Искатель, 2018 №10

Керкира чувствовала жар. Противный, липкий, похожий на вкус подгнивших фиников. Он исходил отовсюду — от небольших масляных светильников, от горящих благовоний, от пара, проходившего в трубах под полом, от летнего солнца, раскалявшего крышу, а самое главное, от тела этого жиреющего старика Пия. Впрочем, он-то искренне наслаждался происходящим. Этот фарс продолжался не больше пятнадцати минут, а Верховная Жрица уже устала больше, чем иной раз после всенощного танца.

Старый развратник наконец поддался, и она поспешила изобразить божественное вдохновение. На грани обморока это удавалось особенно легко. Вырвавшись из липких пальцев, Керкира поднялась на ноги и дважды хлопнула в ладоши. Большие деревянные двери, выкрашенные свежей синей краской, открылись, впустив вместе с раскаленным воздухом двух стражников в бронзовых панцирях и шлемах с масками, закрывающими все лицо, и нескольких слуг в белоснежных хитонах. Стража встала у дверей, а слуги принялись облачать госпожу в домашние одежды. Керкира обратилась к все еще лежащему в недоумении старику:

— Возрадуйся, о Пий, тиран Науксата, города величественного и могущественного, богиня сочла тебя достойным прикоснуться ее извечной мудрости.

Женщина повернулась к нему спиной и выдержала паузу. Она знала, что старик стремится занять какое-нибудь более благоговейное положение, знала, что он стыдится и не может прикрыть свою наготу. Как быстро из владык они становятся всего лишь людьми.

— Ты вопрошал, что делать с многими тысячами несчастных душ, беглецов, собравшихся в твоих владениях для защиты и обретения крова? Твой город не может всех принять и прокормить, а люди все прибывают. Богиня отвечает — снаряди корабли, десятки кораблей, найми опытных капитанов и отправь людей через Пролив вдоль берега до Дальнего моря. Там они построят новый полис, вырастят виноград и пшеницу, защитят земли от варваров и будут присылать тебе те товары, которых скопится у них в излишке.

Керкира замолчала, прислушиваясь к реакции. Старик долго обдумывал услышанное, пока наконец не заговорил:

— Благодарю, госпожа! Я уже боялся, что богиня потребует кормить этих дармоедов, пока война не кончится, а мне и так содержать город не на что, пришлось увеличить налоги, а…

Сочтя произведенный эффект удовлетворительным, Жрица жестом отстранила от себя слуг и обернулась к Пию через плечо.

— Что же касается платы… — Она всегда любила этот момент. Глаза старика округлились, слова застряли в горле. Он знал, что может последовать за обрядом. Они все знали, но все равно шли к ней — за советом, за помощью или влекомые страстью, как мотыльки к ночному огню. И каждый раз следовала расплата. — Богиня милостива к тебе. От тебя потребуется только… мизинец.

— Моя госпожа… Владычица… — И все они пытались от нее ускользнуть.

— Владычица? Я не знала, что вольный полис Науксат уже вошел в состав Срединного Царства. — Керкира улыбнулась ему холодной улыбкой правительницы, а после кивнул; страже. Они подняли тирана и повели прочь из зала. За этим и нужны были маски на шлемах — любой воин во дворце отныне мог стать палачом.

Царица позволила слугам проводить себя в комнату для ритуального омовения. Там ее ждал роскошно украшенный бронзовый чан, наполненный водой температуры человеческого тела. Хотя сейчас Керкира предпочла бы окунуться в леденящий поток горного ручья. Она умывалась однажды такой водой, в далекой стране за морем. Это не была приятная поездка, но мысли о дрожи, пробегающей по телу от холода, принесли облегчение.

Опустившись в чан, женщина жестом отстранила слуг, уже бросившихся было отмывать ее, и закрыла глаза. Это была игра, которую она придумала еще в детстве: если долго не смотреть, то можно почувствовать, как вода забирает твои мысли и тревоги. Но на этот раз опутавшее ее напряжение не желало растворяться вместе с маслами и потом. Подождать еще немного? Или… Керкира попробовала сделать глубокий вдох, но он вышел порывистым и жалким. Тогда она тихо позвала:

— Талия!

Звук шагов, прикосновение мягких рук, а после — едва касающееся слуха:

— Да, моя госпожа?

Девушка начала растирать тело своей царицы губкой, мягкими, но уверенными движениями. К Талии вообще подходило слово «мягкий» — она говорила мягким голосом, улыбалась мягкой улыбкой, у нее были мягкие волосы, линии тела, вопросы и суждения.

— Говори.

— Боюсь, я не совсем вас понимаю, моя госпожа.

Иногда она бывала слишком мягкой. В дни, как сегодня, Керкире был нужен прямой и простой ответ, но от этой девушки такого было не дождаться.

— Тебе всегда есть что сказать, просто ты держишь это при себе. Однако я заметила, ты не одобряешь участь Пия?

— Ни в коем случае, моя госпожа. Я просто волнуюсь, не затаит ли он на нас обиду после такого жестокого обращения.

Талия закончила омывать руки и плечи царицы и перешла к груди. Керкире нравилось, как знакомые ладони смывают с нее чужие поцелуи и касания.

— Возможно, богиня хочет, чтобы люди вспомнили, что никто не защищен от ее милости или гнева, даже самые могущественные и богатые.

— Но, моя госпожа, вы же знаете…

— Знаю, знаю, — прервала ее Керкира со смехом в го-юсе. — И ты когда-нибудь мне расскажешь, как такая безбожница оказалась в Храме.

Женщина услышала вдох у себя прямо над ухом, как будто бы Талия хотела что-то ей прошептать, но потом передумала. Она едва удержала себя от того, чтобы открыть глаза и взглянуть на девушку в этот момент. Но нарушить игру не посмела — если вода примет твои тревоги, то взамен она шепнет тебе какой-нибудь сюрприз.

Талия же сказала:

— Люди винят в своих бедах богов, когда не остается других людей, которых можно было бы обвинить, моя госпожа.

— А за свои победы они кого превозносят?

— Обычно только себя, моя госпожа.

Теперь Талия перешла к ногам Керкиры. Той пришлось опуститься в воду до самой шеи, соблазн окунуться с головой стал неимоверно велик.

— Значит, богиня мудро поступает, что берет за свои дары такую большую плату. Это удержит Пия оттого, чтобы забыть, чей совет уберег его от двух бед.

— От двух?

— Участие в затее моего двоюродного брата ударит по его карману не меньше, чем содержание беженцев.

— Моя госпожа, позвольте. — Талия стала обтирать ее мягкой глиной, которая смывалась с тела вместе со всей грязью. — Я боюсь, что на Птерелая могут не подействовать такие доводы.

— Могут. Так давай помолимся, чтобы жажда выгоды возобладала у Пия над страхом.

Талия ничего не отвечала, а Керкира не стала дальше допытываться. Разговор не принес желанного облегчения, а только укрепил неуверенность.

Постепенно теплая вода и мягкие руки убаюкали жрицу. Она провалилась в дремоту — не ту, сладкую, от которой набираешься сил, а ту, от которой просыпаешься еще более усталым. Ей виделись ступени Храма, серые одежды, лицо ее брата. Слышался плач и звуки погребальной песни. Кто-то звал ее по имени:

— Керкира! — Это была Талия. Жрица открыла глаза и увидела обеспокоенное лицо служанки над собой. — Птерелай уже прибыл.

С усилием собрав растекшиеся мысли, Керкира осознала, что ей говорят, и ответила:

— Тогда передайте ему, что я уже уехала… поминать отца. С остальным разберется Управитель.

Если братец хочет застать ее врасплох, пусть наберется наглости прервать ритуальный танец.

Камни склепа приятно холодили босые ноги Керкиры. Приходилось ступать осторожно, чтобы не оскользнуться, воздух отдавал горечью в горле… Было темно и тихо.

Жрица машинально произносила сакральные слова, звенела бубенцами, совершая ритуальные обходы среди могил, но думала совсем о другом. Догадается ли идиот-брат найти ее тут или поедет искать в Храм? Будет ли искать вообще? Хотел ли он просто позлить ее, приехав раньше, или действительно собирался поговорить до официальной встречи? Птерелай никогда не отличался дипломатическим нравом. Удивительно, что он вообще согласился на переговоры. Может, надеется получить желаемое задаром, считая, что добился своего прошлогодними стычками. А может, не все так гладко в его маленьком войске? Боится ли он? Неуверен ли? Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Упрямая сволочь. Наверное, просто хочет провести рекогносцировку, оценить, насколько силен противник.

Керкира услышала шаги на лестнице. Звук здесь разносился далеко, но на всякий случай она начала петь громче. Жрица сама не заметила, как перешла на длинный чин поминовения, который обычно совершается в большие дни и годовщины. Сейчас в нем не было никакого смысла, просто женщине не хотелось ни с кем разговаривать, поэтому она тянула как могла.

Человек спустился в склеп. Взгляд пришельца буквально жег спину. Можно было тянуть ритуал сколько угодно, но теперь он приносил ей больше беспокойства, чем облегчения.

Керкира медленным шагом прошла последний круг вокруг могил своих родителей, присела на колени и потушила ритуальные свечи. Прождав лишние несколько секунд, она поднялась и медленно обернулась.

— Воробушек…

Женщина на секунду застыла в изумлении. Вот уж кого она не ожидала туг увидеть.

— Авл?

— Да, милая, я. Я приехал так рано, как только смог, но мне сказали, что ты ушла почтить память родителей. Я удивился сначала, почему сейчас, почему с утра перед переговорами, а потом догадался, сегодня ведь год прошел со… Ну, ты понимаешь, со смерти. Бедный, бедный воробушек!

Он протянул руки и сделал шаг по направлению к жрице. Та непроизвольно отшатнулась. Авл заметил это.

— Ты вся дрожишь, воробушек. Выйдем наверх. Если честно, мне самому здесь не по себе.

— Не в этом дело, просто Птерелай… он ведь ищет повода для конфликта. А наши с тобой отношения для него как кость для голодной собаки.

Мужчина громко усмехнулся в густую черную бороду. Керкира никак не могла привыкнуть к этой диковатой особенности кортоссцев. В ее царстве бороды носили только разбойники и скоморохи.

— Собака. Этот щенок только и может, что рычать! Нет, делает он это, конечно, с полной самоотдачей, надо отдать ему должное, но своего он так никогда не добьется.

Керкира взяла себя в руки и приблизилась к Авлу. Она мягко коснулась его плеча и произнесла:

— Авл, милый, ты же понимаешь…

— Да понимаю я, воробушек. Война даже с таким ничтожным противником будет разорять Царство. Я постараюсь не провоцировать на переговорах этого мелкого самовлюбленного щенка.

— А еще, — Керкира гнула свою линию, — мы с тобой сейчас должны будем разъехаться до самых переговоров.

Керкира прильнула к Авлу и коснулась губами его щеки. Все возникшие было возражения тут же притихли, а сам он порывисто обнял женщину. Этого человека, привыкшего обладать, таким можно было увидеть только с ней.

— Авл Марций, могучий владыка Кортоса. Далековато от дома ты забрался со своим легионом! — Худой и невысокий человек с гладкой, словно обмазанной маслом кожей даже не встал с места, когда вошел его противник. Владыка в ответ промолчал.

Сама Керкира уже была здесь какое-то время, так что успела обменяться ласковыми речами со своим двоюродным братом, Птерелаем Альтхом, заносчивым юнцом, считающим, что именно он должен править Царством вопреки воле его покойного дяди, Гермагора Третьего, отца для Керкиры. Не хватало только Пия. Он представлял интересы нескольких свободных полисов к югу от Царства. Можно было понять, почему он опаздывает.

— Кстати, как там Терций поживает? — Птерелай явно не собирался успокаиваться. Терций Аквилий — формальный царь доброй половины известного мира, в том числе и Кортоса. Формальный, потому что отец Авла отказался признать его главенство, развязав тем самым войну. Положение с переменным успехом складывалось не в пользу Марциев.

— Хватит, Птерелай, — одернула брата Керкира.

Тот собрался огрызнуться, но в этот момент появился Пий Низенький, округлый старичок выглядел в парадных одеждах даже немного величественно. Несмотря на забинтованную руку. Маленький тиран своего маленького города, заботящийся более всего о звоне монет, он умудрялся всегда выходить сухим из воды.

Керкира встала и спокойным голосом начала:

— Мы собрались здесь ради одной цели — ради мира на этой земле. Законного мира — и ничего больше. И пусть пока нас разделяют убеждения, мы, представители одного начала, цивилизации, уже сделали один большой шаг. Не как дикие варвары мы бросаемся друг на друга с мечами и топорами, а как дети богов сидим за одним столом и вкушаем один хлеб. Так не станем же останавливаться на этом! Недоразумение или злой рок, но кровь наших подданных, моих подданных уже окропила эту землю. И из-за чего? Из-за споров внутри семьи, чья роль, чья обязанность и право оберегать покой этих самых людей. Мы все повинны перед народом. С этими помыслами и с благословением Богини давайте приступим к обсуждению условий мира.

Керкира выдохнула и осмотрела комнату. Авл, жаждущий задавить восстание грубой силой. Птерелай, который ищет лишь повод для праведного гнева. Пий, прибывший примериться, на чьей стороне выгода. Нелегко будет выйти из этой комнаты хоть с каким-то подобием мира.

Птерелай сделал несколько театральных хлопков и, сидя, начал говорить:

— Отличная проповедь, сестрица. Так много слов о нашей земле и нашем народе. Только вот скажи мне, что на этой встрече делает кортосская собака? Или ты забыла, как его отец проливал кровь, как ты говоришь, наших людей на нашей земле?!

— Да, я помню. И, вспоминая о родителях, я помню, как мой отец всегда принимал Марция как гостя, не вменяя ему в вину поступки Марция-старого. А развязал войну, напомню тебе, наш с тобой дед.

Птерелай натужно улыбнулся и сделал вид, что удивился:

— Точно! Наш с тобой дед, единственное общее между нами. Старик был с характером, это точно, и кортоссцы спровоцировали его, чтобы найти повод навязать нам войну.

— То же, что ты делаешь сейчас? — спокойным тоном, ишь с малой толикой надменности произнесла Керкира. На секунду ей показалось, что Птерелай вспыхнет, но наживку он не проглотил.

— Мне не нужен повод, сестрица. Не я один вижу, что ты готова продать Кортосу себя и Царство разом, как последняя шлюха.

— Хватит! — Авл ударил кулаком по столу и вскочил. — Шавка. Ты лаешь, потому что не можешь укусить. У твоей «армии» не хватит сил выстоять против нас в открытом бою. Можешь бахвалиться сколько тебе влезет.

Теперь на лице Птерелая заиграла искренняя довольная усмешка. Он откинулся на стуле и насмешливым сощуренным взглядом смотрел прямо на противника.

— Вот теперь мы говорим что думаем, не так ли? Тут не горы, кортосец, и дерешься ты не с козами. На нашей, — он сделал ударение на этом слове, — земле другие правила.

— Людям все равно, кому платить налоги, Птерелай, — ответила ему Керкира. — С чего ты взял, что к тебе пойдет кто-то, кроме разбойников и убийц? Пока это все, на что твоя армия показала себя способной, Авл.

Последняя реплика предназначалась кортосцу. Он нехотя сел, продолжая буравить врага гневным взглядом.

— Не притворяйся идиоткой, сестрица. Думаешь, кто-нибудь пойдет за царицей, от которой отвернулись боги после осенней засухи? К тому же не ты одна можешь обратиться за помощью к соседям. Не так ли, Пий?

При упоминании его имени сидевший до этого тише воды царек невольно вздрогнул. Поняв, что пришло время говорить, он поднялся и, не глядя ни на кого, с осторожностью начал:

— Да, Свободные Полисы очень ценят мир и стабильность в своих границах и среди соседей. А поддерживать все это стало сложно, учитывая, кхм, вашу ситуацию с престолонаследием и количество беженцев от войны на севере. — Пий осторожно глянул на Авла и быстро добавил: — Я никого не обвиняю, просто констатирую. Так вот. Мы не имеем права принимать какую-либо сторону в этом безусловно внутреннем конфликте, но мы всесторонне заинтересованы в мирном разрешении этой… ситуации…

Последние слова он произносил все тише и медленнее пс влиянием испепеляющего взгляда Птерелая.

— Пий? — с нажимом прошипел юноша.

— Как я уже сказал, мы заинтересованы в мирном разрешении конфликта. Любой из наших граждан или желающий из беженцев может принять участие на любой стороне, но официальная позиция Науската останется нейтральной, так же как и остальных Городов, хотя они, конечно, могут изменить решение.

— Как изменил его ты, предатель, — прошипел Птерелай, указывая на перевязанную руку Пия. — Что она тебе пообещала? Благосклонность богов, золотые реки или что-нибудь еще из этой жреческой чепухи?!

С холодным гневом Керкира ответила за Пия:

— Каждый имеет право на совет Богини, если он готов заплатить цену. И каждый имеет право оставить тайным истинное значение сообщения.

— И лишь случайно получается, что Богиня выступает на твоей стороне направо и налево. А ведь она могла бы просто запросить смерти Пия, вот было бы легче.

— Богиня открыто выступает на стороне закона, и ты это знаешь. И почему бы тебе самому не рискнуть ради божественной мудрости? — произнесла она с вызовом.

— Выиметь тебя я еще успею.

Керкира жестом остановила Авла, порывавшегося уже вскочить.

— И все-таки, Пий, скажи-ка по-дружески, что тебя заставило так круто поменять решение?

Тот глубоко вздохнул и произнес:

— Да пропади оно все пропадом. Я могу вооружить беженцев и переправить их через границу, как ты предлагаешь, Птерелай, а могу выделить им несколько кораблей и отправить их «по воле Богини» за море осваивать неизвестные земли. Я вкладываюсь одинаково, и результат примерно один, но вот только если что-то пойдет не так, то в первом случае они вернутся ко мне с моим же оружием, а во втором — возвращаться будет уже некому. Я предпочитаю рискнуть и потерять несколько кораблей, а не собственную жизнь.

— Собака, — только и ответил Птерелай, отвернувшись от Пия.

На секунду воцарилось молчание. Керкира смотрела на брата, пытаясь угадать его мысли. Авл же напряженно что-то обдумывал и терпеливо ждал, пока это скоморошество закончится, а Пий гадал, правильно ли он выбрал.

Наконец Птерелай сказал:

— Никакого мира не будет, сестрица. Скоро все поймут, что ты задаром отдаешь Царство Кортосу. И тогда ни одна душа не станет терпеть тебя на троне. — Голос Птерелая звучал серьезно, даже устало. — Скажи мне, неужели ты не понимать, что ты делаешь? Почему так просто готова отдать то, что наша семья сохраняла столетиями?

Керкира не ответила. Она хотела бы сказать, что Птерелай далеко не единственный, кто стал бы оспаривать ее права на трон. Мало кто стал бы терпеть в правителях женщину без ребенка. Тем более Верховную Жрицу, которой престол не мог достаться по определению — к жрицам отправляли младших девочек царской семьи. Семьи, которая так разрослась за века правления, что возможных претендентов на престол сейчас было больше, чем пальцев на обеих руках. Ей нужна была сила, которая поддержала бы ее. Внешняя сила, раз уж внутри Царства все ополчились против законной наследницы. Тем более Авл Марций сам предложил руку помощи.

— Раз так, то нам здесь не о чем больше говорить. — Птерелай поднялся с места и уже на ходу бросил Керкире: — Возможно, когда-нибудь ты поймешь, кому в руки отдаешься. И тогда сама будешь умолять меня принять Царство.

Керкире было тяжело. Оставив все дела на Управителя и пообещав Авлу уделить ему время вечером, она скрылась от глаз в собственных покоях. Несмотря на балкон, с которого открывался вид на всю прибрежную часть города с белыми, выцветшими на солнце крышами и на слепящее море вдалеке, было все так же жарко. Болела голова. Женщина с какой-то болезненной судорогой вспомнила холодный пол царского склепа. Словно только мертвым была положена приятная прохлада, живым же полагалось страдание. Если так пойдет дальше, а так дальше пойдет, то в этом году река тоже не принесет достаточно воды, и следующей зимой опять будет не хватать хлеба.

Керкира отвернулась от панорамы и устало дошла до кровати напротив. Опустившись на нее, женщина сдалась и уткнулась лицом в мягкий валик. Она могла бы позвать Талию и остальных служанок, те принесли бы масла и травы, мягкие руки и приятные речи. Но жрица знала, как это работает, и поэтому ей больше не помогало. Она с горечью подумала о времени, когда она была лишь одной из маленьких напуганных послушниц в таинственном храме Богини. Ей, вышедшей из царской семьи, никогда не упускали случая напомнить об этом — перед лицом горних все равны. Тогда действительно можно было разделить одну тяжесть — бессонных ночей, голода, постыдных поручений, длинных гимнов из непонятных слов — разделить на всех разом.

Сейчас же каждый взгляд — что в Храме, что во дворце — кричал о том, какая она отличная ото всех, насколько особенно нужно с ней обходиться. Поэтому она не хотела видеть никого из своих слуг.

Разве что только Защитника. Он единственный был допущен в ее покои — воин из далекой страны, не знавший местных порядков, не имеющий друзей и привязанностей, подчинявшийся лично ей. В такие минуты он один не вызывал у Керкиры отвращения. И сейчас он стоял у дверей изнутри, на вечной страже, пока ему не будет приказано обратного. Подняв голову, царица взглянула на него и тихим голосом позвала:

— Ликий…

Она называла его по имени страны, откуда он родом. Ликия — небольшая горная земля, отделяющая Кортос от Ариарата — царства Терция Аквилия. Бедная, никому не нужная, проклятая земля.

Когда весть о смерти царской семьи достигла столицы, начались волнения. Военные предлагали объявить поход на Ликию, на Кортос; отовсюду повылезали, как насекомые из-под гнилой коряги, многочисленные наследники, а чиновники стали копошиться в попытках подняться повыше в дни всеобщего смятения. Все стало еще хуже, когда была зачитана воля покойного царя. Керкира, уже ставшая Верховной Жрицей, должна была занять его место. По традиции, отданные в жречество члены царской семьи не претендовали на трон, и ни один царь до этого не решался нарушить это негласное правило.

Керкира была рада получить от Авла Марция приглашение лично перевезти тела погибших на родину. Она воспользовалась этой возможностью сбежать на время от дворцовых дел и собраться с мыслями.

Придворные тоже были рады, но подругой причине — они надеялись, что Керкиру постигнет участь ее родителей. Путь в Ликию был опасен, даже под защитой кортосской знати.

В один из дней к их каравану вышел путник. Он просил встречи с будущей Царицей. Она приняла его, но, напуганная, была сурова:

— Говорят, что в Ликии человек либо пасет овец, либо грабит путников на дорогах. Кем являешься ты?

И получила дерзкий ответ:

— Еще они говорят, что к первым относятся все местные мужчины, в то время как вторые не столь разборчивы.

Несмотря на всю странность положения, девушка тогда не сдержала улыбку.

— И что же ты можешь мне сказать, сын Ликии, о смерти моих отца, матери и родного брата?

— Я могу сказать о тех, кто лишил их жизни. Это одна из банд, которые появляются в горах на несколько дней, чтобы тут же распасться. Но можно попытаться найти того, кто их собрал. Я видел его — высокий человек в черных одеждах, он держал лицо в тени, он был бородат и смугл кожей. Я приметил, как его одежды держала брошь из серебра, в виде конской головы.

— И все?

— Да.

Керкира посмотрела на него недоверчивым взглядом:

— И почему ты думаешь, что описал того самого человека?

— Время совпадает, и место совпадает. Я могу показать, если нужно, откуда они пришли и куда шли, когда я их видел.

Керкира не спешила верить, однако ее интуиция подсказывала, что с какой-то целью этот человек все-таки пришел. Если знаешь, чего человек хочет, то знаешь о нем все.

— Допустим, ты прав, и это были те же самые люди. Что ты хочешь взамен за такие важные сведения? Я могу одарить тебя по-царски, окажись то, что ты говоришь, правдой.

— Я бы хотел, чтобы вы разрешили мне служить вам. Вернуться с вами в Срединное царство.

— Так просто? Почему ты этого хочешь?

— Я… — он задумался на несколько секунд, — Я просто человек без семьи, не видевший ничего дальше этих гор. Это может быть единственная возможность переплыть море, побывать в другой земле. Разве это не достаточная причина?

Керкира тогда ему не поверила. Откуда у дикого ликийца такие желания? Но, последовав за ним, она обнаружила, что все, что он говорит, не противоречит сказанному кортосцами. Тогда жрица решила, что, если это подосланный Терцием или Авлом человек, она хотя бы знает об этом. Когда пришло время возвращаться, она взяла Ликия с собой.

Поездка принесла ей только боль, горечь и никаких ответов. Авл пригласил ее семью отправиться в Кортос, когда те уже собирались возвращаться домой из Ариартая, где гостили.

Почему они приняли приглашение? Хотел ли ее отец добиться примирения сторон? Керкира этого не знала. Как не знала она, почему он выбрал более короткий, но опасный маршрут через ликийские горы. Знала только, что возвращается с прахом царской семьи, своей семьи, домой, где уж ходят слухи о возможном восстании против ее еще не начавшегося правления.

Ликий же вскорости стал ее личным Защитником. Как за ним ни следили девушки царицы, он никак себя не выдавал — не ходил ни на какие встречи, не отправлялся на долгие таинственные прогулки, выполнял все поручения точно и без вопросов. Наконец Керкира решила, что он либо на самом деле такой сумасшедший, каким притворяется, либо ждет возможности подобраться к ней поближе. И она дала ему такую возможность. Почему нет? Она могла доверять ему не больше, чем любому из своих подданных. И не меньше. А воином он оказался достаточно способным.

Конечно, Защитник был больше чем просто стражем. Он приносил клятву на крови, и лишь смерть могла освободить от нее. По традиции, он должен был быть кем-то вроде брата. Сейчас же он был не больше чем символ власти, могущественный раб и слуга. Гермагору Третьему служил Защитником лучший из захваченных в плен во время старой войны кортосских генералов. Ликий вряд ли мог похвастаться таким влиянием.

Со временем он стал вызывать у Керкиры какое-то странное доверие. Она знала, что ничего ему не должна, что в любой момент может отказаться от него. Пришлось бы его убить или выгнать за границы государства, но это не так ведь страшно. Эта отстраненность, эта возможность сложить с себя ответственность, привела к тому, что в такие минуты, как сейчас, Ликий был единственным, с кем она могла общаться на равных.

Когда она позвала, он понял сразу. Погремев бронзовым панцирем, воин освободился от него. Это был условный знак: когда Ликий был в парадной броне, он был молчаливым воином, атрибутом силы царицы, когда же снимал доспех — становился живым человеком. Керкира сама настояла на этом.

Мужчина подошел к кровати и, оставив меч у изголовья, сел рядом с женщиной. Осторожно коснулся волос.

— Ждешь, что Пте… — начал он было говорить.

— Не хочу об этом.

— О годовщине?

— Тоже не хочу.

Стояла обманчивая тишина. Жаркий и спокойный весенний день мог бы быть таким прекрасным, если бы не глупое людское беспокойство. И все-таки Керкире стало полегче. Ее тяжесть не могла тянуться вечно, и, когда она отпустила, женщина с облегчением повернулась на бок.

Ликий убрал руку. Он замер, словно решая, что делать, а потом рывком встал с постели и подошел к изящному деревянному столу, золотому и украшенному растительными мотивами. Оттуда он взял доску и собрал рассыпанные фигурки. Это была известная по всему Царству игра — нужно было переправить крестьян через реку в сезон дождей и вернуться назад с урожаем. Кто из игроков сделает это быстрее — выиграет. В нее играли все — от тех самых крестьян до жрецов, от рабов до чиновников.

Вот и Владычица Срединного Царства играла в нее в те вечера, когда могла себе позволить отвлечь разум от постоянных забот. Ликий, поначалу не понимавший правил, вскорости стал ее постоянным соперником. Изредка он даже выигрывал, правда, в основном, когда Керкира была занята разговором больше, чем игрой. Впрочем, воин радовался искренне даже таким победам.

Сейчас он перенес доску с фигурками на большую кровать и молча начал расставлять все в правильном порядке.

— Отказаться от игры я не могу? — наполовину в шутку спросила женщина.

Ликий в ответ покачал головой и протянул ей палочки для броска, предлагая первый ход.

— Ну ладно, — сказала она и взяла протянутые палочки. Потом села на кровати, как девочка, подогнув ноги под себя.

Первый бросок был удачный, она заблокировала проход для фигур Ликия и ходила несколько раз подряд. Потом удача ей изменила, и соперник перехватил инициативу. Играя сначала через силу, женщина быстро втянулась. Ее голову, полную тревожных мыслей, надо было чем-то отвлечь — игра отлично подходила для этого.

То один, то другая выбивались вперед, чтобы потом снова сдать позиции. Победитель никак не мог определиться. Оба начали все дольше думать над ходами, просчитывая, что может сделать соперник в зависимости оттого, какое число выпадет.

В одну из таких минут задержки, пока Ликий завис над доской, Керкира тихо спросила:

— Каковы шансы, что Марцию действительно удастся остановить Птерелая?

— Сами по себе? Невысокие. В чужой стране с годами не менявшейся тактикой… — Мужчина наконец сделал ход, не самый лучший, и взглянул Керкире в лицо. — Ты знаешь, почему Ликия до сих пор свободна?

— Почему?

— Потому что нельзя разбить в битве армию, которой нет. И взять в осаду все горы тоже нельзя. Но это не главное. Главное — нельзя идти строем по узкому ущелью, в которое удобно сбрасывать сверху камни.

Женщина смотрела в серые, как затянутое тучами небо, глаза и пыталась понять, почему в них нет ни тени беспокойства, ни тени страха, но также ни тени жестокости или хитрости. В них было что-то, что она не могла пока понять. Наконец, не выдержав и посмотрев на доску, она спросила:

— Значит, нужно пытаться задобрить Птерелая, пока не поздно?

— У него тоже шансы невысокие. За таким командиром следом пойдут только отчаявшиеся. Благодари богов, что тебе выпал на долю такой слабый противник. Его можно победить без единой битвы — поступить так, чтобы людям было что терять.

Керкира сделала ход, недвусмысленно приближавший ее к победе. Ликий отвлекся, думая, как бы этому противостоять. Сама же она вздохнула:

— Легче сказать, чем сделать. Даже водяной змее понятно, что людям нужен плодородный год, нужно избавиться от чужеземцев в столице, а еще желательно найти нормального Царя вместо поганой жрицы.

— Не замечал, чтобы у вас было такое плохое отношение к богам и их жрецам.

— Только если они занимают престол. А ты ходи давай.

Ликий, колеблясь, подвинул дальнюю фигуру. Керкира тут же поставила свою на освободившееся место, закрывая таким образом проход половине оставшихся фигур противника на доске. Все, что ей нужно было сделать, — это осторожно вывести свои, не давая Ликию возможности сходить.

— Все, что тебе нужно сделать, — это заставить народ любить тебя чуть больше, чем Птерелая. Вымоли у богов дождь, избавься от Марция, снизь налоги, раздай бесплатно землю, устрой праздник — неважно.

— Легче сказать, чем сделать, — только и ответила Керкира, убирая последнюю фигуру с доски.

На сердце было тяжело, но она улыбалась. Ликий стукнул себя от досады кулаком по колену и стал было собирать фигуры. Керкира мягко остановила его руку.

— Реванш?

Прошел месяц. Каждое утро Керкира вставала до восхода солнца и совершала чин поминовения по погибшей семье. Сначала одна, в склепе, радуясь возможности хотя бы немного побыть наедине со своими горестями. Потом перенесла свои ежеутренние бдения в Храм Богини. Со временем она приказала все большему числу жриц и послушниц присоединяться к ней в этом скорбном священном танце. Хотя нигде об этих бдениях не объявлялось открыто, Жрица позаботилась, чтобы молва разошлась по всему городу. На ее утреннем пути от дворца к Храму стали появляться люди. Потом они приходили к самому чину, стояли у ступеней, на площади, молились, молчали, плакали. Люди любили старого Царя, скучали по нему. То, что Керкира отдает ему должное, несколько оправдывало ее в глазах тех, кому она была не по душе.

По приказу Царицы подобные бдения стали проводиться и в других городах. Вся страна, спустя год траура, готовилась проводить наконец душу бывшего правителя.

Днем Керкира боролась с Царским Управителем — для предстоящих дней требовались средства, а запасы и так изрядно подточились за год засухи. Она противостояла идее повышения налогов, на что Управитель пугал ее возможным развалом государственного аппарата, если его нечем будет поддерживать. Одно начинание Царица поддержала — сбор с увеселительных заведений и публичных домов, многим из которых был дан легальный статус. Эту затею сочли довольно остроумной — этакий неочевидный сбор денег со скучающего легиона Марция.

Изредка женщина вызывала к себе Стратега — глубокого старика, командующего войском еще со времен нападения Марция-старшего на Царство. Он был готов терпеть молодую Царицу потому, что уважал волю покойного Гермагора, но только терпеть, не больше. Его уважала армия, и Керкира старалась заручиться его поддержкой. Он был невыносим: упрям, брюзглив, всегда говорил, что думал, и любил притворяться глухим — женщине требовалось все ее дипломатическое искусство, чтобы выдерживать его общество. Но сейчас было жизненно важно подготовить почву к набору и обучению новых войск.

О Птерелае доходили противоречивые слухи. То ли он набрал себе пятитысячную армию, то ли под его знаменами не больше трех сотен человек. То ли половина городов готова сдаться ему без боя, то ли он хочет обойти их и двинуться сразу на столицу. Точно было, что он собирает себе людей на восточной границе и рано или поздно перейдет к активным действиям.

Как ни хотела Керкира избегать Авла Марция, но покорно отдавала ему вечера. С каждым днем, приближавшим дату годовщины, он становился все более нервным и нетерпеливым. Он хотел дать Царице время, он был доволен ее обществом, но из-за моря приходили неутешительные вести, будто Терций Аквилий собирается в еще один поход против Кортоса уже в этом году.

Наконец настал день годовщины.

После стольких утренних бдений Керкира по привычке проснулась рано и почувствовала себя неуютно. Поминовение было запланировано на полдень — время, когда день переламывается напополам, когда души уходят из этого мира, а боги слушают людей особенно внимательно.

Женщина поднялась и вышла на балкон. Город тихо спал. Было прохладно, даже немного зябко. На востоке, там, где Птерелай собирал свое войско, чтобы повести его на столицу, начинало слабо светлеть.

— Выглядит величественно, согласна.

Керкира вздрогнула, но не обернулась. Конечно, это была Талия. Она всегда вставала раньше и умудрялась подкараулить пробуждение Царицы.

— Ты когда-нибудь переучишься подкрадываться?

— Ничего не могу с собой поделать, ты же знаешь.

— Ты специально?

— Да.

Керкира улыбнулась. Талия была умна и подготовлена. Пожалуй, она со временем даже лучше самой Царицы подошла бы на роль Верховной Жрицы. Только ей не повезло с родителями. Впрочем, с тем, кому не повезло, можно было бы поспорить. Родители Талии хотя бы были живы.

— Гляжу на это небо, — помедлив, сказала Керкира, — и у меня такое ощущение, будто сегодня должно случиться что-то важное. Такое покалывание в воздухе.

— Ты всегда слишком серьезно воспринимала всю эту храмовую мистику. Тут холодно, ты голодна и не спала толком. Пойдем внутрь.

Керкира обняла себя за плечи и покачала головой.

— Погоди. Хочу посмотреть на облака, — сказала она, всматриваясь в далекую тучу, которая собиралась на горизонте над морем. — Эх, если бы голод и холод были моими единственными проблемами.

Судя по ветру, туча не собиралась двигаться в сторону берега.

— Ты не хочешь, чтобы твоей первой проблемой был голод. Поверь мне, — сказала Талия чуть холодней, чем обычно. А потом — мягче: — Владычица, ты не представляешь, сколько проблем не смогут решиться без тебя этим утром в Храме.

Керкира вздохнула и повернулась к девушке.

— Похоже, придется приступить к ним, пока не случилось какого-нибудь потопа.

Они вышли с балкона и не увидели, как холодное серое небо стало окрашиваться в теплые цвета.

Белые колонны Храма сияли в лучах полуденного солнца. Площадь перед громадными ступенями была заполнена народом, стоял шум говора сотен голосов. Казалось, вся столица собралась в одной точке.

Две лошади, вороная и золотая, везли Керкиру в открытой колеснице через это гулкое людское море. Они двигались медленно, в гору, так что женщина могла сполна ощутить кожей человеческую стихию. Все эти лица, глаза, судьбы зависели от нее. Каждый смотрел на нее с надеждой, со страхом, со злостью. Это чувство захлестывало ее с головой, отдавалось болью в груди, жаром на коже.

Внешне же Верховная Жрица была совершенно спокойна. Твердой рукой она управляла ритуальной повозкой. Они должны были видеть, что такой же рукой она может править самим переходом дня на ночь. Останови она колесницу, солнце замерло бы в небе.

От того, сможет ли она внушить людям это, сможет ли завладеть их сердцами, зависело все.

А вот и ступени. Керкира вышла из колесницы и, ни на секунду не прекращая движения, начала подниматься. Сорок два тяжелых шага. Солнце и тысяча взглядов жгли обнаженную спину.

«Что же, ты сама хотела, чтобы сюда пришел каждый. Наслаждайся теперь», — сказала она себе в тот момент.

Восхождение подошло к концу. Остановившись на площадке перед входом, на границе между тенью храма и лучами солнца, Керкира обернулась и осенила толпу знаком, которым родители благословляли детей, а братья и возлюбленные друг друга. Это пришло само собой, этого жеста не было в традиции. Люди притихли, некоторые склонили головы.

Верховная Жрица вошла под своды храма.

Белые стены поднимались ввысь, будто бы доходя до самых небес. Огромное пространство было заполнено людьми — и тишиной. Послушницы и жрицы стояли безмолвно, словно огромная космическая свобода, открывавшаяся в стенах Храма, давила на них, заставляла притихнуть. Либо они были хорошо научены.

Ощущение, которое Керкира испытывала, напомнило о том, как она в первый раз вошла под эти могущественные своды. Что-то несоизмеримо больше ее, важнее ее открылось напуганной девочке с покрасневшими глазами. Что-то обещало изменить ее жизнь, изменить все, если ей хватит смелости и воли пройти по этой дороге.

Она прошла прямо, как и было должно, до места в центре залы. Когда звук ее шагов стих и во всем Храме, а казалось, и во всем мире наступила тишина, Царица запела. Ее голос, чистый и громкий, нес слова о скорби и печали, о величии и славе, о посмертном покое и тяготах жизни. Когда песня была спета один раз, ее подхватили ближайшие к Керкире жрицы, мелодия стала сильнее, крепче. Все больше и больше голосов присоединялось к ней.

Многократно усиленная сводами Храма, эта песня-плач сначала вырвалась из него на площадь, а потом покрыла собой весь город. Люди слышали, как с высоты, казалось, преднебесной, из дома богов, доносились горние звуки. Их издавали создания, не рожденные земными матерями, такую величественную скорбь могли испытывать только существа высшие, непознаваемые.

Чин поминовения продолжился. Двигаясь как единое целое, жрицы начали обход невидимой могилы царя и его семьи. Единство звучания, унисон, распалось на многоголосие: жрицы звенели бубенцами, шептали, говорили, напевали сакральные слова. Прощание, призыв, восхищение, осуждение за ранний уход переплетались, как нити, образуя одно полотно.

Эта часть могла продолжаться сколько угодно долго, и Керкира не спешила ее заканчивать. Не только потому, что так было правильно скорбеть по умершему царю. Она сама хотела погрузиться в эту печаль, достичь самых глубин скорби, хотела позволить себе не отпускать своего отца, не прощаться с ним навечно.

И полотно тянулось, не кончалось, становилось крепче, крепче, чем металл и вековое вино. Даже самые стойкие и самые пустые восприняли это. Никто из пришедших не смог сдержать слез.

Завершив очередной круг, Верховная Жрица осознала, что места для скорби внутри нее больше не осталось. Тогда она остановилась и начала третью часть обряда. Конец был создан с целью принести успокоение в сердца провожающих и позволить умершим покинуть чертоги живых беспрепятственно. К счастью, ведущая роль отдавалась хору, так что жрица могла позволить себе немного отдохнуть, следя за текстом вполуха и произнося необходимые фразы без вовлечения.

Лишь в самом последнем песнопении, когда отдавалось последнее прощание, она снова вошла в поток, закончив с той же силой, с какой начинала.

Пришло время самого главного. Керкира вышла из Храма. Она остановилась у самых громадных ступеней, сияющая в белом траурном платье, в обнимавших ее лучах света. Перед ней была толпа — притихшая, сконфуженная. Никто не знал, что будет дальше и как следует себя вести.

Царица видела перед собой народ, совсем другой, чем перед началом обряда. Сейчас она могла сделать с этими людьми все, что ей было нужно. Это осознание было таким резким, таким пугающим, что Керкира буквально забыла все заготовленные речи.

Но начинать надо было.

— Восславим Богиню, дарующую свет и тепло своим слугам! Да пожалует милосердная отцу нашему, Гермагору Третьему, Царю Срединного царства, хранителю благосостояния народа, его мира и покоя, добрый путь по реке посмертия, тихую пристань и защиту ото всех напастей! Он был отцом своему народу, каждому из вас, больше, чем мне, его родной дочери. Он заботился обо всех — о жрецах и хлебопашцах, о писцах и виноделах, о воинах и глиномесах. Даже рабы в его доме жили богаче и спокойнее его самого.

Керкира прислушалась к тому, как люди реагируют на ее слова. После обряда говорить было тяжело, но она знала, что стены Храма помогут ей, разнесут ее голос над толпой. Женщина почувствовала молчаливое одобрение — народ любил ее отца.

— И вот он погиб, трагически, не так, как подобает царю. Не в битве, он не любил войну. Не в кругу семьи в родной постели. Он погиб в гостях, поддерживая добрые отношения, договариваясь о мире и спокойствии. Он пал не жертвой заговора, рука не палача, а разбойника, простого бродяги, забрала его жизнь. Об этом мы плачем сегодня. Об этом мы скорбели целый год, и не одни мы. Сами боги отвернулись от нас за то, что мы не уберегли отца и хранителя, данного нам по Закону.

Сегодня мы исполним наш долг перед богами и вернем их благосклонность! Мы оплакали Царя, как положено по Закону, и проводили его дух вниз по реке посмертия, теперь наступило время позаботиться о живых. На каждой площади, в каждом городе Царства сегодня будут закланы жертвенные быки. Каждый сможет отведать божественной пищи, сесть в общий круг на ритуальном пире и вознести моление о благоденствии нашего Царства!

Керкира сделала небольшую паузу и вслушалась в одобрительные выкрики. Пусть ее не любят, но все любили ее on А еще все любят пиры.

— Когда мы исполним волю Богини, как исполнял ее Царь, мы вернем в Срединное Царство благоденствие и процветание. Я бы отдала все, чтобы снова увидеть Царя на троне. Но я повинуюсь Закону: я заняла это место по воле моего отца.

Однако есть те, кто гневит богов, заставляет Царя лить слезы в посмертную реку! Те, кто пытается занять престол против права, как нечестивец Птерелай Альтх. Мы должны искоренить это беззаконие, чтобы Царство снова могло жить в мире и благоденствии!

Керкира почувствовала, что до людей начинает доходить направление ее речей. Они начинали принимать вещи, с которыми могли не соглашаться, против которых могли бороться. Ее труд начинал приносить плода. Осталось закрепить успех.

— Я же обещаю, — тут она на секунду замялась, — найти достойного мужа и родить сына. Сына, который будет воспитан в долге и заботе о Царстве, как был воспитан мой отец, Гермагор Третий. Сын, достойный своего деда, займет его место и продолжит его дело.

Но это будет после. Сегодня же — празднуйте, пируйте, молите и благодарите богов, пусть они даруют Царству благоденствие и покой.

Толпа возликовала. Может быть, не прямо возликовала, но точно отозвалась с одобрением на речь Керкиры. Люди действительно услышали ее и готовы были принять ее речи.

Кто возликовал, так это сама Царица. Она знала нелюбовь народа к ней, и это принятие казалось ей чудом. Женщина совершила над толпой знак-благословение и медленно двинулась внутрь Храма.

Только там она поняла, насколько устала. Ноги и спина болели, горло саднило. Керкира с приятным предвкушением подумала о травяных отварах и теплой ванне, ожидавших ее вечером во дворце. Но сначала нужно было сделать еще одно дело…

— Птерелай захватил Хатэш, Авл! Город в огне! Я не могу объявлять о своей помолвке перед народом во время войны, ты же должен это понимать!

Она принимала его во дворце, в отдельном закрытом помещении, где их не могли услышать. Мягкие ковры на стенах, карта Царства на столе, осколки чаши из-под вина у стены.

— Как захватил? Откуда ты это знаешь?

— Я Царица этой страны или нет? — ответила она сердитой шуткой, а после обратилась к девушке за своей спиной: — Галия.

Девушка вышла вперед и неожиданно быстро стала показывать на карте:

— Примерно за час до рассвета предатель открыл северные ворота изнутри. Примерно тут скрывался отряд мятежников. Пожар начали в районе порта, чтобы отвлечь гарнизон. В это же время ворвались во дворец, предположительно, убили Управителя и всех чиновников. Основные силы Птерелая будут в городе не позже завтрашнего вечера, они знают, что отбить его не успеем.

Во второй раз слушать этот отчет было не легче. Керкира прижала руку к груди, а другой оперлась о стол, борясь с головокружением. Авл, похоже, воспринимал это не легче — от лица отхлынула кровь, губы плотно сжаты.

— Щенок… — только и сказал он.

Царица подошла к военачальнику, взяла его руки в свои.

— Авл… Ты же понимаешь, я прошу тебя, пойми… Я прошу тебя, я обещаю, я стану твоей женой, я дам тебе наследника, но мне нужно быть уверенной, что ему будет где вырасти, что он сможет стать царем.

— Ты обещаешь стать моей женой сразу после того, как я покончу с мятежом Птерелая?

— Да.

— Скажи это еще раз. — Он сжал ее руки так сильно, что они побелели.

— Я обещаю стать твоей женой, как только ты покончишь с мятежом, — сказала она дрогнувшим голосом.

— Еще раз, — приказал он.

— Я клянусь всем, что у меня осталось, я обещаю стать твоей женой, как только с мятежом будет покончено! — сказала она, и на ее глазах выступили слезы.

— Хорошо, Воробушек. Я принимаю твою клятву. — Он отпустил ее руки и отвернулся.

Снова закатное солнце превращало море и крыши города в полыхающее пламя. Керкира стояла на балконе и не ощущала жара, пропитавшего землю и камень и медленно поднимающегося вверх.

Снова разболелась голова. Сначала тупо и глухо, у затылка, сразу после того, как отпустила Авла. Боль, словно тяжелая давящая змея, перебралась на макушку во время последующего разговора со Стратегом и Управляющим.

К завтрашнему утру все в городе должны знать, что подлы предатель Птерелай, отрицающий Закон и власть назначение самим Гермагором Третьим правителя, без предупрежден сжег Хатэш. Никто из верных последователей Богини не может оставить это преступление безнаказанным. Поэтому Цари отправляет своего союзника Авла Марция с его легионом — положить конец мятежу. С ним отправится часть царской армии, поэтому для охраны столицы объявляется набор новых войск.

Глухой старик-командующий не соглашался ни на что, пока Керкира не объяснила ему, что использует войска Марция как щит, в то время как собственные силы будут готовиться. Когда Управляющий предложил использовать преступников, обещая им прощение, змея добралась до висков. Керкира оставила подданных самостоятельно решать эту проблему. И всех остальных тоже, но чтобы к рассвету у нее был полный отчет.

Теперь же змея обвилась десятью кольцами вокруг шеи и головы и вонзила две пары острых зубов прямо в виски. Керкира смотрела на горящий город, упершись в стену плечом, и старалась дышать глубже. Стена была до противного теплой.

Женщина услышала шаги, а потом почувствовала прикосновение Ликия к плечу.

— Тебе нужно, — мужчина сделал акцент на втором слове, — отдохнуть. Никто не может победить, если будет только изматывать себя.

— Как? Как я могу отдохнуть, скажи? Страна в агонии, я не знаю, как она переживет следующий месяц. Я ее правитель. Я вместе с ней.

Керкира обернулась и посмотрела в его непроницаемые серые глаза. Он ответил:

— Именно поэтому ты должна. Ты сейчас ляжешь. Я скажу, что ты приказала принести тебе лечебное питье. Ты выпьешь и уснешь.

Керкира отвела взгляд.

— Почти все травы действуют, только если ты в них сам веришь. Я уже давно перестала. А другие принесут больше вреда, чем пользы. Но ты прав, надо лечь.

Она перешла к постели, опираясь на руку Ликия.

Керкира легла на бок и, попросив мужчину сесть рядом, положила голову ему на колени. Ощущение чужого присутствия будто бы заставило змею немного разжать свои смертоносные кольца.

— Говори, — приказала женщина.

— Что?

— Что угодно. Все. Про сегодня. Я хочу слушать.

Ликий начал неловко говорить все, что приходило на ум.

Авл сволочь, нужно поскорее решать, что с ним делать. Сдать Марцию Аквилию в обмен на защиту? Глупо, тот тоже сделает Царство своей провинцией. В любом случае это надо сделать до того, как он, вдруг, справится с Птерелаем или просто устанет и обозлится. Он же рано или поздно поймет, что Керкира не сможет дать ему наследника. Или Верховная жрица не может зачать ребенка, тоже только пока сама в это верит? Да, Ликий тоже общается со слугами и слышал слухи. Нет, Ликий не спит со служанками, особенно с послушницами, никогда не знаешь, какую цену они назначат в качестве платы за обряд. А вдруг ему придется умереть или уехать. Он не сможет выполнить свой долг. Не важно, какой долг, не важно…

Керкира сама не заметила, как уснула. Тихая и спокойная речь Ликия подействовала на нее лучше любых вредных трав.

Керкира проснулась за пять минут до полуночи.

Боль ушла, но ощущение мира было необычным. Все стало чуть мягче, границы между вещами стали размытыми, проницаемыми. Край луны был виден в открытый проем балкона, ее серебряный свет остужал землю своим касанием.

Там же стоял Ликий. Словно на рисунке — рельефный силуэт тела открывал какую-то глубинную правду, которую днем не было видно из-за всех этих мелких деталей.

Он обернулся, и его лицо оказалось освещено. Особенно глаза — они будто бы сами состояли из лунных лучей, разве что не светились, как у кошки.

— Тоже чувствуешь? Наши старики любят такие ночи. Говорят, что нет ничего спокойнее для старых костей. Только молодой горячей крови может быть опасно.

— Ты потому нарушаешь порядок? — спросила Керкира в шутку, садясь на кровати. — Хочешь меня защитить?

— Не от луны. Тут я ничего не могу сделать, — ответил он абсолютно серьезно, лишь слегка улыбнувшись уголками губ.

Царица отбросила покрывало, отметив про себя, что засыпала она без него, осторожно коснулась босыми ногами пола и подошла к Защитнику. Она стояла от него в шаге, осознавая все, каждое дуновение духа, происходившее в ней, и улыбалась. Это было странно приятно, стоять в объятьях лунных лучей, окруженной волнами ночи, на расстоянии руки оттого, к чему так тянет, по самой глупой прихоти.

Это была дурацкая, идиотская возможность, от которой стоило отказаться, нужно было отказаться. Но Керкира слишком долго могла получать все радости, а пока будет желать только то, что дозволено. Женщина мысленно прокляла вес мир и все запреты, потому что они не давали достойного ответа на вопрос «почему нет?». И в ту же секунду, словно влекомая помимо своей воли какой-то силой, она подалась вперед и поцеловала Ликия. Он ответил тем же, будто подталкиваемый со спины лунным светом.

С того момента не было мгновения, когда их тела не касались бы. Это было движение и замирание на томительные секунды, лишь только чтобы двинуться дальше в том потоке, который унес их двоих. Если бы свет мог быть водой, утоляющей жажду, так бы они описали связь между ними. Они приникали друг к другу, стремясь раствориться, и одновременно находили что-то неимоверно важное, вбирали это с каждым поцелуем, с каждым горячим дыханием.

Не говоря ни слова, разве что смеясь без повода, искренне, они рассказывали друг другу о самых сокрытых переживаниях и раздумьях. И если мир — это только то, что мы ощущаем, и то, что можем представить, то для каждого из них в тот миг миром стал другой.

Время для них перестало существовать. Сколько раз они, их тела и души, сливались в едином порыве? Сколько раз они застывали в объятьях, чтобы, позволив уставшей плоти отдохнуть, соединиться вновь? Сколько секунд прошло в пронзительнейшей ноте тончайшей нежности, когда близость достигает своей полноты?

Когда Керкира в очередной раз вскрикнула и задрожала всем телом, Ликий понял, что что-то поменялось. Он прижал ее сильнее, оставляя следы на тонкой коже, но ничто не может остановить дуновение Ветра Богини.

Керкира видела черную реку, текущую на север. В ней отражался огонь. Город, сгорающий дотла, становился все отчетливее. Можно было различить отдельные дома и даже людей, мечущихся, бегущих к реке в тщетной надежде зачерпнуть влаги. Они добегали до воды и оставались в ней навсегда:

Среди них выделялся один, воин по наружности и духу. Черты лица нельзя было разобрать, но глубокие серые глаза отражали языки пламени. Он стоял по центру, ровно напротив Керкиры, а с юга, по направлению течения реки, к нему скакали воины-духи. Они убивали всех на своем пути. Мужчина не видел их, он смотрел прямо на женщину, словно действительно мог видеть ее. И чем дольше их взгляды были соединены, тем больше черт самой Керкиры проступало на его лице.

Это было в отражении.

На противоположном берегу же не было ни города, ни огня. Гам, где отражались в воде воины-духи, шла траурная процессия. Люди вели быков, вели на заклание. Они шли оплакать падение рода Царей, шли скорбеть о смерти и запустении. Напротив женщины, там, где отражался сероглазый юноша, начинался обряд. Быка держали двое мужчин — бородатый великан и худощавый, рано повзрослевший мальчишка. Сама Керкира стояла перед ними с жертвенным ножом в руке. Она нанесла удар, и красная кровь окропила землю. Земля была суха, потребуется много крови, чтобы снова сделать ее плодородной.

Кровь стекала к реке, смешивалась с ее водами. Отражение мужчины начало волноваться, терять очертания, и только тогда Керкира поняла, что оно не было перевернутым. Оно отражало не тот берег, а этот.

Человеческое тепло Ликия — первое, что почувствовала женщина, когда пришла в себя. Он был рядом, конечно же, ведь прошло всего несколько секунд. Потом она открыла глаза. Предметы казались пятнами — темными и светлыми. Одно из пятен постепенно превратилось в Ликия.

Мужчина смотрел на нее с беспокойством и одновременно с облегчением. Взгляд этот пробудил в сознании женщины воспоминание о видении — это были те глаза, которые смотрели на женщину из реки. Страх мгновенно сжал сердце Керкиры ледяной рукой.

— Что с тобой? — спросил Ликий.

— Я… ты… — женщина не могла подобрать подходящих слов. Да и какие подбирать слова, как объяснить человеку, что это такое — когда Богиня касается тебя дланью.

Керкира резким движением встала и подошла к столу, на котором были разбросаны фигурки для игры. Жрица схватила несколько штук наугад, скинула на пол остальные и, прошептав сакральные фразы, бросила фигурки на стол. Их расположение, форма фигуры, в которую они сложатся, должны были дать женщине подсказку.

— Копье направлено на сердце… Белый перекрывает черное… Почему он оказался на доске? Если это река, то…

Ликий за это время подошел к женщине и приобнял ее за плечи.

— Ты что-то видела, да? Предсказание. Не колдуй, я готов заплатить цену, если придется.

— Ты готов, но, может быть, я не готова, чтобы ты ее платил.

Тут у нее появилась догадка. Она медленно обернулась в руках у Ликия, прижалась к нему.

— Ты действительно должен заплатить… За меня. Это я настояла на нашей близости. Я притянула тебя к себе. Это пророчество было не для тебя, а для меня.

— И что же?..

— Прежде чем я скажу тебе, я хочу услышать честный ответ: почему ты стал служить мне?

Ликий резко посерьезнел. Он мягко отстранил от себя Керкиру.

— При чем это тут сейчас?

— Мне нужно знать, чтобы я могла сказать смысл пророчества. Поверь, я не настолько глупа, чтобы поверить, что мужчина готов просто так пересечь море и поклясться на крови служить чужой властительнице. Так в чем причина?

— Если ты правда хочешь знать, то пускай. Я был там, когда погиб твой отец. Я видел, как пришел чужеземец, как серебряная конская голова держала его плащ. Я не честный человек и убил многих, но никто не должен проливать кровь царей.

Керкира догадывалась, но не хотела признаваться себе в этом. Но услышать, что человек, самый близкий этой ночью, был среди убийц ее отца… Ей потребовалось много мужества, чтобы остаться стоять ровно.

— То есть тебя замучила совесть, а духу убить себя не хватило?! И ты решил, что будет лучше всего — поступить на службу к дочери своей жертвы! Ты животное, варвар!

Он не стал оправдываться, как не стал и противиться, когда женщина ударила его несколько раз в грудь.

— Знаешь что теперь? — спросила она, всхлипывая. — Теперь я знаю, что! Царству суждено гореть в огне. Оно, а не мой отец, жертва твоего клинка! И за это знание, что самое смешное, я должна отдать тебя. Ты близок мне по крови дважды — как убийца и как Защитник, принесший клятву на крови.

Душевные силы ее оставили, и она опустилась на руки своему невольному мучителю.

— Я готов принять смерть. Сейчас более, чем когда-либо.

— Я не готова, — только и ответила она.

Они стояли и молчали какое-то время. Керкира напряженно думала, правильно ли она истолковала плату. Она не должна была отдать свою кровь буквально, это бы она поняла. Ликий был ей ближе всех по этой дурацкой духовной связи, он был ей братом, если верить этим старинным традициям о роли Защитника. Он даже был ей ближе всей родни по праву убийцы — отнявший жизнь считается связанным той же связью, что и жизнь давший.

— Послушай, — сказала она с надеждой в голосе, — столько старых традиций вспомнилось… Может быть, нам поможет еще одна? Раньше равным смерти считалось быть изгнанным из Царства. Богиню это не обманет, но вдруг ее удовлетворит пролитая взамен кровь Птерелая.

— Я не хочу. Жить с тяжестью вины еще и за то, что оставил тебя в самое трудное время. Лучше убей меня.

— Замолчи ты. Ты поклялся быть моим слугой, значит, обязан выполнять приказы. Я приказываю тебе покинуть пределы Царства. — Она замолчала и снова прильнула к его губам, на этот раз по своей воле.

Отпрянув, Керкира сказала:

— Я не хочу терять тебя. Прошу. Не осталось никого ближе мне по закону крови… Нет никого ближе моему сердцу, Ликий.

Керкира ошибалась и в том, и в другом.

Узнала она об этом только на третий месяц. Ее сложно винить — поверить в то, чего не может быть, бывает довольно сложно. Подумаешь, тошнота и головокружение, и запах благовоний внезапно начинает казаться невыносимым.

Да и не поверила бы Керкира себе, если бы Талия ее не убедила. Подруга видела тело жрицы со стороны и знала его лучше ее самой.

С тех пор Царица стала реже появляться перед людьми, а чиновникам давала указания, только сидя на троне в отдалении.

Ликий исчез из дворца, как ему и было приказано, но отследить его не удалось. Началась суматоха в связи с мятежом Птерелая. Жители с восточных регионов потянулись к защищенной столице, а легион Марция был отправлен подавлять восстание.

Авл собирался расправиться с противником за два месяца и триумфально вернуться в столицу. На деле он лишь не позволял Птерелаю продвинуться на запад. Разгромив то, что казалось главными силами мятежников, военачальник обнаруживал только, что они перегруппировались и атакуют где-то на другом направлении.

Подготовка подкреплений из населения Царства, сначала шедшая хорошо, постепенно застопорилась. Люди приходили, под руководством ветеранов старой войны с Кортосом они все лучше овладевали азами войны. Но когда дело доходило до отправки подкреплений, Керкира медлила. Сначала Стратег всецело разделял желание помуштровать зеленых новичков, прежде чем бросать их в битву, но, когда легион Марция стал терпеть все больше поражений и зарабатывав меньше побед, мнение старика переменилось.

Закончилась весна, прошло и лето. Год был все такой же жаркий и сухой. Уже никто не сомневался, что урожая будет не больше, чем прошлой осенью, а значит, пояса придется затянуть еще туже.

К осени Керкира совсем переложила дела на Управителя. Не слишком любимый людьми, но верный и умеющий экономить, он занял эту должность еще при ее отце и верно служил государству.

Царица же перебралась в старый храм Богини, расположенный к северо-западу от столицы, вдалеке от города. Мысли ее занимало пророчество, данное в роковую ночь. Как-то постепенно, незаметно для себя, она поняла, что на самом деле оно означало. Серые глаза на ее лице, на лице того, кто ближе ей всех по крови. Жертва — ее еще не родившийся ребенок.

Керкира тратила все время на то, чтобы придумать способ обхитрить предсказание. Ведь это долг матери — спасти свое чадо любой ценой. Но долг жрицы — быть верной своей Богине. Что могло заменить желаемое Богиней подношение? Чья жизнь могла стоить столько же, сколько жизнь ребенка, принадлежащего Керкире по праву крови? Быть может, жертва в тысячи человек могла бы умилостивить ту, что возжелала отнять самое дорогое.

Так Керкира и нашла ответ. До смешного простой.

В тот холодный день поздней осени, когда люди кутались в покрывала, Керкира в последний раз принимала у себя своего Стратега.

Он пришел уведомить ее, что собирается приказать войскам отправиться против Птерелая. Тот оправился от летних поражений и уверенно продвигался в сторону столицы. Год назад старик бы и не подумал поставить царицу в известность, но за это время он увидел ее благоразумие. Он желает убедить ее в правильности своего решения.

Все это он хотел сказать, пока ему не была дарована аудиенция. Увидев Керкиру, он все понял. Всего через несколько дней она сможет начать переговоры на новых условиях. Он согласился отложить наступление.

Когда Стратег отправился обратно, появилась Талия.

— Моя владычица, — начала она, и голос ее дрожал, — я только что узнала… Терций Аквилий начал наступление.

— Что?

— Терций начал наступление на Кортос. Авл знает… Он покинул войско и едет сюда.

— Сюда? — Керкира нахмурилась, обдумывая услышанное. — Конечно. Он все поставил на ресурсы Царства, и теперь у него нет выбора, кроме как забрать их силой.

Она откинулась назад в кресле и устало закрыла глаза. Талия подошла поближе.

— Авл будет здесь не позже завтрашнего вечера, — сказала она.

— Значит, придется действовать быстрее. Что же, я давно этого ждала.

Керкира жестом подозвала свою подругу поближе и начала быстро что-то шептать ей на ухо. Та все внимательно выслушала, но, когда царица закончила, произнесла яростным шепотом:

— Я не могу оставить тебя сейчас!

— А я не могу доверить это кому-то другому. Не беспокойся обо мне. Промедление — вот что может стоить нам жизни.

— Он не будет тебя убивать!

— Не он, так другой. Птерелай, Терций, не важно кто. Для них я просто разменная фигура. Сейчас нужна, после — нет. В игре побеждает тот, кто достаточно смел, чтобы первым пожертвовать фигурой. Ты же знаешь.

Талия кивнула. Ее глаза были на мокром месте, но она улыбнулась. Они с Керкирой часто играли в глупую игру про крестьян, еще со времени послушничества.

— И ты всегда выигрываешь, так ведь?

— И я всегда выигрываю.

Талия быстро попрощалась с Керкирой и ушла. Наедине с собой женщине оставалось только молиться, но и этого она уже не могла.

На следующее утро в обители заступила усиленная стража, набранная из тех, кому было обещано прощение преступлений в обмен на службу. Вестей не было весь день. Каждый чувствовал напряжение в воздухе, будто боги обозлились на людей.

К вечеру стало известно, что Авл приближается к столице, а оттуда пути до обители — несколько часов. Он и вправду едет с малым отрядом, зато с каким. С ним была его личная маленькая армия — самые преданные и закаленные в боях ветераны.

Керкире стало хуже. Оказалось — начинаются роды. Женщина выглядела ужасно: пятна на коже, неестественная худоба, не считая живота. Многие беспокоились, что она не переживет эту ночь. Ее это не волновало. Главное — успеть родить, а остальное не важно.

Когда прибыл Авл, Керкиру спрятали, а настоятельниц обители стала тянуть время, пытаясь заставить его прождать у закрытых ворот до утра, как положено по правилам.

Род Марциев никогда не славился терпением. Ворота были выбиты, а стража убита. Защитники царицы бились буквально за каждую комнату, за каждую закрытую дверь. Но в узких коридорах и небольших помещениях они не могли наброситься всей массой, а один на один у них не было шанса против закаленных в боях воинов.

Те, кто не сбежал, окропили своей кровью священные камни, искупив все былые прегрешения.

Керкира пряталась в небольшом помещении возле тайного выхода из обители. Не для того, чтобы сбежать самой, нет. Надо было закончить это раз и навсегда. Маленький теплый младенец, уже не кричащий, уснувший, что-то изменил в ней. Когда она в первый раз посмотрела в эти чистые серые глаза, почувствовала его тяжесть на своих руках, весь мир перевернулся. Случилось чудо — что-то, чего ни она, ни кто-либо другой не мог бы ожидать. И дело не в том, что жрицы не могут иметь детей, просто этот маленький космос, живой, имеющий душу, рожденный для великих свершений, несущий в себе кровь ее предков был… Был. Не было, а теперь был. Чудо.

Авл ворвался в комнату, подобно быку. Голыми руками он расправился с двумя стражниками, поставленными защищать царицу, не щадя своей жизни. Один был торговцем. Он избегал податей и обворовывал покупателей. Но осужден был не за это, а за то, что убил своего соседа в подогретом вином гневе, подозревая того в изменах с женой. Он до последнего не верил, что все закончится вот так, и умирал с сердитым недоумением в глазах.

Второй был разбойником. Он убил много невинных людей ради звенящих монет. У него никогда не было ничего своего, он тратил так же легко, как и получал. Он устал от такой жизни и сдался сам. Умирал с облегчением и благодарностью.

Ребенок услышал шум и заплакал. Авл остановился в шоке. Лицо его побагровело еще сильнее. Он разразился криком:

— Так вот оно что! Ты… ты решила погубить меня в войне с твоим скотским братом, а сама прячешь от меня моего ребенка! Я ведь прав?

Керкира молчала и даже не смотрела на него. Она ничего не могла сказать, чтобы он поверил. Она успокаивала младенца, качала его так, как это делают все матери всех времен и народов.

— Молчишь! Захотела спрятать моего сына, чтобы не пускать меня к власти!

Он подошел к женщине, схватил ее за руку и рывком поднял на ноги. Затем протащил к выходу, где в небольшом зале находились его воины. С ним осталось всего пять человек.

— Братья, смотрите! Эта шлюха скрывала моего ребенка!

Ответом был смех и одобрительные возгласы. Керкира заставила себя поднять глаза и посмотреть на этих людей. Обычные кортосцы, лица скрываются за шлемами с полумасками и густыми бородами. Обычные… Но какое же отвращение они у нее вызывали. Эти начищенные доспехи и кроваво-красные плащи на брошах в виде конской головы, эти оскалы на их варварских лицах.

Откуда-то из здания послышались звуки борьбы. Мужчины перестали смеяться, схватились за мечи. Авл сказал своим людям:

— Кварт, Квинт, проверьте. Остальные со мной. — А потом обратился к Керкире: — Что здесь происходит? Это ловушка?

— Я не знаю, милый Авл! Я не знаю! Я боюсь, это не мои люди. Из обители есть тайный выход, я могу провести вас туда. Там должны быть лошади.

Мужчина недоверчиво посмотрел на нее, но увидел лишь искреннюю мольбу в глазах. Подумав, он сказал:

— Веди.

Керкира кивнула. Авл отпустил ее, ребенок постепенно успокоился, и идти было легче. Они прошли несколько коридоров, соединенных незаметными низкими проходами и вышли на небольшой двор с маленькой конюшней. Там стояли лошади, больше, чем было стойл.

Авл дернул Керкиру за плечо:

— Это твои лошади? Почему они оседланы?

Ответил ему резкий мужской голос:

— О могучий Авл Марций, владыка Кортоса. До тебя всегда так медленно доходит!

Из-за конюшни вышел Птерелай в сопровождении отряда вооруженных людей. Авл и его воины достали оружие, но на каждого из них приходилось трое.

— Ты… Что ты здесь делаешь?!

— Пока твои люди гоняются за призраками по всей обители, я решил подождать тебя у выхода. Нехорошо отпускать гостей без провожатого.

Авл резко притянул Керкиру к себе, держа ее одной рукой и поднеся меч в другой к ее груди.

— Если ты не прикажешь своим людям пропустить нас, клянусь, я убью ее.

Птерелай даже не изменился в лице.

— Валяй. Мне же лучше будет: ты убил законную царицу я отвез тебя в кандалах к Терцию Аквилию, получил его поддержку и правлю как единственный наследник. Давай, чего ты ждешь?!

— Ты врешь! — ответил Авл, хотя голос его доказывал, что верит он в обратное. — Считаю до пяти, опусти оружие! Раз… Два… Три…

Мятежники даже не шелохнулись. Сердце Керкиры бешено билось.

— Четыре…

Он не успел досчитать. Один из его элитных, лично отобранных воинов, единым движением подскочил к Авлу и вонзил клинок в сочленение доспеха.

Мужчина не успел даже вскрикнуть. Его лицо скривилось от боли, и он ничком упал на землю.

— Убить всех, кроме предателя! — крикнул своим неприятным голосом Птерелай, и его воины рванули вперед.

У двоих оставшихся не было даже шанса.

— Ты же обещал! — воскликнула Керкира, когда все было кончено.

— Я обещал, что оставлю в живых солдат, а насчет высокопоставленных офицеров речи не шло. И сейчас ты все равно не в том положении, чтобы что-то требовать. Я не шутил, когда говорил, что мне было бы проще тебя убить.

Он сделал шаг к ней, протягивая руку к эфесу меча. Керкира телом почувствовала, как напрягся мужчина рядом с ней.

Птерелай остановился, глядя на нее своим противным насмешливым взглядом. Но потом улыбка медленно ушла с его лица.

— Впрочем, у меня всегда были только теплые чувства к родне. Как там наш благоразумный дедушка говорил? Кажется, «позорная жизнь похуже смерти»? Поступлю, как поступали мудрые предки, — отправлю тебя в изгнание. Чтоб ни о тебе, ни о твоем отродье я больше никогда не слышал, понятно, сестрица?!

Керкира, сдерживая слезы, кивнула.

— Моя воля все равно уже у тебя. Ты мой наследник в случае моей гибели. Что тебе еще надо?

— Ничего. Просто исчезни. — Потом он обернулся к воину в доспехах легиона Марциев. — Ты, интересно, кто такой? Небось, агент нашего любимого Терция Аквилия. Аве Терций и все такое. Не хочу переходить ему дорогу. Можешь идти.

Птерелай сделал знак своим людям и, обернувшись, направился к лошадям. Тело Авла Марция схватили и потащили следом.

Начинался холодный осенний дождь. Всадники скрылись из виду, и Керкира осталась одна со своей пустотой. Рядом стоял предатель Марция, но он не двигался, погруженный в вой мысли. Ветер продувал тонкую одежду, хлестал по коже. Ребенок заплакал. Женщина стряхнула с себя оцепенение и направилась внутрь. На самом пороге она обернулась и увидела, как блеснули в неверном свете усталые серые глаза.