Глава 5

Люк уводил меня от скопления людей и вдоль извилистого заасфальтированного шоссе, которое стало липким из-за жары. Когда мы вышли за пределы слышимости, он наклонился ко мне; я чувствовала его теплое дыхание на своем ухе.

— Тебе нужно поработать над твоими обмороками, — акцент снова появился.

— И тебе над твоим псевдонимом, — возразила я. — Доктор Смит? Серьезно? Почему не Джон Доу? И почему все здесь считают, что ты врач? Ты выглядишь слишком юным, тебе алкоголь-то можно пить? Не говоря уже о медицине!

— Люди видят то, что хотят видеть. Ты должна это попробовать, — он откинул руку и насмешливо поклонился. Дорога перед нами разделялась: одна вела к железным кованным воротам на входе, другая на кладбище. Люк направился к воротам. — Сделай все правильно, Мышка.

— Подожди! Ты не можешь просто уйти.

— Уже ушел, — бросил он через плечо.

Я погналась за ним. — Я должна с тобой поговорить.

— Не о чем разговаривать.

— Это неправильно! — и тут мне пришла мысль. — Я буду кричать! Я расскажу им, что я помню, что ты был в переходе, и тогда они проверят твою историю. Ковальски же там.

Люк бросил взгляд в ту сторону и повернулся ко мне. Я была ужасно довольная собой, ну просто не могла по-другому.

— Это не игра, — произнес он, и его лицо покраснело от ярости.

— Ах, нет. Послушай, я придерживалась того, что ты сказал мне. Теперь я заслуживаю получить несколько ответов.

Он долго и пристально смотрел на меня. Складки, покрывающие его лоб, снова разгладились. — Хорошо. Идем, — он взял меня под локоть и повел через газон, подальше от обеих дорог.

Я должна была ликовать, но вместо этого каждый мой нерв дрожал от недоверия. И это чувство усилилось, когда он замедлил темп, и я смогла пойти рядом с ним, в этот момент мы уже были на великолепной территории старого кладбища.

Мы искали дорогу между мраморными крестами и печальными святыми. Люк тащил меня за собой.

Я наблюдала за ним и полностью осознавала, что мое лицо покраснело и покрылось каплями пота.

Белая рубашка прилипла к влажной коже на спине. Люк же выглядел так, как будто только что спрыгнул с обложки GQ. Я также заметила, что он знает, что может заставить его выглядеть немного хуже.

Но не делал этого.

Что не играло никакой роли, кричала я сама на себя в мыслях. Мой интерес к Люку ограничивался тем, чтобы узнать побольше о времени в Новом Орлеане. Времени, которое она провела с ним.

Он начал подниматься на один из холмов; он крепко держал меня, но я не чувствовала боли. На вершине находился белый мавзолей, возвышавшийся свободно, как греческий храм.

Горшки с розовыми цветами стояли по обе стороны от лестницы, бутоны распустились и свисали вниз. Я высвободилась и присела на мраморную скамью чуть поодаль, прикоснувшись к которой, почувствовала, прохладу камня.

Люк стоял, повернувшись ко мне спиной, и руками опирался на угол надгробного камня.

— Почему ты пришел сегодня? — спросила я и потерла локоть в том месте, где он держал меня.

Какое-то время он молчал. Даже не повернулся, а затем сказал:

— Потому же, почему и ты. Чтобы попрощаться.

Я не стала говорить ему, что простилась уже в больнице. Напряженные плечи и то, как он спокойно держался, явно показывали, что он за чем-то внимательно наблюдает.

Со своего места на скамейке я не могла увидеть, что это, но завидовала этому объекту.

Я пристально смотрела в его темный затылок.

— Ты соврал Греям, — голос стал громче, когда я вспомнила о трупе на носилках. — Она была мертва, когда ее привезли в больницу. Ты не знаешь, как она боролась.

— Но она боролась, — он говорил тихо, но отсутствие громкости компенсировала интенсивность. — Ты видела, что они с ней сделали. Ты видела, как она защищалась.

Воспоминания о Верити, как она лежала на столе с расцарапанными, окровавленными руками, заставило дрожать мои ладони.

Он продолжил смотреть вдаль с холма и говорить:

— Она проиграла, потому что они были сильнее, и их было слишком много, а не потому что она плохо старалась. Все, что я рассказал им, правда.

— Ты не врач, — подчеркнула я и попыталась не представлять, как Верити сражалась в темноте.

Он поднял подбородок, даже в профиль он выглядел надменным. — Я никогда и не говорил, что я врач. Они сами так решили.

— Ты заставил их поверить в это.

Он пожал плечами. — Почему ты держишься за этот разговор?

— Миссис Грей попросила меня.

Кривая улыбка появилась на его лице, когда он повернулся.

— Ты не любишь, если люди замечают тебя. «Нерешительная как мышь» — так говорила Ви. Она рассказала мне, что ты единственная, кого она знает, кто так старается уйти в тень, когда другие пытаются быть в центре внимания.

Я не знала как реагировать. Мысль, что она так много рассказала ему, предала меня, это было как минимум нечестно. Я не знала ничего о нем.

— И?

— И поэтому ты не хотела оставаться там наверху. Но сделала это, и поэтому сказала те вещи, от которых семья почувствует себя лучше, — он снова улыбнулся, горькой и понимающей улыбкой, направившись ко мне. — Собственно, ты не веришь, что ты можешь сохранить память Верити в твоем сердце или где-то еще. Но ты знала, что это помогло бы ее семье, если ты это скажешь.

Я бы охотно добавила, что он ошибается, но не могла. В этот момент, после того как он основательно проанализировал меня, что мог передать мне свои ключи с сатиновым бантом как подарок, я ненавидела его.

Не за то, что он так явно осматривал меня, хотя и это тоже, а за то, что он знал, насколько незначительными были мои слова.

— Это сработало, — объявил он тихо, прежде чем я смогла возразить. — То, что ты сказала. Это подарило им немного утешения, когда они думали, что такового нет. Я сделал то же самое. На этом все.

Он протянул руку, как если бы хотел прикоснуться ко мне, но снова опустил. Было труднее знать, что он тот самый для которого нет ни надежды, ни утешения. Он знал об этом, и это отличало нас от всех остальных в церкви.

Теперь был мой черед отвести взгляд. Я не хотела, чтобы возникло это чувство тесной связи, особенно, с ним. Было и так достаточно плохо, чтобы я вступила на лучший путь, где нужно лгать также как и он. Я резко встала, приблизилась к мавзолею и поняла, что он пристально смотрел на Верити.

С Холма открывался вид на ее могилу и небольшой пруд рядом. Толпа разошлась, и моя семья, вероятно, искала меня.

Но было так же резко больно видеть снова и снова неприкрытый прямоугольник, как и в тот момент, в который я увидела ее труп.

Я обхватила себя руками, чтобы отразить боль, глубоко вдыхала влажный пахнущий розами воздух, ожидая, что вот-вот закричу.

И тогда что-то шевельнулось.

Уголком глаза я увидела, как что-то двигалось. Медленно, направила взгляд туда, так как боялась, что слишком резкое движение спугнет это.

На краю леса, который граничил с кладбищем, показались четыре фигуры в плащах; самый первый носил бледно-васильковую одежду. Колыхание одежды пробудило мое внимание.

Так целенаправленно, как свадебная процессия, они двигались к пруду, во главе фигура в синем. Каждый, кто следовал за ним ровными рядами, были одеты в тоги.

Фигура в синем грациозно и торжественно преклонила колено на краю пруда, протянула руку к воде и оставила ее парить над поверхностью. Другие трое последовали ее примеру.

Когда подул свежий бриз, яркий свет осветил миллионы крохотных волн, как будто бы поверхность воды была охвачена огнем. Даже не заметив этого, я начала спускаться с холма, чтобы посмотреть поближе.

Люк грубо развернул меня и потащил за мавзолей.

— Эй! — вырвалась я. — Дай мне пройти!

— Что ты там сделаешь? — прошипел он.

— Мне нужно туда вниз! Кто эти люди? Ты знаешь их? — я пыталась, протиснуться мимо него, но он преградил мне путь. — Пусти меня!

— Успокойся, — рявкнул он. Я же ударила его. Пренебрежительно сопя, он схватил меня за запястья и бормотал что-то, что явно было не очень лестным.

— Я хочу их увидеть!

— Кого?

— Людей! У воды! Ты тоже видел их, я знаю! — я защищалась от него и пыталась освободиться. Он покачал головой, его хватка была железной. — Там никого, — я застыла.

— Что? Но они же там! Посмотри же!

Я вырвалась и завернула за угол мавзолея. Солнце ярко сверкало на белых мраморных стенах и слепило меня. Когда маленькие черные точки исчезли, Люк встал рядом со мной, его лицо было напряженным.

— Ты все еще видишь кого-то? — спросил он.

Он был прав, поверхность пруда была само спокойствие, и никого не было в поле зрения, никого в тогах или кого-то подозрительного. Лес был спокойным и темным, а воздух дрожал в полуденной жаре.

— Я их видела. Видела, — я смущенно потерла лоб.

Люк положил мне руку на талию и повел вниз с холма. — Если ты постоянно видишь вещи, которых нет, Мышка, тогда когда-нибудь они увидят тебя. И поверь мне, ты не хочешь этого.

— Ты должен был бы позволить мне уйти.

— Почему? Здесь нет ничего, что касается тебя, — он остался стоять. — Если ты видела что-то — а нам обоим ясно, что ты ничего не видела — но даже если и так, возможно, это были хорошие. Эти люди. И, быть может, они просто пришли попрощаться. Было бы мило, если бы ты могла уважать это. Каждый должен иметь возможность попрощаться.

— А у тебя была? — спросил я, не подумав. Он остановился.

— Не так, как я должен был.

— Почему?

Он приподнял одну бровь. — Что-то помешало этому.

Этим чем-то была я. Не удивительно, что он был так зол, когда я настояла на том, чтобы мы поговорили. Мы шли дальше по кладбищу, где деревья были огромными и суховатыми от возраста. — Ты сказал, это были хорошие. А есть еще и плохие?

— Плохое есть всегда. Разве ты это не знаешь?

— Кто ты из этих двух?

Он взглянул на меня обиженно. — Ты этого не видишь?

Я нервно вскинула руки в воздух. — Ты не хочешь мне помочь. Ты не хочешь рассказать мне ничего полезного.

— В каком смысле полезного? То, во что Верити впуталась… Но ты видела, как это опасно. Ты еще попрощаешься с жизнью.

— Мне все равно. — Эти слова сорвались у меня с языка, прежде чем я смогла их остановить.

— Но так не должно быть, — сказал он твердым голосом. — Не будем больше об этом, Мышка. Для тебя здесь ничего нет.

— Что все это снова значит?

— Это значит, что ты славная девочка. Закончи колледж. Выйди замуж за хорошего парня. Роди пару малышей и живи спокойной жизнью в пригороде. Если ты больше не будешь вмешиваться, ты сможешь все это иметь. У тебя может быть любая жизнь, какую ты захочешь, и это, черт возьми, благословение.

Я оттолкнула его от себя. — Благословение? Я видела, как умирает моя лучшая подруга. Какое же в этом благословение?

Взгляд, которым он меня одарил, был холодным и презрительным. — Ты выжила. Этого не достаточно?

— Нет. Без нее нет. — Я чувствовала, как у меня навернулись слезы, но осаждала его дальше: — Неужели ты не понимаешь? Я бы сделала все, чтобы вернуть ее. Все. Но это невозможно, я знаю. Но ее больше нет, и я должна… я должна искупить перед ней свою вину.

— Прекрати плакать, — сказал он, но в его интонации прозвучало сочувствие. — Это не твоя вина.

Я вытерла слезы тыльной стороной кисти. — Ты этого не знаешь.

— Конечно, я знаю это. — Он приподнял мое лицо к своему. Вблизи его глаза сверкали как золотоносная река нефрита. Было сложно воспринимать еще что-то другое, когда он так на меня смотрел. — Верити была предопределена, чтобы совершить что-то великое, а люди, которые это сделали, они хотели остановить ее. Они виноваты в этом, не ты.

Он пытался сделать так, чтобы мне стало лучше, но мне нужны были факты, а не сочувствие. — Тогда скажи мне, кто они. Пожалуйста. Только имя и все. Ты должен мне помочь.

— В этом мире есть много вещей, которые я должен сделать, но помощь тебе к ним не относится. Кроме того, тебе самой в данный момент нечего предложить. — Он смотрел на меня оценивающе, прежде чем повернулся и пошел. — Если что-то измениться, дай мне знать.

Мои мысли метались, и я закричала ему вслед: — Что же например? Что же у меня могло быть такое, что могло бы тебя заинтересовать?

Он показательно медленно обернулся. — Что-то, что Ви привезла из своей поездки? Я сентиментальный молодой человек. Возможно, было бы очень мило иметь что-то на память о ней.

Сопутствующая интонация скрывала что-то срочное. Он был здесь из-за чего-то, и если я найду это до него, у него не останется выбора, кроме как помочь мне.

Как только я была достаточно взрослой, чтобы попросить десерт, поняла, что работать под давлением было дело принципа.

— Что, если я найду что-то? Признак, след или что-то связанное с воспоминанием для тебя?

— Иногда я бываю то тут, то там, — он прошел между зарослями большой плакучей ивы. — Я должен кое-что сказать, Мышка: я не ожидал, что ты так разозлишься.

— Я никогда не делала этого раньше, — пробормотала я и отодвинула завесу серебристо-зеленых листьев, чтобы проследовать за ним. Но Люк исчез.

* * *

Я могла измениться, но моя семья нет. Это было очевидно, когда я вернулась к стоянке и увидела их рядом с машиной моего дяди. Незнающему показалось бы, что мои мама и дядя мило беседовали.

Например, о строительной площадке на скоростном шоссе или доберется ли White Sox в этом году до самого верха, а также о том должны ли мы завтра иметь в ассортименте ежевичные тортики или пироги с ревенем. Все же почти восемнадцать лет опыта делали правду очевидной.

Эти алые пятна на щеках моей матери, то как она крутила обручальное кольцо, утешающее прикосновение моего дяди… моя мама была на грани срыва, и дядя Билли пытался успокоить ее.

— Где ты была? — она бросилась ко мне и осмотрелась по сторонам, прежде чем продолжить. — Мы не находили себе место! Кто-то сказал, что ты потеряла сознание!

— Со мной все в порядке, — я убрала ее пальцы. — Просто голова немного закружилась, вот и все.

— Почему ты не подождала нас? Я каждые пять минут звонила тебе на мобильный! Мы думали… Я даже не могу высказать, что я думала! Как ты могла так напугать меня?

Дядя Билли протянул мне теплую бутылку с водой, его лицо выражало опасение и недоверие. Если моей матери достаточно молчания, ему нужны были ответы.

Я сделала большой глоток, отчасти, чтобы освежиться, отчасти, чтобы выиграть время и придумать историю. Как Люку удавалось лгать так ловко?

Я натянула смущенную улыбку, вытащила мобильный телефон из сумки и протянула его своей матери. — Я выключила его перед началом службы.

Это было не позволительно, чтобы он зазвонил там, — это правда. И в тоже время практично, так как мама больше всех боялась, что я устрою театр. Только одна мысль об этом была моей личной картой «ты выберешься из тюрьмы.»

— Ну, — начала она мягко, — это понятно. Уверена ли ты, что чувствуешь себя лучше?

— Совершенно уверена. У меня просто немного закружилась голова.

— Это может быть чем-то серьезным, золотце! Сотрясение мозга! Вероятно, нам стоит снова отвезти тебя в больницу. Билли? Что ты думаешь…

Дядя Билли открыл для нее дверь и помог ей сесть в кадиллак. В его тоне слышался упрек. — Идем уже, Анна. Если она говорит, что с ней все в порядке, значит с ней все в порядке. Наверное, ей надо было побыть одной, как сказала тетя Петти.

Итак Евангелина не упомянула, что со мной был Люк. Кого из нас двоих она защищала?

Моя мама ждала, пока я пристегивала ремень безопасности, затем повернулась на сидении и продолжила с того места, где остановилась. — Ты не можешь просто так исчезать, Мо. Ты совсем ничему не научилась? Что-то могло произойти с тобой.

— Но ничего не произошло!

— В этот раз, — сказал дядя Билли и всё время, пока мы ехали в Грейсам, постукивал пальцем по рулю. — Если ты и дальше продолжишь в том же духе, Мо, нам придется лучше следить за тобой.

Моя мать энергично закивала. Если бы дядя Билли предложил, чтобы мы поставили невидимый забор вокруг дома, она до конца дня предоставила бы мне поводок и веревку.

Я ниже спустилась на сидении, и мы все молчали, пока не достигли прекрасного дома семьи Грейс в стиле прерии.

Люди постоянно входили и выходили, так что мы прошли в светлую гостиную. Почти сразу дядю окружили люди, живущие по соседству, которые просили его совета или доброжелательности.

Так было всегда: по воскресениям в церкви или же в пятницу в «Black Morgan». Дядя Билли знал всех и каждого в нашем маленьком городе. Он бы и через миллион лет не стал бы регистрироваться на Facebook, но все равно ему хватало бы контактов.

Между тем моя мама пошла прямо на кухню с пирогом, который она принесла, и присоединилась к остальному дамскому кругу, где подготавливали ветчину, нарезку и картофельный салат.

Люди толпились вокруг нас, и их бормотание было похоже на океан скорби. От всех этих сострадательных взглядов я оставалась предоставленная сама себе, что очень подходило мне.

Отец Армандо перехватил мой взгляд с другого конца комнаты, и я наклонилась, прежде чем он мог подойти и еще раз попытался заверить меня, что вера поможет нам в это трудное время.

Стоять в доме Верити было труднее, чем я представляла. Я видела ее в каждом углу: как она бездельничала на краю дивана, ковырялась в каменном камине или лежала на полу с миской поп-корна, пока мы смотрели ужасные реалити-шоу по телевизору.

Я прижала сжатые кулаки к животу, пытаясь сдавить его и тем самым заставить себя думать о миссии здесь, о чем-то реальном, что я могла бы сделать, чтобы помочь Верити.

Напряженная, безмолвная поездка от кладбища предоставила мне время для размышления, чтобы проанализировать слова Люка и его манеру, которые я не могла понять, когда он стоял прямо рядом со мной. Я хотела получить ответы, а он накормил меня вместо этого философией и предупреждениями.

Но у него тоже были вопросы, и это были единственные намеки, на которые я могла опираться. Верити кое-что привезла после летних каникул, и это было больше чем летний загар и решение бросить на ветер наши планы о колледже. Это было то, в чем нуждался Люк. Если я хотела получить его помощь, мне нужно это найти.

Я пыталась казаться непринужденной, и протиснулась в боковую комнату, чтобы найти маму Верити. Она была рядом с большим кирпичным камином, держась за руку Коны. Евангелина говорила тихим спокойным тоном с ними обеими. Кона кивала чисто по привычке, но выглядело так, что она ничего не слышала.

Это была паршивая попытка, и вообще паршиво делать что-то подобное, но дела по другому не делались. Я втянула плечи и пошла вперед. — Здравствуйте, миссис Грей. Привет, Кона.

Голова Коны поднялась, и выражение лица исказилось на секунду, превратившись во что-то безобразное, прежде чем снова принять ничего не выражающее состояние. Я, кусая губы, отвернулась в сторону и попыталась игнорировать боль.

— Мо, — сказала Евангелина, — мы как раз говорили о будущем учебном годе. Ты же в двенадцатом классе, не так ли?

Я кивнула, благодарная за попытку создать нормальную обстановку. Кона повернула голову к камину.

— Мо — очень хорошая ученица, — бросила миссис Грей, ее голос был тонким и пушистым как хлопок. — Очень усердная.

Да. Я была такой. Усердная и скучная, если не считать того, что как раз планировала, кое-что украсть из дома моей лучшей подруги. — А чем ты увлекаешься?

Я совершаю преступления?

— Фотография. В этом году буду одним из главных редакторов школьной газеты и я сделала также много фотографий для них. А еще играю в футбол.

— Только в команде В, — пробормотала Кона, мрачно осматривая каминную полочку.

— Мы так рады, что ты все еще в школе Святой Бриджит, Мо, и можешь помочь Коне. Ей понадобится родное лицо, чтобы ей показали… — голос миссис Грей сорвался. Никто не говорил очевидного.

Это Верити должна была бы показывать все Коне, научить ее, как сделать школьную юбку покороче, но понимание задушило разговор как одеяло.

— Я справлюсь сама, — Кона вырвала руку у матери и прижала ее к груди.

— Констанца, — сказала Евангелина, — не нужно вести себя так опрометчиво. Ты никогда не знаешь, откуда может понадобиться помощь или, вероятно, когда она тебе понадобиться

— Все равно, — она вышла из комнаты, а миссис Грей озабочено проследовала за ней. Дядя Билли отошел в сторону, чтобы пропустить их.

— Бедняжка, — сказал он и покачал головой. Он ласково прикоснулся к моей руке и одарил Евангелину печальной улыбкой. — Мои соболезнования. Верити была очень особенной девочкой.

— Да. Она была такой.

— Вы на долго останетесь в городе? — спросил он. Это было похоже на вежливую беседу-допрос. «Я занимаюсь тем же, чем и все остальные» — обычно говорил он.

Евангелина наклонила голову в сторону, ее глаза пылали и были зоркие как у птицы. — Пока все не урегулируется. Я закрыла свой магазин в Луизиане на неопределенный срок.

Дядя Билли кивнул. — Это преимущество, если ты сам себе шеф, я всегда это говорил.

— Действительно, — он держала чашку с кофе прямо перед собой и молчала. Тишину нарушал только звон тарелок, столовых принадлежностей и неясных голосов дамского круга на кухне, которые счищали остатки еды с посуды и ополаскивали ее.

Дядя Билли, кажется, был доволен тем, что оставался рядом со мной. Это было мне не на руку. Я не планировала, делать решающий шаг в его присутствии, но, наверное, другой возможности просто нет.

— Ах… Евангелина? Я оставила здесь пару вещей. В комнате Верити. Вечером, — вообще-то, это не было ложью. Моя сумка с камерой, зубной щеткой, косметичкой и, прежде всего, со статьей, которую я писала для подачи заявления в Нью-Йоркский университет, лежала в комнате Верити. — Мне нужно это вернуть прежде чем школа снова начнется. Ничего страшного, если я ненадолго загляну туда и заберу?

Надо надеяться, что она приписала факт того, что мои руки и голос дрожали, к обстоятельствам этого дня, но дядю Билли нельзя было обмануть.

Он прошептал что-то так тихо, что я едва могла слышать, однако, он освободил мою руку и пристально рассматривал свечи на каминной полке.

Евангелина поджала губы, бросила взгляд через дверь, через которую ушли Кона и ее мать, и кивнула один единственный раз. — Ты же знаешь дорогу, не так ли?

Я уже сотни раз поднималась по этой лестнице так, что, наверное, смогла бы сделать это с завязанными глазами.

Даже в черных балетках было довольно трудно подниматься по золотым дубовым ступеням, ведущим наверх. Мимо фотографий: Верити и Кона еще младенцы и ухмыляются, толстощекие маленькие дети, девочки с дырками на месте выпавших зубов, а затем подростки.

В отличие от общих школьных фотографий у меня дома на каминной полке там не было никаких личных фотографий Верити в возрасте между детством и юностью, так как она полностью перескочила эту фазу.

Это могло бы нервировать, если бы она не была моей лучшей подругой. Собственно, это все равно нервировало…

Были также фотографии Коны, маленькая сестренка, плетущаяся по пятам. Внезапно, я вспомнила, как мы с ней играли в Барби, и о том, как Кона никогда не жаловалась, если мы давали ей куклы с плохими прическами или странно сломанными ногами.

Она была просто рада тому, что Верити позволяла ей быть с нами. Теперь не будет никаких новых фотографий Верити, а Кона больше не была младшей сестрой.

Я также внимательно осмотрела семейный портрет, и даже промелькнула нотка ревности, которая всегда зарождалась во мне, когда я видела их. Этого никогда не было достаточно, чтобы вывести из себя, а Верити никогда ничего не говорила по этому поводу, но это всегда присутствовало.

Мои внутренности слегка стягиваются, как они стояли вместе из года в год, крепкая, улыбающаяся семья. У нас не было таких фотографий дома. Тяжело сделать хорошую рождественскую фотографию в бронированной стеклянной тюрьме.

Перед комнатой Верити я остановилась и прикоснулась рукой к стеклянной дверной ручке; моя ладонь была мокрая от пота, дыхание ослабело. Страх не помог бы мне. Потеря Верити тоже. Мне нужны были сведения, и это был самый верный шанс добраться до них. Поэтому я открыла дверь и вошла.

Запах Верити, лимонные свечи и дорогой шампунь, ударил в нос. Я вдохнула так глубоко, как могла и прищурила глаза. Ее облик начал расплываться в моем сознании, но запах заставил его вернуться вместе с миллионами воспоминаний.

Я не могла поверить, что за такое короткое время так много забыла.

Я тщательно закрыла за собой дверь и повернулась вокруг, осматривая комнату. Бирюзовые стены, шоколадное пуховое одеяло на кровати. Это была та самая уютно заставленная комната, которую мы покинули тем вечером.

Я услышала, как со звоном постукивают друг о друга висюльки на «музыке ветра», и движением руки остановила их движение.

Письменный стол Верити был все еще усеян стопками с журналами, различными дисками, музыкальными нотами с ее корявыми заметками и программами театральных представлений, которые мы посмотрели.

Между тем, там находился пустой прямоугольник, где стоял ее ноутбук. Полиция забрала компьютер с собой. Если она доверила все тайны ему, то теперь они были потеряны для меня.

Но я знала, что Верити не стала бы прятать что-то секретное на своем MacBookе, нет, если Кона могла войти внутрь и найти это. Ее способность подбирать пароли была просто удивительной и внушала уважение. Наверное, через десять лет она смогла бы стать руководителем NSA.

Это было чудом, что Верити и я перед лицом ее сестры и моей матери вообще могли иметь какие-то секреты. По крайней мере я так всегда думала.

Думай. Через несколько минут кто-нибудь может прийти в поисках меня, и тогда я упущу эту возможность. Я медленно повернулась по кругу, попыталась что-нибудь увидеть, что-то такое, что было не на своем месте, что-то новое, что-то из летних каникул.

Что-то, что совсем не подходило Верити, которую я знала. Девушку, которая умерла в проходе, как начинало мне казаться, я не знала совершенно.

На подоконнике стояла моя осевшая мрачная курьерская сумка оливкового цвета. Я быстро просмотрела ее, чтобы убедиться, что полиция случайным образом что-то не прихватила из моих вещей, закинула ее на плечо, продолжая искать дальше.

Ничто не бросалось в глаза, но в комнате чувствовались легкие изменения, как будто что-то было сдвинуто на пару сантиметров влево, с тех пор как я была здесь последний раз.

— Ты рада снова быть здесь?

Верити пожимает плечами. — Конечно. — Она кажется немного странной. Смущенной. — В Новом Орлеане все было так ужасно?

Она снова пожимает плечами и перекатывается по кровати, смотрит пристально в потолок. — Не очень.

— Сексуальные парни?

— Думаю, да. — Она выпрямляется и скрещивает ноги в позе лотоса. — Архитектура невероятная, Мо. Многое уже разрушено, но то, что расположено в районе Гарден, великолепно. И музыка безумно хорошая.

— Ну, ты получила жемчужины? — поддразниваю я ее. — Ты знаешь, я слышала, что нужно сделать, чтобы их получить.

Она бросает в меня подушку, смеется, немного пододвигается и лежит, свесив голову с края кровати. Ее волосы разлетаются в красивом золотом сиянии по темному пуховому одеялу. Она кажется нервозной, беспокойной и рассеянной.

Каждый раз, когда я спрашиваю ее о том, что что-то не так, она улыбается, но ее улыбка не достигает ее глаз.

Она встает, идет к книжной полке, рассматривает снежный шар, который она привезла с собой.

— Я действительно скучала по тебе, — говорит она через минуту. Она наклоняет шар и снова переворачивает его. — Ты знаешь, это была не моя идея.

— Конечно, — сказала я. — Я знаю. Но кого это беспокоит! Ты снова дома. Все будет так, как раньше.

Верити открывает рот, чтобы что-то сказать, затем снова закрывает его и смотрит в сторону. — Конечно.

— За исключением того, что мы теперь в двенадцатом классе. Это вообще самый лучший учебный год, я тебе точно говорю!

Какое-то время она не отвечает, только нежно трогает снежный шар и пристально смотрит на него. — Пошли поедим мороженое. Я сейчас расплавлюсь.

— Ты привезла с собой жару.

— Да, — говорит Верити. — Должно быть это так.

Я посмотрела на полку. Там стояли снежные шары ото всюду, где была Верити — из Нью-Йорка, Сан Франциско, Мехико, Минеаполиса и, конечно, из самого Чикаго. Ригли Филд, институт искусств, Нейви Пир, аквариум Шеда. Один у нее из района выращивания фруктов, другой из нашей поездки на лыжах в восьмом классе.

У нее были шары к каждому большому мюзиклу, который она видела, начиная с мюзиклов «Грешный», «Натуральная блондинка» и «Призрак оперы». Аккуратные ряды стеклянных шаров были настолько хорошо знакомы, что я едва их замечала. Но снежный шар из Нового Орлеана отсутствовал. Я посмотрела внимательнее и, наконец, обнаружила, что он был задвинут назад.

Светло-желтый пьедестал и сцена Марди Грас были едва видны среди множества стеклянных шаров. Почему она убрала этот шар? Самый новый шар всегда стоял на почетном месте, чем безвкуснее, тем лучше.

Я схватила его и вытащила, следя за тем, чтобы не толкнуть со звоном другие шары. Внутри находился ярко одетый Арлекин, который сидел на сундуке с сокровищами, прислонившись к железному фонарю. Ужасные снежные шары были ее особенностью, но этот шар был еще более безвкусным, чем все остальные.

Я повернула его, аккуратно покрутила, снова подняла и стала ждать, как блестящие хлопья будут падать.

Они не падали. Я зажмурила глаза и внимательнее посмотрела на него, чтобы удостовериться.

В нем не было снега.

Лестница заскрипела, и я, недолго думая, спрятала снежный шар с свою сумку и замотала его в старую футболку фирмы Wilco. Я схватила с полки фотографию с бала, который был в прошлом году, и попыталась выглядеть так, как будто придаюсь воспоминаниям.

Евангелина открыла дверь и выглядела как благовоспитанная девушка. Своими голубыми глазами она оглядела комнату; в конце ее взгляд остановился на моей сумке.

— Ты нашла, что искала? Ее голос с медово-сладким акцентом звучал жестко как сталь. Я пришла к выводу, что Евангелина не тот человек, с которым можно было чувствовать себя безопасно.

— Я думаю, да. — Я поставила фотографию.

Она подошла ко мне, и я невольно сделала шаг назад. Но все, что она делала, это убрала волос с моего виска. Без слов она взяла мою поврежденную руку и посмотрела на нее внимательно.

— Кажется, быстро заживает.

Я хотела вырвать руку и убежать вниз по лестнице, но я заставила себя стоять спокойно; я не хотела показать, что меня можно в чем-то упрекнуть. — Врач сказала, не так все плохо, как она думала. Она говорит, мне повезло, что не поврежден ни один нерв.

— Везение — вещь непостоянная, — сказала она и убрала руку. — Тебе следует быть осторожнее.

— Я подумаю об этом. — Ремень сумки врезался в мое плечо и я перевесила ее. — Мне нужно идти. Завтра мне нужно работать. — Конечно. Я провожу тебя до двери.

Я следила за тем, чтобы сумка не ударилась о стену, и в последний раз шла вниз по знакомым ступеням. Мое сердце выпрыгивало, а запах из комнаты Верити с каждым шагом становился слабее.

Но ее тайна была в пределах досягаемости — уверенность в этом зудела на кончиках моих пальцев. Люк сказал, что я должна ему что-то предложить, прежде чем он мне поможет.

Теперь переговоры можно начинать.

Загрузка...