Искатель. 2013. Выпуск №12

Александр Вяземка
СЕРЕЖКА В ЗАЭКРАНЬЕ

«Предрассветное небо было затянуто оскалившимися мраморными тучами. Однако они были не в состоянии задушить надвигающуюся ало-свинцовую зарю…»

— Невероятная бездарность… — выдохнул он с тоской и бросил взгляд за окно.

Рассказ не давался. «Если не знаете, с чего начать свою книгу, начните с пейзажа», — после нескольких часов сидения перед компьютером в попытках дать начало новой жизни, пусть и воображаемой, ему вспомнился этот когда-то прочитанный совет начинающим, а также беспомощным авторам.

Ну, и?.. Вот пейзаж в светлеющем в предрассветном брожении мглы квадрате окна. Вот бросившие якорь на ночь, а теперь насупившиеся из-за будящего их солнца тучи. Пейзаж есть. Рассказа по-прежнему нет. Лишь пара строчек, с насмешкой поглядывающих на него, как на родителя, не знающего, чем накормить и во что одеть своих отпрысков, а главное — что вообще с ними делать.

Пусть небо с тучами и были нарисованными, но настоящему художнику не составило бы труда описать их. Да настоящий художник… Эх, пятый час уже. И двадцать шестой год. Писатель из него никудышный. Хотел быть в детстве футболистом, да не хватало упорства пересиливать себя на тренировках. Актером было стать решил — на первом же чтении один только вид многочисленной экзаменационной комиссии лишил его голоса. Нет, не надо никаких целей и задач. Есть люди, которым вершины не покоряются. Никакие вершины. Наш удел — просиживать до утра в тоске и комфортном самоутешении. Наш удел — пользоваться плодами чужого гения, пусть плоды эти и редко приходятся нам по вкусу…

Сергей Николаевич — еще несколько дней назад просто Сережка — вздрогнул и прислушался. Нет, вроде показалось.

Началось все еще в первую его ночь во дворце. Около полуночи Сергей проснулся. Он долго лежал во враждебно молчащем полумраке, силясь определить, что его разбудило. Наконец понял что. Откуда-то, то ли из-за стены, то ли с потолка, а может, и из-под пола раздалось несколько негромких ударов, напоминающих удары шарика для игры в пинг-понг, звонких, хотя и негромких.

Внезапно удары стихли. Минуты потекли в тишине. Сергей уже начал проваливаться в полузабытье, как шарик запрыгал вновь. Пробежав босиком по светлому паркету президентской опочивальни до окон, Сергей приоткрыл одно из них и осторожно всмотрелся в пространство перед дворцом.

Минуты три спустя звуки повторились, но исходили они явно не снаружи. Сергей прикрыл окно и вернулся в постель. Он решил дождаться следующей серии ударов, после чего — непременно заснуть. Ударов все не было. От напряжения ожидания он окончательно проснулся. В конце концов, решив, что таинственный теннисист, должно быть, наигрался, Сергей подоткнул под себя одеяло и приготовился ко сну.

От тотчас раздавшегося негромкого, но отчетливого звона игривого шарика Сергей подпрыгнул. Перекатившись к краю постели, он несколько раз злобно шлепнул тапкой по полу, давая понять, что любитель настольного тенниса, или кем бы он ни был, развлекается в неурочный час. После этого взрыва ярости Сергей выронил тапку и прислушался. Несколько секунд протекли в тишине. Сергей уже мысленно восхитился собой: «Вот так-то!» — как вместо звона шарика раздались глухие и при этом оглушающие удары, будто кто-то пытался пробить тараном стену. После нескольких ударов грохот прекратился.

Сергей отпрянул, словно битый пес, и, натянув одеяло до глаз, прислушался. Тишина была абсолютной и потому страшной. Надеясь, что на этом шалости неизвестного злодея прекратились, Сергей расслабился и закрыл глаза. Заснуть он, однако, не мог. Он ждал. Наконец удары повторились. Смирившись, Сергей схватил со столика у изголовья какие-то документы, оборвал четверть листа и, разжевав бумагу, скатал из нее пару мякишей, которыми заткнул себе уши. Периодически до него еще долетали звуки, но приглушенные до уровня легкого, едва различимого похлопывания пальцем о поверхность стола. Усталость и сон вскоре взяли свое.

Когда наступила сегодняшняя ночь и пришло время сна, Сергей ощутил тревогу, граничащую с паникой. И не напрасно. Проведя около часу в ожидании, переходящем в бессонницу, он тихо заскулил, когда раздалась первая серия ударов.

Однако человеку в его положении не пристало лежать и скулить подобно узнику, ожидающему утренней казни. Плотно запахнув халат и прихватив фонарик, которым он загодя запасся днем, Сергей покинул спальню. Коридор был пуст и погружен в мягкий полумрак ночного освещения.

Сергей направился прямиком к ближайшей двери справа, ведущей в президентский кабинет. Под его резким толчком дверь распахнулась. Луч фонарика метнулся из угла в угол. Спрятаться здесь было негде: функциональный минимум мебели, нарисованной, как и весь дворец, весь город, весь здешний мир.

Сергей замер и прислушался. Кроме тиканья часов на стене и столе не было слышно ни звука. Секунды перетекали в минуты, а ударов все не было. Но вот раздались и они. Такие же негромкие, но беспардонно настойчивые, что и в спальной зале.

Сергей перешел к комнате, соседствующей с опочивальней с другой стороны. Вновь не включая верхнего света, он убедился, что и эта комната пуста, и застыл в ожидании.

— Азус вас всех подери! — выругался он, когда щелканье шарика возобновилось, и поскакал по лестнице на второй этаж.

Там все повторилось. Комнаты над его спальней были пусты, звук же — будто тише.

— Подвал… — не без уныния заключил Сергей и нехотя поплелся в поисках двери, ведущей в подземные помещения.

После минут двадцати скитаний по дворцу входа в подвал он так и не обнаружил. Сергей направился к парадному подъезду. Никого из служащих или охраны во дворце ночью не было. Присутствовал лишь то ли швейцар, то ли консьерж в парадном мундире — как именно называлась его должность, Сергей не знал. Швейцар восседал у парадной двери в ярко освещенном холле. Заслышав шаги Президента, швейцар повернул немолодое, но приятное лицо и подскочил, нахлобучивая фуражку и виновато улыбаясь.

— Скажите, как вам спится? — поинтересовался Сергей.

— А я не сплю, царь-батюшка. Не положено, — как бы подчеркивая свою прилежность, швейцар вытянулся во фрунт.

— Я имею в виду — вообще.

— Никак нет… — швейцар в непонимании захлопал глазами. — Вас бессонница одолевает?

— Бессонница — это фильмография Люка Бессона, а у меня…

— Прости, царь-батюшка, что? Не уразумел.

— Нет-нет. Ничего… Тут звуки какие-то. Будто шариком в стенку кидают. Кстати, где здесь подвал?

— Здесь подземелий нету.

— Нет?! — почти вскричал Сергей.

— Нет. Не держим. А ежели вам звук почивать мешает, так вы его отключите.

— Точно… Точно… Отключить же просто надо… — Сергей помялся, пытаясь понять, о чем говорит швейцар, но, осознав, что больше жаловаться не на что, нехотя побрел в опочивальню.

— А можно, царь-батюшка… вопрос? — уже в спину осторожно полюбопытствовал швейцар.

— Можно, — Сергей проворно и радостно обернулся. — Что?

— А вы вот скатерть-самобранку в глаза видали когда? Ну, хоть когда?

Сергей помолчал несколько секунд, пытливо разглядывая швейцара в надежде понять, смеется тот над ним или нет.

— Видал… — наконец нерешительно ответил он, так и не определив, насколько серьезен его собеседник. — В э… в Историческом музее.

— И она того… работает? В исправности?

— В исправности, в исправности… — Сергей решил немного подыграть швейцару, чтобы раскусить его игру.

— И что же, она взаправду сама себя бранит и критикует?

— Что значит «бранит и критикует»? С чего ей себя бранить-то?

— А то — она же… самобранка. — Тут, заметив, что Сергей изменился в лице, швейцар затряс головой, колени его подкосились, а сам он повис на рукавах Президента. — Не гневись, царь-батюшка!

— Да что вы заладили: «царь-батюшка» да «царь-батюшка»? Какой я вам «царь-батюшка»? Да встаньте же!

— Виноват. По старой привычке. Тут, изволите знать, царь до вас величествовать изволили.

— Царь?! — Струнка нехорошего предчувствия дрогнула в сознании Президента.

— Ца-арь! — нараспев откликнулся швейцар. — Как есть царь!

— И куда же он девался?

— Не ведаю. Сказано было только, что цари нонче не того… неактуальны. И его не стало.

— А кто сказал?

— Говорили. Все так говорили, милостивец.

— Все! А президенты, значит, актуальны! — вспомнив, как он здесь оказался, Сергей в сердцах сплюнул.

Он всмотрелся в своего собеседника. Ему показалось, что щеки у швейцара алели, а ворот застегнутой рубашки явно душил его тяжелую шею.

— Кхе-кхым… Слушайте, — обратился он к швейцару, — а вы раньше не были человеком?

— Я, помилуйте, только надеюсь им стать. — На этот раз не было никаких сомнений, что отвечавший был явно смущен расспросами: его глаза опустились и забегали, а руки принялись отделять мясистую стену горла от ворота.

«Программа, значит», — догадался Сергей, а вслух спросил:

— Послушайте, откуда у вас лексика тысячелетней давности? Кто в вас эти архаизмы запихнул?

— Я изъясняюсь неразборчиво, да? Это всё писания. Ей-ей, они!

— Писания? — Только сейчас Сергей заметил, что конторка, за которой восседал швейцар, была завалена стопками книг, в основном — сказками и былинами. — Это кто же вам дал их читать? Не царь ли?

— Они самые, заступник ты наш.

— Вы вот что… Царя больше нет, поэтому сказки вам ни к чему. Давайте на что-нибудь другое переходите.

— Что-нибудь из классики? Я классику люблю.

— Да, да. Классика — самое оно.

Сергей как можно более ободряюще улыбнулся и зашагал прочь, бормоча под нос:

— Боже, как человек! До чего дошли технологии! Еще немного — и не они нам будут подражать, а нам придется подражать им. И ведь к чему пришли, а? Люди больше не читают. Теперь за нас это делают программы!

— А не дозволите ли последний вопросик напоследок, милостивец? — вновь раздался за спиной жалобный голос.

Сергей застыл и, не оборачиваясь, ответил:

— Можно. Отчего же нельзя?

— Я вот, понимаете ли, узнал, что Москва слезам не верит. А не подскажете, чему не верят прочие столицы мира?

Не говоря ни слова, Сергей почти бегом ринулся прочь.

«Что он имел в виду, под «отключите звук»? — вернувшись в опочивальню, Сергей принялся клясть себя за то, что не осмелился спросить напрямую, как именно это сделать. — Ну… желаю, чтобы больше не стучало. Так, что ли?»

Как это ни удивительно, но звуки прекратились. Однако спать Сергей уже не мог. Через несколько часов выяснилось, что и писать он был не в состоянии.

«Предрассветное небо, предрассветное небо…» — передразнил он самого себя.

В последнее время предрассветное небо он видел часто, засиживаясь до утра без особой на то надобности — исключительно в силу того, что вот уже третий, а то и четвертый месяц, как был уволен с последнего места работы.

Ровно десять дней назад он вот так же бесцельно просидел всю ночь, опомнившись лишь от бодрой переклички первых утренних птах.

— Ну, все. Только прогноз погоды гляну — и спать, — пообещал себе Сережка, уже давно извивающийся в кресле в позе «Наездился».

Прогноз вполне соответствовал тому, что вызревало по ту сторону стекла.

— Никудышное лето нынче. Совсем как моя жизнь… Так, а это что? «Сетевая игра «Страна Портупея» приглашает Вас на должность своего виртуального Президента. Мы гарантируем Вам: настроение, прекрасное, как первая красавица школы; благодарность и любовь вернейших подданных; работу, похожую на волшебный сон, но никак не на тяжкий труд». Пор-ту-пея?! А жители тогда кто? Портупейцы?

Сережка прихрюкнул — до того шутовской показалась ему вся эта затея с президентом для страны с несуразным названием, а браузер уже уносил его на страницу игры. Под стилизованным изображением вполне современного городка перед Сережкой развернулась следующая надпись:

«Чтобы стать кандидатом в Президенты, вам необходимо зайти в систему под своим именем или зарегистрироваться».

— «Регистрация», — послышался тонкий щелчок мыши, и Сережкины пальцы заплясали по клавиатуре: — «Имя: Сергей. Отчество: Николаевич. Фамилия: Висельников».

Тут его веселое похрюкивание прервалось. Он вперился уставшим, едва понимающим взглядом в свою фамилию.

— Фамилия, конечно, что надо. Как раз для такого местечка. Ладно, не понравится — плакать не стану. Так… «Возраст: 25. Телефон… Логин… Пароль… Подтверждение пароля… Адрес электронной почты… С условиями Соглашения согласен (-сна)». Что теперь? Ага… «Поздравляем! Вы зарегистрированы кандидатом в Президенты Портупеи! Вы можете принять участие в голосовании. Введите имя кандидата, за которого Вы хотели бы отдать свой голос». Хм… А какой, скажите, смысл записываться в кандидаты, а потом голосовать за кого-то еще?

Сережка набрал свои имя и фамилию. Какие-то странные выборы. От него не требовалось ни избирательной программы, ни хотя бы приветствия к потенциальным избирателям. Зачем он вообще нажал на эту ссылку? Может, и не голосовать? А ну его… Хотя… Пускай. Ясно, что закончится это ничем. Да и чем, скажите на милость, это может закончиться? А ничем. Да и не хочется, откровенно говоря, чтобы у этой истории было продолжение. Но зря, что ли, регистрировался?

Сережка нажал на кнопку с надписью «Проголосовать» и, уже не глядя на вновь открывшуюся страницу, обесточил свой личный портал в виртуальное пространство человечества.

— Сергей Николаевич? — трубка телефона заворковала почти приятным баритоном.

— Да. Да-да?.. — Сережка ответил поспешно, чтобы собеседник не смог заметить, что язык Сергея Николаевича, несмотря на первый час пополудни, был тяжел и малоподвижен от оков позднего сна.

— Сергей Николаевич, моя фамилия — Захаров. Я представляю «Двойку Технолоджиз»…

Господин Захаров выжидательно замолчал.

«Черт, — Сережка выругался про себя, пытаясь ускорить мыслительный процесс. — Это, наверное, должно мне о чем-то говорить?»

Тут его осенило:

— Вы насчет моего резюме? Да, я как раз ищу работу.

— Я насчет вашего участия в наших президентских выборах, — несколько обиженным тоном поправил его собеседник.

«Каких еще выборах? — Сережка с удивлением и некоторым испугом присел в постели. — Ах…»

Прошла неделя с тех пор, как он зарегистрировался в сетевой игре, и за все это время оц ни разу даже не вспомнил об этом. Так… И что теперь? Ну, зарегистрировался и зарегистрировался — мало ли где он регистрировался. Почему они звонят-то?

— Сергей Николаевич, позвольте поздравить вас с избранием на должность Президента.

Вот те раз… Пугаться? Или нет?.. Что теперь? Значит, все-таки работу предложат? А справлюсь?

— Спа… спасибо, — промямлил Сережка, оглушенный новостью, способной круто изменить его жизнь.

— Хорошо. — Захаров понял, что дело надо брать в свои руки, поскольку собеседник его к беседе пока не готов. — Вы вот что… Сейчас за вами придет машина. Вы пока соберитесь. В принципе, ничего брать и не нужно — все равно ничем из личных вещей пользоваться вы не сможете. Ну, вы одевайтесь — мне подсказывают, что автомобиль уже у вашего подъезда, — и выходите. У нас уже и поговорим.

Прямо напротив подъезда был припаркован седан представительского класса. Сережка в силу какого-то смутного инстинкта самосохранения, а проще говоря — страха, хотел было проскочить мимо, но обе задние дверцы распахнулись с не предвещавшей ничего приятного резвостью, и из них выросли две фигуры в добротных деловых костюмах, одна из которых красноречивым кивком указала на автомобиль. Внушительностью габаритов фигуры не отличались, а были даже сухи и в определенной мере тщедушны. Но для него была в них заключена властность, которая рождается не от силы, а от неизбежности.

Сережка внешне отрешенно, а внутренне — с беспокойным трепетом, устроился на заднем сиденье.

«Интересно, это мне по статусу положено? Или я уже муха, распятая на паутине, и меня ни за что не отпустят?»

Костюмы тут же прижали его с обоих боков.

«Муха… — понял Сережка и на мгновение сник, но тут же в нем заговорила, скорее даже заголосила вечная спутница отчаявшегося человека — надежда. — Ну, это я зря. Это мы еще посмотрим! Может, все не так уж и страшно. Вернее, все совсем не страшно. В конце концов, меня не к инквизиторам везут, а чтобы вручить приз или еще там чего».

Сережка расправил грудь, стиснутую клещами тел его спутников, и с наигранным апломбом поинтересовался:

— А что, платят много?

Сопровождавшие переглянулись, пытаясь понять, о чьей зарплате идет речь, и дали столь же двусмысленный ответ:

— Жаловаться грех.

— Это хорошо…

Общих для беседы тем у них, как у людей, друг с другом незнакомых, не было, а что именно расспрашивать о внезапно свалившемся на него президентстве, Сережка не знал. Все было слишком неожиданно, немного несерьезно, несколько таинственно и настолько несуразно, что, наверное, следовало бы рассмеяться этому приключению, как розыгрышу со скрытой камерой, и отправиться домой.

Но чт;о-то подсказывало ему, что несуразны его рассуждения и ощущения, а вот происходящее с ним — таинственно, да, но лишь в той мере, в какой он пребывает об этом деле в неведении, в остальном же — вполне реально, а с точки зрения этих парней — даже обыденно.

— Слушайте, а что у нас переднее сиденье пустует? Давайте кто-нибудь из вас туда пересядет. Или я, а?

— Инструкция… — насупившись еще больше, буркнул один из сопровождающих.

«Прелестненько! Я Президент, но распоряжения отдаю не я. Отдают их мне. Неужели они не понимают, что в этом нет никакой логики? Стоп. А может, я и не Президент никакой? Скорее всего, здесь ошибка и им нужен редактор. Или, скажем, модератор. Ну, конечно! Кто ж человека с улицы Президентом поставит? Надо уточнить…»

— Скажите, а в чем моя задача-то будет состоять? — поинтересовался Сережка.

— Василий Андреевич вас обо всем проинструктирует, — сопровождающие были корректны, но на слова скуповаты.

— Захаров?

— Захаров.

— А…

— Василий Андреевич лучше нас разбирается.

— Сергей Николаевич! Прошу, прошу! — Василий Андреевич Захаров оказался мужчиной лет сорока пяти и выглядел овежо и опрятно, словно решительно настроенный порвать со свободой холостяк на первом свидании.

Сережка уселся. Захаров же остался стоять, не отпуская от себя улыбку приветливости, которой в верхнем полушарии лица ассистировала приподнятая правая бровь.

— Как вам наша игра?

— Очень, очень впечатляет, — уклончиво ответил Сережка, который, стыдно признаться, об игре не знал ничего.

— Еще бы! — Разговаривая, Захаров почти вскрикивал, дирижируя при этом самому себе. — Четырнадцать миллионов игроков! Не каждая настоящая страна может похвастаться таким, числом жителей!

«Че-тыр-на-дцать! — мысленно присвистнул Сережка. — Вот ведь раскрутились! Или врет? Как пить дать, врет. Врать в наше время не зазорно. Врать — это уже как мат. Раньше матом ругались. Теперь матом разговаривают. Так и с враньем. Если не врать, сразу чувствуется, что в разговоре чего-то недостает».

Захаров продолжил распространяться о статистических рекордах игры, установленных и грядущих. Сережку же взволновало совсем другое. Секретарь Захарова как-то уж чрезмерно беспокойно поглядывала на него и с видимым напряжением вслушивалась в разговор. Что-то явно смущало ее: за те несколько минут, что Сережка провел в кабинете Захарова, она заточила на механической точилке около десятка карандашей и три или четыре шариковые ручки.

— Ну что же, — Захаров наконец закончил и довольно потер ладони, — как говорится, добро пожаловать и в добрый час!

— Спасибо… А… Кхе… — Сережка прочистил сильно запер-шившее горло. — А скажите, я из дома буду работать или здесь, у вас?

— У нас, у нас. Работа несложная. В любом случае, у вас будет опытный помощник. Он прекрасно владеет ситуацией и всегда подскажет, что делать. Давайте уже пройдем к нашему рабочему месту.

«Двойка Технолоджиз» занимала низкорослый особнячок, трусовато выглядывавший лишь коньком крыши из-за мускулистого каменного приятеля-забора. Общее число комнат в здании вряд л и превышало дюжину, поэтому уже через полминуты Сережка оказался в небольшом угловом зале. У одной из стен притаилась больничного вида койка с множеством, как ему подумалось, медицинских аппаратов. Однако тот факт, что это была не больница, а чрезвычайно далекая от медицинской темы организация, превращал зал из комнаты здоровья в подобие комнаты пыток.

У противоположной стены стояли два старомодных офисных стола, напоминавших своей уродливостью о начале девяностых, когда товар был редок, дорог и чрезвычайно гадок. На каждом из столов примостилось по монитору. Мониторы были погашены, из чего можно было заключить, что управление игрой осуществлялось не отсюда.

Давая всем своим видом понять, что все в порядке — койку он не заметил, а если и заметал, она ему совсем не мешает, — Сережка уверенно шагнул к столам.

— Сергей Николаевич, вам не сюда. Ваше место вот.

От слов Захарова Сережка замер.

— Не сюда?

— Нет.

— А разве я не… не за компьютером буду работать?

— Не за компьютером. На компьютере, — чтобы смысл его слов правильно дошел до собеседника, Захаров подчеркнуто нажал на предлог.

— К-как… в компьютере? — Смысл слов Захарова до Сережки дошел, но породил лишь новые вопросы. — Ой, вы знаете, я вообще-то в технике ничего не понимаю. Я не разберусь.

— Там, — Захаров устало подчеркнул и это слово, — разберетесь. Обязательно разберетесь. Прошу!

Директор строго указал в сторону койки.

«Что здесь творится-то?» — От предчувствия недоброго у Сережки в груди, между горлом и животом, образовалась бездна щемящей пустоты.

— Да будет вам компьютер. Чего побледнели-то, словно у вас любимую игрушку отобрали? Такой компьютер будет — закачаетесь!

Захаров призывно шевельнул бровями, и тотчас один из служащих выкатил скрывавшийся до этой минуты за прочими аппаратами огромный механизм, напоминавший собой рукотворного осьминога. Вместо щупалец у него были тонкие, заканчивающиеся присосками шланги. При этом механизм был не только осьминогом, но и осьмиглазом: черное тело чудища глядело на Сережку почти десятком экранчиков, на которых замерли металлические стрелки и несколько электронных нулей.

Мрачный вид механизма и особенно нацелившиеся на него щупальца вызывали несвоевременные ассоциации с фильмом «Матрица».

«Круто, конечно… — подумалось Сережке, — но лучше все это в кино и наблюдать, но ни в коем случае самому не участвовать».

Тем временем другой служащий почти по-дружески подталкивал совсем сникшего Сережку к койке.

— П-проверить мое здоровье х-хотите? — упавшим голосом пролепетал Сережка.

— И это тоже. По самой игре у вас вопросы есть? Думаю, представление о ней достаточное?

— В общих чертах, да.

Сережка отметил про себя, что в целом не соврал: представление об игре у него было действительно общим, причем настолько общим, что более общим оно быть просто не могло. Это был эталон общего представления.

«Нехорошо врать. Ой, нехорошо!»

Сережка готов был театрально рвать на себе волосы, но нельзя было выдавать себя. Нельзя. Оставалось только врать дальше.

— Вот и прекрасно! — заключил Захаров. — Времени на подробный инструктаж все равно нет.

— Скажите, а как-нибудь без этой машины можно? Я чувствую себя отлично, и, уверяю вас, ничего проверять у меня не нужно.

— Слушайте, вы ведете себя как ребенок у зубного!

— Ну и пусть как ребенок! — огрызнулся Сережка, к этому моменту уже уложенный на койку. — Интересно, как бы вы себя вели на моем месте? Как вел бы себя на моем месте любой из ваших работников? И объяснять ведь ничего не объясняете… А распоряжаетесь мною, будто своим гардеробом.

Захаров выжидательно поглядел на одного из сотрудников — обильно лысеющего, скелетообразного почти старика, который был старше Захарова лет на двадцать и которого тот пренебрежительно называл просто Лешей. Пока между Захаровым и Сережкой велся диалог, цепкие и умелые руки Леши успели облачить Президента в излишне теплый для лета спортивный костюм и приладить ему под куртку и на голову целый пучок из щупалец чудовища.

Вняв немому призыву начальника, Леша печальным, почт траурным голосом пояснил:

— Это один из прототипов виртуальных машин, Сергей Николаевич. Благодаря им отпадает необходимость в традиционном интерфейсе между человеком и виртуальными мирами. То есть в компьютере в том виде, в котором он известен публике, потребности больше нет. Но поскольку это прототип, та, соответственно, экземпляр он штучный и до внедрения в массовое производство требует проведения испытаний. А случай выступить в качестве испытателя выпал именно вам. В документе, под которым вы при регистрации поставили галочку, много что объясняется. Но сам документ вы, конечно, не читали.

— Не читал. Знаете, мне подумалось, что особыми художественными достоинствами ваше Соглашение вряд ли обладает и не стоит того, чтобы тратить на него время.

— Художественными — нет. Разъяснительными же — вполне.

Говорил Леша мягко, даже ласково, что не мешало его словам, принимая во внимание обстоятельства, звучать издевательски.

— Ну, хорошо, — сдался Сережка, — полежу тут у вас денек. Может, два. Сколько эти ваши испытания займут времени?

— О, не один год! — Захаров вновь заулыбался. — Года три-четыре. Вы не волнуйтесь: современное состояние медицины позволяет поддерживать функции организма в состоянии полуанабиоза в течение и гораздо более продолжительного срока!

— К-какого анабиоза?!

— Я же говорю: полуанабиоза. Полу. Все функции организма сохраняются, но сильно замедляются. Кроме мозговой.

— А мозговая функция совсем не сохраняется?!

— Наоборот, не замедляется. Сознание останется ясным. На вашем здоровье все это, уверяю вас, никак не отразится.

— Нет. Ну, подождите! — взмолился Сережка, пытаясь сорвать с себя щупальца, которые, казалось, уже срослись присосками с его собственным телом. — Почему сразу на несколько лет? Кому это нужно? Давайте начнем с недельки, а?

— Сергей Николаевич, дорогой, — Захаров присел к Сережке и обнял его за плечи, прекратив тем самым всякие трепыхания, — и недельку, и месяц, и даже год уже позади. Пройденные этапы. Вы поймите, мы не состояние полуанабиоза здесь испытываем, а будущий образ жизни всего человечества! Ваша слава затмит славу таких первооткрывателей, как Колумб и Гагарин! Благодаря нашей технологии человеку больше не придется страдать в этом «лучшем из миров», не оправдывающем свое название и на четверть процента. Мы подарим ему новый мир. Будущее человечества — не в каких-то там обитаемых мирах у черта на куличках, куда добираться тысячу лет. Будущее человечества здесь! — Захаров похлопал панель металлического осьминога, отчего тот радостно булькнул в ответ. — Здесь столько обитаемых миров, что их число ограничено лишь нашим собственным воображением. К будущему мы готовы. Дело за малым — практическими испытаниями в течение нескольких лет. Будущее уже за ближайшим углом! Осталось лишь сделать несколько шагов и дойти до него! Так давайте пройдем эти несколько шагов вместе, а?

— Это все немыслимо интересно, но все-таки не могу, — Сережка нерешительно извивался под рукой Захарова. — У меня квартира. За нее платить надо. Да еще кошка у меня. Это затруднительно.

— Квартплату мы берем на себя.

— А…

— А когда вернетесь, найдете все таким, каким оставили сегодня.

— А…

— А до тех пор вас ждет увлекательнейшее приключение, о котором, уверяю вас, вы будете с ностальгией вспоминать всю свою жизнь.

— Господи… Послушайте, мне ведь, наверное, в командировки придется часто ездить. А я, понимаете, летать боюсь. Все-таки я для вас далеко не лучший кандидат.

— Летать никуда не надо. К тому же виртуальные самолеты не падают, не беспокойтесь.

Сережка с удовольствием уперся бы рогом, но присутствие в комнате нескольких мужчин, его опасений не разделявших, указывало на тщетность такой тактики.

«Побьют», — не без резона мысленно поморщился он.

— Короче, если настоящих противопоказаний и причин отказаться от работы, на которую вы осознанно шли, у вас нет, больше нам голову не морочьте, Сергей Николаевич! Раньше надо было думать. Раньше! А теперь ни у вас, ни у нас обратной дороги нет. Так, запускаемся! — Захаров обернулся к остальным присутствующим, давая понять, что рассматривает Сережку в качестве статиста и мнением его более не интересуется. — У нас по расписанию через три часа церемония вступления Президента в должность. Начали уже, начали!

Отвечал Захаров все неохотнее. Было заметно, что вступать в спор, убеждать, взвешивать, сомневаться в его планы не входило. Последними словами Захарова, которые Сергей помнил, были:

— Я вот думаю: может, ему всего и не надо знать? Я имею в виду, знать заранее.

Дальше все было как в тумане. Просьбы. Мольбы. Угрозы. Угрожал он. Угрожали ему. Разве что до драки не дошло. А лучше бы, наверное, дошло. Они бы вышвырнули его, и на этом бы все и закончилось. Конечно, наверняка маялся бы сейчас дома, все так же без работы, без перспектив, без интереса с чьей бы то ни было стороны. Но лучше уж так, чем как сейчас: сознанием-то он здесь, а где его тело? Где вообще гарантии, что оно еще живо? Что какой-то ниточкой, каким-то чудом сознание с телом еще соединено?

Теперь он знал достаточно — правда, не столько об игре, сколько о себе самом, — но старался о новых знаниях этих особо не думать и уж тем более не распространяться. Однако скрывать свою неуклюжесть, некомпетентность и бесталанность становилось все труднее.

«Если человек бесталанен, он бесталанен во всем», — заключил он как-то, в момент особого разочарования в себе.

Сергей снова бросил взгляд в окно. Он провел в кресле у компьютера не менее четырех часов. Сонливости или усталости не было. Как не было и многих других чувств, ощущений.

То, каким образом сон настигал его, отчего-то вселило в него уверенность, что он прекрасно мог бы обходиться и без сна. Тем не менее он следовал ритуалу отхода ко сну, боясь прервать эту, возможно, единственную связь с прежней жизнью, с «тем» миром, с миром, который он лишь теперь начал видеть с другой, более позитивной стороны.

Снились ли ему сны, он не знал. Он просто ложился, закрывал глаза и погружался в сон. И если бы не этот загадочный шарик, на то, чтобы заснуть, ему хватило бы и двух минут.

Его пробуждения были не менее загадочными. Будильника или иного подобного устройства ни в спальне, ни в других уголках дворца он не обнаружил, что не мешало ему начинать новый день, словно его включали неизвестной кнопкой, ровно в восемь, одетым в деловой костюм и попивающим кофе в трапезной зале в компании Виктора. Всезнание Виктора внушало ему благоговение, а всеведение — ужас.

Виктор был личным помощником Президента, обеими его руками, глазами, ушами и даже мозгом. От его плотной, монолитной фигуры, придававшей ему своими скупыми, но при этом экспрессивными движениями сходство с памятником, исходила самоуверенность хитроватого слуги, готовящего себя к тому, чтобы сыграть в подходящий момент роль истинного хозяина.

Утро четвертого дня его пребывания в игре снова застало Сергея механически помешивающим лоснящуюся жидкость в излишне грубоватой для президентского сервиса чашечке. Виктор уже сидел напротив, углубившись в бумаги, веером разложенные на его стороне стола, и то ли с показным, то ли настоящим удовольствием вовсю причмокивал коричневой жижицей, которую он беспрестанно подливал себе в чашку.

— Виктор, вам действительно нравится этот кофе или вы только делаете вид? — поинтересовался Сергей с нескрываемым раздражением.

— Нравится. Очень. А вам он разве не по вкусу?

— По вкусу?! Я не чувствую никакого вкуса. Я даже не знаю, горячий он или холодный.

Виктор пожал плечами и, протолкнув в рот тарталетку, вновь захлюпал кофе.

«Ничего удивительного, — подумалось Сергею. — Рисованный персонаж пьет рисованный кофе. Конечно, он будет ему нравиться».

— Вы не выспались, господин Президент? — спросил Виктор, а чтобы вопрос звучал участливо, на мгновение оторвал взгляд от своих бумаг.

— Нет, нет. Я жаворонок, — поспешил соврать Сергей. — Я люблю рано вставать.

— А я петух. Люблю всех ни свет ни заря поднимать, — то ли похвастался, то ли соврал Виктор.

Обескураженный подобным признанием, Сергей замолчал. Пить кофе не хотелось. Есть тоже. Во-первых, еда и напитки не имели здесь никакого вкуса. Сергей даже не мог сказать, чувствует ли он свой собственный язык, пусть владеть им, то есть говорить, он и был в состоянии. Во-вторых, чувства голода или жажды как таковых он не испытывал.

«Колют они мне, что ли, там что-то?» — в отчаянии подумал он.

— Знаете, как у нас говорят? По-настоящему вкусен только заслуженный обед. — Оказывается, все это время Виктор продолжал наблюдать за ним.

— Что?

— Так. Ничего…

— Нет, Виктор, вы уж, пожалуйста, сказав «А», говорите и «Б».

— Я могу и «В» сказать.

Президент и его помощник померялись тяжестью и пристальностью взглядов — одной из немногих вещей, которой можно публично меряться государственным мужам. Несмотря на то что в игре Сергей был представлен в качестве мужчины средних лет с пробивающейся по краям висков сединой и наростами мешков под впадинами задумчивых, тревожно вопрошающих черных глаз, Виктор относился к нему с неким пренебрежением, с каким относятся к дармоедам, от которых нельзя избавиться, но которых и не за что уважать. С доку ментами работал именно он, испрашивая мнение Президента лишь изредка и, как чувствовал Сергей, имея по каждому вопросу свое мнение, которому изменять не собирался. Вводить Президента в курс государственных и окологосударственных дел Виктор также не спешил, рассуждая, очевидно, что разбирающийся и в тех и в других делах Президент — прямой конкурент своему помощнику. На робкие же попытки со стороны Сергея получить разъяснения отводил взгляд и отвечал, что всему свое время. В общем, оберегал свою власть ревниво и с хитростью настоящего царедворца.

В упорном молчании прошло минуты полторы, и тут Виктор вздрогнул и, повернувшись к двери, промолвил:

— А вот и ваша пресс-секретарь.

— Пресс-секретарь? — изумился Сергей. — У меня есть пресс-секретарь?

— Теперь есть.

Секунд пять спустя дверь отворилась, и в трапезной, слегка переваливаясь на тяжеловесных туфлях, появилась женщина лет тридцати с небольшим, обернутая в деловой костюм и прячущая ярко обведенные глаза в оправе скорее всего не требующихся ей очков.

«А очень ничего так краля. Клевоногая… — Сергей невольно залюбовался видением. — Но не хочу. Странно все это. Все-таки они мне что-то там колют».

Пресс-секретарь вдруг зарделась и вытаращилась. Сергей вздрогнул: вслух он, что ли, думать начал? Виктор же с лирическим выражением лица выглядывал что-то за спиной Президента.

Сергей обернулся. На электронной панели у него за спиной, как, впрочем, и на всех других панелях, установленных на каждой из стен залы, бегущей строкой транслировалась мысль, которую он только что озвучил в своей голове. Такие панели были установлены во всех помещениях дворца, но до настоящего момента Сергей даже не задавался вопросом об их назначении.

— Извините, мне в туалет нужно, — смущенно пробормотал Президент и, опрокинув пару стульев, вылетел в коридор.

Добежав до туалета, он тяжело уперся в края рукомойника и обратился к понуро глядящему на него из зеркала отражению:

— Так, краля — никакая не краля. Это какая-то программа, в присутствии которой я выражаю свои мысли вслух, хотя мне кажется, что я высказываю их лишь себе. Вернее, это программа считывания мыслей. Так… Что же дальше? Если теперь мысль какая несвоевременная в голову взбредет, ее ж придется как-то шифровать… А вообще изобретение, конечно же, полезное, но для реального мира: очень неплохо было бы знать, что в действительности думают наши правители. Только там у пресс-секретарей функция совсем другая — мысли президентов не озвучивать, а всячески подкрашивать и прикрывать.

В коридоре Сергей застал одного из сотрудников своего аппарата нетерпеливо поджидающим его у двери трапезной.

— К вам просители, господин Президент! — выпалил тот, едва Сергей приблизился на расстояние, позволяющее сообщить новость, не переходя на крик.

— Просители? Хм… Что ж, просите…

— Да, просите, — подтвердил Виктор, неожиданно выросший под боком у Сергея. — Думаю, удобнее всего будет принять в зале аудиенций, господин Президент.

Первым в зал аудиенций был впущен малый с глуповатым лицом. Подобное выражение придавали ему стрижка «под горшок», полтора уса вместо полноценных двух и карикатурный нос-пятачок. Одет проситель был просто, даже бедно, и западал на одну ногу, словно заезженная кляча.

— Анисий Поделомович Куропатовкин! — объявил служащий, выполнявший сегодня функции мажордома.

Едва проситель приблизился к креслу, в котором восседал Президент, как Виктор грозно гаркнул:

— На колени, раб!

Проситель тотчас же с готовностью рухнул на колени.

— Виктор, вы эти средневековые замашки бросьте! — Сергей вскочил с кресла и засуетился вокруг просителя. — А вы, Анисий… э… Такинадович, поднимитесь, поднимитесь сейчас же!

Проситель приподнял одно колено, оставив другое на полу, и с радостью и преданностью воззрился на мрачно поглядывающих на него и друг на друга Президента и его помощника. Лицо посетителя выражало необъяснимый экстаз.

«Дурдом! — подумал Сергей. — Как есть дурдом!»

«Дурдом! Как есть дурдом!» — зажглось на всех экранах зала.

— Да прекратите уже транслировать мои мысли! — рявкнул Сергей в сторону пресс-секретаря и, уже обращаясь к просителю, поинтересовался: — Так что вы хотели?

— Прошу руки вашей дочери! Не-е откаж-жите! — пропел Анисий Поделомович.

Сергей озадаченно повернулся к Виктору. Тот молча смотрел на него, как бы говоря: да, мол, братец, такие вот фортеля случаются в жизни.

— То есть как «моей дочери»? — Сергей вновь заговорил с просителем. — Какой такой… дочери?

— Которая Анна.

— И много у меня… дочерей? — пролепетал Президент, обескураженный подобным открытием.

— Пять, — отозвался Виктор.

— Что?!

— Я вот тоже подумал, что довольно много, — заметил снизу проситель, — и решил избавить вас хотя бы от одной. Смею в качестве зятя соответственно претендовать и на звание генерала.

«Вотра нартаглец!» — выругался про себя Сергей, ловя на себе изумленный взгляд пресс-секретаря.

— Мы посоветуемся. И подумаем. — Сергей поднял Анисия Поделомовича с пола за борт пиджака и, брезгливо взяв под руку, довел до двери.

— А мне когда теперь зайти? — полюбопытствовал тот.

— Больше заходить не нужно, — заверил его Президент. — В этом нет необходимости.

Закрыв за посетителем дверь, Сергей вернулся к креслу.

— Какой-то проходимец, Виктор, — решил поделиться он впечатлениями со своим помощником.

Тот, не отрывая взгляда от ногтей, по которым он водил пилкой, словно миниатюрным смычком, лишь болезненно скривил лицо.

Не успел Куропатовкин исчезнуть, как в дверях появился новый проситель, смахивающий одеждой на зажиточного крестьянина, сошедшего со страниц тургеневских рассказов. Однако бороденка портила все впечатление. Именно бороденка, а не борода: растительность на его лице была жидка и неровна и лишала его всякой солидности.

Мужичок с бороденкой приблизился к креслу Президента чрезмерно осторожно, как-то бочком, и заунывным, плачущим голосом затянул:

— Ваше Рассиятельство…

— Какой я вам еще «рассиятельство»?! — моментально вскипел Сергей: все эти подобострастные обращения ему порядочно надоели.

— Ну, вы же сияете…

— Виктор… я думаю… — в предчувствии нехорошего Сергей судорожно сглотнул. — Я правда сияю?!

Виктор повернулся к Президенту и довольно кивнул. Тотчас Сергей почувствовал, как голова его наполнилась жаром.

— Виктор, вы дурак! Я сказал, думаю, а не надеюсь!

— Как изволите, — буркнул Виктор обиженно, и жар прекратился.

«Тфакирт понучеркфтов!» — выругался про себя Сергей.

Виктор внимательно вгляделся в бегущую строку, но ничем не выдал, удалось ли ему ее расшифровать.

— Так с чем вы пришли? — обратился Сергей к просителю, который к этому времени уже стоял сбоку от президентского кресла-трона.

— По дельцу, благодетель.

— Я для вас еще ничего не сделал, чтобы меня благодетелем называть, — нахохлился Сергей.

— Ну, так сделаете! — заверил его проситель. — Дельце-то плевое.

— Сделаю, что смогу, — пообещал Сергей. — Вы рассказывайте, Не стесняйтесь. Вас как зовут? Вроде вас не объявляли.

— Конюхов я. Пелагей.

— Ага… Очень хорошо, Пелагей. Говорите.

— Да говорить я могу, благодетель, вы уж не обессудьте… Так я по делу.

— Очень здорово, что по делу. Я вас слушаю.

— Да дело-то пустяковое. Так, дельце…

— A-а… Ну так, значит, нам будет легче его решить. Правда, Виктор?

— Несомненно, — поддакнул тот. — Для того мы здесь и поставлены — блюсти.

— Очень хорошо, что именно вы и поставлены. — Проситель вынырнул с другой стороны кресла. — За тем и пришел. К кому же еще маленькому человечку и обратиться, если не к вам?

— Так обращайтесь смело. Мы вас внимательно слушаем, — улыбнулся Сергей.

— Это просто замечательно, что внимательно, благодетель. Вот если бы все так внимательно слушали, то и не пришлось бы мне вас сейчас беспокоить.

— Да что вы! Какое «беспокоить»? Уверяю вас, именно ради этого мы здесь и работаем. Это и есть цель нашего труда. Так ведь, Виктор?

Виктор глянул исподлобья, но не сказал ничего.

— Да уж надеюсь, что не обеспокоит вас мое дельце-то. Оно ведь и нехитрое вовсе. Не дело ведь, а дельце, да.

— Так, так… — Сергей ободряюще подался в сторону просителя. — Да вы не робейте. Выкладывайте все как есть. Что у вас?

— Да ведь оказия у меня к вам, благодетель. Дельце.

— Очень хорошо. И?..

— И… ну, дельце-то так себе, пустяк. И вас ничуть не обеспокоит. Соответственно беспокоить вас им не стану. Спасибочки. Благодарствую за заботу, а за беспокойство извиняюсь. Простите уж великодушно за неудобство.

Пелагей Конюхов поклонился и, продолжая кланяться и бормотать слова извинений, попятился к дверям, за которыми благополучно и исчез.

— Виктор, что этот человек хотел? — обратился Сергей к своему помощнику, как более знающему и опытному товарищу. — Что это вообще такое было?

— НБО.

— НБО?

— Неопознанный болтающий объект. Вырвался откуда-то какой-нибудь не удаленный вовремя регистр. Вот и носит его теперь везде. Сам мается и других только отвлекает.

Пока Сергей приходил в себя от подобной новости, в зале появилась целая делегация просителей. Вели они себя, вследствие своей многочисленности, крайне самоуверенно, хотя и удостоили Президента поклонами.

— Господа! Господа!.. Я ни-чег-го не могу разобрать! Говорите кто-нибудь один! — взмолился Сергей: после того как толпа ввалилась в зал аудиенций, она распалась на множество обсуждающих что-то друг с другом и апеллирующих к Президенту групп. — Говорите вот вы! — Сергей ткнул в отчаянно жестикулирующего толстячка с вытянутым по горизонтали овалом лица.

— Серпантин Колобочко, — отрекомендовался тот и торжественно объявил, обращаясь, как истинный оратор, не столько к самому Президенту, сколько ко всем присутствующим: — Господин Президент! Мы представляем хорошо известную вам… — Толстячок помолчал, а затем добавил: — И нам… и всем… Лигу защиты компьютерных вирусов. Конечно, нас целая лига, но мы вынуждены искать защиты и у вас.

— От вирусов? — Сергей был несколько сбит с толку объяснениями лидера вирусофилов.

— Ни в коем случае! — воскликнул тот. — Для вирусов!

Сергей ошарашенно покосился на своего помощника.

Виктор с полуулыбкой молча поглядывал на начальника, в то время как взгляд его уверял: «Да, брат, бывают и такие несуразности».

— Мы требуем… — Предводитель братства защитников вирусов выжидательно замолчал, и тотчас поднялся страшный гвалт, из которого следовало, что просители прибыли сюда не просить, а именно требовать. — Мы требуем запретить уничтожение компьютерных вирусов! Это негуманно — сначала создать что-то, а потом убить. Мы требуем гуманного отношения!

— Гуманного! Гуманного! — подхватили остальные требователи на манер того, как казаки выражают одобрение возгласами «Любо! Любо!».

— Кроме того… — отчеканил их предводитель. — Кроме того, мы требуем, чтобы подвергнутым аресту и посаженным на карантин вирусам полагались ежедневные двухчасовые прогулки! На сво-бо-де! Кроме того…

Вождь вирусофилов явно вошел во вкус. Подогреваемый вниманием Президента и своей возросшей в собственных глазах значимостью, он принялся горделиво прохаживаться взад-вперед, эдакий главный петух в курятнике.

— Кроме того…

— Достаточно, можете идти, — Виктор прервал предводителя уставшим, безразличным голосом. — А о прошении своем забудьте. И еще — проверьтесь-ка на антивирусе.

— Что?!

— А ну, молчать! Я вас самих всех на карантин пересажаю без права выгула!

Окрик Виктора придал вождю вирусофилов ускорение по направлению к двери, которое способен придать пусть и главному, но не по делу зарвавшемуся петуху лишь хороший пинок. Замысловато подпрыгивая и кудахча обиженным фальцетом, он выскочил из зала. Остальные представители Лиги, топча друг друга, в панике бросились вслед за ним.

Сергей с благоговением полюбовался решительным профилем своего помощника, подумывая: «Это ничего. Ничего. Дайте мне только время, я этого Витька за пояс заткну. Я всем, всем… Господи, я же нешифрованным каналом мечтаю…»

Просители тянулись бесконечной чередой до самой ночи. Необычности, а порой и экстравагантности прошений Сергей уже не удивлялся и участия в их обсуждении почти не принимал, рассудив, что Виктор, который знал несравненно больше, был способен принять более взвешенное, да и просто более правильное решение. Себе же он выбрал роль ученика и наблюдателя.

Отужинав в компании телевизора и вернувшись в спальную залу, Сергей понял, что что-то не так, что ему следует разобраться в чем-то важном. Но в чем? В чем? Нет, никак не получается вспомнить. Ведь что-то было. Что-то сегодня произошло такое, о чем нельзя забыть, что нужно разрешить. Какая-то проблема, вопрос, непонятность…

Сергей в отчаянии повалился на постель и уставился на излучавшую мягкий холодный свет люстру. Сияние! Жар в голове! Он отчетливо вспомнил. Он был уверен. Он явственно почувствовал этот жар, неожиданно наполнивший ему голову. Как он, черт побери, возник? Этот Виктор просто… Сергея передернуло от мысли о могуществе Виктора.

«А боль? Боль, интересно, есть?»

Сергей поднялся одним рывком и подбежал к столику в углу, на котором стоял бронзовый подсвечник с воткнутой в него одинокой свечой. Подле подсвечника лежали спички. Нетерпеливым, лихорадочным движением Сергей вытряхнул из коробка спички и зажег свечу. Неуверенно помигав несколько секунд, тонкое пламя устремилось вверх. Сергей было заколебался, но, раздосадованный собственным малодушием, ткнул ребро ладони в пламя. Боли не было. Как не было и копоти, дыма, обгорелой кожи, шипящего мяса… Пламя лишь мягко пульсировало в руку, словно вылизывающая себя кошка.

«Вот ведь захочешь утопиться с тоски, а не получится! — Сергей уныло шлепнулся на стул. — Я уже совсем запутался. Все можно, и ничего нельзя. Еще немного, и я начну сходить с ума. Вот это, думаю, мне удастся. А свечи? Зачем здесь свечи? На случай отключения электричества? Но позвольте, чтобы оно вырубилось во дворце, оно должно вырубиться по всей системе, по всем серверам. Черт! А что будет, если оно действительно отключится? Я выживу или… не выживу? Черт! Черт! Черт!..»

Чтобы забыться, можно было бы лечь спать, но спать, как всегда, не хотелось. Проведя в раздумье несколько секунд, Сергей направился в холл.

Швейцар сидел на своем привычном месте, за конторкой. В желтом круге, отбрасываемом массивной канцелярской лампой, был распростерт очередной том человеческих комедий и трагедий, которые швейцар усердно и с видимым удовольствием штудировал.

Присутствие Президента он заметил, только когда тот принялся перебирать загромождавшие стол книги, в основном — собрания сочинений авторов девятнадцатого столетия.

Сергей рукой предупредил подобострастный порыв швейцара и открыл наугад одно из лежащих на поверхности изданий. Швейцар попытался вернуться к собственному чтению, но было видно, что это ему не удастся. Около минуты он напрасно боролся с собой, после чего вкрадчиво поинтересовался:

— Ваше высокоблагородие, я вот многих вещей не понимаю. Дозвольте полюбопытствовать?

— Валяй… — скорее отмахнулся, чем ответил Сергей: сказалось влияние манеры, в которой Виктор обращался с просителями. — Дозволяю. — Устыдившись своего неуместного барства, Сергей захлопнул книгу и улыбнулся.

Швейцар кивнул и, собравшись то ли с духом, то ли с мыслями, спросил:

— Почему как «умница» — так умная, а если «умник» — то дурак?

— A-а… Э-э… Ну…

Поняв из нечленораздельных объяснений, что сложность данного вопроса застала Президента врасплох, швейцар решил пожертвовать ответом на него ради ответа хотя бы на менее сложный:

— Почему человек умирает, а собака подыхает?

— Да… конечно… язык, знаете ли, необычайно богат на такие подвохи. И знаете ли, не только это, не только это. Вот, скажем, в девятнадцатом веке понятие «получить ссылку» имело совсем другое значение…

— И между прочим… между прочим… — Швейцар заговорщически огляделся и, привстав, чтобы быть ближе к уху Президента, прошептал: — Между прочим, ваше превосходительство, у раков нету шеи!.. Да-с!

— Нет?

— Нет-с!

— Э… И что?

— Конфеты «Раковая шейка» есть?

— Есть.

— А самой шейки нет-с! О как, значится. Парадокс!

— Парадокс, — вынужден был признать Президент.

— Или вот, или вот… — неугомонный слуга познаний захлебывался словами, боясь, должно быть, что Сергей потеряет интерес прежде, чем он успеет его обо всем расспросить. — Не соизволите ли разъяснить, зачем мучиться с локтями, если покусать себя за коленки гораздо проще?

— Так затем и надо пытаться укусить себя за локоть, чтоб помучиться. В этом и есть смысл данного упражнения.

— То есть это такое упражнение?

— Выходит, да.

— И его смысл в том, чтобы… помучиться?

— Точно.

— Практический смысл именно в этом?!

— Не практический, но… Понимаете, проще-то проще, но ку сать себе коленки смысла нет. Просто никакого!

— Мудрено-то как. И причинно и следственно одновременно… То есть возможное смысла не имеет… А невозможное, наоборот, имеет… Ага… Я правильно разумею?

— Я сам уже ничего не разумею, — тягостно вздохнул Сергей и присел на соседний стул. — А вы, я смотрю, все с книгами.

— Да, вот-с. Читаем-с.

— По-прежнему хотите стать человеком?

Швейцар смущенно заулыбался.

— А вы знаете, ведь многие люди желают, чтобы они никогда и не были людьми, — заметил Сергей.

— Может быть, оттого, что у них быть людьми не получается?

— Возможно.

— А как там вообще?

— Где?

— У вас. В том, настоящем мире.

— Вообще-то не очень. Каждый стручок и каждая луночка мнят о себе невесть что.

— Даже стручки?! Ишь ты! Как же мало я ведаю о настоящем мире… Кофею не изволите? У меня превосходнейший кофей. — Было видно, что швейцару очень хотелось, чтобы у Президента. был хоть такой маленький, но повод гордиться своим ночным стражем. — Контрабандный, — полушепотом признался он. — Из игры «Преображение Вселенной». С какой-то планеты завезли-с.

— Да мне что кофе, что ртуть — выпью и не почувствую разницу. Ничего не чувствую…

— А вы ощущения включите, ваше высокоблагородие.

— А что, здесь есть ощущения?! И я могу их… включить?

— Конечно. У вас же есть доступ.

— Доступ? — Сергей недоверчиво прищурился. — Вы уверены?

— Да есть у вас доступ, ваше преосвященство, есть. У вас один из самых высоких уровней доступа.

— А почему не самый высокий?

— Ну, помилуйте, кто же даст постороннему самый высокий уровень? Ведь и в вашем мире есть правители формальные, которые на виду, и те, что страну создали и теперь ее оберегают. А президенты — это всегда люди наемные. Посторонние. Не извольте гневиться, ваше сиятельство!

Швейцар плюхнулся со стула на пол и повалился Президенту в ноги.

— Ну, полноте! Полноте!

Роль государя, которому кто ни попадя валится в ноги, Сергею изрядно надоела, поскольку никакого практического капитала, во всяком случае — пока, он с этого не имел.

— Так вы не гневитесь, ваше величество?

— Нет, не гневлюсь. И хватит меня уже величествами и благородиями называть. Не к месту это как-то.

— Ох, виноват, виноват! Но как же тогда, ваше превосхиятельство? Я в ум не возьму, как: в девятнадцатом веке-то, извольте знать, и президентов никаких не было. Не разумею. Виноват-с!

— Ну, как, как… Я ведь сейчас не на работе. И одни мы. Зовите меня просто Сергеем, что ли.

— Хороший вы человек, Сергей. — Швейцар прижал ладошки одну к другой и сложил на груди, с умилением любуясь своим Президентом. — Не то что раньше правители были. Мне бы уже давно отсекли голову или сгноили в карцере. А вы… вы другой. Сегодняшний человек — лучший, n’est-ce pas?

— Другой, лучший человек, говорите, ходит сегодня по Земле? — Сергей усмехнулся с подчеркнутой горечью: для него это был вопрос, стоивший ему много порченой крови. — Полноте! Человек все тот же. Он всегда тот же. Это эпохи другие. Проблема в чем? Все хотят жить как в Раю. Ключевое слово здесь «как». В Раю не хотят. Рай построить можно. Но для этого надо быть порядочным человеком, делиться с другими, жить для других. Чтобы жить как в Раю, достаточно быть наглецом и подлецом, что намного проще и ближе нам, чем порядочность. Парадокс счастья состоит в том, что для его достижения подчас приходится жертвовать счастьем других. Куда ни плюнь, одни парадоксы выходят, друг мой.

— Но ведь вы же не чураетесь меня. Как же-с! Значит… уже лучший;

— Между человеком и человеком всегда должен стоять знак равенства. Даже между царем и плотником. Вот и всё. А должность — это оболочка. И мерить человека по должности — это как сравнивать красавца и природой обделенного. Это преступно.

— Но отчего же все этого не понимают? Не мыслят, как вы? Не сотворят порядок у себя в голове?

— Есть такие люди, для которых порядок у них в голове стал бы для них трагедией.

— Да поди ж ты! Ай, хитро! Хитро… Но зато ж они не игроки. Они же искренне мерзавцы, так?

Сергей не ответил. Он задумался. Но не над вопросом, а над этой любознательностью, этим стремлением, этим тяготением со стороны какой-то там программки, набора электронных данных и команд, даже не имеющих физической оболочки, познавать. Познав человека, они попытаются заглянуть в самое мироздание, приручить Вселенную. И будут ли они в этом соревноваться с нами? Станем ли мы соперниками со своими собственными творениями? Весь опыт истории говорит за то, что это неизбежно: творцу и творению становится тесно, и если начинается все с соревновательности, то заканчивается именно соперничеством. И пусть поначалу творец и является объектом изучения и даже преклонения, от участи изгоя он не застрахован.

— Некоторые искренне, но… — Сергей очнулся от задумчивости; швейцар не сводил с него своих пытливых глаз, все это время наблюдая за ним с неотступным вниманием дьявола, — но многие все же играют. Всю жизнь приходится играть. Быть собою — самая трудная роль. Мне ли не знать…

Интересно, играл ли швейцар? Игралась ли с ним эта программа? Способна ли она уже была на это? Что в действительности ей было нужно? Была ли у нее какая-то своя, особая цель, которую она скрывала под маской добродушия и любопытства?

— Даже когда люди остаются наедине с самими собой, они зачастую играют, — Сергей уже не столько обращался к швейцару, сколько пытался разобраться в этой задачке с душевными кривляньями. — Даже когда они пытаются усовершенствовать себя, многие делают это лишь для того, чтобы лучше играть свои роли. Да и вообще, люди слишком много времени и усилий тратят на совершенствование самих себя и слишком мало — на совершенствование мира. А важно-то именно второе, да и первую задачу немало облегчает.

«Жаль, я не программист, — подумал Сергей, — поэтому программу эту мне не приручить. И будет тешиться она и дальше. А впрочем… пусть тешится. Пусть изучает. Пусть будет равной человеку. Пусть будет равной мне. Какой мне от этого убыток?»

Он прервал свои размышления и с изумлением уставился на швейцара: мысли вдруг принялись колоть ему висок, причем настолько осязаемо, что он невольно поморщился.

— Ладно, пойду я. — Он с силой потер виски. — Что-то у меня голова разболелась. Хм… Странно… К чему бы это?

Вернувшись в опочивальню, Сергей в нетерпении направился прямо к столику со свечой, чтобы повторить опыт. Зажечь ее было делом нескольких мгновений, но, уже поднеся руку к задрожавшему пламени, он снова остановился в нерешительности…

Мертвую тишину ночного дворца огласил дикий крик боли. Уголки губ и глаз швейцара дернулись и сжались, отчего на лице его родилась добродушная улыбка.

— Сергей, а вот если вы листали «Толковый словарь Даля», то, конечно, согласитесь, что составлен он крайне бестолково… — не поднимая головы, пробормотал он в пустоту и уже в следующее мгновение вновь был поглощен чтением и своими мыслями.

Вот уже почти час, как Сергей, несколько обалдевший от вкусовых впечатлений, обрушившихся на него с невообразимой яркостью и даже некоторой яростью, сидел за обеденным столом в окружении многочисленных блюд, значившихся в президентском меню. Прямо перед ним лоснящейся горкой раскинулись несколько килограммов осетровой икры, которую он, немало обессилев после продолжительной осады собственного желудка, более не глотал жадно, фактически с остервенением — он мог лишь играться с ней.

Уже само перекатывание между нёбом и языком этих маленьких, упругих комочков дарило радость. Да, не просто наслаждение, а именно радость. Почему, он и сам бы не смог объяснить, но если бы в этот момент его спросили, счастлив ли он, он, не задумываясь, ответил бы: «Да». А их вкус? Вкус был… нестерпимо божественным. Зрелый, живительный, свежий, мягкий, зовущий, колдовской. Сергей был не в состоянии остановиться, сказать себе: «Хватит!»

«Ах, волшебник швейцар-то, а? — твердил он самому себе. — Чародей… Ведь чародей? Чародей. Чародеюшка!»

— Я смотрю, у вас сегодня отменный аппетит, господин Президент, — то ли с завистью, то ли с озлоблением заметил Виктор, то и дело поглядывавший, как бы невзначай, на бегущую строку.

— А что, любезный, — Сергей запрокинул голову, чтобы видеть стоящего за ним официанта, — шампанское у нас имеется? Ну, так неси.

— Шампанское, я думаю, все-таки лишнее, — Виктор сделал официанту знак, отменяющий заказ Президента.

— Виктор, я вам Глава Портупеи или кто? Вы мне жена? Нет? Очень хорошо. Кстати, — Сергей добродушно откинулся в предвкушении интересных, ласкающих самолюбие новостей, — все хочу вас спросить, Виктор, а сколько за меня голосовало человек?

— Один. Но всего за вас было подано два голоса.

— Позвольте, как такое вообще может быть?! — подобное известие не столько удивило, сколько возмутило Сергея.

— Может, может. Каждый из игроков голосовал за себя, поэтому мы и сгенерировали лишний голос, а присудили его вам.

«И здесь одни жулики…»

Не сказать, что признание Виктора привело Сергея в живейшее отчаяние. Скорее, он просто констатировал факт таким, каким тот ему представимся, а выбить его из состояния искусственного счастья было нелегко даже подобной новостью.

— Послушайте, а пресс-секретарь во время завтрака нам обязательно нужна? — Необходимость следить не только за своим языком, но и за мыслями раздражала Сергея все больше и больше. — Она ведь все равно не ест.

Виктор ничего не ответил. Он погладывал то на пресс-секретаря, то на электронные панели на стене в глубокой задумчивости, как будто рассчитывал сложную формулу.

— Пусть пока побудет, — наконец заключил он.

— А я могу и поесть. — Пресс-секретарь, до этого деликатно простаивавшая, в сторонке, резво подсела к столу и навалила на кусок хлеба целую пирамиду сервелата, который и принялась неумело, не прожевывая, заталкивать в себя.

Сергей наблюдал за пресс-секретарем одновременно с любопытством и приправленной отвращением неприязнью, приравнивая программу к человеку и ожидая от нее всего того, что в состоянии сделать сам.

Программка давилась, кряхтя и попискивая, но сдаваться не собиралась. Сергей тоже набил рот икрой и продолжил прерванный завтрак.

— Виктор, как считаете, я вот икру эту ем — мне жирная пища вообще не повредит? — спросил он, застигнутый врасплох этой неожиданной мыслью. — У вас тут есть врач, чтобы проконсультироваться?

— Лекарь есть придворный. Правда, он в отпуске.

— Можно, конечно, и лекаря спросить… Но лучше бы академика или профессора какого.

— Извиняйте — не держим…

«Я ведь сейчас лопну… — сник Сергей. — Вот ерунда-то, а? Мир другой. Проблемы те же».

Едва на экранах вспыхнула надпись «Я ведь сейчас лопну…», как Виктор не на шутку встревожился.

— Немедленно вызывайте «скорую»! — приказал он официанту, бросившемуся выполнять поручение. — Президент сейчас лопнет!

Сергей понимал, что Виктор мог вызвать бригаду «скорой помощи» одной силой своей мысли — точно так же, как он проделал фокус с нимбом, — но по какой-то причине демонстрировать свое могущество не желал.

Сергей сорвал галстук и ремень брюк, но легче не стало. Грудь спирали не только тяжесть, но и тревога. Живот раздулся безобразным шаром. Минуты ожидания готовы были превратиться в вечность…

Наконец появился доктор. В одной руке у него был чемоданчик, в другой — коробка конфет.

— Не удержался: судьба не каждый день посылает таких пациентов, — пояснил он и положил коробку перед Президентом. — Кушайте на здоровье.

Тот лишь что-то невнятно простонал.

— Что ж, давайте вас посмотрим, — в ответ на умоляющий взгляд Президента доктор достал из чемоданчика стетоскоп и, расстегнув пару пуговиц на рубашке пациента, просунул в образовавшийся просвет руку. — Кряхтите… Не кряхтите… Кряхтите… Не кряхтит, — пожаловался он Виктору. — Придется госпитализировать.

Сергея вынесли на носилках из дворца и разместили в возбуждающем одновременно отчаяние и надежду чреве кареты «скорой помощи». Врач, Виктор и пресс-секретарь уселись тут же. Машина дернулась и понеслась.

Сергей закрыл глаза и со скорбным облегчением сосредоточился на то ли распирающей, то ли сжимающей его легкие и желудок… пустоте. Пустоте? Очень даже может быть. Главное, что сосредоточиться на ней было совсем нетрудно. Нужно было лишь перестать думать и отвлекаться на происходящее вокруг. Отупляющие завывания сирены и броски автомобиля отлично в этом помогали: думать о чем-либо в такой обстановке было решительно невозможно.

Сергей расслабился и замер, проваливаясь в приятное оцепенение. Грохот и тряска становились все менее явными. В какой-то момент сквозь завывания сирены до него донесся голос Виктора:

— Он что, без сознания?

— Похоже на то, — ответил голос доктора.

— А он может нас слышать?

— Такого не бывает, господин Помощник Президента.

— Такого не бывает, чтоб такого не бывало, — не согласился Виктор.

«А к чему этот вопрос?» — мелькнуло в мозгу Сергея.

— А к чему этот вопрос? — раздался вдруг голос пресс-секретаря.

От неожиданности Сергей чуть было не; привстал, но какой-то инстинктивный импульс заставил его продолжить играть роль бесчувственного тела.

— Вот уж кого это никоим образом не касается, так это вас, — сурово ответствовал Виктор.

«Как же, не касается!» — усмехнулся про себя Сергей.

— Как же, не касается! — огрызнулась пресс-секретарь.

— Кхе… — Виктор был несколько обескуражен подобным поведением второстепенного лица. — Очень хорошо, что мы едем в больницу, — обратился он к доктору, — Пусть они заодно и нашего пресс-секретаря проверят. Похоже, ей тоже требуется медицинская помощь.

«Да вас самих всех лечить надо!» — мысленно рявкнул Сергей.

Пресс-секретарь в панике завертела головой: экранов для трансляции президентских мыслей в машине предусмотрено не было. Незаметно приоткрыв веки, Сергей выжидательно наблюдал за ней.

— Да вас самих всех лечить надо! — наконец выпалила она и с ужасом воззрилась на Виктора.

— Остановите машину! — крикнул тот водителю и, едва автомобиль застыл, зловещим тоном, от которого вздрогнул даже Сергей, процедил сквозь зубы: — Милочка, вам следовало бы следить за своими словами. А теперь — вон!

Под торжествующим взглядом Сергея униженная пресс-секретарь, ломая каблуки и обдирая чулки, вывалилась из фургона. Сергей злорадствовал. Но это было не все. Впервые в жизни он упивался своим злорадством.

Сергей мысленно отключил ощущения, вновь активировав их спустя несколько секунд. Насколько он мог понять, они полностью обновились: желудок был приятно легок.

— Вот что, Виктор… — Сергей свесил ноги и потянулся, — можно ехать обратно: я в полном порядке.

— Раз уж мы все равно выбрались в город, — ответил тот, — как насчет того, чтобы встретиться с народом, пообщаться, так сказать, с простым людом, господин Президент?

Сергей помолчал, прикидывая, что может скрываться за подобным предложением.

— Вы предлагаете мне вроде как «сходить в народ»? — уточнил он.

— Именно.

— Охрану бы мне, Виктор… — неуверенно начал Президент.

— О, вам нечего опасаться, — заверил его Виктор. — Это не тот случай…

Сирена к этому моменту уже была выключена, и автомобиль не спеша пробирался по улицам города, которым Сергей правил, но который был до этого момента для него чем-то абстрактным, почти несуществующим.

Сергей пересел на скамью, установленную вдоль борта, и всмотрелся в стекло бокового окошка. Точно так же, как и в обычном мегаполисе, пешеходы сшибались лбами на тротуарах, автомобили — бамперами на специально выделенной для этого проезжей части улиц, карапузы обиженно голосили, выторговывая что-то у родителей, а профессиональные торговцы обезображивали творения архитекторов своими бездушными вывесками. Первая из попавших в поле зрения Президента предлагала: «Кондиционеры. Пропажа. Установка».

«Пропажа». Как это, «пропажа»? — удивился про себя Сергей. — Может быть, «продажа»?»

«Ждите! Скоро — наша новая провокация!» — значилось на полотнище, перекрывшем небо соседней улицы.

Сергей, раздраженный подобной бестолковостью своих подданных, загудел себе под нос:

— Промо-акция, наверное? Да что же здесь творится? «Бредовая обувь в три раза дешевле!» А что, брендовая больше не котируется?

Афиши местного кинотеатра душили друг друга на гигантском стенде «Смотрите на экранах страны», наперебой предлагая неискушенному зрителю: «Небо. Девушка. Метлолёт», «Блондинка в загоне», «Цветы для прекрасной драмы», «Смежная королева» и, наконец, судя по уверениям промоутеров, — сногсшибательный совместный проект всемирно успешных режиссеров-продюсеров Квентина Таракано и Акиры Красавы «Ниссан и Изольда».

— Что-то не так, господин Президент? Вас что-то смущает? — Напряженность на лице Президента, конечно же, не ускользнула от его помощника, одна из обязанностей которого заключалась в своевременном выявлении смены настроений, степеней напряженности и непонимания, на этом лице отражающихся.

— Мне показалось, здесь как-то слишком много близнецов на улицах… Или не показалось?

— Не показалось, — заверил Виктор.

— То есть э… близнецы — это не случайно? Зачем это?

— Вы никогда не хотели иметь близнеца? Только честно.

— Честно?.. Посещали такие мысли.

— И?.. Что бы он вам дал, ваш близнец?

— Чувство надежности какое-нибудь, что ли…

— А точнее?

— Хм… Ну, хорошо. Мне всегда хотелось, чтобы меня кто-то вел по жизни или подталкивал, — признался Президент. — Как старший брат. Или близнец.

— Или чтобы была определенная соревновательность, а? Он ставит планку, вы ее берете. Так?

— Угу.

— Именно поэтому у нас и есть функция «Близнец». Она создает у человека ощущение, а может быть, даже уверенность, что он не одинок. Что ему есть на кого опереться.

— Так вы что, вызываете у игроков ощущение соревновательности? Через такую искусственную шизофрению?

Виктор рассмеялся. Да так, что принялся задыхаться, яростно клекоча, словно стервятник. Сергей представил себе перемазанный кровью клюв довольной, веселящейся птицы. Поддержать этот смех своим не хотелось.

— Виктор, а у вас брат-близнец есть?

— Конечно, — Виктор приосанился. — Неужели такому примеру для подражания пропадать зазря?

— А… у меня? — робко поинтересовался Сергей.

— Ну-у… А зачем? Лично вам пример для подражания не нужен — вы Президент. Куда вам еще расти? С другой же стороны, какой из вас — положа руку на сердце — пример?

Сергей ничего не сказал. Прямодушие Виктора зачастую порождало в нем малодушие. Хотя было ли это прямодушием? Оно не подкупало откровенностью, а лишь заставляло сомневаться в себе.

— Вот что, милый, — крикнул Виктор водителю, — останови нам здесь. Дальше мы пешочком прогуляемся. Пусть уже Президент со своими гражданами пообщается-познакомится.

Сергей настороженно спустился из машины и медленно втянул в себя полную грудь воздуха: как писатель, он знал, что воздух в состоянии многое сказать о новой местности, а эта местность теперь была его домом, и он считал себя вправе рассчитывать на волнующие, манящие ожиданием впечатления.

На улице неприятно несло «морозной свежестью» — горьким, разъедающим легкие запахом стирального порошка. Судя по всему, где-то рядом властвовало химическое производство. На Сергея навалилась волна тошноты. Коктейль из рассеянной в воздухе дряни терзал и выворачивал его пустой желудок.

— Виктор, у вас есть деньги? — бросил он своему помощнику и, получив от того утвердительный кивок, нетерпеливо зашагал в направлении запримеченного им вдали тонара. — Если я сейчас не съем чего-нибудь, мне снова понадобится «скорая».

Под тонаром примостился выводок полуголодных щенков, беспокойно копошившихся перед брюхом худой матери, призывно поглядывавшей на всех подходящих к кафе на колесах.

— Прекрасно вас понимаю, но ничем помочь не хочу, — бросил ей Сергей.

— Спасибо хоть за честность, — раздалось ему в спину.

Сергей резко обернулся. Собака вылизывала одного из щенков и утруждать себя разговорами с кем бы то ни было явно не собиралась.

— Надеюсь, я ненароком не включил функцию «Показалось» или «Галлюцинации», — пробормотал он и, уже обращаясь к продавцу, поинтересовался: — Так, любезный, что у вас в меню?

— Сосиски в тексте и кофе с молотком, — буркнул тот.

— Очень хорошо. Виктор, вы будете? Дайте нам по порции и того и другого.

На просунувшемся в окошко подносе возвышались две огромные глиняные кружки, залитые до краев кофе. К каждой кружке прилагалось по молотку, ручки которых уже торчали из недобро поблескивающей жидкости, и по сосиске, завернутой, как в блин, в четверть газетного листа.

— И что, это съедобно, Виктор? — спросил Сергей у своего помощника, ожидавшего его у столика, укрытого от нещадно палившего искусственного солнца дырявым зонтом.

— Вполне.

Сергей осторожно отпил несколько глотков кофе и отщипнул розовую мякоть околомясного изделия. Приобретенные образцы местного общепита отдавали полиграфической краской и смазочным маслом. Виктор же, не колеблясь ни секунды, заглотил в себя сосиску и залил ее кофе.

— Я смотрю, Виктор, вы всеядны, — уважительно заметил Президент.

— Ну, уж если кого и можно назвать всеядным, так это Митридата Шестого, — отозвался Виктор, отмахиваясь от похвалы, как от обвинений, и, взбодренный этой незамысловатой трапезой, потянул Сергея за собой. — Вам уже лучше? Отлично. Тогда давайте зайдем к кому-нибудь в гости, узнаем, чем люди живут и зачем. К кому? Да все равно. Да хоть вот в этот дом и зайдем. В первую же квартиру.

От зноя и горячего кофе Сергей разомлел, словно от графинчика водки. Он желал лишь одного — поскорее убраться с улицы куда-нибудь в тень. Ветра не было. От пышущего жаром асфальта перед глазами плавали чернильные круги. Сергей бросил злобный взгляд на тыкающее в него тепловым лучом пятно в небе и поплелся за Виктором к ближайшей пятиэтажке. Конечно, он мог отключить функцию ощущений, но решил терпеть до последнего — какой смысл пользоваться этой функцией, если ее без конца придется выключать?

Солнце било в здание со стороны, обращенной к улице, значит, заключил Сергей, надо побыстрее добраться до двора: там будет тень. Однако, обогнув дом, он обнаружил, что солнце переместилось вслед за ним и теперь било по стене пятиэтажки, выходящей на двор.

— Однако… — Сергей застыл в недоумении.

— Господин Президент… — Виктор был уже в дверях подъезда.

В трубе лестничных пролетов прогуливался ретивый сквознячок и царила приятная полутьма. Виктор раза три-четыре надавил кнопку звонка ближайшей двери. Ответа все не было. Сергей уже поднес было палец к звонку соседней квартиры, но Виктор отрицательно покачал головой, будто зная заранее, что сейчас кто-то все-таки отзовется. Так и случилось. За дверью послышались тяжелые шаги с трудом передвигающихся ног.

— Хто там? — строго потребовал старческий, громкий голос тугоухого человека.

Виктор хитро улыбнулся Сергею и прокричал в ответ:

— Виктор Примерещенко, личный Помощник Президента, и Президент Висельников собственной персоной.

Дверь нехотя отворилась. Виктор тотчас расширил образовавшийся проем, вдавив в него свое тело.

— Здравствуйте, Ивана Марьевна, как поживаете? Гостей сегодня принимаете?

— Некогда нам гостей принимать: своих печалей невпроворот, а гость всегда свою несет, — проворчала Ивана Марьевна, налегая на дверь с другой стороны.

— Заходите, заходите! — раздался из-за ее спины новый, звонкий голос. — Иваша, пропусти людей!

— А… Марья Ивановна! Вы тоже дома? — Виктору наконец удалось пробиться мимо хозяйки и устремиться в глубь квартиры.

— Извините… — сконфуженно пролепетал Президент и осторожно засеменил по следам своего помощника.

Следы привели его на кухню. Кухня представляла собой сильно вытянутый прямоугольник замусоленных стен, вдоль которых жались обшарпанные предметы из разных мебельных наборов. Даже среди табуреток не было двух одинаковых. Вместо скатерти стол был укрыт полиэтиленовой пленкой и газетами. Всюду громоздились мутно лоснящиеся разводами грязи банки и посуда. Под потолком одиноко болталась тусклая лампочка…

Сергей споткнулся о порожек дверного проема и влетел внутрь. Описание комнаты оборвалось. Началась собственно комната. У окна, опираясь на подоконник, стояла молодящаяся копия Иваны Марьевны, представленная Президенту как Марья Ивановна.

Пока Виктор ввязывался в бодрый разговор с последней, Сергей оказался на ближайшем к двери табурете. Ивана Марьевна, которую они своим приходом, похоже, оторвали от мытья посуды, принялась намыливать стопку громоздящихся в раковине тарелок и чашек.

Сергей покосился на Марью Ивановну. Та на все сказанное ободряюще кивала головой и, как казалось, совершенно бесконтрольно улыбалась. Лицо же Иваны Марьевны, которое он мог наблюдать в профиль, было строго и сосредоточенно. Сергею непременно захотелось как-то компенсировать хозяйке неудобство своего неожиданного визита. Он вновь всмотрелся в ее лицо. Несмотря на выражаемое каждой его черточкой недовольство, оно было приятным, даже притягательным для взгляда.

— Хорошо выглядите для своих лет, Ивана Марьевна, — заметил Сергей, желая наладить хоть какое-то подобие беседы.

— Как хочу, так и выгляжу, — буркнула та и заскоблила по посуде с удвоенным остервенением.

— Прополоскав посуду под тоненькой струйкой, просачивающейся из дергающегося от распирающего его давления крана, Ивана Марьевна расставила тарелки с чашками в сушке и принялась вычерпывать скопившуюся в раковине воду в ведро. Насколько Сергей мог судить, ведро с водой она отнесла в санузел.

— У вас раковина забилась? Давайте помогу, — предложил он, — когда Ивана Марьевна вновь появилась в дверях.

— Зачем забилась? Ничего не забилась. Счетчиков вона нам навинтили — теперя посуду моем и ентой же водою в туалете смываем. А как же? Цены растут. За то заплоть, за енто заплоть…

Сергей обернулся к Виктору:

— Здесь-то, в игре, зачем экономить?

— Наше государство — копия реального общества человека, — тоном лектора ответил тот.

— Человека? Ну, вы, конечно, нашли кого копировать!

Мы копируем человека и его общество не для того, чтобы ему подражать. А чтобы, знаете ли, искать для этого общества решения и пути совершенствования.

— А… Ну, это еще куда ни шло… Но почему такие маленькие пенсии? Ивана Марьевна, даю вам слово: я обязательно займусь пенсиями.

— Ох, не надоть обещать, что не в состоянии сделать, — Ивана Марьевна лишь отмахнулась от слов Президента, как от настырного комара.

— Это еще почему же? Очень даже в состоянии!

— Это правда, Сергей Николаевич, — заметил Виктор. — Пенсии может повысить только Премьер-министр. Но здесь вы не совсем правы, сударыня. Обещать — это прямая обязанность Президента.

— Премьер-министр?! — Сергей был озадачен. — У меня есть Премьер-министр?

— А как же? Кто же еще за всем уследит?

— Так… Великолепно… Почему же я с ним еще не общался?

— Всему свое время, господин Президент. Всему свое время. Наш Премьер — человек необычайно занятой…

— Человек, значит…

— Образно говоря…

Наступило неловкое молчание. Ивана Марьевна принялась тереть посудной мочалкой грязные стены. Секунд через десять отмытые участки стены вновь зарастали грязью. Ивана Марьевна тихо поругивалась и бросалась на стену со все возрастающим исступлением.

Марья Ивановна же улыбалась непрерывно. Причем простодушно, искренне, зовуще: было видно, что она приглашает каждого желающего и даже нежелающего присоединиться и улыбаться вместе с ней.

Усталостей озлобленность на лице ее сестры были не менее искренними и зовущими: его выражение предлагало каждому желающему и нежелающему отправиться туда, где их ждут, вместо того чтобы досаждать ни в чем не повинным людям своим навязчивым вниманием.

Одна обляпана жизнью, вторая — обласкана.

Сергей украдкой плюнул на стену и потер ее указательным пальцем. Очищенное от грязи пятно чистым и осталось.

«Так, спокойно. Только не заморачивай себе этим голову, — призвал он себя. — Это игра, и правила физического мира здесь ничего не объяснят и не в чем не помогут».

Но какие правила и законы тут действуют? Почему они не универсальны?

— Вы же близнецы? — неожиданно для самого себя, выпалил Сергей.

— Близнецы, близнецы… — проворчала Ивана Марьевна и смачно плюнула на участок стены, за который ей предстояло взяться.

— А как же получается, что у вас отчества разные?

— У нас и имена разные, кормилец, — резонно заметила Ивана Марьевна.

Сергей внимательно посмотрел на Ивану Марьевну, ни разу не присевшую и не улыбнувшуюся, и на Марью Ивановну, никакой заботой себя не скомпрометировавшую.

«Легко улыбаться, когда все, что от тебя требуется, — это улыбаться. Улыбаться — дело нехитрое», — решил про себя Сергей.

— Так вы сестры или антагонисты? — спросил он вслух в надежде разобраться во взаимоотношениях двух пенсионерок.

— Ишь, что удумал! Напущаейп» в дом гостей, а тебя ж еще и антагонистой намалюют! — Ивана Марьевна бросила губку в раковину, в которой уже высилась новая стопка грязной посуды, и, брюзжа себе под нос, демонстративно удалилась из кухни.

— Красна изба пирогами и черна горшками, а? — несколько саркастически спросил Виктор, когда они снова оказались на улице. — С пирожками вот, правда, не выгорело… Как насчет перекусить, господин Президент?

— Было бы неплохо.

— Вот и отлично. Зайдемте тогда… — Виктор закрутил головой, — вон туда.

— Но ведь это мебельный салон.

— Зато обеденные столы какие!

В салоне работали кондиционеры и несколько консультантов-продавцов.

— Ничего, ничего. Посуда, уверен, у них найдется, — ободрил Виктор своего патрона. — А обед закажем из какого-нибудь ресторана. В конце концов, вы Президент. Вы можете позволить себе маленькие слабости и шалости.

Виктор тотчас отрядил одного из продавцов в ближайший ресторан, а сам повел Президента в зал столовых и обеденных групп.

— Да вы оригинал, Виктор, — похвалил своего помощника Сергей. — Отобедать в мебельном салоне — такое далеко не каждому в голову придет.

Они расположились за одним из расставленных вдоль витрин столов, просторных, массивных, выглядящих степенно и респектабельно, словно вельможи, пытающиеся поразить монарха своим самомнением. Из окна кондиционируемого помещения залитый солнцем город казался Сергею уже не враждебным, а притягательным. Именно солнце является главным, единственно главным элементом вида из такого окна: сидеть в холодной комнате и пялиться в хмурый пейзаж за окном никакой радости не доставит. Все удовольствие в контрасте. Именно контраст…

Позади раздались торопливые, даже нетерпеливые шаги, и преувеличенно грозный голос воскликнул:

— Господа! Что все это значит? Кто дал вам право распоряжаться моим персоналом и моими… Ой! Извиняйте! Я вас не признал, господин Президент! Такая честь! Такая честь! Такая-сякая… че-есть! — перед ними заискивающе улыбался и что есть силы гнул лысину к полу вертлявый человечек. — Очень понравилось ваше вчерашнее выступление по телевизору, господин Президент. Очень!

— Какое такое выступление? — Сергей чуть не подпрыгнул от подобного комплимента.

Единственным его выступлением по телевизору была двухминутная речь на церемонии вступления в должность. Но это было еще в первый день его заключения в этой виртуальной фантазии. К тому же речь эту никак нельзя было отнести к удачной: Сергей немало перетрусил, когда зачитывал заранее заготовленный для него текст. Перетрусил, потому что знал, что на него смотрят миллионы игроков, но не затаив дыхание, как потом соврали газеты, а позевывая и посмеиваясь над ним.

— Вы просто не помните, — снисходительно заметил Виктор.

— Я не только ничего не помню, черт побери, но и ничего не знаю и не понимаю! Хватит уже вешать мне лапшонку на ушонки, Виктор!

— А вот и обед, — владелец салона захлопал в ладоши, подгоняя присланных рестораном официантов: он прекрасно отдавал себе отчет, что быть свидетелем ссоры между первым лицом государства и его всемогущим помощником — честь сомнительная.

Официанты проворно разложили приборы и предупредительно замерли в сторонке вместе с хозяином магазина. Сергей проглотил несколько ложек супа, который был не столько вкусным, сколько экзотическим, но все равно почувствовал себя в гораздо лучшей форме и зашипел через стол:

— Вы вот что, Виктор, вы все эти сказки и недоговорки а-ля Стругацкие оставьте себе. Они себя изжили. Одно время читать их было интересно, даже увлекательно, но оказаться в подобной сказочке — это уже отдает второсортным романом, где на читателя обрушивают кучу мистики, да ни черта ему не объ-яс-ня-ют! Скажите мне уже, кто я? В чем моя задача? Что я могу? Я ведь всего лишь номинальная фигура, так?

— Боже упаси! У нас тут не шахматы, чтоб фигурами быть. Вы лицо вполне самостоятельное.

— Угу, самостоятельное… Ложечкой кормить себя самостоятельно могу, ага.

Сергей впал в подавленное молчание, но аппетита при этом не утратил. После супа было подано на выбор несколько мясных блюд. Сергей придвинул к себе «Крылья Пегаса», и вкусом и видом сильно смахивавшие на обычные цыплячьи, однако у него не было ни желания, ни оснований оспаривать тот факт, что перед ним не крылышки пегасят. Виктору выпал «президент-флаш», ассорти из пяти котлет различных наименований, разложенных веером в коробке из тонкого белого картона. В таких коробках когда-то можно было купить ассорти из пирожных. Хорошие были времена, подумалось Сергею: вкусное было в дефиците, а потому было действительно вкусным.

— Виктор, а чем занят ваш брат? — Сергею вдруг стало любопытно, насколько близнец Виктора похож на него — не лицом, конечно, а амбициями, стремлением выжать из жизни по максимуму, однако сделать это аккуратно, чтобы случайно не превратить ее в выжатый лимон: какой прок от выжатого лимона? — Я так понимаю, у нас в администрации он не работает?

— Не работает. Выдерживает паузу. Вот уже третий год, как поставил видеоплеер на паузу. И выдерживает.

— Что выдерживает?

— Паузу. Ждет, когда вызреет.

— Понятно…

Однако понятно не было ни черта, поэтому Сергей спешно переменил тему.

— Виктор, вот мне странно слышать, когда люди ругают правительство. — Сергей заметил, что при этих словах верноподданническая лысина владельца салона вновь пригнулась к земле. — Мол, ворье. Мол, себе все гребут. Ни о ком, кроме себя, не думают. А потом эти же люди идут, скажем, в лес за грибами и разоряют грибницу. Плюют фактически в других. Сами-то, конечно, лишний гриб-другой отхватят, но разоренная грибница плодов уже не принесет. То есть после них грибами уже никто ж не побалуется. А сделай того горе-грибника депутатом, так он и людей будет разорять. Получается, нет у них права вякать на правительство-то, а? Ведь те, кто во власти, — это они сами и есть, только вчерашние.

— Да, хорошо вы излагаете, господин Президент, — согласился Виктор. — По-государственному.

Виктор снова был в благожелательном расположении духа.

Сергей решил воспользоваться этим, чтобы добиться благоприятного ответа на мучивший его почти все время вопрос:

— Виктор, а потом, когда мой президентский срок закончится, вы меня отпустите?

— Что вы, что вы! Не волнуйтесь: мы вас переизберем!

— А если я не захочу переизбираться?

— Да вы что! У нас не предусмотрено, чтобы Президент покидал свой пост. В Конституции четким по белому так и написано, что по истечении срока полномочий Президент переизбирается на следующий срок. А уж переизбрание мы вам обеспечим. Я вам ручаюсь!

Сергей потух и грустно уставился на стоящую перед ним бутылку французского вина, резюмировав ситуацию, в которой оказался:

— Вот, пожалуйста, «Бордо». А кто не хочет наш «Бордо», тот получит по мордо…

От проницательного Виктора нахлынувшая на его подопечного меланхолия, само собой, не ускользнула.

— Да бросьте, господин Президент, — обратился он к Сергею, когда, переварив сытный обед, они появились на крыльце магазина. — Это всего лишь как выйти замуж не по любви: со временем втянетесь и влюбитесь. А хотите, мы устроим вам культ личности?

— Чур меня, Виктор! Вы шутите!

— Отнюдь. Кстати, не желаете ли посетить наших юных сограждан? Будущее, так сказать, нации? Тут буквально за углом расположена средняя школа. Кстати, носит ваше имя.

— Как это, носит мое имя?

— Так. Школа имени С. Н. Висельникова, первого Президента Портупеи. Между прочим, я ее в свое время оканчивал, — улыбнулся Виктор. — Тогда она, конечно, была просто средняя школа. Но теперь это особое образовательное учреждение, отмеченное ва…

— Идите вы к черту с такими идеями! Вы… — Сергей запнулся и внимательно вгляделся в своего помощника. — И что, много чего еще уже носит мое имя?

Виктор улыбался, но молчал, что было красноречивее любого ответа.

— Господин Президент, — наконец сказал он, — вы должны понимать, что, как и любой президент реального мира, себе вы не принадлежите. Как не принадлежит себе любой человек. Мы принадлежим своему обществу, хочется нам этого или нет. И даже если мы не желаем ему служить, оно найдет пути использовать нас в своих интересах.

— Хорошо, но какой у всего этого смысл?

— Смысл? А разве нужен смысл? Разве в жизни человека он обязательно должен быть? Смысл может быть вложен в жизнь лишь самим человеком, но поскольку жизнь уже предрешена за него обществом, откуда в ней смыслу взяться? Человеку дается предназначение. И, я считаю, это важнее смысла.

От вина и жары Сергея снова замутило. Слова Виктора проникали к нему, словно пули, пробивающие тяжелую фанеру, — с трудом, но при этом все равно разили наповал. Каждое слово заставляло его внутренне содрогаться и искать опоры в своем ускользающем мироощущении.

— Виктор, а Земля здесь круглая?

— Извините, не понял вопроса.

— Земля. Планета. Круглая или плоская?

— Она такая, какая нам удобна. Захотим, будет круглой. Хоть кубом будет.

У ступенек крыльца школы их уже поджидала мрачного вида матрона.

— А вот и наш дире-ектор, Флавия Помпеевна, — заискивающим голоском сообщил Виктор. — Главная шпаноукладчица микрорайона. Рекомендую.

Сергей вгляделся. Да, тут было что рекомендовать. В юности Флавия Помпеевна наверняка увлекалась тяжелой атлетикой или дзюдо. В ее взгляде отчетливо читалось желание схватить собеседника и победно вздернуть его над головой либо бросить эффектным приемом через бедро. Любой президент был бы рад видеть подобных директоров во главе всех своих школ. Да и не только школ.

Экономным, рубящим движением ладони Флавия Помпеевна указала на входную дверь и столь же экономно, то есть немногословно, отчеканила:

— Прошу!

Сергей вошел в школу. Была перемена. В холле скопилось множество учеников, однако в воздухе висела то ли торжественная, то ли зловещая тишина. Ученики передвигались неспешно и размеренно, будто свое в детстве они уже отбегали. Не было ни возни, ни смеха, ни визгов.

— Вы, случаем, не нашу школу оканчивали, господин Президент?

— Нет… — выдавил из себя осекшимся голосом Сергей.

Флавия Помпеевна вышагивала сбоку от Президента, не отрывая от него сурового взгляда, как бы обещавшего: «Ну, только попадись мне!»

Дверь в конце коридора, куда директриса отконвоировала Сер гея, распахнулась. Мимо них проскочил звонко икающий, зареванный мальчонка лет восьми. Из комнаты, откуда он выбежал, на Сергея смотрели, ухмыляясь, с полдюжины учителей. Или не ухмыляясь, а приветливо и верноподданнически улыбаясь?

Взгляд Сергея случайно упал на табличку на двери. На официально траурном прямоугольнике таблички золотом было выведено: «Мучительская».

— Нет, Виктор, я туда не пойду, — Сергей завертел головой и попятился, осознавая, что принадлежит не себе, а наций, и, значит, пора кончать с развлекательными экскурсиями и возвращаться к государственным делам. — Нет, нет и нет!

Со вчерашнего вечера ландшафт на конторке швейцара кардинально изменился. Она уже не была заставлена обветшалыми фолиантами старинных изданий и внушительными томами родителей русской литературной классики. Вместо них на столе высилось несколько стопок из хлюпких — в основном тонких, в мягких обложках — книжонок, в названиях которых Сергей узнал несколько современных изданий. Над одной из таких книжек, в напряжении навалившись на нее обеими руками, Словно придавливая поверженного врага, возвышалась громада швейцара.

— А… Сергей! Добрый вечер! — Швейцар был столь поглощен разворачивающимся перед ним на страницах романа действием, что заметил Президента лишь спустя пару минут после его появления. — Скажите, а правда, что в вашем мире новости тоже на компьютере делаются?

— С чего вы взяли?

— Да вот, тут один автор весьма толково разоблачает…

Швейцар закрыл книгу, чтобы Сергей мог прочитать на обложке фамилию автора и название: Тюленин, «Генерация Пи».

— Да ну! Бросьте вы эту ерунду, — Сергей махнул рукой, показывая, как следует расправляться с распространяющими дезинформацию изданиями. — У этого товарища что ни книжка, так «откровение» о тайном устройстве мира и истинном его предназначении.

— А что же читатели? Не понимают?

— А что читатели? Им позапутанней о них самих соври, они это и съедят с превеликим удовольствием, и причмокивая, и добавки попросят. Вообще-то это немало утомляет, когда в каждой книге у него новое откровение — а что делать со старым? — и новая система мироздания, а мы для него — оральные едоки его анальных продуктов. Пардон, но я лишь пользуюсь его собственной терминологией. В действительности же все гораздо проще, чем видится нам, и гораздо сложнее, чем представляется ему.

— Извините великодушно, но это как? Не совсем вас понимаю.

— Па-ра-докс! — выдохнул Сергей не без торжествующего самолюбования. — Но ведь я вас заинтриговал, а?

— Заинтриговали.

— Вот видите, заинтриговать-то несложно. А вот разъяснить… Тюленин дает оценку происходящему, пусть и оригинальную, но не дает ответов. Что, впрочем, не его одного беда, а системная. Внятно разъяснить свою идею авторам развлекательного жанра не дано.

— Так он автор развлекательного жанра?

— Конечно.

Швейцар закусил губу и задумался.

— Он не дурак, — наконец сказал он и, взвесив еще несколько только ему известных аргументов, добавил: — Он умный.

— Стоп. Стоп. Он не дурак или он умный? Это вещи разные.

— В самом деле? — Швейцар пометил что-то у себя в записной книжке. — Но, по-моему, главная мысль у него отнюдь не развлекательная.

— Да? Что за мысль?

— Он хочет сказать, что людям предлагается в качестве пищи для ума всевозможная чушь, и люди ее с удовольствием потребляют. Это тоже неправда?

— Это как раз правда. Это понимают все-все-все, но при этом все-все-все с удовольствием эту ерунду и потребляют.

— И причмокивают?

От непроизвольного смеха у Сергея из углов глаз вырвались две струйки слез:

— Молодец! Усвоили… Вот если бы только Тюленин не занимался тем же… я бы ему памятник поставил. Ей же ей, поставил! Однако он «разводит» читателя точно так же, как его персонажи «разводят» друг друга. Он создает у нас иллюзию, что нам непременно следует узнать, что ему есть сказать. А чтобы это узнать, его надо прочесть. Не говоря уже о том, чтобы купить. С другой стороны, что я его хаю? В конце концов, он — победитель литературного конкурса «Золотая запятая», а в рамках национальной премии «Платиновая закорючка» так и вовсе трижды признавался закорючкой года отечественной литературы.

— Так мне его читать не следует? — Швейцар заметно погрустнел: было видно, что он находил Тюленина пусть и привирающим, но зато интересным автором. — Может, тогда кого-то порекомендуете из личных предпочтений?

— Честно говоря, в нашей сегодняшней литературе наблюдается та же ситуация, что и в нашей политике: не за кем идти и некого читать. Мне все это сильно напоминает астрологию.

— А при чем здесь астрология?

— Астрология разъясняет не будущее — здесь она бессильна. Но зато она в состоянии разъяснить, как выдоить денежки из тех, кто верит, что будущее можно предсказать. А почему некого читать? Да ты в литературу просто не пробьешься! — Сергей вдруг заговорил с жаром и, если не с ненавистью, то с каким-то злобным отчаянием. — Чтобы добиться чего-то, в жизни, надо быть упорнее, чем слухи, самоувереннее, чем пуп Вселенной. Добиться же чего-то в литературе еще сложнее. Это нелегко. Ох, нелегко!.. Места перспективных авторов занимают не имеющие никакого отношения к литературе люди. Если ты никто и звать тебя никак — до свиданья! Но если рукопись принесет стручок, которому сказать пусть и нечего, но зато имя его примелькалось в прессе, издательство почтет за честь, даже обязанность, напечатать ее — пока этой обязанностью не воспользовался кто-то другой. Вот же как жизнь интересно устроена: засветился в какой тусовке, и сразу тебе доступ и на подиум, и на эстраду, и в кино, и в литературу, и в политику, а? — рявкнул Сергей так грозно, что швейцар невольно попятился и шлепнулся на стул; то, что теперь собеседник был на целых две головы ниже его, только подзадорило Сергея. — Смотрят не на то, есть что человеку сказать или нет, а на другое его весьма сомнительное достоинство. Хм… «засветился в тусовке». Поверить не могу, что я так сказал… А вы знаете, по сравнению с ужасным сленгом, на котором будут разговаривать люди будущего, это еще будет классикой русского языка. По сравнению с каким-нибудь «звезд-нул в тусне».

— Сергей, а вы сами пишете? — с наивной любознательностью поинтересовался швейцар.

«Раскусил, — Сергей невольно напрягся. — А ведь грешен я. Еще, чего доброго, решит, что это я из зависти к Тюленину прицепился. И ведь не соврешь — раскусил он меня…»

— Да, я писатель, но, похоже, этот факт бесспорен только для меня. — Голос Сергея сник, а нотки его похолодели и сделались монотонными. — Для остального же мира я просто мараю бумагу. С тем, что я умру непризнанным автором, я уже смирился, но вот с тем, что ничего больше не создав, — никогда!

— Вы, писатели, наверное, очень счастливые люди.

— Да какое там счастье?! В любой ситуации, где другие просто получают удовольствие, мы ищем тему для сюжета, все к чему-то присматриваемся, оцениваем, прикидываем, прислушиваемся да приглядываемся. Мука! Да, творчество это такая вещь… Это она с нами, а не мы с ней, если можно так выразиться… Я смотрю, вы читаете с карандашом?

— Да… — швейцар замялся, но быстро осознал, что ничего предосудительного в его манере чтения не было. — Подчеркиваю всякие интересные обороты.

— Я тоже читаю с карандашом. Правда, я не подчеркиваю, а зачеркиваю.

Сергей с одобрением рассматривал своего собеседника. Он даже любовался им.

«Будущее литературы в твоих руках, читатель. Уже не в наших, писательских. В твоих…» — Сергею казалось, что этим немым монологом он в состоянии обратиться в лице швейцара и к читателям настоящим.

— А вот жаль, что нельзя питаться текстом книг, а? — Добродушно-наивное лицо швейцара покрылось налетом мечтательности. — Почитал — и сыт. И размышляй дальше о сути и не сути…

— Очень жаль! — охотно согласился Сергей. — Но чтение требует серьезной мыслительной работы, а зачем напрягать мозг, когда можно предаваться пусть и никчемным, но столь ощутимым физическим радостям? Миру физических наслаждений интеллект не нужен. Интеллект лишь все усложняет. Некоторые только на пиво легко тратят шесть тысяч рублей в месяц, но не потратят и пятисот за всю жизнь на книги. Интеллект им лишь во вред.

— У них от него несварение желудка?

— Точно. Да и спать он мешает. Когда ты — просто мешок с желудочным соком, интеллект — помеха.

— Хорошо вы объясняете, Сергей. И пишете, наверное, соответственно. Что же вам путь в литературу не дают?

— Вы, что такое макулатура, знаете?

— Как же, как же — знаю.

— Так вот, макулатуру можно не только сдавать. Ее еще и сочиняют. Сейчас большим спросом пользуется именно она. Смотришь, вроде книга с претензиями на умность, а прочитал — и будто не читал. Дать тебе она ничего не может. И непонятно, то ли дело в тебе, то ли пуста книжонка-то — лишь набор слов, а вот идей-то, мыслей для этих слов и нет. Зачем теперь в школах изучать «Путешествие из Петербурга в Москву», когда есть «Москва-Петушки»? Да, такова уж несправедливость мира: те, кого не печатают, но кто живет литературой, страдают непомерно. Авторы же дешевок не знают мук творчества и отлично пережили бы отсутствие интереса к ним со стороны издателей. Они этих страданий не ведают, прекрасно себя чувствуют, но им-то как раз и отдают предпочтение!

Сергей почувствовал, что зарделся. Но не столько потому, что вошел в раж, подгоняемый своей речистостью, сколько из-за отсутствия в его библиографии хотя бы одного законченного литературного произведения, а значит, полного отсутствия в его биографии оснований для подобной речистости. Ему вдруг стало не по себе от мысли, что швейцару, возможно, все о нем прекрасно известно.

— Да я не о себе беспокоюсь, а за литературу, — виновато заметил Сергей, вдруг ощутивший себя Сережкой — неуверенным в себе и вечно чувствующим необходимость во всем оправдываться перед другими. — Когда видишь, каким «опусам» достаются современные литературные премии, становится не столько тоскливо, сколько страшно за будущее художественного слова. А правило «короткого предложения», соблюдения которого требуют от надеющихся напечататься? Отчего-то считается, что современный читатель страдает умственной одышкой и не в состоянии усвоить фразы длиной более шести-семи слов, а может передвигаться, то есть читать, лишь короткими перебежками. Вот увидите, я напишу однажды книгу о стране или планете поп-культуры, где преданы анафеме книги с абзацем более двух предложений, а золотой стандарт — предложения из трех слов.

— Сергей, а вот литературное слово — в периоды, когда оно сильно, — оно действительно владеет душами и умами?

— Еще как владеет. — Перед Сергеем проходили бесчисленные часы счастья, проведенные им наедине со своей библиотекой, собирать которую он начал еще подростком на карманные деньги, выделявшиеся на так и не купленные завтраки и не состоявшиеся походы в кино. — Не знаю уж почему, но судьба и особенно смерть выдуманных персонажей зачастую трогают нас сильнее, чем судьбы ближайших родственников.

При входе в зал заседаний Кабинета министров взгляд невольно упирался в статую Венеры Давосской, богини экономической красоты и денежного плодородия. В углу напротив красовался — в пику Венере — неказистый, но весьма довольный собой божок либерально-рыночной вседозволенности и бесконтрольности. Венера отливала отражением огней, отшлифованная заинтересованными взглядами мужчин до состояния пряжки сержантского ремня. Статуя же божка, наоборот, была грубо вытесана и покрыта выщерблинами, словно те же мужчины выражали свое отношение к ней метанием в нее тяжелых камней.

У Сергея при входе в зал невольно екнуло сердце. Нет, не от красоты Венеры, не от роскоши убранства купающейся в золотых тонах комнаты, не от слепящего света люстр и настенных светильников. Сам зал был квадратным, однако пол его представлял собой круглую лужайку с ровно подстриженной травкой, приобретшей из-за особенностей освещения и цветового убранства стен и потолка золотистый оттенок. По периметру лужайки были выкопаны — именно выкопаны в толстом слое почвы, как позже убедился Сергей, а не оборудованы в полу — порядка двадцати ямок в половину человеческого роста. В каждой было установлено по креслу. Почти из каждой ямки, словно из окопа, выглядывало по голове в военной каске, тянущейся из едва выступающих над поверхностью пиджачных плеч строгих тонов. Сходство с индивидуальными окопами ямкам придавало наличие перед ними насыпей, напоминающих брустверы.

— A-а… Сергей Николаевич! Дорогой! Заходите, заходите!

Сергей неуверенно двинулся на голос. Подойдя к одному из окопчиков, он обнаружил в нем суховато улыбающегося ему субъекта, сильно смахивающего на какого-нибудь профессора предпенсионного возраста: из-под каски субъекта выглядывали неряшливые копны седоватых волос, а верхнюю половину лица скрывали вцепившиеся в переносицу очки со столь толстыми линзами, что за их аквариумной мутью совсем не было видно глаз.

— Грех Командармович? — робко спросил Сергей.

Премьер-министр молча кивнул и указал рукой на два окопа по соседству, оставленных свободными, судя по всему, для него и Виктора.

«Какое же у него зрение? Минус девяносто?» — подумал Сергей, спускаясь по земляным ступеням в предложенный ему окопчик.

— А мы тут, Сергей Николаевич, как раз письмо подписываем. Не желаете ли присоединиться? — спросил Премьер-министр.

— Желаю, — как можно дружелюбнее отозвался Сергей, намеревающийся воспользоваться подобной возможностью продемонстрировать свой настрой на мирное и плодотворное сотрудничество: утром он лично настоял на том, чтобы Виктор отвез его в Дом Правительства. — А что за письмо?

— Благодарственное письмо индустрии видеоигр. Они подарили нынешнему и всем последующим поколениям радость детства без книг.

— Вы шутите… — Сергей, едва устроившийся в кресле, нахлобучил на себя найденную на полу окопа каску и удивленно повернулся к расположенному в полутора метрах справа окопу Премьер-министра. — Как… э… благодарственное письмо? Может, обличительное?

— Нет-нет, дражайший наш Сергей Николаевич, именно благодарственное.

— Но помилуйте — детство без книг! Я даже вообразить себе такое не могу!

— Вот именно! А они не просто вообразили, они его детям подарили!

— Вы как хотите, Грех Командармович, но мой аппарат займется составлением обличительного письма. Сделайте, пожалуйста, пометку, Виктор, — Сергей повернулся к возвышающейся слева от него над травой каске. — Это безнравственно!

— Наоборот, весьма ответственно. Вы же знаете лозунг индустрии видеоигр: «Мы в ответе за тех, кого приучили».

— Игры надо запретить! Хотя бы здесь.

— Здесь? Мы не ослышались? Здесь?

— Здесь.

— Здесь? В видеоигре?

Из молчащих до настоящего момента окопов раздался дружный смех. Даже Виктор не стал скрывать ухмылки.

— Вы сами подумайте! — Сергей был оскорблен таким несерьезным отношением к серьезнейшему вопросу. — Жизнь твоя должна быть такой, чтобы о тебе можно было написать книгу. А если ты всю жизнь просидишь за компом, что о тебе писать-то? Вот о каком выборе идет речь. И мы делаем за детей этот выбор! Дети не читают, а целыми днями превращаются в видеозомби. Читать, писать и думать они уже не умеют. Готовая масса для любой непорядочной государственной идеи!

— Особенно читать, да?

За стеклами очков на долю секунды мелькнуло что-то черное и недоброе. Сергей непроизвольно вздрогнул. Отчего-то он был уверен, что хотя он глаз Премьера видеть не может, тот в свою очередь прекрасно видит его глаза и даже саму душу.

— Вы ведь, кажется, писатель? — щель рта под ужасными очками вновь пришла в движение. — А о чем пишете? Развлекаловку разводите? А к чему она? Вы знаете, почему не стало СССР? В нем развлекаловку разрешили, а пишуще-снимающая интеллигенция сразу этим воспользовалась и страну убила. Номенклатура понимала, что разрешать писать можно только о трудовых свершениях.

Писать нужно о труде, заводе, поле. Если публиковать романы о чем-то другом, люди будут стремиться читать об этом другом. И кончится тем, что они себя в поле и на заводе видеть не будут. Что в итоге мы и получили.

— А что мы получили? — не до конца понимая сказанное, переспросил Сергей.

— В поле никого уже не загонишь работать, — недовольно буркнул Премьер-министр. — Наш крупнейший завод консервированных овощей, «Спаси и сохрани», третий год простаивает: ни студентов, ни лаборантов НИИ в подшефные фермерские хозяйства не выгонишь. А вы про непорядочные государственные идеи рассуждаете. Рассуждайте про порядочные. Вы теперь лицо официальное. А рассуждения про непорядочные оставьте интеллигентам. Им все равно ничем иным заняться не получается.

— Да, Грех Командармович, я же только…

— А если вы желаете возглавить какую непорядочную государственную идею, так вы не переживайте: мы вас представим как нужно. В лучшем виде: деспотом и самодуром.

Отовсюду раздался гул неодобрения и даже свист. Что-то с громким звоном ударило Сергею в каску, сбросив ее с головы. По полу окопа запрыгало яблоко. По брустверу прощелкали несколько апельсинов.

— Но я не деспот! И не самодур! — выкрикнул Сергей, съеживаясь и судорожно застегивая ремешок каски под подбородком. — Я как раз против самодурства и прочих перегибов!

— Ну, хватит! Хватит! Достаточно! — Премьер-министр поднял руку, призывая членов Кабинета успокоиться. — Ишь, расшалились… Что там у нас дальше на повестке дня, Генрих Панихидович?

Генрих Панихидович выполнял при Премьер-министре роль секретаря и ординарца. В дальнейшем Сергею неоднократно пришлось наблюдать, как Генрих Панихидович, юркий молодой человек, доставлял ползком, подобно связному на передовой, записки от Премьера к окопчикам отдельных министров. При этом остальные министры, не жалея фруктов, как могли, препятствовали его передвижениям.

В ответ на просьбу Премьера Генрих Панихидович откашлялся, поправил каску, огляделся в явном ожидании подвоха со стороны засевших в окопах хулиганов и, уткнувшись в разложенные сбоку от Греха Командармовича бумаги, зачитал:

— «Рассмотрение целесообразности направления в Парламент проекта закона, известного как «Дефект бабочки». Если в двух словах, закон голосит, что взмах плавника сельди не способен вызвать цунами в противоположной части мирового океана.

— А ведь хороший закон, — одобрительно подметил Премьер-министр. — Надо принимать. Вы как думаете, Сергей Николаевич?

— А что, если мы его не примем, он не будет действовать? Он же как бы закон природы…

— Это вы правильно подметили: он будет действовать независимо от того, примем мы его или нет. Но это не должно являться для нас препятствием в его лоббировании. Так ведь?

— Не должно… — неуверенным, а потому тихим голосом согласился Сергей.

— Очень хорошо, — Грех Командармович удовлетворенно кивнул Президенту. — Возражения, замечания по законопроекту, господа? Нет? Прекрасно, прекрасно… Что-то там дальше, Генрих?

— Подготовка дефолта, господин Премьер-министр.

При этих словах зал наполнил гул, но не возмущения, а, к удивлению Сергея, одобрения.

— Дефолта? — пробормотал он, силясь осмыслить значение сказанного.

— Господин Премьер-министр, — донесся громкий голос с противоположного конца комнаты, — а мы точно сможем прикарманить при его проведении до двух третей госбюджета? Мы вроде и так люди небедные, и заваривать кашу ради копеек как-то не хочется.

— Глава социалки, — разъяснил Президенту Виктор. — Совесть Правительства. Вечно в сомнениях, как другие — в голдах…

— Никакие не копейки! — раздалось где-то справа, и в окоп Совести Правительства, шелестя в воздухе распушенными листьями, ворвался ананас. — Гарантия! Все было придумано и успешно опробовано не один десяток раз еще до нас!

— Министр финансов, — услужливо подсказал Виктор, — не выносит социалку и любых ее представителей на генетическом уровне. Организовал в прошлом году Фонд содействия ликвидации упрямых жильцов коммунальных квартир. Одна из самых успешных инициатив финансово-экономического блока. Почти всех несговорчивых хозяев комнат в коммуналках истребил. Эффективнейший менеджер.

— Позвольте, что еще за дефолт? — встрепенулся Сергей. — Вы же собираетесь обмануть народ. Попросту говоря, его ограбить. Не позволю!

— А мы не против пригласить вас присоединиться к нам, — миролюбиво возразил Премьер. — Правда ведь, господа?

— Не про-отив! — раздался гул потревоженного осиного роя. — Не про-отив!

— Позвольте! Как это «присоединиться»?! Это же афера!

— Афера? — строго переспросил Грех Командармович. — Господин Президент, если вы так хорошо разбираетесь в экономике, посоветуйте нам выход из сложившейся ситуации. Это рынок диктует нам свои условия, а не мы ему.

— Проблема с диктовкой рынка в том, что он диктует то, что выгодно ему. И далеко не всегда — потребителю, то есть простомучеловеку, за которого мы так переживаем.

— Кто это «мы»? Мы не переживаем. Господа, мы ведь не переживаем?

Из окопов вновь грянул хор одобрительного гула.

— А может, господин Президент прав, а? — раздался голос Министра социальной защиты, развития и бесправия. — Афера. Аморально. Безответственно!

— Оттоман Телекинезович, — раздраженно загудело из окопа Премьер-министра, — что-то не нравится мне твое настроение в последнее время. Ты правдой мне до сих пор служил?

— Правдой.

— Теперь служи кривдой! И вообще, никогда не говори: «Никогда», а всегда говори: «Всегда».

— Слушаюсь, господин Премьер-министр!

— Вам же, Сергей Николаевич, объясняю. — Премьер устало потер виски: убеждать всех и каждого в своей правоте днями напролет — занятие утомительное. — Объясняю. Ситуация вышла из-под контроля. Населению уже не поможешь, но вот личные свои сбережения спасти и преумножить нам вполне по силам.

— Но честь-то, честь надо знать!

— Да честь-то мы и познали и попользовали. Теперь вот настала очередь бесчестия.

— Вы будете смеяться, Грех Командармович, но мне, как Президенту этой страны, на благосостояние моих подданных не наплевать!

— Господин Президент, вы так говорите, будто мы не ваши подданные и на наше благосостояние вам наплевать.

— Но по какому, по какому праву вы собираетесь провернуть эту… этот… это прикрытое дефолтом предприятие?

— По праву хитрого. От каждого по способностям, каждому — по жадности.

— Живем только раз, господин Президент! — подал голос один из окопов напротив.

— Все живут только раз. Поэтому не надо жить за счет других, господа.

— Какой-то он тупиковый субъект. Где вы только его взяли, Виктор? — фыркнул ближайший слева сосед Виктора.

— Ничего, ничего, — поморщился тот. — Спор — это хорошо. В споре рождается истина. Так что давайте, давайте спорить!

— Правильно. Главное, чтобы младенец родился. А способ рождения — второстепенен, — примирительно пошутил Премьер-министр. — Кстати, на следующей неделе, господин Президент, вам надо будет выступить с речью. У нас ожидаются торжества.

— Что за торжества? Какой-то праздник?

— День Зачинщика Отечества. Зачитаете торжественное поздравление и примете с трибуны военный парад.

— А вы уверены, что людям необходимо видеть на трибуне меня?

— Именно вас. Государство — это мы, а Отечество — это вы.

— Отечество? — Сергей усмехнулся. — Действительно, Отечество — это не вы. Но и не я. Отечество — это народ. И очень жаль, и очень непонятно, что на обучение детей, лечение даже тяжело больных, достойную старость у государства денег нет. А есть они у него только на правящих воров! Виктор, не подскажете, они совесть у хирурга удаляют или уже и пилюли такие продаются?

— Ну, вы еще скажите, что политики хуже, скажем, проституток!

Премьер-министр рассмеялся, но смех его был не веселый, не задорный, призывающий всех последовать его примеру, а мрачный и даже угрожающий.

— Конечно, политики хуже проституток, — охотно согласился Сергей. — Последние торгуют только собой, а вы — судьбами других людей. Ваш дефолт не пройдет! Я его не разрешаю!

— Знаете, Сергей Николаевич, — Премьер поправил каску неизвестно откуда взявшимся пистолетом, который он явно желал продемонстрировать Сергею, — вы весьма похожи на ворону, которой кажется, что карканье ее чрезвычайно красиво и люди снисходительно отнесутся к тому, что она каркнет еще раз пятьсот. А в это время кто-то уже расчехляет ружье…

— Вы мне угрожаете?

— Нет, не угрожаю. Хочу лишь сказать, что нет такого сорняка, который нельзя было бы вытоптать.

— Ну, и пожалуйста! Объявляйте свой дефолт! — Сергей в сердцах сплюнул. — Все равно тут у вас все ненастоящее.

— Ошибаетесь. У нас все настоящее. Кроме вас. Вы можете быть Президентом, но если откинуть этот громкий титул, вы, в сущности, здесь никто и ничто. Я же здесь всё — что с вами, что без вас…

— Вот, вот — весь жизненный опыт говорит о том, что от нас ничего не зависит, но «Мегафон» продолжает утверждать, что будущее зависит именно от меня…

Премьер-министр не произнес больше ни слова. Болезненно, а может, недовольно морщась, он поднялся из окопа и направился к выходу. Тут Сергею открылось, что у пиджака Премьера обратная сторона — вся в медалях. Рассмотреть что-либо еще он не успел. Рядом жахнула светошумовая граната. Отовсюду послышались торжествующие и жалобные крики. В воздухе замелькали увесистые фрукты. Несколько из них залетело в окоп Сергея. Плод авокадо, будто хлесткий удар кулаком, разбил ему губы и чуть не выбил несколько зубов. Ответить тем же своим обидчикам Сергей не успел: кто-то поджег пару дымовых шашек, и всеобщая баталия была прервана всеобщей эвакуацией.

Вечер вновь начался в одиночестве. Таким его Сергей и задумал. Он просто лежал, уставившись в потолок. Правда, самого потолка он не замечал. Перед ним вырастали и множились картины из его жизни. Но не той, настоящей, а когда-то нафантазированной им. Жизни сладкой и желанной для каждого, кому о ней приходится лишь мечтать. Ему виделся литературный успех и сопутствующий успеху стандартный набор: деньги, машина, дом, жена. Не все могут стать богатыми и знаменитыми. Не все добьются даже среднего достатка. Таков уж мир.

Его мечтания были неожиданно прерваны монологом, обращенным им к самому себе:

— Ну вот, допустим, добился я успеха, стал знаменитым. Что происходит дальше? Я начинаю задирать нос. Но кто я теперь, и что я теперь? Почему я вдруг начинаю считать себя лучше других? А ведь я начну так считать. А лучше ли я, скажем, Гогена, человека, выбравшего нищету и безвестность, непонимание, даже презрение других, мечтающего не о золоте? Действительно, деньги не столько нужны — во всяком случае, не в огромных количествах, — сколько их просто хочется. Итак, именно Гогена мир считает великим, а не пишущего ради денег Висельникова. Хотя мнение мира тоже, знаете ли… Он и отребье, бывает, преподносит великими людьми. С мнением мира приходится считаться, но не более. Ведь не с мнением мира мы боремся, не ему пытаемся что-то доказать, когда стремимся стать кем-то значимым. Мы всегда, прежде всего, бьемся с собой. Хотя порою это и трудно заметить.

Сергей помолчал, осторожно потеребил распухшие губы и принялся рассуждать дальше:

— Достойные у меня мечты или недостойные — сейчас второстепенно. Важно то, что, если я здесь застряну, мне с любыми мечтами придется распрощаться. А какой мне от этого прок? Я здесь всего лишь лабораторная мышь. Не самая завидная роль. И что самое ужасное, от меня не зависит ничего. Мне нечего не остается, кроме как играть свою роль, кем-то вычерченную, хотя мне и не ясную. Странно… Эта Портупея — какая-то карикатура на человеческое общество, при том что само человеческое общество — тоже карикатура на общество, которым ему следовало бы быть. Какой цели подчинено существование Портупеи? Ясно, что ничего нового и революционного они создать не могут. Наука? Интересно, министерство науки-то тут есть? А даже если и есть, что здесь может быть за наука? И ладно если просто ее профанация, но ей здесь в принципе служить не могут. Здесь не может быть задачи двигать науку вперед. Здесь это не нужно. Они себя прекрасно чувствуют в своем нынешнем состоянии, и любой прогресс если бы и не убил их, то вызвал бы такой зуд во всем теле, что… Нет, сознательно ни на какой прогресс они не пойдут. Про наличие настоящих ученых лучше и не заикаться. Про искусство тоже. Наверняка поэты и художники здесь либо безумны, либо настолько преданы власти, что власть от их верноподданнических излияний тихо стонет.

Рассуждения Сергея оборвались. Что-то было не так. Не таким, как прежде. Нет, он не почувствовал вдруг невидимую угрозу или враждебность. Просто что-то изменилось. Но что?..

Сергей вздрогнул: в комнате появилось множество предметов, которых полчаса назад и в помине не было. Появились какие-то полочки, шкафчики, столики, этажерки. Убранство комнаты стало чрезвычайно детальным. На стенах проявились неровности, потеки…

«Потеки? В президентском дворце? Кто-то со мной забавляется или просто желает разнообразить мои впечатления?»

Его взгляд вновь вернулся к столикам и этажеркам. Все они были заставлены прелюбопытными безделицами, которыми можно любоваться часами напролет, забыв обо всем на свете. Забыв обо всем на свете… Забыв обо всем на свете! Сергей швырнул в стену фарфоровую статуэтку, изображавшую какой-то диковинный ритуал, и принялся с вызовом шарить глазами вокруг себя, вызывая на бой невидимого противника. Наверное, в своем гневе он выглядел не только прекрасно, но и грозно: противник почел за благо не высовывать носа, а так и остаться невидимым и неслышимым.

Сергей прекратил озвучивать свои мысли вслух и в целях конспирации принялся рассуждать про себя:

«Итак, что мы имеем? Кто меня контролирует? Виктор… Виктор — это ведь один из админов, так? Поэтому здесь он только днем, а по выходным его и вовсе не видать. А ночью? Швейцар — кто-то из ночных работников? Нет, он же говорит не как человек. Все-таки программа. Виктор, да, скорее всего, — администратор игры или модератор-подтиратор какой. Любитель же беллетристики — какая-то программа доступа. Ну, точно: швейцар же! Привратник, брандмауэр или как там это правильно называется? Надо его лишь правильно попросить о доступе…»

Швейцар расхаживал ритмичным шагом по холлу с томиком стихов. То ли так ему было легче воспринимать поэзию, то ли он пытался справиться с никак не дававшимися его цифровой памяти рифмами.

— Послушайте, — сказал Сергей, поймав швейцара за рукав, — а вот царь, тот, который здесь раньше правил, он тоже из моего мира был?

— Думаю, да. Но я с ним почти не общался. Не пристало ему со мною беседы говорить.

— А когда его это… «удалили», он вернулся назад, в мой мир?

— Не знаю. — Во взгляде и голосе швейцара появилось сочувствие.

«Нет, все-таки как человек, а?» — пронеслось у Сергея в голове.

— Что-то случилось? — настороженно поинтересовался швейцар.

— Нет, но у меня к вам просьба. Не могли бы вы включить мне доступ ко всей-всей информации, а? Очень нужно. Хоть на пять минут?

Сергей кивнул в знак благодарности и заспешил по ступеням обратно в опочивальню.

— A-а… Сергей… — раздался у него за спиной растерянный голос. — А вопросик можно? Скажите, ведет ли употребление алкоголя в умеренных количествах к умеренному алкоголизму?

— Нет, нет. Не до этого сейчас, — Сергей отрицательно помахал ладонью. — Я все понял, но не время сейчас опускать руки и спиваться.

— Сергей, я не…

Но Сергей ничего больше не слышал. Он снова бросился на постель и выжидательно зажмурился. Прошло минуты две или три.

Ничего не происходило. Сергей решил уже, что и не произойдет, как вдруг словно оказался пленником песчаной бури. Только вместо стремящихся похоронить его заживо песчинок на него обрушились вихри битов, толкающих и оттесняющих друг друга от Сергея, теребящих его, подобно хныкающим и просящимся «на ручки» детям.

Отыскать в этой буре поток с представляющей хоть какой-то интерес информацией, а тем более — расшифровать его, казалось невозможным. Но вот один из вихрей словно прокричал ему в ухо:

«Все зависит от условий. Человек оскотевает на скотном дворе, а не в библиотеке…»

Прокричал, что успел, и оборвался, исчез, а вместо него к Сергею рвались сотни его собратьев. Сергей завертелся, силясь вновь поймать ускользнувший вихрь, и на несколько секунд показалось, что это ему удалось.

«Есть такая мужественная профессия — Родину воровать…» — не столько услышал, сколько осознал он, словно мысли зарождались в нем, а не проникали извне. — «Мы в оппозиции, но нету нас своей позиции…» «На одних обиженных всю воду не перевозишь…» «Рафаэлло» — когда недостаточно слов. Да и денег не ахти как много…» «Если слов из песни не выкинешь, надо выкинуть саму песню…» «Красоте страшно без силы…» «Что за манера — брать больничный во время отпуска?..»

Сергей попытался отмахнуться от этого хаоса, найти в сплетении струек вихрей значимые, но их напор лишь усиливался, они оплетали его, словно желая одеть в жужжащий миллионам голосов кокон:

«Пускай уж лучше гость сидит как бедный родственник, чем как богатый…» «Думать надо головой, а не интуицией…» «Согласно заключению экспертов, «Windows» — система, которая стремится к саморазрушению, даже не будучи зараженной вирусами…» «Любви все возрасты потворны…» «Йогурт — не только замечательный кислополезный продукт, но и отличная пропитка для самодельного бисквитного торта…» «Тот, кто не умрет от скромности, умрет от нескромности…» «Кашмир — тот еще кошмар…» «Люди делятся на тех, кто боится обидеть других, и тех, кто боится обидеть себя…» «Труба Большого адронного коллайдера ведет в параллельные и перпендикулярные миры…»

Тут среди тонких, налетающих на мгновение и тут же ускользающих от него угрем струек возник один мощный и громкий поток.

«Едят ли курицы руками?..» — словно услышал он вопрошающий голос швейцара. — «Согласны ли собаки на собачью смерть?..» «Насколько сильно правильный образ жизни отличается от здорового, а правильный образ мыслей — от здравого смысла?..» «Кто бы мне объяснил, как выглядит одноэтажный мат?..»

Но и этот поток растворился, оттесненный неослабевающим натиском все новой и новой информации:

«Есть только одна вещь, которую человек может сделать без брака — это он сам. Но нужно ли ему это?..» «Маленький купальник» звучит гораздо более интригующе, чем «Маленький купальщик»…» «Доброе дело безнаказанным не останется…» «Одни платят деньги, чтобы получить образование. Другие — чтобы получить диплом…» «Новое — это плохо добитое старое…» «Победителям подсудят…» «Многие древние заблуждения были опровергнуты. Но одно не будет опровергнуто никогда. Человек слишком слаб, чтобы отказаться от заблуждения о бессмертности души…» «Главным образом, вода камень мочит…» «Русский запрягает долго, но красиво…» «Вся эта «сенсация» с лох-несским чудовищем была рассчитана на лохов…» «Власть никогда не разговаривает с народом на равных. Только с позиции силы…»

— Стоп! Стоп! Стоп!

Сергей раскрыл глаза, вытаращив их, будто опасался, что они могут внезапно закрыться сами собой и кошмар продолжится. Дыхание давалось ему с трудом. Он почти хрипел. Рубашка была отвратительно холодной и мокрой. Пришлось сбросить ее и обтереться простыней: валяться в ванной, впустую тратя время, не хотелось.

«И что теперь? — мучительно рассуждал Сергей, копаясь в гардеробе. — Э, да ведь есть еще игроки… Игроки… Вот что: народ, подданные — это же игроки! И ведь не все игроки сейчас спят. Это у админов рабочий день закончился, а игроки здесь топчутся круглосуточно».

Он накинул поверх футболки первую попавшуюся куртку, раскрыл окно и, проворно перебравшись через ограду дворца, растворился в ночном городе.

— Губастенький, а ты смешной. — Девушка была не столько пьяна, сколько настроена на флирт. — Но что-то все-таки в тебе не так. Не такой ты какой-то… Ни рыба ни мясо. Ни курица ни птица…

— Разговаривать со мной тяжело? — вздохнул Сергей.

— Да! Ты только не подумай чего. Ты — мужчина в самом скаку. Но… Не знаю…

— Если честно — вот если честно-честно, — в последнее время я и сам постоянно ловлю себя на мысли, что хорошего во мне ничего и нет. Со мной действительно трудно общаться. Даже, наверное, тяжело. Хотите — верьте, хотите — нет, но я сам себя уже порой раздражаю. Короче, если можно так выразиться, мой любовный роман с самим собой близок к завершению… Это фильм или новости?

Взгляд Сергея, все реже задерживающийся на лице собеседницы, случайно выхватил экран подвешенного под потолком телевизора.

— Эй, бармен, звук сделай! — крикнула его новая знакомая, представившаяся как Маня Небеснова: на голове — клякса крашенных в чернильный цвет волос, одна половинка рта — в постоянной полуусмешке, вторая — обездвижена, будто параличом, глаза…

Теперь, когда она сидела вполоборота, он уже и не мог сказать, какими были ее глаза. Сергей тоже развернулся к телевизору. На экране рвались снаряды, рушились целые здания, по шоссе резво бежала бронетехника и молодцевато маршировали колонны пехоты.

— Путчисты уже находятся на подступах ко второму по значимости… — голосу диктора удалось на мгновение ворваться в густой гул бара.

— Путч! — Маня выжидательно посмотрела на Сергея.

— Путч? — переспросил тот.

— Именно это тебе и нужно.

Сергей явно колебался.

— Ну а как еще ты можешь отсюда вырваться? Даже если я вызову на адрес фирмы полицию, юридически их не поддеть: ты же сам подпись поставил. Да даже если они поверят, что не все чисто, сколько времени будет нужно, чтобы аннулировать договор? Это ж суд должен решить. А как адвокат с тобой общаться будет? Такого в мировой практике еще не было. Пока они процедуру общения выработают… Остается только попытаться дорваться к кнопке изнутри. И, знаешь, тут тебе повезло: у меня два брата тут, близнецы. Один — майор в танковых войсках, второй — в ВДВ капитанит.

— Искусственные близнецы? — спросил Сергей с недоверием: в отношении подобного рода близнецов он испытывал немалый скепсис.

— Почему сразу искусственные? Они и по жизни близнецы. Реальней не бывает.

— А у тебя близнец есть?

— Был. Я ее убила.

Сергей поперхнулся.

— Смело, смело…

— Да не «смело», а надоела… Ну так что? Я тебе прямо завтра с ними встречу устрою.

— Не знаю… Надо подумать…

— Странный ты… А впрочем, вы все мужики такие.

— Нет, ты не поняла. Делать что-то надо, но я в толк не возьму, от путча-то, например, какая тебе выгода? Тебя ведь, если вычислят, могут и доступа к игре лишить.

— И слава Богу! Хоть так от этой зависимости отделаюсь. Что? Ты сам говорил, что у этой игры есть скрытая задача — привязать всех к компьютеру и манипулировать ими. Впрочем, у всех сетевых игр такие задачи. Ах, ты уже не уверен… Знаешь, даже реальный мир, в котором мы живем, уже давно результат не твоего ума, а чужого, способного изменять реальность для других. Вот это уже если не страшно, то неприятно точно — за тебя уже кем-то создан этот мир, ты лишь поставлен перед фактом. Потому многие и бьются с миром, так как чувствуют, что он им чужой. Он создан злым, коварным дядей. И цель у этого дяди — подчинить всех остальных своим правилам.

«А не сглупил ли я, доверившись первому встречному? — подумал Сергей, но это опасение тут же исчезло в волне хмельного безразличия. — А вообще, будь она мужчиной, мне от нее был бы прок…»

Словно отозвавшись на его рассуждения, Маня заметила:

— Если бы я родилась в другую эпоху, я могла бы быть героиней Эллады в прошлом или покорительницей просторов Вселенной в будущем. Но я родилась сегодня, в эпоху мелочных душонок, где душа — размером с прыщ. Людям не нужна любовь, хоть они о ней и говорят как знатоки. Им нужен поставщик комфорта и материальных благ. А слово «самопожертвование» они никогда и не слышали… Так как насчет продолжения нашего знакомства? — закончила она вкрадчиво. — У тебя ведь нет девушки?

Где-то под потолком бара заливался местный соловей Фрэнк Селитра. От табачного дыма и выпивки голова шла кругом. Сергей понял, что навеселе и поэтому готов рискнуть. Но он промолчал.

— Знаешь, когда я заполняла в игре анкету, в графе «Мне нравится» написала: «Самообман», — девушка и не пыталась скрыть разочарования в своем голосе. — Молчишь? Ладно, скажу тогда я. Правда, иносказательно. Хотя и примитивно. Я же не писатель. Рука у меня не набита под красивость стиля и энергию мысли. Итак, жила когда-то девушка. Может быть, была она красивой, умной и непривередливой, а может, и нет. Для нашей короткой истории это не имеет никакого значения, хотя кому нужна история, героиня которой не обладает исключительной красотой, умом и прочими достоинствами? Ну, жила и жила, никого не трогала, так что и мы ее излишне теребить не будем. И был у нее молодой человек. Хороший был. Мало кому уступал в своих мужских и человеческих качествах. И вот однажды увидел наш герой в одном из магазинов вещь, товар и артикул, которые, он знал, могли заинтересовать ту, которая интересовала его. То могли быть часы, розовая кофточка, пелерина или что-то еще. «Дорогая, — сказал он тем же вечером. — Дорогая, я намерен купить тебе эти часы, розовую кофточку, пелерину или что-то еще. Торжественно клянусь, что я это сделаю». — «Хорошо», — ответствовала дорогая и, согласно правилам былинного романса, села у окошка ждать. Прошло несколько недель… «Дорогая, — спросил как-то вечером молодой человек, — так ты еще хотела бы получить то, что я тебе вроде как предложил? Ну, тогда жди. Хорошо?» — «Конечно», — ответствовала дорогая и пошла варить щи понаваристей да лепить вареники понеобыкновенней. Прошло несколько недель… «Дорогая, — сказал как-то вечером молодой человек; имени своего она ему не доверила, кокетка, но охотно откликалась на данное обращение. — Дорогая, знаешь, я подумал и решил, что не буду тебе дарить эти часы, розовую кофточку, пелерину или что-то еще. Просто представь, что они, она, оно у тебя есть. Поиграй своим воображением — так даже романг точней. И будь довольна». Ничего не ответствовала на это дорогая, а молча собрала свой нехитрый скарб и навсегда удалилась из дома, который так и не успел стать для нее родным. И вот здесь-то нас начинают обуревать сомненья в ее умственном потенциале — и разве не должны? — да слышали мы, что в ее жизни и так было уже достаточно людей, которые что-то предлагали, обещали и прочим образом всячески поддерживали разговор. И решила она, глупая, что больше таких людей в ее жизни не будет. Глупая, конечно. А может быть, и вовсе дура… Будь здесь завтра, после девяти вечера.

Манеры близнецов выдавали их с головой: в «войнушку» в детстве они явно не наигрались. Они постоянно лупили друг друга по ребрам то локтем, то кулаком, стреляли в окружающих из воображаемого пистолета и старались наполнить каждый свой жест показной воинственностью. В бар оба явились в форме, но и после почти часа разговора Сергей не мог запомнить, кто из них десантник, а кто — танкист. Нашивки родов войск только путали его: у одного на шевроне был изображен выпрыгивающий из пламени Микки Маус, у второго — Пятачок, заливающий кипящий мед в пасть Винни-Пуху.

— Итак, десант и танки мы вам гарантируем, — подвел итог беседы близнец, отзывавшийся на имя Бастион. — Пришлете подтверждение вот на этот адрес. Вы все еще сомневаетесь?

— Вы только не подумайте, что дело в вас. — Не желая тягаться взглядом со своими собеседниками, Сергей принялся изучать пену в своем пивном бокале. — Просто вы не знаете, насколько эти люди могущественны. Не думаю, что это возможно.

— И антивозможное возможно! — Второй близнец, Децибел, посмотрел на Президента ободряюще и в то же время испытующе. — Это не люди, а всего лишь персонажи. Это во-первых. Во-вторых, кто не играет, тот не выигрывает.

Децибел откинулся на спинку кресла, наслаждаясь эффектом своего остроумия. Однако Президент по непонятной для Децибела причине решил продемонстрировать, что никакое это не остроумие, а обычное словоблудие:

— Но ведь и не проигрывает…

— То есть ответ отрицательный? Я вас не понимаю!

— Не то чтобы он был совсем уж отрицательным… — Сергей чувствовал себя не в своей тарелке оттого, что уже второй день его уговаривают сделать то, что отвечает его интересам, а он находит всевозможные предлоги, чтобы каких бы то ни было активных действий избежать, будто надеясь, что существующее положение вещей изменится само по себе. — Что, если мы совершим что-то такое, что завтра не наступит?

— А что, если завтра наступит… вам на ногу? — возразил Децибел.

Бастион же, разодрав рывком рубашку, так что на стол брызнул град пуговиц, фальшиво заголосил, пытаясь взбодрить Президента геройскими строками Застольной армейской песни:

— Ладно, ладно, поостынь! — оборвал его Сергей. — Войны, конечно, хотят все и всегда, но вот ввязываться в нее следует лишь, когда согласен с ее ценой.

— Не понимаю я вас, — почти обиженно заметил Бастион. — Оно вам и надо и не надо одновременно. Сами ж говорили, что Премьер и его банда — подлецы и держат людей за дураков. Знаете, вы напоминаете мне одного моего знакомого. Переводчика. Его постоянно пытаются заставить преподавать язык своему племяшу.

«Но это же твой племянник! — говорят. — Почему ты не хочешь заниматься с ним английским?» На что он отвечает: «Так, давайте не будем делать из обычного племянника «реет моей жизни». Так и вы. Боитесь взвалить на себя крест?

— Хорошо! — неожиданно для самого себя решился Сергей. — Будет вам драка!

— Вот это по-нашему!

Братья радостно заерзали и потребовали еще водки. Сергей от водки отказался, но не чокнуться со своими сообщниками и не пригубить еще пива не мог — в этой серьезнейшем деле он желал не потерять ни чувства меры, ни контроля над ситуацией.

— А вообще знаете, — заметно захмелевший Децибел доверительно подался вперед, — пора уже кончать с этой армией. Давайте переводить всех на альтернативную службу? Армия — это ведь, как видите, опасность. Сбросим Премьера, и всё — никакой больше армии, а?

— Довольно странно слышать подобное от боевого офицера. — Сергея подобные слова озадачили, и в нем зародились смутные, тревожные подозрения.

Однако разгадка была гораздо прозаичней.

— Это я здесь майор, — объяснил Децибел, — а дома — студент второго курса.

— То есть как? Мне предлагают устроить путч со студентами?!

— Да не волнуйтесь — трусцою с Ватерлоо не побежим, — заверил его Бастион и, чтобы у Президента не возникло сомнений в их с братом боеспособности и профессионализме, налил каждому по рюмке с «горкой». — Все равно больше никто и не решится, уверяю вас. Это никому не нужно. Тут все в мещан превратились. Приключениями, а уж тем более авантюрами, никого не заинтригуешь. А что вы хотите? Полное обмещание народа. Это куда хуже обнищания. Обнищавших еще можно поднять за собой, а обмещавшие лишь будут над тобой посмеиваться.

— Но как же вы майора и капитана получили, если вы студенты? — удивился Сергей.

— Как, как… Купили. Здесь — как и в обычной жизни: если деньги есть, ты — король. Хочешь — академика себе звание купишь, хочешь — адмирала. Тарифы же официальные. Эх, зеленый вы еще Президент — толком ничего не знаете. Ну все, давайте уже решайтесь: покажем этой высокотехнологической сволочи, что и мы не лыком шиты, и впишем в скрежетали истории наши имена!

Децибел же не сказал ничего. Осовевшему и уставшему, больше всего на свете ему хотелось не драться, а выспаться.

Следующий день выпал на субботу, но Виктор почему-то появился. Сергея это сильно смутило, но он решил пока ни о чем не спрашивать.

За завтраком Виктор был непривычно хмур и молчалив. Только раз он встрепенулся, когда официант поставил перед Президентом рюмку с небольшим количеством дрожащей в ней жидкости.

— Пейте, пейте, Сергей Николаевич, — принялся увещевать Виктор. — Вы хотели какое-нибудь лекарство. Вот вам какое-нибудь лекарство.

Сергей хотел было поартачиться, но в итоге мысленно махнул рукой.

— М-м… Вкусно… А что это?

— Да так, коктейль из активаторов стресса.

— Активаторов стресса?! Это еще зачем?

— Слишком спокойная у вас жизнь, Сергей Николаевич. Хочу, чтобы вы немного понервничали, поубивались.

После завтрака Виктор предложил проехаться за город.

— Дел у нас с вами сегодня особых нет. Не желаете ли осмотреть окрестности? Есть красивейшие пейзажи…

Все время, что они ехали, молчал уже Сергей. Ему было не до пейзажей. Он был озабочен свалившейся на него подавленностью. Он чувствовал неясную вину. Но за что? Перед кем? Виктор же поглядывал на Президента с лукавой ухмылкой и подчеркнуто громко и беззаботно болтал с водителем.

Из оцепенения Сергей вышел на какой-то полянке, тонущей, несмотря на безоблачное небо, в наводящем тоску полумраке. В центре ее высилось корявое мертвое дерево, своим толстым суком, указывающим в сердце лесной чащи, напоминающее виселицу. Определить, что это за дерево, было невозможно: кора на нем давно опала, и ствол успел приобрести серый цвет неухоженной древесины. На краю поляны валялись какие-то одеяния. Во всяком случае, на расстоянии предметы напоминали именно расстеленную на траве одежду.

— Вы знаете, что это? — спросил Виктор, направляясь к ним.

— Нет… — неуверенным голосом ответил Сергей, ожидая какого-нибудь подвоха.

— Предыдущие правители Портупеи.

— Как это — предыдущие правители? Это?!

Сергей всмотрелся. Теперь предметы отчетливо напоминали спущенные надувные фигуры: у них присутствовали не только одежда, но также конечности и неестественно вывернутые сплющенные головы.

— Да, — невозмутимо продолжил Виктор. — Вот это вот — царь. Был до вас. Вы о нем, наверное, слышали. Губернатор — когда-то Портупея была частью соседней империи. Вот это — князь. Поначалу это было лишь княжество.

— Это их… трупы?

— Можно и так сказать. В общем, то, что от них осталось.

Это были всего лишь нарисованные оболочки, бутафорские изделия, используемые в качестве внешности персонажей, но Сергей с содроганием отшатнулся.

— Зачем вы мне все это показываете, Виктор? — сдавленно прохрипел он.

— Чтобы у вас больше не возникало соблазна… — многозначительно заметил Виктор.

— Соблазна? Какого соблазна?

— Знаете, кого вы мне напоминаете, Сергей Николаевич? Вот поцелует молоденькая девушка-красавица зрелого мужчину из простого баловства, а он потом возомнит черт-те что о своей мужской привлекательности и будет пугать развязной самоуверенностью других хорошеньких девушек. Так и вы.

— Вы что-то путаете, — промямлил Сергей, все еще надеясь, что этот разговор не имеет никакого отношения к вчерашней встрече в баре. — Никого я пугать и не думаю.

Виктор вздохнул и промолчал. Но делать было нечего: похоже, его начальник был человеком недалеким и ему требовалось все разжевывать.

— Сделайте одолжение: помните, что вы сюда приняты на работу в качестве Президента, — сказал он, вновь непроизвольно вздохнув. — Но это не значит, что вы здесь — царь и Бог. Отнюдь. Я вам наглядно показал, что стало с царями и богами, которые забывались. Их больше нет. А Портупея есть. Я есть. Есть Премьер-министр.

— Виктор, но что у вас общего с Премьер-министром? Он махинации какие-то мутит. Или вы… в доле?

— Нет, я не в доле, и мои с Премьером и его соколиками отношения вполне прохладные.

— Ну!..

— Но есть интересы более важные, чем мои, или премьерские, или ваши.

— Виктор, вы действительно решили, что я преследую какие-то свои мелкие интересы? Да вы что?! Меня же поставили, чтобы я улучшал жизнь портупейцев. Я бьюсь-бьюсь, бьюсь-бьюсь… А мне — палки в колеса! Как-то глупо все задумано.

«Хотя постой… — сказал Сергей уже самому себе. — Может, я вовсе и не переживаю по поводу виртуальных жителей? Может, это во мне уязвленное самолюбие говорит, что кто-то может меня переплюнуть, что кто-то меня и в ломаный грош не ставит?»

— Премьер и его министры тоже, знаете ли, служат народу, не щадя живота своего икрой, балычком, перепелами, омарами, — объяснял между тем Виктор. — Так что здесь они от вас ничуть не отстают, а может, даже превосходят.

— Так сам черт велел им здесь не отставать. Премьер… Он так горделиво любит себя, что прям смешно. Премьер ваш — порядочная сволочь. Зря улыбаетесь, Виктор: никакого отношения к порядочности сволочь, даже порядочная, не имеет и иметь не может. Виктор, я же совсем по-другому смотрю на деньги и на вопрос, кому они нужнее. Для кого-то пять тысяч долларов — ничто. Уверен, для Премьера и любого члена его Кабинета разбойников — ничто. Любой из них пять тысяч в ресторане за вечер проест и не заметит. А вот если бы он вместо этого пожаловал эти деньги человеку, для которого подобная сумма может изменить судьбу… вот это был бы достойный уважения жест. Может, это именно та сумма, которая способна вернуть здоровье страдающему от тяжелой болезни или помочь опубликоваться начинающему автору. Для кого-то эта сумма ничтожна, для кого-то же — способна изменить всю жизнь. Виктор, я вынужден уже спросить напрямую. Вы мне друг или враг?

— Хе-хе, — Виктор хихикнул непривычно писклявым, чуть ли не плаксивым голоском. — Это что-то вроде: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто мой»? Хе-хе. Знаете… я даже самому себе и друг и враг, как никому другому.

— Ясно. Прямого ответа от вас не дождешься. Но неужели вам самим все это не противно?

— А вы отрешитесь. Как я. Получайте от этого удовольствие. Ведь это всего лишь игра.

— Это для вас игра. Мне же от этого никуда не спрятаться, не вырваться, не отключиться. Для меня это никогда и не было игрой. И быть ею не может. Я просто оказался в другом мире. А он оказался во мне. Но я не могу его принять. Он как яд, который мое тело пытается выдавить из себя каждой порой, потому что он создан не для меня. Он противен самой природе человека. Непонятно лишь, почему он вызывает отторжение далеко не в каждом? Неужели здесь нельзя создать идеальное общество?

— Но это же будет скучно. Вы бы сами стали играть в игру, в которой нет никаких переживаний, происшествий, приключений, борьбы? В игру, где скучно, потому что решительно ничего не происходит?

— Но ведь всего этого хватает и в обычной жизни. Зачем людям тратить время и деньги, чтобы получить то, чего с переизбытком хватает и «там»?

— А вот людей и спросите. Выходит, живет в них такая потребность. Их поведение столь же загадочно, что и поведение ночных насекомых, предпочитающих жизнь в темноте, но летящих к свету. Зачем они летят к нему? Чтобы погасить? Мол, непорядок: «Сейчас ночь. Извольте выключить светильник!» Я не знаю. В человеке многое не поддается логическому объяснению, хоть это вроде как и самое рациональное существо. Вот вы за что? За демократию или тоталитаризм?

— Конечно, за демократию!

— Вот… Ну какой из вас правитель? Хотите знать, чем тоталитаризм лучше демократии? Демократия позволяет бардаку развиться, а потом пытается бороться с ним. Причем тоталитарными методами. Тоталитаризм же бардака просто не допускает. Взять хоть пример Москвы. Раньше была прописка. Демократия ее отменила. Что мы получили в итоге? Транспортный коллапс. Неконтролируемую застройку города и области. Прописку в итоге восстановили. Ввели аукционы на покупку частного транспорта, а теперь — так вовсе запрет на личные автомобили. Здорово? Когда человек не в состоянии контролировать себя, функцию контроля над ним приходится взваливать на себя другим. Под демократией у нас ведь что понимают? Свободу тешить свое тщеславие, поплевывая на коллективные интересы.

Всю обратную дорогу Сергей подчеркнуто молчал. Только один раз на доводы и уже неприкрытые угрозы Виктора он поинтересовался:

— Да? И что вы сделаете? Лишите меня десерта? Отстраните от государственных решений, к участию в которых меня все равно не допускают? — И, помедлив, с надеждой подсказал: — Выкинете меня из игры?

С подчеркнутым спокойствием Виктор спросил:

— Вы слышали когда-нибудь о зомбировании?

Сергей похолодел и злобно подумал: «Радуетесь, Виктор? Радуетесь, будто барашек, который узнал, что он — волк. Ну, ничего, ничего. Будет и на вашей улице траур…»

— Я бы все-таки советовал вам не упорствовать, господин Президент. Однако по глазам вижу, вы мне не доверяете.

— Не доверяю, — не стал юлить Сергей.

— Я понимаю, что вопрос доверять или не доверять врачу каждый решает индивидуально, но учтите, что пациент тоже может сам себя залечить до смерти.

На въезде в город их встретил дорожный указатель: «Ростов-на-дому».

«А может, и правильно было бы мне не рыпаться и не соваться, — грустно подумалось Сергею, — если уж до сегодняшнего дня я даже не знал, как называется столица страны, которую возглавляю?»

Утром в воскресенье подавленное состояние Сергея не отпустило. Он чувствовал за собой взваленную на него Виктором вину, но больше всего ему хотелось установить наконец свой авторитет в отношениях со своим помощником. После поездки за город в обращении последнего с Сергеем снисходительность окончательно уступила место неприкрытой язвительности и определенной презрительности.

«Я должен еще раз съездить на ту поляну, — наконец решил он для себя, не понимая, правда, что это ему даст. — Но что мне это даст? Наряжусь в «шкуру» царя и напугаю Виктора? Но он же меня сразу раскусит. Хотя… Если на несколько секунд, лишь несколько секунд мне удастся его пусть даже не напугать, а смутить, то, может, это даст мне какое-то моральное преимущество: ведь я буду свидетелем и даже причиной его страха или смущения. Или не буду. Кто знает, какая у него там психология… Или потом как-нибудь? Нет, зачем же откладывать на завтра то, что откладывать нельзя?»

Приняв решение, Сергей быстро собрался и в очередной раз покинул дворец через окно: отчитываться перед швейцаром о своих планах не хотелось. А уж тем более — изворачиваться и врать о том, куда и на какой срок он собирается отлучиться.

Перепрыгнув забор, он поспешил в направлении проспекта, который, как он заметил накануне, переходил в шоссе, ведущее к холму с плешью из рудных отвалов. Этот холм был единственным ориентиром, по которому он мог надеяться отыскать поляну.

На ближайшем перекрестке Сергей остановился. Движение здесь было довольно интенсивным, а вот пешеходов на тротуаре не было совсем. Горел зеленый, но Сергей не мог заставить себя сдвинуться с места и пересечь переход: он стоял под странным разрешающим знаком, на котором был изображен автомобиль, давящий пешехода.

Сергей не знал, сколько он так простоял в нерешительности и сколько бы еще простоял, если бы рядом с ним не появился мальчик лет десяти.

— Мой юный друг… — задорно начал мальчуган.

— Это еще вопрос, кто здесь юный, — огрызнулся Сергей, но беззлобно: он уже усвоил, что возраст персонажа соответствует возрасту игрока далеко не всегда.

Пешеходный светофор вновь вспыхнул зеленым. Сергей опрометью бросился на противоположную сторону.

— Дружище! Мужчина! — через две сотни шагов город вновь наполнился пешеходами.

— Ну что? Что?

Перед Сергеем стоял торгующий вразнос лоточник.

— Мужчина, купите халявы.

— Как это «купите халявы»?

Сергей всмотрелся в разложенный на лотке товар. Это были пачки халвы по двести и пятьсот граммов. На товарном ярлыке под словом «Артикул» рукой было вписано: «Халва» и указана цена.

— Так у вас же нет халявы.

— Нет?!

Пока лоточник озадаченно пытался осознать эту новость, Сергей двинулся Дальше. Путь к проспекту лежал через один из тех тенистых скверов, которым удается создавать в мегаполисе своей свежестью и чистотой воздуха ощущение загородного парка. Вокруг качелей и песочниц с визгом и заливистым смехом носились взрослые. На скамейке же с хмурыми, уставшими лицами сидела компания младшеклашек, жующих сигареты и потягивающих пиво.

— Держи его! Держи! — раздалось за спиной.

Мимо Сергея промчался гражданин в горящей шапке. Вслед за ним — возглавляющий погоню милиционер и несколько обывателей с огнетушителями.

— Что такое? — Сергей присоединился к погоне.

— Вор! Украл, понимаешь, кошелек, а на нем шапка и загорелась. Надо ж догнать и затушить, а то сгорит ко всем чертям…

Бежать спасать вора не хотелось. К тому же Сергей уже был на проспекте. В такси он долго возился с ремнем безопасности. Ремень отчего-то был не эластичным, а военным — кожаный и с бляхой. Водитель был пристегнут таким же.

— Чего вылупился? На бляхмобиле никогда не ездил? — раздраженно спросил таксист.

— Бляхмобиле?.. — задумался Сергей.

— Бляхмобиле, бляхмобиле. У нас весь таксопарк из бляхмобилей теперь. Закон же приняли.

— Дурной закон какой-то. Эти бляхи что, удобней?

— А бог их знает. Нас разве кто спрашивает? Скажут зарплату всю отдавать до копейки, будешь отдавать. Скажут без штанов ходить, куда денешься? Закон…

Сергей молчал. Таксист по-недоброму косился.

— Где же я тебя видел? — буркнул он. — Не на стенде ли «Их разыскивает милиция»?

Сергей не знал, стоит ли ему открыться таксисту, но решил, что хуже не будет.

— Господин Президент, — голос водителя волшебным образом превратился в поток сладкого киселя, — а вот как бы нам разрешить проблему пробок?

Сергей пожал плечами — мол, не разбираюсь, но тут у него в голове зародилась дерзкая мысль.

— Не знаю. Но думаю, надо принять закон, по которому те, кто пользуется частным транспортом без необходимости — лишь бы поехать куда-нибудь, — должны стоять в пробке вечно.

Таксист посмотрел на него одобрительно, но языком цокнул с нескрываемым в отношении реалистичности идеи разочарованием:

— Боюсь, большинство жителей не поймут и не одобрят.

— Я вам открою один секрет: президентов вообще мало кто понимает. Нас, президентов, и не надо понимать, нас надо лю… Ладно, это из несколько иной оперы… Короче, пусть будет так, как считаем нужным. А судит пусть история.

— А проблему пробок это точно разрешит?

— Нет. Но зато как эти автовладельцы помучаются!

— Не любите автовладельцев?

— Гарь не люблю, — признался Сергей. — Не люблю, что я должен дышать выхлопами только потому, что кому-то не сидится дома, но вместо того, чтобы пойти погонять мяч, он гоняет по пыльному городу своей автомобиль. А водят как? Все куда-то летят, чтобы урвать пять минут, а потом, долбанувшись, стоять часами, дожидаясь ДПС и страховщиков. Что прикажете с ними делать, а?

— Я ничего приказать не могу, господин Президент. Не соизволите ли вы приказать?

— А-а!.. — Сергей в отчаянии отмахнулся. — Сколько в свободное время читают, а сколько — проводят за рулем? Нам нужна читающая нация, а не автомобильная. За рулем человек звереет и тупеет. За книгой — осмысливает и переосмысливает свою жизнь.

— Да! — с излишней готовностью поддакнул таксист. — Вот вы знаете, вы правы…

Он помолчал еще и столь же твердым голосом еще несколько раз выдавил из себя «Да!», но развивать свою мысль не стал.

— А автопроизводители? — крикнул Сергей так громко, что машина чуть не вильнула в кювет. — Рекламируют свои автомобили, будто они — гении совершенства. А автомобили делают из людей убийц. Только ж автоконцерны об этом — ни гу-гу… Да и для самих водителей, и для пассажиров мощные машины смертельно опасны. Закон «тише едешь, дальше будешь» производители автомобилей отменить не в состоянии.

Над вершинами деревьев показался знакомый холм.

— Здесь мне остановите.

Сергей вышел из автомобиля, неуверенно помялся, обтирая собою пыль на его дверцах…

— Ждите меня. Сколько бы ни пришлось ждать, ждите! — полуприказал-полупопросил Сергей, и ему вдруг стало страшно.

«Леса бояться — к волкам не ходить», — мысленно подбодрил он себя, углубляясь в чащу.

Похоже, лес здесь никогда не прореживался: он сразу же сомкнулся за ним и обступил совсем не приветливо. Сергей сделал глубокий вдох и решительно зашагал вперед.

Минут через пять лес внезапно поредел. Сергей оказался на его окраине. В десяти метрах, дожидаясь его, стоял бляхмобиль. Таксист приветливо кивнул и зажег сигарету.

«Так… Отлично… Кружу, значит…»

Сергей вновь зашел в чащу и взял резко вправо, надеясь пусть и не выпрямить, но хотя бы выправить траекторию движения. На прежнем месте он оказался уже только минут через семь-восемь. Водитель начал поглядывать в его сторону с нескрываемым любопытством.

Сергей выбрал себе направление и двинулся вперед, сверяясь по воображаемой прямой линии, образуемой одновременно несколькими деревьями, самое дальнее из которых и служило ориентиром. Это сильно замедляло продвижение, но было единственным надежным способом не ходить по кругу.

Спустя примерно полчаса Сергей вышел на внезапно отрывшуюся прогалину. Нет, это была не та поляна, которую он разыскивал. В углу прогалины ютилась хижина. Судя по вытоптанной вокруг траве, в лачуге кто-то проживал.

Сергей осторожно стукнул в дверь и раскрыл ее. Из полутьмы на него с волнением блеснули два глазных белка.

— Позволите?

Сергей осторожно прошел внутрь. Глаза быстро привыкли к темноте, выхватив из тени заросшего всклокоченной бородкой и космами мужичка. У окошка, залепленного полиэтиленовой пленкой, примостилась пара досок — подобие столика и лавки. У стены напротив — еще одна лавка с наваленным на нее сеном. Из утвари в лачуге были лишь миска, мятая алюминиевая кружка и самодельная ложка, выточенная из дерева. Бедность обстановки была столь же робкой, что и хозяин. В Сергее проснулся государь:

— Вас как звать? Да вы не пугайтесь. Вы можете мне довериться. Я ваш Президент.

— Николя Нидворя меня звать, мил человек.

— А скотину-то вы какую-нибудь держите?

— Да нет. Только кошку. Ее трудно назвать скотиной. Хотя постойте: вот когда она гадит по углам, то да, под это определение вполне подходит.

— А могу я поинтересоваться, почему вы здесь отшельником прозябаете?

Николя сделал жест невыразимого отчаяния — этакий пенсионер, читающий правительственный вестник:

— Да вот… банки обвинили меня в уклонении от получения кредитов. По судам затаскали. Третий год уже в лесах скрываюсь.

Сергей знающе кивнул.

— Вы вот что, Николя, — сказал он после продолжительного, приправленного грустными думами молчания, — вы прям завтра ко мне во дворец приходите. Не будут вдруг пускать — скажете, я вам велел явиться. Я ваш вопрос решу. Чего бы мне это ни стоило.

Хозяин кротко кивнул и поинтересовался:

— Угоститься чем-нибудь не желаете?

— Воды бы попить. Жарко, — пояснил Сергей, понимая, что разжиться чем-то существенным у столь бедного существа немыслимо.

Николя снова кивнул и кинулся наружу. Посидев у окошка минут десять, Сергей тоже вышел. Хозяина нигде не было. Прождав еще минут пятнадцать, Сергей пожал плечами и двинулся дальше, жалея лишь, что не успел расспросить Николя о местоположении разыскиваемой им полянки.

Чаща, казалось, становилась все гуще — видимо, у нее были причины не пускать его в глубь леса. Сергей, однако, решил во что бы то ни стало эту чертову поляну разыскать.

Вскоре он вышел на еще одну прогалину. В центре ее, подставляя бока едва проникавшему сюда солнцу, возвышался куб из тесаных бревен, посаженный на два столба, напоминающих птичьи лапы. Рядом для информирования путников стоял указатель: «Избушка на курьих ножках».

— На курьих ножках избушка? Оригинальное какое архитектурное решение, однако… — уважительно отозвался о дизайнерской находке Сергей, поднимаясь по шатающейся под его шагом лесенке.

Внутренности избушки располагали к себе уютом, теплом и светом. Никаких люстр или свечей зажжено не было, но внутри было чудесным образом светло и даже солнечно.

— Вы, бабушка, не пужайтесь, — сказал Сергей замеченной им хозяйке, благообразной старушке в ярком сарафане, подходящем больше какой-нибудь щеголяющей девице. — Вы знаете, кто я?

— Знаю, конечно, — ответил хрустящий и скрипучий, словно половица, голосок.

— Знаете? А откуда? У вас же и телевизора нет.

— А чего ж тут знать-то? Добрый молодец ты. Сюда другие и не захаживают.

Тут старушка улыбнулась, и улыбка обнажила длинные, крепкие клычки, вправленные в частокол ее зубов.

— Вы — баба Яга? — ужасная догадка хлыстом полоснула отшатнувшегося гостя. — Вы будете меня есть?!

— Да не, соколик, я сестра ейная буду, баба Ого. И есть я тебя не стану. Ты мне для другого сгодишься. — И Баба Ого кокетливо похлопала по постели, на которой все это время сидела.

— Вы же нечисть! — в отчаянии почти вскричал Сергей.

— Ну, пусть будет нечисть.

— А вы — вирусы какие? Или все-таки игроки?

— Есть такие игроки, что хуже иного вируса, — ответствовала старушка, поднимаясь во весь свой немалый рост и направляясь к Сергею.

— Знаете, бабушка, я лучше пойду себе… До следующих встреч!

Покинув одним прыжком избушку на курьезных ножках и ее неравнодушную хозяйку, Сергей припустил, не разбирая толком дороги. Лишь промчавшись не одну сотню метров, он привалился, задыхаясь, к одному из деревьев и выдавил из себя:

— Чудо — чудное, а юдо — юдное. Ну, брат, дела…

Отдышавшись, он поднял голову, и — о, чудо, чудо, а никакое не юдо! — впереди забрезжил просвет и знакомое дерево-виселица.

«Шансы, конечно, невелики, но…» — напряженно думал Сергей, стараясь не упустить из виду пытавшуюся затеряться среди многочисленных стволов виселицу.

— Шансы, конечно, невелики, но… — бормотал он себе под нос, уже отчетливо различая прогалину.

Вот и полянка. Пусто… Пусто! В кустах вокруг тоже ничего…

«Запугать меня хотел. Так и знал, что это лишь дешевый розыгрыш», — сказал себе Сергей, хотя и не совсем уверенный, что действительно знал это заранее.

Он застыл на месте, обдумывая свое положение. От мыслей его оторвал резкий автомобильный гудок.

— Ну что, едем? — нетерпеливо поинтересовался водитель притаившегося на краю полянки бляхмобиля.

Почему-то его появление в этих зарослях Сергея не удивило. Что его удивило, так это отсутствие у себя хоть малейшей степени удивления этому появлению.

Вернувшись во дворец, Сергей впал в оцепенение. Ситуация развивалась совсем не так, как он рассчитывал. Однако от раздумий и нерешительности проку не было ни малейшего: ему оставалось либо смириться с существующим положением вещей, что было невозможно, так как это было не то положение вещей, с которым можно было мириться хоть мало-мальски порядочному человеку, либо действовать. А если действовать все равно рано или поздно придется, так что отсрочивать да отсрочивать, мучаясь все это время неизвестностью и своею слабостью?

Четким почерком Сергей вывел на клочке бумаги: «Завтра, в понедельник. В полдень». Привязал записку к почтовому голубю и отправил его по адресу, указанному Бастионом.

Он с надеждой посмотрел вслед лихо перебирающему крыльями гонцу и вновь замер у окна. Теперь оставалось только ждать.

Ждать пришлось недолго. Через несколько минут над головой мелькнул почтовый голубь породы «mailer-daemon», и на подоконнике проступило полужидкое сообщение: «Письмо успешно доставлено».

В одиннадцать утра понедельника Сергей, сославшись на надуманное дело, отправился в условленное место — одну из главных площадей города. Здесь ему предстояло возглавить обещанную танковую бригаду, продвинуться с ней к дворцу и Дому Правительства, низложить Кабинет и расположить к себе население целым рядом не популистских, а самых что ни на есть народных дел.

Сергей предвосхищал приближение великого момента непроизвольной дрожью всего тела и состоянием эйфории, бодрящим, как купание в ручье. Он был целиком поглощен видениями победоносных сражений и предстоящими реформами. Он был там, в будущем своей страны, мудрый, обожаемый всеми правитель. Он станет частью истории, примером самоотверженности и любви к простому человеку. Он…

Но вот уже и половина первого. Где же танки? Сергей напряженно вслушивался, нервно вышагивая по площади, и проклинал себя за то, что доверился первым встречным, вложив в их руки свою судьбу, а мысли о великом будущем жались по углам, стараясь быть незаметными.

Со смежных улиц неоднократно доносился рев тяжелых моторов. Сергей бросался на звук, но всякий раз то был лишь тяжелый грузовик, с натугой тащивший бетонные плиты или гору песка.

Час X давно минул, за ним — час Y. За ними — и час Z. Сергей уже не грезил надеждами и фантазиями. Ужасные предчувствия парализовали его. Что, если заговор раскрыт, мятежники схвачены и уже дают показания? Под пытками… Сознаваясь во всем и выдавая его, Сергея. Обвиняя его…

Вот уже и вечер. Седьмой час… Сергей, исходивший площадь вдоль и поперек, без сил опустился на скамью в небольшом скверике. В нескольких метрах от него в луже возились трое малышей.

— Славик, Леночка, Коля! Немедленно вылезайте из лужи! Там же грязно! — взмолилась одна из сидевших на противоположной скамейке родительниц.

— Мама, мы грязи не боимся, — гордо возразил один из мальчуганов.

Сергей вздрогнул и, бросив взгляд на малышей, усмехнулся:

— А вот и танки…

Но, странное дело, усмехнулся не горько. Не с разочарованием и не с тревогой, а с настоящим облегчением: если до сих пор он не арестован, значит, не арестованы и прочие заговорщики. Заговор умер, будто его и не было, и выходит, не было и государственной измены. Формально он был чист и безупречен.

В дверях дворца он столкнулся с торопившимся домой Виктором:

— Что-то вы в последнее время отходите от своих обязанностей, господин Президент, — с укором заметил его помощник.

— Завтра… Завтра, Виктор, займусь делами. Дел невпроворот, вы правы. Хорошего вечера!

Сергей дружелюбно кивнул расплывшемуся при его появлении в улыбке швейцару и направился в свои частные апартаменты. В опочивальне он снова принялся нетерпеливо вышагивать взад-вперед. Через четверть часа он понял, что сходит с ума.

Чтобы обрести хоть какой-то душевный покой и отвлечься от осаждавших мыслей и беспокойства, Сергей включил телевизор. По главному каналу страны шел экстренный выпуск рекламы.

— Компания «Крах Фудз» выпустила новую марку шоколада: «Альпен Голод», — гордо объявил первый рекламный ролик.

— Попробуйте новый освежающий вкус от компании «Лола-Лола» — «Как бэ минерале» с повышенным содержанием как бэ минеральных веществ, — не отставали кудесника слова, нанятые «Лола-Лолой».

— Мы обошли весь мир в поисках добра. А все это время оно было в нас самих, — плакались производители добра.

— Боже, Боже, и здесь одно и то же!.. — пожаловался своему Творцу Сергей и, рухнув на постель, мгновенно провалился в спасительный сон.

Поначалу сон был абсолютным, вязким. Он был поглощающей всех и вся черной дырой. Но в какой-то момент в нем появился сюжет, послышались звуки, возникли напоминания о существовании яви, которая призвана его сменять.

Сергею снилась строительная площадка. Со всех сторон раздавался грохот бесчисленных отбойных молотков, в хор которых врывался гром сваезабивочного копра. Сергей, судя по всему, был прорабом или начальником участка: его со всех сторон осаждали пытавшиеся свернуть ему плечо или оторвать рукав рабочие.

— Президент! — кричали они. — Дело дрянь!

Кто-то из них шлепнул его по лицу. От неожиданности Сергей проснулся.

— Президе-ент! Президент! Дело дрянь!

Вокруг постели толпились несколько офицеров, среди которых Сергей узнал Бастиона и Децибела. У окон очередями отстреливались с полдесятка морпехов.

— Что? Что?.. — нетерпеливо потребовал Сергей.

— Нас заблокировали в казармах, — объяснил Децибел. — Насилу к вам прорвались. Но дело и вправду дрянь, Президент. Они подняли авиацию. Через пять минут дворец сровняют с землей. Мы, конечно, будем отстреливаться до последнего. Но у нас мало танков и никаких средств ПВО. Уведите Президента в безопасное место! — приказал он какому-то лейтенантику.

Лейтенант подхватил Сергея под локоть и потащил вон из комнаты. Противиться Сергей не стал. Он отлично осознавал, что здесь своим присутствием только мешает.

В коридоре они наткнулись на поджидавшего у двери швейцара. Тот нетерпеливо переминался с ноги на ноги, но приличествующего случаю волнения не выказывал. Лейтенант передал Сергея швейцару и помчался в направлении центрального входа.

На миг Сергей забыл о том, в какой передряге оказался. Его охватила неловкость: последние дни он полностью игнорировал общество швейцара. Он не знал, куда девать глаза. Тот же смотрел на него с необъяснимой собачьей преданностью и даже нежностью.

Словно очнувшись, швейцар вздрогнул и засеменил в глубь коридора, призывая Сергея следовать за ним. Они закрылись в одном из подсобных помещений.

— Сергей, вам надо отсюда выбираться, — горячо зашептал швейцар.

— Всем бы надо, но как? Насколько я понимаю, мы окружены со всех сторон. Да еще бомбить сейчас будут. Не успеем…

— Я не об этом, — голос швейцара сделался глухим и торопливым. — Вам надо выбираться из игры. Другого случая может уже никогда и не представиться. Я запущу форматирование дисков центральных игровых серверов. Игра будет уничтожена, а вы — свободны: аппаратура жизнеобеспечения автоматически отключится и выведет вас из летаргии.

Сергей издал вопль ликованья и бросился на шею швейцару. Он сжал его что было сил… и вдруг обмяк… Он пах! Швейцар пах! Пусть нечистой, потной кожей, но он пах! Так мог пахнуть только человек…

Сергей отстранился и застыл.

— Что с вами?

— Погодите! — Сергей начал задыхаться. — Давайте выбираться вместе! Здесь вы человеком не станете!

— А разве, чтобы быть человеком, обязательно состоять из плоти и крови?

— Не всегда, конечно. Да что же все так умничать-то любят, а?! Там доказывай, что ты человек. Здесь доказывай, что ты человек. О Господи, Господи! Если вы уничтожите игру, то уже никогда не станете человеком! Понимаете? Я не могу…

Швейцар задумался, но не более чем на несколько мгновений.

— Именно это и сделает меня человеком. И ничто иное, — заверил он. — Никакие книги меня им не сделают. Только поступок.

Они помолчали, словно прощаясь без слов.

— Скажите, — швейцар прервал молчание первым, — а ощущать тепло человеческого тела — это приятно?

— Очень. — Сергей взял швейцара за плечи и пристально посмотрел ему в глаза. — Но гораздо приятнее ощущать тепло человеческой души.

Снова наступило молчание, но не тишина: грохот выстрелов и разрывов не затихал.

— Ну, вы готовы к возвращению? — наконец спросил швейцар.

— Готов… — неуверенно ответил Сергей. — Постойте! Постойте… Вы случайно не знаете, что здесь стучало-то по ночам?

— А это было ваше сердце. Теперь вы будете слышать его каждый день.

Привратник расплылся в улыбке, будто радость слышать зов своего сердца предстояла именно ему.

Сергей хотел что-то сказать, что-то возразить, апеллировать к еще не придуманным аргументам, но на него навалилась тяжелая сонливость. Он закрыл глаза, однако, силясь побороть эту неуместную сонливость, со стоном, сопровождавшим усилие, вновь раскрыл их. Лицо швейцара было по-прежнему растянуто в улыбке, но его черты — размыты, как в толще воды. Глаза Сергея сомкнулись снова Раскрыть их повторно было еще труднее. Вокруг уже не было ничего. Тьма. И тишина. Сергей со страхом сжал веки и провалился в бездонную бездну.

Когда он пришел в себя, за стеной по-прежнему слышались крики, беготня, в воздухе витал смрад горелого лака и пластика. Выстрелов, правда, не было. Не было и президентского дворца.

Сам он лежал на особой ортопедической кровати в «Двойке Технолоджиз». Рядом с кроватью замерла мертвая махина железного осьминога. Синие экраны мониторов на столах неподвижно уставились в пустоту.

Сережка сорвал с себя плети проводов и щупальцев и осторожно приподнялся. Странно, но, несмотря на долгую неподвижность. тело было гибким и послушным Лишь немного закружилась голова, когда он опустил ноги на пол.

Ни ботинок, ни хотя бы тапочек в комнате не было. Ну и ладно — такие пустяки… Сережка распахнул окно и выбрался во двор. Ночной ветерок освежал и пьянил. Привычным движением он преодолел забор и зашагал прочь, вниз по скрывающейся за углом одного из дальних домов улице.

«А тучи-то мраморные…» — заметил он самому себе, вглядываясь в небо, все еще почивающее в утробе мглы.