Истории небольшого города. Сборник рассказов

Точка излома

Во вторник, 14 августа 2012 г. Николаю Степановичу Безруку исполнилось сорок три. И впервые за последние сорок с крючком лет его собственный день рождения Николая Степановича не обрадовал. Традиционно он проводил день рождения в каком-то кафе, во-первых, чтобы можно было собрать всех друзей, во-вторых, чтобы не «напрягать» жену, в-третьих, чтобы не раздражать лишний раз тещу.

Так получилось, что после первого неудачного брака, который тянулся восемь долгих лет и закончился стремительным и болезненным разводом, Николай оказался, как говорят на Украине «в прыймах»[3]. Его вторая жена, Надя, женщина добрая, бесконфликтная и очень спокойная по характеру была противоположностью взрывному и эмоциональному мужчине, которым был по сути своей Коля Безрук. В свои сорок три он стал обладателем второго сына, теперь уже пяти лет отроду, (старший от первого брака жил вдалеке от отца — в другом районе города), дочери чуть помоложе, и очень спокойной семьи. Казалось, вот оно, счастье, живи и наслаждайся.

Но жить и наслаждаться не получилось.

Говорят, что после сорока все болезни начинают вылезать наружу. У Николая получилось, что болезни пошли в атаку после сорока одного. Появились какие-то боли внизу живота, сначала тупые, какие-то мутные, непонятные ни для Коли, ни для участкового врача. Обследования долго ничего не давали. А боли становились сильнее. И вот накануне своего сорокатрехлетия, в областном онкодиспансере, Николай получил окончательный приговор. Сейчас врачи говорят диагноз в лоб, сразу, чтобы поставить человека перед выбором — лечиться или умирать. Никто ни от кого ничего не скрывает. Большинство выбирает лечиться. У врачей. Совсем немногие выбирают лечиться альтернативными методами, а еще значительно меньшее число выбирает умирать. Но некоторые, кто выбирают умирать, живут дольше тех, кто выбрал лечиться.

Николай Степанович Безрук к медицине прямого отношения не имел, был по профессии инженером, работал в политехническом университете, в лаборатории измерительной техники, но именно из-за этого имел с медициной кое-какие дела: их лаборатория разрабатывала датчики для медицинских экспериментальных приборов. Некоторые были настолько удачными, что пошли в серийное производство, а один датчик, к разработке которого Николай имел непосредственное отношение, был куплен серьезной иностранной фирмой, как только прошел патентирование.

По ходу своей работы Коля последние семь лет регулярно посещал медицинские учреждения города, общался с врачами (большей частью профессурой), а потому в медицинских вопросах худо-бедно ориентировался.

Николай сел в лифт, а уже через каких-то полторы-две минуты вышел в колодец двора, окруженного такими же стандартными многоэтажками, в какой ему пришлось провести большую часть своей никчемной жизни. На улице накрапывал дождь. Небо было хмурым и серым, черные и свинцовые тучи висели низко, облака перестраивались на самых разных высотах, казалось, что небо давит на Колю всей своей тяжестью, но эта тяжесть была ему в радость, ведь скоро он почувствует всю тяжесть земли. Да-да, все дело было в настроении. Оно было тяжелым, свинцовым, безрадостным: как раз под стать кошмару, происходившему во дворе. Дождь немного подумал, чуть было перестал, но тут же усилился. Безрук бросил курить девять лет назад, но сейчас, именно в эту тяжелую минуту, ему захотелось быстро выкурить одну-две сигареты подряд или затянуться крепкой ароматной сигарой, как те кубинские, которыми его угостил студент из Острова Свободы, живший с ним в общежитии в одной комнате. Почему-то студенческие воспоминания Колю Безрука немного успокоили. И многоэтажный приземистый корпус их института, который теперь уже стал университетом, и общежития, расположенные рядом с корпусом факультета, и студенческие вечеринки, на одной из которых он познакомился со своей первой женой, которая, как ему казалось тогда, была самим воплощением совершенства. Воспоминания нахлынули как-то хаотично. Детство в маленьком провинциальном городке. Школа. Потом вспомнился развод родителей. Потом его собственный развод, который он очень сильно пережил, даже поседел в тот самый день, день развода.

Где-то прогрохатало. Коля осмотрелся, но никакой тяжелой машины нигде не было видно. Неужели гроза? Но молнии вроде бы не сверкали, хотя, кто его знает, с этой странной погодой, была же гроза каких-то пару дней назад, а на небе вроде с утра ни облачка.

Неожиданно Николай обратил внимание на людей. Они куда-то шли, в чем-то копошились, как ему показалось, такие же безрадостные, угнетенные тяжелыми мыслями, придавленные этой жуткой погодой, такие же, как и он сам… Даже вот тот ребенок в резиновых ботиках и с лопаткой в руке, направляющийся в песочницу, смеялся как-то неискренне. И что ему делать в мокрой и холодной песочнице, вот и смеется неискренне, Коля был в этом уверен.

Нет, давайте попытаемся полностью восстановить ход событий. Примерно около года Коля стал замечать неладное: он похудел, пропал аппетит, стал каким-то капризным в еде, да и вообще капризен вне всякой меры, быстро уставал, а когда работал физически, очень быстро стала появляться одышка, для его возраста совершенно не характерная. Николай не сразу бросился к врачам, но когда наступило время, что не заметить изменения его здоровья было невозможно, а с мочой неожиданно пошла кровь, Коля просто вынужден был лечь в больницу на обследование. Увы, даже если все профессора местного медицинского будут твоими знакомыми, неутешительный диагноз, если он есть, все равно тебе объявят.

Профессор-онколог, с которым Коля испытывал датчик чрескожного измерения насыщенности крови кислородом[4], взял на себя тяжелую обязанность объявления пациенту диагноза, который и звучал как приговор.

— Николай, мы нашли у тебя опухоль в области почки, она небольшая, но дала метастазы. Могу сказать, что в данной ситуации операцию делать нет никакого смысла. Ты мужчина крепкий, так что курс-второй лучевой терапии и плюс химия, так что не все еще потеряно.

— Виктор Алексеевич (так звали профессора), скажите откровенно, какие мои шансы? — голос Николая звучал как-то немного отстраненно, даже равнодушно, как будто он спрашивал не о себе, а о какой-то тетке Вали из Торжка.

— Коля, извини, но ты сам просишь… — казалось, что медику стало немного неудобно, он как-то извинялся сам перед собой, что ли. — Дело в том, что если будешь сидеть на химии и лучевой — года три-четыре, больше тебе никто гарантировать не сможет… Если не лечиться — другой крайний вариант, можешь годика полтора-два протянуть, сам знаешь, что…

— Я помню, Виктор Алексеевич, чем в более молодом возрасте рак возникает, тем быстрее он прогрессирует.

— Да… но это не только рака касается… — Профессор, по всей видимости, хотел было прочитать коротенькую лекцию, но вспомнил, кто перед ним и сам себя тормознул.

— Да, да, да… — Николай сокрушенно покачал головой.

— Лично я тебе могу посоветовать: попробуй клинику в Израиле, там хорошо лечат такие формы рака. Кстати, на Кубе тоже, там, на Кубе, даже обойдется дешевле. Но я все-таки рекомендовал бы тебе Израиль.

— А… да… спсибо… — почти сквозь зубы процедил Коля Безрук, после чего покинул профессорский кабинет с чувством некоторого облегчения: что надо, он услышал, а тянуть это все дальше не имело никакого смысла. Может быть, профессора прорвало бы еще не парочку бесполезных советов, типа лечения в Израиле, да слушать кого-то больше не хотелось.

Этот день изменил в жизни Николая очень и очень многое. Где-то, в глубине души, он подозревал, что может случиться что-то неприятное, что надо будет бороться, но был совершенно не готов к тому, что диагноз будет, фактически, приговором.

— Безрук!

— Да…

— Конечно, мы должны были бы вывести вас на третью группу, для начала, но по совокупности диагнозов…

Врач подождал, выдержал паузу, но Николай никак на его тираду не реагировал. Обычно дальше шел традиционный вопрос «Сколько?» — от более догадливых пациентов, но не в этом случае.

— Но за вас просил сам Виктор Алексеевич, а я не могу ему отказать. Вторая группа, бессрочно.

— Скажите, а вы уверены, что я дожил бы до переаттестации на вторую группу?

Врач в ответ пожал плечами. Ему было все равно. Главное, что от этого клиента ему не было никакого толка.

От пережитого Николай впал в самую настоящую депрессию. Сейчас он понимал, что единственной причиной его депрессии было то, что всем было все равно. Он умирал, а всем вокруг было все равно. Все равно было теще. Он подслушал как теща и жена говорили на кухне про его болезнь. Теща утешала дочку тем, что та еще достаточно молода и привлекательна, и кого-то еще найдет. Дочка возражала, что с двумя детьми она никому больше не будет нужна, а если и найдет какого-то мужчину, то только в качестве любовника. И кто будет заботиться о детях. Ее детях! Как будто его, Николая Петровича Безрука, уже и не существовало на этом белом свете! А сколько денег еще пойдет на бесполезное лечение! — посокрушалась теща.

И Николай впервые понял, насколько он одинок.

Он зашел на работу, чтобы забрать из отдела личные вещи. Их было немного, но каждая из них дорога была ему лично и не представляла никакого интереса. Коля был безмерно благодарен сотрудникам в том, что никто из них не проявлял ложного сочувствия, никто не приставал к нему с тягостными и глупыми расспросами. Наоборот, рассказали пару пошлых анекдотов, похлопали по плечу, пожали руку, после чего он покинул двери многострадального научного отдела, в котором провел почти два десятилетия жизни.

Вторник. Середина августа. Погода, которая полностью соответствует настроению нашего героя, все сводится к одному: человеку плохо, он умирает, и он один на один со своим умиранием. Дождь, который то чуть переставал, то чуть усиливался внезапно пошел стеной, в небе загрохотало, ударили молнии — одна справа, прямо над одиннадцатиэтажным административным зданием, которое с самого недавнего времени заняла налоговая служба, вторая прямо напротив, где-то в районе над городским парком. Николай поймал себя на мысли, что ему хотелось бы, чтобы молния ударил прямо в него, так захотел, чтобы мгновенная боль, быстро, чтобы не мучится, чтобы не было этих бесконечных операций, чтобы никак никто никогда его не резал на куски, пусть уж сразу и мгновенно…

Но в свои сорок с хвостиком Коле Безруку тотально не везло. Он уже не раз подумывал о том, чтобы покончить с жизнью, но как? Старенький учебник по судебной медицине в разделе «самоубийства» подсказал ему, как. Но мешала страховка, которую он оформил лет пять назад. Пойди таким путем — и его семья не получит по страховке ничего! Вообще ничего! Выйдя на группу Коля сразу же написал в страховую компанию о наступлении «страхового случая», но что-то компания никак на его письмо с приложенными документами не реагировала. Радовало наличие квитанции об отправленном письме и уведомление о его вручении. Но Николай понимал, что до конца общения со страховой компанией ему придется на этом свете задержаться.

Только сейчас Николай осознал, что стоит посреди двора, что хлещет дождь, как из ведра, а жена с сыном тянут его за рукав, стараясь затащить под козырек подъезда.

Через пять-шесть минут он сидел на кухне, переодетый в сухую новую одежду, на которой настояла жена, окруженный детьми, которые наперебой поздравляли папу с днем рождения. Они засыпали отца поделками, которые готовили от него в секрете и не один день, это точно. От всего этого у Николая настроение еще больше стало минорным. Неожиданно из глаз выступили слезы, и не было никакой возможности их остановить.

Наверняка, со стороны вся эта картина выглядела довольно странно: здоровый с виду мужчина в самом расцвете сил плачет в окружении детей, а молодая женщина тайком утирает слезы, отвернувшись к окну. А за окном все хлещет и хлещет дождь, превращающий улицу и соседние дома в нечеткие миражи, и скоро за окном ничего, кроме как струй дождя, завываний ветра, хмурого, не по-летнему сурового неба.

Внезапно Коле стало плохо от этих не в меру слезливых сцен. И тут жена, почувствовавшая что-то, произнесла:

— Коля, нам надо серьезно поговорить.

Надюшу (а раньше Николай называл жену только так и не иначе) он любил нежно, трепетно и очень сильно. Он даже с тещей уживался только потому, что Надя ни за что на свете не оставила бы маму. Оба ее брата выпорхнули из семейного гнезда и показывались там крайне редко, да и то в сопровождении грубоватых и жадных до всего чужого невесток. После первого неудачного брака Надюша казалась Коле глотком свежего воздуха: она понимала мужа, помогала, очень скоро Николай стал делать успехи в карьере, его тему признали профилирующей, кроме зарплаты стали появляться регулярные премии, сначала небольшие, потом и солиднее, и еще немного солиднее, чем солидные. Эта была единственная женщина, кроме мамы, которую Николай ощущал как свою. Это редкое ощущение своего, родного, семейного тепла и уюта делало его второй брак на редкость счастливым. И теперь этому счастью должен был прийти конец!

Внезапно Николай осознал, что его семейному счастью уже пришел конец, что он позволял себе Надюше нагрубить, что он перестал называть ее Надюшей, и даже Надеждой называл с плохо скрываемой иронией. Его семейное счастье, казавшееся столь нерушимым, рассыпалось, как карточный домик. Только из-за одного-единственного диагноза! А тут вдруг этот «серьезный разговор». Николай хотел было пробурчать что-то типа «отстань, что за разговоры, могу я в свой день рождения не слушать нотаций», но посмотрел в глаза жены, и сил сопротивляться не стало. Видимо, она тоже пришла к какой-то черте, раз решилась на разговор, который никак у нее не шел, по крайней мере, последние несколько недель.

— Говори.

Надя отправила детей смотреть мультики, а сама присела на край табуретки, сначала смотрела Коле в глаза, потом потупила взгляд и заговорила:

— Коленька, так ведь нельзя! Что ты в самом-то деле… Ты ведь сдался… надо бороться… надо что-то делать, а ты ничего… пройди ты эту чертовы лучи, а там химию, вдруг да поможет? Коленька… Получим страховку, будут деньги на лечение. Мы на квартиру откладывали… Что-то наскребем. Будешь ты, будут и деньги…

Надя говорила не слишком убедительно, постоянно прерываясь, отдельные фразы давались ей с трудом, но женщине надо было выговориться. Чтобы хоть как-то вылить ту боль, которая накапливалась в ней последние месяцы, месяцы, когда у мужа обнаружили эту чертову болячку.

— Ты же сам знаешь, это ведь не приговор… Коленька, ну делай же что-нибудь, нельзя же себя хоронить заживо и нас в могилу за собой тянуть… Как я буду без тебя, Коленька! Ради меня сделай же что-нибудь!

Неожиданно всю последнюю тираду Надюша произнесла на одном дыхании, как будто ее прорвало, не останавливаясь, чуть приостановив дыхание в середине фразы.

Николай в ответ молчал.

— Ну, Коленька, скажи хоть что-нибудь!

— Надюша (он впервые за последние месяцы произнес «Надюша», далось это без труда, и даже вкус приятных воспоминаний неожиданно мелькнул в сознании).

— Надюша, я буду голодать.

— Что? — жена оказалась совершенно не готова к такому повороту событий. Оказалось, что муж ее все это время искал какой-то выход, но почему именно такой? Почему? Ведь во всех книгах, медицинских и не только, написано, что голодание противопоказано при раке?

— Коленька, извини, что ты сказал? Я правильно поняла, что ты собираешься голодать? Но почему? Зачем? Это ведь может быть опасно! Ты и так сильно похудел, ослаб… Коленька!

— Странно! Ты заметила, что называешь мен Коленькой по-прежнему, а я тебя Надюшей только сегодня, впервые за последние месяцы?

Жена пожала плечами, как бы отмахиваясь от этой мелочной назойливой детали.

— Неужели ты любишь меня больше? Ладно, извини за эту глупость. Лучи убивают иммунитет. Химия убивает его еще больше. Любая инфекция в этот период прикончит меня надежнее автомата Калашникова. Гарантий — никаких. Мы потратим деньги на лечение и не получим ничего взамен. Может быть, совсем ничего! Я понимаю, что даже лечение за бугром ничего не гарантирует.

— Но там намного больше возможностей…

— Это помогло Раисе Горбачевой? Если рак в запущенном состоянии, даже гениальные врачи ничего не сделают. Да и пока мы соберем нужную сумму… Ты же знаешь, наших сбережений не хватит, а брать кредит… смысла нет. Надюша, остается одно. Мне когда-то сказал один профессор, что голодание — единственное лекарство, которое помогает в самых безнадежных случаях. Помнишь Николая Марковича? Он еще был у нас в гостях, консультировал маму?

— У нас будет твоя страховка… — робко попыталась возразить супруга, но запнулась под суровым взглядом мужа.

— Ерунда, ты ведь знаешь, этих денег хватит только на начало лечения… и то, когда мы их увидим…

Надюша помнила этого профессора с по-эйнштейновски взлохмаченной шевелюрой, сухонькими ручками и острым взглядом, от которого нельзя было ничего скрыть. Он выписал ее маме противоглистные препараты, и, о чудо! та, страдающая почти полгода желтухой, внезапно выздоровела.

— Коленька! — начала было Надежда, но мужчина прервал ее, как будто боялся, впервые в жизни боялся, что его прервут.

— Я уже принял решение. Это единственный шанс. Или мой организм сожрет опухоль, или та прикончит меня. Но все решится в эти три-четыре месяца. Дешево и сердито… Правда, понадобятся деньги при выходе из голодания, там надо будет все свежее, да экологически чистое… Клизму я купил. Осталось все только приспособить…

Говорят, что все люди инженерных профессий обладают всеми навыками рационального мышления. Вот уж… чего не знаю, того не знаю. Во всяком случае, Надежда Сергеевна Безрук, законная жена Николая Степановича Безрука, после разговора с мужем на кухне так не думала. Она никак не могла понять, как это муж отвергает возможности современной медицины и отдает себя во власть околомедицинского шарлатанства.

Надя относилась к тем женщинам, которые врачам и медицине верят безоговорочно, передача «Здоровье» была эталоном такой веры, и все ее рекомендации выполнялись неукоснительно.

Точно такой же подход у Нади был и к здоровью детей. Она пользовалась только рекомендованными памперсами, чуть чих или насморк — вызывала врача, а все лекарства принимались строго по схеме, предписанной доктором. А чтобы что-то не запамятовать, Надюша еще и составляла шахматку, в которой прием лекарств обозначался крестиками. И эти игры в крестики-нолики с собственным здоровьем Надежду Безрук совершенно не напрягали, наоборот, они делали ее жизнь осознанной и наполненной важным смыслом: забота о здоровье должна быть на самом высоком уровне.

Но вот с мужем это почему-то не работало. Она оберегала его, как могла. В свое время уговорила бросить курить, а пить он прекратил почти что сразу, как только они познакомились.

Надежда не считала, что успехи мужа — ее личная творческая заслуга, наоборот, она твердо верила в то, что ее Николаша добился все сам, благодаря трудолюбию и упорству. Конечно, она принесла ему немного удачи… А тут… вся его карьера коту под хвост, диссертация, которую он выстрадал самым упорным трудом, теперь никому не нужна, он так и не решился ее подать на защиту. Коля так и сказал: «Нет смысла, Надя…», и верная подруга и жена больше этот вопрос не поднимала.

А теперь этот вот разговор.

И Надя, которая оказалась в полной растерянности, во всяком случае, в самом начале, в первые час-полтора после данного разговора, неожиданно для себя перешла в фазу активного поиска. Она еще раз подняла всю литературу про лечебное голодание, только для того, чтобы убедиться еще раз — Николаша выбрал не самый лучший путь борьбы… Хотя… Она понимала мужа, знала его характер, его нелюбовь к химикатам, всем этим лекарствам, многие из которых проходили испытания через его руки, она знала, что муж принял такое решение только хорошо взвесив все «за» и «против», но ничего не могла с собой поделать — ей казалось, что он не прав, что надо попытаться довериться врачам, вот только бы найти врача толкового, а то хороших специалистов у нас раз-два и обчелся.

За эту неделю, прошедшую со дня разговора Надюша нашла двух врачей, про которых говорили, что они врачи от Бога. Но ни с одним из них Николай, покорно сходивший на обе консультации, общий язык не нашел.

В семье все неприятности начинаются на кухне. Эта простая истина пришла в голову Николаю Безруку тогда, когда жена выловила его для еще одного серьезного разговора ровно через неделю после первой попытки. Надо сказать, что стремление Надюши выйти на такой разговор начало Николая раздражать. Он по характеру был человеком замкнутым, проблему предпочитал носить в себе, и справляться ос всем сам, порой путем долгого, жестокого и мучительного самоанализа. Это моральное регулярное самобичевание было противно Надюше, которая регулярно устраивала выволакивание души и душевной боли наружу. Чаще всего это происходило вечером, во время ужин, или ночью, в постели.

Но последний месяц Коленька переселился на диванчик, ему казалось, что Надюше неприятно спать рядом с полутрупом, хотя жена пыталась и переубедить его, но мужчина на сей раз оказался непреклонен. И теперь возможность излить душу технически была только за ужином, но в последние месяцы Николай был закрыт для подобного рода разговоров. Он так прочно замкнулся в скорлупе болезни, что Надюше стоило больших усилий пробиться к супругу даже для одного единственного разговора, а о регулярных душевных излияниях не могло быть и речи.

Николай, все еще пребывавший в отвратительном настроении, и на этот разговор пошел без видимого удовольствия.

Августовская неделя после дня рождения была особенно тягостной.

Николай почему-то очень остро осознал, что после его смерти ничего не измениться. Ни для кого, кроме него самого. И это осознание обидело его больше всего на свете. Его и раньше задевало понимание того, что он никогда не узнает, что же случиться после него, никогда не узнает, чем закончиться следующий чемпионат мира или Европы по футболу, правда, нашим никогда не светило что-либо выиграть, это как-то скрашивало мысль о невозможность узнать, чем оно все закончиться, но утешало сие слабовато. Намного больше ранила невозможность наблюдать за тем, как вырастут дети, как они повзрослеют, как обзаведутся семьями. Он понимал, что уже никогда не сможет увидеть, какие у него внуки. Что не сможет через год-второй прижать к себе сына, обнять его, посоветовать ему что-то толковое, показать, как надо отремонтировать телевизор, как держать в руках паяльник, как смастерить что-то или просто защитить его, если у него возникнут какие-то неприятности. Он не будет иметь возможности наблюдать за тем, как растет дочь, как жена заплетает ей косички, вплетает банты, как они закончат школу… Все это уже не для него. Когда они будут все это делать, просто жить… Ему будет не до того… он будет слишком далеко. Он будет слишком занят.

А еще… в пятницу Николай взял в руки пресловутый учебник по судебной медицине, начал читать там, где говорилось, что происходит с телом после смерти. И ему это очень не понравилось.

Его тело, которое ему служило больше сорока лет, служило в общем-то хорошо, иногда болело, иногда подводило его, иногда давало сбои, но все-таки это был он, его тело, черт возьми! И все?????

Два дня Коля провел перед зеркалом. Он прощался с собственным телом. Нет, не поймите меня неправильно — Николай что-то делал по дому, на автомате общался с родными и соседями, но слишком уж подолгу пропадал в совмещенной ванной комнате, несколько раз за день раздевался, всматривался, и ничего не понимал. Его сознание не могло смириться с тем, что его уже практически не существует!

Но сейчас реальность придавила его опять всей своей неотвратимой простотой. И эта реальность сидела напротив него: немного полная женщина с круглым, почти постоянно улыбающимся лицом, длинными русыми волосами, которые с недавнего времени стали подкрашиваться под блондинку, коротким задорным носиком, который он часто в шутку сравнивал с пуговкой, большими серыми глазами, Надюше не была красавицей, особенно ее смущали икры — крепкие, толстые, но почему-то именно такая форма ножек особенно нравилась Николаю. Да, Надюша не была красавицей, если ее рассматривать беспристрастным взглядом, но Николай обладал взглядом другим — взглядом любящего мужчины. И этот взгляд заставлял подмечать в ее красоте такие детали, которые непосвященным были абсолютно неизвестны, более того, совершенно им не нужны… И тут его размышления о Надюшиной красоте прервала простая мысль: а кто будет с нею потом? Когда меня не станет… И что я хочу? Чтобы она кого-то нашла? А что будет тогда с детьми? Но и одной ей будет тяжело… А дети? И опять неприятно защемило в груди. И опять роковые вопросы… Господи! Почему я не умер от разрыва сердца? Почему должен ходить под этим, как под готовой рухнуть многотонной бетонной стеной?

Она была в простом халатике, не новом, но очень аккуратном. Этот ее аккуратизм порой сводил Николая с ума. Тапочки на босу ногу… И это все мне надо будет оставить? Тут… оставить…????

Надюша как будто прочитала невеселые мысли супруга.

— Николаша, так нельзя… Ты ничего не начинаешь делать. Ты все так же ушел в себя и только тянешь время. А у тебя нет времени. Понимаешь, нет! Каждый день отдаляет тебя от спасения, пойми это!

— Надюша, посмотри на это с другой стороны: каждый день приближает меня к смерти!

Голос Николая оказался вдруг хриплым и каким-то приплюснутым, как будто кто-то только что прошелся по его связкам каленым железом, вколачивая каждый звук обратно в глотку.

— Коленька, миленький, ну нельзя же так! Нельзя сдаваться. Ни в коем случае! Я хочу поговорить с тобой про твое голодание…

— Ну что там? — Николай почти прервал жену, но ее назойливая настойчивость на сей раз преодолела присущую от рождения деликатность.

— Я скажу откровенно. Я перечитала почти все, что смогла о голодании найти. Я понимаю, что ты идешь как минимум на тридцатидневный ли сорокапятидневный курс. Иначе ничего не получиться. Чтобы излечиться, курс голодания должен быть продолжительным.

Коля посмотрел на жену с интересом. Неужели его смогут понять?

— Я не уверена, сможешь ли ты пройти этот курс. Все считают, что при раке голодать нельзя: слишком велик риск не выйти из голодания, что ослабленный организм не справиться с болезнью и осложнениями голодания. Но если ты принял такое решение, почему ты не претворяешь его в жизнь? Зачем говорил мне про голодание…

И тут Надя зарыдала…

— Пойми меня… Коленька… — пробивалось сквозь слезы, — пойми меня, миленький… же делай… делай же хоть что-нибудь, прошу тебя, делай… Это же невыносимо… ничего не делать и умирать… хоть что-то, хоть голодай… или еще что-то… прошу тебя! Неужели лучше… и все? И не пытаться? Если бы ты был старик… А так… Прошу тебя! Ты ведь нам нужен…

Потом Николай бросился к жене, обнял ее, стал утешать, говорить какие-то совершенно ненужные слова, стирал ее слезы с лица кухонным полотенцем, даже поцеловал ее, впервые за последние три месяца, точно…

На этот раз после неудачного секса Николай не почувствовал себя импотентом. Он даже не пытался обвинить себя во всем. Не кивал на болезнь. В нем что-то перевернулось этой ночью… И не то чтобы он захотел жить, он постоянно хотел жить, даже когда его донимала нестерпимая боль, все равно хотел, а вот такая странная штука — психика, Николаю Безруку показалось, что он смотрит на ситуацию немного со стороны. Нет, это все он, но и не он, вот он, Безрук-второй, стоит совсем рядом и наблюдает за всем со стороны.

Чтобы начать голодать, надо преодолеть несколько барьеров, и самый сложный из них — психологический. Но если ты уже вышел на тот настрой, который необходим, возникает еще несколько неприятных моментов, скорее всего, организационного и физиологического характера. И именно эти проблемы Коле пришлось решать, преодолевать, ну не знаю, как еще про это рассказать, чтобы не нагружать вас излишними, никому не нужными подробностями.

И все-таки он решился!

Он поклялся себя, что это будет единственной попыткой, что он все преодолеет, но на третий день голодания Николай сорвался. В отместку организм наказал его приступом холецистита в купе с панкреатитом, две недели Николай сидел на строжайшей диете, принимал лекарства, и чувствовал, что теряет силы, теряет их с каждым днем, да нет — с каждым часом, каждой минутой, каждым мгновением.

И именно это субъективное ощущение потерянного времени, возникшее после того самого, решающего разговора с женой, позволило Николаю собраться с силами еще раз.

Когда последняя капельница была прокапана, а врачи и медсестры получили свою толику благодарности, Николай, который предпочитал долгое время не думать о провале, принялся анализировать причины срыва.

Дети? Жена? Теща! Итак, представим себе картину: два человека в достаточно замкнутом пространстве квартиры на пятом этаже стандартной девятиэтажки. Один из них голодает. Второй посвятил последний (пенсионный) период жизни приготовлению пищи. Кухня превращается в конвейер. Дом постоянно наполняется запахами чего-то вкусного и ароматного. Кроме того, Николаю пять раз сообщалось, что уже приготовлено поесть, дважды по пять раз у него интересовались, когда он соизволит покушать то, что уставшая старушка горбатясь у плиты сумела «наварганить», а все ответы типа того, что он голодает и что у него нет никакого желания ничего кушать, натыкались на стену глухого непонимания, даже более того, активного неприятия. Он и кушать начал после того, как старушка устроила форменную истерику со слезами, обвинив зятя в том, что он ее не уважает, и намеренно игнорирует приготовленную пищу. Кроме того, Николай с ужасом отметил, сколько времени человек может тратить на еду! Клара Львовна (а именно так звали тещу) кушала всегда медленно и основательно. И делала это по пять-шесть раз на день, причем так, что из открытой кухни ароматы еды почти мгновенно распространялись по всей квартире. Какое-то время старушка вынуждена была тратить на бесцельный просмотр телевизора, но, чтобы цель все-таки появилась, телевизор был установлен на кухне, и теперь готовка и прием пищи шли под постоянное сопровождение почти круглосуточного вещания.

Надо сказать, что Клара Львовна была человеком добрейшим, бесконфликтным, и зятя терпела по одной причине: этого человека любила дочка! Где-то в глубине души она считала «Николашу» законченными неудачником, которому сказочно повезло в жизни: он слишком удачно женился второй раз. Теперь любимая доченька страдала из-за того, что вышла не совсем за того человека, которого была достойна. Дело в том, что в характере добрейшей Клары Львовны душевность и доброта каким-то удивительным образом сочетались с абсолютно несгибаемыми принципами и мнениями, приравненными к абсолютной истине в последней инстанции. И это было во всем: от питания до образа жизни (с образом мысли соответственно). Например, это выражалось в неспособности прощать, в неспособности воспринимать чужую точку зрения. Хотя внешне могло показаться совершенно не так — когда с Кларой Львовной кто-то начинал усиленно спорить, она вроде бы как соглашалась с оппонентом, но только для того, чтобы прекратить бесполезную дискуссию.

У пенсионерки наблюдался какой-то странный и интересный набор жизненных аксиом, большинство из которых строились на ее опыте и не зависели от мнения окружающих.

Так, Клара Львовна считала, что все мужчины козлы (за исключением ее родимого сыночка, которого она любила без памяти и намного больше чем дочку, каждый телефонный звонок сына, живущего в двенадцати километрах от города, не говоря о его торжественном приезде был поводом для искренних восторгов). Кроме того, она была уверена, что практически все врачи — идиоты, и в ее болезнях не разбираются лучшее ее самой. А еще она была уверена в том, что курить — полезно, и в том, что лучшее средство от поноса — настойка из перегородок молодого грецкого ореха, ив том, что Бога (дедушки с седой бородой на облаке) не существует. Она постоянно подчеркивала свой атеизм, и носилась с ним, как некто с писаной торбой, указывая на эту особенность своего мировосприятия где надо и где не надо. Но ее неверие в Бога было притворством, старательной попыткой привести мир к ее язвительному мировоззрению.

Впрочем, больше всего Никола я раздражала тихая язвительность милой старушки. Та умела подкусить любого — неожиданно и вполне зло, так что ее тихий, спокойный и добрый характер открывался совершенно с неожиданной стороны. Наверное, это обижало Колю Безрука не потому, что такой характер он терпеть не мог, а потому, что чаще всего объект подкусываний оказывался именно он. Впрочем, вскоре Николаша научился покусываться в ответ, причем так, что старушка не раз и не два обижалась на слишком кусачего зятя. Впрочем, их семейные столкновения не были слишком серьезными, особенно на фоне последних событий.

Если копаться в причинах его раздражения, то… Ну не может же человек столько времени жрать! Оказывается, что может! Ну не может же человек всю жизнь тратить на приготовление и поглощение пищи. Оказывается, может!

Ему надо было закрыть рот на замок, а кто-то совсем рядом мог спокойно наслаждаться едой и делает это почти все свое свободное время!

А еще… теща постоянно болела, но имела все шансы повеселиться на похоронах зятя. Почему??? Что за несправедливость? Коля не желал дражайшей Кларе Львовне смерти, но не понимал, почему все должно произойти именно так, а не как-то иначе.

Сутки Николай выписывал все свои мысли на бумагу, на вторые — просмотрел свои установки, понял, каким идиотом он стал из-за своей болезни. А на третий день сжег бумагу вместе со всем своим нытьем.

Наверняка, Надюша ведь права, полностью права. И это только его личная проблема — невозможность организовать комфортное пространство для жизни. Он и сейчас, как постоянно, ждет того, чтобы кто-то организовал ему это комфортное состояние, положил на блюдечке то, что никто кроме него положить не может — десяток-второй лет жизни.

Причем здесь теща, жена или дети? Умирает ведь он. И в этом слове Он (Я) заключался весь безысходный трагизм его ситуации.

Но, если посмотреть на это по-другому, то разве не он сам виноват в том, что жизнь вокруг него стала адом? Почему близкие должны страдать из-за того, что ему плохо? Им ведь тоже тяжело, очень тяжело, но тяжело по-своему.

Они его любят, а он бежит навстречу смерти с распростертыми объятиями и не хочет сделать попытку себя спасти. И главная причина того, что он сорвался с голодания не теща и с кухней, нет, главная причина в том, что он где-то внутри себя уже умер, смирился, сдался… И кто тебе виноват, кроме себя самого?

Некоторые решения человек принимает спонтанно. Но, если разобраться, то в самом спонтанном решении прячется злонамеренная закономерность, такая легкая, неприметная, что рассмотреть ее удается только под самым совершенным мелкоспокопом, по точному замечанию господина Лескова. Наше время — это время психологического самоанализа. Мы самокопаемся у себя в душе, то ли в поисках истины, то ли в поисках Бога, то ли в поисках спокойствия — каждый придумывает себе причину сам. Но причина одна — необходимость. Это жуткое чувство необходимости заставляет человека искать причину своих спонтанных действий, но удовлетворения от этого, чаще всего, человек не получает.

Для внешне спонтанного действия, которое совершил Коля Безрук, на самом деле, существовали определенные предпосылки. Ах да, я забыл про само действие…

Коля уехал на дачу.

Это строение еще называли «финским домиком», хотя к настоящим домам оно имело весьма отдаленное отношение. Простая коробка с тонкими стенами из дранки, такой же крышей, покрытой еще и рубероидом, перегородкой делилась на две условные секции: кухня и спальня. Обе они служили складом для инструментов и, на очень короткое время, собранных продуктов питания. Из электроприборов присутствовало только радио на батарейках, ни холодильника, ни телевизора и в помине не было. Но свет был. И был колодец. И даже в колодец Николай приспособил небольшой насос, чтобы не тянуть воду в ручную. Покойный тесть настоял в свое время, чтобы Коля занялся колодцем, тот не хотел, да и с деньгами было туго, но тесть помог материально, пару раз подтолкнул Николашу к действию… и у него все получилось! Теперь Коля Безрук был благодарен тестю как никогда в жизни. Для голодания требовалось много воды — в первую очередь для того, чтобы смывать с себя жуткий пот, с выходящими из организма токсинами, да и питьевой режим должен был быть расширенным — пару литров воды в день. Колю радовало, что он догадался поставить дома резервуар из нержавейки, который наполнялся шлангом из того же колодца — так что в дом таскать воду ведрами не было необходимости. Николай сделал это для удобства Надюши, и это теперь так же оказалось ему на руку. Как говориться, делай другим добро, авось и себе пригодиться!

Маленький участок в шесть соток достался Николаю от предприятия, когда дачникам раздавались еще сотки под ведение сельского хозяйства и застройку. Николай умудрился завести на участке яблони и груши, вишню и черешню, один абрикос, даже посадил два куста винограда, да полтора десятка кустов разных ягод. Имелся и небольшой огородик, предназначенный для выращивания домашней зелени и маленького количества помидор, чем занималась Надежда. В этом году дача пребывала практически в заброшенном состоянии: Николай был настолько занят собой, что совершенно забросил участок и ничего там не делал, у него было занятие поважнее: он умирал. И вместе с ним кощунственно умирала заброшенная дача, необработанная земля! Теперь, когда надо было бороться, Николай решил заодно и участок привести в более-менее божеский вид, если на это хватит сил.

Дорогу до дачи, которую Николай преодолел на их стареньком москвиченке 412-й модели, выкрашенном я противный светло-коричневый цвет детской неожиданности, Коля преодолел в превосходном настроении духа, впервые с того времени, когда врачи обнаружили рак. Наверное, погода, которая в эти последние предсентябрьские дни, установилась прохладная, ветреная, но солнечная, способствовала тому, что настроение Николая Безрука было более чем приподнятым. Он впервые за все это время не думал о своей болезни, и о раке вообще не размышлял, и не задал ни одного вопроса по поводу справедливости и несправедливости окружающего мира.

Машина, чихнув, остановилась перед облупленным штакетником бывшего белого цвета, который ограждал дачу, Коля медленно выбрался из машины, открыл простенькие ворота и загнал машину во двор, под навес, который он сумел поставить еще до болезни.

Странно, но Николай понял, что вся жизнь его была разделена на два периода: до болезни и после того, как он узнал диагноз. И вторая часть его жизни оказалась сущим адом. Николай не хотел умирать, но неожиданно понял, что болезнь может заставить его думать о смерти, как о спасении. И это его почему-то немного успокоило.

В его сознании появились новые мысли, как в музыке композитора начинают звучать новые нотки, когда его играет очередной музыкант.

И именно это: новые нотки, новые мысли, новые ощущения делали жизнь Николая уже не адом, но жизнью.

Николай был в постоянном напряжении все эти месяцы, настолько серьезном напряжении, что сейчас, когда появилась возможность расслабиться, тут же возникла какая-то странная эйфория, чувство свободы, легкости, впервые за последнее долгое время страданий.

Коля перетащил в домик нехитрый скарб, который решил взять с собой. Основу этого скарба составляли теплые вещи (Николай знал, что во время голодания организм теряет энергию, и ему необходимо будет согреваться), электрокамин, несколько книг эзотерического содержания, при помощи которых он хотел разрешить для себя вопрос метафизики смерти, и альбом с семейными фотографиями, чтобы не забывать, ради кого он собирается выдержать голодание.

Это был первый день, точнее, утро этого первого дня, которое пришлось на четверг. Первым делом Коля расчистил дорожку от травы и убрал мусор, который скопился за эти месяцы на участке. Потом пришла пора сбора урожая. Николай решительным образом обнес все фруктовые деревья, чтобы не оставлять никакого шанса себе сорваться, даже просто автоматически сорвав с ветки и откусив спелое яблочко. Чтобы добро не пропадало, Коля Безрук загрузил урожай в ящики и сделал еще одну ходку в город. Двенадцать километров от дачи до квартиры не были тем расстоянием, из-за которого стоило бы раздумываться о необходимости тратить бензин. Три ящика с урожаем (яблоки были недоспевшими, но, Коля был уверен в этом, через неделю-вторую они дойдут до нужного состояния) он сложил в гараже, но в квартиру решил не возвращаться, чтобы не получать из-за какой-то неосторожности заряд отрицательных эмоций.

Гараж противно скрипнул, когда Николай закрыл створки ворот, как будто бы прощался с хозяином. Противного цвета москвич с не меньшим скрипом завелся (он всегда заводился с большим трудом, но вот ездить на нем было просто и легко), заурчал, потом громко фыркнул и вскоре доставил Колю Безрука к фанерной даче.

Целый день Коля потратил на то, чтобы привести дачу в состояние, достаточное для того, чтобы продержаться на ней месяц-второй, как раз столько, сколько надо будет ему для курса голодания и начала выхода из голода, ведь именно первые дни после прекращения голодания становятся самыми опасными. А чем грозит неправильный выход, ему удалось ощутить это на собственной шкуре. Глупо спасаться от рака, а загнуться от панкреатита! Последним делом, которое совершил Николай — это сооружение что-то вроде приспособления для самоклизмования в кухне дачного домика… Конечно, к туалету надо будет немного пробежаться, но на крайний случай Коля тоже кой-чего придумал.

И только вечером Николай обнаружил, что его мобильный телефон отключен! Включив требовательный агрегат, убедился, что пропустил двадцать два звонка и все от Надежды. Николай не успел набрать ее номер, как требовательный звонок разорвал дачную тишину.

— Николай! Ты где!???

Женщина находилась в состоянии истерики.

— На даче, у меня телефон отключился, а я не заметил, был занят. Ты что, записку не нашла?

— Какую записку, ты что, смеешься надо мной? Я уже все морги обзвонила, все приемные отделения, скорую помощь…

Коля слышал, что Надюша рыдает, но не мог понять, почему это его не раздражает, а наоборот, успокаивает.

— Я бы тебя убила, немедленно…

— На письменном столе, я ее еще канделябром прижал.

Массивный бронзовый канделябр начала двадцатого века с уникальным гербом был единственным фамильным сокровищем, который он привнес в эту семью, его генетической памятью, свидетельством существования их рода — Безруков, мелких дворян Тверской губернии. Его предок, в бою под Кинбурном прикрыл генерала Суворова от турецкой пули, которая раздробила воину руку. Отсюда и пошло прозвище ветерана: Безрук, которое стало по возвращении на тверскую твердь фамилией героя. Александр Васильевич солдатика не забыл, тот получил хорошую помощь от генерала, вскоре удачно женился, приобрел землицы, а почти перед коронацией Николая Второго земский врач Николай Алексеевич Безрук был произведен в дворянское достоинство «за поразительные успехи в искоренении опасных заразных болезней» на той же тверской земле. Дворянство после революции было запретной темой в семье Безруков, которые переехали на Украину буквально перед началом первой мировой войны. Но вот это фамильный бронзовый предмет с их фамильным гербом был свидетельством его дворянских корней, такая вот петрушка.

— Нет там никакого канделябра, что ты мне голову морочишь! — у Надежды истерика не прекращалась, она орала на мужа, впервые орала за время их совместной жизни!

— Надюша, успокойся и посмотри внимательнее. Ты обязательно найдешь, я написал тебе записку на большом листе из школьной тетрадки, она никуда подеваться не могла.

— Мамочка! Мамочка! Я нафла папино письмо, Лефа иф него самолетик шделал! — услышал в трубке голос Аннушки, дочки. Та, по традиции, сдавала брата со всеми потрохами.

А через какое-то время нашелся и канделябр, которым драгоценная теща решила придавить моченые яблоки, из-за чего канделябр оказался на балконе, записка оказалась на полу, а Алексей тут же превратил ее в самолетик.

Она позвонила еще раз. Когда было достаточно темно, и когда Николай уже готовился ко сну. Надюша извинилась за истерику, и спросила, может ли приехать к нему. Коля объяснил супруге, что сейчас у него будут самые сложные дни, а ей надо будет что-то кушать, значит, приедет с продуктами, а из-за этого он может сорваться. И очень сильно попросил ее пока что не приезжать. Ему трудно было это сделать. Очень трудно. И ведь знал, что моральная поддержка жены была бы ему очень кстати, но поддержка поддержкой, а пустой холодильник был куда как важнее. По литературе выходило, что через пять-шесть дней от начала голодания аппетит исчезает, впрочем, многие говорили, что чувство голода и аппетит исчезают у каждого вполне индивидуально. У кого на третий день, а у кого и через две недели. А еще Николай подготовился к тому, что его будет тревожить ацетон. Он купил несколько видов минеральных щелочных вод и приготовил несколько упаковок чистой глюкозы, чтобы применить ее тогда, когда ацетон будет слишком высоким. Николай Маркович, профессор, по случайному совету которого Николай принял решение о голодании, говорил, что голодать надо только в клинике под врачебным присмотром, как раз из-за того, что ацетон может дать очень неприятные побочные эффекты, вплоть до комы, из которой попробуй человека выведи. Но наш Николай (не Маркович) решил, что лучше профилактировать это дело, вооружился учебниками по медицине, выяснил, как от ацетона кому предотвратить, и теперь пребывал в полной уверенности в том, что задуманное дело у него получиться.

Первые три дня не получились самыми тяжелыми. Николай был готов к нечеловеческому испытанию голодом, но, то ли настраивался он должным образом, то ли не все в книгах написанное оказывается правдой, но за трое суток его всего раз или два посасывало под ложечкой. В эти дни он много работал на свежем воздухе, благо, погода способствовала, дожди не лили, можно было заняться приведением участка в должный вид, и очень скоро, к концу третьего дня, участок выглядел образцово ухоженным. Конец третьего дня ознаменовался торжественным сжиганием веток, бурьянов и сухостоя. У костра Николай даже как-то согрелся. Почему-то именно чувство холода и необходимость одеваться теплее, чем обычно, становились для него самым неприятным ощущением. А еще — клизмы. Он делал их, как и положено, дважды в день. Учитывая, что туалет находился во дворе, и к нему надо было пройти какое-то расстояние, каждая процедура превращалась в подвиг по борьбе с собственным организмом. И так все три дня. Николай понял, что такой ежедневный двухразовый подвиг предстоит ему все то время, когда будет продолжаться голодание. И еще несколько дней после голодания, пока не станет нормально функционировать кишечник.

Впрочем, физиологические неприятности не были самыми главными проблемами для Николая. Главными проблемами оказались — одиночество, и невозможность примириться со смертью. Коля хотел жить. Даже вот так, когда ничем не питаешься, когда еда стала просто сном — все равно хотелось жить, дышать, чувствовать боль, наслаждаться тем, что утро наступило, знать, что завтра — это не призрачное нечто, а реальность, которая обязательно наступит!

И все дело было в этом самом ключевом слове «завтра». Казалось бы — мы живем в реальном «сейчас», и никакого «завтра» не существует, потому что когда оно наступает это так называемом «завтра», оно становится «сейчас». Так где оно? В мерцающим многоличии возможных вариантов, только один из которых становится реальным «здесь и сейчас»? Что такое наш мир? Зачем я пришел сюда?

Он искал смысл в смерти, и понял, понял это неожиданно, что необходимо сначала найти смысл в собственно жизни.

Пока что смерть представлялась ему актом высшей бессмысленности, он понимал тещу, которая уже пожила и не раз заводила разговоры о том, что пора дать дорогу молодым, что она зажилась на этом свете, но в этих разговорах было слишком много неискреннего лукавства, некоего старческого кокетства и какой-то бессмысленной бравады, мол, не боюсь я смерти, а ведь страх был, он знал это наверняка. То что говорить ему, который практически и не жил. И мира не видел. Пару поездок в ближайшее зарубежье, которое было когда-то единой страной, Николай за «посмотреть мир» не засчитывал.

Но общего понимания проблемы все еще не было.

Постепенно Николай понял, что его главной проблемой становится холод. Холод и постепенный упадок сил. Нет, эти первые десять дней не были такими, что бывший инженер Безрук стал тащить ноги, а не передвигаться. Нет. Он все еще был активен, делал какую-то работу, но уже вечером, который становился по-осеннему холодным, Коля усиленно кутался в плед, а потом требовал еще одеяло, да замечал, что хочет только лежать, а приходилось издеваться над собой, идти на кухню, бежать на улицу.

Слабость нарастала с каждым днем. Именно она, а не ацетон, больше всего расстраивали Колю и больше всего приводили его к какой-то непонятной депрессии. Ему стало все равно. Аппетит пропал вообще, наступило какое-то эмоциональное опустошение, настолько странное, что даже к своему страшно исхудавшему отражению в зеркале Коля стал относиться как к чему-то инопланетному, а не своему родному.

В этот день Николай почти что умер. Точнее, он ощутил себя мертвым. Это был странный, но очень важный опыт в его жизни.

Накануне вечером ему было особенно холодно.

А с самого утра его прижала такая слабость, что даже рукой пошевелить было тяжело. Это был двадцать второй день голодания. С утра его еще и тошнило больше, чем обычно. Но раньше щелочная вода снимала ацетон, точнее, делала его не таким заметным. А вот сегодня все совпало: и щелочная вода внезапно закончилась, и ацетон был сильнее, чем обычно, в общем, все один к одному. У Николая хватило сил седлать утренние процедуры, да еще и определить, что ацетон по тест-полоске действительно зашкаливает. Но что делать в этой ситуации — Николай уже не соображал. Он еще сумел набрать номер мобильного жены (он был на цифре 2 быстрого набора), но мобильный выпал из его рук, и Коля Безрук погрузился в то состояние, которое он сам назвал смертью. Это не была смерть как таковая — не было того самого мостика или коридора, по которому ты идешь к свету или дверям, не было ничего, что врач бы назвал феноменом даже кратковременного пребывания в мире ином, но было ощущение, что тело не его, был взгляд откуда-то сбоку. И Николай точно осознавал, что именно этот взгляд сбоку принадлежит его душе, которая вырвалась из телесной оболочки. Наверное, кто-то причислит это к голодным галлюцинациям, кто-то посчитает просто бредом, но Коля точно осознавал, что это его душа, которая сейчас не без удивления наблюдает за телом. И было осознание того, что он — это душа, а тело, это тоже Он, но какой-то не такой как он. А просто «он»… Коля чувствовал эти нюансы, но объяснить их не мог.

Он был тут, сбоку, когда приехала жена, когда Надюша увидела инструкцию, которую Николай составил для нее заранее, как она — другая сущность, и Коля явно видел не только ее оболочку, но и ее тело, настоящее тело, которое было ярко-фиолетового цвета, в котором горе и действие слились в единый клубок эмоций.

Она — сущность, которая находилась в теле по имени Надюша отпаивала его теплым раствором свежеприготовленной глюкозы. А он сожалел, что приходится возвращаться назад. Но он уже чувствовал, что приходится возвращаться.

Я заранее вынужден просить прощения у тех, кому брезгливость мешала читать, но некоторые физиологические нюансы состояния моего героя как-то должны были быть освещены, если не слишком деликатно получилось, простите, пока не могу иначе.

Я решил не утомлять вас подробностями того состояния, которое еще двадцать три дня сопровождало Николая. Но рядом с ним была Надежда. Она взяла отпуск и теперь помогала супругу во всем. На удивление, Клара Львовна, мама Надюши безропотно согласилась быть с детьми. И, не смотря на свой возраст и весь букет неизлечимых заболеваний, справлялась с внуками более чем успешно. А Надюша стала ангелом-хранителем Николеньки. Ему было очень трудно, особенно последние две недели, но Коля Безрук выдержал. Опять-таки, благодаря Надюше, которая оказалась рядом с ним в самое нужное время. Она вытащила его с того света, заставила задержаться на этом. Она сдерживала его пробуждающийся аппетит, когда стала отпаивать яблочным соком, разведенным кипяченой водой, она была с ним, когда он начал есть твердую пищу, когда боялся, что уничтожит все, что есть в холодильнике, она умудрялась есть так незаметно, что в холодильнике никогда ничего не было!

Николай не мог даже представить себе, что его кто-то другой так сильно любит!

И он выдержал весь курс голодания!

Три месяца!

Три месяца, которые круто изменили его жизнь.

Он уже не был таким бледным. Точнее, бледность была, но уже не было того болезненного желтушного оттенка бледности, который и выдает настоящую болезнь. Он чувствовал, что идет на поправку. Но это чувство необходимо было проверить.

Николай шел на УЗИ, которое ему назначил профессор-онколог. Он шел по узкой тропинке между зданиями онкоцентра, и неожиданно поймал себя на мысли о том, что для того, чтобы примириться со смертью, сначала надо примириться с жизнью. Мысль была простой, но поразила его настолько, что он остановился и начал глотать воздух огромными глотками. Это помогло. Он точно осознал, что хочет жить. Но страх перед неотвратимой смертью прошел. Он мог жить и трезво смотреть и на жизнь, и на смерть, и эта трезвость неожиданно испугала его, потому что он понял, что смог заглянуть в себя, понять о себе нечто, что составляет сущность его жизни.

«Я прожил пусть короткую, но вполне хорошую жизнь!» — неожиданно подумал Николай. И тут же пришло осознание — осознание того, что его жизнь была действительно хорошей. Два сына, дочка… Любимая женщина! Как это на самом деле много! И вот это утверждение — и должно было стать той самой точкой, точкой перелома, которая должна была изменить его жизнь. Не мертвый диагноз — приговор медицины, а нечто, дающее опору в этой непростой жизни.

«Но почему я не стал ближе к Богу»? — задал себе вопрос Коля Безрук.

Тут он огляделся — вокруг него шумели сосны (областной онкоцентр располагался в сосновом бору), пробежала белка — рыжая красотка, перепрыгнувшая на ствол сосны, выпрашивающая орешек. Небо отливало особой осенней синевой, немного грязной, но все-таки синевой, день оказался в меру теплым. И Николай понял, что его вопрос — полнейшая несусветная глупость.

Он вошел в поликлинику, поднялся на третий этаж и толкнул дверь кабинета. И впервые за последнее время у него было ощущение, что он идет не за приговором, а за диагнозом.