расстояние, подвигал своей квадратной челюстью, будто разжевывая что-то кислое, и заговорил:

— Командир, мы не можем вернуться тем же путем, которым пришли. Эта дрянь выпадет здесь повсюду. Мы должны бежать вон туда и надеяться, что сумеем выбраться. Спросите кого-нибудь из этих остолопов, знает ли он приличную тропу.

— А зачем нам тропа? — пропыхтел Вильденвей. — Давайте напрямик через лес.

— Послушайте только этого чертова дурака-степняка! — презрительно усмехнулся Коре. — Болван, да я вырос на Эрншоу. Ты пробовал хоть раз бежать через кусты?

— Заткнитесь, вы оба! — посоветовал им Ворон.

Прибавив шагу, он догнал голову колонны, где бежали Дауид и Эльфави. Трава хрустела под его сапогами, время от времени подковка звякала о камень, высекая искры. Небо стало тускло-бурым с черными прожилками, солнечные лучи приобрели медный оттенок и не отбрасывали теней. Единственными светлыми пятнами во всем мире были выбросы огня из жерла Граниса и развевающиеся волосы Эльфави.

Ворон решил задать ей свой вопрос. Он говорил так, чтобы не сбить дыхания, и дышал в ритме бега. Девушка, опытный бегун, отвечала точно так же:

— В этом направлении все дороги ведут в Святой Город. Если мы успеем туда добежать, мы спасены.

— До Бэйла? — воскликнул Дауид.

— Это запрещено? — спросил Ворон, прикидывая, не будет ли он вынужден проникнуть в табуированное убежище силой оружия.

— Нет… четких правил не существует… Но если Бэйл не настал, туда никто не ходит! — Дауид озадаченно покачал головой. — Это будет бессмысленный поступок.

— Бессмысленный… если в этом спасение? — запротестовал Ворон.

— Без символики, — объяснила Эльфави. — Это не лезет ни в какие рамки. — Она посмотрела на сгущающуюся над головой тьму и воскликнула: — Но надышаться этой пылью тоже будет бессмысленно! Я хочу снова увидеть Бьерда!

— Да. Так. Да будет так. — Дауид замолк и прибавил шагу.

Ворон внимательно смотрел себе под ноги, чтобы не оступиться на неровной земле, но вдруг в поле его зрения попали быстро мелькающие ноги Эльфави, и он уже не мог отвести от них глаз, пока не споткнулся о лиану. Тогда он выругался и заставил себя думать только о сложившейся ситуации. Только лабораторный анализ может с достоверностью подтвердить, является ли вулканический пепел таким ядовитым, как утверждает Дауид, но, если учесть особенности планеты, его доводы представлялись обоснованными. Первую экспедицию предупреждали о том, что многие виды местных растений ядовиты для человека лишь потому, что растут на насыщенной тяжелыми элементами почве. Не нужно вдохнуть так уж много соединений металлов, чтобы с тобой все было кончено: радиоактивные материалы, соли мышьяка, возможно, пары ртути, восстановленной из окислов нагревом — несколько глотков, и порядок. Возможно, ты умрешь не сразу: твою агонию продлят старания медиков вывести из организма безнадежно большую дозу ядов. Правда, Ворон не собирался дожидаться, когда его легкие и мозг сгниют заживо: его пистолет всегда при нем и готов оказать ему последнюю услугу. Но Эльфави…

Начинался спуск, и они остановились передохнуть. Один из гвидионцев стал возражать — из пересохшего горла вылетали сиплые звуки:

— Только не в Святой Город! Мы уничтожим весь смысл Бэйла!

— Нет, не уничтожим. — Дауид, на бегу успевший кое о чем поразмыслить, отвечал так авторитетно, что все покрасневшие глаза поневоле устремились на него. — Извержение, произошедшее в тот момент, когда мы были с подветренной стороны, — это такая невероятная случайность, что она лишена всякого смысла. Правильно? Это Ночной Лик, именуемый Хаосом. — Некоторые из гвидионцев перекрестились, но согласно кивнули. — Если мы исправим происшедшее… восстановим равновесие и последовательность событий… войдя в Средоточие Бога (притом в нашем чисто человеческом воплощении, а это делает наш поступок притчей о здравомыслии, о мощи человеческого ума и науки) — что может быть логичнее такого поступка?

Так они продолжали рассуждать на эту тему, а над головой у них сгущалась тьма, а позади рокотал Гранис. Один за другим гвидионцы пробормотали, что согласны. Тольтека шепнул Ворону по-эспаньольски:

— Ого, похоже, мы присутствуем при рождении нового мифа.

— Да. Еще несколько поколений — и они вставят туда кого-нибудь из своих божков, сохранив при этом точную историческую информацию о событиях!

— Но во имя Вселенной! Они спасаются от нелепой и ужасной смерти и при этом еще спорят, будет ли эстетично укрыться в этом капище!

— В этом больше смысла, чем тебе кажется, — мрачно заметил Ворон. — Помню, я еще был совсем мальчишкой — это, собственно, была моя первая кампания: междоусобица между кланом Горькой Воды и моим этносом. Мы окружили вражеский полк на Стауровых холмах и ждали, что они начнут окапываться. Однако они не стали: кругом были могилы храбрецов, Дануров, погибших триста лет назад. И они вышли на открытое поле, готовые к тому, что их всех перебьют. Когда мы разузнали, что к чему, мы позволили им уйти и дали еще сутки форы. Они соединились со своими основными силами, что, возможно, решило исход войны. Но победа на Стауровых холмах обошлась бы нам слишком дорого.

Тольтека покачал головой:

— Я тебя не понимаю.

— И не поймешь.

— А ты не поймешь, почему на нашей планете люди шли на смерть, чтобы разрушить вражеские замки.

— Может, и так.

Ворон прикинул, надышался ли он уже смертоносной пыли или нет. Во всяком случае, пока ничего серьезного, решил он. Воздух, который он вдыхает, чист, лесистые холмы просматриваются до самого горизонта. Крупные частицы и камни сейчас не опасны. Убивает лишь тонкодисперсная пыль, медленно рассеивающаяся на огромной площади.

Дауид будто читал его мысли, так как сказал:

— Святой Город — почти идеальное убежище для нас. Господствующие направления ветров под Колумкиллским обрывом, где он находится, защищают его от вулканического пепла. Хотя здешние вулканы извергаются крайне редко, такая возможность тем не менее была учтена при строительстве города. Нам придется дожидаться там дождя — в это время он пойдет максимум через несколько дней. Дождь прибьет к земле оставшуюся в воздухе пыль, выщелочит из почвы ту, что осела, смоет яды в реки, а оттуда, в растворенном до безопасной концентрации виде, они уйдут в море. В Городе хранятся обильные запасы еды, и я не вижу причин ими не воспользоваться. — Он поднялся и закончил: — Но сначала нам нужно туда добраться. Все отдышались?

Глава 6

Об оставшейся части пути у всех сохранились лишь очень смутные воспоминания. Они двигались рысцой по расчищенным дорожкам под прохладной сенью деревьев и останавливались на несколько минут только в случае крайней необходимости; тем не менее под конец люди шатались и валились друг на друга. Трое нуэвамериканцев рухнули на землю. Дауид приказал сделать для них носилки из срубленных шестов и плащей. Никто не жаловался на этот дополнительный груз — скорее всего потому, что на жалобы ни у кого не было сил.

Дойдя до Святого Города, Ворон сам был уже вряд ли в состоянии что-либо отчетливо видеть и понимать. У него еще остались силы, чтобы расстелить спальный мешок для Эльфави, которая тихо растянулась на нем и тотчас отключилась. Он принес чашку с водой для Дауида, который лежал на спине, бессмысленно уставившись глазами в одну точку. Он даже успел смыть с себя грязь и пот, прежде чем залезть в свой мешок. Но затем и его окутала тьма.

Когда он очнулся, потребовалось несколько секунд, чтобы он вспомнил, кто он такой, и чуть больше — чтобы понять, где находится. Призвав на помощь всю свою натренированность, он сумел убедить себя, что тело у него вовсе не одеревенело и мышцы тоже ни чуточки не ноют. Он лежал в тени стены, но прямо над головой сияли звезды. Неужели он столько проспал? Небо совершенно ясно; здесь людям действительно нечего опасаться. Очертания мерцающих созвездий были незнакомы. Ворон с трудом распознал то, что на Лохланне называли Пахарем; из-за непривычного вида звездного неба ему стало холодно и одиноко. Млечный Путь, скрывший одни звезды и высвечивающий другие, почему-то показался не таким чужим.

Выбравшись в темноте из мешка, Ворон присел на корточки и на ощупь открыл рюкзак, служивший ему подушкой; его привычные пальцы не нуждались в свете. Он быстро оделся. Пистолет и кинжал приятно оттягивали пояс. Накинув на желто-коричневую военную форму епанчу с широкими рукавами, так как она была расшита гербами его семьи и этноса, он бесшумно проскользнул между телами спящих беспробудным сном людей и вышел на открытую площадь.

Ничто не нарушало ночной тишины. Он стоял на форуме, если это можно было так назвать. В Святом Городе не было мостовых, под ногами лежала толстая подушка из прохладного росистого псевдомха. Со всех сторон поднимались длинные приземистые строения из белого мрамора; тонкие каннелированные колонны поддерживали крыши портиков, украшенных фризами с танцующими фигурами. Поросшие мхом пандусы вели к их входам — зияющим отверстиям без дверей; узкие окна напоминали щели. Флигеля и колоннады соединяли здания воедино, то был настоящий лабиринт. По внешнему периметру площади стояли кольцом тонкие, просто воздушные башни с бронзовыми куполами, которые при дневном свете должны были отливать зеленым. Весь комплекс окружало нечто вроде амфитеатра с пологими мшистыми ярусами, так что казалось, будто город лежит на дне гигантской чаши. Наверху по ее краям густо росли деревья.

Здесь, на ее дне, деревья не росли, зато здесь было множество регулярных садов — или скорее единый гигантский прямоугольный цветник, среди которого стоят дома и башни, утопая в ухоженных клумбах земных фиалок и роз без шипов, повсюду местный жюль, солнцецвет, бэйловы кусты и множество других цветов, которых Ворон не мог распознать. Над южным краем чаши вздымались крутые скалы, заслонявшие звездное небо, — это, видимо, и был Колумкиллский обрыв.

Рассмотреть все это в таких подробностях помогла ему восходившая на западе луна Она. Ей предстоит пройти свой ретроградный путь по небу за половину ночи и при этом сменить полцикла фаз. Сейчас Она была белым полукругом с угловым диаметром в один градус; ее мертвенный свет заливал все вокруг.

Посреди форума журчал фонтан. В нем Ворон мылся перед сном. Он подошел к маленькой, поросшей мхом чаше и стал пить, пока его пересохшая глотка не пришла в норму. Водосток в чаше фонтана имел неожиданно прихотливый вид: ему придали форму карикатурной рыбьей головы. Что ж, почему бы здесь, в геометрическом центре святости, и не пошутить? — подумал Ворон. Гвидионцы очень смешливы, они смеются чаще, чем другие люди, и не хрипло, как нуэвамериканцы, или раскатисто, как лохланцы. Их веселье какое-то кроткое, добродушное, они находят комические стороны где угодно, даже в самом что ни на есть величественном. Воду, должно быть, провели сюда из какого-нибудь ключа, который бьет в лесу, у нее не водопроводный вкус.

Услышав за спиной шум, он схватился за пистолет и развернулся. На залитой лунным светом площади стояла Эльфави.

— А, — с глупым видом промямлил Ворон, — ты проснулась, госпожа?

— Нет, я крепко сплю на своей кровати в Звездаре, — усмехнулась она и, мягко ступая, подошла ближе: — Я проснулась час назад, а то и больше, но мне не хотелось вставать. Полежать бы еще хотя бы денек! Потом я увидела, что ты здесь и… — Слова замерли у нее на губах.

Ворон приказал своему сердцу биться не так сильно, но оно плохо слушалось.

— Кто-то должен стоять на страже, — сказал он. — Почему бы не я?

— Это не нужно, друг издалека. Здесь нет опасностей.

— А дикие звери?

— Их отгоняют роботы. А другие роботы следят за порядком. — Она показала на небольшую машину на колесиках, которая тонкими щупальцами пропалывала клумбу.

Ворон ухмыльнулся:

— Да? А кто следит за роботами?

— Глупенький! Конечно же, автоматический центр. Каждые пять лет — я имею в виду здешние годы, так что получается примерно раз в поколение — посредине зимы наши инженеры устраивают церемонию, во время которой осматривают оборудование Святого Города и пополняют запасы продуктов.

— Понятно. А обычно сюда приходят только во время… э-э… Бэйла?

Она кивнула:

— Да, а зачем приходить сюда в другое время? Давай прогуляемся и посмотрим город? Может быть, от ходьбы мои ноги перестанут так ныть. — В ее предложении не было и тени благоговейного страха, казалось, она просто хочет показать ему местные достопримечательности.

Мох заглушал их шаги, и от ходьбы по этой пружинистой подстилке усталость как рукой сняло. Рядом с нависшей угрюмой громадой Колумкилла здания казались сказочно легкими; однако, входя в дверной проем, Ворон заметил, что их стены так же толсты и крепки, как и у других гвидионских строений. Внутри здания освещали флюоресцентные светильники, вделанные в высокий потолок. Вероятно, они питаются от солнечных батарей, подумал Ворон. Свет был тусклым, но рассматривать все равно было почти нечего: только красивый вестибюль и арки, ведущие в коридоры.

— Не будем уходить далеко, — сказала девушка, — а то мы можем заблудиться и проплутать по коридорам немало времени, пока отыщем путь назад. Смотри! — Она показала вдоль коридора туда, где сходились пять других коридоров. — Это всего лишь начало лабиринта.

Ворон потрогал рукой стену. Она поддалась; то же серое вещество, похожее на резину, покрывало и пол.

— Что это? — спросил он. — Синтетический эластомер? Им здесь покрыта вся внутренняя поверхность?

— Да, — сказала Эльфави. Ее тон стал безразличным. — Здесь вообще-то нет ничего интересного. Давай лучше поднимемся на одну из башен, оттуда мы увидим весь город.

— Позволь-ка еще минутку. — Ворон открыл одну из множества дверей, которые вели в ближайший коридор. Как обычно, она была стальной, но ее покрывал мягкий пластик, и она запиралась изнутри на засов. Комната за дверью вентилировалась через узкое окно. Единственными предметами обстановки в ней были унитаз и водопроводный кран, но в углу громоздились плотно набитые чем-то пакеты. — Что в них?

— Еда, запечатанная в пластикожу, — ответила Эльфави. — Это искусственная пища, которая никогда не портится. Боюсь, когда нам придется ею питаться, она покажется тебе пресноватой, но в ней есть все необходимые компоненты.

— Похоже, во время Бэйла вы ведете довольно аскетический образ жизни, — сказал Ворон, наблюдая за ней краем глаза.

— Это не то время, когда следует беспокоиться о материальном. Когда ты голоден — ты просто хватаешь пакет с пищей и вскрываешь ногтем, когда чувствуешь жажду — подбегаешь к фонтану или крану и пьешь, когда устал — падаешь, где придется, и засыпаешь.

— Понятно. Но что же это за такое зажное дело, по сравнению с которым поддержание жизни отходит на второй план?

— Я тебе уже говорила. — Быстрой, нервной походкой она вышла из комнаты. — Мы — это Бог.

— Но когда я спросил, что ты под этим подразумеваешь, ты ответила, что не можешь объяснить.

— Не могу! — Она старалась спрятать от него глаза. Ее голос чуть заметно дрожал. — Неужели ты не понимаешь, что язык здесь бессилен? Любой язык. Ты должен знать, что кроме речи у людей есть еще несколько языков. Один из них — математика, другой — музыка, третий — живопись, четвертый — хореография, и так далее. Судя по тому что ты мне говорил, Гвидион, видимо, единственная планета, где сознательно и систематически разрабатывался еще один язык — мифология. Но не мифология первобытных людей, в недрах которой зародились наука и здравый смысл. Это мифология людей, искушенных в семантике и знающих, что каждый язык описывает одну из граней реальности и прибегает к мифу, когда нужно говорить о чем-то, для чего ни один из других языков не подходит. Например, ты не поверишь, что математика и поэзия взаимозаменяемы!

— Нет, — ответил Ворон. Она отбросила со лба спутанные волосы и продолжала, теперь уже энергичнее:

— Так вот, то, что происходит во время Бэйла, можно назвать слиянием всех языков, включая и те, которые еще не известны никому из людей. А такой сверхязык невозможен, потому что он будет противоречить самому себе.

— Ты хочешь сказать, что во время Бэйла вы постигаете или приобщаетесь к высшей реальности?

Они снова вышли на площадь. Эльфави перебежала форум, скользнула под полосатой тенью колоннады к видневшимся за крышами портиков шпилям. Ему еще не доводилось видеть ничего прекраснее этой женщины, бегущей в лунном свете. Она остановилась у входа в башню, исчезла в темноте, и оттуда донесся ее голос:

— Это всего лишь еще один набор слов, лиата. Нет, это даже не ярлык. Попробуй сам войти сюда и узнать!

Они вошли в башню и начали подниматься наверх. Винтовой пандус, обитый чем-то мягким, шел мимо множества дверей, которые вели в тесные каморки. Внутри башни было душно и горел тусклый свет. Так они поднимались в молчании, пока Ворон наконец не спросил:

— Что это за слово, которым ты меня назвала?

— Какое? — В полутьме было трудно различить, но ему показалось, что кровь бросилась ей в лицо.

— Лиата. Мне это слово не известно.

Длинные ресницы Эльфави затрепетали, выдавая волнение.

— Хорошо, давай угадаю.

Он хотел в шутку предположить, что это слово означает «олух», «варвар», «злодей», «подлец», но вспомнил, что у гвидионцев таких выражений не существует. В ее огромных глазах застыло ожидание, и ему поневоле пришлось промямлить: «Милый, любимый…»

Она остановилась и в смятении прижалась к стене.

— Ты говорил, что не знаешь!

Лишь выработанная с детства дисциплина помогла Ворону продолжить подъем. Когда она его догнала, он заставил себя, заглушая бешеное сердцебиение, сказать небрежным тоном:

— Ты очень любезна, несущая мир, но я польщен уже тем, что ты смогла уделить мне время.

— У меня будет предостаточно времени на все что угодно, — шепнула она, — когда ты меня покинешь.

В большой комнате на верху башни, под самым куполом, была не щель, а настоящее окно, забранное бронзовой решеткой. Через него в комнату струился лунный свет, от которого, несмотря на теплую погоду, казалось, будто волосы Эльфави припорошены инеем. Она указала на причудливое переплетение строений, башен и клумб внизу.

— Шестиугольники, вписанные в круги, означают законы природы, — начала объяснять она вполголоса, — причем их логическая правильность есть часть замысла более высокого порядка. Это знак Ована, Солнечного Кузнеца, который… — Она замолкла. Ни он, ни она не нуждались в словах: оба всматривались в лица друг друга, на которые через решетку падал лунный свет.

— Ты должен вернуться к себе? — спросила она наконец.

— Я обещал, — сказал он.

— А когда ты выполнишь обещание?

— Не знаю. — Он окинул взглядом чужое небо. В южном полушарии, где ось вращения планеты лежит ближе к тому направлению, откуда он прилетел, созвездия не так искажены. Но в южном полушарии никто не живет. — Я знал людей, выросших в одном месте и воспитанных в одной культуре, которые пытались врасти в другую, — сказал он. — Это редко получается.

— Стоит только захотеть, может и получиться. Например, гвидионец может жить вполне счастливо даже… ну, скажем, на Лохланне.

— Не знаю.

— Сделай кое-что для меня, пожалуйста. Прямо сейчас.

Его сердце учащенно забилось.

— Если смогу, госпожа.

— Спой мне песню до конца. Ту, которую ты пел во время нашей первой встречи.

— Какую? Ах да, «Потревоженную могилу». Но ты же не могла…

— Я бы хотела попробовать еще раз. Ведь ты ее любишь. Пожалуйста.

С ним не было флейты, но он негромко запел в прохладной полутьме:

— Нет, — сказала Эльфави. Она перевела дух и обхватила себя руками, пытаясь согреться. — Прости.

Ворон снова вспомнил, что на Гвидионе нет трагического искусства. Начисто нет. Он попытался представить себе, какое впечатление произвели бы на нее, к примеру, «Лир», «Агамемнон» или «Старики в созвездии Центавра». Или даже реальные события: Вард из Хелдейла, поднявший мятеж в защиту семейной чести, в которую он не верил, разгромленный и убитый своими же товарищами; или молодой Бранд, который нарушил присягу, покинул друзей, богатство и возлюбленную, которую любил больше жизни, чтобы жить в крестьянской хижине и ухаживать за своей безумной женой.

«А достаточно ли у меня здравого ума, чтобы жить на Гвидионе?» — спросил он себя.

Девушка потерла глаза.

— Пожалуй, нам нужно возвращаться, — сказала она тусклым голосом. — Скоро проснутся остальные. Нас хватятся.

— Поговорим позже, — сказал Ворон, — когда отдохнем как следует.

— Конечно, — ответила она.

Глава 7

Дождь выпал на следующий день; над Колумкиллом заклубились первые грозовые тучи, иссиня-черные, как гранит, в их просветах сверкали молнии. Затем порывы восточного ветра принесли с собой потоки ливня, а потом буря постепенно начала стихать, и тогда гвидионцы, сбросив одежду, устроили шумную возню на мху под лучами солнца, пробивавшимися через завесу из искрящихся струй дождя, отвесно падавших на их обнаженные тела. Тольтека присоединился к игрокам в мяч — такой отличной игры он не помнил за всю свою жизнь. Вдоволь наигравшись, они ушли отдыхать под крышу, расселись у огня, на импровизированном очаге, сложенном из камней, и стали рассказывать истории. Обуреваемые ненасытной жаждой как можно больше узнать о том, что творится в Галактике, гвидионцы просили Тольтеку поделиться воспоминаниями. Со своей стороны им тоже было что рассказать, но только не о конфликтах между людьми — мысль о подобном, казалось, их озадачивает и тревожит, — а о происшествиях, случившихся с ними на море, в лесу или в горах.

— Так вот: сидели мы в этом водолазном колоколе и ждали, нащупают нас кошкой прежде, чем кончится воздух, или нет, — рассказывал Ллирдин. — Зато в шахматы я там наигрался на всю жизнь. Пока нас подцепили, совсем душно стало. Впрочем, могли бы иметь совесть и подождать еще пяток минут! Я придумал такой замечательный эндшпиль, а тут колокол начали тянуть наверх, и доска, само собой, опрокинулась.

— И что же это символизировало? — поддразнил его Тольтека.

Ллирдин пожал плечами:

— Не знаю, я вообще думать не мастак. Может, Бог любит время от времени пошутить. Но если так, то у Вуи своеобразное чувство юмора.

Когда гроза миновала, экспедиция продолжила свой путь к месту, предназначенному для космодрома. Целые сутки Тольтека потратил на обследование площадки и пришел к мнению, что она подходит просто идеально.

Хотя приближалось время Бэйла и гвидионцы торопились домой, Дауид приказал идти кружным путем. Дождь прибил вулканическую пыль, но, для того чтобы полностью очистить почву, одного дождя было мало. Идти по зараженной местности было просто неразумно. Дауид повел экспедицию через отрог, выступавший из горного массива и блокировавший проход к побережью. Перевал через этот хребет находился выше границы лесов, в зоне альпийских лугов, и подъем оказался не из легких. Перед тем как преодолеть последний участок восхождения, путешественники решили сделать привал и передохнуть на опушке леса. Это произошло, когда утро было в самом разгаре.

Поев, Тольтека вышел из лагеря, чтобы помыться в естественной чаше, находившейся ниже по течению протекавшего неподалеку горного ручья. Этот ручей брал свое начало в ледниках, и вода поначалу обожгла его холодом, но, растершись полотенцем, он почувствовал, будто заново родился. Натянув одежду, Тольтека побрел искать водопад, шум которого был отлично слышен. На душе у него было неспокойно. Через подлесок к водопаду вела звериная тропа. Тольтека уже готов был выйти на открытое пространство, когда услышал голоса. Ворон и Эльфави!

— Пожалуйста, — просила девушка дрожащим голосом, — молю тебя, будь разумнее.

Страдание, которое слышалось в ее голосе, потрясло Тольтеку до глубины души. Ослепленный гневом, он хотел было выскочить из леса и объясниться с Вороном начистоту, но сдержался. Подслушивать, конечно, не по-джентльменски. Даже если — а может, и особенно потому, что эти двое с той первой ночи в Святом Городе столько времени проводили вдвоем. А если у нее возникли какие-то проблемы, лучше узнать, в чем они заключаются, тогда он будет в состоянии ей помочь: вряд ли она раскроет ему душу, если он спросит напрямик. Между ними существуют культурные барьеры, табу, и, наконец, она просто смущается. Только Ворону, этому неотесанному мужлану, ничего не стоит сокрушить эти преграды.

Тольтека облизал губы. Его ладони стали влажными, пульс участился, в ушах стучало так сильно, что он почти не слышал, как грохочет низвергающийся прямо перед ним с утеса водопад.

Пенящийся поток падал в ущелье, поросшее молодыми деревьями, чья колеблющаяся листва рисовала причудливые узоры из света и тени на фоне бездонного, как это бывает только в горах, темно-синего неба. В тучах брызг плясали радуги, водяные струи образовывали водовороты вокруг валунов, покрытых мягкой зеленой порослью, от камней на дне речки в разные стороны разбегалась рябь. Прохладный, сырой воздух звенел от шума водопада. Высоко в небе кружила хищная птица.

Ворон, закутавшись в черный дорожный плащ, стоял на берегу неподвижно, как статуя, и неотрывно смотрел на девушку; его суровое лицо казалось отлитым в бронзе. Она, ломая руки, прятала глаза от его взглядов. Крохотные капельки воды, застрявшие у нее в волосах, вспыхивали под солнцем, как ослепительные светлячки, но Тольтеке казалось, что волосы Эльфави, эта распущенная копна волос, и есть самое яркое пятно вокруг.

— Я и так благоразумен. — Ворон говорил резко, почти грубо. — Когда меня в третий раз подряд тычут носом в одно и то же, я начинаю различать запах.

— В третий раз? О чем ты? Почему ты сегодня такой сердитый?

Ворон протяжно вздохнул и принялся загибать пальцы:

— Мы уже об этом толковали, и не раз. Во-первых, ваши дома построены как крепости. Да, ты говорила мне, что это символ, но мне не верится, что такие рассудительные люди, как вы, стали бы расходовать столько сил и средств на какой-то символ. Во-вторых, никто из вас не живет в одиночку, особенно в глуши. Мне не забыть тех мест, где это однажды попробовали. Люди, жившие там, были убиты при помощи оружия. В-третьих, когда мы осматривали площадку для космодрома, твой отец заметил, что пещеры в обрыве легко превратить в убежище для Бэйла. Когда я спросил его, что он имеет в виду, он вдруг вспомнил, что ему нужно отлучиться по срочному делу. Когда я спросил о том же двух твоих соплеменников, они почти так же помрачнели, как и ты, и пробормотали что-то насчет того, что нужно-де подстраховаться против непредвиденных случайностей.

Однако вопрос для меня решился, когда я несколько часов назад во время перехода попросил серьезного объяснения у Кардуира. Во всех остальных вопросах он был со мной настолько откровенен, что мне казалось, он не станет играть в молчанку и на этот раз. Но вдруг он вышел из себя — во всяком случае, я никогда еще не видел гвидионца, который бы был так близок к этому состоянию. Был момент, когда мне казалось, что он готов меня ударить, но он просто отошел в сторону, сказав, что мне нужно быть повоспитаннее.

Тут что-то не так. Почему вы темните и не объясняете нам, в чем опасность?

Эльфави повернулась, будто желдя уйти, и часто заморгала глазами; на щеке у нее что-то влажно заблестело.

— Я думала, ты… ты пригласил меня на прогулку, — сказала она. — Аты…

Он схватил ее за руку.

— Послушай, — сказал он уже более мягким тоном. — Прошу тебя, выслушай меня. Я докучаю тебе этим потому, что… ну, скажем, ты дала мне основания думать, что ты ответишь на важный для меня вопрос честно и прямо, за что я тебе признателен. А то, что я спрашиваю, для меня действительно важно. Ты никогда не видела насилия, но я видел. И даже слишком часто. Я знаю, что из этого выходит, и я… я должен сделать все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от него. Ты понимаешь? Это мой долг.

Она перестала вырываться и застыла, вся дрожа и склонив голову так, что кудри упали ей на лицо и закрыли его. Ворон минуту рассматривал ее, и складки его рта смягчились.

— Сядь, родная моя, — сказал он наконец.

Эльфави опустилась на землю так, будто силы оставили ее. Он сел рядом и взял ее маленькую руку в свою. При виде этого Тольтеку пронзила жгучая боль.

— Вам запрещено об этом говорить? — спросил Ворон так тихо, что из-за рева водопада вопрос был едва слышен.

Она покачала головой.

— Так почему ты молчишь?

— Я… — Ее пальцы сжали его ладонь, а сверху она положила другую руку. Он сидел неподвижно и терпеливо ждал, пока она переведет дыхание. — Не знаю. Мы не… — Прошло несколько секунд, прежде чем она смогла выдавить из себя: — Мы почти об этом не говорим. И не думаем. Это слишком ужасно.

«Существует еще и бессознательное табу, — всплыло из глубин памяти Тольтеки, — наложенное личностью на самое себя».

— И не подумай, что плохое происходит очень часто, особенно теперь… теперь, когда мы научились… принимать меры предосторожности. Раньше, много лет тому назад, было хуже… — Она взяла себя в руки и посмотрела ему прямо в лицо. — Ты всю жизнь провел среди куда худших ужасов и опасностей, чем наши, правда?

Ворон улыбнулся одними уголками губ:

— Ага, уже лучше. Я отклоняю твою контрпретензию. Давай вернемся к нашей главной теме. Во время Бэйла что-то происходит или может произойти. Это видно невооруженным глазом. Твои соплеменники наверняка должны задаться вопросом, что же именно происходит в это время, если, конечно, они не знают об этом наверняка.

— Да. Мы делали предположения. — Эльфави, по-видимому, окончательно взяла себя в руки. Некоторое время она хмурясь смотрела в землю и наконец почти спокойно произнесла: — Видимо, мы, гвидионцы, куда меньше склонны анатомировать собственные души, нежели вы, пришельцы со звезд. Думаю, все дело в том, что мы проще устроены. Мигель как-то мне сказал, что до прилета на Гвидион не представлял себе, что может существовать целый народ, совершенно лишенный внутренних конфликтов. (Она упомянула мое имя! — мелькнуло в мозгу Тольтеки.) Не знаю, так ли это, но я знаю наверняка, что плохо владею искусством читать собственные сокровенные мысли. Поэтому я не могу тебе точно сказать, почему нам не под силу думать об опасности, подстерегающей во время Бэйла. Но разве не бывает, что ты боишься ассоциировать даже самые радостные минуты жизни с… с тем, другим?

— Может быть, — уклончиво ответил Ворон.

Она подняла голову, перекинула локоны на спину и продолжила:

— И все же Бэйл — это время, когда приходит Брг, а у Бога есть и Вуи — Ночные Лики. Не все возвращаются из Святого Города.

— И что же с ними происходит?

— Есть предположение, что от близости Бога горные обезьяны сходят с ума и устремляются в долины, убивая и уничтожая все на своем пути. Этим можно объяснить происходящее. Знаешь, думаю, если бы ты пристал ко всем гвидионцам, как ко мне, большинство сказало бы, что это предположение самое правильное.

— А вы не пытались его проверить? Почему бы не оставить кого-нибудь в горах? Пускай затаится в засаде и понаблюдает.

— Нет. Разве посмеет кто-нибудь из нас не отправиться в Святой Город, какие бы ни были на то причины?

— Хм! По крайней мере можно оставить автоматические камеры. Но это я смогу выяснить и позже. Как выглядят эти горные обезьяны?

— Это всеядные животные, которые часто охотятся на дичь. Обезьяны кочуют стаями.

— По-моему, от животных вполне защитят дверной засов и оконная решетка. И потом, разве вы не держите в ваших святилищах сторожевых роботов?

— Видишь ли, существует мнение, что у этих животных, возможно, имеются зачатки разума. Как бы могли они расселиться по многим островам, если бы не переплывали проливы на бревнах?

— Это могло произойти случайно. А может быть, ваши острова — это остатки когда-то существовавшего единого континента. Во всяком случае, в геологическом прошлом их могли соединять перешейки.

— Возможно, — неохотно согласилась она. — Но вдруг горные обезьяны настолько хитры, что могут обмануть даже сторожевых роботов? Ты сам понимаешь: даже если подобное происходит не слишком часто, оно может послужить поводом для беспокойства.

Предположим, обезьяны уже достигли такого высокого уровня развития, что научились изготовлять орудия, с помощью которых можно взламывать засовы и вскрывать двери. Мне кажется, никто так и не исследовал по-настоящему их повадки. Обычно они избегают встреч с людьми и таятся в лесных чащах, далеко от жилья. Только жители тех поселений, которые, как Звездар, находятся у опушки большого леса, имеют возможность иногда мельком увидеть издали кочующую стаю обезьян. Не забывай, нас всего лишь десять миллионов и мы рассеяны по всей планете. Она слишком велика, чтобы мы смогли узнать о ней все. — Казалось, Эльфави уже совсем успокоилась. Она обвела взглядом лощину, бурлящую реку, небо, где все так же кружила, высматривая добычу, хищная птица, и улыбнулась. — И хорошо, что мир таков, — сказала она. — Неужели ты захотел бы жить на планете, где нет никаких тайн и природа окончательно покорена?

— Нет, — согласился Ворон. — Думаю, поэтому-то прежде всего люди и начали летать к звездам.

— Да, и когда они познают все тайны близлежащих звезд, им придется забираться все дальше, — бросила Эльфави с жалостью, в которой при желании можно было уловить и самую малую долю презрения. — Мы предпочитаем не выходить за границы уже познанного.

— Мне нравится такой подход, — сказал Ворон. — Только не понимаю, какой смысл оставлять на свободе явную угрозу? Что ж, посмотрим, что это за горные обезьяны, и если все ваши неприятности из-за них, мы найдем на этих тварей управу.

У Эльфави отвисла челюсть; девушка смотрела на Ворона невидящими глазами.

— Нет, — выдохнула она, — вы их не истребите!

— Хм-м… да, правильно, вы ведь сочтете это безнравственным, так? Ну хорошо, пусть они как вид остаются жить. Но их можно уничтожить в населенных местностях.

— Что?! — Она вырвала у него свои руки.

— Подожди, подожди, — запротестовал Ворон. — Я же знаю, у вас нет никаких предрассудков насчет священности жизни. Вы ловите рыбу, охотитесь и забиваете домашних животных — не для развлечения, но по экономическим причинам — и делаете это с превеликим удовольствием. Какая же тут разница?

— Обезьяны могут быть разумными!

— Возможно, хотя и на очень низком уровне. Меня бы это не остановило. Но если вы такие чистоплюи, полагаю, их можно просто на время усыпить и перевезти по воздуху на дальнее плато или еще куда-нибудь. Уверен, они ничего не будут иметь против.

— Остановись! — Эльфави вся сжалась. Сквозь облегающую тунику, оставлявшую открытыми загорелые руки и ноги, было видно, как напряглись все мышцы ее прекрасного гибкого тела. — Неужели ты не понимаешь? Без Ночных Ликов нельзя!

— Ну-ну, не так резво, — сказал Ворон и протянул к ней руку. — Я только предлагал…

— Оставь меня в покое! — Она вскочила на ноги и с плачем бросилась бежать по тропинке; по дороге она чуть было не задела Тольтеку, но даже не заметила его.

Ворон выругался — в голосе его не чувствовалось злости, скорее горечь и боль — и бросился за ней. «Это уже чересчур!» — подумал Тольтека, внезапно вспылив, и вышел из своего убежища.

— Что здесь происходит? — требовательно осведомился он.

Ворон плавно перешел на шаг и остановился.

— И давно ты подслушиваешь? — спросил он вкрадчивым, как мурлыканье тигра, голосом.

— Достаточно долго, чтобы слышать, как она просила тебя не приставать. Вот и не приставай.

Некоторое время они стояли лицом к лицу. Пробивавшиеся сквозь лесную сень солнечные пятна сплошь расшили золотом черный плащ Ворона. Легкий ветерок от водопада бросал брызги прямо в лицо Тольтеке. Он ощущал на губах их прохладу, а в ноздрях — солоноватый запах, похожий на запах крови. «Если он на меня бросится, я буду стрелять. Да, стрелять».

Ворон тяжело вздохнул, его тяжелые плечи заметно обвисли.

— Наверно, это и к лучшему, — сказал он и отвернулся к реке.

От такого неожиданного поворота дела Тольтеке показалось, что стена, на которую он опирался, обрушилась. Он с ужасом осознал, что держал руку на рукояти пистолета, и поспешно отдернул ее. «Илем! Что со мной творится?»

«А что бы случилось, если бы…» — Тольтеке потребовалось все его мужество, чтобы не обратиться в бегство.

Ворон выпрямился.

— Твое благородное негодование делает тебе честь, — язвительно бросил он через плечо. — Но уверяю: я всего лишь пытался уберечь ее от гибели в одну расчудесную праздничную ночь.

Хотя потрясение еще не прошло, Тольтека ухватился за возможность сгладить впечатление.

— Знаю, — ответил он, — но тебе нужно уважать чувства этих людей. При контактах различных культур случается порой всякая чертовщина.

— Угу.

— Ты слыхал, к примеру, почему прекратилась торговля с Ориллионом, почему никто туда не летает? Поначалу он казался самой многообещающей из всех вновь открытых планет, на которые нам удалось набрести. Честные и сердечные люди. Настолько сердечные, что мы не смогли бы вести с ними никаких дел, если бы и дальше отклоняли их требования связать себя с ними узами личной дружбы… что означало, помимо всего прочего, вступление в гомосексуальную связь. Нам так и не удалось растолковать им, почему это в нашем понимании недопустимо.

— Да, я об этом слышал.

— Ты не должен врываться в святая святых этих людей, как артиллерийский снаряд. Подобные запреты коренятся в самой глубине подсознания. Люди не в состоянии мыслить о них в логических категориях. Предположим, я бы высказал сомнения в чести твоего отца. Ты бы, вероятно, убил меня за это. Но если бы ты сказал нечто подобное мне, моя реакция была бы намного слабее, во всяком случае, я бы не стал жаждать крови.

Ворон снова повернулся к нему и сухо спросил, подняв одну бровь:

— А какие у тебя самые чувствительные струнки?

— У меня? Ну… семья, пожалуй, хотя это чувство и не так сильно, как у лохланцев. Моя планета. Демократический способ правления. Я не против дискуссии на любую из этих тем и не полагаю их выше сомнения. Я не считаю возможным драться, если нет непосредственной физической угрозы, и не считаю себя непогрешимым. Я допускаю, что мои убеждения могут быть совершенно ошибочны. Во всяком случае, предела совершенству не существует.

— Автономная личность, — сказал Ворон. — Жаль мне ₍тебя. — И он быстро заговорил: — Но на Гвидионе есть какая-то опасность, особенно во время так называемого сезона Бэйла. Я узнал, что какое-то животное — горная обезьяна — считается ее причиной. У тебя нет сведений об этой твари?

— Н-нет. В большинстве языков слово «обезьяна» обозначает более или менее человекоподобное животное, которое достаточно сообразительно, однако не владеет какими-либо орудиями и развитой речью. На террестроидных планетах такие животные встречаются часто — параллельная ветвь эволюции.

— Знаю. — Ворон принял решение. — Послушай, ты согласишься, что нужно что-то предпринять хотя бы для обеспечения безопасности персонала на космодроме. О том, как ее обеспечить, не обидев при этом местных жителей с их предрассудками, будем думать позднее. Но сначала мы должны узнать, в чем, собственно, заключается проблема. Могут ли обезьяны действительно быть опасными? Когда речь зашла об этом, Эльфави вела себя настолько иррационально, что я не уверен, говорила ли она правду, как не уверен я и в других гвидионцах, к которым обращался с этим же вопросом. Как-то ты мне говорил, что охотился в лесах нескольких планет. Кроме того, полагаю, ты лучше меня умеешь выведывать у людей все, что нужно, не наступая им на любимую мозоль. Так вот: не мог бы ты как-нибудь потихоньку разузнать, как выглядят следы этих тварей и тому подобное? А потом, если представится возможность, отправимся сами и поглядим на них. Договорились?

Глава 8

Следов не встречалось, пока экспедиция не миновала перевал и не стала спускаться по поросшему лесом противоположному склону. Именно тогда молодой Беодаг, по профессии лесничий, заметил следы и обратил на них внимание Тольтеки и Ворона. Следы были довольно заметны: примятая трава и поломанные ветки, оборванные сочные бутоны деревьев кэрду, ямки на месте вырванных из земли клубней и корнеплодов.

— Будьте осторожны, — предостерег он их, — были случаи, когда они нападали на людей. Право, вам следует взять отряд побольше.

Ворон в ответ хлопнул себя по кобуре пистолета.

— Тут не на одну стаю хватит, — сказал он, — тем более что в обойме разрывные пули.

— Кроме того… э-э… более многочисленный отряд их только распугает, — добавил Тольтека. — К тому же вы нам все равно не поможете. Нам уже случалось встречаться с животными, находящимися на стадии развития, близкой к разумной, не говоря уже о вполне разумных негуманоидах. Мы знаем, чего следует опасаться, а вы, гвидионцы, — боюсь, пока еще нет.

Беодаг посмотрел на пришельцев с явным сомнением, но не стал настаивать: на Гвидионе считали, что любой взрослый человек знает, как ему следует поступать. Астронавты объяснили Дауиду и другим гвидионцам, что хотели бы познакомиться с образом жизни горных обезьян лишь для того, чтобы в случае необходимости обезопасить космодром от их набегов. Эльфави подавленно молчала, но не сказала, что Тольтека лжет.

— Что ж, — сказал Беодаг, — желаю удачи. Но сомневаюсь, что вы много увидите. Во всяком случае я лично не замечал, чтобы у них было что-либо похожее на орудия. Я, правда, слышал о подобном, но это были, что называется, слухи из третьих, а то и из четвертых уст, а вам известно, как они в таких случаях обрастают всякими небылицами.

Ворон кивнул, повернулся на каблуках и направился в лес. Тольтека поспешил за ним. Голоса гвидионцев вскоре затихли далеко позади, и пришельцы из других миров зашагали по молчаливому лесу, тишину в котором нарушали только шорохи и птичий гомон. Деревья здесь были стройные, уходящие высоко в небо, с прямыми стволами красноватого цвета. Их густые ветви переплетались, образуя высоко над головой сплошной шатер. Под сенью деревьев почти не было подлеска, только жирная почва, покрытая толстым слоем мягкого гумуса, в котором произрастал местный грибок. Температура воздуха была выше, чем обычно на таких высотах. Он был наполнен пряным ароматом, напоминающим запах чебреца, шалфея или тимьяна.

— Интересно, откуда этот запах? — подумал вслух Тольтека.

Ответ на его вопрос нашелся через несколько минут, когда они вышли на лесную поляну, густо поросшую кустарником. Вокруг испускавших терпкий аромат алых цветов, которыми ветви кустов были буквально усыпаны, вился рой насекомых, напоминавших пчел. Тольтека остановился, чтобы рассмотреть эти растения получше.

— Знаешь, — сказал он, — по-моему, это близкий родственник бэйлова куста. Обрати внимание на форму листьев. Однако этот вид, по всей вероятности, цветет чуть раньше.

— М-да. — Ворон постоял, потирая подбородок. Его холодные зеленые глаза стали задумчивыми. — По-моему, настоящий бэйлов куст откроет бутоны вскоре после нашего возвращения в Звездар — то есть как раз к началу празднования Бэйла, или как он там называется. Если учесть, какова местная культура, станет понятно, что совпадение названий куста и праздника не случайно. Тем не менее здешние жители так и не сложили об этом растении никаких мифов, как обо всем остальном, что попадает в их поле зрения.

— Я обратил на все это внимание, — сказал Тольтека, — но напрямик лучше не спрашивать, во всяком случае — до тех пор, пока не разузнаем побольше. Когда мы вернемся, я собираюсь послать наших лингвистов в корабельную библиотеку изучить слово «бэйл» с этимологической и семантической точек зрения.

— Отличная мысль. А заодно выкопай как-нибудь незаметно кустик этого растения и отдай на химический анализ.

— Хорошо, — сказал Тольтека, хотя от намеков Ворона его передернуло.

— А пока что, — сказал Ворон, — у нас другие планы. Пойдем.

И они снова нырнули в величественную тишину леса. Мягкий дерн настолько заглушал звук шагов, что даже собственное дыхание казалось им неестественно громким. Следы прошедшей здесь стаи обезьян были по-прежнему отчетливо видны: отпечатки лап, поврежденные растения, экскременты.

— Это, должно быть, крупные зверюги, если прут вот так через чащу напролом и никого и ничего не боятся. А грязнули-то! Ну точно как люди. Хотя думаю, во время охоты они ведут себя иначе и не поднимают шума.

— Как ты считаешь, сможем ли мы подобраться к ним поближе, чтобы понаблюдать за их повадками? — спросил Тольтека.

— Попробовать можно. Насколько мне известно, людей они почти не опасаются. Мы наверняка сможем найти брошенную стоянку, где они провели несколько дней, попытаемся исследовать оставленный ими после себя сор: может быть, удастся обнаружить разбитые камнями кости или следы обработки камня для получения примитивных рубил.

— Предположим, наши предположения относительно их подтвердятся. Что дальше?

— Пока трудно сказать. Можно уговорить гвидионцев бросить свои идиотские предрассудки…

— Это не предрассудки! — вознегодовал Тольтека. — По крайней мере в их понимании.

— Склонять голову перед лицом угрозы — это просто смешно! — взвился Ворон. — Когда ты перестанешь потакать глупости?

В памяти Тольтеки всплыло встревоженное лицо Эльфави.

— Довольно! — перешел на крик Тольтека. — Здесь не твоя планета. Экспедицию тоже возглавляешь не ты. Не зарывайтесь, сэр.

Они остановились. На высоких скулах Ворона проступил румянец.

— Попридержи-ка свой язык! — отрезал Ворон.

— Мы не для того сюда прилетели, чтобы их угнетать. Уважай, черт побери, их этику, или я прикажу заковать тебя в кандалы!

— Что ты, во имя хаоса, можешь знать об этике, серый торгаш?

— Да уж достаточно, чтобы не… не довести женщину до слез. И еще вот что. Оставь ее в покое, слышишь?

— Ах вот оно как, — едва слышно проговорил Ворон. — Вот, значит, куда ты клонишь?

Тольтека изготовился к драке, и драться действительно пришлось, но только не с тем, с кем он собирался. Внезапно воздух наполнился падающими телами.

Они прыгали с деревьев и набрасывались на людей. Ворон отскочил в сторону и вытащил пистолет. Первый выстрел был мимо. Второго ему сделать не удалось. Кто-то волосатый вскочил ему на спину, другой схватил за руку. Он упал и оказался под кучей навалившихся на него тел.

Тольтека пронзительно вскрикнул и бросился наутек. Одна из обезьян схватила его за штанину. Он изо всех сил впечатал второй ботинок в морду зверя. Державшие его руки разжались. На Тольтеку набросились еще две обезьяны. Он увернулся и бросился на землю. Прислониться спиной вон к тому стволу и дать по ним очередь веером… Он быстро крутанулся и поднял пистолет.

Одна из обезьян, которая держала в руках камень, швырнула его в Тольтеку. Метательный снаряд поразил человека точно в висок. Ослепленный болью, он зашатался, и тут обезьяны набросились на него. В нос, забитый шерстью, ударило нестерпимое зловоние. В сантиметре от лица щелкнули желтые клыки. В ярости он что было силы ударил куда-то кулаком. Кулак отскочил от твердых, как железо, мускулов. В мире не осталось ничего, кроме наносимых ударов и острых когтей, до крови раздиравших тело.

Когда минуту или две спустя Тольтека очнулся, две обезьяны крепко держали его за руки, не давая пошевелиться. Подошла третья, разматывая обвязанную вокруг пояса тонкую лиану. Ему связали руки за спиной.

В голове стучало, она разламывалась от боли; пленник мотнул ею, и капли крови полетели на китель. Оглядевшись, Тольтека увидел Ворона, который был точно так же связан. Между тем обезьяны то, присев на корточки, рассматривали их, то начинали прыгать и верещать. Их было около десятка, все самцы, ростом чуть более метра, хвостатые, крепко сложенные, покрытые зеленоватым мехом, с рыжевато-бурыми гривами. У них были плоские морды и четырехпалые руки с вполне развитым большим пальцем. Некоторые держали в этих руках берцовые и челюстные кости крупных травоядных.

— О-о, — простонал Тольтека, — так ты… ты…

— Со мной ничего страшного, — выговорил Ворон, с трудом разжав разбитые губы. Он даже нашел в себе силы хрипло рассмеяться. — Но каково унижение! Мы выслеживали их, а они — нас!

Одна из обезьян схватила валявшийся на земле пистолет, повертела и отбросила в сторону. Другие выдернули из ножен кинжалы астронавтов, но скоро также выбросили. Корявые руки стали дергать и щипать Тольтеку так, что от этих любопытных щипков на нем затрещала одежда. И вдруг он с ужасом осознал, что вполне может сейчас умереть.

Он подавил панику и пошевелил руками, проверяя, насколько крепки его путы. Разорвать лиану, стягивающую запястья, было невозможно. Ворон лежал в более удобной позе на спине, извиваясь и увертываясь от прикосновений забавлявшихся с ним обезьян.

Самый крупный самец что-то односложно буркнул. Стая сразу затихла и проворно вскочила. Хотя ноги у обезьян были короткими, а пальцы на них длинными, ходили они достаточно прямо. Людей без особых церемоний грубо подняли, поставили на ноги, и процессия двинулась в глубь леса.

Лишь теперь, когда мысли окончательно прояснились, Тольтека сообразил, что кости в руках его конвоиров — это импровизированное оружие: дубинки и ножи, лезвием которых служат зубы. «Зачатки разума…» — начал он. Шедшая рядом обезьяна ударила его в зубы. Очевидно, в пути полагалось молчать.

Спотыкаясь, Тольтека побрел дальше. К счастью, этот кошмарный путь длился недолго. Они вышли на другую поляну, поросшую цветущей травой и залитую лучами вызывающе яркого солнца. Самцы завопили, им ответили самки и детеныши, которых было столько же, сколько самцов. Они выскочили гурьбой из своего логовища под огромным валуном. Вся стая набросилась на пленников, яростно кусая и избивая их. Тольтеке показалось, что сейчас его живьем разорвут в клочья. Однако двое самых крупных самцов разбросали своих отпрысков в стороны и потащили Тольтеку с Вороном к скале.

Здесь их швырнули на землю. Тольтека заметил рядом груду обгрызенных костей и других отбросов. Над ней черной тучей вились насекомые-падальщики.

— Ворон, — прошипел он, — они хотят нас съесть.

— А как же, — ответил лохланец.

— Может, попробуем удрать?

— Думаю, да. Меня очень неуклюже связали. Тебя, кстати, тоже, но я могу дотянуться до узла. Постарайся их отвлечь на минугку-другую…

К пленникам приблизились двое самцов с поднятыми дубинами. Остальные члены стаи присели на корточки и мгновенно затихли, внимательно наблюдая за происходящим глубоко посаженными блестящими глазками. Тишина оглушила Тольтеку.

Он перекувырнулся через голову, вскочил на ноги и бросился бежать. Ближайший самец издал какой-то звук, похожий на смех, и ринулся ему наперерез. Сделав зигзаг, Тольтека увернулся. На пути у него выросла еще одна лохматая фигура. Вся стая завопила. Засвистела опускающаяся дубинка; удар был направлен Тольтеке в макушку. Он рванулся вперед, надеясь сбить обезьяну с ног. Расчет был верен: удар не достиг цели, а обезьяна повалилась, накрыв его собой. Тольтека защитил ее телом голову от новых ударов. Однако его схватили за ноги и куда-то потащили. Небо заслонили силуэты двух обезьян с дубинками.

Внезапно откуда-то возник Ворон. Ребром ладони лохланец ударил одну из обезьян по горлу. Жертва застонала и повалилась; из пасти хлынула синеватая кровь, а Ворон уже повернулся к другой обезьяне. Выбросив вперед обе руки, он вонзил большие пальцы ей в глаза и одним движением вырвал их. Третью подбежавшую обезьяну остановил жуткой силы удар ногой. Несмотря на быстроту, с которой все произошло, Тольтеку замутило.

Ворон нагнулся и стал развязывать ему руки. Сбившись в кучу, взбешенные, но напуганные обезьяны держались поодаль.

— Порядок, свободен, — пробормотал, тяжело дыша, Ворон. — У тебя вроде был ножик? Давай сюда.

Как только он двинулся к обезьянам, в нескольких сантиметрах от него на землю шлепнулось несколько камней. Раскрыв на бегу нож, Ворон бросился на ближайшую обезьяну, которая бросала камни, — это была самка. Она неловко попыталась его ударить, он отскочил и с дикарской расчетливостью полоснул ножом. Завизжав, обезьяна повалилась на спину. Ворон возвратился к Тольтеке, отдал ему нож и схватил с земли кость.

— У них кончились камни, — сказал он. — Отходим медленно, не поворачиваясь спиной. Нужно их убедить, что за нами не стоит гнаться.

Первые несколько минут все шло гладко. Тольтеке пришлось отбить две брошенные им вслед дубинки. Самцы ворчали, издавали отрывистые звуки, похожие на лай, кружили вокруг людей, но не отваживались на них наброситься. Однако, когда астронавты дошли до края поляны, ярость пересилила страх. Вожак обезьян крутанул дубинкой над головой и бросился вперед. Остальные последовали за ним.

— Прижмись к тому дереву! — скомандовал Ворон, поднимая дубинку как меч.

Когда вожак замахнулся на него дубинкой, Ворон парировал удар и, сделав ответный выпад, треснул противника по пальцам. Обезьяна взвыла и выронила оружие, а Ворон ткнул концом дубинки в открытую пасть вожака. Послышался хруст раздробленного нёба.

Тольтека тоже не стоял без дела. Его нож годился только для ближнего боя, а на него налетели сразу два зверя. По плечу полоснула острая челюстная кость. Не обращая внимания на боль, Тольтека обхватил обезьяну руками и глубоко вонзил нож. Его обрызгала кровь. Он толкнул раненую обезьяну на другую, та повалилась, затем вскочила и обратилась в бегство.

Ворча и повизгивая, оставшиеся в живых самцы отступили. Ворон нагнулся, схватил их издыхающего вожака и бросил в них. Тело тяжело грохнулось на траву. Обезьяны бросились от него врассыпную.

— Идем, — сказал Ворон.

Они пошли, но не спеша и часто останавливаясь, чтобы с угрожающим видом обернуться. Однако погони не было видно. Ворон испустил глубокий вздох облегчения.

— Порядок, — выдохнул он. — Звери не люди, они не бьются до конца. Кроме того… мы обеспечили их пищей.

Горло Тольтеки перехватил спазм. Когда они нашли свои пистолеты, что означало окончательное спасение, у Тольтеки начались судороги. Он упал на колени, и его вывернуло наизнанку.

Ворон присел отдохнуть.

— Не стыдись, — сказал он. — Это просто реакция. Для непрофессионала ты держался молодцом.

— Дело не в страхе, — сказал Тольтека. По его жилам пробежал холодок, и он вздрогнул. — Я вспомнил то, что произошло там, на поляне. Как ты дрался.

— Да? Я спас нас обоих. Это что, плохо?

— Нет, но твоя… тактика… Зачем ты действовал с такой злобой?

— Я просто действовал эффективно, Мигель. Не думай, пожалуйста, что мне это доставило удовольствие.

— О нет. Такого я о тебе не думаю. Но… честно сказать, не знаю. И вообще, что это за раса, к которой мы принадлежим? — Тольтека закрыл лицо руками.

Наконец он пришел в себя, собрался с силами и сказал каким-то бесцветным голосом:

— Это мы виноваты в том, что произошло. Гвидионцы избегают обезьян. На этой планете хватит места для всего живого. А нам… нам понадобилось влезть прямо к ним в пасть.

Подумав некоторое время, Ворон спросил:

— Почему тебе кажется, что боль и смерть так ужасны?

— Я их не боюсь, — ответил Тольтека, ощутивший легкий укол обиды.

— Я не это имел в виду. Мне просто кажется, что в глубине души ты не считаешь их неотъемлемой частью жизни. А я — да. И гвидионцы тоже. — Ворон медленно распрямился. — Пожалуй, пора возвращаться.

С трудом передвигая ноги, оба астронавта направились к главной тропе. На подходе к ней они столкнулись с Эльфави; ее сопровождали трое лучников и Коре.

Изумленно вскрикнув, она бросилась им навстречу. Тольтека подумал, что она похожа на дриаду, бегущую под зеленым сводом. Хотя он был гораздо больше окровавлен, она ухватилась обеими руками не за него, а за Ворона.

— Что случилось? Ой, как я волновалась…

— С обезьянами повздорили, — ответил Ворон и с довольно кислой улыбкой отстранил ее от себя. — Осторожно, госпожа. Особого вреда они не причинили, но я весь в грязи, а когда все тело ноет, тут уж не до объятий.

«Я бы так не смог», — безысходно подумал Тольтека и хриплым голосом рассказал, как все произошло.

Беодаг присвистнул:

— Значит, они уже на грани изготовления орудий! Но могу поклясться, я такого за ними не замечал. И на меня они никогда не нападали.

— Однако те стаи, которые тебе пришлось наблюдать, живут гораздо ближе к поселениям людей, так ведь? — спросил Ворон.

Беодаг кивнул.

— Тогда все ясно, — заявил Ворон. — Каковы бы ни были причины ваших неприятностей во время Бэйла, горные обезьяны в этом не виновны.

— Как? Но если у них есть оружие…

— У этой стаи — да. Она, должно быть, сильно обогнала в развитии другие. Вероятно, благодаря мутации, закрепленной при близкородственном скрещивании, эти обезьяны стали умнее среднего уровня. Остальные их сородичи, как мне представляется, не достигли даже этого уровня, хотя они, в отличие от нашей стаи, наблюдали людей, использовавших в работе инструменты. Убежден, наши лесные дружки не смогли бы проникнуть в ваш дом. Костью дверь не взломаешь. Кроме того, им не хватает упорства. Они вполне могли бы одолеть нас, и им следовало бы это сделать после той трепки, которую мы им задали, но они сдались. Да и к чему им грабить дома? Изделия человеческих рук не имеют для них никакой ценности. Они выбросили не только наши пистолеты, но и кинжалы. Про обезьян мы можем забыть.

Гвидионцев, судя по их виду, такой вывод обеспокоил. Глаза Эльфави наполнились слезами.

— Не мог бы ты забыть об этом наваждении хотя бы на день? — взмолилась она. — Какой бы это был для тебя замечательный день!

— Хорошо, — устало откликнулся Ворон. — Пожалуй, я лучше побеспокоюсь о лекарствах, перевязке и чашке чая. Ну что, довольна?

— Да, — ответила она, принужденно улыбаясь. — Пока что я довольна.

Глава 9

В Звездаре воцарился праздник. Тольтека поневоле вспоминал Карнавальную неделю на Нуэвамерике — не лихорадочную суету городов, а маскарады и уличные празднества в глухих уголках, где людское веселье еще не превратилось в источник прибыли. Как ни странно, в канун Бэйла обычно церемонные гвидионцы отбрасывали многие условности. Нет, они не теряли ни учтивости, ни честности, ни отвращения к насилию — эти качества, по-видимому, слишком глубоко укоренились. Однако мужчины на улицах то и дело затевали шумную возню, женщины одевались в такие роскошные наряды, которые в любое другое время длинного гвидионского года вызвали бы насмешку, школы превратились в площадки для игр, умеренные трапезы сменились настоящими пиршествами, а многие семьи извлекали на свет запасы вина и пили, пока хватало сил. Все двери были украшены венками из жюля, роз и пряно пахнущей травы маргви, музыка не смолкала ни на минуту круглые сутки.

И так происходит на всей этой планете, подумал Тольтека, во всех городах на всех обитаемых островах: наступил сезон цветения, и скоро люди отправятся в свои святилища.

Он шел по посыпанной гравием дорожке, держа за руку мальчика Бьерда. Вдалеке на западе дремали вздымавшиеся над кромкой леса угрюмые горные пики.

— А потом? — спросил Бьерд, слушавший, затаив дыхание, рассказ Тольтеки.

— Потом мы сидели в Городе и развлекались как могли, пока не пошел дождь, — ответил Тольтека. — А потом, когда ядовитой пыли можно было не бояться, мы добрались до цели нашего путешествия, осмотрели предназначенную для космодрома площадку — отличное, кстати, место — и вернулись назад. — Он не хотел рассказывать и даже вспоминать о том, что произошло в лесу. — Кстати, а когда точно мы вернулись?

— Позавчера.

— Да-да, так примерно мне и казалось… У вас здесь трудно следить за временем: жизнь так прекрасна, и никто не смотрит на часы.

— Ой, а Город? Он какой?

— А ты что, не знаешь?

— Не, моему двоюродному брату в школе немножко рассказывали, а он мне — вот и все. В прошлый Бэйл меня еще и на свете не было. А теперь я уже большой и могу пойти в Город с мамой.

— Город очень красивый, — начал Тольтека. Он с трудом мог понять, как малыши вроде этого могут участвовать в длительной религиозной медитации — если, конечно, это медитация — и как им удается потом держать пережитое в тайне.

Между тем Бьерд вспомнил еще об одном чуде:

— Большой Мигель, расскажи мне, пожалуйста, о планетах. Когда я вырасту, я хочу быть астронавтом. Как ты.

— Может, и станешь, — ответил Тольтека.

Бьерд получит здесь не худшее образование, чем в любом уголке исследованной Галактики. К тому времени когда мальчик подрастет, лет этак через десять, астроакадемии на планетах вроде Нуэвамерики с удовольствием распахнут свои двери перед курсантами-гвидионцами. Да и сам Гвидион через десятилетие будет нечто большее, нежели простая перевалочная база. Люди столь одаренные, как его жители, не смогут удержаться: в них наверняка проснется желание узнать больше о Вселенной (впрочем, почему «проснется»? Они и сейчас так живо всем интересуются, что лишь восхищение перед разумностью и содержательностью их вопросов позволяет выдержать их количество) — и, к чему скрывать, появляется желание оказывать на них влияние. Империя пала, человечество снова пришло в движение. Можно ли придумать для возникающей новой цивилизации лучший идеал, нежели Гвидион?

«А почему я забыл про себя? — подумал Тольтека. — Когда мы построим здесь свои космодромы — скоро их будет не один, а много больше, — на них потребуются нуэвамериканские администраторы, инженеры, торговцы, офицеры связи. Почему бы мне не стать одним из них и не прожить остаток жизни под Инисом и Ею?»

Он опустил глаза на лохматую головенку шедшего рядом мальчика. Мысль о том, чтобы жениться на женщине с ребенком, всегда ему претила. Но почему бы и нет? Бьерд — воспитанный и одаренный мальчик, но это не мешает ему быть по-детски непосредственным. Воспитывать его будет большим удовольствием. Вот, скажем, и нынешняя прогулка — предпринятая, честно говоря, с целью снискать расположение некоей Эльфави Симнон — очень его позабавила.

Тольтека вспомнил, как один из нуэвамериканских астронавтов выразил желание поселиться здесь, и Ворон предостерег его: мол, через стандартный год ты сойдешь с ума от скуки. Но что в этом понимает Ворон? Нет сомнений, в его отношении это предсказание справедливо. Лохланское общество, жестко разделенное на касты, регулируемое обрядами, надменное и жестокое, не имеет с Гвидионом ничего общего. «Но вот Нуэвамерика… стоит ли притворяться, что мне будет недоставать огней и высотных зданий, театров, баров, веселых вечеринок… да, время от времени я буду по всему этому скучать. Но что помешает мне ездить туда с семьей в отпуск? А что касается повседневной жизни, то вот — мирный, разумный, но при этом веселый народ, обладающий осмысленным и воплощенным в жизнь идеалом красоты и живущий на малозаселенной планете в полной гармонии с девственной природой. И при этом их жизнь отнюдь не стоит на месте. Они ведут научные исследования, разрабатывают новые инженерные проекты, да и искусство у них прогрессирует. Достаточно вспомнить, как они обрадовались возможности установить регулярные связи с другими звездами. Разве можно не влюбиться в Гвидион? А особенно в…»

Но Тольтека отогнал эту мысль. Он принадлежит к цивилизации, которая рассматривала все проблемы прежде всего с практической точки зрения. Поэтому не стоит предаваться пустым мечтаниям, лучше обдумать, что следует конкретно предпринять, чтобы добиться желаемого. Пока что удача сопутствует Ворону, однако вряд ли это обстоятельство явится серьезным препятствием, тем более что Ворон отнюдь не обнаружил желания остаться здесь навсегда. Бьерд продолжал приставать к Тольтеке с просьбами рассказать о других планетах, и астронавт пустился в воспоминания, не забывая, что его слушатель — всего лишь ребенок, так что остаток пути прошел быстро.

Они вошли в город. За время их отсутствия с ним произошла странная метаморфоза: улицы опустели, жители, еще несколько часов назад толпившиеся на улицах, теперь заперлись в домах. Время от времени то там, то тут мелькала одинокая фигура человека, спешившего куда-то с ношей в руках, но это лишь подчеркивало безлюдность города. И хотя нагретый лучами солнца воздух был неподвижен, из домов доносились отчетливые звуки, похожие на бормотание.

Бьерд выпустил руку Тольтеки и запрыгал по мостовой.

— Уходим, уходим! — закричал он нараспев.

— Откуда ты знаешь? — спросил Тольтека, уже знавший, что фиксированной даты наступления Бэйла не существует.

Мальчик в ответ улыбнулся всеми своими веснушками:

— Я знаю, большой Мигель! А ты с нами пойдешь?

— Я лучше, пожалуй, останусь присматривать за твоими зверюшками, — ответил Тольтека. У Бьерда, как и у большинства детей его возраста, был собран целый зверинец из жуков и земноводных.

— А вот и деда! Здравствуй, деда! — Бьерд пустился бегом.

Дауид, выходивший из дома, весь подобрался, когда внук ударился в него с силой небольшого циклона, обнял мальчика и подтолкнул к двери.

— Иди домой, — сказал он. — Мама собирается. Прежде чем мы отправимся в путь, ей нужно смыть с тебя хотя бы килограмм-другой грязи и собрать тебе еды в дорогу.

— Спасибо, большой Мигель! — бросил на бегу Бьерд и юркнул в дом.

— Надеюсь, он вас не слишком утомил, — сказал Дауид с добродушным смешком.

— Вовсе нет, — ответил Тольтека. — Мне очень понравилось с ним гулять. Мы прошлись вверх по реке до Дома философов. Я и представить себе не мог, что в месте, предназначенном для отвлеченных раздумий, могут быть площадки для пикников и карусель.

— А почему бы и нет? Как я наслышан, философам также ничто человеческое не чуждо. Возня с детьми их забавляет… а ребятишки, может быть, приучатся уважать мудрость. — Дауид вышел на улицу. — Мне предстоит одно дело. Не хотите ли составить мне компанию? Поскольку вы — человек технического склада ума, вам это может быть интересно.

Тольтека поспешил нагнать Дауида и пошел с ним рядом.

— Значит, вы вот-вот уходите? — спросил он.

— Да. Даже мне все признаки стали ясны. Пожилые люди не так чувствительны, а молодые все это утро сами не свои. — Глаза Дауида лихорадочно блестели. Его смуглое, изборожденное морщинами лицо уже не было таким безмятежным, как обычно.

— По прямой до Святого Города примерно десять часов ходьбы пешком, — продолжил он, помолчав. — Если ты не обременен детьми и стариками, то время пути сокращается. Если вы сами почувствуете приближение Бэйла, очень надеюсь, что вы последуете за нами и проведете вместе с нами эти дни.

Тольтека с силой втянул в себя воздух, будто надеясь распознать признаки приближения Бэйла. Воздух был напоен благоуханием сотен цветущих трав, деревьев, кустов, лиан; в солнечных лучах гудели, собирая нектар, насекомые-медоносы.

— А каковы эти признаки? — спросил он. — Мне этого никто не говорил.

Обычно, когда у Дауида спрашивали что-нибудь о Бэйле, он, как и другие его соплеменники, приходил в некоторое замешательство и менял тему разговора — сделать это было очень просто, ведь после тысячи двухсот лет изолированного существования у них было о чем поговорить. Теперь же врач громко расхохотался.

— Я не могу вам этого объяснить, — сказал он. — Я просто знаю их, вот и все. Откуда узнают бутоны, что настало время распуститься?

— Но неужели вы в другое время года не пытались научно исследовать…

— Вот мы и пришли!

Дауид остановился у здания из монолитного камня, того самого, что находилось в самом центре города. Его угловатая громада мрачно нависала над ними. Портал здания оказался открытым, они вошли и зашагали по прохладным коридорам, где царил полумрак. Их обогнал человек с гаечным ключом в руках. Дауид приветственно помахал ему рукой.

— Это механик, — объяснил он, — в последний раз проверяет центральный пульт управления. Все, что необходимо для жизни или является источником повышенной опасности, во время Бэйла свозят сюда. Например, автомобили ставят в гараж в конце вон того коридора. Моя обязанность… вот мы и на месте!

Он распахнул дверь, за которой оказался залитый солнцем огромный зал; вдоль его стен, покрытых яркими росписями, выстроились ряды колыбелей и детских манежей. Возле каждого из них стоял самодвижущийся робот, а в центре помещения гудела какая-то сверкающая машина внушительных размеров. Дауид прошелся по залу, заглядывая во все углы.

— Это рутинная инспекция, делающаяся, честно говоря, просто для проформы, — объяснил он. — Инженеры уже все здесь перебрали. Я как врач должен лишь удостовериться, что это помещение приятно на вид и соответствует нормам гигиены. Но еще не было случая, когда что-нибудь оказалось бы не в порядке.

— А для чего все это? — поинтересовался Тольтека.

— Вы не знаете? Чтобы ухаживать за малышами, за теми, кто не может отправиться с нами в Святой Город по малолетству. Впервые мы отваживаемся брать их с собой, когда они достигают возраста Бьерда. Одно крыло этого здания отведено под госпиталь — там во время Бэйла роботы нянчат больных и дряхлых, но его осматриваю не я. — Дауид щелкнул пальцами. — И что же еще, во имя хаоса, хотел я вам сказать? Ах да, конечно. На случай, если вас еще никто не предостерег. На время Бэйла это здание запирается. Если что-то — или кто-то — приблизится к нему на расстояние менее десяти метров, на него автоматически наводятся силовые лучи. Любой движущийся объект, добравшийся до наружной стены, будет уничтожен струями пламени. Лучше держитесь отсюда подальше!

Тольтека притих, встревоженный неожиданной грубостью последних слов.

Наконец он пробормотал:

— Не слишком ли это серьезные меры предосторожности?

— Бэйл длится примерно три гвидионских дня и три ночи, — сказал Дауид. Он неотрывно смотрел на один из манежей и бросал слова через плечо. — Это более десяти стандартных суток. Плюс время, которое требуется, чтобы дойти до Святого Города и назад. Мы стараемся подстраховаться.

— Но чего вы боитесь? Что может произойти?

Дауид ответил без обычной сдержанности: будучи во власти охватившей его эйфории, он наконец мог говорить не таясь:

— Случается, что некоторые из тех, кто отправляется в Святой Город, не возвращаются назад. Другие, вернувшись, порой обнаруживают, что, несмотря на замки и ставни, в городе кто-то учинил разгром. Поэтому-то мы и помещаем самые важные наши машины и тех из нас, кто не может обходиться без посторонней помощи, в такое место, куда никто не может проникнуть, и оставляем их на попечении механической прислуги, пока не сработают таймеры и замки не откроются автоматически.

— Нечто подобное я и предполагал, — вполголоса заметил Тольтека. — Но вы имеете какое-то представление о причине возникающих неприятностей?

— Точного представления — нет. Часто в этом винят горных обезьян, но после вашей встречи с ними их можно освободить от подозрения. Я точно не знаю, но, возможно, мы — не единственные разумные обитатели Гвидиона. Здесь могут жить настоящие аборигены этой планеты, настолько чуждые нам, что мы не смогли распознать признаки существования их культуры. Может быть, легенды о существах, живущих под землей или скрывающихся в лесной чаще, имеют под собой какую-то фактическую основу. Не знаю. А теоретизировать, не имея фактических данных, бессмысленно.

— Пытались ли когда-нибудь вы или ваши предки собрать эти данные?

— Да, и не раз. Мы неоднократно устанавливали камеры и другие записывающие устройства. Но они либо ничего не засекали, либо их обнаруживали и уничтожали. — Дауид внезапно замолк и продолжил свой обход. Его движения стали какими-то угловатыми, а походка неровной.

Когда они вышли из крепости, Тольтека собрался с силами и робко предложил:

— Может быть, мы, люди со звездолета, понаблюдаем за тем, что происходит, когда вас нет?

Дауид уже опять успокоился.

— Попробуйте, если хотите, — сказал он, — но сомневаюсь, что вас ждет успех. Видите ли, я не думаю, что кто-то появится в городе. Такого не случалось уже много лет. Даже во времена моего детства налет на брошенный населенный пункт был редкостью. Поверьте, для нас это не представляет серьезной проблемы. В отдаленном прошлом было хуже, но теперь подобные случаи почти прекратились и у нас нет даже стимула изучать их причины.

Тольтека решил про себя, что возможность открыть существование коренного населения на Гвидионе — для него лично уже достаточно серьезный стимул. Однако ему не хотелось еще больше волновать своего хозяина. На ходу он закурил сигарету. Если не считать его и Дауида, улицы совершенно обезлюдели. А между тем солнце продолжало заливать их своими лучами, отчего непонятный страх, закравшийся Тольтеке в душу, еще более усилился.

— Боюсь, вам предстоит скучное время, — сказал старик. Чем дальше уходили в прошлое вопросы нуэвамериканца, тем больше становился он похож на себя прежнего. — Все ушли, все заперто, и так по всей обитаемой планете. Может, вы захотите на это время слетать в южное полушарие и немножко его исследовать?

— Думаю, мы останемся здесь и приведем в порядок результаты наших изысканий, — ответил Тольтека. — Это уйма работы. А когда вы вернетесь…

— Несколько дней после Бэйла мы будем мало на что годиться, — предупредил его Дауид. — Смертной плоти нелегко быть Богом.

Они дошли до его дома. На пороге Дауид остановился в явном замешательстве:

— Мне следовало бы пригласить вас зайти, но…

— Понимаю. Семейные обряды, — улыбнулся Тольтека. — Я пойду прогуляюсь до парка на окраине города. Вы будете проходить мимо, и я помашу вам на прощанье.

— Спасибо, друг издалека.

Дверь закрылась. Тольтека постоял, сделал несколько глубоких затяжек, раздавил окурок каблуком и двинулся вперед между слепыми стенами, окна в которых были наглухо закрыты ставнями.

Глава 10

Парк пестрел цветами. Несколько членов экспедиции с комфортом устроились в тени деревьев, также желая понаблюдать за тем, как жители Звездара покинут город. Тольтека заметил среди них Ворона и стиснул зубы: «Нет. Я не выйду из себя». Он подошел к Ворону и поздоровался.

Ворон ответил с лохланской церемонностью. Собираясь на проводы жителей Звездара, наемник облачился в парадный костюм: блуза, брюки, сапоги из тисненой кожи, расшитая епанча. Он стоял возле самого бэйлова куста, который доставал ему до макушки. Бутоны на кусте распускались, он весь был буквально усыпан багровыми цветами. Запах их чем-то напоминал аромат родственного вида, растущего в горах, но было и какое-то характерное отличие: в нем был специфический фосфористый привкус и что-то еще, чему, несмотря на все усилия, память не могла подобрать аналога. На руках Ворона примостился сиамский кот Зио; пальцы хозяина поглаживали животное, а кот в ответ на ласку тихо мурлыкал.

Тольтека рассказал Ворону о предостережении, данном ему Дауидом относительно крепости. Ворон согласно кивнул:

— Знаю. Я бы на их месте поступил так же.

— Да уж, ты-то бы поступил, — ответил Тольтека, но спохватился о только что данном зароке и уже безразличным тоном добавил: — Однако у гвидионцев такая жестокость, кажется, не в обычае.

— Просто сейчас необычное время года. Каждые пять стандартных лет на протяжении примерно десяти стандартных суток с ними что-то происходит. У меня было бы куда легче на душе, знай я точно, что именно.

— Полагаю… — Тольтека сделал паузу. Ему было неприятно произносить подобное вслух, но в конце концов он выдавил из себя: — Дионисийская религия.

— Что-то не верится, — ответил Ворон. — Эти люди знают, как происходит фотосинтез. Они просто не могут верить в то, что магические действия делают землю плодороднее.

— И все-таки подобные церемонии могли у них сохраниться по каким-нибудь историческим или психологическим причинам. — Тольтека представил себе пьяную Эльфави, переходящую, задыхаясь, из объятий в объятия, и его так и передернуло. Однако, если он не скажет это сам, эта мысль придет в голову кому-нибудь другому; а он, продолжал убеждать себя Тольтека, — достаточно зрелая личность, чтобы принять другую культуру, какова бы она ни была. — Они по природе склонны к вакхическим оргиям.

— Нет, — возразил Ворон. — Здешняя культура не более дионисийская, чем наша с тобой — и это справедливо для любого времени года. Поставь себя на их место, и тебе все станет ясно. Их хладнокровие, рассудительность, чувство юмора просто не позволят им принять всеобщую свалку всерьез. Кто-то обязательно должен рассмеяться и испортить всю обедню.

Тольтека неожиданно для себя ощутил к Ворону некоторую симпатию.

— Полагаю, ты прав, во всяком случае, мне хочется в это верить. Но чем же тогда они там занимаются? — И, помолчав минуту, добавил: — Понимаешь, нас ведь, можно сказать, пригласили последовать за ними. Мы можем просто сходить и понаблюдать.

— Нет. Лучше не стоит. Если ты не забыл, в каких выражениях было сделано это уклончивое приглашение, то поймешь: непременным условием нашего появления в Святом Городе было следующее — мы становимся их единоверцами и участвуем в празднествах наравне с ними, какой бы характер ни имели эти празднества. Не думаю, что нам удастся подделаться под них. А если мы в такие минуты отвлечем их внимание — чем дальше, тем более я начинаю думать, что это празднество есть краеугольный камень всей их культуры, — если мы так поступим, то можем потерять их расположение.

— М-м-да, пожалуй… Минутку! Может быть, мы все-таки сможем последовать за ними. По-моему, они принимают какой-нибудь наркотик. Скорее всего это галлюциноген, наподобие мескалина, но, возможно, и что-нибудь вроде лизергиновой кислоты. Так или иначе, это, возможно, и есть основа Бэйла. Ты ведь знаешь: немало народов, в том числе и имеющих достаточно развитую науку, полагают, что с помощью их священного наркотика им открываются истины, не познаваемые никакими иными способами.

Ворон покачал головой.

— Если бы в нашем случае дело обстояло так, — ответил он, — на Гвидионе пользовались бы этой штукой чаще, чем раз в пять лет. Кроме того, вряд ли они стали бы так темнить насчет своей религии. Нам бы откровенно рассказали о наркотике или вежливо объяснили, что мы не прошли обряда посвящения, а посему то, что происходит в Святом Городе, нас не касается. Еще один довод против твоего предположения: они в повседневной жизни избегают употреблять какие-либо наркотики. Им претит сама мысль о том, чтобы нарушать нормальное функционирование организма и нервной системы. Ты знаешь, что вчера я впервые узнал и увидел, что гвидионцы, оказывается, тоже способны злоупотреблять алкоголем!

— Что ж, — раздраженно бросил Тольтека, — может, ты мне тогда объяснишь, чем они там занимаются?

— Если бы я мог!.. — Ворон обеспокоенно огляделся вокруг, и его взгляд наткнулся на бэйлов куст. — Вы уже закончили химический анализ этой штуки?

— Да, всего лишь несколько часов назад. Нам не удалось обнаружить ничего особенного.

— Совсем ничего?

— Э-э… ну да, среди других компонентов его запах содержит один фермент, вероятно, для привлечения насекомых-опылителей. Но он совершенно безвреден. Если бы его можно было вдохнуть в необычайно большой концентрации — скажем, в несколько тысяч раз больше той, что встречается на открытом воздухе, — тогда, может быть, тебя бы немного замутило. Но чтобы словить настоящий кайф — это вряд ли.

Ворон нахмурился:

— И тем не менее у этого куста и праздника одинаковые названия. И из всего, что можно найти на этой планете, лишь с этим кустом не связано никаких мифов.

— Хингес покопался в лингвистической литературе, и мы с ним проанализировали этот вопрос. Не забывай, гвидионский язык происходит от довольно архаичного диалекта англика, мало чем отличающегося от древнего английского. В зависимости от этимологии слово «бэйл» имеет несколько значений: «узелок», «костер», особенно погребальный, «зло» или «горе», а если забраться в глубь веков, мы найдем родственное ему слово «Ваал», обозначающее бога. — Тольтека достал сигарету, постучал ею по ногпо большого пальца и, нервным движением чиркнув спичкой о каблук, закурил. — Тебе нетрудно представить, как в сознании гвидионцев могут переплестись значения столь многозначного слова, — продолжил он, — какая здесь кроется запутанная символика. У этих цветов длинные лепестки, направленные вверх; полагаю, цветущий куст должен сильно напоминать костер — Неопалимую купину религии наших первобытных времен. Поэтому, возможно, он и называется «бэйлов куст». Однако это название может означать «Бог» и «зло». А цветет он как раз во время празднования Бэйла. Таким образом, благодаря всем этим совпадениям бэйлов куст символизирует Ночные Лики, деструктивный аспект реальности… возможно, его самую страшную и жестокую фазу. Вот почему о нем никто не говорит. Гвидионцы избегают создавать мифы, смысл которых столь явно лежит на поверхности. Они не отрицают существование зла и горя, но и не дают себе труда всерьез задуматься над этими явлениями.

— Знаю, — ответил Ворон. — И в этом отношении они походят на нуэвамериканцев. — Последнее слово Ворон произнес с плохо скрытым презрением.

Тольтека почувствовал это и пришел в ярость.

— В других отношениях тоже! — отрезал он. — Включая и тот факт, что вашим кровожадным воякам никогда не удастся устроить на этой планете резню!

Ворон посмотрел инженеру прямо в лицо. То же самое сделал Зио. Зрелище было не из приятных: кошачьи глаза сверлили Тольтеку таким же холодным и неподвижным взглядом, как и глаза человека.

— А ты уверен, — спросил Ворон, — что эти люди принадлежат к тому же биологическому виду, что и мы?

— Ах вот оно что! Если ты так думаешь… из-за своего проклятого расизма… всего лишь потому, что они слишком цивилизованны, чтобы затевать войны подобно тебе. — Тольтека сжал кулаки и подался вперед. «Если бы только Эльфави видела! — мелькнуло в его воспаленном мозгу. — Если бы она услышала, что это животное на самом деле о ней думает!»

— Впрочем, не исключено, что у нас с ними может быть общее потомство, — продолжил Ворон. — Еще немного — и мы сможем это установить со всей достоверностью.

От этих слов Тольтека окончательно потерял контроль над собой. Его кулак сам собой вылетел вперед.

Ворон вскинул руку — Зио при этом вскочил ему на плечо — и блокировал удар. Затем, скользнув рукой вниз по руке Тольтеки, Ворон ухватил его за предплечье, другой рукой за бицепс, а ногой дал подсечку. Тольтека рухнул на спину. Кот истошно завопил и бросился на него, выпустив когти.

— Не нужно, Зио. — Ворон отпустил нуэвамериканца. К ним спешили несколько солдат. Он знаком отослал их назад. — Все в порядке! — крикнул он. — Я просто показываю прием.

Коре, казалось, засомневался, но тут кто-то крикнул: «Идут!», и все внимание переключилось на дорогу. Тольтека поднялся на ноги; захлестнувшие его стыд, гнев и замешательство туманили глаза, и сквозь пелену он едва ли мог рассмотреть что-либо на дороге.

Впрочем, ничего сверхъестественного там не происходило. Жители Звездара шли не спеша, легким, пружинистым, натренированным шагом людей, привычных к дальним переходам. Никто не соблюдал строя. На людях были легкие развевающиеся одежды. Учитывая относительную непродолжительность пути, каждый взял с собой небольшой запас пищи, единственную смену одежды и более ничего. На ходу они весело переговаривались друг с другом, смеялись, пели и были чем-то похожи на беззаботную стаю птиц или на солнечные блики, играющие на чуть колышущейся ряби озера. В бурлящем людском потоке мелькали яркие разноцветные туники, венки в светлых волосах, множество загорелых рук и ног. То и дело кто-нибудь из взрослых принимался пританцовывать в окружении шумной ватаги резвящихся и подпрыгивающих на ходу ребятишек.

Все это медленно проплывало мимо пришельцев, люди шли в горы, где их ждал Святой Город.

Вдруг от толпы отделилась Эльфави. Подбежав к Ворону, она схватила его за обе руки и воскликнула:

— Пойдем с нами! Неужели ты ничего не чувствуешь, лиата?

Лицо Ворона окаменело; он окинул ее долгим взглядом и покачал головой:

— Нет. Прости.

Глаза Эльфави наполнились слезами — это тоже было совсем не по-гвидионски.

— Значит, ты никогда не сможешь быть Богом?

Она опустила голову, золотистые кудри закрыли ей лицо. Тольтека стоял неподвижно и смотрел. Что ему еще оставалось?

— Если бы я могла наделить тебя этой силой, — сказала Эльфави, — я бы отдала тебе свою. — Она отпрянула назад, воздела руки к солнцу и закричала: — Не может быть, чтобы ты этого не чувствовал! Бог уже здесь, он везде. Я вижу, как от тебя исходит Вуи, Ворон! Прошу, пойдем со мной, ты должен!

Ворон сложил руки под епанчой.

— Ты здесь со мной не останешься? — спросил он.

— Да, навсегда, навсегда.

— Нет, я имею в виду — сейчас. На время Бэйла.

— Что? О… нет, да… ты шутишь?

— Я слышал, Ночные Лики иногда являются людям и под Колумкиллским обрывом. И еще я слыхал, что далеко не каждый год все, кто ушел в Святой Город, возвращаются домой. — Ворон говорил медленно, чтобы до ее сознания дошел смысл его слов.

Эльфави отпрянула от него на шаг.

— Бог не только добр! — умоляющим тоном произнесла она. — Бог реален.

— Да. Не менее реален, нежели смерть.

— Великий илем! — взорвался Тольтека. — Слушай, чего ты хочешь? Туда идут все, кто способен стоять на ногах. У кого-то может быть болезнь в начальной стадии, у кого-то слабое сердце, у кого-то плохие сосуды. От напряжения…

Ворон пропустил его слова мимо ушей.

— Скажи, Эльфави, то, что происходит во время Бэйла, — это что, тайна? — спросил он.

Мускулы Эльфави напряглись. Бурлившее в ней веселье выплеснулось наружу:

— Нет. Просто слова такие бледные и тусклые. Той ночью в святилище я тебе уже говорила об этом.

Ворон еще больше помрачнел.

— Ну, кое-что, по крайней мере, можно описать и словами. Расскажи мне, что сможешь. Что происходит с твоим физическим телом? Что можно было бы снять на пленку?

Кровь отхлынула от лица Эльфави. Она застыла в неподвижности, похожая на статую. Наконец в сгустившейся тишине прозвучало:

— Нет. Не могу.

— А может быть, тебе нельзя? — Ворон схватил женщину за голые плечи с такой силой, что пальцы вдавились в тело. Она, казалось, даже этого не почувствовала. — Тебе нельзя рассказывать про Бэйл, ты не хочешь или не можешь?! — прорычал он. — Что именно? Ну, живо! Отвечай!

Тольтека попытался пошевелиться, но тело его не слушалось. А мимо, пританцовывая, все шли и шли звездарцы, слишком упоенные и ликующие, чтобы замечать что-либо вокруг. Свидетели происходящего — нуэвамериканцы возмутились. Но Вильденвей небрежным жестом вынул из кобуры пистолет и многозначительно ухмыльнулся им в глаза. Эльфави задрожала.

— Не могу! — выдохнула она.

Лицо Ворона снова окаменело и превратилось в неподвижную маску.

— Ты не знаешь, — сказал он. — В этом все дело?

— Пусти!

Он отпустил Эльфави. Споткнувшись, она чуть не налетела на бэйлов куст, на мгновение присела, тяжело дыша и всхлипывая, и тут же, как если бы на происходящее упал занавес, вновь вернулась в прежнее состояние безмятежного счастья. На ее щеках еще блестели слезы, но она взглянула на синяки у себя на теле, беззаботно рассмеялась, бросилась к Ворону и поцеловала его в неподвижные губы.

— Так жди меня, лиата! — Она сделала пируэт, затем скачок и исчезла в толпе.

Ворон стоял не шевелясь и неотрывно смотрел вслед удаляющейся по извилистой дороге толпе. Тольтека никогда бы не поверил, что человек способен простоять в полном оцепенении так долго.

Наконец, чувствуя появившийся во рту неприятный привкус, он спросил:

— Ну что, ты доволен?

— В некотором смысле — да. — Ворон по-прежнему стоял все в той же неподвижной позе. Его слов никто не понял.

— Не будь слишком самонадеян, — сказал Тольтека. — Она сейчас просто невменяема. Прежде чем тешить себя иллюзиями, подожди, пока она вернется и придет в себя.

— Что? — Устало моргая, Ворон обернулся. Казалось, он узнал Тольтеку не сразу. — Ах вот ты о чем! Ты не прав. Это не болезнь. Она не безумна.

— Гм…

— У вас на планете тоже меняются времена года. Если весной у тебя играет кровь, разве ты считаешь это болезнью? Разве для тебя не естественно, когда ясным осенним днем в твои жилы вливается бодрость?

— На что ты намекаешь?

— Неважно. — Ворон пожал плечами, и они безвольно обвисли, как у дряхлого старика. — Ладно, господин инженер, не пора ли нам возвращаться на корабль?

— Но… Оа! — Тольтека с силой ткнул пальцем в лохланца. — Ты что, хочешь сказать, что разгадал?

— Да. Хотя, конечно, я могу и ошибиться. Пойдем. — Ворон поднял с земли Зио и долго устраивал ему уютное гнездышко у себя в рукаве.

— Что?

Не отвечая, Ворон двинулся к солдатам.

Тольтека схватил его за руку. Ворон резко развернулся. На секунду лицо лохланца исказила такая ярость, что Тольтека невольно отступил. Схватившись за кинжал, Ворон прошептал: «Никогда больше этого не делай».

Тольтека собрался с духом.

— В чем твоя догадка? — Он не спрашивал, он требовал ответа. — Если Бэйл действительно опасен…

Ворон взял себя в руки.

— Я знаю, что ты задумал, — сказал он уже спокойнее. — Ты хочешь отправиться туда и в случае нужды защитить ее, так что ли?

— Да. Предположим, они и в самом деле лежат там в коматозном состоянии. Какой-нибудь зверь может проскользнуть мимо сторожевых роботов и…

— Нет. Ты никуда не пойдешь. И остальные тоже. Это приказ, и я требую его выполнения данной мне властью военного командира. — Суровый тон Ворона смягчился. Он облизнул губы, будто пытаясь набраться мужества. — Неужели ты не видишь, — добавил он, — все это продолжается у них уже более тысячи лет? Они сумели постепенно выработать — не осмысленно придумать, а вслепую выработать — способы, которые свели опасность до минимума. Большинство остается в живых. Лишь Их предки могли бы объяснить, какое хрупкое равновесие ты можешь нарушить. — Еще помолчав, Ворон продолжил: — Я сталкиваюсь с таким не в первый раз. Мне приходилось, разработав наилучшую диспозицию, посылать солдат в бой, а потом сидеть и ждать, зная, что если я вмешаюсь, пытаясь им помочь, то лишь уменьшу их шансы выжить. А ведь куда труднее иметь дело с Богом, который к тому же способен повернуться к тебе любым ликом. — Устало переставляя ноги, он побрел прочь. — Ты останешься с нами здесь и будешь ждать.

Тольтека пристально смотрел ему вслед. А в его мозгу постепенно зрела мысль: «Нет, во имя хаоса, не буду!»

Глава 11

Ворон просыпался с трудом. Он взглянул на часы. Гром и молния, неужели он проспал одиннадцать часов? Да еще будто после наркотиков. Сон не унес усталость. Возможно, дело в том, что ему снились кошмары; какие именно — он не помнил, но в душе остался горький осадок. Ворон спустил ноги с койки и, сев на ее край, обхватил голову руками и попытался припомнить свой сон. Единственное, впрочем, что ему удалось, — это вспомнить отцовский замок, ястребов, гнездящихся на колокольне, себя, сидящим верхом на одной из лошадей, которыми лохланцы все еще пользуются; он собирается отправиться в путь, но остановился, чтобы взглянуть вниз на склон горы, болота, леса и жалкие клочки крестьянских полей, а затем все поплыло и растворилось в голубой необъятности. Лишь ветер доносил запах ледников.

Он нажал кнопку вызова вестового. В дверь каюты просунулся безобразный огромный нос Корса. «Чаю!» — приказал Ворон.

Чай обжег рот, но благодаря ему Ворон почувствовал себя менее разбитым и смог заставить себя расслабиться. Мозг со скрипом, но заработал. Все-таки не слишком разумно сидеть сложа руки и ждать, пока звездарцы вернутся домой. С Тольтекой он, пожалуй, перегнул палку, но этот парень его раздражал, а кроме того, только что сделанное открытие просто выбило его из колеи. Сейчас Ворон был уже в состоянии обсудить этот вопрос и все рассказать. Ему, честно говоря, не очень-то этого хочется. Какое право имеют жирные нуэвамериканские лавочники услышать такую истину? Но ее наверняка рано или поздно откроет какая-нибудь новая экспедиция. Если впервые правду услышат из уст аристократа, возможно, удастся избежать огласки.

«Не такой уж он и плохой, этот Тольтека, — заставил себя признать Ворон. — Наши раздоры наполовину из-за того, что он немного влюблен в Эльфави. Когда он поймет, что к чему, это скорее всего пройдет. Таким образом, он сумеет взглянуть на вещи объективно и, надеюсь, поведет себя достойно».

Эльфави. Ее образ предстал перед мысленным взором сурового лохланца и затмил все остальное. Многое между ними осталось недосказанным. Они так и не решились дать волю своим чувствам. Оба слишком опасались последствий. Но теперь… «Не знаю. Просто не знаю».

Он встал, оделся в простой повседневный костюм и вышел из каюты; Зио увязался следом. Каюта Тольтеки находилась в конце небольшого коридора. Ворон позвонил в дверь, никто не ответил. Ладно, посмотрим в кают-компании… В кают-компании сидел капитан Утиэль; он курил сигару, углубившись в какое-то старое письмо, и до него не сразу дошло, что от него хочет Ворон.

— Нет, военачальник, — ответил он на его вопрос, — я не видел господина инженера Тольтеку… э-э… уже добрых два, а то и три часа. Он сказал, что хочет посмотреть на прилив с дамбы и вернется не скоро. Он вам нужен по срочному делу?

Это известие оглушило Ворона, как удар молотом. Усилием воли он скрыл охватившее его волнение и ответил:

— Возможно, да. Он взял кого-нибудь с собой? Вы не заметили при нем каких-нибудь приборов?

— Нет. Только сухой паек и личное оружие.

В душе Ворона вскипала злость.

— И вы всерьез верите, что он отправился на техническую инспекцию?

— Ну… знаете, я об этом как-то и не подумал… да он мог просто пойти полюбоваться видом. Вы же знаете, прилив здесь — впечатляющее зрелище.

Ворон взглянул на часы:

— Прилив начнется не раньше чем через несколько часов.

Утиэль выпрямился.

— В чем дело?

У Ворона созрело решение.

— Слушайте внимательно, — сказал он. — Я тоже ухожу. Будьте готовы ко взлету. Посадите кого-нибудь на рацию. Если я не вернусь или не пришлю вам других инструкций, то через… ну, скажем, тридцать часов выходите на орбиту. В этом случае, и только в этом, один из моих людей передаст вам оставленную ему на хранение пленку с пояснениями. Вам все понятно?

Утиэль поднялся.

— Я не позволю, чтобы со мной обращались подобным образом! — возмутился он.

— Я говорю не об этом, капитан, — ответил Ворон. — Я спрашиваю, поняли ли вы мой приказ?

Утиэль вытянулся в струнку.

— Есть, военачальник, — выдавил он из себя.

Ворон быстрым шагом вышел из кают-компании. Очутившись в коридоре, он побежал к себе. Коре, стоявший на часах у двери его каюты, вытаращил глаза.

— Позови Вильденвея, — велел ему Ворон, проскользнул в каюту и закрыл дверь.

Он поставил на свой личный диктофон пленку, продиктовал все, что хотел сказать, снял пленку и, положив в коробку, запечатал сургучом с оттиском фамильного герба. Лишь после этого он позволил себе подойти к бару, где хранились концентраты, и перекусить.

Когда Ворон клал в карман миниатюрную рацию, вошел Вильденвей. Ворон вручил ему пленку, сделал необходимые распоряжения, а под конец добавил:

— Попробуй поискать на корабле и вокруг него Мигеля Тольтеку. Подними по тревоге всю роту, пусть ищут. Если найдете, свяжись со мной по рации, и я поверну назад.

— Куда вы, сэр? — спросил Коре.

— В горы. Мне не нужно сопровождающих.

Коре приподнял верхнюю губу и смачно сплюнул через щель между передними зубами, длинными и желтыми. Плевок шлепнулся на раструб мусорного рукава.

— Хорошо, сэр. Пошли.

— Оставайся здесь и карауль мои вещи.

— На это, сэр, хватит ума у любого незаконнорожденного недоноска, — ответил оскорбленный Коре.

Ворон почувствовал, как уголки его губ невольно поползли вверх.

— Хорошо, как пожелаешь. Но если ты когда-нибудь обмолвишься об этом хотя бы словечком, я вырву у тебя язык вот этими руками.

— Есть, сэр!

Коре выдвинул ящик и вынул оттуда две портупеи, в кармашках которых лежали провиант и дополнительный боезапас. Оба подпоясались.

Ворон осторожно опустил Зио на койку и почесал его под подбородком. Кот замурлыкал. Когда Ворон и Коре вышли из каюты, он хотел было последовать за ними, но Ворон толкнул его назад и захлопнул перед его носом дверь. Несколько минут Зио крыл на чем свет стоит отсутствующего хозяина.

Выйдя из звездолета, Ворон обнаружил, что уже смеркается. Небо было темно-синим, почти черным, на востоке загорались первые звезды, а на западе над горами висела подсвеченная последними лучами заходящего солнца туча — она походила на лужу запекающейся крови. Ворону показалось, что до него доносится рев бьющихся о дамбу морских волн.

— Нам далеко, командир? — спросил Коре.

— Может быть, до самого Святого Города.

— Тогда я сейчас подгоню самолет.

— Нет, техника только ухудшит положение. Будем передвигаться в пешем строю. И бегом.

— Дерьмо с навозом! — Коре прицепил к поясу фонарик и двинулся трусцой вперед.

Около часа их путь лежал через открытые поля. То тут, то там на фоне стремительно темнеющего небосвода возникали черные силуэты амбаров и сараев. Оттуда доносилось мычание коров и гудение машин, которые присматривали за скотом на безлюдных фермах. «Если из Святого Города никто не вернется, — подумал Ворон, — сколько времени пройдет, прежде чем роботы закончат выполнять свою программу? Сколько времени понадобится, чтобы скот одичал, а младенцы погибли?»

Ровная дорога кончилась, местность стала волнистой, теперь их путь лежал по узкой тропе мимо кустов и бурелома. Лохланец остановился передохнуть.

— Командир, вы гонитесь за Тольтекой, так ведь? — спросил Коре. — Мне убить этого сукина сына, когда мы его поймаем, или вы хотите сами?

— Если мы его поймаем, — поправил Ворон. — Он сильно оторвался от нас, хотя мы двигаемся гораздо быстрее. Нет, если он не окажет при аресте сопротивление, не стреляй. — Секунду он помолчал, чтобы придать веса следующей фразе: — А в гвидионцев не стреляй ни при каких обстоятельствах.

Он замолчал и, привалившись к дереву, полностью расслабился, стараясь ни о чем не думать. Десять минут спустя они продолжили марш-бросок.

По обе стороны тропы сплошной стеной высились деревья и кусты, листья смыкались над самой головой, образуя подобие крыши. Наступила полная темнота, лишь колеблющийся луч фонарика на поясе Корса выхватывал из мрака светлый круг земли с то и дело попадающими под ноги камнями. Кроме приглушенного топота сапог, тишину нарушали какие-то шорохи, скрипы, отдаленное чириканье, уханье и кряканье, студеное журчание ручья. Один раз до них донесся пронзительный вскрик какого-то лесного зверя. Чем выше они поднимались в гору, тем становилось прохладнее, но погода была по-прежнему мягкой, а воздух напоен ароматами. Ворону казалось, что он различает запахи земли и трав; когда тропинка пересекла ручей, повеяло сыростью, он узнавал ароматы некоторых цветов, остальные были незнакомы. Запахи, как ничто другое, обладают способностью всплывать в памяти; Ворон узнавал многое из того, что улавливал в воздухе, но вспомнить, что это такое, не мог. Все запахи перебивал отчетливый, пронзительный запах цветущих бэйловых кустов. За последние несколько часов цветы на кустах распустились все до единого.

«Завтра, при дневном свете будет казаться, что земля здесь объята пламенем», — подумал Ворон.

Постепенно ощущение времени стало исчезать. Этому сыновей аристократов обучали с детства полковые бонзы. Это было необходимо для того, чтобы выдержать на войне бесконечно тянущееся ожидание боя и не рехнуться. Ты просто отключаешь сознание, и все. Частично оно возвращалось к Ворону во время привалов на марше. Конечно, нелегко было останавливаться, не дойдя до цели, пить, жевать сухпаек и при этом отгонять мысли об Эльфави. Однако тело требовало своего. Поневоле приходилось поступать именно так.

Над Гранисом взошла луна. Однажды, оказавшись на открытой местности, Ворон на бегу бросил взгляд со склона горы вниз. Кругом, насколько хватал глаз, как пики торчали посеребренные лунным светом верхушки деревьев. Затем его снова поглотил лес.

Через восемь или девять часов пути Коре выругался и остановился. Его фонарик выхватил из темноты нечто на тонких паучьих ножках, в стальном панцире и с руками, кончавшимися острыми клинками.

— Гадство!

Ворон услышал, как щелкнул выхваченный из кобуры пистолет. В свете фонарика блеснули бесстрастные глаза-объективы, и машина исчезла в кустах.

— Сторожевой робот, — объяснил Ворон. — Против хищников. Он не нападает на людей. Мы уже у цели, так что гаси фонарь и заткнись.

И он с кошачьей осторожностью стал пробираться сквозь темноту, размышляя о том, что Тольтека, должно быть, здесь и впрямь его опередил. Хотя, возможно, и ненамного. Может быть, все еще можно исправить. Он преодолел последний крутой подъем и задержался на краю огромного амфитеатра.

На секунду его ослепила яркая Она, близкая к полнолунию. Луна висела прямо над обрывом; ее свет затмевал звезды и окрашивал обрыв в мертвенно-желтый цвет. Затем его глаза начали одну за другой различать более мелкие детали: поросшие мхом ступени амфитеатра, спускавшиеся до самого дна котловины, кольцо башен, окружавшее квадратный лабиринт, даже фонтан в центре — его тонкая струйка сверкала в лунном свете подобно ртути. Он разглядел даже парк, весь заросший бэйловыми кустами — здесь, среди стройных белоснежных башен, они казались черными. С форума доносился гул голосов, но что там происходит, было не понять. Соблюдая особую осторожность, Ворон выбрался на открытое пространство.

— Хи-хи, — сказал ему человек, сидевший на верхней террасе. — Какая пустота, друг мой по Бэйлу.

Ворон остановился как вкопанный. Коре, шедший следом, увидел, как куртка у него на спине влажно потемнела. Ворон медленно повернулся к сидящему лицом. Это был Ллирдин — тот самый, что вместе с ними ходил в горы и рассказывал, как играл в шахматы в водолазном колоколе. Теперь он сидел, обхватив руками колени, и, скаля зубы, дико ухмылялся. На его губах была видна кровь.

— Да, пустота, — сказал он. — Пустота. Бог пустой. Я говорю: пустой, пустой, пустой, пустой.

Ворон заглянул гвидионцу в глаза — в них отражалась луна, и они казались пустыми.

— Откуда на тебе кровь? — как можно спокойнее спросил он.

— Она была пустая, — сказал Ллирдин. — Пустая и такая маленькая. Зачем ей расти большой и быть пустой? Зачем? Так много ничего? — Он потер подбородок, взглянул на мокрые пальцы и печально проговорил: — Машины ее унесли. Это несправедливо. Ей было всего полтора года пустоты.

Ворон стал спускаться в амфитеатр.

— Она была ростом мне по пояс, — неслось ему вслед. — Кажется, когда-то давно, давным-давно, до пустоты, я учил ее смеяться. Я даже дал ей когда-то имя, и звали ее Полынь. — Ворон услышал, как Ллирдин заплакал.

Коре вынул пистолет, отстегнул кобуру от пояса и присоединил к пистолету как приклад.

— Не спеши! — сказал ему Ворон; он не оглядывался, но понял, что делает Коре, по звуку. — Тебе он не понадобится.

— Хрена в зубы не понадобится, — ответил Коре.

— Мы не будем стрелять в гвидионцев. А Тольтека, думаю, нам не опасен… теперь уже нет.

Глава 12

Они спустились на ровный газон и миновали башню. Ворон вспомнил, что на эту самую башню он поднимался вместе с Эльфави. На верхнем этаже у окна стояла маленькая девочка и молча билась о решетку.

Ворон прошел под колоннадой. Сразу же за ней на краю форума стояли, плотно сбившись, примерно пятьдесят жителей Звездара, большей частью мужчины. Одежда на них была разорвана, и даже при лунном свете на расстоянии в несколько метров Ворону бросилась в глаза щетина на небритых подбородках.

К ним обращался Мигель Тольтека.

— Но ведь Ллирдин убил эту девочку! — кричал нуэвамериканец. — Он убил ее своими руками и убежал, вытирая губы. А роботы унесли труп. И вы стоите и смотрите!

Вперед выступил лесничий Беодаг. Его лицо выражало глубокое благоговение.

— При свете Ее! — возопил он; его голос то гремел, то стихал, как в лихорадочном бреду. — А Она — это лишь отражение Иниса, а Инис — это Неопалимая купина, хотя мы пьем реку. Если река дает нам свет, о, взгляните, как танцует моя тень!

— Как Гонбан танцевал для своей матери, — сказал кто-то рядом с ним. — А это означает радость, ибо человек, рождаясь, приходит из тьмы.

— Ночные Лики — это Дневные Лики! Это Бог!

— Танцуй, Бог!

— Стенайте к Богу, Вуи пылает!

Старик повернулся к девушке, преклонил перед ней колени и сказал: «Благослови меня, мать». С необычайной нежностью она прикоснулась к его голове.

— Вы что, с ума все посходили?! — взвыл Тольтека.

В толпе заворчали. Те, кто пустился было в пляс, остановились. От толпы отделился человек со спутанными седеющими волосами и направился к Тольтеке, тот издал какой-то воющий звук и отступил. В этом человеке Ворон узнал Дауида.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Дауид. В его голосе звучал металл.

— Я… я имею в виду… не понимаю.

— Нет! — ответил Дауид. — Что ты хочешь сказать?! Кто ты? Для чего ты? Зачем ты здесь?

— Ч-ч-чтобы помочь…

Толпа начала окружать Тольтеку, отрезая ему путь к отступлению. Он схватился за кобуру, но никак не мог ее нащупать, будто понимал, сколь немногих успеет он застрелить, прежде чем остальные свалят его на землю.

— На тебе худший из Ночных Ликов, — простонал Дауид. — Ибо это вообще не лик. Это безликость. Хаос. Пустота.

— Пустота, — шепотом подхватила толпа. — Пустота, пустота, пустота.

Ворон расправил плечи.

— Держись рядом и помалкивай, — велел он Корсу, вышел из тени колоннады на залитую лунным светом площадь и направился к толпе.

Первым его заметил стоявший на ее краю высокий мужчина; издав рык, похожий на медвежий, он развернулся и неуклюже побрел к пришельцам. Ворон остановился и подпустил гвидионца поближе. Тот замахнулся на него, согнув пальцы и метя в глаза. Ворон увернулся и сделал прием дзюдо, от которого его противник завертелся волчком через весь форум.

— Он танцует! — гаркнул Ворон, набрав полные легкие воздуха. — Танцуйте вместе с ним! — Он схватил женщину и оттолкнул от себя. Стараясь не упасть, она судорожно закрутилась. — Танцуйте на мосту между «инь» и «ян»!

Но гвидионцы не подчинились. Они стояли так тихо, что казалось, живые люди не могут так тихо стоять. У Тольтеки отвалилась челюсть.

— Ворон, — задыхаясь, пробормотал он, — оа, илем, Ворон…

— Заткнись, — прошептал Ворон и подошел к нуэвамериканцу. — Стой рядом. Никаких резких движений, и ни звука.

Дауид весь сжался.

— Я знаю тебя, — сказал он. — Ты моя душа. И поглощен вечной тьмой и вечно нет, нет, нет.

Ворон напряг память. Он слыхал столько мифов, должен же найтись подходящий… да, возможно… Снова его голос заполнил все пространство внутри лабиринта:

— Внемлите мне! Давным-давно Солнечный Кузнец принял образ оленя с серебряными рогами. Охотник заметил его и пустился за ним вслед. Они бежали вверх по склону горы, который весь порос крестоцветом, и повсюду, где копыта оленя касались земли, расцветали цветы, а там, где пробегал охотник, они увядали. Наконец они достигли вершины горы, где с крутого обрыва низвергался огненный водопад. Пропасть, в которую он падал, была холодна и вся наполнена туманом, так что охотник не видел, есть ли у нее другая сторона. Однако олень прыгнул через пропасть, и там, где ударили его копыта, посыпались искры…

Ворон стоял так же неподвижно, как и люди на площади, но его глаза бегали влево и вправо, и при свете луны ему было видно, что люди на площади начали успокаиваться. Ворон почувствовал, как лед, сковавший у него все внутри, начал понемногу таять. Он не знал, сумел ли он хоть в малой степени постичь сложную символику только что пересказанного им мифа. Без сомнения, он лишь смутно понимал его значение. Однако выбор оказался верным. Этот миф можно было интерпретировать нужным в данной ситуации образом и превратить отход в танец, который вернет этих людей к исполнению обрядов, возникших в ходе бесчисленных убийств себе подобных.

Продолжая говорить, Ворон отступал, делая один крохотный шажок за другим, будто от их числа зависела его жизнь. Рядом скользил Коре, прикрывая от гвидионцев дрожащего Тольтеку.

Однако они шли следом, и число их все время росло. Пока они миновали колоннаду, выходили все новые гвидионцы, одни — из зданий, другие — из башен. Когда Ворон поставил ногу на первую ступень амфитеатра, на него уже было устремлено не менее тысячи пар глаз. Никто не говорил ни слова, но он слышал их дыхание — этот звук напоминал шум волн, бьющихся о дамбу Звездара.

Миф окончен. Ворон поднялся еще на ступеньку, потом еще на одну, а они продолжали неотступно следить за ним. Ворону показалось, что, с тех пор как он спустился в эту долину, луна стала больше. «Не может быть, чтобы я провел здесь столько времени, — подумалось ему. — Неужели?»

Тольтека схватил Ворона за руку. Пальцы нуэвамериканца были холодны как лед. Коре еле слышно прошептал:

— Как вы думаете, сэр, сможем мы и дальше отступать, или эти говнюки на нас набросятся?

— Почем я знаю? — ответил Ворон. Несмотря ни на что, он рассердился на Корса за грубость.

Дауид раскинул руки в стороны.

— Танцуйте! Верните Солнечного Кузнеца домой! — крикнул он.

«Победа!» — пронзила сознание Ворона мысль. Он ощутил такое облегчение, что лишь сила воли помогла ему удержаться на ногах. Он увидел, как толпа закружилась, образуя цепочку из соединенных колец, и прошипел Корсу:

— Если будем осторожны, мы спасены. Только нужно постараться их не отвлекать. Будем продолжать медленно пятиться в такт их танцу, делая остановку после каждого шага. Если мы исчезнем в лесу при последнем такте, думаю, это их устроит.

— Что происходит? — прохрипел Тольтека.

— Тихо, тебе говорят!

Ворон почувствовал, как Тольтека зашатался и привалился к нему. Что делать? — подумал он. Это тяжелый удар, особенно для того, кто не привык глядеть смерти в лицо. Если занять Тольтеку разговором, он, может быть, не грохнется в обморок, а танцоры внизу — все их внимание было поглощено красивой фигурой, которую они старательно, как дети, исполняли, — едва ли заметят, что стоящие над ними персонажи из мифов перешептываются.

— Итак. — Наблюдая за танцем, Ворон почувствовал, что пора сделать еще шаг назад. Он взял Тольтеку под локоть, заставляя повторять свои движения. — Ты пришел сюда со своим идиотским намерением спасти Эльфави. А потом?

— Я… я… я спустился на… на площадь. Они… что-то бормотали. Что-то бессмысленное, это было ужасно…

— Не так громко!

— Я увидел Дауида. Попытался с ним заговорить. Они все, все до одного стали все больше возбуждаться. Дочка Ллирдина вскрикнула и побежала от меня. Он погнался за нею и убил. Роботы-уборщики п-п-просто унесли тело. Они начали… обступать меня.

— Понятно. Теперь внимание. Еще шаг назад. Стоп. — Ворон застыл: к нему повернулось множество голов. На этом расстоянии в свете луны у них не было лиц. Когда они снова занялись танцем, Ворон перевел дух.

— Должно быть, это мутация, — объяснил он. — Мутация и генетическое отклонение, случившееся с первоначальной малочисленной популяцией. Хотя их история о том, что они произошли от одного мужчины и двух женщин, похожа на миф, возможно, это и правда. Так или иначе, у них изменилась схема обмена веществ. Например, они совершенно не переносят табака — у них на него сильнейшая аллергия. С точки зрения эндокринной системы изменения приблизительно такие же. Биологически они, вполне возможно, еще способны давать общее потомство с нами. Но в культурном отношении… нет, по-моему, это уже совершенно другая цивилизация. Теперь уже да.

— Бэйлов куст? — спросил Тольтека тоненьким голоском, дрожащим, как у обиженного ребенка.

— Да. Ты говорил мне, что при цветении этот куст выделяет ароматическое вещество. На человека с нормальной биохимией оно не действует, но у гвидионцев обмен веществ нарушен, а это вещество по химическому составу похоже на те, что вызывают шизофрению. Эти люди чувствительны к нему. Каждую гвидионскую весну они теряют рассудок.

Беззвучный танец внизу ускорил свой ритм. Ворон поспешил использовать этот шанс, чтобы подняться сразу на несколько ступеней.

— Просто чудо, что они не вымерли в самом начале, — продолжил он, когда им пришлось снова остановиться. — Так или иначе, они выжили, и начался процесс их медленной болезненной адаптации. Само собой, они не помнят того, что происходит с ними в периоды безумия. Они просто не осмеливаются вспоминать. А вы бы посмели? Вот основная причина, почему они так и не сделали научного исследования Бэйла и не приняли мер предосторожности, которые для нас самоочевидны. Вместо этого они выстроили вокруг Бэйла свою религию и подчинили ему весь свой образ жизни. Лишь в самом начале сезона, когда они еще не потеряли рассудка, но уже чувствуют, что у них в крови закипает безумие — только тогда они способны признаться самим себе, что не понимают, что с ними происходит. В остальное время года они скрывают истину под шелухой бессмысленных слов о существовании какой-то высшей реальности.

Итак, их культура не создавалась по заранее сформулированному плану. Она вырабатывалась вслепую, путем проб и ошибок, в течение многих столетий. И наконец им удалось отыскать способ свести наносимый Бэйлом вред к минимуму.

Не забывайте, их психика, по существу, отлична от человеческой. Мы с вами — это смесь хороших, дурных и средних качеств; мы всегда несем в себе свои конфликты. Но гвидионцы, похоже, проживают все свои неприятности и несчастья в течение этих нескольких дней. Им удалось случайно наткнуться на способ, с помощью которого удается избежать больших жертв. По этой же причине они так и не заселили остальную планету. Им самим причина не известна, сдерживание демографического роста — это явная попытка найти предлог, но я точно знаю, в чем тут дело: просто в других местах нет бэйлова куста. Они так хорошо к нему адаптировались, что уже не могут без него жить. Хотел бы я знать, что случится с гвидионцем, если его лишить этого периодического помешательства. Боюсь, результат будет довольно плачевным.

Их предохраняет вся материальная культура: крепкие здания, никто не живет в одиночку, никакого огнестрельного оружия, никакой атомной энергии, все, что нужно уберечь и от чего нужно уберечься на время, пока бушует ад, запирают под замок. Этот Святой Город, как, я полагаю, и все остальные места такого рода на планете, построен в виде лабиринта из множества каморок, куда можно юркнуть, спрятаться, затаиться и переждать, пока кто-нибудь буйствует снаружи. Стены здесь мягкие, земля тоже, навредить себе трудно.

Но главный барьер, разумеется психологический. Мифы, символы и обряды настолько вошли в их повседневный обиход, что они помнят их даже в состоянии помешательства. Возможно, в безумии они помнят даже больше обрядов и мифов, нежели в здравом рассудке, особенно то, что они в нормальном состоянии вспоминать не смеют: трагические мифы и безобразные обряды. Ночные Лики, о которых не говорят вслух. Медленно, на протяжении веков и поколений, они нащупали способ сохранить на своей планете во время цветения бэйлова куста хотя бы некое подобие порядка и смысла. Мания уходит в другое русло, так что все обходится малой кровью: они изгоняют из себя ненависть и страх при помощи пантомимы и танца, они инсценируют свои мифы… вместо того чтобы разрывать друг друга на куски.

Между тем фигура танца начала рассыпаться. Значит, он так ничем и не кончится, подумал Ворон, а все просто бесцельно разбредутся кто куда. Что ж, если он при этом сможет исчезнуть и о нем забудут — это тоже неплохо.

Он сказал Тольтеке:

— Ты ворвался в их иллюзорную вселенную и нарушил ее равновесие. Это ты убил дочку Лллрдина.

— Оа, во имя милосердия! — Инженер закрыл лицо руками.

Ворон вздохнул:

— Забудь об этом. Тут есть и моя вина. Мне следовало сразу рассказать тебе, о чем я догадался.

Они поднялись уже до половины амфитеатра, когда кто-то пробился сквозь ряды танцоров и вприпрыжку направился к ним. Их двое, отметил Ворон и весь похолодел. Каскады лунного света серебрили их белокурые волосы, будто посыпая морозным инеем.

— Остановись! — вполголоса позвала его смеющаяся Эльфави. — Остановись, Воган.

Ворон задал себе вопрос, что принесет ему это случайное сходство между его именем и именем мифологического персонажа.

Она остановилась несколькими ступенями ниже. Бьерд, сжимавший ее руку, боязливо озирался по сторонам, но в его сверкающих глазах не было мысли. Хорошо знакомым Ворону жестом Эльфави отбросила прядь, упавшую на лоб.

— Вот Дитя Реки, Воган! — воскликнула она. — А ты — дождь. А я — мать, и во мне тьма.

Взглянув поверх ее плеча, Ворон увидел, что остальные услышали ее слова. Один за другим они останавливались и поднимали глаза вверх.

— Что ж, привет тебе, — сказал Ворон. — Возвращайся к себе в луга, Дитя Реки. Отведи его домой, Птица-Девушка.

Бьерд повернулся личиком к Ворону и завопил:

— Не ешь меня, мама!

Эльфави наклонилась и обняла сына.

— Нет, — приглушенно забормотала она, — о нет, нет, нет. Ты придешь ко мне, обязательно придешь. Разве ты не помнишь? Я лежала в земле, на меня падал дождь, и там, где я лежала, было темно. Идем со мной, Дитя Реки.

Бьерд вскрикнул и попытался высвободиться, но мать тащила его к Ворону. Из стоявшей внизу толпы раздался чей-то низкий голос:

— И земля пила дождь, и земля была дождем, и Мать была Дитя и несла Инис на руках.

— Эх, колокольчики-бубенчики! — пробормотал Коре. Его неуклюжая фигура подалась вперед, заслоняя командира от толпы. — Похоже, сорвалось.

— Боюсь, да, — согласился Ворон.

Ддуид вскочил на нижнюю ступень амфитеатра. Его голос рокотал, как призывная труба:

— Они спустились с неба и изнасиловали Мать! Слышите, как плачут листья?

— Что это? — Тольтека изумленно разглядывал гвидионцев, столпившихся на площади, казавшейся в лунном свете серой. — О чем это они? Это кошмар, это бессмысленно!

— В любом кошмаре есть смысл, — ответил Ворон. — В них проснулось желание убивать, и оно ищет объект, который нужно уничтожить. Похоже, они его нашли.

— Корабль, что ли? — Коре вскинул пистолет.

— Да, — ответил Ворон. — Дождь — это символ оплодотворения. Что, по-вашему, должен символизировать опустившийся на вашу родную почву звездолет, из которого вышел экипаж? Что бы вы сделали с человеком, который изнасиловал вашу мать?

— Мне бы не хотелось стрелять в этих несчастных безоружных ублюдков, — сказал Коре, — но…

Ворон ощерился, как зверь:

— Если выстрелишь, я убью тебя собственными руками!

Он взял себя в руки и вытащил из кармана миниатюрную рацию.

— Я велел Утиэлю взлетать через тридцать часов после моего ухода, но это слишком долго. Я предостерегу его немедленно. Они не должны найти звездолета, когда придут его штурмовать. А потом посмотрим, удастся ли нам спасти наши шкуры.

Между тем Эльфави уже поднялась по ступеням и подошла к Ворону. Она бросила Бьерда к его ногам — мальчик всхлипывал от страха: он был еще не сведущ в мифологии и не мог найти объяснения тому, что ощущал. Расширенными глазами Эльфави вгляделась в Ворона.

— Я тебя знаю, — прошептала она. — Ты когда-то сидел на моей могиле и не давал мне спать.

Он включил рацию и поднес к губам. Эльфави вонзила ногти ему в руку, и пальцы рефлекторно разжались. Она схватила коробочку и отбросила в сторону — он не ожидал от женщины такого далекого броска.

— Нет! — завизжала она. — Не оставляй во мне тьму, Воган! Ты уже однажды пробудил меня!

— Я ее достану, — сказал Коре и двинулся вперед.

Когда он проходил мимо Эльфави, она выхватила из ножен у него на поясе нож и вонзила ему между ребер. В ярком лунном свете было видно, как ошеломленный Коре рухнул на четвереньки.

Когда стоящие внизу увидели, что произошло, из толпы раздался жуткий вой. Шаркая ногами, Дауид подошел к рации, оглядел ее со всех сторон и бросил в толпу. Она поглотила коробочку, как водоворот.

Ворон склонился над Корсом и бережно приподнял его голову в островерхом шлеме. На губах солдата пузырилась кровавая пена.

— Уходи, командир. Я их задержу. — Он дрожащей рукой схватил пистолет и попытался прицелиться.

— Нет. — Ворон выхватил у него оружие. — Мы сами к ним пришли.

— Конские яйца… — сказал Коре и умер.

Ворон выпрямился. Он отдал Тольтеке пистолет и кинжал, который вынул из трупа. Поколебавшись минуту, он отдал также все свое оружие.

— Двигай, — сказал он. — Тебе нужно добраться до корабля раньше их.

— Иди ты! — вскричал Тольтека. — Я останусь…

— Я знаю приемы рукопашного боя, — сказал Ворон. — Я сумею задержать их гораздо дольше, чем ты, писарь.

На минуту он задумался. Рядом с ним стояла на коленях Эльфави. Она судорожно сжимала его руку. У ее ног дрожал Бьерд.

— Заруби себе на носу, — сказал Ворон, — что для лохланца главное — долг.

Он подтолкнул Тольтеку в спину. Нуэвамериканец глубоко втянул воздух и побежал.

— О, олень на краю пропасти! — радостно воскликнул Дауид. — Его пронзили стрелы солнца! — И он стремглав кинулся вслед за Тольтекой. Ворон оставил Эльфави, шагнул наперерез ее отцу и дал ему подножку. Дауид скатился по зеленым ступеням вниз, в вопящую толпу. Его тут же растерзали на куски.

Ворон возвратился к Эльфави. Она по-прежнему стояла на коленях, прижимая к себе сына, и нежно улыбалась. Никогда в жизни ему не приходилось видеть ничего трогательнее этой улыбки.

— Теперь наша очередь, — сказал он, — но ты еще можешь спастись. Беги, запрись в комнате на башне.

Она так сильно замотала головой, что волосы взвились вихрем.

— Спой мне ее до конца.

— Ты можешь спасти и Бьерда! — взмолился он.

— Это такая чудесная песня, — сказала Эльфави.

Ворон пристально смотрел на пиршество жителей Звездара внизу. Он почти потерял голос, но из последних сил старался выговаривать слова как можно отчетливее:

— Благодарю тебя, Воган, — сказала Эльфави.

— Ну, теперь ты уйдешь? — спросил он.

— Я? — спросила она. — Как я могу? Ведь мы — Трое.

Он сел рядом с ней, и она прижалась к нему. Свободной рукой Ворон ласково поглаживал влажные от пота волосы ребенка.

Наконец клубок тел внизу распался, и гвидионцы, тяжело ступая, начали подниматься вверх по ступеням. Ворон встал. Он отошел от Эльфави, которая осталась сидеть. Если он сумеет отвлечь их хотя бы на полчаса — а если ему повезет, полчаса он продержится, — они вполне могут забыть о ней. Тогда она переживет эту ночь.

И ничего не вспомнит.