Ива и Яблоня: Новое платье королевы

Она сначала не поняла, о ком речь.

— Да с ним, с ним же, — настаивал фабрикант. — Он каждую субботу приходит к вам пить кофе.

— Его высочество? Он ходит к Марион.

Тот в нетерпении даже замахал руками.

— Марион не имеет на него никакого влияния. А вы имеете. Я это, если хотите, нутром чувствую. Так вот не соблаговолите ли вы, прекрасная барышня, передать ему, что я совершенно не могу сократить рабочий день. Если у меня будут работать по десять часов вместо одиннадцати, я потеряю всю выручку.

Он врет. Она это тоже нутром чуяла, хотя и не могла объяснить с экономической точки зрения неправдоподобие описанной им ситуации.

— У меня семья, дети, — продолжал настаивать Штирдорфер.

А еще карты, псовая охота, и несколько домов в городе.

— Хорошо, я передам. Но я не могу ничего обещать. Он всегда сам все решает.

— Но мне важно, чтобы он услышал, и услышал именно из ваших уст, — закончил фабрикант, целуя ей на прощанье руку.

Когда она рассказала об этом принцу, он страшно развеселился, как будто речь шла о чем-то забавном.

— Ну, не хочет, так не хочет. Придется ему тогда организовать у себя при фабрике больницу с родильным отделением и детские ясли.

— Чем же это ты его так прищучил? — спросила Марион.

— Да есть у него одно грязное дельце на стороне, о котором он не хочет, чтобы стало известно Варенбургу.

— Ловко!

— А вы, сударыня, готовьтесь к тому, что к вам еще пойдут с такими же просьбами. Имеет смысл завести тетрадку, чтобы записывать все их пожелания, потом может любопытная картина вырисоваться.

— Ишь, твое высочество! Нашел себе бесплатного секретаря! — шикнула на него Марион.

— Неподкупного, Марион! Это самое ценное.

— Хорошо, я заведу тетрадку.

И действительно, Штирдорфер был лишь первым из многих.

Но не всегда все шло так гладко. Как-то раз он пришел к ней под вечер и, отодвинув со стола чайную посуду, открыл перед ней рядом две толстые амбарные книги.

— Это смета расходов на реставрацию Апфельштайна. Вот это официальная, хотя и здесь много вопросов, потому что не могут кровельные работы стоить столько, сколько здесь указано, особенно если в действительности ничего толком не сделано. А вот эту книгу я сумел получить, только пообещав нашему бухгалтеру двадцать четыре часа на то, чтобы он уехал из страны. Здесь указаны реальные расходы. Я предполагал, что все плохо, но не думал, что настолько. И самое главное, этих денег уже не вернуть. Даже если засадить в тюрьму всех, кто имел к этому хоть какое-то касательство. А ведь мне даже не объяснить вам, насколько мне дорог Апфельштайн. И где теперь взять денег на его ремонт, когда все уже по нескольку раз украдено?

— Я знаю хороших и честных плотников. Надо договориться с ними напрямую. Если у вас в семье совсем не осталось денег, то может быть что-то можно продать?

— Я бы нашел. Да к сожалению, я там не хозяин. А мать ни на что не согласится, ей бы только Хольцу в рот смотреть.

За это короткое время принца она уже привыкла видеть всяким — то он являлся бесшабашно веселым, беспечно ироничным и до невозможности элегантным, а то вдруг приходил смертельно усталым после бессонной ночи, небритым, с пропахшими табаком волосами и ворчливым до безобразия. Но всякий раз она радовалась его приходу и каждый раз с нетерпением ждала его, как когда-то в далеком детстве ждала с матерью из леса отца. А ведь мы друг другу даже не родственники, постоянно думала она. И ей казалось странным, что еще недавно этого человека рядом с ней не было.

И опять это волшебство, будь оно не ладно! Рабочие металлургического завода Варенбурга и деревообрабатывающего предприятия Хольца устроили забастовку. Мало им было столкновения с заводской охраной в поселках, так они устроили в городе демонстрацию, приведя на нее жен и детей. На какую поддержку они рассчитывали? Для потомственных горожан они были чужаками, угрожавшими их благополучию. Городская же беднота, служащие мелких предприятий и работники мануфактур получали гораздо меньше, работая при этом больше. Поэтому на пролетариев они смотрели как на зажравшихся хамов.

Он почти не спал предыдущую ночь, встречался с членами стачечного комитета, уговаривал их не выходить на улицы с семьями, потом пытался договориться с бургомистром, чтобы тот не стягивал народное ополчение, кричал и бил кулаком по столу, твердя, что не позволит привлечь для разгона демонстрации полицию и королевскую гвардию, хотя с ополчением он ничего не мог поделать. Он все сделал, чтобы не допустить столкновения — все, что было в его силах, прекрасно понимая бессмысленность своих действий. И столкновения не произошло. Но совсем не благодаря предпринятым им усилиям. Миловидная белокурая девушка, как сообщала утренняя газета, стояла на городской площади и раздавала митингующим красные гвоздики. Но когда на площадь со всех окружающих ее улиц ворвались ополченцы и нанятые бургомистром конники, толпа побежала и все гвоздики вдруг стали белыми, превратившись в символ лояльности монархии. Кто-то смекалистый затянул государственный гимн, в результате чего всех пришлось отпустить. Задержали только нескольких организаторов, из принципа отказавшихся свернуть красные знамена.

Несколько последующих дней он снова провел в разъездах и беседах, в результате чего сумел договориться о создании специальной комиссии, которая отныне будет рассматривать и улаживать конфликты между собственниками и рабочими. Организаторов демонстрации освободили, часть из них даже удалось включить в состав комиссии. Разобравшись с общественными делами, он решил, не откладывая, обратиться к делам личным. Конечно, никакого имени в статье не было упомянуто, да и обераусцы в целом привыкли к тому, что не следует во всем верить газетам, но все же подобной самодеятельности следовало положить конец.

От Марион он узнал, что спасительница рабочих в настоящее время гостит у родных. Поэтому он доехал в экипаже до Апфельштайна и оттуда уже по лесной дороге поехал верхом без сопровождения, по пути набивая яблоками седельную сумку, в которой лежала свернутая газета. И тут за поворотом дороги он вдруг увидел ее. Она шла ему навстречу решительной походкой, стуча деревянными башмаками, и казалось, ничего и никого не видела вокруг, ведя у себя в голове сосредоточенную беседу. Он спешился, и в этот момент, только сейчас заметив его, метрах в десяти она резко остановилась.

Некоторое время они стояли молча. Он смотрел на ее широко распахнутые от удивления глаза, на ее сомкнутые губы. Видел, как напряженно вцепилась она побелевшими пальцами в подол юбки, видел, как вздымалась от быстрой ходьбы ее грудь… Хватит уже разговоров! — оставив повод, он бросился к ней и, прижав к ближайшему стволу, принялся целовать. Но тут всхрапнула лошадь, они оба прислушались. Она резко оттолкнула его, вывернулась из-под руки и бегом бросилась в лес. Но бежала она не очень быстро, периодически переходя на шаг и постоянно оглядываясь.

Она уводит меня с дороги, — догадался он. Вернулся к лошади, взял ее под узы и поспешил в том же направлении, петляя между стволов и стараясь не терять из виду мелькавшее впереди ее домашнее лесное платье. Ну что ж, погоня, так погоня! Как лесные животные, для которых любовь — это такая игра в охоту.

Она привела его на поляну, где были устроены кормушки для оленей. Когда он огляделся, выйдя из-под деревьев, то увидел ее на противоположной стороне поляны, прижавшейся спиной к сараю, в который складывали привезенное сено. И снова — распахнутые глаза, сжатые губы, вздымающаяся грудь. Он шагнул на поляну, она быстрым движением изогнулась, скинула с двери щеколду и скользнула внутрь. Он привязал у кормушки лошадь и только после этого подошел к сараю. Внутри была тишина. Когда он толкнул дверь, глаза его не сразу привыкли к темноте. Но вскоре он различил ее фигуру у дальней стены. Осторожно, ступая с пятки на носок, он сделал первый шаг. Она, все так же, вжавшись в стену, переступила в направлении дальнего угла, у которого было сложено сено. Следующий шаг — и она снова, елозя спиной по дереву, продвинулась от него вглубь сарая. Губы так же сведены, глаза напряженно распахнуты. Еще шаг… и тут она вдруг оступилась, запнувшись о копну сена, с размаху упала, сверкнув нижней юбкой, в сухую траву, и… разрыдалась.

Он стоял, ничего не понимая, а она захлебывалась в рыданиях, размазывала по лицу слезы, оставляя на лбу и щеках грязные разводы. Желание тут же пропало, он подошел к ней, отстегнул пояс с саблей, кинул его в сторону и сам сел в копну сена рядом с плачущей девушкой.

— Боже мой, я такая дура! Какая же я все-таки дура! — донеслось до него сквозь рыдания.

Он обнял ее за плечи, прижал к себе, стал гладить по голове, укачивая, как ребенка, но она только горше заплакала.

— Да что ж такое случилось, солнце ты мое горемычное?

Она стряхнула с себя его руки, порылась в складках юбки, вытащила из кармана платок, громко высморкалась, и все еще продолжая всхлипывать, начала рассказывать:

— Ты не понимаешь… это все очень сложно… правда… я… я думала раньше, что я особенная… что я не такая, как все…

— Все так поначалу думают, это обычное дело.

— Нет, я же, правда, была не такая… Я думала, что у меня есть призвание — помогать людям… Я все думала, что вот сейчас я забочусь об отце, о мачехе, о сестрах, о нашем доме, а потом я вырасту, и буду делать что-то очень нужное, полезное… Не для семьи, а вообще, для всех людей. Когда у меня получилось сделать платье из яблони, я подумала, что мое призвание творить волшебство… но потом поняла, что ведь это правда — что волшебство все равно никого не может спасти и сделать счастливым… Потом я поступила к Марион и думала, что буду теперь шить платья, которые будут делать людей лучше и красивее, и это будет главным делом моей жизни… а оказалось…. оказалось…

И она опять залилась слезами.

— Оказалось, что я просто дура!.. Обычная дура!.. — неожиданно она рассмеялась сквозь слезы. — Обычная дура, которая больше всего на свете хочет выйти замуж… и… и родить от тебя ребенка…

Она уткнула лицо в ладони и, скользнув вдоль его руки, упала ничком в сухую траву, продолжая сотрясаться в рыданиях.

Вот так живешь, влюбляешься и по наивности думаешь, что ответное признание — это все, что тебе нужно. А оно вон как бывает! Словно обухом по голове, словно ножом в сердце, так что собственное безответное чувство отзывается в ответ болью. Он протянул руку и погладил ее по вздрагивающей спине.

— Малыш, послушай меня. Ты хорошо сделала, что сказала это. Но ты не права, если думаешь, что испытывать такие чувства — банальность. Чувство всегда неповторимо, потому что неповторима ты сама. Да и тот, кто вызывает такое чувство, тоже неповторим. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Я несколько раз испытывал его, и каждый раз это было, как бездна. Словно вдруг открываешь у себя в груди бесконечное ночное небо с мириадами звезд и вселенных. И каждый раз это было разное чувство.

Слушая его, она села, поправила одной рукой волосы. Дослушав, покачала головой, внимательно глядя на него грустными заплаканными глазами.

— Да, так и есть. Бездна.

Взяла его руку и приложила к своим ребрам слева.

— Ну, да! Сердце! — улыбнулся он. — Мое по тебе, между прочим, тоже болит, мерзавка! — сказал он со смехом. — Не хочешь, чтоб твое болело, давай меняться!

— Меняться? — она уже сама смеялась, размазывая остатки слез по лицу.

Он наклонился и поцеловал ее в заплаканные глаза, покрыл поцелуями ее грязные в веснушках щеки.

— И вообще не смей больше плакать! Я же тебе сказал, что все устрою. Мне нужен всего лишь год, не больше. Смотри, они уже ходят к тебе за помощью!

Она вздохнула, пожала плечами.

— Когда ты рядом, мне так хочется верить, что все возможно.

Он привлек ее к себе, крепко обнял и поцеловал ее в растрескавшиеся губы, одновременно шепча:

— А ты не думай, и просто верь. Главное, сама, смотри, ничего не испорти. А то, что это за история с цветами?

— Что такое? — шепотом спросила она.

Он встал, вышел из сарая. Через минуту вернулся, жуя яблоко, с газетой в руке. Второе яблоко на ходу кинул ей, и она его с лету поймала. Потом он опять сел рядом и развернул перед ней заметку.

— Наследник престола не может жениться на ведьме, — со вздохом заключил он. Она молча кивнула.

Потом он повез ее домой. Посадил верхом, предварительно вытряхнув ее из этих громоздких башмаков, и теперь всю дорогу мог, скосив глаза, наблюдать в непосредственной близости от себя ее голую иссеченную травой лодыжку.

— Как родители?

— Как всегда. Ругаются.

— Мои тоже. Причем, как всегда, преимущественно в одну глотку.

— Нельзя так говорить о родной матери.

— Наверное. Но она, когда говорит с отцом, свою речь точно не подвергает цензуре. Что поделать, дочь бывшего торговца досками! Даже не верится, что женились, если и не по большой любви, то уж точно по взаимной симпатии.

— Да, мне тоже с отцом и мачехой всегда это было странно.

— Интересно, что же будем делать мы, когда будем ссориться?

Она хмыкнула.

— Газеты, наверное, как всегда читать. Разные.

— Ты — консервативные, а я — радикальные.

— Не-е-ет, наоборот! — рассмеялась она.

— Хочешь заставить меня читать "Вечерний Оберау"? Да мне их всех передушить хочется, когда я эту оберточную бумагу в руки беру!

— Вот-вот! Газеты и политика для того и существуют, чтобы было на кого ругаться.

— А ты, значит, будешь читать "Колокол Оберау" и хихикать над их верой в прогресс человечества?.. Но, впрочем, это ты хорошо придумала, — и он пожал ее маленькую ступню в кожаной туфельке. — А жить будем в городе или в Апфельштайне?

— В Апфельштайне, конечно!

— Да, и сделаем из нежилых комнат музей! Давно хочу. Только надо сначала его отремонтировать. Деньги только где взять?…

Так, болтая, как будто все уже решено, они выехали из леса на дорогу, которая шла через луга, на которых заготовляли сено. Когда они проезжали мимо одного из хуторов, в придорожных кустах послышалась возня и чей-то голос пискнул:

— Подстилка! Принцева подстилка! — и тут же раздалось хихиканье.

— Ох, только не это… — простонала она. — Я как раз шла к тебе сказать. Мачеха говорит, что я их всех позорю, и они уже устали это слышать.

— Эй, а ну выходите! — крикнул он в кусты.

— Дети не причем! Они только повторят то, что слышат от взрослых, — попыталась она его урезонить. Но он уже не слушал ее.

— Выходите, я не сержусь. Вот яблоком даже могу угостить.

Из кустов показались две рыжие головки с конопатыми физиономиями. Принц вернулся к лошади, достал из седельной сумки несколько штук и пошел к ребятишкам.

— Ну, давайте, рассказывайте, что значит "подстилка"? А то я не знаю, — спросил он как бы между прочим, протягивая им по яблоку и сам с хрустом надкусывая третье.

Дети явно затруднились объяснить, но бояться перестали.

— Ну…эта… дядя Клаус так говорит, — после долгого сопения и невнятного бормотания, наконец, выдал тот, что постарше.

Принц присел на корточки, чтобы быть с ними на одном уровне.

— И вы что, в серьез думаете, что все, что говорят старшие — это правда? Спорим, ваш дядя Клаус даже рогатку держать не умеет. Мало ли какие глупости он говорит, а вы повторяете…

— А ты умеешь? — спросил тот же мальчишка.

— А то! Давай сюда, покажу.

Два мелких рыжих хулигана и один выросший, подумала она. И таки он действительно великолепно умел стрелять из рогатки. Попал в белое пятно от спиленной ветви на дубе, как и обещал.

— Держи, только по птицам стрелять не вздумай, — сказал он, возвращая оружие владельцу. — Стрелять надо только по мишеням, иначе не научишься. А если услышишь, как кто-то еще что-то такое говорит про нее, то так и скажи, что говорил с принцем и принц запретил дурно высказываться о его невесте. Идет?

— Идет.

"Вот так, я уже невеста…" Но каждому, кто будет теперь дразнить ее невестой принца, рот не заткнешь. А дразнить будут… кто она такая, чтобы ее не дразнить?

На следующий день с утра не переставая моросил мелкий дождик. А она его даже на порог не пустила. Глаза у нее были красные, но слез не было. Видимо, решение она приняла уже давно, ночью или даже вечером по возвращении в город.

— Я так решила, — сказала она. — У меня есть волшебный дар. Этим не бросаются.

— Это невозможно, ты сама прекрасно это понимаешь.

— Нет. Все, я так решила. Я выйду замуж только за того человека, который не будет бояться моего волшебства.

— Я не боюсь, я целый вечер провел наедине с тобой и этим твоим сумасшедшим платьем из лепестков. Подумай о других. Ты даже не представляешь, насколько это может быть страшно для неподготовленного человека. Да тебя же камнями забросают. Не в церкви, так после.

— Нет, я так решила. Я буду венчаться в платье из листьев ивы. Люди должны знать, что волшебство Нидерау живо и история про жену короля Унды — не вымысел.

— Хотите, ваше высочество, чтобы все в вас признали принцессу Нидерау? — спросил он со злой иронией. Но тут же смутился, потому что она тяжко вздохнула, опустив плечи, потом подняла на него свои огромные печальные глаза и сказала:

— Я вам неровня. И никогда ею не стану. Если бы я действительно могла стать принцессой Нидерау, все было бы гораздо проще.

"Ты же понимаешь, что я пойду за тобой хоть на край света. Только не зови меня туда, куда сам не можешь попасть. Это и больно, и нечестно", — хотелось сказать ей.

— Ты же сам… вы сами говорили, что ведьма не может быть женой наследника престола. Вот и все. Давайте на том и порешим. Если вам так хочется изменить этот мир, меняйте его в других направлениях.

Он закусил губы, смахнул нетерпеливым движением с лица намокшую прядь.

— А как же бездна? — спросил он, уперев взгляд в камни на мостовой. — Что же? То, что было вчера, ничего не значит?

— А что бездна? Вместе с кусочком сердца она кладется в шкатулку, запирается на ключ, а ключ кидается в Ау. Разве не так вышло с Марион?

— Значит, все-таки дело в Марион? Что она тебе рассказала? Мы даже любовниками с ней толком не были.

— Она ничего мне не рассказывала. Я сама догадалась. И довольно давно. И вообще мне не важно, что у вас было, а чего не было. Я о другом. Ты был влюблен в нее несколько лет, и она была для тебя единственной и неповторимой. А теперь ты просто ходишь к ней по субботам пить кофе. Да меня еще к ней подселил, очень ей это надо.

— Ты не понимаешь, Марион — это единственный человек в городе, которому я могу доверять. Вообще единственный, других нет, и…

— Нет, это ты не понимаешь… то есть… вы не понимаете! Я бесконечно счастлива, что живу здесь, что смогла познакомиться с ней поближе. Я очень люблю Марион. Но я — не Марион. Я не смогу так жить, если у нас ничего не выйдет. А у нас ничего не выйдет.

Он сморщился, прижал к глазам ладонь, потом часто заморгав, запрокинул лицо вверх. Потом вспомнил, что все равно идет дождь и на мокром лице ничего не видно, и просто прикрыл веки.

— Ну чем плохо, что у тебя будут не один, а два человека, которым можно доверять в этом городе? И ты…то есть… вы по-прежнему будете приходить сюда пить кофе? — сказала она, чтобы хоть как-то его утешить. Хотя, разумеется, понятно было, чем это плохо, и в первую очередь, плохо для нее.

— Наш контракт по-прежнему в силе? — спросил он измученным голосом.

— Да, но какой смысл ждать больше полугода, чтобы задать вопрос, когда и так ясно, что на него не может быть двух ответов?

— Хорошо, — он с шумом выдохнул воздух. — Тогда… если я найду применение твоим волшебным способностям…. устрою тебе венчальное платье из листьев ивы… и сделаю так, что тебя признают принцессой Нидерау… Тогда ты пойдешь за меня?

— Но это невозможно…

— Посмотрим! Так пойдешь?

Она пожала плечами.

— Сначала сделайте.

— Сделаю. Только, чур, никакого колдовства без меня! Это уговор.

— Хорошо. Но я не понимаю, у нас уже была сказка… чего ради ждать каких-то чудес?

Он обхватил ее за шею, прижался лбом к ее лбу, и глаза в глаза прошептал:

— Да вы, принцесса, даже близко не были к волшебной стране, о которой я вам говорил. Что вы в сказках-то понимаете?

"Не знаю, мне кажется, я уже в ней, в этой волшебной стране", — подумала она с улыбкой. Но на порог все равно не пустила.

Какое-то время он у Марион не показывался. А потом вдруг заявился с предложением сделать несколько фотографий.

— Зачем вам моя фотография?

— Ну, неужто вам для меня даже отпечатка своей тени жалко? Я же на вас, кажется, уже и не претендую.

Действительно, подумаешь — фотография. Пришлось ехать в Апфельштайн, и там он ее ставил то в одном углу гостиной, то в другом, драпируя в разные ткани и предлагая принять то или иное выражение лица.

Дальше — больше. В один из осенних дней, когда берега Ау пожелтели от тонколистых ив, он сказал, что из Вены приехал художник, которому надо написать ее портрет.

— Но ведь у вас уже есть моя фотография, и не одна. Это же гораздо лучше.

— Ну, вот такая у меня блажь! Что поделать! Как член королевской фамилии, имею право не объяснять некоторых своих поступков, — и он обезоруживающе улыбнулся той самой невинно-наглой улыбкой, которая иногда приводила ее просто в бешенство. Это надо быть настолько уверенным, что она не в силах ему отказать! И ведь, правда, не могла…

Художник оказался внешне совсем не таким, каким она представляла себе творческих личностей — крупный, грузный, с огромными лапищами, одетый в какую-то нелепую хламиду. Он усадил ее в кресло и попросил что-нибудь рассказать, например, о ее первом визите в замок. Она взглянула на принца, тот кивнул, давая понять, что можно рассказывать все. И она стала рассказывать, совершенно забыв, зачем она здесь, и даже не думая, интересно ли это живописцу. Тот долго смотрел на нее, не делая никаких набросков. Потом обернулся к его высочеству:

— Да, я понимаю, что вы имели в виду в вашем письме. Я, наконец, понял, какое у нее должно быть лицо. Фотографии этого не передают — они трогают, умиляют, но это совершенно не то.

— Его высочество посылал вам мои фотографии?

— Нет-нет, не волнуйтесь. Речь идет не о вас. Мне просто нужно изобразить одну историческую личность, а вы идеально подходите в качестве модели.

Ну да, если подарить отпечаток не жалко, то почему бы не подарить свою внешность? Вот только кому?

— Я сам не знаю, что это выйдет за картина, — признался ей принц после некоторых сеансов позирования. — Мне он тоже не показывает набросков. Я высказал несколько пожеланий относительно сюжета, но он может их проигнорировать.

— Да, но что это будет?

— Сама картина? Ну, скажем так… это иллюстрация к моей университетской работе.

Какие могут быть иллюстрации, если суть трактата состояла в том, чтобы доказать, что ничего не было?

Меж тем как оно, это что-то, все-таки было. И об этом, наконец, стало известно не только ей одной. В "Журнале общества любителей истории, литературы и сельского хозяйства" появилась статья под названием "Обретение Нидерау", где излагались примерно те же аргументы в пользу существования этой земли, которые привела в свое время она. Только все это было изложено научным слогом, с картами и планами, со ссылками на труды лингвистов, геологов и гидрологов. Таким образом, автор статьи, некто Гэртнер, обстоятельно доказывал несостоятельность предыдущей публикации по тому же вопросу за авторством некоего краеведа "Н.".

Когда она показала эту статью принцу, его высочество скривился и проворчал, что больше никогда не будет у них печататься: в первый раз допустили семь опечаток, и вот сейчас он опять насчитал целых пять штук.

— "Садовник" немецкий спорит с "садовником" латинским, — прокомментировала, пробегая мимо них Марион. — Будто больше и поговорить не с кем!

— Так и есть! Не с кем. Что я могу поделать, если никто не пишет на эту тему? Откуда тогда взяться полемике?

В следующий раз он удивил ее тем, что повез ее на встречу с какими-то профессорами из университета. Она долго не могла выбрать, в чем же ей ехать. Он устал ждать, отпихнул ее от шкафа, выбрал самое ужасное закрытое по самый подбородок темное платье, в котором она раньше ходила в церковь, и велел ей гладко зачесать волосы на прямой побор. "Эх, пенсне бы еще!.. Совсем будете как школьная учительница! "

В экипаже он перестал, наконец, над ней подшучивать, сделался серьезным и спросил ее, как она думает, почему растения помогают людям при всяких болезнях — потому что люди ищут для себя средства от разных недугов или потому что растения сами хотят помочь.

— Я думаю, верно и то, и другое, — также серьезно ответила она.

— Господа, с которыми мы едем на встречу, привыкли думать, что это человек берет у природы то, что ему необходимо. Не развеивайте, пожалуйста, в них эту уверенность, она мне еще пригодится. Меня интересует, можете ли вы найти и показать им тех представителей нашей флоры, которые готовы нам помочь?

— Но я совершенно не разбираюсь в лекарственных растениях. Я знаю только то, что известно каждому. Что тысячелистник останавливает кровь, что если ушибся, надо приложить подорожник, что исландский мох помогает при кашле….

— "Розмарин — для памятливости, анютины глазки — чтобы думать…" Разбираться предоставьте ученым мужам. Пока просто познакомьте их с теми, кто готов помочь Оберау.

У гостиницы "Охотничий домик" он представил ее нескольким серьезным господам. Облаченные в сюртуки, с тростями и зонтиками под мышками, в высоких прогулочных сапогах они последовали за ней. Она же скакала по лесу с мокрыми ногами в своих все еще непривычно легких городских ботинках, носилась между кустов, перепрыгивала через канавы, взбиралась на холмики и упорно лезла в гору, цепляясь за каменные выступы. А травяной мир звал ее все дальше и дальше. Ясенец приветливо махал ей издали белой метелочкой; арника яркими солнышками выглядывала из травы; хлопал в широкие зеленые ладоши и кланялся желтым султаном горделивый коровяк; зеленой толпой зонтиков со всех сторон наступала сныть, теснимая настырным дягилем; полынь буквально гналась за ней, хватая ее за юбку своими неловкими темно-зелеными пальчиками; дикий шпинат, который в народе зовут "добрый Генрих", отчаянно пытался привлечь к себе внимание; изо всех сил тянула свои синие уложенные в пирамидку листья горлянка; медуница кокетливо покачивала разноцветными колокольчиками; мать-и-мачеха расправляла перед ней свои двусторонние веера; ядовитый кирказон с деланным равнодушием отворачивался; коварный морозник соблазнял своим невинным видом; волчье лыко, лишенное своих прекрасных цветов, в досаде цеплялось ветками.

Ученые мужи, надо отдать им должное, от нее не отставали. Временами, когда она забиралась уж очень высоко или далеко, чтобы сорвать очередное растение, они останавливались и вполголоса совещались, делая какие-то пометы в блокнотах. А она из глубоких погребов детской памяти выгребала песни, считалки, загадки, какие-то случаи, придуманные и непридуманные истории — все что могло хоть как-то объяснить свойства того или иного растения.

— Да они все готовы! Слышишь, все готовы тебе помочь! — задыхаясь, кричала она принцу. — Даже самые обычные! Даже самые ядовитые!

Он как раз взбирался за ней на очередную кручу, чтобы сообщить ей, что господа удовлетворены сверх меры и пора бы уже остановиться. Но она не могла так просто успокоиться.

— Нет, я еще вон на ту горку поднимусь, может, там кого встречу.

Он спустился к гостям.

— Что ж, дорогой Лемерль, обещали нам научный эксперимент, а получили мы от вас собрание фольклора, — со смехом хлопнул его по плечу бывший университетский товарищ.

— Я же гуманитарий. Был бы естественником, может, и сводил бы вас к настоящей знахарке.

— Нет, ты прав! Прогулка в обществе очаровательной девушки все же лучше, чем сидеть в мрачной хижине у какой-нибудь старухи-колдуньи.

— Но согласись, если настойку пустырника пьют от несчастной любви, а настойку боярышника для храбрости в сердце, то значит, там есть какие-то действующие вещества, которые можно выделить и заставить их работать так, как это необходимо. Даже я это понимаю.

Вместе они подошли к остальным.

— Ну что ж, господа! Как видите, местные жители вовсю пользуются щедростью родной природы. Пора бы и университетской науке научиться извлекать из этого материала пользу.

— У вас действительно прекрасная страна, ваше высочество, — начал седобородый профессор. — Она богата альпийскими лугами, лесами. Здесь достаточно влажности, умеренный климат.

— К сожалению, господа, эти луга и леса — практически единственное наше богатство. Кое-где в горах встречается железная руда, и герр Варенбург даже разрабатывает тощий каменноугольный пласт, но в целом полезными минералами похвастаться мы не можем. Сельское хозяйство, обработка дерева и ткачество — вот издревле наше основное производство, но нам сложно конкурировать с австрийским Форарльбергом. Тогда как фармацевтическую промышленность ожидает большое будущее.

— Что ж, природное разнообразие растений, само устройство долины и особенности климата вполне отвечают поставленной вами задаче. Пожалуй, здесь можно будет даже выращивать отдельные редкие виды, не свойственные данной местности. Однако, как вы понимаете, организация исследовательского центра — здесь ли, в Вене ли — может потребовать больших расходов.

— О, об этом прошу вас не беспокоиться. Для такого рода исследований покровители у нас найдутся. Если, конечно, ученое сообщество не интересуется религиозной принадлежностью меценатов.

Австрийцы засмеялись его шутке. Он оглянулся и увидел в отдалении свою лесную принцессу, счастливую и растрепанную, непринужденно болтающую с доктором Штерном и Ихилем Равеншатцем. Дело, похоже, было уже сделано.

Потом всю осень и практически всю зиму он являлся днем, когда в ателье и магазине вовсю кипела работа — уставший, прокуренный и с синяками под глазами. Махал в знак приветствия ей, что-то буркал в ответ на ехидное замечание Марион и шел на второй этаж. Там он ложился поверх покрывала на ее постель и засыпал. Просыпался, только когда она сама приходила ложиться спать, бормотал какие-то извинения и шел пешком в городскую резиденцию работать. На третий или четвертый раз она попыталась выяснить, почему нельзя работать днем и почему надо приходить спать именно на ее кровати. Он поднял на нее свою помятую иссеченную физиономии и, щуря покрасневшие глаза, сказал:

— Потому что днем там бардак. А заснуть я могу только здесь.

А поскольку объяснение ее не удовлетворило, то он добавил:

— И вообще, это моя кровать. Я ее сам своими руками сделал. Потому что уже тогда там невозможно было ни спать, ни работать.

— Ну и криво сделали, между прочим. Одна ножка короче другой, пришлось дощечку подкладывать.

Он остановился, встряхнул головой, с порога вернулся обратно, тяжело вздохнул. Потом не глядя стащил у нее с шеи измерительную ленту, опустился на одно колено, замерил одну ножку, вторую.

— Вот лишь бы спорить… Правильно тут все. Она вообще на чердаке стояла, а тут пол неровный, — с этими словами он обратно повесил на нее ленту, чмокнул на ходу в висок и, пошатываясь, пошел вниз.

А ведь мы несколько месяцев уже живем почти как супруги, подумала она. Ворчим друг на друга, не стесняемся ходить непричесанными и неумытыми. Даже спим в одной постели, только в разное время. Причем мы даже не какие-то там молодожены, а такие супруги, которые много-много лет вместе и настолько привыкли друг к другу, что друг друга уже почти не замечают, как знакомую обстановку в комнате…

Однажды она не выдержала и, наконец, спросила его, над чем он так упорно работает. Он все еще лежал в кровати, жмурясь от принесенной ею свечи.

— Хотите знать, чем я занимаюсь? Реконструкцией "Оберауского зерцала". Нашел по переписке одного филолога-германиста в Гейдельберге, вот готовим публикацию.

Она внимательно посмотрела на него, пытаясь понять, серьезно он говорит или шутит. Нет, с таким невыспавшимся лицом шутить было, пожалуй, трудно.

— Какой-то вы опять ерундой, кажется, занялись. Если бы такой важный памятник существовал и от него хотя бы что-нибудь сохранилось, об этом бы уже давно написали в школьных учебниках.

— Да как сказать… В учебниках вообще мало чего путного пишут… Например, считается, что историю надо изучать по хроникам и анналам, а черта с два! Чтобы понять жизнь, надо исследовать то, из чего она состоит, а не частные мнения отдельных высокообразованных зазнаек. Знаете, где я нашел Нидерау?

Она пожала плечами. Зачем искать то, что и так есть?

— В одном частном акте тринадцатого века из архива Санкт Эммерама. Какая-то вдова передала монахам половину своего огорода, и когда ей потребовалось объяснить на каких основаниях она этим участком владеет, она сообщила, что он перешел к ней от матери согласно обычаям Нижнего Ау. Так что у нас действительно когда-то было две разных земли, каждая со своими традициями и своими правовыми нормами.

— И вы собираете по актам эти незначительные упоминания…

— Сначала упоминания, потом ищем параллели у Нитгарда и прочих авторов. Потом ищем похожие положения в других сводах обычного права. В результате из фрагментов начинает складываться какая-то более-менее цельная картина. Из разрозненных, на первый взгляд случайно упомянутых слов возникают понятия и ритуалы. Знаете, например, что в том же Нижнем Ау, вводя кого-то во владение, в качестве символа передаваемой земли вручали ветку яблони, или какого-нибудь другого дерева? А в Верхнем Ау для той же цели использовали нож или любой другой металлический предмет.

— Потому что в горах есть железо, а…

— …а на священной горе Апфельштайн растут яблони.

— Интересно… Помните, вы мне показывали такой гобелен в барочной галерее?

— Помню.

Она ожидала, что он тут же расскажет ей о том, что там на этом ковре, в свете сделанных им открытий, изображено на самом деле, продолжит цепь ассоциаций, которые так и просились на язык, или хотя бы просто похвалит ее за наблюдательность. Но он просто лежал, закинув руки за голову. Потом сел, сунул ноги в ботинки, встал и, пожелав ей спокойной ночи, вышел из комнаты, как всегда оставив после себя скомканное покрывало и смятую подушку. Она вздохнула, разделась, задула свечу и легла в постель, уткнувшись лицом в оставленную им вмятину. Он ищет волшебную страну, а ей остается подушка, пропахшая его волосами и его табаком. Она вдохнула его запах и, уже засыпая, подумала, что она бы с легкостью отдала все волшебство Нидерау в обмен на возможность всю жизнь спать на его подушке.

Однажды в конце зимы он явился к ней гладко выбритым и в изящном костюме. Он застал ее за кройкой, всю в булавках, шуршащую бумагой и тканью.

— Сударыня, я бы хотел пригласить вас на мою помолвку, которая состоится этой весной где-то в районе моего дня рождения.

— Помолвку?

— Ну да, вы же мне так эффектно отказали, почему бы мне не найти себе другую кандидатуру.

К такому повороту она, признаться, не была готова. Хотя чего ж удивляться? Она знала, что ему все равно надо вскоре жениться. Но только она совершенно не могла представить его женатым. Рядом с ним будет какая-то другая посторонняя женщина, не она, и даже не Марион, он не сможет больше приходить к ним в гости, да что там, они вообще больше не смогут видеться… От всего этого у нее защипало в глазах и в носу, но она сумела взять себя в руки.

— Да. Хорошо. То есть я хотела сказать, поздравляю. Спасибо за приглашение. И кто же эта девушка?

— Это графиня Дункльвальдская, — произнес он со странной улыбкой.

— Нет такой графини. Вообще такого графства не существует. Дункльвальд всегда был частью графства Апфельштайн, пока он не перешел к князьям Оберау.

— Правильно, такой графини нет, и именно поэтому я на ней и женюсь. Вот пришел к вам заказать для невесты платье. Ну и для себя заодно.

— Что за чушь?

— Вовсе нет. Смотрите, я непременно должен жениться в этом году. Кандидатуры пока нет, но графством можно наделить практически кого угодно. Достойные люди нашей страны уже ведут споры об этом. Так что мы пока объявим помолвку, а потом можно будет снова потянуть время, а потом помолвка расстроится, ну и так далее. Так что сейчас у меня задача простая — объявить о моей помолвке с графиней Дункльвальдской, кем бы она ни была.

— Вы сошли с ума.

— Да нет, не больше обычного.

— Ну, хорошо, и как вы себе представляете платье для несуществующей девушки? Надо же знать размеры. Надо представлять, как она выглядит, какая у нее осанка, какие манеры, что ей пойдет, а что нет.

— Размеры я Вам сейчас скажу, — одним движением он стянул у нее с шеи измерительную ленту и обвил вокруг ее же талии. — Талия где-то двадцать два дюйма… бедра…

— Эй, вы что делаете!

— Да что вы так нервничаете, как будто это у вас помолвка! Я же говорю: "примерно". Мне нужна девушка ниже меня ростом, что согласитесь, довольно существенно, а выбор невелик. И при таком росте у нее должна быть правильная пропорциональная фигура. Тоже, видите, параметры довольно узкие. Еще у нее должны быть светлые волосы, потому что… ну, потому что на брюнетке или шатенке наряд, который я ей придумал, будет смотреться отвратительно.

— Знаете, что действительно отвратительно? Подбирать человека к наряду, а не наряд к человеку!

Он посмотрел на нее долгим внимательным взглядом.

— Вообще-то так и есть. Я действительно подбираю наряд к конкретному человеку. Вас подвести к зеркалу, показать, кого я имею в виду? Но так уж вышло, что этот конкретный человек по каким-то своим соображениям мне отказал, и… ладно, слушайте, я же, в конце концов, заказчик, не все ли вам равно, что именно шить?

— Вы что хотите сказать, что я должна буду в отсутствии невесты шить его на себя?!

— Ну, примерно… Потом если что, можно будет подогнать по фигуре.

— Нет, это просто ни в какие ворота… Я отказываюсь!

— Хорошо, тогда я даже не буду вам показывать, на что именно вы меня вдохновили. Вам, конечно, это было бы интересно с профессиональной точки зрения, но раз уж личные переживания берут у вас верх над вашим профессионализмом…

— Нет уж, покажите!

Так они попрепирались еще немного. Наконец, он смилостивился, подошел к свету и вынул из бывшей при нем папки несколько рисунков. На первом было изображено два герба.

— Как вы мне сами когда-то объяснили, Дункльвальд географически совпадает с Нидерау. Поэтому его герб, с одной стороны, обыгрывает соответствующую легенду, с другой, должен служить отражением существующего герба Оберау. Соответственно, если у Оберау цветущая яблоня, то у Дункльвальда должна быть пожелтевшая ива. Серебро и золото в зелени. Весна и осень. Костюмы жениха и невесты должны, в свою очередь, обыгрывать эту геральдическую игру.

Он показал следующий листок.

— Кто это рисовал?

— Я же и рисовал. Вообще-то, — он игриво посмотрел на нее сверху вниз, — разностороннее домашнее образование предполагает это умение. Если вас в вашем Нидерау этому не учили, то я тут ни при чем.

— Я еще посмотрю, на ком вы женитесь! Может, она даже читать не будет уметь.

— Лучше скажите мне, что вы об этом думаете. Как мастер скажите, а не как обиженная женщина.

Она нахмурилась, смешно сморщив веснушчатый нос.

— Они должны быть из одной ткани?

— Да, я полагаю, темно-зеленый бархат.

— А лепестки и листья — из шелка?

— Да, наверно. Вам виднее.

Она на какое-то время затихла над рисунком, покусывая губу.

— Это можно сшить очень красиво. Я, кажется, уже знаю как. Каждый лепесток придется обрабатывать отдельно, на это уйдет куча времени, но оно того стоит. Они будут выглядеть как настоящие.

— Что ж, доверюсь вашему вкусу. Беретесь? До конца мая еще много времени.

Она быстро закивала. Наряды были придуманы потрясающие. Темно зеленый костюм и платье сами по себе были довольно традиционными. Но на ткань должно быть нашито множество желтых листьев для женщины и белых лепестков для мужчины, причем совершенно хаотичным образом, как будто порыв ветра сорвал их с веток и в вихре закрутил вокруг человеческих фигур. Про себя она решила, что будет шить женское платье строго на себя. А будет ли оно в пору какой-то неизвестной будущей избраннице, это уж пусть жениха заботит. В конце концов, кто здесь принцесса Нидерау?

Между тем в городе, похоже, почти никто не знал о готовящейся помолвке. Все были озабочены будущей конституцией и предстоящими выборами в ландтаг. Сначала заказчики Марион и их жены сетовали в примерочной о размере имущественного ценза. Его установили довольно высоким, и всем, кто хотел участвовать в принятии решений, пришлось заявить о своих доходах, в том числе и о тех, которые они зачастую привыкли скрывать от общества. Потом оказалось, что решающим будет не сам доход, а то количество гульденов, которые претенденты ежегодно платят в виде налогов. И все кинулись погашать задолженности перед казной. Но налоги к этому моменту вдруг повысили, причем чем выше была сумма прибыли, тем больший процент от нее шел в казну. А вновь прикинуться бедными зажиточные обераусцы уже не могли, так как сами же недавно открыто объявили о размере и источниках своих доходов. Еще через какое-то время оказалось, что пройти порог налогового ценза недостаточно, надо еще быть выбранным. И тут уже пошли жаркие споры о том, каким категориям предоставить избирательное право.

— Какое счастье, что женщины никогда не будут голосовать, — утешала своих заказчиц Марион. — Пока мужчины играют в политику и раздувают свое самомнение, мы можем спокойно заняться делом.

Его высочество забегал к ним редко, по-прежнему притаскивал с собой кипу газет, но расспросить его как раньше о том, что из публикуемого было правдой, а что нет, теперь возможности практически не было. Она только и успевала, что передать ему листки из своей тетрадки, куда аккуратно заносила всякого рода неофициальные просьбы и пожелания обращавшихся к ней за содействием обераусцев. Но она отметила, что с какого-то времени он перестал говорить о монархе "отец" — слово, которое раньше неизменно звучало у него со вздохом. Теперь только и было слышно: "король постановил", "король объявит", "король не согласен". Когда она сказала ему об этом, он молча кивнул. Потом добавил:

— Да, решения отныне принимает он. Я сам не ожидал, что смогу найти в его лице соратника. Все никак не перестану ругать себя за свою слепоту. А всего-то и надо было — припугнуть кучку зарвавшихся хамов, чтобы человек снова стал собой. Удивительно, но маме, когда ее устранили из совета, как будто бы тоже стало легче.

Собственно забегал он к ним в ателье в эти весенние месяцы, как правило, по поводу своего заказа. Марион сказала, что снимать мерки с него будет сама:

— Знаю я этого охальника. Для такого дела к нему ни одну девушку подпускать нельзя.

В эти краткие минуты примерки и подгонки они и общались.

— Кстати, — спросил он ее однажды. — Вот вы согласились прийти на мою помолвку, а наряд-то у вас готов? Все, что я на вас видел прежде, для этого не подходит.

Она задумалась.

— Ткань я вам готов оплатить любую, какую выберете.

— Ткань! А работу кто нам оплатит? — проворчала Марион. — Это тебе надо перед ней своей невестой хвастаться, ты и плати. Вот вечно они, эти мужчины, так и норовят сесть на шею… Встань-ка ровно, высочество, если не хочешь, чтобы одна штанина короче другой вышла.

— Да я-то сам как раз стою ровно, — произнес он, мечтательно глядя в потолок. — Это все твои прикосновения, Марион.

— Ах, так! — неожиданно вспылила она. — Изволите шутить со мной, сударь? Тогда все! Примерка закончена! Ступай на улицу, охладись! — и она добавила что-то по-французски, отчего он густо покраснел, пробормотал извинения и пошел в примерочную переодеваться.

— Что ты ему такое сказала?

— Не важно. Важно, что он понял! Вот смотри и учись, как с ними надо. Сделала, называется, однажды мальчику подарок на свою голову…

— А что за подарок? — ничего не подозревая, спросила она.

Они оба так застыли на месте. Принц уже у самой примерочной обернулся, внимательно посмотрел сначала на Марион, потом на нее.

— Это… это Марион имеет в виду урок французского, который она мне дала пред самым моим отъездом в Вену. Научила меня правильному произношению.

— Да, это, должно быть, важно. Я бы тоже хотела уметь говорить по-французски.

Он с интересом посмотрел на нее, хмыкнул, и ничего не ответив, скрылся в примерочной.

— Этот, похоже, всему чему угодно научит… — пробормотала Марион. — Но он, кстати, прав. Тебе нужно хорошее платье. И еще хорошо бы взять пару уроков танцев и придворного этикета. Слышишь, высочество? Готов на это раскошелиться?

— Да-да, я поддерживаю, — донеслось из примерочной.

— Все-таки день рождения наследника престола, да еще и помолвка. Наверняка, опять будет бал…

— Никакого бала! — донеслось до них. — Хватит с меня прошлогоднего безумия.

— Не слушай его! Мужчины ничего в этом не понимают. Уж поверь мне, в этом вопросе королева сумеет настоять на своем… — шепнула ей Марион. — Бал — это очень хорошо. Встретишь там себе какого-нибудь приличного аристократа. Глядишь, и через год сама уже станешь графиней.

Графиней… Зачем ей становиться графиней, если для этого надо выйти замуж за кого-то другого?

И вот ближе к концу мая, когда на яблонях уже появились бутоны, он пришел к ней и сказал, что с ней хочет говорить король. Сам он при этом явно нервничал.

— Уже известно, когда помолвка? — спросила она.

— Не знаю… это зависит от…Впрочем, неважно. Собирайтесь, поедем прямо сейчас.

— Король — это серьезно, — сказала Марион. — Пойдем, выберем, в чем ты поедешь к его величеству.

Француженка сама заметно разволновалась, и пока помогала ей одеваться, беспрестанно повторяла ей, что сказать, как войти, как поклониться. Столько суеты! Она ведь уже разговаривала с этим человеком, и ничего такого ей в тот раз не понадобилось…

На прощанье Марион пожелала ей удачи, потом скорчила просительную рожицу и сказала:

— Сделай одолжение, когда будешь прощаться, передай от меня привет его величеству.

Ах, Марион, Марион!.. Сколько же ты хранишь разных тайн и загадок!

Принц усадил ее в экипаж, хотя до городского дворца от магазинчика Марион было десять минут пешком. Потом, когда они подъехали, шикнул на нее, прошептав на ухо:

— Тщщ… Благородные дамы не выскакивают сами из экипажа, а сидят и ждут, когда откроют дверцу и предложат им руку.

С каких это пор она стала благородной дамой?.. Не иначе, плел свою очередную интригу, в которой ей предстояло сыграть какую-то роль.

Король принял ее в своем кабинете. Когда она вошла, он снял очки, отложил какие-то бумаги, и не успела она должным образом поклониться, как ее учила Марион, сам подошел к ней и пожал ей руку.

— Вы очень изменились за этот год, дитя мое. И должен вам сказать, перемены к лучшему.

Она не выдержала и широко во весь рот улыбнулась.

— Я тоже очень рада видеть вас, ваше величество.

— И при этом сохранили свою искренность и естественность… это хорошо.

— Мой сын тут произвел кое-какие изыскания, и выяснил одну очень любопытную вещь… — сказал он, усаживая ее напротив себя в венское кресло. — Вы ведь читали его книгу? Ах, да, простите, она же еще только готовится к публикации… Вообще мы, старики, часто в вас ошибаемся, в своих детях… Сначала, когда ребенок совсем маленький, что-то рассказываешь ему, объясняешь, учишь, и все думаешь — он еще ребенок, наверняка, не поймет. Потом он подрастает, и ему уже невозможно ничего объяснить, у него обо всем свое мнение, он ни во что не ставит старших и не хочет ничего слушать. А потом проходит еще какое-то время, и вдруг выясняется, что он, оказывается, усвоил то, что ты пытался объяснить ему, когда он был еще совсем маленьким. Те давние уроки странным образом оказываются незабыты, и вы вдруг обретаете в своем отпрыске единомышленника… Хотя, наверняка, он уверен, что сам дошел до всего своим умом… Я знаю, что дома вам приходилось непросто, но не переживайте, когда-нибудь и вас ваши родители, ваши отец и мачеха, тоже поймут и будут вами гордиться… Уверяю вас, так и будет…

— Спасибо, ваше величество.

— Так вот, любопытная вещь состоит в том, что по обычаям Нидерау имущество и благородный статус наследовались в том числе и по женской линии… А ведь вы помните, что Апфельштайны утратили Дункльвальд именно потому, что у старого графа Готхарда не осталось прямых потомков по мужской линии, и тогдашний князь Оберау взял их владения под свою опеку… Примечательно, впрочем, что несмотря на это они все-таки сохранили за собой замок и кое-какие владения вокруг него. Но в случае с Дункльвальдом это, безусловно, была чистой воды узурпация.

Она пожала плечами. Собственно говоря, именно таким образом эта ситуация и рисовалась в семейной традиции Апфельштайнов. Но что поделать, время было суровое: на чьей стороне сила, тот и побеждал.

— Понятно, что говорить о каком-то восстановлении исторической справедливости спустя несколько сотен лет, уже не приходится, — продолжал его величество. — Скажу честно, нас вынуждают к тому финансовые обстоятельства… Но вы ведь привыкли с детства жить в бедности… да и мачеха ваша, я так полагаю, приучила вас к экономному ведению хозяйства.

Не вполне понимая, к чему он ведет, она кивнула.

— К тому же вы отработали целый год у Марион, так что немного представляете себе, как нужно вести дела. Я думаю, что вы справитесь…. Задача, впрочем, перед вами будет стоять непростая. С одной стороны, надо научиться извлекать из этого владения какой-то доход — хотя бы для того, чтобы привести лес в порядок… Батюшка ваш, будем откровенны, в последние годы его сильно запустил. Взять хотя бы лесную дорогу, которой по весне стало невозможно пользоваться… С другой стороны, очень важно сохранить природное богатство Дункльвальда, эту нашу прекрасную сказочную страну Нидерау… Но что я вам рассказываю? Вы и без меня знаете, что будет лучше для этого леса… У моего сына есть какие-то задумки устроить в пойменных рощах заповедник для зверей и птиц. Кого-то он там собирается приглашать из Вены для правильной организации лесопосадок… Но это он уже с вами пускай договаривается… Вам все равно виднее, вы этот лес знаете лучше кого бы то ни было.

— Чтобы вам было где жить, — продолжал король, — было решено сдать вам в долгосрочную аренду Апфельштайн… Это вполне логично, ведь когда-то он составлял с Дункльвальдом единое целое… Арендная плата высокой не будет, но одним из непременных условий будет завершение ремонта с сохранением исторического своеобразия замка. Задача эта нелегкая, но вы, думаю, сумеете договориться с нужными людьми. У сына есть идея устроить в замке музей, и тогда, возможно, со временем все затраты окупятся… Я думаю, вы понимаете всю величину ответственности, которая отныне ложится на ваши плечи.

— Да, ваше величество. Я понимаю. Сохранить Дункльвальд и восстановить Апфельштайн — это очень серьезное и благородное дело.

— Я верю, что вы сумеете найти этим задачам правильное решение. Надеюсь, ваше волшебство поможет вам в этом.

Он ждал ее, расхаживая взад вперед по тронному залу. Подойдя к нему, она взглянула на него испытующим взглядом. Он тоже смотрел на нее с немым вопросом.

— Я стала графиней Дункльвальдской? — спросила она, заговорщицки подняв бровь.

Он отрицательно помотал головой.

— Нет, пока не составлен соответствующий указ, пока он не подписан и не оглашен в ассамблее.

— Хм… И когда же все решилось?

Он пожал плечами. Какая, мол, разница…

— Самым трудным оказалось уговорить маму не переезжать на лето в Апфельштайн. Но поскольку там опять протекла крыша, все разрешилось само собой…

— То есть начать нужно будет с этого.

— Да, и как можно скорее…

Он протянул руку и взял ее за локоть.

— Пойдем, покажу одну вещь. У меня для тебя подарок.

Он привел ее в свой рабочий кабинет. Там прислоненный к одной из стен стоял большой живописный холст на подрамнике высотой примерно в три метра.

— Я думал сначала повесить портрет на центральной лестнице в Апфельштайне. Но когда я увидел ее, у меня появились в этом большие сомнения…

На картине была изображена королева Нидерау в момент превращения. Золотые листья летели почти горизонтально, как хлопья снега в сильную метель, и не понятно было, где кончается ее платье, а где начинается золотой узор, служивший ей фоном. Она стояла вполоборота, словно захваченная и закрученная тем же вихрем. Голова ее была закинута к правому плечу, но взгляд ее шлейфом летел из-под опущенных ресниц влево, словно она только что отвернулась и еще не успела перевести взор. И все время хотелось отступить на несколько шагов в сторону в направлении этого взгляда и попытаться поймать его, но это никак не удавалось. Глаза полуприкрыты, причем левый глаз сильнее, чем правый, рот полуоткрыт, и видно было, как она слегка закусила край нижней губы. Высоко зачесанные волосы были скрыты венком из красно-желтых кленовых листьев. Выбившаяся из-под венка прядь, едва различимая на фоне листьев, протянулась тонкой ниткой через ее рот и подбородок, и конец прядки был зажат между пальцев правой руки. При это лицо и кисть, выполненные голубоватыми и бледно розовыми туманными мазками, казались менее реальными, чем ее платье, и оттого выглядели еще более чувственными, хотя дальше, казалось, уже некуда.

Когда он увидел картину впервые, он поразился, откуда художник мог узнать у нее это выражение лица. Потом поразился тому, что он сам моментально узнал это выражение, хотя ни разу еще не имел возможности его видеть. Но почему-то был уверен, что оно будет именно таким. Он перевел взгляд на стоящую рядом с ним девушку. Глаза ее были широко распахнуты, рот в изумлении открыт.

— У нее мое лицо… — удивленно прошептала она.

— Так было задумано.

— Она очень красивая. И… и на нее страшно смотреть. Листья… они будто бы движутся.

Она резко повернулась к нему:

— Ты прав, в живую это должно быть очень страшно.

Потом она еще раз взглянула на картину и с грустью сказала:

— Да, это нельзя вешать на всеобщее обозрение. Никто не поймет.

Ему самому казалось, что как раз наоборот, все поймут это выражение лица слишком хорошо, и сочтут изображение непристойным.

— Но ты ведь можешь повесить картину у себя в кабинете, — оживилась она, как только повернулась к холсту спиной. — Или в какой-нибудь другой комнате, куда будешь приводить избранных компаньонов. Это будет одной из загадок Апфельштайна! И все будут стремиться войти к тебе в доверие, лишь бы только увидеть ее.

Он улыбнулся ей, обнял за ее плечи и, почти прижавшись губами к ее крошечному ушку, прошептал:

— По-моему, меня надо похвалить… Я выполнил все твои условия.

Она взглянула на него и рассмеялась. А потом сделала то, что давным-давно хотела сделать — запустила пальцы в его волосы и еще сильнее взъерошила их.

— А помнишь, ты обещал мне, что наша первая ночь будет в лесу?

— Так значит, мы не будем ждать осени, чтобы обвенчаться?

— Конечно, не будем! Платье-то уже готово.