Избранник Небес

Глава I Сатана передает Книгу заповедей

— Сбылось предсказание пророков от начала времен! Двенадцать избранных на служение сыну твоему первыми получили начертание и поклонились тебе у алтаря, — возрадовались демоны, подняв золотые чаши с кровью клона Адама.

— Одному из них надлежит предать Антихриста. Из Маханаима[173] в Луз[174] придут враги наши и найдут там предателя и заплатят ему три миллиарда человеческих денег, на которых надпись «еретическая».[175] Но не смогут они захватить сына, ибо жизни свои положат за него преданные ему агнцы и станут первыми мучениками. Предатель же не сможет насладиться богатством. Ибо бумажки эти скоро ничего стоить не будут, и за эйфу[176] муки будут давать десять золотых шекелей.[177] Горе тому человеку, предавшему сына моего, Антихриста, лучше было бы ему не родиться вовсе.

— Аттун нура![178] Скажи нам, кто из них, и мы сейчас же умертвим его, — воскликнули демоны.

— Я сам взыщу с него пролитую кровь моих слуг, которых я к роду строптивому посылал!

— Неужели и кровь сына твоего пролита будет? — вознегодовал Цалмавет.

— Он придет, чтобы явить чудеса великие, каких еще не видели люди со времен заточения Тираном ангелов, примкнувших ко мне во время Великого бунта на Небе. Он станет первым из избранных моих, кому позволю я переселиться в мой мир, за Черными Вратами вселенской Бездны.

— Qui tollis peccata mundi,[179] — пропели ангельские голоса.

Светлое сияющее изнутри облако окутало подножие тронов, на которых восседали Сатана с Бетулой. Ангельский разноголосый хор снова затянул величественную мелодию, которая придавала каждому слову, вышедшему из уст дьявола, устойчивую окраску мраморной монументальности.

— Истинно говорю вам, много званных, но мало избранных, а вы — избранные из всех слуг моих никогда не вкусите смерти и сами станете князьями миров, которые ныне создаются для вас. Я показал людям, как сделать из тоху[180] энергию, и они уже производят ее для меня. С ее помощью я сжал пространство по ту сторону Черных Врат и высек великие столбы, заполненные галактиками в моем мире. Его границы непостижимы для любого разума, ибо они начинаются за невидимым горизонтом,[181] где останавливается это время и начинается мое. Мир, сотворенный мною, совершенен, и слово «хаос» в нем не существует.

— Благодарим тебя, Повелитель наш, за то, что ты был, есть и будешь, и ныне сотворил силу великую, — провозгласило воинство дьявола, поклонившись ему.

Сатана направил скипетр на золотую чашу, в которой был сотворен «клон» Адама, и она растворилась в воздухе, не оставив и следа. Окинув взглядом стоящих на коленях участников ритуала, он обратился к ним:

— Достаточно для вас того, что видели и слышали сегодня, ибо ни один сын плоти еще не удостаивался милости такой. Отныне я — ваш бог. Я открывался праотцам вашим Каину, Кнаану[182] и Амалеку[183] в образе сияющего ангела, испепеляющего камни светом крыльев своих, но своей «божественной» сущности и имени своего я им не открывал. И если спросят вас, как имя мое, то каждый из вас пусть так скажет:

«Сущий вечно бог Нун[184] — отец всех богов — вспомнил о завете, заключенном с праотцами вашими, и чтобы заключить с вами союз и поселить во Вселенной, текущей молоком и медом». Не в состоянии человек, рожденный от зловонной капли, представить тот удивительный оазис, который я уготовил для избранных из избранных. Только они смогут изменяться по своему усмотрению, соприкоснувшись с вечно мерцающими шлейфами вселенского разума. Пусть же будет этот день памятным для вас, и пусть празднуют его, как праздник для меня — отца всех богов — господина, усыновившего вас, во всех последующих поколениях ваших, как вечный закон празднуйте и соблюдайте его.

Цалмавет приподнял над головой массивную книгу в золотом окладе с сатанинским знаком на обложке:

— Когда переселит вас Повелитель наш в другой мир, о чем поклялся он в древности отцам вашим, и даст вам города, доходящие до пурпурных небес, большие и удивительные, которые вы не строили, и дома, наполненные всякого добра, которые не вы наполняли, манну и виноград, бальзамовые деревья и деревья альмуг,[185] которые не вы посадили, и будете есть и насыщаться, то именем бога вашего вечносущего Нуна клянитесь, положа правую руку на книгу эту, и соблюдайте заповеди, свидетельства и установления его, записанные в ней, дабы не возгорелся гнев его и не уничтожил он вас так же, как делал это Тиран на земле.

— Настало время прозрения для колеблющихся в сердце своем, чтобы отбросить все сомнения и понять, наконец, от какого владыки берет начало их существование. Возьму я вас народом себе и спасу вас мощью великой и страшными карами. И буду вам всесильным, и узнаете, что я — владыка, освобождающий вас из-под ига земного Бога, — сказал Люцифер.

— Блаженны уверовавшие в Повелителя нашего, ибо они успокоятся от дел своих и труды их идут вслед за ними! — воскликнул Цалмавет.

— Опять он все путает, — рассмеялся архангел Михаэль. — Помню, как я наказывал розгами Белиала[186] за то, что он был недостаточно строг и требователен в обучении демонов святым писаниям еще до того, как мы их изгнали с Небес. Каждый день он заставлял Цалмавета семь раз подряд повторять эту фразу утром и вечером: «успокоятся они от трудов своих, и дела их идут вслед за ними»,[187] но именно ее он и не может никак запомнить.

— Зато как убедительно выглядело, когда он поднял над головой книгу и с видом, как будто бы он — не иначе как сам Моисей на Синае, провозгласил: «дабы не возгорелся гнев его и не уничтожил он вас», — иронизируя сказал Габриэль.

— Смотрите, как глаза выкатил для устрашения, — указал рукой архангел Уриэль на голографическую проекцию, проявившуюся во Дворце Всесильного.

— Надо же, павлин разукрашенный. Весь в золоте, еще бы шляпу с перьями надел! — добавил Разиэль, и все семь архангелов Божьих рассмеялись звонким здоровым смехом.

Всевышний улыбнулся:

— Изначально был кротким, как агнец, а потом уклонилось сердце его, и ослушался, и пошел за Самаэлем, и тоже закостенел во зле. Есть ли еще те, кто искренне ищет Меня из сынов человеческих в летах молодости?

Ангелы опустили глаза, но архангел Михаэль вышел вперед:

— Есть, Господи, но в середине своих лет и старше, а в отрочестве — если и вспыхивает в них искра, то быстро затухает под тяжестью земных соблазнов.

— Не стану больше Я из жалости к людям откладывать приход того страшного времени, уготовленного Мною от сотворения мира. Блажен бодрствующий и хранящий одежду свою, чтобы не ходить ему нагим, и чтобы не увидели наготы его.[188]

Святые старцы, предстоящие перед Престолом Всевышнего, упали на колени и взмолились:

— Смилуйся Боже, Творец всякой плоти, не погуби праведного с нечестивым. Неужели Судья всей Земли не будет судить справедливо?

И сказал Бог:

— Сколько еще недостает верных Завету Моему на чаше весов?

Раздался гром, от которого задрожали стены и поколебались основания Дворца, и голос вселенского Духа ответил:

— Созрел урожай, и пришло время жатвы. Хватит и тех, кто ныне под Солнцем возносит благодарность Тебе, если пустишь серп и не замедлишь, ибо свиньи приходят по ночам и вытаптывают его.

И вышел Ангел из Храма на Небе с острым серпом, а другой, имеющий власть, воскликнул:

— Обрежь гроздья винограда на Земле, потому что созрели на нем ягоды!

Деяние Святого Духа безмолвно.

Глава II Размышления матери Антихриста по дороге в аэропорт Каспогджо

Далеко на горизонте безотказные катапульты солнечного механизма уже выстрелили в небосвод миллионами литров бледно-розовой краски. Неудержимый птичий щебет радостно подхватил восторженные голоса ангелов, которые передавали снизу вверх, как эстафетную палочку, молитвы возносящих благодарность своему Творцу. Они благодарили Его за то, что Он пустил их в Свой прекрасный мир, помогая время от времени остановиться и критически посмотреть на свои дела со стороны. Его глазами, чтобы не превратиться в пожирающего себя и других монстра.

Красное пятно лениво оторвалось от горизонта. Оно прошило насквозь ускользающими лучами продрогшую от ночного холода альпийскую долину, укрытую одеялом из тяжелого тумана. Марта, привыкшая к новому имени Бетула, прикрыла глаза рукой, защищая их от яркого света, который проникал внутрь салона «хаммера» даже через затонированные пуленепробиваемые стекла. Заметив ее инстинктивное движение, демон, летящий слева от джипа, раскрыл крылья, заслонив собою солнечный свет. Словно на подсвеченной изнутри фонарем хеллоуинской тыкве, на его тонких перепончатых крыльях отчетливо стали видны крупные вены и мелкие кровеносные сосуды.

Справа от Бетулы, откинув голову на мягкий кожаный подголовник, тихо посапывал Белуджи с детской улыбкой на лице, положив левую руку на толстую и объемную Книгу заповедей Сатаны. Спереди сидел Трейтон, изредка обмениваясь с водителем-клоном короткими фразами на утерянном языке аккадских жрецов. Они согласились с тем, что только через девять месяцев, в день рождения Антихриста, следует начать вести новый земной календарь, используя существующий лишь для общения с людьми, которые не захотят принять власть Хозяина.

Сделанный ими вывод показался Бетуле правильным. Она почувствовала, как внизу живота разлилось приятное тепло. Это незнакомое чувство пробудило в ней радость от осознания тех безграничных возможностей, которые теперь открылись перед ней. Тревоги прошлой жизни ее уже больше не беспокоили. Бетула теперь мыслила, как стратег, и чувствовала себя полноценной будущей хозяйкой мира, склонной, скорее, к жесткому правлению в стиле Елизаветы I, чем к поиску путей решения задач, поставленных Сатаной, посредством дипломатии. Она была уверена в том, что дипломатию придумали только лишь для того, чтобы выиграть время и привлечь на свою сторону союзников, а затем собраться с силами и нанести упреждающий удар.

До рождения Антихриста она должна была подготовить для него путь и если не подчинить себе, то хотя бы заручиться поддержкой могущественных тайных организаций, в чьих руках была реальная власть на Земле. Масштаб будущей деятельности понемногу вырисовывался в стройную картину в ее голове, хотя она и не до конца еще понимала, что власть Сатаны далеко не так уж и безгранична, как он это расписывал. Все «винтики» в мозгу затянулись, приготовившись пройти через первое испытание на прочность. На вечер Белуджи, ставший теперь ее личным секретарем, уже запланировал встречу с послом могущественного Ордена «Череп и кости», в который входили только самые влиятельные представители американской элиты. Даже во время Второй мировой войны, когда самолеты Люфтваффе бомбили Лондон, эта могущественная организация открыто продавала нефть фашистской Германии, отправляя танкеры через Аргентину, а отличительная эмблема на фуражке офицеров «СС» была скопирована с символики Ордена. В сравнении с ними знаменитые «шоумены» — франкмасоны, якобы набросившие паутину на всю планету, выглядели опоздавшими на урок школьниками, переминающимися с ноги на ногу в кабинете директора школы.

Бетула понимала, что привлечь на свою сторону людей, определяющих, кто завтра будет президентом в той или иной стране мира, будет очень сложно и, скорее всего, даже невозможно. Но у нее не было ни малейших сомнений в том, что Хозяин очень скоро подчинит их себе. Не менее сложной представлялась задача ликвидировать старого заклятого врага в лице Ордена магистров. Они были опасны в первую очередь из-за искусства владения черной магией, которой их обучил Теумиэль — «король Солнце», как его прозвали демоны за гротескное позерство и чрезмерное самолюбование. Высшие магистры Ордена оставались единственными на Земле людьми, кто еще умел подчинять себе духов и демонов, а также умерщвлять своих врагов при помощи одних лишь заклинаний, и многое другое. Хотя и перечисленных способностей уже было более чем достаточно, чтобы представлять реальную угрозу для нее и для Антихриста.

Именно они навели смертельную болезнь на понтифика, и тот оставался в живых только потому, что кардинал Сантори, которого готовили ему на замену, еще не набрал достаточного авторитета в глазах высшего духовенства Ватикана. Не было никакой гарантии, что его изберут большинством голосов. После вчерашнего разоблачения Сантори наиболее вероятным кандидатом на Ватиканский престол среди преферитти теперь был кардинал Эммануэле Костанцо — ярый противник как самого Ордена, так и любых других внецерковных религиозных организаций, отвлекающих людей от истинной веры в Бога. Он был еще большим консерватором, нежели нынешний Папа, и никогда не скрывал своей точки зрения на будущие тенденции развития католицизма: «лучше меньше — да лучше». На самом деле такой подход имел прямо противоположный эффект воздействия на паству. В наше время, засоренное рекламными технологиями и прочим нескончаемым мусором предвыборных обещаний, которые никогда не выполнялись, людей привлекала прежде всего ненавязчивость, балансирующая на зыбкой грани с некой таинственной недосказанностью. Вот почему политика будущего Папы могла значительно увеличить и без того укрепившиеся в последнее время ряды католиков во всем мире.

«И тенью моей руки укрою тебя, и развяжу узду на шее твоей, дочь Сиона», — вспомнились Бетуле слова дьявола перед тем, как он вошел в нее.

Многим мужчинам, с которыми она спала до этого, было попросту наплевать, что она чувствовала, и чувствовала ли вообще, поэтому забыть тот яркий и насыщенный всплеском эмоций оргазм, который прошил каждую клеточку ее мозга, было попросту невозможно. Ей хотелось верить в то, что это когда-нибудь снова повторится и, возможно, не один раз. Однако сам вид обескровленного тела клона, которое запихнули в черный пластиковый пакет и погрузили в багажник джипа охраны, вряд ли оставлял какие-либо надежды.

Преданные монахини ехали в замыкающей машине. Из-за вселившихся в них демонов их сознание полностью изменилось, и теперь они были готовы, не задумываясь, отдать свои жизни за Бетулу и будущего отпрыска Сатаны.

Глава III Послание Сатаны семи церквям о последних днях

— Да защитит Пресвятая Дева Мария вашу дочь от козней дьявола. Я уверен, Романо, что после того, как кардинал Эммануэле Костанцо причастит Стефанию Тайн Христовых, дитя окончательно выздоровеет душой и телом, — постарался успокоить Папа сидящего слева от него премьер-министра, у которого на глаза навернулись слезы при виде того, как его пятилетняя дочь закатила вверх зрачки. Крепко сжав нежными ручками деревянные подлокотники кресла, она принялась раскачиваться и настойчиво повторять одну и ту же фразу:

— Дядя Шон хороший, он уже покупает билет. Его нельзя отпускать в Америку. Злой дядя, который со мной все время разговаривает, сказал, что я умру вечером, как наша кошка Дейзи, если дядя Шон не останется в Риме.

Приятный слуху перезвон церковных колоколов мягко перекатился бархатными волнами в кабинете понтифика. Настенные часы отбили десять негромких мелодичных ударов, напоминающих звон хрусталя, приглушив всхлипывания молодой супруги премьера. Красивая женщина с белой гладкой кожей лица опустила голову, прикрыв рот платком.

— Стефи, кто такой дядя Шон? — спросила она дочку.

Девочка начала ударять каблуками белых лакированных туфелек о ножки высокого для нее кресла, надув губы и насупив брови:

— У дяди Шона самолет через час, у него сильно кружится головка. Ему нельзя улетать в Америку. Папа говорил, что там еще опаснее, чем в Африке.

— Господи, да что же это такое. Мы уже думали, что все позади. Вчера ночью она уснула у меня на руках крепким здоровым сном, а утром… Нет, только не с ней, несчастное дитя.

— Не плачь, мамочка, ведь они же послушают папулю и вернут дядю Шона, — ангельским голоском сказала девочка, но, увидев как премьер тяжело вздохнул, тут же произнесла басом: — А иначе ты, сучка, будешь следующей! Я буду рвать тебя изнутри до тех пор, пока ты на стенки не полезешь от боли!

Глаза девочки гневно блеснули. Оливия отвернулась в сторону, не выдержав тяжелого взгляда существа, которое смотрело на нее из ее дочери холодным, злобным взглядом. Склонив голову, она закрыла лицо ладонями, которые сразу стали влажными от слез.

— Господи Иисусе, смилуйся, это же невыносимо… за что мне такое наказание… Господь оставил меня в темном колодце.

Премьер обнял жену за плечи и постарался ее успокоить:

— Что нам остается, дорогая, кроме как молиться, верить и уповать на милосердие Господа.

Эффект оказался прямо противоположным. Оливия еще сильнее разрыдалась. Всхлипывая через каждое слово, она тихо произнесла:

— Я думала, что счастье уже где-то рядом, но его все нет, и никогда уже не будет.

Кардинал Костанцо категорически остановил Луиджи — семейного врача, который выложил на стол упаковку викадина и уже потянулся за водой, чтобы дать запить препарат жене премьера.

— Никаких транквилизаторов ни для матери, ни для ребенка. Нельзя приглушать крик души, которая вопиет к Господу о спасении, тем более перед евхаристией.

— Насчет девочки у меня и в мыслях не было, а вот с Оливией…

Врач с сомнением покачал головой, оборвав себя на полуслове. Он не желал вдаваться в дотошные медицинские подробности и объяснять кардиналу, почему необходимо было быстро снять сильнейший стресс, способный в любую минуту взорваться, как динамит, и разнести в клочья склеенный по частям карточный домик психического здоровья своей пациентки, за которой он наблюдал вот уже на протяжении долгих пяти лет. Два выкидыша, которые были у Оливии до рождения Стефании, не прошли бесследно для молодой мамы, создав устойчивый комплекс «рока судьбы». Смерть третьего, так тщательно оберегаемого ребенка, которая нависла над девочкой со вчерашнего дня тяжелой тенью, наверняка заставила бы ее наложить на себя руки. Тем более что она уже не раз в прошлом переступала эту черту. Но всякий раз божественное вмешательство вырывало молодую женщину из объятий серого безликого пространства, где в ожидании Божьей милости пребывали души отчаявшихся.

— И все-таки, монсеньор, позвольте мне заняться своим делом. Если бы я не был уверен в том, что делаю, меня бы здесь не было, — как можно тише настоял на своем Луиджи.

— В таком случае она не сможет сегодня причаститься, — сочувственно вынес вердикт кардинал.

— Валяйте, док, дайте мамаше пилюлю от страха, а то меня ее нытье начинает раздражать. Настоящая истеричка. Что ни скажи — сразу в слезы. Разве такое может вынести хрупкая психика маленькой девочки, которая всего-навсего просит, чтобы хороший дядя, даже не педофил, прочитал ей сказочку?

От демонического смеха завибрировала вода в стакане, которую недопила Оливия. Кардинал молитвенно сложил руки на груди, а понтифик благословил Стефанию крестным знамением.

— Из-за подагры тяжело стало пальчики складывать аккуратно, Ваше драгоценнейшее Святейшество? Вы должны пример всем показывать! Ваши пальцы, образующие Имя Христа, должны звенеть от напряжения, как лук, выпускающий стрелу во врага. Благословляя паству крестным знамением, вы спасаете ее от тлетворного влияния Сатаны, а вы их уже едва согнуть можете. Возьмите пример с Джино Белуджи. Еще вчера у него едва все кости в трусы не посыпались, а сегодня он уже стометровку может свободно пробежать за двадцать секунд. К тому же, вы с ним теперь коллеги, и хочешь не хочешь, вам придется общаться. Этой ночью хозяин назначил его Папой Пергамским[189] — предстоятелем Церкви Спасения — своим наместником на Земле.

Стефания звонко рассмеялась и уже своим голосом принялась быстро произносить детскую считалку, указывая пальцем то на понтифика, то на пустующее кресло справа от него:

— Папа Римский — Папа Пергамский — Папа Римский — Папа Пергамский, стакан лимон — выйди вон, стакан воды — выйдешь ты!

— На тебя выпало, папаша! Я почему-то так и подумал! Значит, ваша церковь теперь будет нашей, так что давай, собирай вещички и выметайся отсюда! Мы тут как-нибудь без тебя разберемся, — съехидничал демон.

— Церковь всюду, где есть верующие во Христа, а не в Сатану, — спокойно произнес понтифик.

Переведя взгляд на премьер-министра, в глазах у которого не было ничего, кроме паники и отчаяния, Папа сделал вид, что ничего необычного не произошло.

— Ваше Святейшество, у меня осталось столько вопросов, но я боюсь задавать их вам, — опечаленно склонив голову, тихо произнес Романо. — Почему выбрали нас, ведь мы набожные люди?

Разговор нужно было срочно направить в конструктивное русло, чтобы не дать почувствовать демону, что ему удалось сломить дух родителей одержимой девочки. Папа слегка прокашлялся и тихим, но уверенным голосом обратился к премьеру:

— Должен вам сообщить, Романо, что кардинал Эммануэле Костанцо с сегодняшнего дня назначен указом Папской комиссии моим личным секретарем. Я просил бы вас впредь связываться с ним по всем неотложным вопросам. Я вынес решение не передавать светским властям кардинала Сантори. Он проведет остаток своих дней в монастыре Монте-Кассино, где будет замаливать свои грехи.

Часы отбили еще четверть часа, и премьер взволнованным взглядом посмотрел на понтифика, переживая, что ученый пройдет паспортный контроль и сядет в самолет еще до того, как он ему позвонит.

— Ну что же, Романо, я полагаю, что мы договорились с вами по этому вопросу. Хотелось бы также предостеречь вас. Я многое не могу вам сегодня рассказать в силу определенных обстоятельств, но прошу вас не идти ни на какие сделки со слугами дьявола. У нас достаточно сил, средств и скрытых знаний, чтобы положить всему этому конец. И на примере вашей дочери мы вам это докажем, — уверенно сказал понтифик.

— Ух ты, вот это новость — так новость! Не иначе как ватиканские колдуны получили в своих подвалах святую тяжелую воду. Вот так запросто взял в руки какой-то монах-очкарик термоядерный веник, окунул его в такую святую водичку, брызнул ею на одержимого — и все, дело в шляпе. Был демон — и нет его! Даже мокрого места не останется ни от беса, ни от одержимого! — громко рассмеялся демоническим смехом Насира,[190] вселившийся в тело девочки, у которой под глазами уже появились черные круги.

Переживая за резко ухудшающее состояние Стефании, которая таяла на глазах, понтифик старался не обращать внимания на издевательские шутки демона, хотя это было и нелегко. Встав из-за стола, он подошел к окну и набрал номер отца Винетти. Он знал, что доктор Майлз должен был быть рядом с ним. Голос хранителя архива, заглушаемый суетой аэропорта, стал еще слабее. Когда они беседовали ранним утром перед возвращением с авиабазы Бономо в Рим, падре уверял, что с ним все в порядке. Прошло всего три часа, действие адреналина прекратилось и стало ясно, что каждое слово дается ему с трудом. Он не мог вдохнуть полной грудью. Сильный ушиб грудной клетки вызывал у него острую боль. Обмолвившись с понтификом двумя-тремя фразами, Винетти передал трубку Шону.

— Рад слышать вас, доктор Майлз. Хочу вас поблагодарить от имени премьер-министра. Его пятилетняя дочь осталась жива, и не только она. Не могли бы вы отложить свой вылет на завтра, это — моя личная просьба. Заранее благодарю вас.

Задержавшись на полминуты у окна, за которым теплый осенний ветер слегка трепал листья вечнозеленого сада, Папа повернулся к гостям и от неожиданности выронил мобильный телефон из рук. Откуда-то снизу из мраморного пола поднимались густые хлопья снега, словно какая-то невидимая сила их притягивала вверх. Достигнув потолка, снег таял, смерзаясь в гигантские сосульки, напоминающие по своей форме сталактиты в карстовой пещере. Между ними под потолком медленно вращались нанизанные на копья десятки отрубленных голов понтификов-вероотступников, среди которых легко было узнать Стефана VI и Александра VI, богохульника и еретика Иоанна XII, откровенных развратников Павла II, Иннокентия VIII, а также Льва X, при котором симония[191] достигла чудовищных размеров. Вытекающая из них кровь сбегала вниз по древкам копий в образовавшееся на полу кровавое озеро. В воздухе проявились высокие арочные врата Ада, обвитые черным плющом, за которыми открылась гнетущая перспектива изощренных истязаний человеческой плоти. Бесконечные повторы сцен страданий грешников, пытаемых демонами, уводили взгляд к размытому свинцово-серому горизонту, освещенному тусклым кроваво-красным светом, исходящим от невидимого светила. В мрачном небе виднелись тысячи проемов, через которые демоны, держа под руки грешников, доставляли их непрерывным потоком в чистилище. В открытых вратах показалась фигура ангела с черными крыльями. Его одежда и доспехи были еще темнее, чем крылья. Ангел держал в правой руке окровавленный меч, а в левой — копье. Он демонстративно подвесил его в воздухе рядом с теми, на которых были нанизаны головы в тиарах, и надменно обратился к понтифику:

— Я думаю, тебе известно, что если будешь противиться воле Князя мира сего, то не пройдет и года, как твоя голова окажется на этом копье рядом с ними. Ведь большая часть из тех, кого ты видишь, попали к нам не потому, что были грешниками изначально. Они сломились, как щепки для костра, под натиском силы искушения, которую в ярости обрушил на них Сатана. Да и кто устоит? Разве что Сын Божий и пару святых затворников, укрепленные Духом Святым. Так что не упрямься и не желай себе зла.

Девочка подошла к Ангелу и, приняв из его рук послание, приблизилась к понтифику, который застыл, как вырезанная из камня статуя, не в силах вымолвить ни слова. Она протянула пергаментный свиток, скрепленный печатью Сатаны, и обратилась к нему своим нежным ангельским голосом:

— Дядя с черными крылышками попросил, чтобы вы его открыли за полчаса до вашей смерти. Если откроете раньше — то и умрете раньше.

Понтифик положил свиток на письменный стол. Укрепленный Святым Духом, он осенил себя крестным знамением и, подняв взгляд на черного Ангела, сказал:

— Человека пугает смерть, но приближает нас Бог к Себе, избавляя от дальнейших страданий, чтобы подарить новую жизнь, наполненную светом. И чем ближе мы к Господу, тем яснее понимаем, как далеки от Него.

Глава IV Доктор Майлз исцеляет Стефанию

В кабинете стояла тишина, периодически нарушаемая всхлипываниями матери одержимой девочки. Понтифик и кардинал Костанцо молча все обдумывали. Они понимали, что произошедшее на их глазах никак нельзя было соотнести с простым дьявольским наваждением.

— Что это было? Неужели такое возможно? — запивая две таблетки с бензодеозипином оставшейся после Оливии водой в бокале, спросил Луиджи.

Его дрожащие руки и бегающий испуганный взгляд говорили сами за себя. Он демонстративно ущипнул себя за ребро ладони.

— Этих то ли демонов, то ли ангелов больше не видно. Но свиток остался. И печать на нем такая, странная очень. Нет, все-таки это не мог быть сон. Судя по тому, как вы от удивления выронили из рук телефон, галлюцинацией это тоже не назовешь, — высказал свои соображения семейный врач-психиатр.

Из-за сильного волнения он даже не заметил, что поднес бокал к губам той стороной, где остался отчетливо виден след от яркой помады жены премьера.

— Оближи стаканчик, Луиджи, помада у мамочки сладкая, как шоколадка. И мама, наверное, тоже сладкая, раз ты ее все время облизываешь. Когда вы думаете, что я сплю, я выхожу из детской комнаты и подсматриваю за вами. Ты любишь ее облизывать, когда она голая, но наша служанка Альбина говорила мне, что чужих теть целуют только плохие дяди, поэтому она тебя не любит. Я уже взрослая и все понимаю, — насупив брови и сжав кулачки, сказала Стефания.

Оливия снова разрыдалась, прикрыв лицо руками:

— Что она говорит, Боже, неужели это можно вынести.

Премьер залился краской. Он знал, что все именно так и происходило вот уже на протяжении пяти лет с тех пор, как родилась дочка, отцом которой, к счастью, был все-таки он. Но Романо не хотел, чтобы его жена, в неоднократных попытках наложить на себя руки, когда-нибудь достигла своей цели. Поэтому рядом с ней должен был находиться врач-психиатр и желательно, не посторонний человек, чтобы не выносить из дома грязь для истекающих слюной папарацци, которых, в первую очередь, интересовал объем продаж их изданий, а не жизнь несчастной женщины, висящая на волоске. Заметив смущение и стыд на лице своего друга детства, врач поспешил оправдаться:

— Не верь ни единому слову, это демон говорит, а не Стефи.

Положив свою руку сверху на его сжатый кулак, Луи тихо продолжил:

— Ты же знаешь, что Оливия тебя любит, да и я бы никогда не смог этого сделать, ведь мы же друзья.

Прикосновение Луи было омерзительным для премьера. Он почувствовал, что залился краской еще сильнее. С тех пор, как Виктор — начальник личной охраны, пряча глаза, показал ему, чем его жена занимается в гардеробной комнате вместе с врачом, он никогда не протягивал больше ему руки, когда тот пытался с ним поздороваться. Луиджи наивно доверился своей пациентке, которую Виктор, в свою очередь, заверил, что в ее гардеробной, спальной и в ванной комнате по этическим соображениям никаких камер нет и быть не может априори. Но на самом деле скрытые камеры по указанию премьера были установлены везде, даже в их машинах. Наблюдение за своей женой он приказал вести круглосуточно. Даже в SPA-салоне, куда ходила Оливия, пришлось установить камеры и поменять косметологов. Чувство гнева, разбавленное стыдом и досадой, Романо всегда подавлял в себе при виде глубоких шрамов на запястьях жены, мертвецки бледной кожи лица и больших черных кругов под глазами, которые ей не всегда удавалось скрыть за толстым слоем тональной косметики.

«Ублюдок, настоящий ублюдок, а не врач, раз он позволяет себе трахать действительно больного человека. Еще хоть как-то можно было бы его понять, если бы Оливия была деревенской пышкой — кровь с молоком. Но она без преувеличений едва могла устоять на ногах при сильном ветре из-за анорексии и постоянных нервных срывов. Она и секс — это две несовместимые вещи».

— Да, Луи, все в порядке. Конечно, я знаю. Ты — друг, а она — любит, — выдавил из себя жалкое подобие улыбки премьер, хотя в голове прозвучала совсем другая фраза: «Ты — сволочь, а она — просто стерва, которая мстит мне за свои выкидыши, как будто я виноват в том, что она не успеет поужинать, как сразу бежит в туалет все вырыгивать. Если бы не Стефи, я бы вам обоим давно пинков под зад понадавал, сладкая парочка „TWIX“».

Романо инстинктивно потянулся в карман за платком, чтобы вытереть свою руку от липкой и потной ладони врача. Она показалась ему покрытой слизью полусгнившей плоти мертворожденного ребенка.

Страх разоблачения заставил психиатра, у которого подскочили пульс и давление, оправдаться от обвинений, высказанных Стефанией в его адрес:

— Они просто пытаются выбить всех нас из состояния равновесия, чтобы подчинить себе нашу волю.

— Устами младенца глаголет истина. А насчет выбивания, так это ты у нас мастер. В общей сложности, два миллиона семьсот пятьдесят четыре тысячи евро ты высосал, как пылесос из молодой мамочки за пять лет, вдувая ей в уши нескончаемые истории о своих мифических карточных долгах и угрозах со стороны несуществующих бандитов. Ведь главное для ее психики, постоянно затуманенной передозировкой ЛСД, это образы, а не логическое мышление.

Оливия прикрывала рот платком, чтобы плакать как можно тише.

— Ты бы, садист, лучше дал мамаше те веселые колеса, которые сам жрешь, а то у меня сейчас тоже приступ начнется от ее завываний. Я тут такое начну рассказывать, что у Его Святейшества и премьера глаза на лоб полезут, — не унимался демон.

— Я как-нибудь сам разберусь без советов, особенно ваших, что и когда ей давать, — вспылил Луиджи.

— Ну да, я забыл, ты же авторитетный ученый, раз сам премьер-министр доверил тебе лечить свою жену. А как же иначе. С таким-то опытом — пятнадцать разжиревших домохозяек, десять выживших из ума алкашей и тридцать наркоманов. И почти все они уже на том свете. И это всего за двадцать два года врачебной практики, шутка что ли, такая нагрузка. Прямо-таки колосс современной психиатрии. И когда ты только все успеваешь? И наука, и карты, и женщины — да ты, бедняга, совсем замотался, пожалей себя, на тебе лица нет!

Демону явно хотелось почесать языком и вернуться к пикантной теме о сексуальных связях врача с Оливией, но Романо резко оборвал его. Он чувствовал себя крайне неловко. Не столько из-за того, что вылезло наружу «грязное белье» из его семейного шкафа, сколько из-за того, что он втянул Папу во всю эту историю. К тому же с каждой минутой демон неуклонно отнимал силы Стефании, и девочка на глазах превращалась в старуху. Ее лицо начало покрываться морщинами, а большая часть волос уже поседела. Сердце премьера разрывалось от горя. На сухие и красные от недосыпания глаза навернулись слезы, но он старался держать себя в руках.

— Может, мы лучше подождем доктора Майлза в приемной, чтобы не отвлекать вас от важных дел?

— Что может быть важнее жизни ребенка? Да и слушать эти насквозь пропитанные ядом речи никому не следует. Так же, как и актерам, демонам нужно внимание публики, — обычным спокойным тоном ответил Папа, дав тем самым понять Романо, что нисколько не смущен услышанным.

Раздался негромкий стук в дверь и в кабинет вошли Палардо и отец Винетти. Несмотря на все произошедшее, кардинал Костанцо не удержался и расплылся в улыбке, увидев двух друзей сразу. Он встал из-за стола и распорядился, чтобы один из трех дежурных секретарей принес чай. Отец Винетти приблизился к понтифику и шепнул ему что-то на ухо, после чего тот сразу изменился в лице. Заметив это, Романо насторожился.

— Вспомни, папуля, что тебе мамочка говорит за завтраком: «Не делай такой вид, как будто ты собрался объявить чрезвычайное положение в стране». Падре всего-навсего сказал дедушке с белой шапочкой, что подружка дяди Шона, который сидит на диване за дверью, будет мамой Антихриста. Ей пошьют розовое платьице с рюшечками, а еще желтенькое. И купят такого же цвета туфельки, а еще шляпки и зонтики, и сумочки, и купальники. Представляешь, все желтенькое и розовенькое, хи-хи, прелесть, — рассмеялась звонким детским голосом Стефания, улыбнувшись сморщенными, как пересохшие дольки лимонов, губами.

Заметив озабоченное выражение лица понтифика, пятилетняя дочь премьера крепко сжала нежными ручками деревянные подлокотники кресла и принялась раскачиваться, настойчиво повторяя одну и ту же фразу:

— А почему дядя Шон не заходит? Он должен мне рассказать сказку, иначе я умру! Я видела его только что. Он был ангелом с белыми крылышками, который поднял чертика с рожками за хвост. Чертик хотел его укусить, но не мог дотянуться, потому что его хвост был длинным. Он только громко ругался и шипел, как наша кошка Дейзи, когда ее купали, но дядя Шон рассмеялся и бросил его в ту яму, куда меня чертик хотел затянуть.

А потом мы с ним стояли в высокой зеленой траве и смотрели на речку и небо. Мы вышли на берег. Вода была гладкая и прозрачная, а небо синим. Я достала со дна плоский мокрый камушек и дала его дяде Шону, чтобы он сделал «лягушку», как папа. А он улыбнулся и спросил меня: «Сколько»?

Я сказала: «Восемь». Потому что у папы в последний раз лягушка прыгнула по воде целых восемь раз.

Дядя Шон размахнулся и бросил. Его лягушка прыгала высоко, но мы считали вместе, и получилось всего семь.

А потом появился папа. Он поднял меня на руки, поцеловал и обнял. Я выбрала на дне еще один камушек, самый хороший — плоский и круглый. Он был холодный, но я зажала его в ручках, закрыла глаза и прошептала, потому что принцесса в сказке тоже шептала над мертвой птичкой и та ожила. Я представила, как папина «лягушка» ударяется о воду девять раз. Я отдала камушек папе и улыбнулась. Он тоже улыбнулся и спросил: «Сколько»?

«Девять», — сказала я, потому что Альбина говорила, что нечетное — лучше, чем четное.

Папа снова поднял меня на руки, и я увидела за его плечом лицо очень плохого чертика. Он был злее, чем тот, который приходил ко мне. У него глаза были красные, а лицо все в морщинах и волосатое, как у гориллы в зоопарке. Мне стало страшно, но я ничего не сказала папе.

Он как обычно прицелился, сильно размахнулся и бросил. Я сжала кулачки и начала считать. Когда на седьмой раз «лягушка» подпрыгнула слабо, я поняла, что это все, но дядя Шон посмотрел на нее и заставил прыгнуть еще два раза.

Папа радовался, он не знал, что за его спиной был очень злой чертик. Он менялся и становился похожим то на маму с черным лицом и с рожками, то на Луи с зубами, как у вампира, то еще на какого-то дядю, которого я раньше никогда не видела. Этот дядя пожмет папе руку, из-за чего он не сможет дышать и умрет.

А потом на речку прилетели смешные розовые пеликаны с большими мешками под желтыми клювами. Они ловили рыбу и прятали ее в эти мешки. Папа сказал, что они ходят важно, как его министры. Мы рассмеялись, а у дяди Шона лицо засветилось. Он подержал руку у меня над головой и что-то сказал на языке, который я раньше никогда не слышала. Я почувствовала, как будто меня укололи иголки. Дядя Шон пообещал, что чертик больше никогда не вернется.

— Откуда ты знаешь, что тот незнакомый дядя пожмет папе руку, и он не сможет больше дышать? — ненавязчиво спросил Винетти.

— От верблюда, дурень ты старый! — снова ответила басом демона Стефания, но при этом ее рот едва открывался.

Ее глаза залились черным лаком, а старческое лицо пятилетней девочки перекосилось в злобной ухмылке. Падре поднял взгляд к потолку. Увидев демона, свисающего вниз головой, он автоматически провел невидимую черту между ним и людьми, сидящими за столом, сотворив три раза крестное знамение.

— Ты жалок в своих попытках сдержать меня!

— In hoc signo vinces,[192] — без страха произнес священник, потому что чувствовал, что сможет с ним справиться.

— Homo bulla est,[193] — гневно прошипела жуткая крылатая тварь кроваво-красного цвета, зацепившаяся когтями за потолок.

Казалось, еще секунда, и она набросится на священника.

Глава V Изгнание Сатаны Божьим архангелом

— Credo in Deum, credo in Spiritum Sanctum, et in Jesum Cristum,[194] — громко произнес кардинал Костанцо, пришедший на помощь отцу Винетти. Открыв миссал,[195] он начал читать молитву. Демон разжал когти и, зависнув в воздухе под высоким потолком, преобразился в величественную фигуру Авраама,[196] сидящего во славе на Небесах. Сделав вид, что он ищет души праведников в складках полотнища, он удивленно воскликнул:

— Никого из вас я не нахожу в лоне Авраамовом! Какие же вы в таком случае праведники?

— Может, спросим у Петра, вдруг он что-то о них знает! — подыграл ему демон, вселившийся в Стефанию.

Рядом с «Авраамом» показался высокий готический собор, над шпилем которой сияла радуга. У светящихся врат стоял старый, заляпанный чернилами письменный стол, за которым сидел апостол Петр. Он вежливо улыбался душам детей, стариков, женщин и мужчин в белоснежных одеждах, которых по одному доставляли ангелы к вратам Рая. Все они держали в руках приглашения синего цвета с нарисованными на них облаками и крылатыми фигурами ангелочков.

Поправляя очки с круглыми линзами, Петр бегло сверял записанное в них с информацией на экране монитора. Убедившись, что все в порядке, он нанизывал эти синие пропуска на металлический штырь дырокола и прибавлял на старых потертых счетах каждый раз по одной косточке.

— Эй, Петр, тут эти мне говорят, что тебе записку от Него передали и ты должен быть в курсе. Ты их знаешь? — обратился к нему «Авраам».

— Записку, говоришь, хм-м… что-то такое было, кажется, припоминаю… хм-м, сейчас посмотрим.

Петр приподнял клавиатуру и вытащил несколько согнутых вдвое листов. Склонившись ниже, он принялся их пристально рассматривать.

— Так… хм… в этом списке никого из них нет, а в этом вижу только имя Папы, и то сверху стоит пометка: «э». М… да… ну, его мы отправим в эконом-класс, а из тех, что сидят рядом, — точно никого. Хотя у девочки шансы есть. В отношении нее пока еще не определились.

— И все-таки посмотри внимательнее. Они мне тут рассказывают, что веруют, да еще и на латыни: «Credo in Deum, credo in Spiritum Sanctum, et in Jesum Cristum», — театрально продекламировал демон в облике Авраама.

— Да гони ты их метлой, только от работы отвлекают! Ты же знаешь, что священники нынче пошли какие-то жуликоватые, — что католики, что протестанты, что православные, — у них голова днями напролет занята поношением друг друга в борьбе за кошельки своей паствы, а не молитвой и спасением душ, ходящих во тьме. Да и полюбляют они это дело, хм… ну, сам знаешь. И это не один и не два, их много таких.

— Водку и девок?

— Если бы только это! Неужели мы бы их не простили?

«Авраам» медленно повернулся к святым отцам, преобразившись в трехликого Сатану.

Над головой Луиджи разверзлись челюсти библейского монстра Левиафана.[197] Пламя и жуткий рев вышли из его пасти, заставив всех прикрыть уши руками. Несколько пустых бокалов из тонкого стекла, стоящих на серебряных подносах, лопнули от мощного звукового резонанса. Палардо по привычке потянулся за пистолетом, а охранники, стоящие за дверьми, с перепуганными лицами заглянули внутрь.

— Ну и кто же теперь из нас жалок? — раздался в кабинете понтифика бас Сатаны.

Майлз отодвинул в сторону охранников и уверенно направился к образу дьявола, превращаясь на глазах в пылающего огнем архангела.

— Ангел Господень стал на дороге, чтобы воспрепятствовать — satan[198] ему. Ты — всего лишь препятствие на пути человека, потому что есть в тебе силы, неподвластные людям, но чем испугаешь меня?

— И восстал Satan на Израиля и заставил Давида провести исчисление израильтян[199] и погибло от мора семьдесят тысяч. Зачем беспокоишь меня, Фануил,[200] ведь пришло мое время. А если будешь по-прежнему сдерживать, то чем же тогда от меня отличаешься? — возразил Люцифер, сменив свой облик на ангельский.

— Скрытое — Богу, а открытое — сыновьям Адама. Теперь же знай: там, где стою я, ты да не станешь, там, где сижу я, ты да не сядешь, куда иду я, ты да не пойдешь, куда вхожу я, да не войдешь ты.

Фануил разорвал огненной плетью эфирный образ дьявола, и он исчез, взвыв от закипевшей в нем ярости и бессилия. Ярко-красные всполохи пламени, из которых возник облик архангела, свернулись внутрь самого Майлза, словно их затянуло водоворотом в воронку.

Шон приблизился к Стефании, закатившей вверх глаза, которые все еще оставались абсолютно черными. Положив руку на ее голову, он произнес:

— Ave gratia plena Dominus tecum, effundam de spirito meo.[201]

Тысячи искр создали светящийся изнутри кокон вокруг девочки, и все отчетливо увидели черное облачко дыма, вышедшее из ее рта. Громкий хлопок раздался во внутреннем саду резиденции Папы, от которого задрожали стекла на окнах. Демон покинул тело девочки. Шон отвел руку, и сияние исчезло. Изможденная телесными истязаниями, Стефи потеряла сознание. Майлз перенес ее на диван, где прибывшая по тревоге бригада врачей Ватикана сразу же начала оказывать ей посильную помощь.

— Не исключено, что волосы останутся седыми, но в целом ее организм практически полностью восстановится, — успокоил премьера личный врач понтифика.

Склонившись над Стефанией, второй врач ввел ей внутривенно глюкозу.

— Можно даже сказать, что это уже происходит прямо на наших глазах, — добавил он.

— Такого я еще не видел. Кожа разгладилась, и на ней появился здоровый блеск. Это настоящее чудо, учитывая то, что одержимые в таком истощенном состоянии вообще редко выживают, — согласился с ним еще один его коллега, измеряя давление.

— Верхнее — 70, нижнее — 50.

— Только бы эти проблемы, учитывая пережитый девочкой стресс, — вмешался в их разговор Луиджи.

Шон стоял рядом с врачами, чувствуя лишь прилив сил и эмоциональный подъем. Он явно ничего не помнил о перевоплощении в ангела. Священнослужители и Палардо думали каждый о своем. Находясь под впечатлением, никто из них не хотел начинать разговор первым, поскольку у них в голове никак не укладывалось произошедшее на их глазах.

Глава VI Мысли премьера

Стефания уснула крепким сном. Убедившись, что в их присутствии необходимости больше нет, врачи удалились, оставив премьеру рецепт с рекомендуемыми препаратами для его дочери. Подметив в Луиджи, который непрестанно взъерошивал пальцами длинные волосы, склонность к позерству, Папа недвусмысленно дал ему понять, что картины, генерируемые его фантазией, не должны осуществиться на деле:

— Не следует трезвонить о том, что тут произошло, на весь мир.

— Мы не можем признать факт явления Сатаны в Ватикане, точно так же, как и Вашингтон не может признать летающие тарелки в Розуэлле, — отрезал кардинал, глядя на психиатра с легким оттенком презрения.

— Я думаю, незачем больше возвращаться к этой теме, — поддержал церковных иерархов Палардо, просверлив взглядом врача.

Осознав, что эти слова адресованы именно ему, Луиджи поспешил оправдаться:

— Среди нашего брата действительно полно свихнувшихся типов, которые плотно сидят на кислоте[202] уже не один десяток лет, поскольку считают, что кроме галлюциногенного эффекта, этот препарат не наносит ощутимого вреда организму. Они тщательно скрывают свою зависимость, но об этом все равно знают все. Поэтому, кто же мне поверит? Мне действительно лучше помалкивать.

Уловив в его голосе фальшивые нотки, Романо сказал:

— Надеюсь, ты не станешь трепаться языком налево-направо, как уличная торговка, и я могу поручиться за тебя понтифику? Ты же сам говорил, что мы друзья. Да и твоя пациентка вряд ли будет в восторге, если я завтра найду ей другого врача. Она ведь так привыкла к тебе за эти пять лет.

Луиджи залился краской. Но он не стал виновато опускать голову, как провинившийся школьник, а решил пойти ва-банк.

— Тот факт, что мы друзья детства, не дает тебе права незаслуженно оскорблять меня, да еще и в присутствии святых отцов.

Поднявшись из-за стола, он направился к выходу, надеясь на то, что его остановят. Дойдя до самой двери и не услышав окрика, он уже пожалел о том, что явно перегнул палку. Оглянувшись, он бросил взгляд на Оливию, которая не переставала все это время всхлипывать.

— Земля — это не самое приятное место для хороших людей с тонкой душой и ранимой психикой, — многозначительно произнес психиатр, адресуя эти слова именно ей.

Как только Луи закрыл за собой дверь, Оливия еще сильнее разрыдалась.

«Вот ублюдок, он же специально ляпнул эту чушь, чтобы она таблеток наглоталась или снова вены себе вскрыла».

Прочитав эту мысль на лице премьера, понтифик решил дать совет:

— В Португалии есть тихий и уютный монастырь, где ваша супруга вместе с дочкой, окруженные заботой сестер-монахинь, смогут быстро восстановить силы. Там прекрасный вид на море и чудесный парк. Им сейчас нужен полный покой.

«Ребенка с этой психопаткой отправлять точно нельзя, а ее одну — почему бы и нет. Даже если она и наложит там на себя руки, так это будет вне дома и эти вездесущие крысы-папарацци — там ее точно не достанут. Заодно и с этой свиньей Луи можно будет спокойно поговорить по душам».

— Я очень благодарен вам и думаю, что это нужно сделать незамедлительно. Пару дней отдыха в живописных прибрежных лесах Португалии нам с женой действительно пойдут на пользу.

— Да. Свежий морской воздух. Конечно на пользу. Мы с тобой уже давно никуда не ездили, — прошептала Оливия, вытирая слезы.

«Неужели она верит в то, что у нас еще все наладится? К чему это притворство? Хищное животное. Пять лет подряд, два-три раза в неделю совокуплялась с этим Луи в гардеробной комнате и в хвост и в гриву. Даже стерли лак на паркете. А теперь она хочет, чтобы я сделал вид, что ничего этого не было? Если бы я был импотентом или каким-то ущербным — еще хоть как-то можно было бы ее понять, но обвинять меня в своих выкидышах, да еще и мстить после того, когда родился нормальный ребенок, — это явный перебор. Она просто психопатка, и незачем для нее искать оправдание. Лучше будет для всех, если она из монастыря не вернется обратно в Рим. Виктор знает, что делать. Придется и мне ногу прострелить. Будет очень убедительно выглядеть.

Романо представил себе заголовки газет: „Премьер пролил кровь, не подпуская мафию к ген. подряду на строительство электростанции в Турине, работающей на ядерном синтезе“; „Люмена борется за контракт стоимость в 45 миллиардов долларов грязными методами. По словам уволенного исполнительного директора, вариант физического устранения премьер-министра рассматривался руководством компании как вполне приемлемый“.

Как только я уберу со сцены „Люмену“, контракт будет у меня в кармане. Из 45 миллиардов десяточку я точно выжму, даже если китайское „барахло“ пихать через раз. Лет пять, до первого капремонта, их оборудование все равно будет работать нормально. Ну а потом за счет текущего облуживания станции еще миллиардов пять вытяну. Так что одной дыркой в ноге сразу трех зайцев подстрелю:

— и от этой шлюхи избавлюсь красиво;

— и старость своим будущим внукам обеспечу;

— и стану народным героем, который не берет взяток.

Народ у нас любит пострадавших „за правду“. Надо президенту сказать, чтобы наградил меня потом какой-то скромной медалью, а не орденом. И от премии отказаться в пользу детей-сирот. Хотя с сиротами — это уже довольно избитая тема, лучше отдать ее на стипендии талантливым студентам. К тому же я и сам такую получал, поэтому никто не сможет обвинить меня в самопиаре».

— Романо, вы меня слышите? С вами все в порядке? — ворвался в его сознание голос Папы.

— Да, прошу извинить меня, Ваше Святейшество, я просто задумался на секунду.

Понтифик сочувственно вздохнул.

— Как я вас понимаю. Вам есть о чем задуматься.

Выждав небольшую паузу, Папа продолжил:

— Я говорил о том, что вы вполне могли бы поехать в наш монастырь Мафра на отдых всей семьей. Он был построен три века назад королем Португалии Жоаном V там, где скорбящей вдове — жене рыбака, погибшего во время шторма, явилась Пресвятая Дева Мария и утешила ее. В том месте, куда упали слезы несчастной, забил источник с целебной водой, которая излечивает от многих как телесных, так и душевных недугов.

— Благодарю вас за заботу, но думаю, для Стефи будет лучше, если она за это время пройдет курс реабилитации в детской частной клинике. Там она сможет познакомиться с детьми. Ведь у нее нет ни друзей, ни подруг. Ребенок до сих пор рос в полной изоляции по вполне понятным причинам, но дальше так не может продолжаться.

— Ну что же, пожалуй, вы правы. Новые наслоения позитивных эмоциональных переживаний вытесняют из памяти старые негативные. Это естественная защитная реакция человеческой психики, — согласился с ним понтифик.

Представив себя опавшим осенним листом, Оливия печально улыбнулась и негромко произнесла строку из стихотворения, которое вертелось у нее на языке:

— Ветви сбрасывают старые листья, и о них деревья уже никогда и не вспомнят, когда вырастут новые.

И Папа, и отец Винетти, и кардинал Костанцо, которому перевалило за шестьдесят пять, невольно задумались над этими словами. Они послужили своего рода катализатором, который окунул троих служителей Божьих в «бочку с раствором легкой меланхолии». Не столько из-за своей яркой образности, сколько из-за пережитого стресса и осознания того, что жизнь пролетела как-то уж слишком быстро.

— Беснуются листья в тополиной алее в последнем веселье, — продолжила читать стихи с отрешенным видом жена премьера, уставившись на вечнозеленые декоративные деревья за окном, листья которых могли опасть разве что под ураганным ветром.

— Рубен Дарио. Мне они тоже всегда нравились. Очень выразительные и эмоционально насыщенные стихи, — сказал отец Винетти.

— Когда сердце совсем замерзает и превращается в растрескавшуюся кровавую сосульку из-за того, что оно пыталось разорвать тонкие стенки льда еще в самом начале, когда чувства были такими живыми — эти стихи согревают, и на какое-то время на душе становится легче. Теперь, спустя столько лет, холод везде и во всем, а они все такие же теплые.

«Ну да, как член у Луи после виагры, потому что без нее он тоже холодный, как сосулька. Эта шлюха опять пытается вызвать к себе жалость. Видно, действие дозы заканчивается и жизнь автоматически превращается в драму. Обычная самовлюбленная эгоистка, которой на все и на всех наплевать, лишь бы ей не мешали театрально созерцать всеобъемлющую безысходность, придуманную ее непросыхающей от морфинов фантазией. Утро нового дня — это уже для нее само собой разумеющийся повод погрузиться в вязкий кисель печали, которую надо срочно заглушить опиатами или, как минимум, ЛСД. И почему демоны выбрали Стефанию, а не эту стерву?»

— Вы сами слышали. Наш врач пообещал, что с вашей дочерью все будет хорошо, — успокоил Оливию кардинал Костанцо.

«О чем он говорит? Да ей же вообще наплевать на это. Ее волнует только театральный момент ситуации и не больше. Я уверен, что она уже даже решила, во что ей одеться сегодня вечером. Прости меня, Господи, но будет лучше, если эта сука по Твоей милости родится заново где-нибудь в Африке и будет пшеницу в ступе палкой толочь, а не напяливать на себя каждый день эти футуристические, а на самом деле просто идиотские наряды. Каждый из них стоит не меньше нескольких тысяч евро, но в них невозможно просто так выйти на улицу. Потому что их создал очередной модный дизайнер только лишь для того, чтобы разгуливать по ночным клубам в „обдолбленном“ состоянии».

— Спит крепким здоровым сном. Это — хороший признак. Одержимые, как правило, всегда очень плохо спят, — сказал падре Винетти.

— Пусть поспит еще немного. Надо убедиться, что демон окончательно оставил девочку, — сказал понтифик.

Романо снова погрузился в собственные мысли.

«Надо, прежде всего, избавиться от этой суки. Я просто уверен, что все эти проблемы из-за нее. Говорила же мне бабушка, чтобы я не искал себе жену из этих богатых испорченных лярв, которые даже пасту своими руками приготовить не могут: „Послушай меня, внучек, не бери ты эту стерву, я ее насквозь вижу. Прошло время благородных девиц. Сейчас только благородные подстилки остались, которые только и ждут, как своего муженька обобрать до нитки, а еще лучше — на тот свет отправить. А потом — второго и третьего. Это они делают для того, чтобы было о чем потрепаться за бокалом мартини с такими же лярвами, прости, Господи, рабу свою грешную“.»

Романо автоматически перекрестился, так как с детских лет был приучен к этому, даже при одном мысленном упоминании о Боге. Он вспомнил, что все члены семьи его нынешней жены только и делали, что бесцельно прожигали свою жизнь и состояние, нажитое их предками-трудоголиками.

— С размещением ваших людей из группы сопровождения проблем не будет. Мы их поселим в гостевом блоке, который рассчитан на сто пятьдесят человек, — сказал Костанцо, оторвав премьера от своих невеселых мыслей и воспоминаний.

— Если нужна дополнительная охрана, мы ее вам обеспечим, — предложил свою помощь Палардо и тут же покраснел, вспомнив, с какой легкостью террористы перестреляли вчера его людей.

«Ты бы, умник, лучше следил за тем, чтобы Папу отсюда не вынесли вместе с креслом», — подумал премьер, но лишь вежливо улыбнулся.

— Благодарю вас, но думаю, в этом нет никакой необходимости. Скопление людей в черных костюмах с проводами в ушах всегда привлекает к себе излишнее внимание. Сил местной полиции будет вполне достаточно. Они наверняка знают, что нужно делать. К тому же с нами, как обычно, будет личная охрана. Этого вполне достаточно.

Глава VII Доктор Майлз становится гражданином Ватикана

Крепко пожав руку доктору Майлзу, о котором он уже и забыл из-за нахлынувших на него мыслей, Романо неожиданно для самого себя начал говорить то, что ему пришло в голову неизвестно откуда. Ему казалось, что кто-то за него произносит эти слова, а он — всего лишь кукла, которая открывает рот:

— Так уж получилось, что я стал премьером, уже будучи достаточно состоятельным человеком. Я давно мечтал основать свой частный теологический университет в Риме, в котором наряду с традиционными дисциплинами глубоко изучались бы также и мистические течения разных религий и народов мира. Естественно, что более подходящей кандидатуры, чем вы, на должность ректора я и представить себе не мог. Что касается материальной стороны вопроса, то об этом вам вообще беспокоиться не следует. Я теперь ваш пожизненный должник. Что может быть для отца дороже здоровья ребенка?

Прочитав сомнения на лице ученого, Романо ослабил натиск, чтобы излишней навязчивостью не вспугнуть его и все не испортить.

— Ну и чем же будут заниматься выпускники вашего университета? — со свойственной любому прагматичному американцу долей скептицизма спросил Майлз.

— Если будет на то благословение понтифика, то некоторые из них, пройдя аттестацию в Ватикане, смогут даже и Господу служить. Но основная масса должна восстановить утерянные тайные эзотерические знания.

«Что за чушь он несет, только этого нам не хватало, чтобы злопыхатели распустили слухи о том, что Папа нарядил колдунов в рясы и разрешил им проводить службу в храмах», — подумал кардинал Костанцо.

— Если преподаватели будут наши, а изучение мистики не будет поставлено во главу угла и не выйдет за допустимые рамки, то почему бы и нет, — согласился с ним понтифик.

— Останьтесь, прошу вас, — подняв опухшее от слез лицо, попросила жена премьера. — А вдруг этот ужас повторится. Я не переживу этого в следующий раз. Вы можете хотя бы сегодня остаться у нас, а там как будет — так будет.

«Ну да, поближе к твоей спальне. Быстро же она нашла замену своему Луи. Но уж этот парень точно не поведется на твои уловки. Ангел спустится с Небес и разрежет твою калошу на две половины, как только ты к нему прикоснешься своими грязными руками, которые только и делают, что запихивают в рот наркоту, потом член этого ублюдка Луи, и сигареты. Вечером — снова наркоту, много сигарет и дюжину алкогольных коктейлей», — опять подумал премьер, поймав себя на мысли, что неприязнь к Оливии семимильными шагами начала перерастать в ненависть.

«Надо действительно уехать сегодня же, иначе я ее точно прикончу своими руками».

— Если вы согласитесь полететь с нами на отдых, где мы пробудем два-три дня, то по возвращению в Рим вы уже сможете въехать в свой новый кабинет. Я думаю, Его Святейшество за это время подберет достойный профессорский состав. Да и Стефания в таком случае, конечно же, полетела бы вместе с нами, — сказал Романо.

Майлз понял, что его поставили в безвыходную ситуацию.

— Ну что же, дети — это святое. А в отношении должности ректора должен заметить, что ваша идея выглядит утопической. Американский теолог, да еще и осуждающий вот уже на протяжении восьми лет католическую церковь за излишний консерватизм, никогда не будет пользоваться уважением среди заслуженных профессоров Ватикана. Это просто неоспоримый факт и незачем меня ставить в заведомо глупое положение. Если ваши намерения действительно искренние, — поставил Шон в свою очередь в безвыходное положение премьера, — то лучшего кандидата, чем отец Винетти, вам днем с огнем не найти. Ну а я, пожалуй, соглашусь на должность преподавателя. В конце концов, какая вам разница, чем я вообще буду заниматься. Вас же в итоге не это интересует, а то, чтобы я крутился где-то рядом, в пределах вашей досягаемости.

Премьер залился краской, но, прокашлявшись, лаконично ответил:

— В общем-то, именно так. Но это вовсе не означает, что я воспринимаю вас всего лишь как спасительную соломинку для своей дочери. Такие невероятные способности, какие вы сегодня продемонстрировали, так просто, из ниоткуда, не могут появиться у человека. Во всяком случае, я не припомню, чтобы Ватикан упоминал о чем-то похожем. Ну а университет… хм… все-таки подумайте. Может быть, это действительно не такая уж и плохая идея. Вы же не бросите свою научную и преподавательскую работу.

— Тем более сейчас, когда все наши двери для вас открыты, и вы сможете работать с книгами, в доступе к которым мы отказываем даже нашим, итальянским ученым, — заинтриговал Майлза, в свою очередь, камерарий.

— Ну что же, разве можно устоять перед такими соблазнами…

— В благодарность за спасение невинного дитя объявляю вас гражданином Ватикана. Теперь вы имеете право проживать в Риме на всех законных основаниях. Прошу вас, кардинал, незамедлительно подготовить прямо сейчас все необходимые документы, — отдал распоряжение камерарию понтифик.

— Насколько я помню, в Канаде нет ограничений по двойному гражданству, поскольку там действует законодательство Великобритании.

Премьер утвердительно кивнул головой.

— В таком случае, ваш паспорт будет готов уже через час. Надеюсь, вы не против? — спросил кардинал и, улыбнувшись, направился в секретариат исполнять поручение Папы.

Перед уходом Романо по привычке поцеловал руку понтифика, хотя Папа и не любил этого. Как и его предшественник, он не был тщеславным, и, если бы не крайний консерватизм, которым наместник Божий был насквозь пропитан, он бы уже давно отменил этот архаизм.

Глава VIII Черный маг Бартанура подготавливает Белуджи к магическому ритуалу

Спускаясь на лифте в подвал виллы Белуджи, Трейтон мельком бросил взгляд на странного гостя. Но и этого ему хватило, чтобы сделать вывод, что у экстравагантного 50-летнего типа, обвешенного магическими амулетами, вырезанными, скорее всего, из человеческих костей, далеко не все в порядке с головой.

И дело было даже не столько в этих амулетах, и даже не в татуировке на его лбу в виде перевернутого пентакля с козлиной головой — точно такой же знак дьявола был теперь и у самого Тома на правой ладони, — сколько в его закрученных спиралью кверху в виде бараньего рога красных лакированных туфлях и в перстнях, которые были нанизаны по два и даже по три на каждый палец его рук.

Присмотревшись внимательнее, Том увидел вздутые вены с многочисленными синяками и красными точками от проколов иглой шприца.

«Ух ты, да эта суперзвезда современного оккультизма уже минимум лет десять сидит на игле, и все трубы себе наверняка попалил, раз по безнадеге начал ширяться в вены на тыльной стороне ладоней».

Белуджи выглядел не менее странно — в длинной до пят синей льняной рубахе и простых «вьетнамках». Впрочем, Трейтон уже ничему не удивлялся после пережитого им ночного кошмара.

Впервые за долгие пятнадцать лет работы на медиамагната Том увидел слегка пожелтевшие ухоженные ногти шефа и черные волосы, которые пробивались пучками из пальцев на ногах.

Белуджи первым вышел из лифта и, пройдя по длинному бетонному коридору, арки которого были отделаны камнем в стиле средневекового замка, остановился перед входом в просторный зал. Ассистенты таинственного гостя уже успели снизу доверху разрисовать дубовую дверь кровавыми магическими знаками.

«Не успели отойти от одной чертовщины, как сразу же вмакиваемся в другую», — подумал Трейтон, пропустив гостя вперед.

Высокие подсвечники были расставлены по всему периметру зала с высокими потолками, который, кроме каминной шахты, вентиляции и скрытых камер видеонаблюдения, ничего не связывало с внешним миром. В каждом из кованых подсвечников горело по семь толстых восковых свечей. В дальнем углу зала был начертан мелом круг, внутри которого прямо на каменные плиты были положены ромашкой девять гробов со снятыми крышками. В них лежали отобранные тела взрослых мужчин — беженцев из Алжира, погибших вчера во время шторма на море. Утлое деревянное судно, перевозившее выходцев из Северной Африки, разбилось о скалы острова Лампедуза, и из семидесяти четырех человек едва удалось спасти только четверть.

Трейтон заключил сделку с начальником иммиграционной службы, заплатив ему восемьдесят тысяч евро — меньше десяти тысяч за каждое тело. Таможенник не стал задавать лишних вопросов, поскольку Трейтон был далеко не первым, кто обращался к нему с подобными просьбами. Тем более что внутренние органы погибших афроамериканцев, вне всяких сомнений уже были мертвы и использовать их для трансплантации было попросту невозможно. Когда тела утопленников загружали в военный вертолет, с момента клинической смерти прошло уже более тридцати часов. Вся эта затея с созданием зомби, которые должны были служить живым щитом для Бетулы, явно не нравилась Трейтону. При одной только мысли о том, что ему придется обучать оживших покойников метко стрелять, водить машину, ориентироваться в сложной обстановке, да и просто нажимать на кнопки мобильного телефона, — у него волосы вставали дыбом.

Пройдя через ритуал вместо сгоревшего в огне индуса — магната сталеплавильных заводов, он теперь чувствовал себя, как восемнадцатилетний жеребец, в котором энергия била через край. Прошло всего семнадцать часов, как они попрощались с падре Франческо, а его зрение и слух обострились настолько, что это даже порой пугало Тома. Он едва научился блокировать шквал посторонних звуков, раздающихся в радиусе двухсот метров, выделяя из них человеческие голоса, и только те, в интонации и речи которых содержалась интересующая его смысловая нагрузка.

«У меня открылись сверхспособности, эрекция наступает при одной только мысли о сексе, суставы и кости больше не крутит от ревматизма. Я свободно говорю на их языке, но это вовсе не означает, что я теперь тоже стал демоном, как и они. Как же я смогу обучить чему-то зомби, которых нельзя назвать людьми, а только телесными оболочками?» — подумал Том, когда вдруг увидел прямо перед собой ладонь вытянутой руки гостя.

— Вам сюда нельзя, — услышал он его приказ, отданный категоричным тоном. — Оставайтесь за дверью и очень остерегайтесь сделать последнюю в своей жизни глупость, если вам все-таки взбредет в голову идея войти внутрь. Даже я за пределами круга буду уязвим, и уж тем более вы, с кем демоны непременно захотят позабавиться.

— Что вы имеете в виду под словом «позабавиться»? — обеспокоенно спросил Джино.

— Не то, что вы подумали, хотя и такое иногда случается, если человека хотят наказать за дерзость.

— И чего же или кого же мы должны остерегаться, если не секрет? — спросил Том.

— И этих тоже, — указав на покойников в гробах, многозначительно ответил гость, резкий тон которого явно не понравился Трейтону.

Том посмотрел на Белуджи и тот кивнул головой, дав понять, что возражения в данной ситуации, в которой он тоже, мягко говоря, чувствовал себя не в своей тарелке, неуместны. Трейтон топтался на месте. Он не хотел оставлять шефа одного с героиновым наркоманом и двумя сомнительными типами, которые уже обрисовывали мелом все стены зала весьма пугающими знаками. Даже при наличии камер видеонаблюдения он боялся, что не сможет достаточно быстро среагировать в случае возникновения какой-либо угрозы для жизни Джино.

— Сейчас ваш гость при помощи магии Вуду оживит этих проголодавшихся негров, и первым делом они захотят слегка перекусить человечиной, — еще раз попытался Том отговорить медиамагната от участия в ритуале.

— В таком случае ваш шеф будет аперитивом от шефа, — сострил колдун, надевая массивный золотой медальон с дьявольским знаком аналогичных размеров, что и на лбу.

— Раз он настаивает, у нас нет другого выбора, но вы все-таки поглядывайте иногда на экран. Насколько я понял, сеньор Бартанура не может нам дать гарантию полной безопасности, — сказал Белуджи слегка дрожащим от волнения голосом.

— Если будете в точности следовать моим инструкциям, то предстоящее покажется вам развлечением, не более страшным, чем аттракцион пещеры ужасов. Разве что более реалистичным, с элементами эффекта полного присутствия.

— Я с охраной буду за дверью. Если что-то пойдет не так, просто громко закричите, — сухо сказал Трейтон.

— Вам, конечно же, бесполезно вату в уши засовывать, вы и так все услышите, а вот вашим охранникам очень даже не помешало бы. Пожалейте парней, они ведь запросто могут рехнуться от этих звуков, — добавил гость вслед неохотно выходящему из зала Тому.

Ассистенты Бартануры, самого востребованного среди профессионалов черного мага, выложили из хромированных чемоданов на каменный пол чехлы из натуральной кожи, в которых находились предметы, необходимые для проведения ритуала черной магии.

— Вы все сделали, как я сказал? — обратился к Джино маг, набросив на плечи черную ритуальную мантию без швов и рукавов.

— Надеюсь, что да. Правда, к верховьям реки, где вода чистая, пришлось лететь на вертолете полчаса. Ну да ладно, оно того, видимо, стоит. Последний раз я купался в реке еще в далеком детстве. Надо признать, действительно очень освежает и придает сверхъестественных сил.

— У вас их теперь и без этого хватает. Мне бы хотелось, чтобы вы как-нибудь потом поделились со мной своими ощущениями. Я всегда мечтал пройти через этот ритуал.

— Полагаю, это несложно будет устроить в ближайшее время, если, конечно, сегодня все пройдет без сюрпризов.

— Именно поэтому я и прошу, чтобы вы не повторяли моих ошибок. Малейшая неточность или того хуже — небрежность обязательно приведет к катастрофе, и я не в силах буду вам помочь. Дух ни за что не захочет уходить, пока не получит еще один выкуп за ошибку. И этим выкупом, к сожалению, должна быть только жизненная энергия самого мага, допустившего оплошность. Вы снова станете стариком, поэтому, не затруднит ли вас рассказать, как именно вы исполнили все мои инструкции, которые я выслал на ваш электронный адрес?

— Ничего не ел и не пил, к женщине не прикасался, хотя, надо признать, что после ритуала у меня появилась спонтанная эрекция. Это, безусловно, радует в мои-то шестьдесят семь, но не всегда, знаете ли, хм… может быть уместно. Боюсь, моя секретарь Гертруда неправильно меня поймет, если это произойдет на ее глазах.

— Я полагаю, что все будет с точностью до наоборот, и на следующий день она придет на работу в мини-юбке.

— Ну что вы, у нас сугубо деловые взаимоотношения, — улыбнулся Джино, представив себе немыслимую ранее картину, как он занимается с ней любовью прямо на письменном столе.

— Прошу вас не отвлекаться, — сказал маг, копошась в своих чемоданах.

— Как только солнце склонилось за горизонт, я отрубил голову черному молодому петуху и выбросил ее в реку.

— Перед тем как отрубить петуху голову, помахали им семь раз над собой?

— Честно говоря, я не стал этого делать, подумав, что сразу же прибегут охранники, расценив это как какой-то призыв о помощи.

— Хорошо, что сказали, значит, сделаем по-другому, — сказал Бартанура и тут же намазал Белуджи на поредевшие волосы куриный помет с резким неприятным запахом.

Медиамагнат зажал нос руками и с нескрываемым раздражением посмотрел на черного мага.

— У нас осталось не так много времени. Наши трупики скоро совсем окоченеют. Никто им тетрадоксин не давал, а это в корне меняет все дело, поскольку метаболизм не был замедлен и физиологическая смерть действительно наступила. Пока вы все не расскажете, мы не можем начать, так что не обращайте внимания на такие мелочи, как куриный помет, — это всего лишь досадная необходимость.

— Ну… я набрал кровь петуха в ладонь правой руки и выпил ее, как вы и говорили. Бросив мертвую птицу лапами вперед в костер, я проследил, чтобы петух сгорел дотла и окунулся с головой в реку. Затем вернулся, пятясь спиной к костру. Мокрую белую льняную рубаху сжег и надел новую — черную. Не оглядываясь, сел в вертолет и вернулся обратно, к себе на лужайку. Снова, не оглядываясь, вошел в дом, где и увидел вас со шприцом в руках.

— Не обращайте внимания, это тоже досадная необходимость, никогда не знаешь заранее, когда ритуал закончится. Ну что же, вы все верно сделали, — сказал Бартанура.

Набросив на выбритую до блеска голову капюшон черной мантии, он дал тем самым понять своим помощникам, что можно приступать к приготовлениям. Ассистенты действовали автоматически, не задумываясь над тем, что их руки делают. Сразу было видно, что они занимаются этим не первый день.

Белуджи осмотрелся по сторонам, удивляясь тому, как простые светильники с горящими в них свечами окутали ореолом таинственности и ощущением присутствия некоего зла обычный зал подвала, куда он вообще ни разу не спускался. Ассистенты, читая молитвы, раскатали ленту из свинцовых пластин против часовой стрелки, образовав круг диаметром девять футов. Джино заметил текст на латыни, вырезанный на самих пластинах.

— А эти магические заклинания действительно будут удерживать духов на расстоянии? — не удержавшись, прошептал он на ухо магу.

— Можете говорить нормально, мы ни от кого не прячемся. На пластинах вырезаны имена четырех сил, действующих во Вселенной. Они служат мощным защитным барьером от тех духов, которых мы с вами будем вызывать. В свинцовых чашах, расставленных вдоль окружности, засыпана смесь из трав — вербена, анис, зверобой. Запах этих растений также заставит демонов держаться от линии круга подальше. Тот факт, что вы стали первосвященником Сатаны на Земле, не дает вам права повелевать духами, а именно этим мы и собрались сегодня заняться. Иначе нам ваших афроамериканцев ни за что не удастся оживить.

Глава IX Ритуал черной магии по созданию зомби

Ассистенты растянули в виде треугольника внутри круга три длинные цепи, снятые два века тому назад с виселицы, и соединили их звенья между собой тремя гвоздями, забитыми в голову человека сразу же после того, как ее отрубил палач. Затем они вытянули из термоконтейнера страшные на вид предметы и разложили их по четырем углам с внешней стороны круга. Белуджи чуть не стошнило от одного их вида.

— Что это за жуть такая?

— Голова черной собаки, которую кормили в течение девяти дней человеческим мясом; летучая мышь, утопленная в девяти чашах крови дикой свиньи; рога козла, которого заставили девять раз совокупиться с блудницей, и полуистлевший череп отцеубийцы, пролежавший в земле девять месяцев, — спокойно ответил маг, как будто речь шла о рецепте пудинга его бабушки.

— А почему все время девять, какой в этом смысл?

— Это обычная магия чисел. Число 9 считалось в древних странах Ближнего Востока, особенно в Иудее, атрибутом нечистой силы. Даже если человек просто увидел демонов, а не вступал с ними в общение, он должен был молчать и никому не рассказывать об этом в течение девяти дней.

— Надо же, а я все время думал, что 6 — любимое число злых сил.

— Это довольно распространенное заблуждение.

— И все-таки некоторые приведенные вами описания этих жутких предметов представляются довольно сомнительными. Я имею в виду козла, которого заставляли совокупляться с блудницей, да еще и девять раз подряд. Разве такое возможно в наше время?

— Когда вы побольше узнаете о черной магии, а при нынешней должности, на которую вас назначил Повелитель, это просто необходимо, вы поймете, что история с козлом далеко не самая странная вещь. Все эти предметы недоступны обычному магу, пусть даже и знающему в своем деле толк. Без помощи самих демонов их заполучить нереально. Вот почему этот древний ритуал зороастрийских черных магов имеет такую необыкновенную силу. Долго нам вызывать духов не придется, и многие из них сегодня действительно покажутся здесь. Некоторые будут вам льстить с целью выманить из круга, некоторые — дерзить и угрожать, потому что у всех у них разный характер, как и у людей. И зачастую — он очень капризный.

— По крайней мере, теперь понятно, почему ваши услуги стоят, мягко говоря, недешево.

— Как правило, тайные общества, да и просто состоятельные люди платят мне вдвое больше. Скоро вы сами поймете, почему. Но знайте, что за эти жалкие два миллиона, которые вы мне заплатили, могущественные силы зла не только в будущем выполнят все ваши просьбы, но и действительно признают вас магом, достойным уважения. Если, конечно, вы сегодня не струсите.

— Я так понимаю, что именно с этой целью вы и пускаете героин по вене, для храбрости, так сказать.

Пропустив едкую реплику Джино мимо ушей, Бартанура продолжил:

— В следующий раз вы уже сами с легкостью сможете вызывать каждого из них в отдельности и без этих жутких предметов, к которым даже я не могу до сих пор привыкнуть. Одной лишь жертвенной крови будет вполне достаточно, и то в знак уважения, потому что так принято.

— Для чего же мы их используем сегодня?

— Эти предметы необходимо раскладывать с четырех сторон круга каждый раз при появлении нового кандидата, который убежден, что готов стать магом. Такова традиция, и никто толком ее так и не объяснил.

— И многим удается пройти посвящение?

— В древнее время статистика была один к семерым на вылет. Затем, в средние века, разрыв увеличился. После появления духа по зову мага в здравом рассудке оставался всего один человек из пятнадцати. Ну а в наше время духам надоело отправлять на тот свет или просто сводить с ума дилетантов, поэтому они открываются только в том случае, если ритуал проводит уже всеми признанный авторитет, каковым ваш покорный слуга и является.

Личные отношения, как везде — так и у демонов, имеют очень большое значение, если не первостепенное. Советую на будущее всегда помнить, что даже мы, пользующиеся их признанием, все равно остаемся для них всего лишь людьми, которых они вынуждены терпеть. Поэтому чем вежливее вы будете к ним обращаться, тем большего успеха достигнете.

Ассистенты распалили жаровню внутри круга и бросили на угли камфару. Затем они зажгли в углах треугольника толстые восковые свечи, обвитые ветками вербы. Приблизившись к Бартануре, они надели на него поверх черной — длинную льняную рубаху пурпурного цвета и перепоясали его выцветшей окровавленной тканью, о которую палач вытирал топор в течение девяти казней. Закончив с приготовлениями, они покорно склонили перед ним головы и произнесли вдвоем почти одновременно:

— Все выполнено в точности с вашими указаниями, мастер. Усыпленная травяным отваром жертва лежит связанной в мешке под жаровней.

— Возьмите в руки то, что должны взять, и станьте там, где должны стоять. Начинаем, и да будет милостив к нам Повелитель.

Ассистенты открыли ящик, сделанный из досок гроба умершего ребенка. Каждый из них взял в правую руку стальной клинок, а в левую — огарок восковой свечи, горевшей у ложа покойника.

Они попятились назад, зная, что оглядываться нельзя. Приблизившись к кругу, помощники Бартануры вошли в него через проход, который они должны были закрыть только после того, как в него войдет сам маг.

Направив руки с кинжалами в ту сторону, где в это время года восходило солнце, они снова почти одновременно произнесли:

— Пусть защитят нас силы Зла от света, выходящего с восточных врат.

— Амен! — ответил маг и надел на голову кожаный шлем, покрытый тонкой свинцовой кольчугой с пластинами, на которых были вырезаны имена планетарных духов. Он достал из ящика точно такой же и протянул его Джино.

— А это еще для чего? — удивленно спросил Белуджи. — Наверняка я в ней буду выглядеть как полный кретин.

— Надевайте, и пусть вас не смущает этот на первый взгляд идиотский фасон. Мы здесь не на фотосессии. На голове мага должен быть головной убор. Ну а кольчуга — всякое может случиться. Порой духи непредсказуемы, как женщины. Когда я был молодым и не всегда внимательным к строгим правилам подготовки к ритуалу, дух, которого я вызывал, прорвался через разрыв окружности. Он принял облик питона и хотел сожрать меня, пытаясь заглотить мою голову, как яйцо. С тех пор я решил не нарушать правила и даже стал работать с ассистентами. Практикующий черный маг не в состоянии уследить за всем в одиночку.

Надевать, да еще и на голову, чужую вещь было для Белуджи немыслимым делом, но, увидев решительный взгляд Бартануры, он понял, что улизнуть не удастся.

— Надеюсь, очки и кожаную куртку летчика Первой мировой вы мне не предложите.

— Нет, что вы, вас ожидает куда более неприятная процедура, — улыбнувшись, ответил маг.

Он вытянул из кармана небольшую круглую металлическую коробку, на крышке которой был рисунок в виде перевернутого пентакля. Как только Бартанура ее открыл, жуткое зловоние ударило в нос Джино, несмотря на то, что он стоял на расстоянии двух метров от него. Нисколько не смутившись, Бартанура набрал на мизинец небольшое количество вязкой смеси желтого цвета и спокойно намазал ее на веки. Белуджи очень удивился его выдержке, так как ни один мускул на его лице не дрогнул.

— Теперь вы, — протянув коробку Джино, как ни в чем не бывало сказал маг.

— Послушайте, но ведь должны же быть какие-то разумные границы приличия, которые человек не должен переступать. Мало того что вы сначала обмазали мою голову куриным пометом, так теперь предлагаете, чтобы я сам себе намазал глаза каким-то говном экзотической твари. Кто знает, что там еще у вас в карманах может быть! Что это за ритуал такой у вас говняный, извините за выражение?

— Не стоит так волноваться. Это всего-навсего мазь, приготовленная из пепла сожженного последа первородящей черной кошки, смешанного с жиром мертворожденного младенца.

— Но это же, по меньшей мере, мерзко, к тому же опасно для здоровья.

— Я не знаю ни одного черного мага, кто бы решился на общение с демонами, не воспользовавшись этой мазью. При одном только их появлении человек наверняка сойдет с ума или просто сразу упадет замертво. И дело не в том, что кто-то более впечатлителен, а кто-то менее. Весь ужас их облика по нашим меркам не соизмерим ни с чем. Поэтому доверьтесь мне, а я в свою очередь постараюсь, чтобы все закончилось быстро.

Джино с нескрываемым отвращением выполнил просьбу Бартануры. Втиснув свою голову размера XL в дурацкий шлем, который, к счастью, оказался довольно мягким, он брезгливо сморщился и вошел следом за магом внутрь круга, бубня себе под нос:

— Если бы мне кто-то еще вчера утром сказал, что я сегодня буду сам себе намазывать эту омерзительную дрянь на веки, я бы охотно оплатил этому шутнику лечение в частной психушке.

— Встаньте слева от меня и постарайтесь сосредоточиться на том, что я буду говорить. Скоро вам придется все это делать самостоятельно. Помните, что ни при каких обстоятельствах нельзя покидать пределы этого треугольника и, тем более, круга.

Ассистенты соединили свинцовые пластины и заперли их на замок, который вешали на шею ведьмам перед тем, как их утопить. Бартанура раскрыл ветхую книгу ритуальной черной магии на заклинании, с помощью которого маг вызывал демонов зала Тьмы. Избавившись от всех посторонних мыслей и чувств, он приподнял руки и воскликнул:

— Ki nefesh ha-basar badam.[203] Призываю вас, о великие духи зала Тьмы, и повелеваю вам именами Бараламенсиса, Балдахиенсиса, именами князей Генио и Лиахида, предстоящих перед превознесенным троном Тартара, а также именами высших князей трона Апологии девятой сферы. Призываю вас и повелеваю вам, духи:

— Нагдиэль, вызывающий вражду;

— Сатриэль, скрывающий Божественную милость;

— Ниацриэль, вонзающий в сердце человека нож с каплями яда, когда Самаэль приходит за его душой;

— Сартия, превращающий сны в кошмары и ворующий слова утешения, ниспосылаемые людям с Небес;

— Тагаринун, вызывающий среди царей ссоры, приводящие к войнам;

— Сеариэль, пророчествующий из каменных, железных и деревянных идолов;

— Патут, сбивающий человека с правильного пути;

— Насира, околдовывающий людей ложными чудесами;

— Теумиэль, считающий себя «близнецом» Бога;

— Асмодей, распаляющий похоть;

— Вельзевул, плодящий чревоугодие;

— Мамон — порождающий сребролюбие;

— Белфегор, вызывающий смятение и страх;

— Аббадон, вселяющий ненависть;

— Шодед, приводящий в мир голод;

— Нашмирон, способный навредить больше, чем все остальные помощники Сатаны;

— Молох, один из трех правителей Ада, — Именем Того, Кто создал слово и произнес его, и святыми Именами Эль; Элоха, Элохим, Эйлон, Адонай, Саваоф, Йахве, Садай, — явитесь те, кого назвал, и без промедления покажитесь нам, за чертой этого круга, в каких бы мирах вы сейчас ни находились.

Именем Истинного Бога Хелиорема призываю вас, а также именем вашего Бога, которому вы обязаны повиноваться, и именем Князя, властвующего над вами, оживите тела, лежащие в гробах, для служения нам.

Призываю вас именем того, кому повинуются все живые твари, непроизносимым именем Тетраграмматон Йегова, коим раскалываются Небеса от грома, воды смерзаются стенами, обнажая морское дно, сотрясаются недра земли, все твари живые, и духи, и ангелы в страхе трепещут, — предстаньте пред нами во имя Адонай Саваофа. Всемогущий Адонай Садай — царь над всеми другими царями — приказывает вам исполнить мою волю!

Сверху над головами раздался низкий голос демона:

— Ki ha-dam hu ha-nefesh.[204] Теперь ты должен заплатить нам более, чем намеревался, раз ты осмелился позвать нас всех. Нам недостаточно той жертвы, которую ты приготовил!

— Зачем ты, Мастема, снова сеешь раздор между мною и духами, ведь я не вызывал тебя?

— Разве не знаешь, что делают с теми, кто обманом хочет получить от духов то, что просит?

Ассистенты вытянули из мешка черного молодого козленка со связанными ногами. Один крепко сжал его грудину, а второй голову. Почувствовав смерть, животное проснулось и громко заблеяло. Резким сильным ударом ножа, которым Бартанура пользовался исключительно для церемониального заклания жертвы, он перерезал горло козленка, из которого потекла в чашу кровь.

— Я убиваю тебя во имя и во славу названных мною духов. О великие и могущественные духи, да будет эта жертва угодна вам. Исполните то, о чем прошу, и принесу еще более приятную и ценную для вас жертву.

— Вынеси кровь за круг и будет так, как ты сказал, — раздался устрашающий голос Молоха.

Маг размахнулся и резким движением руки от себя выплеснул жертвенную кровь вверх за пределы защитного круга. Растянувшись длинной бесформенной лентой, кровь веером застыла в воздухе, медленно стекая струйками вниз, как будто ее выплеснули на стекло.

Огромная сила, заключенная в крови молодого животного с мощным запасом жизненной энергии, вырвалась на свободу. Размеры жертвы не имели никакого значения, поскольку количество высвобожденной жизненной силы в момент ее заклания было столь велико, что хватило бы на сонм демонов, вдвое превышающий тех, что показались в зале. Вызванные из Преисподней злые духи упивались этой энергией с жадностью. Они знали, что пир будет длиться всего девять секунд, которые были отведены им для наслаждения.

От жуткого облика демонов Белуджи пришел в ужас и едва не потерял сознание. Теперь он уже благодарил мага, который все-таки заставил его намазать эту вонючую дрянь на веки. Ассистент поддержал Джино за локоть и шепнул на ухо:

— Не закрывайте глаза и постарайтесь сделать более решительное выражение лица. Если они увидят проявление малейшей слабости, больше уже никогда не будут вам подчиняться.

Визги, вопли, душераздирающие крики, просто шум, исходящий из глубин серого, пугающего пространства, нахлынули на Джино беспощадной волной. Ему казалось, что еще секунда и его мозг разорвется в воздухе, как осколочная граната.

Внезапно все стихло. Белуджи затаил дыхание, боясь вспугнуть тишину. Ему нестерпимо захотелось глубоко вздохнуть, чтобы снять напряжение, растекшееся внутри него расплавленной сталью, но отчетливый шорох, вышедший из гробов, заставил его крепко стиснуть зубы. В центре «ромашки», лепестками которой были гробы, проявилась купель, заполненная ртутью. Из нее вырывались наружу языки адского пламени. Черная рука утонувшего в море афроамериканца вцепилась в стенку гроба и вслед за ней из других гробов показались головы и медленно поднимающиеся торсы покойников.

— Мне пора, господа, кажется, я тут немного заболтался с вами, — сказал Белуджи.

Движимый инстинктивным страхом, он сделал шаг по направлению к двери, намереваясь выйти за пределы круга, но Бартанура в мгновение ока надел на его правую руку наручники, пристегнув к своей левой.

— Если не демоны, то зомби точно разорвут вас в клочья. Вы не успеете дойти до дверей. Они уже ожили и им глубоко наплевать на ваш сан. Вы для них — всего лишь ужин.

Смысл слов мага отрезвил Джино, и он смог подчинить своей воле внезапный порыв животного страха, охвативший его.

— Не знаю, что на меня нашло. Насчет наручников я не возражаю. Похоже, вы правы, возле вас мне будет спокойнее, — ответил Белуджи, заметив, как зомби, один за другим поднимаясь на ноги, изучали их абсолютно безумными и хищными взглядами.

— Наши детки уже проголодались. Даже у меня холодок по спине пробежал от их задумчивого вида. В мозгу этих тварей сейчас решается сложнейшая дилемма — с какой части нашего тела будет лучше начать трапезу. Скорее всего, именно так и смотрели вылупившиеся из яйца тираннозавры на пойманную мамочкой добычу, — попытался пошутить Бартанура.

— Неужели их возможно чему-то обучить, да еще и заставить охранять Бетулу? Да они ее в два счета сожрут и даже глазом не моргнут.

— Не так уж это и сложно. У этих парней в крови мутированный вирус бешенства, и если не давать ему прогрессировать, то они вполне подлежат дрессировке. Но, разумеется, до известных границ. Даже через десять лет вам вряд ли удастся научить их играть в шахматы и дружно затягивать «Аве Мария», молитвенно сложив руки на груди. К тому же их надо кормить только свежими сырыми бифштексами с кровью — не менее килограмма в день. А если вы случайно пропустите кормежку, то у них уже через пять-шесть часов пробуждается ненасытная тяга к каннибализму.

— Судя по тому, как они нас окружают со всех сторон, именно этим они и собрались сейчас заняться, — испуганным голосом прошептал Белуджи.

Глава X Явление Молоха

— Прислушайтесь к тем тайным силам, скрытым в вас, и облачитесь в имя своего Господина, ибо узрел я тайну души вашей, которая приняла своего Повелителя и трепещет ныне перед престолом его, — вычурно и многозначительно обратился черный маг к Белуджи.

— Это вы о чем, можно как-то попроще изъясняться?

— Попробуйте призвать внутренним голосом Сатану к нам на помощь! Боюсь, что с этими парнями мы не сразу поладим, если поладим вообще.

— Честно говоря, мне тоже не очень нравится их агрессивное поведение, — не на шутку встревожился Джино.

— Слишком уж долго они были мертвы.

— То есть как — слишком долго? Они же всего двое суток, как утонули.

— Настоящих зомби выкапывают из могилы в ночь сразу после смерти. И более того, никто их на самом деле не убивает. Я же говорил вам, что им дают приготовленный по специальному рецепту яд — достаточно мощный, чтобы ввести родственников и врачей в заблуждение, и те констатировали смерть.

— Почему же сразу нельзя было найти пригодных для этого ритуала кандидатов?

— Джино, мы живем с вами в XXI веке. Где же я вам разыщу девять здоровых нормальных молодых парней, готовых добровольно превратиться в ходячих «жмуриков»?

— То есть вы заранее знали, что у нас с ними возникнут проблемы?

— Учитывая, для кого мы все это делаем, я был уверен, что все пройдет быстро и гладко!

Зомби уже бесновались вовсю. Пытаясь прорваться за пределы круга, они царапали посиневшими грязными ногтями невидимые стены и угрожающе рычали, как взбесившиеся псы.

— Не тяните, иначе придется договариваться с духами и что-то еще обещать им взамен. Мне бы не хотелось выкачивать из вас литр крови, так как моя, разбавленная героином, их точно не интересует.

— А как насчет ваших ассистентов? Вы же меня во все это и втянули, вот сами и расплачивайтесь!

— Нет, заплатить должен только маг, стоящий внутри треугольника, а кого-то из двух помощников, находящихся в пределах круга, скорее всего минуты через три просто сведут с ума, если вы будете и дальше продолжать пререкаться со мной и затягивать с принятием решения.

— Да какого еще решения, черт вас подери, я понятия не имею, что я должен сделать? — почти выкрикнул Белуджи.

— Зовите архидемона Молоха!

— Но почему я?

— Потому что не зря его имя пишется на иврите «мелех», что означает «царь», и так же, как и у великих царей, так и у него для встречи со своими слугами существует строго отведенное для этого время. Любой, кто посмеет нарушить это правило, непременно будет жестоко наказан. А на вас сам Сатана приказал надеть мантию, дал перстень и рукоположил в сан первосвященника его церкви на земле.

— Что я должен сказать? — спросил Джино, инстинктивно отшатнувшись в сторону от громкого тупого звука, вызванного сильным ударом ноги зомби о невидимую стену круга.

— Медленно повторяйте за мной: «Шема Молохате ром мала, там сехел ха-хафуц, ха-мевукаш, эцем ха кабод. Аноки кохен ха гадол, пери эц зореа зара, паним аль паним, шема эбе-лим».[205]

— И как вы только умудряетесь такую тарабарщину запоминать. Надеюсь, вы меня не подведете под монастырь, и в этих словах нет ничего скверного? — спросил Белуджи, снова вжав голову в плечи при виде прыгнувшего прямо на них зомби, распластавшегося, как кошка, на прозрачном магическом экране купола.

— Когда услышите его голос, склоните перед ним голову и постарайтесь сосредоточиться на тех словах, которые я буду вам нашептывать. Это очень важно, ошибиться никак нельзя.

Синие волны завибрировали в центре зала в метре над полом, как будто воздух вдруг превратился в поднявшуюся вертикально озерную гладь, в которую бросили камень. Пугающий образ, который показался Белуджи очень схожим с дьявольским, проявился в разорвавшемся пространстве.

Раздался протяжный трубный звук и последовавший за ним властный голос архидемона заставил медиамагната и черного мага сразу же опустить голову.

— Аноки эль элокеха — абир канна![206]

Зомби прекратили набрасываться на границы круга и в полном недоумении оглянулись.

— Повторяйте четко и внятно за мной каждое слово этого заклинания, — прошептал Бартанура: «Малка бе-таршишим… ве-ад беруах шехарим… Хинне йадид! Ки мак келела… мугшам йам бехема. Ганан пах — милле сет — пен бар шахат».[207]

Ожившие покойники вновь зашевелились. Оскалив зубы, они направились в сторону Молоха, вытянув вперед руки и продолжая рычать, как обезумевшие звери.

— Йихейе! Атиэль, Ореб Зарак[208] — пусть вкусят от Древа Смерти и тогда обретут разум, выйдут наверх и смогут нам служить, — громогласно разошелся по залу голос архидемона. В ту же секунду тысячи появившихся из ниоткуда воронов окружили плотной вращающейся стеной девятерых зомби, не давая им ступить ни шагу. Каменный пол треснул под ними и лес рук, вытянувшихся из глубин Преисподней, затянул мертвецов вниз.

Глава XI Сотворение клона с искусственным геномом

Белый туман в январе был похож на чашку пролитого молока на холст художника-авангардиста. Профессор Дэниэл Вертон не любил вставать рано, а тем более, если его кто-то принуждал к этому. Вот почему, стоя в семь часов утра в своем кабинете руководителя засекреченного института с чашкой кофе в руках, он испытывал легкое чувство досады, глядя в окно на белую мглу.

— Дэниэл, тут не о чем особенно думать. Мы должны через час вылететь в Рим. Этим людям нельзя отказывать, ты же знаешь, что они с легкостью могут заморозить финансирование нашей программы, и тогда нам придется проводить эксперименты в твоем гараже. Президенты приходят и уходят, а они по-прежнему дергают за ниточки, сидя в своих загородных домах в Вашингтоне. К тому же этот Стенли Крамер, который разбудил меня ни свет ни заря, открывает дверь ногой в кабинет Хиллари, и я не думаю, что ему понравится твой ответ, — сделав глоток кофе, сказал конгрессмен Лари Картмелл, растирая пальцами левой руки виски.

По его помятому виду и съехавшему набок галстуку сразу было видно, что он собрался на скорую руку, заменив получасовые утренние процедуры пригоршней прохладной воды, которую он просто плеснул себе в лицо, чтобы проснуться. Лари даже не стал вызывать водителя, а сам сел за руль и примчался к своему старому другу, стараниями которого он и стал конгрессменом.

— Послушай, Лари, ты же сам себе противоречишь. Если этот всемогущий Крамер разбудил тебя в пять утра и в приказном порядке настоятельно порекомендовал вылететь в Рим первым же рейсом, значит, его разбудили в четыре.

— Ну да, что-то вроде того, а может, и в половину пятого, — зевнув, ответил конгрессмен. — Но какое это имеет значение, разве нам от этого легче?

— Неужели ты не понимаешь? Раз они звонят ему из Лондона в десять вечера, зная, что Крамер находится в это время за океаном в третьей стадии глубокого сна, то им абсолютно наплевать, посчитает он это дурным тоном или нет.

— Честно говоря, я сейчас припоминаю интонацию его голоса и могу твердо сказать, что он был действительно слегка напуган, — кивая головой, согласился Картмелл.

— Я тебе все это говорю к тому, чтобы ты понял — с этими парнями шутить нельзя. Они захотят быстрых результатов, а мы вот уже два года бьемся над созданием искусственной клетки. Да, мы близки к цели, но все наши выращенные в лабораторных условиях простейшие бактерии «микроплазма гениталиум» живут не дольше трех дней. Что мы им скажем, когда они поймут, что все далеко не так радужно, как мы до сих пор расписывали всему научному миру?

Конгрессмен нервно растер ладонями еще сонное лицо и открыл рот, чтобы что-то сказать, но затем передумал, поднялся с кресла и принялся ходить по кабинету, как леопард в клетке.

— Из-за нарушения распорядка дня люди стареют куда быстрее, чем от мифического загрязнения экологии, — сказал Вертон, давая понять своему другу, что его нервозное поведение не способствует диалогу.

— Почему ты недооцениваешь себя? Ведь если ты сам не поверишь в то, что достиг успеха, никто тем более не поверит. К тому же твои ученые действительно успешно внедрили новый геном в цитоплазму и создали разумные бактерии, способные самоуничтожаться при попадании в не предназначенную для них среду. Риски уже сведены до минимума, — вспылил Картмелл.

— Боюсь, Лари, что в данной ситуации, кроме раздутых от важности щек, нужно еще кое-что иметь. И это кое-что называется «кон-крет-ные резуль-та-ты», — растянул для убедительности Вертон.

— Хороший пиар — важнее хороших результатов, — огрызнулся конгрессмен.

— Послушай, Лари, я занимаюсь наукой, а не пою в рок-группе. Если нет доказательств, причем явных, многократно проверенных, то и нечего заявлять об успехе. По-другому в науке не бывает, черт побери! — ударив кулаком по столу, почти выкрикнул профессор Вертон.

— Успокойся, прошу тебя, и возьми себя в руки. Вспомни, кто ты есть! Ты — Дэниэл Вертон — гений нашего времени, на чьи исследования было потрачено больше четырех миллиардов долларов. До этого долбаного коллайдера в ЦЕРНе твои проекты были самыми дорогостоящими в мире. Ни один ученый не получал такого финансирования, так что теперь ты смело можешь использовать свой авторитет. Любое твое заявление будет воспринято как аксиома, а пока они докопаются до истины, мы всегда сможем придумать с десяток весьма убедительных аргументов, объясняющих, почему твои искусственные клетки не хотят так долго жить, как хотелось бы. Лично я не вижу повода для паники. В конце концов, генетика — это не математика, и все зависит от воли случая. Мало ли, что нужно этим хрупким клеткам? Может, сущий пустяк — повышенное давление воздуха, два-три градуса более низкой температуры или одна капля глицерина, а может, сперма взбесившегося кита. Мы не знаем! Это — всего лишь вопрос времени и инвестиций, а с деньгами, судя по тому, как Крамер был напуган, у этих парней в Риме все в порядке, — перешел на более настойчивый тон конгрессмен.

— Черт его знает, может, ты и прав, Лари. Всем известно, что создать компьютерную последовательность ДНК — это одно, а реально сотворить искусственный организм — это совсем другое. Но, с другой стороны, мы точно знаем, что это вполне возможно. Тем более что матушка природа практически сама до сих пор все делала за нас, и мы понятия не имеем, почему синтетические клетки вообще живут.

— Ну наконец-то я снова увидел проблеск разума в твоих глазах. Тебе надо просто признать тот факт, что приживление искусственно созданного генома в бактерию происходит помимо нашей воли, и незачем тут ломать голову, — облегченно вздохнул Картмелл.

— Три миллиарда. Мы будем просить у них как минимум три миллиарда, — сцепив пальцы замком на затылке, произнес Вертон и продолжил: — Я не думаю, что речь может идти о каких-то там бактериях, пожирающих ядерные или химические отходы. Этих парней интересует явно другое. Сотворение синтетического организма с заранее заложенными в него параметрами — вот что им нужно от нас.

— Нет-нет, Дэн, стоп — это невозможно. Они знают, что наши исследования частично финансируются министерством энергетики и ФБР следит за каждым нашим шагом. Поэтому, если им нужны клоны хищников или кентавров, они бы обратились в «Матрикселл» или к немцам в «Файбер дженомикс» или, на худой конец, в «Синтетик чайнаджен». К чему им такая «засветка»?

— Да плевать они хотели на ФБР, ЦРУ и на все разведки мира вместе взятые. Ты же сам говорил, что даже этот Крамер их боится, а ведь он заходит к госсекретарю, как к себе домой. И почему ты говоришь о монстрах, почему ты боишься признаться в том, что их могут интересовать клоны людей, которых мы должны будем запрограммировать, например, на уничтожение террористических организаций?

Профессор Вертон тяжело вздохнул, проверяя паспорт и кредитные карты. Вытащив из верхнего отделения массивного сейфа пачку стодолларовых купюр, он засунул ее в правый боковой карман, даже не упаковав предварительно в конверт, и продолжил:

— Все эти басни, Лари, мы с тобой уже слышали, и не раз. Сначала из их уст прозвучит вроде бы вполне благородная цель, а на деле — поди знай, кого они еще захотят заставить нас клепать.

— О'кей, Дэниэл, давай не будем гадать. К вечеру все прояснится. Все, что нам для этого нужно, — усадить наши задницы в самолет, который вылетает в Рим через полтора часа. Билеты я успел забронировать.

Шум заходящего на посадку вертолета оторвал Джино от тяжелых размышлений. С каждым прожитым после ритуала днем он все больше ощущал растущее в нем беспокойство из-за сделки, заключенной с дьяволом. Ко всем членам его тела вернулась крепость. Редкая седина потемнела, а на месте лысины теперь пробивались новые здоровые волосы.

— Я буду беседовать с профессором Вертоном сама, — сказала Бетула, посмотрев на своего мужа холодным жестким взглядом.

Джино не стал возражать. Помимо того, что ему было абсолютно безразлично, договорится она с американским ученым или нет, он еще и побаивался ее. Тем более что после вчерашнего ритуала с оживлением утопленников из Алжира он еще не успел толком отойти, и все происходящее представлялось ему, как во сне. Черный маг Бартанура со своими ассистентами поселился по настоянию Бетулы в дальнем гостевом крыле замка медиамагната для того, чтобы три раза в день проводить магические обряды, направленные на защиту ее будущего ребенка — дьявольского отпрыска — от могущественного «Ордена магистров». Трейтон был не в восторге от этой идеи, так как к этим троим добавился еще и капитан Пиккарди. Он нарядился точно в такой же черный костюм, как и странные клоны-близнецы — водители «хаммеров», и теперь, обвесившись тремя пистолетами, неотступно, как тень, следовал везде за Бетулой, которая тоже носила все черное.

— Если количество обитателей вашего замка будет увеличиваться такими же темпами, то уже через месяц гостей просто некуда будет селить, — заметил Том, увидев, как двое американцев вышли из вертолета с багажом, инстинктивно пригибая головы.

— Проведите их в кабинет, а вещи оставьте пока что у входа, — отдал Белуджи распоряжение дворецкому, не обращая внимания на реплику Трейтона.

— Скоро все будет по-другому, и мы все отсюда уедем. Мой сын должен родиться там, где для нас уже строят дворец. Он будет готов через три месяца, а за это время мы должны подготовить для него путь, — сказала Бетула.

Трейтон покраснел и, склонив перед ней голову, объяснил причину своего беспокойства:

— Чем больше людей окружает вас, тем сложнее за всем уследить. Тем более, что каждый второй в наше время готов предать своего хозяина, и глазом при этом не моргнув. Все зависит не от суммы, а от ее количества.

— К сожалению, но это так. Поэтому мы и пригласили этих американцев. Нам нужны надежные слуги, запрограммированные на страх и уважение, — ответила Бетула, когда в кабинет вошел немного расплывшийся с годами профессор Дэниэл Вертон и не более стройный конгрессмен Лари Картмелл.

— Присаживайтесь, господа, — предложил Белуджи, заняв место за столом переговоров.

Бросив на них всего лишь один взгляд, он безошибочно определил, кто из них главный.

— Это лишнее, если возникнет такая необходимость, вас найдут и в Антарктиде, — отказалась от протянутых визиток Бетула, дав тем самым понять гостям, что они попали к весьма влиятельным персонам.

Заметив, что профессор и конгрессмен так и застыли с визитками в руках, дворецкий предложил кофе, сгладив тем самым неловкую ситуацию. Дэниэл явно не привык к подобным приветствиям, поскольку даже президенты и другие власть имущие всегда с улыбкой на лице принимали из его рук визитки. Фредди налил в чашки кофе и, вежливо склонив голову, удалился.

— У нас нет времени на вступительную речь, поэтому давайте сразу перейдем к делу, — ледяным голосом обратилась к гостям Бетула.

Капитан Анжело Пиккарди открыл кейс. Вынув из него прибор, похожий на большой хромированный фонарь, он пробежал пальцами по сенсорной панели и установил его на полу по центру комнаты, как вазу, чашей вверх. Бетула взяла в руки пульт дистанционного управления, и тут же из прибора вышел сноп полупрозрачного зеленого света, внутри которого проявилось топографическое изображение колонии новых рукотворных клеток, созданных в институте генетики Вертона.

— Сейчас я объясню вам, профессор, в чем именно заключается ваша ошибка, о которой вы догадываетесь, но боитесь в этом признаться даже себе. Ваши синтетические клетки с искусственно созданным для них геномом могут и должны жить долго, а сотворенный из них организм, возможно, — очень долго. Все его клетки без исключения будут постоянно обновляться. Вы станете первым ученым-генетиком на Земле, который меньше чем за сутки вырастит в лабораторных условиях человека с заранее заложенным в него геномом. Причем ваш человек будет действительно разумным существом, а не безмозглым овощем Франкенштейна, что-то непонятно мычащим себе под нос. Он будет неукоснительно выполнять только то, что я ему прикажу. Но при этом он никогда не перейдет запретную черту и будет до самого дня своей смерти предан мне и моему сыну.

Профессор и конгрессмен с легким оттенком беспокойства переглянулись. Они оба заподозрили, что у девушки далеко «не все дома», но все же Вертон решил, что окончательные выводы делать еще рано. Удивленно пожав плечами, он спросил:

— Звучит почти фантастически, но если вы знаете больше, чем я, тогда в чем же, простите, заключается смысл нашей встречи?

— Я бы попросила вас не лукавить передо мной, потому что я знаю, что вы все на свете отдадите за успешный результат ваших исследований, которые зашли в тупик и уже никогда из него не выйдут без нашей помощи. Также я знаю то, чего никак не могла знать. Вы ведь хотели попросить у нас три миллиарда, а мы дадим пять и направим ваши усилия в нужное русло, чтобы вы не топтались на месте и в итоге не опозорились перед всем научным сообществом.

Профессор почувствовал, как холодок пробежал по спине. Он посмотрел на Картмелла и увидел на его лице сильное удивление вместо привычной «золотой маски короля Сипана», за которой он обычно скрывался во время переговоров.

«Но каким образом, черт побери? Это же невозможно. Неужели они установили прослушку в моем кабинете?» — подумал Дэниэл Вертон.

— В кабинете нет, а вот в ваших мозгах — да, установили, — спокойно ответила на его немой вопрос Бетула, как будто речь шла о каком-то пустяке.

— Вы, наверное, обладаете телепатическими способностями? — стараясь сохранять спокойствие, спросил профессор.

— И не только. Впрочем, у нас еще будет время поближе познакомиться, — ответила Бетула, еще раз нажав на сенсор пульта дистанционного управления.

Голографическая проекция ожила. Трехмерное изображение синтетических клеток, впервые созданных в институте Вертона, начало медленно вращаться по часовой стрелке, воспроизводя их трехдневную жизнь за минуту.

— Надеюсь, вам хорошо видно, как цитоплазма на второй день начинает заметно темнеть, а сами клетки становятся все менее и менее подвижными, — обратилась Бетула к находящемуся в состоянии легкого шока профессору и продолжила: — К концу третьего дня проявляются необратимые изменения. Оболочка уже истончилась настолько, что едва удерживает клеточное вещество, а само ядро уменьшилось в размере почти вдвое. Одним словом, мы видим самую настоящую агонию, несмотря на то что вы пытались подпитывать ваших «деток» глюкозой, полисахаридами и даже кофеином. Последнее, насколько я понимаю, уже было криком души, что вполне объяснимо для творческого человека. Хотя, по большому счету, вы всегда знали, в чем заключается истинная причина ваших неудач.

Вертон решил стоять до конца. Взяв себя в руки, он зевнул, прикрыв рот рукой. Закурив сигару, которой угостил его Джино, он выдержал классическую театральную паузу. Выдохнув сладкий табачный дым, он неохотно спросил, сделав при этом вид, что его интересует мнение этой девушки, «взявшей быка за рога», постольку-поскольку:

— Ну и в чем же, по-вашему, я боялся признаться самому себе?

— Поместив в бактерию полностью переписанный генетический код, вы превратили ее в абсолютно новый, не существующий в природе вид, который никогда не был запрограммирован вселенским разумом на жизнь. А то, что неестественно, неизбежно подлежит уничтожению. Это и есть самая обычная реакция любого организма на инородные тела.

— Но откуда у вас эта информация? Все исследования профессора Вертона строго засекречены и охраняются спецслужбами, — удивился конгрессмен.

— Да, мистер Картмелл, мы знаем. Но, как я уже говорила вам, для нас не существует ничего тайного. Я даже знаю, что сегодня вы надели узкие розовые плавки, чтобы произвести впечатление на своего старого университетского приятеля. В данный момент, в предвкушении встречи с вами, он уже надушился вашей любимой туалетной водой «Голубая рапсодия» со сладким запахом и теперь, стоя перед зеркалом, корчит рожицы и репетирует томный взгляд. Но все же надо отдать вам должное. Оставаясь полигамным в свои пятьдесят восемь, вы никогда не афишировали свои сексуальные предпочтения и даже умудрились создать о себе впечатление эдакого «мачо на черный день» среди молоденьких секретарш комитетов Конгресса.

Картмелл залился краской. Ему нечего было ответить. Он начал по-настоящему бояться эту чересчур уверенную в себе дамочку и уже жалел, что попал в этот дом по настоятельной просьбе одного из самых влиятельных людей в Америке.

«Зачем же он меня подставил? Неужели я этому старику мало денег заносил? А если даже и так, то он сам должен понимать, что у нас не какая-то военная программа, где сам черт ногу сломит в попытке проверить, что куда потрачено. На генетических исследованиях, где все прозрачно, сильно не разгонишься. Нам просто не на что ставить коэффициент три, а то и четыре, и сливать деньги в привычном для него объеме», — комариным писком сверлила мозг конгрессмена эта мысль.

— Помнишь, Лари, что я тебе говорил утром? Иногда все-таки нужно прислушиваться к мнению своих друзей, — затушил сигару Вертон, приготовившись откланяться.

— Не спешите, профессор, мы вам кое-что сейчас покажем, и вы поймете, что это, возможно, самая важная в вашей жизни встреча, — остановила его Бетула.

Пиккарди открыл боковую дверь и вежливо попросил специалистов войти в кабинет. Молча, со знанием дела, два лаборанта в белых халатах вытянули из объемного кейса электронный микроскоп внушительных размеров и установили его на хромированный столик на колесах. Направив с микроскопа сигнал на прибор, проецирующий голографическое изображение, они открыли круглый стеклянный контейнер, в которых микробиологи выращивают штаммы бактерий, и положили его на прозрачную подставку прямо под объектив. Сфокусировав четкость изображения, лаборанты молча застыли, уставившись на проявившуюся в воздухе голограмму женской яйцеклетки.

Из соседней комнаты вышел черный маг Бартанура в синем хитоне с разожженной кадильницей и двумя ассистентами. Белуджи уже не удивился, когда они принялись быстро и четко, как солдаты, разворачивать знакомую ему ленту из свинцовых пластин с магическими знаками вокруг стойки с микроскопом. Зайдя в круг, они замкнули его за собой. Резкий запах камфары тут же распространился по всему кабинету. Бартанура склонил голову перед Бетулой, дав тем самым понять, что они готовы.

— Надеюсь, профессор, вы без труда узнаете по голограмме, которую выдает микроскоп, что именно сейчас происходит в стеклянном контейнере под его объективом? — спросила она ученого, на лице у которого появилась скептическая ухмылка при виде всех этих приготовлений, показавшихся ему не более чем фарсом цирковых фокусников.

— На второй стадии мейоза формируется галлоидная остида и второе полярное тельце. Сливаются ядра сперматозоида и яйцеклетки, содержащие каждый свой генетический материал, образуя новые хромосомы и диплоидную зиготу. Все это входит в обязательную программу обучения студентов-первокурсников, и что же здесь, собственно говоря, может быть удивительного для меня?

— Смотрите, что будет дальше, — снисходительно улыбнулась Бетула.

Лаборант склонился со стеклянной трубкой в руках над микроскопом, и на голограмме отчетливо проявился прокол стенки, через который в зиготу внедрили новый, искусственно созданный геном.

— Нет-нет. Что он делает? Надеюсь, это не то, о чем я подумал? — встревоженным голосом спросил профессор.

— А вы думаете, мы пригласили вас сюда, чтобы сказку прочитать на ночь? Дальше будет еще интереснее, — улыбнулась Бетула.

Лаборанты отошли в сторону, уступив место Бартануре. Стоя в клубах воскурений, он раскрыл книгу ритуальной черной магии. Как только он принялся громко читать заклинания халдейских магов, ассистенты перерезали горло черному петуху и окропили пол вокруг мага кровью. Сизая дымка окутала стеклянный контейнер, в котором зарождалась жизнь. Гости из Америки почувствовали себя весьма неуютно. Все их внимание было приковано к изменяющейся на глазах голограмме.

Через минуту зигота разделилась на две клетки, затем на четыре, восемь, шестнадцать и так далее, образовывая вокруг себя бластоцисты, на что при обычных условиях потребовалось бы не менее двенадцати часов. Каждая бластоциста содержала в себе до ста клеток. Лаборанты добавили в контейнер питательную среду для развития эмбриона.

— Этого просто не может быть, плод развивается в геометрической прогрессии! Началась дифференциация тканей и закладка нервной системы, но это, как правило, происходит только на пятнадцатый день! — воскликнул удивленный профессор Вертон.

— Сейчас вы увидите, как начнут формироваться внутренние органы, а это, как вам известно, приближает нас к третьему месяцу беременности, — сказала Бетула.

С начала оплодотворения прошло не более пяти минут, а эмбрион увеличился до трех сантиметров в длину и уже весил около сорока граммов. Потеряв дар речи, конгрессмен Картмелл нервно постукивал каблуками по мраморному полу. Округлившимися от изумления глазами он смотрел на то, как черный маг Бартанура переливал из чаши в чашу кровь жертвенного петуха над эмбрионом, которого лаборанты успешно погрузили в более объемный стеклянный сосуд с питательной смесью емкостью в двадцать литров. Каждый раз, когда маг выкрикивал какие-то странно звучащие имена, Картмелл начинал учащеннее стучать каблуками по полу, но это не могло отвлечь профессора Вертона от голограммы невероятно быстро развивающегося эмбриона. И только Джино Белуджи, сидя в своем кресле за письменным столом, вялым тусклым взглядом наблюдал за происходящим. Его уже вряд ли что-то могло вообще удивить. Он даже смирился с тем, что ему придется расстаться с третью своего состояния ради того, чтобы поставить на промышленные рельсы клонирование преданных Бетуле слуг.

«За пять миллиардов евро можно создать целую армию клонов. Зачем же ей столько? Может, она решила объявить войну Америке? Впрочем, какая мне разница? Пусть делает, что хочет, раз уж она теперь Бетула Белуджи, лишь бы Хозяин был доволен», — подумал наместник дьявольской церкви. Джино отвернулся к окну, за которым утопал в лучах заходящего солнца его прекрасный ботанический сад. Он не желал больше смотреть на чудовище в колбе, у которого уже выросли лягушачьи лапки и завернулся под ноги отвратительный хвост, как у рептилии.

Глава XII Премьер провожает жену в последний путь

Мелко раздробленные камни белого известняка диаметром до одного сантиметра вперемешку с желтыми высохшими сосновыми иголками хрустели под дорогими туфлями премьера, сделанными из крокодиловой кожи на заказ у Тестони. Как Романо ни старался, но пару раз, поднимаясь по широкой дороге для паломников вместе со своей женой и охраной, он все же зацепился правым носком за бугры, выдавленные колесами грузовых машин. Одних лишь пожертвований от паломников и немногочисленной местной паствы было явно недостаточно для того чтобы, содержать монастырь в благопристойном виде. Своевременное проведение ремонта фасада с вычурной лепниной, резьбой по камню, многочисленными декоративными башнями и черепичной крышей возрастом старше трехсот лет требовало значительных капиталовложений. Вот почему с целью стабильного пополнения монастырской кассы монахи установили мини-завод по разливу воды из святого источника, и теперь каждую ночь тяжело груженые фуры вывозили разлитую днем в бутылки воду, продавливая своими шинами грунт, который размягчился в осенний дождливый сезон.

Зная о том, что дорога не в идеальном состоянии, высохший, как мумия Рамзеса, настоятель монастыря, которого премьер так окрестил из-за очень похожей линии изгиба горбатого носа, предложил свой старый пятисотый «Мерседес» девяностого года выпуска. Начальник охраны Виктор хотел уже было с радостью принять его предложение, беспокоясь о том, что Оливия может не осилить подъем в гору длиной почти в километр, но премьер наотрез отказался. Он сказал, что им спешить некуда, а немного размять ноги после двухчасового перелета из Рима будет очень даже полезно. Виктор не стал перечить, хотя, как человек, отвечающий за безопасность первого лица страны, имел полное право настоять на своем. Он понял, что премьер захотел вдруг придать этому восхождению к святому источнику мистический смысл.

«Грешница должна пройти путь очищения, прежде чем покинуть этот мир», — прочитал он слова во взгляде Романо и лишь едва заметно кивнул головой.

Виктор был уверен, что Марио Пикотто, который был его старым другом, не подведет, и все сделает, как нужно. Они служили вместе в спецотряде военной разведки по борьбе с терроризмом, но лет двадцать назад Марио перешел на вольные хлеба и теперь выполнял особо деликатные поручения. Он был лучшим снайпером в подразделении, поэтому Виктор ограничился лишь двумя упаковками стерильного бинта и тремя ампулами пятипроцентного раствора морфина гидрохлорида, для того чтобы быстро купировать боль у «первого», как охрана называла премьера.

Однако если бы в момент выстрела Романо случайно даже на сантиметр сдвинулся с места, пуля могла раздробить кость или пробить артерию, и тогда от потери крови и болевого шока он непременно потерял бы сознание. Пришлось подстраховаться и отправить впереди себя на гору еще одного старого приятеля — военного врача Роберто Миллерри, который играл роль паломника, и для убедительности прихватил с собой жену, перенесшую инфаркт.

Но больше всего Виктора смущало то, что все это должно было произойти на глазах у Стефании, поэтому он еще в самолете дал ребенку пирожное со слабительным, не сказав об этом ни слова премьеру, зная наперед, что тот ни за что бы не согласился на подобное. Она сидела рядом с ученым из Канады, не отпуская его от себя ни на шаг, и, когда стюардесса принесла пирожное с яблочным соком, доктор Майлз оглянулся и как-то странно посмотрел на Виктора, как будто что-то почувствовал. К счастью, в этот момент самолет здорово тряхнуло от восходящих потоков воздуха, и он крепко вцепился в подлокотники, забыв о пирожном, которое Стефи быстро съела, поскольку после болезни ей никто не запрещал сладкое.

Время и доза были рассчитаны правильно, так как у нее заболел живот в тот самый момент, когда они въехали в ворота монастыря. Роберто Миллерри, казалось, сам Бог послал. «По воле случая» он оказался единственным врачом среди паломников, которых проживало в гостинице не более тридцати человек. Собравшись взойти на гору к источнику, он задержался в холле гостиницы только из-за того, что его жене позвонила подруга из Неаполя выяснить рецепт гаспаччо, который она готовила три года назад на отдыхе в Испании.

Роберто немедленно осмотрел девочку по просьбе премьера и прописал ей строгий постельный режим, пока не будет установлена причина диареи. Доктору Майлзу пришлось тоже остаться в монастыре. Он чувствовал себя неважно после болтанки во время перелета и спустился к морю подышать свежим воздухом, пообещав Стефании принести морских ракушек.

Яркие косые солнечные лучи били прямо в глаза. Они ослепляли даже сквозь антибликовые поляризованные линзы PRADA. Вот уже на протяжении десяти лет Романо отдавал предпочтение именно этой марке солнцезащитных очков. Оливия, в свою очередь, была без ума от «Сальваторе Феррагамо». Она поправляла очки через каждую минуту не потому, что они спадали, а для того, чтобы по привычке выставить на обозрение мизинец с элегантным классическим френчем. Сменив туфли с километровым каблуком на разноцветные «вьетнамки», она наконец-то стала похожа на сильно исхудавшего человека, а не на экзотическое дымящееся растение с планеты Глизе-581, какой была еще десять минут тому назад, стоя с длинной тонкой сигаретой над доктором, который присел на корточки, прощупывая живот у Стефании.

Виктор с напарником шли в двадцати метрах впереди, чтобы не слышать разговоры премьера с женой. Они глядели в оба, пытаясь краем глаза уловить среди высоких сосен и желто-зеленой листвы кустарников малейшую промелькнувшую тень или треск сухой ветки. Двое других охранников остались дежурить у дверей Стефи, поэтому Виктору приходилось нелегко. Он прекрасно понимал, что если бы кто-то действительно захотел устранить «первого», то более благоприятную ситуацию тяжело было бы и придумать. Просто бери, целься и стреляй, откуда нравится.

— Не дорога к роднику, а Виа Долороса какая-то, — запыхавшись, сказала Оливия.

Увидев спускающуюся с горы счастливую молодую пару, она скептическим тоном спросила:

— Неужели ты действительно веришь, как и они, что можно вот так просто взять, попить какой-то водички, и все проблемы сразу исчезнут?

«Странно, животные чувствуют приближение смерти, а люди, в большинстве своем, нет. Надо ее все-таки попробовать переключить на осмысление своего жизненного пути. Глядишь, может, и покается перед тем, как ее снайпер шлепнет», — подумал Романо.

Обняв Оливию за плечи, он прошептал ей на ухо:

— Я верю в церковную доктрину. Каждый человек после смерти сохранит свою индивидуальность, но займет то или иное место в другом мире в зависимости от того, кем он был и что делал в земной жизни. Поэтому, когда будешь пить воду, советую молить Господа о прощении, а не думать о том, исчезнут проблемы или нет. Если уж Он простит, то не только излечит от недугов телесных и душевных, но и в Царстве Небесном уготовит место для твоей бессмертной души.

— Евангелие от Романо. Это невыносимо, я вышла замуж за проповедника, — простонала Оливия. — Ты, точно, не тем делом занимаешься. Видимо, не зря Папа любит беседовать с тобой и относится к тебе, как будто ты ему сын родной. Учуял в тебе родственную душу.

— Он просто видит, что мне, как и ему, действительно небезразлично, что же будет с моей душой после смерти.

— Не знаю, если в Раю ангелы будут заставлять всех ходить каждый день с утра пораньше в церковь и караулить возле дверей, как постовые, чтобы никто не сбежал со службы, то мне такой Рай не нужен. В моем представлении Рай создан для наслаждений, и не только духовных.

«Безумное создание. Что может быть выше наслаждения от пребывания в обществе Бога? Нет, все-таки она неисправима и заслуживает наказания, чтобы, не приведи Господь, не заразить Стефи своей опасной ересью и паразитическим образом жизни. Это не убийство — это обычный естественный отбор по Дарвину. Все противоестественное должно исчезнуть из этого мира жесткой эволюции и конкуренции. Я заслуживаю лучшего. Ее место должна занять полноценная жизнерадостная девушка, стремящаяся к своему Создателю, а не убегающая от него, как злодейка», — услышал свой внутренний голос Романо, но, улыбнувшись, лишь вежливо заметил, чтобы не дать повода жене в очередной раз потянуться к своей сумочке с запасом ЛСД:

— Сексуальных наслаждений в Раю не бывает. Разве что в Коране есть упоминание о том, что шахидов в высшем мире ожидает группа поддержки из прекрасных юных дев. Но на деле для них Рай окажется Адом, а юные девы — жуткими демонессами с зубами пираньи, которые начнут приветствие с того, что откусят им член, а потом отхлещут крапивой по ягодицам до потери чувств.

— Для садомазохистов это будет очень даже забавно и, наоборот, подействует возбуждающе, да и красавицы им особенно ни к чему, все равно они все в масках, — рассмеялась Оливия. — А насчет члена — я не думаю, что все так печально. В конце концов, и в Аду девочкам нужно развлекаться. Зачем же такие крайности?

Несмотря на дерзость ее языка, Романо решил промолчать. Внутренний голос настойчиво ему твердил: «Ты же нормальный здоровый мужчина. Почему ты должен выглядеть размазней в глазах своих друзей и даже охранников, водителей и прислуги. Мужчина, не способный найти приличную красивую женщину, которая его не позорит и с которой ему не стыдно выйти в свет, будет всегда оставаться тряпкой. Неужели это не понятно?»

— Давай передохнем минутку. Жутко хочется курить, — сказала Оливия, направившись в сторону беседки, в которой, к счастью, никого не было.

Виктор со своим напарником, молодым накачанным жеребцом Филиппе, спустился немного вниз, выдержав корректную дистанцию. Местной полиции нигде не было видно, но премьер не удивился этому, поскольку его визит не носил официального характера. Да и португальцы всегда отличались гордым и независимым нравом. К тому же новая политическая элита этой страны считала, что народные избранники должны жить с народом, а не отделяться от него. Поэтому уже сам тот факт, что в аэропорту у личной охраны итальянского премьера не отобрали оружие, по их мнению, нужно было расценивать не иначе как одолжение и реальную помощь.

Оливия присела на деревянную скамью. Закурив сигарету, она посмотрела вверх на клочок синего неба, обрамленный верхушками сосен, и прошептала, чтобы ее не услышали охранники:

— После этих событий в кабинете у Папы я себя чувствую, как Ева, у которой отняли невинную наготу, а потом еще и дали пинка под зад, выгнав из Райского сада. Надеюсь, ты понимаешь, что весь этот бред, который нес демон устами Стефании, — это гнусная ложь. Одним словом — сплошное унижение, которого я не заслужила. Ты же знаешь, сколько я мучилась, пока, наконец, она не родилась.

— Я все равно не поверил ни единому слову. Я верю тебе, потому что ты — моя жена, — вынужденно соврал Романо, только бы не дать ей повода закатить истерику на ровном месте, что могло произойти спонтанно, в любой момент, даже помимо ее воли.

— Для чего же ты тогда нахамил Луи? А вдруг он примет обиду слишком близко к сердцу и вместо лекарств даст мне какой-то яд, который даже следов в крови не оставляет? Ведь тогда в моей смерти в первую очередь обвинят тебя. Ты, вообще, хотя бы задумывался над этим?

— Если ты хочешь, когда мы вернемся в Рим, я извинюсь перед ним, — еще раз соврал премьер.

— Было бы неплохо, а то он звонил мне вчера поздно вечером и жаловался на твою черную неблагодарность. Я его, конечно же, постаралась успокоить, насколько это было возможно, но, скорее всего, это мало ему помогло, потому что потом он уже не отвечал на мои звонки.

— Что же он за психиатр такой, если пациент его успокаивает?

— Очень сильно расстроился человек, да и все. Что тут удивительного? Он же душу вкладывает в свою работу!

«С каких это пор душа стала называться членом? Они оба потеряли всякую совесть, а у этой мерзкой суки язык без костей, и поворачивается повторять такую гнусность. Трахаются вот уже на протяжении пяти лет в моем доме, не особо беспокоясь о том, увидит их Стефи или нет. Вдобавок ко всему, этот ублюдок заработал в общей сложности три миллиона евро на своих уголовно наказуемых методах „психиатрического лечения“, и теперь у него еще хватает наглости жаловаться на черную неблагодарность с моей стороны!»

Романо плотно сжал губы. Он едва сдерживал себя от того, чтобы не высказать все, что он думает на самом деле по этому поводу, но проснувшееся в нем желание изменить свою жизнь придало ему сил, и он снова улыбнулся и хладнокровно соврал:

— Как только мы вернемся в гостиницу, я сразу же перезвоню ему. Я уже жалею, что мы его не взяли с собой. Он славный малый. К тому же друг детства.

Не особо утруждая себя тем, чтобы попасть в квадратную бетонную урну, Оливия выбросила наполовину недокуренную сигарету мимо нее. Удовлетворившись исходом беседы, она поднялась со скамьи и принялась собирать самые крупные ромашки, которые росли прямо под ногами в трех метрах от беседки.

— Вот чего мне не хватает в Риме!

Надев на голову кое-как, на скорую руку, сплетенный венок, она принялась кружиться на одном месте, приподняв руки, как балерина. Не то чтобы Оливия хотела произвести впечатление на супруга, нет. Просто в этот момент ей показалось, что она стоит посреди прекрасного вращающегося, как карусель, сада из высоких фиолетовых цветов. И если бы она не начала вращаться вместе с ними, то у нее наверняка закружилась бы голова и она упала бы прямо на стебли толщиной с человеческую ногу. Но когда карусель из фантастических цветов-мутантов начала вращаться медленнее, а затем и вовсе остановилась, ей послышалась ее любимая слащавая муркотня Тони Брэкстон «Un break my heart, say youʼll love me again…», и она все равно упала в высокую, слегка пожелтевшую траву, залившись громким смехом. Романо махнул рукой, дав понять оглянувшемуся Виктору, что ничего серьезного — обычный передозняк ЛСД на голодный желудок.

Лежа на спине, Оливия принялась вращать ногами, представив себя плывущей на морском велосипеде в океане жидкого метана, который омывал замерзшие берега неизвестной планеты за пределами лучистой зоны далекой звезды. Вдоволь насмеявшись, она поднялась на ноги и, отряхнув платье от листьев, как бы невзначай бросила:

— А насчет Стефи ты был прав. Ей нельзя больше сидеть дома в изоляции от сверстников. Пора ее отдать в хорошую частную школу, иначе ребенок вырастет закомплексованной эгоисткой. Да и эта ее любимая няня — Альбина. Где ты ее нашел? Достаточно посмотреть на ее грубые руки, чтобы понять, что ей место в хлеву. Ей всего сорок шесть, а выглядит она на все девяносто.

— Говоришь, девяносто? Хм… как только Стефи поправится, найдем молодую няню с похожими параметрами.

— Параметры, ух ты, и с какими же? — поинтересовалась Оливия, думая уже совершенно о другом, поскольку ее накрыло второй волной галлюцинаций.

— 90/60/90 — это именно то, что нужно. Во всяком случае, она будет радовать глаз, и твоим подругам будет приятно. Что-то новое, молоденькое — первое время вам с ней будет даже забавно. Да и меня, глядишь, перед сном когда-нибудь, да порадует, — съязвил премьер, так как знал, что жена все равно его уже не слышит.

— Правильно, параметры. Это забавно. Главное, чтобы было забавно.

Размахивая руками, как актер, пытающийся повторить походку снежного человека, она углублялась в лес, делая необычно широкие шаги.

— Я иду пи-пи. Иду босиком по вязкой материи космоса, продавливая ее под собой. Постой рядом со мной, мой милый, чтобы на запах самки не прибежал злой гномик с опухшими яйцами и не изнасиловал меня без презерватива. Представляешь, какого нахального уродца с кривыми ногами и членом до колен я бы тогда родила? Хи-хи-хи, — рассмеялась Оливия.

Спрятавшись за кустами, она присела на корточки и снова принялась распевать:

— Say youʼll love me again. Un break my heart…

Выйдя из кустов, Оливия расправила тонкое полупрозрачное шелковое платье и погладила мужа позеленевшими от стеблей ромашек пальцами по щеке.

Третья волна галлюцинаций, которая заметно влияла на ее поведение, делая его экстравагантным порою до крайностей, наступала лишь спустя два часа после приема дозы. По расчетам Оливии, она должна была накрыть ее на обратном пути, на подходе к монастырю. Так что теперь можно было смело выходить на люди. Ее мозг насытился кислородом, и она снова вернулась в искаженную, но все же реальность, в которой мелкие придорожные камни превращались всего лишь в ярко-желтых ядовитых амазонских лягушек с красными пятнами на спине, но не более того. Находясь под кайфом, Оливия все же умудрялась делать серьезный вид и держать себя в руках, когда это было необходимо. Добившись своего, она продолжала негромко напевать песенку, стараясь больше не раздражать мужа разговорами о Луи.

Романо теперь уже не выискивал глазами знаки с Небес, которые могли бы указать ему на то, что нужно все-таки оставить ее в живых. И если бы сейчас сам архангел Гавриил преградил ему путь огненным мечом, он бы прошел мимо, сделав вид, что его не заметил.

Поднявшись к святому источнику, где скорбящей вдове три века тому назад явилась Дева Мария, они увидели врача, оказавшего первую помощь Стефании в холле гостиницы.

Он сидел на скамейке вместе со своей женой, мечтательно глядя на облака, которые наплывали на берег со стороны Атлантического океана. Вежливо поздоровавшись с ними, Романо и Оливия направились прямо к скале, возле которой стояла группа японских туристов с одноразовыми стаканчиками в руках.

Гид указывал рукой на статую Богородицы четырехметровой высоты, вырезанную из базальта, рассказывая историю чудесного возникновения этого целебного источника. Узнав премьера, туристы отвернулись от статуи и, вытащив из рюкзаков и карманов свои «мыльницы», принялись фотографировать семейную пару. Вся их группа превратилась в сплошное расплывшееся пятно ярких вспышек, узких глаз и улыбок, обнажающих передние заячьи зубы. Оливия по привычке набросила шелковую шаль на голову, прикрыв ею шею, подбородок и подкачанные филлером губы, которые, впрочем, не портили ее, а, наоборот, делали куда более сексуальной и привлекательной. Тем не менее она хорошо понимала, что по мере возможности нужно не попадаться на глаза публике, находясь «под кислотой», чтобы случайно что-то не ляпнуть и не опозорить себя и мужа.

Воспользовавшись легкой суматохой, Виктор вытянул из кармана рацию и отошел в сторону, чтобы связаться с охранниками, которые дежурили у дверей комнаты Стефании.

— Третий, что у вас?

— Похоже, девочке лучше. Альбина говорит, что температуры у нее нет.

— Скоро мы будем на месте. Никому ни на шаг от двери не отлучаться.

— Вас понял, закрутим краны, если прижмет, — пошутил охранник.

Виктор перешел на другую частоту и связался со снайпером, делая вид, что все еще проверяет своих людей:

— Четвертый, проверка связи.

— Объект под контролем, — доложил Марио Пикотто, рассматривая в бинокль засуетившихся туристов в ярких одеждах.

— Вас понял, действуем в обычном режиме. Все инструкции остаются в силе, — отрезал Виктор, дав тем самым снайперу зеленый свет на ликвидацию жены премьера.

Он отошел еще дальше и остановился возле пустующей скамейки, неподалеку от врача с женой, которые наслаждались морским пейзажем. Виктор выбрал наиболее удобное место для Марио, засевшего где-то на соседней горе в километре по прямой. Вся площадка возле источника была расчищена от высоких сосен, чтобы высокий монумент Девы Марии выглядел более величественно. Паломники были как на ладони, за исключением тех, кто сидел под навесом импровизированного ресторанчика на бетонированной террасе, нависающей над обрывом.

Премьер с Оливией выпили по стаканчику святой воды, стараясь не обращать внимания на назойливых японцев, которых едва сдерживал тяжелым взглядом рослый охранник Филиппе. Если бы не его отпугивающая внешность, подчеркнутая массивным квадратным подбородком и выбритой до блеска головой, они бы давно облепили супружескую пару, как пчелы, чтобы сделать с ними групповое фото.

Повар готовил на мангале свежевыловленную макрель и скумбрию, пробуждая запахом жареной морской рыбы и дымом от березовых поленьев аппетит даже у фанатиков-вегетарианцев, к коим себя причисляла Оливия.

— Я безумно проголодалась. Может, перекусим в этой забегаловке? Я уже вечность не ела рыбу, к тому же приготовленную на мангале.

— Замечательная идея, но нам придется немного подождать, пока освободится столик. Как видишь, здесь довольно популярное место, — ответил Романо.

— Вы можете полюбоваться приближающимся закатом, пока я сделаю заказ и займу для вас столик, — охотно предложил свои услуги Виктор, лишь бы побыстрее усадить Оливию под прицел снайпера. Провожая их к скамейке, он прошептал на ухо премьеру:

— Встаньте в двух метрах правее и замрите на месте. Возьмите бинокль и смотрите на кораблики.

Заметив, что Оливия подозрительно посмотрела на них, Виктор улыбнулся и заговорил с ней первым.

— Похоже, что с вашей дочкой все в порядке. Няня говорит, что к утру ребенок будет совершенно здоров. Не хотите кофе, сеньора?

— Ты же знаешь, что меня раздражает это слово. Я себя сразу чувствую матроной, которая достает из корзины и вывешивает сушиться на веревку трусы мужа и белье своих шестерых детей.

— А почему шестерых? — рассмеялся Виктор.

— Семеро — это уже слишком даже для матроны, — в свою очередь улыбнулась Оливия, вынув из сумочки сигарету.

Слева от нее неожиданно появилась чья-то рука с зажигалкой, и, поскольку на ней не было белой перчатки, Оливия испуганно отпрянула. Подняв глаза на семнадцатилетнего смуглого официанта, она поправила очки, выискивая, к чему бы придраться, но, остановив взгляд на засаленной ширинке его черных брюк, за которой угадывалось внушительное хозяйство, свернула трубочкой пышные губки и сделала заказ:

— Не сильно поджаренную самую вкусную большую рыбу с шафраном и базиликом. Эспрессо с бурбоном без сахара и стакан нормальной воды сейчас, а то от вашей святой у меня скоро нимб над головой засветится.

Бросив еще один откровенный взгляд на ширинку брюк юноши, она достала из сумочки сто евро и, протянув ему, добавила:

— Проследите за тем, чтобы в женском туалете не было микробов, а еще лучше, попросите уборщицу, чтобы она тщательно вымыла для меня ваш — служебный.

— Си, сеньорита. У нас туалеты бесплатные, но в них всегда очень чисто. Хозяин строго за этим следит. Ваш депозит — сто евро.

— Это не депозит, это плата за стерильный туалет. У вас есть десять минут. Пока я буду пить кофе, распорядитесь, чтобы там навели идеальный порядок и ни в коем случае не распыляли освежитель воздуха. У меня на него аллергия. И пусть уборщица оставит там упаковку влажных салфеток, желательно с запахом ромашки. Ка-мо-ми-ле, понимаете меня, да?

— Си, сеньорита, на португальском будет «камомила». Хозяин тоже любит их запах.

— Надо же, камомила. А почему вы решили, что я сеньорита?

— Потому что у нас так принято называть молодых девушек.

— Прелесть какая. Я построю прямо на этом месте шалаш и буду здесь жить, лишь бы только все называли меня «сеньорита».

— Сеньор что-нибудь желает, пока повар будет готовить рыбу? — улыбнувшись, учтиво спросил молодой человек.

Романо сделал вид, что не услышал вопроса, поскольку стоял в двух метрах от края скамейки и в четырех — от официанта.

— У сеньора есть бинокль, он занят, — выдохнув целое облако дыма в сторону растерявшегося юноши, ответила за мужа Оливия, явно разочаровавшись, что «смазливый чертенок» не понял ее недвусмысленных взглядов и намеков.

«Молоденький, поэтому и смущается. Придется схватить его за член прямо у служебного туалета и затянуть в кабинку, когда он будет мне показывать дорогу. Все привыкли, что я раньше чем через пятнадцать минут не возвращаюсь, а он кончит за пять, так что еще будет время „дорожку раскатать“. Скоро накроет третьей волной глюков и не захочется двигаться вообще, а „кокс“ у Луи чистый. Он сразу взбодрит часа на три, не меньше», — спланировала свою жизнь на ближайшее время Оливия.

Молодой официант залился краской и, вежливо склонив голову, поспешил удалиться.

«И все-таки у него железное терпение. Я бы не смог с этой сукой и одного дня прожить», — подумал Виктор, заметив, как жена премьера рассматривает еще не успевшую обрасти жиром упругую задницу молодого деревенского парня, который подрабатывал здесь, чтобы скопить немного денег и вырваться из этой дыры.

Виктор не хотел заслонять снайперу сектор обстрела. Отойдя немного в сторону, он встал позади «первого» и повернулся лицом к туристам.

Склонившись к горизонту, солнце вырвалось из плотных облаков, которые принес западный ветер с океана. Премьер попытался расслабиться, переводя бинокль то на круизную парусную яхту, то на рыбаков, стоящих со спиннингами на прибрежных скалах, о которые разбивались волны, закипая мириадами пенящихся брызг. В ожидании момента, когда пуля раскаленным шомполом разорвет его плоть, он плотно сжал зубы, а мышцы ног и ягодиц помимо его воли сами превратились в камень.

«Как же можно расслабиться, если знаешь, что в тебя сейчас целятся. Надо быть полностью отмороженным типом, чтобы это получилось», — подумал Романо.

— Какой восхитительный закат и такая забавная красная дорожка от солнца на море. Вот бы по ней прогуляться! Только ради этого уже стоило сюда прилететь.

Ее прокуренный голос заскрипел, как старые заржавевшие дверные петли, еще сильнее натянув тетиву напряженных до предела мышечных волокон Романо.

«Чего же он тянет? Ну же, Марио, давай. Не томи душу, пока эти туристы не окружили нас со всех сторон!» — подумал Виктор и вдруг услышал характерный тупой звук от пули, пробившей человеческую плоть. Этот звук невозможно было спутать ни с чем другим. Он знал, что из-за выброса адреналина у премьера сейчас перед глазами все поплывет, как в замедленной съемке.

Сильно оттолкнувшись двумя ногами от земли, он вытянул в полете руки в сторону «первого». Краем глаза он увидел брызги крови и мелкие кусочки раздробленного черепа, вылетевшие из затылка Оливии вместе со второй пулей.

«Не иначе пятидесятый калибр, все-таки Марио — настоящий псих!» — промелькнула у него мысль.

Романо согнулся от боли, схватившись руками за ногу выше колена, подавив в себе инстинктивное желание закричать.

Виктор обхватил его за плечи и повалил на землю, прикрыв его голову своим корпусом. Премьер заскрежетал зубами, поскольку давление массы как его тела, так и Виктора пришлось как раз на простреленную ногу.

— Продержитесь еще полминуты. Вы молодец, настоящий боец. Сейчас я сделаю вам укол, и боль пройдет.

Снайпер выстрелил в третий раз, расщепив для эффекта деревянный брус скамейки, на которую замертво упала Оливия. В ее открытых глазах застыл ужас.

— Уводим «первого»! — крикнул Виктор растерявшемуся Филиппе, который не мог ничего знать о подготовленной операции.

Присев на корточки, он обхватил пистолет обеими руками, направив его на перепуганных паломников, выискивая глазами киллера. В то время как все туристы из Японии, последовав примеру гида, легли на тротуарную плитку, молодая девушка в ярко-красной куртке так и осталась стоять с видеокамерой в руках, снимая все происходящее. Она не испытывала ни малейшего страха и даже улыбалась, глядя на охранника, который прицелился ей прямо в лоб. Его указательный палец рефлекторно нажал на курок, так как никакой другой видимой угрозы вокруг не было. Девушка упала замертво, и ее подруги при виде крови принялись громко визжать.

— Не туда смотришь, Филиппе. Стреляют с горы. Шевели ластами! — гаркнул на него Виктор. Необходимо было срочно развеять подозрения по поводу приоритета целей, выбранных снайпером, и отнести Романо в безопасное место.

Охранник вышел из состояния ступора. Подбежав на помощь своему шефу, он схватил «первого» за ноги, а Виктор поднял его снизу под руки.

«Ну же, Марио, стреляй, не тяни, иначе наведешь на всех нас беду. Жена убита, премьер ранен, а охранники — живы и здоровы, как ни в чем не бывало. В реальной ситуации — все в точности до наоборот».

Не успел он сделать пару шагов, как шею Филиппе пробила навылет пуля выше бронежилета, обрызгав костюм «первого» кровью. Врезавшись в поднос с кофе, приготовленным для Оливии, она рикошетом попала официанту прямо в сердце, заставив его разжать руки. Выронив поднос, он упал на мозаику, которой был выстелен пол летней террасы.

Глаза Филиппе округлились. Он жадно хватал ртом воздух, и кровь от этого еще сильнее била струйкой из разорванной пулей сонной артерии. Сильный испуг на его лице смешался с удивлением, и он все еще не мог поверить, что это происходит именно с ним. Виктор удивился, что он сразу же не рухнул на землю, как лось, сраженный удачным выстрелом. Шансы Филиппе выжить были крайне низкими, но даже если бы это зависело от своевременно оказанной ему помощи, в первую очередь все равно необходимо было укрыть премьера в безопасном месте и перевязать его рану.

Виктор самостоятельно продолжил вытягивать «первого» в безопасную зону. На скамье справа лежало безжизненное тело Оливии с раздробленной черепной коробкой, из которой вытекала кровь, смешанная с мозговой жидкостью.

— Так-то лучше. Теперь все выглядит правдоподобно. Комар носа не подточит, — шепнул он на ухо премьеру, вводя ему морфин, в то время пока врач накладывал жгут выше пулевого отверстия, чтобы остановить кровь.

— Она хоть не мучилась? — спросил Романо, увидев лужу крови под скамейкой, в которой лежал сплетенный из ромашки венок.

— Судя по характеру ранения, смерть была мгновенной. Она даже ничего не почувствовала, как оказалась на небесах, — ответил врач, туго перевязывая ногу премьера.

— Вряд ли ей там будут рады, — сказал Романо, почувствовав, как приятное тепло от морфия разливается по телу, притупляя боль.

Он повернул голову и увидел молодого официанта, который умер с улыбкой на лице. Его взгляд был устремлен на уже наполовину скрывшееся за горизонтом солнце, которое окрасило небо в непривычно яркий кроваво-красный цвет.

— Вот кого ангелы сейчас одевают в белые одежды, — прошептал премьер, скривившись от второго прокола вены иглой шприца.

— Никогда не знаешь наперед, как оно будет. В местах скопления людей никто не застрахован от шальной пули, — поспешил оправдаться Виктор.

— Это она мальчишку за собой утянула. Даже умереть по-человечески не смогла, — побледнев от еще одной дозы морфина, слабым голосом сказал премьер, глядя на полыхающую над океаном яркую полоску, оставшуюся от солнца.

Бросив мельком взгляд на горизонт, врач поднес к носу Романо вату с нашатырем и, слегка похлопав по плечу, сказал:

— Не принимайте его смерть так близко к сердцу. Нет в этом никакой мистики. Закаты перед штормом здесь всегда кровавые.

Глава XIII Оставьте меня тем, кто я есть

— Конечно же, я согласен с вами, что в жизни все не так просто, как хотелось бы, но ровно настолько, чтобы отбить у нас охоту еще и усложнять ее своими досужими домыслами. Так что, Питер, никогда не спешите принимать решения, которые могут повлечь за собой некий дискомфорт. Уж кому-кому, а вам, с вашими мозгами, просто неприлично допускать подобные ошибки. Обдумайте все как следует, не спешите дать окончательный ответ, — вытирая пот со лба белым махровым полотенцем с вышитым логотипом закрытого клуба, сказал Великий магистр Ордена.

— Кстати, ваша неуверенность отразилась даже на игре. Вы сегодня держите ракетку из рук вон плохо, а ведь она, как женщина — сразу чувствует, когда мужчина во время секса мысленно не с ней, — улыбнулся герцог Савойский, запив водой две таблетки, понижающие давление.

— Я немного зазевался на последней подаче, вот вы и выиграли, но тем не менее, мы с принцем вас изрядно потрепали, — поспешил оправдаться Питер Керрингтон.

— В том, что мы проиграли, ничего удивительного нет, если учесть, что ваш опыт игры в теннис на четверть века больше нашего, — польстил герцогу принц Альберт.

— Я бы сгорел со стыда на вашем месте, господа. В пятьдесят мужчина должен быть в расцвете сил, а вы вот так взяли и позорно продули двум подслеповатым старикам, — улыбнувшись, сказал великий магистр и моргнул герцогу, которому тоже перевалило за семьдесят пять.

— Абсолютно согласен с вами, нынешняя молодежь ни к черту. В свои пятьдесят я мог запросто после перелета из Нью-Йорка в Лондон затрахать до поросячьего визга молоденькую секретаршу, утром вылететь в Сингапур на частном самолете с моделью Хью Хеффнера, где мы с перерывом на легкий ланч и коктейли непрестанно занимались сексом, а уже ночью в полете над Тихим океаном уплетать канапе с красной икрой под шампанское и легкий минет элитной русской проститутки.

— Шахтеры по сравнению с вами, Эдмунд, просто бездельники, — рассмеялся лорд Керрингтон.

— Вы правы, тяжела наша доля — мотаться по всему свету, предоставляя услуги Ордена власть имущим.

— Вот почему мы только в паре и играем в теннис. Если у кого-то из нас собьется дыхание, то напарник всегда подстрахует. Жаль, что у вас, Питер, нет настоящего друга, на которого вы могли бы всегда положиться в трудную минуту. Чувство локтя — это прекрасная и незаменимая вещь, — измеряя себе давление, сказал Великий магистр.

Питер сложил ракетку в чехол. Он был не в духе сегодня объяснять первым лицам Ордена, без предварительной консультации с которыми не принималось ни одно важное решение главами стран Большой Восьмерки, причину своего желания отойти от дел. Керрингтон ответил как обычно, начав с пространной ерунды, чтобы напустить туману и незаметно увести разговор в другое русло. За долю секунды текст уже выстроился у него в голове:

«Позвольте, джентльмены, обратить ваше внимание на то, что вряд ли чувства можно вообще назвать вещью и вряд ли мы в полной мере осознаем, что они собой представляют. Когда мы говорим о них, то становимся похожими на первых художников каменного века, которые не копировали природу, а воссоздавали на стенах пещеры в искусных рисунках видения, возникавшие у них в мозгу во время медитативного транса после хорошей дозы галлюциногенов. Вот почему чувство локтя, как вы изволили выразиться, в силу ограниченности наших умственных возможностей не может быть нами осознано в полной мере, а лишь…»

Питер уже открыл рот, чтобы произнести эту чушь, ненавязчиво жестикулируя одной рукой и слегка затягивая паузы там, где это было нужно. Для создания эффекта протекания глубоких мыслительных процессов он уже даже придал лицу немного рассеянный вид, будто был всецело поглощен идеями, которые генерировались в коре головного мозга, как вдруг его осенило:

«Стоп. Зачем много мудрить? Раз уж этот старый пень с таким самоупоением рассказывает о своем ненасытном сексуальном аппетите, то нужно просто вызвать у него отвращение к себе. Придумать историю о том, как мой партнер заразил меня ВИЧ-инфекцией. Пока они выяснят, что все это чепуха, пройдет день-другой, а там — придумаю что-то еще. В конце концов, и в результатах анализа крови часто допускают ошибки, поэтому никто меня в обмане обвинить не сможет. Даже посочувствуют, что я стал жертвой врачебной ошибки. А мой врач все равно отвертится. Скажет, что лаборантка молодая, работает без году неделя, вот и перепутала пробирки. Обычное дело, хотя и неприятное».

Уже не особо подбирая обтекаемые слова, Питер сказал:

— Вы же знаете, ваше высочество, что я гей, и вместо чувства локтя меня, честно говоря, как-то больше радует то неповторимое ощущение эйфории при виде твердого, как железобетон, члена, который вот-вот окажется там, где он и должен быть всегда. Я имею в виду свою маленькую аккуратную попочку. Впрочем, вы же знаете, что она именно такая, как я и говорю. Вам ведь тоже нравится засматриваться на нее, когда я выхожу из раздевалки абсолютно голым в душевую комнату.

Принц Альберт поперхнулся фрешем, и Питеру пришлось похлопать его по спине. Не обращая внимания на округлившиеся глаза «стариканов», он продолжил:

— К тому же в наше стремительно развивающееся время тотального эгоцентризма и глубокой социальной замкнутости каждого индивидуума лучше уж заниматься меценатством и благотворительностью, чем иметь близких друзей. По крайней мере, хоть не останется потом чувства досады или того хуже — разбитого сердца. Ведь самые серьезные неприятности, как правило, и приходят от этих легкомысленных жеребцов, которые так и норовят перепихнуться с каким-нибудь модным мужланом на стороне. Им просто не дано понять, что близкие доверительные отношения между двумя мужчинами это не просто секс, а нечто большее — это искусство. Настоящее, прекрасное и возвышенное искусство. Как хорошие стихи, от которых хочется плакать, или завораживающий своей магией шедевр кисти великого мастера времен Ренессанса.

Альберт подскочил с места, как будто его ужалила африканская оса, и, едва добежав до выхода, вырвал прямо в урну. Врач-физиотерапевт тут же вырос возле него с бутылкой воды и свежей салфеткой.

— Он явно не разделяет ваших возвышенных чувств, — залился смехом герцог.

— Надо было вам, Питер, еще снять шорты и покрутить вашим хваленым задом прямо перед принцем, тогда бы он точно до урны не добежал, — улыбнулся Великий магистр, а затем тоже рассмеялся, вспомнив слова Керрингтона:

— Оказывается, Эд, мы безнадежно отстали от жизни. Питер утверждает, что теперь гомосексуализм стал прекрасным и возвышенным видом искусства, как творения кисти Микеланджело, музыка Генделя или стихи Байрона.

— Само собой разумеется, ведь все они тоже были геями. И если Микеланджело боялся даже самому себе в этом признаться, опасаясь Папского гнева, а Гендель понимал, что вдобавок к чревоугодию это уже будет слишком для чопорной лондонской общественности, то Байрон афишировал свою голубизну на каждом углу, ничуть не стесняясь строгих нравов пуританской Англии, — вытирая слезы от смеха, сказал герцог.

Доливая в чашку зеленый чай, от струйки которого еще исходил пар, он продолжил, перейдя на дружеский тон:

— Перестаньте валять дурака, Питер. Мы с вами знакомы вот уже долгие пятнадцать лет, и, хотя вы тщательно скрывали от нас свои сексуальные предпочтения, мы знали об этом с первого дня вашего посвящения в магистры. Скажите, разве за это время вас кто-то попрекнул этим?

— Я никогда не давал повода и уверен, что, кроме вас и еще двух-трех человек, об этом вообще вряд ли кто знает.

— Вы абсолютно правы. Мы всегда смотрели на это сквозь пальцы, потому что ваше поведение до сих пор не выходило за рамки приличия. Поэтому мне бы хотелось, чтобы вы как можно быстрее самостоятельно пришли в норму и по-прежнему удивляли нас остротой своего ума и умением предвидеть развитие ситуации, а не разыгрывали перед нами спектакль с целью уклониться от исполнения своих обязанностей в Ордене.

— Мне бы тоже очень хотелось, чтобы диагноз моего врача оказался всего лишь розыгрышем, но анализы — вещь упрямая, и с ними не поспоришь.

— И чем же вы больны?

— Именно тем, чем и должен был заболеть рано или поздно. Мой последний приятель, с которым я прожил пять лет, влюбился в одного итальянского художника, некоего Модельярри. Сейчас я понимаю, что его влечение к этому сомнительному типу было вызвано всего лишь банальным стремлением потусоваться среди лондонского бомонда, поскольку этого итальяшку постоянно приглашали на все модные вечеринки. Судя по его мазне, которая лишь немногим лучше, чем бездарный кубизм Пикассо, он стал популярным только из-за созвучности его фамилии со знаменитым Модильяни. Поначалу я думал, что это всего лишь мимолетное увлечение, которое быстро пройдет, но дни незаметно переходили в месяцы, и как-то после очередного скандала он признался, что стал позитивным вирусоносителем.

Возникла пауза. Питеру пришлось даже несколько раз взъерошить волосы рукой для убедительности и поднести к губам стакан с водой трясущимися руками, изображая волнение. Надев маску легкой печали, он уже обрадовался, что его уловка сработала, но герцог снова улыбнулся, хитро прищурив глаза. Ему хорошо был знаком хладнокровный и расчетливый ум лорда, ни на секунду не прекращающий подозревать в измене всех и неустанно выискивающий, как радар в небе, любые признаки угрозы для Ордена.

— Если вы помните, мы говорили о дружбе, — сделал глоток зеленого чая герцог.

— Да, Эдмунд, помню — чувство локтя, — ответил Питер, уловив по интонации голоса серого кардинала, что тот переходит к серьезному разговору.

— Чай, который я сейчас пью, на самом деле растет не на плантациях. Это — листья редко встречающегося в высокогорных джунглях южного Китая дикорастущего чайного дерева. Обнаруженные в лесу деревья передаются по наследству и ценятся местными жителями больше, чем земельные наделы, от которых кормятся их семьи. Неповторимый вкус этих молодых листьев и является эталоном для всего зеленого чая в мире. Вот почему стоимость одного килограмма этого божественного растения превышает стоимость бутылки самого дорогого вина. Но прежде чем попасть в Лхасу, откуда его самолетом доставляют к нам в Лондон, чай проходит чрезвычайно опасный путь длиной в шесть тысяч километров. По дороге, на которую уходит полгода, спрессованные листья вызревают в тюках на спинах лошадей, приобретая все более и более насыщенный вкус. И даже в наше время хорошо вооруженные бандиты постоянно грабят караваны и убивают караванщиков. Несмотря на то что они объединяются в группы по сто и более человек, к столице Тибета едва ли добирается половина из них, так как по ночам, кроме разбойников, свою долю забирают тигры-людоеды.

«Что за бред он вообще несет, какие, на хрен, тигры в Китае, где все уже давно три раза опутали электрическими проводами, скоростными дорогами для поездов на магнитной подушке и автобанами?»

— Ночью в Ист-Энде вам тоже вряд ли удастся пройти пару кварталов, чтобы не расстаться с тюком зеленого чая. И в лучшем случае дело просто закончится разбитым носом. Да и бродячих питбулей, которые загрызут быстрее тигра, у вас в Лондоне хватает. Поэтому не советую с Мэйфе вообще выходить, и уж тем более, с большим мешком на спине, — сострил Альберт, который вернулся из туалета, и теперь что-то проверял, глядя в ноутбук.

Керрингтону уже успела надоесть поучительная басня герцога, мораль которой в итоге так или иначе должна была свестись к пресловутому чувству локтя.

«Заклинило деда. Совсем рехнулся на почве своего недавнего увлечения культурой самураев. Еще бы передал мне охапку стрел и прохрипел басом властного японского генерала: „Попробуй теперь сломать!“ Господи, неужели меня ждет в старости то же самое, и я буду загонять людям всякую лажу на полном серьезе?»

— Дружба — это долгосрочные инвестиции, которыми не следует пренебрегать, тем более в наше время. Другими словами, Питер, если бы не чувство локтя, не пил бы я сейчас этот замечательный чай и не втирал бы вам «всякую лажу на полном серьезе», — эта фраза, не успев войти в одно ухо Керрингтона, уже почти вылетела через другое, как вдруг его мозг автоматически выбросил стальной крюк и, зацепив последнее слово, потянул все предложение обратно на обработку.

«Но каким образом? Он же повторил в точности то, о чем я только что подумал?» — испугался Питер.

— Не совсем в точности. Вы подумали о том, что не приведи Господь вам оказаться на моем месте, чтобы на склоне лет загонять всякую лажу, а я сказал «втирать».

— Значит, вы рассказывали мне эту историю с зеленым чаем только лишь для того…

— Правильно, Питер. Все очень просто. Именно для того, чтобы слегка разозлить вас и услышать, что же на самом деле творится в вашей голове, поскольку вы любите слушать только себя и больше одного предложения собеседника не выдерживаете. Но в отличие от выдуманного вами диагноза, о котором ваш врач даже еще и не слышал, мой диагноз правильный, и, к сожалению, для вас он неутешительный.

— И что же вы со мной сделаете после того, как я вам прослужил пятнадцать лет, как преданный пес?

— Пожалуй, следует начать с того, что вы служили нам далеко не бескорыстно. В то время как другие высокопоставленные члены Ордена регулярно вносили обязательные платежи, вы с такой же регулярностью получали от нас по двадцать два миллиона фунтов каждый год плюс бонусы за каждую успешно проведенную операцию. Надо заметить, что вы действительно талантливый человек, поэтому сумма бонусов зачастую превышала сумму основных дивидендов, — вмешался в разговор принц Альберт, который отвечал за финансы.

— Очень своевременное замечание, дорогой Альберт. Приблизительно такую же сумму выделяет парламент на ежегодное содержание всей недвижимости королевы Елизаветы II, — заметил Великий магистр и подал знак рукой начальнику охраны.

Не прошло и пяти секунд, как трое крепких парней в белых шортах и теннисках с логотипом клуба на левом нагрудном кармане, уже привязывали руки Керрингтона мягкими кожаными ремнями к инвалидному креслу.

— Да, Питер, правильно — суки. Мы такие. Но если бы вы не забыли Устав Ордена или хотя бы прислушались к моим словам… Я же просил вас — не спешите принимать решение, но вы решили, что вы самый хитрый и умный. Надо было все-таки еще тогда, пятнадцать лет назад, отправить вас в детский сад — к масонам. Это у них: захотел — пришел, захотел — ушел, а от нас не уходят, — сказал герцог.

— Разве я хоть копейку у вас украл или предал вас, исполняя заведомо невыполнимые поручения? — пытаясь высвободиться, закричал лорд Керринггон.

— Уже сам тот факт, что вы отделяете себя от нас, говорит о многом, — ответил Великий магистр.

— О чем вы там шепчетесь, Эдмунд? Будьте мужчиной и скажите мне открыто об этом в лицо!

— Успокойтесь, Питер. Вы ведь сами повторяли не один раз, когда к этому креслу привязывали других членов Ордена, что иммунная система организма должна работать независимо ни от каких обстоятельств, иначе эти обстоятельства очень быстро сожрут сам организм, — проверяя списания с его счетов за последние сутки, сказал Альберт.

Указав герцогу на итоговую сумму, финансовый директор Ордена прокашлялся и обратился к официанту, который буквально подбежал, уловив его взгляд.

— Принесите какую-нибудь дрянь покрепче.

— Вы же знаете, сэр, что у нас в помине не было никакой дряни, но могу предложить бутылку «Макаллана» тридцатилетней выдержки со свежими устрицами.

— О'кей, Тони. Устрицы с «Шабли» нам, а виски для лорда Керрингтона.

Как только официант удалился, герцог оторвал взгляд от ноутбука и задал вопрос:

— Может, вы все-таки объясните нам, Питер, с какой целью за два последних дня вы слили триста двадцать семь миллионов фунтов на девятнадцать кодированных счетов, да еще и в весьма солидные финансовые учреждения с безупречной репутацией?

— Этот ублюдок был просто уверен, что его никто ни о чем не спросит, потому что деньги к ним поступили из нашего банка, — закипая злостью, как чайник, сказал Альберт.

— Но зачем, Питер? Вы же знаете правила. Никаких счетов в других банках. Даже если бы вы захотели стать инвестором безнадежно утопической программы космического туризма Ричарда Брэнсона, вы свободно могли отправить все деньги сразу одним платежом непосредственно со своего счета. Если поначалу я еще хотел заступиться за вас, списав все на нервный срыв, то теперь никаких сомнений даже у меня не возникает.

— Долбаные кретины! Да вы сами придумали эту чушь! Я проверил всю подноготную этой девушки. Марта Мейерс оставалась вплоть до последнего дня, этого гребаного 13 сентября, абсолютно нормальным человеком — доктором археологии с положительной репутацией. Она никогда проституткой не была и не могла ей быть априори, а это никак не увязывается с предсказаниями пророков насчет того, что мать Антихриста должна быть падшей блудницей. Но даже если она действительно беременна от Сатаны, то что вы можете этому противопоставить? Тоже будете читать ее мысли или наведете на нее порчу с помощью своих прогнивших до дыр книг?

Питер рассмеялся истерическим смехом и добавил:

— Что вы там видите, когда их читаете? Там же одна могильная плесень и трупный яд, заливший чернила! Не сегодня-завтра от вас самих будет исходить такая же вонь.

— Не все так печально, как вы расписываете. Если бы Сатана мог делать все, что ему вздумается, он бы не стал ждать две тысячи лет, с тех пор как его сбросили с небес на землю, — возразил великий магистр.

— Глупцы, я беседовал с парнями, которые выжили в той ночной резне возле базилики, и с пилотами истребителей, неизвестно как оказавшимися с полными баками за пять тысяч километров от авианосца. Все они в один голос утверждали, что никак не могли повлиять на события, происходившие помимо их воли, а полковник Мак'Кафри, летевший на F-18, просто сошел с ума и теперь постоянно рассказывает о демонах, которые управляли истребителем вместо него.

— В отличие от вас, мы знаем, что нужно делать, и не собираемся изменять имена и внешность, — вспылил Альберт, приподняв над головой распечатку договора Керрингтона с клиникой пластической хирургии в Кейптауне на проведение ряда пластических операций по кардинальному изменению внешности.

— Они вас прихлопнут, как жалких тараканов. Вы же прекрасно знаете, кто участвовал в ритуале. Джино Белуджи, по сравнению с ними, мальчик на побегушках. Вы хоть понимаете, куда влезли на сей раз, олухи?!

Герцог кивнул головой, и врач ввел в вену лорда катетер, подсоединенный к капельнице. Синтетический яд начал медленно поступать в кровь. Лицо Керрингтона побагровело. Его глаза округлились от страха, когда он почувствовал, будто по венам изнутри кто-то скребет ржавой ложкой.

— Это только цветочки. Этот яд был разработан в секретной лаборатории МИ5 еще во времена холодной войны, и с тех пор ничего более эффективного так и не придумали. Вся прелесть этого препарата заключается в том, что он легко нейтрализуется алкоголем, поэтому противоядие всегда под рукой, — указав на спасительную бутылку «Макаллана», спокойным голосом объяснил ситуацию врач.

Замерив пульс «пациента», он хладнокровно продолжил, как будто речь шла о банальном зондировании желудка:

— Врачебная этика не позволяет мне оставлять вас в неведении относительно полного спектра воздействия этого состава. Если не принять алкоголь в течение первых десяти минут, то в организме начнут происходить необратимые деструктивные процессы. Этот препарат, набрав в крови необходимую концентрацию, начнет действовать точно так же, как и яд бразильского странствующего паука, из которого он и был синтезирован. Яд буквально переваривает мягкие и твердые ткани своей жертвы изнутри, превращая ее в готовый к употреблению жидкий протеиновый коктейль, а затем паук его просто высасывает. Честно говоря, более жуткую и медленную смерть тяжело себе даже представить.

— Прекратите, Эдмунд, в конце концов, мы же друзья. К чему эти варварские методы!

— Ах так, значит, теперь вы все-таки вспомнили о дружбе, а я ведь предлагал вам не забывать о ней еще в начале нашей беседы. Но где уж там! Вы так увлеклись пространными философскими рассуждениями о глубокой социальной замкнутости каждого индивидуума в наше стремительно развивающееся время тотального эгоцентризма, что даже и слушать меня не хотели. И более того, недвусмысленно подчеркнули, что лучше уж заниматься благотворительностью, чем иметь близких друзей.

Вены на шее и висках Керрингтона вздулись. Дыхание стало учащенным, и он уже начал молить о пощаде:

— Я верну все до последнего пенса, только оставьте меня в живых!

— Уже лучше, но есть еще один очень деликатный момент, — приподняв руку с полусогнутым указательным пальцем, сказал герцог.

Врач начал беспокоиться за своего «пациента», поскольку его верхнее давление подскочило до 180, а на лице проявилась красная сосудистая сетка.

— Какой еще момент, Эдмунд? Что я должен сказать, чтобы вы поверили мне?

— А вы пошевелите мозгами, пока они не превратились в овсянку, и вспомните клятву, которую давали, когда присягали Ордену на верность.

— У нас меньше четырех минут, — занервничал врач.

Альберт налил виски в бокал. Придвинув его ближе к Керрингтону, он улыбнулся и сказал:

— Может, запах противоядия поможет вам вспомнить?

В ушах у Питера все сильнее нарастал шум, схожий со звуком высоковольтной трансформаторной подстанции, которая работала на полную мощность и вот-вот должна была сгореть из-за скачка высокого напряжения.

— Клятва, присяга, разве человеку под силу вспомнить то, что он пробормотал пятнадцать лет тому назад, да и то — повторяя слова за магистром? Вы бы меня еще гимн бойскаутов заставили вспомнить!

— Три минуты, давление 200, — промокнув крупные капли пота, выступившие на лбу лорда, стерильной салфеткой, сказал врач, вопросительно посмотрев на герцога.

— Прекрасные устрицы, изумительный вкус, — не обращая внимания на его волнение, сказал Эдмунд, пригубив «Шабли».

— М-да, а вино, честно говоря, ни к черту. После семьдесят шестого, когда старик Кампен умер, он унес с собой в могилу рецепт настоящего «Шабли». Его сыновья-неучи, как ни старались пустить пыль в глаза, но так и не смогли повторить тот незабываемый вкус, — недовольно скривился Великий магистр.

— Может, я принесу «Гранд Крю» урожая пятьдесят шестого?

— Не стоит, Тони, все равно неприятный осадок уже остался.

Лицо официанта побледнело, и, слегка заикаясь, он поспешил реабилитироваться:

— Я немедленно распоряжусь, чтобы его изъяли и выставили на аукцион. Прошу извинить меня, ваше высочество, но сомелье заверил меня, что это вино можно смело предлагать вам, поэтому…

— А знаете что, плесните мне пару капель этой дряни, как изволил выразиться принц Альберт. Лучше уж пусть во рту останется вкус «Макаллана», чем этого винного уксуса.

— Может быть, принести из коллекции тридцать восьмого года?

— Не стоит распечатывать бутылку из-за двадцати пяти граммов. Этого хватит, чтобы вымести метлой весь холестерин из моей крови.

Официант протер горлышко бутылки стоимостью в десять тысяч фунтов и, отмерив мензуркой должное количество виски, перелил его в разогретый стакан.

— Браво, Тони, я еще часа три буду ощущать во рту этот насыщенный вкус.

— Осталась минута и десять секунд, а потом только полное переливание крови. Но мы все равно не успеем. Пока все приготовим, пройдет минут пять. За это время он превратится в полного овоща, — глядя на секундомер, не на шутку разволновался врач, понимая, что смерть лорда Керрингтона будет на его совести.

Заметив, что пациент начал судорожно извиваться и вращать глазами, как одержимый, герцог обратился к нему.

— Повторяйте за мной священную клятву Ордена, которую вы должны были знать наизусть так же, как «Отче наш»: Ex praeterito — praesens prudenter agit — ni futura actione deturpet.[209]

Керрингтон мычал вслед за ним, будто у него был кляп во рту, и как только он произнес последнее слово, герцог добавил:

— Все деньги вернете в наш банк сегодня же. Нарушив клятву Ордена, вы сами с ними расстались.

— Чего вам не хватало? У вас было все, что вы только могли пожелать! — снова вскипел Альберт.

— Я все продиктую вам по памяти, только оставьте меня тем, кто я есть, — с закрытыми глазами слабеющим голосом прошептал «пациент».

— Так-то лучше, — слегка надкусив еще крепкими здоровыми зубами нежную плоть устрицы, сказал Великий магистр.

Врач вытянул иглу из вены и буквально влил в его горло стакан виски. Питер жадно глотал, едва успевая за наклоном бокала. Выпив до дна, он с не меньшей жадностью выпил залпом еще один, а затем вдохнул полной грудью и зарычал, как раненый зверь.

— Не знаю, как сейчас, но раньше русские обычно занюхивали виски рукавом, и многие из них на этом и попадались на попойках, которые специально устраивали цэрэушники на конспиративных квартирах во времена маккартизма, — рассмеялся Великий магистр.

— Жаль, что у него руки привязаны. Вдруг он с русскими снюхался, не зря же он в Москву любит летать, — пошутил герцог.

— Нет-нет, ничего серьезного. Там у него любовь с модным певцом с каким-то библейским именем, поэтому мы и не докладывали вам, ваше высочество, — сказал начальник охраны. — Правда, русские действительно пытались завербовать его, шантажируя видео, где он заснят с этим певцом в откровенных позах, но он сам предложил им выложить это видео на YouTube, и они съехали, передав нам все материалы. А с певцом у них все как обычно. Ничего интересного. Задушевная муркотня, поцелуйчики, ахи-вздохи и никакой передачи информации. Да и что он может им передать? Они и так все знают. Просто хотели завербовать его на всякий случай, так, для коллекции.

— Этот певец, наверное, жгучий мачо, раз Питер постоянно на его концерты в Россию мотается.

— Немного смахивает на пузатого шимпанзе-альбиноса.

Врач посветил Керрингтону в зрачки.

— Да он у нас совсем слабенький. Еще полминуты, и пришлось бы действительно делать переливание крови. Что-то здесь не так.

— Кстати, Оззи, я все время хотел вас спросить. Как вы определяете точное время точки невозврата? — удивился Альберт. — Ведь пока алкоголь попадет в кровь и нейтрализует токсин, пройдет еще не меньше пяти минут. К тому же ваш «пациент» мог плотно позавтракать, а жиры, в свою очередь, тоже нейтрализуют алкоголь. Одним словом, все это мне очень напоминает русскую рулетку.

— Хороший вопрос. Он хоть и подлец, но его убийство совершенно не входило в наши планы, — поддержал его герцог.

— Как правило, контрольное время нахождения «пациента» под воздействием препарата до введения антидота заведомо занижается, но в нашем случае его действительно определить практически невозможно из-за физиологических особенностей каждого организма. Поэтому я всегда стараюсь вводить лишь половину от смертельной дозы яда, с которой, в принципе, здоровый организм должен справиться самостоятельно. Но и ее хватает, чтобы ощутить на себе все прелести приближения клинической смерти и жутко перепугаться.

Лицо Керрингтона по-прежнему оставалось синего цвета. Высунув побелевший язык, он вращал головой в разные стороны и мычал, как животное.

— Если вы так мудро предусмотрели все заранее, почему же он ведет себя так, как будто у него начался приступ эпилепсии?

— Такая реакция на токсин может проявляться только у лиц, принимающих наркотические препараты в дозах, втрое и выше превышающих терапевтические.

— То есть вы хотите сказать, что Питер — наркоман? — удивился Альберт.

— Не берусь утверждать, но сегодня утром он явно пил не только чай с молоком. Если это необходимо, я смогу дать точный ответ через три минуты. Маркеры на психотропные и наркотические препараты я всегда ношу с собой.

— Бросьте, Альберт, сдался он вам! Ну, найдет сейчас док у него в крови какие-то барбитураты или амфетамины, что это меняет?

— Этот ублюдок злоупотребил нашим доверием и, воспользовавшись своим статусом, слил почти полмиллиарда долларов, не поставив никого об этом в известность.

— Полно вам, Альберт. Все равно вы его больше никогда не увидите.

— Через месяц после того, как наш дорогой Питер пройдет программу коррекции сознания, он будет знать итальянский лучше, чем вы английский, и искренне верить, что родился где-то в Сиене.

— Кстати, не в обиду вам будет сказано, но, действительно, Альберт, неужели так сложно избавиться от этого дикого французского акцента? Я помню вашего отца, у него с английским никогда проблем не было, — спросил Великий магистр.

— Настоящих англичан, которые не вызывают антипатию своим снобизмом, можно по пальцам пересчитать. Куда ни глянь — везде разношерстный сброд, вжившийся в образ и поселившийся в Лондоне по неизвестной им самим причине. Я не хочу быть похожим на них.

— Ну что же, на мой взгляд, вполне убедительная причина, — рассмеялся герцог.

Керрингтон начал постепенно приходить в себя. Прокашлявшись, он попросил воды.

Врач слегка похлопал его по щекам, заглянул ему в зрачки и снова измерил давление.

— С ним все в порядке, он просто опьянел от ударной дозы алкоголя, которая в сочетании с наркотиками и ввела его в «отключку». Мы ему сделаем промывание желудка. Я думаю, уже к вечеру смогу передать его вам, Альберт.

Керрингтон открыл глаза и, подняв голову, обратился к герцогу:

— Послушайте, Эдмунд, вы отдаете меня в жертву, потому что сами боитесь дьявола.

— Не принимайте близко к сердцу, Питер. Ничего личного. Это всего лишь испытания, которые посылает нам Господь, и к ним нужно относиться философски. К тому же не забывайте, что неприятности не приходят лишь к тем, кто абсолютно безразличен Всевышнему. Он позволяет им жить прогнозируемой стабильной жизнью, так же как фермер позволяет это своим коровам и овцам.

— Молите Бога, чтобы демоны не вспороли вам всем брюхо, — заплетающимся от виски языком пробубнил Керрингтон.

— Нам пора в бассейн, господа. Тренер наверняка уже в настенных часах дырку глазами просверлил, — решив, что разговор исчерпан, сказал герцог.

— Вы правы, мы действительно заболтались. Тренер у нас хотя и молодой, но строгий. Зачем же его злить лишний раз? И так за каждую минуту опоздания по штрафной стометровке добавит, — иронизируя, согласился Великий магистр.

— Сделайте все как обычно, Оззи. Фотографии этой девушки вы найдете в конверте у себя на рабочем столе вместе с базовыми установками персональной программы коррекции для лорда Керрингтона, — похлопал врача по плечу Альберт и добавил:

— На фотографиях ее старое имя — Марта Мейерс, теперь она — Бетула Белуджи.

— Я разберусь, — кивнул в ответ доктор.

— Хм… Бетула… Что это за имя такое странное? Это он ее так назвал? Такое впечатление, что обращаешься не к девушке, а к необъятной мраморной колонне какой-то, — сказал Великий магистр уже на выходе из крытого теннисного корта.

— Ты не поверишь, с иврита ее имя переводится как «девственница», — рассмеялся герцог.

— Надо же, шлюха дьявола и вдруг — девственница. Зачем ему это? Неужели он хочет распустить слухи о непорочном зачатии? — хитро улыбнулся Великий магистр.

— Вы имеете в виду его? — удивленно спросил принц Альберт.

— Да, Альби, кого же еще.

Глава XIV Черная месса

В середине ноября в базилике монастыря «Монте-Кассино» все еще не топили, и ночью шел пар изо рта. Лунный свет пробивался сквозь высокие стрельчатые арки, разливая молочное сияние вокруг алтаря. Кардинал Сантори приподнял над головой золотую чашу с кровью только что зарезанного волка и громко произнес:

— Omnis homo velox est![210] Да освятится кровь сия Духом Божьего гнева, и да пребудет она на нас до тех пор, пока мы не искупим грех блудницы ее кровью.

От его голоса затрепетало пламя семи свечей, расставленных на алтаре.

— Амен! — дружно произнесли двенадцать монахов-бенедиктинцев, стоящих вокруг алтаря.

Опустив чашу с кровью волка на алтарь, кардинал взял из позолоченного блюда большую гроздь красного винограда. Выдавливая сок в чашу для причастия, он произнес:

— Сии есть гроздья гнева Господнего.

— Амен! — повторили братья.

— Брат Томильони, ты первым удостоился принять Божий знак и благословение на праведное дело. И да будет оно у каждого из нас — важнее тысячи прочих!

Вырвавшись из полумрака, дым от ладана поднялся вверх и обнял полосы лунного света, льющегося из боковых окон. Епископ Томильони приблизился к кардиналу и, молитвенно сложив руки, покорно склонил голову.

— Ессе virgo concipiet et pariet filium.[211] И будет, дева во чреве примет семя от Сатаны, и родит сына, и дьяволица имя ей! — сжав изо всей силы в кулаке гроздь винограда, сказал кардинал.

— Porta haec clausa erit![212] — раздался в ответ стройный гул мужских голосов.

Заглянув в глаза молодому по церковным меркам, 40-летнему аббату, опальный кардинал медленно заскользил пылающим гневом взглядом по лицам монахов, которые были избраны из сотен других стать посвященными. Тусклый мерцающий свет от горящих восковых свечей придавал их фигурам с поднятыми капюшонами мистический и даже зловещий вид. Крестообразно помазав лоб епископа кровью волка, Сантори провозгласил:

— Властью кардинала, данной мне Господом, посвящаю брата Томильони в ревнителя за чистоту веры Христовой. Да будешь ты, как волк, преследовать врагов Бога нашего, доколе не истребишь их всех. И да не споткнется нога твоя о камень!

— Consequitur quodcunque petit,[213] — ответил аббат.

— Амен, — протянули в третий раз монахи, и начали по очереди подходить к кардиналу, склоняя перед ним голову для помазания и причастия.

— Hoc est enim corpus meum. His est enim calix sanguinis mei,[214] — вкладывая освященную облатку в рот каждому и давая испить из чаши с «кровью Христа», повторял Сантори.

Причастившись, братья дружно затянули заупокойную мессу «Requiem aeternam dona ei Domine» («Даруй ей вечный покой, Господи») по живому человеку — Бетуле Белуджи, которая вот уже два месяца носила в своем лоне дьявольского отпрыска. И хотя католическая Церковь, начиная с VII века, начала отлучать от церкви священников, отслуживших такую мессу, ничто не могло остановить кардинала и преданных ему, фанатично настроенных монахов. Ознакомив их с пророчеством Папы Гонория, которое Ватикан скрывал восемь столетий, Сантори распалил в их сердцах праведный гнев, и теперь каждый из них был готов сразиться с легионом демонов и погибнуть, лишь бы не допустить рождения Антихриста.

Кардинал с наслаждением вонзил заточенные перья черного петуха в глаза, рот и сердце восковой куклы, лежащей на алтаре в центре круга, образованного тринадцатью крестообразными свечами, вылитыми из желтого воска, и тринадцатью просфорами, расставленными между ними. Вонзив последнее перо в живот, он удовлетворенно произнес:

— In hoc signo vinces.[215]

Монахи громко повторили эти слова за кардиналом.

Вытянув черное перо из «сердца» восковой куклы, Сантори обмакнул его в освященное густое вино, разбавленное кровью волка, и принялся рисовать на листе пергамента, сделанного из шкуры недавно рожденного ягненка, сложные магические знаки, при этом непрестанно читая 77-й псалом. По тому, как бегло двигалась рука кардинала, настоятель монастыря и монахи уверовали, что им руководит не иначе как сам Святой Дух. Как только он прочитал последний стих: «…и он пас их в чистоте сердца своего и руками мудрыми водил их», исписанный вдоль и поперек пергамент свернулся сам собой. Выйдя из состояния легкого транса, Сантори отложил перо в сторону. Вытянув из куклы остальные перья, сосланный Папой в бессрочную ссылку камерарий, обернул ее в пергамент и положил в шкатулку. Монахи увидели на изможденном сорокадневным постом лице кардинала проблески умиротворения.

— Вот и все, ее жизнь в наших руках. Через девять дней четверо избранных из вас отправятся в Рим и завершат начатое. Нам нужно ее тело, чтобы убедиться в том, что мертвый эмбрион все еще внутри нее. Сие оружие обладает смертоносной силой. Еще никому не удавалось остаться в живых после десяти заупокойных месс, — улыбнувшись, произнес Сантори.

— Дьяволица скоро умрет, а наш извечный враг не сможет воплотиться в теле младенца, — сказал аббат.

Монахи в трепете приняли из рук кардинала освященные просфоры. Завернув их в заранее приготовленные платки из фиолетового шелка, они зажали их в левой руке и подняли над головой.

Сантори первым преклонил колени перед распятием Спасителя. Остальные, последовав его примеру, принялись повторять за ним слова молитвы, обращенной к Христу, о ниспослании помощи:

«Даруй, Господи, твоему слуге недостойному, держащему Твою живую плоть, силу обратить власть, вверенную мне, против духов мятежных. О, убиенный агнец, дай мне власть над воинством Тьмы».

— Амен! — поднявшись на ноги, провозгласили монахи, осенив себя крестным знамением.

— Помните, братья, что совершенные человеком при жизни грехи образуют долг перед демонами. Когда после смерти телесной мы приближаемся к небесам, они требуют их уплаты, преграждая нам путь, и чем выше мы поднимаемся, тем с большей ненавистью набрасывается на нас дьявол.

— Да будут прокляты слуги Сатаны, ибо они ослепляют разум людей, чтобы не взирали они на небо, а лелеяли свою телесную природу. На рассвете, братья мои, мы отслужим мессу и обратимся с молитвой к архангелу Михаилу, дабы укрепил он нас от ложных образов, внушаемых демонами, чтобы сражались мы с дьяволом, как славные рыцари, облаченные в доспехи веры, — обратился к монахам аббат.

— Et dabo vobis cor novum.[216] Отныне объединил нас Господь, и дам вам новое сердце, и теперь стали мы псами Христа, нещадно разрывающими плоть Его врагов.

Со смирением адепты новоиспеченной тайной секты по очереди подходили к кардиналу. Целуя его рубиновый перстень и золотой крест, который держал аббат, они направились к служебному помещению, чтобы смыть со лба высохшую волчью кровь перед тем, как отправиться в свои кельи. Подошедший первым к двери монах Амадео провернул массивный бронзовый ключ в замочной скважине. Опустив привычным движением вниз ручку, он как обычно, слегка надавил на нее, но дверь не открылась. Монах попробовал еще раз, как вдруг отчетливо услышал с обратной стороны лязгающий звук закрывающихся металлических засовов. В полном недоумении он посмотрел на подошедших братьев. Приложив значительное усилие, Амадео толкнул дверь плечом, но она по-прежнему не поддавалась. Брат Иероним побежал к боковой двери, но и ее, буквально перед его носом, кто-то успел закрыть на мощные кованые засовы, которые вышибить даже толстым бревном с разбегу было невозможно.

— Подземный ход, быстро! — крикнул монахам аббат, заподозрив, что их кто-то предал понтифику.

Климент и Евстафий бросились к статуе Девы Марии. Одновременно нажав на два рычага, которые были скрыты в пазах у основания статуи, они надеялись через три секунды услышать знакомый металлический скрежет безотказного механизма, раздвигающего дверь, замаскированную под арку в несущей стене. Прошло пять секунд, но механизм никак не отреагировал. Они нажали еще раз, затем еще, но все их усилия оказались бесполезными. Все три запасных выхода из базилики были заблокированы.

— Не волнуйтесь, Ваше Высокопреосвященство, я всю вину возьму на себя, — прошептал аббат кардиналу.

Развернувшись лицом к входной двери в ожидании появления комиссии Конгрегации, Сантори ответил:

— С кардиналом Рендольфом я разберусь. В конце концов, он мне своим саном обязан. А вы постарайтесь быстро избавиться от всех улик. У нас, кроме шкатулки, чаши с волчьей кровью и просфор с изображением Бафомета, ничего нет. Не так уж это и сложно, — распорядился Сантори.

— Все немного сложнее, братья вооружены. По две «Беретты» у каждого, — почувствовав, как от стресса затряслись ноги, сказал аббат.

Кардинал хотел было уже возмутиться, как вдруг до его слуха донеслась тихая песенка, которую напевал нежный детский голосок где-то в глубине храма. Все братья окружили настоятеля и кардинала, вглядываясь в темноту. Заскрипела входная дверь, и вместо агентов секретной службы Ватикана и комиссии Конгрегации Доктрины Веры на пороге показалась пятилетняя девочка, которая напевала ангельским голосом детскую песенку. Массивная входная дверь, отлитая из бронзы, весом в три тонны, с грохотом захлопнулась за ней, а тяжелые засовы закрылись изнутри невидимой рукой.

— На монастырском кладбище ночью холодно, вот я и пришла сюда к вам погреться. А еще мне сказали, что у вас куколка есть, — улыбнувшись, все тем же нежным голоском сказала девочка.

Глава XV Если кошка умывается, жди гостей

Осенние холода в этом году наступили рано. Для середины ноября в Риме стояла непривычно пасмурная погода со свинцовыми тучами и непрестанно моросящим мелким дождем, который, казалось, жил своей, отдельной от них жизнью. Ближе к одиннадцати, когда тучи рассеивались, он, наоборот, усиливался, и это удивляло доктора Майлза. Из широкого окна его номера, расположенного на верхнем этаже гостиницы Ватикана, был прекрасный вид на исторический центр города, который вызывал легкое приятное волнение своим величием и монументальностью. Порой ему даже казалось, что он жил здесь когда-то. Накрытые серой пеленой купола старинных соборов, фасады базилик, украшенные мраморными колоннами, горгульями и искусной резьбой по камню, навеивали на него лирическое настроение, которое не расслабляло, а, наоборот, подталкивало к творчеству.

Доктор Майлз передвинул рабочий стол из левого угла просторной комнаты на четыре метра правее и установил его прямо напротив окна. Шон работал над книгой «Маасе Меркава», которую ему любезно предоставил отец Винетти. Доктор Майлз осмелился приоткрыть тайну мистики Небесной Колесницы, несущей Престол Бога Творца. В процессе работы ему пришла в голову мысль осветить семь стадий познания Торы — от изучения буквального смысла слов до стадии вхождения в глубокий медитативный транс. Он знал, что сущность седьмой стадии, Святая Святых, было довольно сложно описать словами и, более того, мудрецы запрещали разглашать эту тайну, так как мистик во время транса перемещался в другое, неподвластное человеческому разуму измерение. Но поскольку этот непередаваемый мистический опыт был пережит им самим и стал его второй сущностью, Майлз решил все-таки снять табу с этой темы, чтобы остановить поток шарлатанов, наживающихся на бесконечных спекуляциях вокруг нее.

Он не спал уже третью ночь подряд, работая в библиотеке Ватикана вместе с отцом Винетти, так что кофе теперь приходилось пить в два раза больше, чтобы поддерживать себя в относительно бодром состоянии. Он вышел на балкон подышать свежим воздухом, который на удивление не был отравлен выхлопными газами. Холодные осенние ветра их быстро уносили из города.

Мягкая трель телефонного звонка заставила его вернуться с балкона обратно в номер. Майлз предположил, что это звонит отец Винетти по городскому телефону, поскольку все остальные звонили ему на мобильный, но когда он поднял трубку и услышал знакомый голос Марты, у него перехватило дыхание.

— Бон джорно. Я соскучилась по тебе, вот и решила позвонить.

Его словно молнией ударило в голову. После того как Майлз узнал от падре, что обнаженной девушкой, скрывавшей свое лицо во время ритуала за золотой маской, была Марта Мейерс и что она, забеременев от дьявола, вышла замуж за Белуджи, он не представлял, о чем с ней вообще можно было теперь говорить.

— Э… я даже не знаю, что и сказать, — протянул он в ответ, ощущая сильное психологическое давление с ее стороны.

Его чувства смешались. Конечно же, ему было искренне жаль Марту, потому что, будучи одержимой демонами, она не могла отвечать за все те поступки, которые совершила. У Шона до сих пор стояли перед глазами пугающие сцены того дня, когда она, прыгнув с подоконника на санитара, как дикая кошка, впилась зубами в его шею и одним лишь взглядом чуть не убила врача «скорой помощи» по дороге в монастырь. Но, с другой стороны, ужасные вещи, произошедшие с ней в ту ночь, вне всяких сомнений, сделали ее совершенно другой личностью, которой никак нельзя было доверять.

— Откуда ты узнала этот номер? — стараясь не выказывать волнения, спросил Шон.

— Я услышала разговор Джино с Трейтоном. Они говорили о тебе и о следующем ритуале, который они хотят провести на днях в ночь полнолуния. Том оставил на письменном столе записку с номером твоего городского телефона. Джино собрался позвонить тебе сегодня ночью, но я решила опередить его.

— Ты теперь называешь его Джино — по имени?

— Прекрати. Я звоню, чтобы обратиться за помощью. Лишь изредка я прихожу в себя и понимаю весь ужас положения, в котором я оказалась не по своей воле.

— И звонишь специально на номер Ватикана, чтобы этот разговор непременно дошел до ушей Папы. В таком случае, почему ты не свяжешься непосредственно с ним?

— Я не думаю, что он сможет ответить, почему из сотни миллионов молодых красивых девушек выбрали именно меня.

«Она бьет на жалость. Значит, будет просить о чем-то конкретном», — подумал Майлз.

— Я думаю, тебе хорошо известно, что практически во всех пророчествах, связанных с приходом Антихриста, сказано, что его мать будет молодой еврейкой из колена Данова. Поэтому названное тобою число сразу же уменьшится до сотни тысяч. А если принять во внимание тот факт, что почти все еврейки уже в пятнадцать лет весят больше восьмидесяти килограммов и носят шестой размер бюстгальтера, то автоматически отсеются еще девяносто тысяч. Вычти из оставшегося количества всех с наследственными болезнями, вредными привычкам и дурным характером, и получим не более сотни. Из них красивых и умных девушек окажется десять, а с пропорциональными чертами лица «а-ля Нефертити» — всего одна.

— Но за что мне такое наказание? Я никогда не участвовала в сатанинских оргиях, не поклонялась идолам, не приносила своих детей на костре в жертву Молоху, потому что вообще не рожала, не сделала ни одного аборта и даже не заходила на порносайты. Я всегда считала это мерзостью, недостойной внимания нормального самодостаточного человека. Чем же я могла прогневить Бога, который вот так запросто распоряжается человеческой болью, страданиями и горем, мотивируя это какими-то будущими мифическими благами?

— Может быть, христианская мудрость «Пути Господни неисповедимы» наиболее уместна в данной ситуации. На мой взгляд, другого объяснения нет и быть не может, — сказал Шон, не желая даже задумываться над вопросом, на который никто, кроме самого Господа, определившего в Своем вселенском сценарии для Марты эту роль, не мог знать ответа.

— Я понимаю, куда ты клонишь. Но я сыта по горло этим обманом. Страдания в этом мире приведут только к дальнейшим, еще большим страданиям. Они имеют свойство размножаться, как вирусы, если их вовремя не убить.

Марта явно хотела затянуть Майлза в омут бесперспективной дискуссии на тему жестокости Господа к своим творениям, но он не поддавался на ее уловки, и она продолжила его обрабатывать:

— Сегодня ты страдаешь, прилагая усилия к тому, чтобы выжить в этом мире сплошного очковтирательства и обмана, а завтра в Раю на тебя наденут смирительную рубаху до пят, лавровый венок и белые тапочки. Затем секьюрити с белыми крыльями раздадут всем по «чупа-чупсу» и посадят тебя на лужайку вместе с сотней таких же круглых идиотов напротив куста с жасмином, откуда будет играть на гитаре вечно обдолбленный Джимми Хендрикс. И когда от дыма каннабиса у тебя начнут глаза вылезать из орбит, ангелы, ответственные за райскую пропаганду, начнут вдувать всем в уши, что это и есть компенсация за всю ту боль и страдания, которые ты испытывал на Земле. Так, что ли?

— Ты, кажется, что-то говорила о помощи? — резко оборвал ее Майлз.

— Я хотела попросить тебя, чтобы ты уговорил отца Винетти продолжить проводить сеансы экзорцизма. Я хочу стать прежней Мартой Мейерс и сделать аборт. Меня ужасает сама мысль, что я должна родить на свет этого ребенка, чьим отцом был даже не человек, а клон, сотворенный Сатаной.

Марта замолчала на пару секунд, а потом как бы невзначай добавила:

— Да, чуть не забыла, и еще эта восковая кукла, которую сделал Сантори. Пусть лучше отдаст ее сам, пока другие не пострадали.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Шон.

— Тебе отец Винетти сам все сегодня расскажет, — не желая вдаваться в подробности, ответила Марта и добавила:

— Полнолуние послезавтра, попроси его, чтобы он не затягивал. Ты же знаешь, что Люцифер этого так не оставит, и если Сантори не прекратит служить черные мессы с целью убить меня и его сына, дьявол начнет умерщвлять ваших детей тысячами.

— Что общего у полнолуния с сеансом экзорцизма? Ты лукавишь со мной, я не верю ни единому твоему слову. Вы просто хотите снова заманить нас в западню, чтобы в обмен на жизнь падре заставить меня провести еще один ритуал, — спокойным голосом сказал Шон, прочитав ее мысли.

— Честно говоря, я и не ожидала услышать от тебя что-то другое. Для тебя милосердие так же чуждо, как и для еврея-банкира, выгоняющего на улицу старуху, за которую некому заступиться.

— К чему такие яркие примеры? Разве ты не знала, что я увижу твой обман?

— Ну и что же именно ты увидел, умник?

— То, что тебе очень даже понравилась произошедшая с тобой перемена. Ты даже удивлялась не один раз, как могла жить до этого такой скучной жизнью этих ничтожных термитов под названием «люди». Ведь скоро весь мир будет лежать у твоих ног, не так ли?

— Ничего противоестественного в этом нет. Человек должен стремиться к тому, чтобы властвовать над себе подобными! — почти выкрикнула Марта.

— Хайль Гитлер! — рассмеялся Шон и добавил:

— Говорят, фюрера заводили его выступления, и у него даже наступал оргазм во время бурных оваций. Надеюсь, с тобой такого не произойдет?

— Он всего лишь ничтожный сморчок по сравнению со мной, и очень скоро ты в этом убедишься!

— Жаль, что я не знаю никакой немецкой песни, прославляющей Третий Рейх, а то бы я сейчас застегнул верхнюю пуговицу на воротнике рубашки и спел ее со слезами на глазах, вытянув вперед правую руку! — рассмеялся Шон.

Марта закипела от злости.

— Неужели ты еще не понял, что он действительно любит меня, раз наделил такой властью. А вот любит ли тебя твой Бог? Что дал Он тебе, кроме осознания того, что в этой жизни ты должен искупить мифическую вину своей прошлой жизни? И даже если ты неукоснительно выполнишь все возложенное на тебя, Он посадит тебя где-нибудь с краю на полянке, под кустиком, чтобы ты не мозолил глаза Аврааму и святым пророкам.

Майлз почувствовал, что Марта пытается вывести его из равновесия своим откровенным цинизмом, и перед тем, как прервать звонок, сказал:

— Я согласен и с краю на полянке, и даже под кустиком, лишь бы не там, где в итоге окажешься ты. Когда Антихристу исполнится семь лет, ты для дьявола станешь живым упреком человеческой сущности его сына. Дух Сатаны будет обитать в этом мальчике, ибо не может ни клон, ни рожденный от клона иметь свою душу. Дьявол захочет, чтобы его сыну поклонялись как ангелу, а не как человеку. Он непременно избавится от тебя, как и раньше уже избавлялся от своих любовниц.

Шон повесил трубку. Он знал, что Палардо максимум через полчаса уже даст прослушать понтифику этот разговор.

Как такое возможно? Неужели дьявол обладает такой силой, чтобы так кардинально изменить сознание хорошего человека, какой он помнил Марту. Она ведь превратилась в настоящего хищника, рыщущего в поисках очередной жертвы.

Приготовив эспрессо, он вышел на балкон. Сонные туристы, укрывшись под пестрыми китайскими зонтиками, бесцельно бродили по площади перед собором Святого Петра, фотографируясь на фоне величественного фасада. Полицейские в дождевиках скользили по ним ленивым взглядом, прекрасно осознавая, что ни один уважающий себя террорист-смертник не станет себя взрывать в пасмурный осенний день, когда людей вокруг было втрое меньше обычного. Даже зазывалы в небольшие частные пансионы, чьи лица Шон уже успел запомнить за два месяца, сегодня сложили свои плакаты под навесом кафе и теперь коротали время, согреваясь горячим кофе и сигаретами.

Чувство досады, оставшееся после беседы с Мартой, явно не способствовало творческому процессу. Майлз понимал, что сосредоточиться на книге у него сегодня не получится, пока не сотрется ее навязчивый голос, который вновь и вновь прокручивался в голове. Оставив дверь на балкон открытой, он прилег на софу. Не прошло и двадцати минут, как вновь раздался телефонный звонок. Не вставая с кровати, он поднес к уху трубку параллельного аппарата и на этот раз услышал голос отца Винетти:

— Я бы не стал вас беспокоить, но понтифик попросил меня. Он сказал, что вряд ли вы отдыхаете, поскольку Марта вас уже успела разбудить.

— Лучше бы я действительно спал, тогда бы я не выслушивал ее байки.

— Мне рассказал Его Святейшество в двух словах о ереси, которой она вас искушала.

— Да, вошла в роль великомученицы, но все это — пустая болтовня с целью обвести нас с вами и Папу вокруг пальца.

— Не так уж это и просто, иначе он бы не был Папой, — рассмеялся Винетти и добавил:

— В пять часов дня мы с понтификом совершаем ежедневную прогулку по саду. Он приглашает вас присоединиться к нам для обсуждения накопившихся вопросов. Не забывайте, что вы теперь его официальный советник, поэтому постарайтесь все-таки поспать пару часов, чтобы выглядеть не таким утомленным.

— Разве это так важно?

— Иначе он введет комендантский час, и после полуночи нас будут выкуривать из архива, как чертей ладаном, — пошутил падре и положил трубку.

Личная охрана Папы успела запомнить доктора Майлза в лицо и не препятствовала его свободному передвижению по резиденции. Однако Палардо все же решил лично сопроводить его, поскольку не раз наблюдал из комнаты видеонаблюдения, не в силах сдержать улыбку, за тем, как рассеянный ученый из Канады путался с поворотами, пытаясь найти выход из лабиринта коридоров Ватикана.

— Прошу вас, доктор Майлз, понтифик с отцом Винетти прогуливаются в другом конце сада, — пропустив его во внутренний двор, равный по размеру футбольному полю, сказал Антонио.

Даже в середине ноября вечнозеленые экзотические деревья выглядели цветущими. Аккуратно подстриженные пару месяцев назад высокие кусты самшита, растущие по бокам аллей, пустили молодые побеги, и теперь самые сильные из них выбивались из общего ряда. Шон решил не углубляться внутрь, а пройти по периметру вдоль арок, поддерживающих галерею второго этажа. Местные воробьи, распушив перья, заснули на ветке под лиловыми листьями декоративных деревьев, укрывшись от мелкого дождя, моросящего из «небесного пульверизатора». Белая кошка понтифика, низко прижавшись к земле, подкрадывалась к ним, как львица к буйволам в африканской саванне.

— Мы здесь, — выкрикнул отец Винетти из глубины сада, услышав звук его приближающихся шагов.

Шон свернул на боковую дорожку, выложенную тротуарной плиткой кирпичного цвета, и направился к высоким кипарисам, откуда шел голос падре. Викарий Иисуса Христа на Земле и хранитель архива о чем-то беседовали с новым камерарием — кардиналом Эммануэле Костанцо. Когда Майлз приблизился к ним на расстояние десяти метров, кардинал вежливо кивнул святым отцам и направился в его сторону. В то время как другие консервативно настроенные служители Ватикана относились к молодому ученому из Нового Света с опаской и явным оттенком недоверия, как придворные последнего русского царя к харизматичному Распутину, камерарий явно испытывал к нему симпатию. Он первым протянул руку, излучая искреннее уважение.

— Рад видеть вас, доктор Майлз. Как продвигается работа над новой книгой?

— Довольно медленно, но по-другому у меня не получается. Эзотерическая литература, в особенности если в ней идет речь о божественных тайнах, не может быстро вылетать из-под пера.

— Полностью согласен с вами. И какие же тайны вы хотите осветить в этот раз?

— Мистику Меркавы, — спокойно сказал Шон, как будто речь шла о рецепте протертого грибного супа.

Глаза кардинала округлились, а выражение его лица мгновенно стало серьезным.

— Но вы же знаете, что эта тема до сих пор считается запретной даже среди прогрессивных раввинов. Ведь еще ни один человек, пытавшийся сделать это до вас, больше года не прожил, написав первую строчку.

— Будем надеяться, что меня сия чаша минует.

— Очень даже может быть. Именно вас, в виде исключения, может, и минует, — задумавшись о чем-то своем, печально отвел взгляд в сторону кардинал.

— Что-то случилось?

— Мое положение в Ватикане обязывает меня хранить молчание. Но, я полагаю, что понтифик сам вам все расскажет. И все же, мой друг, я бы вам посоветовал быть осторожнее с этой темой, а главное — поменьше прилагательных, характеризующих Творца, и ссылок на неканонические тексты. Хотя если уж не вам, то кому вообще под силу написать такую книгу, — сказал кардинал Костанцо голосом, в котором Шон почувствовал горечь утраты близкого человека.

Оставив ученого в полном неведении, он удалился быстрым шагом. Доктор Майлз вежливо поздоровался со святыми отцами. По задумчивому выражению лица отца Винетти он понял, что произошло что-то серьезное. С тех пор, как Шон видел Папу последний раз две недели тому назад, он потерял не менее пяти килограммов веса. Серый цвет лица говорил о пошатнувшемся здоровье.

— Поздняя осень — далеко не самое лучшее время для организма, уставшего бороться с болезнями на старости лет. Восемьдесят — это уже не шестьдесят и даже не семьдесят. Многие вещи, кажущиеся сами собой разумеющимися, приходится выполнять, прилагая в два раза больше усилий, — прочитав мысли ученого, первым заговорил понтифик.

Подняв с земли упавшую ветку широко разросшегося можжевельника, он продолжил:

— Вот даже теперь, прежде чем наклониться за веткой, я согнул перед этим ноги в коленях и занес левую руку за спину, чтобы не потянуть поясницу, хотя редко когда делал это раньше. Старость — упрямая вещь, и ей наплевать, что вы думаете по этому поводу. Она неумолимо делает свое дело, потому что Бог наделил ее такой силой.

— Да… — протянул отец Винетти, — уж она точно заставит с собой смириться кого угодно.

Остановившись перед пышно разросшимся кустом роз, которые садовник по ночам начал укутывать в мешковину, понтифик проверил упругость бутонов. Не отрываясь от осмотра других растений, которые ему явно все нравились, Папа сказал:

— Вот и вас, доктор Майлз, Господь наделил силой. Вы можете воспринимать метафизические, необъяснимые явления и с их помощью влиять на окружающий мир.

— Я думаю, это ненадолго. Я еще молод и вовсе не намерен вести жизнь монаха-отшельника, а, стало быть, легко подвержен всяким искушениям, из-за которых человек быстро теряет расположение Господа.

Папа лишь улыбнулся и продолжил:

— Несмотря на ваши сомнения, Он возложил на вас огромную ответственность.

Шон насторожился, почувствовав, что его подготавливают к принятию какого-то решения. Он посмотрел на падре, но вместо теплого взгляда наставника, встретил взгляд дипломата, пытающегося склонить собеседника к компромиссу.

Отец Винетти проводил с молодым ученым по двенадцать-четырнадцать часов в день в архиве Ватикана, и кто, как не он, знал, что Майлз пытается переосмыслить все произошедшее с ним за последние три месяца. Падре очень деликатно и ненавязчиво помогал ему смириться с потерей любимой девушки. Он не хотел загружать ему голову пространными философскими наставлениями, зная, что порой сказанные в нужный момент два-три слова оказывают гораздо больший эффект, чем двухчасовая лекция самого авторитетного психолога. По-отечески похлопав Шона по плечу, смотритель архива улыбнулся:

— Никогда не забывайте о том, что даже Всемогущий Бог, который может при желании превратить нас за долю секунды в космическую пыль, терпит зло, совершаемое демонами и людьми. И не потому, что мы Ему еще не успели надоесть, а ради высшего блага.

Наслаждаясь ароматом роз, Папа не пропускал мимо ушей ни единого слова, поэтому, когда Шон тихо произнес: «Кто знает, что на самом деле скрыто за этими двумя простыми словами», — он сразу ответил:

— Высшее благо — это, прежде всего, свобода воли. Это когда вы смело можете сказать мне прямо в лицо, не задумываясь о последствиях: «Я тут, знаете ли, собрался с отцом Винетти на рыбалку и даже красных червей в вашем саду накопал. А литровую бутылку „Кьянти“ с пармезаном, ветчиной и свежими овощами горничная уже положила в плетеную корзину для пикника. Поэтому вы меня, конечно, извините, Ваше Святейшество, но при одной только мысли о том, как будет изгибаться в моих руках удочка, сопротивляясь крупной золотой форели, мне уже хочется вас послать вместе с этой стервой дьявола куда подальше».

Доктор Майлз залился краской, а понтифик и падре взорвались старческим надломленным смехом. Два мудреца, оставившие за плечами девять десятых от выделенных им Господом дней, живо представив себе эту картину, смеялись, как подростки, которым рассказали свежий анекдот. Прошло не меньше полминуты, прежде чем они успокоились, и Шон задал вопрос, на который не смог ответить Марте, поскольку сам оказался в схожей ситуации.

— Странно, но до недавнего времени я именно так и думал. Однако о какой же свободе воли может идти речь? Разве меня кто-то спрашивал, хочу я быть избранником или нет? Или, может, кто-то спрашивал Марту, хочет ли она стать матерью Антихриста?

Переведя взгляд с розария на вечнозеленый кипарис, на котором уже появились маленькие зеленые шишки, Папа ответил, уловив, что молодой теолог ждет ответа именно от него:

— Исчерпывающее знание Господа о каждой нашей тайной мысли, не говоря уже о поступках, которые мы еще даже не совершили, ни в коей мере не подталкивает нас к принятию нами тех или иных решений. Он просто создает ситуации, попадая в которые мы сами поступаем так или иначе, руководствуясь силой нашей веры в воздаяние, а также накопленным жизненным опытом, чертами характера, да и просто необъяснимыми порывами души.

Ветер усилился, а небо заметно потемнело от набежавших на центр Рима туч. Раскрыв зонт, понтифик позвал по имени кошку.

— Эта проказница будет сидеть в своих кошачьих джунглях до последнего, — улыбнулся Винетти.

— Ничего, как только польет, сразу примчится, — сказал Папа и снова обратился к Майлзу, не потеряв нить разговора:

— Конкретно ваш случай можно смело назвать предопределением свыше. Господь укрепил вас Своею благодатью, раскрыв вам наяву, а не в пророческом видении величие Его творения. Теперь вы стали просвещенным, таким же, как и древние пророки, и грехопадение для вас невозможно. Утратив свою свободу грешить, вы обрели всю полноту истинной свободы.

«Утратив свободу, я обрел свободу. Если не нырять в бездонную глубину смысла этих слов, то звучат они, по меньшей мере, странно», — подумал Шон.

На небе сверкнула молния, и доктор Майлз решил первым перейти к делу:

— Вы хотите, чтобы я согласился принять участие в обряде экзорцизма, о котором по телефону говорила Марта? Но ведь ее намерения насквозь пронизаны лукавством. Она себя превосходно чувствует в роли будущей матери Антихриста и уже никогда не захочет вернуться к прежней жизни.

— Мы не вправе отказывать в исповеди человеку. Тем более если он взывает к нам с просьбой избавить его от власти Сатаны над собою, — возразил отец Винетти.

— Но мы же знаем заранее, какова их истинная цель. Неужели мы сознательно попадем в приготовленную для нас западню?

— На этот раз все будет по-другому, — хитро прищурив глаза, ответил падре.

— Да о чем вы говорите? — возмутился Майлз. — Вы чудом остались живы той ночью, во время проведения ритуала. И теперь хотите, чтобы на моих глазах демон вас точно убил. Вспомните комиссара Бизаре, который сопротивлялся изо всех сил, но все же приставил пистолет к голове и застрелился. Какие нам еще нужны примеры? Мы будем выглядеть рядом с ними, как беспомощные слепые котята.

— Не совсем так. Этой ночью в монастыре «Монте-Кассино» произошла трагедия, — ответил Винетти, опустив голову. — Хорошо известный вам кардинал Сантори, сосланный понтификом на семилетнее заключение в монастырь, сумел объединить вокруг себя группу монахов, отличавшихся крайним аскетизмом. Они назвались ревнителями последних дней чистоты Веры Христовой и поклялись в том, что любым путем устранят блудницу, носящую во чреве дьявольского отпрыска.

— Разве клятва может защитить их от демонов, готовых разорвать любого, кто приблизится к Марте?

— Клятва — нет, а вот магические письмена, которые, по словам выживших монахов, написал кардинал Сантори в состоянии медитативного транса — да.

Шон не поверил собственным ушам и тихо произнес:

— Клин клином вышибают. Неужели они отслужили черную мессу? Но в наше время это невозможно. Последний раз ее проводили монахи-храмовники в начале XIV века.

Отец Винетти прокашлялся, словно хотел заранее предупредить доктора Майлза о деликатном характере информации, которую он вынужден был ему открыть.

— Храмовники, или тамплиеры, как их часто называют, были довольно нахальным и примитивным сбродом бездельников, собранных со всей Европы. Еще задолго до них простые католические священники использовали черную мессу в различных магических целях. В оригинале «Сакраментариум Геласия» — римском документе, относящемся к концу V века, содержатся тексты литургий, при помощи которых бесплодные рожали нормальных детей, безнадежно больные излечивались, а абсолютно здоровые люди после проведения десяти обрядов умирали по необъяснимой причине.

— Да-да, а освященную во время черной мессы землю, взятую на кладбище перед тем, как покойника похоронили, использовали против проникновения чертей и вампиров в дома, посыпая ею пороги, — рассмеялся доктор Майлз и с явным недоверием в голосе спросил:

— Неужели вы действительно верите этой книге весьма сомнительного происхождения?

Отец Винетти тяжело вздохнул, словно взвешивая все «за» и «против». Он все еще сомневался, стоит ли раскрывать деликатные для Ватикана исторические факты молодому теологу, но, получив разрешение от понтифика в виде легкого кивка головы, попросил доктора Майлза его не перебивать.

— В 858 году Папа Николай I приказал изъять все книги «Сакраментариум» и подменить их на поддельные, в которых священные тексты католической мессы, разбавленные забавными и бессмысленными по своей сути элементами белой магии, мало чем напоминали мистический ритуал черной мессы. Неудивительно, что очень быстро интерес к этой книге пропал и о ней попросту забыли. Все подлинники, хранившиеся в архиве Ватикана, сожгли, но три экземпляра все-таки сохранили. Один из них был подарен впоследствии братьям-храмовникам в благодарность за их преданную службу Ватикану. Второй был продан в 1498 году сребролюбивым Папой Александром VI — «Ордену магистров». Ну а третий — до сих пор хранится у нас. Именно с него кардинал Сантори, пользуясь своим беспрепятственным доступом в архив, и сделал копию. Во время обыска в его келье нашли множество очень странных оккультных предметов, которых просто никогда не должны были оказаться у служителя Божьего.

— А каким образом полиция вообще оказалась в монастыре? — спросил Майлз.

— По окончании черной мессы, которую проводили братья новоиспеченного Ордена ревнителей Христовых, в базилику явился сам дьявол, приняв облик невинного дитя. Он потребовал восковую куклу Марты в обмен на то, что заберет только душу кардинала. Но братья лишь рассмеялись и, вытянув пистолеты, без колебаний открыли стрельбу. Ну а дальше, по их словам, все произошло настолько быстро, что никто из монахов даже не успел сообразить, как следует себя вести в подобной ситуации. Оставшиеся в живых пятеро братьев, аббат и кардинал, каждого из которых допрашивали отдельно, дали одинаковые показания. Все они в один голос утверждали, что вслед за девочкой в базилике из ниоткуда появились двенадцать их близнецов. Смешавшись с братьями, они принялись палить сначала друг в друга, а затем и в монахов. Ревнители Христа, в свою очередь, открыли огонь по ним. Когда в базилике прозвучал протяжный трубный звук, стрельба прекратилась. Монахи увидели лежащими на полу и истекающими кровью шестерых своих братьев. Среди них не было ни одного близнеца, которые просто испарились. Девочка подошла к кардиналу и протянула руку, но как только Сантори передал ей шкатулку, у нее моментально загорелись пальцы и она с жутким воплем тоже исчезла, разбив вдребезги витражное окно.

— То есть вы думаете, что у кардинала все получилось?

— Судя по тому, как раздраженно с вами утром беседовала Марта — да, мы так думаем, — на этот раз ответил понтифик, оторвав взгляд от кошки, которая уже почти вскарабкалась на верхушку дерева. Воробьи раздулись, превратившись в серые теннисные мячи, и спокойно дремали, не обращая на нее внимания. Они знали, что ветка вот-вот согнется под ее тяжестью и кошка в очередной раз сорвется вниз.

— На этот раз у нас будет время и возможность как следует подготовиться, — сказал отец Винетти, сочувственно посмотрев на кошку, которая все-таки не удержалась и полетела прямо на куст с розами.

С недовольным видом она вылезла из кустов и, усевшись на газоне прямо возле дерева, принялась вылизываться, протирая лапой глаза.

— Верная примета. Если кошка умывается, жди гостей, — сказал падре, заметив приближающегося к ним камерария, быстрый шаг которого только подчеркивал его взволнованный вид.

— Эммануэле, вы можете говорить свободно в присутствии доктора Майлза. Отец Винетти уже ввел его в курс дела, — сказал Папа.

— Кардинал Сантори, аббат Томильони и пятеро монахов, давших подписку о невыезде, час тому назад покинули монастырь. Братья говорят, что они сели в три черных джипа. Спустившись с горы Монте-Кассино, они поехали в сторону местного аэропорта, — встревоженным голосом сообщил довольно неприятную новость камерарий.

— Вы полагаете, они вылетели в Рим? — спросил понтифик.

— Поскольку Марта проживает в настоящее время на вилле Белуджи, этот вывод напрашивается сам собой. Монахи непременно попытаются устранить ее физическим путем, — сказал Костанцо.

— В любом случае они будут продолжать служить заупокойные мессы по Марте, даже если им не удастся ее застрелить, — добавил Винетти.

— Но ведь после первой мессы половина из них уже погибла. Осмелятся ли братья еще раз рискнуть? — возразил Майлз.

— Кардинал Сантори тесно связан с «Орденом магистров», а уж они точно знают, как защититься от Сатаны, — ответил камерарий.

— Сама история их существования на протяжении восьми веков свидетельствует о том, что дьявол не в состоянии с ними расправиться, — погладив прижавшуюся к сутане кошку, сказал Папа.

Глава XVI Во мраке достаточно одной свечи

Попав в немилость к Папе, кардинал заочно обрел уважение в глазах госпитальеров — мальтийских рыцарей, убежденных протестантов в тринадцатом колене. Великий приор этого Ордена герцог Глостерский, принц Ричард, сразу же откликнулся на просьбу принца Альберта, своего кузена, который входил в высший совет «Ордена магистров» — самой влиятельной тайной организации. Он пообещал оказать максимальное содействие бывшему камерарию понтифика и группе беглых монахов-бенедиктинцев. Ричард охотно согласился помочь, хотя и понимал, что кузен просит об этой услуге не потому, что «магистры» сами не в состоянии это сделать, а с целью вовлечь госпитальеров в прямую конфронтацию с Ватиканом.

Сразу по прибытии в аэропорт Валетты беглецов разделили. Пятерых монахов и аббата монастыря «Монте-Кассино» отвезли в гостиницу Ордена, а кардинала на вертолете доставили во дворец великого приора.

Кардинал привык к относительно скромному, не кричащему своей вычурной помпезностью интерьеру резиденции Папы в Ватикане. Но когда за праздничным готическим стилем фасада, напоминающим Шартрский собор, вместо мраморных колонн и украшенного сусальным золотом потолка и стен его взору открылось аскетическое внутреннее убранство дворца в стиле раннего Средневековья, он сразу понял, что мамона еще не разъела, как ржавчина изнутри, души мальтийских рыцарей.

Охрана провела Сантори в кабинет великого приора, не уступавший по своим размерам тронному залу, все стены которого были увешаны портретами магистров Ордена — во весь рост и преимущественно в рыцарских доспехах. Прямо по центру стоял классический круглый стол, за которым могли смело расположиться не менее двадцати человек. В сравнении с ним письменный стол из красного дерева, установленный в дальнем правом углу кабинета, выглядел, как игрушечный. Лысина сидящего за ним человека в черной монашеской власянице блестела, отражая, подобно начищенному медному чайнику, яркий огонь горящих в камине дров. Прервав телефонный разговор, 63-летний приор поднялся с массивного старинного кресла и сделал пару шагов навстречу гостю. Он не улыбался. Он вообще редко улыбался. Протянув первым руку кардиналу, принц Ричард сказал:

— Здесь вы в полной безопасности. Земля, на которой построен дворец, была привезена нашими рыцарями из Иерусалима. Силы зла не в состоянии преодолеть этот барьер.

Сантори почувствовал, как указательный и средний палец руки великого приора прикоснулись к его запястью. Он залился краской, подумав, что это какой-то тест на принадлежность к сексуальным меньшинствам, поэтому не решился ответить тем же. Опережая его удивление, принц Ричард поспешил объясниться:

— Это отличительный знак, по которому братья Ордена легко узнают друг друга через простое рукопожатие. Постарайтесь его запомнить. Иначе в Риме, когда вас встретят наши люди, может возникнуть недоразумение, и вы будете ломать голову, не понимая, что же вы успели сделать не так и туда ли вас вообще везут.

— Благодарю вас, ваше высочество. Я непременно запомню, — ответил кардинал, не в силах оторвать взгляд от золотого восьмиконечного креста, усеянного бриллиантами и рубинами, который висел на шее великого приора на шелковой ленте небесно-голубого цвета.

Открыв шкатулку, он передал ему копию откровения Папы Гонория и довольно решительным тоном заявил:

— В этом документе вы найдете подтверждение моему рассказу. Ватикан хранил этот текст восемь веков от посторонних глаз. Но час уже пробил. Все, кому следует знать, должны ознакомиться с ним, дабы не медлить и объединить свои усилия в борьбе с нашим извечным врагом. Ведь когда родится это исчадие Ада, может быть уже слишком поздно.

«Он явно перегнул палку с чтением книг о тайных обществах и паутине, которую дьявол сплел вокруг мира», — подумал Ричард, но, не выказав удивления столь категоричной манере кардинала излагать свои мысли, лишь едва заметно улыбнулся и сказал:

— Председатель тайного совета вашего Ордена, герцог Савойский, мне рассказывал о существовании откровения Папы Гонория, но лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Тем более что еще Иоанн Элеймон, патриарх Александрийский — первый покровитель госпитальеров, живший в VII веке, предсказывал рождение «зверя» спустя две седьмицы веков. В 1127 году Раймунд де Пюи — великий магистр Ордена — в своем манускрипте также описал приметы прихода дьявольского отпрыска.

Кардинал вежливо кивнул:

— У нас мало времени. Мы должны сегодня же вернуться в Рим, чтобы покончить с дьяволицей, а если Господь укажет нам путь, то и сжечь ее на священном огне Инквизиции вместе с дьявольским отпрыском.

— Я уже распорядился в отношении оформления всех необходимых документов и перевода средств на ваши счета. Нам для этого потребуется всего пару часов. А пока, если вы не возражаете, дворецкий проведет вас в ваши покои, где вы сможете привести себя в порядок и отдохнуть пару часов.

— Да вменит вам Господь гостеприимство в праведность, — ответил Сантори и направился в сопровождении дворецкого в свою комнату, где его ожидали парикмахер, стилист, фотограф и портной.

В полночь на открытой террасе, расположенной на крыше дворца, было довольно ветрено и прохладно. Великий приор и три высших магистра Ордена вышли наружу проводить кардинала к вертолетной площадке.

Вдохнув полной грудью влажный воздух Средиземного моря, насыщенный минералами и резким запахом морских водорослей, кардинал поднял глаза на звездное небо, раскинувшее свою темно-синюю бархатную мантию над мерцающими в ночи огнями Валетты. Ни на секунду не сомневаясь в том, что небеса возложили на него божественную миссию, Сантори произнес:

— Господь явился мне во сне и сказал, что я должен позаботиться о спасении других!

— Я восхищен вашей преданностью Христу и самопожертвованием ваших братьев, — как можно спокойнее ответил великий приор, чтобы не пробуждать в кардинале его склонность к пространным монологам.

Длительный пост возымел свое действие, и теперь, считая себя не иначе как святым Патриком, которого католическая Церковь хотела сжить со свету, сильно исхудавший Сантори постоянно пребывал в состоянии религиозного транса.

— Сначала я свяжу ее душу, а затем загляну в ее глаза и выжгу их пламенем своего праведного гнева. В них останется лишь шепот пустынного ветра. Холодный мрак ночи будет смотреть на меня из пустых глазниц дьяволицы.

Взглянув на мешковатый костюм кардинала, сшитый из черного вельвета, принц Ричард впервые за весь день улыбнулся. Костюм развевался на ветру так же, как и декоративные туи двухметровой высоты, расставленные вдоль изящных каменных перил.

«Пиджак висит на нем, как на вешалке. Впрочем, даже забавно», — подумал приор.

Стилист специально подобрал костюм на два размера больше, чтобы кардинал выглядел в нем, как обычный рассеянный ученый, которому по большому счету вообще наплевать, что по этому поводу думают окружающие. Весь его вид в сочетании с массивными старомодными очками, зеленой бабочкой, шариковой ручкой, выглядывающей из накладного кармана, и добротными коричневыми туфлями на сплошной толстой подошве — не мог не вызвать улыбку. Теперь даже самый искушенный таможенник, увидев классического «кретина не от мира сего», не задумываясь, шлепнул бы штамп в паспорт, даже если бы тот оказался фальшивым и в нем не было ни одной визы.

Аббат Томильони и пятеро монахов, сбежавших из монастыря, получив за три часа мальтийское гражданство, другие имена и паспорта, кредитные карточки и водительские права, уже возвращались на круизном судне обратно в Италию, смешавшись с интернациональной группой туристов. Упрощенный паспортный контроль в порту практически гарантировал им беспрепятственное прохождение таможни, так как вероятность того, что кому-то из полицейских взбредет вдруг в голову идея сверять их лица с находящимися в розыске монахами, была ничтожно мала.

Сантори, в свою очередь, должен был в два часа ночи вылететь из аэропорта Валетты и в половину четвертого приземлиться в Риме под именем ученого-физика из Швейцарии Дитриха Фабера. Он немного волновался из-за этого, поскольку его немецкий, не говоря уже о швейцарском диалекте, оставлял желать лучшего.

— Завтра будет полнолуние, — привлеченный отражением лунного света в матовых линзах очков кардинала, сказал Глава Ордена.

— В этом вся наша человеческая сущность. Если что-то лежит перед нами на ладони, мы не хотим этого видеть, а выискиваем явное в скрытых знаках и полунамеках. Только тогда нам кажется, что мы наткнулись на что-то стоящее — истинный знак с небес, — сказал кардинал.

— Что вы имеете в виду? Какое это имеет отношение к полнолунию? — стараясь не вкладывать в слова удивление, ровным тоном спросил принц Ричард.

Сантори вдруг захотелось схватить руку великого приора и, направив ее на небо, выкрикнуть ему прямо в ухо: «Вот же луна — прямо перед тобой, болван, на безоблачном небе. Большая, желтая и круглая, как блин на сковородке. И незачем пялиться на мои очки, чтобы увидеть ее отражение!» Но вместо этого, взяв себя в руки, он сказал первое, что пришло в голову:

— Даже самая слабая тварь Сатаны завтра гордо расправит крылья и бесстрашно ринется в бой.

Секретарь великого приора заполнил возникшую неловкую паузу:

— Наши люди в вашем распоряжении, кардинал. Не дайте ей улизнуть в этот раз. Даже если придется взорвать собор Святого Петра ради спасения веры, сделайте это!

Вернув Сантори копию откровения Папы Гонориуса, принц Ричард поблагодарил его:

— Мы были приятно удивлены, изучив предоставленный вами документ. Множество совпадений и детальное описание подробностей, которые средневековый понтифик просто не мог выдумать в силу их отдаленности во времени, лишь только укрепили нашу уверенность в том, что последние библейские дни уже приблизились.

По-дружески положив руку на плечо Сантори, принц продолжил:

— Не секрет, что у «Ордена магистров», членом которого вы, кардинал, являетесь, и нашего «Ордена мальтийских рыцарей» существуют серьезные разногласия в постулатах доктрины веры. Но все же в этом вопросе мы с вами едины. Антихриста нельзя допускать в наш мир. Тем более сейчас, когда любовь к Спасителю повсеместно остыла в сердцах человеческих.

В глазах кардинала вдруг появился фанатичный блеск:

— Если мы не убьем зверя во чреве блудницы, то понесем на себе этот несмываемый грех. Он будет на каждом из нас, ибо Господь открыл нам глаза на эту тайну, призвав возревновать за Него.

Принц лишь одобрительно кивнул в ответ, понимая, что на этом речь «крестоносца» еще не закончилась.

Убедившись, что великий приор не лукавит с ним, Сантори округлил глаза и процитировал шепотом строку из «Откровения Иоанна Богослова», как будто боялся, что кто-то из стоящих рядом услышит эти чрезвычайно важные, по его мнению, слова:

— «И дано ему было вести войну со святыми и победить их. И дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком, и племенем».

Ричарду ничего не оставалось, как только еще раз похлопать кардинала, который был на пятнадцать лет его младше, по плечу и таким же ровным и спокойным тоном, как он говорил до этого, ответить:

— У нас достаточно сил, средств и возможностей, чтобы воспрепятствовать этому. Хотя, конечно же, мы понимаем, что это будет непросто. Тем не менее, кардинал, вы на верном пути, а это главное. Все указывает на то, что упомянутая вами молодая особа Марта Мейерс действительно носит во чреве своем сына от Сатаны.

— Я был не один, кто это видел, и чуть жизнью не поплатился в попытке остановить это мерзкое дьявольское соитие, произошедшее в храме Господнем.

— Мы верим вам. И даже знаем, что с купола базилики был специально снят крест за день до этого.

Вследствие аскетического образа жизни, который Сантори вел в последнее время, он, как и многие другие монахи, был подвержен частым спонтанным галлюцинациям. Привлеченный отблеском лунной дорожки на море, уводящей взгляд к линии горизонта, кардинал обратил внимание на четыре далеких флюоресцентных пятна, быстро приближающихся к берегу. Он присмотрелся внимательнее и узнал в них четырех всадников Апокалипсиса, которые должны были явиться по преломлению Агнцем четырех первых печатей книги, содержащей тайны человеческой судьбы. Будучи исполнителями божественного гнева, всадники топтали вопиющих о помиловании грешников своими копытами. За ними следовал сам Ад в виде разверзнутой пасти морского чудовища Левиафана, поглощающей всех поверженных.

Кардинал увидел, как чьи-то сильные руки схватили зверя за пасть и разорвали ее. Разверзлось небо, и показался всадник на белом коне. Глаза его горели огнем раскаленной печи, а из уст его исходил острый меч, чтобы им поражать народы. Он был облачен в одежду, обагренную кровью, на которой было написано: «Царь царей и Господь господствующих». Всадник воскликнул громким голосом, направив свой жезл на Сантори:

— И как ты возревновал за меня, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю Вселенную, чтобы испытать живущих на Земле.

Вздрогнув всем телом от страха, кардинал упал на колени. Приподняв руки, он прошептал, глядя на море:

— Благодарю, Господи, за то, что призрел на раба Твоего, недостойного милости такой, и избрал меня исполнить волю Твою.

Высшие чины Ордена госпитальеров не стали скрывать на сей раз удивления, дав понять друг другу недвусмысленными взглядами, что с головой у кардинала дела обстоят явно не так безоблачно, как им хотелось бы.

Видение перед глазами Сантори исчезло. Дрожащими от волнения пальцами он перекрестился и, откинув назад руки, достаточно громко сказал на этот раз:

— Се, братья, знамение явилось мне, свидетельствующее о том, что мы избрали путь истины! Господь не оставил нас.

Застыв в недоумении, магистры не знали, что и ответить, но великий приор первым пришел в себя от легкого шока и поспешил заретушировать столь экстравагантное поведение кардинала Сантори, который до недавнего времени оставался одним из преферити — кандидатом на Ватиканский престол после смерти Папы:

— Я благодарю вас, кардинал, за то, что вы со своими братьями монастыря «Монте-Кассино» подвизались на битву с Дьяволом.

Протянув ему небольшую золотую капсулу с цепочкой, в которой была святая иерусалимская земля с Голгофы, он добавил:

— Наденьте ее, и дьявольская нечисть не сможет приблизиться к вам.

Секретарь принца Ричарда застегнул цепочку на шее кардинала и огласил решение, принятое Высшим Советом Ордена всего час тому назад:

— По вашему возвращению из Рима мы незамедлительно посвятим вас в рыцари. В виде исключения Устав нашего Ордена, членами которого, как вы знаете, являются преимущественно одни протестанты, предусматривает такую возможность для выдающихся личностей, исповедующих католическую веру.

Поднявшись на ноги, Сантори произнес пламенную речь проповедника:

— Отныне я исповедую Христа-Спасителя и посвящу остаток своих дней обращению духовно ослепших братьев в истинную веру, о которой мне поведал Господь. Ибо все мы — католики, протестанты, православные, баптисты, мормоны и прочая христианская братия — запутались в собственной ереси отрицания друг друга. Истинная вера заключается не в дерзком соперничестве за первенство предстояния у Трона Господнего, а в удовлетворении той, пусть даже и малою мерою света, которую Господь назначил каждому из своих слуг.

Крепко сжав в руках шкатулку с восковой куклой Марты, кардинал направился к ожидавшему его вертолету.

Перед тем как пилот завел двигатель, он успел выкрикнуть напоследок:

— Sufficit unum lumen in tenebris![217]

Магистры отошли немного назад и помахали на прощанье. Великий приор, придерживая мантию рукой, чтобы она не развевалась под потоками ветра, поднятого винтами, сказал стоящему рядом с ним секретарю:

— И все-таки кардинал окончательно спятил. Не зря Папа его в монастырь упрятал, подальше от глаз людских!

— Не исключено, что под его руководством у этой группы фанатиков может все получиться, — провожая встревоженным взглядом мигающие в ночном небе огни вертолета, сказал секретарь.

Глава XVII «Я думал, такие вещи случаются с другими, оно не со мной»

Марио Палатио не любил ночные смены. Несмотря на то что поток авиапассажиров в аэропорту Фьюмичино ночью снижался втрое, он чувствовал себя под утро гораздо более утомленным, чем если бы просидел, уставившись в экраны мониторов видеонаблюдения, две дневные смены. К тому же оперативный зал быстрого реагирования, в который поступала информация со всех видеокамер аэропорта, в целях безопасности был оборудован в подвале здания аэровокзала, и Марио так до сих пор и не смог привыкнуть к этому. Хоть он и старался не показывать виду, но находиться в замкнутом пространстве без дневного света для него было все равно, что смотреть вниз с крыши небоскреба тому, кто панически боится высоты. Из-за этого он плотно подсел на антидепрессанты, и вот уже пять лет, как безуспешно пытался с них «спрыгнуть».

Выписывая рецепт, его врач каждую неделю настоятельно рекомендовал строго придерживаться терапевтической дозы, но очень часто Марио срывался с катушек. После очередного инцидента в аэропорту он трясущимися руками запихивал себе в горло пять-шесть капсул сразу, перед тем как получить нагоняй от шефа. Никакого кайфа он, конечно же, не испытывал, так как к синтетическим опиатам очень быстро вырабатывалась резистентность, и организм их воспринимал уже не как наркотик, а как вещество, необходимое для поддержания нормального обмена веществ. Просто сам тот факт, что он мог спокойным немигающим взглядом смотреть на взбешенное лицо шефа и убедительно отрицать все предъявленные ему обвинения, — уже доставлял ему удовольствие.

Начальник безопасности аэропорта Антонио Адамо, в свою очередь, втайне восхищался Марио, будучи уверенным в том, что имеет дело с сильной личностью, на которую вполне положиться мог. А иначе чем еще можно было объяснить сдержанное поведение своего подчиненного и умение постоять за себя и своих коллег, как не силой его характера? Именно поэтому он и повысил Марио три года тому назад, сделав его старшим смены, после того как довел всего за полгода до инфаркта его предшественника.

Сегодня настроение у Марио было ни к черту. Мало того, что у какой-то 70-летней дамы вор украл сумочку за полчаса до наступления его смены, так еще и этот болван Кальярри, который весил уже не меньше ста сорока килограммов, успел улизнуть, оставив после себя стол, усыпанный крошками от чипсов и заляпанный пролитым кофе.

«Ублюдок, настоящий жирный, вонючий ублюдок. Мало того, что пердит на смене, как африканский буйвол, и оставляет настоящую помойку после себя, так еще и умудряется смыться раньше времени под предлогом того, что ему срочно нужно к шефу. Я просто уверен, что Адамо не вызывал его, и теперь все шишки за эту рассеянную бабку и за ее сумочку, в которой, конечно же, были все ее накопленные за жизнь сбережения и даже последняя пенсия, достанутся мне».

Заметив брезгливое выражение лица Марио, вытирающего влажными салфетками свое рабочее место, худая брюнетка Элора, родом из Сицилии, посочувствовала ему:

— Этот жирный скунс снова сбежал за десять минут до твоего прихода.

— Было бы удивительно, если бы я его застал.

— Хорошо хоть уборщица успела вынести мусорное ведро со всей его сранью и протереть пол. Ты бы видел, что там творилось. Она прямо-таки осыпала его «комплиментами».

— Вы же знаете, что я за словом в карман не полезу, особенно когда все подлокотники кресла заляпаны майонезом, — услышал Марио позади себя голос Синтии — пожилой уборщицы, которая подкатывала к его рабочему месту новое кресло.

— Извините, сеньор Марио. Я не успела вовремя прибраться. Этот протухший кабальеро сегодня разошелся не на шутку. Два бигмака, чисбургер, чипсы, два клубничных шейка, вишневый и яблочный штрудели, не считая салата, картошки фри и двойного кофе с молоком. Честно говоря, возле него стоять невозможно. У него клапан никогда не закрывается, поэтому вам еще повезло, что вы с ним не в одну смену работаете.

— Так вот откуда взялся этот вентилятор! — рассмеялась Элора.

На рабочей панели телефонного аппарата внутренней связи загорелась красная лампочка вызова.

— Идите, Марио. Вас на ковер вызывает дядя этого бегемота с зеркальной болезнью, а я тут пока приберусь как следует, — сказала Синтия.

— А почему с зеркальной? Я вроде не слышала, чтобы бегемоты чем-то таким болели? — удивилась Элора.

— Да потому что его пенис скрылся в жировых складках, и он сможет вспомнить о том, как он выглядит, только если подойдет к зеркалу, иначе — никак.

Элора прыснула от смеха, а Синтия закряхтела старческим прокуренным голосом, обнажив свои желтые, кривые зубы.

«Ужас какой. Если она приснится ночью, то с перепугу можно и на „ширку“ подсесть», — подумал Марио, проглотив всего две капсулы транквилизатора вместо пяти обычных.

Они были последними из тех, что он купил в аптеке на прошлой неделе. До завтрашнего визита к доктору оставалось двенадцать часов, и он знал, что вряд ли ему удастся избежать ломки в этот раз, которая, по самым оптимистичным прогнозам, должна была наступить уже через четыре часа, ближе к трем часам ночи.

«Придется снова дать доку сто евро сверху, чтобы он выписал на десять упаковок колес больше. Судя по тому, как он постоянно ищет свою книгу с бланками рецептов, заглядывая во все ящики по три раза, похоже, он сам плотно сидит на какой-то наркоте».

От одной лишь мысли о предстоящей беседе со своим начальником в «неподготовленном» состоянии настроение Марио еще сильнее испортилось. Впрочем, и двух капсул хватило, чтобы влезть внутрь танка и почувствовать себя защищенным за его броней.

«О'кей, Марио, без паники. Не так уж все и плохо. Пусть я сегодня не в тяжелом немецком „тигре“, а все лишь в легкой „пантере“, но он меня все равно не достанет. Кишка тонка».

Пройдя по коридору метров пятнадцать в сторону лифта, он все еще слышал звонкий смех молодой сицилийки и старческий прокуренный скрежет Синтии, который едва ли можно было вообще назвать смехом. Поднявшись на четвертый этаж, откуда хорошо просматривались все девять рамок таможенного контроля и центральный зал регистрации пассажиров, Марио негромко постучал в дверь кабинета сеньора «Мадамо», как клерки службы безопасности аэропорта называли его между собой.

Над дверью загорелась зеленая лампа. Марио закрыл за собой дверь и застыл, затаив дыхание. Антонио даже не взглянул на него, продолжая внимательно смотреть на экран монитора. Из акустических колонок, стоящих по бокам экрана, раздавался писклявый голос пожилой дамы, у которой полчаса тому назад украли сумку:

— Я только попросила его встать прямо, чтобы приложить к его телу футболку. Этот мерзавец был так похож на моего внука. Этим он меня и подкупил. Вот я и подумала, что не мешало бы сначала примерить ее, прежде чем заплатить. Все-таки, знаете ли, сорок пять девяносто. Шутка, что ли, с моей-то пенсией? Разве я могла предположить, что здесь в аэропорту, где кругом полиция, он залезет в мою сумку. Я просто уверена, что эта хитрая бестия усыпил мою бдительность. Не успела я отвернуться за другой футболкой, как он уже успел вытянуть все мои деньги. Господи, что же мне теперь делать? Тридцать девять тысяч евро и моя последняя пенсия. Я копила их два года, чтобы привезти своему внуку подарок на свадьбу в Париж. И что же вы мне прикажете теперь делать? Куда же вы смотрите? Если вы не вернете мои деньги, я пожалуюсь самому Берлускони. Мы с Сильвио вместе ходили в музыкальную школу, когда нам было по пять лет, и он даже ел клубнику из моей тарелки. Он мог съесть сразу больше килограмма, и это сильно раздражало мою бабушку Розалинду, потому что ей снова приходилось идти на рынок.

Антонио ударил ладонью по столу, не выдержав ее гнусавого голоса, и приглушил звук.

— Эту историю она уже повторяет полицейским в пятый раз с той лишь разницей, что сумма возросла с четырех тысяч евро до сорока, и Берлускони у нее ел сначала конфеты, затем мороженое, потом бананы, малину и клубнику.

— В следующий раз будет пятьдесят и люля-кебаб. А чего вы, собственно, от нее ждете? — развел руками Марио, сделав первый выстрел из танка.

— Ты издеваешься, да?

Прицелившись поточнее, Марио выпустил второй снаряд:

— Нет, что вы, сеньор Адамо, у меня и в мыслях не было. Безусловно, это полностью моя вина. Раз ваш трудяга-племянник в тот момент, когда обчистили эту почтенную даму, вместо того чтобы направить в бутик полицейских, как раз был на распутье — что же ему сделать сначала: перднуть, а потом сожрать бигмак, или сделать это одновременно, — то вне всяких сомнений — нет мне прощения.

Адамо грохнул кулаком по столу и, приподнявшись в кресле, выкрикнул:

— Ты будешь сам выплачивать этой сумасшедшей старухе все до последней лиры.

— У нас уже десять лет как евро, сеньор, — выдал короткую пулеметную очередь Марио, приготовившись к синхронному удару кулаками о стол.

Визитница подпрыгнула, а стаканчик с ручками опрокинулся. Собирая их трясущимися руками, Антонио завопил:

— Ты хоть представляешь, в какую сумму обошлась аэропорту твоя крысиная нора?

— Ровно три миллиона пятьсот шестьдесят семь тысяч евро, сеньор, — развернув башню танка немного правее вслед за шефом, потянувшимся за укатившейся ручкой, спокойно сказал Марио.

— Скажи мне, для чего я тебя поставил старшим над ними? Чтобы теперь выслушивать всякий бред от этих выживших из ума старух? — брызжа слюной, гаркнул Адамо.

— Вы же знаете, сеньор, что в большинстве случаев мы реагируем своевременно, и даже вылавливаем контрабандистов после того, как их уже пропустила таможня. Лично я их сразу вижу в толпе проходящих на посадку, а Фабио и Элора отлавливают их еще до регистрации. Каждую смену мы задерживаем как минимум троих, и практически всегда в яблочко, — дал залп осколочным снарядом Марио.

— Кретины, пока вы корчите из себя сыщиков-физиономистов, в туалетах проститутки чуть ли не открыто предлагают свои услуги, а карманники с улиц перебрались к нам на постоянное место жительства! Скоро героин на эскалаторах начнут продавать!

— А почему на эскалаторах, сеньор, там же неудобно? — выстрелил бронебойным Марио и слегка вжал голову в плечи, предвидя три двойных удара по столу и затяжной то ли вопль, то ли боевой клич индейцев сиу.

Когда все произошло в точности так, как он и подумал, Марио подвел танк поближе и решил прямой наводкой добить противника:

— Вам нельзя так нервничать, сеньор, мы вас искренне любим, как родного отца. И вообще, мы тут одна семья, и я обещаю, что с завтрашнего дня ваш племянник будет следить за сортирами и эскалаторами, а не за бутиками. Уж там точно ничего нового не произойдет. Разве что проститутка сделает штрафной минет полицейскому или сутенер засунет ему сотню-другую в карман. А в целом, там все очень даже культурно. Унитазы даже чище, чем у меня дома, да и туалетная бумага всегда мягкая, хорошего качества. Мы сверху все видим.

— Ты хотел сказать — снизу, — рассасывая валидол, неестественно тихим голосом сказал Адамо, держась рукой за сердце.

— Ну да. Вроде как сидим мы снизу, а смотрим-то сверху, — открыв люк танка, выглянул наружу Марио, чтобы снять шлем и вдохнуть свежий воздух.

— Я думал, такие вещи случаются с другими, но не со мной, — замеряя себе давление, закатил глаза Антонио.

— Верхнее 170, нижнее 100. Умеренная степень гипертонии, но если так и дальше пойдет, то скоро перейдет в тяжелую, — закурив трофейную сигарету из пачки шефа, констатировал полное поражение вражеских войск Марио.

— А ты откуда знаешь? — прошептал Адамо.

— До того как прийти к вам, я на «скорой» подрабатывал. На лекарства не хватало. Кстати, очень помогают от давления. Завтра обязательно вам принесу упаковку. Стоят всего триста евро. Вроде и недорого, а эффект потрясающий.

— Возьми, — вытянув деньги из бумажника, простонал Антонио.

«Ну вот и репарации уплачены. Пусть скажет спасибо за то, что я ему еще Нюрнбергский процесс не устроил. За триста евро я у дока полчемоданчика подмету», — засунув деньги в карман, с победоносным видом выпустил три кольца дыма Марио.

— Я тебя не только из-за этой склочной старухи позвал. В конверте ты найдешь фотографию одного типа, который прилетит в три тридцать из Валетты. Он пройдет контроль через VIP-зал. Этот Фабер — немного странный. Все гениальные физики странные. Вспомни Эйнштейна с высунутым языком. Не цепляйся к нему, слышишь меня?

— Звонили сверху, да?

— Выше, чем ты думаешь. Все, проваливай, — закурив сигарету, развалился в кресле Адамо, у которого перед глазами поплыли звездочки.

Ближе к трем часам ночи Марио уже перерыл все ящики стола в поисках транквилизатора, без которого его начинало все сильнее и сильнее ломать. Выйдя из кабинета шефа, он еще надеялся, что кое-как протянет до утра, но с каждым часом действие препарата испарялось, и становилось все труднее держать себя в руках. Он выпил «колдрекс», который случайно оказался у Фабио, но эффект был незначительным. Вместо того чтобы постоянно выбивать чечетку двумя ногами, он теперь тарабанил по полу правой ногой через раз. Тем не менее все мышцы по-прежнему приходилось держать в напряжении, чтобы хоть как-то удерживать тело от спонтанных конвульсий и судорог.

— С тобой все в порядке? — спросила Элора.

— Кажется, у меня грипп, температура поднялась.

— Может, ты пойдешь в комнату отдыха, приляжешь, а я переведу твои камеры на себя.

— В самом деле, Марио, мы прекрасно справимся вдвоем. Да и что может случиться ночью? — поддержал ее Фабио.

Стрелки часов перевалили за полночь. Марио вспомнил о просьбе шефа. Открыв конверт, он вытащил из него фотографию некоего Дитриха Фабера и передал ее Элоре.

— «Мадамо» просил, чтобы мы не цеплялись к этому чокнутому физику. Самолет из Валетты должен приземлиться через полчаса. Я сбегаю быстро к доктору и вернусь обратно, а ты предупреди таможню, чтобы он прошел по зеленому коридору.

Марио выбежал из операторской. Он больше не мог ни сидеть, ни стоять на одном месте. Кабинет дежурного врача находился на четвертом этаже, и впервые в жизни он пожалел, что тот не на первом. Ему показалось, что прошло не менее часа, пока он добрался к дверям медпункта. Марио стучал в нее, дергал за ручку, но там никого не было.

— Только не это, только не это. Куда ты, к черту, делся, док? — Вдруг внутри загорелся свет, и дверь сама приоткрылась, хотя Марио и не слышал никаких шагов. Ведомый непреодолимым желанием добраться до любого препарата с опиатами, он осторожно заглянул внутрь и тут же отпрянул, перекрестившись.

— Ну-ну. Да ты хоть сто раз перекрестись, от этого лучше все равно не станет. Тебе нужно другое лекарство, — услышал он низкий мужской голос, обращенный к нему.

— Господи, если такие галлюцинации в самом начале ломки, то что же будет потом?

— Суп из маковой соломки с чеширским котом и, скорее всего — в психушке, — отчетливо прозвучал ответ.

Марио закрыл уши руками и, прислонившись к стенке, застонал. Он отказывался верить своим глазам и ушам.

«Нет, не должно быть никаких галлюцинаций, это же не героин какой-то, а самые обыкновенные рафинированные таблетки с синтетическими опиатами. Их даже детям выписывают, чтобы лучше спали».

— Правильно, но если принимать по упаковке в день — всякое, знаешь ли, может привидеться.

Руки, ноги, спину уже скручивало в бараний рог, каждая клетка его тела уже вопила во весь голос, требуя препарата, и Марио сделал неуверенный шаг.

— Входи, входи, не стесняйся. У нас мало времени, самолет уже заходит на посадку.

За столом вместо дока сидел египетский фараон, в то время как сам док, поджав ноги, мирно посапывал на медицинской кушетке.

— Ух ты! Да ты совсем плохонький, надо же, измотал себя как.

— Это тот самолет, о котором я подумал? — дрожа всем телом, спросил Марио.

— Да, и я тоже тот, о ком ты подумал.

— То есть, вы хотите сказать, что вы…

Фараон оборвал его на полуслове и бросил на стол черный бархатный мешочек с вышитыми на нем золотыми нитками тремя перевернутыми крестами.

— Ты ведь у нас сегодня одержал победу в героическом танковом сражении со своим шефом. И даже выудил у него триста евро, так что теперь тебе положено отметить это событие как следует. Вытяни сразу два листочка и съешь.

— А мне потом плохо не будет? На ткани какая-то вышивка, не очень вселяющая оптимизм. Чем-то этот рисунок надгробие вампира напоминает.

— Самолет уже тормозит на полосе. Съешь листок, остальные растяни на неделю. И не прикасайся больше к этой дряни, от которой у тебя ломка. Нам нужны здоровые люди.

Марио трясущимися руками запихнул себе в рот листок и через несколько секунд почувствовал, как приятное тепло разлилось по всему телу. Ломку, боль, страх — все сразу, как рукой, сняло. Он улыбнулся, наслаждаясь сиянием звезд и полной луны за окном медпункта.

— Веселые у вас листочки. Что я должен сделать для вас, сеньор?

— Можно просто — господин Цалмавет, — представился фараон. — Беги к себе и сделай все, о чем просил Адамо, с точностью до наоборот. Этот чокнутый физик Дитрих Фабер на самом деле кардинал Сантори, который находится в розыске. Забери у него шкатулку с восковой куклой. Положи в нее несколько тяжелых камней, обмотай скотчем, чтобы кукла не выпала, и выброси на середину реки.

— Как же я ее заберу, она же должна храниться в комнате хранения конфиската.

Цалмавет бросил конверт на стол.

— Здесь двадцать тысяч евро в купюрах по пятьсот. Можешь оставить себе на свое усмотрение сколько захочешь. Меня интересует результат.

— Но ведь у нас все строго. Кругом камеры. Это же не какой-то мафиозный полицейский участок, где они сами же и торгуют конфискованной наркотой!

— Все камеры — твои, не так ли? Вот и разберешься. Беги вниз. Он уже подъезжает к VIP-зоне.

— Я думал, такие вещи случаются с другими, но не со мной, — повторил Марио, оброненную четыре часа назад его шефом фразу, засовывая деньги в карман.

Он не чувствовал ног, когда бежал вниз по лестнице. Восстановив дыхание у дверей, Марио открыл своей карточкой дверь и, стараясь держать себя в руках, неспешно прошел к рабочему месту.

— Так быстро вернулся? — спросила Элора.

— Вернулся бы еще быстрее, если бы наш док не храпел без задних ног.

— Ну да, я видела, ты топтался у дверей не меньше минуты.

— Мне казалось, прошла целая вечность, — ответил Марио, вглядываясь в лица прибывших в VIP-зал. — Наш гость уже прибыл?

— Только вошел с группой священников и бизнесменов с Мальты. Я уже звонила начальнику таможенной смены в отношении него.

— Поднимусь наверх и лично проверю, чтобы они сделали все как следует, раз этот ученый — такая важная птица.

Марио преодолел лестницу за три прыжка и помчался сломя голову в VIP-зону. Сбавив темп у стоек иммиграционного контроля, он подошел к своему приятелю, заместителю начальника таможенной смены, с которым постоянно играл в нарды во время перерыва.

— Привет, Адриано.

— Меня уже предупредили насчет Фабера, хотя можно было этого и не делать. Вот он, стоит седьмой в очереди, и у него на лбу написано, что он спит в обнимку с коллайдером вместо жены.

— Поступила новая команда, — шепнул Марио на ухо таможеннику, улыбнувшись высокой блондинке, предъявившей паспорт гражданки США.

— И что же я должен с ним сделать? Задержать его за то, что у него зеленая бабочка и костюм болтается, как на вешалке? А, может, сказать, что в Риме теперь появилась полиция моды, и всех, кто носит такие дурацкие очки, арестовывают прямо на улице? — рассмеялся Адриано.

— Он такой же ученый из Швейцарии, как я папуас из Новой Гвинеи.

Марио набрал имя кардинала, и на экране моментально высветилась его фотография крупным планом в красной сутане. Глаза Адриано округлились.

— Надо же. Теперь у нас действительно есть о чем с ним поговорить.

Поставив штамп в паспорт, он отдал его девушке из Америки и связался по рации с полицейскими, которые играли в карты за стеклянной перегородкой:

— Ваш клиент шестой в очереди. Стоит прямо за группой священников. Постарайтесь быть с монсеньором кардиналом повежливее.

Очередь продвигалась медленно, и Сантори начал нервничать. Волнение усиливалось еще и тем, что впереди кардинала стояли католические священники с Мальты, которые уже искоса поглядывали на него, не решаясь обратиться с вопросом — он это или не он. Прижав сильнее шкатулку локтем, Сантори опустил голову, обратившись с краткой молитвой к Господу. Во время молитвы он прикрыл глаза и этим выдал себя окончательно.

— Кардинал Сантори? — негромко спросил падре Торкватто, повернув голову.

— Ньет-ньет. Ви ошибаться. Я Дитрих Фабер из ЦЕРНа, — жестко отрезал кардинал с диким акцентом.

Дав понять, что на этом разговор окончен, он уткнулся в Библию, которую, несмотря на настоятельные просьбы стилиста, все-таки вынул из багажной сумки.

— Извините, но мы не знали, что вы были не с официальной поездкой у нас на Мальте, иначе мы бы вас встретили, — еще тише сказал падре, привлекая к себе тем самым дополнительное внимание полицейских, которых уже собралось у выхода не менее шести человек.

Когда к центральному входу подъехали три полицейские машины с включенными мигалками, все сомнения кардинала сразу развеялись.

Он придвинулся ближе к священнику и прошептал ему на ухо:

— Меня предали, падре. Я знал, что этим протестантам-госпитальерам доверять нельзя. Спрячьте эту шкатулку со священными текстами, в которые обернута восковая кукла дьяволицы, и сохраните ее у себя. Вас сам Господь послал, чтобы избавить мир от рождения зверя.

Опустив дорожную сумку на пол, Сантори нарочито громко попросил падре подержать его плащ, под которым была шкатулка, чтобы он смог достать свою визитницу. Склонившись над сумкой, он вытянул визитницу и передал стоящим впереди него священникам карточки. Трое других, уже прошедших паспортный контроль, в полном недоумении наблюдали за всем происходящим. Обняв падре, которого уже подозвал к себе рукой таможенник, кардинал шепнул ему напоследок:

— Позвоните мне сразу же, как сядете в такси. Берегите шкатулку, иначе дьявольский отпрыск погубит нашу Святую Католическую Церковь.

— Следующий, — еще раз подозвал Адриано к иммиграционной стойке перегруженного информацией священника.

Падре незаметным движением прикрыл шкатулку черным плащом Сантори и, перейдя через желтую линию, на удивление спокойно приблизился к окну. Он протянул паспорт с улыбкой на лице и поприветствовал на чистом итальянском таможенника, рассеяв все его подозрения. Шлепнув штамп в иммиграционную карту, Адриано вернул паспорт священнику и заученным до автоматизма движением руки подозвал следующего «клиента» к стойке.

Пять шагов растянулись для кардинала в целую вечность. Он вдруг отчетливо представил себя Иисусом, несущим крест на Голгофу. Полицейские у входа превратились в римских легионеров, внимательно наблюдающих за каждым его движением. Остановившись у окна, Сантори протянул швейцарский паспорт, решив играть до последнего.

— У вас новый паспорт, господин Фабер? — спросил на английском Адриано.

— Да, я очень много ездить на разный научный конференция, — повторил кардинал заученные с акцентом фразы, обрадовавшись тому, что священники не стали его ждать и быстро вышли наружу.

— У вас нет при себе ничего запрещенного? — спросил Марио, не желая выпускать кардинала из таможенной зоны до тех пор, пока не изымет у него шкатулку.

— Что может бить у простой учьоный-физишиэн, кромье вьечно недофольный жьена?

— Я прошу вас пройти со мной в комнату для досмотра, — опережая вошедшего в зал комиссара Лугани со своей свитой, вежливо сказал Марио.

— О'кей, если ви считать, что так нужно, я идти за фами, — разыграл искреннее удивление Сантори.

Вместе с помощником начальника смены Марио повел его в другой конец зала, предупредив местную охрану не пропускать к ним комиссара, который хотел в очередной раз пропиариться и «оставить всю славу себе». Комиссар Лугани и несколько инспекторов полиции пытались прорваться внутрь, но начальник таможенной смены Стефано, выставив против них стену из десяти охранников, наотрез отказывался пропустить его, так как у них не было ордера на арест.

— Вы же знаете, максимум через полчаса ордер в зубах привезут. Так что лучше подчинитесь моим требованиям, иначе мы начнем собирать и тщательно анализировать всю имеющуюся на вас информацию. Ваши родственники тоже в стороне не останутся. И если вдруг окажется, что ваша тетя ездит на «Ламборджини Дьябло», боюсь, разговор у нас будет очень долгим, — выдвинул открытую угрозу комиссар.

— Когда что-то найдете, тогда и поговорим. А мою тетю, Лолу Вароне — заместителя генерального прокурора, вы уже сегодня сможете спросить, на чем она ездит. Зачем же откладывать? Может быть, тогда вы научитесь уважать закон и своих коллег, — огрызнулся таможенник и направился в комнату досмотра, где Марио уже вывалил содержимое сумки кардинала на длинный стол.

— Довольно странный набор предметов для ученого-физика. Судя по всему, у вас какая-то особенная, оккультная физика? — с явным сарказмом спросил Марио.

Перерыв все вещи, он так и не нашел ни шкатулки, ни восковой куклы. С недовольным видом он хотел было уже приступить к личному досмотру, но Стефано, взбешенный его некорректным поведением, выгнал Марио из комнаты, как только тот начал нашептывать ему на ухо о взятке. Залившись краской, он лично сложил все вещи обратно в сумку.

— Извините, монсеньор, за все это. Если бы не комиссар, я бы успел вмешаться вовремя и не допустил бы подобного безобразия.

— Да благословит вас Господь, сын мой, — уставшим, надломленным голосом произнес кардинал, вцепившись в ручки кресла, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от истощения сил.

— Для этого мерзавца, комиссара Лугани, не существует ничего святого. Я лично вывезу вас отсюда, куда вы скажете. Мой дедушка был священником. К тому же, вы гражданин Ватикана, и ордер на ваш арест, скорее всего, не привезут никогда.

— Я думал, такие вещи случаются с другими, но не со мной, — успел прошептать кардинал перед тем, как потерять сознание.

Глава XVIII Шепот в тени

Когда разъяренный комиссар Лугани ворвался с тремя инспекторами полиции в комнату досмотра багажа, Стефано как раз допивал еще не успевший остыть кофе, приготовленный для кардинала. Размахивая липовым ордером, который сам же и выписал на скорую руку, Лугани прошипел, пылая злостью:

— Я же предупреждал вас, что со мной шутки плохи.

— Надо же, как быстро у вас все получается, — изобразив наигранное удивление, ответил Стефано. — Ваш Бэтмен так спешил к прокурору, что впопыхах даже с датой запутался. Насколько я помню, еще пятнадцать минут назад у вас никакого ордера на арест не было. Следовательно, вчерашним числом он никак не может быть выписан.

— Послушай, умник, если через минуту ты не выдашь нам кардинала, то в этих самых браслетах мы увезем и тебя вместе с ним, — размахивая перед начальником таможни наручниками, сказал капитан Понти. — У меня для таких, как ты, есть специальная камера, в которой сидит маньяк-извращенец двухметрового роста. Не успеешь и глазом моргнуть, как он предложит тебе покурить свою трубку.

«Похоже, этот Лугани собрал вокруг себя одних ублюдков. Надо потянуть время, чтобы „скорая“ успела отъехать подальше от аэропорта», — рассматривая дизайнерские туфли инспекторов и комиссара по две тысячи евро за пару, подумал Стефано.

Допив кофе, он не спеша свернул ордер вдвое и спрятал его во внутренний карман. Прекрасно понимая, что все эти угрозы не более чем пустой звук, он вызвал по рации охрану и спокойно ответил бряцающему наручниками капитану:

— Надо же, страхи какие. А вы не боитесь, что утром уже сами будете облизывать яйца своему маньяку? Кто знает, всякое может случиться.

Понти не привык, чтобы кто-то так дерзко вел себя, не желая подчиниться требованиям комиссара. Разозлившись, он схватил Стефано за лацканы пиджака, но тот, занимаясь боксом с пятнадцатилетнего возраста, рефлекторно ударил его в солнечное сплетение коротким правым хуком. Он не хотел вкладывать в удар больше силы, чем того требовала ситуация, но рука у Стефано была тяжелой. Согнувшись от боли, капитан присел на корточки и громко выругался, пытаясь восстановить дыхание. Подоспевшие в досмотровую комнату крепкие охранники аэропорта вовремя оттянули в сторону двух других инспекторов, которые уже успели вытащить пистолеты, направив их на таможенника. Комиссар только сейчас обратил внимание на то, что в комнате были установлены две камеры видеонаблюдения. Страсти накалились до предела. Он понял, что всем необходимо успокоиться, иначе видеозапись несомненно направили бы в отдел внутренних расследований.

— О'кей, сеньоры. Вы только что напали на офицеров полиции при исполнении служебных обязанностей. Но я готов закрыть на это глаза, если вы сейчас же выдадите нам кардинала Сантори.

— Его увезла «скорая помощь» за пять минут до вашего прихода, — ответил начальник охраны, поправляя съехавшую набок фуражку.

— То есть как — увезла? — спросил Лугани, не желая верить своим ушам.

— Сердечный приступ, что тут удивительного, — стараясь выглядеть спокойным, подтвердил Стефано.

Комиссар и инспекторы побежали к выходу, забыв о фальшивом ордере, который начальник таможни решил по окончанию смены отвезти в прокуратуру. Сняв номерные знаки с BMW комиссара, они помчались по хорошо освещенной автостраде, заставляя при помощи спецсигналов и проблесковых огней идущие впереди автомобили освобождать левую полосу.

Молодая 26-летняя врач-кардиолог «скорой помощи» Лиза Мейтнер поднесла вату с нашатырным спиртом к ноздрям Сантори, но он по-прежнему не приходил в себя.

— Расширенные зрачки, пульс не прощупывается на двух сонных артериях. Налицо все признаки комы. Ты зря теряешь время, чтобы привести его в чувство, — сказал санитар Лео, увидев растерянность на лице Лизы.

— Думаешь, пора вводить адреналин? — неуверенным голосом спросила она, все еще сомневаясь в том, что необходимо принимать радикальные меры.

— Лиза, проснись! О чем ты вообще говоришь? У него гипоксия, и он не дышит. Подключи его немедленно к аппарату искусственной вентиляции легких, иначе он умрет ровно через пять минут, — сказал санитар, удивляясь нерешительному поведению врача, чего раньше никогда не замечал за ней.

Поскольку у Лео было вдвое больше практического опыта, он сам ввел внутривенно два кубика адреналина пациенту, находящемуся в критическом состоянии. Лиза смотрела на секундомер в ожидании появления реакции введенного препарата. Прошло не менее минуты, прежде чем губы Сантори зашевелись. Врач отвела маску в сторону, и он произнес очень слабым затухающим голосом:

— Мы все — дети любящего нас Отца, и так будет… до бесконечности, пока мы сами не скажем «хватит».

— Что? Что вы сказали? — склонилась к нему Лиза.

Кардинал схватил врача за руку и, приподняв голову, прошептал ей на ухо:

— Стоит только подумать, что ты уже знаешь, как выглядит дьявол, и он тут же меняет свое обличье.

Не успела девушка осмыслить эту обрывочную фразу, как острая обжигающая боль пронзила насквозь ее тело.

— Йонг-йонг-йонг… — не менее десятка пуль пробили корпус кареты «скорой помощи», разбивая и разрывая все на своем пути.

Лиза громко вскрикнула и упала на колени, схватившись за левый бок руками. Санитар потянулся за стерильным бинтом, но как только он разорвал упаковку, еще одна автоматная очередь, выпущенная в фургон, сразила его наповал. Водитель «скорой» лавировал из стороны в сторону, сбивая окрашенные флюоресцентной краской пластиковые пирамиды и не давая седьмой модели BMW обогнать себя на узком участке автострады, где проводились ремонтные работы. Он знал, что скоро ему придется повернуть на виа Кристофоро Коломбо, и тогда его шансы выжить будут еще меньше, чем сейчас.

Вдавив педаль газа в пол, водитель переключился с пятой на четвертую передачу, затем снова на пятую и разогнал машину до ста шестидесяти километров в час. Когда стрелка на спидометре замерла, не желая уходить дальше, за отметку сто шестьдесят пять, он резко затормозил в надежде на то, что водитель машины преследователей ночью не успеет вовремя среагировать и врежется в задний бампер фургона. Но BMW резко взяла влево и, процарапав всю правую сторону, протиснулась между бетонным заграждением автобана и каретой «скорой помощи». Вырвавшись вперед, машина резко остановилась, развернувшись поперек дороги в тридцати метрах по движению.

Из машины вышли три инспектора и комиссар. Они в упор расстреляли кабину, продырявив ее, как решето. Истекая кровью, раненный водитель упал на пол, боясь даже пошевелиться.

Капитан Понти хладнокровно добил водителя выстрелом в голову. Затем он обошел фургон и открыл боковую дверь, из которой вывалилась рука убитой девушки. Направив пистолет на кардинала, он уже хотел нажать на курок, но выпущенные в него пули с характерным тупым звуком пробили его шею и раздробили кости позвоночника, повалив детектива на асфальт. В следующие секунды оставшиеся два инспектора упали как подкошенные, прошитые точными короткими автоматными очередями.

— Брось пистолет и медленно подними руки вверх! — раздались голоса из автомобилей, ослепивших фарами комиссара Лугани.

Кардинал проснулся в незнакомой ему светлой комнате с высокими белыми потолками, лишь отдаленно напоминающей медицинскую палату. Голова была необыкновенно чистой и ясной. Он оглянулся по сторонам. Кроме сиделки-монахини, читающей книгу у широкого окна, через которое были видны оголенные ветви деревьев, в комнате никого не было. С правой стороны от него стояла капельница, а с левой — только монитор, фиксирующий пульс и давление.

«Для интенсивной терапии аппаратуры явно недостаточно, значит, со мной ничего серьезного не произошло», — подумал Сантори.

Бутылка талой альпийской воды «Сан-Бенедетто», белые розы в вазе на прикроватной тумбочке и мягкая шелковая пижама с приятным запахом свежести подсказали кардиналу, что заведение, в котором он оказался, никак не могло быть тюремной больницей.

Облизав сухие губы, он отчетливо ощутил вкус мяты во рту. В памяти всплывали сцены его задержания в аэропорту: лица священников с Мальты, одному из которых он передал шкатулку и свою визитку; дерзкого сопляка, перерывшего все вещи в сумке; начальника таможенной смены Стефано, пообещавшего его вывезти в безопасное место; и еще этот удивительный цветной сон, в котором он парил подобно птице над Райским Садом.

Стрелки круглых настенных часов перевалили за десять утра. Приподнявшись на кровати, Сантори прокашлялся и потянулся за бутылкой воды. Уже немолодая сиделка тут же вскочила со стула, выронив книгу из рук, как будто кто-то обдал ее кружкой кипятка. Тонким высоким голоском она завопила:

— Ваше Преосвященство, вам врач категорически запретил вставать до его прихода.

Подбежав к кровати, она налила воду в одноразовый стаканчик и застыла с открытой бутылкой в руках, уверенная в том, что пациент захочет еще воды.

«Ваше Преосвященство — это намного лучше, чем Дитрих Фабер», — подумал Сантори, с жадностью опорожнив еще один стаканчик с водой.

— Мне приснился сон, сестра. Когда-то наш мир был таким же завершенным и прекрасным, как Райский Сад. Но потом земля вдруг наклонилась, и мы все упали, а когда поднялись на ноги, уже не могли стоять прямо.

— Слава Богу, что вы будете стоять твердо, да еще и на своих ногах, а не на протезах, — сказал вошедший в палату дежурный врач.

Уловив удивленный взгляд кардинала, врач представился:

— Лука Гаспирини, главный врач больницы. Перед тем как вас выписать, я обязан поинтересоваться, как вы себя чувствуете?

— Благодарю вас. Силы ко мне вернулись.

— Судя по тому, в каком состоянии сейчас находятся водитель, санитар и врач «скорой помощи», все могло сложиться для вас совсем иначе. Так что вы родились в рубашке.

— Меня привезли сюда в карете «скорой помощи»?

— У вас случился сердечный приступ в аэропорту, и «скорая» повезла вас в городской кардиоцентр, но по дороге произошла ужасная авария всего в нескольких кварталах от нашей больницы. Поскольку жизнь пострадавших висела на волоске, вы и попали к нам.

— Да, я слышал об этом. Вы, врачи, называете это золотым временем.

— Совершенно правильно. Задержись мы хоть на минуту с оказанием помощи, и кто знает, как все могло быть.

— Где я нахожусь, и где мои телефоны?

— Вы находитесь в больнице резиденции «Ордена мальтийских рыцарей», палаццо Мальта.

«Снова госпитальеры. Значит, это не они меня предали. Иначе для чего им было меня спасать?»

Вспомнив о шкатулке и священнике, который должен был ему позвонить, кардинал разволновался.

— Телефоны я поставила на зарядку, но по указанию главного врача накрыла подушкой. Впрочем, они у вас и так негромко звонят, и всего один раз, — опережая вопрос, ответила сиделка.

— На первом этаже в холле вас уже час как ожидает падре Торкватто. Он хочет вам лично передать какие-то важные документы. Сказал, что вы договорились с ним сегодня ночью в аэропорту.

— Если я был без сознания, то как же он меня нашел?

— Я полагаю, он сам вам все объяснит, — загадочно улыбнулся Лука Гаспирини.

— Благодарю вас, док, если вы не возражаете, я начну собираться.

— Вас в холле еще два сеньора ожидают.

— И кто же они?

— Они сказали, что должны были встретить вас ночью в аэропорту, но так и не дождались.

Остановившись у двери, главный врач добавил:

— К сожалению, ваш костюм пришел в негодность, поэтому те два сеньора взяли на себя смелость приобрести вам новый.

Сантори принял душ. Заметив на руке еще один след от укола, кроме того, что остался от катетера, кардинал сразу понял причину своего шестичасового провала памяти. Он пытался пробить эту глухую стену забытья, но как ни напрягался, у него ничего не получалось.

Новый костюм на удивление хорошо сидел, как будто его сшили после нескольких предварительных примерок. Во внутреннем кармане кардинал нашел водительские права, паспорт со своим настоящим именем, кредитки и конверт с небольшой суммой наличных.

«В нем три-четыре тысячи евро, не больше. Впрочем, и эти деньги не на что тратить. Они запихнули их в карман скорее для приличия, чем по необходимости».

В подкладке пиджака Сантори нащупал чип, такой же, как и в том костюме, который был подобран стилистом великого приора «Ордена мальтийских рыцарей». Придуманная ими личность швейцарского физика канула в небытие, что не могло не обрадовать кардинала. Ему с самого начала не понравилась эта затея, построенная на зыбучих песках.

«И когда только они все успевают? Всего за двенадцать часов два раза умудриться поменять документы. У этих протестантов-госпитальеров действительно длинные руки», — подумал Сантори, глядя в окно с чисто вымытыми стеклами.

Утренняя дымка уже рассеялась к одиннадцати часам. Взору кардинала открылось холодное небо, окрашенное в бледно-голубые тона. Белые перистые облака застыли неподвижной картинкой, словно были вышиты из тонких шелковых нитей на его фоне. Кардинал открыл окно и глубоко вдохнул свежесть осеннего воздуха, насыщенного кислородом и запахом опавших листьев.

Дикие зеленые попугаи, похожие на неразлучников, вот уже на протяжении лет пятнадцати прилетали поздней осенью из Северной Африки в пригородные районы Рима, где росло много лакомых ягод и фруктов. Они облепили яркими зелеными красно-клювыми пятнами все деревья в саду резиденции, жадно поглощая оставшуюся на ветках вишню, сморщенную от ночных холодов.

Позвонив аббату, Сантори прикрыл глаза. Запах дыма горящих листьев унес его в далекое детство, когда, возвращаясь из школы с соседскими мальчишками, они прыгали в высокие кучи рыжей осенней листвы, а затем поджигали их, дразня местных дворников. После шестого гудка в телефонной трубке раздался надломленный голос аббата Томильони.

— Ваше Преосвященство, слава Богу, что вы ответили. Мы так волновались. Утром мне позвонил секретарь приора и сказал, что с вами случился сердечный приступ в аэропорту.

— Сейчас со мной все в порядке. Господь охраняет нас и ведет к намеченной цели. Я готов сразиться с нашим извечным врагом.

— В ту ночь мы потеряли шестерых братьев и теперь, для того чтобы отслужить оставшиеся мессы, позвольте мне связаться со своими друзьями в Риме. Они с радостью примкнут к нам. Через пару часов мы сойдем на берег в порту Неаполя, и у меня будет вполне достаточно времени, чтобы все успеть организовать до вечера.

— «Тому, кто трепещет перед Господом, Он укажет, какой путь избрать», — процитировал стих из Псалтыря кардинал и уже от себя добавил:

— Господь сам позаботится об этом и восполнит наши ряды, ибо только Ему ведомо, что на сердце у человека.

— Простите меня, Ваше Преосвященство. Ревность за веру ослепила мой разум.

— Позвоните мне, когда будете в Риме, и да хранит вас Господь.

Выпив лекарство, оставленное врачом, кардинал спустился по лестнице в холл больницы монастыря. Он очень удивился, увидев отполированные до блеска мраморные полы, мягкие кожаные диваны, изящные хрустальные люстры, обилие всевозможных экзотических растений в вазонах, расставленных вокруг мраморных колонн в центре холла, стойку регистратуры из классического красного дерева. Весь этот роскошный интерьер никак не увязывался с аскетическим образом жизни монахов-госпитальеров.

У стойки регистратуры стояла высокая, высохшая и сгорбленная, как старая пальма, сестра Луиза. За ее спиной на стене, обшитой лакированным орехом, сияла золотом надпись на латыни: Ecce Agnus Dei (Вот Агнец Божий). Под надписью была картина, написанная маслом, изображающая Иоанна Крестителя, держащего агнца в руках с крестообразным нимбом.

— Иоанн, увидев идущего Иисуса, сказал: «Вот Агнец Божий», — улыбнулся Сантори, поздоровавшись таким образом с сестрой.

Без тени улыбки на лице Луиза медленно повернула голову вправо, а затем скорректировала линию направления взгляда за счет смещения самих зрачков к краю глаза.

«Она наводит угол зрения, как дальнобойное корабельное орудие», — подумал Сантори, инстинктивно повернув голову вслед за ней.

Он увидел двух мужчин среднего возраста, расположившихся на диване в дальнем углу холла, откуда хорошо была видна стоянка машин. Заметив, что кардинал смотрит на них, они махнули ему рукой и не спеша направились к охранникам, стоящим у входа.

— Эти сеньоры в черных костюмах попросили передать, что они с Мальты от принца Ричарда. Ваш багаж уже находится у них.

— Благодарю вас, сестра Луиза, — ответил кардинал, прочитав ее имя на бейджике, который был приколот к правому карману.

Он уже хотел было повернуться к ней спиной, но линзы очков 65-летней Луизы зловеще заблестели под натиском энергии, исходящей из ее глаз в виде полупрозрачных искр.

— Я сказала еще далеко не все, что должна была вам сказать, — остановила она Сантори властной интонацией голоса, заставив его затаить дыхание. — Вас ожидает отец Торкватто. Он тоже не один. За пять минут до того, как вы спустились вниз, появился довольно странный тип и присоединился к нему. Он назвался епископом Бартанурой из Ганы. Но я хочу вам сказать, Ваше Преосвященство, что если у католиков такие сомнительные личности рукополагаются в сан епископа, то можно с полной уверенностью заявить, что рыба уже начала гнить с головы. Хотелось бы верить, что вы не были причастны к этому безобразию.

Пылая гневом, Луиза сильно сжала шариковую ручку, так что ее высохшие пальцы побелели.

«Надо же, сколько в ней злости», — подумал Сантори, не став благодарить ее во второй раз.

Луиза показалась ему больше похожей на надзирателя женского барака Освенцима, чем на сестру милосердия, поэтому он ограничился легким кивком головы и поспешил удалиться.

Святые отцы, сидящие на кожаных диванах внутри оазиса, окруженного с трех сторон мраморными колоннами и трехметровыми декоративными растениями в массивных горшках из белой керамики, были практически невидимы ни для кардинала, ни для людей великого приора, ожидавших его у входа.

Сантори отчетливо почувствовал нервное напряжение, витающее в атмосфере холла. На расстоянии двадцати метров от него возле рамки металлодетектора трое охранников из секьюрити больницы рефлекторно держали правую руку на кобуре, готовые в любую секунду устранить опасность, грозящую высокопоставленному гостю. Возле лифта бесцельно маячили три «врача» со сломанными носами и квадратными подбородками, бросая косые взгляды на священнослужителей, ожидающих кардинала.

Как только он вышел из-за колонны, отец Торкватто поднялся с кресла и расплылся в улыбке, не выпуская кейса из рук. Обняв Сантори одной рукой, он шепнул ему на ухо:

— Я принес шкатулку и сердца своих братьев. Мы пойдем с вами до конца во имя спасения веры.

Похлопав падре по плечу, кардинал взглянул на типа лет пятидесяти, нарядившегося в облачение епископа, и сразу понял причину небеспочвенного возмущения сестры Луизы и беспокойства охраны.

Экстравагантный худощавый мужчина с крупной татуировкой на лбу в виде перевернутого пентакля априори не мог быть католическим епископом даже в Гане. Он скорее был похож на рок-звезду из семидесятых годов прошлого столетия, плотно подсевшего на героин. Закрученные спиралью кверху в виде бараньего рога красные лакированные туфли на высокой платформе, два-три перстня, нанизанные на каждый палец, пирсинг в носу и на губах, длинные, ниспадающие до плеч волосы, многочисленные синяки и красные точки на вздутых венах кистей рук, — все свидетельствовало о том, что человек, решивший выдать себя за епископа, находился в давнем конфликте со своим внутренним миром и никак не мог привести его в порядок.

— Я слышу ваш шепот в тени и вижу на сердце лишь надежду на радость, но не саму радость, — глядя на кардинала немигающим взглядом питона, негромко сказал Бартанура, откинув голову на изголовье дивана.

— Мы виделись с вами раньше?

«Епископ» сжал кулаки с такой силой, что даже пальцы захрустели. Его зрачки расширились, а лицо буквально на глазах вытянулось вперед и приняло зловещий демонический вид.

— Короткая у тебя память. Ведь это я едва не задушил тебя той ночью в Альпах во время ритуала, — уже не своим, а низким голосом демона произнес черный маг Бартанура.

Отец Торкватто перекрестился и в ужасе отпрянул назад. Вытянув из кейса молитвенник, он незамедлительно принялся читать вслух псалмы, защищающие от сил зла. Привлеченные его дрожащим от испуга голосом охранники насторожились и сделали несколько неуверенных шагов в сторону оазиса, расположенного в самом центре просторного холла. Хотя им и было видно, что «епископ» неподвижно сидит на своем месте, они подали знак «врачам», стоящим у лифта, и те тоже начали незаметно приближаться к странному типу, разговаривающему пугающим басом.

— Если они сделают еще хоть шаг в нашу сторону, то их жены останутся сегодня вдовами. Кому как не тебе, Христову псу, должно быть известно, что мой голод по человеческим душам неутолим, — сказал демон устами Бартануры.

Его глаза уже выглядели полностью залитыми черным лаком, и от одного лишь взгляда на них падре Торкватто принялся молиться еще усерднее. Кардинал вышел из закрытого высокими декоративными растениями оазиса в зону видимости и как можно спокойнее обратился к охранникам:

— Прошу вас, сеньоры, нет повода для беспокойства. Епископ недавно перенес операцию на голосовых связках, не обращайте внимания.

Все восемь человек, приставленных великим приором Ордена охранять кардинала, были на взводе. Они с недоверием посмотрели на Сантори, не зная, что им предпринять. Низкий громкий голос экстравагантного гостя казался им угрожающим. Он не был похож ни на что, слышанное ими ранее.

— У тебя есть то, чего не должно быть у служителя Божьего. Отдай мне восковую куклу, и я обещаю, что никто из вас не пострадает.

Кардинал вытянул из кейса падре Торкватто шкатулку. Протянув ее дьяволу, он спокойно сказал:

— Возьми, если сможешь. Но мы оба знаем, что, пока ты находишься в его теле, твой епископ не сможет даже прикоснуться к ней.

— Помни, если обманешь, все они умрут.

Сиделка, дежурившая в палате, по указанию охраны принесла на подносе зеленый чай с медом. Она должна была убедиться в том, что странный гость не угрожает кардиналу оружием. Опустив голову, чтобы не смотреть на таинственного посетителя, сестра Софи принялась расставлять на столике из толстого матового стекла блюдца и чашки. Наливая в них чай, она, не переставая, бубнила себе под нос всякую чушь, пытаясь создать непринужденную атмосферу:

— Сегодня на улице уже по-настоящему холодно, даже вишня в саду вся сморщилась. Ночью обещают мороз, а эти ученые по-прежнему продолжают трезвонить на каждом углу о мифическом потеплении климата. Им лишь бы было о чем поговорить. Лучше бы делом занялись и придумали, как прокормить семь миллиардов голодных ртов без своей бесовской генетики. Говорят, что они уже пшеницу выращивают с геном скорпиона, чтобы потом собирать хорошие урожаи даже в засуху. Я уже не говорю о винограде, персиках и томатах. В их клетки внедрили ген африканской песьей мухи, которая якобы поедает тлю.

Сестра Софи рассмеялась на удивление звонким смехом и добавила:

— Эти олухи от науки уверены, что тля обязательно испугается запаха этой мухи, и тогда можно будет не обрабатывать растения пестицидами.

Налив всем еще дымящийся чай, Софи напомнила о сотовом меде, который блестел ярче янтаря в белой фарфоровой чашке.

— К счастью, мед еще натуральный. Его нам привозят монахи прямо с пасеки. Куски немного крупно нарезаны, но зато выглядят аппетитно. Блюдца и ложки возьмете сами, а нож…

— Говоришь, песьи мухи? — спросил Сатана, заставив сестру Софи вскрикнуть и выронить из рук нож для нарезки медовых сот, который громко зазвенел, ударившись о фарфоровую тарелку.

— Ну что же, пусть будет так. Аминь! — зловеще произнес демон.

Бартанура широко открыл рот, из которого начали вылетать роем африканские мухи, чей укус был намного болезненней укуса европейского овода. Облепив Софи за считанные секунды, они принялись ее нещадно жалить и пить кровь. Сестра завизжала, как будто на нее накинулась стая голодных крыс. Размахивая руками, она побежала в сторону туалета, заставляя мух еще яростнее атаковать ее.

Сантори без промедления открыл шкатулку. Заслонив собою падре Торкватто, он развернул пергамент с текстом на латыни, который записал кровью волка во время черной мессы, и начал громко читать магические заклинания. В тот же миг вокруг священнослужителей образовалось пространство, непреодолимое для сил зла. Песьи мухи продолжали непрестанно вылетать из открытого рта черного мага Бартануры. Ударяясь на лету о невидимую преграду, они облетали кардинала и падре с двух сторон подобно горной реке, омывающей скалу. Взмыв вверх к потолку, они устремились водопадом на опешивших от неожиданности охранников.

— Стреляйте, стреляйте в него, — выкрикнули почти одновременно двое госпитальеров, ожидавших кардинала у входных дверей.

Застывшие всего в десяти метрах от черного мага «врачи» пришли в себя от резкого окрика, но как только они потянулись за пистолетами, тысячи песьих мух с яростью диких ос набросились на них злобно жужжащим роем.

— Эти твари кусаются больнее, чем осы!

Прижимаясь спиной к кардиналу, отец Торкватто продолжал шепотом молиться:

— Спаси, Господи, спаси нас от дьявольской напасти! Заступись за рабов своих, пресвятая Богородица! Архангел Михаил со своим воинством, заступись за нас!

Облепленные мухами охранники метались по холлу и вопили от нестерпимой боли, не в силах что-либо предпринять. Не прошло и минуты с момента начала атаки, как первый из них сдался и полностью обессиленный упал на пол. В попытке остановить дьявольские козни двое госпитальеров открыли огонь по Бартануре, но тучи мух, летающих в воздухе и кусающих за лицо и руки, не позволяли им точно прицелиться. Пули рикошетом отлетали от мраморных колонн, высекая из них искры. Они пробивали насквозь стволы бамбука и толстую дубленую кожу диванов, разбивали вдребезги горшки растений, но ни одна из них так и не достигла своей цели.

— Бежим отсюда, — выкрикнул один из госпитальеров, лицо у которого распухло от укусов и стало похоже на большую отбивную.

Оказавшись снаружи, они побежали в панике со всех ног к стоянке, увлекая за собой длинный шлейф из разъяренных насекомых, которые жалили их нещадно, лишая призрачной надежды на спасение.

Отмахиваясь изо всех сил, один из оставшихся в живых «врачей» все-таки успел выстрелить в затылок Бартануре еще до того, как песьи мухи заполнили его рот, ноздри и легкие. Как только сердце черного мага остановилось, все насекомые в один миг превратились в черную пыль, опавшую на пол, как вулканический пепел. Сантори и падре Торкватто по-прежнему шептали заклинания и молитвы, не замечая никого вокруг себя.

Спустившись по лестнице вместе с тремя коллегами, главный врач Лука Гаспирини окинул взглядом холл, усеянный мертвыми человеческими телами. Весь пол был покрыт трехсантиметровым слоем черного смолянистого пепла. Подавив в себе желание ретироваться обратно в кабинет, главврач лишь удивленно присвистнул и отдал распоряжение всем надеть стерильные повязки.

— Похоже на гибель Помпеи, — стараясь выглядеть в глазах своих коллег невозмутимым, сказал реаниматолог Бруно Тонелло.

— Жуткая смерть, иначе не скажешь, — добавил дежурный врач приемного отделения Джузеппе Лонго.

Подойдя вплотную к кардиналу Сантори, главврач обратился к нему, ожидая, что тот сразу же выйдет из транса:

— Пожалуй, у этих парней сегодня выдался не самый удачный день. Что скажете, Ваше Преосвященство?

Лука пощелкал пальцами перед его лицом, но кардинал, войдя в глубокий транс, продолжал перечитывать текст заклинаний в пятый или шестой раз, никак не реагируя на примитивные тесты врача.

— Он мне чем-то напоминает турецкого дервиша, — сказал Бруно.

— Да, только без колпака и не крутится, а в целом — эффект точно такой же, — согласился с ним Джузеппе.

— Может, вы его просто больно ущипнете? — усаживая в кресло падре, предложил Тонелло, не желая усложнять банальную, на его взгляд, ситуацию.

— Ты предлагаешь вот так просто взять и больно ущипнуть кардинала? — смутившись, спросил главный врач.

— Ну… не обязательно за задницу, хотя, судя по его комплекции, больше и ущипнуть не за что. Одни кожа да кости, — не растерялся анестезиолог Ломбарди.

Прижимая кейс со шкатулкой к груди, падре дрожал всем телом. Он все еще находился в состоянии сильного стресса. Ломбарди заставил его принять сразу две таблетки валиума и одну корвалола. Заметив, как врачи втроем укладывают кардинала на носилки, а реаниматолог набирает в шприц из ампулы препарат, он слабым голосом обратился к ним:

— Оставьте Его Преосвященство в покое. Он сам скоро придет в себя.

— Хм… очень похоже на то, что без нашей помощи у него это не получится, — сказал главврач Гаспирини, проверяя фонариком расширенные зрачки кардинала.

— С ним вот-вот может случиться второй инфаркт. Сердце не выдержит такой нагрузки. Нужно срочно привести его в чувство, — читая мысли главврача, согласился с ним реаниматолог Бруно.

Пока Ломбарди вводил два куба адреналина кардиналу внутривенно, врачи осматривали погибших охранников и двух сестер милосердия.

— По-видимому, смерть наступила у всех от удушья. Тела сильно разбухли от укусов, — сделал заключение Джузеппе Лонго.

— На них буквально нет живого места. Анафилактический шок тоже нельзя сбрасывать со счетов, — добавил Бруно Тонелло.

В холл вошли санитары, которые осматривали тела выбежавших наружу госпитальеров. Скрестив руки и отрицательно покачав головой, старший из них доложил главврачу:

— Те двое в черных костюмах, что приехали утром раньше других, тоже мертвы. Они даже не успели добежать к машине. Жуткая смерть.

— Итого получается десять. Вместе с этим епископом — одиннадцать, — подсчитал потери Лука Гаспирини.

Не желая обсуждать с коллегами произошедшее, он распорядился:

— Подгоните дежурную машину ко входу, всякое может по дороге случиться. Вызовите полицию только после того, как я увезу из больницы кардинала и падре. Расскажите им все, как было. Нам нечего скрывать.

— Вы думаете, полицейские поверят в эту историю о песьих мухах?

— Не убирайте пепел и не прикасайтесь к телам. В конце концов, это их работа, а не наша. Пусть себе что хотят, то и думают.

Санитары погрузили носилки с кардиналом в карету «скорой помощи» во второй раз за семь часов. После того как падре разместился вместе с реаниматологом в салоне, а главврач Гаспирини занял место в кабине рядом с водителем, «скорая» плавно тронулась с места. Уже через минуту, проехав мимо поста охраны римской резиденции госпитальеров «Палаццо Мальта», машина выехала с включенной сиреной и мигалками на виа де Кондотти.

Еще раз убедившись в том, что оказывать первую помощь было некому и все лежащие на полу в холле люди были мертвы, дежурный врач приемного отделения Джузеппе Лонго и его коллега анестезиолог Тони Ломбарди решили выпить кофе. Они присели на диван напротив черного мага Бартануры, у которого от пулевого ранения была сильно раздроблена черепная кость и зияла дыра размером с грецкий орех в голове.

— Ранение, несовместимое с жизнью. Такое впечатление, что в него стреляли из винчестера, — закурив сигарету, сказал Джузеппе.

— В таких случаях принято говорить: «он не мучился, смерть наступила мгновенно». Хотя на самом деле, кто знает, что чувствует человек, когда пуля сначала дробит на мелкие куски его черепушку, а потом разрывает мозги, превращая их в тартар из лосося, — сделав глоток кофе, сказал молодой анестезиолог, который всего два года тому назад окончил римский университет.

— А почему из лосося? — спросил дежурный врач, к чему-то прислушиваясь с правой стороны от себя.

— Черт его знает, к слову пришлось. Вчера сидел с подругой в ресторане, она снова заказала тартар из лосося. Она его постоянно заказывает, а съедает едва половину. Я ее спрашиваю — зачем ты его заказываешь, если он тебе не…

— Тсс… ты слышишь? — приложив палец к губам, спросил Джузеппе.

Тони выдохнул дым прямо в окровавленное лицо Бартануры. Он сбил пепел от сигареты на пол, сплошь покрытый черным смолянистым порошком, в который превратились мертвые мухи, и замер на три-четыре секунды.

— Слышу, отчетливо слышу. Справа от тебя какой-то шепот, — тихо произнес он.

— Это латынь. Возможно, какая-то молитва, но по интонации голоса больше похоже на заклинание от демонов. Вот сейчас было особенно четко. Ты слышал? — спросил дежурный врач Лонго.

— Effundam de Spiritu meo, — повторил за призраком Ломбарди.

— Излию от Духа моего. Какое отношение эти слова могут иметь к молитве от злых сил? — удивился Джузеппе.

— Не знаю, но не думаю, что мы оба с тобой спятили. Если бы это было так, то мы бы рехнулись сразу же после того, как только спустились в холл и увидели всю эту чертовщину, — пожал плечами Ломбарди.

— Тсс… вот опять, прислушайся!.. manifestavi nomen tuum hominibus, — прошептал вслед за голосом Джузеппе.

— Я открыл имя Твое человекам, — повторил Тони Ломбарди.

— Как можно использовать эти слова в черной магии? — удивился Джузеппе.

— Он не использовал их для магии. Он защищался от дьявола, но все равно это странно, — сказал Тони.

— Он — это кто? Кого ты имеешь в виду?

Лонго оставил вопрос коллеги без ответа. Присмотревшись внимательнее, он увидел отчетливую тень на полу, которую отбрасывали две человеческие фигуры. Почувствовав, как мурашки пробежали по спине, он едва слышно прошептал:

— Послушай, Тони, шепот исходит как раз оттуда, где стояли кардинал со священником. Это приблизительно в двух метрах от меня. Тень от них и сейчас все еще там, — кивнув головой в сторону разросшихся веток бамбука, едва слышно произнес Джузеппе, понимая, что вряд ли этому найдется разумное объяснение.

— О чем ты говоришь? Здесь не может быть никакой тени. До входных дверей и окон метров пятнадцать, и солнечный свет сюда вообще не попадает. Разве что на восходе, когда лучи косые, можно увидеть какие-то тени. Да и то — вряд ли. Деревья в саду слишком густо высажены.

— А это тогда что, по-твоему? — указав дрожащей рукой на два темных силуэта, спросил Джузеппе.

Узнав в контурах теней, вытянутых по диагонали, фигуры священника и кардинала, Ломбарди едва не выронил чашку с кофе из рук.

— Этого не может быть, ты прав, все совпадает. Кардинал был на голову выше падре. Он держал в руках пергамент, а падре — молитвенник. Здесь, на полу, то же самое.

— Тсс… давай послушаем.

Джузеппе наклонился вправо. Его язык и губы уже автоматически повторяли слова на латыни:

— Homo igit consutu atque nudat queso ubi est.

— А человек умирает и распадается. Умирает, и где он есть? — сразу же перевел за ним Ломбарди.

Задумавшись на секунду, он удивился, пожав плечами:

— Снова ерунда какая-то. Вместо традиционных: «изыди, Сатана» или «именем Иисуса Христа повелеваю вам, демоны Ада, оставьте нас» — в который раз мы слышим слова, не имеющие ни малейшего отношения к экзорцизму. Да от одного лишь моего взгляда, когда у меня голова болит с похмелья после футбольного матча, дьявол быстрее убежит в страхе, чем от этой белиберды.

Труп черного мага в облачении епископа, лежащий на диване напротив, зашевелился. Первое, что пришло в голову Тони, было — убежать отсюда как можно быстрее. Он напряг мышцы, чтобы встать, но вдруг понял, что ни ноги, ни руки его больше не слушаются.

— Ubi est thesaurus tuus, ibi let cor tuum erit! Где сокровище ваше, там и сердце ваше будет, — раздался бас дьявола, от которого сразу все потемнело в глазах.

Оживший Бартанура поднялся и вырвал одним мощным ударом из груди сердце растерявшегося от испуга Ломбарди. Тони не смог даже закричать, а просто закашлялся кровью и тут же упал замертво с ужасом, застывшим в остекленевших глазах.

— Не смей повторять подобную мерзость, — обратился к Джузеппе Бартанура все тем же низким металлическим голосом дьявола, парализующим тело и мысли.

Его черные глаза внушали трепет. Маг с зияющей дырой в голове держал в правой руке сердце Ломбарди, охваченное алыми языками пламени. Лонго встал перед ним на колени. Стиснув зубы, он закрыл глаза. Джузеппе хотел жить и боялся неосторожным словом или взглядом прогневить Сатану.

— Протяни правую руку, — приказал дьявол.

Лонго, не раздумывая, выполнил требование и взвыл от боли, почувствовав прикосновение раскаленного кпейма. Раскрыв ладонь, он увидел на ней выжженный дьявольский знак, такой же, как и у Бартануры на лбу.

— Теперь ты принадлежишь мне. Полиция приедет через три минуты. Скажешь, что это кардинал Сантори застрелил «епископа», вырвал сердце у твоего друга и убил всю охрану силой своей черной магии.

Бартанура раскрыл рот. Как только черный дым вышел из него, маг безжизненно рухнул на пол. Джузеппе закрыл лицо руками и заплакал. Он снова услышал справа от себя шепот в тени деревьев:

«Ars moriendi, ars moriendi…»

Глава XIX Все мы песчинки на морском берегу

Проехав большую часть пути по виа Сеттембрие с мигалками, Микеле выключил сирену метров за сто не доезжая КПП посольства Великобритании. Главврач Гаспирини не хотел привлекать излишнее внимание, так как, по его самым радужным прогнозам, максимум через час на их «скорую» должна была открыть охоту вся полиция Рима.

Первые глухие ворота, обшитые листами бронированной стали, отъехали в сторону перед ними практически сразу, без промедления, но вторые — из толстых стальных прутьев — никто не спешил открывать. Водитель вышел из машины и закурил сигарету. Он знал, что на проверку уйдет не менее пяти минут. Бросив взгляд на модерное широкое здание посольства, которое повисло в воздухе на бетонных столбах, Микеле выругался на родном итальянском, удивившись глупости городских властей, допустивших подобное безобразие. Двухэтажное строение английского архитектора было уродливым и вызывающим на фоне окружающих римских домов трехсотлетней давности.

Офицер охраны и двое солдат с автоматами наперевес со знанием дела осматривали днище машины при помощи зеркала, прикрепленного к длинной пластиковой ручке. Лука Гаспирини задумался о чем-то своем, рассматривая герб английской короны на вторых въездных воротах, поэтому он не сразу среагировал на просьбу кинолога выйти из кабины.

После того как шотландский сеттер обнюхал весь салон на предмет взрывчатых веществ, офицер обратился к водителю:

— На первом повороте возьмете налево. Езжайте все время вдоль забора и никуда не сворачивайте, иначе по вам откроют огонь. Дорога приведет вас прямо к служебному входу. Здесь просто негде заблудиться.

Выполнив приказ офицера, водитель медленно повел машину по парковой аллее параллельно бетонному забору трехметровой высоты с острыми пиками, загнутыми в сторону улицы.

— Вы слышали? По нам откроют огонь у нас же дома, в Риме. Ну разве это не хамство! — возмутился водитель. Указав рукой куда-то вперед, он продолжил, активно жестикулируя:

— Я родился через два квартала отсюда. Мой отец, мой дед, мой прадед — все они тоже родились в Риме. Каждый вечер они собирались за одним столом, ели пиццу, пили вино, рассказывали анекдоты, — одним словом, радовались жизни, как все нормальные итальянцы. И я уверен, что если бы какой-то лорд Байрон осмелился им сказать, что он откроет по ним огонь из мушкетов, как только кто-то из них вдруг повернет не туда, то они бы просто связали этого психа веревкой, надели мешок на голову и отвели в дом для душевнобольных.

— И это еще в том случае, если бы англичанин спел им гимн Италии и выпил вместе с ними за здоровье Папы Римского, — согласился с ним падре Торкватто.

— А зачем мешок на голову надевать? — залившись смехом, спросил Бруно Тоннело, замеряя давление кардинала.

— Чтобы мусор, который несет река, не запутался в роскошной шевелюре Байрона, — по привычке прикрывая рот рукой, рассмеялся Гаспирини. — Видимо, мирные родственники сначала планировали окунуть туриста пару раз в Тибр вниз головой, но Микеле постеснялся падре и не решился нам рассказать об этом.

— В наше время эта версия выглядит вполне правдоподобной, док, однако лет сто назад, а тем более триста, люди были более спокойные и воспитанные. Они бы просто посадили его на кол и пошли себе спать по домам. Никакого рукоприкладства, — рассмеялся водитель, следя за тем, чтобы не превышать ограничение скорости в 20 км/час.

Он обратил внимание на множество видеокамер, установленных высоко на электрических столбах, а также на несколько плотных рядов смотанной кольцами колючей проволоки, идущих вдоль периметра всего забора. Через каждые десять метров машину провожал взглядом морской пехотинец, вооруженный до зубов. На фоне более чем странного здания, абсолютно не вписывающегося в архитектурный ансамбль улицы, солдаты выглядели, как живые парковые скульптуры — один из элементов неомодернизма свихнувшегося художника-авангардиста. Когда Микеле насчитал двенадцатого караульного, он не выдержал и снова выплеснул закипевшие в нем эмоции:

— Такое впечатление, что эти англичане всех нас за террористов принимают. Если они так охраняют задницы своих дипломатов в мирной стране, то я представляю, что творится в Ираке.

— Я не думаю, что это у них обычная практика. Скорее всего, какая-то важная шишка должна приехать, вот они и разволновались, — предположил Гаспирини.

— После того как обычный пьянчуга забрался прямо в спальню королевы, им теперь есть о чем призадуматься, — согласился Бруно.

— Похоже, они стали чересчур задумчивые, если окружили посольство живой изгородью из спецназовцев. Даже американцы до такой степени не шизуют, — ехидно заметил Микеле.

Дорога плавно повернула, и «скорая» въехала во внутренний двор. В целях безопасности все технические и вспомогательные строения были перенесены метров на сто от главного корпуса, так что кроме трех дежурных автомобилей посольства, на площадке не было видно даже мусорных баков.

Несколько «Бентли» представительского класса и два «Роллс Ройса», сияющих черным лаком и хромом, были припаркованы на стоянке неподалеку. Остановившись перед поднявшим вверх руку офицером, водитель развернул машину и подъехал к служебному входу на максимально допустимое расстояние. Кардинал окончательно пришел в себя, однако реаниматолог Бруно решил не рисковать и перед тем, как расстаться, ввел ему еще два куба кардиостимулирующего препарата. Лука Гаспирини вышел наружу и начал по привычке разминать поясницу. Офицер охраны вежливо обратился к ним:

— Добрый день, джентльмены. У меня приказ пропустить к послу только священнослужителей, остальные должны немедленно покинуть территорию.

— Скорее Пизанская башня упадет, чем нам предложат в этом доме кофе, — настолько громко, чтобы услышал появившийся в дверях дворецкий, съязвил Микеле.

Уловив, что оброненная водителем с нескрываемым сарказмом реплика была адресована лично ему, дворецкий ответил, растягивая гласные:

— В следующий раз, сэ-эр, когда вы захотите фаршированную рождественскую индейку, позвоните нам хотя бы за час до вашего приезда.

— Ну вот, видите, что я вам говорил. Для этих англичан водители, повара, официанты, рассыльные, уборщицы — люди второго сорта. Если вы не лорд и не сын Рокфеллера, даже дворецкий имеет полное право издеваться над вами, а вы должны в ответ только кивать головой, — экспрессивно жестикулируя, сказал Микеле.

— К сожалению, сеньор, здесь не пиццерия, а посольство Великобритании, поэтому насчет Пизанской башни вы были абсолютно правы, но если хотите, могу предложить свой термос с кофе в обмен на таблетку аспирина, — простуженным голосом сказал офицер.

Поблагодарив главврача за оказанную помощь, Сантори вместе с падре Торкватто проследовали за дворецким по длинному коридору и поднялись по широкой мраморной лестнице на второй этаж. Характерная для XIX века гипсовая лепка, старые дубовые двери, широкие массивные люстры, высокие серебряные подсвечники, портреты герцога Мальборо, адмирала Нельсона, генерала Веллингтона и прочих выдающихся деятелей Британской Империи, и даже специфический уникальный запах старины, присутствующий только в музеях, — все это никак не увязывалось с фасадом здания и сбивало с толку посетителей, которым начинало казаться, что они попали в викторианскую эпоху, пройдя сквозь временную дыру.

Строгая прическа и круглые линзы очков 60-летней секретарши подчеркивали традиционную чопорность и консервативность дипломатического корпуса Ее Королевского Величества. Выдавив из себя растерянную улыбку при виде вошедших в приемную священнослужителей, она сразу же отсекла падре от кардинала, пригласив только Сантори пройти в кабинет. Падре в качестве утешительного приза был предложен цейлонский чай с горячим молоком, датским печеньем и сыром «Чеддер».

Выйдя навстречу гостю со сдержанной улыбкой на лице, посол представился, первым протянув руку для приветствия.

— Дэвид Мэтингли, посол Ее Королевского Величества королевы Елизаветы II. Рад видеть вас, кардинал.

Седой и подтянутый, он был похож в свои шестьдесят пять на Лесли Нильсена. Указав рукой на крепкого мужчину среднего роста в военной форме, стоящего к ним спиной, посол автоматически перешел на более почтительный тон:

— Имею честь представить вам принца Альберта — магистра седьмой ступени и исполнительного директора нашего Ордена.

Скрестив руки на груди, принц задумчиво глядел в окно вслед выезжающей за ворота карете «скорой помощи». Мощные фонтаны, выстреливающие высоко вверх струями воды из двух длинных прямоугольных бассейнов, спроектированных сэром Бэзилом Спенсом, выглядели по меньшей мере неуместно перед главным фасадом посольства.

— Этот архитектор действительно был еще тем чудаком, — сказал принц.

— Как и стеклянная пирамида у входа в Лувр, наше здание тоже — шрам на лице города. Впрочем, мы все уже привыкли, — с оттенком легкой досады в голосе высказал свое мнение Мэтингли.

— Нельзя доверять проектирование иностранцам. У них другой менталитет, и им наплевать на последствия. К тому же они абсолютно не берут во внимание влияние света на само здание, — согласился с ним Сантори.

— Скажите, кардинал, дьявол вам открылся, или вы только слышали его голос? — не оборачиваясь, неожиданно резко перевел разговор в другое русло Альберт.

— Я для него всего лишь микроб ничтожный, жалкая заноза, не заслуживающая внимания, которая сама по себе засохнет и выйдет из пальца. Разве стал бы он удостаивать меня такой чести?

— Все мы остаемся песчинками на морском берегу до тех пор, пока сами так считаем. Но как только мы освобождаем наши мысли от эмоций и они становятся сильными, как ураган, сметающий все на своем пути, неизбежно приходит осознание того, что мы нечто большее, чем просто тленные твари Божьи. Именно тогда Он и протягивает руку с Небес и помогает нам реализовать то, ради чего мы пришли в эту жизнь, — сделал философское заключение принц.

Поправив голубую ленту на кителе армейского генерала, он перевел взгляд с деревьев и пожелтевшей травы на старшего офицера охраны, который производил смену караула. Было видно, что парни вчера перебрали пива в местном пабе, и никто из них не был в восторге от того, что они должны были теперь маячить перед окнами посольства целый день, сменяя друг друга через каждые два часа.

— Вы хотите сказать, что милость Господа распространяется только на сильных духом людей? — удивленно спросил Сантори.

Альберт оторвал взгляд от зевающих морских пехотинцев за окном, лениво шагающих вслед за злым офицером. Резко повернувшись лицом к кардиналу, он жестко посмотрел ему прямо в глаза и ответил, скрывая за маской невозмутимости свои эмоции:

— Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Бог любит сильных, поэтому наш Орден до сих пор и не втоптали в грязь, несмотря на старания практически всех предыдущих понтификов, религиозных фанатиков разных мастей и психопатов-одиночек с огромным наследственным капиталом, которыми легко манипулировали и по сей день продолжают это делать все наши недруги.

Увидев, что испепеляющий огонь веры погас в глазах кардинала, Альберт взял с письменного стола указ, записанный по традиции на папирусном пергаменте натуральными растительными чернилами. Сам текст указа был составлен на литургической сакральной латыни стройными буквами, без разделения на отдельные слова и скреплен личной печатью и подписью Великого магистра.

— Рад сообщить вам, кардинал, что этим указом от вчерашнего числа, учитывая заслуги перед Орденом, вам в виде исключения присвоена сразу шестая степень посвящения. Теперь перед вами открыты все финансовые учреждения и кабинеты сильных мира сего. Вам лишь достаточно предъявить его, и любой из магистров, где бы он ни был, обязан оказать вам максимально возможное содействие. Но поскольку у нас не принято никого, кроме председателя Тайного совета Ордена, называть «Ваше Преосвященство», надеюсь, сеньор Сантори, вы заранее простите нас за фамильярность, — с сильным французским акцентом сказал Альберт, пожимая ему руку.

— Поздравляю, — легким кивком головы выразил свое почтение посол.

Кардинал тут же залился краской. Он понимал, какими неограниченными полномочиями его наделили. В то время как Альберт в свои пятьдесят уже стоял на высшей ступени и был третьей по величине фигурой после великого магистра и герцога Савойского, кардинал вот уже пять лет, как безнадежно топтался на второй ступени. Будучи католиком, он практически не мог рассчитывать достичь искреннего уважения со стороны членов Тайного совета, которые и определяли, кого из магистров поднять наверх, а кого на кладбище, предварительно применив к ним программу полной коррекции сознания.

Теперь, когда он мог присутствовать на тайных собраниях Ордена наряду с премьер-министрами, королями, принцами, банкирами и собственниками многих крупнейших корпораций мира, он вновь почувствовал неутолимую жажду жизни.

— Полагаю, вы убедились, что мы по-прежнему хотим видеть именно вас следующим Папой.

— Да, но возникло столько осложнений, из-за которых меня, похоже, навсегда будут считать в Ватикане предателем, виновным в смерти многих братьев по вере.

— Перестаньте употреблять эти средневековые архаизмы. Какие еще братья по вере? Отныне у вас только одни братья — магистры нашего Ордена. Теперь ваша жизнь всецело принадлежит Ордену, а не Христу.

Заметив, как резко побледнело лицо кардинала, Альберт добавил:

— С сегодняшнего дня я запрещаю вам поститься. Как только вы оправитесь от болезни, вскоре вновь сможете соблюдать пост, но в строго установленные Орденом, а не Церковью, дни.

Посол вовремя поддержал Сантори за локоть и усадил его на диван.

— Проглотите, не разжевывая, — протянув кардиналу черную, как смола, таблетку размером с шипучий аспирин и стакан с водой, сказал Дэвид Мэтингли.

— Что это? — сморщившись от горечи во рту, спросил Сантори.

— Ламы держат этот состав в секрете даже от нас. Но не переживайте, ничего опасного для здоровья в нем нет. Древняя тибетская медицина и не более того. Придает силы тяжелобольным как минимум на день, иногда на полных два дня. Вам все-таки следует выпить чашку крепкого чая с медом, иначе может стошнить, поскольку препарат довольно сильнодействующий, — настоятельно порекомендовал посол.

— Насколько я понял, отец Торкватто хочет присоединиться к вам для того… — ненавязчиво поинтересовался принц Альберт.

— И с ним еще пятеро священников с Мальты, — уточнил Сантори, чувствуя, как жар разливается по всему телу от снадобья тибетских лам.

— Но ведь после первой мессы половина преданных вам монахов уже погибла. Осмелятся ли те, кто остался в живых, еще раз рискнуть? — решил убедиться Мэтингли в серьезности их намерений.

— Братья уже в пути, и каждый из них готов идти до конца. После того, что они увидели во время первой мессы, их вера в свое предназначение свыше только окрепла.

Вызов селектора внутренней связи оторвал посла от разговора. Подняв трубку, он сразу потянулся к пульту и включил плазму, висевшую на стене. На экране проявилась резиденция «Палаццо Мальта». Полицейские оцепили плотным кольцом больничный корпус, не пропуская журналистов и корреспондентов, пытающихся прорваться внутрь здания. На экране показалось крупным планом лицо комиссара полиции Джакомо Турати, который воздерживался от комментариев из-за отсутствия главврача больницы и реаниматолога, ставших свидетелями произошедшего. Без их показаний комиссар не мог делать официальных заявлений. Он ограничился лишь тем, что сообщил о гибели десяти человек из обслуживающего персонала резиденции по причине вероятного отравления неустановленным газом, умолчав о личности с простреленной головой и анестезиологе больницы с вырванным сердцем.

Как только санитары вышли на улицу выкурить по сигарете, журналисты облепили их со всех сторон, направив на них камеры и микрофоны. Но не успели они и рта раскрыть, как комиссар отдал приказ полицейским надеть на них наручники и отвезти под усиленной охраной в участок.

— Как видите, кардинал, пока мы еще контролируем ситуацию и делаем все возможное, чтобы ваше имя нигде не всплыло. Но мы не всесильны, особенно в Италии, где у любого журналиста провинциальной газетенки больше прав, чем у нашей королевы. Вот почему я настоятельно прошу вас не покидать территорию посольства. По крайней мере, пока все не уляжется, — тяжело вздохнув, сказал Дэвид.

Попросив посла выключить телевизор, Альберт обратился к кардиналу, у которого от сильнодействующего лекарственного препарата уже выступили крупные капли пота на лбу.

— Вам известно, что мы уже предпринимали две попытки устранить будущую мать дьявольского отпрыска физическим путем, но они оказались безуспешными. Поэтому не стану скрывать, что мы возлагаем большие надежды на вашу миссию. Судя по тому, как плотно за вас взялся Сатана, вы находитесь на верном пути и действительно представляете для него реальную угрозу.

— Почему же он оставил меня в покое? Неужели стены посольства являются для него серьезным препятствием? — спросил кардинал, борясь с легким головокружением и эйфорией, которые уже начали подкрадываться к нему по мере того, как секретное снадобье растворялось в желудке.

— Нет-нет, что-то здесь не так, — добавил он, тяжело дыша. — Это затишье перед бурей. Он просто хочет сегодня собрать всех в одном месте, чтобы одним махом покончить сразу со всеми нами. Я чувствую дыхание смерти у себя за спиной.

— Значит, приор госпитальеров вам уже все рассказал? — спросил Альберт, пытаясь скрыть раздражение.

— Да, он открыл мне, что сегодня в полночь в базилике Сан-Клименте падре Винетти с католическими священниками будет проводить обряд экзорцизма над Бетулой, носящей в своем чреве дьявольского отпрыска. Они ослепли и не хотят снять пелену со своих глаз, все еще надеясь на то, что у них получится изгнать дьявола из того, кто уже сам стал частью его плоти.

— Час назад со мной связался новый камерарий Папы некий кардинал Эммануэле Костанцо, занявший ваше место. Как ни странно, но Ватикан в курсе всех ваших мытарств, включая ночное нападение продажных копов. И я думаю, что о подробностях сегодняшней истории в «Палаццо Мальта» они уже тоже осведомлены.

— Ничего удивительного в этом нет, учитывая, какие влиятельные силы задействованы в своевременном сборе информации для Папы. И если вы за это платите, то Ватикану они достаются даром, потому что так принято.

— Как бы там ни было, но они не имеют ничего против вашего присутствия на этом обряде. Более того, Костанцо просил передать, что понтифик не станет предавать анафеме ни вас, ни монахов Монте-Кассино за проведение черной мессы, и что Его Святейшество готов рассмотреть вопрос о вашем назначении на пост главы Конгрегации Ватикана.

— Другими словами, они хотят, чтобы мы отслужили оставшиеся мессы в тот момент, когда падре Винетти, пылая праведным гневом, будет изгонять из одержимой легион демонов. Так, что ли?

Сантори вдруг неожиданно залился смехом. Альберт и Дэвид переглянулись, подумав, что это своеобразное проявление реакции на тибетское зелье, пробуждающее в человеке дремлющие силы, но кардинал смеялся совершенно по банальной причине. Сделав несколько глотков чая, он успокоился и сказал:

— Папа думает, что устроил западню для дьявола, и даже меня с монахами записал в штрафной батальон еретиков в рясах. Но на самом деле, это Сатана собирает всех нас на «Титаник», а Бетула — всего лишь приманка.

В глубине души Сантори уже раскаивался в том, что был вынужден принять сделку, предложенную понтификом, поскольку знал, что большая часть служителей Божьих сегодня обречена на жуткую смерть, но искушение занять Ватиканский престол было непреодолимым. Он знал о тех колоссальных возможностях, которые были в руках у Папы Римского, и всегда недоумевал, почему же он не использует их в полной мере.

— Что мне ответить кардиналу Костанцо? — тихим, но настойчивым голосом спросил принц, оторвав Сантори от тяжелых раздумий.

Устремив на него тяжелый взгляд, исполненный печали, кардинал слегка кивнул головой и ответил принцу Альберту, который уже чуть было не усомнился в его вменяемости:

— Они не ведают, что творят. Сегодня у Сатаны будет кровавый пир. Мы же своими руками и впустим его в базилику, и повторим ошибку Папы Гонориуса, совершенную им восемьсот лет назад.

— Может, это простое совпадение? — предположил посол.

— Для совпадения слишком много деталей, кажущихся нам на первый взгляд незначительными. Впрочем, жизни двух десятков священников — это сущий пустяк ради сохранения и процветания веры, — ответил кардинал.

Глава XX Перестрелка у базилики

Дэвид Мэтингли и принц Альберт проводили взглядом колонну из пяти бронированных джипов «Лэнд Ровер», выехавших за ворота посольства.

— В полночь на улицах Рима пробки бывают только в праздничные дни, когда полиция перекрывает движение. Сегодня и в ближайшую неделю никаких праздников не предвидится, так что максимум через полчаса они уже будут в Сан-Клименте, — отойдя от окна, сказал посол.

— Вы полагаете, они не привлекают к себе излишнего внимания? — спросил Альберт.

— Пять сияющих черным лаком новых бронированных джипов с дипломатическими номерами не могут остаться незамеченными. Именно поэтому комиссар Турати хотел предоставить сопровождение полиции, но ваши специалисты наотрез отказались.

— После недавнего происшествия в Сингапуре мы теперь стараемся обходиться без их услуг.

Заметив в глазах Дэвида немой вопрос, принц объяснился:

— Два магистра и четыре человека охраны были расстреляны полицейским эскортом, которые на самом деле оказались боевиками Триады. Ложный эскорт прибыл на пять минут раньше настоящего, и ни у кого даже никаких сомнений не возникло по этому поводу.

— Будем надеяться, что в Риме, где на каждый квадратный метр приходится по полицейскому, кардинал с монахами и священниками с Мальты доедут без потерь, — сказал посол.

Пригубив виски, он добавил:

— К тому же ни один человек, кроме нас с вами, не знал времени выезда из посольства.

— Зато им хорошо известно куда именно они направляются. Этого более чем достаточно, чтобы подготовить радушный прием.

— Положа руку на сердце, Альберт, все эти организации сатанистов и неосатанистов чем-то напоминают мне плохо организованных провинциальных бойскаутов. Поэтому я и представить себе не могу, чтобы от них могла исходить реальная угроза.

— Люди — лишь исполнители, а их он всегда найдет. И даже тот, кто никогда не мыслил себя слугой Сатаны, завтра может стать его рабом. Так что расслабляться не стоит.

— Да мы вроде и не расслабляемся, но для любых мер безопасности есть свой разумный предел.

— Кстати, пора вывести их передвижение на экран, — сказал Альберт.

— Вывести картинку со спутника или с беспилотного аппарата?

— Давайте с аппарата, она будет более четкая и, к тому же, в цвете.

Посол пробежался пальцами по клавиатуре, и на широком плазменном мониторе проявился вид ночного Рима с высоты двух километров, которая редко использовалась вертолетами для передвижения в воздушном пространстве города. Связавшись с оператором летательного аппарата, принадлежащего международному центру по борьбе с терроризмом, Дэвид Мэтингли назвал свой код доступа и попросил выделить крупным планом виа Наполи. Через несколько секунд общее изображение сияющего огнями ночного города сменилось на цветную картинку локального участка дороги, по которому в данный момент передвигалась колонна джипов посольства.

— В старину говорили, что если черная лошадь трижды бросается в сторону от могилы, значит, там лежит вампир, — глядя на каменные кресты, освещенные светом полной луны, шепотом сказал Карло Анжелони, один из десяти личных телохранителей Бетулы Белуджи.

— Ну и где ты тут черную лошадь увидел? Или ты снова ляпнул первое, что в голову взбрело, лишь бы о чем-то потрепать языком, — осадил своего молодого напарника 45-летний Нурио Бателли.

— Не разговаривай со мной, как будто я слабоумный. Как ты можешь быть уверен, что я не затаю на тебя обиду? А вдруг я злопамятный?

— Злопамятные люди, как правило, умные. Хотя бывают и исключения, а у тебя на лбу написано, что ты кретин, — рассмеялся Бателли.

— Можно подумать, что ты семи пядей во лбу. Если ты такой умный, то какого черта торчишь тут со мной? Тебе скоро полтинник стукнет, а ты все еще в засаде сидишь и под пули подставляешься, как двадцатилетний пацан.

— Твоя правда, Анжелони. Надо завязывать. Пойду сторожем в музей работать. Украду по безнадеге две-три картины Сезанна, спрячу их у себя под кроватью и буду ждать, пока мой дилер сдаст меня полиции, как это обычно и происходит.

— Тогда ты умрешь в тюрьме. Тебе влепят лет тридцать, и когда срок подойдет к концу, ты уже будешь восьмидесятилетним стариком.

— Другой на моем месте тебе бы врезал как следует за то, что на пять лет меня состарил, но я не обижаюсь.

— Да какая, к черту, разница! Если ты в сорок пять еще никем не стал, думаешь, в пятьдесят что-то изменится?

— Согласен, шансов не очень много. Мои сокурсники уже комиссары и генералы, а я тут с тобой в кустах прячусь. Похоже, не такой уж ты и дебил, как я думал, — закурив сигарету, ответил Бателли.

— Смотри, там, возле старого дерева, эта черная дворняга снова вернулась к могиле, над которой бронзовый памятник святого Климента с папской тиарой на голове, — указав рукой на светящиеся в темноте глаза, тихо, чтобы не вспугнуть собаку, сказал Анжелони.

Подняв морду к усеянному тусклыми звездами холодному осеннему небу, пес протяжно и громко завыл. Несколько других собак в радиусе полукилометра подхватили заунывную серенаду своего собрата, от которой на впечатлительного молодого телохранителя накатила волна страха.

— Ну нет. Только не это. Пшел вон, псина чокнутая! — бросив в дворнягу небольшой плоский камень, прошипел Бателли.

Промахнувшись с первого раза, он поднял камень побольше и с силой запустил его в пса, который продолжал завывать.

Заскулив не столько от боли из-за попавшего в лапу камня, сколько по привычке вызывая к себе жалость, дворняга убежала прочь, поджав хвост.

— Пес воет только по покойнику, — сказал Карло, зайдя в тень вечнозеленого хвойного дерева.

Интуитивно чувствуя приближение беды, он не хотел быть мишенью в лунном свете, приглашающей выстрелить в себя всех кому не лень.

— Верная примета. Не нравится мне все это. Ночью, да еще и в полнолуние, нормальным людям на кладбище точно делать нечего, — стараясь говорить как можно тише, сказал Бателли.

— Радует то, что еще семеро наших сейчас находится вокруг базилики, — успокоил его Анжелони.

— Но на кладбище Трейтон отправил почему-то именно нас. Вечно нам с тобой везет на приключения.

Почувствовав, как мурашки пробежали по спине, Карло приподнял воротник пиджака и прошептал:

— Честно говоря, приключений здесь не так уж и много — кругом один страх витает в воздухе, и еще эта припудренная сова, которую разбудил пес, начала вопить, будто ее живьем на вертел нанизывают.

— Это не сова, это дикая выпь-мутант. Осенью она прилетает к нам из Чернобыля и живет только на кладбищах, — с умным видом уточнил Бателли.

— Что это за тварь такая? Никогда раньше не слышал. Вопит, что ли, постоянно?

— У нее красные глаза и длинные когти. Выпь-мутант охотится ночью и отрывает своими острыми, как бритва, зубами от жертвы куски мяса не меньше килограмма за раз. Вот почему бомжи теперь больше не ночуют на кладбищах, — нагонял страх Бателли на легковерного молодого напарника.

— Никогда не поверю, чтобы какая-то выпь могла сожрать бомжа. Почему об этом в новостях не рассказывали?

— Представляешь, какая бы поднялась паника? Да о чем ты вообще говоришь? Это было бы похлеще крушения НЛО на площади перед собором Святого Петра, — на полном серьезе продолжал Бателли.

— Я думаю, что все гораздо проще. На самом деле, это самые обыкновенные чупакабры, которые уже и к нам добрались из Пуэрто-Рико. И нечего тут ломать голову. Вот куда бомжи и подевались. Все ясно как белый день. Выпь и чупакабра — одно и то же. Просто они привыкли все сваливать на Чернобыль.

— Меньше чем за минуту выпь оставляет один лишь обглоданный скелет от человека, так что твоя чупакабра по сравнению с ней выглядит, как перепуганный воробей. Это настоящий лютый хищник, — округлил глаза для убедительности Бателли, едва сдерживаясь от распирающего его смеха.

Он нагнулся, чтобы ослабить сильно затянутые шнурки на новых туфлях, и как раз в этот момент несколько черных теней промелькнули над ними, развеяв волосы на голове Анжелони мощным потоком воздуха.

Почувствовав, как сердце ушло в пятки, Карло замер на месте и спросил дрогнувшим от волнения голосом:

— Что это было? Ты видел это? Тени пронеслись над головой, словно истребители.

Бателли поднял голову. Под порывом осеннего ветра зашевелились кроны деревьев. Он удивился детской наивности напарника, но, сделав серьезное выражение лица, сказал:

— Это то, о чем я и говорил тебе. Скорее всего, они за собакой полетели. Сначала сожрут на аперитив ее, а потом, после того как подкрепятся, будут ждать, пока кто-то из нас заснет, чтобы сзади незаметно вцепиться в шею и сломать позвоночник.

— Ты это серьезно, что ли? — потянувшись за пистолетом, спросил Анжелони.

— Но ты же сам говоришь, что видел их тени.

— Я видел, клянусь, что видел.

— Тогда смотри в оба.

Нервы у молодого охранника были напряжены до предела. Он вслушивался в каждый шорох на кладбище. Щелчок зажигалки Бателли, который закурил очередную сигарету, заставил его вздрогнуть всем телом. Не успел он облегченно вздохнуть, как громкий треск сломанной ветки и последовавший за ним душераздирающий крик привели его в ужас.

— Ты слышал? Это ведь метрах в сорока от нас, не ближе? — заикаясь от страха, спросил Анжелони.

— Вот видишь, я же говорил, что с выпью шутки плохи, — ляпнул первое, что пришло в голову, Бателли, крепко сжав пистолет в руках.

— Пригнись, не стой, как памятник! — потянул он Карло за пиджак.

В тот момент, когда еще один жуткий вопль разорвал ночную тишину кладбища, Бателли хладнокровно поднес ствол с глушителем к затылку своего напарника и нажал на курок.

Остановившись прямо за штабным бронированным микроавтобусом, неподалеку от базилики Сан-Клименте, комиссар Турати заглушил двигатель и выключил ближний свет. Он насчитал более двух десятков полицейских машин и несколько автобусов, припаркованных на стоянке напротив древнего католического храма.

— Какого черта эти псы развылись, как будто конец света наступил? — спросил комиссар своего старого друга — прокурора по особо важным делам Адриано Трамонто.

Прокурор нажал кнопку и немного отвел спинку сиденья назад. Закурив сигарету, он полностью опустил боковое стекло.

— Ты прав, и вправду воют, почти как волки, — сказал он.

Удивившись количеству полицейских, согнанных комиссаром в одно место, он спросил:

— Ты думаешь, Аль-Каида открыла свой филиал в подвалах Сан-Клименте?

— То, с чем мы имеем дело, намного серьезнее, чем простые религиозные фанатики.

Шестеро полицейских с автоматами наперевес окружили автомобиль, создав живой щит от снайперов. Комиссар вызвал по рации старшего инспектора:

— Джотто, уберите своих людей, в этом нет необходимости. Если нас с прокурором захотят пристрелить, они сделают это в более благоприятной обстановке.

Полицейские разделились на две группы и отошли метров на пять в разные стороны от машины. Они принялись болтать о чем-то своем, изредка бросая обеспокоенные взгляды в сторону кладбища, скрытого в ночном мраке за кронами вечнозеленых деревьев.

— Другое дело, теперь хоть поговорить спокойно можно. В наше запутанное время никогда с полной уверенностью уже не скажешь, где свои, а где чужие уши, — согласился прокурор с решением комиссара.

Обратив внимание на черные круги под глазами, небритое лицо и утомленный вид своего друга, Трамонто слегка прокашлялся и задал прямой вопрос:

— Зачем ты устроил этот цирк? Может, пока не поздно, остановим все это? Если ты подсел на какой-то галлюциноген, ну, не знаю, на ЛСД например, — ничего смертельного в этом нет. Мой врач соблюдает полную анонимность. Полежишь недельку в больнице, а я пока замну эту историю. Найду двух-трех стукачей, которые сделают признание, что им хорошо заплатили, чтобы подкинуть тебе дезинформацию о готовящемся теракте в базилике. Мой отчет будет звучать убедительно: «Террористы сменили тактику. Они теперь наносят удары по бесценным объектам культурного наследия раннего христианства».

— Впечатляет, — сухо заметил комиссар.

— Во всяком случае, министр и префект поймут, почему ты сюда столько народу согнал.

Турати передал прокурору конверт с шокирующими фотографиями сегодняшних убийств в больнице резиденции госпитальеров «Палаццо Мальта».

— Ни один человек не в состоянии вырвать сердце из груди одной лишь рукой. Для этого как минимум нужен острый нож, но результаты экспертизы никаких разрезов мягких тканей не выявили, — шепотом сказал он. — Единственный свидетель произошедшего — врач приемного отделения — просто рехнулся и во время допроса пытался вскрыть себе вены. Остальные жертвы распухли до неузнаваемости от укусов насекомых. Их легкие и трахеи были забиты каким-то вязким смолянистым пеплом. Главврач больницы, реаниматолог и санитары утверждают в один голос, что это были библейские песьи мухи, известные нам под названием «муха цеце». Неувязка в том, что они живут только в субсахарной Африке и никогда роем не летают. Во время укуса они заражают человека микроскопической трипаносомой, вызывающей сонную болезнь. В крови у всех жертв был обнаружен именно этот вид паразита.

— Не поручай это дело детективу с неустойчивой психикой, иначе он пополнит ряды алкоголиков, — сделал вывод Трамонто.

Холодный ночной воздух ворвался в салон «Ауди», конфискованной у ливийского наркобарона-гастролера, заставив прокурора громко чихнуть два раза.

— Это у меня от резкой разницы температуры. Стоит осенью или зимой утром открыть окно в кабинете, сразу же начинаю чихать, как хронический аллергик, — рассмеялся Трамонто, продолжая рассматривать фотографии.

— Все потому, что ты меня не слушаешь и по-прежнему ведешь монашеский образ жизни. Хороший секс раз в неделю убивает все вирусы в организме, тем более — банальный вирус простуды.

— Ты же знаешь, что я не могу спать с кем попало. Между людьми должна быть связь на духовном уровне, и я пока не смог установить ее ни с одной девушкой, кроме Петиции.

— Я уже слышал это от тебя еще три года тому назад. Ты ее любил, но она отдала предпочтение яйцеголовому футболисту, у которого левое и правое полушария пропорциональны размеру его яичек. Оглянись вокруг, если у нас, в Италии, нет красивых умных девушек, то где же тогда они вообще есть?

Собака где-то рядом снова протяжно завыла, начав цепную реакцию протяжного воя своих сородичей. Комиссар процедил сквозь зубы:

— Черт бы побрал этих псов, у меня от их воя кровь в жилах стынет.

— Умер чей-то хозяин, да еще и полнолуние, вот они и воют. Ничего удивительного.

— Не знаю, мне как-то не по себе.

Прокурор снова рассмеялся, выпустив дым в окно:

— Мы с тобой вот уже двадцать лет знакомы, но я еще не видел тебя таким взволнованным. Хотя, судя по фотографиям и отчетам, дело действительно очень странное.

— Все это явно как-то связано с тем, что произошло ночью в аэропорту. Если мы найдем этого ублюдка комиссара Лугани, многое сразу прояснится. Он выведет нас на тех, кто заказал кардинала Сантори.

Вытащив термос из сумки, Турати передал его прокурору и вышел из машины. Старший инспектор Джотто, командир отряда снайперов Роселини, лейтенант Фалькере и командир спецназа капитан Салано окружили комиссара для получения инструкций. Инспектор кратко доложил обстановку первым, поскольку он стоял ближе всех к Турати:

— В храме находятся только священники. Белуджи со своей женой еще не прибыл. Я расставил у центрального входа пятнадцать человек. Троих журналистов, пронюхавших о проведении спецоперации, пришлось отвезти в участок за оказание сопротивления.

Уловив на себе испытывающий взгляд комиссара, лейтенант Фалькере прокашлялся и неохотно выдавил:

— Охрана Белуджи из десяти человек маячит вокруг базилики, но ведут себя тихо и стараются не попадаться на глаза. Несколько человек вооружены десантными АК-47. У всех есть разрешение на оружие.

Турати перевел взгляд на командира отряда снайперов.

— Мои люди уже на крышах соседних домов. Никто не сможет приблизиться к нам незамеченным, — спокойно, но уверенно сказал Роселини.

Развернув на капоте «Ауди» план прилегающей к базилике территории, комиссар удовлетворенно кивнул головой. Он понял, что не ошибся, стянув к Сан-Клименте значительные полицейские силы.

— Да нам и триста человек не хватит, чтобы обеспечить полную безопасность объекта, — прочитав его мысли, сказал лейтенант Фалькере.

Взглянув на вечно недовольное лицо Салано, комиссар отдал приказ:

— Капитан, до приезда VIP-персон осталось максимум полчаса. Немедленно очистите территорию от тех, кто находится вокруг базилики. Если охранники Белуджи начнут вам рассказывать, что мы не имеем права запрещать людям любоваться надгробными памятниками в компании ночных призраков, разрешаю пристегнуть их наручниками к сиденьям и закрыть в автобусе.

— Но, сеньор комиссар, мы их всех знаем. Они бывшие полицейские и офицеры разведки. Некоторые из них в свое время обучали нас. В случае нападения на объект они могут оказать нам неоценимую помощь, — попытался возразить Салано.

Командир снайперов слегка прокашлялся и решил поддержать коллегу:

— Всем известно, что Белуджи уже четырнадцать раз хотели подстрелить. Теперь его везде сопровождает небольшая армия профи, с помощью которой вполне можно устроить переворот в какой-нибудь банановой республике. Его люди действительно могли бы подстраховать нас.

— Выполняйте приказ, иначе уже завтра будете проходить кастинг по устройству на работу к этому старому чокнутому мафиози, — в более жесткой форме сказал Турати.

Он вернулся в машину, тихо выругался и закурил сигарету.

— Кретины, все они готовы зад лизать этим частным охранникам, лишь бы за них замолвили слово, когда внутренняя служба выгонит их из полиции по обвинению в коррупции.

Прокурор посмотрел на него скептическим взглядом.

— Могу поспорить, что еще до обеда министр вызовет тебя к себе на ковер. Белуджи этого так не оставит.

— Да пусть хоть самому премьеру звонит! Плевать я хотел на задетое самолюбие этого гангстера, прячущего свое истинное лицо за маской миллиардера. Я должен быть уверен, что любая потенциальная угроза устранена, иначе их месса может закончиться, даже не начавшись. Откуда мне знать, что кто-то из его хваленых телохранителей, воспользовавшись паникой, не попытается подстрелить своего же хозяина?

— А может, и кого-то из кардиналов. Мало ли, что у них на уме, — согласился с ним прокурор и добавил:

— Но все равно ты полный псих. Через час все телеканалы уже будут тарахтеть о таинственной спецоперации.

— Журналисты сюда не проедут.

— То есть как, не проедут, что ты еще придумал?

— Я попросил мэра дать разрешение на то, чтобы сразу после приезда Белуджи виа Сан-Джованни перекрыли под предлогом утечки газа и прорыва водопровода.

— Да ты настоящий маньяк! Мы в пяти минутах ходьбы от Колизея, и они все равно будут порываться пройти пешком. Что мы им всем тогда скажем? Или тоже наденешь на них наручники?

— У меня есть все основания предполагать, что тут скоро начнется серьезная заварушка. Ты первый станешь запрашивать огневую поддержку с воздуха.

— О'кей, я скажу префекту, что это была моя идея насчет масштабной операции, и спасу твою задницу. Меня они все равно уволить не смогут. Но пообещай мне, что твои полицейские не будут использовать гранаты и стрелять из автоматов куда попало. Я не позволю вам оставить после себя одни руины.

— Может, им лучше за рогатками сбегать, пока не поздно? — рассмеялся Турати.

Опустив еще ниже водительское стекло, он прислушался. Треск сломанной ветки и леденящий крик донеслись откуда-то слева, со стороны кладбища, на котором были похоронены все приоры базилики, начиная от самого святого Климента — четвертого римского епископа.

— Странно это все. Сильного ветра нет, а ветка затрещала так, будто ее ураганом сломало, — подозрительно всматриваясь в темноту, сказал прокурор.

Услышав еще один громкий вопль, от которого даже опытным полицейским стало не по себе, комиссар поторопил Салано. Поднявшись по главным ступеням базилики, спецназовцы пробежали по аллее внутреннего двора, которая по диагонали вела к воротам кладбища. Перед тем как войти внутрь, каждый из них перекрестился. Не потому что они были суеверными, а потому что это делали все, кто шел впереди. Развернувшись цепью из двадцати человек, они вырвали фонарями из кладбищенского мрака пугающие образы, таящиеся в недрах их возбужденного подсознания.

— Не совсем удачный район для театра военных действий, — сказал Альберт, глядя на плазменный экран.

Вдоль древних стен Колизея по ярко освещенной улице плавно двигались пять джипов, заставляя всех таксистов, выстроившихся в длинный ряд в ожидании клиентов, сопровождать колонну взглядом.

— Хуже и не придумаешь. Базилика Сан-Клименте расположена как раз посередине между Колизеем и Латеранским собором, где официально по сей день находится Папский престол. Если стрельба начнется в этом районе, скандал будет поистине грандиозным. Об этом станет известно на весь мир.

— Эти туристы вообще ложатся когда-нибудь спать? — удивился Альберт количеству ротозеев, слоняющихся поздним вечером по улицам культурно-исторического центра Рима.

— К счастью для местных торговцев и городской казны, в это время их немногим меньше, чем днем. Но после полуночи активность заметно спадает, — сказал посол.

— Далеко им еще? — спросил принц.

— Метров четыреста, если они поедут по виа Сан-Джованни Латерано с односторонним движением, или пятьсот, если они выберут виа Лабикана — с двусторонним. В час пик порой бывает быстрее пройти пешком этот отрезок пути, чем ехать на машине, — уточнил посол.

Колонна остановилась перед светофором, и Дэвид вышел в приемную, чтобы попросить секретаря приготовить кофе и отдать распоряжения ожидавшему его помощнику. Вернувшись в кабинет, он увидел, как принц с округлившимися от шока глазами указывает рукой на экран «плазмы». Альберт хотел что-то сказать, но вместо слов из его горла шли лишь одни шипящие звуки.

Дэвид взглянул на экран и выронил бокал с виски из рук. Три из пяти джипов были охвачены ярко-оранжевым огнем. Охранники с помощью огнетушителей пытались затушить пылающие тела погибших священников с Мальты. Другие, заняв удобные позиции, меткими выстрелами из скорострельных автоматов «укладывали» на асфальт новую группу нападающих камикадзе. Водители двух неповрежденных джипов вели огонь непосредственно из машин, приоткрыв боковое окно. Ни одно живое существо не могло преодолеть такой шквал раскаленного свинца, и уже спустя минуту с террористами было покончено.

Оставшиеся пятеро из восьми охранников запрыгнули на широкие подножки джипов. Ударив несколько раз ладонью по крыше, старший из них отдал приказ водителю немедленно продолжать движение. Выехав с площади Колизея на виа Сан-Джованни Латерано, обстрелянные вдоль и поперек машины понеслись на полном газу к базилике.

— Это уму непостижимо. Что произошло, Альберт? Меня не было всего минуту, — прошептал посол, не веря собственным глазам.

— Еще до того, как загорелся зеленый, колонна была атакована мотоциклистами-смертниками. Они протаранили джипы, как торпеды, несмотря на то что в каждого из них наши люди выпустили не менее сотни пуль. В тот момент, когда произошло столкновение, они уже, вне всяких сомнений, были мертвы. Двое из них взорвались вместе с мотоциклами, так и не успев протаранить свои цели.

— Видимо, детонация взрывчатки произошла раньше, — предположил посол.

— Нет, в них просто попали из гранатометов. Не доезжая перекрестка, они взлетели метра на три в воздух, где и взорвались. Разлетевшиеся части их мотоциклов полетели прямо в толпу. Люди спокойно наблюдали за всем, думая, что это фильм какой-то снимают со спецэффектами, — извлекая яркие картины из памяти, сказал принц.

— Вы же говорили, что ваши люди обучены предвидеть угрозу?

— Охранники их заметили вовремя, но смертники привязали себя ремнями к рамам мотоциклов и развили слишком большую скорость. Они буквально вылетели со встречной полосы виа Лабикана. Предотвратить сразу все сто процентов заранее запланированных атак еще никому не удавалось. Такое только в Голливуде бывает, но и они теперь тоже стали более правдоподобные сцены снимать.

— К счастью для нас, кардинал и монахи Монте-Кассино сидели в третьем и четвертом джипах, которые не пострадали от нападения, — сказал посол, связавшись по мобильному телефону с комиссаром Турати.

— Теперь все зависит от кардинала, — допив виски, сказал принц Альберт.

По мере приближения спецназовцев яркие пятна от мощных фонарей, прикрепленных к их автоматам, слепили глаза Бателли все сильнее. Спрятав труп убитого им напарника в склепе, дверь которого была заранее оставлена открытой, он вернулся на прежнее место. Первая часть задачи была выполнена, но ко второй из-за продвигающихся вглубь кладбища полицейских, он не мог приступить.

«Чертовы ублюдки. Знают, что по ним стрелять не станут, вот и пользуются моментом. Идут, как на параде. Еще бы в барабаны бить начали, сукины дети», — подумал он, залезая в яму полутораметровой глубины, вырытую сторожем рядом с надгробной плитой епископа Лоренцо.

Присев на корточки, он закрыл за собой отверстие деревянной крышкой, поверх которой был аккуратно закреплен срезанный именно с этого места квадратный метр газонной травы, присыпанный опавшими листьями. Бателли с детских лет не мог терпеть грязь на одежде, поэтому добавил сторожу кладбища еще пятьсот евро, чтобы тот выстелил все стены и дно ямы изнутри плотным полиэтиленом.

«Десять с половиной тысяч евро за кубический метр выкопанной земли. Получилась одна из самых дорогих когда-либо выкопанных ям в истории Рима», — улыбнулся Бателли, хотя и знал, что старику Пьетро он заплатил не за работу, а за молчание.

Нащупав сумку с разобранной снайперской винтовкой пятидесятого калибра и боеприпасами к ней, он задержал дыхание. Спецназовцы были всего в каких-то двадцати метрах от него. На экране мобильного телефона высветилось сообщение о том, что объект уже находится в пути. Это означало, что у него на подготовку осталось не более десяти минут. Времени было более чем достаточно для того чтобы собрать винтовку, больше напоминающую по размерам противотанковое ружье, и скорректировать свою позицию в случае возникновения непредвиденных помех на линии прицела, но появление спецназа могло все испортить. Он услышал совсем рядом приближающиеся к яме шаги. Сжав в руке пистолет с глушителем, он начал посылать спецназовцу телепатические импульсы, повторяя: «Отойди в сторону, отойди в сторону, кретин».

— Марко, поверни голову направо. В пяти метрах от тебя между деревьями вижу фигуру человека, — отчетливо услышал Бателли, как стоящий над ним полицейский шепотом обратился к своему напарнику по внутренней связи.

Прошло секунд десять полной тишины, за которой послышались несколько одиночных глухих выстрелов и характерный клокочущий звук, исходящий из перерезанного горла, который Бателли ни с чем бы не спутал среди тысячи других.

— Fuck, — выругался полицейский и осторожно начал продвигаться вперед.

Любопытство раздирало Бателли. Он слегка приоткрыл деревянную крышку, устремив взгляд в ту сторону, откуда послышались выстрелы. Поднявшийся ветер унес туман, и взору открылась шокирующая картина. Карло Анжелони, который уже пять минут как должен был быть мертв, приподнял одной рукой спецназовца, из горла которого струей фонтанировала кровь. Издав подобие звериного рыка, он с невероятной силой нанизал тело несчастного прямо на острые пики ограждения могилы святого Климента. Хруст костей и звук разрываемой плоти заставили встать дыбом волосы на голове Бателли. Подобного ужаса он и представить себе не мог.

Полицейский, отошедший от ямы всего на несколько метров, молниеносно вскинул автомат и выпустил в Анжелони, чьи смертельные раны и так были несовместимы с жизнью, еще с десяток пуль. Анжелони сделал шаг назад под натиском кинетической энергии вошедшего в тело свинца, но удержался на ногах. Оправившись от удара, он резко метнул армейский нож, который вошел в лоб сержанта по самую ручку. Он упал навзничь с открытыми глазами, широко раскинув руки.

«Зомби, настоящий зомби. Спаси, Господи», — молнией промелькнула мысль в голове у Бателли.

Карло подошел ближе к яме и низким демоническим голосом, от которого застыла кровь в жилах, обратился к нему:

— Мои демоны не смогут приблизиться к храму. Теперь ты должен сделать свою работу.

Услышав, как под ногами лейтенанта Фалькере и его людей хрустят под ногами сухие листья, Анжелони развернулся к ним лицом. Вскинув вверх руки, он выкрикнул басом:

— Nunc dimittis, Domine,[218] — и залился жутким смехом.

Десятки демонических тварей, укрывшихся на старых деревьях, как по команде набросились на полицейских, разрывая не защищенные бронежилетом участки тела своими острыми зубами и когтями. Исход схватки был предрешен заранее. Тварей, похожих на гигантских летучих мышей, было в десятки раз больше, и даже если кто-то и успевал пристрелить двух-трех монстров, другие с еще большей яростью нападали, буквально отрывая спецназовцам головы.

Множество растерзанных тел вокруг, излучающих тепло, теперь создавали защитный фон для Бателли, но он все же надел на себя изоляционный плащ из плотной алюминиевой фольги, чтобы снайперы на крышах, глядя в тепловизоры, не смогли уловить оранжевое пятно его тела. Собрав винтовку, он прильнул глазом к оптическому прицелу ночного видения. Каменная лестница, ведущая к центральному входу, отлично просматривалась с занятой им позиции. Он увидел, как встревоженные стрельбой полицейские пригнулись, направив автоматы в сторону кладбища.

— Не стрелять, там могут быть раненые! — приказал капитан.

— Выставьте заградительный отряд со щитами, — отдал команду комиссар капитану Салано, увидев приближающиеся два джипа «Лэнд Ровер», которые были облеплены с обеих сторон охранниками «Ордена Магистров», держащими автоматы в руках.

Живая цепь из полицейских с высокими щитами протянулась от дороги до входа в базилику.

«Идиоты, все-таки они — безнадежные идиоты. Разве можно укрыться за куском пусть даже и сверхпрочного кевлара от пули пятидесятого калибра?» — ухмыльнулся Бателли.

Он решил стрелять сразу, без промедления, в тот момент, когда «объект» только начнет подниматься по лестнице, хотя на верхней площадке он вне всяких сомнений был бы наиболее уязвим.

Охранники Ордена открыли двери джипа. Прикрывая собой кардинала Сантори и монахов, они быстро повели их к центральному входу. Бателли задержал дыхание. Он тщательно прицелился прямо в голову кардинала и между ударами сердца плавно нажал на курок. Первая пуля пробила щит, но, изменив направление, ранила в ногу одного из охранников. Рана выглядела ужасной. Наконечник пули затупился, пройдя сквозь несколько слоев спрессованного кевлара, и буквально разорвал в клочья мышечную ткань. Вторая — сразила наповал полицейского, вырвав у него полшеи.

— Bastardo![219] Просвет, закрыть просвет! — выкрикнул капитан Салано, пригибая голову.

Поражающая мощь оружия привела полицейских в ступор, поэтому никто не спешил занять место убитого коллеги. Они явно растерялись, подумав, что по ним открыли огонь не иначе как из дальнобойного зенитного пулемета. Двое охранников Ордена подхватили кардинала под руки и переместили его левее, ближе к парапету, вдоль которого выстроились в шеренгу еще совсем молодые спецназовцы. Подниматься дальше вверх на открытую площадку перед центральным входом было слишком рискованно. Осознавая иллюзорность защиты, предоставленной местной полицией, оставшиеся трое телохранителей-профессионалов смело выбежали вперед. Укрывшись за деревьями, которые росли неподалеку от базилики, они открыли огонь одиночными выстрелами по предположительному месту нахождения киллера, пытаясь обнаружить его, глядя в оптический лазерный прицел.

— Эти ковбои из Лондона сейчас у всех памятников крылья и митры на хрен поотбивают, — с нескрываемой досадой сказал прокурор Трамонто.

Сильно сжав рацию, комиссар Турати выплеснул накопившуюся в нем злость:

— Извините, что побеспокоил вас на затяжке, сеньор Роселини, но пока вы там, на крыше, со своими долбаными снайперами травку покуриваете, любуясь видом ночного Рима, у нас тут хороших парней и священников убивают.

— Мы его не видим. Или он сидит в яме, накрывшись плащом, или ведет огонь из склепа возле памятника Папе Клименту. Вокруг него я насчитал около двадцати наших. Большая часть из них быстро теряют температуру, но некоторые еще двигаются. Прикажете открыть огонь по памятнику?

— Che cazzo![220] — грохнув кулаком по столу наблюдательного поста, возмутился Турати, брызжа слюной.

— Vaffanculo,[221] — спокойно ответил Роселини, предусмотрительно прервав перед этим связь.

Третью и четвертую пулю Бателли выпустил в монахов, оставшихся в самом незащищенном месте каменной лестницы. Смертельно ранив одного и оторвав руку другого, он выстрелил в пятый раз и снова пробил кевларовый щит, но пуля и в этот раз не задела кардинала, просвистев в пяти сантиметрах над его головой.

— Роселини, огонь! Салано, огонь! Все, кто меня слышит, огонь! — взорвался комиссар.

Через секунду реки свинца накрыли участок кладбища в радиусе десяти метров от Бателли. Вскрикнув от обжигающей боли, он нажал несколько раз на курок. Убив еще одного полицейского, он вызвал тем самым еще более яростный шквал огня. Капитан Салано, придя в бешенство, отдал приказ выстрелить в него одновременно из трех гранатометов, несмотря на запрет прокурора. Разорванные мощным взрывом части тела Бателли взлетели в воздух вперемешку с осколками бронзового памятника святого Климента.

Воспользовавшись моментом, охранники быстро завели кардинала и оставшихся в живых монахов в базилику.

Прокурор Трамонто расстегнул верхнюю пуговицу воротника и ослабил галстук. Закрыв ладонями лицо, он тяжело вздохнул и спросил:

— Сегодня четверг?

— Уже пятница, — налив в чашки кофе и закурив сигарету, ответил Турати.

— Ну вот и все. Нам конец. Лучше сразу застрелиться.

— А если был бы четверг, ты бы повременил?

— Утром мэр, Папа, комитет по охране исторических памятников, комитет по туризму и даже спившийся сторож этого кладбища напишут на нас жалобу префекту. Ближе к обеду следственная комиссия, просмотрев фотографии руин и приняв во внимание количество жертв, выдаст генеральному прокурору заключение, что мы — два невменяемых, опасных для общества психа, которых нельзя подпускать на пушечный выстрел к префектуре и вообще следует немедленно выслать из Рима. В субботу вечером нас уже будут хлопать по заду деревенские розовощекие красавицы, а красавцы строить глазки, когда мы в одних стрингах будем давить вместе с ними виноград где-нибудь в Тосканской деревне, — озвучил Трамонто ближайшую для себя и комиссара перспективу.

— Я слышал, что это полезно для кожи. На некоторых винодельнях продвинутые хозяева теперь даже зарабатывают на SPA-процедурах, обмазывая легковерных туристов с ног до головы виноградными выжимками, — сказал комиссар.

Глава XXI Реальность состоит в том, что мы не любим реальность (Ars moriendi)

Прерывисто дыша, аббат Томильони, умирая, сказал:

— Сатана соберет царей земли для сражения с Христом, они окропят своей кровью поля Армагеддона. Иисус на белом коне вместе с воинством Божьим спустится с Небес. Вы ведь тоже их видите, Ваше Преосвященство?

Голос аббата Монте-Кассино становился все более хриплым и слабеющим. Захлебываясь собственной кровью, он схватил склонившегося над ним кардинала Сантори за рукав рясы.

— Слава Божья никогда не умрет, брат мой. Мы выполним свой долг в точности, как и поклялись друг другу, — ответил кардинал, почувствовав холод и дыхание смерти, исходящие от умирающего аббата.

Врач отрицательно покачал головой, давая понять окружившим его монахам и священникам, что уже ничего сделать нельзя. Пуля прошла навылет, оставив рваную рану на животе диаметром в пять сантиметров и вдвое большую — на спине. И хотя позвоночник не был задет, но разорванные артерии и вены не оставляли врачу никаких шансов на спасение пациента.

Причастив его в последний раз, епископ Аплиата, настоятель базилики Сан-Клименте, прочитал над ним краткую молитву:

— Властью, данной мне Апостольским Престолом, даю тебе полную индульгенцию и прощение всех твоих грехов. Да примет Христос душу твою в царствие Свое и приведет тебя к жизни вечной.

— Амен… — прошептали губы аббата в последний раз, перед тем как он испустил дух.

Отец Винетти закрыл глаза усопшего. Врач виновато опустил глаза и обратился к кардиналу Сантори:

— Примите мои соболезнования, Ваше Преосвященство. Мы обязаны отвезти тело в городской морг для проведения судебно-медицинской экспертизы. Завтра в десять, после того как оформят свидетельство о смерти, родственники смогут похоронить аббата.

— У него нет родственников. Аббат был сиротой. Вся его семья перед вами. Согласно уставу, он должен быть похоронен на монастырском кладбище Монте-Кассино, поэтому не вижу никакого смысла в этих бюрократических формальностях.

— Сожалею, но правила есть правила, иначе меня уволят или того хуже — возбудят уголовное дело за служебную халатность.

Увидев вошедших в базилику прокурора Трамонто и комиссара Турати, кардинал настоял на своем, опасаясь повторения ситуации, возникшей утром в «Палаццо Мальта».

— Если хотите, я могу переговорить с комиссаром. Думаю, что он поймет нашу просьбу.

— Позвольте, я сделаю это сам, — сказал врач.

Турати беседовал с ним не дольше десяти секунд. По-дружески похлопав его по плечу, он направился в сторону монахов, молящихся об усопшем:

— Requiem aeterna dona eis, Domine, etlux perpetua luceateis. Requiestcant in pace. Amen.

Перекрестившись, он взглянул на часы, а затем вопросительно посмотрел на кардинала:

— Прибыл Белуджи. Он интересуется, все ли готово для проведения мессы.

— Мы не можем ее начать, пока не будем уверены, что с телом погибшего аббата Томильони все выполнено в точности с требованиями устава нашего монашеского ордена, — категорично отрезал кардинал Сантори.

Комиссар понял, что он что-то недоговаривает, и предложил отойти в сторону, чтобы не мешать монахам отпевать усопшего.

— Пока я не узнаю, в чем истинная причина вашего несогласия оформить все как следует, боюсь, мы не сможем решить эту проблему.

— Утром в больнице мальтийского Ордена дьявол использовал тело убитого человека в облачении католического епископа как машину для расправы над теми, кто стоял на его пути. Он явил через него сверхъестественную демоническую силу, против которой незащищенные люди бессильны. Возможно, что все, кого вы здесь видите, будут обречены на лютую смерть, и даже я разделю с ними эту участь.

— Да, но позвольте спросить вас, каким образом это произойдет, если тело аббата будет находиться в морге? У них там в каждом отсеке для покойника довольно крепкие ручки, такие же, как и на дверях морозильных камер. Их не так уж и просто открыть изнутри.

— Сатана не сможет войти в базилику сам, ибо здесь пребывает Святой Дух, а лишь вселившись в тело погибшего. Дьявол попытается сделать это тогда, когда тело аббата окажется вне пределов святого места, а затем непременно вернется сюда, — округлив глаза, сказал кардинал.

Комиссар развел руками и сказал:

— Если бы я услышал от вас эти слова еще вчера, то наверняка порекомендовал бы понтифику отправить вас на месяц-другой в психиатрическую лечебницу немного развеяться. Но после того, что произошло сегодня, я уже ничему не удивляюсь.

Расписавшись на бланке, он взял под свою ответственность проведение судмедэкспертизы. Врач лишь удивленно пожал плечами и удалился.

— Надеюсь, теперь, когда мы пошли вам навстречу, Белуджи со своей супругой может войти в базилику? — спросил прокурор Трамонто, пытаясь уловить во взгляде кардинала характерные признаки умственного помешательства.

— Только после того, как братья перенесут тело аббата на нижний уровень, — ответил за него отец Винетти.

— Вы имеете в виду подвальное помещение? — уточнил комиссар Турати, осматриваясь по сторонам.

Настоятель базилики Доминик Аллиата улыбнулся и пояснил:

— Нижний уровень был построен в 64-м году от рождества Христова на руинах сгоревших домов времен императора Нерона. Когда-то адепты культа Митры проводили там свои ритуалы.

— Он прямо под нами? — поинтересовался Трамонто.

— Нет, под нами находится средний уровень, построенный в IV веке, а мы с вами сейчас стоим на полу верхнего уровня, стены которого были воздвигнуты в XII веке, — ответил епископ Аллиата.

— Но эти фрески на стенах выглядят не такими уж и старыми, — заметил комиссар.

— Да, вы правы. Большая часть из них относится к XV и XVIII веку, но на нижнем уровне сохранились фрески девятого столетия. А на алтарной перегородке имеется монограмма Папы Иоанна II от 533 года, так что нам есть чем удивить паломников.

— Вот в этом все итальянцы одинаковы. Даже перед лицом опасности мы обо всем забываем и начинаем с гордостью доказывать не столько иностранцам, сколько друг другу, что именно от нас произошел homo sapiense, — рассматривая убранство храма, улыбнулся Трамонто.

— Теперь, если не возражаете, мы должны обсудить с братьями детали предстоящей мессы. Через десять минут можете заводить Белуджи с женой, — дав понять гостям, что им пора удалиться, сказал епископ.

— Надеюсь, вы не будете против нашего присутствия во время проведения мессы?

— Хм, есть четко определенные правила, и лично я не рекомендовал бы вам находиться здесь. Но разве вы сможете не выполнить приказ префекта? — не без сарказма ответил отец Винетти.

— Учитывая специфику создавшейся ситуации, боюсь, что вы правы, не сможем, — сказал прокурор.

— И более того, выставим охрану на нижнем и среднем уровнях, — добавил комиссар.

— И все-таки, лучше бы вы и ваши люди оставались снаружи, — провожая печальным взглядом монахов, несущих тело аббата вниз по мраморной лестнице, сказал кардинал Сантори.

— Несложно догадаться, что за мессу вы собрались провести этой ночью. Это ведь «Ритуале Романум», не так ли? — спросил комиссар.

Настоятель храма отвернулся, оставив вопрос без ответа.

— Остается только надеяться, что вы знаете, что делаете. Надеюсь, все пройдет без эксцессов, — сказал прокурор, хотя и сам не очень верил в это.

Не успев начаться, операция уже трещала по швам, и теперь Трамонто, давший обещание министру, что с головы Белуджи и его жены и волос не упадет, ожидал еще больших сюрпризов.

Как только представители префектуры вышли из базилики, святые отцы подошли к доктору Майлзу, надевшему по настоянию Папы монашескую рясу, чтобы «не выделяться».

Увидев изможденное лицо кардинала и его горящие огнем фанатичной веры большие глаза, Шон удивился тем глубинным переменам, которые произошли с ним за тот короткий отрезок времени, что они не виделись.

— Зачем вы, будучи просветленным свыше человеком, согласились на это бессмысленное шоу? Если эта идея исходит от нового камерария Костанцо, то почему его нет рядом с вами? — сходу задал вопрос Сантори.

— Мы не в праве отказывать человеку, если он обратился к нам за помощью, желая принять Христа в свое сердце, — сказал отец Винетти.

— Но ведь она еврейка, пусть раввины и спасают ее душу, а наша истинная цель должна оставаться прежней — избавить мир от рождения зверя, который погубит Святую Католическую Церковь и многие миллионы наших братьев по всему миру, — возразил кардинал.

— Господь извлекает ноги наши из сети ловца, — театрально устремив взор к небесам, произнес епископ Аллиата.

«Редкий идиот», — подумал Сантори, почувствовав в его интонации явное пренебрежение к мнению окружающих.

— Вы ведь скрыли от него то, что произошло в Сан-Бернардино, не так ли? Этот напыщенный павлин даже не догадывается, что ждет его и этих несчастных священников? — с укором обратился кардинал к отцу Винетти и доктору Майлзу, не особо утруждая себя в подборе корректных выражений.

Шон покраснел и опустил глаза. Он и сам сомневался в том, что падре, кардинал Костанцо и Папа все тщательно взвесили и до конца продумали. Никто не мог с полной уверенностью сказать, как именно будет развиваться ситуация в процессе проведения обряда экзорцизма. Но даже если священникам все-таки и удалось бы изгнать демонов из Бетулы, то все равно это никак не решало главную проблему, поскольку именно от Антихриста, которого она носила в чреве, исходила реальная угроза, а не от нее самой.

— Вы видите только то, что хотите видеть, а не всю картину целиком, — ответил за Майлза отец Винетти и продолжил:

— Благодать Святого Духа снизойдет на нее и на всех присутствующих, и Сатана непременно отступит, как не раз уже отступал перед силой Имени Спасителя.

— На словах выглядит вполне убедительно. Но неужели вы настолько наивны, что поверили им? Да они придумали всю эту чушь с просветлением ее сознания только лишь для того, чтобы выкрасть доктора Майлза, а заодно и покончить со всеми нами. Мы уже порядком надоели дьяволу своей суетой, — сказал кардинал повышенным тоном.

— На этот раз у нас есть чем защититься от него, — уверенно ответил падре.

— Надо же! Будете бегать за ним с кадилом по храму и пугать, повторяя: «Изыди, Сатана», или, может, что-то новенькое придумали, к примеру: «Сгинь, косматый, в Преисподнюю!»?

— Оставьте свой сарказм при себе и не забывайте, что отец Винетти был вашим наставником, — насупив брови, сделал замечание епископ Аллиата, который был на пять лет младше кардинала.

Впервые в жизни Сантори захотелось врезать, как следует, служителю Божьему по челюсти. Но, совладав с эмоциями, он взял себя в руки и спокойно ответил:

— Вы можете практиковаться в экзорцизме хоть до утра, а мы завершим то, что должны завершить, и никто и ничто нас не остановит.

Он развернулся и хотел уже присоединиться к монахам, которые молились у алтаря на коленях о спасении души аббата, как вдруг услышал голос отца Винетти.

— И даже терновый венец Спасителя не остановит?

Кардинал замер на месте, словно его насквозь пронзила молния.

«Этого не может быть», — подумал он и, не оборачиваясь, спросил:

— Вы думаете, я поверю, что французы передали в Ватикан бесценную реликвию?

— Пожалуй, слово «передали» в данной ситуации не совсем уместно. Скорее, они проявили уважение к просьбе понтифика в надежде, что эта реликвия излечит тысячи страждущих паломников. До Рождества мы должны вернуть его обратно в Нотр-Дам де Пари.

— Так вот почему здесь столько полиции! Я же в силу своей наивности предположил, что Папа их вызвал ради сохранения наших с вами жизней, — обернувшись, ухмыльнулся Сантори.

— Я предлагаю вам сделку, — сказал епископ Аллиата. — Если в течение одного часа после начала ритуала мы не увидим никаких существенных изменений к лучшему, то все священнослужители, присутствующие в этом храме, присоединятся к вам для проведения черной мессы.

Заметив реакцию Сантори, доктор Майлз и отец Винетти залились краской. Уж кто-кто, а они знали по своему опыту, что одержимый либо исцеляется, либо окончательно теряет рассудок, и никаких мифических изменений к лучшему в процессе изгнания демонов просто быть не могло. Если экзорцисту все-таки удавалось выпытать у одержимого имя демона и дату исхода, то в лучшем случае он мог молить Господа, чтобы кто-то из святых архангелов изгнал Сатану. Как правило, ими были архангелы Михаил и Гавриил. Без их помощи экзорцист сам был уязвим и зачастую становился жертвой непрестанных демонических атак.

— Шли бы вы отдыхать, епископ, уже поздно, — ответил кардинал, дав — тем самым понять, что не намерен ни о чем договариваться с дилетантом.

Не обращая внимания на возмущенный вид Аллиаты, он подошел к падре Винетти и шепотом озвучил свои условия:

— Прошло всего два месяца с момента зачатия дьявольского отпрыска. Если вы убедите ее сделать аборт, тогда я с вами. Если нет, то монахи застрелят ее и всех, кто встанет на их пути. Вряд ли я смогу их переубедить. Они возревновали за Христа и за погибших братьев и теперь переполнены праведным гневом. Восемь пистолетов у них, и у меня два. Что нас остановит? Советую призадуматься.

Сантори излучал фанатичную веру, схожую с той, какая была у крестоносцев, когда они сражались за Иерусалим. Винетти, так же как и доктор Майлз, удивился трансформации, произошедшей с кардиналом. Он решил согласиться с ним, чтобы сохранить жизнь несчастной женщине, которая абсолютно незаслуженно стала жертвой дьявольских планов.

— Церковь выступает против абортов только из-за душ убиенных младенцев, а поскольку Бетула зачала от клона — души у плода быть не может. Дух Сатаны должен был заполнить этот вакуум, поэтому я не сомневаюсь, что она добровольно пойдет на этот шаг и без наших советов.

Прочитав мысли священника, Сантори сказал:

— Я согласен с вами, падре, в том, что она не заслужила такой участи. Но разве это что-то меняет?

Заскрипели тяжелые входные двери, и кардинал сразу же изменился в лице, увидев вошедшую в храм «дьяволицу». Перейдя на жесткий тон, он добавил, кивнув в сторону супружеской четы Белуджи, комиссара и прокурора:

— У вас всего один час. Мы не задержимся ни на минуту и не успокоимся, пока не исполним данную братьям клятву, даже если придется их всех перестрелять.

Сомнительная договоренность с кардиналом вселила зыбкую надежду в доктора Майлза, что «Ритуале Романум» может действительно исцелить одержимую. Он облегченно вздохнул, хотя и знал, что по-прежнему оставался вожделенным «Оскаром» на этом дьявольском представлении.

Переступив порог храма, Бетула сразу же почувствовала тяжесть во всем теле, как пилот современного истребителя, испытывающий перегрузки во время испытательного полета. В глазах потемнело, а ноги стали тяжелыми, как у Колосса Родосского. Белуджи пришлось поддержать ее за руку и задать самый дурацкий вопрос всех времен и народов:

— Are you о'кеу?[222]

Бетула закрыла глаза. Даже скрыв лицо за черной вуалью, она была не в силах вынести нахлынувшее на нее сияние святости храма. Образы апостолов, святых мучеников, сцены Судного дня, лик Спасителя и Богородицы, изображенные на фресках, — яркими вспышками все это проносилось перед ее внутренним взором. Почувствовав сильную тошноту, она крепко сжала руку Джино и уже хотела развернуться и выйти, как вдруг отчетливо услышала голос Хозяина: «Иди вперед и ничего не бойся. На этот раз никто из этих фарисеев, кроме Избранника, из храма живым не выйдет».

Осмотревшись по сторонам, Белуджи удивился, не увидев привычных глазу скамей слева и справа, которые были заблаговременно вынесены вниз на средний ярус по указанию отца Винетти, чтобы свести до минимума вероятность перемещения по воздуху каких-либо предметов во время ритуала экзорцизма.

Заметив, что молодая супруга медиамагната едва стоит на ногах, комиссар обратился к священникам:

— Подайте синьорине стул, у нее головокружение!

«Вот и замечательно. Так будет спокойнее для всех», — подумал отец Винетти, глядя на то, как священники помогают Бетуле присесть в специально приготовленное для нее кресло с ремнями для рук и ног.

Она попыталась расслабиться, но чем ближе священники подкатывали кресло к алтарю, тем сильнее ее охватывало беспокойство.

— Дальше вам нельзя, — вежливо остановил «группу поддержки» один из священников, пристегивая прямо перед ними обшитую красным бархатом цепь к стене.

— А если вам вдруг понадобится наша помощь? — удивленно спросил Трамонто.

— Отсюда до алтаря всего двенадцать метров. Случись что, всегда добежать успеете. К тому же двое ваших уже стоят у лестницы. Им еще ближе, чем вам, — кивнув головой в сторону жующих жвачку полицейских в бронежилетах, сказал священник.

Заметив обеспокоенность Белуджи, он решил успокоить его и добавил:

— Да и что может случиться? Разве что ваша жена ругаться начнет, как все одержимые во время «Ритуале Романум», и смеяться низким голосом, но не более того.

— А зачем они в таком случае привязывают ремнями ее руки к креслу? Разве это нормально? — спросил Джино.

— Обычно мы привязываем и ноги тоже, но на этот раз падре решил, что и одних рук будет вполне достаточно, — пояснил священник.

— Не знаю, все это очень настораживает, я согласен с вами, сеньор Белуджи. Вместо деревянного у них теперь кресло из нержавеющей стали на колесах, а в остальном все по-прежнему напоминает средневековый бред Инквизиции, — заметил прокурор.

— Не беспокойтесь. Падре Винетти у нас — лучший. Он знает свое дело, поэтому долго вам тут стоять не придется.

— То есть он сразу, без церемоний, намотает кишки моей жены на лебедку, — вращая указательным пальцем, сказал Джино, возмущенный тем, что Бетулу привязали к креслу, как какого-то буйного психопата.

Священник рассеянно улыбнулся. Он явно не разделял черного юмора медиамагната и поспешил к алтарю, вокруг которого уже собрались все братья.

— Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum. Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra,[223] — прочитал молитву отец Винетти.

— Да пребудет благодать Господа Бога нашего Иисуса Христа со всеми нами! — громко пропел епископ Аллиата.

— Амен! — одновременно протянули все священники и монахи.

— Да ниспошлет Господь помощь, защиту и спасение всем, кто надеется на него, — осенив священнослужителей крестным знамением, произнес отец Винетти.

— Амен!

Кардинал Сантори и четверо оставшихся в живых монахов присоединились к священникам Сан-Клименте. Они не могли устоять перед искушением хотя бы взглянуть на терновый венец Спасителя, находящийся внутри небольшого бокса из бронированной стали на алтаре. Отец Винетти надел очки и склонился над его верхней крышкой. Набрав шесть цифр на сенсорной панели кодового замка, он открыл бокс, уступив епископу право вынуть венец.

Аллиата бережно взял в руки круглую стеклянную капсулу, инкрустированную золотыми пластинами с красивым узором, внутри которой находилась бесценная христианская реликвия. Приподняв ее над головой, он снова громко произнес:

— Vere filius Dei erat iste![224]

— Qui conceptus est de Spirito Sancto, natus ex Maria Virgine,[225] — пропели священники.

Бетула сверлила взглядом доктора Майлза. Он стоял в стороне от алтаря рядом с двумя монахами-иезуитами, поддерживающими за руки 85-летнего архиепископа Фарнези. Будучи давним другом понтифика, архиепископ получил разрешение прикоснуться к святыне перед тем как отойти в мир иной. Характерный тремор рук выдавал болезнь Альцгеймера. Однако не в силах оторвать взгляд от сияющей золотом реликвии, он все же пел слабым голосом божественную литургию, повторяя слова за священниками, стоящими вокруг алтаря.

При виде слез, стекающих по впалым старческим щекам, Шон поддался неосознанному порыву своей души. Повернувшись лицом к архиепископу, он возложил правую руку ему на голову и шепотом прочитал Шем ха-Мефораш. Иезуиты растерялись, не понимая, что происходит и как такое вообще возможно. Они хотели уже было снять его руку с головы почтенного старца и оттолкнуть «свихнувшегося монаха» в сторону, но Фарнези почувствовал, как боль, разрывавшая его плоть изнутри, ослабила свою хватку. С блаженной улыбкой он обнял Майлза и едва слышно произнес:

— Господь внял моим молитвам и послал тебя, сын мой. Я и не ожидал большей радости.

— Надо же, какая умилительная сцена. Я тоже сейчас расплачусь, — громко рассмеялась Бетула, закинув назад голову.

Щеки архиепископа порозовели, и Шон сам удивился силе тайного Божьего Имени.

— Позволь мне узнать, как тебя зовут, — спросил Фарнези, даже не взглянув на одержимую.

— Святой Шон Ватиканский, — выкрикнула Бетула, а затем, скривившись, добавила:

— Нет, пожалуй, это слишком. Зовите его просто святой Шон. Скромно и со вкусом. Почти как святой Патрик. Правда, он никогда католиком не был, но в Ватикане на все есть свои исключения.

Священники у алтаря продолжали петь божественную литургию, не обращая внимания на ее едкий сарказм:

— …credo in Spiritum Sanctum.[226]

Каждое произнесенное ими слово ударяло по голове, словно молот по наковальне, и эхом отдавалось где-то в лабиринтах коры головного мозга Бетулы, доставляя ей нестерпимую боль.

— …ессе Agnus Dei,[227] — влетели в уши одержимой слова епископа, заставив спину выгнуться дугой. Она напрягла мышцы рук, пытаясь порвать ремни, но они были сделаны из толстой дубленой кожи и не растянулись ни на миллиметр.

— Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saecula saeculorum. Amen!

«Зачем ты подвергаешь меня таким пыткам»? — воззвала Бетула к Сатане, не в силах вынести стихи литургии.

Ей показалось, что ее голова превратилась в перегретый паровой котел, который вот-вот взорвется, и когда ей захотелось закричать во весь голос, она услышала голос Хозяина: «Я оставлю тебя, чтобы расправиться с ними, а потом вернусь, и ты снова будешь счастлива».

Один из демонов Бетулы подчинил ее своей воле и заставил обратиться к Майлзу голосом, переполненным притворного страдания:

— Святой Шон, исцелите и мое страждущее тело, я постилась сорок дней и шла к вам долгих два месяца, мечтая об этой встрече.

Вытянув свои длинные ноги, наполовину прикрытые черным платьем с разрезом до бедра, она выставила напоказ новые лакированные туфли на шпильке от Gucci и, снова залившись смехом, произнесла:

— Даже туфли все истерлись до дыр, так спешила, а ты теперь делаешь вид, что видишь меня в первый раз. А как же насчет «возлюби ближнего своего, как самого себя»? Помнишь, как ты целовал меня? Неужели у тебя каменное сердце?

— Не смотри ей в глаза, сын мой, ибо дьявол нас хитростью побеждает, — сказал Фарнези.

— Ты думаешь, дурень старый, что вот так запросто положил тебе кто-то руку на голову, и ты уже исцелился от четвертой стадии рака? Да ты уже завтра будешь…

— Gloria Salvator Mundi![228] — громко пропели священники и монахи, не дав ей договорить.

В тот момент, когда стеклянный корпус тернового венца заискрился, епископ расплылся в улыбке, почувствовав снизошедшую на всех благодать Святого Духа. Братья слышали о сверхъестественных свойствах венца Спасителя, но перед началом мессы никто особенно не верил, что чудо может произойти на их глазах. И теперь с трепетом священники поочередно подходили к епископу. Затаив дыхание, они прикасались лбом и губами к нижней части капсулы, где хорошо был виден венец, и он удивительным образом менял свой цвет в зависимости от душевной чистоты человека. От тусклой, потемневшей от времени ржавчины, до сияния радуги.

Бережно положив венец обратно в бокс, епископ приподнял чашу для причастия над головой и прочитал краткую молитву. Как только последний монах причастился, отец Винетти надел на шею пурпурную епитрахиль и, приблизившись к Бетуле с распятием в руках, произнес:

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen![229]

От одного вида креста у нее поплыло все перед глазами. Ее так и подмывало ударить ногой по руке священника, но она сдержалась и, выдавив из себя улыбку, сказала:

— Вы же не станете задавать мне этот вопрос, на который заранее знаете ответ, поскольку и раньше пытались мне помочь. Надеюсь, вы не забыли, чем все тогда закончилось. Не думаю, что вы хотите повторения.

Двое священников, вызвавшихся ассистировать отцу Винетти, стояли по бокам от него, держа в руках святую воду, кропило, елей, просфору и распятие для одержимой. Падре открыл старый потертый Псалтырь и негромко, но отчетливо прочитал псалом 53-й, начав обряд экзорцизма. Затем он осенил крестным знамением одержимую и, несмотря на предупреждение, спросил ее:

— Урожденная Марта Мейерс, также нареченная дьяволом Бетулой, коим именем мы не станем обращаться к тебе, ответь всем братьям, присутствующим здесь. Желаешь ли ты искренне отречься от Сатаны и осознанно ли твое решение принять святую католическую веру?

На лице одержимой проявилась брезгливая гримаса:

— А я-то думал, что мы уже договорились, святоша ты хренов, — басом произнес демон ее устами.

Падре вложил деревянный крест в руку девушки, но она разжала пальцы и закричала:

— Убери свою лапу, она жжет, как огонь!

Бетула плюнула прямо на рясу падре и залилась жутким смехом, от которого даже повидавшему многое за прошедшие сутки кардиналу Сантори стало не по себе.

— Сильна нынче армия у Господа, нечего сказать! Извращенцы, педофилы, гомики, наркоманы, пьяницы, стяжатели и просто ублюдки — вот кого я вижу одетыми в ризы перед собою. Многие из этих псов Христовых стали священниками только лишь из-за страхов за завтрашний день, которые их по сей день одолевают.

— Tenuisni manum dexteram meam, et in voluntate tua deduxisti me,[230] — направив на одержимую распятие, гневно произнес падре Винетти.

Широко расставив ноги, она показала менструальные кровотечения, стекающие по ее загорелым стройным ногам, и с ухмылкой на лице обратилась к молодому священнику отцу Сегалини.

— Ну же, Сержио, давай, это тебя заводит. Я ведь знаю, что ты любишь мастурбировать, глядя на месячные у проституток.

Сегалини покраснел, но, совладав с эмоциями, ответил:

— Дьявол всегда стремится поразить воображение наших братьев лживыми образами и речами, но тебе не удастся…

Не успел он договорить, как вдруг упал на пол и начал биться в конвульсиях, выгибаясь и борясь с невидимым противником. Все отчетливо увидели, как под его кожей начало перекатываться инородное тело размером с грейпфрут.

Священники, понадеявшиеся на силу причастия, поняли, что дело начинает принимать куда более серьезный оборот. Ими овладели паника и смятение, потому что многие из них осмелились причаститься святых Тайн, так и не исповедовавшись в давних грехах, о которых боялись признаться братьям.

Окропив три раза одержимую святой водой, отец Винетти направил на нее распятие и уверенным голосом, без тени страха, произнес:

— Adjure te, spiritus nequissime, per Deum omni-potentem,[231] назови свое имя и изыди из тела рабы Божьей Марты. Если же ты не подчинишься моему требованию, то ужасные муки и наказания ждут тебя, и будешь ты гореть вечно в озере серном и огненном, уготованном духам мятежным.

Один из ассистентов кадил вокруг одержимой ладаном, и, когда он приблизился к ней, она зашипела, как дикая кошка, и ударила его изо всех сил острым каблуком по ступне, разорвав кожу на пальце. Взвыв от боли, священник отпрыгнул в сторону и, хромая, отошел за алтарь. Монахи-иезуиты, сопровождавшие архиепископа Фарнезе, вызвались помогать Винетти, восполнив потерю двух ассистентов.

— Преданные папские слуги прибыли на помощь старому пню. Хитрые и проникающие во все дыры без мыла иезуиты — воспитатели молодежи в строгом католическом духе. А как же насчет обета целомудрия? Или мне рассказать, как вы вдвоем вчера напоили Лолу, а потом проникали во все ее дырки до самого утра. Правда, ей понравилось, и она вам скинула даже половину цены, — рассмеялась Бетула.

Напрягая бедра, она начала изображать совокупление, издавая протяжные томные стоны. Повторяя интонацию голоса проститутки Лолы, одержимая изображала оргазм и называла монахов уменьшительно-ласкательными именами, которые она не могла знать. Один из них не выдержал и вернулся на свое место, виновато склонив голову перед пожилым архиепископом. Второй вышел вперед и демонстративно ударил Бетулу по щеке.

— Ты лжешь, дьявольское отродье, — гневно выпалил он.

Возложив руку на ее голову, он громко произнес молитву:

— Domine lesu, dimitte nobis débita nostra, salva nos ab igne inferiori, quae misericordiae tuae maxime indigent.

Почувствовав, как рука задрожала, монах выкрикнул:

— Назови свое имя!

Вены на шее Бетулы вздулись, зрачки расширились вдвое, а все лицо покраснело, как вареный лобстер. Она открыла рот, и раздался демонический хохот:

— Нас легион в ней, но тебе нужен я, Исакарон, — демон похоти и разврата. Я уже спешу на твой зов.

В тот же миг тяжелый бронзовый подсвечник взлетел сам по себе с алтаря и с сокрушительной силой ударил молодого монаха по голове. Он упал замертво на мраморный пол, заливая его кровью.

— Мы начинаем, а вы из-за своего упрямства все сегодня погибнете! — решительно заявил кардинал Сантори и раскрыл шкатулку, где было все необходимое для проведения черной мессы.

Уступив кардиналу и его монахам место у алтаря, епископ Аллиата присоединился к падре Винетти. Он открыл молитвенник и осенил себя крестным знамением:

— Credo in Deum, Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae; et in lesum Christum, Filium eius unicum, Dominum nostrum.[232]

— Перестань разговаривать на этой поганой латыни, — зашипела на него Бетула, закатывая зрачки.

— Повелеваю тебе оставить тело рабы Божьей Марты. Но так как ты по-прежнему проявляешь непокорство, повергаю тебя в глубины Бездонной Бездны, где будешь пребывать вплоть до Судного Дня. Аминь!

Одержимая затихла, и священники Сан-Клименте с надеждой посмотрели на епископа, как вдруг грохот надвигающейся волны заставил их повернуть головы в сторону входа. Белуджи, прокурор и комиссар в страхе упали на пол, прикрыв головы руками.

— Стойте на месте и не бегите, это всего лишь иллюзия, насланная дьяволом, чтобы запугать нас, — остановил падре Винетти братьев, которые чуть не сорвались с места к служебному выходу.

Как только они поверили в то, что это всего лишь наваждение, волна тут же исчезла, но жуткие голоса демонов пришли ей на смену, заполнив весь храм.

— Credo in Spiritum Sanctum, sanctam Ecclesiam catholicam, Sanctorum communionem, remissionem peccatorum, carnis resurrectionem, vitam aeternam. Amen! — приподняв руки, произнес кардинал Сантори, а затем начал протыкать тринадцатью заточенными перьями глаза, рот, сердце, конечности и живот восковой куклы Бетулы, лежащей на алтаре в центре круга, образованного тринадцатью свечами из желтого воска.

Вонзив последнее перо, он удовлетворенно произнес:

— In hoc signo vinces.[233]

Одержимая истерично завопила и изрыгнула из себя кровавую массу.

— Мы должны немедленно прекратить это насилие над несчастной женщиной, иначе эти фанатики ее убьют, — возмутился прокурор Трамонто, порываясь перейти за растянутую перед ним цепь.

— Не советую вам это делать, они уже здесь, — схватив за рукав, остановил его Белуджи.

— Кто здесь? Неужели вы тоже верите в этот бред? — спросил Трамонто.

Он хотел освободиться от цепкой хватки медиамагната и выстрелить из пистолета в воздух но, увидев, как глаза Джино округлились, а на лице проявилась печать страха и удивления, повернул голову и замер, не веря своим глазам.

Глава XXII Я вижу Короля, отдающего приговоры ангелам

— Остался еще один поворот, но вы должны стараться идти еще тише, иначе они наверняка нас услышат, — сказал археолог Микаэле Гарофано, помощник директора муниципального проекта «Подземелья древнего Рима».

— Снимите туфли, — оглянувшись, отдал приказ Тони Лайман, наемник с тридцатилетним стажем.

— Вы предлагаете, чтобы я шел в одних носках по этим острым камням?! — не веря собственным ушам, попытался возразить Питер Керрингтон, придерживая кобуру под мышкой.

— Я просил вас надеть спортивную обувь, а не туфли на каблуке, так что теперь пеняйте на себя, — посмотрев на Питера жестким взглядом, настоял на своем требовании Лайман.

— Не такие уж они и острые, учитывая то, что прямо под нами обгоревшие камни домов аристократов Рима времен императора Нерона, — сказал Гарофано.

— Надеюсь, что ваши студенты все гвозди и монеты отсюда уже вынесли. Я слышал, римские монеты первых императоров безумно дорого ценятся среди нумизматов. Вы ведь наверняка уже все прозвонили здесь металлоискателем и наладили сбыт артефактов, — брезгливо сморщившись, зажал в руке туфли Керрингтон.

— Лучше смотрите внимательно под ноги, а не давайте волю своей фантазии. Я не собираюсь вас тащить обратно на себе, если вы подвернете ногу, — пригнувшись перед каменной аркой, построенной римлянами две тысячи лет назад, сказал Гарофано.

— Жуткое место. Я думал, что увижу узкие коридоры, а тут целые галереи и залы. Мне повсюду мерещатся призраки, сидящие в засаде, вот я и болтаю, чтобы не поддаваться страхам.

— Во-первых, призраки не сидят в засаде, им это не нужно, а во-вторых, когда же вы, наконец, заткнетесь?! — осадил его Тони.

— Здесь, сеньоры, я должен с вами расстаться. Выключите фонари и идите строго вдоль левой стены, пользуясь подсветкой телефонов, — указал Гарофано рукой направление.

— Мы уже рядом? — спросил Лайман.

— Через пять метров будет последний поворот налево, и вы увидите перед собой тоннель, ведущий прямо в Сан-Клименте. Петли я смазал маслом, так что они теперь не скрипят, а замок навесил на решетку для видимости. Когда будете возвращаться, не забудьте закрыть его, иначе мне придется напоить весь полицейский участок, да еще и сплясать перед ними в местном ресторанчике.

— А зачем же плясать, если вы заплатите за выпивку?

— Они, как обычно, напьются молодого вина и обязательно захотят проверить, будет ли отговорка, которую они сами же и придумают для меня, выглядеть правдоподобно для прокурора.

— И что же они могут такое придумать?

— Только то, что я выронил ключи из кармана, когда от избытка радости танцевал тарантеллу на поминках своей тещи, ничего нового.

— Неужели в этом танце столько экспрессии?

— В Древнем Риме, когда нужно было быстро что-то выпытать у пленного солдата вражеской армии, его нагишом запускали в герметичную комнату, где пару недель находились две-три сотни голодных тарантулов. Как правило, через минуту бешеного танца он сам рассказывал все, что знал и не знал, только бы не возвращаться к мохнатым тварям.

— Вы уверены, что на нижнем уровне никого нет? — еще раз спросил Лайман.

— В отличие от вас, англичан, мы, итальянцы, очень суеверные люди. Наши полицейские даже на работу не выйдут, если им приснился умерший родственник, и уж тем более они не осмелятся находиться в одном помещении с покойным аббатом.

— Тогда зачем же мы выключили фонари? — удивился Керрингтон.

— Береженого Бог бережет, — лаконично ответил Гарофано и, взглянув на часы, добавил:

— Сейчас два пятнадцать. Я буду ждать вас до трех часов ночи в зале, где наши археологи обнаружили древнее захоронение с покойниками в глиняных стволообразных гробах.

— Вы думаете, нам это о чем-то говорит? — спросил Керрингтон.

— Он был справа перед последней аркой. Если вы вдруг задержитесь и я не дождусь вас, используйте карту-схему. Ориентируйтесь по отметкам на стенах, и вы без особого труда сможете выйти из лабиринта подземных ходов.

— Судя по тому, как досконально вы нам все объяснили, надо полагать, вы исчезнете еще до того, как мы войдем в базилику, — прочитав истинные намерения проводника у него на лице, улыбнулся Тони Лайман.

— Честно говоря, я всегда чувствовал себя некомфортно в три часа ночи. Говорят, что в это время нечистая сила наиболее активно проявляет себя. А если принять во внимание, что сегодня полнолуние, то мое желание убраться отсюда как можно быстрее выглядит вполне естественным.

Чем ближе адепты Ордена магистров подходили к решетке, тем все отчетливее до них доносились приглушенные вопли каких-то тварей. Питер прошептал на ухо Лайману:

— Вы тоже их слышите, или это у меня галлюцинации?

— Реальная угроза исходит не от голосов, которые нагоняют на вас страх, а от стволов полицейских автоматов, способных изрешетить ваше тело всего за две секунды, если вы вдруг даже просто чихнете. Так что держите рот на замке и четко выполняйте все мои команды.

Приложив указательный палец к губам, Тони навинтил на стволы пистолетов глушители. Убедившись, что петли действительно были смазаны, он бесшумно открыл решетку. Резкий запах ладана ударил ему в нос. Ступая мягко, как кошка, он вошел внутрь нижнего уровня базилики, освещенного тусклым светом наполовину сгоревших свечей.

Керрингтон оставил туфли перед входом и проследовал за ним. Окинув взглядом небольшое помещение, он увидел на сводчатом потолке и стенах выцветшую роспись, выполненную художниками первых римских христиан в бывшем храме Митры. Посередине зала стоял алтарь с изображением этого языческого бога, убивающего быка.

Керрингтон плавно перевел взгляд на каменную скамью, установленную вдоль всей стены, и невольно содрогнулся при виде лежавшего на ней тела покойного аббата, облаченного в белую ризу. Слегка потрескивая, две толстые восковые свечи горели в высоких подсвечниках рядом с ним. Резкий вибрирующий звонок мобильного телефона, раздавшийся из коробки с личными вещами покойного, заставил Лаймана спрятаться за алтарем. Услышав шаги спускающихся по лестнице полицейских, Питер, не найдя другого места, лег под скамью. Дойдя до последней ступени, один из полицейских посветил мощным фонарем на входную решетку, а затем пробежался пучком света по углам зала древнего храма, в то время как его молодой напарник едва поспевал за ним направлять в ту же сторону ствол автомата. Увидев светящийся экран мобильного телефона в картонной коробке, молодой сержант пошутил, чтобы как-то совладать со страхом:

— Никак сам святой Петр звонит покойнику из небесной канцелярии.

— Ну так ответь апостолу. Скажи, что ты секретарь аббата и что он уже в пути, но вдруг решил забежать по дороге в пиццерию и перекусить перед вознесением на небо.

— А если он тоже захочет пиццу?

— Скажешь ему, что осталась только с грибами.

По их голосу Лайман понял, что они напуганы происходящим наверху. Полицейские явно не спешили возвращаться назад, но и рядом с покойником чувствовали себя неуютно. Осторожно приблизившись к каменной скамье, они замерли в нерешительности, будто сам Господь нажал на кнопку «пауза». В силу католического воспитания никто из них не осмеливался первым протянуть руку к коробке и выключить телефон, который непрестанно громко звонил, раздражая их.

Тони Лайман был высокого роста. Из-за длительного сидения на корточках он почувствовал ломоту в спине и ногах и решил, что пора действовать. Воспользовавшись растерянностью полицейских, он подкрался сзади, как тень, и приставил пистолеты к их затылкам.

— Забери у них оружие, рации, телефоны и пристегни наручниками к решетке, — отдал он приказ Керрингтону.

Полицейские не оказывали сопротивления и, как показалось Питеру, даже были рады такому стечению обстоятельств, поскольку странные пугающие звуки и голоса доносились сверху все громче. Разговаривать шепотом больше не было никакого смысла и, поднявшись на средний ярус базилики, он спросил Лаймана:

— Почему вы их не пристрелили, они же легко могут узнать нас на опознании?

— Оставлять за собой одни трупы — это дурной тон в нашей профессии. Убирать следует только тех, кто действительно представляет для вас реальную угрозу. Вот, к примеру, как этот, — ответил Лайман и, резко развернувшись, метким выстрелом в голову сразил наповал полицейского, который уже направил на «ночных прихожан» свой автомат.

Питер раскрыл рот от удивления.

— Но каким образом? Вы же стояли к нему спиной. Откуда вы знали, что он именно там, куда вы сразу и выстрелили?

— Вы его заметили первым, а я лишь смотрел в ваши глаза. Да и где же ему еще быть, как не на лестнице?

Четвертый полицейский сам положил на ступени автомат и начал быстро спускаться, подняв руки. По его бледному лицу Питер понял, что наверху происходит действительно что-то странное и пугающее.

— Лучше убейте меня вы, чем они, — выкатив от страха глаза, сказал он.

Тони направил на него пистолет и голосом, не терпящим возражений, сказал:

— Ты пойдешь впереди нас. Я уже успел потратить аванс, так что работу надо обязательно выполнить.

— Пообещай, что убьешь меня раньше, чем они выпустят мне кишки, — взмолился полицейский.

— Что за «колеса» вы жрете, если у вас «глюки» такие яркие? Кто же тогда за порядком в городе будет следить? — рассматривая зрачки полицейского, спросил Тони.

— Это не галлюцинации, они настоящие, и животы нашим вспарывают, как настоящие ниндзя. Лучше пристрели меня, прошу тебя, — едва не закричал в истерике молодой коп.

— Странно, глаза чистые, а ведет себя, как на диком «передозе», — удивился Лайман.

— Похоже, он и вправду напуган, — засомневался Питер.

— Полная ерунда. Смотри на вещи проще, и всегда найдешь правильный ответ.

— Ну и каков же он, по-твоему, если его всего от страха колотит?

— Китайцы снова выбросили на рынок Европы какую-то супердурь, придуманную их юными химиками-очкариками. А эти без году неделя копы-сопляки вытрусили карманы у какого-то уличного торговца. Тот решил отомстить и назвал им такую дозу, чтобы они подохли, вот его и колбасит.

Сверху начали раздаваться выстрелы, и Лайман спросил полицейского:

— Сколько еще ваших там?

— Когда я спускался, четверо или пятеро еще оставались живы.

— Все, парень, хватит дурака валять, нам пора, — взяв в руки автомат, принял решение Тони и бросил идущему сзади Питеру:

— Целься ей в голову, мы тут уже и так задержались.

Стрельба стихла, и только душераздирающие крики доносились теперь с верхнего уровня современной базилики. Голова полицейского поравнялась с уровнем пола, и он начал упираться, не желая идти дальше вперед. Подтолкнув его в спину стволом автомата, Лайман поднялся наверх и растерялся от представшей перед его глазами картины.

Над алтарем прямо на глазах вырастала трехметровая фигура Сатаны, который решил в этот раз принять свой классический образ из библии дьявола, написанной средневековым монахом Германиусом-отшельником. Тысячи демонов, вылетая из открытого рта Бетулы, тянулись к этой устрашающей фигуре своего хозяина, как нити, из которых ткался ковер.

— Аход рош ахдото рош ихудо темуразхо эхад?[234] — послышались накладывающиеся один на другой голоса невидимых тварей, летающих черными тенями по залу. Они рассекали воздух своими крыльями, заглушая предсмертные крики еще живых полицейских. Весь пол у центрального входа был залит кровью. Тела спецназовцев и капитана Салано, вызванных комиссаром в базилику, были разбросаны повсюду с вырванными из них внутренностями.

Священники Сан-Клименте вместе с епископом Аллиатой, отцом Винетти и доктором Майлзом в страхе отошли к алтарной перегородке. Никто из них понятия не имел, что происходит. Молодой монах-иезуит попытался незаметно приблизиться к служебному входу и скрыться, но молниеносный удар по голове раскроил ему череп, как тыкву, на две части.

— Это же настоящие мясники, — прошептал Керрингтон, не веря своим глазам.

Кардинал Сантори и его монахи из Монте-Кассино по-прежнему продолжали читать текст черной мессы, создавая непреодолимый барьер для сил зла вокруг алтаря. Они не вышли из молитвенного транса даже когда зазвенели витражные стекла, разбитые влетевшими в базилику свирепыми горгульями.

Тони Лайман уже пожалел, что не поверил полицейскому, по ногам которого потекла теплая струйка мочи.

Увидев Бетулу всего в пятнадцати метрах от себя, Питер мгновенно потерял чувство страха. В его закодированном мозгу что-то «щелкнуло».

— Стреляй в нее! — выкрикнул Лайман.

Выйдя на два шага вперед, он направил на нее пистолет и сходу выпустил всю обойму, даже не прицелившись. Первая пуля попала в плечо Бетуле, вторая прошла мимо, а все остальные достались окружившим ее горгульям, от громкого визга которых зазвенело в ушах. Не прошло и трех секунд, как черные тени разорвали горло Керрингтона, а молодому полицейскому вспороли живот. Лайман предпочел скатиться по крутой лестнице кубарем вниз, рискуя сломать шею, чем разделить их участь.

Несмотря на то, что пуля раздробила ключицу, Бетула даже не почувствовала боли. Последний демон вышел из нее, и дьявол ожил. Потоки вытекшей крови из всех растерзанных тел устремились к его пугающей фигуре и втянулись в нее, заполняя вены и артерии монстра.

— Имя мне — легион! — посмотрев на священников, сказал Сатана металлическим басом, от которого задрожали подвешенные под потолком люстры. — В этот раз ангелы за вас не заступятся, ибо вы сами пустили меня в храм Божий.

Кардиналу Сантори осталось прочитать текст черной мессы всего один раз, чтобы «дьяволица» испустила дух, но Сатана, напитав свою плоть кровью, оторвал мраморный алтарь от пола и с силой бросил его на не успевших разбежаться в стороны монахов, придавив насмерть троих из них. Клубы пыли разошлись по храму, скрыв прижавшихся к алтарю священников.

— Преклонившему предо мною колени подарю жизнь! — громогласно сказал дьявол.

Двое из ирландских доминиканцев, Ордену которых Папа отдал Сан-Клименте еще три столетия назад, безропотно склонились перед Сатаной. Епископ Аллиата бросил на них гневный взгляд и, выйдя вперед с протянутым в руке распятием, ответил на обращение дьявола краткой молитвой:

— Ave, Maria, gratia plena, Dominus tecum… ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen![235]

Сатана улыбнулся и сказал:

— Спускающийся в тахтит[236] больше не поднимется наверх, ибо там сдвоенная земля. Ты сам призвал смерть на свою голову!

— Я вижу далекий остров света, плывущий в пустоте, — прошептали губы епископа за секунду до того, как его голову отрубили невидимым мечом.

Бетула, все еще сидя в кресле, рассмеялась демоническим смехом:

— Скоро и все вы, святоши хреновы, к нему присоединитесь!

Архиепископ Фарнези ухватился за руку падре Винетти.

— Голос… голос ангела. Венец… только Избранник сможет надеть ей на голову венец Спасителя.

Уловив смысл услышанного, падре, не колеблясь, раскрыл бокс, который крепко прижимал к телу. Шон бережно взял из его рук круглую стеклянную капсулу, и она тут же засияла всеми оттенками радуги, пронзив насквозь завизжавших горгулий. Будучи не в состоянии вынести яркого света святости, монстр, сотворенный Сатаной, прикрыл глаза и тут же принял облик Христа.[237] Протянув скипетр, «Иисус» строго обратился к Майлзу:

— Неужели и ты станешь глумиться над святынями моими, как и эти вероотступники в рясах?

— Facturas facere![238] — выкрикнул отец Винетти.

Превратившись в темное облако, дьявол окутал им Избранника. Взгляд Шона ушел вглубь полумрака, где он увидел не менее сотни беспорядочно совокупляющихся женских и мужских обнаженных тел. Некоторые из них обращались к нему и протягивали руки, предлагая причаститься пеплом убитых младенцев, зачатых во время сатанинских оргий. Шон почувствовал себя покинутым ребенком, которого отец вел за руку в темной комнате и вдруг отпустил.

— Ты сделал все, что Ему было нужно, но Он оставил тебя, — нашептывал дьявол на ухо. — Он забыл тебя, ты Ему больше не нужен.

Неожиданно вспыхнули свечи, и Майлз увидел себя в окружении красивых обнаженных девушек, освещенных необычно мягким матовым светом. Их нежные взгляды и улыбки затягивали его в омут сладострастного прелюбодеяния.

— Только скажи «да», и будешь целую вечность пребывать в их объятиях. Их губы будут нежно прикасаться к твоему телу непрестанно. Не в этом ли счастье? — продолжал наступать Сатана.

Он указал рукой на молодых и пожилых мужчин, которые курили опиум, возлегая на диванах, и были облеплены со всех сторон ласкающими их девами.

— Посмотри, какой покой и умиротворение исходит от них! Прислушайся к тихим, но искренним стонам этих девушек, переполненных наслаждением. Их жизнь превратилась в постоянное, ежесекундное удовлетворение. Разве не это обещал вам Бог в Раю — вечное счастье, не так ли? Или ты думаешь, в программу райских развлечений входит всего лишь утренняя пробежка в цветущем саду среди неумолкающих соловьев и церковное песнопение?

Шон почувствовал, как голова закружилась, а вены вздулись на висках.

— Ну-ну, не тешь себя иллюзиями. Как можно доверять Ему? Даже девушку, с которой ты хотел связать свою судьбу, Он отнял у тебя и мне отдал.

— Ты такого еще никогда не испытывал, — игриво манили его со всех сторон длинноногие нимфы.

Сердце забилось учащеннее от нахлынувшего возбуждения.

Демонесса Лилит приняла облик красавицы, прикрывшей свои прелести лишь полупрозрачной накидкой из воздушного шелка, и прошептала на ухо:

— Не бойся, прислушайся к своим желаниям. Попробуй. Зачем тебе сопротивляться? Ведь ты же не священник.

Перед глазами стояли соблазнительные стройные фигуры с тонкими талиями, и если бы не яркий свет, вышедший из стеклянной капсулы с венцом Спасителя, Шон вряд ли устоял бы перед сильнейшим искушением.

— Cecidit angelus, et factus est diabolus,[239] — тихо произнес Майлз и не менее трех раз успел повторить эти слова, приближаясь к Бетуле.

Не в силах пробить защитный барьер, черные тени демонов десятками вспыхивали в воздухе вокруг него, бесследно сгорая в воздухе. Сидя между двумя мраморными хорами, Бетула зашипела, как раненая пантера, при виде сияющего венца, который Шон крепко сжимал в руках над ее головой.

— Стреляйте, стреляйте в него, Адриано, мы не можем этого допустить, — выкрикнул Белуджи.

— Откуда он знает твое имя? Неужели и ты с ними заодно? — удивленно посмотрел комиссар Турати на своего друга.

Не обращая внимания на пистолет, который комиссар направил на него, прокурор Трамонто резко поднял руку и, не целясь, выстрелил в Избранника. Первая пуля отклонилась в сторону, но как только Шон надел на голову Бетулы венец Спасителя, вторая пробила ему грудь. Не решаясь сразу выстрелить, комиссар Турати все-таки нажал на курок, не дав прокурору выпустить третью пулю, и тот опустился на колени, раненный в запястье и бедро.

Обжигающая боль прошила насквозь правое легкое Майлза, но он по-прежнему стоял на ногах, поддерживаемый силой божественного света, исходящего из венца.

Волосы Бетулы обуглились, а кожа вздулась волдырями. Из молодой красивой девушки она начала на глазах превращаться в старую злобную ведьму с пылающими лютой ненавистью глазами. Завопив громким голосом, она в отчаянии затряслась всем телом и завертела головой, не выдержав святости крови Иисуса Христа, въевшейся в проволоку тернового венца.

— Глупец, ты оставил меня — источник живой воды, чтобы вырубить себе колодец, который заполняется дождевой водой, — прохрипел Сатана.

Он зарычал, словно дикий зверь, и взорвался, как раздутый мех с вином, заляпав стены и алтарь базилики кровью, вытянутой из лежащих вокруг него жертв.

— Всевышний со мной. Он будет всегда охранять меня при входе и при выходе моем, потому что я знаю Имя Его, — сказал Майлз.

Зажав пулевое отверстие рукой, он упал на руки отца Винетти и кардинала Сантори и слабеющим голосом добавил:

— …и скрою тебя в тени ладони Своей.

Комиссар, не теряя ни секунды, вызвал врачей по рации. Склонившись над Избранником, он приподнял его голову и попытался подбодрить ученого.

— Не закрывайте глаза. Вы слышите меня, доктор Майлз? Вы должны бороться, пуля прошла навылет, так что все не так уж и плохо.

— …обошли жертвенник семь раз, и наполнился колодец водой, — едва заметно улыбнувшись, прошептал Шон, почувствовав, что теряет сознание.

Падре улыбнулся в ответ. По-отечески крепко сжав его руку, он так же тихо сказал:

— И Дух столбов мира не оседает в них.[240]

Шон закрыл глаза.

— Держитесь, не сдавайтесь, — сказал комиссар, но его слова уже доносились приглушенным эхом откуда-то издалека, едва поспевая за стремительно несущимся сознанием Избранника, которое затягивало в яркую пульсирующую точку на горизонте.

— Свет, я вижу яркий свет, танцующий на реке, и Короля, отдающего приговоры ангелам. Но большую часть из них они выбрасывали в огненную реку, вместо того чтобы передать небесным судам, ибо так стало угодно Ему, когда Век постарел, и скопились в нем болезни, как в теле старика.