История с продолжением

End

Это было решено. Словно не он сам совершал все действия, а кто-то или что-то вело его, дерзко и неумолимо. Вело прямиком к развязке. Это должно было произойти… и это происходило. С ним. Сейчас.

Они стояли в прихожей Юриной квартиры, стараясь расположиться так, чтобы их не было видно из окон. Все подавлено молчали. Три машины, в которых было полно надсмотрщиков, стояли под окнами и у входа в дом. Правда, из них пока ещё никто не вышел, но было ясно, что это – ненадолго.

– Лин, Юра, послушайте, – вдруг сказал Пятый, доселе молчавший. – Есть шанс, пусть и маленький. Вы с Ленкой… не ты, Лин, а Юра… вы немного, пусть не на долго, отвлечёте их внимание. Выбегайте из квартиры, и орите, что есть мочи. В это время я дерну через окно и постараюсь отвлечь огонь на себя…

– Пристрелят, – мрачно заметил Юра.

– Нет, – ответил Пятый. – Пока я их буду водить, тех, что останутся сторожить окна… мы с ними немного побегаем, если получиться… ты, рыжий, тоже через окно, вылезаешь на улицу, берёшь любую машину и едешь на проспект. Там подберёшь меня… опять же если я буду жив. Только так мы сможем уйти. Рыжий хорошо водит, им за нами не угнаться.

– Попробуем, – согласился Юра. – Лин, что скажешь?

Лин кивнул, посмотрел пристально на Пятого и тихо, едва слышно, спросил:

– Почему – ты?

– Потому, что я – это я, – так же тихо ответил Пятый. – Начали, Лин.

Юра и Лена выбежали из дверей, что-то громко крича, а Пятый, подойдя к окну, коротко взглянул на Лина, который стоял на стрёме у дверей. Тот подождал несколько секунд, затем коротко кивнул. Пятый легко распахнул окно, и, сгруппировавшись, прыгнул. Огонь открыли сразу же, но Пятый был к этому готов, и не остался, конечно, на открытом пространстве. Выскочив из-за куста сирени, покрытого побуревшей редкой листвой, Пятый перекатился за стоящую неподалёку проржавевшую старую машину. Несколько пуль, противно взвизгнув, пронеслись буквально в нескольких сантиметрах над его головой. Сверху, из кроны дерева, упало несколько желтых листьев и тонких сухих веточек, которые были задеты выстрелом. У Пятого был Юрин пистолет, но пока что стрелять было рано. Он подождал ещё немного и перебежал за следующее дерево. Оттуда было видно окно Юриной квартиры. Из окна вымахнула серая тень и благополучно скрылась за углом, никем не замеченная. Пора было приводить в исполнение вторую часть плана. Пятый снова сменил укрытие, едва не лишившись при этом жизни – по нему стреляли уже с двух машин. Он на секунду высунулся из-за машины и наудачу выстрелил, особо не целясь. В ответ прогремели выстрелы. Опять перебежка. Где-то за углом завелась машина. Очень хотелось думать, что это Лин. Пятый отбросил пистолет, выскочил из своего укрытия и побежал. Никогда раньше в своей жизни он так не бегал. Пули взрывали сухую землю у его ног, выстрелы не смолкали. Вылетев на проспект, Пятый замедлил бег и оглянулся. Лина не было. Это был конец. Ему вдруг стало жарко, он вздрогнул. “Живым не дамся!” – пронеслось в голове. Он хотел перебежать на другую сторону проспекта, но дорогу ему преградил поток машин и он был вынужден бежать по островку безопасности посреди дороги. Они в секунду догнали его, машина, взвизгнув тормозами, остановилась, преграждая путь. Он хотел было перескочить через капот, но из машины посыпались, как горох из мешка, надсмотрщики, его прижали к капоту, завязалась драка. Неожиданно рядом с первыми “Жигулями” затормозили вторые, из них выскочил Лин, да так и остался стоять – на него навели оружие и приказали не двигаться. Лин с немым ужасом наблюдал за происходящим. Пятый дрался отчаянно, но силы его были уже на исходе. Последним усилием расшвыряв своих врагов, он отбежал в сторону и крикнул, задыхаясь:

– Думаете, возьмёте? Не выйдет!

Автобус он заметил уже минуту назад. Обыкновенный желтый “Икарус”, каких много. Мгновенно у Пятого в голове пронеслось множество мыслей – что плохо оставлять Лина одного на всём свете, что Арти не простит ему этой смерти, что сейчас будет очень больно, и что иначе произойти не может… Автобус пёр по проспекту, скорость у него была под семьдесят. Для его цели вполне довольно. Пятый свернул с островка безопасности и побежал по проезжей части. Автобус приближался стремительно и был уже совсем близко… На островке безопасности закричали. Пятый различил, в какой-то момент, перекошенное от страха лицо шофёра, а за его спиной – фотографию молодой красивой женщины с печальными глазами и неразборчивую надпись внизу…

Удар был страшен. Последнее, что Пятый услышал, был хруст ломающихся костей, его костей, скрежет тормозов, свист ветра… его швыряло, разворачивало, несло… так море крошит никчёмную деревянную щепку, разбивая её о каменистый берег… боль, адская боль, рванулась навстречу небу из всего его существа… а затем мир заполнила собой непроницаемая чернота…

– Нет! – выдохнул Лин. Люди на островке безопасности замерли. Все глаза были прикованы к тому, что творилось на дороге. Лин медленно, не обращая внимания на машины, пошёл к автобусу, уже неподвижному, нелепо и странно развернутому поперёк дороги. Кто-то выстрелил ему в ногу, но Лин даже не обернулся, не вздрогнул, хотя из простреленной ноги хлынула кровь.

Из автобуса высыпала порядочная толпа, дурак-водитель зачем-то открыл двери, но все, окружившие место только что происшедшей трагедии, расступились, словно по немой команде, пропуская Лина. Тот прошёл сквозь образовавшийся коридор молчащих лиц, медленно опустился на колени в лужу крови и поднял Пятому голову. Тот на секунду приоткрыл глаза и с трудом прошептал:

– Ю зуадже, Лин… Ио лефеп, ю дихслу… та нис…

Глаза Пятого закрылись. Лин молча наклонил голову, его кровь смешивалась с кровью Пятого… Осенний ветер, бледное высокое небо… Через толпу протолкалась Валентина.

– Отойдите! – крикнула она. – Ему же дышать не чем!

– Он умер, – сказал Лин. Он всё ещё поддерживал голову Пятому, трясущейся рукой стараясь стереть тому с лица кровь. Валентина склонилась над Пятым и положила руку ему на шею.

– Врёшь, Лин. Он жив. Мы ещё повоюем! Скорую вызвали?

…Чёрные облетевшие деревья в свете багряного заходящего солнца. Чугунный забор. Узенькие асфальтовые дорожки. Белые обветшавшие больничные корпуса. Склиф. Реанимационное отделение.

В коридоре, узком и длинном, перед дверью в зал, на лавочке сидели Валентина с Леной. Юра, как заведённый, ходил взад-вперёд по коридору, не останавливаясь не на секунду, уже больше часа. Лин сидел на корточках у стены, бессильно уронив голову на руки. Нога его была замотана тряпкой, насквозь пропитавшейся кровью. К Лину иногда подходили люди, желавшие как-то помочь. Тогда Лин поднимал голову и люди, наткнувшись на его переполненный болью, полубезумный взгляд, шарахались в сторону, как ошпаренные. В отдаление по лавочкам расселись приехавшие следом надсмотрщики, принимавшие участие в задержание. Ещё дальше, в окружение телохранителей, расположился руководитель проекта “Сизиф”. Ни Валентина, ни Юра, ни Лена, не обращали на всю эту братию ни малейшего внимания. Лину, похоже, было настолько всё равно, что он не замечал даже близких ему людей. Свет мерцающей люминисцетной лампы нестерпимо резал глаза. Все ждали.

На третьем часу из зала вышел врач. Валентина поднялась ему навстречу, знаком приказав Лене и Юре – не подходите. Лин на секунду приподнял голову, затем снова замер в прежней позе отчаяния и безысходности.

– Ну, как? – очень тихо, чтобы не услышали остальные, спросила Валентина.

– Я бы мог вам назвать десять причин, по которым он мог бы быть уже давно мёртв. И я не могу назвать ни одной, по которой он мог бы быть жив. Но он жив. Пока.

Валентина вздохнула.

– Что там?

– Там – всё, что возможно, – врач, пожилой, небольшого роста еврей, устало склонил голову. – Разрыв селезёнки, желудок сильно повреждён, печень, почки. Кости таза сломаны, ноги буквально раздавлены, позвоночник… рёбра справа сломаны, два вошли в легкое… отбито всё, что можно в человеке отбить… сотрясение мозга, подозрение на то, что швы на черепе разошлись. Он в коме и вряд ли из неё выйдет.

– Оперировать его будут?

– Конечно, только с анализами закончим. Кровотечение час не могли остановить, еле справились.

– Кто оперирует? – Валентина стояла перед врачом очень прямо, стараясь ничем не выдать своих чувств.

– Я, – врач посмотрел на Валентину и вдруг тихо спросил: – Родственник?

– Нет, – ответила Валентина. – Знакомый…

– Что случилось, девочка? – в голосе врача вдруг зазвучала жалость. – Мне важно знать, что с ним произошло.

– Зачем? – опешила Валентина.

– Здесь очень много народу, – врач покосился на сидящих надсмотрщиков и руководство. – Если правителю скучно, клизму делают евреям. Он должен выжить… или ему лучше умереть? Что с ним случилось?

– Самоубийство. Он пытался покончить с собой… бросился под автобус. Просто от отчаяния. Не выдержал… девятнадцать лет держался – и не выдержал… Но если умрёт он – то большая часть тех, кого вы видите в этом коридоре, умрёт вслед за ним. И эта девочка на лавке, и этот рыжий в углу… и я. Теперь вы поняли, что с ним случилось?

– Будь я на его месте, я бы предпочёл умереть сразу. Даже если произойдёт чудо, и он выберется, он останется калекой на всю жизнь. Полупарализованным калекой. У него повреждён позвоночник. Сохраниться чувствительность, но ходить он не сможет… хотя, о чём я? Я уже сказал вам всё, даже больше, чем всё. Мне пора. Крепитесь, если сможете. Я постараюсь, девочка. Я таких, как ты вижу издалека. И таких, как он – тоже… Он меня потом ругать будет. Так ты уж замолви за меня перед ним словечко, хорошо?

Валентина кивнула.

Врач ушёл в зал.

Подошёл Юра.

– Что? – спросил он.

– Пока жив, – Валентина помолчала и добавила. – Врач – хороший мужик, должен справиться.

– Я ему не справлюсь! – Юра резко вздохнул и принялся ходить по коридору.

– Юра, пойди к Лину, выведи его на воздух, – попросила Валентина, – можешь даже этих позвать. Или посиди с ним в машине. Только не говори с ним ни о чём, а то он может…

– Хорошо, – Юра подошел к Лину, взял его под руку и потащил за собой. За ним, сохраняя дистанцию, пошли несколько надсмотрщиков. Юра остановился, что-то сказал им, один из надсмотрщиков подошёл к Лину, взял его под другую руку и таким порядком они скрылись за углом. К Валентине приблизилась Лена, постояла секунду, собираясь с мыслями, затем спросила:

– Ну что?

– Плохо, – Валентина отвернулась. – Он сказал, что Пятый в коме, и, вероятно никогда уже не выйдет из неё. Что же он наделал, несчастный! Что теперь будет…

В коридор вошёл тот надсмотрщик, который помогал Юре вести Лина.

– Валентина Николаевна, – позвал он, – вас Юрка зовёт.

– Чего такое?

– Лину стало плохо. Выйдите, они там на улице…

– Иду. Лена, не уходи отсюда, поняла? Я скоро вернусь.

Валентина вышла во двор, прилегающий к корпусу. Уже совсем стемнело, захолодало, поднялся ветер, который гнал палую бурую листву по сухой земле. Во дворе было темно, единственный фонарь был то ли разбит, то ли сломан, и Валентина не сразу увидела, где же Юра. Она беспомощно озиралась вокруг, когда тот позвал:

– Мы здесь, Валентина Николаевна! На лавке…

Валентина, наконец, сориентировалась. Юра стоял над Лином, который лежал грудью на шаткой узенькой лавочке. Левая рука его беспомощно свесилась вниз, правая лежала под головой. Юра осторожно тряс Лина за плечо.

– Рыжий, ну очнись, – говорил он, – ну что с тобой? Лин! Это же я, Юра!… Валентина Николаевна, помогите…

– Сходи в мою машину, аптечку принеси… что у вас тут произошло?

– Он упал… и всё. Мы вышли… и он упал…

– Помоги мне его усадить и принеси аптечку. Потом сокрушаться будешь…

Лина усадили. Пока Юра бегал к машине, Валентина поддерживала рыжего, не давая ему свалиться на землю.

– Чего достать? – спросил Юра. – Нашатырь, что ли?

– Я сама все достану. Принеси воды. Лин, давай, дорогой… просыпайся… надо быть сильным, Лин, хоть трудно, а надо… хотя бы ради него…

– Зачем он это сделал?… – с трудом выговорил Лин. – Господи… зачем?… Он уже умер, Валентина Николаевна? Скажите, он умер?…

– Лин, прекрати, – попросила та. – Живой он, пока живой. Сейчас оперировать будут, я с врачом говорила. Да, всё плохо, очень плохо, но не до такой степени, чтобы падать из-за этого в обморок. Не позорься перед этими всеми, – Валентина махнула рукой в сторону корпуса, – не дело это. Он, конечно, совершил очень большую глупость, но теперь-то что прикажешь? С крыши прыгать? Под автобус кидаться, за ним следом? Подожди, может, он выживет. Ещё пока что рано говорить. Что через час будет – неизвестно, а ты… терпи Лин… Юра, ты водички принёс?

– Ага, – Юра протянул рыжему бутылку с водой, – ну, как тут?

– Посиди с ним, Юра, я пойду обратно. Что нового?

– Уже в операционной. Еле дотянули… мне сказали вас позвать.

– Иду, – Валентина со вздохом поднялась.

В коридоре она столкнулась с Леной.

– Вас врач звал, – сказала та.

– Знаю. Где он?

– Вон туда они пошли… сказал, начинать не будет, пока не спросит, что-то важное…

Валентина нашла хирурга почти что сразу.

– Что вы хотели спросить?

– Что у него с сердцем? – не без ехидства спросил тот. – Это что, редкая форма аритмии?

Валентина тихо, на грани слышимость, прошептала:

– У него два сердца. И ещё там много всего, что не так устроено, как у нас с вами. Только не надо делать вид, что вы этого сразу не поняли. Так?

– Так. Спасибо, что сказали. Ждите. Это до утра, как минимум, если при хорошем раскладе. Не меньше шести часов.

Врач ушёл. Валентина вернулась в приёмную.

Ночь шла неимоверно долго. Привозили больных, приходили какие-то люди, бегали медсёстры… В операционную где-то в два часа ночи прошли три новых человека – приехали нейрохирурги. Валентина могла лишь смутно представлять, что там сейчас твориться, но у выходящих ничего не спрашивала – до срока. Понимала, что сейчас её просто могут послать куда подальше. Около пяти утра из операционной показался давешний хирург. Валентина пошла к нему навстречу.

– Сядем, – утомленно сказал тот, – поговорить нужно.

Валентина молчала, ожидая продолжения.

– В общем, так, – начал тот, когда они уселись. – Он жив, но настолько слаб, что вряд ли проживёт сутки. Я сделал всё, что мог, но у любого организма есть свой предел прочности. А этот – уже очень далеко за пределом. Мы положим его в зал, будем тянуть до последнего, но, повторю, шансы нулевые. Вечером он был гораздо лучше, чем теперь, я тогда надеялся, что он сможет выкарабкаться… А сейчас, после трёх клинических, после трепанации… это не реально.

– Может, всё-таки… – начала Валентина, но врач её прервал.

– Не может. Мы кровотечение так и не остановили, из всех швов кровит, у нас столько крови, сколько он теряет, нужной группы, не наберётся, даже если по всей больнице искать!

– А если я достану кровь? – с отчаянием спросила Валентина.

– Тогда ещё что-нибудь его добьёт. Ничего не выйдет, понимаете? Если бы до этого происшествия он был здоровым – тогда другой разговор. Но он же болен, про туберкулёз, я думаю, не мне вам рассказывать… истощение, переутомление… ведь так? Он хотел умереть, вы сказали? Вот и не мешайте вы ему, ради Бога… В общем, состояние критическое, так и передайте всем, кто с вами тут находится.

– Можно к нему?

– Вы ошалели?! Нет, конечно нельзя. Если вам так хочется – сидите, сторожите. Просто мне очень не хотелось вас разочаровывать… но повторю – он умирает.

– Я достану кровь, скажите, сколько нужно? – Валентина вытаскивала из сумки кошелёк, записную книжку и ручку. – Плазма тоже нужна?

– Если есть возможность… – промямлил врач. Он почувствовал, что ему сейчас может перепасть – и не ошибся. Правда, к чести его можно заметить, он слабо упирался, пока Валентина впихивала ему в карман сотенную купюру, но деньги принял. – Везите всё, что сможете достать. Я сейчас сменюсь, вы со сменщиком моим договоритесь, что и как… он хороший врач, может, он сможет предложить что-то, что улучшит положение. Завтра увидимся, даст Бог. Всего хорошего.

Валентина кивнула Лене и отправилась к Павлу Васильевичу. Руководитель проекта встретил её молчанием.

– Он при смерти. Врач сказал, что он не выживет, – Валентина смотрела Павлу Васильевичу прямо в глаза. – Вы своего добились. Вы ведь этого хотели, не так ли?

– Не так. – Павел Васильевич отрицательно покачал головой. – Мне нужен был сотрудник, учёный, а вовсе не этот окровавленный кусок мяса. Вы сильно помешали мне тем, что приняли их позицию, это ещё больше осложнило положение. Теперь же… Вы остаётесь в прежней должности… пока. Если он выживет, за ним должен будет кто-то ухаживать, он теперь калека, если я правильно понял нашего Мойшу. На третьем продолжайте работать, как и раньше, фельдшер там всё равно нужен. Кстати, Лена, ваша помощница… смешно до слёз! Вы и не заметили, что у них роман? – Валентина ошарашено покачала головой. – Лена была выбрана специально, это его тип женщины, мы проверили. Но он остался на высоте, джентльмен. Ничего у них так и не произошло – то ли он догадался, в чём дело, то ли мы перестарались с мерами воздействия. За Лену свою не волнуйтесь, мы её не тронем, она тоже остаётся в прежней должности. На содержание этого, – Павел Васильевич махнул рукой в сторону реанимационного зала, – будете получать сто пятьдесят рублей в месяц. Выживет – ваше счастье. Не выживет – не обессудьте.

– В смысле?

– В прямом, – Павел Васильевич встал и, не прощаясь, пошёл к выходу. Его многочисленная свита потянулась за ним. Лена подошла к Валентине и посмотрела вслед удаляющимся людям.

– Про что вы говорили? – спросила она. – Почему вы так смотрите?

– Как смотрю, Ленок? – Валентина вымучено улыбнулась Лене. – Устала, наверное… побудь тут, мне нужно позвонить Вадиму и ещё кое-кому. Причём быстро.

– А врач что сказал?

– Что всё очень плохо. Умирает он, Лена. Они не могут кровотечение остановить, кровь нужна срочно. Ты пойди, проведай Лина и Юрку, не сидеть же тебе здесь до умопомрачения. Сходи, пожалуйста.

– Валентина Николаевна, а про меня он что говорил?

– Про то, что мы остаёмся на работе… пока жив Пятый. Хоть так, и то ничего…

– Передайте им, – голос Лены задрожал от гнева и слёз, – что я и дня не останусь на этой проклятой работе! Что это не работа, а притон для всякой швали! Что я ненавижу и их всех, и эту работу! Что же это за работа, на которой убивают людей!…

– Лена, успокойся, – Валентина обняла Лену за плечи и прижала к себе. – Не надо так, доченька. Тут всё очень сложно. Мы же с тобой и не знаем даже толком, кто такие Лин и Пятый. Может, они тоже ещё…

– Я знаю, что они – не сволочи, не подонки. Что они честные, и если и не говорят всей правды, то только потому, что она может навредить… и нам в том числе, между прочим… Я пойду, надо и на Лина посмотреть, как он там.

В течение последующего получаса Валентина обрывала телефон в ординаторской, вылавливая Гаяровского. К своему превеликому удивлению она узнала, что тот уже в курсе на счёт происшедшего. Гаяровский пообещал приехать максимум через час и по дороге заскочить на пункт, взять кровь. Никакой эмоциональной реакции на сообщение Валентины, что это была попытка самоубийства, со стороны Гаяровского не последовало.

– Вадим, тебе что – всё равно? – спросила Валентина. – Или ты не понял? Он же под автобус кинулся…

– И что, Валя? – в голосе Гаяровского прозвучали нотки если не неприязни, то чего-то похожего. – Ты мне звонишь, объясняешь, что он при смерти, в Склифосовского, я же не отказываю тебе, правда? Я приеду, привезу кровь, помогу, если это будет в моих силах. Мы с тобой и раньше говорили, что с этим надо как-то заканчивать. Вот он и решил проблему так, как это было доступно в тот момент. Всё, жди. Позже поговорим.

Валентина пошла посмотреть, почему не возвращается Лена. Она нашла всех троих в приёмной, на давешней скамейке. Лена о чём-то спорила с Юрой, Лин сидел между ними, неподвижно глядя в противоположную стену. Валентина подошла ближе.

– Юра, пойди найди медсестру, поговори, чтобы ему шов на ногу наложили. И отвези его домой, пожалуйста.

– Никакая медсестра не будет этим заниматься в коридоре. А к ним туда он не пойдёт. Я же пробовал… Лин, чёрт возьми! Поехали!

– Я не поеду… я тут останусь… – Лин не сводил взора со стены.

– Нет, ты поедешь, – приказала Валентина. – Юра, найди врача. Приведи сюда.

Лин немного приподнял глаза, ровно настолько, чтобы видеть Валентину. Взгляд был отчужденным, стеклянным.

– Что? – спросил он, глядя сквозь Валентину.

– Критическое, – ответила та. – Гаяровский приедет, я ему позвонила… Лин, тебе необходимо отдохнуть, ты плохо выглядишь. Сейчас поедешь домой к Юре… не возражай мне! Отоспишься – и Юра привезёт тебя обратно. Обещаю… Юра, ты привёл? Ой, как хорошо… вы не посмотрите? У него от горя с головой плохо стало.

– Хорошо, что я ещё не ушел. Всё, чем я могу помочь – это снотворное. На, дружок. Выпьешь пару таблеток, поспишь – и вернёшься… вы, кстати, не в сторону центра поедете? Может, нам по дороге?

– Юра вас отвезёт, – Валентина помогла Лину подняться. – Юр, проследи. Мы останемся, надо дождаться Гаяровского. Мне очень неудобно, что мы к вам постоянно пристаём, но вы поймите… А как там?

– Ну что там за такой срок может быть нового? – врач сел на скамеечку рядом с Лином. – Бедный ты, бедный… понимаю, друга жалко, но что ещё я могу сделать? Поехали…

Юра увёл Лина, с ними вместе ушел врач.

– Пойдём к залу, – сказала Валентина, – может, чего нового скажут.

Новости были. Чуть лучше. Меньше кровит. Температура немного поднялась. Лена и Валентина, как часовые, сидели у входа в реанимационный зал. Пошли вторые сутки с момента аварии. Лена сдалась первой – она легла прикорнуть на лавочку, укрывшись Валентининой курткой. Валентина по Юриной схеме принялась мерить шагами коридор. Приехал Гаяровский. Его, что удивительно, пустили в зал. Валентине, встретившей его на выходе, было достаточно взглянуть ему в глаза, чтобы понять, насколько всё плохо. Тем не менее, она спросила:

– Ну что, Вадим?

Тот зажмурился, потряс головой, уныло махнул рукой и тяжко вздохнул.

– Он совсем плохой, Валя. Они, конечно, молодцы, врачи здешние… но он… Валя, он так истерзан…

– Да видела я. Я же его сюда везла…

– Тогда зачем спрашиваешь? Его узнать невозможно – вместо лица гематома сплошная, волосы сбрили, перед трепанацией, видимо… Он, по-моему, самый плохой в этом зале.

– Ну хоть как-то он сам… справляется?

– Только аппараты. Валя, давай о нём – попозже. Сейчас поговорим по делу. Я могу привозить лекарства, если это будет нужно. Если он выберется, немного помогу с уходом, по мере сил. Что ещё?… Сейчас вы с Ленкой съездите домой, поспите, пообедаете и распределите дежурства…

– Ты думаешь, он ещё… продержится?… – Валентина с надеждой посмотрела на Гаяровского.

– Я думаю, что всё только начинается. Я достаточно хорошо его знаю и, мне кажется, жить он будет. Вот только – как?… Я скажу тебе, Валентина, вот что. Ты зря так хорошо относишься к Пятому.

– Почему?

– Он – очень жестокий человек, Валя. Очень. Подумай сама. Тот, кто так жесток к себе, жесток и по отношению к окружающим. Пока что он ещё слишком молод, чтобы это проявилось в полной мере, не знаю, суждено ли ему дожить до того возраста, когда это полностью выразится, но если он доживёт, не изменившись, ты ужаснёшься, поняв, кого ты так сильно жалела…

– Он – молод? Да ему же под сорок…

– Они долго живут. Лин говорил, что шестьсот лет – не предел. Очень хочется верить, что он сможет перебороть себя и стать нормальным, хорошим человеком. Доброе в нём тоже есть, и немало. Вот только больно тщательно оно спрятано… Кстати, они рассказали тебе про то, что сделали?

– Про операцию? Нет, только в общих чертах… а что?

– Почку правую удалили, это раз. Часть кишечника тоже, это два. Трепанацию сделали, это три. Он на себя не похож, не удивляйся, когда его увидишь. Больше не скажу, спать не сможешь… всё, езжайте, Валя. Часов через восемь я вас жду.

– Обеих?

– Только тебя. Лену оставь дома, не гоняй ребёнка понапрасну…

…Сумасшедшие дни. Непрекращающийся дождь, слякоть, промозглая осенняя погода, холод… Наскоро перекусить – и в больницу. Немного поспать – и в больницу. Простирнуть вещички – и в больницу. Лена и Валентина буквально переселились в приёмный покой, их узнавали, с ними здоровались. Валентина выглядела утомлённой, и была ещё причина для этого, кроме того, что произошло с Пятым. Пропал Лин. Вечером второго дня приехал в реанимацию Юра и рассказал, что нашёл свою квартиру взломанной, Лина в ней не было, но была записка на кухонном столе – Лина не искать и не в свои дела не соваться. Валентина, тем не менее, в свободное от дежурств время, на пару с Юрой, прочёсывала все места, где тот мог быть. Всё тщетно. Рыжий исчез. И кто был к этому причастен – не вызывало сомнений. А Валентина и Юра ездили и ездили по Москве. Десять дней, каждый вечер…

Минуло две недели после аварии. По словам врачей, состояние их пациента вызывало сильную тревогу – он не приходил в себя, и швы, по прошествии большого количества времени, не срастались. Однако он жил, постепенно его стали снимать с аппаратов, потихонечку восстанавливались свои органы, он начал сам дышать…

И вот в один день из-за плотно обложивших небо туч пробилось-таки солнце, а врач, выйдя в коридор и позвав Валентину, сказал:

– Очнулся ваш этот… самоубийца. Не понимает, правда, ничего, но очнулся. Ещё вчера, вышел из комы. И, так уж и быть, я вас к нему пущу. В виде исключения… только не надо трагедий, слёз, соплей и всего такого прочего. Зашли, посмотрели – и обратно. Вынужден вас предупредить, что он, хотя и поправляется, но…

– Что “но”? – Лена с тревогой заглянула в лицо врачу. – О чём вы?

– У меня было несколько подобных случаев. Такие больные… не в силах справиться с повреждениями, они чем-то подобны онкологическим. Те же светлые и тёмные периоды, те же боли. Вы поймите, у него остался, по моему разумению, некоторый жизненный ресурс, но поправляться ему не из чего. Боюсь, что он обречён. Пусть не сейчас, но позже…

– Может, ещё удастся что-то изменить, – заметила Валентина, – дома, говорят, и стены помогают…

– Во-первых, он пробудет здесь не меньше двух недель, – заметил врач, – а во-вторых, даже по прошествии этого месяца вам никто не даст гарантии, что он сможет перенести дорогу до дома. Пойдёмте, пока никто не заявился…

Плитки пола под ногами холодны и скользки. Свет неприятный, казённый. Стены, выложенные белым кафелем, отражают этот свет и он миллионами мелких бликов режет глаза. К этому свету надо привыкнуть. Иначе сойдёшь с ума. Под самым потолком – крохотные окошки, в которые видно немного, совсем немного неба, не по-осеннему светлого и чистого. Здоровых в зале сейчас не было, одни больные. Поэтому смотреть на небо в окошках тоже было некому.

– Сюда, – позвал врач, – во втором боксе. Только не пугайтесь…

Валентина с Леной подошли. Как Лена не старалась скрыть своих чувств, она не сдержалась и тихо ахнула, едва увидев Пятого. Валентина промолчала. Эта умела держать себя в руках. Лена раньше думала, что самое плохое, что может произойти с Пятым, уже произошло, но только сейчас она поняла, что ошибалась. Она всмотрелась в черты знакомого лица. Не лицо, маска. Бессмысленный взгляд пустых глаз, обведённых чёрной каймой гематом, безвольно открытый рот… Почти везде, где нет повязок – ссадины, кровоподтёки. Его волосы, чёрные с сединой, такие красивые, были сбриты примерно до середины головы, начиная ото лба, причём сбриты в спешке – на голове было полно порезов. Волосы, слава Богу, уже успели немного отрасти. Уродливый трепанационный шов закрывала собой повязка.

Врач, видимо, намеренно укрыл своего пациента простынёй, чтобы не пугать пришедших, но Валентина изъявила желание посмотреть, что там творится, что с ногами, что с позвоночником… Лена молча следила, будучи не в силах вымолвить не слова…

– С ним было гораздо проще, когда он был без сознания, – пожаловался врач Валентине, – он теперь… как бы это сказать… мы даже умываем его, когда он спит. Уж про остальное я молчу…

– Да знаю я, – отмахнулась Валентина, – он и не так умеет. Давайте я попробую сейчас немножко за ним поухаживать, пока никого нет. Вы в дверях постойте, покараульте… мы быстренько… Лена, помоги мне немножко, умой его, протри там, где дырок нет – и пошли. Дома потом ещё в эти игры наиграемся…

“Какая же во всём этом безысходность! – думала Лена. – Безысходность и обречённость… Он же никому не нужен… Что нами движет? Долг? Нет, вовсе нет. Валентиной – желание выжить… а мной? Что со мной? Я жалею его? Или нет? Мне же не страшно за него, – вдруг поняла она, – мне страшно за себя”. Лена быстренько сделала то, что велела Валентина. Нечаянно она дотронулась до руки Пятого, лежащей поверх простыни… и рука оказалась тёплой, живой. “Ты мне нужен, Пятый, – подумала она с раскаянием, – и прости, что я так подумала. Я просто дура”. Лена почувствовала несказанное облегчение.

Тонкий, на пределе слышимости, назойливый свист… Свет, совершенно не уместный, и этот свист, вот что лишает покоя и не даёт забыться. И ещё ощущение потери и неправильности происходящего, неудобство, которое, вроде бы, ничем не обоснованно… “Телевизор, что ли, забыли выключить? – отрешенно подумал он. – И свет… надо сказать Валентине, ночь же…”. А потом… “Боже! Что это?! Как?! Неужели… Не может быть!”. Осознание обрушилось на него сразу, не дав опомниться. Как же это могло случиться? Ведь он столько сил вложил в это решение, все, что были. Столько отчаяния и сил… и остался жив. “Я что… и вправду?… За что?”.

Он приоткрыл глаза и увидел Лену, бледную и осунувшуюся, сидящую рядом с его койкой. Собрав все силы, он прошептал то первое, что пришло ему в голову:

– За что?! Лена, за что?…

Лена посмотрела на него непонимающим взглядом и всхлипнула.

– Пятый, – неуверенно начала она, – как же я ещё могу?…

– Ты не поняла, что ли? Нам с тобой не по пути, неужели не ясно?… – лицо Пятого исказилось от гнева, смешанного с таким отчаянием, что Лена опрометью выскочила из палаты, не чуя под собой ног, и кинулась прочь. Её душили рыдания, слёзы застили взор, коридор больницы слился в какое-то размытое нереальное пятно… Лена с размаху врезалась в Валентину, идущую ей навстречу, попробовала оттолкнуть, чтобы бежать дальше… бежать, пока хватает сил, пока несут ноги…

– Что случилось, зайка? – Валентина поймала Лену за плечи и развернула к себе.

Лена, давясь слезами, пересказала ей свой короткий разговор с Пятым.

– Я сейчас, Ленок. Ты пока пойди, пройдись, успокойся… а я с ним потолкую. Хорошо? Что-то он совсем не то говорит, на него не похоже… Может, прав был Вадим, не знаю, что и думать.

Валентина прошла к палате, немного постояла в дверях, собралась с духом и вошла. Пятый встретил её молчанием, он лишь тяжело дышал, словно после бега, и временами облизывал пересохшие, потрескавшиеся губы.

– Ты что это девчонке наболтал? – как ни в чём ни бывало сказала Валентина. Словно бы и не было неполных трёх недель, проведённых в больнице, словно не было аварии, которую вспомнить без содрогания было невозможно, словно всё шло так, как раньше… До всего. – Зачем ты её обидел?

– И вы?… Вам что – мало? – Пятый на секунду смолк, затем добавил. – Я даже на смерть право потерял, да?

– О чём ты говоришь?

– Я жить не хочу, понимаете? Я не могу больше… сил нет…

– Пятый, я тебя давно знаю. И ты – самый сильный из всех, кого я встречала. Вероятно, в тот момент ты принял несколько опрометчивое решение…

– Какая разница, когда я его принял?… Почему вы не дали мне просто уйти?…

– Во-первых, это были не мы. Мы с Леной не успели вызвать скорую, это сделали люди, живущие в доме напротив. Во-вторых, врачи, приехавшие на вызов, не имели права бросить тебя умирать посреди дороги. Не знаю, как у вас, а у нас приняты определённые нормы, существует так называемая врачебная этика…

– А как же свобода выбора? – Пятый прищурился, напрягся, Валентина это заметила.

– При чём тут свобода выбора? – спросила она. – О каком выборе речь?

– О моём, – Пятый на секунду задохнулся от внезапно накатившей боли – миллион крохотных коготков впились в тело… и отпустили. – Я не хочу жить… вы можете это понять?…

– Давай играть так, – предложила Валентина. – Ты сделал всё, что смог, мы – тоже. Пока что мы ведём со счётом один – ноль в нашу с Леной пользу. Удивительно! – Валентина покачала головой. – Мы играем за тебя, а ты считаешь, что мы против…

– Вы не против, – с отчаянием сказал Пятый. – Вы ничего не знаете. Совсем ничего… Я тоже не знаю, лишь чувствую… словами не передать… Что вы наделали, Валентина Николаевна!… Гаяровский и вправду верно вам сказал на счёт меня…

– Что сказал? Откуда ты знаешь?

– Да просто он это сказал и мне… ещё до того, как сказал вам. Вероятно, он прав. Я – и в самом деле жестокий человек…

– Пятый, ты не устал? – с тревогой спросила Валентина. – Спина болит?

Пятый отрицательно покачал головой и поморщился. Спина болит, не сильно, правда. Ноги тоже. Пока терпеть вполне можно.

– Я догадываюсь, почему не болит… – прошептал он. – Я прав?

– Это морфий, – кивнула Валентина, – ты на нём уже неделю. Доктор предупредил, что ты…

– Я понял. Мало того, что умереть нормально мне не дали, так теперь ещё придётся до самого конца терпеть боль… Спасибо, Валентина Николаевна… вы очень любезны…

– Не надо, Пятый. Ты же понимаешь…

– Я понимаю, – уже без сарказма, устало и подавленно сказал Пятый. – Вы не можете иначе. А я тоже не мог… иначе… и простите за всё, что наговорил вам… извинитесь за меня перед Леной. Боюсь, у меня не хватит смелости взглянуть ей в глаза…

Первый порыв прошёл. Уставший, опустошенный, он замер на своей койке, не в силах разобраться – что твориться в его душе? Валентина ушла, оставив его одного, Пятый с ужасом подумал, что она может вернуться вместе с Леной, но она возвратилась одна. Пятый молчал, он не находил слов… да и какие тут могли быть слова? Так всё скверно получилось… Чего он хотел? Освобождения? От чего? От своей совести?… Он знал, превосходно знал, что ему ещё нельзя умирать… и вот незадача, смалодушничал. И что из этого вышло? Пятый с трудом представлял себе дальнейшее существование – калека, убогий… это он-то, который всю жизнь стремился ни от кого не зависеть, через все испытания проходил только сам, принципиально отвергая любую помощь… гордость не позволяла принимать её, всё эта проклятая гордость… а теперь? Он почувствовал, как медленно и неотвратимо на него наступает боль. Вежливо, поначалу несильно, но всё настойчивей… и уверенней.

– Валентина Николаевна, – прошептал он, удивившись тому, что из его голоса исчез, пожалуй, сам голос, осталась лишь тень, – что будет?…

– Что будет? – Валентина присела на край койки. – Посмотрим… по крайней мере, мы с Леной уже полмесяца тому назад решили, что тебя не бросим. Юра нам поможет, он это обещал…

– Валентина Николаевна, где Лин? – по лицу Пятого сложно было что-либо понять, но Валентина заранее внутренне напряглась. Пятый это, естественно, увидел.

– У нас неприятности, Пятый, – Валентина старалась говорить по возможности мягко. – Лин пропал. Кто-то его увёз… можно сказать, похитил. Мы не хотели тебе говорить… но от тебя не спрячешься, я же знаю. Не отчаивайся пока, мы с Юркой ищем его. И рассчитываем найти.

В других обстоятельствах Пятый, вероятно, покачал бы головой, выражая сомнение, но сейчас он просто молча смотрел на Валентину, стараясь сообразить – кому она пытается солгать? Себе или ему? И понял, что обоим.

– Пока я не знаю что-либо наверняка, – заметил он, – я предпочитаю не делать выводов… Лин вполне может постоять за себя, вы видели, как он умеет действовать… надеюсь, он справится.

Валентина вскользь глянула на Пятого, и подумала: “Если он справляется, как ты, то плохи наши дела”. Но вслух сказала:

– Вероятно, ты прав. Отдыхай. Пока не болит ничего?

– Пока нет.

– Ноги ощущаешь?

Пятый подумал, что ощущает свои ноги и позвоночник как источник непрерывной гнетущей боли, но не сказал об этом.

– Такое странное чувство, – подумав, пробормотал он, – что всё это – отдельно от меня… и не нужно мне… совсем не нужно. Я сам себе стал чужим… после всего…

– Не стоит, дружок. Всё будет нормально. Не переживай. Все ошибаются. Я тоже. И Ленка. И Юра. И ты. А потом… может, всё ещё сказкой обернётся, вот посмотришь и сам увидишь.

– Я одно понял, Валентина Николаевна, – проговорил он едва слышно, – всё, что в жизни делал – бред. И вся моя жизнь была бредом. Умные люди так не умирают. Я прав?

– Не знаю, – Валентина покачала головой. – Нужно у них спросить, наверное. Слушай, Вадим мне сказал, что ты молод… ну, по вашим меркам… Мы с вами как-то об этом не заговаривали, только вскользь, намёками… Это – правда?

– Что – правда? – Пятый сделал вид, что не понял.

– Что вы живёте долго, по шестьсот лет?…

– Не совсем… я про себя могу сказать только то, что мне и сорока без года хватило. Врач вам сказал?… ну, что я… что я умираю?

– Он много что говорил, Пятый. Ты должен свыкнуться с мыслью о том, что тебе придётся выдержать тяжелую борьбу за свою жизнь. И что это будет трудно…

– А я не хочу, – Пятый ощутил вдруг огромную слабость и подавленность. – Я ничего не хочу. Совсем ничего…

– Вот это-то и плохо, – Валентина укоризненно покачала головой. – Если человек ничего не хочет – дело дрянь. Заставь себя захотеть.

– Валентина Николаевна, всё это настолько сложней, чем вы можете себе представить, настолько запутанней, что я, человек, проживший в этом всём полжизни, почти ничего не понял. Но что я точно знаю – я здесь не останусь. Никто меня не удержит.

– А Лин?

– И Лин тоже. У каждого свой выбор. Я предлагал Лину освобождение ещё восемь лет назад. Он отказался. И сделал этим выбор. Прав был Гаяровский. Я жесток. Но не хуже тех, что подарили мне эту судьбу. Которой я, простите, в праве распоряжаться так, как пожелаю.

– И как же ты пожелаешь? – утомлённая Валентина, осенняя хмарь за окнами, вечереет, синеет пасмурное небо, прижимается робко к стёклам… всё тише и тише в больничном коридоре… и голоса… поют? Кто может петь здесь?

– Я уже распорядился… – он вдруг ощутил огромную усталость. – Валентина Николаевна, а где поют?… красиво так…

– Да у сестёр на посту радио, – Валентина вздохнула. – Спи уже…

Он подчинился. Что он мог ещё придумать? Многого захотел – распоряжаться своей судьбой… Да кто он такой, чтобы ему было это дозволено? Значит, придётся дальше… значит, ещё не конец… значит, он кому-то нужен, пока что нужен. А и вправду, на самом-то деле!… Как он мог про это забыть? “А я и не забывал, – пронеслось в голове, – ни на секунду”. Просто подумалось, что есть ещё какой-то выход, что существует третья сила, способная подавить противодействие тех двух… одна из которых – он сам. А вторая… ни к ночи буде помянута.

Великолепие поздней осени. Не многим доступно, но как изыскано, чёрт побери! Бледно-голубое, прозрачное до слёз небо, контрастом на нём – тонкий росчерк, словно пером, обнаженные упругие ветви, лишенные гнёта листьев. Отзвук неба в прозрачной замерзающей воде под ногами… И словно несмолкающий и неслышный звон вокруг: скоро! скоро! мы покончим с этой темнотой совсем скоро, потерпите! Будет светло от снега, мы обещаем! Скоро…

“Теперь скоро, – подумал Пятый, – но не так скоро, как хотелось бы”.

Его несли к машине, к перевозке для больных. Для тех, кто отправляется домой. Пятый хорошо запомнил разговор, случайно подслушанный им пару дней назад…

– Это бессмысленно, – говорили негромко, но он слышал, – зачем оставлять его здесь? И консилиум пришёл к такому же выводу – выписка.

– Может, стоит подождать ещё недельку? – Валентина, вездесущая Валентина, все вопросы решаются только ею, и никем другим…

– Не нужно. Вы же медики, справитесь. Если он хорошо перенесёт дорогу…

– Вы же сами говорите – если перенесёт. А если нет?

– Перенесёт, не волнуйтесь. Я уверен…

– Бог с вами. Действительно, пора и честь знать. Когда?

– Понедельник, в первой половине дня. Устраивает?

– Почему нет? Я своих предупрежу, квартиру нужно подготовить…

– Большая просьба – не скупитесь на морфий! Пока он тут находился, мы кололи по шесть-семь доз в сутки. Вы поняли? Поэтому он почти не страдал. Не снижайте дозу ни в коем случае. Пожалейте человека.

– Его спасать надо, а не жалеть, – отмахнулась Валентина. – И я этим займусь, будьте уверенны…

– Дело ваше. Но я на вашем месте не стал бы брать на себя…

– Я разберусь…

“Что теперь станется со всеми нами? – отрешенно думал Пятый, стараясь не обращать внимания на боль, причиняемую любым движением. – Сцена последняя, не так ли? Главные герои собираются у смертного одра одного из персонажей со слабо выраженной позицией и почти бездействующего. Это было бы забавно, сумей я вспомнить, как улыбаются. Странно… Не слушаются губы, что-то со мной случилось… или это голова не даёт нужной команды? Ладно, разберусь, только бы доехать”.

Он не помнил, что было, пока они ехали. Он не мог помнить, что происходило у Лены дома в первую неделю его пребывания там. Он смутно сознавал, что задыхается, слышал, как ругался Гаяровский, как шипела сквозь зубы от еле сдерживаемого гнева Валентина, как потихонечку всхлипывала Лена… Запомнил только одну фразу, чёткую, страшную, колючую: “респираторная депрессия”. Фраза щетинилась иглами боли и непонимания, но позже она пропала, растворилась и пришёл сон. Долгий, пустой, спокойный… А потом всё стало, как сейчас. И только одно, лишь одно менялось. Один-единственный фактор. Но главный. Боль. Её величество Боль становилась с каждым днём капельку сильнее. Словно она шла из самой далёкой дали крохотным шажками. Но шла. Упорная. И приближалась. А он стоял, привязанный к позорному столбу своей слабости, будучи не в силах не только что убежать, куда там!… отвернуться!… А потом решил, что малодушно отворачиваться, да так и застыл, глядя в эту даль широко открытыми, отчаянными глазами.

Старые слова стали наполняться каким-то неведомым новым смыслом. Старые, как мир понятия – дружба, любовь, ненависть, горе… Он вдруг понял, что всё это для него теперь – не более, чем пустой звук. Всего этого не было. Было ожидание, гнетущая тяжесть, копившаяся в душе и ещё… страстное желание поскорее покончить со всем этим, разом, навсегда. Временами ему начинало казаться, что он висит один в пустоте, что рядом нет никого, есть только огромная, всеобъемлющая пропасть, ничем не заполненная. Ничего не видно, не слышно, нет ни времени, ни ощущений… А позже, немного позже, эта пустота стала заполняться образами и событиями. Он вспоминал. Помимо своей воли он стал вспоминать свою жизнь – всю. Говорят, что перед умирающими проносится вихрем, в одно мгновенье, всё прожитое. Пятый понял, что ему на это отпущено больше времени. И подумал – за какие грехи?

– Как там наш коврик? – спросил Юра. Он вел машину, в которую с трудом набилось целых шесть человек надсмотрщиков. Пятого они по началу хотели пихнуть в багажник, но, справедливо рассудив, что там он, скорее всего, задохнется, бросили его на пол и сели так, чтобы Пятого можно было вволю попинать по дороге. Впрочем, толку от этого не было никакого – до того, как поехать обратно на предприятие, они до такой степени избили его, что он уже потерял способность что либо ощущать.

– Пока дышит… что за черт!… – заорал Андрей. Машина вильнула, её занесло и она остановилась поперек дороги. – Ёб ты…

– Похоже, клина словили, – мрачно откликнулся Юра, – вылазь, мужики, оттолкнуть бы надо, прямо посреди дороги встали…

– Вот невезуха, – Коля сплюнул в придорожную пыль, – толкай, давай, дождемся ещё приключений на свою задницу! С передачи сними, а то не сдвинем.

Надсмотрщики с трудом дотащили машину до обочины.

– Хреново дело, – констатировал Коля, немного покопавшись в движке, – надо до базы доехать кому-нибудь, взять ещё машину и на веревке доволочь. Капитально заклинило, не хрена здесь не сделаешь.

– Вот ты и езжай, – предложил Андрей, – там же твоя тачка только и стоит. Шевелись, чего ползешь, как вошь по мокрому месту…

Коля пошел ловить попутку, остальные надсмотрщики расположились в теньке на обочине. Примерно в это время Пятый, который только-только очнулся, удивился, что машина стоит, что двери открыты, и что ноги, которые нещадно топтали его не меньше часа, куда-то исчезли. Он, тихо постанывая, вылез из салона и поковылял к надсмотрщикам.

– Очухался, падла! – поприветствовал его Юра. – Здоровье, что ли, хорошее?

– Юр, что случилось? – поинтересовался Пятый, не обращая внимания на Юрин выпад. – Почему стоим?

– Клина хренового словили, – пожаловался Юра, – пиздец движку.

– Давай я взгляну, – предложил Пятый, – может, и получиться чего…

– Ну, глянь, – Юра неохотно поднялся с земли и пошел к машине, Пятый последовал за ним, – ключи в багажнике. Только ни шиша у тебя не выйдет, сразу говорю…

– Посмотрим, – Пятый вытащил из багажника сумку с инструментами и понес её к капоту, – простой движок, чего уж там…

Когда через два часа проснулся Андрей (он, сморенный жарой, прилег под кусты, да сразу и задремал), он первым делом увидел, что Пятый с чем-то возиться около машины. Не разобравшись со сна, он направился к Пятому, сидящему на земле к нему спиной, и отвесил ему хорошего пинка по ребрам.

– Чего творишь, сука! – заорал Андрей. – А ну, отвали от машины, живо!

Из-за борта “Жигулей” показалась Юрина голова.

– Ты ошалел, придурок! – возмутился Юра. – Он машину уже почти сделал, а ты его херачишь! Оставь в покое, кому говорят!

Пятый, казалось, не обратил на удар никакого внимания – он даже не вскрикнул, лишь слабо поморщился и спросил у Юры:

– На семнадцать ключ у тебя? И отвертку крестовую дай…

– Держи.

– Юр, иди в салон, попробуй, – предложил через минуту Пятый.

Машина завелась с полпинка, двигатель мягко заурчал.

– Ну, ты даешь! – восхитился Юра. – Обалдеть…

Пятый отошел от дороги и лег в тени.

– Чего с тобой? – Юра вылез из машины, подошел к нему и сел рядом. – Нужно чего-нибудь?

– Попить, сигарету, а потом – хоть стреляй, – беззвучно прошептал Пятый, – мне всё равно…

– Сейчас, принесу, – откликнулся Юра. – И с мужиками поговорю, чтобы тебе разрешили ехать со всеми, а не на полу. Хочешь?

– Это было бы хорошо, а то на мне места живого нет. Колю ждем?

– Надо бы, а то он нам потом нам всем надает по шее…

Пятый повернулся на бок и моментально задремал.

Проснулся он от голосов в прихожей. “Гаяровский, – подумалось ему, – какого черта его сюда принесло?…”.

– И давно? – спрашивал Вадим Алексеевич.

– Уже больше недели, – Валентинин голос звучал приглушенно, видимо она ушла на кухню, – проходи, Вадим. Лена, поставь чайку, человек с работы…

…Валентина позвонила Гаяровскому ещё днем. Она долго не решалась сказать то, что было нужно, уж больно тривиальным был ответ на этот простой вопрос, но когда она всё-таки спросила, Гаяровский ответил, что приедет разбираться сегодня же, только сдаст дежурство.

– Значит, не ест он всего два дня? А…

– Дней восемь или девять.

– И что он говорит?

– Не хочу – и всё. А выглядит всё хуже и хуже, сам увидишь. Я думала, что справлюсь, но, видимо, твоя помощь понадобиться, – Валентина на секунду замялась и спросила, – не умрет он?

– Сейчас, посмотрю, – Валентина поднялась было вслед за ним, но Гаяровский её остановил. – Нет, Валя, со мной не ходи, я с ним тет-а-тет хочу пообщаться. А вы пока тут посидите.

Гаяровский вошел в комнату и остановился на пороге, разглядывая Пятого. Тот и впрямь выглядел плохо – кожа тёмного, землистого оттенка, тусклые глаза, отекшее лицо…

– Так, – негромко, но отчетливо поговорил Гаяровский, – великолепно! Но рассчитано на кретинов. И чего, спрашивается, ты этим хотел добиться?

– Не хочу жить, – сказал Пятый так же тихо, – зачем вам это всё? Просто хотел умереть. Не могу больше мучиться.

– А медленное отравление продуктами распада – это, по-твоему, не мучение? Так, увеселительная прогулка…

– А инвалид до конца дней – хорошо?! Прекрасная перспектива – кресло-каталка, или, в лучшем случае, костыли… если я выживу, а я в это не верю. Уж лучше умереть так, чем от боли…

– Всё, дорогой, – Гаяровский едко улыбнулся, – готовься морально к неприятностям, а я скоро вернусь. Как тебе не стыдно, ты же мужик! Двух таких прекрасных женщин обманул…

Гаяровский вернулся в кухню. Валентина встретила его вопрошающим взглядом.

– Девочки мои, – проникновенно начал Гаяровский, – дурочки мои! Это же элементарный суицид! Смешные вы, ей Богу!…

– Да ты что, – ошарашено пробормотала Валентина, – не может быть…

– Ещё как может, – заверил её Гаяровский, прикуривая, – Пятый вас провез на вороных, мои дорогие, а вы этого и не заметили. Кто он там по образованию? Биолог… или генетик? Не помню. Но он великолепно знает о том, что, и не имея под рукой яда, тоже можно отравиться.

– Так что делать-то теперь? – жалобно спросила Лена.

– Детоксикацию полную сделаем. От промывания желудка до переливания крови. Валя, ты езжай за кровью к Галке, а мы с Леной тут немного поморочимся. Давай, Валя, не тяни. Счастливо.

Валентина ушла. Лена осталась с Гаяровским.

– Лен, у тебя дома зонд есть?

– Нет.

– Я привез. И всё остальное – тоже.

– Что сейчас будем делать?

– Сначала обколи новокаином по кругу спину и сделай ещё одну дозу морфия. Иначе он будет так орать, что соседи прибегут. Ну, а потом… Пять литров воды – в глотку, и мы посмотрим, кто тут диктует условия. Да, вот ещё что! Как почки?

– Никак. – Лена пожала плечами. – Тоже говорил, что не хочет.

– Я там препарат привез, новый. Попробуем. Пошли?

Пятый встретил их молчанием. Взгляд его был полон решимости и нежелания подчиняться чужой воле, но куда там! Гаяровский даже не обратил на это внимания.

– Лена, поставь тазик вплотную к кровати и неси чайник.

– А трубка? – спросила Лена из коридора.

– Я взял… да, Лен, примерно так… Пятый, хватит чудить, открывай рот.

Бедный незадачливый самоубийца! Как он не стискивал зубы, как не старался отвернуться, на то, чтобы справиться с ним, у Гаяровского ушло не больше тридцати секунд. Он просто двумя руками взял Пятого за скулы, надавил на какие-то точки, а затем, удерживая рот открытым одной рукой, протянул другую в сторону и потребовал:

– Лена, трубку.

Первое же прикосновение резины к задней стенке глотки вызвало рвотный рефлекс. Гаяровский перестал проталкивать трубку в горло и посоветовал:

– Дыши носом. И задерживай дыхание, когда трубка движется, понял? Глубже дыши… задержи! Дыши… Лена, лей потихонечку воду… Думал, я тебе сдохнуть дам? Дыши, сказал! Самый умный, да? Дышать, не останавливаться!…

Пятого душили спазмы. Он судорожно пытался вздохнуть в коротких перерывах между конвульсиями, но получалось плохо.

– Лей воду, Лена… ещё… давай, дорогой, на бок ляжем… Лена, подвинь табуретку…

Гаяровский поддерживал Пятого, пока того рвало. Вскоре тот потерял сознание, Гаяровский, воспользовавшись этим, быстро вытащил засорившуюся трубку, прочистил её и ввел заново. Пятый в это время очнулся. Он, совершенно беспомощный, лежал на боку и с ужасом наблюдал за Гаяровским и Леной.

– Сам нарвался, – с упреком сказал Гаяровский, – вот теперь терпи, ясно? Лена, продолжаем.

Когда они закончили, Пятый настолько ошалел от боли и ужаса, что начисто перестал соображать. Его сотрясала лихорадочная дрожь, глаза были широко открыты. Он, казалось, оцепенел. Одно воспоминание о перенесенных страданиях скручивало тело жестокой судорогой, разум отказывался служить. Внутренности словно пронзили миллионы раскаленных иголок, раны, не смотря на новокаин, болели несоизмеримо сильнее, чем всегда. Гаяровский скептически посмотрел на эту картину и приказал:

– Ленок, пойди, дорогая, принеси снотворное и морфий. Мы его уж чересчур растормошили. И где эта Валентина шляется? Ей уже давно пора вернуться.

– Она всегда так, – пожаловалась Лена, выходя из прихожей, – когда она нужна, её нету. А когда не нужна – тут как тут. А ловко Пятый её обманул! Меня-то провести ничего не стоит, я доверчивая…

– Валя и в молодости такой была, – Гаяровский улыбнулся, – она столь уверенна в себе, в своих силах, в безошибочности решений, что её, увы, легко обмануть. Но лишь такому человеку, который это понял. Для остальных она – истина в конечной инстанции. Давай дела доделаем, а то наш друг, того и гляди, рехнётся от боли. Пятый! Дядя доктор тебя не тронет, если ты будешь себя хорошо вести, понял? Лен, укрой его.

– А надо? Не холодно же, вроде. – Лена подошла к кровати и с состраданием посмотрела на Пятого. – Ну, зачем ты это сделал?

Пятый не ответил. Его взгляд был прикован к потолку. Ему было уже почти всё равно. Он засыпал, лекарства начинали действовать, измученное тело потихонечку успокаивалось. И его снова потянуло туда, в нелепое прошлое, которое он создал на свою беду своими же руками.

За окнами подвала навалило столько снега, что даже слабый свет, еле пробивавшийся сквозь них, казался белым, матовым. В подвале было холодно. Немного теплее было лишь у труб, по которым гнали в дом горячую воду, но это слабое тепло можно было ощутить, только прижавшись к трубе вплотную.

За продуктами ни Пятый, ни Лин сегодня не пошли. Выходить из подвала на двадцатиградусный мороз было равносильно самоубийству, к тому же у них в запасе ещё оставалось полбуханки хлеба и только начатая пачка чая, плохого правда, грузинского, но всё лучше, чем ничего.

Сейчас они спали, тесно прижавшись друг к другу и укрывшись телогрейкой, которую хозяйственный Пятый выпросил в своё время у сторожа овощного магазина, где они подрабатывали, разгружая машины. Лин проснулся первым. Он осторожно, чтобы не потревожить спящего друга, выбрался из-под импровизированного одеяла и, зябко поёживаясь, принялся заниматься чаем. У рыжего в запасе был десяток таблеток сухого спирта и пустая консервная банка для воды. Пока вода грелась, Лин, чтобы не замерзнуть, принялся бродить по подвалу. В одном из самых отдаленных и темных углов он наткнулся на настоящий подарок судьбы: кто-то выбросил немного просроченную банку сгущенного молока с сахаром, и она каким-то неведомым путём попала в подвал.

– Ура, – тихо проговорил Лин. Он поднял банку с пола, бережно отёр с неё пыль и с почётом отнёс к месту их с Пятым ночевки. Вода уже кипела. Лин бросил в неё заварку, помешал чай щепкой и стал будить Пятого.

– Лин, отстань, – попросил тот, – я спать хочу.

– Подъём! – жизнерадостно сказал Лин. – Я чайку сообразил, присоединяйся.

– У меня голова кружится, – Пятый поплотнее запахнул телогрейку и отвернулся.

– Сказать тебе, почему кружится? – Лин подсел к Пятому и потряс его за плечо. – От голода, дорогой, от голода. Если ты и дальше будешь так на себе экономить, протянешь ноги. Вот увидишь, поешь – и пройдет. Вставай.

– Ладно, – Пятый со вздохом сел, – я пока телогрейку снимать не буду, хорошо? А то меня познабливает.

– Не снимай. А теперь закрой глаза!

– Это ещё зачем? – Пятому явно было не до шуток, он последние дни чувствовал себя неважно.

– Сюрприз, – загадочно пообещал Лин. Пятый пожал плечами, но глаза всё же закрыл – спорить с Лином не хотелось.

– Открывай.

– Рыжий, где ты это взял? – удивлению Пятого не было предела.

– Нашел, – гордо сообщил Лин, пробивая в крышке банки аккуратные дырочки при помощи обломка стамески, – пошел… по делам, а нашел сгущенку. Представляешь: чай со сгущенкой, а потом – бутерброды со сгущенкой. – Лин мечтательно возвел глаза. – Как тебе меню?

– Сказка, – подытожил Пятый, – дай, помогу.

– Жрать поможешь. А, вот что! Можешь хлеб пока достать.

– Есть, сэр… Лин, это же не жизнь, а лафа, ей Богу. Ты нам сейчас дня три сытых, а то и четыре, подарил.

– Больше. За эти три дня мы обеспечим себе пропитание лет на сто вперед.

– Давай пить чай, пока он горячий, – Пятый осторожно, чтобы не обжечься, придвинул к себе консервную банку с кипятком, – кто сегодня пойдет на улицу? Ты или я?

– Я. – немного подумав, сказал Лин. – Но не за жратвой. Что-то ты, друг, имеешь бледный вид. Поэтому я позвоню, пожалуй, Валентине. Не возражаешь?

– Звони, – пожал плечами Пятый, – посмотрим, что она предложит. Ты прав, конечно, звони. Я от этого не в восторге, но при нынешней погоде у нас есть реальный шанс загнуться в этом подвале от холода.

– Ты мне телогрейку дашь? – Лин ловко слизнул каплю сгущёнки, хотевшую было упасть к нему на штаны. – А то, по-моему, там мороз. Или нет?

– Тебе померещилось. Там лето. – Пятый встал на ноги и побрел в дальний конец подвала.

– Сгущенки здесь больше нет, – предупредил Лин. Пятый не ответил, он уже скрылся за кучей строительного мусора. Лин пожал плечами и вернулся к прерванному занятию – поеданию бутерброда. Пятый вернулся через минуту. Он нес в руках охапку пакли и щепок.

– Давай костер разведём, – предложил он, – погреемся.

– Идет, – согласился Лин, – на дорожку это будет нелишне.

…Лин ушел. Пятый раскидал и затоптал тлеющий мусор, а затем снова лёг. Его знобило. Сейчас он был согласен на что угодно, кроме подвала – лишь бы было потеплее. В тим ему, конечно, совсем не хотелось, но и это было бы, на крайний случай, тоже вариантом. Хотя он уже сейчас представлял себе разговор рыжего и Валентины. Примерно вот так: “Здравствуйте, Валентина Николаевна”, “Лин! Где вас черти носят?”, “Мы в подвале”, “Что вы там делаете?!”, “А как вы думаете?”, “Приезжайте ко мне немедленно. Мне с вашими болячками возиться неохота”, “А Пятый уже… того. У него, по ходу дела, насморк”, “Я приеду. Но чтобы в следующий раз вы меня заранее предупредили, слышишь? Заранее, идиот! Всё, я выхожу”, “Может, нам на предприятие лучше податься?”, “Лин, заткнись, пока я не разозлилась! Я еду. Пока”. От Валентины он ждал немного ругани, потом – немного сострадания (для порядка), потом – всё, как обычно, по накатанной колее. Всё-таки хорошо, что она появилась в их с Лином жизни. Очень хорошо. Потому, что умирать, конечно, не хотелось. Что говорить. Пятый вспомнил, как это произошло. Вернее, вспомнил лишь то, что смог вспомнить. А на самом деле было вот что.

– А что я могу ещё придумать? Нет, ну правда? – Валентина говорила сама с собой, сидя подле телефонного аппарата. – Нет, серьёзно?…

Она колебалась – набирать номер или нет. Но всё же набрала. И Лукич приехал к ней домой, через два часа после этого разговора.

– Валя, ты в своём уме? – начал он прямо с порога. Валентина стояла перед ним, опустив глаза и накручивая прядку волос на палец. – Я тебя спрашиваю – ты в уме или нет?

– В уме, – тихо ответила Валентина.

– Где он?

– В комнате, – ещё тише ответила она. – Лукич, надо бы разуться, там грязно. Тает же снег…

– Знаю, – Лукич вылез из своих низких сапог и приказал: – Веди, куда там надо… сумасшедшая…

Валентина проводила Лукича в комнату.

– Спит? – спросил Лукич. – Или притворяется?

– Я не знаю. Он не приходит в себя… уже вторые сутки. Ненадолго очнулся в машине, но потом… Словом, я не знаю, что с ним такое.

– А я вот знаю, – жестко сказал Лукич, садясь на постель рядом с Пятым. – Принеси воду и нашатырь. В себя он не приходит, видите ли… Иди, не стой.

Когда Валентина вернулась с водой, Пятый уже сидел на кровати и с недоумением осматривался вокруг себя.

– О Господи… – в его голосе звучало неподдельное удивление и страх. – Где я?…

– Ты у меня дома, – ответила Валентина.

– А как я сюда попал? – спросил Пятый.

– Я тебя привезла позавчера, – сказала Валентина со вздохом. Пятый откинулся на подушку и с ужасом посмотрел на Лукича. Тот развёл руками – мол, я тут ни при чём.

– Пятый, собирайся, – приказал Лукич. – Поедем на базу. Что с рукой такое?

– Нарывы. Сам не могу понять – откуда…

– Вот и разберёмся заодно. До машины сможешь дойти?

– Не уверен… Я попытаюсь.

– Валя, принеси носилки из “Волги”, – попросил Лукич.

– Я не понимаю, что происходит! – взорвалась Валентина. – Да вы что! Ополоумели, что ли?! Что вы делаете?

– Валя, ты не в курсе всего, – успокаивающе сказал Лукич, – но… давай выйдем и поговорим. А он пока отдохнёт перед дорогой.

Валентина и Лукич вышли в коридор и Валентина крепко притворила дверь комнаты.

– Так, – начал Лукич. – Прежде всего – как это получилось?

– Я его отвела в медпункт, посмотреть руку, там нарывы, и у него температура поднялась… Ушла вниз на освидетельствование, возвращаюсь… эти мерзавцы выломали дверь в медпункт, вытащили его на улицу и стали бить. Я подогнала машину, пихнула его туда и уехала. По дороге он пришёл в себя, но совсем ненадолго. Потом отрубился окончательно. Я же не могла его там оставить, правда?…

– А теперь послушай меня, Валя. Мало того, что сделанное тобой – незаконно, ты ещё и подвергаешь свою жизнь совершенно конкретной опасности. Ты знаешь, что у него туберкулёз лёгких в открытой форме?

– Нет… Но почему мне никто не сказал, что…

– Он не мог, а я и не думал, что тебе стукнет в голову куда-то его везти с “трёшки”. Так что иди пока покури, Валя, а я ему помогу собраться, – Лукич открыл дверь в комнату и сказал: – Давай, дружок, одевайся. И скоренько, а то время уже много.

Валентина отстранила Лукича и вошла в комнату.

– Лежи, Пятый, – приказала она. – Никуда ты не поедешь. Ты останешься тут, понял? Лукич, у него сейчас обострение, что ли?

– Судя по всему, да. Я не понимаю, что…

– А вот что.

Валентина снова вышла из комнаты и закрыла дверь.

– Вот что. У меня дома находится тяжело больной человек, – сказала она жестким тоном, не допускающим возражений. – И я попросила бы не распоряжаться тут, понятно? Это мой дом, и это мой больной. Я его взяла под свою ответственность. И буду тянуть. А где – дома или нет, решать не вам.

– Боевая ты, Валя, – вздохнул Лукич. – Делай как хочешь, но… пойми, я за тебя волнуюсь. А вдруг и ты заболеешь? Что тогда?

– Не заболею я, – отмахнулась Валентина. – А вот нарывы надо бы вскрыть, между прочим…

– Алексей Лукич… – позвал из комнаты Пятый. – Так мне вставать или нет?… А то я…

– Нет, лежи пока, – Лукич вошёл в комнату и сел у Пятого в ногах на кровать. – А чего такое? Плохо что ли тебе?

– Да нет, в принципе… я просто устал, хотел полежать, пока можно, – немного неуверенно сказал Пятый. – Но если надо, то я…

– Через полчасика. Руку твою обработаем, а потом снова спать будешь. Ты попробуй определиться – сможешь ты до стола дойти, или мне досочку тебе под руку искать. Я же не могу резать на мягком…

– Я дойду. Только, если можно, без новокаина. Хорошо? Я выдержу, вы не волнуйтесь, – пообещал он. – Я бы не хотел снова…

– Так не пойдёт. Я не сомневаюсь, что ты стерпишь и не такое, но я не смогу нормально всё почистить, если ты будешь дёргаться и шипеть от боли.

– Я не буду. А вот заснуть, если больно не будет, я точно сумею. Был уже прецедент… – добавил он тихо. – Давайте без анестезии. Я вам обещаю, что всё будет в полном порядке…

– Ну нет. Я тогда доску найду – и спи на здоровье. Ладно? Вот и хорошо.

Валентина сделала ему в руку несколько уколов новокаина, потом она и Лукич пошли покурить на кухню, а когда вернулись, увидели, что Пятый заснул.

– Валя, разбуди его на всякий случай, – попросил Лукич. – А то мало ли что. Ещё дернется ненароком, разрежу что-нибудь не то. И попроси его перевернуться, а то так неудобно будет.

– Что?… Алексей Лукич, это вы?… – Пятый с трудом сел на кровати. – Не надо меня будить, я не сплю. Как лечь?

– Головой в другую сторону перевернись, – попросил Лукич. – Ага, вот так. Сейчас я доску подложу, погоди минутку… Руку ощущаешь?

– Нет, – ответил Пятый. Он чувствовал, что веки наливаются тяжестью.

– Так, сейчас… я так и думал, это щепки, – подытожил Лукич. – Сейчас было больно? Эй, дружок, я спрашиваю, больно было или нет?

– Нет… – прошептал Пятый еле слышно. Ему показалось, что голос Лукича прозвучал словно бы издалека, а потом всё разом исчезло.

Потом всё было хорошо. Он не помнил, происходило ли с ним что-нибудь существенное, но чувствовал только, что ему было тепло, и вокруг было тихо. Вернее, было тепло, тихо и темно. И это было самое главное. Иногда он на какие-то мгновения просыпался, и всегда вокруг было одно и то же – спокойствие. Плотно задёрнутые шторы даже днём не давали дневному свету проникнуть в комнату, где-то в отдалении тихо тикали настенные часы, но ни голосов, ни уличных шумов не было слышно. Он мгновенно уходил обратно в гостеприимное забытье, тем более, что этому ничего не мешало – никаких неприятных ощущений не было вообще, словно они остались где-то за этими стенами. Ни боли, ни страха, ни отчаяния. Ничего. Пусто. Иногда рядом с кроватью кто-то появлялся, но этот кто-то тоже не мешал спать – не шумел, не говорил ничего. Помогал сеть и напиться, а потом уходил. И всё.

В одно прекрасное утро Пятый проснулся и вдруг понял, что спать он больше не хочет. Он сел на кровати, потянулся, поморщился от ломоты в суставах, набросил на плечи рубашку, висевшую на стуле и кое-как выполз в коридор. Кое-как – потому, что ноги слушались плохо. Он подошёл к двери на кухню и приоткрыл её. За столом спиной к двери сидела Валентина, а напротив неё разместился собственной персоной ни кто иной, как Лин. Который сразу же заметил Пятого.

– Ё-моё! – радостно сказал он, вставая. – Валентина Николаевна, вы только поглядите, кто у нас сегодня в гостях!

Валентина оглянулась.

– Неужто сам проснулся? – с недоверием спросила она. – Быть этого не может. Тебя кто-то разбудил, что ли?

– Нет, – удивлённо сказал Пятый. – А что?… Лин, ты-то тут откуда?

– Оттуда. За неделю, знаешь ли, много событий может произойти.

– За сколько?!

– За неделю, – ответил Лин, прикуривая.

– Я что – спал неделю? – с ужасом спросил Пятый.

– Восемь дней, – поправила Валентина, тоже закуривая сигарету. – Ты хочешь сказать, что ничего не помнишь?

– Не может быть, – убито сказал Пятый. – Не верю…

– А ты на руки свои посмотри, на руки, – посоветовал Лин. – Там как раз написана летопись этой недели. Можешь прочитать.

Пятый приподнял рукав и оторопело уставился на исколотый сгиб локтя.

– Это капельницы, – сказал Лин. – Ну как? Здорово?

– Лин, тебе что – надо больше всех? – спросила Валентина. – Пятый, иди умойся, и садись есть. Мы-то уже позавтракали…

– Слушай, ты нам такого шороху задал, что я просто был готов тебя удавить своими руками. И не говорить громко, и ходить только на цыпочках, и дверью не хлопать… и вообще! Сиди тут с тобой, с убогим, лови, когда ты проснёшься… А если тебе приспичит проснуться в три часа ночи?!

– Лин, отстань от него. Будто он с тобой мало сидел, – поморщилась Валентина.

– Мне кто-нибудь сегодня скажет, что со мной такое было? – в пространство спросил Пятый. – Все эти сидения – дело прошлое.

– Да ничего не было. Просто реакция, наверное. Лукич сказал тебя не трогать, вот мы и не трогали. Бегали тут, как мыши какие-то…

– Ты просто спал, – ответила Валентина. – И, как мне кажется, проспал своё обострение. По крайней мере, выспался ты на неделю вперёд, не меньше.

– Вот и ладно, – заметил Лин. – Теперь пусть он меня пасёт, хорошо?

– Обойдёшься, – отрезала Валентина. – Тебя-то зачем?

– А что я – хуже, чем он, что ли? – спросил Лин. – В некотором роде я даже лучше. Я, в отличии от тебя, дружок, пришёл сюда сам, – Лин загнул один палец. – Потом… а, вот! Я не спал чёрти сколько времени и не портил окружающим жизнь, – Лин загнул второй палец. – И ещё. Я последнее время постоянно делаю что-то хорошее, а вот ты…

– Ша, точка! – сказала Валентина. – Перестань, рыжий.

– Вот, пожалуйста! – ощерился Лин. – Это – вместо “спасибо”, как я понял. Я ухожу с предприятия по координатам, я почти что сутки таскаюсь по городу, ищу нужный адрес, наконец нахожу, поднимаюсь наверх, звоню… И что я слышу?! – возмущенно вопросил он. – Ни “как ты добрался?”, ни “устал ли ты?”, ни “хочешь ли ты есть?”. Ничего подобного! Первое, что я слышу: “Какого чёрта ты трезвонишь, как полоумный?! Ты его разбудишь, идиот!” – Лин сел за стол и подпёр голову руками. – Так недолго и обидится, кстати. И вот, вместо того, чтобы лечь поспать, почитать книжечку, попить чайку, я оказываюсь прикованным к одру этого негодяя, которому приспичило, видите ли, немножко отдохнуть. Немножко!… Недельку-другую!… Ты всегда найдёшь способ припахать меня по полной программе, а сам…

– Лин, я не хотел, – Пятый сел напротив друга, нахмурился, опустил глаза. – Ей Богу, правда, не хотел. Я и не думал, что я… прости, Лин.

– Ладно уж, – ворчливо ответил тот. – Валентина Николаевна, огорошим его немного? А то он же не в курсе…

– Это ты про то, каким способом ты сюда попал? – спросила Валентина.

– Конечно. Я не хотел тратить время на дорогу, и поэтому вышел… скажем так, через стену.

– У тебя голова на плечах есть? – спросил Пятый. – Или нет? Ты что?! Много народу это видело?

– Никто. Я только Валентине Николаевне рассказал, что иногда мы можем… словом, делать такие штуки. Но только иногда и далеко не через все стены. Это же правда?

Это была самая наглая ложь, которую Пятый когда-либо слышал от Лина. Но тут он медленно кивнул, соглашаясь. Что ему ещё оставалось?

– А ты так тоже можешь, Пятый? – спросила с любопытством Валентина.

– Сейчас не смогу, – ответил тот. – Сил маловато, да и стены у вас… – он замялся, – скажем так – надежные.

– Но это правда – что можно пройти из одного места в другое? – не унималась та.

– Правда, – ответил Лин. – Для этого существуют двери.

– Да ну тебя! Ты же сам сумел выйти с предприятия и попасть сразу в Москву, ведь так?

– Так, и что с того? – усмехнулся Лин. – Второй раз я этого повторить не сумею. Скорее всего, не сумею.

– А можно ещё куда-нибудь попасть? За границу, например?

– Нет, – ответил Пятый. Врать, так врать, чёрт возьми!…

– А… а я смогу научиться? – чуть не шепотом спросила Валентина. – Может, у меня тоже получится?…

– Нет, – твёрдо ответил Пятый. – Это я могу сказать точно. Не сможете. Даже и не пробуйте.

– Жалко… Вот было бы хорошо!… Раз – и на работе! Раз – и дома! Раз – и в Париже! А так меня никогда в жизни из этой проклятой страны не выпустят…

– Не переживайте, Валентина Николаевна, – утешил её Лин. – Так ведь можно оказаться… раз – и могиле. На это очень много сил уходит, поверьте мне. Если бы я так не переживал за этого идиота, я бы ни в жизни на это не отважился. Я бы спокойно дождался вас.

– Лин, ты мне вот что скажи. Это никак с какой-нибудь нечестью не связано? – спросила Валентина. – Я, конечно, не суеверна, но, сам понимаешь…

– Нет, конечно, – ответил за Лина Пятый, который сообразил, что у Лина, после упоминания о нечисти может здорово развязаться язык. – Это просто… определённая психотехника…

В своей голове он услышал ехидный голос Лина: “Конечно, дружок, это исключительным образом она самая! Ты ещё приплети сюда практику йогов”.

– Пятый, а скажи-ка ты мне… – начала Валентина, но Лин её очень вовремя остановил встречным вопросом:

– Можно мне ещё чего-нибудь перекусить? – спросил он.

Пятого поразила Валентинина реакция – она хлопнула по столу ладонью, поднялась и рассерженно удалилась.

– Работает! – удовлетворённо сказал Лин. Он встал из-за стола, вытащил их холодильника батон хлеба и пачку масла и торжественно положил перед Пятым. – Будешь?

– Ты ещё спрашиваешь, – покачал головой Пятый. – Конечно.

– Это, кстати, наше собственное, – заметил Лин, нарезая хлеб. – На наши кровные денежки из овощного магазина. С разгрузки. Я перешёл на автономное питание после того, как Валентина Николаевна сказала, что я могу объесть кого угодно. И её в том числе.

– Что ж ты такое ел?

– Да преимущественно кашу. Но много. Сам понимаешь, после шести-то месяцев голодовки. Так что пока тебя кормили капельницами, я ел вполне нормальную еду. Накупил овсянки, масло вот… Она, правда, иногда добреет, и тогда я могу найти в своей каше, например, сгущёнку или варенье, – Лин мечтательно улыбнулся. – Один раз нашёл даже яблоко.

– В каше? – удивился Пятый.

– Нет, рядом, – ответил Лин. – В каше – это было бы слишком. Я тут подумал, кстати… У нас ещё осталось девять рублей. Может, сходить купить макарон? А то каша уже надоела, признаться. Хотя говорят, что от макарон толстеют. Или нет?

– Толстеют, – ответил Пятый. – Но тебе это не грозит. Так что покупай… слушай, ты это серьёзно – про то, что ты…

– Да всё он врёт! – сказала Валентина, входя на кухню. – То есть, не всё, конечно, но часть – точно. Кроме овсянки ты ешь ещё и всё, что от тебя вовремя не спрячешь.

– Но овсянку он покупал сам? – спросил Пятый.

– Что было, то было, – вздохнула Валентина. – Я же не смогу его удержать, если ему захочется пойти в магазин.

– Меня никто не удержит. Сегодня схожу за макаронами, надо же чем-то ужинать? – Лин откусил кусок хлеба с маслом. – Или как?

– Тогда заодно и мне по списку продукты купи. Хорошо?

– Ладно, только мясо я покупать не буду, – сразу предупредил Лин. – Масло там всякое, молоко, творог, овощи – это пожалуйста. Но мясо – увольте.

– Договорились. Вот мне повезло, а!…

Пятый неохотно приоткрыл глаза. Как хорошо спать! Ну что за жизнь, скажите на милость? Только прикорнёшь – сразу будят. Ни минуты покоя.

– Слава Богу, – рядом со своей постелью он увидел Лену. Глаза у неё были уставшими и заплаканными. – Слава Богу, – повторила она, – очнулся.

– Я спать хочу, – пожаловался Пятый, – ну зачем…

– Спать! Шестые сутки пошли, как ты спишь, ненормальный. Мы тут уже решили, что ты умрешь, что не выдержишь… я пойду, Валентину и Гаяровского позову, пусть хоть порадуются люди, ведь они всё это время с тобой сидели, дежурили. И посмей мне только повторить такое! Хоть обошлось, и то хорошо.

Она выскочила из комнаты. Через секунду вошёл Гаяровский, а следом за ним – Валентина.

– Пятый, – сказала Валентина со слезами в голосе, – не делай так больше, ладно? Мы боялись, что ты погибнешь! Ты же едва не умер.

– Я и так скоро умру, хотя не так скоро, как мне бы хотелось, – Пятый тихо вздохнул, – но если вы не хотите как-то ускорить этот процесс, то пусть… пусть так. Я просто устал, Валентина Николаевна. Поэтому поддался слабости и захотел решить эту проблему… доступным мне способом. Согласитесь, что я ещё мог придумать?

– Да, – проговорил Гаяровский, – второй раз броситься под автобус ты явно не в состоянии. И всё же, я бы хотел услышать, в чём конкретно проблема? Боль?

– Да, – Пятый секунду помолчал и добавил, – мне мало четырёх уколов в сутки…

– Ты и так уже подсел на морфий, – строго сказал Гаяровский.

– Это зависимость, я привык, – согласился Пятый, – но, боюсь, если опять… станет плохо, то я…

Он не договорил. Лена отвернулась к окну. Валентина молчала.

– Опять потеряешь контроль над собой, – закончил за него Гаяровский. – Вполне естественно. Наркоманы не могут себя контролировать во время ломок. Хорошо, мы увеличим дозу до шести уколов сутки. Согласен? – Пятый кивнул и Гаяровский продолжил. – Учти, твои шансы выжить после этого снижаются больше, чем вдвое. Не страшно?

– Нет, – Пятый посмотрел на Лену, которая стояла у окна, положив ладони на холодное стекло, и беззвучно плакала, – про то, стоит ли мне жить, или нет, мы уже говорили. И решили, что не стоит. И хватит об этом.

Лена выбежала вон из комнаты, Валентина поспешила за ней, утешать. Из кухни раздавались приглушенные рыдания и голос Валентины: “Ленок… ну, зайка… ну не надо… возьми себя в руки… ты же ему этим не поможешь…”.

– Пятый, не стоит при них об этом говорить, хорошо? – на лице Гаяровского проступило тяжелое, подавленное выражение. – Они так стараются тебе помочь, вытащить тебя. Не заставляй Лену плакать, а Валю – злиться. Они тебя любят. Будь я на твоём месте, я бы только ради них выжил.

– Я не могу, – с отчаянием сказал Пятый. – Понимаете? – голос его дрогнул. – Столько лет… столько смертей… Вадим Алексеевич, я вас умоляю… помогите мне уйти! Или, хотя бы, не препятствуйте… Я обещаю, больше я не буду пробовать столь радикальных методов. Ей Богу, не буду, – Пятый облизал пересохшие губы. – Но я прошу только одно… чуть меньше… боли… пожалуйста…

Гаяровский сел рядом с ним на кровать.

– Хорошо, – он медленно кивнул, – я помогу тебе. Конечно, грех на душу я не возьму, но от боли сходить с ума ты больше не будешь. Давай договоримся: я обеспечу тебе лекарство… до конца, а ты, в свою очередь, больше не станешь делать попыток совершить суицид и… уйдёшь…

– …как человек, а не как малодушная сволочь, – прошептал Пятый. – По рукам. Именно об этом я вас и просил… хорошо, что вы меня… поняли… хоть кто-то меня понял… слава Богу…

– Не надо столь драматизировать, – попросил Гаяровский, – всё может ещё сто раз измениться, смею тебя заверить. Бывало, что и после худших травм люди вставали на ноги…

– Ко мне это не относится по очень простой причине: я этого не хочу. Чтобы жить, надо иметь… какой-то стимул… а у меня его нет. Человек может жить литературой, музыкой, искусством, любовью, ненавистью, жадностью, даже похотью… но если убрать этот фактор, жизнь становиться пустой… не просто пустой, а бессмысленной. Хотя, пока что у меня есть стимул, о котором, слава Богу, никто не догадывается, и, надеюсь, не узнает, до срока… Я был не прав, когда попытался решить свои… проблемы таким простым способом. К сожалению, так просто не получится. Это я уже понял.

– Пятый, ты помнишь свои беседы… в больнице? С заочниками?

Пятый кивнул. Это были приятные воспоминания, и они вдруг налетели на него, как волна, как музыка, как ветер… И он с большим трудом заставил себя ответить на вопрос Гаяровского.

– Кто же ты? – спросил тот с тихим отчаянием в голосе.

– Теперь – никто. А раньше… не могу перевести… нет аналога… простите…

Он уснул. Мгновенно отойдя от реальности, он снова попал туда, откуда шел. Эти сны-воспоминания носили столь навязчивый характер, что поначалу Пятый удивлялся – как же он мог запомнить столь большой объём событий практически без искажений и так предельно ярко. Потом удивление на короткий срок уступило место страху. А потом стало всё равно. В том человеке в снах Пятый с трудом различал себя, он поражался – неужели я? Как же так? Не может быть… А сон, между тем, нёс его всё дальше и дальше, и не было рядом ни Валентины, ни Лены, всё ещё плакавшей в кухне, ни Гаяровского, а была больница… и мартовский вечер… и тишина коридора, после того, как ушли посетители, закончился ужин и наступил отбой… и невнятные весенние шумы за окнами… оживающие ветер и вода…

Ужин уже прошёл, больные разбрелись по палатам. Пятый с Лином всё ещё отсыпались. У Пятого наступило обострение туберкулёза, Лин был ранен, и Гаяровский разрешил привезти их в больницу. Валентина не преминула воспользоваться приглашением (туберкулёзный больной дома, да ещё отношения с Лином находились далеко не в лучшей стадии) и привезла обоих.

Пятый проснулся около девяти вечера. Некоторое время он пролежал, наслаждаясь теплом и удобством кровати, затем решил, что всё же стоит выбраться из-под одеяла: хотелось курить, есть, пить, вымыть голову, что-нибудь почитать… да мало ли ещё чего. Тут он, слава Богу, не пленник, может делать, что хочет. Он накинул халат, вышел в коридор и нос к носу столкнулся с санитаркой. Пятый её, конечно, узнал – Наташа. Очень приятный и милый человечек. Болтушка– хохотушка, душа отделения.

– Ой, Пятый! – от радости она аж подпрыгнула, ещё бы, знакомое лицо! И тут же бросилась на шею – целоваться. Пятый вежливо отодвинул её от себя со словами:

– Наталь, полегче! Смотри, не подцепи то, с чем я тут лежу… я тебя тоже рад видеть, как же…

– Слушай, а Лин?… – начала она, но осеклась.

– Здесь, – успокоил её Пятый, – спит пока. Как у тебя с биологией? Зачёт тогда сдала?

– А то! – Наташа усмехнулась и с видом превосходства добавила. – После твоего тогдашнего объяснения вся группа сдала на отлично, представляешь? Герасимовна охренела – двойки-то ставить некому! Вот злилась… Слушай, а может, ты нам сегодня расскажешь что-нибудь? Или лекцию прочтёшь? Ну, пожалуйста…

– Не ной, – строго сказал Пятый, – я же не отказывался, чего ты канючить начала?…

– Здорово! Я тогда наших соберу… только скажи, сегодня точно можно? – Наташа сразу оживилась, глаза заблестели. Пятый обречено кивнул, не зная – печалиться или радоваться. В больнице работало много студентов-заочников из мединститута, учиться и работать было чертовски сложно и Пятый их, конечно, по-своему жалел. Очень скоро эти студенты прознали, что в хирургии временами отлёживается талантливый биохимик, для которого все темы, ими изучаемые, не то, что являются проблемой, а совсем наоборот. Поначалу робко, а затем всё смелее, они стали просить Пятого о помощи. Он не отказывался, его развлекало общество этих ребят, да и возможность, пусть и маленькая, немного поработать головой. Из простых тем, которые зубрили студенты, он умудрялся создавать целые поэмы, шоу, сказки. Он и сам не заметил, как за четыре лёжки в больнице превратился в преподавателя. Студенты, однако, заметили. Они стали всё чаще и настойчивей называть свои ночные беседы с Пятым, а позже и с Лином, лекциями. Вот и сейчас…

– Во сколько? – спросила Наташа.

– Давай в одиннадцать. Пойдёт? Я просто помыться хотел, я же только сегодня к вам добрался. И рыжего надо дождаться, не то он может обидеться, что без него…

– Ладушки! – Наташа таки чмокнула его в щёку и умчалась – делиться радостной вестью с сокурсниками. Пятый покачал головой и направился к душевой комнате. По дороге он зашел на пост, попросил полотенце, мыло, немного потрепался с санитарками, с которыми тоже был знаком, и, наконец, пошёл туда, куда и собирался.

Из душа он вышел с твёрдым намерением перво-наперво разбудить рыжего, ведь обойтись без Лина во время беседы со студентами он не мог. Это была великолепная игра на диссонансе – строгость самого Пятого и неуёмная веселость рыжего прекрасно дополняли друг друга. Самым забавным во всей этой ситуации было то, что Лина, как лектора, никто не воспринимал всерьёз, все были уверенны, что нужными знаниями обладает только Пятый, хотя на самом деле уровень подготовки у друзей был совершенно идентичен. Похоже, что Лина такой расклад вполне устраивал.

Лин уже не спал. Он читал какой-то журнал, который обнаружил в тумбочке. Пятого он встретил словами:

– А ты знаешь, как удалить жирное пятно с платья? Ну, скажи, что не знаешь!

– Не знаю, – легко согласился Пятый. Уж что он знал, так это то, что с Лином в подобных вопросах лучше соглашаться и поддерживать игру.

– Нужно посыпать пятно солью… – Лин заглянул в журнал и добавил, – а затем выкинуть соль.

– Вместе с пятном? – поинтересовался Пятый, убирая полотенце и мыло в тумбочку.

– Вместе с тобой! – огрызнулся Лин. – Зачем ты суёшь мокрое полотенце внутрь? Не проще его повесить?… Да не на мою кровать, а на свою, идиот! И мыло тоже не убирай, я сейчас мыться пойду… Студенты есть на сегодня?

– А как же, – Пятый прилёг на кровать и с наслаждением вытянулся во весь рост. Он положил руки под голову, зевнул, и, повернувшись к Лину, спросил:

– Что мы сегодня читаем?

– Что попросят, – откликнулся тот, – я думаю, какую-нибудь очередную гадость в духе прошлых бесед… Они, видимо, решили, что мы – ходячие справочники по органике. Не знаю, как я, ну уж ты-то – точно. Вполне возможно, что тебя впоследствии разберут на сувениры. Или на наглядные пособия.

Пятый швырнул в Лина мокрым полотенцем, которое он так и не повесил на спинку кровати. Тот ответил, швырнув журнал.

– Спасибо, – парировал Пятый, – очень познавательно… Что это такое?… А, вот, нашёл. “Крестьянка”. Лин, ты деградируешь, ты об этом знаешь? Как ты можешь это читать? Неужели не противно?

– Не противней, чем тебе, – парировал Лин, – сейчас “Крестьянку” читаешь ты.

– Я не читаю, я перелистываю, – Пятый положил журнал на тумбочку и повернулся к Лину. – Ты помнишь, в каком кислотном режиме осуществляется первичная обработка препарата при подготовке к тестированию? Начальный курс.

Лин нахмурился, немного подумал и ответил.

– Правильно, – похвалил его Пятый, – но не совсем. Ты температуру не ту назвал, олух. И когда ты запомнишь?

– Ты про температуру не спрашивал, – заартачился Лин, – только про кислотность… Скажи спасибо, что я назвал всё…

– Лучше бы не называл. За столько лет не запомнить столь очевидной вещи…

– Заладил! – Лин сел на кровати и принялся шарить под ней ногой, дабы выудить тапочки, которые, как назло, не желали находиться. – А сам ты… Что бы попроще предложить? Хотя бы… ну… предварительное изменение генетической структуры?… Слабо?

– Слабо, – признал Пятый, – что поделаешь. Ничего у меня не выйдет. Провалю я экзамен, выгонят меня из…

– Всё, я пошёл! – Лин резко вскочил и направился к двери. – Ненавижу, когда начинают прикалываться те, кто не умеют этого делать! Где мыло, придурок? Ты что, его съел?

– Выпил.

– Отдай! Если не отдашь добром, я не отвечаю за последствия, понял? И никакой Гаяровский не склеит обратно то, что от тебя останется!

– Мыло под тумбочкой, – отрапортовал Пятый, – ты его туда запинал, пока искал тапки… Кстати, по коридору в данный момент мотается Наташка, поэтому я тебя честно предупреждаю – опасность быть зацелованным до одурения многократно возросла. Хотя тебе это, кажется, нравилось…

– Я бегу, – Лин подмигнул и скрылся за дверью. Вскоре из коридора донёсся его голос, быстро удаляющийся: “Я отнял у этого ненормального мыло как раз в тот момент, когда он… ты не поверишь!”. Судя по всему, Лину и впрямь не поверили – в коридоре раздался смех. Через некоторое время голоса вернулись. Лин вещал. “…Так вот. Стоим мы на остановке, тут подходит автобус, а в нём – какая-то баба в рыжем парике продаёт билеты… ну, пока Пятый искал десять копеек… я подошёл сзади и снял парик… там так жарко было – не передать! Я просто пожалел женщину, ей Богу!… Нет, гривенник мы себе оставили… ей не до денег стало, сам не пойму до сих пор, из-за чего… Парик? Я ей его отдал, когда мы выходили. Зачем мне парик, сама посуди? Мои, если покрасить, будут не хуже…”.

“Ах, Лин, Лин, – подумал Пятый, – всё-то тебе неймётся, милый… Это хорошо. Если тебе весело, значит, всё хорошо. Я не так волнуюсь. Пусть он что угодно вытворяет, Господи, лишь бы только не было больше этих срывов, когда он превращается невесть в кого… когда он… даже думать об этом не могу. Господи, только бы с ним всё обошлось, пожалуйста! – Пятый сел на кровати, откашлялся, отдышался немного. – Если ты действительно… есть… то пожалей Лина. Он добрый и никому не делал ничего дурного. Пусть мы и не братья по крови, но во всём остальном мы гораздо ближе, чем любые братья. И если для тебя это так важно, Господи, то, будь добр, не дай погибнуть моему брату”.

Дверь палаты приоткрылась, и в неё заглянул Лин. Он очень забавно выглядел в смешном тюрбане из полотенца на мокрых волосах, в расхристаном поношенном халате, с тапкой в правой руке и с улыбкой до ушей на лице. Он посмотрел на Пятого и улыбка сменилась выражением участия и озабоченности.

– Ты чего? – спросил Лин, входя в палату. – Случилось что-то?

– С чего ты взял? – удивился Пятый.

– Просто у тебя такое лицо…

– Задумался немного. – Пятый встал и потуже затянул пояс халата. – Ребята пришли?

– Ждут, – отрапортовал Лин.

– Тогда пойдём. И, будь любезен, обуйся.

– Она порвалась, – Лин помахал тапкой перед лицом Пятого, – Наташка сказала, что зашьёт…

Голос в отдалении.

– Спит?

– Не знаю. Посмотрим… – шаги, чужое напряженное дыхание. – Точно, всё ещё спит.

– Восемнадцать часов. Не слишком?

– Не смогли разбудить. Я поэтому и позвонила тебе.

– Валя, так нельзя. Он просто загнётся от обезвоживания. Ставь капельницу.

– Вадим, может, стимулируем как-то? Ему надо есть, он такой истощённый…

– Сам вижу, – неприкрытое раздражение в голосе, – опасно стимулировать, сердце слабое. Может не выдержать. Был бы здесь Лин…

– Вадь, не надо! Не растравливай понапрасну душу. Где теперь Лин – одному Богу известно…

– И вашему начальству. Ладно, рискнём, авось получится. Неси препараты и зови Елену. Сейчас мы сначала сердечное ему проколем, потом морфий, и только после этого – преднизолон. Проснётся – захочет есть. Только сразу предупреждаю – препарат гормональный, это раз. Усиливает работу почек и сгоняет внутренние отёки, это два. Пока ставь глюкозу, всё польза будет.

– Вадим, что делать?… Пока он спит… я скажу. Он, по-моему, сходит с ума. Такой странный стал в последнее время… заговаривается, не отвечает, вопросы идиотские задаёт… Я всё понимаю, но раньше он был… устойчивым, что ли… а теперь…

– А сама ты что думаешь? Тебе и в страшном сне не присниться то, что он сейчас испытывает. Валя, он же от боли умирает, понимаешь? Даже не от ран, а именно от боли. То, что мы его не вылечим – это однозначно, но мы обязаны, подчёркиваю, обязаны максимально облегчить ему мучения. И все твои выкладки насчёт того, что, если меньше колоть морфия, то он дольше проживёт, становятся совершенно не актуальными. Я говорил с ним, пока вас не было, помнишь, когда он пытался покончить с собой?

– Помню, – печаль и осознание собственного бессилия, – ещё бы не помнить…

– Мы с ним заключили договор. Он, я больше чем уверен, об этом договоре и не заикался. Я пообещал ему обезболивающее в любом количестве, а он, в свою очередь, пообещал больше не совершать попыток суицида. Теперь ответь – были попытки?

– С тех пор – не было.

– Он своё обещание выполнил. И не мешай мне выполнять своё. Я привожу морфий?

– Да.

– Даже с избытком?

– Да.

– Вот и будь любезна, коли столько, сколько он попросит, – жесткость, раздражение.

– Он не просит.

– Он и не будет просить. Он ждёт от вас с Ленкой лишь одного – понимания. Даже сочувствие ваше ему не нужно. И уж совсем ни к чему твоё желание его спасти. От смерти нет в саду трав, Валя. Позволь ему сделать то, что он хочет.

– Что он хочет, Вадим?…

– Умереть, Валя. Неужели тебе не ясно?…

– Вот погоди, найдём Лина… тогда и посмотрим, кто здесь умрёт первым!

– Вряд ли вы его найдёте, Валя. Если он ещё жив, то…

– Отсохни твой язык, Вадим!

– Валя, если ты напряжёшь хоть немного свои мозги, ты вспомнишь, что Пятый бросился под тот автобус чуть не на глазах у Лина. Значит, решение это он принял гораздо раньше, чем ты думаешь. Делай выводы сама, по мере своего разумения, а я, с твоего позволения, буду делать то, зачем приехал. Ты меня вызвала из-за того, что он не может проснуться? Давай будить. Неси лекарства…

Воздух тяжелый. Дышать трудно, воздух не хочет проходить в лёгкие, застывает где-то на пол дороге. Словно пытаешься дышать водой, даже и не водой, а густым клейким сиропом. И запахи вокруг неприятные, тоскливые какие-то… спиртом пахнет, какой-то лекарственной дрянью… Пятый приоткрыл глаза ровно настолько, чтобы понять, кто рядом с ним и что происходит. Валентина сидит рядом, что-то читает. Больше никого не видно. Ушел Гаяровский. На кухню, к Лене, судя по их голосам…

– Валентина Николаевна, – прохрипел Пятый, – сколько времени?

– Одиннадцать утра, – ответила та, – как дела? Выспался?

– Дела? – Пятый помолчал, прислушиваясь к своим ощущениям. Затем с лёгким удивлением сказал. – Неплохо… я бы даже поел, если можно…

– Обязательно, – пообещала Валентина, – сейчас. И укол тоже, пока я не забыла.

– Я бы напомнил, – Пятый приподнял брови, совсем чуть-чуть, но Валентина, зная, что это означает что-то вроде улыбки, очень обрадовалась, – Валентина Николаевна, вы не проветрите комнату?… А то душно, и спиртом сильно пахнет…

– Дышать трудно?

– Совсем немножко… не страшно… это пройдёт. Вадим Алексеевич пока не уехал?

– Он ждёт, когда ты проснёшься, – Валентина вынула из шкафа плед, укрыла Пятого, надела ему на голову вязаную шапку, приоткрыла форточку и вышла – за Гаяровским. Пятый посмотрел по сторонам, взгляд его остановился на книжных полках. Он решил непременно попросить Лену поискать в небольшой библиотеке что-нибудь интересное. Пятый чувствовал себя относительно хорошо – начинался светлый период.

Пока что он был один. Гаяровский не спешил возвращаться в комнату, и Пятый, пользуясь его отсутствием, стал внимательно прислушиваться к своим ощущениям. Он не понимал – почему вдруг стало легче? Последние дни его окружала серая муть боли, чувства растворялись в ней, он почти не осознавал себя. Он не мог говорить или жаловаться, боль и лекарство, которым её пытались усмирить, отнимали столько сил, что он стал забывать – что с ним происходит, почему он находится в этом доме, что за люди рядом с ним… Теперь же он с удивлением понял, что свет, который несказанно досаждал ему последнее время – это свет слабенького ночника, что женщина, которая плакала неподалёку, когда он не мог есть, как его об этом не упрашивали – Лена, что сквозняк, временами ощущаемый им, идёт из-под двери в коридор… и ещё больше он удивился, когда понял, что прекрасно знал всё это гораздо раньше – задолго до того, как на него опустилась темнота. Раньше ему было очень плохо. Теперь стало лучше. Почему? Пятый поднял руку к глазам и стал пристально всматриваться в переплетение тоненьких синих вен, словно надеясь найти там ответ на мучивший его вопрос. Плохая рука. Худая, как куриная лапка. По всем венам – маленькие и большие гематомы. Старые, пожелтевшие, и новые. Не рука, а сплошное недоразумение. Такой не то, что книжку, пустую чашку не поднимешь. “Борьба человека и стакана” – вспомнил Пятый. Если немного зажмурить глаза, то кисть руки сливается с потолком. Такая же белая. Фаянс. Или фарфор. Пятый расстроился. Он попытался вспомнить, что умели, могли и делали эти руки… и вдруг подумал – а что, если это не правда? Что, если вся моя прежняя жизнь мне только приснилась? И решил про себя, что непременно спросит у кого-нибудь о том, что с ним было раньше. Может, сегодня. А может, позже. Он удивился сам себе – как это ловко и складно он говорил с Валентиной. Будто ничего не случилось. Слова существовали как бы независимо от него, простейшие ключевые фразы, коды для общения с себе подобными… А всё же как хорошо, когда ничего не болит! И как же это здорово, когда хочется есть! Такие простые вещи, а сколько от них радости. А что до рук… этих рук на его век хватит, даже с избытком. Мёртвым ведь руки не нужны. Им вообще ничего не нужно… А пока можно позвать Валентину, или Лену, или Гаяровского. И поблагодарить их за то, что они, в то время, как ему было совсем худо, сидели с ним, помогали, вытаскивали… За то, что не дали умереть до срока. Пока есть надежда на то, что жив Лин (а Пятый жил только этой надеждой и ни чем больше), о сроке думать рано. Только когда всё проясниться окончательно, он сможет решить для себя, когда можно будет уйти. Пятый подумал, что не плохо бы было разработать нормальный план действий на тот случай, если смерть подойдёт совсем близко. Ведь тогда времени на раздумья не останется вовсе. Он понял, что разрабатывать план придётся в самое ближайшее время, пока ещё хоть как-то работает голова. От этих неспешных вялотекущих мыслей его отвлёк Гаяровский. Он, улыбаясь, вошёл в комнату, плотно притворил дверь и спросил:

– Лучше?

– Намного… Вадим Алексеевич, а почему?

– Препарат новый достал. Неделю на нём просидишь, хорошо? Он, конечно, тоже вреднющий, но в твоём случае… – Гаяровский потёр утомлённые глаза. – В твоём случае это – лишняя неделя нормальной жизни. Голодный?

– Не то слово, – признался Пятый. – Значит, неделя… а потом?

– Сделаем перерыв, после посмотрим, как оно будет… не унывай только, договорились?

– Я не буду, – пообещал Пятый. Есть хотелось всё сильнее и сильнее. – Только это от меня не всегда зависит. Но, по возможности – не буду.

– Вот и молодец.

Потом было хорошо. Он был сыт, ему было тепло, легко дышалось, раны не беспокоили. Лена стащила с полки пару интересных книжек, он немного почитал, затем снова поел, подремал, посмотрел телевизор. Светлым периодам он радовался, как манне небесной – лекарства действовали, как положено, организм реагировал на препараты адекватно, тёмные мысли отходили куда-то в сторону, уступая место покою и уверенности. Он мог спать, нормально, без кошмаров, без страха перед каждой наступающей ночью. Он в мельчайших деталях разработал сценарий на то случай, если и впрямь придёт время умирать, но мысли об этом его сейчас почти не тревожили. Третья неделя ноября пролетела, как чудный детский сон про рай. Потом снова приехал Гаяровский и сказал, что дальше этот препарат колоть опасно. Пятый молча выслушал сей вердикт, поднял на Вадима Алексеевича потухший, потускневший разом, в мгновенье, взор, и спросил:

– Это всё начнётся… опять?

– Вероятно, да, – Гаяровский тяжело вздохнул, подсел к Пятому на кровать и вдруг тихо спросил:

– Страшно?

Пятый кивнул.

– Значит, каждую ночь… – он затравленно оглянулся, рядом не было ничего нового – всё те же стены, поклеенные линялыми сиренево-зелёными обоями, тумбочка, заваленная лекарствами, стул, на котором примостился Гаяровский, полочки с книгами, скромных размеров шкаф в углу комнаты, письменный стол… – я готов, Вадим Алексеевич. Только вот…

– Что? – Гаяровский пододвинул стул вплотную к кровати и с тревогой взял Пятого за руку. – Могу я чем-то помочь?

– Попросите Лену, чтобы она… – Пятый замялся. – Не переживала так сильно. Объясните ей, что всё – временно, что потом всё будет в порядке… Много бы я отдал за то, чтобы не видеть снов. Вообще не видеть. Никогда. Даже самых приятных… Чтобы на свете не было темноты. Я так не хочу видеть это всё…

– Опять те же, что и раньше? – поинтересовался Гаяровский.

– Нет, эти ближе… по времени, по событиям… те, прежние, пусть страшные, были как-то дальше… а эти…

– Больнее?

– Нет, я просто вижу свои ошибки и становиться вдвойне обидно за свою глупость. Как подумаешь – поступи я тогда, пару лет назад, немного по другому, может сейчас не лежал бы здесь… и не думал бы, как теперь исправлять сделанное, которое не воротишь…

Золотые листья в холодном осеннем голубом небе творили чудеса. Они жили странной жизнью, то начиная составлять с ветром единое целое, то вдруг, полностью игнорируя его законы, устраивали в небе танцы и шествия в независимости от его направления и силы. Однако все их усилия побороть законы тяготения были тщетны, и они, исполнив в воздухе свой немыслимый танец, беззвучно опускались вниз, под ноги, в болотную жижу. Это было две осени тому назад. Тогда дело было лишь в том, что Пятый с Лином поспорили – кому первому пришла в голову конгениальная идея – дать дёру с предприятия через окно мастерской по пошиву одежды для рабочих. Пятый считал, что только рыжий способен вылезти из здания в таком дурацком месте, отдалённом от стоянки машин и дороги, да ещё выходящим прямиком на болото, Лин же был убеждён, что во всём виноват Пятый, ищущий заведомо сложных путей при разрешение самых простых вопросов.

Спорили они столь громко и ожесточённо, что к окну мастерской стали потихоньку подтягиваться надсмотрщики. Они подходили с разных сторон, останавливались немного в стороне, и начинали прислушиваться к перебранке. Те, что стояли и слушали уже несколько минут, улыбались до ушей – Лин превзошёл сам себя в своих словесных вывертах.

– Ты идиот или где? – возмущённо вопрошал он. – У тебя башка чем к голове пришита? Суровыми нитками? Это великолепно – такая свежая идея! Айн момент – и мы на воле. Очень красивый ход, бесспорно. И что мы имеем? Я стою по колено в воде, у меня промокли ноги, меня жрут комары…

– Их сейчас нет, – попробовал было возразить Пятый, но Лин его перебил.

– Это для тебя их нет, а для меня мать-природа придержала пару десятков до октября. Вот, видишь, – он сунул Пятому под нос кисть руки, – уже укусили! Уже! Десяти минут не прошло… И потом, кто, кроме тебя, мог вообразить, что здесь есть что-то стоящее, кроме комаров, пиявок…

– Уже и пиявки появились, – Пятый возвёл очи горе, – что ещё?

– Ты! – взорвался Лин. – Прежде всего вот эта противная пессимистическая рожа, которая систематически портит мне жизнь! Почему ты не пошёл со мной к стоянке?

– Потому, что это ты предложил попробовать через окно.

– Я не мог такого предложить! – ощерился Лин. – Я пока что, в отличии от тебя, в своём уме. Я тебя посажу на рельсы, спущу вагонетку вниз, и скажу, что так и было!

– Помочь? – спросил кто-то из надсмотрщиков.

– Не надо, я сам, – отмахнулся Лин и продолжил, обращаясь к Пятому. – Посмотри, кем ты меня выставил перед людьми!

– Идиотом, – подсказал Пятый.

– Да! – взвился Лин. – Идиотом! Люди! Скажите, я идиот?

– Идиот, – ответило в разнобой несколько надсмотрщиков, и один из них, помедлив, добавил. – И всегда им был.

– Жаль, – вздохнул Лин, – я думал, что нет. Чего вы уставились? – рявкнул он на надсмотрщиков. – Побег отменяется. Помогите мне вылезти из болота, я увяз.

С шутками и прибаутками их втащили обратно в здание через злополучное окно. Пятый, вытряхивая из волос случайно попавшие туда листья, подошёл к Коле и спросил, стараясь говорить твёрдо:

– Нам – в зал?

– Да ну вас на фиг, – отмахнулся тот. – В каптёрку идите, отдыхайте. Я ж знаю, вам каждые три месяца положено несколько дней на то, чтоб подлечиться. Держи ключи.

– Коль, можно на улице часок посидеть? – спросил подошедший Лин. – Не сейчас, когда просохнем… можно?

– Соскучились?

– Ага, – Лин вздохнул. – Не то слово. Да и у Пятого с лёгкими какая-то фигня, ему полезно…

– Ты его, вроде, на рельсы хотел…

– Мало ли, кто что хочет, – отмахнулся Лин. – С меня же потом Валентина спросит. – Коля отдал им ключи, и отправился вслед за другими надсмотрщиками, в тим. Пятый с Лином остались стоять посреди коридора, под одинокой лампочкой, едва рассеивающей темноту, застоявшуюся между тесными стенами.

– Пойдём, Валентине позвоним, – предложил Лин.

– Не сердишься? – спросил Пятый, пока они шли по коридору к каптёрке.

– На тебя – да разве можно? – Лин тихонько ткнул Пятого в бок кулаком. – Просто сама идея требует доработки. Взять, к примеру, моторку, привязать её к…

Пятый шёл за Лином, слушал его рассуждения на тему побегов с применением современных технических средств… а в душе его зрело ни с чем не сравнимое спокойствие и уверенность в том, что всё будет хорошо.

Валентина приказала им никуда не уезжать, посидеть до вечера на предприятии и дождаться её. Лин с восторгом принял это предложение, и через час они сидели под стеной предприятия, на шаткой лавочке, наслаждались скупыми лучами октябрьского солнца и сроили планы на ближайшие дни. По осеннему времени было холодно, и Пятый упросил Колю одолжить ему свою куртку. Лин же, которому одежды не досталось, просто-напросто спёр с раскладушки, стоящей в каптёрке, одеяло, и теперь восседал на лавочке, как какой-то недоделанный индейский вождь. Для полноты картины он воткнул себе в волосы невесть где найденное воронье перо, грязное и облезлое.

– Тебе ещё трубки не хватает, – посоветовал Пятый, и тут же понял, что совершил глупость – Лин вознамерился где-нибудь раздобыть себе трубку, причём немедленно. Лишь поняв, что процесс изготовления трубок во-первых весьма трудоёмок, а во-вторых требует времени, Лин смирился с тем, что ему придётся курить сигареты.

– Слушай, а тебе не приходило в голову, что всё вот это, – Лин обвёл рукой с сигаретой здание предприятия, – очень напоминает по своей сути ту систему, на которой происходило наше обучение…

– Да нет, – не согласился Пятый. – Та была учебная, простая донельзя… замыкаешь на чём-нибудь контур – и вперёд, а эта… она куда как сложнее. Да ещё та находилась в стасисе, а эта активна, как голодный таракан. Действует, движется. А что до структуры… У них ведь у всех структуры похожи, начало-то одно.

– Я подумал… а что, если попробовать замкнуть эту? – осторожно спросил Лин.

– На что? Ты меня прости, конечно, но тут пучка травы, как на учебной, не хватит. Только если на что-то живое…

– А если – на нас? – тихо спросил Лин, замирая от собственной дерзости. – Ты всё говорил – мы сюда пришли умирать. Так не лучше ли нам будет умереть с толком? Нас прикончат, пройдёт несколько дней – и вся эта штука, – Лин махнул рукой в сторону здания, – рухнет, как карточный домик… и все остальные – тоже. Представляешь?

– Слабо, – покачал головой Пятый, – хотя… Да, можно. Они, бедняги, даже не поймут, что происходит. А эти… сами себя накажут. Лин, я тебе говорил, что ты – гений?

– Редко, но говорил. Единственное, что я весьма приблизительно себе представляю – так это то, как мы это сделаем.

– Выйдем примерно тремя… нет, четырьмя уровнями выше, – загнул один палец Пятый, – потом опознаем друг друга… – он загнул второй палец.

– А сможем? – с сомнением спросил Лин. – Это же так сложно…

– Постараемся. Потом… выводим эго для восприятия… их эго, не наше. И входим в резонанс, становимся частью цикла. Потом, не выходя из резонанса, спускаемся обратно, на физический план. У меня ещё одна мысль возникла. Детекторы тоже можно ввести в резонанс. Вот только пользовать ими мы с тобой не сможем… больше не сможем.

– Почему?

– А ты представь себе, какой эффект даст вибрация, которая начнёт развиваться в геометрической прогрессии. Представил?

– Ой-ой, – Лин закусил губу, – я пока что не хочу, чтоб меня разнесло на части раньше времени…

– Ладно, Лин. Начали?

– Сейчас? – Лин немного опешил.

– А когда? – Пятый привстал, сел поудобнее. – По реальному времени это займёт минут десять. Всё получится, Лин, не беспокойся. Поехали.

Войти в транс было делом минуты. Когда окружающее пространство обрело некое подобие формы, Пятый решил, что можно попробовать как-то оглянуться вокруг себя. Рядом с ним, в нескольких… шагах? метрах?… не подходило ни одно из известных определений… расстояниях? пространство заполняла собой нечто, не имевшее конкретной формы и цвета, но, тем не менее, весьма внушительное.

– Статус? – спросило это нечто, и вопрос, заданный даже не мысленно, отдался, словно эхом, во всём существе Пятого, который мог лишь догадываться, что и он сам сейчас являет собой что-то подобное.

– Серый воин, – ответ пришёл сам, словно бы услужливо подсказанный кем-то невидимым.

– Статус? – в свою очередь спросил Пятый.

– Серый воин, – откликнулась фигура.

Слов больше не потребовалось. Пятый вдруг ощутил, что в нём просыпается нечто, до удивления знакомое, и что он, вероятно, знал это всё раньше, но почему-то совершенно забыл. Он и его спутник одновременно совершили одно и то же движение-действие-состояние и перед ними возник полёт форм, цветов, времени… и появилась цепь. То, что это цепь, Пятый понял сразу. Ни чем иным, кроме как цепью, это и быть не могло. Серо светящаяся, огромная, нейтральная по виду, но чёрная по сути, она закрывала собой половину видимого, создаваемого ими самими, пространства-времени. Теперь предстояло сделать то, ради чего они пришли. Неспешно вращая цепь перед собой, они искали брешь, разрыв, любое место, в котором эта форма хоть немного была бы изменена. Цепь казалась бесконечной, но Пятый знал, что она просто-напросто закольцована, как и любая другая энергетическая структура, злая ли, добрая ли… Бреши не было. Придётся внедряться в цепь. Как только они начали, они сразу же почувствовали противодействие, причём столь сильное, что их чуть не отнесло от мыслеформы в сторону. Не сговариваясь, они отодвинулись, предоставляя цепи время на то, чтобы привести себя в порядок – разогнать собранный для отпора потенциал равномерно по всей поверхности. Придётся действовать немного по другому. Они снова подступили к цепи, и стали убеждать её в том, что они вовсе не хотят нарушать имеющийся порядок, просто им необходимо слиться с ней, стать частью её структуры… И цепь начала поддаваться. Медленно, неохотно, но она всё же уступала свои позиции, принимая назойливых гостей, входя с ними в резонанс. Сосредоточие двух воинов достигло предела, напряжение было настолько сильным, что пространство вокруг стало расползаться – невозможно было одновременно бороться с сопротивлением цепи и поддерживать окружающий мир в порядке. Для этого надо быть по крайней мере белым воином, а то и ещё кем похлеще. Наконец цепь разомкнулась, они нечувствительно влились в неё и потянулись вниз – всё ниже и ниже, ближе к реальности, унося в себе часть этой цепи, и одновременно уже являясь её неотделимой частью… Таяли формы, истончался и рассыпался эфемерный мир… только новая, незнакомая вибрация, поселившаяся в их существах, показывала, что им удалось осуществить задуманное…

Лин сидел, странно скособочась, неуклюже вытянув правую ногу. Он только-только начал приходить в себя, тело затекло и плохо слушалось. Рядом с ним зашевелился Пятый.

– Эй! – окликнул его Лин. – Как дела?

– У нас получилось, – Пятый сел, поправил расстегнувшуюся куртку, потянулся, зевнул… – Не чувствуешь, что ли?

– Слушай, а ты помнишь…? Серый воин… обалдеть! Я-то думал, что мы как были на уровне быка, так и остались…

– Я тоже. Понять не могу, почему? Но всё остальное – просто здорово. Хотя, что я несу? Чего уж тут здорового, – Пятый поморщился, – столько сил потратили… Рыжий, болит чего-нибудь?

Лин прислушался к своим ощущениям, а затем сказал:

– Лучше бы ты спросил, где у меня не болит. А не болят у меня разве что большие пальцы на ногах. Но пока мы будем идти в каптёрку, ты конечно, это исправишь…

– Это как это? – вяло поинтересовался Пятый.

– Ты завёл в последнее время дурную привычку наступать мне на ноги, – Лин тяжело поднялся и поковылял к двери. – Помочь тебе встать?

– Да нет уж, благодарю покорно, – отмахнулся от Лина Пятый, – раз ты решил, что я хожу тебе по ногам…

– Слушай, а ты-то сам как? – с тревогой спросил Лин.

– Не лучше и не хуже тебя, – Пятый так же неуверенно, словно пьяный, пошёл вслед за Лином. – Плечи, спина, и всё остальное… словно каток проехал.

– Да уж, – Лин вздохнул, – попадёт нам от Валентины, как пить дать попадёт… Пятый, а Пятый, почему нам на жизненном пути постоянно встречаются такие злобные женщины?…

– Карма, наверное.

– Сам ты – карма. Просто мы их притягиваем, как магнит – железную стружку. – Лин открыл тяжелую дверь и немного задержался на пороге, пропуская Пятого перед собой. – Карма, – тихо прошептал он, – да нет никакой кармы! И нет злобных женщин. А есть два дурака и один принцип – честность…

– Слушай, рыжий! – Пятый остановился, как вкопанный, посреди коридора. – Нужно будет Валентину предупредить. Надсмотрщики ещё… ну, хрен бы с ними… А Валентина? Нельзя же позволить… – он не договорил.

– Нельзя, – согласился Лин, – скажем. Только то, что сами решим сказать, и не более того. Незачем ей знать про то, что тут на самом деле твориться. А уж про сегодняшнее…

– Лин, у меня что-то… голова, что ли, кружиться… Я тут немножко посижу, и приду. Всё нормально, я просто устал. Ты иди… я скоро…

– Хорошо, – согласился Лин, – одеяло тебе оставить?

– Оставь, – Пятый сел, прислонился к стене спиной и прикрыл глаза. – Ты-то сам хоть понял, что мы сегодня сделали?

– Понял, – тихо ответил Лин. – Но хотел бы услышать твоё мнение.

– Мы же наглухо перекрыли этой нечисти дорогу. Теперь от нас почти ничего не зависит, даже если мы и погибнем.

– Ну вот ещё, – отмахнулся Лин. Он тоже присел возле стены и, вымученно улыбнувшись, добавил, – погоди ты говорить о смерти. Может, всё ещё и измениться. Может…

– Не смей, слышишь! Не подходи к нему! – Валентина, видимо, находилась в коридоре, прямо напротив двери в его комнату, потому что её голос был совсем близко. Она старалась говорить потише, но Пятый, помимо своей воли всё равно слышал каждое произнесённое ею слово.

– Я не смогу так, понимаете?! Не смогу! Жить и врать! – Лена рыдала. – Отойдите от меня!

– Лена, – вкрадчивый и тихий, но преисполненный еле сдерживаемой злобой голос Валентины, – ты его этим убьёшь в одночасье, понимаешь? Он этого не выдержит.

– Он всё поймёт! Уж лучше сказать ему сразу, чем он всё поймёт по нашим опухшим рожам! И поймёт, что ему лгали! – дверь дёрнулась, словно её попытались открыть, но почему-то так и осталась притворённой, будто кто-то держал её, не давая распахнуть.

– Валентина Николаевна, – Юра осторожно подбирает слова, – мы и вправду долго врать не сможем… Вы тут решайте, а я всё-таки съезжу туда ещё раз, – в голосе Юры зазвучали нотки отчаяния, – может, нам отдадут… ну…

– Договаривай, Юра, договаривай! – взъярилась Валентина. – Тело тебе отдадут, как же! Жди! Эти сволочи… О, Господи… ну не смогу я ему сказать, понимаешь, не смогу…

В комнату к Пятому влетела Лена, подскочила к кровати и остановилась, словно наткнулась с размаху на стену. Пятый смотрел на неё неподвижно и пристально.

– Пятый… – начал Лена, и осеклась. Пятый ждал, уже зная то, что она сейчас скажет, и всё ещё не веря. – Пятый… они… Лина… он…

– Лина больше нет? – сам поражаясь своему спокойствию, тихо спросил Пятый. До последней секунды он ещё надеялся, что всё происходящее – ошибка, что… Лена кивнула и пулей, опрометью, бросилась вон из комнаты. На пороге она столкнулась с Валентиной, отшвырнула ту прочь и скрылась в коридоре. Валентина подошла к кровати, присела на краешек и тихо сказала:

– Понимаешь, Пятый… тут уж ничего не поделаешь… Прости.

– Как это случилось? – Пятый вдруг почувствовал, что губы немеют, словно от новокаина.

– Лина убили… расстреляли. Несколько дней назад.

– Вы уверенны? – вдруг спросил Пятый. Всё ещё продолжала теплиться надежда на невесть что.

– Фотографии привезли… нам… и свидетельство о вскрытии… Там – всё. Прости, Пятый… Тело они отдать отказались. Юра уже третий раз поехал просить… Только смотреть тебе на это не нужно… на фотографии… и нам всем тоже не нужно было… но мы все уже…

– Валентина Николаевна, – онемение уже разлилось по всему телу и он вдруг понял, что смерть, когда придёт за ним, будет выглядеть очень похоже, – позовите Лену… и… плохо до меня доходит… успокойте её хоть немножко… А я постараюсь справиться… Лин… рыжий… я понял… всё понял… мы с тобой тогда всё сделали мало того, что правильно, да ещё и вовремя…

Валентина вышла, едва не держась за стену, а Пятый остался наедине с морозным солнечным ноябрьским утром, в котором, как не странно, всё ещё оставалось для него место. Солнцу, как и всегда, было всё равно. Он и вправду ещё не совсем понял, что произошло, то есть умом понял, а сердцем понимать не хотел, не мог. Не было ничего – ни слёз, ни боли, ни страха. Была невероятно сильная отчужденность. Отчужденность и пустота. И тишина. Все ушли. Это – даже не горе. Это что-то большее. Пока он так и не понял – что.

“Ужас. Когда бегут минуты и знаешь, что всё дальше и дальше… Всё дальше от тебя – и последний разговор, и кивок головы – немое согласие… А тело уже стало пеплом, даже меньше, чем пеплом… И измученным сном спят те, кто его знал. А я – не сплю. Всё исчезло, даже боль. Полмира – как не было. И ты знаешь, что ему было больнее, чем тебе сейчас. Какая отчужденность и пустота! Где ещё познаешь эту пустоту в столь полной мере?…”.

Пятый лежал совершенно неподвижно. Темнота давно уже сделала предметы неразличимыми, а он всё смотрел и смотрел на дверь, ведущую в коридор…

Лина они не хоронили – тело им так и не отдали. Скромные поминки устроили у Лены на квартире. Пятый впервые услышал, что Юра плачет. Стол поставили в единственной комнате. Пятый ничего не мог есть – ему было слишком плохо. Он долгим неподвижным взглядом смотрел на маленькую рюмочку красного вина и на кусочек чёрного хлеба на блюдце, стоящие на отдельной тумбочке неподалёку от стола. Фотографии Лина у них не было. У Пятого не находилось слов, лишь какие-то бессвязные обрывки, жалкая попытка воспротивиться неизбежному… Лин… Рыжий… как?… не верю… убили… не могу, не может быть… Лена опять плачет… Почему я не могу плакать?…

– Юра, – неожиданно для себя сказал он, – зажги мне сигарету…

– Пятый… – начала было Лена, но Валентина её остановила:

– Пусть курит, – разрешила она, – отвяжись от него… Кури, Пятый.

Руки его не слушались. Юра помог ему держать сигарету навесу. Все снова замолчали. Первой заговорила Валентина.

– Помянем, – сказала она, вставая, – я верю, что ему там будет лучше, чем было здесь…

Лена и Юра встали вслед. Пятый мог лишь молча следить за ними. От яркого света у него нестерпимо болели глаза. Он зажмурился, но это почти не помогло. “Лин… я верю… ты всё сделал честно… ты не предал, как я мог сомневаться… прости, если сможешь, Лин…”.

Лена опять вытирала глаза. Юра садил одну сигарету за другой и в одиночку, молча, пил водку. Валентина сидела, подперев голову рукой и смотрела – то на Юру, то на Пятого, то на одиноко стоящую рюмочку.

– Почему они не дали нам его похоронить, гады?! – вдруг чуть ли не закричал Юра. – Почему? Я же ездил, просил… За что?…

– Не надо, Юрик, – Валентина покачала головой, – никто не скажет, за что… Они сами там…

– Что – там?! – Юра вскочил. – Там – резервуары с кислотой! Меня бесит, что Лина… – он осёкся. – Как этих, всех…

Пятый повернул голову к стене. Всё – неправда, всё было неправдой. Они не выжили. Лин умер. И но сам тоже скоро умрёт. Ничего уже не изменить. Будущего нет, есть только прошлое. Невнятные, полу стершиеся отрывки из юности, а дальше – боль, боль, боль… Через две недели ему исполняется тридцать девять. Об этом знает только он. Знал ещё Лин. Теперь же – только он. И больше – никто на всём белом свете. Последний день рождения. Сказать Лене? И напомнить, что лучший подарок – лошадиная доза морфия? А ещё лучше – две… Лин бы засмеялся. Теперь – смеяться некому. Лин умер. Ему было тридцать восемь. Его убили. Ему, наверное, было очень больно. Но не долго. Валентина не позволила Юре показать фотографии. Целая пачка фотографий. Этапы расстрела. Вскрытие… Свидетельство о смерти… Боже! Не надо! Прошу, не надо! Не хочу… страшно… И на счёт дня рождения – тоже не надо. Не актуально, как сказал бы Лин. Но он теперь…

– Пятый, – позвала Лена, – тебе больно? Укол сделать?

– Больно, – прошептал Пятый, – но укол не надо. Не от этого больно…

– Прости, – Лена отошла к своему стулу и села.

– Юра, хватит пить водку, – попросила Валентина, – тебе плохо будет…

– Не будет. Пятый… ты меня прости, ради Бога… но я же к тебе в больницу поехал, когда его от меня, из дома…

– Ты не виноват, Юра. Никто не виноват… нас хотели уничтожить – и уничтожили. Я с самого начала знал, что так будет. Не кори себя. Это я… послужил причиной…

– Вы оба не правы, – вмешалась Валентина, – тут никто из вас не виноват…

– Он не хотел умирать. Он не был к этому готов. Ну почему он, а не я?… – с тоской сказал Пятый. Ему никто не ответил.

Тёмная ноябрьская ночь уже заглядывала в окна, ветер раскачивал фонари и взметал снежную крошку. Пятый, после третьего укола морфия, наконец, задремал. Он ничего не видел во сне, слишком велико было потрясение.

На кухне Лена и Валентина мыли посуду. Юра уснул тут же, на диванчике. Лена старалась не смотреть на фотографии, веером лежащие на кухонном столе, но иногда, забываясь, подходила к столу и невидящим взглядом окидывала весь этот ужас; затем, словно опомнившись, резко отворачивалась. Валентина нет-нет, да смотрела на снимки.

– Не верится… просто не верится, – Валентина потёрла ладонями лицо. – Теперь и Пятый… раньше я хоть на что-то надеялась, а сейчас… Лена, пойди, дружок, посмотри, как он там. Вдруг проснулся?…

Лена тихонько вошла в комнату и зажгла настольную лампу. Потом присела рядом с Пятым. Он даже не пошевелился, когда она поправляла ему одеяло. Пятый был страшно бледен, ни кровинки не было в его лице. Лена тихо, робко погладила его по волосам. Неожиданно он поднял руку и опусти ладонь на ее запястье.

– Больно… не уходи… хоть минуту…

Лена поразилась – сколько же слёз и горя было в этой коротенькой фразе. Его рука была такой слабой… почти невесомой, Лена едва ощущала прикосновение… И вдруг Пятый заплакал.

– Господи, Господи, Господи, – повторял он сквозь слёзы и душившие его рыдания, – Лин… Боже мой… за что?… Боже… больно как… страшно… Рыжий, что же я, без тебя… я ничего не смогу сделать… Лена, помоги… больно… как больно… Не уходи хоть ты, слышишь?… все ушли… бросили… умирать… скорее бы…

– Я здесь, я никуда не ухожу… Валентина Николаевна!

– Что такое? – Валентина уже стояла на пороге. – Ой, Господи… ну, ничего, поплачь… может полегче станет… – Валентина присела рядом. – Сейчас я тебе сигарету… Лена! Принеси успокоительное, морфий и пачку сигарет… “Ту” или “Опал”, поищи на кухне… не копайся там, поживее… Спасибо… На вот, затянись… не волнуйся, держу, не упадёт сигарета…

– Валентина Николаевна, может, водички принести? – спросила Лена.

– Неси… Ну, вот так-то лучше… успокойся… запей таблетку…

Валентина приподняла Пятому голову и держала чашку у его рта, пока он пил. Постепенно рыдания стали стихать, он лишь слабо стонал и дышал прерывисто, хрипло… Валентина заставила его проглотить транквилизатор.

– Простите, – через несколько минут пошептал он, – я не хотел…

– Ничего, – успокоила его Валентина, – со всеми бывает. Это, может, и к лучшему… чем в себе всё таскать, лучше так… Лен, ты посиди с ним, а я пойду посуду домою.

– А морфий?

– Делай. Пятый, я понимаю, что трудно, но постарайся уснуть. Тебе необходимо хоть немного успокоиться. Лена, сиди с ним, пока не уснёт.

– Хорошо, Валентина Николаевна. Тебе лучше, Пятый?

– Да, спасибо, – он прикрыл глаза. – Help, I need somebody, – едва слышно прошептал он, – help me… – почти про себя добавил он.

Утро, день, вечер, ночь… Какая разница? Он начал писать стихи, вернее, придумывать их и запоминать. Вначале – на Рауф, потом стал переводить на русский. Стихов этих он никому не читал.

У Валентины и Лены постепенно стало входить в привычку не оставлять Пятого одного. С ним постоянно кто-нибудь да находился. В комнате и днём и ночью горела настольная лампа с занавешенным абажуром.

После происшедшего он сильно ослабел, не мог самостоятельно взять с тумбочки чашку или книгу, обо всём приходилось просить. Силы медленно, но верно, оставляли его, на смену угасающему сознанию приходили давно померкнувшие, рассыпавшиеся под гнётом лет образы… образы и воспоминания… Он начал терять зрение, его вскоре почти полностью заменил слух. Чтобы что-нибудь увидеть, приходилось неимоверно напрягать полуслепые глаза. Темнота всё чаще окружала его и сон вызывал из памяти всё более давние картины и события.

Он с ужасом стал вдруг понимать, что ничего хорошего по-настоящему он в жизни не сделал. Всё было впустую. Он начал молиться, это принесло некоторое облегчение, но ненадолго. Мысли о бесцельности не оставляли. Он часами думал о Лине, анализировал события последних лет его жизни и постепенно пришёл к выводу, что Лин был несоизмеримо лучше его, Пятого, что слишком много хорошего сделал Лин, чтобы быть убитым. Боль, которую причиняли эти мысли, была временами сильнее боли физической, которой, впрочем, тоже не убывало. Только сейчас, с предельной ясностью, он понял, что же это такое – быть калекой. Полная беспомощность, зависимость от окружающих во всём, даже в мелочах, страшно угнетала гордого, свободолюбивого Пятого. Только теперь он понял, на что же он обрёк себя. Сколько раз в своих молитвах он просил Бога послать ему скорую и лёгкую смерть вместо этого ужасающе медленного и мучительного угасания! Бог был глух к этим просьбам… а пролежни, страшные пролежни на лопатках, спине, затылке, и ещё чёрти где, нужно было обрабатывать каждый день. И рану на спине – тоже. И ноги… вернее, то, что от них осталось… Хотя Лена (а чаще всего именно она занималась перевязкой) очень старалась быть аккуратной и осторожной, Пятый в девяти случаях из десяти терял сознание от боли. Когда весь этот кошмар заканчивался, Лена всегда спрашивала:

– Делать? – и не дожидаясь ответа, отламывала наконечник ампулы. Только после укола Пятый приходил в себя ровно настолько, чтобы извиниться за очередной обморок.

– Я не хотел, – говорил он.

– Я понимаю, – Лена гасила верхний свет, – прости, я неосторожно…

– Лена, Бога ради! – взрывался Пятый. – Кто из нас тот придурок, который из-за своей глупости даже нормально с собой покончить не смог? Ты или я?

Лена поворачивалась и уходила. Пятый оставался один. Он злился на себя, но в то же время радовался, что на сегодня – всё. Что вся эта боль придёт в столь полной мере лишь завтра. Завтра. А пока…

С того дня, как умер Лин, прошло две недели. Все немного успокоились, даже Пятый, казалось, смирился. Хотя по его поведению о чём-либо судить было весьма сложно. После аварии минуло почти три месяца.

“Когда же это, наконец, прекратится? – подумал он с тоской. – Сил моих больше нет…”. Стоять было трудно и очень больно. На разбитых губах чувствовался солёный вкус крови, руки, прикрученные к крюкам, вбитым в стену на высоте его плеча, онемели от неподвижности. Он попробовал было шевельнуться и чуть не закричал. “Хоть бы кто-нибудь пришёл! Господи, я не могу больше…”.

Словно в ответ на его немую просьбу в коридоре раздался звук шагов. Дверь в девятую приоткрылась и Юрин голос позвал:

– Пятый, ты здесь?

– Да, – Пятый удивился, насколько слабо прозвучал его ответ. – Юра, ради Бога, отвяжи меня…

– Сейчас, сейчас, – Юра уже возился с верёвками, – секунду потерпи.

Вскоре Пятый почувствовал себя свободным.

– Давно ты тут? – спросил Юра.

– С прошлой пересмены, – ответил Пятый. Он попробовал пошевелить руками, но они пока не слушались, висели как плети.

– Ого, – Юра тихо присвистнул, – двенадцать часов…

Пятый пожал плечами. К рукам постепенно возвращалась чувствительность, а вместе с нею боль, словно покалывали миллионы иголочек.

– Слушай, поехали ко мне, – предложил Юра, – посидим, а? А то тут скука такая – помереть можно…

– А рыжий где? – спросил Пятый.

– В тиме, где ж ему быть. Дрыхнет небось. Хочешь, его возьмём? Как идея?

– Я согласен.

Они вышли из девятой, Юра заботливо поддерживал Пятого, которого слегка шатало от усталости, под локоть.

– Давай за Лином зайдём, – предложил Пятый, когда они добрались до лестницы.

– Ты тогда лучше здесь посиди, а я за ним сбегаю, – твёрдо сказал Юра, – тебе совершенно незачем мотаться туда-сюда.

– Хорошо, – согласился Пятый. Он прислонился к стене и закрыл глаза.

– Я мигом…

Юра ушел. Пятый прислушался. Было тихо. Странно тихо. Что-то в этой тишине было неправильным. Создавалось ощущение, что все ушли и оставили это мрачное, неприглядное здание совершенно пустым. Что-то случилось, он чувствовал это, сам не понимая, откуда это идёт. Не от тишины, не от темноты возникло это неприятное, нехорошее чувство. Внезапно он понял, что задумал Юра и откуда это ощущение. Смерть была близко, ощутимо близко. Ему вдруг привиделось что-то непонятное, но до тошноты отвратительное и непристойное. По коже пробежали мурашки. Ему показалось, что он стоит перед прорубью с ледяной водой и, несмотря на то, что прыгать ему совершенно не хотелось, он знал, что прыгать обязательно придётся, будто он прикоснулся к этой ледяной воде рукой и всё тело его отозвалось на это ощущение, прислушиваясь к нему, поспешно анализируя, захлёбываясь этой новой, непривычной информацией…

– Пошли, что ли, – сказал голос рядом с ним. Пятый открыл глаза.

– Зря ты, Юра, всё это задумал, – медленно сказал Пятый. – Зря. Ты ещё пока не понимаешь, что делаешь…

– Я понимаю, – в тон ему ответил Юра. – У меня цель одна – шкуры ваши с рыжим спасти хочу.

– Юра, ты очень многого просто не знаешь. Просто… рано тебе ещё это знать, слишком рано, – Пятый старался говорить мягко, спокойно. – Кстати, кто ещё в курсе? Ну, на счёт всего этого?…

– Лена, – помедлив, ответил Юра.

– И всё?

– Валентина сказала, что боится проболтаться. Я её понимаю. Вообще-то всё знаю только я. Так сказать, во избежание…

– Юра прав, – вмешался подошедший Лин. – Ты знаешь, мы ведь давно решили, но тебе говорить не стали… пойми меня правильно, ты всегда против, но мы же не хотим ничего плохого…

– Я слишком хорошо понимаю тебя, рыжий, – Пятый опустил голову. – Когда у тебя это потом пройдёт, может статься, будет слишком поздно. Ой, ребята… я, естественно, пойду с вами, что мне ещё остаётся?… Но ты, Лин, запомни на будущее одну простую истину – то, чему суждено случится, случается всегда. Это не нами, это, увы, судьбой предусмотрено. Пошли, рыжий, чего тут, до ночи стоять?

Лин молча осуждающе покачал головой. Они не торопясь вышли из здания предприятия. Пятый шёл следом за Юрой и Лином, не оглядываясь, не произнося более ни слова. Лин и Юра перешучивались, смеялись, словом, вели себя, как школьники, сбежавшие с уроков тёплым сентябрьским деньком, и радующиеся солнышку, небу, ветру, жизни, жёлтым листьям и всему весёлому, яркому миру, что их окружает. Так же дурачились они и в машине, вели по очереди, едва не вырывая друг у друга руль…

– Слушай, Пятый, – Юра повернулся к нему, – может поедем куда, погуляем?

Пятый пожал плечами. Ему было всё равно. Он слишком чётко видел перед собой то, что ждал уже долгие годы, чего боялся и во что верил…

Они приехали в какой-то парк. Лин и Юра сразу куда-то ушли, Пятый остался на берегу пруда, около которого Юра поставил машину. Чёрная вода притягивала Пятого, как магнит. Он сидел и молча смотрел на воду, на желтые листья, неподвижно лежащие на чёрном зеркале у берега на мелководье, на замершие подводные травы. Внезапно подул ветер, он разбил зеркало воды на миллион сверкающих осколков, прошумел по кустам, росшим по берегу, по кронам деревьев, бросил горсть багряных листьев на землю, взметнул легкую, мелкую пыль… и стих. Всё снова замерло, прислушиваясь неизвестно к чему…

Пятый закурил, лёг на спину и стал смотреть на небо. Воздух, как и вообще всё вокруг, был пропитан прощанием, щемящим чудесным чувством, возникающим, пожалуй, только в такие тёплые осенние дни, как этот. “Свет и ветер, – подумалось ему. – Это оно и есть. Счастье…”.

Юра и Лин появились часа через три, уставшие и довольные. Юра уже успел где-то поддать, поэтому за руль сел рыжий. Домой приехали часов в девять – Лину вздумалось покататься на машине по городу. Видимо, принятое решение придало ему какие-то скрытые ранее силы.

Пятый лёг спать сразу по возвращении, но среди ночи проснулся, его разбудили голоса, доносившиеся с кухни. Лин, Юра и приехавшая Лена спорили. Пятый тихонько встал, подошел к двери и прислушался.

– Нет, Юр, так не пойдёт, – говорил Лин. – Какая, к чёрту, Смоленская область? Что мы там будем делать? Москва мне нравится гораздо больше…

– Ты снова хочешь в подвал? – это уже Лена. – А если Пятому стукнет в голову, и он рванёт обратно на предприятие? Кто его оттуда вызволит? Нет, надо что-то решать…

– Может, документы им сделать и в загранку отправить? – предложил Юра.

– Слушай, солнце, ты пьяный уже, ей Богу! – взорвалась Лена. – Какие документы, где ты их возьмёшь? Кто им их даст?

– Без бумажки ты – букашка, а с бумажкой – человек, – Юра зевнул. – Не соображаю я ничего, прости, малыш… Лин, мою любимую женщину на моей любимой тачке до дома отвезёшь?

– Какие проблемы, – Лин был только рад. – Значит, мы пока у тебя, да?

– У него, у него, – Лена говорила из прихожей, – одевайся, рыжий время – час ночи, я спать хочу… Пока, Юр.

– Пока, лапонька.

Хлопнула дверь. Пятый понял, что прятаться дальше не имеет смысла, открыл дверь и прошёл на кухню. Юра сидел за столом и приканчивал последнюю бутылку пива.

– В сумке нашёл, – доверительно сказал он Пятому. – Знал, что хоть одна в заначке да останется…

– Юра, брось мне сигареты, – Пятый сел по другую сторону стола и закурил. – Помянёте вы ещё мои слова, но не мне вас учить. Вы и так всё хорошо знаете, по крайней мере Лин знает…

Он открыл глаза. Над головой – белый потолок. Просыпаясь, он привык уже за пять месяцев видеть этот узор – три ломаные трещинки, но на этот раз потолок почему-то привлёк его внимание. Мир был словно размыт, так всегда бывало, когда её величество Боль достигала своего апогея. “Позвать Лену, что ли? – с тоской подумал он. – Сколько прошло времени? Час? Полчаса? Десять минут?… нет, не могу больше…”.

– Лена…

Силы оставили его. Он ненавидел всей душой это состояние, когда действие предыдущего укола проходило, а новый ещё не был сделан…

– Сейчас, иду, – отозвалась Лена.

– Сколько времени? – спросил Пятый, когда она вошла.

– Шесть вечера, – ответила Лена, привычным движением отламывая наконечник ампулы, – ты час спал.

После укола ему стало легче, пелена, закрывавшая глаза, рассеялась. Лена получше укрыла его, отворила форточку и снова ушла в кухню.

“Почему я это постоянно вижу во сне? Как тяжело, боже ты мой, до чего же тяжело… Не хочу вспоминать, и ведь стараюсь же не вспоминать, а как засну – сразу всплывает на поверхность и не даёт покоя… почему?…”

Мысли лились спокойно, как вода. Привычные, притёршиеся мысли-вопросы, на которые невозможно получить ответ. Потому что не от кого. Все либо умерли, либо непричастны. Мысли, мысли, мысли, бесконечные и незаметно, тихонечко уносящие в воспоминания, которым, кажется, тоже нет ни конца, ни края. Хотя в последнее время воспоминания далёкие, не близкие, боли уже не причиняли. Ему было просто любопытно, он, как сторонний наблюдатель, следил за собой, иногда слегка удивляясь – почему я поступил так, а не иначе? иногда радуясь победам и огорчаясь поражениям, но чаще – с равнодушием зрителя, которому в роскошном кинотеатре показывают интереснейший фильм, а он, пересытившийся, с безучастием созерцает экран и ждёт – когда же, наконец, всё это кончится и его выпустят из осточертевшего зала в сверкающий мир, туда, где он никогда не был…

Сам не заметив, как это получилось, он задремал. Когда проснулся, захотелось пить, но позвать Лену он не решился. Боль снова начинала нарастать, но надо было терпеть – Валентина запретила делать больше семи уколов в сутки. “Почему? – подумал он. – Вообще – почему?… Ну, семь уколов, это ещё можно понять – сердце… А больно почему? И почему не заживает? Хотя это тоже понятно – я умираю. И откуда взялось это дурацкое слово – почему? Слово, с помощью которого один дурак может поставить в тупик тысячу мудрецов. Какой философ это сказал? Не помню, да и стоит ли это помнить?… Почему они не поставят часы рядом с кроватью, ведь так я бы хоть знал, сколько прошло времени… Надо попросить Лену или Валентину, так было бы гораздо лучше…”.

Он снова задремал и воспоминания снова заполнили его и унесли далеко от места, где он сейчас находился…

Мир был сер и тих. Весна уже расправилась со снегом и теперь отдыхала, готовясь к новому рывку. От земли поднималась сырость, небо плотно обложили тяжелые низкие облака…

Машина стояла у обочины дороги. Она остановилась там, наверное, уже полчаса назад. Он знал эту машину. “УАЗ” с предприятия. Сейчас надсмотрщики поступили умнее – в машине остался человек. Угнать не удастся, придётся отсиживаться. И как могла вообще придти в голову такая идея – залезть на ёлку?…

“Интересно, видно меня или нет?… Впрочем, это скоро выяснится…”

Под ёлкой зашуршали чьи-то шаги. Он осторожно глянул вниз. Надсмотрщиков было трое и они что-то рассматривали под деревом! Неужели он наследил или, что ещё хуже, умудрился запачкать кровью ствол? Он посмотрел на руку. Не кровит, всё чисто. И ветка, ставшая ему прибежищем – тоже. Ну, может, совсем чуть-чуть…

Увы, они уже смотрели прямо на него. Затем раздался выстрел. Пятый метнулся за ствол. Господи, как глупо получилось! Он ждал следующего выстрела, но его почему-то не было. Пятый прислушался.

– Дурак ты, Коля, – донеслось до него, – по белке – из автомата…

Пятый прижался к стволу. Сердце колотилось так, словно он только что пробежал марафон, пот заливал глаза. Наконец шаги уходящих надсмотрщиков замерли. Пятый потихоньку спустился с дерева и пошёл за ними.

– Сховался, падла, – услышал он, – вот ведь гнида же…

– Да нет здесь этого засранца, небось давно в городе… Им чего – гоняют людей по буеракам, а сами только бабки получают и ни хера ни делают…

Пятый прислушивался к разговору и думал, что делать дальше. Он секунду постоял, а затем решительно повернул в сторону от дороги и пошёл вглубь леса. Было холодно, рука болела, но к боли и к холоду он привык. Равно как и пиететам, которыми его постоянно награждали надсмотрщики. Ладно, не убили – и на том спасибо… Он шёл долго, больше часа. Решив, что идти дальше просто не имеет смысла, он остановился. Голова кружилась, за последнее время он наголодался. Кое-как собрав дрова, он разжёг костёр и почти час пролежал в забытьи около огня. В себя его привёл снег. Пятый подбросил в костёр несколько сучьев и снова лёг. В лесу, конечно, хорошо, но оставаться здесь нельзя – надо идти в город, там и отоспаться можно в тепле, и отъестся, и отдохнуть… Всё же у костра он проспал до вечера – тепло разморило его, уходить не хотелось.

Часам к десяти вечера он вышел на дорогу. До Москвы было километров тридцать. Если идти всю ночь и следующее утро, может, и можно дойти – с его-то темпами. Устал, ноги не несут. Пятый спал на ходу, сам того не замечая.

– Подвезти? – раздался голос за его спиной. Тихий шум мотора не вывел Пятого из оцепенения.

– Денег нет, – не оборачиваясь пробормотал он, продолжая идти.

– Ну, я так не играю! – громко сказал Лин, проехал немного вперёд и остановил “Жигули” прямо под носом Пятого.

– Это ты, что ли?! – несказанно удивился тот.

– Залезай, – предложил Лин. Пятый последовал его совету.

– Чья машина-то? – спросил он. – Я и рассмотреть не успел. Где ты её взял?…

– У Валентины одолжил, – отозвался Лин. – Я уже полбака сжёг – тебя искал. Всё шоссе проехал туда и обратно раза четыре… Ты как? Устал?

– Немного…

– Тогда полежи, откинь сиденье.

– Потом. Куда мы едем?

– К Валентине домой, – Лин вытащил из пачки сигарету, прикурил. – И зачем ты смылся, скажи на милость? В тебя попали?

– Не попали, а оцарапали. Лин, тут у тебя попить ничего нету?…

– Термос с чаем – на заднем сиденье. Валентина положила… Как ты там эту неделю выдержал без меня?

– Измочалили всего, ни спал, ни ел… Чуть не поймали.

– Тебя же Валентина просила – либо там, либо – в подвал. Она приехала – ей сказали, что ты смылся. Она – подвал. Там тебя тоже нет. Ну, дала мне тачку и велела искать. Мог бы там остаться…

– Не мог я там остаться, – с отчаянием проговорил Пятый. – останься я там, мы бы с тобой не разговаривали сейчас.

– Ладно, ладно, – примирительно сказал Лин. – Я не хотел тебя расстраивать. Просто я подумал, что всем было бы лучше… всё, молчу! Признаю, был не прав. Рука болит?

– Нет, почти что не болит. Спать только хочется…

– Ну так и спи.

– Если я усну, тебе придётся нести меня к Валентине на руках, – предупредил Пятый.

– Не волнуйся, донесу. Спи, сказал. – Лин выкинул за окно окурок. – Слушай, может руку тебе хоть перекисью обработаем? А то присохнет…

– Неохота, рыжий. Ну её! Потом, дома.

– Не хочешь – как хочешь, – заметил Лин. – Слушай, если ты сейчас же не ляжешь – я тебя вырублю, так и знай!

Пятый откинул сиденье и прилёг. Он закрыл глаза, но сон не шёл. Не покидало ощущение необъяснимого беспокойства, что что-то не так, что-то неправильно…

– Лена, сколько там?

– Немного понижено, но не сильно. Норма.

– А температура?

– Пока не мерила, боюсь разбудить…

– Хватит с ним миндальничать, распустила! Ставь градусник. У меня времени нету, а она тут, понимаешь, разводит тонкости…

– Хорошо.

– Он уже не спит, ты не видишь, что ли? Так, пока я не забыла! В восемь вечера поставишь глюкозу, пусть покапает. Если он станет ныть – не слушай. – Валентина задумалась. – Да, ты за сегодня ему уже сколько уколов сделала?

– Пять, – Лена загибала пальцы, считая про себя, – нет, уже шесть…

– Ничего себе! – Валентина возмутилась. – Ещё шести вечера нет! Ты своей жалостью ему сердце губишь, ты это понимаешь? Он у меня получает максимум семь уколов в сутки, и ничего. Даже показатели лучше. Больно, конечно, не спорю. Он просто знает – если тебя просить, ты не откажешь… Ладно. Сегодня – ещё две дозы – и всё. Я тебе оставлю две ампулы – во избежание эксцессов с его стороны.

– Не могу я смотреть, как он мучается.

– А кто может? Только вот ты приучаешь его к тому, что бороться не надо. А это зря. Он вполне мог бы выжить… Всё, Ленок, я поехала. Юра приедет за тобой?

– Да, около часа обещал быть. Вам ключи нужны?

– Оставь. От кабинета понадобятся завтра… надо заехать, забрать кое что… И не слушай ты его, он же тебя изведёт вконец…

Когда Валентина ушла, Лена закрыла за ней дверь и вернулась в комнату. Пятый несчастными глазами смотрел на неё.

– Лена, – спросил он, – почему она так сделала?

– Она тебя жалеет. По крайней мере она так говорит.

– Хочется верить… но почему она не хочет понять, что я умираю?…

– Не надо. Она права – ты не хочешь бороться. Не будем про это, Пятый, хорошо? У нас две ампулы на восемь часов. Делать буду через четыре часа, тогда одна ампула будет сделана за два часа до приезда Валентины. Согласен?

– Я на всё согласен, – прошептал Пятый. Взгляд его потух. – Мне всё равно…

Жара. Духота. Горячее влажное тепло, поднимающееся от земли…

– Парит, – произнёс рыжий.

Они пробирались через непролазные заросли, поминутно спотыкаясь, отмахиваясь от комаров. Лин то и дело чертыхался, Пятый шёл молча.

Наконец, им надоело плестись, постоянно отводя руками ветки и отцепляя колючие кусты от одежды. Рыжий выбрал место, где кустарник рос не так густо, и они сели на землю.

– Дождь скоро будет, – заметил Пятый, – надо куда-нибудь выбраться, а то намокнем. А ночи холодные…

– Надо, надо, – проворчал Лин. – Много ты понимаешь… Ну где ты тут от дождя спрячешься?

Небо затягивали тяжёлые тёмные низкие тучи. Внезапно налетел порыв ветра.

– Лин, пошли, – попросил Пятый, – надо хоть дерево какое-нибудь найти.

Им повезло. Ещё до начала дождя они успели войти в лес. Кустарник кончился и, войдя под кроны деревьев, они пошли гораздо быстрее. Погоня давно отстала, видимо, блуждала по орешнику. Отойдя на порядочное расстояние, Лин и Пятый нашли место, которое им подходило – яму от корней поваленного бурей дерева. Они наскоро набросали сверху веток. Укрытие было готово. И вовремя. Как только они забрались под импровизированную крышу, начался ливень. Да какой! С неба обрушивались потоки воды, казалось, что небо и земля смешались…

– Не завидую я Юре и компании, – пробормотал Лин.

– Ты скоро и за нас радоваться перестанешь, – сказал Пятый. – Я больше чем уверен, что эта яма наполняется во время дождя водой.

– Но мы же крышу сделали, – возразил Лин.

– Ты иногда скажешь, – скептически заметил Пятый, – крыша у нас ещё та…

– Да ладно тебе, – отмахнулся Лин, – дождь скоро кончится. – Он облокотился о стенку ямы. – Вот только куда мы с тобой дальше пойдём?…

– На север, – ответил Пятый, подумав, – там шоссе, километров через семь. А оттуда до города – рукой подать. Доберёмся.

– Слушай, а не поспать ли нам до вечера? – предложил Лин.

– И идти ночью?… Хотя… почему бы и нет?… Только вот дойдём мы в темноте?…

– Дойдём, – успокоил его Лин, – куда мы денемся.

В яме постепенно становилось холодно, на землю наползали вечерние тени, дождь прекратился, сырая земля остывала. С неподвижных ветвей иногда падали тяжёлые редкие капли.

К вечеру они проснулись. Лин зябко поёжился и выглянул из ямы.

– Холодно тут, – заметил он. – Ты уверен, что нам надо идти?

– Ты есть хочешь? Если нет, мы можем тут просидеть хоть неделю.

– Тогда пошли. Авось утром у нас будет, что пожевать…

Лин выбрался из ямы и помог вылезти Пятому. Часа через два они вышли на шоссе. До города было ещё порядочно, они шли молча, экономили силы. Дорога, едва освещённая августовскими звёздами, смутно чернела под ногами.

Неожиданно Лин обернулся к Пятому…

…и всё изменилось. Они находились в комнате, в той самой комнате, где он умирал здесь и сейчас. Пятый лежал на своей собственной кровати, на которой он провёл последние пять с половиной месяцев, Лин же стоял у окна и неподвижно смотрел в ночь. Что-то здесь было неестественно, неправильно…

– Лин! – позвал Пятый.

– Да? – откликнулся тот, оборачиваясь и тут только Пятый понял, что произошло. Лин был мёртв. Как Пятый сумел это определить, он не смог бы объяснить и себе самому, но уверенность, страшная уверенность, не оставляла, она, напротив, только крепла с каждой секундой. Лицо, голос…

– Почему ты здесь? – спросил Пятый. – Ты же умер…

– Да, – отозвался Лин. – И ты тоже скоро умрёшь. Не бойся, это не страшно…

После его слов по комнате разлился холод. Раздался резкий неприятный звук, хлопнуло окно. Ветер. И тишина.

Лин опустил глаза. Пятый последовал взглядом за ним и увидел на груди того множество ран от пуль из которых сочилась свежая алая кровь.

– Не переживай за меня и приходи, – Лин присел к Пятому на кровать и взял того за руку. Пятый поразился – до чего же руки Лина были холодны. “Это не Лин, – вдруг подумалось ему, – он не может быть таким. Не верю…” Он закрыл глаза, а открыв, увидел нечто, поразившее его. Его кровать стояла теперь на скале, пусто и серой, а вокруг было небо, чёрное, холодное, усыпанное звёздами. Незнакомыми, чужими, огромными звёздами.

Пятый оглянулся и вдруг увидел по правую руку от себя Арта.

– Арти, это был Лин? – спросил он.

– Как ты сам думаешь, мог бы он испугать тебя?…

– Нет…

– Значит, это был кто-то еще. Держись. Осталось не так уж долго. Жди.

Небо начало вращаться, оно двигалось всё быстрее и быстрее. Всё закружилось и вскоре стало неразличимым, затем сознание его заволокло серой дымкой и всё исчезло…

Пробуждение было нереальным. Словно он поднимался наверх сквозь мутную грязную воду, медленно, неимоверно медленно… Открыть глаза оказалось делом непосильным, поэтому он лежал и пытался слушать, что происходит вокруг. Внимание его привлекли голоса, доносившиеся с кухни – там спросили. Он прислушался.

– …и это не так! Вы всё видите сами, просто принимать не желаете. Пять с половиной месяцев прошло, почти полгода, а…

– Да, ничего не зажило, но только потому, что кое-кто здесь поддаётся на его провокации! – Валентина почти кричала. – Этот негодяй решил, что ему пора отчаливать, а вы ему в этом помогаете. Не выжить помогаете, а умереть. И это очень плохо, Лена…

– А что вы мне прикажете делать? Смотреть, как он сходит с ума от боли? Вот просто так стоять и смотреть, как это делаете вы? Он в праве решать за себя, сами говорили…

– Это не есть принятие решения, это культивация самых слабых и тёмных сторон человеческой натуры! Никто, Лена, пойми, никто не в праве принимать подобные решения. Ни мы определяем, жить нам или умереть. А он взял на себя слишком много, милая моя. И вместо того, чтобы пристыдить его за это и постараться вытащить, ты его убиваешь своей бабской жалостью. Больно! Подумаешь!… Он же мужик, мог бы и потереть…

– Вы забыли, что врач говорил, тогда, ещё в больнице?…

– Мало ли кто что говорил, – отмахнулась Валентина. Пятый услышал, что в голосе её зазвучали нотки отчаяния. Она, видимо, встала, скрипнул стул. – И что вы хотите? Вы же не просто так затеяли этот разговор…

– Во-первых, поднять дозу.

– Сколько?

– Двенадцать уколов в сутки.

– Что ещё?

– Не вести с ним этих ваших разговоров, вы знаете, про что. После них он спать перестаёт… и так мучается, а вам всё мало.

– Что ещё? – голос Валентины звучал теперь глухо и безжизненно.

– Всё, – сказала Лена. Она словно стыдилась собственной смелости.

– А тебе не страшно? – едва слышно, почти шёпотом, произнесла Валентина.

Лена промолчала. Судя по звукам, на кухне был ещё и Юра, но он не принимал участия в разговоре. Но Пятый превосходно знал, что Юра во всём всегда согласен с Леной. Не легко приходится Валентине, ой как не легко. Пятый думал, кто же из них искренен, кто из них действительно хочет помочь ему. И вдруг понял – никто. Открытие это словно окатило его ледяной водой. Ведь кто он этим людям? Не родственник, не друг… так, случайно встреченный, и почему-то вызвавший если не жалость, то сочувствие, человек. Он не нужен им, он только мешает. Валентине – жить той жизнью, которой она привыкла, Лене и Юре – пожениться и наплодить кучу детишек в отдельно взятом двухкомнатном шалаше. Он, чужак, приблуда, не вписывался в эту картину. Он – посторонний фактор, который только портит жизнь, и так не лёгкую, этим людям. Он – обуза, свалившаяся на плечи тех, кто имел неосторожность подставить ему плечо. “Почему я не погиб тогда? Что мне помешало? Почему я не умер раньше? Зачем я вообще родился? – думал он. – Флюктуация несчастий ходячая… урод… что натворил… Господи, прости меня, если сможешь… столько людей, столько жизней искалечить, и даже не понять этого… безмозглый кретин… не хочу, не могу, не буду… надо что-то делать… что я могу сделать?… умереть, уйти, скорее… как?…” Вошла Лена. Пятый поспешно прикрыл глаза – испугался, что она поймёт, что сумеет прочесть в его мыслях. Он притворялся спящим ещё несколько минут, выжидал. Лена тихо всхлипнула. Пятый решился.

– Лена, – позвал он. Та обернулась и спросила:

– Проснулся?

– Да, только что. Почему ты плачешь?…

– Мы поспорили, – прошептала та.

– О чём? – спросил он, молясь про себя: “солги, не дай мне узнать эту правду, которую я понял, от тебя самой… я же люблю тебя…”

– Так, просто, – Лена утёрла глаза, попыталась улыбнуться. – Дежурства не поделили.

– Не ври, – неожиданно для себя сказал он. – У тебя не выходит. Давай расставим все точки над “и”. Я не проживу долго, Лена, и ты об этом знаешь. Очень скоро твоя жизнь войдёт в нормальную колею… вы поженитесь, как и хотели… ты постараешься забыть про то, что я вообще был рядом, – страшная душевная боль жгла его изнутри, как огонь, сердце заходилось, – но пока этого ещё не произошло, я хотел бы попросить… об одном одолжении… Не веди больше разговоров на эту тему ни с кем – ни с Валентиной, ни Юрой, ни со мной. И потом, это было не твоё решение, а моё. Не бери на себя столько ответственности, это груз не для тебя…

– Ты слышал?…

– Мне не нужно было это слышать, Лена. Я и так всё превосходно понимаю… за то, что ты поняла меня – спасибо. И прости меня, если сможешь.

– За что?

– Я отнял кусок твоей жизни. Вместо того, чтобы выйти замуж, ты сидишь рядом с умирающим придурком и тратишь на него своё время и свои силы.

– Прекрати.

– Нет, это ещё не всё.

– Прекрати, я сказала!

– Нет. Мало того, что я – идиот, я ещё и сволочь, каких мало, – его затрясло от собственной откровенности, – по моей вине погибли люди, Лена. Много людей…

– Прекрати!!!

– И Лин тоже умер из-за того, что я…

Лена вылетела из комнаты, при этом так саданув дверью, что та едва не слетела с петель.

Опять один. Сколько боли! Боль душевная – это гораздо хуже, чем боль телесная. “Что я натворил? – подумал он с раскаянием. – Теперь Лену обидел… Нет бы сдержаться…”.

Через полчаса Лена снова вошла в комнату. Глаза её были сухими и блестели, как два драгоценных камушка. Она села на стул возле кровати и сказала:

– Мы тут подумали и решили, что… чтобы тебе не было больно… делать двенадцать уколов в сутки. И ещё мы решили…

– Прости, Лена, – Пятый изо всех сил стиснул зубы, и, секунду помолчав, продолжил, – я сорвался…

– Это я поняла. Валентина сказала, да и ты повторил, на счёт ответственности за свои решения и поступки. Пятый! Я всегда была против того, что ты сделал… всегда, но раз уж ты взял на себя смелость поступить так, то я подумала, что у тебя могли быть для этого достаточно веские основания. Вот я и…

– Лена… друг ты мой единственный… спасибо… – на глаза навернулись слёзы, – я не знаю, как тебя…

– Сейчас больно? – каменное выражение на её лице таяло – Лена не умела злиться, просто по натуре своей она была такова. – Сделать?

– Пока терпимо… я могу пока так…

– Не надо. Зачем? Я хочу помочь тебе, и это единственное, что я смогла придумать.

Он не ответил. Всё, что можно, он уже сказал. И даже что нельзя было говорить – тоже.

Пули взрывали сухую землю у его ног, выстрелы не смолкали. Он бежал так быстро, как только умел, но они в секунду догнали его на “Жигулях”. Выскочив на проспект, он огляделся. Лина не было. Это был конец. Ему на секунду стало жарко, он вздрогнул. “Живым не дамся” – пронеслось в голове. Он хотел перебежать на другую сторону дороги, но проклятые “Жигули” в считанные секунды оказались возле него. Из них выскочило несколько человек; он хотел перескочить через капот, но они прижали его к машине, началась драка. Он дрался отчаянно, но силы его были на исходе. Неожиданно рядом с первой машиной затормозила вторая, из неё выскочил Лин… Последним усилием расшвыряв своих врагов, Пятый отскочил в сторону и крикнул, задыхаясь:

– Думаете, возьмёте? Не выйдет!

…Автобус он заметил уже давно. Обыкновенный жёлтый “Икарус”. Первой мыслью его было: “Бедный рыжий…” а затем – множество мыслей, в одно мгновенье – что Арти не простит ему этой смерти, что сейчас будет очень больно, и что иначе произойти уже не может.

Автобус надвигался неимоверно быстро и был уже совсем близко. Пятый разглядел искажённое ужасом, бледное лицо шофёра, а за его спиной, на стенке кабины – фотографию молодой красивой женщины с печальными глазами и неразборчивую надпись внизу.

Удар был страшен. Последнее, что Пятый услышал, был хруст ломающихся костей, его костей. Он почувствовал жуткую боль, рванувшуюся из его существа – и мир провалился в темноту. Потом мир на секунду всплыл и Пятый, сквозь заливающую глаза кровь, увидел Лина. Пятый попытался сказать ему, что уходит, что просит прощения, не замечая, что говорит не по-русски. А потом…

Он не помнил, что было потом. Ему не рассказали. Дни, проведённые в больнице, он помнил смутно, но вот время, пока он жил, или существовал, дома у Лены… Они отпечатались в памяти, словно выжженные раскалённым железом и он мог сказать, что было в тот или иной день, и не ошибиться ни на йоту. Это было страшно – так, с такой предельной ясностью, помнить свои последние дни. Реальность и сон смешались в какой-то непередаваемый, непрерывный кошмар и он временами не мог понять – спит ли он сейчас? Или нет?… Боль, укол, сон… до бесконечности…

Жить оставалось совсем немного. Он это знал и раньше. Теперь это поняли те, кто, не совсем по своей воле, правда, находились рядом с ним. Смерти он не боялся. Единственным стимулом к жизни был материал, который необходимо было переправить на Окист. Он ждал. Просто ждал.

Беспокойство не оставляло его весь долгий день. Он на автомате перетаскивал ящики, ставил на тормоз тележку, руководил погрузкой – а сам всё время прислушивался к тому, что происходило в коридоре. Беспокойство. Нет, не страх, а тревога и ощущение того, что сегодня что-то может произойти. И даже не только может, а уже происходит. Во время получасового отдыха Пятый успел спросить Лина – не чувствует ли тот такой же тревоги, но Лин в ответ лишь устало пожал плечами.

На исходе пятнадцатого часа он услышал в коридоре какую-то возню, потом – вскрикнула Лена, и он понял. С размаху швырнув свой ящик под ноги Коле, он рванул в коридор. Пятому показалось, что он уже заранее знал, что там можно будет увидеть.

Трое надсмотрщиков зажали Ленку в угол, один уже начал срывать с неё одежду. Лена больше не кричала, она старалась как-то оттолкнуть от себя пьяного Сергея, но это было тщетно – силы оказались слишком уж неравными. У Пятого всё на секунду помутилось перед глазами. Он бегом бросился к надсмотрщикам, сбил с ног Кирилла, со всей силы рубанул ладонью по шее Диме. Схватил Сергея за воротник рубашки, развернул к себе лицом.

– Ты что делаешь, сволочь?! – крикнул тот, но тут же получил удар по лицу, да такой, что отлетел к противоположной стене.

Лена стояла очень прямо, приживая к груди порванную рубашку. Лицо её испуганно вытянулось, глаза налились слезами, губы дрожали.

– Беги! – крикнул ей Пятый. Он уже слышал, как открываются двери залов, и надсмотрщики, заинтересовавшиеся шумом и криками в коридоре, идут к ним. – Вон отсюда, скорее!

– Но…

– Вон! Быстро, Лена! Там, наверху, есть такая красная кнопка, блокиратор. Её нужно нажать, поняла! Да беги же ты, дура!…

– Пятый, а ты…

– Скорее!

В коридор выскочил Лин. Он мгновенно сообразил, что произошло, подбежал к Лене, схватил её за руку, потянул за собой.

– Рыжий, выведи её, быстро! Они сейчас все тут будут! Я задержу…

И Лена послушалась. Она побежала вслед за Лином вверх по лестнице. Когда они поднялись, Лена подскочила к щиту, что был на стене, и со всей силы надавила на большую красную кнопку. Внизу дружно лязгнули автоматические замки.

– Ты что сделала? – омертвевшими губами спросил Лин, подходя к ней вплотную. – Зачем?

– Он сказал… – всхлипнула Лена.

– О, Боже… Теперь мы три часа не сможем попасть вниз, пока не сработает отбой… Ой, Лена, что же ты наделала!… – Лин подошёл к закрывшейся двери и с размаху стукнул по ней кулаком. – Надеюсь, его за эти три часа убить не успеют… Пойдём, скажем Валентине.

Валентина отреагировала на происшедшее так, как и следовало ожидать.

– Я так и знала, что этим кончится. Лена, нельзя слушать всё, что тебе говорят, но что уж теперь… Лин, он со сколькими там успел поссориться?

– Положил троих. Да, по-моему, он и дальше собирался драться… чтобы дать нам время выйти.

– Андрей, естественно, там. Лучше некуда. Ладно, ждём. Лин, как смена?

– Так себе, – подумав, ответил тот.

– Понятно. Проверьте пока, что там у меня в чемодане есть, чего нет, а я схожу, позвоню, про это всё дело расскажу. Пусть Лукич решает, что дальше.

Спускались вниз чуть ли не бегом. Лене показалось, что она за эти три часа сойдёт с ума – так ей было страшно. Она уже представляла себе самое худшее, то, чего боялась больше всего. Валентина и Лин её скепсиса в полной мере не разделяли, хотя тоже опасались. Но другого.

– Убить – это они вряд ли смогут, а вот покалечить – запросто, – сказала Валентина, пока они быстро шли к нужному залу. – И народу много сегодня, как нарочно… Коля, где Пятый? – спросила она, заходя в зал.

– Его в девятую увели, – ответил тот. Отошёл от тележки, на которую “рабочие” только что закончили укладывать грузы. – Только ходить не советую.

– Почему? – спросила Валентина.

– Убьют, – пожал плечами тот. – В смысле не вас, а его.

– Ладно, разберёмся, – процедила сквозь зубы Валентина.

– Дело ваше, – ответил Коля и снова повернулся к рабочим. – Чего встали, заслушались?… Отпускай, немочь херова!…

У входа в девятую стояла давешняя тройка – Дима, Сергей и Кирилл. Стояли и улыбались. Нехорошо, злорадно, гаденько. Лена при виде их замедлила шаг, и они стали улыбаться ещё шире. С явной издёвкой.

– Вы туда не ходите, Валентина Николаевна, – предупредил Сергей. – Нечего вам там делать.

– Это почему? – спросила Валентина, останавливаясь на пороге.

– А там нехорошо, – ответил Дима. – Место плохое. Крюки, верёвки…

Двое надсмотрщиков заржали. Валентина и Лин переглянулись в недоумении. Лин на секунду зажмурился, сосредоточился.

– Если он и там, то с ним что-то сделали, – тихо сказал Лин через секунду. – Я его не слышу.

– Пошли, – приказала Валентина. Как только она взялась за ручку двери, надсмотрщики быстро двинулись по коридору прочь от девятой. Валентина потянула дверь на себя и…

…всё произошло в мгновение ока. Валентине в тот момент и в голову не пришло, что тонкий шнурок, завязанный вокруг ручки двери, может быть привязан к тонкой палочке, которая кое-как поддерживала два стокилограммовых ящика, стоявших частью на спинках стульев, а частью – на ней самой. И тем более, что ящики будут обвязаны верёвкой. И что кто-то проденет эту верёвку через крюк на стене и, сделав на ней петлю, накинет её на шею Пятого…

Валентина сориентировалась моментально.

– Лин, подними его выше, не давай верёвке натягиваться! – крикнула она. – Я сейчас, у меня был скальпель… Господи, да где он?… Слава Богу, нашла… Лена, помоги мне его держать, Лин повыше, ему проще… Режь верёвку, рыжий, быстрее… только бы шея цела осталась! Кладите, аккуратно… вот так…

Лин упал на колени рядом с другом и стал стаскивать у того с шеи обрезки верёвки. Лена отступила на шаг, из глаз у неё покатились слёзы. До сих пор у неё в голове стоял этот голос: “Беги!… Скорее!…”, и теперь она поняла, что она-то успела, а вот он…

– Так, пульс есть, – Валентина стаскивала с себя форменную куртку, наспех сооружая из неё валик и засовывая этот валик Пятому под плечи. – Рыжий, проверь, он дышит?

– Нет, – голос Лина звенел от напряжения. – Что делать?

– Посмотри, проходимость сохранилась?

– Искусственное начинать?

– Один раз вдохни, я слежу… есть, делай. Лена, три куба камфары набери, и иглу длинную… потом рыдать будешь, надо работать! Ладно, я сама… ты пока сними с него рубашку и обработай поле…

– Что вы?… – не поняла Лена.

– Ничего, камфару внутрисердечно, – Валентина встряхнула ампулу, сгоняя воздух, отломила наконечник. – Ты так и будешь стоять, как памятник сама себе? Возьми спирт и протри! Что, это так трудно?…

– Простите… Лин, подвинься, я не вижу…

– Извини, ничем не могу помочь… двигайся сама… Вы там скоро? – он на секунду оторвался, поднял голову. – Я долго не смогу…

– Ещё неизвестно, поможет ли, – заметила Валентина. – Лин, вытащи валик. Не трогай его, а то промахнусь ещё на фиг, тут и так темно, как… всё, нормально… продолжай, Лин, я тут ещё кое-чего попробую… не начал дышать сам?

– Не знаю…

– Подожди секунду, я посмотрю. Нет, не дышит… Лена!

– Что? – спросила та.

– За кислородом наверх, быстро! Одна нога здесь, другая там!

Лена умчалась. Валентина вытащила из своей сумки коробку с лекарствами и принялась искать стимулятор.

– Лин, тебя сменить? – спросила она спустя минуту.

– Пока не надо… я скажу, когда… Что это?…

– Но-шпа, надо снять спазм, – ответила та. – Давай, дружок, дыши, ты же можешь… Лин, раздень его, я до вены так не достану, через рукав.

Лин стал стаскивать с Пятого изорванную в клочья рубашку, приподнял тому голову – и Пятый вдруг закашлялся, по телу его прошла дрожь, он с всхлипом вздохнул.

– Слава Богу, – пробормотала Валентина. – Ну, всё, давай сам дальше… Рыжий, на бок его, поскорее… всё, молодец, умница… только не останавливайся…

В девятую вбежала запыхавшаяся Лена.

– Дышит, – сообщила Валентина. – Так что плакать не надо. Принесла?

– Вот…

– Чего – “вот”? Сядь рядом и давай понемножку. Лин, расстели куртку и его рубашку, положим хоть на эти тряпки, а то простынет… Ага, так… Лин, тебя сколько лет можно учить одному и тому же? Я же сказала – ноги в коленях согнуть! Если прямо – не удобно, неужели не ясно? Мне что – повторить?

– Сейчас, – ответил Лин. – Как же я испугался… Слава Богу…

– Не ты один… нет, рыжий, ты идиот! Руку надо вытащить… правую, да. Левую – согнуть и под голову положить… так, дошло. А ноги – тоже согнуть… именно так. Сообразил. Всё, пусть отдыхает. Потом осмотрю. Пока и так хорошо. Лена, ты там где?

– Сейчас, я забыла марлю взять… опять наверх идти? А то ему бронхи можно пожечь, наверное…

– Обойдётся. Ты с ним пока посиди, понаблюдай, а у нас тут дело кое к кому есть. Мы скоро придём.

– Хотите поговорить? – тихо спросил Лин. – С ними?

– Конечно, – ответила Валентина. – Почему бы и нет. Мне просто не терпится встретиться с авторами и исполнителями этой идеи.

– Пойдёмте, – согласился Лин. – И поскорее, а то у меня что-то сильно чешутся руки…

– Не стоит, – поморщилась Валентина. – Зачем провоцировать…

– Стоит, ещё как стоит, – заверил её Лин. – Я только этого и жду.

– Как знаешь… Лена, что там у вас?

– Я не знаю, – ответила та. – Дышит вроде… а что?

– Сиди тут. Ещё минуты три подавай, дольше не надо, кислорода мало. Подожди нас, мы скоро.

Лин и Валентина вышли. Лена опять присела рядом с Пятым. Когда три минуты прошли, она отложила подушку и, подойдя к двери, стала прислушиваться. Откуда-то издали доносилась ругань. Понятно, отношения выясняют. Выходить из девятой Лена не решилась, она просто стояла у двери и слушала. Потом её внимание привлёк звук, донёсшийся откуда-то из-за её спины. Она обернулась.

Пятый пытался сесть, он кое-как приподнялся было на руках, но тут же снова упал на локти, стал заваливаться на бок. Лена бросилась к нему, села рядом, помогла перевернуться на спину и положила его голову к себе на колени. Он дышал учащённо, лицо покрылось испариной, глаза были полузакрыты.

– Всё, всё, успокойся, – попросила Лена. – Всё хорошо… полежи, тебе нужно отдохнуть… я с тобой посижу…

Он попытался было дотянуться рукой до покалеченной шеи, но Лена, мягко взяв его руку в свою, не позволила.

– Не трогай, не надо, – попросила она. – Холодные руки какие… хоть погрею немножко… ты, наверное, замёрз… я сейчас, погоди…

Лена стащила с себя куртку и укрыла ею Пятого. Он уже успокаивался, но всё ещё продолжал дрожать.

Минут через пятнадцать вернулись Валентина с Лином. Оба – мрачные, как тучи. Видимо, толку из разговора не вышло никакого.

– Я эту сволочь своими руками… – пробормотал Лин. – Ну чего тут нового, Лен? Очнулся, что ли?

– Не совсем, – ответила та. – Я его укрыла, а всё равно он от холода так сильно дрожит…

– Лен, это не от холода. Он в шоке, – заметила Валентина. – И чему вас учили, не пойму?…

– Но из-за чего шок? – не поняла Лена.

– Тебя бы повесили – была бы ты не в шоке… Лин, как думаешь, донесём?

– А куда мы… денемся, – Лин поднял Пятого на руки. – Поправь куртку, Лен, а то падает. Пошли?

– Пошли. Куда мой чемодан засунули?… А, вот он. Ну, слава Богу. Лена, подушку захвати…

Наверху, в медпункте, Лин положил друга на кушетку, разул, снял, наконец, с него остатки рваного балахона.

– Лин, раздень его полностью, – попросила Валентина. – Лучше так, чем в этой грязи…

– А майка какая-нибудь есть? – спросил Лин.

– Есть, потом оденем. Я же его не потащу сейчас никуда, пусть поспит пока, в себя придёт. Защитничек… тоже мне, выискался… приподними, рыжий, я одеяло вытащу. Ага, спасибо. На бок положите и укройте. Я сейчас… Лин, дай ещё подушку, низко слишком. И надо шею и руки обработать. Похоже, сигаретами жгли на сгибах, я только сейчас увидела. Лена, иди пиши рапорт, пока мы тут работаем. И принеси грелки.

– Сейчас. Валентина Николаевна, простите, что я так… я испугалась… и поэтому… – Лена почувствовала, что вот-вот снова расплачется. – Поэтому я…

– Лена, угомонись. Всё в порядке. Он к вечеру придёт в норму, сама увидишь. Сейчас мы поможем немножко, он поспит, отлежится… мы вовремя успели, ничего страшного не случилось. Конечно, то, что они хотели сделать с тобой – это отвратительно. То, что сделали с ним – тоже. Но пойми – это предприятие, тут такое в порядке вещей. Привыкай… Лен, ты сама говорила, что ему холодно. Давай, поживее, надо же его согреть. И окошко приоткрой, проветрить можно.

– Хорошо… я тогда тут посижу, с ним. А вы не напишите за меня этот рапорт? – умоляюще сказала Лена. – Я не умею такие вещи писать, правда…

– Лин, ты видел, чего там было? – спросила Валентина. Лин кивнул. – Ладно, пойдём, напишем. И позвоним.

Лена сидела и заполняла отчёты, когда Пятый проснулся. С минуту он лежал, недоумённо озираясь, потом вспомнил, что было, и всё понял. Страшно болела шея, саднили запястья. Он приподнялся на локтях и позвал:

– Лена…

– Проснулся? – Лена улыбнулась и села рядом с ним.

– Да… попить дай, – говорить было больно. Он протянул руку к шее и наткнулся на бинт.

– Чаю хочешь?

– Нет, не надо… дай воды, – он взял у Лены из рук стакан и залпом выпил. – Да… – протянул он с ужасом в голосе, – стрелять в меня стреляли, бить меня били, звёзды на спине резали… но вот чтобы вешать – это впервые…

– Очень больно? – спросила Лена.

– Относительно, – ответил он. – Потерплю… вы успели?

– Да, мы убежали… Пятый, зачем ты сказал мне про кнопку? – спросила она с осуждением в голосе. – А если бы…

– Я уже и решил, что пришло это твоё “если бы”, – ответил Пятый. – Когда стоял с верёвкой на шее и ждал. Пошевелишься – и упадут ящики. Страшно.

– Я не о том!… Мы бы сразу спустились вниз и тогда…

– Тогда они изнасиловали бы тебя, избили бы Лина, а Валентину скорее всего просто прогнали бы, – жестко ответил Пятый. – Надо было им дать время на ком-то выместить злобу.

– И ты выбрал себя. Я просто не знаю… – Лена развела руками. – А если бы ты умер?!

– А что – мог? – нахмурился Пятый.

– “Мог”! Кто десять минут не дышал, кому камфару в сердце кололи, кого рыжий эти десять минут реанимировал? И он ещё говорит – мог или не мог?! Да мы, когда это увидели, решили, что всё…

– Ну ни фига себе, – пробормотал Пятый еле слышно, опускаясь на подушку, – чего только о себе не узнаешь… Лен, дай ещё попить, если есть.

– Есть, конечно. Пей. А, вон Валентина и рыжий идут… сейчас нам врежут, а тебе – в особенности, – прошептала Лена предостерегающе.

– …О, выходец с того света! – поприветствовал друга Лин, входя в медпункт. – Поправляешь здоровье водичкой? Это правильно. Смотри, язык не проглоти… А то чем ты в следующий раз будешь всякие глупости советовать людям? Хорош, нечего сказать…

– Пятый, шея сильно болит? – спросила Валентина. – А то давай укол…

– Спасибо, не надо, – ответил Пятый. – А отругать?

– За что?! Ты молодец, так как надо сделал. Всё хорошо кончилось. Конечно, про блокиратор ты Лене зря посоветовал, но что уж теперь. Кстати, почему ты даже не попробовал снять с себя верёвку?

– Потому, что она была натянута так, что пошевелиться было невозможно, не то, чтобы снять. Да и не снял бы я её, – подумав, ответил Пятый.

– Ясно… – протянула Валентина. – Мы тут рапорт составили, прочти, поправь, если что не так.

Пятый взял у неё из рук бумагу, глянул. Поморщился.

– Вы упустили то, что я тоже не стоял на месте, – заметил он. – Они теперь долго будут бока лечить, бил-то я на советь… Сергею влетело так, что он этого вовек не забудет… Уж прости, рыжий, но я ему кое-что отбил очень надолго…

– А я-то тут при чём? – удивился Лин. – Ты же его бил, а не меня.

– А кто меня этому удару научил? Не ты, что ли? Я такого сам не придумаю, у меня просто фантазии не хватит.

– Ребят, о чём речь? – не поняла Валентина.

– Да так… Сергей теперь сидеть не сможет месяца три, – ответил Лин. – Я случайно одну такую точку нашёл… безотказную. У него теперь копчик будет болеть при сидении. Сильно.

– Мне что – и про это надо написать? Вы в своём уме? Ладно, пусть всё остаётся, как есть. Ничего я исправлять не стану, – решительно сказала Валентина. Она протянула бумагу Лене. – Подписывай – и я поехала. Отвезу на первое, потом заеду за вами.

– А сразу нельзя? – поинтересовался Лин.

– Не стоит. И так ругани не оберёшься. Вы тут пока отдыхайте, поужинайте, чайку попейте… Лин, ты мылся?

– Ещё не успел.

– Вымойся перед дорогой. И ты, Пятый, тоже. Тебе точно получше стало? Не притворяешься? – с сомнением в голосе спросила Валентина.

– Да нет, – пожал плечами Пятый. – Шея, конечно, болит… и руки тоже. Отбил об эти морды, чтоб им!… А так в принципе ничего, вполне.

– Ну вот и хорошо. Тогда тоже приведи себя в порядок. Я постараюсь побыстрее решить этот вопрос, – Валентина вышла, прикрыла за собой дверь.

– Слушай, а ты не врёшь? – спросил Лин. – Бледный, как я не знаю кто, шея у тебя болит… Тебя били?

– А как ты думаешь? – спросил Пятый. – Конечно. Они же не будут просто стоять и смотреть. Правда, в этот раз они толком не старались – Андрей предложил фокус с верёвкой, они заинтересовались… Только руки пожгли немного, пока наши насильники с Андреем систему ставили – и всё. Ерунда.

– Ты пока полежи, хорошо? – попросил Лин.

– А я что делаю? – вопросом же ответил Пятый. – Я пока что вставать не собираюсь. Помыться попозже схожу, после тебя…

– По-моему, разумнее сделать наоборот, – вмешалась Лена. – Сейчас помоешься, а потом поспишь. Как раз к Валентининому приезду волосы высохнут.

– Хорошая идея, – Пятый сел, снова потрогал бинт на шее. – Лин, помоги снять, мешает…

– Пятый, мы там мазью намазали салициловой, – робко возразила Лена. – Может, я была не права?…

– Значит, ещё раз намажем, – Лин помог другу развязать бинт, горестно покачал головой, разглядывая уродливый багровый рубец. – Угораздило же так!… А теперь ещё и распухло всё…

– Лин, кончай, – попросил Пятый. – Слушать тебя тошно. Пройдёт, на мне всё заживает, как на…

– Тёрис рабе! Ски! – Лин от возмущения аж задохнулся. – Ему добра желают, а он ведёт себя, как последний негодяй!…

– Лин, я же попросил…

– Ладно, пойдём, помогу тебе, – проворчал Лин, сдаваясь. – С тобой спорить всегда выходит себе дороже…

– Ничего не поделаешь, – ответил Пятый, вставая.

– Всё хорошо, что хорошо кончается… Во что переодеться можно? – Пятый встал, потянулся. – Не в этой же рванине ехать.

– Посмотрю сейчас, – отозвалась Лена. – Иди, мойся. Лин принесёт одежду попозже…

Летний день клонился к закату, свечерело. В окнах появился первый робкий свет, город тоже входил в вечер, как усталый путник входит в дом после долгой дороги…

Лёгкий летний ветер трепал занавеску, шелестел в кронах стоявших под окнами деревьев. В комнате уже давно не горел свет. Валентина и Олег Петрович уехали в гости, пообещав вернуться к одиннадцати, Лин улёгся спать, Лена тоже – устала за день, да ещё и страшно перенервничала к тому же. Пятый тоже лёг, но вскоре почувствовал, что заснуть не получается. Он положил руки под голову и стал следить за светом фар, пробегавшим иногда по потолку. Болела шея, ныли ожоги на руках, временами накатывала, но почти сразу же проходила, лёгкая дурнота… В прихожей слабо хлопнула дверь – вернулись Валентина и её муж. Валентина заглянула в комнату, на секунду включила свет и Пятый поспешно прикрыл глаза, делая вид, что заснул – у него не было ни малейшего желания нарываться на новый укол – их и так на сегодня было более, чем достаточно.

Вскоре Валентина и Олег Петрович улеглись и в квартире воцарилась тишина. Пятый ещё час пролежал неподвижно, затем тихо встал, набросил майку и пошёл на кухню – ему захотелось курить. По счастью, пачка сигарет отыскалась на подоконнике, он сел за стол, подпёр отяжелевшую голову рукой, закурил и задумался. Да, приехали… Это как же такое вышло?… Ведь, если взять наобум факты за последние десять лет, он и для рыжего такого не делал… Лина чуть не убили, потом еле спасли – а он так и не поднял толком ни разу руки ни на кого. А мог… и для Лина, и для себя. Но – не сделал. А для Ленки… Почему так? Неужели это она и есть – та самая любовь, ради которой люди совершают безрассудства и жертвуют собой? Но ради чего?… Пятый глубоко затянулся. Что его привлекает? Какая-то эротическая нотка? Чушь. Он поморщился. Нет, не это. Про это он уже много лет просто не вспоминал, это умерло. Окончательно и бесповоротно. Пятый понимал, что, вернись он к своей прежней жизни, он бы никогда не смог жить, как прежде. Если бы ему и была нужна какая-нибудь женщина – так это та, что способна поддерживать порядок в комнате. Или готовить еду. Но не более того. Что тогда?… “Дурак, – сказал он сам себе. – Это просто душа, понимаешь? И ничто иное. Если ты увидишь очень красивую каплю воды на травинке – это ведь не будет являться поводом эту каплю возжелать. Так? Так. Вот и всё”. Он затушил сигарету и положил голову на сгиб локтя. В таком положении шея болела гораздо меньше и он, сам не замечая того, стал засыпать. Дурные мысли ушли, а что ещё было надо?…

– …а вот и он! – приглушенный смех, шёпот за спиной. Пятый ещё до конца не проснулся, но голоса различил. – Подожди, одну секунду…

Быстро удаляющиеся шаги, затем – шелест страниц за спиной.

– Рыжий, это что за книжка? – Лена говорит негромко, в голосе – любопытство.

– Герберт Уэллс, “Когда спящий проснётся”, – ответил Лин. – Так, посмотрим… ага, страница двести девяносто восемь. Глава третья, “Пробуждение”. Лен, ты не в курсе – эта книга часом не справочник?… нет, погоди… а, вот!…

– Лин, я уже, – сказал Пятый, поднимая голову. – Отстань.

– Нет, так не пойдёт. Изображай, будто ты спишь… сейчас, я прочитаю!

– Хорошо, читай, – сдался Пятый, но Лин уже захлопнул книгу.

– Ты как тут оказался? – спросил Лена, садясь напротив. – Ты вообще спал?

– Конечно… просто пошёл покурить, и заснул, наверное… – Пятый поёжился. – Рыжий, закрой окно. Дует.

– Сам встань и закрой, командир. Я пойду, Уэллса на полку поставлю, а то мне Валентина по шее надаёт. Вечно ворчит “Растаскиваешь книги по всей квартире, ищи их потом”… Но как я выспался, господа мои! Обалденно! Сказка! Всегда бы так… ты сегодня встанешь?

– Ах да, окно, – вспомнил Пятый. – Ленивый ты всё-таки, рыжий, как я не знаю кто… ну что тебе стоит?…

– Ладно, начал тут опять, – поморщился Лин. – Сиди уже, инвалид. Я, признаться, не думал, что с тобой так обойдутся, как это было вчера. Для меня это внове. Кстати, я забыл спросить, как тебе ощущения?

– Ничего, – ответил Пятый. – Не дай Бог тебе это когда-нибудь попробовать, рыжий. Я серьёзно.

– Конечно, я не прочь попробовать что-нибудь новое. Но приятное…

Первые дни, когда его перевели на двенадцать доз в сутки, ему было легче. Затем организм привык, боли усилились, и дозу снова пришлось увеличивать. Теперь большую часть суток он проводил если не во сне, то в каком-то дурмане, накачанный наркотиком до отупения. Лена и Валентина всё чаще и чаще стали замечать, что он заговаривается. С Валентиной он не говорил вообще – то ли не хотел, то ли просто не мог понять – кто это? Он стремительно терял зрение, правый глаз, с той стороны, на которую пришёлся удар, ослеп почти что полностью. Слух вскоре заменил фактически всё – зрение, осязание. Он не ел неделями, Валентина держала его на внутривенных, но он слабел всё больше и больше. Лена думала, что дальше худеть уже некуда, оказалось – есть. Не человек, тень человека.

– Лена, раз уж мы так решили, то, будь любезна, следи за ним получше, – упрекала Лену Валентина. – Опять в комнате душно.

– Он мёрзнет, жаловался, что холодно, – говорила Лена, – я уже боюсь проветривать…

– Надо, кровью харкал пару дней назад!… Ему дышать здесь нечем, а ты всё о сквозняках печёшься…

– У меня он зато хоть поел… А вы…

Такие споры происходили в квартире Лены каждое утро, когда женщины передавали друг другу дежурство. Лена в свободные сутки иногда уезжала ночевать к Юре, к Валентине почти что каждое дежурство приезжал муж. Юра, почитай, всё своё свободное время проводил в квартире Лены, по мере сил и возможностей помогая женщинам. Он ходил по магазинам, мотался по всему городу, выискивая дефицитные лекарства, научился дружить с кастрюлями и сковородками. Валентина иногда подначивала Лену, что мол, поторопись, мужик прирученный, таких днём с огнём в наше время искать приходится… Лена в ответ только устало вздыхала. Мысли о замужестве в ту пору волновали её меньше всего. Юра старался помогать Лене и Валентине в уходе за Пятым, но далеко не всегда его помощь приносила пользу.

Как-то Лена позвала Юру, чтобы он подсобил ей с обработкой пролежней, она плохо себя чувствовала, ночь выдалась на редкость тяжёлой. Действовать следовало с максимальной осторожностью, от неподвижности и истощения кости Пятого стали к тому времени очень хрупкими, поранить же его было совсем легко – сквозь тонкую, почти прозрачную кожу просвечивали голубые венки, паутинный рисунок на бледном фарфоре, некий расплывчатый намёк на жизнь… Поскольку переворачивать его было нельзя, пролежни у него на спине, затылке, лопатках увеличились, бороться с ними Лена устала неимоверно. Пятого снова накачали перед процедурой морфием, и поэтому, когда под неловкими Юриными пальцами хрустнула кость предплечья его левой руки, он даже не открыл глаз.

– Ты что делаешь, идиот?! – Лена была просто в ужасе. Она укрыла Пятого, схватила Юру за руку и потащила его на кухню.

– Валентина Николаевна, он Пятому руку сломал, – быстро проговорила она и расплакалась.

– Я же не хотел, – ошарашено пробормотал тот, – я и не думал, что…

– Ты, небось, сверху руку взял? – спросила Валентина. В отличие от остальных, она ничуть не взволновалась.

– Ну да… – ответил Юра.

– Я же тебя учила, как правильно брать. Надо было свою руку снизу провести, по всей длине предплечья и только потом поднимать. Соображать же надо…

– Валентина Николаевна, что теперь будет?… – спросила Лена.

– А ничего не будет. Боль он почти не ощущает, постоянно на лекарствах… Ладно, пошли, поглядим, что и как… Рукой он не двигает, гипс не нужен…

После того, как Пятого, который так и не проснулся, осмотрели, Юра куда-то исчез. Через два часа Валентина, решившая сходить за хлебом, нашла его в подъезде, в стельку пьяным, в слезах.

– Что ты тут такое развёл? – с возмущением и удивлением вопросила она.

– Ему и так больно… а я, дурак, руку… там же все косточки видно… как я… мне самому… руки…отрубить надо… спичку так легко не сломаешь…

Тут Валентина заметила, что пол вокруг них усыпан изломанными спичками и пустыми смятыми коробками.

– Нам ещё психопата тут не хватало, – жестко сказала она, но почти сразу же смягчилась. – Юра, ну ты пойми, ему всё равно не больно… или почти не больно. Он же скоро… ладно. Юрик, пойдём домой, тебе проспаться надо. Ну не плачь ты!… Ты же мужик.

– Он мне жизнь спас… а я ему руку…

Юра успокоился и прилёг только после изрядной дозы валерьянки, которую ему скормила Валентина.

После случая с рукой Пятый стал просыпаться чаще. Он словно собрал последние усилия для того, чтобы вырваться хоть ненадолго из мира снов и видений – и это ему удалось. Лене временами начинало казаться, что вернулся он прежний, не полутруп, но человек, которого она знала. Он начал говорить, не сбиваясь с мысли, не заговариваясь, взгляд его прояснился, и, не смотря на почти что полную слепоту, он вновь старался не показывать тяжести своего состояния. Это ему, конечно, не удавалось, зато удалось другое. Он сумел не выглядеть жалким во время этих попыток. Он сумел сохранить достоинство.

Физическое состояние его только ухудшалось с каждым днём. Он стал мёрзнуть, сердце не справлялось с нагрузкой. Валентина привозила всё новые и новые препараты, но лекарства уже не помогали – и не смогли бы помочь. “Всему есть предел, – вспоминала Валентина слова врача, – а этот уже далеко за пределом…”

Между тем наступил апрель. Небо стало синим, чистым. Люди, стосковавшиеся за зиму по теплу, скидывали тяжёлые, опостылевшие вещи, приевшиеся за несколько месяцев…

И Лена и Валентина заметили, что Пятый явно чего-то ждет, словно он готовился к какому-то важному и для себя и для них разговору. В один из солнечных апрельских дней он попросил потратить минутку на то, чтобы его выслушали – нашлось несколько просьб, которые надо было обсудить с обеими женщинами.

– Пока у меня ещё хоть как-то работает голова, – сказал он вначале, – я хочу попросить о двух вещах. Во-первых, кремировать меня прямо в день смерти. Во-вторых – развеять пепел. И ещё одно маленькое, но важное дело.

– Пятый… – начала было Лена, но Валентина знаком приказала ей – молчи.

– Сходите за меня в храм, хорошо? – попросил Пятый.

– Молебен заказывать? – спросила Валентина.

– Нет, не надо. Просто постойте – и всё. Недолго, хоть минутку. И скажите ему…

– Кому?

– Ему… Вы же знаете… что я очень прошу меня простить. И что мне было стыдно придти, когда я мог это сделать…

– А ты не хочешь, чтобы тебя отпели? Так, как положено? – Валентина пристально смотрела на него, он словно и не замечал её взгляда.

– Нет, – ответил он. – Самоубийц не отпевают. И не хоронят с честными людьми. Их хоронят на перекрёстках дорог, за оградой кладбищ. Я читал. И согласился с этим. Всё верно. Даже там мне нет места. Это всё, Валентина Николаевна, о чём я хотел попросить вас.

– Хорошо, Пятый. Я всё сделаю, обещаю. А ты пообещай только одно, хорошо?

– Что?

– Сперва пообещай.

– Хорошо.

– Ты мне скажешь, откуда ты.

Пятый посмотрел на неё спокойным отрешённым взглядом.

– Скажу, – пообещал он, – может, даже покажу… А молебен вы можете заказать по Лину. Если хотите.

– На какое имя? – спросила Валентина. – Такого имени “Лин” в святках нет. И в русском языке – тоже.

– На любое. Бог и так поймёт, – Пятый прикрыл глаза – он очень быстро уставал.

– Ты ещё скажи – Бог своих знает… – пробормотала Валентина. Но Пятый не ответил – он уже спал. И видел…

В тот день стёкла впервые за зиму разукрасил мороз. Лин и Пятый решили устроить себе прогулку – они больше года не были в центре города, поэтому, сев на автобус, они отправились куда глаза глядят, только бы не на окраину. Вышли они где-то неподалёку от Красной площади и принялись бродить по тихим промерзшим переулкам. Лин веселился вовсю, его страшно угнетало однообразие серых стен предприятия, поэтому он не упускал возможности вволю нарадоваться жизни. Он подкалывал прохожих, задавая тем совершенно идиотские вопросы, сновал от одной ярко освещённой витрины к другой, всматриваясь в содержимое и непременно высмеивая его: “Слушай, эта вот рыба… ты ешь рыбу, Пятый?… Нет?… Жаль, а то я бы посмотрел, как ты будешь ломать об неё зубы… А яблочка не хочешь?… Да ладно тебе, гипс высшего сорта…” Они нечувствительно миновали площадь Маяковского и, пройдя по Садовому кольцу, выбрались на Пресню. Около высотки Лин остановился, задрал голову, и принялся жадно всматриваться в окна верхних этажей.

– Ты чего? – спросил его Пятый. Лин стоял и смотрел. На него натыкались пешеходы, а он стоял и стоял, подняв бледное, такое молодое лицо к самому небу… и вдруг, опустив глаза, спросил:

– Слушай, а как же они там живут?…

– Лин, милый, пойдём отсюда. Как живут?… Ты про энергетику, что ли?

– Естественно.

– А вокруг, по-твоему, лучше? – Пятый слабо поморщился. – Мы же с тобой живём… А они – тем более, привыкли…

– И мы привыкли, – вздохнул Лин. – Пошли. Покурим в спокойной обстановке.

Парк Павлика Морозова они нашли быстро, хотя и не были раньше в тех краях. Посидев на лавочке, такой красивой и прочной, покурив, посмотрев на Белый Дом и сквер, они собрались уходить – время было вечернее, они уже порядком промёрзли, а ехать было далеко и долго – никак ни меньше часа. В сквере горели далеко не все фонари, но Пятый приметил на выходе из парка одиноко стоящий столб, фонарь на котором работал. “Если я пройду и он погаснет – сбудется, – внезапно подумал он. – А не погаснет – не сбудется”. Он даже себе не признался тогда, о чём была эта шальная и нелепая мысль. Они подходили к фонарю всё ближе и ближе. У Пятого внутри всё похолодело. Он и не пытался одёрнуть себя, мол, что за детские игры в “сбудется” – “не сбудется”… Они прошли мимо, Пятый оглянулся… и вдруг фонарь, доселе горевший ярко и празднично, мигнул и погас, словно свеча, задутая ветром. И тут у Пятого словно камень с души свалился.

– А вот я тебя! – заорал он, подскакивая к Лину и сталкивая того в ближайший сугроб. – Бей нахалов!

– А снегом в рожу… не желаешь?! – Лин, исхитрившись, зашвырнул Пятому в лицо пригоршню колючих снежных кристалликов. – Или лучше за шиворот?…

Потом, прежде чем идти в метро, они долго отряхивали друг друга, стараясь привести одежду в некое подобие порядка, но всё равно люди оборачивались и смотрели вслед этой странной парочке, одетой в мокрые, старые вещи. Худые, с давно не стриженными волосами, но с удивительно счастливыми лицами, не обременёнными такой простой и насущной заботой – выживать, чтобы жить. Даже Пятый, хотя и не улыбался, в отличие от Лина, был в тот день счастлив. По-настоящему счастлив. Всего лишь потому, что погас фонарь.

Лена заступила на дежурство в шесть утра – Валентина попросила её приехать немного пораньше. Пятый спал. Лена померила ему температуру и давление, поменяла грелки, мысленно обругав Валентину, которая, естественно, забыла это сделать, и пошла на кухню – готовить завтрак. Пока он спал, Лена ощущала себя в комнате лишней и старалась отсиживаться на кухне. Там она просидела ещё пару часов, пока не проснулся Пятый. А в девять утра Лена вдруг почувствовала сильнейшее волнение и растерянность. Что-то влекло её в комнату, что-то не поддающееся описанию. Она влетела внутрь и остановилась на пороге, не смея идти дальше. Пятый смотрел на неё неподвижно и пристально. Впервые за всё время, сколько она знала его, это взгляд её напугал.

– Что случилось? – спросила она.

– У тебя готова та одежда?… Помнишь, мы говорили?…

Да, этот разговор Лена помнила. Очень хорошо помнила. Она боялась, что это произойдёт, знала, что это произойдёт и не верила. Вот и сейчас, стоя на пороге, она ещё до конца не поняла смысла этой фразы, то есть поняла, но принимать не хотела.

– Но почему?… – в пространство спросила она. Пятый не ответил. Он отвёл взгляд в сторону и на лице его появилось незнакомое Лене спокойное, тихое выражение.

– Я сегодня умру, Лена, – негромко сказал он, – но прежде… помнишь, ты согласилась тогда кое-что для меня сделать?…

– Да, тогда… года полтора тому назад…

– Пообещай, что выполнишь… эту просьбу…

– Хорошо. А что мне нужно делать?

– Не сейчас… – Пятый дышал тяжело, неровно. – Мне… нужно подумать… я скажу тебе, когда…

Он не смог договорить, силы оставили его. Он закрыл глаза и замер. Лена подошла к нему поближе и включила настольную лампу, стоящую в изголовье. Пятый был страшно бледен, ему, видимо, в тот момент было очень плохо. Неожиданно он открыл глаза и произнёс, еле двигая посеревшими губами:

– Больно…

– Сейчас, сейчас, – Лена схватила ампулу, отломила наконечник, – я сделаю…

Не разглядев второпях она схватила Пятого за сломанную левую руку. Он застонал, впервые за все месяцы, проведённые у Лены дома.

– Господи… прости, Пятый, я случайно… я не хотела…

Он не ответил. Лена кое-как поймала вену, причём далеко не с первого раза. Тут у неё мелькнула мысль попробовать дать ему валидол, она побоялась делать укол сердечного, но прежде она решила позвонить Валентине.

– Подожди одну секунду, я сейчас, – скороговоркой выпалила она и бросилась к телефону.

– Валентина Николаевна, – не здороваясь, сказала она, – можно ему валидол дать таблеткой?

– Зачем? Одурела? Мы же отродясь не давали. Что у вас там твориться?

– Он сказал… он умирает, Валентина Николаевна…

– Так, погоди, – на том конце провода с Валентины в мгновение ока слетел сон. – ничего ему не давай, поняла? Обезболивающее сделала?

– Только что.

– Жди меня, буду через полчаса. Не давай ему пить, он от этого сразу…

– Валентина Николаевна, а если ещё морфий будет просить?

– Ни в коем случае! – Валентина помедлила и добавила. – Всё потом, когда я буду. Поняла?

– Хорошо, – неуверенно проговорила Лена и повесила трубку.

Она вернулась в комнату. Пятый встретил её полным боли и мольбы взглядом.

– Лена… – прохрипел он. – Больно… не могу… сделай ещё…

– Пятый, нельзя, – Лена в полном отчаяние покачала головой, – Валентина запретила…

– Она не узнает… сделай…

– Не надо, потерпи немного, хорошо? Хочешь, я посижу с тобой?…

– Если не трудно… – Пятый дышал часто, неглубоко. Лена села рядом с ним и взяла его за руку. Внезапно она почувствовала, что его рука сжимается и Лену на несколько мгновений охватило горячее, пьянящее тепло. Казалось, что тело погрузили на какой-то миг в райский бальзам, дарующий жизнь, здоровье и вечную молодость…

– Пятый, что это было? – с тревогой спросила она.

– Жизнь, – ответил тот, – понимаешь, сегодня тебе предстоит… довольно сложное дело… Как бы это объяснить… Пока человек жив, он обладает некоторым запасом… жизненных сил… можно сказать и так… Покуда эти силы присутствуют… хотя бы в одной клеточке человека – он жив… эти… силы… помнят о человеке всё… и если маленький кусочек… человека… держать постоянно в поле… этих сил… человека по этому кусочку можно… восстановить… приблизительно так, упрощено, конечно… на деле это сложнее… но термины… Так вот… сегодня ты понесёшь… кусочки трёх моих… друзей в одно место… где им вернут жизнь… которую у них здесь отняли… Боже, как жаль… что я не успел… спасти Лина…

Он закрыл глаза, видимо рассказ утомил его. Лена с ужасом и непониманием смотрела прямо перед собой невидящим взглядом.

– Пятый, – наконец проговорила она, – а это далеко?…

Ничего другого не пришло ей в голову.

– Там на небе – другие звёзды, – помедлив несколько секунд, ответил он, – а у людей… другие судьбы… Да, Лена, это далеко…

– Но где?

– … и солнце там другое… Эта звёздная система… её отсюда даже не видно…

– Но как я?…

– Просто, – Пятый закашлялся, – очень просто…

Лена видела, что для этого разговора Пятый собрал все силы, что у него были. И что их не хватит, чтобы разговор завершить. Пятый и сам это понял, поэтому сказал:

– Лена, я посплю… пару часов… чтоб не умереть раньше времени… если можно, побудь со мною… рядом…

Лена кивнула. Пятый был бледен, как простыня, он еле дышал. Последние минуты он отчаянно цеплялся за остатки сил, стремясь не потерять сознание, и, наконец, сдался. Глаза его закрылись, тело, секунду назад напряжённое до судороги, мгновенно расслабилось.

Лена встала со стула, подошла к шкафу и открыла его. Внизу, аккуратно завёрнутые в пакет, лежали ботинки Пятого, те самые, со странной шнуровкой, которые он, ещё больше года назад, попросил сохранить, “если что случиться”. Лена взяла пакет, подержала его в руках и положила обратно. Затем она сняла с вешалки голубенькую блузочку, вытащила из ящика серые летние брюки, сходила в прихожую и вернулась, неся синие кеды, почти что кроссовки, которые ей подарила мама. Аккуратно сложив вещи на стул, она закрыла шкаф. С полки Лена взяла тетрадь и ручку. Вырвала листочек, проверила, пишет ли ручка. Она действовала, как в тумане, ей хотелось плакать, но она знала, что сейчас плакать ещё нельзя, что надо держаться. Закончив приготовления, Лена снова села на стул подле Пятого. Ей оставалось лишь одно – ждать.

Через час Пятый проснулся. Он снова стал просить обезболивающее, Лена не делала новый укол, ссылаясь на Валентинин запрет, а той как назло всё не было. Вместо неё, словно учуяв беду, приехал Юра. С его приездом всё пришло в движение, но от этого отчаяния только прибавилось. Наконец, ещё через полчаса, прибыла Валентина. Оказывается, она проколола колесо и целый час провозилась, ставя запаску. Пятый к тому времени едва не сошёл с ума от боли. Валентина сжалилась и разрешила укол, но он почему-то почти не помог. Пришлось сделать ещё одну дозу. Пятый снова уснул.

– Валентина Николаевна, чем мы можем ему помочь? – спросила Лена. С Пятым оставили Юру, Валентине и Лене необходимо было посовещаться.

– Обезболим получше, чем ещё поможешь?… Он всё равно умирает, Лена, тут никто уже не сможет… что-либо сделать. Да и смысла в этом никакого. Я смотаюсь к Вадиму, привезу ещё морфия. Ты пока посиди с ним. Проснётся – делай ещё. И можешь руку заморозить новокаином там, где будешь колоть. Понятно?

Лена проводила Валентину до дверей и вернулась в комнату.

– Ну что? – спросила она Юру.

– Ничего. Спит. Лен, неужели умрёт, а?

Лена промолчала. Ей не хотелось отвечать. Вообще-то она могла, конечно, либо соврать с умным видом, либо сказать правду… Но промолчала. Что-то удержало её. Вообще весь этот день был странным. Леной словно бы кто-то управлял. Кто-то руководил её словами и действиями…

Пятый не спал. Он лежа с закрытыми глазами и слушал, что происходит вокруг. Боль неимоверно обострила восприятие, слух заменил собой все остальные чувства, только он ещё позволял узнавать, что происходит… Сначала Пятый думал, что если удастся поспать, он сможет собрать остатки сил и продержаться подольше, но теперь он понял, что сон, да ещё в сочетании с морфием – самый короткий путь на тот свет. Поэтому он открыл слепые глаза и принялся звать Лену. Ему пришлось сильно напрячь зрение, прежде чем он начал видеть. Муть и темнота рассеялись, но свет, пусть и неяркий, причинял боль. Из глаз полились слёзы.

– Ты плачешь? – спросила Лена.

– Нет, что ты… глаза болят… ничего, пустяки… Лена, одевайся, я не смотрю… и дай мне ручку с бумагой…

Двигать ручкой было непривычно и тяжело. Пятый вдруг поймал себя на мысли, что впервые за десять, а то и за пятнадцать лет что-то пишет. Это, однако, было в данной ситуации единственным выходом. Он написал коротенькое письмо Айкис и записку-план для Лены. Теперь предстояло самое неприятное. Пятый отдал бумажки Лене и сказал:

– Лена, стой и смотри, – приказал он. Голос его окреп. – Ничего не бойся…

Тут произошло то, что Лена потом всю свою жизнь вспоминала с содроганием. Пятый завёл руку за голову и что-то вырвал из своей шеи. На подушку брызнула кровь.

– Лена, подойди, – попросил он, – возьми… так надо…

Лена взяла у Пятого из рук то, что он так настойчиво ей отдавал. Это – маленькая, полупрозрачная капсула, размером с треть Лениного мизинца, никаких ассоциаций у неё не вызвала.

– Что это? – спросила она.

– Трансплантат. Детектор входа… мне он больше не нужен… тем более, что я… много лет не пользовался им… Теперь иди… ты успеешь, если… не будешь терять времени… прости, что я… прошу об этом… но… так хочется умереть с чистой совестью… так тяжело… Господи… поторопись, Лена… на всё уйдёт самое большее… семь часов, а я… хочу ещё успеть попрощаться с тобой… иди… там всё написано… ты поймёшь… ты умная… и возвращайся… хорошо?…

– Хорошо. Ты только дождись меня, ладно? – робко попросила она. Пятый еле заметно кивнул. – А что мне делать сейчас?

– Подойди к стене и… произнеси мысленно те цифры… которые находятся… в самом верху листа… Подумала?

– Да, – неуверенно сказала она.

– Теперь входи в стену…

– Как? – Лена аж поперхнулась. – Куда?!

– В стену… её сейчас нету… прочти остальное по дороге… всё, иди…

Лена подошла к стене и несмело протянула вперёд руку. Она ожидала встретить твёрдую преграду и чуть не упала – преграды не было. Не то, чтобы стена изменила как-то структуру, нет, сохранилась лишь видимость стены, её иллюзорный двойник, который был не плотнее воздуха. И Лена шагнула, всё ещё боясь и не веря, в неизвестность, сквозь то, что было минуту назад стеной её комнаты.

Пятый остался один. Ему было нехорошо, глаза болели, он терял кровь, и хотя это уже не играло существенной роли, причиняло всё-таки немалые страдания. Минут через десять в комнату вошла приехавшая Валентина и, поражённая, остановилась на пороге.

– Пятый… – удивлённо начала она, – откуда кровь?! И… где Лена?

– Она выполняет мою просьбу, – выдохнул Пятый. Говорить было больно – участок шеи, откуда он только что вырвал трансплантат, бил болью в затылок и виски. Усталость охватывала его тяжело и страшно. Он замер. “Кажется, я отключаюсь” – подумал он. И точно, сон почти мгновенно овладел им. Он уже не почувствовал, как ловкие Валентинины руки смывают кровь с его шеи, он не услышал, как Юра, тоже вошедший в комнату, сказал: “Пойду, посмотрю на улице… если ушла, может, догоню…” Сам же Пятый в этот момент был на своём Дне рождения, он не вспомнил, каком по счёту, но…

…но там был Лин, молодой и весёлый, и сам Пятый, тоже молодой, и тоже весёлый, и ещё куча самого разнообразного народа… и весь этот народ уже успел хорошенько поддать и пришёл в состояние приятного удовлетворения – и вечеринкой, и друг другом. Свет, мягкий и приглушенный, прекрасно гармонировал с нынешним цветом стен. Кто-то сказал тогда, что в Пятом пропадает отменный дизайнер. Тут встрял Лин, сразу атаковавший говорившего неоспоримыми доводами того, что они с Пятым ещё и не такое могут… и вообще! Всё, что угодно… в любое время суток… И тут из одной кучки гостей, примостившейся в незаметном тёмном уголочке, раздался девичий голосок, который потребовал спеть. И не что иное, а пресловутую “Осень в холмах”. К голоску сразу же присоединился целый хор голосов – песня была в то время известной, популярность её диктовалась тем, что она звучала в самой лучшей постановке года.

– Не ахти, – пробормотал Лин, пробираясь к хориоле, стоящей у стены, – но можно.

Пятый, прихватив свою гитару с двумя грифами – басовым и ритмическим, поспешил за ним. Вскоре голоса стихли, и Лин запел. На первом куплете Пятый лишь подыгрывал ему, тихо ругаясь про себя – слух у Лина был отменный, но он постоянно то ускорял, то замедлял ритм, стараясь этим что-то такое, только ему известное, подчеркнуть. На втором куплете робость пропала, тем более, что подошли трое сертос – профессиональные певицы, и тоже принялись подпевать. Постепенно хор голосов увеличивался, пели почти все. Мелодия, незамысловатая, как всё гениальное, нечувствительно уносила туда, где не было ничего, кроме светлой печали по навсегда уходящему лету… и по любви, которая уходит вместе с ним… в сладкий сон… в осень в холмах… без возврата…

И только тут Пятый понял, что это был тот самый День рождения, когда Лин, “Хитрая Рыжая Тварь”, сделал предложение Жанне.

Валентина и Юра сидели на кухне.

– Знаешь, Юр, я, честно говоря, от него сюрпризов больше не ожидала, – проговорила Валентина. – А уж такое… куда он мог отправить Ленку?

– Может, у него спросим? Я боюсь, как бы с ней чего не случилось…

– Пошли, – Валентина затушила недокуренную сигарету и прошла в комнату. Юра последовал за ней. Когда они вошли, Пятый, казалось, спал, но при их приближение открыл глаза.

– Укол сделать? – первым делом спросила Валентина.

– Нет, не надо, – Пятый говорил тихо, одними губами. Валентина нагнулась к нему, чтобы лучше услышать ответ и спросила:

– Пятый, где Лена?

– Она выполняет мою просьбу, – повторил он.

– Это я уже слышала, – со вздохом сказала Валентина. – Ты мне вот что скажи – там, где она сейчас, с ней ничего плохого произойти не может?

– Я дал ей… подробный план… она не потеряется…

– А если потеряется? – уцепилась за новое слово Валентина.

– Её найдут… через три часа… я настроил свой вход… он изменит частоту приёма… даст нужную информацию… кому надо… не бойтесь… она умная… я написал всё… понятно… любой бы нашёл… синюю полосу… в Доме… почти все… знают ваш язык…

Валентина слушала. Она поняла – Пятый пытается объяснить ей очевидные для себя вещи, являющиеся для неё китайской грамотой. Ещё она поняла, что другого ей от Пятого не добиться – он то ли не может, то ли не хочет говорить более конкретно.

– Пятый, когда она вернётся? – спросила Валентина.

– Примерно через… шесть часов… – прошептал Пятый. – Валентина Николаевна… так пить хочется…

– Сейчас чего-нибудь придумаем, – сказала Валентина. – Пить тебе нельзя, ты и часа не протянешь. Лучше я салфетку намочу и посижу с тобой… Юра! – крикнула она в кухню. – Чашку кипячёной воды принеси, будь другом.

Юра принёс воду, постоял несколько секунд посреди комнаты, затем подошёл к окну.

– Валентина Николаевна, может форточку откроем? – спросил он. – А то здесь дышать нечем.

– Открой, – сказала Валентина, отворачиваясь от Пятого, – воздух пока ещё никому не вредил…

– Спасибо, Юра, – прошептал Пятый. Дышать ему и вправду стало легче. Постепенно он задремал, но воспоминания более не посетили, душа, как и тело, просила покоя и ждала его…

Лена, выйдя из стены, обнаружила, что находится не в помещении. Напротив, она стояла на огромном, открытом всем ветрам холме, поросшем молодой низкой голубоватой травой. Холм был сверху до низу покрыт прямоугольными блоками серо-зелёного цвета то ли из камня, то ли пластика, Лена не разобрала. Блоки имели в высоту чуть больше двух метров и стояли под углом друг к другу. Сама Лена, как она определила, вышла из одного такого блока, которых здесь было несколько тысяч. Лена глянула в записку. Ей надлежало спуститься вниз и затем повернуть налево. Она обрадовалась, что стоит не на самой вершине холма, иначе спуск занял бы не меньше часа.

Минут через двадцать она уже стояла около огромной полукруглой площади, заполненной сотнями удивительных механизмов, размерами и формой напоминающих машины, которым сумасшедший конструктор вместо колёс решил приделать некое подобие тоненьких, хлипких на вид, ножек от настольных ламп. “Площадь разделена на секторы, – прочитала Лена, – найди синий и садись в любую машину”. Только тут она заметила, что от площади лучами расходятся в разные стороны странные дороги, имеющие разный оттенок покрытия. Ориентируясь на синюю широкую полосу, она быстро нашла нужный сектор. “И впрямь просто, – подумала она, – но что дальше?”. “Садись в любую машину, – прочитала она, – и скажи “Саприи”. Путь займёт не больше часа”. Лена подошла к машине и в нерешительности остановилась, не зная, что делать дальше. Однако стоило ей подойти чуть ближе – и машина ожила. На боковой поверхности её открылась дверь, а внутри затеплился тёплый медовый свет. Лена, поколебавшись секунду, прошла внутрь. Дверь за ней закрылась. Лена оглянулась, отыскивая хоть какое-то подобие пульта, но ничего такого не нашла. Она села в кресло возле стены.

– Ин тофе ис? – раздался откуда-то мелодичный голос. Лена испуганно оглянулась и тут вспомнила странное слово из записки.

– Саприи, – наугад сказала она.

– Скерсе.

Машина тронулась. Движение было почти незаметным, очень плавным. “Медленно, – с разочарованием подумала Лена, – поторопить эту штуковину, что ли? Но как?”. Она снова развернула записку. “Если ты хочешь видеть где едешь, скажи “фа ски””.

– Фа ски, – произнесла Лена.

– Скерсе.

Стены механизма стали прозрачными. Лена смогла оглядеться. Машина шла с неимоверной скоростью по совершенно пустой степи, в которой властвовала сейчас необычайно светлая, сухая весна. Лишь раз промелькнули вдали какие-то строения, но скорость не позволила Лене их разглядеть. Местность, между тем, стала постепенно меняться. Вокруг теперь проносились холмы, вдали показался, смутно видный сквозь утреннюю дымку, гигантский горный массив…

Не смотря на то, что Лена нервничала, она заметила, что этот мир, в который она так неожиданно попала, красивый. И она почувствовала, что Пятый тоже когда-то проезжал здесь. Только это был не совсем тот, вернее, совсем не тот Пятый, что умирал сейчас у неё дома.

Машина вошла в глубокий, словно бы ножом прорезанный, каньон и замедлила ход. Дорога теперь петляла между скал, постепенно поднимаясь вверх. Потом, совершенно неожиданно, она пошла вниз. Скорость снова увеличилась, но это продолжалось недолго. Через несколько минут машина остановилась, стены её помутнели, а дверь открылась.

– Саприи, – произнёс голос, – ю тро.

– Скерсе, – сказала Лена.

Преамбула кончилась. Выйдя из машины, Лена обнаружила, что стоит возле белой громадной стены, уходящей под самые облака. В записке говорилось, что ей надлежит теперь, произнеся мысленно следующий цифровой код, попасть внутрь. Теперь преодоление преграды не вызвало у Лены никаких затруднений. Выйдя из стены, она обнаружила, что стоит в коридоре, широком и пустынном. “Подойди к любому человеку и спроси, где можно найти Айкис. Её знают все, думаю, что здесь затруднений не возникнет. Отдай ей пакет и письмо. Попроси, чтобы она выделила тебе провожатого, объясни, что торопишься домой. И ещё. Я никогда не говорил этого тебе, но сейчас имею право сказать. Я люблю тебя. И прости ещё раз, если сумеешь”. Лена сунула записку в карман брюк, вздохнула… и заметила человека, быстро идущего по коридору. Лена бросилась вслед за ним, испугавшись, что он уйдёт.

– Простите… – она поймала человека за рукав, – ой, извините… как мне найти Айкис?… а то я тут ничего у вас не понимаю…

Мужчина с некоторым недоумение посмотрел сначала на неё, а затем уставился в потолок, беззвучно шевеля губами. “Наверное, псих, – подумала Лена, – ещё не хватало”. Но тут мужчина сказал, правда медленно и с акцентом:

– Это русский… язык?…

– Да, – с облегчением подтвердила Лена, – он самый.

– Ой, как хорошо! Скажите ещё что-нибудь. Я уже… пять… десять… а, вот! Пятьдесят лет не практиковался…

– Потом, – пообещала Лена, – мне срочно нужна Айкис!

– Я порво… нет, провожить?… провожу вас. Фай! Айкис в лаборатория… лаборатории… чёртовы окончания… окончание?… Пойдёмте, это тут… близко… А вы сами из… посёлок?…

– Нет, – Лена торопливо шла за ним по коридору, – ещё долго?

– Пришли, – констатировал мужчина с некоторым сожалением в голосе, – может мы ещё… видеться?…

– Непременно, – заверила его Лена, – обязательно.

– До встреча!

Лена вошла в помещение, которое поначалу приняла за что-то типа спортивного зала – её поразили размеры. Подойдя к какой-то женщине (или девушке, Лена не поняла), она спросила:

– Скажите, Айкис здесь?

Женщина на секунду оторвалась от своего занятия и крикнула кому-то вглубь зала:

– Айкис! Ио, лефес!…

– Хизи, Нейс, – отозвалась другая женщина. Она подошла к Лене и спросила:

– В чём дело?

Лена, увидев Айкис, оробела. Эта женщина, красивая, темноволосая, была выше Лены на целую голову, и в походке её, и в осанке было что-то королевское.

– У меня пакет… и письмо, – проговорила Лена, запинаясь, – он просил передать это вам…

Лицо Айкис мгновенно изменилось. На неё отразились сильнейшее волнение и растерянность.

– От кого письмо? – спросила она.

– От Пятого. И ещё он попросил, чтобы вы отвезли меня домой…

В необъятном зале вдруг повисла тишина. Все голоса как-то разом смолкли и в этой тишине пугающе громко зашуршал разворачиваемый Айкис пакет. Через секунду Айкис подняла глаза от письма и Лена поразилась, увидев их разом изменившееся выражение – из взгляда исчезла уверенность, в нём плескался страх и удивление.

– Так, – произнесла Айкис, секунду помедлив, – Лена – это ты?

– Да, я.

– Ничего не понимаю… Что с ним случилось? Он пишет, что умирает. Это правда?

– Да.

– Почерк его. Подожди, дай сообразить… Младшие! – крикнула она куда-то в сторону. – Материал на воссоздание, три места, срочно. Подготовить четвёртое место на воссоздание. Остальные, по одному, на выход. Экстренный сбор в зоне молчания через… – тут Айкис произнесла несколько незнакомых Лене слов. – В память машины ничего не вносить, перевести на ручное управление.

– А можно для тех, кто не знает русский, повторить по-человечески? – с усмешкой спросил какой-то парень.

– Нужно, – парировала Айкис, даже не обернувшись. – Лена, расскажи подробней, что с ним произошло.

– Ну… у нас… там была авария, его покалечило…

– Что?

– Ноги, позвоночник… он и до этого болел… мы семь месяцев его тянули, но он и сам… ну, не хотел…

– Что – не хотел?

– Жить он не хотел… и сегодня… – Лена запнулась, – он попросил меня приехать к вам и отдать… он сказал, что умирает, и что…

– Как ты сюда попала? – вдруг спросила Айкис.

– Он мне дал вот это, – Лена протянула Айкис детектор, – и велел думать какие-то цифры…

– Нейс, возьми комплект входов, – сказала Айкис пробегавшей мимо женщине. Та коротко кивнула. – Лена, он ещё жив?

– Когда я выходила, был жив.

Айкис схватила Лену за руку и поволокла вон из зала. Лена едва успевала за ней. Почти что на бегу Айкис умудрялась и задавать вопросы Лене, и отдавать какие-то приказания своим подчинённым. Пройдя какой-то узкий коридор, Айкис вдруг, не замедляя скорости, свернула в ближайшую стену.

Они вынырнули из стены в пустом, тёмном и гулком помещение, высокие стены которого терялись во мраке у них над головами. Айкис помогла Лене подняться по узеньким ступенькам в кабину механизма, размеры которого Лена затруднилась бы определить – глаза ещё не привыкли к темноте. Как только они вошли внутрь, машина плавно тронулась. Вокруг царил непроглядный мрак и полная тишина, нарушаемая лишь дыханием людей. Но вот машина вырвалась из плена темноты и тишины на волю – и в ней сразу посветлели окна, засветились стеновые панели, и заговорили люди.

Айкис куда-то ушла и Лена, усевшись на мягкий, травянистого зелёного цвета диванчик, принялась осматриваться. Вокруг неё происходила лихорадочная подготовка. Людей в машине было много, не меньше двадцати, как определила Лена, и все они были очень заняты, им было не до неё.

Минут через десять вернулась Айкис.

– Пойдём наверх, – позвала она. Лена встала и пошла вслед за Айкис на верхнюю палубу. Наверху Айкис, к превеликому удивлению Лены, вытащила из кармана пачку американских сигарет и протянула Лене. Поколебавшись секунду, Лена вынула сигарету. Айкис прикурила, Лена последовала её примеру. И тут же закашлялась с непривычки.

– Не курила раньше? – спросила Айкис.

– Нет, пару раз, может быть…

– Понятно. У нас это тоже не поощряется.

– Да мне не нравится, – возразила Лена. – Айкис… простите, но я ровным счётом ничего не понимаю. Ни где я, ни кто вы, ни что это за место. И вообще, что происходит?

– Я бы у тебя хотела узнать, что происходит, – Айкис покачала головой. – Понимаешь, они пропали почти двадцать лет назад. Всё это время мы занимались фактически бесплодными поисками, и тут, вдруг… появляешься ты. То, что у вас там творятся какие-то странные и нехорошие процессы – мы знали. Но то, что он пишет – переходит всякие границы. Насколько я знаю Дзеди, он всегда очень трезво и правильно мог оценить положение вещей. Но такая ситуация, из которой один выход – смерть?… На него это не похоже. Я пока не понимаю, что с ним случилось. Лена, а как он попал в аварию?

– Самоубийство, – Лена встала и подошла к окну, – Валентина Николаевна сказала тогда, что он это от отчаяния сделал. Может, и так. У него не получилось, его спасли. Но он… он слишком слабый был, чтобы поправиться. Вот мы и ухаживали за ним, как могли. Семь месяцев. И теперь… – Лена осеклась. – Айкис, а зачем вы едете? Он же просил…

– Я не могу его там бросить, Лена. Пока есть хоть какой-то шанс – я обязана его использовать.

– Вы хотите сказать…

– Именно. Не знаю, получится у нас, или нет, но мы постараемся. Очень постараемся.

– Он не хотел, чтобы… он жить не хочет, вы понимаете? А особенно после того, как умер Лин. До этого мы хоть на что-то надеялись…

– Он пишет об этом, что верно, то верно. Но он всего не знает. Так же, как и ты, между прочим. Давай по порядку, хорошо? – Лена кивнула. – Это место называется Окист, планета-лаборатория. Та большая деревня, из которой мы выехали – Дом… потом объясню. Пятый работал раньше у меня, потом я его… и его друзей, наказала, не имея на это права… ладно, это частности. Дальше я не знаю, так получилось, мы их потеряли и ищем по сию пору… Теперь-то, конечно, можно не искать, всё более ли менее ясно…

Они замолчали. Каждая думала о своём. Одна – об удивительном пути, пройденном ею сегодня, другая – о Боге, и ещё о том, что чудеса всё же бывают на этом свете и иногда случаются с простыми смертными… Вдали показался тот самый холм, с которого Лена и начала своё путешествие по этой необычной стране.

Всё вокруг снова пришло в движение. Непонятным образом они очутились на склоне холма и Лена, задыхаясь, уже бежала вверх, вверх, всё вверх, к тому блоку, из которого вышла.

Они остановились тяжело дыша и, не сговариваясь, разом посмотрели вниз. Цепочка людей растянулась по склону, кто-то пытался подогнать механизм максимально близко к тропе. Люди, приехавшие с ними, уже остановились рядом с ними и выжидающе смотрели на Айкис. Наступила тишина, слышалось лишь дыхание людей, да шум ветра, свободно гуляющего между блоками. Все ждали.

– Пошли, – произнесла Айкис и первой вошла в блок, ведя Лену за руку…

Войдя, Лена увидела первым делом Валентину, застывшую в немом удивление посреди комнаты, и лишь за тем услышала голос Пятого:

– Ты успела… – а потом, с неимоверным удивлением и болью, – Айкис?!

Пятый приподнялся на локте и тихо, но внятно, проговорил:

– Ёт соре! Со ин кас, Айкис!… Дай мне умереть, прошу тебя…

– Дзеди… та эпре… не надо, умоляю тебя! Остановись, не надо!

– Поздно… – его лицо посерело, глаза затягивала мутная плёнка, – слава… Богу…

Потом Лена снова увидела себя бегущей по склону холма. Непонятным образом рядом с ней очутились Валентина и Юра.

Дорогу к Дому Лена почему-то не могла узнать. Да и скорость механизма была гораздо ниже той, на которой они добирались сюда.

Валентина и Юра ошарашено смотрели то друг на друга, то на Лену. Их попросили не покидать кабины, не мешать. И они сидели, не зная, что делать дальше. Юра и Валентина ждали, что скажет Лена. Сама же Лена видела сейчас столько одно – эти страшные мёртвые глаза. Её трясло.

– Ленка, что такое творится?! – Юра с трудом владел собой. – Куда нас тащат? Что всё это значит?

– Подожди, Юр, – Лена поморщилась, словно от яркого света, – Валентина Николаевна, вы тут пока посидите, хорошо?… Я вам потом всё объясню… ну, что знаю… а пока я эту хочу найти… ну, Айкис эту… Я должна знать, что с ним.

– Ты не поняла, что ли? – спросила Валентина. – Умер. Отмучался…

– Вы тут пока посидите, – Лена встала.

– Лена, я с тобой. Юр, посиди тут, посторожи. Если нас не будет долго – тогда пойди, поищи.

Лена, а вслед за ней и Валентина, вышли в общий коридор. Лена спросила проходившего мимо неё юношу:

– Где Айкис?

– Все там, – юноша махнул рукой в хвостовую часть машины. Тут только Лена заметила, что это и не юноша вовсе, что этому человеку уже порядочно лет. Хотя о возрасте говорили только глаза – уж больно много в них всего помещалось, не по годам, которые здесь, видимо, играли роль второстепенную. – Мы его еле держим и, боюсь, до Дома не дотянем. Только если Айкис с Даниром что-нибудь придумают. Вы им не мешайте, она и так злая, как я не знаю, что…

– Почему? – спросила Валентина.

– Он её опять сумел перехитрить, – человек печально улыбнулся, – они с Лином в своё время здорово её обошли подставили, она вызверилась на них, выслала… сроком на год… так она говорила. А потом мы их потеряли. Искали девятнадцать лет. А теперь он, мёртвый, почти сумел просочиться у неё сквозь пальцы.

– Это как?

– Посмотрите – сами увидите. Правда, боюсь, не поймете…

– А откуда вы так хорошо знаете русский? – полюбопытствовала Валентина.

– А я у вас там несколько лет провёл. Его искал. Ну, то есть, конечно, не только его… и остальных тоже. Так запутаться! – человек покачал головой. – Несчастный… и такой молодой, совсем мальчишка. Тридцать девять лет…

– А сколько вам? – повинуясь внутреннему голосу спросила Лена.

– Мне? Двести девяносто семь. Пойдёмте, я вас провожу.

Помещение, в которое они попали, было размером приблизительно три на четыре, почти что с Ленкину комнату. Дальше порога они не прошли, человек знаком остановил их. В кабине сидело и стояло человек десять. Перед каждым висела в воздухе полупрозрачная пластина размером примерно в две ладони.

– Пробой, уровень семь, – сказал кто-то. Люди одновременно коснулись своих пластин. Через секунду:

– Пробой, уровень девять.

– Айкис, останови машину, попробуем воспользоваться здешним генератором.

– Оссе, останавливай сам, – голос Айкис звенел от напряжения, – я поняла, в чём дело…

– Вход снят, – мужской низкий голос, – сейчас…

– Я сама, убери это…

– Валентина Николаевна, – прошептала Лена, – вон он…

– Вижу, – тоже шепотом ответила та.

Пятый лежа на узком высоком столе посреди каюты. Его полностью освободили от одежды и от повязок. Валентина подумала, что только сейчас поняла до конца, что же с ним произошло. Смотреть на Пятого было страшно. “Он совсем мёртвый, – пронеслось у неё в голове, – на что они надеются?” Она несмело сделал шаг вперёд. Только тут она заметила, что ко всем крупным венам на его теле подведены какие-то прозрачные трубки, настолько тонкие и незаметные, что рассмотреть их было весьма сложно. Трубки оканчивались не иглами, нет, они свободно уходили в ткани, словно составляли с ними единое целое…

– Пробой, уровень четырнадцать, – сказал кто-то.

– Это конец, не сумеем, – проговорила та женщина, которую Айкис называла Нейс, – не стоит, Айкис, оставь…

– Отвяжись! – Айкис подошла к Пятому, осторожно повернула ему голову набок и тут Лена увидела в её руке точно такую же капсулу, как та, что отдал ей Пятый. Айкис секунду постояла рядом с ним, затем бережно положила пальцы ему на шею и несильно надавила.

– Хирург! – приказала она. Крошечная матовая сфера повисла над её руками и через секунду исчезла из виду.

– Пробой уровня восемь закрыт, – нестройным хором сказало сразу несколько голосов.

– Данир! – позвала Айкис. – Смени меня, пригоню сюда катер. А то мы стоим, а время идёт. – Айкис держала свою ладонь там же, где и раньше, Лена поняла, что не просто так.

– Я сам, – высокий темноволосый мужчина поднялся и спросил, – чей катер?

– Мой, конечно, – ответила Айкис, – чей ещё… мы сможем продержаться, пока ты…

– Я скоро буду, – Данир ободряюще улыбнулся и шагнул в стену. Девушка, рядом с которой он только что стоял, восхищённо покачала головой и с уважением сказала:

– Энриас! Мастер…

– Вот кто был мастер, – Нейвис кивнула на Пятого.

– Пока ещё есть, а не был, – поправила её Айкис. – Вы почему интубацию не сделали до сих пор?

– Там делать нечего, лёгких нет. Одни обрывки.

– Ну почему я всё должна делать сама?! – взорвалась Айкис.

– Мы нормально снабжаем, можешь посмотреть, если не веришь, – возразила Нейвис.

– Пробой уровня четырнадцать закрыт, – отрапортовала та девушка, что хвалила Данира.

– Остальные?

– Без изменений, – Нейвис подошла к Айкис, – давай я тебя сменю.

– Хорошо, – Нейвис и Айкис поменялись местами, – Оссе! Будь любезен, просмотри все повреждения. И закрой, пока не поздно. Что с мозгом?

– После остановки сердца подключили к питанию сразу.

– А остальное?

– Четыре минуты. Хотя немного странно то, что по всем показателям он умер гораздо раньше, – заметил Оссе. Он накладывал на раны лёгкий, блестящий, белый материал, мгновенно прилипавший к коже. – Примерно три часа назад. Возни с ним будет!… Это же решето, а не человек. Энергетика в минусе, даже не на нуле…

– Пробои уровней один, четыре, десять, одиннадцать закрыты.

– Много ещё осталось? – спросила Айкис.

– Ерунда, – ответил кто-то, – один второстепенные. А он и вправду может выдержать. Вот только эта операция сожрёт все наши деньги, которую Айкис столько времени копила…

– Тебе что важно – деньги или душа твоя бессмертная?

– Да молчу я, Айк, молчу, – примирительно сказал человек. – Вот только если с ним будет тоже, что было с Лином…

– Лина же убили, – тихо проговорила Лена. Однако все головы разом повернулись к ней. В этот момент машина тронулась, а в каюту вошёл Данир и произнёс:

– Во-первых, мы скоро будем на месте. Во-вторых, у него пошло сердце, а вы этого даже не заметили. А в-третьих, Лин у нас уже пять ваших месяцев, девочка моя, но то, что с ним было – и происходит посейчас… Словами не передать…

– Сейчас он лучше, – возразила Айкис, – а первое время… он был безумен, когда мы его забрали. И кроме того…

– У вас это, кажется, называлось словом “наркотики”. А ещё он экранирует любое постороннее вмешательство так, будто обучался психовоздействию эти девятнадцать лет. Его невозможно вылечить, мы отступились. Кто-то хотел сломать его психику – и сломал. По-моему, это хуже смерти, – добавил Данир.

– Их хотели разделить. Разделили. Надеялись, что в отчаяние они согласятся на все условия, – еле слышно добавила Айкис.

– Но не учли того, что в этом самом отчаяние заключена немалая сила… Хотя, впрочем, важно ли это?… Не пора ли нам всем, наконец, проснуться и сделать то, что должно?… – Данир пристально посмотрел на Айкис, потом перевел взгляд на Пятого. – Он, пожалуй, сделал. По крайней мере то, что считал важным и необходимым. Я не могу этого сказать про нас, но я скажу только одно – сны кончились. Любые – и страшные, и прекрасные. Осталась только явь. Всегда остается только явь…

Лин

Лин, когда его забрали, был действительно не в себе. То, что с ним произошло, фатально повлияло на его и так нестабильную психику. А случилось с ним вот что.

Та страшная ночь в больнице стоила Лину, как ему показалось, почти всех сил. Очутившись у Юры дома, он, не раздеваясь, повалился на кровать. То снотворное, которое дал врач, он проглотил ещё в машине, и оно действовало катастрофически быстро. У Лина всё плыло перед глазами. Снотворное, хотя и притупило восприятие, не дало, к несчастью, нужного эффекта. Лин видел перед собой эту страшную в своей реальности картину – автобус, дорога, лужа крови на асфальте… Лин скрипел зубами от бессилия и отчаяния. Ведь только вчера… да нет, сегодня!… Господи, ведь и вправду сегодня они стояли на пороге этой самой квартиры… и Пятый тоже стоял здесь, вот на этом самом месте! А теперь… теперь Пятый там, во всём этом белом ужасе, он умирает… Лин не понял, хотя стремился понять всем сердцем – почему?! Для чего Пятый сделал это? Что чувствовал он тогда, когда… и почему он так сказал: “Ю зуадже, Лин. Ио лефеп, ю дихслу. Та нис…” Прости, Лин. Это невозможно, я ухожу… Что невозможно? Почему Пятый, который никогда не опускал рук, который боролся до последнего, который в своё время орал на того же Лина, как сумасшедший, когда тот решил было, что уже всё, тогда, когда они выбирались из этого чёртового леса… нет, не так… но Пятый никогда не смог бы так поступить – малодушно, что ли… не по-своему…

Лин попытался было встать, но ноги его не держали. Он кое-как, хватаясь за стены, дошёл до ванной и стал жадно пить холодную воду из-под крана. Его мутило. В голове шумело, и не только из-за таблеток. Лин ощущал слабые позывы цепи, с которой был связан, она уже почуяла, что происходит что-то неладное…

Почему?! Как же так? Они же хотели уйти вместе, а теперь… даже попрощаться не успели… Лин стоял над раковиной, ухватившись за неё обеими руками, чтобы не свалиться, и бездумно наблюдал за потоком воды, который, сворачиваясь в тугой витой шнур, уходил в слив. Господи! Сними с моих плеч эту тяжесть, не выдержат же плечи, сломаются… Как близко, и как далеко… всё неправильно, всё не так. Придумай что-нибудь другое, Господи, нам надоел этот сюжет, он примитивен… но от этого боль меньше не становится.

Лин, забыв закрыть воду, вернулся в комнату. Он лёг прямо на пол и закрыл глаза. Спать. Нет, не могу. Надо, это поможет. Спать. Заснуть не получилось. Лин просто лежал на полу, уставившись в потолок. Разум отказывался служить – слишком всё было страшно. “Этого не может быть, – думал Лин, – не может быть…” В то же время он чувствовал странное, отрешённое спокойствие – словно кончилось что-то очень ужасное, словно они оба, и он, и Пятый, освободились разом от всех тягот, от всех страданий. Пятому не выжить, это было ясно с самого начала. Так что же его, Лина, тут ещё может удержать? Лин слабо усмехнулся, горько, с покаянием… Да ничего. Он ведь сам придумал эту штуку с цепью, сам начал. Выходит, придётся и заканчивать тоже самому. Ещё совсем немножко пожить, собраться с духом, а потом… может, так же, как Пятый. Может, по-другому. Лин ещё пока не решил – как. Не решил – когда. Но он уже твёрдо знал для себя, что сумеет.

Ночь стёрла грани между явью и сном. Это был не сон и не явь, это было некое промежуточное состояние – между болью и радостью, между жизнью и смертью. Всё решено. Оставалось только ждать.

Их было четверо и они знали, что им нужно делать. Дверь Юриной квартиры оказалась для них пустяковой преградой – её просто отжали и вошли. Эти люди превосходно работали – профессионально, тихо, быстро. Их не интересовали вещи или деньги, они не были ворами. Им был нужен Лин. Их предупредили, что он может оказать сопротивление. К этому они тоже были готовы. Но в данном вопросе их ждало разочарование – Лин не сопротивлялся. Мало того, чтобы вывести его из квартиры, им пришлось чуть ли не тащить его на руках – идти он не мог, ноги не несли. Он понимал, что происходит, но ничего не делал – не осталось сил, переживания стоили слишком дорого. Он лишь тихо, но внятно, осведомился у своих конвоиров:

– Куда вы меня везёте?

– Это тебе не касается, – снизошёл до ответа один из охранников, – заткнись и иди.

Лин повиновался. Ему было уже почти всё равно. Тупо болело где-то в груди, он шёл, на улице они остановились, ожидая машину. “Всё, как тогда, – подумалось Лину, – вот только тогда нас было пятеро, а теперь остался я один”.

Он не понял, на какое предприятие его отвезли на этот раз. Они было неразличимы, схожи, как уродливые братья-близнецы. “Мне этого не выдержать, – думал Лин, – я больше не могу”. Его снова били, он снова молчал. Били долго, но безрезультатно. Лин несколько раз терял сознание, потому что мучители были новые, они не умели останавливаться вовремя, чтобы дать жертве хоть немного придти в себя. Руки, прикрученные к крюкам верёвками, затекли и потеряли чувствительность. Снова обморок. Снова – свет. “Ещё пара часов – и мне не нужно будет брать грех на душу, – подумал Лин. – Это будет хорошо…” Вскоре, однако, избиение прекратили, Лина отвязали и оттащили в камеру. Через некоторое время в камеру вошёл человек в халате, со шприцем в руке.

– Больно? – спросил он. Лин не ответил. – Сейчас пройдет. И даже больше того.

Укола Лин не ощутил, но то, что последовало за ним… это был рай. Счастье. Волшебный сон. Освобождение. Боль ушла, пропала. А потом, немного позже, появились эти чудные, нереальные, но прекрасные видения. Сны…

Лин не знал, сколько прошло времени. Когда очнулся – понял, что лежать неудобно, затекли ноги, боль от побоев гуляет волнами по всему телу. Лин не мог понять, день сейчас или ночь, где он, и что с ним. Он помнил, что с Пятым случилась большая беда, что, по идее, он, Лин, должен быть в больнице, поблизости… “Что такое? – подумал он. – Что со мной?” В сердце вгрызалась тоска, отчаяние. “Что они со мной делают?”

Дверь камеры открылась. Надсмотрщики. Трое. Лин покорно встал и вышел – терять ему было нечего. Совсем. Снова побои. Снова боль. На этот раз – не так сильно и не так долго, как в первый раз. Они видели, что их жертва слишком слаба, чтобы выдержать более длительную пытку.

На третьем часу в камеру вошёл Павел Васильевич. Он остановился на пороге и спросил:

– Лин, может, хватит? Пора начать говорить. Своим молчанием ты ничего путного не добьёшься. Понял? – это было сказано почти весело. Странное это было веселье – темная комната, тусклая лампочка под потолком, узкая дверь… и два человека, которые и не люди вовсе, хоть и выглядят людьми. Один – хозяин положения, вальяжно стоящий подле двери, другой – привязанный за руки к крюкам, вбитым в стену. Один – полный жизни, второй – полумёртвый. Но живой видел, что проиграл, или почти проиграл своему противнику. – Лин, ты знаешь, что за укол тебе вчера делали? – Лин отрицательно покачал головой, говорить он не мог, страшно болели разбитые в кровь губы. – Это героин. Если ты не в курсе, то я поясню. Героин – наркотик. Ты знаешь, что это такое? – Слабый кивок. – Ты представляешь, что тебя ждёт? Учти, это – последнее предупреждение. Больше не будет. Через месяц-другой ты сам приползёшь ко мне на коленях и будешь просить, чтобы я тебя выслушал. А я ещё подумаю, стоит ли это вообще делать, – Павел Васильевич стряхнул с рукава пушинку и удалился. Вошёл давешний человек со шприцем.

– Привет! – весело поздоровался он. – Полетаем? Вот и хорошо…

Время исчезло. Его уже не существовало. В этом мире присутствовали лишь три вещи – боль, героин и сон. Лин уже почти не сознавал, что с ним происходит, он молча, просто по инерции, терпел побои, ведь за ними следовал укол наркотика, служивший в этом новом мире избавлением от страданий. Потом наступали страшные часы (дни? недели?), во время которых не было ничего, кроме боли и тоски. Некоторое время спустя Лин поймал себя на том, что с нетерпением ждёт, когда его снова начнут бить – ведь укол всегда следовал за избиением. Только одно удерживало его от попытки как-то свести счёты с самим собой – он не знал, что с Пятым. Безумная надежда на то, что друг жив, иногда посещала его и тогда Лин словно бы и сам оживал, старался как-то собраться с силами… Впрочем, подобное случалось всё реже и реже. А потом…

В камере никто не появлялся очень долго, и Лин всё сильнее ощущал другую боль – о её существование он узнал не так давно. Бред, в котором Лин видел человека со шприцем, входящего в его камеру, заменил ему сон, а просыпаясь, он видел лишь пустое помещение и обитую железными листами дверь. Через несколько часов дверь открылась и в ней в самом деле показался человек, который обычно приносил наркотик. Лин вскочил ему навстречу, однако тот поднял руку и повелительно произнёс:

– Сядь и послушай, – он встал на пороге камеры, привалился к косяку двери и тихо произнёс: – Умер дружок твой, я только сегодня узнал. Ещё в больнице, на третьи сутки, в реанимации. Я бы и раньше тебе это сказал, да сам узнал только сегодня. Такие вот у тебя хреновые дела. Понял?

Лин кивнул. Новость не ошеломила его, нет, но Лин чувствовал, как исчезают остатки сил, как что-то пропадает из его души… навсегда, безвозвратно… боли не было, лишь страшное разочарование – последняя надежда исчезла. Он стоял, тупо уставившись в пол, не в силах сделать и шага, словно его вдруг разбил паралич. Пустота. Вот подходящее слово. Всё. Что есть свобода? Свобода есть пустота, возведённая в степень. Вот она, свобода. Такая, какой ей должно быть.

– Ломает сильно? – полюбопытствовал человек. Лин не понял вопроса, поэтому тот переспросил: – Дозу-то хочешь, или повременим?

– Нет! – у Лина словно что-то полыхнуло перед глазами. – Нет, сейчас! Ради Бога…

– Ну только если. Рукав закатай…

Это была не свобода, Лин ошибся. Это была самая жестокая шутка, какую один человек способен сыграть с другим.

Бить его почти перестали, в этом не было необходимости. От побоев не было ровно никакого толку, героин справлялся с делом куда эффективнее. Теперь Лин почти всё время проводил в камере, лёжа на полу или сидя у стены. Он отказывался разговаривать с людьми, не ел, почти не пил. Он ждал только одного – дозы. В сутки он четыре раза получал героин, причём и этого становилось мало. Хотелось ещё. Доза – и всё хорошо. Доза – и порядок. Серые стены вокруг расцветут яркими красками, уйдут, растворятся в мареве. Можно шагнуть и полететь и никто не скажет, что так не бывает. Сила… огромная сила… совершенство на самой грани. Скорее… я не хочу назад. Пусть всё будет хорошо. Пусть всё идёт так и дальше. Так надо, это выше понимания, но так надо. Он постепенно начал терять память, мысли утратили ясность и остроту, что была присуща им раньше. Лин погружался всё глубже и глубже в недра своего отчаяния, расцвеченного видениями и образами. Прошлое его уже почти не тревожило, словно и не было его вовсе.

Что-то изменилось. Время вдруг обрело реальность. Он ощущал всё нарастающее беспокойство и раздражение, в один момент он вдруг понял, что его страшно пугают тесные стены его камеры, он терпел, сколько хватило сил, этот страх и всё усиливающуюся боль, а затем начал кричать, чтобы его выпустили. Но в коридоре за дверью царила полная тишина, лишь эхо от его крика множилось, отражаясь от стен.

– Кто-нибудь… – стонал Лин, – помогите же!… Помогите! Господи… нелюди… Больно…

Только эхо.

– Помогите! – что было мочи закричал Лин. Никого. Его постепенно стало охватывать отчаяние. Он подошёл к двери и ударил по ней кулаком. Металл отозвался гулким холодным звуком. Лин ещё раз треснул по двери. И ещё. И ещё. Постепенно он вошёл в раж, удары сыпались на дверь без перерыва, металл стонал… Лин бросился на дверь, стремясь высадить её, он ударился плечом, но даже не заметил этого. Желание вырваться из камеры теперь отождествлялось у него с болью, он и сам не понял, когда это произошло, но теперь он знал чётко – стоит только выйти наружу – и боль прекратиться. Он со всей мочи заколотил в дверь двумя руками.

– Сволочи! Выпустите, слышите! – это было исступление, он уже сам не замечал, что кричит. – Я вас убью всех!… Выпустите!…

– Сколько это уже продолжается? – спросил Павел Васильевич у начальника охраны третьего подземного этажа предприятия номер десять, оно же – комбинат.

– Третьи сутки, – отрапортовал тот. – Мы, согласно вашему распоряжению, никого не впускаем на уровень. Прекратили давать героин, заранее укрепили дверь. Всё выполнили по вашему приказанию.

– И что? Никакого эффекта?

– Эффект есть, но не тот, что был нужен. Я вызвал врача, он вынес вердикт даже не подходя к двери. Мы, кстати, предполагаем, что это небезопасно.

– Он агрессивен?

– Вероятно, да. Судя по этим воплям… – начальник охраны замялся.

– Что сказал врач?

– Если его там оставить, он скоро погибнет. Обезвоживание, стресс, ломка. К тому же он в силах и себя покалечить, слышите, как по двери молотит? Почти не перестаёт, трое суток на ногах.

– Он не говорил никаких фраз… типа: “Я расскажу” или чего-то подобного?

– Нет, – начальник охраны отрицательно покачал головой.

– Сколько он ещё сможет выдержать?

– Не знаю. Врач только руками разводил. Говорил, что, по идее, он уже должен был либо сдаться, либо отключится от усталости, но вы же слышите…

– Пока продолжайте, – распорядился Павел Васильевич. – Обо всех изменениях докладывайте мне, держите в курсе, поняли?

– Так точно. Какой срок определите как самый больший из возможных?

– Ещё двое суток, – Павел Васильевич повернулся и вышел.

– Там тишина полнейшая, уже двенадцать часов, – доложил начальник охраны. Несколько шестёрок маячили у него за спиной, тесновато им было в узком коридоре.

– Открывайте, – распорядился руководитель проекта, – если будет нападать, применять оружие разрешаю.

Дверь открыли. Лин лежал на полу подле входа. Он разбил себе руки, дверь изнутри была покрыта вмятинами от ударов, но металл выдержал, на то он и металл. Всё вокруг было забрызгано кровью, Лин, видимо уже не понимая, что делает, бросался на дверь всем телом, стремясь вырваться, он разбил себе голову и плечи, балахон на нём был изорван в клочья. Он не шевелился.

– Проверьте, – Павел Васильевич щёлкнул пальцами и указал на Лина.

– Живой пока что, только ослабел сильно, – отрапортовал через несколько минут пришедший врач. – Если сейчас позволите ему помочь, выживет.

– Хорошо, действуйте.

– Понесли. Не ударьте его головой, она и так у него разбита… Павел Васильевич, начать колоть героин? Боюсь, что без этого…

– Да, колите. Раз уж мы пошли на такие меры… только не устройте передозировку, труп мне не нужен.

– Хорошо. Наверх его и под капельницу. И привязать, а то неровен час… Снимите с него эти тряпки, не испачкайте кушетку, – распорядился врач. – А героин ему нравился, – сообщил врач, когда шестёрки поволокли Лина к лифту. – Я ему говорю – мол, друг у тебя умер, а он… – врач хихикнул, – дозу просит. Здорово подсел, и всего за полтора месяца. Прочно. Теперь, если оклемается, наш будет. Сам на карачках приползёт…

– Идиот, – поморщился Павел Васильевич. – Он уже не приполз, хотя должен был. Жаль. Ведь ему и в голову не пришло, с помощью чего он мог добиться и наркотика, и свободы. Но – нет. На «нет» и суда нет. Не хочу брать грех на душу, не по себе как-то. Сохраните ему жизнь в любом случае. Пытки отменить, хватит, почти восемнадцать лет этим балуемся. Если выяснится, что он… не выдержал, возьмите его к себе. Вы живёте один, насколько я знаю, и он вас особо не стеснит. Да и деньги вам не помешают.

– И много ли стоит подобная услуга?

– Двадцать тысяч.

– За такую сумму – хоть двоих.

– Второй вам не понадобится, о нём есть, кому позаботится. Помните о деньгах.

– Простите, я не очень понял вас, – врач на секунду задумался, – вы решили просто… оставить всё, как есть? Но ведь, насколько я понимаю, эти двое были вам для чего-то нужны, не так ли? А теперь вы…

– Это не ваше дело. Идите, работайте. То, что я вам сказал, действительно лишь в том случае, если его психика и впрямь серьёзно пострадала.

– По-моему, ни один нормальный человек, даже наркоман, не сможет трое суток подряд так буйствовать. Не хватит сил. А этот…

– Именно поэтому я и допустил возможность того, что он не в себе. Приступайте, через пару дней доложите.

– До свидания, Павел Васильевич, – врач остался стоять на пороге камеры, все ушли, он был один. Он порылся в карманах, выудил ключ от камеры, закрыл её и пошёл наверх. Он не торопился. Он обдумывал то, что ему было сказано. Да, двадцать тысяч – это приятно. Вот только довесок плоховат – буйный. Врач не испытывал к этому человеку, которого ему предстояло некоторое время опекать, никаких чувств, разве что лёгкое любопытство – с чего это вдруг сам Павел Васильевич проявляет такую странную заботу к этому полуседому измождённому парню, которого сам же велел раньше посадить на иглу? Это было выше его разумения. Зачем? А, ладно… Говорят – сделаем, чего нам стоит… И вправду, надо идти работать, а то загнутся двадцать тысяч. Это будет жалко.

Тот, кого здесь все называли Павлом Васильевичем, выехал из-за ограды десятого комбината и погнал машину прочь, всё дальше и дальше. “Судьба… – думал он. – Да что вы все о ней знаете? Ровно ничего. Это странно – со временем учиться любить своих врагов. Или не любить, просто понимать. Я проиграл. Все мы проиграли. На этот раз. Посмотрим, что будет дальше”.

Он остановил машину возле моста над маленькой тёмной речкой, вышел и побрёл не спеша к невысокому, покрытому жухлой бурой травой, берегу. Ноябрьский ветер, холодный, мокрый, рвал с него плащ. Он стоял на берегу и смотрел в небо… которое стало ему почти родным. Скоро придётся возвращаться. Странно. Он вдруг осознал, что не хочет обратно.

“Бедные… но они сильнее. Пока сильнее… И страна эта, похоже, тоже оказалась сильнее, чем мы предполагали. Но ничего. Время есть. Мы же не торопимся. Нам некуда торопиться. Мы не хотели ничего плохого, они, вероятно, тоже. Просто у нас разные методы. А хотим мы, по сути, одного. Только одного. Покоя.”

Время покоя пока не пришло. Надо было действовать. “Интересно, это всё когда-нибудь кончится? – подумал Павел Васильевич… вернее, не Павел Васильевич, а Карздгаш Орром… – Или эта история имеет бесконечное продолжение?…”

Туман. Совершенно верно, туман. Именно он скрывает от бешенства… или от ужаса. Темнота и туман. И горечь. Сильная горечь с отзвуком мяты и серого перца. Это не вкус, это жизнь. Это теперь просто такая жизнь. Не была, а стала. Так надо…

Лин лежал неподвижно, глядя в низкий потолок. Если к нему не подходили, он мог так лежать сутками. Он не говорил. Ему было хорошо и так. Иногда хорошо, иногда – плохо. Если был героин – хорошо. Если не было… это была мука, медленная, тягучая боль постепенно заполняла всё его существо и он начинал тихо, почти не слышно плакать – от бессилия. Его новый хозяин не испытывал к Лину ничего – ни жалости, ни сочувствия. Он уже понял, что его временный жилец просто-напросто медленно угасает, и никак не препятствовал этому процессу. Он вовсе не хотел как-то мучить Лина или издеваться над ним, почти никогда не забывал вовремя сделать укол наркотика. Лин фактически перестал есть, он не мог понять, что вообще надо делать с тарелкой, поставленной перед ним. Врач иногда пытался кормить Лина насильно, но это происходило нечасто – раз в два, а то и в три дня.

– Да, рыжий, – иногда говорил врач, приходя домой после работы. – Лежишь всё? Ну, лежи… Вот ты помрёшь, и всё хорошо будет. Квартирку поменяю, поближе к центру, машину тоже пора другую… А пока и потерпеть не грех.

Лин не обращал на эти речи никакого внимания. Он, как всегда, лежал в своём углу на матрасе, постеленном прямо на пол, и молчал. Неделю за неделей. Худой, измождённый, с посеревшим и помертвевшим лицом и потухшим взглядом, Лин являл собой поистине жалкое зрелище.

– Скоро, – сказал как-то врач. – Я таких видел… наркоманов. Надолго не задержится. И слава Богу…

Вечер выдался на редкость снежным и холодным. Врач уже успел вернуться домой, поужинать и сделать Лину его вечернюю дозу. Теперь он валялся перед телевизором, потягивая пиво, и смотрел программу “Время”. В последние дни новости стали на редкость любопытными. Лин прибывал в блаженном беспамятстве, грезил с открытыми глазами. Всё было тихо и мирно. Врач и не предполагал, что произойдёт в следующий момент.

Стена комнаты, вернее, её свободный участок между книжными полками и ковром, вдруг потерял статичность, он заколыхался, как простыня под ветром. Тонкий, резкий звук, словно лопнула гитарная струна, заставил врача обернуться. Он повернул голову на шум и оторопел – из стены прямо на него выходили люди. Женщина, на вид лет тридцати, высокая, стройная, темноволосая, подошла к нему и со всей силы ударила ладонью по лицу.

– Тёрис рабе! – процедила она. – Ублюдок…

Двое мужчин, которые вошли следом за ней, уже были возле Лина.

– Айкис! – позвал один из них. – Вызывай остальных, скорее!

– Хорошо, Данир. Я вот только с этим, – она ткнула пальцем во врача, всё ещё сидевшего в кресле, – хотела разобраться.

– Не стоит, времени нет. Оссе!

– Ин кас, – покачал головой второй мужчина. – Надо везти. Я не могу понять, что с ним. Может, этот знает?

– Что с ним делали? – спросила у врача женщина, которую все называли Айкис. – Объясняй поживее, мы торопимся.

– Он получает героин… наркотик такой, – забормотал врач, – шесть доз в сутки… и ещё… он же сумасшедший… сошёл с ума… три месяца тому назад… Не выдержал ломки…

– Образец, живо, – приказала Айкис. – Образец той гадости, с помощью которой вы его держите в таком состоянии…

– Никто его не держит! – врач испугался, но вида старался не показывать. – Он сам…

– Образец, урод!

– Айкис, мы ждём внизу, – сказал Данир, поднимая Лина на руки. – Поторопись.

– Идите, – Айкис махнула рукой. – Я сейчас, – она проводила Данира и Оссе взглядом, подошла к врачу и спросила: – Где второй?

– Я не знаю, – сказал врач. Женщина, хоть была ниже его ростом и явно слабее, не вызывала желания вступать с ней в драку – уж слишком была необычна. – Я сам не видел, но мне сказали, что он умер…

– Когда?

– Пару месяцев назад. Из-за чего – не знаю, хоть режьте. Мне сказали позаботиться об этом, ну я и…

– Живи дальше, – сказал Айкис, подходя к стене. – Думай больше. И молчи. Счастливее будешь.

– Но… – врач шагнул к Айкис и спросил: – Кто вы?

– Кто я? – повторила та. – Не спрашивай. Сама не знаю. Понятно?

– Не очень, – признался врач. – Кто он вам? – он кивнул на стену.

– Можно сказать – сын, – тихо ответила Айкис и спустя мгновение вышла вслед за остальными. Потрясённый врач так и остался стоять посреди пустой комнаты. Он почти ничего не понял, но ему и не суждено было понять – в ту же ночь к нему пришли те самые люди, что по его приказу два месяца назад забрали из Юриной квартиры Лина. На это раз они забрали жизнь врача, быстро, не церемонясь. Так было нужно, а кому это понадобилось – их не волновало. Они не думали, они делали. Думали за них другие.

Надо просто стоять и смотреть. Так сказала Айкис. И Жанна стояла. Она не плакала, у неё давным-давно не осталось слёз. Только боль потери, постоянная, невосполнимая. Девятнадцать лет. Из них – год в полной прострации, остальные восемнадцать – в поиске. Когда она сказала о своём решении родителям, отец повернулся к ней спиной и вышел – чтобы дочь не видела его слёз. А мама… мама поняла. И сумела уже позже убедить отца в том, что этот выбор для их дочки – один из самых важных в жизни. И Жанна в тот же день присоединилась к третьей группе детекторного поиска, работавшей в Доме. Последний раз она выходила на улицу почти три земных месяца назад – слишком уж свежим стал след, который они то теряли, то находили годы подряд. Отвлекаться было никак нельзя. К тому же она была единственной ненаказанной на всю группу. И что теперь?… Просто стоять и смотреть. Уже который день. На то, что осталось от её Лина. На этот мечущийся ужас, к которому никто ни разу даже не рискнул войти не во время сна. “Это не Лин, – в который уж раз думала она. – Он не мог таким стать. Не верю”.

Лин сидел на полу, седые волосы скрывали измождённое лицо. Из камеры только что удалили несколько приборов, которые, в какой уж раз, показали свою полную неэффективность.

– Ничего не получается, – сказала Айкис, подходя к Жанне и становясь у неё за спиной. – Ты сама видишь – он блокирует любое воздействие. К нему невозможно пробиться… кто только не пробовал. Я и не знала, что он владеет психотехникой на таком уровне…

– Никто не знал, – прошептала Жанна. – Я тоже. Я всё-таки пойду к нему, Айкис. Рано или поздно пойду… только мне кажется, что время идти уже наступило.

– Девочка моя, не стоит… – Айкис покачала головой. – Он агрессивен, мало ли что…

– Вот вы и последите. Вы меня всё равно не поймёте, Айкис. Мы с вами слишком разные. Вы никогда не умели того, что умею я.

– И что же это такое?

– Вы никогда не умели любить… Вот что, – Жанна повернулась лицом к Айкис, – распорядитесь на счёт его комнаты, установите там пару дополнительных систем… какие пожелаете, на ваш выбор… и сегодня же переведите его туда. Хватит над ним измываться. Он этого не заслужил.

– Кто будет наблюдать за ним и контролировать? Тут он хотя бы от самого себя защищён…

– Я. Всё, Айкис. И не пытайтесь мне помешать, вы же знаете, что…

– Бог с тобой. Делай, что хочешь, – Айкис обречёно махнула рукой. – Я помогу по мере сил. Если сумею…

– Спасибо, Айкис. Да, пока я не забыла… когда он последний раз спал?

– Три дня назад. А ты говоришь…

– Ничего, всё будет в порядке. Я справлюсь.

– Удачи, девочка. Она тебе очень понадобится…

Дни тянулись за днями, ночи сменяли новые ночи… и ничего не менялось. Лина по мере сил лечили, Айкис и остальным пришлось порядком повозиться, чтобы снять зависимость от наркотика, но дальше этого дело не продвинулось. От Лина постепенно все отступились, с ним осталась лишь Жанна, да ещё Айкис примерно через день заходила проверить, как дела. Лин был не в себе. Окружающих он узнавал, но реагировал на них весьма различно – одних встречал сумбурными бессвязными речами, другие, входя к нему в комнату, натыкались на стену непроницаемого молчания. Только Жанна находила силы не опускать рук и продолжать на что-то надеяться, во что-то верить. Сама толком не понимая, во что.

– Как дела? – обычно спрашивала Айкис, входя. Картина, которую она заставала, была почти неизменна – Лин, забившийся в какой-нибудь угол, и Жанна, сидящая неподалёку в немом отчаянии.

– Всё то же, – отвечала Жанна. – И не спали, и не ели. Теперь вот чего-то боимся, а чего – непонятно… Айкис, не подходите, не надо…

– Сколько не спал?

– Вторые сутки пошли.

– Диагноста и стол, – распоряжалась Айкис в пространство, – комплект номер восемнадцать.

– Вы обещали снять наблюдение, – говорила Жанна, на что Айкис каждый раз лгала одно и то же:

– Я его только что восстановила, на время. Сейчас сниму.

Дальше всё происходило тоже по одному-единственному сценарию, без вариаций – Жанна исхитрялась как-то прицепить Лину к кисти руки пластинку контроля, через минуту он засыпал, его вытаскивали из угла, где он сидел до этого, и дело брала в свои руки Айкис.

– Проспит до вечера, – говорила она, – можешь не следить, это с гарантией. Питание я поставила, так что ещё пара дней у нас в запасе есть…

– Я сниму это всё раньше, – предупреждала Жанна. – Ему это не нравится.

– Откуда ты можешь знать?

– Я просто знаю.

– Дело твоё, – вздыхала Айкис.

Через день всё повторялось снова.

Жанна находилась с Лином непрерывно, почти не отлучаясь из комнаты, без малого месяц. Она постоянно, при любой возможности, старалась говорить с ним, смысл слов значения не имел, главное в них было то, что и сама Жанна понимала не до конца – вера. Именно благодаря этой вере, а не чему-то ещё, к Лину стал постепенно возвращаться рассудок. В один из вечеров Лин вдруг понял, что ему говорила Жанна. Та каждый вечер часами упрашивала его лечь спать, он почти совсем перестал спать, ночи превратились в серию кошмаров. Но тут… Что-то изменилось. После того, как Жанна в очередной раз сказала:

– Рыжий, ну полежи немножко, ночь, все спят… – Лин покорно лёг и закрыл глаза. Жанна тихонечко села рядом с ним и принялась ласково гладить его по волосам. Лина трясло, словно от лихорадки, и Жанна решила попробовать дать ему какое-нибудь слабенькое снотворное, на всякий случай. Она встала, чтобы принести лекарства, но тут Лин вдруг взял её за руку и тихо произнёс:

– Жанна.

Это звучало, как констатация факта, но Жанна ответила, осторожно освобождая руку:

– Я здесь, милый. Сейчас кое-что принесу и посижу с тобой. Хорошо?

Лин не ответил. Жанна снова присела рядом с ним. Он уснул быстро, даже быстрее, чем она успела вернуться с лекарством. “Получилось, – подумала Жанна, – что-то у меня получилось. Сама не пойму, что, но это что-то… особенное. Спи, рыжий, спи, я так устала. Я устала бояться за то, что не получится… что ты навсегда останешься таким… спи, это правильно”. Жанна присела рядом с кроватью и вскоре задремала сама.

Лин проснулся ночью. С минуту он лежал, силясь понять, где он, и что с ним. Осознание пришло внезапно и страшно, всё, что было до этой ночи, вдруг встало перед ним, как на картине. Лин поднялся с кровати и подошёл к окну. Там, внизу, притаилась осень, чёрная и всеобъемлющая. Он прижался лбом к стеклу и глянул в ночь.

– Господи… заберите меня отсюда, – прошептал он. Исхода не было. Была лишь страшная боль от потери, отчаяние и страх.

Лин отошёл от окна и побрёл в ванную.

– Стекло, – приказал он еле слышно. – Толщина – одна восьмая ис. Создать зеркало.

Стена в секунду перестроила структуру и Лин оторопело уставился на собственное отражение. Это предел, предел всему… Кошмар!… Все сомнения вдруг разом куда-то испарились. Лин поднял руку, примерился, и со всех сил ударил по стеклу. Во все стороны брызнули осколки. Лин нагнулся, поднял один и полосонул себе по левой руке, чуть повыше кисти.

– Жанна, девочка, не плакать нужно, а радоваться! Ты сумела всё сдвинуть с мёртвой точки, тебе за такой подвиг нужно…

– Айкис, перестаньте, ради Бога!… Он же едва не умер…

– Не преувеличивай, – отмахнулась Айкис. – Царапина. Через три минуты всё было в полном порядке…

– Да, хорошая у вас система слежения… Лучше не бывает. Вы же обещали, Айкис!… Совесть у вас есть?

– Есть! И ещё есть долг, который я, как представитель…

– Я понимаю, конечно… А вы себя представьте на моём месте, – Жанна отвернулась от Айкис и тихо произнесла:

– Вы меня напугали…

– Прости, но время было дорого.

– Что он делает, Господи ты Боже мой… Зачем?… – Жанна запустила руки в волосы и снова заплакала. – Я так надеялась, а он…

– Не плачь, не надо… – Айкис подошла к Жанне и обняла её за плечи. Она с большим трудом сдерживалась, чтобы тоже не расплакаться. Разговор происходил в той же комнате. Лин всё ещё спал – испугавшиеся того, что он над собой сотворил сотрудники не пожалели препаратов и спать Лину предстояло часов двадцать, если не больше. Сигнал на систему пришёл ночью, двое дежурных прежде всего вызвали Айкис и сразу рванули по координатам в комнату. Лин к тому времени успел упасть в обморок от потери крови, поэтому больших проблем с ним не возникло – рану закрыли, восстановили первоначальный объём крови и ввели снотворное. Узнав сколько, Айкис пригрозила удавить того, кто это сделал. А потом и состоялся этот разговор с Жанной. Слава Богу, от него и Айкис и Жанне стало легче – тяжесть того, что говорить в слух они не могли и не хотели, растворилась. Теперь можно было снова на что-то надеяться.

Круг

Пробуждение. После медленного падения вниз, всё вниз – побуждение. После смерти. После всего. Когда уже ясно, что существование твоё – бред, когда ясно, что ничего не было и не будет, потому что просто-напросто не может быть. Пробуждение. Слишком чётко он видел мир вокруг себя, слишком ясным стало ранее помутнённое сознание. Он знал, где он. Он легко мог догадаться, что с ним. Он слишком хорошо понял, что произошло.

Он поднял к глазам левую руку и поразился тонкости и прозрачности вен. В душе шевельнулась ещё одна страшная догадка. Он испугался так, как никогда ещё не пугался в своей жизни. Рефлекторно из горла его рванулся крик, но воздух, простой воздух, обжёг лёгкие, словно жидкий огонь.

– Тише, тише, – произнёс голос совсем рядом с ним, – так боролся за смерть, а жить боишься?…

– Айкис… вы не поняли. Я уже умер, давно умер. Еще там. Это уже не я… то, что сейчас…

– Прости, – прошептала она в ответ, – я так надеялась… прости… Это не ты, Дзеди, это я… После того, что сделала…

– Айкис, я больше не могу! Отпустите меня, – он заплакал, – ну не надо, прошу вас… Ну, пожалуйста… ну дайте мне умереть… мне обещали… пожалуйста… я не могу… зачем я вам?… отпустите…

– Перестань, Дзеди! – теперь плакала и Айкис. – Пощади меня, ну зачем ты так… прекрати… это я, это всё я, гадина… ну не надо… я же люблю тебя… только никогда не говорила об этом…

– Меня никто никогда не любил! – Пятый посмотрел ей прямо в глаза, и она поспешно отвернулась. – И вам я тоже не нужен… я никому не нужен. И даже смерти я не нужен… – он судорожно вздохнул. Голова внезапно закружилась, его повело. Он закрыл глаза. “Всё равно с собой рассчитаюсь, – подумал он. – Чего бы мне это не стоило. И никто мне не сможет помешать. На этот раз – никто. Хватит им всем Пятого, поиграли. В этот раз – наверняка”.

– Уходите, – сказал он Айкис. Голос его стал холодным и отчуждённым. – Я хочу побыть один.

Айкис вышла. “Буду пробовать до тех пор, пока не получится, – решил он, – мало того, что все ненавидят меня… так ещё и я сам ненавижу себя… и с этим пора кончать, – отсутствие боли придало ему уверенности. – Хоть что-то я вправе решить сам?…”

В праве… Насмешил, нечего сказать. Что говорить!… Ладно, не сейчас, чуть позже. Ушла – и хорошо. Так надо. Рвать вены на руках зубами он научился ещё очень давно, чуть ли не в один из самых первых побегов. Что годилось там – сгодится и здесь. Не будем торопить события, ещё успеем наиграться… но попытка – не пытка. Так, это у нас будет первая проба… чёрт, у меня совсем своей крови, что ли, не осталось? Что это за мерзость такая?…

Айкис вернулась в комнаты минут через двадцать.

– Ну, и?… – спросила она. – Зачем?

– Посмотрел, что получится, – голова немного кружилась от слабости.

– И что получилось?…

– Хорошая у вас система. Новая?

– Новая.

– Да, разработка довольно удачная. Но мы ещё посмотрим, настолько ли она удачна, как кажется, – Пятый посмотрел на Айкис, и та поспешно отвела взгляд.

Несколько дней полного тумана и бесплодных попыток. Остервенение и отчаяние, броски из крайности в крайность. Что, что, что теперь делать?! Уйти не дают, эта сволочь постоянно рядом… стоит только что-то предпринять – и вот она, тут как тут… молчать? Пробовать и молчать? Он и так уже понял, что ничего из этого не выйдет. Там, в Москве, на Земле, он хоть как-то мог решать свою судьбу. Можно было перестать есть, к примеру. Или перестать дышать. Смерть ходила рядом, как послушная собака – только свистни, и вот она. А тут… верную и ласковую смерть к нему просто не подпускали. Гнали прочь, и она уходила. Пятому было её почему-то жалко – как же так? За что ей, бедняге, такое разочарование?

…Две сменные бригады врачей, какой-то бессвязный, сумбурный разговор с Ренни, совершенно по-дурацки всё получилось, Ренни он сначала не узнал… тот пытался что-то спрашивать, мелькали какие-то полузабытые имена, Пятый отвечал невпопад… Ренни просил его о чем-то, спрашивал опять и опять одно и то же – кто это сделал? Ответь, ты знаешь, кто это с вами сделал? А Пятый в полной растерянности молчал, с трудом понимая – кто перед ним и что от него хотят. Позже подошел второй врач, Пятый не помнил, как его зовут… они заговорили друг с другом, второй врач размахивал руками, кричал…

– Ренни, – Пятый вдруг вспомнил какой-то странный кусок из прошлого, – ты выиграл тендер? – спросил он.

– Нет, Дзеди, – Ренни сел рядом с ним, отрицательно покачал головой. – Я больше не играю в эти игры.

– Да… – почему-то Пятому казалось, что это очень нужно сейчас сказать. – Я тоже не играю. Я уже проиграл… давно проиграл…

– Ты поправишься, – твердо сказал Ренни. Второй доктор, кажется, Дауд, кивнул.

– Нет, не нужно, – Пятый понял, что об этом говорить легче, – поверь мне, не нужно. Я не хотел этого…

– Ты помнишь Кодекс?

– Нет… я ничего не помню, Ренни. Прости, я и тебя помню как-то… плохо… словно ты очень далеко…

– Может быть, – тихо сказал Ренни. – Не так уж ты и не прав.

– Ренни, мне надо умереть, понимаешь? – Пятый решил попробовать – а вдруг? – Я уже давно решил, а… мне почему-то все мешают…

– По Кодексу мы не можем поддержать твое решение, – тихо сказал Ренни.

– Ты недееспособен, – заметил Дауд. – Ты под чужой ответственностью…

– Айкис? – спросил Пятый.

– Нет, – ответил Ренни. – Мы пока не можем говорить…

“Это так важно, – думал он позже, лёжа в полном одиночестве в своей комнате. – Так важно… что придётся об этом говорить. А я не хочу… но скажу. Так всем станет легче – и Айк, и мне… а главное, смерти. И Лину, как же я забыл о нём… ему же скучно там одному… а мне так тяжело здесь… так устал”. Туман… пустота, отрешённость, туман… и решение, которое было принято.

– Айкис, – голос его звучал ровно и отчуждённо, – скажите мне, это всё будет продолжаться ещё долго?

– О чём ты? – Айкис сидела на стуле рядом с его кроватью.

– Всё о том же. Вы ничего не знаете, – Пятый пристально смотрел на неё и думал с ужасом – поймёт или нет?

– Что я не знаю? – переспросила она.

– Тогда, ещё там… Айкис, мы вошли в резонанс с эгрегором… у нас не было другого выхода.

– Что вы сделали? – Айкис сидела неподвижно, закрыв глаза.

– Мы не придумали ничего другого, – Пятый говорил совершенно бесстрастно, – Этот эгрегор… Мы взяли его на себя, замкнули… И если я теперь не умру, то тогда…

– И думать забудь, – отчеканила Айкис.

– Почему?…

– Потому, что я так сказала! – взорвалась она. – Дурак! О, Господи… Дзеди, зачем? Как вы могли…

– По-другому мы точно не могли, – отрезал Пятый. – Если я не умру, могут погибнуть, в лучшем случае погибнуть, миллионы людей. Вам их не жалко?

– Я не имею права…

– Я тоже! Вам придётся, Айкис, держать меня всю жизнь в таком состоянии, как сейчас. Не забудьте сказать об этом Ренни с Даудом. Иначе…

– Иначе ты постараешься всё сделать так, чтобы я не успела. И чтобы они не успели, – добавила Айкис. – Дурак… ты не знаешь и половины из того, что знаю я…

– Что тут можно ещё знать?… – Пятый с тихим отчаянием посмотрел на Айкис, та ответила ему полным боли взглядом. – Я… я и сам не хочу… даже, если кто-то может что-то ещё сделать с этой чёртовой цепью… мне всё равно… я хочу… уйти… отпустите меня, пожалуйста…

Айкис встала и подошла к двери. На пороге комнаты она остановилась.

– Подожди немножко, – мягко попросила она. – Это быстро…

Лин и Жанна сидели в своём блоке, в столовой. Сидели просто так – есть не хотелось. Приход Айкис был для них полной неожиданностью – и Лину и Жанне последние дни почти не доводилось её видеть.

– Пошли, – сказал Айкис.

– Куда? – не поняла Жанна.

– Зачем? – не понял Лин.

– Пошли, рыжий, – повторила Айкис. – Жанн, посиди пока тут, я тебя вызову позже. Или не тут… просто не ходи за нами, ладно?

Жанна пожала плечами. Лин вышел следом за Айкис… а та, на секунду остановившись, кинула ему координаты и приказала:

– За мной, – и шагнула в стену. Лин последовал за ней, про себя мрачно удивившись – интересно, что ещё может родиться в этом уме?… И с какой такой радости её величество вдруг вздумало ходить через стены? Она же этого терпеть не может. Просто не переносит…

– В общем, так, – несмело начала Айкис. Они стояли в полутёмном коридоре, Лин не понял, на каком этаже. – Тебе – туда… если что – я тут… поблизости. Позовёшь.

Айкис повернулась к нему спиной и пошла по коридору прочь. А Лин сделал первый робкий шаг к указанной Айкис двери, потом обернулся и посмотрел ей вслед недоумённым взглядом.

Когда в жизни происходит что-то очень плохое, человек словно впадает в спячку. Вроде ходит, ест, говорит… а сам… как кусок боли, возведённой в степень. Говорят, несчастья возвышают и закаляют дух и разум. Вполне возможно. Только, может, есть и другие пути для этого?…

Когда в жизни происходит что-то очень хорошее, человеческие реакции почти такие же. Примитивные мы существа. Хоть и стремимся казаться иными.

Абсурд, но для нас есть разница между бедой и радостью. Может, именно это и делает нас людьми?…

Узкий, совершено тёмный коридорчик. “Зона молчания, – ошарашено подумал Лин. – На жилом уровне?…” Он прошёл вперёд, ведя рукой по стене, чтобы ненароком ни на что не наткнуться. Ещё шаг… и ещё… Лином постепенно овладевала странная робость. Перед дверью он остановился, но она сама уже ушла в стену – команда была отдана кем-то ещё. Лин вошёл.

– Нигде нет покоя смертным, – прошептал Пятый. – Нигде… правда, Лин?…

Ноги не держали. Лин медленно опустился на пол, всё ещё не веря. Время… время лжи прошло, и он это понял. Лин порывисто вздохнул, потряс головой и, поднявшись на ноги, нашёл-таки в себе силы подойти ближе.

Пятый лежал неподвижно, закрыв глаза. Лин вдруг подумал, что всё, что он видит, ему лишь мерещится. Он упал на колени рядом с кроватью, схватил друга за руку… и пальцы Пятого сжали его ладонь. Крепко, так, что хрустнули суставы… до боли.

– Лин, – рыжий вдруг понял, что Пятый сейчас испытывает такой же, если не больший, шок, – ты…

Лин хотел сказать, закричать: “Да! Да, это я!”, но не сумел. Слов не было. Господи, откуда этот звон, сумасшедший нереальный звон… или это просто рвётся что-то внутри? Они очень долго не двигались и молчали… почти вечность. И вечность кончилась.

– Не уходи…

– Хорошо.

Лин встал с кровати и прошёлся по комнате – от стены к стене.

– Скажи, как всё было… с тобой, – попросил Пятый. Уже давно наступил вечер, но они про это забыли. Забыли про всё. Слишком многое пока оставалось в тумане. – Ты давно здесь?

– Да, – помедлив, ответил Лин. – Уже порядочно. Что было?… Мне тяжело говорить, но… ладно. Вкратце так: после всего… меня забрали от Юры и потом… скажем так, стали пытаться воздействовать нестандартными средствами…

– Как? – спросил Пятый.

– Героин, – коротко ответил рыжий. – Я не хочу об этом говорить. Можно?

– Господи, о чём ты… и что произошло потом?

– Когда я… съехал окончательно… после того, как мне сказали, что ты… что ты мёртв… меня взял домой какой-то человек… я его почти не помню, даже имени не знаю… сколько я у него пробыл?… трудно сказать. Потом за мной пришла Айкис. Вот, собственно, и всё.

– Рыжий… прости, что я спрашиваю, но… что с Жанной?

– Если бы не она, мы бы с тобой сейчас не говорили, – признался Лин после недолгого молчания. – Она ждала… девятнадцать лет.

– Как? – спросил Пятый.

– Она не говорит, – прошептал Лин. – Она вообще не говорит о себе… Пятый, а ты? Как получилось, что ты оказался здесь? Тоже Айк?

– Нет, – беззвучно ответил Пятый. – Я должен… кое-что тебе объяснить… прости, Лин, ты об этом не знал, но… словом… я не говорил…

– Что? – Лин с замешательством посмотрел на Пятого. – О чём ты?…

– Лин, понимаешь… когда они… словом, когда они погибли, Арти велел мне взять материал… на воссоздание… и я взял… три образца… тогда… в тот же день… пятнадцать лет назад…

– Боже… – прошептал Лин. Он опустился на стул и закрыл лицо руками. – О Господи… ты… и ты молчал?!

– Он… Лин, Арти сказал сделать, и я…

– Что ещё сказал Арти? Что я ещё не знал такого, о чём мог бы догадаться, но не сумел по причине скудности ума? Ты… как ты мог?! Ты лгал мне эти пятнадцать лет, а я… я, дурак, тебе верил… И что было дальше? Давай, лги, раз начал…

– Лин… – Пятого затрясло. – Лин, не надо… прости… Лин, прости меня… – горло сдавил спазм. – Лин… – мир плавно покачнулся, поплыл. Вот она, главная расплата… сейчас, прямо сейчас… и никакая Айкис не сумеет этому помешать…

– Ты что? – в голосе Лина звучал ужас. Он бросился к постели, упал рядом с другом, схватил его за плечи. – Не смей, слышишь!… Пятый, не смей! Прости… это я во всём виноват… не надо! Опомнись!… Всё, всё, всё… я больше слова не скажу, только… не смей больше так делать! Никогда!

– Делать… что? – уже отпускало. Понемногу, по капельке…

– Врать, даже спасая меня при этом. И бросать меня. Понял?

– Ты простишь мне?…

– О, Господи… я ни в чём тебя не виню… только успокойся, пожалуйста. Мне не понятно, как ты сумел выдержать…

– Ты, Лин. Ты… и ещё Арти. Он изредка немного помогал нам… и тебе, и мне. Но прежде всего – ты…

– Слушай, – Лин тоже немного успокоился, – объясни, почему она тебя до сих пор не подлечила хоть немного? Она же может…

– Вот почему, – Пятый поднял левую руку и продемонстрировал Лину свежий, ещё не успевший исчезнуть, шрам. – Контроль. Она боится. И меня, и за меня… Понимаешь?

– Ещё как… со мной было очень похоже… Расскажи, как всё получилось.

– А, это… просто, когда я почувствовал, что – всё, я… послал сюда Ленку. Она должна была передать материалы… и передала… вот… – он беспомощно пожал плечами, вернее, попытался это сделать. – Лин, я понял – умирать совсем не страшно… это… как падать… не знаю, слов нет… но не страшно… они меня вытащили. Ренни видел… кажется, они мне легкие пересадили, я не понял… очнулся несколько дней назад, не помню, сколько точно. Пытался уйти, они не дают… я-то думал – зачем им это?… И не надеялся…

– Я тоже. Видимо, именно этого от нас и добивались… там. Я… – Лин снова взял Пятого за руку, – я не хотел оставаться… тоже уходил… совсем уходил… только вот Жанна… только она… а сам…

– Лин, мне всё понятно, – Пятый тихо вздохнул. – Ты понимаешь, что нам всё равно нужно будет уйти? – Лин кивнул. – За себя… не за тебя, но за себя могу сказать, что их прощение мне не нужно… вернее, было нужно… когда-то, я и забыл уже, когда. Теперь… Лин, мы подождём ещё немного, а потом…

– Да, Пятый. Ты прав. Тем более что находиться тут всё равно не возможно. Всё чужое. Или мы за эти годы стали столь чужими… не знаю. Но я даже по коридорам не хожу, – Лин криво усмехнулся. – Это я-то… смешно?

– Не очень, – ответил Пятый. – Лин, у неё тут очень хорошая система, новая, кстати… поговорим потом, хорошо?

– Ты думаешь, в моей комнате другая? – спросил Лин.

– Не знаю… Лин, не уходи никуда… Посиди тут, пожалуйста… спать хочу, а уснуть не могу, – у Пятого в глазах стояло отчаяние. – Совсем не могу… страшно, Лин…

– Не надо, – Лин сел поближе к другу. – Хочешь, сказочку расскажу?

– Давай, – согласился Пятый.

– Жили-были два дурака, – начал Лин. – Не хотели они ничего плохого сделать, на том и стояли, а в итоге наворотили такого, что теперь у сотен людей голова болит. А сами потом умерли быстро и счастливо. Всё понял?

– Хорошая сказка, Лин, – одобрил Пятый. – Только больно куцая. Ты её доработай, пожалуй…

– А зачем? – удивился Лин. – Для кого, скажи на милость?… Это же никому не нужно и неинтересно. Спи, дружок, я тут. И никогда больше я не позволю, чтобы с нами учинили такое. Никогда.

– Я тоже, – прошептал Пятый. – Никогда…

– Так и должно быть. Всё верно… – ответил Лин. Но Пятый уже спал. Лин осторожно встал с кровати, вывел терминал детектора на визуальный уровень, свёл его с системой жизнеобеспечения, подключённой к комнате друга, а затем спросил в пространство:

– Айкис, вы что? Издеваетесь? Его за три дня можно поставить на ноги, а вы…

– Лин, опомнись, – попросила Айкис. – Чем ты смотрел? Глазами или ещё чем-то? Вся подготовительная работа проведена. Всё готово. Вот только…

– Что – “только”? – угрожающе спросил Лин.

– Теперь – ничего. Всё будет хорошо, Лин. Я тебе это обещаю. Ты будешь с ним?

– Да, – ответил Лин. – Я, с вашего позволения, вызову Жанну.

– Я здесь, – откликнулась та, – придти?

– Жду, – Лин отключил терминал. – Всю жизнь я чего-то жду. И то хорошо. Иногда удаётся дождаться чего-то хорошего…

– Я не смогу, ребята…

– А ты попробуй, – Лин сидел на корточках рядом с кроватью. – Потихонечку.

– Хорошо, – Пятый попробовал было приподняться на локтях, но снова рухнул на кровать – голова закружилась.

– Дзеди, – с лёгкой укоризной в голосе произнесла Жанна, – не мешай кровати.

– Правда, Пятый, постарайся подниматься помедленнее. Она тогда…

– Голова… Лин, подожди минутку…

– Ну уж нет, ты у меня сегодня сядешь, – твёрдо сказал Лин. – Ренни сказал, что ты для этого вполне в норме. Он говорит, что ты…

– Лин, оставь ты его в покое. Давай, я помогу, – Жанна села рядом с Пятым на кровать и тихонечко потянула спинку кровати на себя. Спинка пошла следом за её рукой, как привязанная. Понемногу… выше и выше…

– Всё, довольно, – Пятый слабо поморщился, – я не могу…

Он полулежал на своей услужливо приподнявшейся кровати и смотрел в потолок. С того первого разговора прошло шесть дней, а он всё никак не мог до конца понять – что же с ним такое происходит?… Словно исчезло всё, а потом вдруг осколки того, что он считал раньше своей жизнью, посыпались на него… их острые грани впивались в душу… ранили…

– Я тебе сок принёс, – сказал Лин. – Будешь?

– Давай, – ответил Пятый, не меняя позы. – Никак не могу привыкнуть…

– К хорошему быстро привыкают, – заметил Лин, – и это правильно.

– Я постараюсь, Лин…

– Вот и хорошо. Пей.

– Дзеди, может, немного повыше сядешь? – робко спросила Жанна. – Прольётся же все…

– Ну и что? – в голосе Пятого звучало безразличие.

– Я тебя не понимаю, – призналась Жанна. – Зачем ты… так? Они старались, а ты… из-за чего?…

– Я их об этом просил? – тихо произнёс Пятый. – По-моему, мне хотелось чего-то совсем другого. Или я не прав?

– О, Господи… ты можешь понять, что все твои планы не осуществимы без того, что…

– Хорошо, я постараюсь… трудно только, восемь месяцев лежать, а потом так сразу… – Пятый глубоко вздохнул, закрыл глаза и неуверенно сел. Кровать мгновенно приспособилась к его позе и он получил возможность расслабиться. Тело слушалось, это было столь непривычно и странно, что поначалу Пятого это даже пугало. Айкис, хотя он и не просил её об этом, рассказала, что с ним сделали за месяц, который он спал. Вырастили и пересадили новые лёгкие, почки, селезёнку… восстановили позвоночный столб, существенно улучшили работу сердца… провели повторную корректировку. “Немного подлечили” – именно так выразилась Айкис. И не преминула добавить, что она просит его (именно просит, это надо же!) согласиться пройти воссоздание, если будет на то разрешение – результаты всех трудов врачей не устраивают. Он всё-таки болен, всего исправить не удалось… Он отказался. И спросил Айкис – а в голову ко мне вы почему не слазили? Там, вероятно, тоже найдётся что-то, что можно поправить. Дурно получилось, что говорить. Очень неприятно. Потом… ах да, потом она позвала Лина и попросила его… нет, про это не стоит… Какая глупость! Какой фарс, нелепость и бессмыслица!… Пока он, идиот, учится сидеть – там, на Земле, снова входит в силу (хорошо бы в силу, а то ещё и в противодействие) мощный тёмный эгрегор. От сознания этого Пятому делалось дурно. Где он просчитался?… Как он мог допустить, что… нет, это не возможно…

– Открыть окно? – спросила Жанна. Он отрицательно покачал головой. Какое, к чёрту, окно?… Хотелось темноты и тишины… и сигарету. Не дают курить, сволочи… а хочется! Лин снова курит, временами кажется, что он совсем не останавливается…

– Тебе лучше? – спросила Жанна.

– Да, спасибо, – Пятый протянул Жанна тонкую, зауженную кверху, чашку. – Привыкаю, наверное…

– Пора. Так, ребят, я пошла поспать. Если что, то…

– Хорошо.

Жанна ушла. Они остались наедине, в полутёмной комнате.

– Пропасть, Лин, – сказал Пятый. – Это пропасть, ты понимаешь?… Я не знаю, что дальше. Даже представить себе не мог…

– Никто не мог, – ответил Лин.

– Мне тут плохо, Лин, – Пятый осторожно, чтобы снова не закружилась голова, сел поудобнее. – Я не могу понять – как это всё произошло?… Мы тут… снова тут… зачем? Зачем, Лин?

– Я не знаю… Слушай, а давай ты попробуешь встать? – предложил Лин. – Я помогу… пока Жанны нет. Мне кажется, что ты её стесняешься.

– Ты прав, – Пятый кивнул. – Это так… противно, что ли?… быть немощным и слабым… ненавижу…

– Особенно тебе, – кивнул Лин. – Вставай. Не свалишься, я помогу, если что.

Первые шаги дались Пятому и впрямь тяжело. Внутренне он содрогнулся, подумав о том, что бы ему пришлось вынести, если бы пришлось вставать на ноги после того лечения, что ему могли предложить на Земле. Кошмар!… А тут… если угодно – фигня. Ну, немного дрожат колени… А в общем и целом… “Я живой, – вдруг подумал Пятый. – Господи, да я же и впрямь живой! Ладно, доставлю себе удовольствие напоследок”. Он сделал шаг, ещё шаг, ещё… Технологии… Ноги – как новые. Новые ватные ноги… терпеть, сволочи, я вас ещё заставлю поработать. Напоследок…

– Ты что? – спросил Лин с удивлением. Пятый стоял перед ним и Лин словно бы впервые увидел, кем стал его друг. Фактура… рисунок углём на белой бумаге.

– Ничего не осталось, Лин, – ответил Пятый. – Ничего. Пойдём.

– Куда? Ополоумел, что ли?…

– Туда, где нет людей. На воздух. Лин, я прошу…

– Ты обещаешь, что не…

– Клянусь. Лин, я восемь месяцев был…

– Я знаю…

– Нет, ты не знаешь. Лин, я считал, что я уже умер… что больше никогда не смогу ни вставать, ни ходить…

– Я понимаю. Сейчас, ты пока посиди, а я посмотрю, есть ли кто в эллинге…

– Хорошо, – Пятый покорно сел на свою кровать, Лин сунулся в стену, через минуту появился вновь и сказал:

– Идём, там никого нет… пока нет… Пятый, а что дальше?

– Я не знаю, – в который раз ответил тот. Поднялся и, опираясь на услужливо подставленную Лином руку, пошёл к стене: – Напомни, что думать, Лин… я забыл…

– В параллель со мной, – вздохнул Лин. – Жанна меня так же водила… первое время… хотя… я тут и хожу-то только по четырём адресам – своя комната, столовая, Айкис, да эллинг…

– Лин, а “Монастырь”… он цел? – Пятый и Лин всё ещё стояли подле стены, Пятым овладела странная нерешительность и Лин, видя это, не торопил друга.

– Да, – ответил тот, помедлив, – цел. Я ходил на нём… от себя прятался, не иначе. А теперь… незачем мне это всё, вот что я понял.

– Я это тоже вижу. Мы… Лин, мы сгорели дотла… так получилось, что уж теперь поделаешь… Это я виноват…

– Нет, не ты…

– Это неважно, кто. Важен факт. Пусто. Совсем пусто. Это не больно, когда пусто… ничего нет, и всё тут…

– Пойдём, – попросил Лин. – А то ещё заявится кто-нибудь…

– Идём. Слияние, низший уровень, двойной выход, – приказал Пятый.

– А ты говорил – не помнишь, – упрекнул Лин.

– Я же помню, как меня зовут, – парировал Пятый. Лин не ответил. Стена расступилась, пропуская их, снова обрела статичность… Они замерли, прижались к внутренней стене ангара, не в силах сдвинуться с места – Пятый от слабости, Лин – от страха за друга.

– Боже… – Пятый на секунду задохнулся, но затем нашёл в себе силы осмотреться вокруг себя. – Рыжий… как тут хорошо… слишком хорошо, чтобы тут оставаться… я и не думал… Лин, ты тоже это чувствуешь?…

– То, что мы чужие? – помедлив спросил Лин. Он, естественно, тоже ощущал эту тоску и отчуждённость – то есть он некоторое время назад приучил себя не реагировать на неё, но теперь словно бы ощутил заново – вместе с другом. – Да, конечно… я понял другое – мы теперь чужие везде.

– Всё гораздо проще, – Пятый отошёл от стены и, прислонившись к катеру, едва слышно проговорил. – Полетаем, Лин… я очень хочу кое-куда наведаться… мне это очень нужно… очень…

Катер плавно шёл над горами, вечерний свет играл на его серых боках. Высокие, прозрачные облака почти что незаметные на фоне закатного неба, сливались с вершинами гор.

Пятый сидел за полупрозрачным пультом, положив на него неподвижные, отяжелевшие руки, Лин сидел рядом. Оба молчали, слов просто не было, да и не нужны они были. Горы остались позади, перед ними лежала степь.

– Туда? – спросил Лин. Это были первые слова, произнесённые им за несколько часов.

– Туда, – ответил Пятый. – Мне надоело. Я не могу так больше. Не могу больше врать сам себе, что всё потом будет хорошо. Ничего не будет…

– Это верно, – ответил Лин. – Я – тоже. Жанна… это слишком больно для меня. Я здесь не дома. Я там… дома…

– А я там умер, – прошептал Пятый. – Какая здесь тоска…

Они снова смолкли. Холм переноса. Вот он. А это ещё что?! Этот здоровенный блестящий, переливающийся всеми оттенками лилового, силовой колпак. Зачем? Раньше этого не было, а «Монастырь» – с открытым приоритетом, они же летали сюда раньше, Холм их пропускал…

– Выберете, пожалуйста, другой маршрут полёта. Данная траектория пересекает защиту объекта, – произнёс голос, явно принадлежащий автомату. – Контакт с силовым полем сопряжён со значительными механическими повреждениями Вашего катера. Повторяю. Выберете, пожалуйста…

– Выключи, – сказал Пятый. – Я хочу на волю, – вдруг сказал он. – И я там буду.

Он уже уводил катер прочь от холма, навстречу закату. Лин сгорбился в своём кресле, его поза была настолько безучастной, что, показалось Пятому, Лин и не слышал обращённых к нему слов.

– Ах, так, – сказал Пятый. – Ну, хорошо.

Теперь катер нёсся обратно к горам, скорость его была куда выше разрешенной, но Пятому было всё равно. Решение пришло к ним одновременно. Только каждому – своё. Группа скал, что неподалёку от Дома, возникла из сумерек неожиданно, выскочила из надвигающейся темноты. Пятый вёл катер прямо к ним, он закусил губу, глаза его были сильно прищурены, словно от яркого света. Скорость возросла, Пятый выжимал из машины максимум, который она могла дать. И тут Лин словно проснулся от спячки. В самый последний момент, тогда, когда столкновение было уже неминуемо, он выдрал друга прочь из кресла и изо всех сил рубанул ладонью по панели, включая аннигиляцию. И вовремя! На секунду сознание Лина отключилось, а когда оно вернулось, Лин обнаружил, что катер идёт ровным курсом над горами, что Пятый сидит на полу каюты и прижимает ладонь к разбитой скуле, и что он, Лин, почему-то находится в пилотском кресле. Катер окутывало опаловое облако – система работала. Он успел.

– Какого чёрта… – начал было Пятый, но Лин его прервал:

– Не сейчас, – попросил он. – Давай потом… немного попозже…

– Как хочешь, – безучастно ответил Пятый. Лин повёл катер обратно.

Дома Лин первым делом отвёл друга назад, в комнату, затем поставил катер на стоянку. Потом пошёл к Айкис.

– И как? – спросила та первым делом.

– Как я, – ответил Лин. – В точности. Сейчас спит, с ним осталась Жанна.

– И чего ты добился? Того, что и так знал раньше? – горько спросила Айкис. – Лин, ты пойми… я тут бессильна. Я и так сделала всё, что могла…

– Это уж точно, – горько усмехнулся Лин. – Вы всё сделали… даже больше, чем хотели, вероятно… но, впрочем, я не о том. Я хотел узнать, что вы намеренны делать дальше?

Айкис смотрела мимо Лина, в какую-то далёкую даль, видимую лишь ей одной. Плечи её поникли, спина сгорбилась…

– Я не знаю, – прошептала она. – Просто не знаю… прости…

– Ладно, – Лин махнул рукой. – Проехали.

– Что он пытался сделать? – робко спросила Айкис. – Я не следила, честно…

– Он хотел разбиться… я не дал. Это всё.

Айкис кивнула.

– Я могу чем-то помочь? – спросила она.

– Можете, – ответил Лин, подумав секунду. – Смените Жанну, пожалуйста. А он… он и сам справится, если захочет. Мы, к счастью, не в праве решать за него…

– Лин, он рассказал мне… это правда? Про цепь и всё остальное?

– Он никогда не врал… – начал Лин, но на секунду осёкся. – Раньше… Мы действительно это сделали. Идея была моя. Техника осуществления – его, я бы не смог. И теперь…

– Что теперь? – не поняла Айкис.

– Я смалодушничал, не сумел… испугался. А Пятый… он смелее, отчаяние, решительнее. И умнее. Так что вряд ли вы сумеете ему помочь. Да и мне тоже. Чего кривить душой. Всё, Айкис. Это на самом деле – всё. Я только пока не знаю, как и когда. Я – на грани, Пятый – ещё дальше. Мы потом придём к вам вместе… поговорить об этом всём, хорошо? А пока я пойду. Можно?

– Да, иди… – Айк всё еще смотрела в пространство. – Иди, Лин…

Холод. Нет, не снаружи. Внутри. Так глубоко, что и не передать. Сковавший всё и вся холод. И никто не знает, что лучше – этот холод, или постоянная непрерывная боль и отчаяние. Неподвижность и холод. Это не снаружи. Это – в душе. Дни и недели, полные холода.

В комнате снова было накурено, полутемно и очень тихо. Пятый, как всегда, сидел на кровати (как-то Лин спросил: почему ты постоянно здесь сидишь? И Пятый ответил ему – привык), Лин – в глубоком кресле подле стены. Молчали. Лину хотелось поговорить, но он не хотел начинать разговор первым – откровенно говоря, боялся последствий. Боялись все – и Жанна, и Айкис. Что уж говорить про остальных!… Даже внешне невозмутимый Дауд, и тот заходил к Лину и Пятому лишь при крайней необходимости. И не более того. Не из-за Лина, из-за Пятого. Ренни тоже больше не появлялся.

– Ну и хорошо, – вдруг сказал Пятый. – Ну и ладно…

– Ты это о чём? – не понял Лин.

– Я про них. Не хотят – и не надо, – пожал плечами Пятый. Взгляд его скользнул по серому потолку. “Дурацкий цвет, – подумал Лин. – Зато родной”.

– Кто чего не хочет? – снова спросил Лин.

– Айк врёт. Никто ей не нужен – ни мы, ни Жанна, ни Земля. Только она сама. Ну, может, ещё Данир… для весёлого времяпрепровождения. И не более того. Согласен?

– Как знать… Я не задумывался об этом… как-то не до того было. Хотя… ты, вероятно, прав… но не совсем… но… Хорошо. Допустим, что я с тобой согласен. И что, по-твоему, из этого следует?

– Ничего, – ответил Пятый.

Как всегда. Опять разговор, начавшийся ни с чего, заканчивается ничем. Нет, так нельзя. Каждую ночь, вместо того, чтобы спать…

– Пятый, давай пойдём посидим на воздухе, – попросил Лин.

– Для этого можно просто открыть окно, – Пятый отвернулся. Господи, да сколько же это может продолжаться? Нет бы просто покончить со всем разом… Лин, может, ещё и смог бы выбраться. Он расстраивается, радуется, что-то чувствует…

– Пойдём перекусим, – позвал Лин нарочито бодрым тоном.

– Рыжий, ты сам есть хочешь? – спросил Пятый.

– Нет, – признался Лин после минутного молчания. – Я подумал, что ты…

– Я тоже не хочу.

Снова молчание. Тягостное, неистребимое. Лин встал с кресла, походил по комнате взад-вперёд, потом спросил:

– Пятый, тебе жалко Жанну?

– Да, – ответил тот.

– Мне тоже. Хватит её мучить. И себя… я не могу больше! Я играю, будто всё хорошо. Что я – живой, что я её люблю, что ты выжил, а я, придурок, этому рад!… Да не рад я этому! – взорвался Лин. – И всё ты неправильно думаешь, дружок! Ничему я не радуюсь! Идиот ты, понял! Кретин недорезанный! Или у тебя с головой так плохо, что ты этого понять не можешь?! Сволочь ты чёртова! Ишь чего придумал! Ты, значит, такой чистенький… умирать собрался, дела все доделал, материалы сдал кому надо… а я?! Ты думаешь, что я из-за Жанны остановлюсь, да? Что потом с нею вместе будем к тебе на могилу ходить? Так?

– В некотором роде, – ответил Пятый тихо. Лин схватил его за ворот и притянул к себе.

– Ах так?… Ну, смотри… смотри, как бы я тебе морду твою поганую честную не разбил…

– Я привык, мне всё равно…

– Пятый, очнись! Посмотри вокруг! Надо что-то делать! Я не могу…

– Каждый сходит с ума по-своему. Ты – буйный псих, я – тихий. Так?

– Так, – согласился Лин. Он отпустил Пятого и сел рядом.

– Я предлагаю закончить всё это. Помнишь, мы часто летали посидеть в горы, на тот утёс?

– Восточный?

– Да. Не помнишь, там высоко?

– С километр будет…

– Не смеши, там меньше.

– Нам хватит, – вздохнул Лин. – Хорошая идея. А на том свете скажем, что гуляли по горам и оступились. Как думаешь, поверят?

– Тебе – скорее всего да. Мне… не знаю. А что? В рай хочешь?

– Не знаю. Куда сунут, туда и сунут. А ты?

– А я ничего не хочу.

– Пятый, когда? Сейчас?

– Давай утром. Я же вижу, тебе надо с ней поговорить.

Жанна была у себя дома одна. Лин вошёл тихо, стараясь не шуметь, неся в сердце тайную надежду на то, что она спит. Но она не спала. Сидела в кресле возле огромного ночного окна и смотрела вдаль. Лин заметил, что она совсем недавно плакала – даже глаза ещё не высохли. Лин встал за спинкой её кресла, не в силах сделать ещё хотя бы шаг.

– Лин, сядь, – попросила она тихо.

Лин подчинился. Он сел рядом с креслом на пол.

– Я знаю, зачем ты пришёл, – сказал она. – А ты помнишь, как всё хорошо начиналось? – вдруг спросила она. Лин понял, что она смеётся. Смеётся их несбывшемуся счастью, их не родившимся детям, их будущему, которому не суждено было свершиться. – Мы были такие…

– Молодые? Глупые?…

– Нет. Мы были чистыми, Лин… А теперь… – Жанна вздохнула. – Теперь мы все словно… словно искупались в крови. Мы ею замараны на всю оставшуюся жизнь, Лин.

– Я – замаран! Пятый – тоже, но ты… Ты-то тут при чём? Ты не была там, Жанна! Ты не можешь этого всего знать! Это мы, а не ты…

– Я слишком сильно любила тебя. И сейчас я тоже слишком сильно тебя люблю для того, чтобы останавливать и увещевать. А что касается того, кто где был… Я словно была там, с тобой, все эти годы. Я… какую чушь я несу! Лин, пойми, наконец, самое главное. Я не держу тебя. Мне просто очень больно оттого, что я бессильна. Думаю, тебе знакомо это чувство.

– Знакомо. Слишком хорошо. Жанна, я хотел сказать… Понимаешь, мы все эти годы дрались за жизнь, дрались отчаянно, удерживали друг друга от смерти… а потом, когда всё кончилось, мы вдруг поняли, что драться-то было не из-за чего. Нас просто не осталось. Совсем. Тебе некого любить, Жанна. Нет, правда! Того Лина, которого любила ты, больше нет. Я – не он. Я…

– Хватит, Лин. Подойди ко мне, дай тебя обнять. Напоследок.

Лин покорно встал и подошёл к ней. Жанна поднялась к нему навстречу, протянула руку и погладила его по волосам. Несмело, словно стесняясь, робко. Он опустил голову, а затем, совершенно неожиданно для себя, взял Жанну за плечи и притянул к себе. Обнял. Крепко-крепко. Она тоже обняла его за шею и с минуту они стояли неподвижно. Затем Жанна, как когда-то давным-давно, потрепала его по голове. Лин уткнулся лицом в её плечо. Ему вдруг показалось, что открой он сейчас глаза, он увидит солнечный полдень, море и скалы… а потом к ним подойдёт Пятый…нет, не Пятый вовсе, а Дзеди, друг Дзеди, и скажет:

– Катер здесь… эй, влюблённые! Вы будете тут так вечно стоять? Пошли!

И они пойдут, а затем полетят куда-нибудь… туда, где всем хорошо и где вечное лето… И солнечный день никогда не оставит их. Никогда…

Лин открыл глаза. За окном стояла ночь. Колючие звёзды не могли ничего поделать с темнотой, заполнившей собой всё.

– Прости меня, – прошептал Лин. – Прости, если сможешь…

– Я отпускаю тебя, – прошептала она в ответ. – И прощаю. Иди.

Лин отвернулся от неё и с размаху бросился в стену. Он выскочил в своей комнате, но Пятого там уже не было. На столе лежала записка, обычный клочок невесть откуда взявшейся в Доме бумаги. “Лин, я в эллинге. Жду до шести утра. Если ты не придёшь, я не обижусь. Тебя на этом свете хоть кто-то любит, а это надо ценить. Решай сам”.

– Решай… – усмехнулся Лин. – Да что тут решать?…

Он снова вошёл в стену. Выйдя, сразу увидел друга. Пятый стоял возле их катера, прислонившись к нему спиной, и курил. Спокойно, отрешённо. Свои очки (а с очками он последнее время не расставался) он положил на выступ в стене эллинга, там же лежала и сигаретная пачка.

– Пришёл, – констатировал он. – Я тебя не ждал, честно говоря.

– Ты думал, она меня удержит? – спросил Лин. Пятый кивнул. – Меня – того – она бы удержала. Меня – этого – не удержит ничто. И никто. Пойдём, Пятый.

– Пойдём, – согласился тот. – Я ещё хочу досмотреть восход.

…Катер они отправили обратно домой – он только мешал. Площадка, их любимая восточная площадка, была пока ещё совсем тёмной – до рассвета было ещё минут двадцать. Закурили. Сели. Помолчали.

– Лин, а ты помнишь?… – вдруг начал Пятый. – Помнишь, как ты рассказывал о том, что вы решили устроить помолвку? Мы ещё летали на море?

– Помню, – отозвался Лин.

– Я после этого пришёл сюда. Просто посидеть. Тоже ждал восхода. Но не досмотрел. Тогда… я хотел спать, Лин. У меня не хватило терпения.

– Жаль… ты решил исправить ошибку?

– Если позволишь.

– А давай поделим этот восход, – предложил Лин. – Мы же всё делили. Раньше… помнишь?

Пятый кивнул. За морем занималась заря. Поначалу несмелая, неуверенная, она с каждой минутой разгоралась всё ярче, лучи восходящей звезды окрашивали всё, до чего могли дотянуться, в сочные и восторженные утренние тона, небо, казалось, отодвинулось куда-то в бесконечность, звёзды меркли… скальная площадка, на которой они сидели, стала по сравнению с окружающим миром совсем крошечной. Казалось, что воздух вокруг них звенит, словно в нём вдруг родились тысячи колокольчиков, славящий новый день…

Пятый щелчком отбросил сигарету и поднялся. Лин встал следом за ним.

– Я первый, Лин, – сказал Пятый.

– Вместе, – попросил тот.

– Хорошо.

Они стояли на самом краю скального уступа, и им показалось вдруг, что этот мир ждёт, когда они, сделав совсем маленький шаг, сольются с ним навечно…

– Эй, ребят! – позвал вдруг их откуда-то весёлый голос. – По-моему, вам лучше сюда, чем туда!

Лин приоткрыл глаза и увидел, что прямо перед ними, в утреннем холодном воздухе, висит катер. Не четвёрка. Отнюдь. Это был здоровенный и очень красивый катер Сефес Энриас. А на нём (не в нём, а именно на нём, просто сверху, как на скамейке) сидели двое Сефес и…

– Арти… – потрясённо вымолвил Пятый.

Ты забери меня с собой

Я этого хочу,

Я не противлюсь, нет.

Но угасает свет,

Я слышу голоса,

Зовущие вперед.

Я подготовлюсь,

дальний путь

и я пойду с тобой,

пусть Бог меня простит.

Ты только подожди,

Но ты уж далеко,

Как точка на снегу,

Виднеешься едва.

Мне нашептали голоса

Странные слова

О жизни и любви,

Но я уже в пути.

Ты только подожди,

Хоть ты уж далеко,

Я догоню тебя.

Идти ведь нелегко,

Дорога дальняя…

Пятый

Москва, 1976—1985г.