Из меди и перьев

Глава VII

Сольвег была зла и растеряна. С их размолвки с Эбертом прошло уже десять дней, а от него не было ни слуху, ни духу. Он ушел тогда, не сказав ничего, а ту оплеуху она бы с удовольствием залепила ему вместо служанки. Она все еще злилась на него, когда вспоминала тот вечер, и хотела устроить ему какую-нибудь мелкую нелепую женскую месть. Так, чтобы отвести душу. Обобрать его до нитки и сбежать она успеет и после замужества. Когда сил на злобу уже не осталось, она мысленно пыталась убедить себя, что нечего с убогого взять. Потом вспоминала горделивую осанку, благородное лицо, холодный проницательный взгляд и скрежетала зубами. Будь он старым плешивым толстым калекой с гнилыми зубами, ненавидеть его было бы проще. Но Магнус не прав, совершенно не прав. Этот зазнавшийся безродный бродяга ничем не смог ее бы привлекать, хоть бы и трижды отверг ее ласки. Она не настолько глупа, чтобы увлечься тем, кого не так давно предлагала убить и ограбить. «Ты не убийца, не смеши меня, Сольвег.» Ха! Может, и не убийца, но в тот день до одури хотелось сжать свои слабые руки на его глупой шее и придушить наглеца. Потому как он заслужил.

В минуты крайней досады Сольвег думала, привлекают ли его женщины в принципе, но устало отмахивалась от этой мысли как от нелепой и глупой. Этого болвана не привлекает никто, и даже она, Сольвег Альбре, недостаточно хороша для него. Она бы написала ему письмо – на приличия в общем-то было ей наплевать и не в ее положении и привычках о них думать и вовсе. Можно было бы повиниться. Прикинуться нежной овечкой, написать, что тоскует, что он был несправедлив, ах, как несправедлив и как жестоко обошелся с ее девичьим сердцем. От одной мысли об этом ее передернуло. Чтобы написать такое, ей понадобится изрядная доля вина из отцовского погреба да Магнус под боком. Иначе она не согласна. Да и в принципе она понимала, что жених не поверит. Считает, что видит ее насквозь – наивный глупец, есть еще столько сюрпризов, ты и не знаешь.

Она взяла клочок бумаги, перо. Лениво вывела на нем: «Любезный сир Эберт, вы ленивая невразумительная скотина. Потрудитесь объяснить, где пропадаете эти дни и извольте притащить вашу голову сюда – мне кажется из нее выйдет весьма неплохая чаша для пунша.» Она нарисовала внизу пару завитушек, приписала витиеватую «С», полюбовалась своим творением. Фыркнула, скомкала бумагу и бросила в угол. С каким удовольствием она послала бы ему это письмо, лишь бы посмотреть, как медленно сползет с него эта невозмутимая маска. Это было бы забавно. Крайне забавно.

– Все переводишь чернила? – Магнус подошел сзади и коротко поцеловал ее в макушку. – Ты же никогда не любила писать.

– Писала письмо своему благоверному, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. Ее забавляло, как изредка в них вспыхивали огоньки жгучей ревности, в которой он никогда не признается. – Говорила, что хочу снять с плеч его голову и использовать не по назначению.

– Я всегда знал, что душа твоя нежна и добра, – язвительно улыбнулся он. – Прекращай строить из себя оскорбленную невинность. У меня для тебя есть подарок.

Сольвег фыркнула. Подарков от нищего аптекаря ждать не приходится. Но если он все же собрался с духом и принес ей отраву для верного рыцаря, то она будет ему благодарна, хотя это и было не к спеху.

Он положил перед ней большой лист бумаги, сложенный вчетверо и скрепленный печатью. Печать дома Гальва, ее любезного жениха. Рядом лежало еще несколько подобных листков с печатью главного банка страны. Сольвег удивленно вскинула тонкие брови и посмотрела на гостя.

– Что это?

– То, что мне удалось раздобыть, – он усмехнулся. – За весьма приличную плату, моя дорогая. Это семейство никогда не отличалось большой щепетильностью в вопросах охраны. Они и понятия не имеют, что даже некоторая прислуга недолюбливает выскочек. Десяток монет здесь, десяток там… В общем это из личного стола твоего рыцаря-торгаша. Вскрой печать.

Сольвег осторожно развернула бумагу. Мелким изящным почерком там была исписана вся страница.

– Это ведь…

– Да, дорогая, – Магнус подвинул стул и сел рядом. – Это именно он, вексель на ту сумму, что твой отец задолжал семье Гальва. На очень приличную сумму, смею заверить, с его личной подписью и заверениями. Вскрой теперь остальные.

Сольвег дрожащими руками вскрыла остальные бумаги, бегло пробежала по ним глазами.

– А это о том, что твой будущий муж выкупил долги твоего отца у банка и дом ваш больше не заложен. Я знаю одного прекрасного человека – пару взмахов его пера и там будет стоять совершенно не имя Эберта, а твоего отца.

Он придвинулся ближе и взял ее руки в свои.

– Ты ведь понимаешь, что это значит?

Она смотрела на него во все глаза. От кого – от кого, а от вечно язвительного и скептически настроенного аптекаря она такого не ожидала.

– Сольвег?

– Да? – переспросила она хрипло и не узнала своего голоса; отчего-то ей стало некомфортно и дико. Ей хотелось вырвать свои ладони из его больших и холодных рук, лишь бы не чувствовать, как бьется в них мелкая жилка, как он нервно поглаживает ее кожу указательным пальцем.

– Ты знаешь, что это значит?.. Эй! Посмотри на меня, не отводи взгляда, – он взял ее за подбородок и немного грубо повернул к себе. Кому бы еще она позволила подобное. – Ты меня слушаешь?

Она кивнула.

– Ни один суд не докажет, что твой отец хоть что-то еще ему должен. У него не останется доказательств. Вот и все, он останется в дураках, так, как ты всегда и хотела! Ты свободна, Сольвег, теперь свободна. Уничтожь вексель, оставь бумаги о выкупе. Только и всего. Только и всего. Ты права, играть по правилам скучно, а это оказалось весьма просто.

Он рассмеялся. Смех был странным, будто карканье старой вороны. «Свободна, – тяжелым гулом отдавалось в ее голове. – Свободна, свободна…» Голова казалась слишком большой, ватной и неуклюжей. Губы пересохли. К шее прилипла тонкая прядь и щекотала кожу. Убрать бы ее, убрать, если только заставить себя пошевелить хоть пальцем.

– Давай, я помогу тебе, – он зажег поспешно свечу. – Взгляни на себя, да ты вся дрожишь. Не ждала ведь такого, верно, красавица? Гляди, как все просто.

Он взял вексель, поднес было кончик к свече, но Сольвег резко схватила его за руку.

– Прекрати!

Тот удивленно посмотрел на нее.

– Почему?

Он вновь поднес бумагу к огню, но она выхватила ее из его рук и поспешно затушила рукавом дорогого платья мелкие искры. Вроде даже не обуглилось. Повезло.

– Сольвег?

Она не хотела поднимать взгляд. Магнус встал и она знала, что за лицо увидит, стоит ей посмотреть. О, она любила играть, очень любила, и с Магнусом больше всего, потому что не знала, насколько позволит он мучить себя и дурачить.

– Посмотри на меня.

Она прикрыла глаза, вздохнула, небрежно отбросила вексель в сторону. Посмотрела на него, будто ни в чем не бывало. Прекрасная бледная маска, кривая улыбка, насмешливый взгляд. Чего еще он хотел. Большего он не увидит. Ни смятения где-то глубоко в душе, где даже она не заметит, ни быстрого стука сердца, который гулом колокола стучит в ушах.

– Я не жгу ценные бумаги почем зря, – спокойно проговорила она и потянулась к графину с водой. Налила стакан, слегка пригубила. Легкий холод пробежал по телу и врать стало легче. – Я не так воспитана, хотя откуда аптекарю знать про такое.

Отговорка была дешевая, Магнусу она глаза не отведет, обозлит его только.

– Не заговаривай мне зубы, пожалуйста – тихо проговорил он; в тусклом свете свечи он казался бледнее обычного, а скулы острее. – Почему ты не хочешь сжечь вексель? Ты станешь свободной, начнешь все сначала – не этого ли ты желала, когда несла околесицу про мать Эберта, храбрость и право на счастье?

– Много мне радости оставаться здесь, дома с отцом, которого я ненавижу, –Сольвег расхохоталась. – Ждать, когда он снова продаст меня еще одному голодранцу за горстку монет!

– Нет, – с жаром возразил Магнус. – Он не продаст.

Он подошел совсем близко к ней, взял ее руку в свои и крепко сжал. Сольвег почувствовала, как кольца впиваются в пальцы, хотела охнуть, но посмотрела на него, на своего старого друга, заговорщика, частенько любовника и ей стало жутко. Она нечасто видела его таким. Язвительный, холодный, он относился к ней будто небрежно, хотя ей было известно, что все это маска. Это в нем и подкупало, с ним можно было быть сколь угодной властной, мерзкой, жестокой – ведь он был таким же. Ни разу за все это время она не слышала от него ни слова ласки, ни слова нежности и это было в порядке вещей, к чему усложнять. Он признал ее власть, скалить зубы может сколько угодно. Это игра, всегда была игра, в которую от скуки они играли не первый месяц, оба испорченные до краев. Что-то пошло не по плану. И это пугало ее.

– Я нашел, кому перепродать свое дело, – продолжал говорить Магнус, воспользовавшись тишиной; Сольвег чувствовала, что руки его немного дрожали.

– Ты удивишься, но денег будет не мало. Ты уж прости, но все больше, чем у тебя в последние дни. Тебе незачем будет оставаться здесь, в этом доме. Незачем с тоской бродить по этим залам, где ты, точно заложница, я знаю, ведь ты говорила…

Когда она говорила ему? Много месяцев назад в минуту нелепой слабости, зачем он припоминает ей это. Зачем он все помнит.

– …Незачем будет прятаться за шторками кареты, чтобы не видеть опротивевшие взгляды глуповатых матрон и торговок. Оставаться с тем, кто испортил тебе жизнь, ублажать его старость. Нам хватит денег, Сольвег, нам хватит, поверь…

– Нам? – хрипло переспросила она, стараясь незаметно высвободить свою руку.

– Да, нам. Мы уедем, как и планировали. Начнешь все сначала. С собой возьмешь все, что захочешь, все, что получится. Ведь такой был у нас план. Раздобыть деньжат и сбежать. Вместе.

– Постой, – резко перебила Сольвег. К ней наконец вернулось самообладание. – Не такой был план. План был разорить моего мужа и сбежать. А я, как ты видишь, еще даже не замужем.

– Нам это уже не нужно, – он отмахнулся. – Я продаю дело, и мы уезжаем.

Сольвег вырвала свою руку.

– Я никуда с тобой не поеду, – холодно проговорила она. – Возьми себя в руки, Магнус. Ты смешон.

Он встал. Она, не мигая, смотрела на него и почти видела, как на его лицо наползает холодная маска.

– Значит, смешон? – медленно переспросил он ее.

– Да, – бросила Сольвег, отвернулась от него, налила стакан воды, будто все это ее не касалось. – Смешон, смешон!

– Какая же ты мерзкая лживая тварь, – тихо промолвил он и положил руку ей на плечо.

Она вздрогнула и поежилась. Гнать его надо отсюда. Причем побыстрее.

– Так уж не терпится замуж? По-прежнему станешь мне лгать, что его презираешь?

– Не неси чепухи, – отмахнулась она. – Ты меня утомил. Уходи.

– Я не уйду, пока ты мне не ответишь, – рявкнул он; его рука от плеча двинулась к шее. – Такая тонкая, – пробормотал он. – Такая нежная. Коснись ее пальцем и хрустнет, как будто тростинка… Ты наверно и не догадываешься, что какая-то часть меня до одури мечтает об этом, а, милая Сольвег?

Она слегка отклонилась назад, взглянула на него из-под полуопущенных ресниц. Он почти ласково водил пальцами по ее горлу. Придуши он ее здесь сейчас – никто и не докажет, что это был он. Он умен. Умен и опасен. Она улыбнулась ему так нежно, как только могла.

– Конечно я знаю, родной. Мы же видим друг друга насквозь. Ты думаешь, я позабыла?

Он еще с минуту, не мигая, смотрел на нее, затем опустился вниз и положил голову ей на колени. Сольвег облегченно вздохнула, вновь ощутив себя сильной и правой. По-хозяйски положила руку ему на затылок, слегка взъерошила волосы.

– Я выйду замуж, Магнус. Выйду и уничтожу его, потому что я так хочу и не тебе решать за меня. А векселя ты унесешь. И положишь на место, чтобы он не узнал. Чтобы ни единая душа не могла меня заподозрить… Я надеюсь, ты не в обиде, не так ли?

Голос ее был медленным, тягучим и теплым, обволакивал, точно длинный платок, вязался на шее, точно веревка. Она знала, что так умеет, она знала, что так должна. Усыпить, успокоить, связать его волю и чувства хотя бы на время.

– Я не поеду с тобой, ты же знаешь. Не поеду сейчас, ведь план был другой. Мне нужны деньги, мне нужно все, и это я получу. Не думал же ты, что я брошу все и отправлюсь нищенствовать с тобой?

Магнус молчал. Она подняла его голову и посмотрела в глаза.

– Значит, в этом все дело, – проговорил тихо он. – В том, что ты эгоистичная жадная стерва. Только и всего.

– Только и всего, – отозвалась Сольвег. – Ничего нового.

– Тогда я спокоен, – глухо ответил он. – Это то, что я знал. Это хорошо. Это понятно…

И он снова устало положил голову ей на колени. Она неловко перебирала его волосы, а мысли лениво текли, как бы она их ни подгоняла. Она лгунья, да, бесчестная лгунья, он прав. И впервые она солгала ему. После всех тех дней откровенности, когда они говорили все без оглядки, а слова сором слетали с губ, все сплетни и злоба, и мысли. Сегодня она притупит подозрительность лаской, а завтра заставит вернуть все на место, все векселя и бумаги. Чтобы никто никогда не узнал. Обманывать никогда не поздно. Ни его, ни себя и подавно. Она гладила его волосы, вспоминала их ссоры и примирения, и отлично понимала. Никуда она с ним не поедет. Теперь никуда. Свободы, она хотела свободы, а чужая любовь упала на плечи тяжелым грузом. Она и забыла, что любовь – это тяжесть и ноша, и смелости ей не достанет снова на это пойти.

Не сейчас.

И не с ним.

Она задула свечу, и тьма накрыла обоих.