Ивар и Эрика (СИ)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Примерно через неделю после визита старого друга, поздно вечером к воротам нашего дома подъехал грузовик. Я копался с пикапом в гараже и, увидев свет фар, подошёл ближе. У ворот стоял Петер, одетый в неприметный, черный комбинезон механика.

— Привет, Ивар.

— Привет… Ты что, уволился с работы?

Петер весело рассмеялся.

— С моей работы так просто не увольняют! Открывай ворота, дело есть.

Он подогнал грузовик к гаражу и заглушил мотор.

— В гараже кто есть?

— Никого.

Он взял меня под руку и увлек внутрь, до задней стены к верстаку под тусклой лампой.

— Нужно до завтрашнего утра сделать в кузове тайник, чтобы могли лежа поместиться человек шесть.

— В кузове? Это не возможно!

— Кузов будет заполнен ящиками поверх тайника, так что видно ничего не будет.

— Ты что будешь возить людей контрабандой? — засмеялся я. — Куда?

— Из гетто в Кардис, в порт.

Я не поверил своим ушам.

— Что?!

— Тише.

— Но это же…

— Имперское преступление и верная смерть! Знаю. Ты мне должен помочь.

— Но зачем?! Если найдут — то, расстреляют и нас и их! В гетто им ничего не грозит.

— Как сказать… Дело в том, что они готовы платить большие деньги. Очень большие деньги, Ивар! Ты же не думаешь, что все богатые теке уже уехали из Виндобоны? Кроме того, у тех, кто в гетто, есть и влиятельные родственники за границей.

— Ты с ума сошел? Нас же убьют! Зачем мертвецам деньги?!

— О чем вы тут спорите? Соседей разбудите.

У ворот с фонариком в руке стояла Эрика.

— Привет, Эрика.

— О, боже, Петер! Я тебя не узнала! Что случилось?

Эрика подошла к нам. Ее свободная рука была в кармане плаща с чем-то тяжелым. С пистолетом?

— Милая, он хочет, чтобы я ему помог вывезти людей из гетто в Кардис. — выпалил я.

— Это правда, Петер?

— Чистая, правда!

— Ивар, ты, конечно, согласился?

Я обомлел.

— Эрика, это же для нас верная смерть! За укрывательство теке…

— Ты уже укрываешь двух теке? Забыл?! — отрезала Эрика.

Я смешался, по законам империи наша дочь тоже считалась теке… Моя жена и дочь — два врага империи… Она обняла меня. Заглянула в глаза.

— Милый, ты же не трус. Ты очень смелый человек.

— Ага… я такой…

Эрика повернулась к Петеру.

— Прости, что думала о тебе плохо. Зайдешь выпить кофе?

— С удовольствием, но в другой раз. Очень много работы.

— До встречи.

— Доброй ночи.

Эрика ушла, а я повернулся к Петеру. Как всегда все за меня решили другие.

— Как ты все это обоснуешь?

— С завтрашнего дня ты моей личный шофер в звании фельдфебеля. Получишь форму на складе. В Кардис будем ездить вдвоем. В ящиках будут, находится вещи, конфискованные у теке: антиквариат, редкие книги, предметы искусства. Это все официально вывозиться в Тевтонию. Все документы имеются. Риск минимален. Твое дело — обеспечить исправность машины, а мое — все остальное. Треть прибыли — твоя.

— А что я скажу Эрике про деньги?

— Не хочешь — не говори. Заведи тайник для дополнительного заработка. Ты что — заначку никогда не делал?

— Нет.

— Ты святой человек, Ивар! Где же нимб над твоей головой?! — засмеялся Петер.

Доски для тайника имелись в кузове.

Загнав грузовик в гараж, я прокопался почти до утра, делая низкий, глухой короб на полу ближе к кабине. Поспать удалось только час. Прибыв в управление гауляйтера, я получил у дежурного солдатскую книжку фельдфебеля имперской армии, а на складе, в подвале, серую форму, включая шинель и стальной шлем.

Осмотрев сделанный мною тайник, Петер все одобрил. Особенно то что отработанным маслом затер доски.

— Это правильно. Собаки не учуют людей.

— Собаки?!

— При въезде в порт у охраны имеются сторожевые псы.

— А что мы будем делать в порту?

Петер и глазом не моргнул.

— Сдадим груз надежным людям и вернемся домой.

— Когда?

— Завтра.

— Уже завтра?!

— Время поджимает.

Петер посмотрел на наручные часы.

— У меня совещание, а ты пока свободен. Кстати, военная форма тебе идет. Только пилотку на голове надо носить вот так.

Он поправил пилотку на моей голове и улыбнулся.

— Нас ждут великие дела, Ивар!

Рядом со стеной гетто, через улицу, находился клад конфискованного имущества.

Я подъехал туда на грузовике примерно в пять часов вечера. Предъявил свою книжку и караульный распахнул для меня ворота. Петер был уже здесь, одетый в полевую тевтонскую форму, с погонами майора, прохаживался на пандусе у дверей склада. Открыв задний борт, я подрулил к складу задом и заглушил мотор. Пистолет лежал у меня под сиденьем, на всякий случай. Сказать, что я волновался — это значит, ничего не сказать. Сидел как истукан, таращился на приборную доску и считал минуты.

Зачем я это делаю? Ради денег? Ради семьи? Ради несчастных теке? Или только потому, что этого захотела Эрика? Любимая жена проводила меня сегодня со слезами на глазах, подарив на прощание ошеломительный, страстный поцелуй.

Когда дверь справа распахнулась, я дернулся было за пистолетом, но увидел Петера. Он сел в машину и захлопнул дверь. Посмотрел строго из-под козырька фуражки.

— Поехали, Ивар.

— Куда?

— На западное шоссе, куда же еще, но не через центр.

— А груз?

— Груз на месте.

«Быстро…»

Я завел мотор и плавно вырулил через пустынный двор к воротам, которые караульный уже перед нами распахивал. Я рулил по вечерним улицам Виндобоны, объезжая цент и напряжение мое постепенно спадало. Петер сонно поглядывал в боковое окно. Мотор работал как надо. На выезде из города Петер предъявил на посту бумагу и нас сразу же пропустили. Поднялся полосатый шлагбаум. Я прибавил газу, и мы понеслись на запад. Когда-то по этой дороге я ехал на Бьюике с Эрикой на взморье. Кажется, сто лет прошло.

В Кардис мы приехали без происшествий через два часа. На въезде в город Петер предъявил свою бумагу парням в кепках «Кайскирк» и к нам в кузов даже не заглянули. Еще пятнадцать минут езды по темным улицам, и мы добрались до порта. Здесь на страже у ворот стояли тевтонцы. Шесть человек с винтовками на плечах. Рыжие, большие псины гавкали с остервенением, на поводках. Прожектор светил прямо в лобовое стекло. К нам подошел офицер с погонами гауптмана на клеенчатом плаще. На груди автомат.

— Что за груз, господин майор?

— Имперское имущество.

Петер протянул свою бумагу.

Гауптман ее внимательно изучил и, похоже, дважды прочитал.

— Какое имущество?

— Из департамента гауляйтера.

— Я должен осмотреть кузов.

— Не возражаю. Фельдфебель, покажите кузов!

Я выбрался из кабины, вызвав у собак новый приступ энтузиазма. Парочка вместо лая даже перешла на хрип. Очень хотелось до меня добраться. Тут и пистолет не поможет… Тевтонцы стояли истуканами и ухмылялись.

Я откинул, отстегнул брезент на заднем борту и откинул его вниз. Зелёные деревянные короба с имперскими черными орлами поставлены плотно.

Гауптман посветил фонариком в кузов. Посчитал короба.

— Дюжина?

— Не знаю, господин гауптман. Я — водитель. Про груз господин майор все знает.

Гауптман посветил мне фонариком в лицо.

— Водитель? Из трофейных что ли?

— Как скажете. — Буркнул я, жмурясь.

— Закрывай.

Я закрыл борт, и гауптман не отходил от меня не на шаг.

Когда я сел в кабину за руль, гауптман запрыгнул на подножку и протянул бумагу Петеру.

— Я сопровожу вас до склада.

— Отлично! — обрадовался Петер. — Я здесь в первый раз. Очень меня обяжете!

Ворота распахнулись.

Я крутил руль, стараясь не косится на стоящего на подножке у открытого окна настырного гауптмана и его вороненый автомат.

Кирпичный, старый склад располагался, почти у самого пирса. Здесь гауптман нас наконец-то оставил. Петер ушел в здание, а я перевел дух. Начальник склада, рыхлый, мордастый дядька в мятой форме с погонами старшего фельдфебеля показал мне куда подъезжать. Ящики выгрузили, а вместо них загрузили мешки.

Все заняло около часа. Вернулся веселый Петер и приказал ехать к воротам.

Тот же гауптман, изучив бумаги, опять пожелал осмотреть кузов.

Серые мешки с клеймами империи занимали только переднюю часть кузова.

Настырный гауптман забрался в кузов и чуть ли не обнюхал все мешки.

Тем не менее, ворота перед нами раскрыли и спустя небольшое время мы ехали по шоссе, обратно в Виндобону.

Петер молчал и потому я первым спросил.

— Все удачно прошло?

— Ты же не сомневался во мне? — подмигнул Петер.

— И груз прибыл на место?

— В полном порядке.

— Но я никого не видел!

— Так и надо.

Больше вопросов я не задавал. Меньше знаешь — лучше спишь.

Довез в Виндобоне Петера до квартиры, в которой он жил, а потом вернулся домой. Грузовик поставил во дворе. Не удержался. Вооружился фонариком и, подняв люк на тайнике, все внимательно осмотрел. Увидел несколько темных человеческих волосков на досках. Мы точно кого-то сегодня перевезли…

Так и пошло дело.

Днем я возил на лимузине Петера по Виндобоне и очень часто скучал в ожидании. Брал из дома книги, чтобы время скоротать. Три раза в неделю тем же маршрутом мы ездили в Кардис. Отвозили ящики, привозили мешки. На посту у портовых ворот нас больше не проверяли тщательно. Того, дотошного гауптмана я больше не видел. Дежурный сержант просматривал бумаги, козырял Петеру и распахивал ворота. Я ни о чем не спрашивала Петер не говорил.

Через две недели он мне вручил длинный, тяжелый цилиндрик, рубчатый на ощупь, завернутый в плотную бумагу. Я открыл его и увидел стопку золотых монет.

— Это твоя доля, Ивар.

— Что это?!

— Золотые кроны Скаггерана — лучшая валюта в мире. Здесь примерно на пятьдесят тысяч ливов по курсу.

Я с уважением посмотрел на золото.

Так много денег за раз я в руках еще не держал! Так значит теке переправляют в Скаггеран? Впрочем, мне какое дело?

— Что мне с ними делать?

— Откладывай на приданное для малютки. — Улыбнулся Петер. — У тебя такая красавица растет!

Полагая, что Эрике не понравится мой новый бизнес, я монеты завернул в старую перчатку и утопил в баке с отработанным маслом в углу гаража. Туда вряд ли кто сунется. Через две недели туда же отправилась и вторая перчатка с аналогичным грузом.

Ожидая Петера после совещания или заседания, я, сидя в машине, не читал, а прикидывал планы на будущее. Купить ферму и переехать в деревню? А может переехать в Тевтонию? Документы же у нас есть. А может, чем черт не шутит — в Скаггеран? С деньгами ты везде желанный гость!

Наконец-то пришла осень. Опадала листва, нудный дождь моросил.

Я после работы, уже вечером копался в моторе грузовика — менял свечи и проверял ремни. Вежливое покашливание у ворот гаража, напомнило мне, что не закрыл ворота во двор. Я выглянул и увидел мокнущего под дождем Готлиба, хозяина продуктовой лавки в конце нашей улицы. Этот старый гриб был тевтонцем и в империю два года назад не подался, почему-то. При ассорцах его торговля еле теплилась. Я думал, что его лавку могут национализировать, но к счастью ничего плохого с Готлибом не случилось. Сухощавый, морщинистый старикан в плаще и шляпе, держался за руль велосипеда. В корзинке перед рулем мокли свертки.

— Доброго вечера Ивар.

— И вам доброго, господин Готлиб! Заходите, чего мокнуть под дождем. Где же ваш внук? Вроде он всегда привозил продукты.

— Я хотел с тобой поговорить, Ивар… Наедине…

— Прошу.

Оставив велосипед под дождем, старикан забрал из корзины свертки и протиснулся между притолокой ворот и бортом грузовика.

«Странно, подумалось мне. — Вроде Эрика всегда с ним точно расплачивается и в долги за продукты мы в последние месяцы не влезали.»

Жалование мне платили в имперской валюте, а еще как всем служащим департамента гауляйтера выдавали раз в две недели продуктовые пайки: рыбные и мясные консервы, копченую колбасу и кофе с сахаром. Петер расстарался, спасибо ему!

У Готлиба мы покупали свежий хлеб, фрукты и овощи.

— Это Эрика заказала?

— Да, все оплачено.

Я забрал у старика из рук пакеты, пахнущие апельсинами и положил на верстак.

— Может в дом зайдем и выпьем по чашке кофе?

Готлиб облизнулся.

— Спасибо, я не за этим пришел… Вы стали важный чин, Ивар и пьете настоящий кофе. Знаете сколько он стоит на черном рынке?

Я молчал. Ждал продолжения.

— Я давно и хорошо знал Юргена и его семью. К вам давно присматривался…

— Не тяните кота за хвост, господин Готлиб. У меня есть еще дела.

— Да… дела… — Готлиб покосился на вешалку у верстака. Там висел мой ремень с кобурой. Из кобуры торчала черная рукоятка пистолета.

— Я знаю что Эрика — теке. Давно знаю… Ваша милая девочка мне нравится…

— Чепуху говорите, господин Готлиб! Эрика — тевтонка — у нас есть документы!

— Господин Кирш вам любые документы оформит, кто сомневается?. Только знает ли господин полицай-майор, что в этом доме ваша жена прячет других теке? В подвале или на чердаке?

У меня мурашки побежали по спине. Не может быть?! Эрика бы мне сказала…

— Что вы сказали?!

— Ваша жена прячет теке, а вы и не знали?!

Готлиб впился взглядом в мое лицо.

— Ваши глупые догадки…

— Это не догадки, господин фельдфебель! Эрика последние две недели стала покупать продуктов в три раза больше чем обычно.

— У нас хороший аппетит и дочка растет.

— Так значит, если я сообщу властям и у вас проведут обыск, то ничего не найдут? Вы готовы рискнуть?

— Что вам нужно?

— Мне нужны деньги… за молчание… Пять тысяч ливов каждый месяц или я все сообщу властям.

— Вы смельчак или глупец, господин Готлиб?

— Я честный торговец и настоящий тевтонец! — гордо заявил Готлиб. — Мой внук дежурит у ворот и если вы надумаете меня застрелить, это вам дорого обойдется. Куда дороже, чем пять тысяч в месяц.

Я задумался… А если он прав? Третьего дня я хотел навести порядок в чулане под лестницей, а Эрика не позволила. Поцелуи. ласки и я забыл про чулана, а еще Эрика много стала готовить еды. Молочные каши кастрюлями…Все съедала сама с малышкой?

Весь месяц я домой являлся только вечером, поужинать и спать. Выходных в департаменте гауляйтера не было. А если Эрика и в самом деле прячет кого-то из своих подруг — теке?!Чертов Готлиб!

— Хорошо, будет вам пять тысяч ливов…

— Завтра!

— Хорошо, приходите завтра.

— Завтра сами занесете деньги, утром, когда поедете на службу.

— Хорошо, хорошо! Договорились!

— Доброй ночи, господин Ивар.

Готлиб протиснулся мимо грузовика и исчез за воротами.

Я вышел следом и закрыл ворота во двор на замок. Ни Готлиба, ни его внука уже не увидел. Грузовик подождет! Я вошел в дом.

— Дорогой, ты уже закончил копаться со своими железками?

Эрика улыбалась мне от плиты, на которой что-то жалилось и варилось сразу.

— Еще нет.

— Хочешь котлеты с картофелем?

— Хочу…

Я помыл руки и, сняв комбинезон, вернулся на кухню. Сел за стол.

— Ты какой-то не такой? Что случилось?

Жена мгновенно уловила мое напряженное состояние.

— Случился господин Готлиб. Он был сейчас у меня и просил пять тысяч ливов в месяц за молчание. Он уверен, что ты прячешь в подвале теке.

Эрика ахнула и уронила ложку на пол.

— Ты, правда, кого-то прячешь, милая?

Готлиб оказался прав. В тайнике в подвале под лестницей жила Леана — медсестра из госпиталя, где раньше работала Эрика. Та самая что выносила мне в пеленках Марику на следующий день после родов. С ней вместе близнецы — мальчишки семи лет. Тихие, бледные с большими карими выразительными глазами.

Увидев меня в форме они окаменели от страха под одеялом на старом матрасе.

Я спустился в подвал, прижимая к груди кулек с яблоками апельсинами.

В тайнике попахивало от ведра с крышкой, что стояло в углу. Экономно, еле-еле светилась керосиновая лампа.

— Это ты — Ивар?

— Не бойтесь, я принес вам фрукты.

Я завез Готлибу деньги на следующее утро и все рассказал Петеру.

Тот покачал головой.

— Не ожидал от Эрики такого безумства.

— Можно и Леану с детьми вывезти? — спросил я.

— Можно, но это будет стоить денег.

— Возьми из моей доли.

— Ты просто милосердный ханаанец, Ивар!

— Не знаю таких.

— Век милосердия еще не наступил. — Тихо ответил Петер.

На следующий день, когда я готовил вечером грузовик для поездки в Кардис на завтра, к дому подъехал лимузин Петера. Полицай-майор выглядел озабоченным.

— Что случилось?

— Еще не случилось, но случится. Пришёл приказ: меня переводят с повышением в Южную Славонию. Плюс погоны оберст-лейтенанта.

— Поздравляю.

— Особо не с чем. Там много опасной работы.

— А как же я? Как же наше дело?

— Ты останешься здесь. В Южной Славонии не спокойно. Обстрелы патрулей, саботаж. Туда я вас с Эрикой не могу взять. Слишком опасно. Здесь при департаменте гауляйтера водителем ты будешь в безопасности.

— А теке из гетто?

Петер пожал плечами.

— Кого мы вывезли — тем повело. Прочим — нет.

— Ты что-то знаешь?

Петер оглянулся на освещенные окна дома.

— Не говори ничего Эрике. Она может сделать что-то импульсивно…

— Сделать? О чем ты?

— Гетто будет ликвидировано. — Тихо сказал Петер.

— Так это же хорошо. Пора всех выпустить оттуда. — заметил я. — Дикие века какие-то в цивилизованное время. Преследовать людей из-за национальности…

— Помолчи, Ивар! Ты сейчас несешь дикую чушь! Ты забыл кто ты и где?!

Петер рассердился, а я удивленный, смолк.

— Пришел приказ из столицы. Приказ прямой. Гетто ликвидировать. Всех теке тоже.

— Как то есть ликвидировать?

— Ты тупой, Ивар?! Ликвидировать — значит убить!

— Ты это серьезно?

Петер вздохнул и вытащил из кармана портсигар. Не спеша закурил сигарету. Руки его дрожали.

— Вот поэтому ты и уезжаешь в Славонию… Не хочешь участвовать в бойне…

Петер поперхнулся дымом.

— Ты не знаешь что за люди, там, на верху в управлении имперской безопасности! Они перешагнут через трупы миллионов… Что им горсть теке! У самого канцлера огромный зуб на теке… У самого… Никто против не пойдет из тевтонцев. Понимаешь?

— Ни чем хорошим это не кончится…

— Верно, Ивар. — Петер понизил голос. — А еще наше наступление в Ассоре забуксовало. Армия топчется на месте. Ассорцев недооценили. Они воюют как звери… Сжигают при отступлении собственные города и деревни. Дезертиров расстреливают из пулеметов. У них появилось оружие из Гринландии, с чертова непокоренного острова… Когда они вернуться в Виндобону, то вывернут здесь всех наизнанку, поверь мне, Ивар.

— Вернуться ассорцы?! Что ты говоришь?!

— Если до зимы не будет победы — война будет Тевтонией проиграна.

Петер уехал, а я стоял во дворе, смотрел на звездное небо, скованный жуткими мыслями и видениями. Если Петер прав, то, как нам спастись?

Я вернулся в дом. Сел на кухне у стола.

Пришла Эрика, кутаясь в халатик. Лицо сонное.

— Извини, я заснула. Укладывала малышку. Ужинать будешь?

— Если только чаю…

Она поставила чайник на плиту. Села рядом.

Я обнял ее за плечи и привлек к себе.

— Устал?

— Очень…

У меня язык не повернулся все рассказать любимой.

На следующий день я попросил выходной у Петера и поехал на хутор к дядьке Мариусу. В тевтонской форме и на военном грузовике меня везде пропускали не глядя, на всех постах. Осенняя серая, пасмурная погода доброго настроения не прибавляла. Знакомая дорога привела к хутору. Я заглушил мотор и выбрался наружу. За забором залаяла одна псина, потом присоединилась другая. Я даже постучать в ворота не успел. Приоткрылась калитка, и выглянул Петрус. В руке винтовка.

— Was willst du?/Чего надо?! — буркнул он на тевтонском, но сразу же узнал. — Ивар?! Ты чего это форму напялили? В армию забрали?

— Отец дома?

— Где ж ему быть? Ночью свинья опоросилась. Сразу двенадцать штук! Он в свинарнике сидит, воркует с роженицей. Довольный как именинник! Заходи, заходи!

Дядьку Мариуса я нашел в свинарнике. Он сидел на табурете и, просунув руку через загородку почесывал за ухом толстущую свинью, лежащую на боку.

Свинья похрюкивала, а у ее брюха тесно лежали маленькие поросятки, не отрывая пятачков от сосков.

Дядька Мариус смотрел на эту картину с любовью, словно на собственных деток.

— Доброго дня. С приплодом!

— А, Ивар! Какими судьбами?! Вспомнил про старика! Небось, оголодали там, в городе?

Через несколько минут мы уже сидели в доме за столом. Дядька Мариус наливал в стаканы самогонку на троих. Петрус уже хрустел маринованными огурцами.

Две женщины в серых платьях, в платках, туго облегавших головы, суетились у стола, выставляя все новые тарелки с едой: дымящаяся пшенная каша, копченая ветчина, вареные яйца, домашняя колбаса, ноздреватый, душистый хлеб большими ломтями нарезал сам Мариус. Выставив закуску и еду, женщины тут же удалились. Тихие и бессловесные как привидения.

— Ну, за встречу!

Мариус подал мне стакан.

Выпили. Закусили, как следует. Мариус разлил по второй. Петрус, к моему удивлению отказался.

— Его Дашка воспитала! — со смехом пояснил Мариус. — Хорошая баба — работящая да гладкая.

— Да, ладно. — Махнул рукой Петрус. — Мне на станцию надо ехать еще. Поболтайте пока без меня.

Он сделал себе здоровенный бутерброд с колбасой и вышел из дома.

— Понятливый… Какие новости там, в городе?

Как Эрика? Как девчушка?

Я рассказал про семью. После второго стакана стало жарко и аппетит прорезался что надо.

— Как ты в армию попал?

— Не в армию. Служу в департаменте гауляйтера, кручу баранку. Это Петер Кирш меня туда определил.

— Большой начальник стал Петер, а?

— Большой…

— Ты чего-то недоговариваешь. Раз приехал, то давай, рассказывай все на прямоту.

Я и вывалил все дядьке Мариусу: про теке, про гетто, про прячущуюся в моем подвале женщину с двумя детьми, про говнюка Готлиба. Только про наш с Петером «бизнес» умолчал. Это ж не моя тайна…

— Вон оно как поворачивается! — крякнул Мариус. — Круто, ох круто тевтонцы кашу заваривают! Кому только расхлебывать?!

— Помоги мне, Мариус. Приюти Леану с детьми. Ее тут никто не знает. Она же медсестра, в родильном отделении работала… Хорошая баба. Жалко мне их до слез!

— Так уж и до слез? — Мариус посмотрел мне в глаза. — Правда, жалеешь… А чего я этим скажу? Нашим из «Кайскирк»? Уже приходили пару раз, теке искали.

— Документы Петер сделает, что не теке она, а коренная из Виндобоны.

— Ага, документы… Только бьют то не по паспорту, а по морде!

— Худые они и бледные, не похожи на теке… Помоги, Мариус, нельзя бабу с детьми бросать на смерть.

— Да не уговаривай, помогу, конечно. Вы с Эрикой плохим людям помогать не будете. Чего там! Место найдем. Привози. Только как через посты провезешь?

— Об этом не волнуйся. Есть способ.

— Это хорошо. А на счет Готлиба поговори с Маркусом. Он его живо построит как надо, этого старого слизняка!

— Опасно это…

— Все опасно, Ивар. Жить опасно стало и напряжно! Представляешь, явился на прошлой неделе ко мне имперский чиновник с бумагой. Пересчитал всех свинок, всех кур и назначил налог натурой в пользу победоносной тевтонской армии, понимаешь?! План установил, козел безрогий, как ассорские активисты! Хоть самому яйца неси!

Я жевал вкуснейшую ветчину и слушал возмущенного налогами дядьку Мариуса. Чтобы я без него делал? Как мне повезло, что я с ним встретился в Виндобоне…

Петер сделал документы для Леаны, и я ее с детьми перевез на хутор в том же тайнике, в кузове на следующей неделе. При расставании Эрика и Леана обнявшись, поплакали.

— Я никогда не забуду, что вы для нас сделали… никогда… — шептала Леана, обнимая и меня тоже.

Через день, на ужин к нам заехал Петер. С новенькими погонами на мундире. Серьезный и бледный.

Эрика уже знала, что он уезжает в Славонию. Приготовила великолепный ужин.

Ужин походил не на прощальную встречу, а на поминки.

Петер ковырялся в тарелке без аппетита, больше налегал на бренди, которое сам же привез. Разговор не клеился, не смотря на все усилия Эрики.

Мы тепло с ним попрощались и долго стояли у ворот, когда уже и огни его лимузина пропали за поворотом.

— Что будет дальше? — спросила жена.

Я пожал плечами.

— Будем жить дальше.

Будущее зрело и набухало за горизонтом как грозовая туча…

Прибывший на место Петера молодой полицейский чиновник, майор Шульц, привез с собой личного водителя, и я остался только водителем грузовика.

Ездить приходилось редко, в основном по городу. Я разобрал тайник в кузове, а доски спрятал на чердаке.

Позвали в гости Маркуса с семьей.

— Вы что-то давно у нас не были.

— Не приглашаете, зазнались! — засмеялся Маркус. — Спасибо. Линда будет рада.

Они приехали на ужин вместе со своим малышом. Тот уже начинал что-то лепетать и резво бегал по комнате к восторгу Марики, забросившей свою куклу.

Пока жены болтали в гостиной, я вытащил Маркуса на кухню и рассказал про Готлиба. Про Леану и детей я умолчал. Сказал, что Готлиб грозиться выдать Эрику.

— Это то лавочник, в конце вашей улицы?

— Да.

— Его два дня назад нашли на улице, рядом с вокзалом. Сбит машиной. Умер на месте.

— Что?

— Давай уточню.

Маркус поднял телефонную трубку и позвонил в управление полиции дежурному.

— Все верно, твой шантажист помер. Подходящий конец для старого говнюка! Так что можешь быть спокоен.

Догадка как молния сверкнула в голове: а может это Петер напоследок постарался?

Вечер провели хорошо. Много смеялись. Потом дети заснули, а мы пили кофе с коньяком и строили планы на Рождество.

Через три дня, рано утром за мной заехал шофер из гаража гауляйтера.

— Срочный выезд!

Еще через час я сидел грузовике, за рулем у ворот гетто. Смотрел в лобовое стекло, стараясь не слышать криков и плача.

Люди из охранной бригады набивали теке в кузов машины под тент. Всех вперемежку: мужчин, женщин, детей…

Таких грузовиков с тентами над кузовом на улице скопилось не меньше сотни. Гауляйтер привлек для акции все грузовики Виндобоны, как мне казалось.

Дверь в кабину отворилась и рядом сел… Айвар. С прошлого года совсем не изменился.

В шинели тевтонской, с погонами майора. Автомат короткий положил на колени, стволом на меня.

— Любитель теке нигде не тонет, как дерьмо! — процедил вместо приветствия.

Я промолчал. То будет спорить под дулом оружия?

— Как твоя женушка? В порядке? Уж ее то точно к тебе в кузов не погрузили!

Чего молчишь? Язык отнялся?

— Так точно, господин майор! — буркнул я.

— Язык на месте. Я слышал, Кирш, твой дружок уехал от нас. Верно?

— Так точно!

— Что заладил как попугай: «так точно, так точно»? В штаны напрудил?

Я посмотрел в глаза Авару.

Веселые, мутные. Самогонки принял для куражу или майору по чину бренди?

— Чего ты хочешь, Айвар?

— Ничего я не хочу. — Капризно вдруг заявил Айвар. — Заводи мотор, едем.

И мы поехали. Через город, потом по шоссе на Ларибор. Айвар то и дело прикладывался к фляжке с бренди. Другие грузовики ехали за мной. На постах нас не останавливали.

За Ларибором на съезде на грунтовку в сосновый лес стояли два мотоцикла с колясками. Топтались люди в серой форме, судя по нашивкам, из охранной бригады.

Айвар приказал, остановится и вылез из кабины. Хлопнул дверью. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Грузовики с тентами выстроились за мной в колонну.

К моей машине подошел один из мотоциклистов в тевтонском тяжелом шлеме.

Запрыгнул на подножку. Я опустил стекло.

Это был Карл, мой давний соперник…

— Привет, Ивар.

— Привет.

— Ты уже старший фельдфебель?

— А ты — лейтенант?

— Продвигаюсь, в карьере быстрее тебя. Как там Эрика?

— Хорошо.

— Езжай по дороге прямо в лес.

— Зачем?

Карл нагнулся, посмотрел мне в лицо.

— Затем, что так надо. Ты можешь отказаться, но тогда Айвар сунет тебя в кузов, к теке и домой ты не вернешься. Не глупи.

И я поехал. В животе было пустота, в груди каменно… Я ехал по лесу, вдыхая смолистый сосновый дух и страстно желал быть отсюда подальше. Почему я не послушался старого дантиста? Карл так и ехал стоя на подножке.

Через пару километров открылась поляна и Карл приказал остановиться. Я заглушил мотор и поставил на тормоз. Из-под деревьев выдвинулись люди в серой форме с нашивками охранной бригады на рукавах. Выстроились в неровную шеренгу, переговариваясь и пересмеиваясь.

Люди из гетто шли мимо этой шеренги, мимо меня. Шли молча, даже дети не плакали, прижимаясь к матерями… Семенили старики с узелками… Они шли и шли, исчезая из виду. Я догадался, что впереди не поляна, а старый песчаный карьер.

Никто не сопротивлялся, никто не пытался бежать. Несколько тысяч человек прошли потоком, как стадо на бойню…

Солдаты пошли следом за последними.

Опять появился Карл. Сел рядом, на сиденье. Негромко приказал:

— Заводи мотор и сиди смирно. Так будет лучше для тебя.

Я завел мотор и сидел в кабине, тупо смотря на свои руки. Кобура с пистолетом на поясе давила в бок. Карл сидел рядом, курил молча, стряхивая пепел в окно.

Когда раздались первые выстрелы, рука его дрогнула и пепел просыпался на отутюженные брюки.

Карл выругался вполголоса и стряхнул пепел на пол кабины.

Я сидел парализованный страхом и мыслью о нереальности происходящего. Люди повели убивать других людей ни за что, просто по приказу… Весело… Без ненависти… Как это может быть? Среди дня, при свете, без злобы и ненависти убивать людей лично не сделавших ничего тебе плохого?

Я за этот день сделал еще два рейса по маршруту гетто — Ларибор. Со мной ездил Карл, а не Айвар. Мы молчали. О чем говорить? На последний рейс хватило куда меньше грузовиков, чем вначале. Гетто опустело…

Домой вернулся уже под вечер. Грузовик остался в гараже, а домой я вернулся на трамвае.

— Где ты был, на тебе лица нет!

Эрика встретила меня на пороге дома.

— Был тяжелый день.

— В каком смысле? У тебя неприятности?

— Нет, я просто устал…

— Ужинать будешь?

— Нет, не хочу… спасибо…

Я помыл руки, прошёл в гостиную и лег на диван, лицом к спинке.

Закрыл глаза.

В голове крутилось все тоже кино: шеренги веселых, выпивших водки солдат и идущие мимо люди из гетто, бледные, истощенные с потухшими глазами. А над всем этим желтые стволы сосен и шум ветра в кронах…

Ладошка Эрики коснулась моего лба.

— Ты заболел? Милый, не молчи.

Тогда я сел на диване и, не смея ей посмотреть в глаза, рассказал обо всем.

Утром я проснулся на кровати и увидел что сторона Эрики не смята. Она не спала всю ночь?

Спустившись вниз, нашёл ее сидящей на кухне у окна. В руках потухшая сигарета. Марика рядом играла в свою куклу. Вопреки обыкновению яичницей или кашей на кухне не пахло.

— Эрика…

Она повернулась. В глазах стыла тоска.

— Ты совсем не ложилась спать. Как ты, милая?

— Нормально…

— Нет, это не нормально.

Я подошел и обнял ее за плечи.

— Что мы будем делать?

— Все уже сделано. — Прошептала она и, закрыв лицо ладонями, разрыдалась.

Через пару дней меня послали в Кардис с грузом каких-то ящиков. Сопровождающим был лейтенантик из комендатуры. Он знал, что Петер Кирш мой друг и не стеснялся. Всю дорогу трепался про свой отпуск и про то, как он драл шлюх в самом фешенебельном борделе Герлаха. Груз сдали на складах армейских. На обратном пути спустило колесо. Пришлось возиться с запаской. Лейтенант бродил по обочине, курил сигареты и помогать даже не пытался. Обочина была грязная после дождей и я извазюкался в грязи как следует. Еле отмылся. Хорошо что фляга с водой была с собой.

К Виндобоне подъезжали уже с фарами зажжёнными.

На посту разорался дежурный сержант.

— Почему не надеты чехлы светомаскировки?! Срочно надеть!

Сопровождающий помалкивал. Я вытащил брезентовые чехлы из-под сиденья и минут двадцать провозился, надевая их на фары.

Когда закончил, обратил внимание на глухие звуки бум-бум, доносившиеся из города.

— Что это?

— Зенитки стреляют. Вроде налет.

— Чей?

Сержант посмотрел на меня как на идиота.

— Ассорцы прилетели, кто же еще? А ты тут светишь фарами как прожекторами! Бомбу на голову захотел?!

Я хотел возразить, что с самолета практически не реально накрыть бомбой едущий грузовик, но не стал. От страха люди тупеют и ничего не воспринимают, кроме своих тупых мыслишек.

Разрывов бомб не было слышно, и я благополучно проехал через опустевший и темный город. Высадил лейтенанта у комендатуры и поехал домой. Трамваи уже не ходили, а брести через весь город пешком в темноте не было не малейшего желания.

У нас во дворе стоял незнакомый кургузый грузовик с новым тентом над обшарпанным кузовом.

На кухне сидел дядька Мариус и пил чай с Эрикой.

— Привет, Ивар. Все благополучно?

— Привет. А у вас?

— Слава господу, все живы и здоровы.

Я сел за стол и Эрика подала мне еще горячую сочную отбивную.

— Свининки вам привез. Оцени!

— Спасибо, сочная! Откуда у тебя грузовик?

— Петрус наладил.

Мариус рассказывал про машину, про своих свинок, я ел отбивную. Эрика сидела рядом, подперев ладонью голову, смотрела, как я ем.

— Мы заночуем у вас, не возражаешь?

— Мог бы и не спрашивать. Мы?

— Петрус со мной приехал.

— Спит пьяный на диване. — Заметила равнодушно Эрика.

— Пусть спит. Что, опять запил?

— Ага. Каждый день до упада. Где только берет? Все вроде попрятал и бабам запретил ему наливать…

— Как Леана? — спросил я, чтобы сменить тему. Сын — алкоголик тяготил дядьку Мариуса. Все понятно… Как говорил кто-то из древних: пьянство — это добровольное сумасшествие. Тяжело смотреть, как родной человек сходит с ума сам, по доброй воле.

— В порядке, поправилась, а пацаны так в полном восторге. Помогают, молодцы.

Что там за стрельба была, Ивар?

— Вроде зенитки стреляли. На посту сказали про налет ассорцев…

Мариус хмыкнул, потер седую щетину на подбородке.

— А говорили Ассору конец? А они над нами летают. Как понять?

— Петер перед отъездом сказал, что наступление тевтонцев на востоке остановлено.

— Вот как? Ну, он начальник — ему больше нас известно. По мне так плохой признак — эти самолеты из Ассора над головой. Откуда у них бомберы с такой дальностью полета?

— Петер сказал, что если до зимы не будет победы — война будет проиграна Тевтонией.

Эрика стряхнула оцепенение. Посмотрела на меня обиженно.

— Ивар, ты мне ничего не говорил.

— Вот, говорю… Тогда не придал значения…

— Если Тевтония проиграет — красные вернутся… — пробурчал Мариус себе под нос.

— Виндобона как кусок железа между молотом и наковальней. Или искрами в разные стороны разлетимся или станем сталью каленой…

На следующее утро я проснулся по привычке раньше всех.

Вышел во двор. На ступеньках сидел и курил Петрус. Небритый, с красными глазами как у кролика.

— Привет, Петрус.

— Привет…

— Болеешь с похмелья?

— Есть такое дело… На опохмел найдется чего? Я смотрел на кухне — ничего не нашел.

Я сел рядом.

— Ты чего опять дуришь? Зачем каждый день пьешь?

— Еще один воспитатель нашелся… — скривился Петрус, затягиваясь сигаретой, так что щеки провалились. — Выпить лучше принеси. В груди все горит…

Я принес из подвала бутылку самогона старого, налил в стакан граммов сто.

Вынес Петрусу с куском хлеба.

Самогон он проглотил мигом, а хлеб мне вернул.

Посмотрел на свои ладони, широкие, с мозолями, лапищи селянина.

— Уже не дрожат.

— Петрус…

— Ты был там?!

— Там?

— В Лариборе?

— Я за рулем сидел…

— Все одно — причастен! — махнул рукой Петрус. — Все мы причастны и всем придется ответить…

— Ты там, на грузовике был?

— Нет, Ивар, я там был с винтовкой… Знаешь, как было?

Я окаменел от его пронзительного взгляда.

— Первую партию положили из пулеметов, а потом прошлись и достреляли тех, кто шевелился. Они ж, глупые, до последнего на хорошее рассчитывали… думали, что обойдется… Вторая партия сразу поняла, что спасения нет, как тела увидели… встали баранами и не с места… Помню девочку… Лет пяти… стоит, держит мать за юбку и смотрит на меня… Только смотрит… глаза у нее карие и ресницы пушистые… Ивар, ты меня слушаешь?!

— Слушаю…

— Айвар приказал стрелять… Мы стреляли… Девочку эту мать собой закрыла… Я подошел, а она в крови… сидит рядом с мертвой матерью и просто смотрит на меня… Ивар… мне эти глаза каждую ночь мерещатся! Я спать не могу! Потому и пью, потому…

Петрус всхлипнул и закрыл лицо большими ладонями.

Я молча сидел рядом.

— Я выстрелил ей в лицо… чтобы не смотрела… прямо между глаз пулю пустил… гореть мне в аду вечно… гореть всем нам… — прошептал Петрус.

Зима в этом году выдалась теплая, с дождями и без снега. До самого Рождества ни одного мороза. Зато потом все сразу вывалилось и мороз и снег. Виндобона утратила мрачный, осенний вид и превратилась в сказочный город.

На рождественскую ярмарку мы ходили втроем. Марика глазела на леденцы и пряники, на елку, украшенную бантами и шарами, но ничего у меня не выпрашивала купить.

Я носил ее на руках среди толпы горожан, а она только вертела любознательно головенкой. Даже про маму не спрашивала. Эрика где-то бродила между ларьков.

Если бы не многочисленные люди в форме, то вроде как в мирное время… Пахнет жареным на углях мясом, терпким глинтвейном и свежим хлебом.

Все чего-то пьют, едят прямо на ходу. Болтают оживленно. Девушки смеются, все как на подбор красавицы! От елки доносятся звуки музыки. Там играет оркестр и пары танцуют на дощатом помосте.

— Ты не устал ее носит, милый?

Эрика подобралась к нам неожиданно. Румяная, оживленная, с пакетом покупок.

— Что ты!

— Иди, выпей глинтвейна.

Эрика приняла дочь на руки. Дочка сразу же оживилась. Обняла Эрику за шею, заглянула в глаза.

— Ты не замерзла, моя красавица?

— Мамочка, а что ты купила?

— Много всяких вкусностей для моей принцессы!

— А можно мне вон ту куклу?!

К глинтвейну стояла небольшая очередь. Я встал в хвост, поневоле прислушиваясь к разговорам.

— Спрямили фронт для лучшей обороны!

— Про оборону они раньше и не говорили.

— Плохой знак для тевтонов.

— И не говори, сват, когда рассказывают про оборону — дело плохо!

— Вчера говорят, опять Кардис бомбили.

— Нет, бомберы только через нас летят. Бомбят Тевтонию. Наши только по ним зазря палят. Сын мой на аэродроме служит. Говорил у ассорцев гринландские новейшие бомберы — зенитками не достать…

Народ питался слухами. Газетам никто не верил, а приемников тевтонцы нам так и не вернули.

Через станцию Виндобоны шли на запад поезда с ранеными с фронта. В Виндобоне, в трех зданиях школ спешно разворачивались госпитали для имперской армии.

Говорили про огромные потери и провал наступления на востоке уже открыто.

Неужели Петер был прав?

Рождество мы встретили с семьей Маркуса. Ждали дядьку Мариуса, но тот почему-то не приехал.

Маркус, накинув шинель, вышел во двор, покурить. Я составил ему компанию.

— Вот еще один год прошел…

— Трудный был год.

— Возможно, будет еще хуже.

— Ты что-то знаешь?

— Плохие нас ждут времена, Ивар, чувствует мое сердце. Нам приказала уточнить списки мужиков призывного возраста. У Тевтонии большие потери. Говорят, будет формироваться Виндобонская дивизия.

— Для фронта?

— Конечно для фронта. Даже из полиции для полевой службы призовут сто человек. Ты то в департаменте гауляйтера в безопасности. Тебя не возьмут.

«Будем надеяться на лучшее.»

Я посмотрел на ясное звездное небо. Звезды мерцали, равнодушные к нашим горестям и надеждам.

Я проснулся утром и несколько минут глазел на яркую щель между штор на окне.

Спохватился и взял с тумбочки часы. Неужели проспал?!

Потом вспомнил, что на рождественские праздники объявили выходные. На службу можно и не ехать.

Эрика спала и, просунув руку под одеяло, погладил ее горячее бедро.

Милая тут же накрыла мою руку своей.

Я поцеловал ее в затылок.

— Ты не спишь?

— Нет…

Сорочка сбилась у нее до талии и моей руке для ласк было доступно все. Эрика прижалась поясницей к моему животу… Согнула ноги в коленях… Она оказалась божественно влажной и податливой. Я вошел в нее так стремительно и глубоко, что она охнула.

— Милая…

— Не торопись, милый…

Я не торопился, но каждое движение приносило такую волну острых чувств, что хотелось длить их и длить… до бесконечности. Наша чувственная близость растягивала мгновения невероятным образом… Я целовал ее нежно между лопаток… Мои руки ласкали ее тело там, где ей всегда хотелось… И только когда ее движения стали резкими и требовательными, я тоже ускорил ритм. Она пришла к финалу первой, я последовал через несколько мгновений, ошеломленный взрывным завершением… словно в голове начался фейерверк и мое сознание билось и крутилось в струях разноцветного огня…

— Невероятно… сегодня все просто невероятно… — прошептала Эрика, поворачиваясь ко мне и заплетая руками и ногами, как лиана дерево в джунглях.

Я поцеловал ее в кончик носа, и она прижалась горячем лицом к моей шее.

— Я так люблю тебя… С тобой каждый раз как впервые…

— Мы всегда будем вместе…

За завтраком, выкладывая омлет мне на тарелку, Эрика сказала, что ей нужно выходить на работу.

— В чем дело, любимая?

— Мы тратим в два раза больше чем ты зарабатываешь. Наши запасы золотых украшений закончились. Я все продала через Маркуса. Деньги от продажи кончаются.

— Ты мне ничего не говорила…

— Не хотела тебя огорчать.

— Мне нравилась та брошь.

— Ее я оставила. На крайний случай.

— И куда ты думаешь устроиться?

— В госпитали новые нужны медицинские сестры. Маркус даст мне рекомендацию и документы у меня есть.

— Ты твердо решила? А как же Марика?

— Линда посидит с нею. Ее малыш уже подрос и он нравится Марике. Ей будет хорошо с ними, я думаю.

— А если тебя кто-то опознает? Я боюсь за тебя.

Эрика присела на корточки рядом со стулом посмотрела на меня снизу вверх.

— Я устала бояться, милый.

Через месяц после Рождества на центрально площади Виндобоны состоялся смотр первой бригады. Командовал бригадой оберст Айвар Круминьш. Стоял с группой офицеров в тевтонской форме, приложив руку к фуражке. Я наблюдал за смотром и парадом издалека.

Парни в шинелях и стальных шлемах маршировали не слаженно, но бодро. Полоскалось нехотя на ветру знамя новой бригады. Кроме трех батальонов бывшей охранной бригады добавились еще три новопризванные.

Горожане приветствовали воинов с энтузиазмом. Девушки в задних рядах, подпрыгивали и визжали, размахивая маленькими виндобонскими флажками.

Нашивка с этими цветами имелась на рукаве каждого нового бойца империи.

С площади бригада маршем прошла через весь город до казарм.

По слухам через неделю бригаду должны были перебросить на северный край ассорского фронта.

На следующий день меня вызвал начальник гаража — одышливый толстяк Бровис и сообщил что я назначен механиком в автороту, придаваемую к первой бригаде.

— Приготовь запас еды и белье и жди приказа выступать.

— А кто командир роты?

— Какой-то Карлис Равис. Знаешь его?

Я вспомнил Карла, своего неудачливого соперника. Он вроде был лейтенантом…

— Надолго все это?

— А надолго эта война?

— Никак увильнуть не получится?

Бровис усмехнулся в седые усы.

— Если только ты сердечник или туберкулезник…

Я вернулся домой и выловил из бака с маслом перчатки набитые золотом. Отмыл в бензине, а потом с мылом увесистые монетки.

Эрика в спальне чинила белье, ловко орудуя иглой. Женское белье стало большим дефицитом в Виндобоне. Не купишь ни за какие деньги.

— Смотри! Правда, как новенькие?

Эрика продемонстрировала мне свои кружевные трусики.

— Еще бы!

Я положил к ее ногам кухонное полотенце с горкой золота.

— Ой, что это?! Откуда?!

— Это мой гонорар…

Я все ей рассказал. Рассказал и о скорой командировке на фронт.

— Этих денег хватит вам с Марикой на всякий случай. Мою зарплату будут привозить тебе нарочным. Не надо рисковать и выходить на работу, хорошо? Побудь здесь, с Марикой…

— Ты можешь отказаться?

— Идет война и если я не болен тяжело, обязан ехать, я же фельдфебель имперской армии.

— Это Петер нам удружил! Это из-за него!

Она крепко обняла меня и заплакала. Мне и самому хотелось плакать. Разве это моя война? Но что делать? Шанс убежать в Скаггеран мы упустили… Если я покину службу — стану дезертиром, а за это по имперским законом — смерть.

Через неделю Эрика и Маркус провожали меня. Промерзший вокзал заполнили люди. Пассажирские вагоны набиты солдатней. Толпа плачущих родственников… Пыхтит паровоз. Эрика рядом, держится обеими руками за мою руку. В глазах набухают слезы.

На перроне дежурный по станции смотрит на карманные часы. Пора отправляться.

Я жму руку Мариусу. В полицейской форме с погонами капитана он выглядит солидно.

— Позаботься о моих, чтобы не случилось… — повторяю я еще раз.

— Твоя семья для меня что своя. Не беспокойся. Все будет хорошо, только сам возвращайся скорее!

— Передавай привет Мариусу.

— А ты присмотри за братом!

Петрус тоже едет в составе автороты. Трезвый и печальный сидит где-то внутри вагона. Даже к окну не подошел.

— Присмотрю.

Бьет колокол бронзовый. Раз… Два…

Я обнимаю Эрику и целую в холодные губы. Она судорожно вцепляется в меня обеими руками.

— Только вернись… только вернись…

Третий удар колокола. Отстраняю Эрику и бегу к вагону. Поезд дает гудок и трогается. Уже на ходу запрыгиваю на подножку. Оглядываюсь. Рядом с серьезным Маркусом моя любимая. Руки прижаты к груди и блестят две дорожки на щеках. Через мгновение толпа скрывает их от меня.

В тамбуре, рядом с заиндевевшим окном стоит мой комроты Карл с сигаретой во рту. Щуриться сквозь дым.

— Она по-прежнему красотка. Счастливчик ты, Ивар!

Поезд набирает ход. Через возбужденных расставанием солдат я пробираюсь по вагону до своего места. Петрус поворачивается от окна ко мне.

— Не люблю прощаться.

— Разве у тебя нет никого? Почему ты даже с братом не простился?

— Не хочу опять слушать его нравоучения… делай то… не делай того…

Я сел рядом. За окном мелькали пригороды Виндобоны…

…На берегу, на полотенце сидела Эрика в своем халатике и смотрела на меня улыбаясь, приложив ладошку козырьком ко лбу.

Она вытянула свои очаровательные ножки, так что набегавшая волна омывала их от пяток до колен.

Я подошел к ней и протянул руки чтобы обнять… но обнял только свою шинель, сбившуюся в сторону. Темно и душно в избе. Посмотрел на часы. Четыре утра.

Я опять проснулся в это время…

Ассорская изба пятистенка забита парнями из автороты битком. Спим на полу. На кровати хозяйки улегся наш комроты. Хозяйка — молодая, с потухшим взглядом зеленых глаз, селянка вместе с детьми спала на печи.

Форточек в доме нет, а печь протопили с вечера как следует. Мы приехали от линии фронта голодные и замерзшие как бродячие псы…

Бродячие псы по этой деревне еще ходят. А может и не бродячие, а просто хозяйские, только ищут чего пожрать. Несчастные скотинки с подтянутыми с голодухи животами и глазами полными почти человеческой скорби — единственные животные в этом поселении. Говорят, что летом было больше, да тевтонцы постреляли. Любят они это дело! Карл запретил стрелять в собак.

— Что мы — звери? А кроме того они чужих унюхают и залают. Бесплатная стража, понятно?!

Деревня Поспеловка — жуткая дыра под косогором у речушки. Покосившиеся черные избы из бревен, соломенные крыши, кривые мазанки во дворах в роли сараев, обмазанные смесью глины и коровьего дерьма… Электричества нет и не было. Воду набирают из колодцев. Зато нет ни бедных, ни богатых, все равны в нищете. Социальное равенство, мать его!

Еды у селян нет совсем. Все выгребли. Сначала их защитники при отступлении, а потом наши союзники-тевтонцы. Старухи приходили выпрашивать картофельные очистки на нашу кухню… Рота разместилась по избам. Паек нам давали хороший и парни делились с местными. Так что народ повеселел и перестал дичится. Власти тоже не было. Вечно пьяный субъект со ржавой винтовкой и грязной повязкой на рукаве — местный полицейский, гонялся только за самогоном. Даже не представляю, из чего варили этот вонючий, мутный напиток!

Петрус попробовал и сказал, что наверно из дерьма.

— У дерьма дерьмовый вкус — никогда не ошибешься!

Хозяйку дома и ее детей — трех светловолосых пацанов Карл взял на содержание. Парни болтали, что он с нею спит. Когда он только успевает? Мотается весь день по деревне, проверяет машины и посты, то и дело заглядывает в ремонтный взвод, поторапливает нас и обязательно каждый день в штаб, на получение указаний и почты. Для солдата почта — первое дело после еды. Никогда не думал, что буду ждать с таким нетерпение узкие конверты, подписанные круглым почерком Эрики.

В моем подчинении ремонтный взвод — два десятка ребят из разных концов Виндобоны. Все механики со стажем. Работы много, так как в автороте грузовики десяти разных марок. С запчастями очень хреново. На морозе техника изнашивается куда быстрее чем в теплом климате. Делать капремонт движкам, когда от холода пальцы прилипают к металлу — занятие для каторжников. А мы не каторжники, мы солдаты, которые хотят домой.

Вчера меня Карл послал в бригаду с грузом тушенки и хлеба. Хлеб на морозе замерз, так что его в окопах рубят топором. Что за климат в этом Ассоре?!

Три дня назад пришло письмо от Эрики. Пишет, что тепло и почки набухают на деревьях… При мысли о доме и Эрике с Марикой в груди все застывает. Нет лучше не думать про них… Месяц мы в разлуке, а кажется год прошел. Лучше вставать. Не усну, все равно!

Я поднимаюсь в сумраке, беру с пола безрукавку меховую, которую использую вместо подушки, надеваю на мундир. Сверху шинель. Ремень с кобурой. Сапоги на мне. Уже вторые сутки не снимаю… Шуршит под ногами солома, которую мы кладем на пол целыми охапками вместо матрасов.

Мой стальной шлем с подшлемником вязаным висит на стене третьим. Наощупь нахожу.

Выходу из душной избы в холодные сени, а потом на улицу уже запотевшим от жары. Мороз моментально при первом вдохе щиплет за нос. Приподнимаю подшлемник до самых глаз. Градусов тридцать не меньше… Местные говорят, что это последние морозы. Ещё чуток и зиме конец. «Чуток» — хорошее слово, ласковое. Сколько же продлиться этот «чуток»? Из всей роты только я свободно говорю по-ассорски и часто меня ведут то туда, то сюда — переводчиком.

На улице тихо и звезды очень яркие… Где-то во дворе должен нести службу Петрус. Он опять проштрафился — нашел два дня назад у местных пол-литра самогона не из дерьма и нажрался в хлам. Я вчера вместо него крутил баранку.

Петруса не видно.

Нашего командира воодушевили в штабе бригады. Он приехал неделю назад с совещания и запугивал нас всех рассказами про злобных ассорских диверсантов, что ночью с бутылкой бензина за пазухой подкрадываются к домам и жгут их вместе с беспечными вояками. Так что каждую ночь выставляли часовых из числа проштрафившихся. В их числе никто не желал оказаться. Полночи мерзни на морозе в ожидании неизвестно чего — хреновая замена ночному отдыху.

Я обошел овин стороной и увидел парок вьющийся у покосившейся копешки соломы.

Ну, вот — горе часовой — забрался в солому и спит!

Снег хрустел под моими сапогами и Петрус встрепенулся только когда я подошел рукой подать. Попытался вскочить, но в бараньем тулупе это физически невозможно.

— Спишь? — спросил я.

— Сплю. — Признался Петрус и расслабился. Думал, что это Карл его застукал.

— А если ассорские партизаны подберутся, да и глотку ножом перережут?

— Какие партизаны в такой холод? Дай руку.

Я подал руку и помог Петрусу подняться на ноги.

— Чего пришел? Еще до утра далеко.

— Иди поспи, а я покараулю.

— Святой ты человек, Ивар!

Кряхтя, Петрус выбрался из тулупа. Я накинул его себе на плечи. Вещь тяжелая и громоздкая, но очень теплая. В мороз на улице в нем можно спать и не замёрзнешь! Истинно ассорская вещь!

— Где винтовка?

— А, забыл совсем!

Петрус порылся в соломе и вручил мне свою винтовку. Я проверил магазин. Пустой.

— Охренел совсем?! Куда патроны дел?

Петрус вытащил из кармана шинели горсть патронов.

— На! Все на месте. Не кричи!

— Давай вали в избу, пока я не передумал!

— Ладно… спасибо, Ивар! Я твой должник!

— На здоровье!

Он ушел, а я снарядил магазин патронами и приступил к несению службы. Бродил по двору, о тропинке вокруг овина, сунув приклад под мышку. Тулуп норовил то и дело сползти и приходилось его то и дело поправлять. Можно надеть в рукава и застегнуть, но тогда станешь таким неуклюжим, что и руки не поднять.

С каждой минутой на морозе винтовка становилась все тяжелее, а ноги начали мерзнуть. Сапоги для ассорской зимы — никудышная обувь. Надо было с Петруса ассорские валенки снять… Бодро топтаться по снегу надоело, и я засел в соломе, на том же месте где нашел Петруса. Сапоги закутал полой тулупа.

Ночью, при обильном снеге, лежащем по полям и на крышам светло и при тусклом свете звезд.

Ноги согрелись. Я размышлял про дела, которыми займусь утром. Ремонт моторов, замена масла… без работы мой взвод не оставался ни на день. Самым надежным себя показал грузовик Петрус — трофейный агрегат, дурная копия гринладского грузовика фирмы «Харрингтон».

Мы его обнаружили возле дороги с побитыми стеклами и лопнувшими рессорами. Притащили в мастерскую и Петрус с моей помощью его поставил на колеса.

Рессоры мы заменили, просто подобрали подходящие с разбитых машин. Их валялось вдоль дороги много. На всякий случай вложили дополнительные листы. Стекла тоже нашлись. Форсированный донельзя двигатель жрал масло и бензин куда больше чем наши машины, но был неприхотлив. Единственный грузовик, заводившийся без проблем даже в морозы. Три ведра горячей воды — весь секрет. Льешь в радиатор, пока снизу через сливное отверстие не польется теплая водичка. Потом закручиваешь пробку и доливаешь в радиатор горячей воды под крышку. Двигатель и картер прогрелись в процессе и все великолепно тут же заводится. Главное — вечером не забыть слить всю воду из системы.

Был большой минус — у грузовика отсутствовало отопление в кабине и от дыхания стекла покрывались космами инея. Петрус вырезал в капоте отверстие, прикрыл его козырьком и теплый воздух от двигателя теперь обдувал ветровое стекло. В передней перегородке мы автогеном вырезали два отверстия чтобы тепло от двигателя шло в кабину. Грузовик жрал литр бензина на километр, но тащил как зверь и в кабине можно было ехать без риска отморозить уши и пальцы. Воняло конечно, горелым маслом и бензином, но уж лучше так.

— Летом в нем сдохнешь от жары! — заметил я, оценив наши усовершенствования.

— До лета мы уже дома будем! — уверенно сказал Петрус.

На радиаторе грузовика он белой краской написал по ассорски: «харя».

— Ты знаешь это слово?

— Одна бабка местная меня ласково зовет «лохматий харя». Наверно хорошее слово.

Я посмеялся. Петрус настойчиво отказывался бриться и за месяц зарос рыжей, клочковатой бородой. Айвар, командир первой бригады любил заезжать к нам на обед. Наш повар — Маргулис из Вандериса готовил изумительно, даже из обычных пайков. Гордо заявлял что у его деда, в их семейном ресторане, сорок лет назад останавливался на обед сам император Ассора.

Айвар разъезжал с двумя адъютантами на конях.

— Лошади бензина и тосола не просят! — любил он повторять.

Заприметив однажды на кухне бородатого Петруса, Айвар приказал побриться, пообещав в противном случае следующий раз применить паяльную лампу. Каждый день теперь Петрус крался к кухне, как разведчик, опасаясь встретиться с бешенным Айваром.

— Да сбрей ты свои лохмы!

— Это теперь дело принципа! — гордо сообщил Петрус, уплетая кашу с солониной и бдительно оглядываясь по сторонам.

Черный силуэт на фоне снега виден издалека. Мне показалось или в самом деле кто идет, прямо по целине?

Через засыпанный снегом огород нашей хозяйки и впрямь брел человек, то и дело проваливаясь выше колен и неловко размахивая руками. Человек приближался.

«Партизан? Чепуха! Может из наших кто?» Я снял с пуговицы на шинели свой сержантский фонарик.

Человек приблизился и по силуэту я понял что это не наш. Шапка — ушанка, ватная куртка, валенки на ногах.

— А ну стоять! — рявкнул я как можно страшнее.

Человек тоненько пискнул и упал в снег на задницу.

Я щелкнул фонарем и тот едва — едва тускло засветился. Лезть в снег не хотелось. Набьется снег в голенища.

— Иди ко мне!

Человек завозился в сугробе и двинулся в мою сторону.

— Я заблудилась совсем… Куда мне идти? — спросил человек женским тонким голоском. — Ой! Я вас вижу!

Сбросив тулуп, я поднялся на ноги и навел винтовку на женщину.

Посветил в лицо. Молодая, незнакомая…

Она прикрыла лицо рукой в вязаной варежке. Но я успел разглядеть румяные щеки, курносый нос и карие глаза, под выгнутыми дугами бровей. «Боже мой! Она так похожа на Эрику!»

— Зачем светите, вдруг солдаты увидят.

Она говорила по-ассорски и я тоже.

Я чертыхнулся, цапнул ее за рукав и притащил к стогу соломы. Она разглядела мою форму и остановилась как вкопанная. На животе телогрейка топорщится и несет от нее бензином.

«Поджигательница!» У меня между лопаток зачесалось от грядущих событий. Надо волочь девку в избу, потом вызывать полевых жандармов из соседней деревни. У тех разговор короткий — за околицу и пулю в затылок. А еще тевтонцы обожали вешать ассорцев в одном белье. Окаменевшие трупы с черными лицами висели неделями, покачиваясь на ветру. В этой деревне еще такого не было… Я представил эту девушку, так похожую на Эрику висящую посредине улицы с черным лицом в одной нижней рубахе и меня замутило… Ну почему мне такая радость досталась?!Становиться причиной смерти этой дуры мне никак не хотелось… Но отпустить? Как отпустить врага?

— Вы — Ивара?

Я растерялся. Партизанка знает мое имя? Когда это я успел стать популярным?

— Я — Ольга, я живу на Выселках…

Выселками деревенские называли шесть изб за оврагом на краю деревни. Я опустил фонарик.

— Откуда ты меня знаешь?

— Ты приходил со своим командиром к нам, на прошлой недели…

«Все же местная..» — я облегченно перевел дух.

— Что у тебя за пазухой?

— Бензин.

— Зачем?

— Я люблю читать, а керосин для лампы кончился… Я взяла бутылку и немного налила у вас в гараже… из канистры…

«Так… караульный в гараже точно заснул…»

— Ты дура? Бензин — это не керосин — взорвешься и избу спалишь! Дай сюда!

Она тут же безропотно вытащила из за пазухи вонючую бутылку и вручила мне.

Правда, бензин…

— Ты же местная, как заблудилась?

— Я только год тут живу… прислали учительницей работать… еще до войны…

— Так тут и школа есть?

— Была, но сгорела…

— Пойдем, провожу тебя. Больше по ночам не шляйся — пристрелят ненароком или скажут что партизанка. Про комендантский час слышала?

— Нет… Но я же не партизанка!

— Ты — воришка и тупая училка!

Девушка обиженно смолкла.

Я довел ее до улицы.

— Спасибо, тут я сама дойду!

— Это хорошо, что сама. Спокойной ночи.

— Уже утро скоро!

Она показала рукой на бледнеющий на востоке горизонт.

Я вернулся к стогу соломы, опять накинул на плечи тулуп. Попытался вспомнить лицо этой девушки, но в памяти всплыло лицо моей любимой Эрики…

Через пару дней на станции, на топливной базе я выменял на бренди канистру с керосином.

— Зачем тебе керосин? — удивился сержант из интендантской службы, бережно пряча бутылку в шкаф.

— Керосиновую лампу заправлять, для чего же еще.

— А-а… Смотри, гараж не спали.

До выселков дороги не было зимой, а только тропинка между сугробов. Я постучался в первую же избу спросил у старика в драном тулупчике про учительницу Ольгу.

Он показал на третью избу.

Оказалось, что она живет не избе, а в старой бане, ниже по склону балки, рядом с замерзшим ручьем. Я спустился по косой тропинке вниз и увидел Ольгу. Все в том же ватнике и в шапке ушанке она рубила на пеньке корявые деревяшки. Выходило плохо. Топор отскакивал от дерева как резиновый, но девушка старалась.

— Привет, партизанка!

Она ойкнула и уронила свой тупой топор. Хорошо, что не на ногу.

— Ивар? Как ты меня нашел?

Она действительно похожа на Эрику, только уж больно худая…

— А я керосин принес.

Я продемонстрировал булькающую канистру.

— Это все мне? Правда?!

— Конечно.

— Ой, спасибочки!

— Куда поставить?

— Занеси туда, пожалуйста. Хочешь чаю?

— У тебя и чай есть?

— Из смородиновых листов. Я летом насушила.

В маленькой бревенчатой комнатке тепло. Половичок на полу. Два табурета, кривой, самодельный столик у окна, на лавке напротив пирамида из книжек в разноцветными истрепанных обложками. Оконце маленькое, почти не дает света.

Я помог заправить керосином лампу, и комнатка озарилась желтым дрожащим светом. Темные бревна стен приобрели благородный янтарный оттенок. Я сел на табурет и расстегнул ворот шинели. Осмотрелся еще раз. Старое одеяло завешивает дверной проем, наверно чтобы не сквозило сильно с улицы…

— А что там за дверью.

— Там парилка была, а теперь моя спальня. Там тепло, но темно…

— Любишь книги?

— Очень. А ты?

— Конечно! Мой друг, ассорец, очень любил книги. У него была большая библиотека…

— Правда?

Она налила в кружки едва теплый, но очень ароматный чай. Села напротив. Сняла шапку и обнаружились роскошные, струящиеся, каштановые волосы. Глаза блестят. Ресницы черные, густые и губы такие аппетитные… Красивая девочка, как ее наши парни не заметили? Сидит как мышка в своей бане, выходит верно, только по ночам, вот и убереглась.

К чаю у нее не было, понятное дело, ничего, ни хлеба, ни сахара. Я с сожалением вспомнил про свой паек в вещмешке — пачку галет, шоколад и две банки рыбных консервов в масле.

Посмотрел на часы. Через час стемнеет. Ну, я успею.

— Твой топор совсем затупился. Я возьму наточить и принесу через часок.

Не возражаешь?

Ольга покраснела.

— Ты хочешь прийти ко мне ночевать?

— У меня есть, где ночевать. Просто хочу помочь. Ты что — меня боишься?

Она покачала головой.

— Ты хороший человек, хоть и тевтонец…

— Я не тевтонец, я из Виндобоны.

— Это там, у моря, далеко на западе, да?

— Верно. Так я пойду?

Я забрал ржавый и тупой топор и вернулся в мастерскую. Ребята мне его быстро наточили, как положено.

Петрус, выставив бороду, копался в потрохах своего «хари».

— Петрус, у тебя есть хлеб?

— В кабине посмотри.

Я нашел в кабине две окаменевшие буханки, завернутые в кусок брезента и забрал обе.

— Ты куда это, на ночь собрался? В лес за дровами? — удивился Карл, когда я вошел в избу в поисках своего вещмешка.

— Дело есть. Одной бабке дрова наколоть нанялся.

Карл расхохотался.

— Бабке лет тридцать не больше?! Смотри, Ивар, напишу все Эрике. А если серьезно?

— На выселках буду дрова колоть, сказал же!

— Ладно, развлекайся, если что, пришлю за тобой.

Сначала я «развлекался» рубя дрова, а потом пил чай смородиновый с шоколадом и бутербродами со шпротинами. От пары поленьев маленькая печка загудела как движок у строго «бьюика». Мгновенно стало тепло и уютно.

Моя новая знакомая запищала от восторга при виде продуктовых сокровищ.

— Это мне?!

— Тебе.

— Но это много для меня…

— Чепуха. Это подарок.

— За что?

«За то что не пришлось тебя дуру отдавать жандармам!»

— За то что ты мне понравилась.

Она опять покраснела.

Я посмотрел на часы, окинул взглядом плотную поленницу дров.

— Так я пойду, спасибо за чай.

Когда я надел шинель и подшлемник с кепкой, она оказалась рядом. Рука теребит пуговки старой кофточки у горла. Глаза большие и ждущие чего-то.

— Ты можешь остаться, если хочешь…

— Служебные дела, увы! Спокойной ночи.

Она что-то пролепетала, опять краснея.

Я вышел на мороз и, посмеиваясь себе под нос, побрел по тропинке наверх. Вот я какой примерный — и девушке жизнь спас и накормил и дров нарубил, а спать с нею отказался! Сэр Ланселот! Я оглянулся. В окошке желтый свет. Под темно-синим небом и снег вокруг стал синим. В крохотном домике на краю синего мира сидит одинокая девушка и чего-то ждет…

Я поежился и ускорил шаг. Еще и выспаться надо сегодня!

Вторую бригаду так на фронт и не послали. Ходили слухи, что отправили на охрану побережья Виндобоны.

Пришел день, и серое небо над нами раздвинулось и появилось солнце. Морозы пошли на спад. Снег просел и почернел. Запахло весной.

После обеда парни сидели у мастерской, дремали на солнышке.

Я читал книжку из коллекции Ольги. Что-то из жизни аристократов прошлого века. Иногда посещал ее, приносил продукты. Она все с благодарностью принимала и все смотрела с ожиданием. Чего она ждала? Мое сердце осталось в руках Эрики. Я показал Ольге фотографию Эрики и Марики. Рассказал про нашу жизнь в Виндобоне. Не про все, конечно. Про гетто я умолчал, почему, сам не знаю…

Появился внезапно Карл. Подвыпивший и веселый, в распахнутой шинели.

— Привет вам чумазые гоблины!

— Это кто? — заинтересовался Петрус, теребя свою рыжую бородищу.

— Ты не гоблин, ты — гном! — отрезал Карл. — Слушайте сюда! Есть новости и хорошие!

Парни оживились. Хороших новостей давно не было.

— Бригаду отводят в тыл. Наше сидение к этой жопе мира закончилось! Нас ждут девки и пиво! Ура?!

— Ура! — завопили парни.

Карл подошел ко мне.

— И когда все случится?

— Неделя, максимум десять дней. Так что ставь всех на уши. Мне каждый грузовик нужен исправным. Бригаду вывозить на станцию нам. Пешком по грязюке этой не пройдут.

Грязюка днем начиналась что надо! Грузовики садились в колеях на брюхо и еле ползли. На ночь примораживало и можно было ехать. Но ночи все короче и теплее.

— Долго они там, в штабе тянули. Ещё пара недель и на танках не проедешь здесь.

— Танков нам не дадут.

Бригада наша стояла на стыке двух тевтонских дивизий. Передний край почти не обстреливали. Ассорцы сидели тихо и парни расслабились. В окопах, конечно, не сахар, но все лучше, чем в голом поле в наступлении. Чувствовалось, что эта часть фронта никого не интересует, не наших союзников, ни наших противников.

— Куда нас отводят? В Виндобону?

— Это вряд ли. Километров на двести на запад, в лучшем случае.

— Жаль…

— Зато будут отпуска домой, по очереди, конечно. Сам Айвар пообещал.

— Вот это, действительно, хорошая новость! Спасибо, Карл!

— Соскучился?

— Спрашиваешь!

— А как же так худая училка на Выселках?

— Мы с ней дружим…

Карл расхохотался.

— Подружился волк с козой! Не говори никому, не смеши парней!

— Да пошел ты!

Карл хлопнул меня по плечу ладонью и побрел по грязи в сторону гаража.

В домике Ольги пахло копченым беконом. Я не поверил своим ощущениям. Откуда?

— Выменяла немного на литр керосина.

На чисто выскобленной досточке нарезан тонкими ломтиками бекон. Горячий чай парит в кружках. Я выложил на стол буханку хлеба и бумажный кулек с сахаром.

Скатанный в рулон матрас и подушка почти закрыли собой лавку с книгами.

— Будем пить чай?

— Будем. У тебя сегодня уборка?

— Нет, банный день… Натоплю печку и искупаюсь. Хочешь искупаться?

От мысли про купание засвербело между лопаток.

Последний раз мылся в душе на станции недели две назад… Нет три… Белье менял раз в неделю и отдавал стирать хозяйке дома. Та вручную быстро все отстирывала в тазике. Вот с купанием было туго.

— Не плохо бы.

Ольга обрадовалась и захлопала в ладоши.

— У меня и полотенце для тебя есть!

— Спасибо. Жаль я мыло не прихватил.

— У меня есть кусочек…

Ну, еще бы! Еды у нее не было, а мыло было, у такой чистюли!

От Ольги никогда не пахло потом. Всегда чистенькая, свеженькая, совсем не похожа на местных молодых женщин, рано постаревших с вязанкой голодных детей на полатях печи.

Бекон таял во рту, а от горячего смородинового чая в носу щекотало.

Мы ужинали, болтали про литературу, про погоду.

Я рассказал о том, что нас переводят в тыл и Ольга помрачнела.

— Будет плохо, когда вы уйдете…

— Может быть вернемся.

— Ты меня хочешь подбодрить?

— Думай о хорошем, плохое само придет.

Она улыбнулась и посмотрела мне пристально в глаза.

Я первым отвел взгляд.

— Так что с купанием?

— Ой, что не долго! Воды я уже приготовила.

Я вышел на улицу, принес охапку дров из-под навеса.

Заросшая еще не давно ивняком балка теперь здорово поредела. За дровами сюда ходило половина деревни. Другая половина ходила к руинам на холме — к дворянской усадьбе, что разрушили и сожгли еще в революцию. Вокруг руин обширный заброшенный парк за зиму тоже поредел. А что делать? Ближайший лес имелся в двадцати километрах. Кто рискнет в военное время, зимой топать за хворостом за двадцать километров?

Ольга уже убрала со стола остатки ужина и растопила печь.

Я приоткрыл дверь в соседнюю, темную комнатку. Кроме полки деревянной вдоль стены и тазика с водой там ничего не оказалось. Даже окна не было. В лицо пахнул жар.

— Ого!

— Нужно раздеться и сидеть там, пока не запотеешь.

В моей памяти что-то шевельнулось, где-то на задворках сознания. Бывал я в такой бане! Но когда? Точно, не в Виндобоне!

Я снял мундир, повесил на деревянный колышек на стене, сел на табурет, стянул сапоги и опомнился.

— Ты будешь смотреть, как я раздеваюсь?

Ольга покраснела. Схватила со стены свой старенький ватник и бочком протиснулась к двери.

— Я выйду!

Я поймал ее за руку.

— Не надо. Просто отвернись и почитай книжку.

— Хорошо…

Сняв одежду и белье, я покосился через плечо.

Ольга сидела спиной ко мне с книгой в руках.

Я вошел в парилку, и горячий воздух окутал меня как одеялом. Дверь до конца не стал закрывать, чтобы хоть что-то разглядеть. Опустился на полку. Горячий воздух шел от камней, от задней стенки печки, а по ногам сквозило из двери. Поднял ноги на полку, и стало вполне комфортно. Деревянный грубый таз с водой рядом. Сунул туда руку. Вода нагрелась градусов до сорока. Бездумно зачерпнул ладонью воды и плеснул на камни.

Зашипело злобно и горячий пар поднялся клубом к темному потолку. Я зажмурился и прикрыл рот ладонью. Горячий пар обжигал нос, но мгновенно вызвал капли пота по всему телу.

— Ивар? — позвала меня Ольга.

— Да?

— Все в порядке?

— Даже очень хорошо! Где же мыло и мочалка?

Я потер обильно запотевшие плечи, потрогал затылок. Волосы на голове отросли уже прилично. Пора просить Петруса меня подстричь. Обнаружился у нашего «гнома» и такой дар. Стриг всю роту, и никто не уходил не довольным.

— Надо открыть отдушину, чтобы пар выходил.

— А где это?

— Встань на полку — в правом углу есть такая деревянная ручка…

Я встал на полку и едва не обварил уши паром. Дышать под потолком было решительно невозможно! Практически на ощупь нашел скользкую кривую деревяшку, потянул на себя и приоткрыл отдушину — отверстие на улицу.

Быстренько вернулся на полку и замер.

Через порог переступила Ольга. Белокожая и обнаженная. Она закрыла за собой дверь и наступила полная темнота.

— Мыло и мочалка на полочке.

— Ольга?

— Не вставай, я сама подам, а то ты можешь обжечься о камни.

Она села рядом со мной и тихонько вздохнула.

— Не надо плескать воды, когда дверь открыта — книги испортятся от влаги.

— Ага…

В моих глазах стояла картинка, как мгновенное фото. Худенькая, голая девушка на пороге парилки. Теперь она рядом, только руку протяни.

— Ты всегда купаешься в темноте?

— Если без пара то приоткрываю дверь.

— А…

— А дверь на улицу всегда закрываю на щеколду…

Щеколда там была мощная, следовало признать.

Все слова куда-то подевались. Было жарко, а еще я ощутил напряжение. Возбуждение прилило волной, и мое тело само реагировало на ситуацию.

Я зажмурился и мысленно сказал себе: «Я люблю только Эрику… Я только ее хочу!» Не помогло…

— Я тебе совсем не нравлюсь? — жалобно спросила Ольга. Ее рука коснулась моей потной груди и двинулась ниже…

Я поймал ее руку в районе пупка.

— Ивар…

Она прижалась ко мне грудью, животом… Ее губы неумело тыкались в мои.

«Господи! Она и целоваться не умеет!»

Внезапно я осознал, что обнимаю ее и целую крепко, до боли в губах…

Все произошло в жаркой темноте очень быстро…

Утром я вернулся в деревню, когда уже все выбрались из избы и покуривали во дворе, готовясь идти на завтрак.

Ночью приморозило как обычно. Было тихо, безветренно и дымки от сигарет и из труб печных тянулись вверх.

Меня встретили шутками и одобрительными возгласами.

— Наконец-то и Ивар попробовал ассорских курочек!

— Фельдфебель, ты — молодец!

— Хватит ржать! Где Карл? — одернул я их.

— Лейтенанта вызвали в штаб еще до рассвета. — Пояснил Петрус. — Расскажи, как там училка, хорошо старалась? Худые они всегда самые заводные!

— Пошли лучше завтракать.

Маргулис приготовил наваристую кашу с мясом.

Петрус очистил свой котелок и отправился за добавкой.

Я ел свою порцию и думал сразу о двух женщинах: об Эрике и об Ольге…

От каши шел пар и в глазах стояла парная и девушка переступающая порог. Тут же всплывало лицо Эрики с дорожками слез на щеках и ее шёпот: «Ты только вернись…» Я ощущал себя преступником… Каша в рот не лезла.

С первыми лучами солнца пришли непривычные звуки. На северо востоке загрохотало, застукало, монотонно, но очень грозно, словно там забушевала внезапная гроза.

— Артиллерия колотит! — заметил Петрус, садясь рядом на лавку.

— Чья?

— Хрен его знает!

Мы позавтракали, прислушиваясь к грохоту артиллерии. Потом приступили к своим делам.

Пушки долбили почти час.

— Не к добру все это. — Заметил Петрус.

Мне было тоже тревожно. Больше месяца тишины и вдруг такая канонада!

Послышался звук мотора на высоких оборотах.

Я вышел на улицу, вытирая ветошью руки от масла.

Из грузовика выпрыгнул озабоченный Карл. С ним незнакомый офицер с погонами лейтенанта. Сверкнула серебристая бляха на груди. Жандарм? К нам?

Карл подскочил ко мне. Я встал по стойке смирно.

— Фельдфебель!

— Да. Господин лейтенант!

— Ассорцы прорвали фронт! Бригада, истекая кровью отходит. Приказ — срочно эвакуироваться! Все что нельзя вывезти — сжечь!

Жандарм тут как тут.

— Проследите, чтобы все дома в деревне тоже сожгли. Приказ командования — при отходе оставлять выжженную землю!

— Так точно, господин лейтенант!

Поднялась суматоха.

Фыркая моторами, грузовики выстраивались в колонну. Парни спешно тащили свои вещмешки и прочие пожитки и бросали в кузов.

— Головой отвечаете за исполнение приказа, лейтенант! Деревню сжечь! — распорядился жандарм. Сел в первый же грузовик и уехал.

Карл подошел к машинам. Парни замерли.

— Есть добровольцы в поджигатели? — спросил Карл. — Слыхали что «цепная собака» приказала?

«Цепным псами» звали жандармов не только за то, что их бляхи висели на цепях.

Все отводили взгляды.

Наслышаны были уже. Поджигателей никто не жаловал. Ассорцы и наши таких расстреливали на месте или того хуже — обливали бензином и поджигали…

— Лейтенант, мы тут прожили ползимы! Местным кирдык, если дома сожжем! — брякнул кто-то. Парни загудели.

— Молчать! А ну заткнулись, ослы! Есть приказ и его надо выполнять! — заорал Карл. — Мне что, самому по деревне бегать?!

— Я пойду! — вылез Петрус и подмигнул мне.

Карл мгновенно успокоился.

— Ивар, все проконтролируешь.

— Почему я?

— Потому что ты командир взвода и это мой приказ!

Нам с Петрусем выдали двадцать канистр с бензином и десяток осколочных гранат.

— Все просто: привязываешь гранату к канистре, выдергиваешь чеку и швыряешь в дом. Бум и все! — посоветовал Маргулис, восседая в кузове, к которому подцепили его полевую кухню.

— Да пошел ты, специалист! — рявкнул Петрус.

Повар заткнулся.

Карл скомандовал по машинам и спустя десять минут у мастерской остались только мы трое: я, Петрус и «харя». В кузове канистры с бензином и ящик с гранатами.

— Ты зачем вызвался?

— Да уж не за тем чтобы избы жечь! — хмыкнул Петрус и закурил сигарету.

Прищурился на солнышко.

— Смотри, день то какой хороший собирается.

На небе не облачка.

Мы облили бензином два неисправных грузовика в мастерской. Подожгли все это дело и сели в машину. Дым пеленой накрыл наш грузовик и в этот момент с ревом что-то пронеслось над головами.

— Что это?!

— Самолеты!

Мы выскочили из кабины и наглотались дыма от души. Увидели только хвосты двух удаляющихся на запад самолетов. Чьи?

— Давай двигать, Петрус, может еще наших догоним?

— Попрощаться не хочешь со своей училкой?

— Не люблю прощаться…

— Вот это правильно.

Он завел двигатель, и мы выехали на центральную улицу деревни. Бабы, дети, старики — все высыпали на улицу и провожали нас взглядами. Кто-то даже помахал рукой. Знали б они…

Петрус ударил по тормозам, так что я головой врезался в панель.

— Ты сдурел?!

Тут же в дверь забарабанили. Я посмотрел в окно. Раскрасневшаяся Ольга стояла у машины с узелком в руке. Шапка на затылке, ватник расстегнут.

Я открыл дверь, но не успел ничего сказать.

— Возьмите меня с собой! — выпалила Ольга.

— Куда?!

— Куда хотите!

В ее глазах надежда и любовь. Мне тут же стало муторно и стыдно… Только что радовался, что не попрощался с нею и тут лицом к лицу, как отказать? Куда я ее возьму?

— Ивар, подвинься и пусти девку в кабину! — гаркнул Петрус. — Время идет!

Я обернулся к нему, а Ольга тем временем влезла в кабину и захлопнула дверь.

Петрус рванул с места, и я проглотил все слова, которые хотел ему и ей сказать.

Чего говорить, если дело сделано?

— Спасибо! Большое спасибо! — Ольга тараторила что-то прижимаясь ко мне, а я сидел как истукан, пытаясь привести в порядок мысли.

Трясясь на кочках, мы доехали до околицы, и увидела впереди, метрах в пятистах, на кромке балки приземистый, облезлый танк. На нем стояли люди и смотрели в нашу строну.

— Ассорцы! — завопил глазастый Петрус и дал по тормозам.

— Давай, жми обратно! — заорал я, покрываясь мурашками.

Из пушки с такого расстояния мигом накроют!

Наверно нас спасло то что «харя» был ассорский грузовик. Когда танкисты поняли что мы не свои, мы уже мчались по деревне в обратную сторону. Грохотали в кузове канистры с бензином. Ольга вцепилась в меня обеими руками и даже дышать от страха забывала.

— Что там?! — крикнул я.

Петрус бросил взгляд в зеркало заднего вида и вдавил голову в плечи.

— Они за нами гонятся!

Мы выскочили за деревню и выбора у нас не было — только одна дорога среди черных сугробов — ведущая на станцию. Вокруг чистое ровное поле. Спрятаться негде. Эх, надо было в деревне прятаться! Бросить машину и драпать по дворам!

— Он нас догонит и раздавит! — завопил Петрус, делая большие безумные глаза.

— Через километр примерно мост через речку! За ним спуск и рощица березовая!

— Не уйдем!

— Я подожгу мост!

— Как?!

— Сброшу канистры посредине и связку гранат! Давай, гони!

Петрус гнал. Подтаявшая грязь летела в разные стороны из колеи.

Вот и мост. Тевтонские саперы его собрали еще летом. Дерево не успело потемнеть…

Я перебрался через оцепеневшую Ольгу, ближе к двери. Снял шинель, чтобы не мешала..

Петрус остановился, почти посредине моста. Я забрался в кузов и выбросил все канистры прямо на настил…

— Быстрее, Ивар! — орал Петрус.

Я открыл последнюю канистру и щедро плеснул сверху на мост, покрытый льдом и грязью, на другие канистры.

А если не загорится?!

Схватил две гранаты из ящика и увидел танк. Они, видимо решили спрямить дорогу, выйти наперерез, а выскочили к обрывистому берегу речки. Теперь танк шел вдоль берега метрах в трёхстах от моста. Танкисты торчали из верхних люков.

Я прыгнул на дорогу, махнул Петрусу.

— Гони!

— Ты куда?!

— Гони, я сказал!

Не оглядываясь на танк и на машину, я схватил две канистры скатился под мост. Пристроил обе возле опоры, открыл крышки и, сунув в каждую по гранате, свернул колпачки. Сколько там секунд у меня?

Какая разница! Я дернул веревки запалов побежал что есть духу. На третьей секунде рухнул под куст в сугроб и тут рвануло. Два хлопка слились в один и воздух с громким выдохом пронесся над головой… От удара правая нога онемела…

«Задело…» Я сел и увидел, как снег возле ноги пропитывается красным…

Часть моста просела в реку, и часть настила горела буйным пламенем с черными клубами дыма. Горящий бензин тек по льду. Танк остановился на той стороне и крутил башней. Танкистов не видно. Вспышка! Бабахнула канистра на мосту и полетела с огненным хвостом прямо в мою сторону. Я поднялся и заковылял изо всех сил по снегу, проваливаясь до колен. Ещё один хлопок за спиной!

Нога немела и не желала слушаться… Навалилась слабость и дурнота… «Надо повязку наложить…» Канистры на мосту взрывались одна за другой. Я не дошел до дороги пару шагов, нога подвернулась. Упал на бок, подтянул ногу к себе, попытался зажать рану. Руки скользили в крови… «Плохо дело…» подумал я и закрыл глаза.

— Не спи, Ивар! Не спи! — просила Эрика. Земля подо мной качалась и брыкалась. Лицо Эрики расплывалось, словно зрение теряло фокус или это слезы в моих глазах.

Рука Эрики на моей щеке. Хочу сказать, что все нормально, что я жив, но голова завертелась в бешеной карусели и я рухнул в черную воронку…

Приходили сны… Странные или бестолковые…

Плачущая Эрика.

— Оставьте меня с ним! Прошу вас!

«Конечно, оставьте! Ну почему ей не остаться?!» Стук колес и мелькающие в широком проеме двери лесопосадки…

«Моя нога! Она же торчит из двери! Она все длиннее! Встречный поезд ее сломает!»

Но на грудь лег кто-то невидимый, и тяжелый… Я пытаюсь сказать, позвать на помощь, но слышу только хрип…

Это мой хрип?

Танк едет по мосту, все ближе и ближе орудие наведено прямо мне в лицо… В руках канистра пустая. Мои ноги не хотят двигаться. Танк приближается и все не может приблизиться. Стучат его колеса. Тутух-тутух… А мне, почему-то не страшно. Я бросаю пустую канистру в танк…

Потом белый вагон. От белого цвета болят глаза. Потолок белый, простыня на мне белая и приходит кашель…Судорожный, он выворачивает меня наизнанку как рвота… Он хуже рвоты!

Я задыхаюсь… я давлюсь кашлем… Кто-то держит меня за плечи.

— Пустите… я сам… пустите…

Кашель стихает. Я опять на подушке. Стучат колеса и каждый стук отдается в моей бедной голове. Жарко, почему так жарко? Я пытаюсь сбросить одеяло с груди, но руки меня предают.

Кто-то дает мне воды, и теплая вода не хочет течь в рот, льётся на грудь. Я ощущаю эту влагу. И начинаю дрожать… Мне жарко и я дрожу… Потом опять приходит судорожный кашель, и я опять задыхаюсь… Это не сон… Это — ад! Значит это не сон…

Солнце светило в окно и яркий квадрат на стене притягивал мой взгляд. Квадрат света медленно полз, поднимаясь все выше к потолку и приобретая золотистые тона.

«Солнце садится? Скоро вечер?»

Чтобы узнать время, пытаясь поднести левую руку ближе к глазам. Рука вялая и слабая, пальцы дрожат и часов нет на руке.

Когда я их снял? Где я?

Поворачиваю голову и переживаю легкое головокружение.

Рядом с кроватью на стуле сидит Эрика в белом халате. Лицо осунувшееся и глаза закрыты. Спит? Опять сон?

Я протягиваю руку и касаюсь ее руки, лежащей на колене.

Она вздрагивает и открывает глаза.

— Ивар?!

— Эрика…

Она плачет и смеется, целует мою руку. Я улыбаюсь. «Замечательный сон!»

— Ты спал двое суток. Доктор Краузе сказал, что это уже здоровый сон!

Эрика наклоняется и нежно целует меня губы. Они такие сладкие…

— Где я?

— В госпитале, в Виндобоне.

— Не может быть…

— Я рядом и ты дома!

Я ощущаю на щеке ее слезы и понимаю что это уже не сон.

Эрика дежурила в госпитале, когда поступили раненые из санитарного эшелона. Кроме плохо заживающей раны на правой ноге у меня было воспаление легких. Мне трижды повезло. Первое, что я сразу попал в руке Эрики, так как она меня не послушалась и пошла, работать медсестрой в третий госпиталь и второе — что меня привезли именно в этот госпиталь, а третье — что у нее были деньги, чтобы купить на черном рынке ампулы дорогостоящего антибиотика — новейшего средства из враждебной Гринландии.

Лекарство завозили из Скаггерана на торговых судах, и расходилось она по тысяче ливов за ампулу. Раненых из первой бригады в госпитале было не мало. В курилке только и болтали о мясорубке, в которую попали виндобонцы.

От бригады уцелела хорошо только четверть и то благодаря действиям командира бригады — Айвара. Артиллерия ассорцев разнесла передний край, а потом пошли танки и пехота волнами. Понимая, что продолжать сопротивление в таких условиях, значит погибнуть всем, он приказал отходить к соседям на фланги. Противотанковой артиллерии в бригаде имелось только две батареи, да и те погибли при артобстреле, почти полностью. Тевтонцы подтянули резервы и остановили прорыв, но дело уже было сделано. Тевтонцы из числа раненых твердили, что мы хреновые вояки — бросили фронт, из-за чего в госпитале вспыхивали то и дело ссоры, доходившие до мордобития.

Рассказывали, что бригаду вывели с фронта и отправили в Виндобону на переформирование. Каждому из нас, раненых, вручили по Кресту Храбрости третьей степени. Меня навестил Петрус. Без бороды здорово помолодевший, с нашивками младшего фельдфебеля и крестом второй степени.

— Ого! Поздравляю! За что?!

— За уничтожение моста и спасение командира из-под огня!

— Командира?

— Тебя, дружище!

Мы посмеялись этим выкрутасам военной наградной мысли.

— Ты меня спас, Петрус, спасибо тебе…

— Вытащить друга из дерьма не подвиг — это обязанность!

— Пафосный ты стал как твой папаша!

— Не из родни, а в родню! — засмеялся Петрус и потер подбородок.

— Скучаешь по бороде?

— Самую малость. Отпуск мне дали. У отца навоз ворочаю и девок щупаю!

— А…

Петрус смотрел выжидающе. Как его спросить про Ольгу?

— Про нее ничего не слышал?

— Я ее вместе с тобой погрузил в эшелон. Была в порядке.

— Она здесь?

— Не знаю. Ты Эрике чего говорил?

— О чем?

— И правильно! Не о чем!

— Как Карл?

Петрус скривился.

— Нет больше Карла… Мы с тобой вдвоем только уцелели из нашей роты. Вся колонна на танки нарвалась… Раскатали их как асфальтовым катком… Ребята говорили — груда жженого металла только осталась… Люди как головешки или в труху…

Я откинулся на подушке. «Никого не осталось…»

В голове не укладывалось: мы с Петрусом остались живы, потому что поехали по другой дороге…

— Судьба! — развел руками бывший бородач.

Когда я смог сам ковылять с костылем до процедурной и в столовую, Эрика перевезла меня домой. На деревьях уже прорезались молодые листья. Чирикали птички. Я сидел на ступеньках дома и грелся на солнце.

Где-то на востоке громыхала война, перемалывая людей в труху, а в Виндобоне собиралась цвести сирень.

Военно-врачебная комиссия полистала мое госпитальное дело, посмотрела, как я хромаю, и решила признать не годным к военной службе. Осколок задел не только мышцы, но и сухожилие правой ноги…

Больше всех радовалась моему увольнению Эрика. Еще бы! Меня больше не пошлют на войну.

Я снял тевтонскую форму и потерял должность в департаменте гауляйтера Виндобоны. Надо было думать о заработке. Не сидеть же на шее у жены? То золото, что осталось, тратить на еду не хотелось. Пусть лежит на крайний случай. В гараже пылился старый пикап. Я взялся за его техобслуживание. Может, заработаю на перевозках? Когда менял масло, сидя в яме под машиной, появился Маркус. Сначала появились начищенные до зеркального блеска сапоги. Полицай-капитан присел на корточки и заглянул под машину. Бодрый, наглаженный, благоухающий дорогим одеколоном.

— Привет, Ивар!

— Привет, господин капитан!

Маркус засмеялся.

— По голосу слышу, что ты уже в порядке! Избавился от армии и счастлив?

— Безмерно!

— Не патриотично говоришь.

— Ты на меня донесешь?

— Ивар, не валяй дурака, вылезай, дело есть.

Я выбрался наверх, снял грязные перчатки. Пожал руку старому другу.

— Эрика позвонила Линде.

— Ага…

— Ты мог бы сам мне сказать, что нужна работа.

— Ты важный чин, а я кто — инвалид войны?

— Теперь уже счастья в голосе не слышно. Тебе повезло, дружище. Ты не инвалид — ты временно не пригоден к военной службе! Ты — везунчик!

— Нам с Петрусом повезло. Он тоже везунчик.

— А вот Карлу нет.

Мы помолчали, отдавая дань погибшему. Однажды мы с ним подрались, потом он меня спас от расстрела. Не плохой он был парень, и я был ему должен…

— Ты его хорошо знал?

— Еще бы. В одной роте в Кайскирк числились. Встречались на сборах, выпивали.

Промелькнула догадка и я поспешил ее озвучить.

— Это ты его попросил быть со мной там, в лесу у Ларибора? Он от меня весь день не отходил!

Маркус хмыкнул, опустил глаза в пол.

— А если я — что такого? Он за тобой присмотрел, чтобы чего не выкинул. Айвар на тебя давно зуб отрастил. Не пойму, только за что?

Тогда я рассказал про расстрел на хуторе и напомнил про побои, от которых меня спас Генрих.

Маркус помрачнел.

— Вот как, даже…Карл мне не рассказывал про хутор.

Я обреченно махнул рукой.

— Что теперь сделаешь?

— У нас в гараже есть место механика. — Выпалил Маркус. — Если хочешь — приму тебя завтра же.

— А что скажет полицай-комиссар?

— Старик Сурфис собирается в отставку. Второй месяц уже. Ждет, что его будут уговаривать остаться. Я его заместитель и всю рутину он на меня свалил. Проблем не будет.

— Спасибо, Маркус.

— Чего там. В конце недели приходите к нам с Эрикой и малышкой. Линда обещала приготовить гуся с яблоками.

Я вернулся на работу в полицию, механиком в гараж.

Хромота не мешала такой работе. Форма, паек, зарплата.

Поставил парням на складе конфиската литр водки и мне выдали приемник. Не наш, конечно, а другой, но тоже вполне приличный.

Эрика расцеловала меня и немедленно взялась настраивать любимые прежде станции. По случаю войны многое изменилось и теперь гринладские станции вместе с музыкой транслировали поток военной пропаганды. Ассор и Тевтония тоже не отставали.

Если же свести трехстороннюю пропаганду в кучу, выходило что война на востоке забуксовала. Ассор удержался.

Гринландцы ковровыми бомбежками разносили промышленность Тевтонии, в ответ их именовали варварами и кровавыми дикарями.

— Ивар, что же будет дальше? Петер прав? Ассор вернется? Все повториться опять?

— Кто знает?

В первые летние дни покой, и тишина в Виндобоне закончились.

Рано утром полицию подняли по тревоге и погнали в оцепление по улицам. Даже меня, хромого механика.

Гауляйтер Виндобоны, доктор Эбберт был расстрелян прямо в своем лимузине, рано утром, когда ехал на работу. С ним вместе погибла жена, недавно приехавшая из империи и шофер-охранник. По показанию свидетелей на гауляйтера была устроена засада. Люди в штатском применили автоматы и даже гранату бросили под колеса лимузина. Был объявлен комендантский час среди дня — все население обязано было сидеть по домам — по кварталам шли повальные обыски и проверка документов. Я стоял на перекрестке улиц Лидерса и Парковой.

Патрули были смешанные — на трех полицейских — два тевтонца из гарнизона.

Город затих в испуге. Движение по улицам прекратилось. Носились туда-сюда только мотоциклисты-курьеры, да грузовики армейские.

Так до вечера мы и протоптались на улице. В обед подвезли бутербродов и дешевого кофе. Перекусили, покурили. Тевтонцы размякли и снизошли до разговора с нами.

— Это все рук дело теке. — авторитетно заявил Макс, прыщавый солдатик из гарнизона. — Месть за гетто!

Мы переглянулись с парнями. Теке как бараны под нож пошли на расстрел. Какая месть? Я вернулся домой поздно вечером. Хорошо, что нас всех развезли на машине полиции, иначе бы пришлось на всех постах предъявлять документы!

Эрика уже вернулась из госпиталя и ходила в волнении по кухне туда-сюда.

— Ну, наконец-то!

Она обняла меня, прижалась к груди.

— Ты голодный? Будешь омлет?

— А Марика?

— Я ее уже уложила спать.

Я сел за стол и рассказал про день, проведенный на перекрестке.

Эрика рассказала про слухи, циркулировавшие по ее госпиталю.

Говорили, что теракт совершили люди, заброшенные с парашютами из Гринландии. Отборные головорезы!

— Гауляйтер получил свое возмездие! Наконец-то хоть кто-то ответил за все эти убийства!

— Эрика, ответ будет жестким… Маркус сказал, что в ходе обысков нашли и задержали не менее полсотни теке, что прятались у знакомых и родственников.

— О, боже! Наш квартал еще не обыскивали!

— Ты что, еще кого-то спрятала в подвале?

— Нет, что ты! А если обнаружат тайник в подвале?

Я забрался под лестницу и на всякий случай гвоздями наглухо заколотил крышку люка.

Мы поднялись потом в комнату Генриха, где я поставил приемник, и послушали радио. Ассор по поводу теракта ничего не сообщил, по-прежнему вещал в пафосом о количестве сбитых самолетов и сожженных танков империи в этот день. Для ассорцев количество уничтоженной вражеской техники всегда стояло на первом месте. Они явно заврались. Если им верить, то Тевтония давно уже осталась без танков и самолетов.

Радио Тевтонии со скорбью сообщила о подлом убийстве верного сына Тевтонии, обвинив в этом диверсантов и убийц с подлого острова.

Гринландия на хорошем как всегда языке Виндобоны сообщила о справедливом возмездии, настигшем палача Ларибора.

— Патриоты Виндобоны поставили жирный крест на убийце! — сообщило радио приятным женским голосом.

На следующий день меня в оцепление не поставили.

Убийц гауляйтера нашли и окружили в церкви святой Юдит, на юге Виндобоны.

Их было пятеро, и они отстреливались до последнего патрона. Трое погибли в перестрелке. Двое последних покончили с собой.

Трупы, завернутые в брезент привезли в морг центральной больницы. При них нашли отличные тевтонские документы. Оружие было тоже только тевтонское. Погибло шесть человек из охранной бригады и трое солдат из гарнизона. Ранено было человек пятнадцать.

В Виндобоне был объявлен траур на три дня.

Временный гауляйтер Виндобоны — майор Шульц, преемник Петера, издал приказ о расстреле задержанных в ходе обысков теке, лиц, что их скрывали, а также пособников бандитов и террористов, включая священника церкви святой Юдит. Три сотни человек, не различия пола и возраста на следующий день были расстреляны в тюремном дворе Виндобоны людьми Айвара.

Маркус рассказал, что Айвар лично, из пистолета, убил два десятка…

Черные траурные флаги колыхались на ветру.

На востоке громыхала война, на западе бомберы гринладцев утюжили города и заводы Тевтонии. Жизнь продолжалась, что там было впереди — откуда мне знать… Я просто жил дальше…

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ