Из дневника "Попаданца". Необычный попаданец в 1941г.

10 июля 1941 года где-то в Белоруссии (точнее, в 50–70 км от Брестской крепости)

Просыпаемся с Маней в обнимочку, соловей, где-то заливается, какую-то порнографию поет, пора вставать, война есть война. Хотел по привычке утреннюю "пробежку" сделать, но чего-то Манька не хочет, ну нет, так нет, придется побегать другими ногами.

И побежал я по утреннему белорусскому лесу, соловей все так же расписывет невидимой соловьихе, че он с ней сделает, если она сделает глупость и уступит. (Неожиданный взгляд на трель соловушки, но реальный, ну не о любви к родине ж он поет). Бегу и выбегаю на поляну, вдруг в конце поляны заметил, какое-то движение. Сразу плашмя валюсь на землю, и включаю режим сонара, или радара, короче включаю все органы чувств, что за фигня, может какая парочка, типа меня и Мани?

И затихарившись ползу вперед, как в 95 на границе таджикско-афганской по-пластунски передвигались, действительно, люди, причем немцы, целых шесть штук, что делать? Из оружия у меня только кулаки и ноги, а их шесть и тоже не хило тихарясь двигаются вперед, в лагерь к нам, что ли, разведка? Что же делать, едрит атлетико мадрит?

Ползу за ними, они передвигаются, тоже тихо, даже травинки не двигаются, тоже мне привидения, а почему их так мало?

Тут поверх голов немчиков, проносится очередь, стучит МГ, ого часовой-то наш не спит.

— Хенде хох, штейт ауф, дойчише швайны, встать суки, руки за голову оружие на землю, следующая очередь пойдет ниже, — грозно кричит часовой (по голосу Акмурзин вроде).

— Стой не стреляй, мы не немцы, мы свои, мы советские.

— Какого фикуса, наши, наши все тут, или за линией фронта, считаю до трех, и если по одному, с поднятыми руками и без оружия не подойдете, МГ из вас фаршированных уток сделает по-пекински. — и вдобавок фразу на ядреннейшем мате, прям термоядерная фраза, даже полковник отдыхает, нет, это не Акмурзин.

Одетые в немцев неизвестные о чем-то шушукаются, потом снимают автоматы немецкие и оставляя остальную снарягу, поднимают руки.

— Эй, пулеметчик, мы сдаемся.

— Подходите по одному, чуть ручки спустит кто, я крещение устрою очередью всем.

Ряженые не опуская руки, медленно идут вперед, подползаю и беру в руки первый же автомат, теперь встав, иду за ними.

Опять очередь поверх голов:

— Вам че не понятно, по одному и без оружия, че за, сука там с автоматом плетется?

— Это не сука, а комиссар дивизии конвоирует задержанных.

— Ой простите товарищ Каримов, не углядел сразу.

— Граждане, задержанные, руки за головы, сесть жопой на землю, не бойтесь не долго, до геморроя не дойдет, — командую я.

Они что-то ворчат, но передергивание затвора МП-шки, их отрезвляет, и они послушно задрав ручонки, садятся на попчонки (чего-то рифма рукивверховская), ну уж какая получилась.

Стоим, держим на прицеле неизвестных, тут крик из кустов, которые сзади нашего часового:

— Телинин, в чем дело?

— Товарищ сержант тут мы с товарищем комиссаром каких-то ряженых непонятков добыли, целых шесть штук.

— Здравия желаю товарищ комиссар.

— Сержант, осторожно обыскать каждого, потом связать ручки за спину.

За сержантом стоят еще около взвода, бойцов, и тоже держат на прицеле неизвестных, сержант передает МП в руки ближайшему бойцу, и доставая (хозяйственный сержантик) шпагат, командует бойцам:

— Обыскать, от сапогов до пилоток, что бы ни одного шва не пропустили. И что бы даже зубочисток не осталось, — говорю я и думаю, а тогда зубочистки были или потом появились? Хотя вроде когда Гаспара Колиньи убивали в Варфоломеевскую ночь, у него в зубах она была.

Скоро привели всех шестерых пойматиков в расположение, а Елисеев шляется где-то, далеко, и их колоть их пока некому, потому загнали неизвестных в землянку. Их главный, белобрысый улыбчивый тип ростом с меня (где-то 180 см), но признаю поширше, дубок такой, просит позвать им нашего командира.

— Слушай, Некто, может тебе товарища Сталина позвать, или на Лаврентию Павловича согласишься?

— Товарищ комиссар, мне нужно срочно поговорить с командиром подразделения.

— У тебя Некто, нет документов, ты в форме противника, но говоришь по-русски, как мне тебя допустить к полковнику?

— Ну не имею права я говорить, комиссар, пойми я наш, но нельзя говорить мне.

— О как, даже комиссару дивизии?

— Товарищ комиссар поймите, не могу и все.

— Вольному воля, а спасенному реабилитационный центр.

— Что, не понял, товарищ комиссар, что за центр?

— Лево-троцкистский центр!!! Неважно, сержант, вот этому свяжите еще и ноги, и проверьте ручки, и затем его за мной в штаб ведите.

Сержант добросовестно стреножил блондюка, и обменяв МП, на мосинку начал конвоировать того.

Сзади семени ножками блондюк, его подгоняет мосинкой сержант, так и дошли до штаба, там полковник сидит, и грозный как Грозный (опять тавтология).

— Товарищ полковник, с утра задержали шесть подозрительных, в немецкой форме, все говорят на нашем, и этот очень просился к вам.

— Ну присаживайся неизвестный, комиссар садись тоже.

— Я бы попросил, поговорить с вами товарищ полковник, без комиссара.

— А ты кто такой, чтобы меня просить выгнать отсюда комиссара? Я тебя в первый раз вижу, а с комиссаром прошел ад. Сержант, передай старшине, пусть нам завтрак на троих пришлют сюда, тут поговорить надо.

Специально ждем, когда один из подручных старшины накроет нам стол, и когда он уходит стуча сапогами, полковник начинает:

— Ну имярек, давай говори кто ты и чего хотел, — ему руки развязали, но за дверью сержант с автоматом стоит, да и мы с полканом пистоли наготове держим.

— Я капитан НКВД Серов Василий Аристархович, заброшен центром, у нашей группы тут спецзадание. Я даже открываться права не имел, но ваши часовые так лихо нас раскрыли и взяли.

— Кто автор изъятия мнимого капитана НКВД?

— Рядовой Телинин, крепостник.

— Ну, понятно, капитан, тут ребята все тертые, понимаешь, немцы нас многому научили, у нас даже повара и санитарки по два-три убитых немца имеют. Зря, что ли тут немцев накосили, как колхоз сено, хоть в стога складывай. Все тут прошли ад поражений, бессилие окружения, слезы потерь, и много чего, чего дай бог избежать тебе капитан. Я и не только, никогда не забудем утро 22 июня, этот ад не простим немцам, то есть гитлеровцам.

Кстати вот этот старлей, комиссар дивизии, со своими ребятами нас и вытащили из крепости, когда мы уже все потеряли надежду. Поэтому я доверяю ему и всем нашим ребятам, больше чем Жукову, начальнику генштаба.

— Понимаю вас товарищ полковник.

— Ни черта ты капитан не понимаешь, меня могут понять только те, кто выжил в крепости. Короче, капитан пока остаешься со своими ребятками под замком, не смейте умничать и пытаться вылезть, часовые сперва постреляют, потом думать будут, ребята много натерпелись от диверсантов в нашей форме. Вот приедет Елисеев, капитан из твоего же ведомства, и если он даст разрешение вас выпустить, выпустим, надо будет еще и поможем.

— Сержант, уведите задержанного, и смотри у меня, чуть выше кой чего прыгнут, стрелять на поражение, приказ ясен?

— Конечно товарищ, полковник.

Сержант опять взнуздал капитана, и увел в гауптическую вахту дивизии, пусть пока сидят.

Пришел боец из тыловиков, и убрал остатки трапезы, полковник посмотрел вслед уходящему рядовому, и потом говорит мне:

— Ну что старлей, верить капитану, или нет?

— Товарищ полковник, не наша это обязанность верить или нет, вот приедет Елисеев он и разберется, верить или нет. Тем более скоро они должны подойти, радисты сообщили, они в 20 км ночевали, и рано утром вышли в путь к нам, может навстречу им выслать грузовики?

— Кстати, комиссар ты прав, распорядись, бедняги и так в плену намучались, а я пойду к нашим раненным схожу.

В крепости мы оставили умирать около ста безнадежно раненных, места в машинах не было, да и Калиткин констатировал, что даже эвакуация в Москву уже ничего не даст, или ранения смертельные или гангрена в поздней стадии. А около двухсот ранбольных которых Калиткин обещал вылечить, мы забрали, и они расположились в санбате, да и у Калиткина теперь еще два военврача (оба из крепости) и человек десять санитаров (и из крепости и из последней колонны пленных, которых Онищук привел). Так, что Калиткин справится, тем более медикаментов нахватали и в совхозе, и в других местах (которые от вермахта).

Кстати раненные уже по одному, по два, уже поступают в команду выздоровевших. Затем мы их и распределяем в роты.

Машин у нас развелось как грязи, по моему пора или автороту или автобат учреждать. А то ту стоит в лесу замаскированной целая автобаза, и распределены они по подразделениям, хотя может так и нужно. Тогда ремвзвод хотя бы, да нет ремвзвод, у танкистов есть они и машины ремонтируют, не пригодился мой креатив. Но пробежался по командирам и десятка советско германских машин через полчаса, под охраной двух ганомагов и одной "косилки" уехали навстречу колонне Елисеева, с приказом сдать колонну Кравцову, а самому на мотоцикл и лететь сюды.

Уехали, через часик тарахтят цундапы, его величество особист пожаловали, быстро посылаю бойца, что бы привели задержанного капитана. Рядом круто разворачивается мотоцикл, кто за рулем не видно, мотоциклист в вермахтовском мотоциклетном плаще, на кумполе каска, на роже очки мотоциклетные, по подбородкам узнавать не умею. С коляски важно слазит Елисеев в форме лейтенанта фельжандармерии, типа кожаный плащ, и слюнявчик металлический на шее.

— Ну комиссар, как тебе мой вид.

— Красавец, наверно встречные фрицы шарахались и памерсы нервно меняли.

— Что такой страшный фельджандарм?

— Да нет, у тебя петлицы капитана НКВД сверкают.

Капитан осматривает, себя и хохочет, видимо гитлеровский прикид впопыхах надел, петлицы с правой стороны выбились из под немецкого мундира.

— Так затемно поднялись, вот прикид и не осмотрел, да и немцев не попалось. Что за памперсы-мамперсы ты имел в виду братец южанин?

— Не важно, тебя в особом отделе, свежепойматый трофей ждет, пошли потрындим.

Идем с Елисеевым в землянку особого отдела, у землянки уже как сивка-бурка взнузданный типа капитан НКВД. Елисеев подходя, всматривается в капитана и бросается его обнимать.

— Васька черт, каким судьбами, тоже в окружении был? Боец, развязать!

— Елисеич, ты, что его знаешь? — спрашиваю у особиста.

— Да конечно, это мой однокашник, правда, направление у него немного секретней моего.

Охранник развязывает капитана НКВД-2 и капитаны начинают обниматься как два криминальных авторитета, потом Капитан ведет капитана-2 к себе в особый, пытаюсь просочиться за ними. Подлый Елисеич обернувшись, говорит.

— Комиссар нам надо совсекретно пообщаться, пойми и не обижайся.

Делаю вид, как будто мне ваще пофиг, да и не хотел типа особо. Развернувшись топаю к Машке, соскучился, я ж ее, с утра не видел, а скоро полдень, пока дотопал до расположения начтыла (закутка в складе) слышится гул моторов, наконец, что ли Елисеевская колонна дошла?

— Машунь милая, как ты тут?

— Заткнись и иди отсюда, я занята, — говорит Машундра, подлая налоговая душа. Вот и поговорили блин. Побитой собакой иду к подъехавшей колонне, и чего это меня сегодня все гонят а? Вроде не пятница тринадцатого, ну и фиг с вами козлы.

— Всем из машины, бойцы сопроводите новичков, сперва в медсанбат, оттуда в фильтр. Водители, машины потом загнать в лес, на места и замаскировать как обычно. — командует Кравцов, и люди начинают прыгать с бортов, не дожидаясь того, что им борты опустят. Молодец бомбер, командут как-будто всю жизнь мотопехотил. Он оборачивается, замечает меня и подходит докладывать.

— Товарищ, комиссар разрешите доложить.

— Оставить Кравцов, пошли в столовую, там за обедом и расскажешь, идет? И без устава, а так по дружески, с одной колонны военнопленных же.

— Хорошо товарищ старший лейтенант.

— Да, не товарищ старший лейтенант, а просто можно Фарход, понял, кстати, звать-то тя как лейтенант?

— Василий я, Сергеич, — говорит Кравцов. И мы, дружески болтая, идем в столовку, командиры ж нам без очереди. Там уже сидят Ивашин, Плотников ну и другие командиры. За столами рядового состава культурно сидят бойцы первой роты второго батальона и вкушают обед. На первое суп гороховый из немецких концентратов, на второе каша из немецкой же гречневой крупы со свежим Машиным мясом (то есть из мяса, привезенного Машей во время самовольного фуражирского рейда).

Тут Кравцов начинает рассказ, и мы затыкаемся, потому что интересно. И вот что он рассказал:

Ехали елисеевцы, по дороге напоролись на на фельджандармов, те на свое горе решили тугаменты проверить, в переднем мотоцикле Эрисханов ехал. Его еще в пинжак гауптмана вырядили, ну и фельду подозрительным показался слишком молодой гауптман. Вот и тормознули колонну, Эрисханов почти отбрехался, как разведчики, зайдя сзади, атаковали фельдей. Взяли в ножи, потом добавили автоматами, восемь штук фельдей как ветром сдуло, правда, сцуко успел из МГача полоснуть очередью, но по ганомагу, и нифига никого не убил. Даже не ранил, но ганомаг подырявил, да ниче нам не жалко, зато мотоциклетными плащами притарились и железистыми слюнявами.

Потом колонна двинулась дальше, припрятав в лесу мотоциклы, пусть бензин бережется, но куляметы сняли, а вдруг кто наткнется и утащит. Кулямет, чай не моточикла, яво уташтить намноха легше. И тихо покатили дальше, собрав, конечно же, все гильзы и закопав их, нефига следить и вещдоки оставлять. Тихо и мирно добрались до места, по пути встетились с колонной настоящих немцев и культурно их пропустили.

Доехав, Елисеев пустил дополнительную разведку, и все сведения Онищука подтвердились, с четырех сторон на лагерь напали одновременно, танки, броневики и "косилка". Прикрываясь техникой, вперед рванули пехотинцы, косилка уработала одну вышку, две тупо башней снесли танки, третью на дрова отправил броневик Абдиева.

Прорвавшись вплотную к лагерю, начали косить охранников, а те к бою не привычны, тыловики, и счет стал бесконечно увеличиваться в нашу пользу. Да и у нас автоматического оружия много, плюс броня, а у них до фига kar-98k, и две или три МП-шки у унтеров. Додавили мы их, но и они четырех наших убили и троих ранили, ведь у карабина пуля и дальше летит и пробивная сила покруче, чем у автомата. Савушкина (солдатика из той, первой нашей колонны) убили, прям в Ганомаге, не знаю как, но пуля пробила броню и попала в него, прямо в печень умер покойный за пять минут.

Очистив от немцев казармы, и все остальное (орудие у БА-10, это вам не хухры мухры, когда осколочно-фугасный в окно кладут, то все туши свет) бойцы вошли в лагерь. После окончательной дефрагментации охраны, все пленники были построены, и им было приказано, выкинуть из строя, предателей, трусов и пособников, из двух тысяч почти двести оказались таковыми, даже один бывший майор. Построив предателей, Елисеев приказал оператору "косилки" Касимову Игорьку (крепостник) извлечь из предателей корень из минус единицы, и много претерпевший в крепости Игорек стрелял пока его не остановили. Там в крепости, два предателя, сдавшиеся в плен, забрали оружие и продукты, оставив Игорька умирать одного в каземате связанным, хорошо, что другой боец пограничник в поисках боеприпасов, заглянул и нашел Игорька, восемнадцатилетний боец сутки лежал связанным в ожидании смерти.

Кончив предателей, колонна вышла обратно, тяжелых (раненных и больных) порузили в машины и ушли вперед, остальные колонной пошли пешком изображая колонну пленных перегоняемую немцами, роль немцев играли, конечно ДОНцы обряженные немцами. Надлежащие документы были у Эрисхонова, состряпанные Ашотиком, и чеченемец катил в коляске, типа руля колонной. Два взвода типа охраняли колонну, и шли по бокам, все чин чинарем. Остальные укатили на транспорте, кроме взвода резерва, те шли чуть сзади, колонны на всякий случай.

Выехав из опасной зоны, колонна транспорта встала в лесу, и замаскировавшись стали ждать, пешую колонну. А также бронетранспорт, тот двигается за колонной бывших пленных, это страховка. Вот догонят и остановятся, постоят, покурят, потрындят, моторы осмотрят. И через полчасика, снова выезжают пока не догонят, страхуют на случай погони гитлеровцами, таким образом, и дошли, нивелируя разности скорости пешехода и танка.

— Ну что молодцы, — говорю я, остальные тоже кивают, подтверждая, и словами тоже.

Встаю, из-за стола, надо теперь идти к ново-прибывшим, тяжела шапка Фурманмаха (комиссарская, хочу сказать), но надо.

По пути цепляю Савельева, он же тоже комиссар, пусть со мной идет, будем жечь глаголом сердца людей.

Подходим к шалашам огороженным, место, где расположились бывшие пленники и огорожено и охраняется, это же фильтрационный лагерь. И особисты уже начали по одному фильтровать эксплеников вермахта. Вот и поговорим с фильтруемыми, особисты прямо тут в шалашах (4 группы особистов – четыре шалаша).

— Егор, начни со второго шалаша, я с первого, — и мы, разделившись входим в "кабинеты" особистов.

В том шалаше, ой "кабинете" беседу с фильтруемым ведет сержант НКВД Легостаев, я вхожу и Легостаев, встав, приветствует меня по уставу. Прошу его продолжать приглядываюсь к тому человеку, с кем ведет беседу Легостаев. Ого знакомая рожа, так это же Тыгнырядно, Васек мой из 24 июня. Лезу к нему обниматся, все-таки, в самые трудные сутки в жизни он поддержал меня

— Васёёёёёёёёёк привет, ты жив, я думал тебя, тогда убили немцы?

— Товарищ старший лейтенант, меня ранили, и немцы тоже подумали, что я мертвяк, там и оставили. Потом на меня наткнулись ребята такие же окруженцы как я, два дня пробирались на восток с ними, а потом ночью нас спящих взяли немцы. Ну и в лагерь.

— Легостаев, это наш человек, считай он прошел проверку, все отпусти его со мной.

— Так точно, товарищ комиссар дивизии, боец Тыгнырядно, вы свободны, охрана следующего.

Поболтали с Тыгнырядно, и отвел я его в Онищуку, когда я Петрухе рассказал как действовал 24 июня, действовал Васек, Петруха без разговоров взял его в разведку. Оставив Васька в надежных рука, я пошел на обед.

Сижу в столовке, рядом садится начтыл:

— Как ты милый?

— Заткнись, когда я ем, я глух и нем.

— А почему так грубо?

— А уж как заслужила.

— Что, милый, а что я сделала?

— Да практически ничего, просто тупо унизила перед своими тыловиками и все, ничего страшного.

— Фарходик да когда, ты что милый.

— Давай сперва поедим, потом продолжим, не хочу умереть, подавившись, понятно!

— Хорошо как скажешь.

— Приятного аппетита, товарищ начтыл.

Поел и пошел к себе, А если Машундре нужно, то пусть меня ищет, не я первый начал. Тем более перед своими сотрудниками (или сослуживцами) меня унизила, плевать на звание, плевать на должность, она унизила во мне человека, мужчину.

И заснул блин, лежал, думал, ждал эту женщину, и заснул.

Просыпаюсь от поцелуя, так значит, ща прощение будет просить, ну я готов.

— Милый в чем дело, почему ты такой бука. Ну, ошиблась, ну сказала не то слово, я была просто занята, пойми.

— Товарищ начтыл, это не оправдание, я никогда даже будучи занят, не сказал бы тебе "заткнись", даже если это дело жизни и смерти. Даже наедине, а тем более перед людьми, поэтому иди к себе в склад, и ты вольна делать все, что хочешь. Надеюсь, мы останемся хотя бы друзьями. Все теперь иди, я хочу спать, ты сделала свой выбор там, в складе.

Машка гордо развернулась, фыркнула, и пошевеливая попкой рванула с места в карьер, строя из себя обиженную. Все теперь точно спать. 10 июня закончилось, правда не так сладко как хотелось, но уж как есть.