История одного ужина (СИ)

— В доме никого больше не было. — Макелла вдруг переменился в лице, но новое выражение оказалось мне незнакомо. Возможно, в нем было что-то от ужаса — глаза его расширились. — О нет.

Он больше не смотрел ни на меня, ни на Кира Он смотрел на Ланселота. Неподвижный серв невозмутимо возвышался в центре комнаты. Слуга в облике рыцаря. Разум под покровом чар. Умеющий слишком хорошо думать чтобы обращать внимание на запреты и приказы. Слишком человечный.

— Да, — сказал Кир, упиваясь выражением наших лиц. — Наконец до вас дошло. Как это по-человечески. Проклятые дураки! Все мы дураки. Ланселот! — серв повернул к нему голову. — Ты отравил Иоганеса.

Серв не ответил. Но слова Кира и не были заключены в вопрос.

— Ты отравил Диадоха.

Снова тишина.

Кир встал со своего места и, не обращая внимания на оружие, подошел к серву.

— Почему? — спросил он. Ему пришлось запрокинуть голову. — Зачем ты сделал это?

И Ланселот ответил ему.

— Он был плохим человеком, — сказал он своим ровным механическим голосом. — Он и они все. Четверо.

— Они были просто мошенниками.

— Они брали чужое. И они хотели убить.

— Диадоха?

— Да.

— Откуда ты знаешь это?

— Я слышу.

— И у тебя очень хороший слух, не так ли? Конечно, ты же серв. Ты слышал все, о чем разговаривали в доме, так? Когда господа отравители, воспользовавшись тем, что Диадох отлучился из-за стола, стали совещаться, ты слышал и это.

— Да.

— Что было потом?

— Господин Макелла был на кухне, пока я прислуживал за столом, — тем же голосом продолжил Ланселот. — Потом я вернулся. Форель господина Диадоха была отравлена.

— Но ты не можешь этого знать! — воскликнул Кир. — Это был зачарованный яд!

Серв не стал спорить.

— Я чувствовал это.

— Ты чувствовал зачарованную отраву в его еде?

— Да. Я способен воспринимать излучение чар любой интенсивности и любой части спектра.

Кир потрясенно пробормотал:

— Невозможно…

— Это необходимо для выполнения функций. Зачарованные яды. Зачарованные специи. Зачарованные печи. Повар должен уметь это видеть. Чтобы избежать ошибки.

— И ты избежал ошибки…

— Я нашел яд в форели господина Диадоха.

— И не стал об этом никому говорить. Понимаю… Найти яд и не сообщить о нем — это же не убийство. Просто невнимательность. Рассеянность. Но зачем ты переложил яд в тарелку своего хозяина? И как ты это сделал?

— Я не перекладывал.

Я поняла. Понимание не упало на меня громом с небес, не раскололо землю. Я просто ощутила мягкий толчок в темечко. Слабый, но достаточный для того чтоб я едва удержалась на ногах. Дыханье мягко перехватило — словно я заглянула в бездонную пропасть, с трудом удержавшись на крутом краю.

— Ланселот… Ты… Ты ведь просто добавил яд в остальные порции?

И Ланселот, существо с телом рыцаря и разумом машины, ответил:

— Да.

— Ты отравил все!

— Да.

Макелла поперхнулся.

— Вы имеете в виду, что отрава была везде? Этот ублюдок хотел отправить на тот свет всех четверых?

— Именно. Просто Иоганес поторопился и умер первым. Вы просто не успели. Съешь вы по куску, сейчас были бы мертвы. Слишком человечен… Вот она, глубина разума. Стремление восстановить справедливость — это весьма в человеческом характере. В серве проснулся не убийца. В нем проснулся судья. И он попытался осуществить правосудие в собственном понимании. Убийцы должны умереть.

Макелла отшвырнул стул и оказался рядом с сервом. Револьвер в его руке, смотрящий прямо в глухой белый шлем, заметно дрожал.

— Значит, он… Как просто.

— Димитрий…

— Не сейчас, Евгеник! Этот металлический истукан хотел отравить нас как крыс!

— Точно так же, как вы хотели отправить своего товарища, — я пожала плечами. — Он действовал по вашим правилам. Вам попросту повезло.

— А Диадох?!

— Полагаю, серв нанес ему визит прошлой ночью. Пока Буц был на ремонте, никто не мешал ему незамеченным покинуть особняк и так же вернуться. Мы привыкли к нему как к мебели, так что ему не сложно было этим воспользоваться. Не знаю, как он пробрался в дом Диадоха. Может, сказал, что у него есть важное сообщение от кого-нибудь из вас или воспользовался другой хитростью. Но как он принудил Диадоха принять яд?

Ланселот молчал несколько секунд, потом просто сказал:

— Силой. Я заставил его.

Христофор что-то нечленораздельно пробормотал. Он уже не смеялся. Зато смеяться захотелось мне. Горький смех усталости щекотал меня изнутри.

Так просто. Так по-человечески.

— И нам даже не надо гадать, где серв раздобыл отраву для Диадоха. Кир?

Маленький чародей печально кивнул.

— Здесь, конечно. В моей лаборатории. Если он чувствует чары, это было несложно. Какие же мы дураки…

— Вы, — поправил Макелла неожиданно спокойно. — Только вы.

Выстрел разорвал тишину, раздробил ее на крохотные дребезжащие кусочки. Я не могла увидеть пулю, но увидела, как освещается растущим изнутри оранжевым цветком дуло револьвера. Голову серва мотнуло в сторону, мне даже показалось, что она отделилась от тела и сейчас отлетит в сторону, но ничего такого не произошло. Ланселот повернулся так быстро, что Макелла не успел второй раз нажать на спусковой крючок. И рука серва в белоснежном доспехе легла на плечо господина начальника филиала Кредитного Товарищества. Я услышала треск — плотный и влажный треск вроде того, который бывает, если разломить спелую сочную дыню тупым ножом. Доспехи Ланселота потеряли свою белизну, окрасились красным и серым. И что-то мягкое тяжело упало на пол. Евгеник успел несколько раз выстрелить, доспехи серва отозвались на это тонким вибрирующим дребезжанием. Потом кто-то страшно, захлебываясь, закричал, и господина Евгеника тоже не стало. Я закрыла глаза.

Когда я их открыла, стояла тишина. Ланселот молча стоял над тем, что когда-то было господами Димитрием Макеллой и Михаилом Евгеником. В его шлеме, там, куда попала пуля, была глубокая неровная вмятина, а броня оказалась во многих местах заляпана кровью, которая мне показалась горячей — от нее шел пар. Серв спокойно обозревал комнату. Как довольный повар, созерцающий сотворенный им кулинарный шедевр. Только сервы не умеют чувствовать удовольствия. Даже те из них, кто оказался наделен слишком человеческими чертами.

— Кажется, в трапезундском филиале Кредитного Товарищества только что произошло очередное сокращение кадров, — невозмутимо сказал Христофор, оставшийся сидеть за столом. — Никому не двигаться. Оставайтесь на месте. Таис, все в порядке. Марк, не надо.

Христофор вовремя понял, что задумал Марк — тот сделал шаг к лежащему в луже крови револьверу, который Макелла выронил за мгновенье до того как превратиться в бесформенный сверток. Шаг был совсем небольшой, абсолютно бесшумный, но серв встрепенулся и повернул голову в нашу сторону.

— Все в порядке, — сказала я ему чужим дрожащим голосом. — Мы не причиним вреда.

Рыцарь в белых доспехах сделал шаг по направлению ко мне.

Он слишком долго жил с людьми. Он научился понимать.

— Ты наказал убийц. Они мертвы.

Пахло свежей кровью — запах, от которого выворачивало наизнанку. Запах бойни. Но я не могла позволить себе сейчас слабость. Слишком много ошибок уже было допущено — из-за нее.

— Все закончилось.

— Нет, — сказал серв.

Он сделал еще шаг. Просто шаг. Ничего сложного. Перемещение тела в пространстве. Но по жилам моим отчего-то разлилась гнилостная, мешающая думать, слабость. Высасывающая силы и мысли. Точно смерть уже пировала во мне победу, а серв был лишь символом окончательного прекращения существования.

— Мы не выдадим тебя, — заговорила я быстро, чувствуя как слова ссыпаются с языка, беспомощные, жалкие и скомканные, как мертвые, подстреленные на лету птицы. — Все закончилось… Никто не узнает… Пожалуйста… Уходи куда хочешь! Мы не расскажем!..

— Вы знаете, — тяжело и медленно сказал серв. Его объективы смотрели мне в лицо — ничего не выражающие стальные окружности. — Я не могу.

И отвратительная мысль остро клюнула вороном в висок — серв, который оказался настолько умен, не оставит свидетелей. Он закончит дело так же равнодушно и быстро. И исчезнет.

Разум породил инстинкт самосохранения, программу древнюю, могущественную и необратимую.

Марк смотрел на лежащий пистолет, но ничего не мог поделать. Он уже успел увидеть скорость реакции серва и понимал, что любой его шаг может привести к тому, что Ланселот завершит свой план без колебаний. И первой частью этого плана суждено было стать мне.

— Не шевелитесь, Марк… — прошептала я. — Стойте.

Серв приблизился ко мне вплотную. Запах крови стал невыносим. Огромный рыцарь возвышался надо мной, но в его шлеме не было прорези, в которой я могла бы встретить чей-нибудь взгляд. Это были просто пустые доспехи, которые принялись наводить справедливость — в их собственном представлении.

— Между прочим, — вдруг хрипло сказал Христофор. — Повар из тебя не такой уж и хороший. Я говорю это сейчас, потому что в дальнейшем, как я понимаю, сказать уже не смогу. Нет, стряпаешь ты, конечно, так себе… Но едой это назвать сложно. Взять хоть сегодняшних креветок. Ты когда-нибудь слышал о том, что в лимонный соус с чесноком кто-то добавлял бы базилик?

Серв вздрогнул. Или мне так показалось. Единственное, на что у меня хватало сил — удерживаться на ногах.

— Это правильный соус, — сказал Ланселот. Его голос не мог передавать эмоций, как сам серв не мог их чувствовать, но мне отчего-то почудилось раздражение.

— Э нет! В норманнский лимонный соус добавляют толику бульона, но базилик — никогда! Я ел отличных креветок с лимонным норманнским соусом еще в пятьдесят…

— И крендельки! — вдруг вступил Кир, бледный, с прищуренными глазами. — Как по мне, это не сырные крендельки, а какие-то подгоревшие помои. У тебя что, совсем нет обоняния? Честно говоря, я почти все выкинул на помойку, да боюсь теперь за бродячих собак!

— И еще ты совершенно не умеешь нарезать фету, — вновь вступил Христофор. — Нельзя так грубо обращаться с едой! Ты не годишься даже на роль поваренка при тюремном бараке! И «Онис» называет это поваром… Какая наглость!

— Не говоря о том, что ты не умеешь охладить толком вино!

Ланселот задрожал. Сперва его голова дернулась несколько раз, так, будто внутри нее заклинило какую-то поворотную шестерню, потом несколько раз непроизвольно, без всякого смысла, шевельнулась стальная рука.

— Я повар, — сказал он громко. — Я готовлю. Лучше любого человека.

В голосе, полном нечеловеческих модуляций, звучала простая и ясная, как все человеческое, ненависть.

— Когда я попросил приготовить сырную запеканку с брусникой, ты подал ком сырого теста, вдобавок подгоревший!

— Твой луковый суп напоминает бульон, который покрылся плесенью!

— И, Бога ради, никогда больше не готовь авоглемоно! Ничего страшнее я в жизни своей не видывал… А я пережил даже атаку бриттских боевых дроидов!

— Наверно, ты серв-официант, но в «Онисе» что-то перепутали.

— Я бы тебя не подпускал к кухне на пушечный выстрел. Вы видели, что он называет гусиным паштетом?..

— Если ты так готовишь, нет ничего удивительного в том, что тебе приходится убивать всех клиентов…

Внутри серва что-то задребезжало. Он шагнул к Христофору, потом к Киру, потом вновь к Христофору.

— На месте Иоганеса мне было бы стыдно за тебя! — крикнула я ему в спину. — Любая кухарка с рынка стряпает куда лучше!

— Тебе нельзя доверить даже сковородку.

— Твои тефтели — позор для любого повара. На них не позарится даже отощавший с голоду сарацин!

— Не говоря уже о том, что твои тосты — лучшая отрава для тараканов. Клянусь, я вымел утром целую горку из кухни!

Серв дрожал, поворачиваясь то к одному, то к другому. Но стоило ему сделать шаг, как новые слова хлестали его невидимых кнутом:

— Тебе нельзя доверить даже сушить сухари!

— Безрукий олух! Не удивлюсь, если Иоганес сам отравился, не выдержав твоих блюд!

— На его месте я поступила бы так же…

— Надеюсь, твоя похлебка хотя бы годится для того чтоб снимать ржавчину… Судя по вкусу, с этим она справится отлично.

— Ты вообще способен отличать перепелиное яйцо от куриного?

— Я скорее заберу у бездомного корку хлеба, чем…

— Марк, — быстро сказал Христофор, сверкнув глазами. — Давай.

И Марк прыгнул. Он покатился по полу и я даже не успела заметить, откуда в его руке возник револьвер. Марк двигался как какая-нибудь пружина, которая выдерживала исполинское напряжение, до тех пор, пока ее не вырвало из креплений. Движения Марка казались быстрыми росчерками невидимого клинка, бесшумно рассекающего воздух.

Ланселот успел заметить его бросок, он успел даже занести руку, но Марк двигался быстрее. Он возник за спиной у серва и его револьвер сверкнул крошечной, замороженной в воздухе, молнией.

Воздух разорвали четыре выстрела, таких оглушающих и гулких, точно где-то рядом в упор била огромная гаубица. Ланселот пошатнулся. Его шлем был разворочен, он раскрылся, будто огромный стальной тюльпан с неровными зазубренными лепестками. Я увидела церебрус — матово мерцающую тусклую сферу размером с футбольный мяч.

Ланселот удержал равновесие. Как рыцарь, получивший смертельную рану, он зашатался, ссутулился, начал крениться вниз. Но неуклюжесть и беспомощность его движений была обманчива. Рука в белой броне выстрелила вперед беззвучно, Марк каким-то чудом успел отвести в сторону предплечье — и пальцы серва сомкнулись на револьвере. Оружие со звоном лопнуло в руке гиганта, разлетевшись веером мелких деталей и искореженных стальных пластин.

А потом в гостиной стало тесно, потому что в нее ворвалось что-то огромное, чудовищное, скрежещущее. Я видела как бесшумно отлетают в сторону деревянные панели, как какой-то чудовищной силой сорвало дверь, раздробило ее и смяло, как брызнули в стороны осколки каменной плитки. Это было похоже на тяжелый, дышащий огнем трактус, влетевший в стену. Кажется, я упала — комната скакнула куда-то вверх и в сторону, затрещала, разваливаясь на части…

От грохота двух столкнувшихся стальных тел заложило уши. Мелькнули чьи-то огромные руки, что-то оглушительно заскрежетало, зазвенело, затрещало…

Когда я снова обрела способность видеть, мне показалось, что в комнате бушует снежный смерч. С потолка сыпалась штукатурка, сыпалась какая-то мелкая труха и щепки. Посреди руин, когда-то бывших мебелью, возвышался Буцефал. Старый добрый надежный стальной Буц. Который никогда не пытался быть человеком и даже не знал, что это значит. Он просто защищал тех, кого привык считать своими друзьями.

Остатки Ланселота лежали рядом, я даже не сразу поняла, что эти разбросанные вперемешку с мусором пластины — то, что осталось от белого рыцаря. Судя по всему, Буцефал разорвал его пополам. Он был боевым дроидом и привык решать проблемы раз и навсегда.

В дверном проеме, который теперь больше напоминал бесформенный пролом размером с ворота, стоял Ясон. В одной руке у него был чайник, в другой — чайная чашка. Борода казалась полностью седой от осевшей на нее штукатурки. Он меланхолично обозревал живописные руины.

— Что это тут у вас? — поинтересовался он. — Что-то празднуете? А у меня, представляете, чайник сломался. Думал, может у вас… Буца вот отправил. Слышу, шум… Тут всегда такой бардак? Не удивительно, что клиентов мало. Нет, пойду-ка я лучше к себе. Там спокойнее. Ну, бывайте.

Кажется, перед тем как провалиться в темноту, я успела засмеяться.

Христофор заваривал чай. Делал он это обстоятельно, не спеша, получая от самого процесса явное удовольствие. Чайник был самый обычный, не зачарованный, он уютно устроился на огне и теперь тихонько сопел, сверкая начищенным медным боком и исторгая тонкие струйки пара. На маленькой кухне собрались все, включая Ясона, оттого она казалась совсем крошечной. Прежде ей не приходилось вмешать в себя более трех человек.

— Ремонт обойдется в хорошую сумму, — сказал Христофор, задумчиво глядя на чайник. — И я уверен, что таких дубовых панелей больше не делают. Прошлого века еще, шутка ли…

— О панелях ли печалиться? — Марк покачал головой. — Меня больше беспокоит два трупа в нашей гостиной. На мой взгляд они совершенно не вписываются в интерьер, даже если интерьером можно назвать то, что там сейчас творится.

Я зевнула. Сонливость вернулась и я уже с полчаса клевала носом. События, люди, слова, лица — все это было крошечными, но чертовски тяжелыми кирпичиками, каждый из которых невыносимо давил. Смертельно хотелось спать. Даже не так — хотелось уйти в сон. Провалиться в него, как в бездонный погреб.

— Трупы — ерунда. Как нам объясняться с префектурой? Дел мы навалили — ой-ей-ей… Могут забрать лицензию…

Один лишь Ясон сохранял оптимизм и присутствие духа.

— Вы мне другое объясните, господа и дамы. Трупы, панели — это ладно… Разберемся. Я на счет серва вашего не понял. Отчего это он стихи забывал?

Христофор снял с огня чайник, разлил кипяток по чашкам. К чаю он всегда добавлял по щепотке каких-то сухих таврийских трав, отчего тот пах ранней осенью и можжевельником.

— Да кто его знает, — отмахнулся Кир, притягивая к себе самую большую, исходящую паром, чашку. — Я пытался посмотрел его церебрус, когда… В общем, когда Буц его разобрал. Разбит в крошку. Так что врядли мы когда-нибудь по-настоящему поймем, что представляло из себя то существо, которое мы звали Ланселотом.

— Не пойму я тебя…

Чародей вздохнул.

— Когда кто-нибудь из вас начнет понимать хоть немного из того, что видит и слышит, я наверно найду другую работу. С вами уже не будет так интересно. И не смотри на меня так. Ладно… Ланселот валял дурака с самого начала. И валял так, что совершенно запутал всех нас, причем каждого на свой манер. Он, конечно, не мыслитель и не гений, но его… кхм… нестандартные способности действительно сыграли известную роль. Во-первых, мне и в голову не могло придти, что этот увалень может видеть чары и понимать их смысл. В своем роде покойный Ланселот был не просто поваром, он был и чародеем, хоть и пассивным. Во-вторых — эта его способность мыслить… Я не хочу судить о том, насколько он был человеком, все это отдает дешевой философщиной, но факт остается фактом — мысль о том, что зло должно быть наказано, пришла ему в голову самостоятельно. Вот к чему приводит способность думать. И он решил наказать зло. Наказать так, как это показалось ему уместным.

— Попытаться отравить четырех человек так чтоб при этом не сработал запрет на агрессию? — Ясон потрепал бороду. — Хорошенькую защиту ставят нынче господа имперские чародеи!

— Тут тоже все просто, если разобраться. Даже не надо собирать по кусочкам церебрус чтоб восстановить мотивы и события. Травить Диадоха не было нужды — в его тарелку яд подсыпал Макелла. Так что тут совесть Ланселота была совершенно чиста. Что же до тех трех…

— Можно я скажу? — оборвала я Кира.

— Валяй.

— Мы сравнивали Ланселота с человеком не случайно. Ясон, помнишь ты говорил мне, что мешает обычному человеку, вроде любого из нас, убить себе подобного? Вера, уважение… Ничего этого нет у серва. У него есть только разум, для которого любое насилие — табу. Пока разум прост и чист, как у младенца, с этим не возникает никаких проблем. Любой вред человеку невозможен — серв ведь отлично понимает, что такое «вред». Проблема Ланселота была в том, что он оказался слишком умен. Это был серв, который научился смотреть дальше, глубже — это его и сгубило. Не считая еще четырех человек. В один прекрасный момент он понял, что люди, которым он служит — убийцы. Кражи, мошенничество — это вещи, которые обычному серву вовсе непонятны, но с ними Ланселот мирился. Он понимал их как вред, но его природная лояльность была сильнее. Когда дело дошло до сознательного лишения жизни, Ланселот не смог оставаться в стороне.

Ясон только крякнул.

— Так он был благородным убийцей?

— Сервы не знают благородства. Они просто действуют исходя из собственных принципов, заложенных в церебрусе, и обстоятельств. Если ты видишь приготовления к убийству, но ничем им не мешаешь — ты становишься соучастником. И это усвоил Ланселот. Так, Кир?

— Ты как и прежде несешь вздор, как только речь заходит о восприятии сервов, но в общем… Можно сказать, что в словах Таис есть нечто здравое.

— Это была моральная ловушка, из которой не было выхода. Или остаться в стороне и наблюдать, как умирает человек. Или помешать убийцам. Способ, увы, был лишь один. Серв пошел на убийство чтобы предотвратить другое убийство.

— И в самом деле благородно.

— План его удался лишь частично — погиб его собственный хозяин. Но его жизнь была не ценнее любой другой. Потом появились мы. Поначалу Ланселот попросту лгал. Это давалось ему без труда. Инстинкт самосохранения — одно из первых свойств разума. Ланселот следовал ему. А еще он был самонадеян не только по части кулинарии. Он не думал, что найдется кто-то с равной ему по силе чувствительностью к чарам — и этот кто-то найдет следы зачарованного яда на его руке. Тогда Ланселоту пришлось спешно перестраивать тактику. Он начал ссылаться на странные пробелы в памяти. К примеру, он не помнил, каким образом очутился на кухне и как положил яд в тарелку. Видимо, он изначально предполагал, что события приобретут такой оборот — поэтому заранее «забыл» и стих — чтобы единичный эпизод не показался странным. А дальше мы сами ему помогли. У каждого из нас нашлись свои причины предложенную им теорию укрепить. Один лишь Марк… Ох, послушайся я вас тогда…

Марк только улыбнулся. Он пил чай мелкими глотками и до сих пор молча слушал.

— Я был уверен в вине серва просто потому, что это было самое простое объяснение, не требующее сложных расчетов, допущений и трактовок. Так что если вы считаете, что я перехитрил серва — это не так. Я просто шел по пути наименьшего сопротивления. И дошло до нас всех, думаю, одновременно. Жаль, что это случилось слишком поздно.

— Христо хорошо придумал с едой, — вставил Кир. — Я даже не сообразил сперва. — Ланселот был щепетилен по этой части. И его церебрус, в котором уже постепенно начался разлад, вызванный внутренними противоречиями, совершенными убийствами и прочим, начал барахлить. Удар по больному месту не прошел для него бесследно.

— А мне он все-таки нравился… — сказал негромко Христофор, глядя в сторону. — Этот подлец и в самом деле отлично готовил креветки. В последний раз я ел таких креветок в тысяча восемьсот пятьдесят…

— Он сказочно пек слоеный пирог с ревенем, — пробормотал Кир, ни к кому конкретно не обращаясь.

— И крендельки.

— А мне нравилась его похлебка с почками и тушеные с овощами ребрышки под соусом.

— Как-то раз он приготовил превосходнейший штрудель…

— Он обещал подать сегодня на ужин рагу по-шотландски с куропатками и ромовую запеканку…

— Прекратите! — закричал Кир. — Хватит! Марк, у нас осталось что-то из припасов?

Марк наморщил лоб, вспоминая.

— Фунт хлеба, банка консервированного горошка и, кажется, немного постного масла. Но если Христо расщедрится…

Христофор возмущенно вздернул голову.

— Никаких покупок! Никаких трактиров! Я надеюсь, что полученных денег нам хватит хотя бы для того чтоб наполовину навести тут порядок…

Кир печально вздохнул и Марк ободряюще положил руку ему на плечи:

— Желание иметь больше, чем имеешь — дурная черта характера. Да, Таис?

Я улыбнулась в ответ. Ему, взъерошенному Киру, громко хлебающему чай Ясону, сердитому Христо. Ночи за окном, пузатому чайнику на огне. Я наконец согрелась и от этой теплоты, уютно устроившейся где-то в глубине живота, мягко и неудержимо потянуло в сон.

— Да, — сказала я, засыпая. — Дурная. И очень, очень человеческая…