Истории из Каморки

Чудо в Гаррисоне

Харис частенько навещал паб "Гаррисон" по субботам. Не то, чтобы в нем разливали лучшее пшеничное пиво, или бармен был уж слишком приятен для беседы. Просто лишь здесь по субботам выступала девушка.

Она была дочерью покойного друга хозяина паба, поэтому он позволил ей выступать и не брал других девушек на ее место. По всем неписанным правилам, ей был заказан путь в подобные заведения. Она была небольшого роста, худая, с короткой, практически мальчишеской стрижкой. Невыразительные глаза и совершенно непривлекательные черты лица лишали ее всяческого мужского внимания. В ней не было ничего из того, что мужчины привыкли называть сексуальным. Она была невидимкой в толпе, быстрой тенью, на которой было совершенно невозможно остановить взгляд. Даже когда она заходила в паб и начинала готовиться к выступлению, этого никто не замечал. Но все менялось, едва ее пальцы трогали струны гитары. Происходило настоящее чудо.

Она поднималась на миниатюрную, как она сама, сцену, с трудом взбиралась на высокий барный стул и ласково проводила ладонью по струнам. А потом… она начинала петь. И в тот же миг, как из ее маленькой груди вырывались первые звуки, гул паба полностью стихал. Она начинала тихо. Немного басовито и хрипло, что слабо вязалось с представлениями посетителей о женском вокале. Но с каждой строкой песни, с каждой вытянутой нотой, ее голос все сильнее преображался. Он креп и насыщался бархатистой глубиной, сгущал воздух вокруг и заполнял пустоту. Он набухал насыщенным контральто и вдруг, вместе с резким ударом руки по струнам, взрывался пронзительным альтом. И не было уже никого, кто бы не сидел зачарованный ее искренней песней. Она распахивала свою необъятную душу и пела, пела, как пело Солнце, создавая Жизнь, как пел первозданный Океан и как поет свободный Ветер. Она хватала сердца и неслась вместе с ними на головокружительную высоту так быстро, как не могли птицы. Вокруг нее бушевало торнадо чисто первозданной энергии и она была самым его центром. Она возносилась до небес сама, и возносила всех, кто жадно ловил каждую ее строку… И затем камнем падала вниз, сложив крылья. И в этом смертельном пике, самоубийственном порыве, она с размаху врезалась в каменную землю, роняя свой голос на нижние октавы и разбивая в дребезги сердца своих слушателей. Но в тот момент, когда публика, утирающая слезы и тоскливо держащаяся за грудь, уже думала, что больше никогда не сможет познать радости, она вновь ласково заводила песню. И вновь дарила крылья израненным душам, вмиг потерявшим покой. Она заботливо собирала по осколкам чужие сердца и излечивала их, как не способен был ни один врач на земле. В нее невозможно было влюбиться. Но ее песни влюбляли с первых же нот.

Когда она заканчивала, никто не вставал с места, чтобы его аплодисменты громче раздавались в стенах "Гаррисона". Слившиеся воедино песни, ей исполненные, продолжали звучать в головах слушателей, даже когда она покидала зал. Все посетители смотрели в пустоту, давно перестав оттирать рукавами обильно льющиеся слезы. Никто не замечал, как она растворялась в толпе и вновь становилась невидимкой. Никто не видел, как она тайком клала заработанные деньги обратно в кассу своего дяди. И уж тем более никто не видел, как, стоя у черного входа в паб, она порой по часу откашливалась, поднося ко рту окровавленный платок.

Когда она умерла, Хариса не было в городе. В логистическом департаменте опять вышла путаница с грузом в Беркли. Пришлось провести неделю в командировке. Когда он вернулся в паб, там уже была другая девушка. Она была хороша собою и смешно хмурилась, когда ловила многозначительные взгляды посетителей. Она пела очень неплохо. Наверняка, в будущем ей светила карьера киноактрисы. Перед началом своих выступлений она всегда загадочно объявляла, что ненароком может разбить чье-либо сердце. После этого она начинала петь…

Но она так ни разу и не разбила сердце Хариса.

Ни разу.