Искатель. 2013. Выпуск №4

1a. 2043. Вадим Бердышев. Нобелевская лекция.

Уважаемые члены Шведской академии, Ваши Величества, леди и джентльмены.

С некоторых пор каждый новый лауреат пишет не один, а, по крайней мере, несколько вариантов своей нобелевской лекции. Это было необычно еще несколько лет назад и выглядело бы слишком экстравагантно в 2023 году, когда первый, в значительной мере спонтанный эксперимент открыл новую эпоху в развитии квантовой физики, в частности, и человеческой цивилизации, в целом. Говорю это без ложной скромности, поскольку уверен, что сделанное мной, то, за что мне присуждена премия, — результат, далеко не однозначно связанный с моей особой, и я убежден, что сейчас — надеюсь, присутствующие это понимают — свои нобелевские лекции читают другие ученые, получившие ее с той же формулировкой, теми же почестями и тем же ощущением почти бесконечной сложности мироздания, какое испытал я, узнав о решении Нобелевского комитета.

В мире науки принято писать статьи и лекции так, чтобы они имели по возможности завершенный вид; в них не остается никаких следов от тупиков, в которые мы попадали по дороге к цели, никаких намеков на ошибочные идеи, с которых мы начинали путь. Физику или другому ученому просто негде бывает рассказать о том, что было проделано, прежде чем получен тот или иной результат. Поскольку присуждение премии — факт сугубо персональный, я решил, что в данной ситуации меня можно извинить, если я расскажу о моих личных взаимоотношениях не только с квантовой физикой. Второй причиной, возможно, даже более значимой, по которой я включил в лекцию некоторые эпизоды из своей жизни, — это тот печальный факт, что в течение последних недель мои личные обстоятельства столь часто становились предметом обсуждения в средствах информации, что я вынужден изложить истинную историю, как она сохранилась в моей памяти. Полагаю, что аудитория, успевшая, надеюсь, привыкнуть к мысли о многовариантности интерпретаций, примет мой рассказ не как утверждение единственной истины, а как одну из альтернативных возможностей, имевшую место в корневой ветви множества реальностей, в одной из которых я имею честь стоять на этой трибуне, читать эту лекцию и получать положенную мне долю славы и уважения.

Еще в университетские годы я провел серию наблюдений, считающихся сейчас классическими, а в те годы казавшихся мне курьезом, для объяснения которого нужна не квантовая физика, а психология.

Явление, о котором идет речь и которое в конце концов привело меня на эту кафедру, известно всем. Каждый из присутствующих встречался с этим явлением много раз, и парадокс заключается в том, что никому не приходило в голову свои наблюдения систематизировать и провести серию контрольных экспериментов, использовав для их обработки стандартный математический аппарат, который изучают на первых курсах физических факультетов.

Внезапно исчезает предмет, недавно лежавший на видном месте. Или появляется предмет, который вроде бы на этом месте еще недавно не находился. Сколько раз вы смотрели на стол, где только что лежали очки, книга или лист бумаги, и думали: «Куда я это положил, никак не припомню, что-то с памятью моей стало…» Вы начинали искать пропажу, не находили, приписывали исчезновение собственной забывчивости и прекращали поиски в надежде, что предмет найдется — ведь куда-то вы его по забывчивости положили! И действительно, чаще всего пропажа обнаруживалась через час, день, неделю, а порой даже через месяцы, причем во многих случаях на том же месте, где лежала прежде, — к полному вашему удивлению, поскольку уж это место вы в свое время обследовали тщательно и никаких следов пропавшего предмета не обнаружили.

Тогда вы вторично чесали в затылке, пожимали плечами, бормотали себе под нос «Ну, бывает же» и продолжали пользоваться находкой, не задумываясь о том, что некоторое время этот предмет находился в другом мире, таком же реальном, как наш. Если это случалось с человеком, обладающим критическим — научным — складом ума, он обычно объяснял для себя произошедшее собственной невнимательностью, склерозом, случайностью, а менее эрудированный и склонный к мифологическому сознанию человек легко находил объяснение, вспоминая рассказы о барабашках, домовых, полтергейсте и прочих заменителях научного метода в общественном сознании.

Наверняка и я множество раз встречался с этим явлением, но впервые обратил на него серьезное внимание, когда учился на четвертом курсе университета, специализировался по квантовой оптике и прекрасно был знаком с теорией, которая подобные явления предсказывала. Тем не менее никаких аналогий мне тогда в голову не пришло, что вполне естественно: не так уж часто мы сразу связываем наблюдения с теорией, иногда на это уходят десятки лет и порой целая жизнь, как это произошло с Уилсоном Бентли, опубликовавшим более пяти тысяч собственных фотографий снежинок, но так и не связавшим их формы с уже существовавшей в его время теорией кристаллизации.

У меня же все началось с того, что исчезла записная книжка. Дело было перед сессией, в книжке были записаны коды кое-каких сайтов в Интернете, где хранилась информация, которой я пользовался при подготовке к экзаменам. Коды я, вообще-то, помнил и без книжки, но она была мне дорога как память. Я осмотрел в квартире все, что мог, в том числе и места, где записная книжка никак не могла находиться. Тогда я вспомнил еще несколько случаев подобных исчезновений. Отличие мое состояло в том, что, начитавшись перед экзаменами книг по обработке результатов физических экспериментов, я не плюнул, как многие, и не занялся другими делами в надежде, что книжка найдется сама собой, а задал себе простой вопрос: если подобные случаи происходили со мной не один раз, то, возможно, они происходят и с другими (и тут же вспомнил слышанные прежде рассказы об аналогичных происшествиях), а если некое явление имеет место неоднократно и не с одним наблюдателем, то разве не является любопытной физической задачей систематизация подобных явлений и попытка найти объяснение, отличное от обыденных «ах, меня подвела память» и «ах, эти несносные барабашки…»

Решив накопить, как говорят физики, статистику, я стал просить своих друзей, родственников и знакомых вспомнить обо всех странных случаях исчезновений и появлений предметов.

Хочу заметить, что, в попытке придать исследованию научный характер, я записал несколько уравнений статистической физики, которые, как мне казалось, соответствовали наблюдаемым явлениям. Разумеется, уравнения оказались несостоятельными, в чем я убедился достаточно быстро, когда обработал первую сотню наблюдений, причем в 80 процентах случаев речь шла об исчезновениях предметов и лишь в 20 процентах — о появлениях. В первую категорию я отношу случаи как полного исчезновения, так и такие, когда после долгих или кратких поисков предмет в конце концов обнаруживался — причем в 75 процентах случаев на том же самом месте, где было зарегистрировано исчезновение.

Объяснений этому явлению у меня не было. В те месяцы я прочитал много работ, причем практически все они были не из той области физики, какую действительно следовало изучать. Мне и в голову не приходило, что исчезновения-появления имеют сугубо квантово-механическую природу.

Исходные гипотезы, как ни странно — но вполне естественно, — с самого начала были у меня перед глазами, но не привлекали внимания, поскольку не ассоциировались в моем сознании с исчезновением и появлением предметов. С полтергейстом и домовыми ассоциировались, эти «объяснения» были широко растиражированы, принимались большей частью моих знакомых как аксиома, и хотя для меня были совершенно неприемлемы, но именно они подсознательно влияли на выводы, которые я делал, а правильнее сказать, — на выводы, которые тогда мне в голову не приходили.

И еще один момент, несомненно, играющий роль в научных исследованиях, хотя и относящийся, казалось бы, к чистой психологии. Власть терминов. Господа, эта власть недооценена до сих пор, хотя, как мне удалось выяснить, о ней писал еще в середине прошлого века известный в те годы советский изобретатель Генрих Альтшуллер. В книге «Алгоритм изобретения» он приводил пример психологической инерции, связанной с неправильно употребленным термином. Изобретателям была задана задача: перебросить через пропасть нитку трубопровода. Проблема в том, что пропасть слишком глубока и широка, переброшенная конструкция рвется, ломается — в реальной ситуации от попытки перебросить трубу через пропасть инженеры отказались и повели нитку в обход, потратив немало денег налогоплательщиков. Инженеры, изучавшие теорию изобретательства у Альтшуллера, тоже не смогли решить задачу, и тогда он сказал, что правильное решение мешает получить психологическая инерция: при слове «трубопровод» все без исключения представляют себе трубу с круглым сечением, от этого отталкиваются, к этому пытаются привязать любую идею, и ничего не получается, потому что труба с круглым сечением имеет малую прочность на разрыв. «Не думайте о трубе, — потребовал Альтшуллер. — Назовите эту штуку иначе. Пусть это будет просто некая „штука“, которая должна висеть над пропастью и не разорваться».

Решение было найдено в течение минуты: сделать сечение «штуки» не круглым, как у трубопровода, а в виде двутавровой балки — всем известного рельса. Рельс обладает огромной прочностью на разрыв, и каждый инженер это знает. Почему же никто — ни в классе, ни в реальной ситуации! — не подумал о рельсе? Психологическая инерция! Труба — это круглая штука. Вы сразу ее представляете, услышав знакомое слово.

Та же ситуация сложилась в квантовой физике, когда Хью Эверетт в середине прошлого века предложил свою многомировую интерпретацию квантовой механики. В обиход физиков вошел термин «параллельные миры», возникающие всякий раз, когда в природе происходит акт квантового взаимодействия. Термин пришел из фантастической литературы, где возник гораздо раньше и был вполне легитимен. Трудно сказать, почему физики не придумали свой, правильный термин для явления квантового ветвления, но «параллельные миры» оказали на развитие квантовой физики отрицательное воздействие. Разумеется, сугубо психологическое. Если миры параллельны, то они никак не могут взаимодействовать друг с другом, они друг с другом не соприкасаются ни в какой точке. Мы в принципе ничего не можем знать о параллельных мирах и даже о том, существуют ли они на самом деле, а не являются исключительно математической абстракцией. Невозможно придумать и провести эксперимент, который доказывал бы, что параллельные миры существуют реально. «Следовательно, — говорили противники многомировой интерпретации квантовой механики, — теория Эверетта не может ничего предсказать и ничего доказать. Вывод — эта так называемая теория противоречит главному принципу науковедения по Проппу: ее невозможно ни подтвердить (принцип фальсифицируемости), ни опровергнуть (принцип верифицируемости). А теория, которую ни подтвердить, ни опровергнуть невозможно, не является научной. Точка».

Сейчас прекрасно известны десятки методов доказательства существования эвереттовских миров. В одной из многочисленных реальностей мы и живем. Термин «параллельные миры» из физики изгнан.

1б. 2022. Вадим Бердышев. Санкт-Петербург.

В своей комнате Вадим не спал уже полтора года, прилетел вечером, самолет из Амстердама опоздал на час, отец встречал в «Пулково», сумбурно обнялись, произнесли положенные слова, но ничего, кроме усталости, Вадим не чувствовал. С отцом он и раньше не был близок, а после переезда и вовсе предпочитал разговаривать с матерью, посылая отцу приветы и даже не зная, передавала ли ему мама хоть слово.

«Как работа?» — «Нормально». — «За полтора года две статьи — немного».

Отец, видимо, покопался в академической поисковой системе. Две статьи — немного, да, но одна в Nature, вторая в Physical Review Letters, и множество ссылок, потому что уравнения, которые они с шефом решали — и решили, хотя и в достаточно простом приближении, — означали некоторый прорыв в исследованиях многомировых возможностей квантовых компьютеров. По дороге в Питер (почему-то не выговаривалось даже мысленно «домой» — в Питер, к родным, к себе-прошлому) он набросал в наладоннике схему нового решения уравнения склеек; точнее, одного из уравнений, откуда предполагал «вытащить» распределение частот склеек в гильбертовом пространстве. В машине, механически отвечая на вопросы отца, думал об уравнениях, о матери, о погоде, об Иосифе, которому надо позвонить утром или даже прямо сейчас — договориться о встрече, давно не виделись, да и разговаривали в последнее время редко. Дружба не то чтобы отошла на второй план, но стала не очень необходимой — другие времена, другие надежды, «другая жизнь и берег дальний…»

Дома — заждавшаяся мама, постаревшая за полтора года лет на десять, будто он успел слетать к Альфе Центавра и вернуться, а она оставалась на Земле и ждала. На экране, даже трехмерном, это не было заметно, а сейчас Вадим понял, как мама сдала. Когда он уехал в Амстердам делать докторат у Квоттера, она ушла на пенсию. Как-то это совпало, мама говорила — случайно, подошел возраст, но Вадим почему-то думал, что она специально подгадала время, чтобы с отъездом сына коренным образом изменить и собственную жизнь.

С мамой долго сидели на кухне, разговаривали, он не помнил сейчас — о чем, потому что смотрел в мамины глаза и читал в них ее рассказ о жизни без сына. Это не жизнь, прозябание, особенно на пенсии, когда вроде бы множество дел по дому, да и отца обслужить надо, но все равно безделье, безвременье и бестолковщина. Иосиф иногда заглядывал по старой памяти, школьная, мол, дружба не ржавеет, но она видела, что делал он это не по зову души, а по инерции, и о здоровье расспрашивал без усердия.

Отец налил им чаю, нарезал тортик, в разговор не вмешивался, только один раз спросил: «Диссертацию к сроку успеешь?» Вадим пожал плечами: он впервые за полтора года подумал о сроках. Может, и успеет. Зависит от задачи, которую надо решить, а задача каждую неделю становилась чуть другой, отцу этого не объяснишь, он хоть и технарь, но не стоит даже пытаться рассказывать ему о типологии склеек, теореме Харрисона о перепутанности волновых функций в пространствах Калаби-Яу и тем более о догадке, пришедшей в голову уже в самолете, причем в тот момент, когда объявили посадку и пришлось выключить наладонник. Он не успел записать мысль и всю дорогу домой вертел ее в памяти. Разговаривая с мамой, перестал о ней думать, сейчас вспомнил, но совсем не был уверен, что вспомнил именно так, как запоминал.

Чего-то в формуле не хватало, а может, что-то стало лишним — формула, он чувствовал это, всю ночь жила в его подсознании своей жизнью, как и положено живой математической системе. Снилось что-то неприятное, темное, скребущееся, а пробуждение было таким, будто Вадима вытащили из сна за волосы и в качестве компенсации сказали: «Не обращай внимания, все на самом деле хорошо».

Вадим поискал под кроватью тапочки — перед тем как лечь, он всегда машинально заталкивал их поглубже, не понимая, зачем это делает, была у него с детства такая привычка, а с привычками лучше не спорить. Привычки часто не зависят от характера — в Амстердаме он никогда не заталкивал тапочки под кровать и никогда об этой странности не задумывался, а тут…

Всунув ноги в тапочки, встал и подошел к окну. Подошел и выглянул, раздвинув шторы. Выглянул и оцепенел: вечером, когда ехали из аэропорта, шел мокрый снег и дул обычный питерский ветер с залива, промозглый настолько, что не ощущался, как движение воздуха, это была некая мокрая, липкая, в какой-то мере даже вязкая среда, которую нужно было расталкивать плечами, чтобы пройти от машины к подъезду.

Сейчас у него не нашлось собственных мыслей, собственных слов, чтобы самому себе выразить собственные ощущения. «Мороз и солнце, день чудесный». Иосиф нашел бы другие слова, и рифма, и ритм у него были бы другие, но Вадим предпочитал «наше все» — не потому, что любил, а исключительно из нежелания тратить время на чтение других поэтов. Иосиф не в счет, друга Вадим, кстати, не столько читал, сколько слушал и подсознательно понимал, что стихи гениальны, как подсознательно чувствовал красоту формул. Стихи были такими же формулами живой речи, как формулы — стихами живой науки. Но только на уровне ощущений. «Вместе им не сойтись».

Иосиф, по своему обыкновению, звонить не стал — он терпеть не мог гаджеты, они, как он уверял, убивают творческую мысль, потому что названы словами не русского языка. Неродное, неприятное на слух не может существовать в его жизни как реальное. Мобильник у него, впрочем, был — как в наши дни без него? — но пользовался им Иосиф редко и всякий раз предупреждал собеседника, что разговаривать долго не собирается, говорить нужно с глазу на глаз, с теты на тету, давай, мол, договариваться, и побыстрее.

Звонок в дверь раздался, когда Вадим доедал овсяную кашу, которую мама почему-то решила приготовить с утра: напичкать сына калориями, а то он в этом Амстердаме питается абы как. Вадим открыл: на пороге, естественно, оказался Иосиф (кто еще мог в такую рань?). Объятья, похлопывания по спине, «как ты там?», «как ты тут?». Вадим пригласил друга разделить с ним кашу, на что Иосиф, отвесив сначала поклон тете Нине, заявил, что насытился с утра уличным воздухом, в котором больше калорий, чем в любом сваренном продукте.

— Позавтракал? — спросил Иосиф. — Ну, поехали.

— Куда? — всполошилась мама. — Вадик, ты же только…

— На дачу к Филину, — тоном, требующим беспрекословного подчинения, объявил Иосиф. — Сегодня что? Рождество?

— Католическое! — воскликнула мама, которая всю жизнь была безбожницей.

— Неважно, — махнул рукой Иосиф. — Католики тоже люди. А потом Новый год. А потом…

— Ты что же, — ужаснулась мама, — собираешься уехать на… на…

— Тетя Нина, — пообещал Иосиф, — Вадик будет наезжать, он еще надоест вам, не беспокойтесь.

— Сейчас заедем за Мариной, — каким-то слишком уж нервным голосом сообщил Иосиф, когда синяя «Ауди» рванула по проспекту, — а потом сразу в Сологубовку.

— Марина — это кто? — вяло поинтересовался Вадим. Мысли его вдруг оказались заняты всплывшей из подсознания идеей: так оно обычно и бывает — идеи, как призраки, появляются неизвестно откуда и почему. Когда Иосиф с места взял девяносто в час, Вадим вдруг — именно вдруг и никак иначе — подумал, что вероятность склейки должна быть максимальной в момент принятия решения и возникновения новых ветвей. Интуитивно это было понятно, даже очевидно, и математическое доказательство должно тоже быть достаточно простым. Скорее всего, дельта-функция. Да, это разумное предположение. А потом… Экспоненциальный спад, вторичный максимум и выход на плато, это Вадим уже просчитывал…

— Марина, — сказал Иосиф с такой нежностью в голосе, что мысль Вадима сбилась, и он удивленно посмотрел на друга, — это моя невеста.

— Ну-ну. — Вадим постарался вернуть ускользнувшую нить рассуждений. Невест у Иосифа было не меньше, чем львов в Питере, очередная, значит… — Это невеста на Новый год, или до православного Рождества дотянешь?

— Вадик, — Иосиф решил на друга не обижаться: такой день, мороз и солнце, — Марина моя невеста на всю жизнь.

— То есть жениться на ней ты не собираешься? — сделал логический вывод Вадим.

Ответить Иосиф не успел: притормозил у пешеходного перехода, потому что…

— Вадим, это Марина. Марина, это Вадим, мой друг детства, великий физик, будущий нобелевский лауреат.

Что он несет? Что о нем подумает эта… это… Возможно, Иосиф уже нашел множество поэтических слов, сравнений и метафор для описания женщины, которая, как показалось потерявшему всякую возможность мыслить Вадиму, была… просто… созданием, вот. Это слово, да еще с определением «небесное», возникло, укоренилось и осталось единственным. Умный взгляд ярко-голубых глаз — это так важно для женщины! Собственно, ничего, кроме взгляда, Вадим не видел, но этого оказалось достаточно. Он пересел назад, Марина устроилась на пассажирском сиденье впереди, Иосиф что-то говорил и говорил, машина куда-то ехала и ехала, а Марина сидела вполоборота, они с Вадимом смотрели друг другу в глаза и… Собственно, больше ничего. Просто смотрели. А Иосиф ничего не понимал, потому что ничего понимать не хотел.

Отдельные слова тем не менее проникали в подсознание Вадима и там укладывались в определенную систему по своим подсознательным законам. Во всяком случае, когда Иосиф затормозил перед воротами Филиновой дачи, Вадим знал уже (вспомнил или осознал), что Марина Батманова — художник. Не художница, а именно художник Божьей милостью, работает в жанре постпримитивизма, пишет картины, выносящие не мозг, а душу, причем навсегда. А еще лепит из глины особых сортов уникальные игрушки, которые…

Что «которые», Вадим не знал, эта часть рассказа Иосифа все-таки застряла в подсознании, а может, и вовсе не была услышана, как незначащая, как часть уравнения, которой можно пренебречь.

Иосиф шел впереди, а Вадим — рядом с Мариной, чувствуя притяжение, которое способен ощутить только астронавт, неосмотрительно приблизившийся к эргосфере черной дыры. Выбраться невозможно.

Марина молчала, Вадим даже не пытался найти слова. Шли, поглядывая друг на друга и что-то друг другу обещая. Путь, впрочем, оказался, недальним — минута в обычном времени, несколько веков в растянувшемся релятивистском времени Вадима. На крыльцо высыпали уже приехавшие гости во главе с хозяином — Жоржем Филимоновым, по кличке Филин. Вадим тронул Марину за локоть, она не отдернула руку.

Потом было веселье. То есть веселье с точки зрения остальных гостей. Несколько лет назад Вадим принял бы в нем участие: носил бы из кухни тарелки с едой, бутылки с питьем, произносил бы тосты и опрокидывал в себя шампанское или водку, а еще громко что-то рассказывал бы, совершенно неважно что, и танцевал бы, конечно — если не до упаду, то до такого состояния, когда уже не понимаешь, кто твой партнер и есть ли он вообще. И еще флиртовал бы с девушками — правда, это никогда у него толком не получалось, но он пытался, и иногда даже удавалось с кем-то переспать, но не потому, что он был таким неотразимым; девушки, и это он прекрасно понимал, шли с ним скорее от скуки или потому, что больше было просто не с кем.

Сейчас… Возможно, он и сейчас веселился — в какой-нибудь другой реальности, но только в такой, где развилка произошла в университетские дни, тогда таки были варианты. Об этом Вадим думал, сидя на диване, потягивая сок и напряженно следя, как Иосиф с Мариной сначала уединились в кухне, потом потанцевали в большой комнате и, наконец, скрылись в хозяйской спальне, плотно закрыв за собой дверь. Не очень понимая, что и зачем он делает, Вадим поднялся и открыл дверь в спальню настежь, благо скрывшиеся и не подумали запираться.

Конечно, они целовались — возможно (и тут у Вадима так защемило сердце, что он вынужден был прислониться к косяку), собирались заняться чем-то еще, название чего Вадим не хотел произносить даже мысленно. Увидев друга, Иосиф недовольно сказал:

— Что-то срочное?

Марина промолчала, но взгляд ее показался Вадиму настолько красноречивым, что он, вместо того чтобы извиниться и выйти, вошел и уселся на край хозяйской кровати.

— Да, — сказал он. — Я тут подумал… Знаешь, Ося, видишь ли, я полагаю, что, скорее всего, нет, пожалуй, точно…

— Ты можешь выбраться из придаточного предложения? — ехидно спросил Иосиф, продолжая обнимать Марину за талию.

— Да. Я хочу сказать, что люблю Марину.

— Ну, ты даешь! — Неизвестно, чему больше изумился Иосиф: тому ли, что друг влюбился в его невесту, или тому, что Вадим произнес вслух слова, которых Иосиф никогда от него не слышал.

Отсмеявшись, Иосиф спросил:

— Я тебе говорил, что мы с Мариной собираемся пожениться? Вообще-то это чистая формальность, мы довольно давно живем друг с другом, верно, Мариш?

Марина, не отрываясь, смотрела Вадиму в глаза и молчала. То есть молчала, если слушать ушами, а если читать взгляды, что сейчас Вадиму почему-то удавалось, она сказала с неопределимым пренебрежением:

«Может, и собираемся. Может, нет. Я еще не совсем решила. По правде говоря, совсем не решила».

«Значит, открыты все возможности?» — спросил Вадим.

«Конечно», — спокойно ответила Марина и, убрав руку Иосифа со своей талии, пошла к двери. С порога сказала:

— Ося, я пойду пройдусь. Вадим, я буду в беседке.

И вышла.

— Ты что, серьезно? — помолчав, спросил Иосиф.

Вадим пожал плечами.

— Ты же ее только пару часов назад увидел.

Вадим молчал.

— Так чего ты ждешь? — насмешливо произнес Иосиф. — Мариша терпеть не может, когда ее не понимают. Она говорит мало, обычно намеками, художник, она не словами разговаривает, а образами.

— Я…

— Иди-иди. Марина тебе мозги на место поставит, это она умеет. — Похоже, Иосиф был так уверен в своей невесте, что решительно не желал принимать Вадима всерьез.

2а. 2043. Нобелевская лекция.

Изучая физику в университете, я, конечно, достаточно много читал о многомировой интерпретации, знал не только об эвереттовских, но и об инфляционных, лоскутных, струнных и других теоретически описываемых типах множественных вселенных, но все тот же пресловутый термин «параллельные миры» не позволял сопоставить мои наблюдения, число которых к концу учебы достигло пятисот шестидесяти трех, с идеями квантовой физики, в то время уже, безусловно, существовавшими.

После окончания университета мне посчастливилось продолжить учебу в Амстердамском институте передовых исследований, где моим руководителем стал профессор Пауль Квоттер, чьи труды по квантовой оптике лежат в основе современной теории квантовых компьютеров — устройств, связавших множество ветвей многомирия едва ли не в большей степени, чем теория склеек и современная физика межмировых пересечений.

Именно профессор Квоттер в первый же день нашего знакомства, экзаменуя мои знания по предмету будущей совместной работы, поинтересовался, какие проблемы современной физики занимали меня в студенческие годы и какая физическая загадка меня взволновала в свое время до глубины души. Разговор был приватный и по душам (впоследствии мы много времени проводили, обсуждая не столько текущие проблемы — их мы решали в лаборатории в рабочем порядке, — сколько те проблемы и задачи, которые считались в физике маргинальными), и я рассказал Квоттеру о своих, как я тогда выразился, квазинаучных экспериментах. К моему удивлению, профессор отнесся к моему рассказу очень серьезно, хотя я, предполагая отрицательную реакцию научного руководителя, излагал студенческую историю в тоне ироническом и даже с некоторым пренебрежением к самому себе: вот, мол, какие странные идеи приходили в голову, пока я не набрался серьезной учености…

Помню, что сказал Квоттер после того, как попросил показать ему мои записи и прочитал их очень внимательно, указывая на систематические и методологические ошибки.

«Вадим, — сказал он, — это проблема из тех, попытка решить которые может привести к одному из двух результатов: или к полной неудаче и потере авторитета среди коллег, или к Нобелевской премии».

Пока я пытался осмыслить сказанное, профессор добавил:

«Научного авторитета у вас, к счастью, пока нет никакого».

Больше он ничего не сказал, а на следующий день началась рутинная работа над диссертацией, и на некоторое время я не то, чтобы забыл о пропадающих и возникающих предметах, но у меня просто не было времени возвращаться к этой задаче.

Вспомнил я о ней, когда в экспериментах по квантовому запутыванию мы пришли к тупиковому варианту: квантовый компьютер из шестисот кубитов начал производить на выходе белый шум в ответ на любую поставленную задачу. Эта же проблема — возникновение белого шума при увеличении числа кубитов в системе — возникла примерно в то же время у всех физиков во всех лабораториях, занимавшихся квантовой оптикой. Понятно, что это была не ошибка эксперимента, а системная проблема, связанная с нашим еще очень недостаточным пониманием процессов, происходящих в запутанных квантовых системах даже относительно невысокой сложности.

Должен сказать, что математика не была моим сильным местом, и, хотя я и участвовал в работе теоретической группы, особого прока от меня не было. Поэтому я принялся изучать — на этот раз систематически — работы, связанные с многомировой интерпретацией квантовой механики.

Помню вечер, когда, как говорят сыщики в детективных романах, элементы пазла наконец сложились, каждый элемент занял свое место, и я увидел цельную и потрясающе красивую картину реальности. В этот сложенный будто сам собой в мозгу пазл прекрасно легли и работы Пейджа с попытками доказать проверяемость (фальсифицируемость) теории многомирия, и работы Элицура-Вайдмана с их мысленным экспериментом, положившим начало серии опытов по квантовому видению в темноте, и экспериментальные исследовании группы Квята, и последовавшие в нулевых годах нашего уже века измерения Намикаты в Японии и Буэно Оттавиа в Бразилии. Все это, и еще идея склеек российского исследователя Лебедева, о которой западные физики попросту не знали, поскольку опубликована она была на русском языке, да еще к тому же в книге, напечатанной автором за собственный счет, а не в авторитетном научном издательстве.

В тот вечер помогло и то, что я ни разу не подумал о вселенных, якобы возникающих при каждом акте квантового взаимодействия, как о «параллельных мирах». Параллельные миры оказались лишним элементом пазла, попытка пристроить их в картину многомирового мироздания приводила к искажениям, и пазл не складывался — отсюда и общепринятая тогда идея о том, что многомировую теорию невозможно доказать.

Если же возникающие в многомировой теории ветви мироздания не параллельны, то с очевидностью, на которую закрывали глаза, возникает идея переплетения ветвей в тех или иных точках пространства-времени. Я позвонил шефу, мне и в голову не пришло, что был второй час ночи. Кстати, и шефу не пришло в голову посмотреть на часы, хотя мой звонок его разбудил, а засыпал профессор плохо, со снотворным, я это знал, но в тот момент совершенно об этом не подумал. В первую же секунду я выпалил, что проблема белого шума, с которой мы столкнулись, это проблема не случайного запутывания, а совершенно противоположная: это проблема склеек различных ветвей многомирия, тех ветвей, в которых квантовый компьютер проводит вычисления. Если ветви постоянно друг с другом переплетаются, то неизбежно элементы компьютера — кубиты — должны взаимодействовать с самими же собой, но в других реальностях. Отсюда белый шум — это все равно что перемешать на холсте все мыслимые краски или излучить все возможные частоты электромагнитного спектра: возникнет белый цвет. Белый шум в наших экспериментах как раз и означал, что происходила склейка всех ветвей многомирия.

Профессор внимательно меня дослушал и сказал: «Я буду в лаборатории через полчаса. Успеете?» Третий час ночи. Машины у меня тогда не было. Вызвал такси и прибыл на место через минуту после шефа. До утра он писал уравнения, а я рассуждал. Спорили, конечно, и вот странность — не было еще и шести утра, рассвет только занимался, а я вдруг обнаружил, что мы не одни. Все наши сотрудники каким-то непостижимым образом оказались на рабочих местах, и каждый что-то подсказывал, вносил исправления, находил ошибки. Я был в таком состоянии, что сам себя не то чтобы убедил, но безоговорочно поверил: произошла склейка реальностей, и все эти люди, мои друзья и коллеги, возникли здесь из других ветвей многомирия, оттуда, где тоже велись аналогичные дискуссии. Лишь потом, когда мы с профессором, устав до изнеможения, спустились в только что открывшееся кафе, где нам подали на завтрак замечательные тосты с великолепным кофе, лишь тогда, повторяю, я понял, что, конечно же, никакой склейки не было, просто шеф позвонил Урману, своему секретарю, и потребовал собрать сотрудников. Он тоже не смотрел на часы, но в пять утра никому не пришло в голову возмутиться.

Статья «Белый шум при квантовом компьютинге как доказательство многомировой интерпретации» была опубликована в Nature спустя полтора месяца. Статья почти целиком состояла из уравнений, и только по этой причине не была сразу понята и признана. Впрочем, меня признание именно этой работы не очень интересовало, поскольку я думал тогда о том элементе пазла, который лег в картину последним и без которого не возникла бы цепь исследований, приведших к повседневному использованию квантовых компьютеров, изменивших жизнь человечества.

2б. 2022. Санкт-Петербург.

Вадим абсолютно не представлял, что скажет Марине, скажет ли хоть что-то и вообще доберется ли до беседки, которую не видел, когда приехали, и понятия не имел, в каком месте она находится — может, рядом с домом, а может, на противоположном конце Сологубовки. Иосиф крепко взял друга за локоть, повернул лицом к себе и сказал, растягивая слова, — видимо, решил, что так Вадиму будет понятнее:

— Я кольцо ей купил. Привез с собой. Обручальное. Чуть позже подарю, когда она из беседки вернется. А может, завтра. Как думаешь, сегодня лучше или завтра? Правда, Вад, я трушу. Да, у нас вроде как нормально, но жениться это все же другое дело, понимаешь, я хотел с тобой посоветоваться, а тут ты с дурацким заявлением, я тебя понимаю, в Маришу все влюблены, ты даже не десятый, так что, наверно, лучше я сегодня ей кольцо… или завтра, как думаешь?

— Завтра, — сказал Вадим. Лучше, конечно, лет через десять и в другой реальности, но если выбор только между сегодня и завтра, то ответ очевиден.

— Значит, сегодня, — хохотнул Иосиф и добавил в ответ на недоуменно-испуганный взгляд Вадима. — Я так решил: если ты скажешь «завтра» — подарить сегодня, а если скажешь «сегодня», то завтра. Как это у вас называется на языке физики-математики? В поэтике есть специальный термин, но я забыл. А в физике? Обратная функция, а?

Сегодня. Может, через час Марина уже будет ходить с обручальным кольцом на пальце. Значит… Или это ничего не значит? Беседка. Где находится беседка?

— Где находится беседка?

— Как выйдешь, сразу слева. Увидишь. Скажи ей, что я жду здесь. И про кольцо скажи. Мы с ней обсуждали — какое, я точно такое и купил. Хотел сделать сюрприз. А ты скажи, предупреди, ладно?

Зачем Иосифу было нужно, чтобы о кольце Марине сообщил Вадим? Он не стал об этом задумываться. Мысль, пришедшая в голову, показалась сначала бессмысленной, через мгновение — безумной, в следующую секунду — логичной и в данных обстоятельствах единственно правильной.

— Скажу, — буркнул он. — Ты когда кольцо купил?

Вопрос не показался Иосифу неуместным. Глупым — может быть.

— Сегодня, — сообщил он. — Как раз когда к тебе ехал, в Гостином.

— В десятом часу, значит? — уточнил Вадим, произведя в уме небольшой расчет. Грубое приближение, оценочное, но сейчас неважно.

Иосиф пошарил в кармане широкой блузы, выражение лица его изменилось, стало растерянным, он что-то не мог найти, перепугался — неужели, потерял? Нет, нашел все-таки и достал: покрытую красным бархатом коробочку, которая на его большой ладони выглядела каплей крови, застывшей на свирепом морозе. Раскрывать не стал, переложил коробочку в другой карман, а из первого вытянул листок бумаги: кассовый чек.

— Ты точность любишь, — с улыбкой превосходства сказал Иосиф, и Вадим подумал, что друг над ним попросту издевается. — Вот написано: девять часов одиннадцать минут. И секунды есть…

— Не надо. — Секунды были ни к чему, такой точности в решении он все равно не добьется. Вадим повернулся и пошел к двери, чувствуя спиной взгляд.

— Привет передай, — насмешливо произнес Иосиф. Вадиму, уже закрывавшему дверь, показалось, что друг пнул ногой что-то твердое и зашипел от боли.

То, что Марина назвала беседкой, оказалось тремя большими кустами, примыкавшими к забору. Кусты, будто богатыри, сомкнув тела, прикрывали небольшую площадку, где стояла деревянная скамья с парой оторванных досок, так что сидеть было не то чтобы неудобно, но почти невозможно. Летом, когда кусты были покрыты зеленью, «беседка» отделяла от окружающего мира некое интимное пространство, но сейчас просматривалась насквозь, будто через решетки тюремной камеры. Марина встретила Вадима вытянутыми вперед руками, он поцеловал даме пальцы, смахнул тыльной стороной ладони снег со скамейки, но садиться они не стали: держали друг друга за руки и о чем-то говорили. То есть говорил Вадим, Марина слушала, и он поражался ее способности воспринимать на слух весь мир — если она так внимательна к звуковым деталям, то каковы же ее картины, думал он, и, не видя еще ни одной, влюбился уже и в них, вообразив себе, скорее всего, вовсе не то, что ее живопись представляла собой на самом деле. Да и связь звуков с изображением впоследствии представилась ему не очень логичной, но это было потом, а тогда он говорил и говорил, Марина слушала и смотрела ему в глаза, на его уши, нос, изучала его взглядом и взглядом же отвечала на его вопросы, задавая свои. Монолог, каким он казался со стороны, на самом деле — точнее, в восприятии Вадима — был самой замечательной, самой содержательной, самой вдохновляющей беседой, какие у него были в жизни, при том, что впоследствии, приведя в порядок мысли, голову, чувства и интуицию, он не смог вспомнить ни слова из того долгого, насыщенного и судьбоносного разговора. Может, его и не было? Может, они просто стояли, держа друга за руки, битых два часа, пока не промерзли так, что потянулись друг к другу — согреться, зачем же еще? — и случайно коснулись друг друга губами. Стало тепло и хорошо, и только поэтому — почему же еще? — они стали, как безумные, целоваться, не думая о том, что при желании любой, вышедший на крыльцо, мог увидеть их фигуры сквозь решетку ветвей.

В кармане Вадима трезвонил на разные лады телефон, меняя мелодии, громкость и тембры, но эти звуки воспринимались как естественные сигналы природы — щебет воробьев на заборе, карканье вороны, она была одна, но шуму производила столько, будто буянила стая, а еще что-то вдалеке рычало по-тигриному, механизм какой-то. Может, снег убирали, а может, дрова пилили.

Он обнимал Марину осторожно, будто она могла оказаться призраком и растаяла бы в его руках, а ее руки тяжело лежали на его плечах, это было приятно, создавало ощущение близости, даже большее, чем поцелуй.

«Расскажи о себе. Ты физик, никогда не знакомилась с физиками, это неважно, ты другой, не потому что физик, какая разница, ты вообще другой, не такой, как все мои знакомые, у тебя другой взгляд, невозможно оторваться и не хочется…»

«Ты покажешь свои картины? Мне кажется, я их вижу. Не выходи за Осю. Пожалуйста. Подожди».

«Ты мне о себе все расскажешь? Потом. Сейчас я тебя просто чувствую, а хочу знать».

«А мне кажется, что я о тебе все знаю, а хочу просто чувствовать. Странно?»

Пошел снег. Так тихо, что они не заметили сразу, и лишь сколько-то времени спустя, когда так же, по-снежному, тихо упал вечер и зажглись фонари, осветив каждую падавшую снежинку, Вадим понял, что идет снег, ноги замерзли, Марине наверняка тоже холодно, хотя она и не подавала виду, пора возвращаться, иначе Иосиф придет их вызволять из снежного плена, а то еще и не один, а со всей компанией…

Вадим смахнул со лба Марины несколько не успевших растаять снежинок и сказал первую за все это время фразу, которую запомнил:

— Нас, наверно, ждут.

— Кто? — удивилась Марина. — Иосиф? Пусть.

— Это… ммм…

— Нехорошо?

— Наверно.

— Ну, пошли.

— Постой…

Он поцеловал Марину в лоб, она провела озябшей ладонью по его щеке, и он опять улетел в прекрасное далёко, где эта женщина была его женой, где у них был свой дом в Амстердаме, у нее — галерея, а у него…

Вадим достал из кармана теплый от множества звонков телефон, посмотрел сначала на часы (половина восьмого, ничего себе, могу представить, как бесится Иосиф), потом на список неотвеченных звонков (восемнадцать, все от Иосифа).

— Странно, — сказал он севшим то ли от холода, то ли от волнения голосом, — у меня такое ощущение, будто я знаю тебя всю жизнь.

— Ничего странного, — спокойно сказала Марина и коснулась его щеки кончиками губ: не поцелуй, а нечто эфемерное. — У меня такое же чувство.

— Ты выйдешь за Иосифа? — не удержался от вопроса Вадим. Если она скажет «да», мир рухнет.

Она сказала:

— Это зависит…

— От чего?

Марина покачала головой и пошла к дому, огибая куст. Тропинку успел запорошить снег, и маленькие следы казались Вадиму островными вселенными, отделенными друг от друга белым шумом пустого пространства.

Марина шла не оглядываясь: то ли была уверена, что он идет следом, то ли ей было все равно. Если он останется здесь — неужели не обернется, не позовет? Неужели разговор, значивший для него так много, и поцелуй, продолжавшийся все отпущенное ему время жизни, были для нее только капризом? Конечно. Иосиф не стал бы отпускать с ним свою невесту, если бы не был в ней уверен.

— Марина… — позвал он тихо, и снежинки разнесли ее имя по саду, но она все равно не услышала. Или не захотела услышать.

Раскрылась, плеснув световым пятном, дверь и закрылась, обдав Вадима темнотой. Он стоял на крыльце и просто смотрел в черноту пространства, но какое-то время спустя, восприняв возникшее из этой черноты, будто яркая скрижаль, решение, понял, что все это время подсознательно высчитывал вероятности склеек, как это уже много раз бывало. Если его идеи вообще не бред. Если склейками можно, в принципе, манипулировать, то сделать это можно только в момент возникновения дельтафункции, когда величина запутанности уходит в бесконечность, а вероятность устремляется к единице. Только тогда и получится склеить две реальности простым усилием мысли. В теории катастроф это давно исследованное явление, а в многомировой квантовой физике идея еще вполне безумная… Бабочка взмахнула крыльями в Австралии, и на Нью-Йорк обрушился ураган «Сэнди»… если взмахнуть крыльями в нужном месте в нужное время. Самое важное в природе: оказаться в нужное время в нужном месте. Тогда и происходят события, изменяющие мир. Или судьбу. Безвестный поэт неожиданно становится кумиром поколения. Композитор — живым классиком. Художник — создателем нового направления в живописи.

А физик? Пытается повлиять на решение женщины, которую знает всего несколько часов. Которую и не знает толком. Ясно же, что Марина пошла с ним, потому что увидела его заинтересованность, она привыкла к мужскому вниманию, оно ей необходимо, чтобы чувствовать себя женщиной, а может, и для того, чтобы рисовать. Вадим не видел ни одной ее картины, не представлял даже и не был уверен, что, увидев, проникнется и возрадуется — то есть возрадуется, конечно, потому что это ее картины, но поймет ли своим безнадежно рациональным чутьем физика? Марина… красивое имя, красивая женщина… что еще? Почему Иосиф не бросился следом, почему позволил им уйти вдвоем, не взял Марину за руку, только звонил, звонил… причем ему; а не ей? Может, она отключила аппарат? Может, вообще оставила в сумочке, а сумочку на столе?

Странно все это. Иосиф повел себя странно, а Марина… Вадим вспомнил ее губы, ее взгляд, он не готов был отдать эту женщину кому бы то ни было, даже другу. Тем более другу. Чтобы потом всю оставшуюся жизнь видеть, как они… Ужасно.

Вадим стоял на крыльце, представлял, что сейчас могло происходить где-то… может, при всех в гостиной, может, Иосиф увел Марину в спальню, подальше от посторонних глаз… Может, пока Вадим раздумывал, Иосиф уже подарил Марине кольцо и все остальное уже не имело смысла?

Хватит.

Вадиму показалось, что он слышит голос Иосифа, читающего стихи. Свои, естественно. Возможно, голос звучал только в его воображении, из комнат сквозь двойные рамы слышны были приглушенные звуки музыки, там танцевали и вряд ли сейчас слушали стихи.

«Замолчи!» — приказал Иосифу Вадим, и голос смолк.

3а. 2043. Нобелевская лекция

Уравнения — это слова математического языка. Замечательный поэт Иосиф Бродский, полвека назад стоявший на этой кафедре, говорил, что язык содержит в себе гораздо больше смысла, чем может воспринять человек. Язык воспроизводит себя, он самодостаточен. Бродский имел в виду язык поэзии, но это можно сказать и о математике. Люди разговаривают словами, природа — уравнениями. Мысль рождается из образов, слова — из мысли, мир — из слов. Другой великий нобелиат, Ричард Фейнман, говорил, что правильные уравнения физики просто угадывают. Это, по сути, то же самое, о чем говорил Бродский. Поэт угадывает суть природы в образах и словах. Физик — в интуиции и уравнениях.

Я говорю это к тому, что уравнение склеек, которым сейчас пользуются не только физики (даже не столько физики), но биологи, инженеры, а также литераторы, художники и музыканты (на прошлой неделе мне посчастливилось слушать изумительную композицию Дона Каринатти «Фонтаны Изольской Ветви»), это фундаментальное уравнение было именно угадано, возникло в мыслях, как мне тогда казалось, само по себе, интуитивно — конечно, впоследствии его удалось вывести из других уравнений квантовых систем, но на то, чтобы проложить мост математических преобразований, понадобились восемь лет и усилия лучших математиков планеты.

Из уравнения, которому я, кстати, в первые недели не придал существенного значения, возникла идея эксперимента, который я провел, не очень задумываясь о его этической составляющей.

Чтобы понять суть, вернемся к тому, о чем я уже рассказал, — к моим студенческим исследованиям появлений и исчезновений предметов. Не будучи склонен относить эти явления исключительно к дефектам человеческой памяти (хотя наверняка среди описанных событий имела место и элементарная забывчивость), я полагал, что, возможно — повторяю, только возможно, поскольку никаких доказательств тому у меня не было, — я и мои знакомые наблюдали именно явления склеек разных ветвей многомирия.

Уравнение склеек позволило описать явление с помощью волновых функций. Решение же этого уравнения позволило понять, как процессы склеивания реальностей развиваются во времени.

Предположим, произошло физическое явление, результаты которого неоднозначны. На математическом языке это означает, что волновое уравнение имеет два или больше решений — собственно, так практически всегда и происходит. Физически это означает, что события могут развиваться по-разному. Для человека, как разумного существа, это означает право выбора. Вы выбираете: налить себе чаю или кофе. Я намеренно привожу нейтральный пример, чаще выбор бывает более сложным и имеет не два, а десять или даже сотню вариантов. Вы выбираете, и вам кажется, что произошло именно то, что вы выбрали: налили себе чай и положили лимон. На самом деле в момент, когда вы принимаете решение, реальность разделяется на столько ветвей, сколько вариантов решений не противоречит законам природы. Вы наливаете себе чай, но возникает еще и реальность, где вы наливаете кофе.

Кстати, в монотеистических религиях существовало и вызывало немало споров противоречие: Бог, как сказано в Библии, даровал человеку свободу выбора. Но как человек может свободно выбрать что-то, если Бог всеведущ и ему уже известно, что именно выбрал человек? В многомирии этот парадокс решается просто: да, вы свободно выбираете чай, но возникает реальность, где вы свободно выбираете кофе. Бог же, естественно, всеведущ, поскольку знает, что оба варианта осуществятся, какой бы свободный выбор вы ни сделали.

Итак, произошло некое явление, и возникло некоторое количество реальностей, которые с этого момента начали развиваться по собственным, как говорят физики, путям в гильбертовом пространстве. Это не пресловутые параллельные миры, о которых я уже говорил, поскольку рождаются они в одной точке, из одного корня, одного истока — называйте как хотите, важно придать слову правильный смысл. Возникают миры, движущиеся в гильбертовом пространстве по причудливым путям, которые описываются решениями начального волнового уравнения. Повторяю: это не параллельные и вообще не прямые, а потому существует не равная нулю вероятность того, что две линии, несколько или даже все где-то когда-то пересекутся. Что это означает на бытовом уровне? Процесс пересечения реальностей занимает время, сравнимое с квантовым, — оно гораздо меньше секунды и, более того, гораздо меньше любого интервала времени, который наши приборы могут зафиксировать.

Именно в этот краткий миг склейки происходит запутывание квантовых состояний. Именно в этот краткий миг квантовый компьютер способен решить задачу, на которую классическим компьютерам потребовалось бы время, сравнимое с временем жизни Вселенной. Именно в этот краткий миг предмет может переместиться из одной ветви многомирия в другую. Именно это явление известно всем присутствующим. Каждый из вас многократно с ним сталкивался.

Возникают как минимум три вопроса. Первый: можно ли рассчитать физическую область склейки — иными словами, знать заранее: где именно и какой именно предмет перейдет из одной ветви в другую? Второй: можно ли знать заранее, в какой именно момент произойдет склейка реальностей? И третий вопрос: возможно ли этим процессом управлять — иными словами, можно ли вызвать пересечение ветвей и, следовательно, научиться переносить предметы из одной реальности в другую?

Казалось бы, искать ответы на эти вопросы нужно последовательно. Однако квантовый мир парадоксален. Не мною и даже не физиками моего поколения отмечено, что события в квантовом мире зависят от того, как их наблюдают. Наблюдатель — активный субъект любого квантового процесса, будь то локальное взаимодействие элементарных частиц или любовное признание. И в первом, и во втором случаях реальность расщепляется на ветви, которые впоследствии могут взаимодействовать друг с другом, вызывая склейки. Разница в том, что в первом случае (взаимодействие элементарных частиц) миры расщепляются, согласно количеству решений волновых уравнений, и, с точки зрения классической реальности, все эти ветви практически неотличимы друг от друга. Во втором же случае (любовное признание) с высокой вероятностью возникают альтернативные ветви — например, в одной из них вы сказали женщине «я люблю тебя», в другой «как хорош этот вечер, давай посмотрим на звезды», а в третьей вообще промолчали. Эти ветви, конечно, тоже могут склеиваться, и характер склеек окажется более масштабным — во всяком случае, по сравнению со склейками, в которых взаимодействуют элементарные частицы. Первый тип склеек можно наблюдать в коллайдерах, что время от времени и происходит, но до недавних пор эти явления считались «случайными событиями», которые не принимали во внимание, поскольку они не повторялись и не влияли на статистику экспериментов. Второй тип склеек вы наблюдаете сами, когда исчезают или появляются ваши очки, записная книжка или иной предмет.

Замечу, что склейки бывают и ментальными, когда не предмет, а некая мысль, ваша же, но подуманная вами в другой ветви, возникает в мозгу будто ниоткуда. Это — озарение, инсайт, сатори. С такими склейками каждый человек также имеет дело постоянно: для одних это неожиданное решение задачи, над которой человек бился долгое время, для других — внутренний голос, подсказывающий, как нужно поступить в том или ином случае, для третьих — непонятная и потому угрожающая речь.

Не буду сейчас развивать тему ментальных склеек, эту проблему изучают совместно физики и психологи. Вернусь к трем проблемам, обозначенным ранее.

В декабре 2022 года мы с профессором Квоттером уже понимали, как меняются во времени вероятности склеек. У нас получалось, что склейки наиболее вероятны в момент ветвления, и это интуитивно понятно: когда вы принимаете решение и вселенная разделяется условно на две ветви, вероятность для того или иного предмета оказаться в этой ветви или в другой максимальна и равна в точности одной второй. Это как подбрасывание монеты: она может с равной вероятностью упасть орлом или решкой. Вы не замечаете таких склеек только потому, что в момент принятия решения и разделения обе ветви, в сущности, почти одинаковы. В каждой, допустим, имеется ваша записная книжка, и в ней еще не успели появиться новые записи, которые впоследствии станут разными для разных ветвей. В момент ветвления записи одни и те же, и вы не можете определить, какая из двух книжек «ваша», а какая — из альтернативной ветви.

Затем происходит экспоненциальное падение вероятности, причем характерное время зависит от значимости вашего выбора, от количества возникающих ветвей. Чем более значим выбор, чем больше возникает ветвей реальности, тем больше характерное время падения экспоненты. Это может быть минута (для незначимых решений и малого числа ветвей), час, сутки, год и даже десятилетия (когда вы принимаете решение, способное повлиять на всю вашу жизнь).

Второй максимум возникает по истечении характерного времени экспоненциального спада. Реальности вновь пересекаются с вероятностью, практически равной единице, — это может произойти через час, сутки, неделю, месяц после того, как возникли новые ветви. Важно знать, что такая склейка происходит обязательно — из уравнений это следует с неизбежностью.

Затем вероятность склеек выходит на плато и остается постоянной в течение долгого времени. Какого именно — пока определить не удалось, поскольку за большой промежуток времени возникает огромное число новых ветвей. Для решения уравнений склеек необходимо все эти ветвления принимать во внимание, что практически невозможно и отодвигает решение задачи на отдаленное будущее, даже если использовать современные квантовые компьютеры.

3б. 2022. Санкт-Петербург.

Вадим поднес телефон к губам и, ясно артикулируя, ввел в программную систему начальные условия. Время ветвления московское… Масса объекта склейки… Массу кольца, как и время покупки, Вадим мог назвать с большой определенностью, это существенно облегчало решение задачи. Граничные условия он диктовать не стал, сказал только, что покупка произведена в ювелирном отделе на втором этаже Гостиного двора — программа найдет точку в пространстве, задаст координаты, введет в уравнение. Дельта-функция должна возникнуть в пределах от двадцати до двадцати трех часов, уравнения нужны для того лишь, чтобы рассчитать момент более точно.

«Пуск», — произнес Вадим, почти не разжимая губ.

Музыка смолкла, или ему показалось. Голос Иосифа. Или это тоже ему только кажется? Лицо Марины. Это уж точно игра его воображения.

20:40. Доверительный трехсигмовый интервал: восемь минут.

Вадим перевел телефон в режим обычного дисплея: на часах было 20:28.

Он вздохнул. Прислонился к промерзшей стене дома, не чувствуя ни холода, ни собственной спины, ни даже хоть какого-то волнения. Если Иосиф еще не говорил с Мариной…

Вадим открыл дверь и вступил в сухую теплоту прихожей, где в полумраке копошились у вешалки две сумбурные тени. Кто-то из гостей. Вадим прошел мимо, сбросил на ходу задубевшую куртку, поправил ладонью волосы и вошел в гостиную с видом человека, только что совершившего лыжную пробежку километров этак на двадцать. Устал, конечно, но доволен и готов выпить коньяку для сугрева.

Он был чужаком в этой компании, и никто не обратил на него внимания. Кто-то танцевал, кто-то сидел за столом, наливал, выпивал, резал ножом мясо, произносил вполголоса тост, опрокидывал и снова наливал. Существо из десятка голов, пары десятков рук, будто бытовой принцип неопределенности, аналог квантового, превратил нормальных людей в неопознаваемое нечто: если увидишь лицо — не распознаешь мимику, если увидишь стопочку в поднятой руке — не сумеешь разглядеть ее движение ко рту.

Марины и Иосифа в комнате не было. Неважно. Есть еще время. У него и у них. Максимальная вероятность склейки — практически равная единице — наступит, когда функция запутанности ветвей устремится к бесконечности. И нужно успеть… Очень просто: всего лишь представить. Роль наблюдателя сводится к волевому решению: когда запутанность достигает бесконечности, а вероятность склейки — единицы, достаточно простой мысли… Бабочка взмахнула крыльями, и возник ураган… Камешек, от движения которого лавина накрывает ничего не подозревающий город…

20:40.

Вадим представил себе то, что в последние полчаса представлял не раз. Но тогда от его представления ничего не зависело. Функция запутанности медленно взбиралась к максимуму. Сейчас — должен был измениться мир.

Где же эти двое? В спальне? В коридоре? Может, спрятались в ванной?

— Ребята! — сказал Вадим, и многоголовое существо за столом воззрилось на него двумя десятками неразличимых глаз. — Иосифа видел кто-нибудь?

— В спальне, — сказал кто-то. — Погляди там, он Марине предложение делает, и, кстати, скажи, что все ждут. Он новый стих обещал читать.

— Про макароны с котлетой, — хихикнул кто-то другой, а женский голос добавил:

— Ничего подобного: о судьбе поэта в современной России.

— Да это одно и то же, — буркнул кто-то третий, и все засмеялись.

В спальне ярко горела потолочная энергосберегающая пластина. Иосифу было не до Вадима, а Марина обернулась, услышав, как открылась дверь, и взгляд ее сказал больше, чем она могла бы выразить словами. Иосиф, багровый от напряжения и ощущения бессилия, шарил руками в карманах.

— Черт, — бормотал он, — ну черт же…

— Вадик! — вскричал он. — Я тебе показывал! Ты видел, в какой карман я его…

— В левый внутренний, — спокойно произнес Вадим, подошел к Марине и взял ее за руку. Она пожала ему пальцы, и оба стали следить за беспорядочными движениями Иосифа.

— Нету, — обреченно сказал Иосиф. — Наверно, вывалился.

Он опустился на колени и стал смотреть под кроватью, водил руками по полу, бормотал что-то под нос, коробочки с кольцом уже не было в этой ветви реальности, искать бессмысленно. В какой-то другой ветви другой Иосиф в этот момент обнаружил кроваво-красную коробочку у себя в кармане, а может, и не в кармане, склеиться на квантовый миг могло любое иное место в личном пространстве Иосифа.

— Да ладно, — с едва скрываемым ехидством произнесла Марина, растягивая слова так, как это любил делать Иосиф. — Не ищи. Ты же фантазер. Вообразил, что купил кольцо, и сам в это поверил.

— Марина! — закричал Иосиф, вставая на ноги. — Я действительно! Оно куда-то запропастилось! Выпало! Я найду!

— Клоун! — бросила Марина, и слово покатилось по полу шариком от пинг-понга, Иосиф следил за ним, пока за Вадимом и Мариной не закрылась дверь.

Они немного целовались в прихожей — без особой страсти, просто, чтобы отметить веху в их неожиданных отношениях, — а потом Марина пошла к себе, переодеться. Вадим, надев куртку, ждал ее во дворе, соображая, что теперь делать: оставаться на даче было бессмысленно, Иосиф мог закатить скандал в любую минуту. Решением проблемы стала бы комната в мотеле, который Вадим приметил на въезде в Сологубовку. До мотеля можно было и пешком дойти, но захочет ли Марина? Все так странно, неожиданно, безумно хорошо, и абсолютно непонятно, что она скажет, оказавшись с ним вдвоем, без ревнивого присмотра Иосифа.

Марина вышла на крыльцо, на ней была очень теплая длинная куртка, почти шуба, и сапожки на меху. Оделась основательно, и Вадим подумал, что она собралась всю ночь провести на морозе, гуляя с ним по тихим дорожкам, которые вели в лес, а оттуда в иную реальность.

Взяв Вадима под руку, Марина сказала деловито:

— Мотель тут в пяти минутах ходьбы. Можно снять комнату.

Вадим прижал ее руку к себе и услышал в воздухе тихий звон. Это, подумал он, звенит счастье. Мимолетно, как стриж, мелькнула мысль, что нехорошо это, некрасиво, друзья все же. Иосиф действительно привез кольцо и собирался устроить презентацию, помолвку, продемонстрировать решение, наверняка он долго к этому шел, с Мариной он не первый год, а я… мы… я ее совсем не знаю…

Когда через полчаса, пришедший в себя и осознавший наконец ту горькую истину, что невесту у него из-под носа увел лучший друг, Иосиф выбежал на крыльцо, в садике никого не было, за кустами у забора тоже, и за домом, и у гаража, и на улице. Не было даже следов, потому что повалил густой, как просыпавшаяся мука, снег. Звонить Иосиф не стал — решил, что не станет унижаться перед этой… он нашел, конечно, около сорока определений, эпитетов, метафор и прочих слов в русском языке, которые соответствовали поведению Марины, и еще больше слов, гораздо более крепких, — в адрес Вадима. Впрочем, Иосиф, в отличие от Вадима, прекрасно знал свою подругу. Когда он вернулся в дом, его больше занимала исчезнувшая коробочка, чем пропавшая Марина — что она станет делать, вернувшись с ночной прогулки, он знал, а куда могла провалиться коробочка с кольцом, абсолютно не представлял. Таинственное всегда интересовало его больше, чем банальное.

— Ребята! — воскликнул он, появившись в гостиной в разгар плясок. — Давайте играть в сыщиков! Пропала…

— Марина! — рявкнул многоголосый смешанный хор а capella.

— Да ладно, — махнул рукой Иосиф. — Марина никуда не денется, а вот коробочка… красная, бархат… никто не видел? Вот и давайте займемся поисками, а потом я прочитаю новые стихи. Жизнеутверждающие, если коробочку найдем, или депрессивные, если она действительно провалилась сквозь землю.

Коробочка таки провалилась, и после дружных поисков гости, усевшись на полу, до утра слушали Иосифа, который, как все знали, однажды начав читать стихи, не мог остановиться и читал бы до конца света или второго пришествия. Стихов у него хватало, а времени он не замечал, потому что стихи существовали вне времени, они были самостоятельной сущностью во Вселенной, плодом эволюции языка, результатом дарвиновского естественного отбора слов, высшей стадией разума.

Той ночью Марина и Вадим тоже существовали вне пространства-времени, в собственной вселенной, отделенной от прочего мироздания их личными ощущениями, словами, бессмысленными клятвами, прикосновениями, погружениями и всплытиями и великим множеством особенностей человеческого восприятия, которые каждому лишь кажутся неповторимыми, а на самом деле повторяются каждое мгновение в каждом месте на земном шаре, где мужчина и женщина, сотворенные Господом из сути друг друга, остаются наедине.

Вернулись они к завтраку, часов в одиннадцать, так и не дождавшись звонка Иосифа и найдя его спящим на диване в гостиной.

— Много потеряли! — объявил Филин, увидев вошедших. — Иосиф всю ночь стихи читал, новые! На ходу сочинял! Импровизации! Класс!

— Записали? — поинтересовалась Марина.

— Конечно, все писали, хотите послушать?

— Нет! — одновременно воскликнули Вадим и Марина. Иосиф открыл один глаз, осмотрел Марину, удовлетворенно, моргнул и повернулся к стене.

4а. 2043. Нобелевская лекция.

Я приближаюсь в своем рассказе к моменту, о котором много писали в прессе. Рождество 2022 года. Шеф собрался с семьей в Прагу, любимый его город, где он много лет проводил рождественские каникулы. Я же, поскольку в Амстердаме у меня не было близких знакомых, отправился в Санкт-Петербург, где меня ждали родители, с которыми я не виделся почти полтора года.

Дома хорошо, господа. Дома замечательно даже тогда, когда голова забита нерешенными уравнениями, и, гуляя по новогоднему Питеру, думаешь не о красоте Александрийского столпа и не о потрясающей трехмерной лазерной композиции на Марсовом поле, а о том, как решить стационарное уравнение склеек, если количество решений превышает число атомов не только в видимой части Вселенной, но и число самих вселенных, возникших в результате ветвлений и хаотических инфляций с момента Большого взрыва.

В тот год выпало очень много снега, и даже по Невскому машины ездили медленно, потому что снегоуборочная техника не справлялась со стихией. Но как это было красиво! Друзья, с которыми я не виделся больше двух лет — после окончания университета, — позвали меня встречать новый год на дачу в Сологубовке, и наше небольшое, в принципе, путешествие продолжалось весь день, потому что каждые полчаса мы останавливались, отправлялись гулять по зимнему лесу, и я уверяю вас, что ничего красивее не существует ни в одной ветви мироздания, наполненного самыми разнообразными мирами.

В машине нас было пятеро. На заднем сиденье рядом со мной сидела красивая блондинка немного моложе мена, всю дорогу молчавшая и то равнодушно, то заинтересованно, то с романтическим выражением лица смотревшая только вперед и не обращавшая внимания ни на кого из нас. Она не выходила из машины, когда мы отправлялись по снежной целине оставлять свои следы в зимней лесной истории. Она, конечно, отвечала на вопросы, когда к ней обращались, но ответы были настолько лапидарны, что, казалось, возникали сами собой в холодном воздухе. «Да», «нет», «спасибо». Когда мы доехали до дачи и принялись устраиваться, она тихо сидела в кресле в гостиной перед экраном, но не смотрела ни фильм, ни новости — была погружена в себя настолько, что я поинтересовался у хозяина дачи, что за чудо он пригласил. Никогда прежде мне не приходилось встречать женщин, столь обаятельных и привлекающих не болтовней своей, часто неуместной, хотя порой очень умной и приятной, но молчаливым вызовом.

«Это Марина Батманова, художница. Осенью была ее выставка на Кирпичной, большой успех».

«Она всегда такая молчаливая?»

«Обычно да, она не разговорчива. Но очень умна. Если тебе удастся ее разговорить, получишь массу интеллектуального удовольствия».

Уравнения склеек испарились из моей головы так быстро, что я забыл упомянуть о них, когда набрался наконец смелости и принялся задавать гостье вопросы, на которые она, при всем желании, не могла отвечать одними междометиями.

Упоминаю о наших разговорах только потому, что средства массовой информации посвятили той истории огромное количество материалов, поражающих бесстыдством и желанием увидеть то, чего не было в нашей реальности. Возможно, это происходило в какой-то другой ветви — даже наверняка происходило, поскольку в практически бесконечном мироздании существуют если не в эвереттовском, то в инфляционном или ином многомирии все возможные с точки зрения законов природы варианты бытия, в том числе и не приходившие в голову нашим вездесущим папарацци.

В дальнейшем я не намерен отвечать на вопросы журналистов, касающиеся рождественских каникул 2022 года. Связаны они или нет с моими работами по теории склеек — оставлю без комментариев. Скажу несколько слов исключительно о событийной части, чтобы избежать дальнейшего обсуждения в прессе вопросов, не имеющих отношения к исследованиям в области квантовой физики многомирия.

4б. 2022. Санкт-Петербург.

Вадим хотел увезти Марину в Питер, но она заупрямилась — ей было хорошо в компании, присутствие Иосифа ее, похоже, только возбуждало. С Вадимом Иосиф демонстративно не разговаривал, Марину пару раз пытался застать одну, а когда не удавалось, хотел увести куда-нибудь для выяснения отношений. Она вроде и не сопротивлялась, но всякий раз оказывалось, что идти некуда и говорить не о чем, все уже сказано.

— Но ведь не окончательно!

Марина смотрела на Иосифа широко раскрытыми глазами и загадочно поводила плечами.

— Ты пожалеешь!

— Не в первый же раз, — бросил кто-то из гостей, оказавшийся поблизости и услышавший вопль Иосифа. Тот сразу сник, а Марина, рассмеявшись, отправилась искать Вадима, который в это время искал ее, а потому они, конечно, разминулись и нашли друг друга, когда обоим стало невмоготу от одиночества в этой толпе, состоявшей всего из десятка бродивших по дому заспанных личностей.

Картины свои Марина показала Вадиму на белой кухонной стене, выудив их из памяти телефона. Вадим подумал, что Марина очень талантлива и заслужила свою репутацию. Он ничего не понял в буйстве линий и красок, не смог соотнести названия с увиденным, только чувствовал, что изображения будят фантазию, побуждают мысль сорваться с места и помчаться куда-то, пусть в неопределенность. Просто смотреть и наслаждаться игрой цвета и линий было невозможно, эти картины нужно было или полюбить с первого взгляда, или с первого же взгляда возненавидеть. Как и саму Марину. Она себя изображала на своих картинах, себя и ничего больше.

— Как хорошо! — сказал Вадим и поцеловал Марину в краешек губ, смягчая буйство красок легкостью прикосновения.

День сменился вечером, а после ужина Марина куда-то пропала. Вадим искал ее — они договорились и эту ночь провести в мотеле, — и нашел в закутке под лестницей. Марина обнимала Иосифа и говорила достаточно громко, Вадиму не пришлось напрягать слух, чтобы услышать:

— Да ладно, Ося, все будет хорошо, не мучай ты себя, лучше прочти стих.

— Пусть тебе он стихи читает, — буркнул Иосиф, отстраняясь.

— Он другой, — рассмеялась Марина. — Понимаешь? Другой. Новый.

Увидев через плечо Марины стоявшего, в дверях Вадима, Иосиф криво усмехнулся и картинно взмахнул руками.

— Вот так она всегда! «На новенького брошусь я, всегда готовая к пристрастью». Думаешь, она тебя любит? Она никого не любит, кроме себя. На самом деле — посмотри на ее картины — она и себя толком не любит, только еще не подозревает об этом.

Он говорил так, будто Марины не было рядом.

— Клоун! — сказала она.

В полночь на поселок обрушилась пурга. Стремительный ветер, резкое похолодание, с деревьев снег смело, будто метлой, из дома выйти было невозможно, да никому и не хотелось. За окнами свистело, ревело, журчало, вздыхало и, кажется, даже подвывало человеческими голосами, будто пилигримы просились на ночлег.

Каждый нашел себе уголок, где можно было если не уединиться, то хотя бы сделать вид, что отдыхаешь от общего, уже ставшего изнурительным, присутствия. Уголков в двухэтажном особнячке оказалось немало, в том числе и таких, где уединившихся найти было трудно — если не искать с пристрастием и непременным желанием обнаружить. Вадим с Мариной взобрались под самую крышу, на чердаке оказалась огороженная комнатка, где хозяин хранил мешки непонятно с чем. Здесь было, скорее всего, самое холодное место в доме, и потому, кроме них, никто на чердак не позарился. Они посчитали это знамением, ощущая холод лишь тогда, когда отлеплялись друг от друга и становились не единым целым, согреваемым внутренней энергией, а двумя раздельными человеческими существами, не приспособленными каждое само по себе выживать в таких ужасных условиях.

В общем, все было хорошо.

Вниз за едой они спускались вместе, обняв друг друга за плечи, Иосифа ни разу не встретили, хотя все время, и даже с чердака, слышали его громкий голос: он то читал стихи, то с кем-то спорил о бытии канонизированных старцев или о судьбе современного стихосложения. Похоже, он сам не хотел попадаться им на глаза, хотя на самом деле, и подсознательно Вадим это понимал, не Иосиф скрывался, а они старались ходить по дому, ориентируясь на его голос и обходя помещения, откуда голос был слышен.

Марина рассказала Вадиму о своем детстве, Вадим Марине — о своем. Жили они, оказывается, не так уж далеко друг от друга: Вадим на Искровском, Марина — на Дыбенко, так что в детстве могли много раз пересекаться. Наверняка так и было, и они увлеченно сопоставляли даты, места и возможности.

До Иосифа у Марины, конечно, были мужчины, но как-то несерьезно, да она и не стремилась к серьезным отношениям, училась в художке, очень много рисовала, мужчины для нее были… «Как бы тебе объяснить, чтобы ты понял…» — «Да я и так понимаю…» — «Ну и славно… иди ко мне…»

— А с Иосифом у тебя так серьезно было, что действительно собиралась замуж?

Вадим сделал упор на слове «было», Марина посмотрела на него странным, как ему показалось, взглядом и тихо сказала, он с трудом расслышал за завыванием ветра:

— Вообще-то я от него беременна.

Вадим, сидевший, прислонившись к стене, вскочил на ноги. Ударился затылком о брус, зашипел от боли.

— Почему ж ты раньше…

— А что? — насмешливо сказала Марина. — Ты бы тогда со мной не…

— О чем ты! Я люблю тебя! И это не играет роли! Просто…

— Что «просто»?

Вадим опустился перед ней на колени.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Мы его вырастим.

Марина звонко рассмеялась, и Вадиму показалось, что от ее смеха завибрировали в резонансе стропила, будто и дому стало смешно. Что смешного она нашла в его словах? Сам он чувствовал себя скорее героем. С Иосифом предстояло неприятное объяснение, но чего уж…

— Посмотрим, сказала Марина, отсмеявшись. — Я еще ничего не решила, есть время.

— И знаешь, — добавила она, прижав к груди голову Вадима и запустив обе ладони в его шевелюру. — Самое глупое пророчество, какое я знаю, это: «Все будет хорошо».

Вадим где-то уже слышал эту фразу, но не помнил, кто и когда ее сказал. В устах Марины она прозвучала, будто откровение.

Больше они об этом не разговаривали, а на второе после Рождества утро вьюга стихла, и, как это обычно бывает, настал полный штиль, все высыпали во двор, сначала, конечно, разбросав снег на крыльце, а потом расчистив дорожку в сад и на улицу. Позвонил Кирилл Николаевич, завкафедрой теорфизики, и спросил, не забыл ли Вадим, что в четверг у него выступление на семинаре, начало, как договаривались, в три часа, чтобы все могли присутствовать, потому что утром консультации, сессия на носу…

Конечно, Вадим забыл. О семинаре они договорились еще осенью, и в расписание внесли, и название обсудили, и текст доклада Вадим давно написал. Отказаться сейчас было так же невозможно, как остановить солнце. Иисусу Навину это удалось, но Вадим не ощущал в себе такой силы и потому произнес, стараясь, чтобы огорчение в его голосе не было слышно:

— Конечно, Кирилл Николаевич, я прекрасно помню.

Повезло: в город собралась возвращаться супружеская пара, на которую Вадим все это время не обращал внимания, ему даже показалось, что сейчас он их впервые увидел.

— Подвезете?

— Конечно, какой разговор. Трассу расчистили, так что проблем не предвидится. Если, конечно, выехать прямо сейчас, потому что к вечеру обещают второй удар шторма. Мы бы остались встречать Новый год, но дети у бабушки, а она приболела…

Как назло, когда Вадим, обнимая Марину на крыльце, договаривался о том, что вернется сразу после семинара или, в крайнем случае, на следующее утро, вывалился из дома Иосиф, встал, расставив ноги и скрестив на груди руки, и сказал:

— Вад, ты, надеюсь, понял, что Марина с тобой просто играла? Она это любит.

Вадим посмотрел Марине в глаза, ожидая вспышки гнева. Сейчас она обернется и бросит Иосифу в лицо: «Клоун!» Но Марина отвела взгляд, погладила Вадима по щеке и отстранилась. Ему показалось, что она со сверхсветовой скоростью удалилась от него на расстояние туманности Андромеды или еще дальше. Точнее, удалилась не она, а раздвинулось пространство, как это было миллиарды лет назад, во времена великой космологической инфляции.

Он с удивлением подумал, что за эти дни ни разу не вспомнил о физике.

— Иди, иди, — нетерпеливо сказала Марина. — Касторские тебя ждут в машине.

— Иди, — присоединился Иосиф. — Не бойся, я тут без тебя справлюсь.

За забором громко просигналили. Закаркали вороны.

5а. 2043. Нобелевская лекция.

Возвращаюсь, однако, в тот замечательный вечер. Мы тихо беседовали с Мариной, когда хозяин дачи отозвал меня в сторонку и предупредил, что, вообще говоря, у Батмановой есть кавалер, широко известный в узких кругах поэт-модернист, личность довольно необузданная, хотя, по-видимому, гений. Он звонил недавно и сообщил, что уже едет — с другой компанией гостей, которая вот-вот прибудет.

«Что же мне делать?» — спросил я, поскольку оказался в двусмысленной ситуации: не хотелось ни расставаться с Батмановой (я полагал, что и она не хотела бы прерывать нашу беседу), ни вмешиваться в ее личные дела.

«Взрослые люди — разберетесь», — небрежно ответил приятель.

Примерно через час прибыла еще одна машина, и в гостиную вошли пятеро гостей, среди которых был поэт Иосиф Берский. Мне его представила сама Марина со словами, что это самое ее любимое существо на земном шаре, поскольку она обожает странности и необычности, а более необычное и странное человеческое создание, нежели Ося, трудно вообразить и еще труднее встретить в реальной жизни, хотя ей, Марине, это, по-видимому, удалось.

Фраза была самой длинной, которую она произнесла не только в тот вечер, но и вообще за все недолгое время нашего знакомства.

Иосиф оказался гораздо разговорчивее. Более того, слова, им произносимые, как я понял, составляли всю его суть. Говорят, что поэты мыслят образами и переводят образы в слова в своих стихотворениях. Берский мыслил словами, а образы были если не вторичны, то подчинялись словам. «Слово любого языка, — утверждал он, нисколько не сомневаясь в своей правоте, — абсолютно самодостаточно и первично». Конечно, он сослался на библейское «В начале было слово». Я ответил другой цитатой: «В начале создал Господь небо и землю», утверждая первородство физики и эксперимента над словом, описывающим то, что уже произошло и требует интерпретации.

В ту ночь дачу завалило снегом чуть ли не по самую крышу, выбраться в город можно было разве что на вертолете, и у нас оказалось достаточно времени, чтобы не только повеселиться от души и встретить новый год звоном бокалов шампанского, но также и поговорить обо всем на свете, поспорить, выяснить отношения, распрощаться с мечтами и придумать новые…

Мне не удалось больше уединиться с Мариной — верный Иосиф не отпускал ее от себя ни на минуту, мы почти все время провели втроем. Почти — потому что часть времени я провел с Иосифом, все-таки оставившим Марину смотреть в общей компании какие-то сериалы с тем, чтобы послушать мои соображения относительно многомирия, ветвлений и важности принятия любых решений для будущего не только своей реальности, но и всех прочих, возникающих в момент, когда вы делаете, казалось бы, простой выбор: выпить еще одну рюмку прекрасного армянского коньяка или приготовить не менее прекрасный кофе.

С Иосифом мы быстро нашли общий язык, несмотря на то что обоим было понятно: мы — соперники. То, что Берский ухаживал за Мариной около двух лет, а я познакомился только что, не имело никакого значения. Однако, будучи цивилизованными людьми, мы оставили проблему выбора Марине — полагая, впрочем, что решение будет принято не тотчас же и выбор произойдет еще не скоро. Поразительно, но я совсем не думал тогда, что любой выбор Марины — это всего лишь решение пойти по правой тропинке или по левой, но обе тропинки будут существовать в реальности.

Иосиф читал свои стихи, и я запомнил несколько строк, которые впоследствии не обнаружил ни в одном из его сборников — ни на бумаге, ни в Интернет-изданиях. Возможно, это был экспромт. Возможно, заготовка для будущего стихотворения.

Мне эти стихи показались похожими на что-то, что я уже читал много лет назад, но я плохо знаю поэзию, чтобы проводить какие бы то ни было сравнения. И дальше:

Я не оцениваю эти строки, я их всего лишь цитирую, а почему они мне вспомнились, хотя в то время я не стремился запомнить хотя бы строчку, скажу чуть позже. В отличие от моей личной истории, они имеют прямое отношение к теме лекции и к тому обстоятельству, что я сейчас стою на этой кафедре.

Мы оба понимали, что знакомство будет продолжено и после возвращения в Петербург. Более того, я стал задавать себе вопрос: смогу ли после окончания рождественских каникул вернуться в Амстердам, — один только факт, что такая мысль приходила мне в голову, свидетельствует, насколько сильным было мое увлечение Батмановой и насколько велико нежелание оставлять ее в Петербурге наедине с поэтом.

Метель закончилась. На второй день, при ясном небе и замечательной погоде, когда даже мне хотелось слагать самые простые вирши о снеге, солнце, сугробах и любимой женщине, дорогу в город наконец расчистили, и гости, которым уже приелось общество друг друга, стали разъезжаться. Мне пришлось уехать с первой машиной, поскольку на следующее утро мне предстояло делать сообщение о наших с профессором Квоттером расчетах запутанных состояний квантовых компьютерных систем. Я с тяжелым сердцем оставлял Марину и Иосифа, мы договорились встретиться в городе сразу после их возвращения, и это немного примиряло меня с реальностью. До моего отъезда в Амстердам оставалась неделя, и я был уверен, что домой (а я уже называл домом не родной Питер, а свою квартиру на Гален-страат) мы поедем с Мариной.

Семинар проходил в университете, моей альма-матер, я встретил много знакомых, в том числе физиков, с которыми обсудил некоторые аспекты запутанных состояний в многомирии и пришел наконец к понимаю, какими должны быть уравнения перекрестных склеек. Рассказывая у доски о прогрессе в расчетах квантовых сцеплений, я решил уравнение, которое не поддавалось ни мне, ни Квоттеру в течение нескольких месяцев. Решил легко, поскольку идея оказалась простой и, я бы даже сказал, самоочевидной. И, только уже написав на доске решение, я понял, что сделал то, к чему шел несколько последних лет, доказал, что склейки можно не только рассчитать во времени и пространстве, но и спрограммировать — иными словами, вызвать нужную склейку в нужный момент времени в нужной точке пространства.

Именно это математическое, по сути, открытие легло в основу современной физики запутанных ветвей многомирия, в основу современной микроэнергетики, которой пользуются миллионы автомобилистов, в основу современной хирургии, использующей собственные органы больных для пересадок. Сейчас, одиннадцать лет спустя после того знаменательного дня, я не берусь перечислить многообразные применения многомировых склеек, которые вошли в нашу жизнь и в значительной части стали уже явлением быта. Разумеется, еще далеко не все понято, объяснено и может быть использовано. По-прежнему остается нерешенной задача склеек, которые могли бы привести к общению с нашими вторыми, третьими и прочими многочисленными «я» из других ветвей. Это задача гораздо более сложная, поскольку речь идет о перемещении из одной ветви в другую не бездушного предмета, но разумного организма, который сам решает свои проблемы и делает выбор, практически всегда отличный от выбора своего прототипа в нашей ветви. Мое личное мнение таково, что эта задача вообще не имеет решения, и мы просто еще не открыли соответствующий принцип запрета. Не исключаю, однако, что задача может быть решена, и в этом случае физик, а возможно, биолог, медик или (не исключаю и такой возможности) психолог или даже психиатр через несколько лет будет стоять на этой кафедре и рассказывать о своем пути к высшему достижению.

После семинара я связался с шефом, мы в онлайновом режиме проверили мои выкладки, не обнаружили ошибок ни в предположениях, ни в расчетах, и решили сразу после моего возвращения в Амстердам отправить в «Nature» статью, которая, как мы оба понимали, изменит не только представления о мироздании, но и нашу повседневную жизнь, сделав ее много богаче, сложнее, разнообразнее, но также — и это мы понимали тоже, — опаснее, хотя преференции от будущего использования склеек были для нас очевидны, а опасности выглядели преодолимыми. Опасности всегда выглядят преодолимыми, когда предприятие, в которое вы пустились, только началось и горизонт далек. Лишь в пути опасности проявляют себя, и человечеству приходится преодолевать их, порой прилагая усилия, неизмеримо большие, чем те, что потребовались для понимания сути открытого явления.

Обсуждение этой важной проблемы выходит, однако, за рамки моей лекции. Мне остается сказать несколько слов о трагедии, произошедшей на следующий после семинара день. К сожалению, эта трагедия стала предметом, как я уже говорил, нелепых, безжалостных и бессмысленных комментариев.

5б. 2022. Санкт-Петербург.

«Не буду звонить», — говорил он себе, сидя на заднем сиденье и стараясь не слушать, о чем беседовали впереди Саша и Катя. Кажется, имя Марины тоже было упомянуто, и при этом разговор прекратился, но что было сказано, Вадим не расслышал, ему было все равно. Он и сам представлял, что говорили о Марине за глаза в той компании, а может, и в других тоже. Что говорили об Иосифе, и что теперь будут говорить еще и о нем. Неважно. А звонить он ей не станет, тут и выбора никакого нет. Во всех ветвях, во всех вариантах реальности — нет.

Марина позвонила, когда подъезжали к городу и справа показалась башня-вертолет компании «Медиапром».

— Включи изображение, — потребовала она.

Похоже, Марина поднялась в их комнатку на чердаке. Он и сейчас думал об этом закутке, как об «их комнате», отгороженной от мира, где… неважно.

Марина приблизила телефон к лицу, и он видел только ее глаза.

— Послушай, чего ты, в самом деле, не надо, я же должна выяснить отношения с Осей, он все же…

— Отец твоего ребенка, — буркнул Вадим.

— Ну… — протянула Марина и добавила странным тоном: — Да. Но… Ты сказал, что…

— Приезжай. Пожалуйста. Сегодня, наверно, и автобусы начнут ходить. Приезжай, позвони, я встречу, сразу поедем ко мне, и все будет хорошо.

— Все будет хорошо, — задумчиво повторила Марина. — Я приеду. Завтра. Не скучай без меня, ладно?

Он кивнул, потому что слова, которые он хотел сказать, невозможно было произнести вслух. Катя — он видел — сидела вполоборота, прислушивалась.

— И не звони, хорошо? Будем на связи… мысленно. Ты же меня чувствуешь, Вадик?

Он кивнул. Он ее чувствовал. Он знал, что чувствовала она. Но он ее не понимал.

— Я сама тебе позвоню, когда вернусь в город. Завтра.

— Завтра у меня семинар, — сказал он. — В три часа.

— Пока. Целую.

Поцеловала она глазами — и отключилась.

— Марина? — спросила Катя, обернувшись. — Замечательная женщина. Потрясающий художник, умеет…

Она хотела продолжить, но муж что-то буркнул — Вадим не расслышал, — и Катя, не закончив фразу, отвернулась к окну.

— Вам на Искровский? — спросил Саша, не оборачиваясь.

Дома были мама с папой, разговоры на кухне, новостные программы, обед, ужин, мир жил сам по себе, Вадим рассказывал о поездке, сумев ни словом не упомянуть, о Марине. Она вернется, они все обсудят, и тогда…

Ночью он плохо спал, а может, не спал вовсе. Проговаривал в уме текст доклада, не понимая толком, почему так беспокоится. Между фразами вклинивались мысли о Марине: что она сейчас делает, неужели с Иосифом? Может, повела его наверх, в их комнату, и, наверно, сейчас они…

Проснулся от громкого разговора родителей на кухне. Голова была ясной, и он нисколько не сомневался, что выступит хорошо, никто не станет задавать каверзных вопросов.

Так оно и было. Телефон лежал перед ним на кафедре, он отслеживал время, чтобы удержаться в регламенте, говорил легко, поглядывал на аудиторию: зал был полным, пришли послушать даже первокурсники и какие-то личности, которые, как казалось Вадиму, не могли иметь к физике никакого отношения.

«Новое сообщение», — высветилось на экране. Вадим запнулся, коснулся пальцем контрольной точки, сообщение было от Марины и содержало всего два слова: «Мы выехали». Мы? Если бы она поехала на автобусе, написала бы «я». Наверно, как и его вчера, кто-то из гостей взял Марину с собой.

Вадим механически ответил на вопросы, ему поаплодировали, потом пришлось немного поговорить в коридоре: студенты, кто-то еще… Он хотел остаться один и вдруг обнаружил себя на лестничной площадке бокового выхода. Из коридора слышны были голоса, но здесь он был один.

Марина включила видео после первого сигнала вызова.

— Ты уже свободен? — возбужденно спросила она. — Можешь подъехать к Осиному дому?

— Зачем?

Он уже понял, но продолжал цепляться за ставшую привычной мысль.

— Поговорим наконец!

Голос Иосифа.

Марина отодвинула аппарат от лица, и камера показала салон машины. Иосиф сидел за рулем, Марина, судя по изображению, рядом, на переднем сиденье. Иосиф бросил взгляд на Вадима и расхохотался нелепым, ненужным, бессмысленным смехом. Клоун.

— Хочешь, прочитаю новый стих? — отсмеявшись, сказал Иосиф. Марина держала телефон твердо, изображение почти не дрожало.

— Гениальный стих, послушай! — Марина увеличила изображение, и Вадим видел теперь только профиль поэта. Казалось, смотрел Иосиф не на дорогу, а в будущее — свое собственное и будущее Марины. Вадим не хотел слышать его стихов, новых или старых, никаких.

— Я вошел в эту реку, — с подвыванием начал Иосиф, — но оказался в море…

Замолчи!

— В море — мире… Мариша, — неожиданно перешел он на прозу, — этой дорогой я не ездил, погляди, что написано на указателе, мне куда свернуть — направо или налево.

Телефон в руке Марины дернулся и на секунду показал Вадиму дорогу. Иосиф, может, и не ездил там, он и машину купил недавно, мог не знать, а Вадим в студенческие еще годы ездил по этой дороге часто — на дачу к профессору Дубину, они там собирались время от времени небольшой группой, обсуждали новинки, публикации в физических журналах. Сейчас действительно будет поворот: налево — на Питер, направо — на Михайловск. На Питер — выезд на трассу с четырехполосным движением, а на Михайловск — узкая дорога, и сразу за первым поворотом еще один.

Марина положила телефон на колени, изображение исчезло, но слышно было хорошо. Она сказала:

— Включи навигатор! Указатель мы, во-первых, проехали, во-вторых, я не обратила внимания.

— А в-третьих, — ехидно произнес Иосиф, — У меня нет навигатора. Терпеть не могу, когда мне навязывают, по какой дороге ехать, какие продукты покупать и с кем жить. Говори быстрее: направо или налево.

— Ты же терпеть не можешь, когда тебе навязывают, — ровным голосом, в котором Вадим расслышал скрытое бешенство, сказала Марина. — Сам и решай.

Может, если бы не это ощущение, если бы Марина сказала «налево»… Она знала, куда сворачивать, Вадим чувствовал по ее голосу. Если бы не ее эмоции, передавшиеся ему мгновенно, как вспыхнувшая от удара молнии солома, если бы разум не отключился от охватившего и его бешенства, если бы…

Сейчас Иосиф примет решение. Выберет дорогу. В Питер или Михайловск? В жизни. Повезет Марину туда, куда его самого потащит поэтический инстинкт.

Момент выбора. Максимальная вероятность склейки. Склейка — не обязательно перемещение предметов из одной реальности в другую. Гораздо чаще происходят склейки ментальные. Мысль, принадлежавшая тебе же, но в другой реальности, становится твоей, и ты не понимаешь, откуда она взялась. Озарение. Ты решил выпить кофе и вдруг, без всяких раздумий, налил себе чай.

— Левая дорога шире, — сказал Иосиф. — Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: именно она ведет…

Решил.

— Клоун, — произнес Вадим вслух, и Марина услышала. Похоже, услышал и Иосиф.

— Ага! — вскричал он и повернул руль, немного притормозив на повороте.

Вадим представил, как, повернув налево, в Питер, Иосиф обнаружил, что сделал правый поворот и оказался на дороге в Михайловск. Где-то он спокойно продолжил ехать домой, дочитал стихотворение, Марина закончила разговор с Вадимом…

…а здесь…

«Господи! — успел подумать Вадим. — Я не этого хотел!»

Визг тормозов, громкий удар, будто разорвался снаряд, несколько ударов послабее и — тишина. Вадим поднес телефон к уху — молчание, конец разговора. Он посмотрел на дисплей: «Аппарат собеседника отключен».

Вадим перезвонил. «Аппарат отключен». Еще раз…

— Марина! — позвал он вслух, уверенный, что она его услышит. Ему показалось, будто и он услышал тихий шепот, но не разобрал слов.

Пальцы дрожали, и он никак не мог вспомнить номер телефона службы спасения.

6. 2043. Нобелевская лекция.

На следующий день после семинара, когда я обсуждал новые идеи об управлении склейками с физиками университета, Марина Батманова и Иосиф Берский, возвращаясь в Петербург, попали в аварию: поэт не справился с управлением на крутом повороте. Предположения желтой прессы о том, что неожиданное решение Берского повернуть не туда, куда, по идее, должен был, связано с направленной ментальной склейкой, считаю возмутительными и искажающими реальные трагические события.

Склейки различных ветвей реальности стали привычным явлением обыденной жизни. Мы пользуемся склейками, когда включаем газовую плиту и знаем, что газ добывается из месторождений, находящихся в другой ветви, где ветвление произошло много миллионов лет назад, там, где нефть и газ возникли в далеком прошлом, но разумная жизнь по тем или иным причинам не развилась, и мы ни у кого не отбираем источников энергии. Мы пользуемся склейками, отправляя и получая подарки на день рождения, Рождество и другие праздники. Мы найдем склейкам еще множество применений, и вряд ли большинство людей, пользующееся этими, как любят говорить журналисты, «дарами природы», представляет, из каких глубин физических теорий извлечены, подобно полезным ископаемым, эти дары.

Однако, имея повседневные дела со склейками, все равно трудно привыкнуть к их порой неожиданным проявлениям. По-прежнему могут исчезнуть очки и появиться в неожиданном месте в неожиданное время. По-прежнему вы можете обнаружить в сумочке кольцо, исчезнувшее полгода назад и давно считавшееся пропавшим навсегда. К этому трудно было привыкнуть раньше, и сейчас психологический барьер неприятия вряд ли стал меньше.

Я говорю это к тому, что не далее как сегодня, собираясь на лекцию, обнаружил на столе бумажную книгу малого формата с красивым изображением летящей птицы на обложке. Сверху стояло имя автора: Иосиф Берский. Название: «Пилигрим в пустыне», издание нынешнего, две тысячи сорок третьего года.

Я раскрыл книгу наугад и увидел строки, которые уже цитировал. Строки, прочитанные мне автором и никогда не публиковавшиеся. Теперь я, по крайней мере, знаю, что в одной из ветвей многомирия, а возможно, во многих, я даже смею надеяться, что во всех ветвях, кроме нашей, где события приняли трагический оборот, и Марина, и Иосиф живы. Не знаю, как сложились события там, где наши отношения продолжались, но хочу верить, что мы остались на высоте своих чувств.

Так что же случилось со старой теорией эвереттовского многомирия, родившейся еще в прошлом веке и тревожившей умы влюбленных в нее физиков в течение многих десятилетий? Что произошло с теорией, в которую и я влюбился юношей? Я бы сказал, она превратилась в зрелую женщину, в которой осталось не так уж много привлекательного. Сердца молодых людей вряд ли забьются сегодня сильнее при встрече с ней. Но мы можем сказать ей лучшее из того, что можно сказать любимой женщине, прожившей жизнь: она была хорошей матерью и воспитала очень хороших детей. И я благодарен Шведской академии наук за высокую оценку одного из них.

Спасибо.

Примечание: в тексте использованы перефразированные отрывки из нобелевских речей Ричарда Фейнмана и Иосифа Бродского.